КОМУ НУЖНЫ КОРОВЫ

Пировали люди. Шум стоял мужской. Уже помянули добрым словом Сигурда Свинью – отчима Олава конунга, уже сказали другие нужные, кому-то важные речи в честь самого Олава, уже настало время былого – время воспоминаний, самое шумное время пиров всех народов и времен.

Аста, мать Олава, подвела к конунгу трех мальчиков, сыновей своих от Сигурда Свиньи. Конунг посадил на правое колено Гутторма, на левое – Хальвдана, посмотрел на них, затем грозно сдвинул брови, прорычал обиженным медведем:

– Ур-р!

Мальчики испугались. Олав быстро исправил ошибку и улыбнулся детям. Они так же быстро поверили, что беда миновала, но решили все же не засиживаться на коленях старшего брата. Он их не держал, отпустил, подхватил с земли самого младшего Харальда, почувствовал, пока еще только руками, упругость и неподатливость тела ребенка и вес его: слишком много весил Харальд для своих трех лет!

– Ур-р! – скорчил грозную гримасу норвежский конунг, нахмурил брови.

Страшный дядька! Усы разбросаны от носа, длинные, борода висит, как деревянная лопата, волосы цвета слегка подпаленной доски мягко спускаются до плеч, брови зло сдвинуты, глаза сверкают, губы нервно подрагивают:

– Р-ра!

А Харальд смотрит на него спокойно, как бы удивляясь: «Почему брат-дядя претворяется, кого пугает?!»

Не был бы Олав конунгом Норвегии, если бы он так легко от задуманного отступил. Дернул он мальчонку за волосы, не жалея. Харальд не сдержался, в атаку пошел: схватил обидчика за длинные его усы, крепко схватил, потянул на себя со всей силы. Силенок-то у него пока маловато было, но и этого вполне хватило, чтобы вскрикнул Олав конунг от неожиданности и боли:

– Ты, брат, никому не дашь себя в обиду!

Не знал конунг, что придет время, когда брат его юный, Харальд сын Сигурда Свиньи, будет биться в битве жестокой с врагами Олава, не даст старшего единоутробного брата в обиду, хотя и спасти его будет не в силах. Никто в тот шумный вечер не знал, что свершится в сражении при Стикластадире через двенадцать лет. Никто не знал, как распорядится судьба с пирующими на следующий день.

Утром Олав и мать Аста гуляли по берегу небольшого озера, упрятанного от ненужных взоров в складках скал и холмов. Гутторм и Хальвдан елозили по песку, сооружали из самого лучшего для всех детей мира строительного материала свой мир: дома и загоны для скота, горы по соседству и бродивших по покатым песчаным полям песчаных же коров и песчаных овец. Харальд в отдалении копошился у тихой воды. У ног его стояли словно в ожидании приказа боевые корабли – разномастные дощечки. Он спускал их по одной в воду. Он был очень сосредоточен – важное дело.

Олав спросил у Гутторма:

– Что ты больше всего хочешь иметь?

– Чтобы у меня было большое-большое поле, как то, у мыса, – мальчик гордо показал рукой на противоположный берег озера.

– А ты, Хальвдан, что хочешь иметь?

– Чтобы у меня было много-много коров и овец. И чтобы загоны были и трава.

– А как много? – весело ухмыльнулся Олав.

– Чтобы они стояли вплотную друг к другу вдоль берега всего озера, – мальчик зачарованно вытаращил глаза.

– А я хочу иметь, – крикнул с берега Харальд, – так много дружинников, сильных и бесстрашных, чтобы они за один обед съедали еще больше коров, чем хочет иметь брат Хальвдан.

Олав с Астой отошли в сторонку, и конунг сказал:

– Хальвдан и Гутторм точно такие же, как Сигурд Свинья – их отец, прекрасный хозяин. Они мечтают о том же, о чем он мечтал. Больше их ничто не интересует. Из Харальда ты вырастишь конунга.

– Ты прав, они все разные. Но я их люблю, – Аста прекрасно все поняла.

Она знала, чем живет мир, что волнует Олава конунга, его друзей, его врагов, что волнует его главного врага – Кнута Датского, которого не зря прозвали Могучим: так удачлив тот был в военных делах, такое огромное и сильное у конунга Дании было войско. И все же Аста не сдержалась, спросила сына:

– Почему так?

Олав будто бы ждал этого вопроса, будто бы сам думал об этом – так быстро ответил он:

– Ты все знаешь лучше меня. Конунгам сейчас нужны воины. Коровы сейчас не нужны конунгам.

Мать встрепенулась было, хотела что-то спросить или повторить вопрос, но вдруг замолчала. Она действительно знала ответ лучше своего сына.

ПЕРВАЯ ВИСА ХАРАЛЬДА

До Стикластадира без остановок шло войско Олава конунга. Там, на огромном поле, готовились к бою бонды. Им не понравилась жесткая политика Олава, они восстали против него, их нужно было разгромить.

Даг, союзник норвежского конунга, вел свое войско медленно. Он опоздал на битву. Олав поднял свой стяг, осмотрел поле предстоящего сражения, приказал своим воинам строиться в боевые порядки. На правый фланг, где должен был биться Даг, он поставил бойцов Уппленда – ими командовал брат конунга, Харальд сын Сигурда Свиньи. Ему недавно исполнилось пятнадцать лет. Высокого роста, прекрасно сложенный, сильный и ловкий поединщик он был слишком молод для ратного дела. Брат не мог разрешить ему участвовать в страшном побоище. Он сказал:

– Харальду запрещаю сражаться. Он слишком юн. Его время еще не пришло.

Гневно сверкнули глаза юного воина. Он крикнул:

– Я буду сражаться! У меня пока не хватает сил, чтобы долго удерживать в руках меч, не страшно. Веревкой я привяжу меч к руке и со своими товарищами пойду в бой. Я буду бить бондов.

Олав сурово сдвинул брови. Некогда ему было спорить с братом, но тот вдруг вышел вперед из строя и громко, чуть не сорвавшись на петушиный крик, с какой-то ярой страстью, с упоением бойца – с великой радостью поэта, почувствовавшего в душе первый стих, сказал «свою первую вису»:

Все, кто слышал эту вису, кто видел глаза молодого воина, – люд суровый, – лишь скупо улыбнулись, и Олав, норвежский конунг, мудрый человек, еще раз убедился в том, что брата Харальда ждет великое будущее. Он не хотел пускать его в бой, но он не смог запретить ему драться с врагом, бить бондов, хотя тяжелое предчувствие было у Олава.

Харальд с упплендцами занял правый фланг. Конунг построил войско, сказал людям слово свое. Бонды имели значительное численное преимущество, победить их можно было только стремительным ударом. Так сказал Олав. В затяжном бою – это и сами знали опытные бойцы – у бондов было больше шансов на успех. Конунг умолк.

– Мы победим бондов! Веди нас в бой, Олав! – закричали воины, и громче всех был юный голос Харальда.

Дрался он стойко. Много бондов полегло от его меча, много ран нанесли ему враги. Не смогли воины Олава сокрушить противника в первые же минуты сражения, не смогли. Сдержали натиск бонды, навязали неприятелю свой план боя – затяжного, на весь день, до вечера.

Утром, до битвы, была ясная тихая погода. Но начался бой, и с небом что-то случилось. Здесь, под Стикластадиром, никто не замечал тревожной перемены в настроении неба и солнца, здесь бились люди насмерть. А там, в вышине, извечная синь подалась вдруг бурой краской, а солнце – еще полдень был – резко покраснело, то ли от усталости, то ли от перенапряжения, а, может быть, от стыда, и, будто бы не желая свою стыдливость показывать любопытному люду, стало медленно набрасывать на лик стыдливый свой темную занавеску.

Но людям было не до неба. С каждой минутой, с каждым ударом меча росло преимущество бондов. Все они мечтали убить конунга, рвались к стягу, где стоял окруженный щитами и телохранителями Олав.

Харальд дрался на правом фланге. Он не пропустил здесь врага. В центре усилили натиск бонды, чуть не прорвались к стягу. Олав решил отбросить упорных бондов, атакующих в центре, пошел в бой. И враг увидел его лицо и отпрянул назад:

Олав сразил наповал могучим ударом меча Торгейра из Квистстадира. Казалось, яростный порыв его может изменить ход сражения, но поддержать конунга никто не смог: слишком много было воинов врага, со всех сторон обступили они Олава. В свалке вокруг стяга схватились в жестоком поединке лучшие бойцы враждующих – конунг Норвегии и Турир Собака, известный по всей Скандинавии торговец, боец и проходимец. Конунг нанес Туриру Собаке сильный удар, но даже не рассек его рубашку из оленьей шкуры, изготовленной мастерами финнами:

Олав конунг крикнул Бьёрну:

– Прибей Турира Собаку обухом, раз его железо не берет!

Бьёрн обухом секиры треснул Турира Собаку по голове, но ловким был воином Турир, увернулся он, удар пришелся по плечу. Сильный удар. Но не смертельный. Турир быстро справился с болью и бросился с копьем на Бьёрна. В грудь врага вошло копье – глубоко. Бьёрн охнул, упал и, теряя сознание, дернулся в страхе не за себя, не за жизнь свою быстро угасающую, но за Олава.

Конунг не заметил удара секиры слева по ноге. То был Торстейтейн Строгала. Он хорошо владел оружием. Он начал дело, ранил Олава. И тут же пал, сраженный Финном сыном Арне. Дело бондов продолжил Турир Собака – он должен был всюду успеть. Он не мог иначе. Словно бы боясь, чтобы его не опередили, Турир ловким броском – не собачьим, но кошачьим, тигриным – подлетел к конунгу. Конунг уже силы все растерял, он склонил колено к холодному камню, положил рядом тупой свой меч, и стал читать молитву. Сил на большее у него не было. Он Бога просил о помощи. «Спаси и сохрани, Господи, спаси и сохрани. Если захочешь, если захочешь. Дай конунгу силы. Чтобы драться. Чтобы жить». Меч лежал рядом, отупелый, без дела. Мечи не просят пощады. Мечи, проигравшие бой оленьей шкуре, не имеют права на пощаду.

Турир знал, о чем просит Бога конунг Олав. Может быть, поэтому он так спешил. А вдруг поможет Бог, вдруг сила вольется в изможденное тело! Вдруг меч станет острым, как солнце! Что тогда будет? Смерть будет бондам. Быстрее, Турир, опереди Олава, опереди молитву.

Удачливое копье его, направленное верной рукой, вошло точно в цель. Чуть ниже кольчуги пришелся удар. В живот.

Еще жив был Бьёрн, не хотел умирать он, надеялся, что Олав успеет, что Бог поможет. Держал боец жизнь в слабом теле, дышал, глаза не закрывал – смотрел на конунга. А тут Кальв подоспел к Олаву, устремившему взор к пустынному небу. Солнце давно уже сбросило темное одеяло, спряталось за груду холмов, и серым было небо. А Олав смотрел и смотрел в высь, и шептал что-то беззвучно, невнятно. Кальв подбежал к нему, резким махом рубанул по шее конунга. И только теперь Бьёрн испустил дух. Чуть раньше своего повелителя. Быть может, поэтому на лице его застывшем пропечаталась легкая тень улыбки. Верным подданным не подобает погибать раньше своего повелителя. Не хорошо это.

Спокойно было и лицо Олава. Быть может, потому что в самую последнюю минуту жизни, в последний миг общения с Богом он нечто важное познал для себя. И успокоился.

Турир Собака, один из самых ненавистных врагов его, уже после боя, разгромив со своим отрядом не вовремя подоспевших к месту события людей Дага, вернулся к телу Олава, неуютно скорчившегося на совсем охладевшем камне, уложил его на траву, вытер кровь с лица – удивился. Конунг будто бы спал: так прекрасно было лицо его в отсветах факелов, полыхавших по вечеру над полем боя – огромной, изрезанной овражками, холмами-кочками поляне, которую словно бы придерживали на крупных ладонях хмурые сопки на западе. Кровь Олава попала на рану Турира, рана на глазах зажила. Олав уже не мог мстить своим убийцам. Или не хотел? Быть может, смерть уже примирила его с живыми, даже с врагами. Начались чудеса Олава. Он излечил раны врага, нанесенные им же самим в жестоком сражении. Он сделал то, что хотел или то, что посоветовал ему сделать Бог? Турир не знал. Чуть позже он покинет Норвегию, родину, сбежит от … себя самого. От чудес Олава, которого народ и церковь назовут святым. Немного людей за последние две тысячи лет удостоены такой чести, немного. Много добра он сделает, уже святым, людям. И люди будут чтить его, вспоминать добрым словом.

Странные они – люди! Странный они путь выбрали – железный. Поверили они в силу и во всемогущество железа, почему? Неужели железный путь самый легкий, самый надежный, самый простой? Да, видимо, самый простой. Секрет рубашки из оленьей кожи сложен. Железо проще. Даже Турир больше верил в силу железа, чем в крепость оленьей рубашки. Кольчуга, панцирь, меч, орал, замки, запоры… – все железное. А как же меч Олава затупелый? Ведь он был! Или не был?

Можно, конечно же, не верить в оленью кожу и в другие подобные изобретения пытливого человечества, так спокойнее. Так – вернее. Есть только железо и Бог. Есть люди, которые верят только в железо и Бога. И только эти люди могут побеждать. Даже если они проигрывают иной раз. И только таких людей выбирает история, железных людей, бредущих в поисках побед по своему железному пути к своим железным целям…

Харальд, ее славный избранник, израненный, усталый, чудом спасся в той страшной битве. Рёгнвальд сын Брусси, привел брата Олава к старому бонду, обитателю лесной глуши. Перепуган был хозяин. С утра тревожно билось его спокойное сердце. Далекий шум бредущих на смерть упрямых людей тревожил его. Потом грай битвы слушал он, волновался из-за солнца. Слушал ветра дерзкую песнь. В темноте-то, в лесной глуши, ветер воет страшно, бывалым людям до седых волос не привыкнуть к вою ветра. Потом и солнце объявилось, и ветер угомонился, словно нашкодивший пес. Да только ветер битвы долго не хотел затихать: тянуло от Стикластадира сквозняком упорной рати. Было тревожно бонду. Кто победит? И в той, и в другой армии друзья у него водились. Не сделал он им ничего плохого – только добро. И они не обидели его ни словом гнусным, неправедным, ни делом. Как бьются люди? Сюда в лесную глушь ветер нес лишь звуки боя.

Первой весточкой был Рёгнвальд. Он привез Харальда. Бонд все понял без слов. Он знал секреты лечебных трав, он быстро вылечил юного воина и повелел сыну переправить его на восток в Швецию, где собирались в строгой тайне от врагов Олава все, кому посчастливилось выжить в страшном сражении.

Сын старого бонда, юноша с норовом, гордился победой соплеменников при Стикластадире. Он догадывался о том, кого ведет по заповедным тропам на восток. И зачем ведет. Он думал, сомневался, переживал. Он не хотел быть врагом бондов, простых тружеников-крестьян. Справиться в честном поединке с Харальдом ему, храброму человеку, не удалось бы. Но – лес! Сын бонда знал лес не хуже отца. Лес их кормил, одевал, учил. Лес помог бы ему справиться с Харальдом. Брат Олава это почувствовал в первом же переходе. Шли они по нехоженым, невидимым даже опытному глазу лесным тропам, с горы на гору, с холма на холм, обходили стороной дороги, поселения. Отдыхали в безопасных местах. Молчали. Говорить было не о чем. Говорить не хотели. Думали о вечере, о ночлеге. Юный бонд и юный Харальд.

Вечер пришел неожиданно. Солнце уснуло за сопками, закрыло глаза, лес потемнел. Бонд разжег костер. Харальд смотрел на огонь, на коня своего, стоявшего чуть поодаль, притомившегося вместе с людьми, на коня бонда, тоже уставшего, тоже спокойного. Кони не чувствовали напряжения – напряжения битвы при Стикластадире, которое не развеялось ветром дней по Вселенной, осталось в душах всех норвежцев. И здесь оно держало двух юных людей, волновало их робкие души.

Проводник нервничал. Резкий хруст сухих веток, быстрые струи огня, почти бездымного, бесшумные шаги по мягкой осенней траве, хмурые красные блики в глазах бонда… Он нервничал, не заметить это было трудно, он думал. У него был острый нож. У Харальда были меч и копье…

Костер горел недолго, вскипела вода в медной миске, подвешенной над костром на кривом сучке, воткнутом в землю. Сын бонда бросил в миску травы из своего мешка. От костра остались лишь розовые угольки. Проводник подал напиток Харальду.

– Отец велел поить тебя этим отваром, – сказал он спокойно.

Харальд, обжигая губы, пил терпкую горячую воду, молчал. Ему было пятнадцать лет. Его проводнику – на год-полтора больше. В открытом поединке, а хоть бы и утром, на этой же поляне, он сразил бы бонда вмиг. Если бы бой был утром.

Сын бонда готовился ко сну чуть в сторонке от костра, под низкими лапами ели.

– Мы будем спать здесь, – голос его был тих, тревожен. – Вдвоем теплее.

У бондов при Стикластадире было большое войско, ополчение, все как на подбор хорошие воины. Сына бонда они не поставили в строй, сил тот еще не набрал, чтобы махать мечом весь день с опытными воинами. Харальд знал об этом. Он хотел лечь под своей елью, их тут хватало. Но бонд спокойно, одним лишь движением головы пригласил его к себе, и сын Сигурда Свиньи почему-то не отказался, понял, что так будет лучше.

Они лежали, повернувшись друг к другу спинами. Один держал в руке большой острый нож, другой – меч. Они долго не могли уснуть, думали. Уже спины нагрелись, передавая свое тепло, тепло жизни друг другу, а они все думали о чем-то и молчали, старались не дышать глубоко, не вздыхать глубоко.

Харальд, как ему казалось, уснул позже своего проводника. Бонду так тоже казалось, и, быть может, поэтому спали два юных человека беззаботно и спокойно, крепко сжимая в руках нож и меч. Харальд был еще слаб. Раны, хоть и затянулись, но напоминали о себе даже во сне. Сын Сигурда постанывал, ворочался, отрывался от теплой спины бонда, но через мгновение вновь прижимался к ней.

Так пришло утро.

ВТОРАЯ ВИСА ХАРАЛЬДА

В Швецию прибыли путники. Там Харальд встретил ярла Рёгнвальда, других друзей, участвовавших в битве при Стикластадире. Они перезимовали здесь, снарядили корабли и отправились дальше на Восток, в Гардарики, где правил конунг Ярицлейв. Совсем недавно он принимал у себя Олава конунга, когда тот оказался в беде. Харальд надеялся, что и ему конунг русов поможет. Он не ошибся.

Ярицлейв – русы звали его Ярославом Мудрым – поставил его во главе дружины вместе с Эйливом сыном Рёгнвальда, доверял им самые важные ратные дела. А их у конунга русов было немало. Два юных скандинава воевали, не зная усталости, не зная отдыха.

Такую вису сочинил скальд Тьодольв о подвигах и походах норвежцев, находившихся на службе у Ярицлейва. С каждой битвой, с каждым походом раскрывался военный талант Харальда. Все ему удавалось, бил он врагов Гардарики, «страны городов», страны русов, несколько лет подряд. Возмужал в боях, окреп, затянулись душевные раны, угасла боль в груди, но то, первое свое, столь трагическое для конунга Олава, сражение он помнил постоянно.

Но боль появилась другая у Харальда сына Сигурда Свиньи. Опытная в душевных делах Ингигерд, жена Ярицлейва, дочь шведского конунга Олава, заметила это первой. И удивилась: какие люди, мужчины, странные?! На поле боя не было равных Харальду, мало кто мог сравниться с ним в военном искусстве, в хитроумных уловках, с помощью которых дружина Ярицлейва, ведомая сыном Сигурда, громила врагов. А уж как хорош был Харальд на пирах! Природная гордость, чувство собственного достоинства при любых обстоятельствах, радость очередной удачи, радость за всех – за друзей, за себя, – порождали в его талантливой душе чудесные висы. Не часто он их говорил на пирах. Все реже. Потому что на пирах все чаще стала появляться Елизавета (Эллисив называли ее норвежцы), дочь Ярицлейва и Ингигерд. Одним лишь появлением своим на шумном сборище знатного люда она, не самая яркая, не самая красивая дочь повелителя русов, сразу меняла душевный настрой героя Харальда. Держался он по-прежнему гордо и независимо, как и подобало победителю. Иной раз поднимался и, вступая в состязание со скальдами, говорил чудесные висы. Собравшиеся восторженно подбадривали Харальда, и никто не замечал волнения души его.

Ингигерд замечала.

Она сказал об этом Ярицлейву. Он не удивился, сказал о дочери своей:

– Она мила. А он суров, он – воин.

Он первым назвал Харальда Суровым, хотя в гордом победителе, молодом воеводе, можно было в те годы увидеть все черты, присущие молодым, удалым и удачливым, кроме, пожалуй, одной: суровым Харальд еще не был.

Суровость приходит с годами. Суровыми люди не рождаются. Жестоким может родить мать сына, случалось такое несчастье с некоторыми матерями мира, но суровыми людей делает время – Харальд суровым еще не был. Впрочем, Ярослава не зря называли Мудрым.

– Он – смелый, – возразила Ингигерд.

– Он – суровый, – упрямо повторил Ярослав и добавил: – Я не против отдать за него Елизавету, но не сейчас. Она еще совсем молода, а он еще не прочно стоит на ногах.

– Они у него крепкие.

– Этого мало.

Ингигерд спорить с супругом не решилась. Еще одна зима минула, лето налетело вихрями дождей. Харальд ходил походом на ляхов, вернулся с победой. Был опять веселый пир.

А на утро Ярицлейв уединился с Харальдом и долго о чем-то с ним говорил. Жена конунга русов знала, о чем они говорят. Она не знала, что ответит Харальд мужу. Они вышли из дворца на берег хмурого Днепра. Ветер гонял по широкой воде рябь. Дрожали в прохладной воде отражения облаков. Дело шло к осени.

Харальд сказал:

– Я пойду в Миклагард.

Они в тот день не заключили между собой никакого договора и даже не поклялись друг другу, не целовали крест. Но уговор между ними был. И нарушать его они не собирались, и лишь время или смерть могли им помешать осуществить задуманное. Елизавета узнала об этом от матери. И обрадовалась. И стала ждать Харальда, как могут ждать только женщины, которых даже собственные отцы называют милыми.

Что в них особенного, что в них притягательного, что манит к милым женщинам мужчин суровых и безалаберных, жестоких и нежных, удачливых и несчастных, – всяких, всяких других? Милые души. Милые души.

Сколько пламенных, страстных слов было сказано разным влюбленным в тот суровый одиннадцатый век! Харальд, покидая Гардарики, задумал сочинить для Эллисив «Висы радости». Но никому об этом не сказал. Даже самой Эллисив. Потому что время радости для вис еще не пришло, потому что судьба часто губит не только заядлых вояк, но и скромных поэтов.

Харальд стоял в ладье, смотрел на холмы удаляющейся столицы Гардарики и молчал. Он сочинял вису радости для милой Эллисив.

ВИЗАНТИЯ

Ладьи Харальда – а в них была вся его большая боевая дружина – прибыли в Миклагард, где правила в те годы императрица Зоя Могучая. Ей нужны были сильные воины, ей пришелся по нраву Харальд. Она охотно, и с удовольствием, и с тайной мыслью, и с надеждой женской, приняла его на службу вместе со всеми дружинниками и, кроме того, дала ему других служивших в империи верингов – так называли скандинавских воинов здесь, на стыке двух континентов.

Уже при первой встрече с Харальдом Зоя почувствовала в нем силу. И красота высокого, стройного, светловолосого молодого человека пленила ее в первый же день их знакомства. Но была Зоя повелительницей огромной империи. Она должна была – она умела! – скрывать свои чувства, страсть свою. До поры.

Дружина Харальда – а он стал вскоре любим всеми верингами – была включена в войско Георгия Маниака, получившего приказ плавать по Средиземному морю, нападать на пиратов, корсаров, не давать покоя мусульманам, накрепко вцепившимся в этот благодатный уголок земного шара, мечтавшим расширить здесь свое влияние.

Зоя приняла условия Харальда, разрешила ему отправлять военную добычу на Север, в Гардарики. Ей нужна была сильная дружина и удачливый полководец: очень много врагов объявилось у Византийской империи!

Вождь верингов за несколько лет совершил много походов на суше и на море, одержал восемнадцать побед в больших и малых сражениях, взял восемьдесят городов, не забывая при этом отправлять добычу в страну Русов, на сохранность Ярицлейву. Конунгу Гардарики он доверял. К Византийским вельможам, полководцам и монархам относился с опаской, хотя ничем не выдавал себя.

Однажды, вернувшись после очередного удачного похода в Иерусалим, он повстречал на улице Миклагарда торговца из Скандинавии. Тот рассказал ему о том, что Магнус сын Олава стал конунгом Норвегии и Дании. Это известие и обрадовало, и встревожило сына Сигурда Свиньи. Ситуация на севере изменилась, и он, законный наследник норвежского престола, оказался не у дел. Харальд решил срочно возвращаться на родину и в тот же вечер сказал об этом Зое. Он был уверен, что императрица расстанется с ним по-доброму: он так много сделал лично для нее и для империи!

– Сначала верни имущество византийского императора, – сказала холодно Зоя.

– Какое имущество? – удивился Харальд резкой перемене в голосе и в настроении императрицы.

– Которое ты добыл в военных походах, находясь на службе императора, и утаил от него, – Зоя Могучая, женщина волевая, властная, статная, яркая – но уже не первой молодости, – сидела на троне, и взгляд ее не оставлял Харальду ни малейшей надежды.

Она легким движением руки дала понять вождю верингов, что разговор окончен, но он не понял это, воскликнул:

– У нас был договор! Я его выполнил. Я…

Харальд говорил в пустоту. Пустыми были глаза Зои. Он понял, что в дружину верингов он сегодня не вернется, круто развернулся и твердым шагом вышел из зала. Верные веринги, Халльдор и Ульв, дожидались его. По растерянным глазам вождя они все поняли, но императорский дворец охраняли лучшие воины Миклагарда. Вырваться отсюда тройке верингов не было никакой возможности.

Харальд услышал гулкие шаги стражи. Пораженный вероломством могучей Зои, он не стал сопротивляться. Халльдор и Ульв тоже сумели сдержать себя. Они сделали все очень верно, хотя надежд вырваться из лап коварной женщины у них не было никаких. Верингов отвели в темницу. Это была высокая башня без окон, без крыши, с одной крохотной дверью и с небольшой площадкой, куда поднялись сначала по винтовой лестнице, а затем по стремянке пленники, подталкиваемые хорошо откормленными охранниками. Те, спускаясь вниз, захватили с собой стремянку. Веринги остались на крохотном козырьке-площадке.

Харальд посмотрел на небо и удивился. В ясной далекой синеве уже виднелись две звезды. Халльдор и Ульв переглянулись. Лица, затемненные тенью колодца и быстрым вечером, были спокойны. Но вождь явно нервничал. Взор его блуждал по черной кайме колодца, по стенам, аккуратно выложенным хорошими мастерами, по скрипучим досками балкончика-площадки – тревогой светились глаза Харальда. Даже быстрая темнота не могла скрыть этого.

Вырваться отсюда нужно было до утра, но он не знал, как это сделать. Веринги, однако, были на удивление спокойны. Казалось, они даже не думали об опасности. Они привыкли к тому, что за них в самых сложных ситуациях думал Харальд. Он приучил их к этому. Казалось, брат Олава Святого рожден был для того, чтобы в самых тяжелых случаях находить самые неожиданные ходы. Сколько побед он одержал, благодаря своей смекалке? Веринги были спокойны: он что-нибудь придумает, он должен что-то придумать, он – Харальд.

Прочитал негромко вису Тьодольва веринг Ульв, сел на скрипучую доску и, чтобы хоть как-то развеселить вождя, вспомнил, как несколько лет назад Харальд выиграл жребий у Георгия Маниака.

То было в первом походе, в котором участвовала дружина верингов как самостоятельная боевая единица, но все же подчиненная греку. Харальд, совсем молодой, моментально завоевал почет и уважение у бывалых воинов, чувствовал себя уверено и подчиняться никому не хотел. Веринги слушались его, делали все, как он говорил. Дисциплина в его дружине выгодно отличалась от дисциплины в византийском войске.

Получив приказ, Харальд быстрым маршем привел верингов в указанное место, разбил лагерь, поставил шатры у леса на возвышенности, выставил часовых, повелел воинам готовить ужин. И тут только пожаловал Георгий Маниак со своими полками. Главнокомандующего возмутило поведение вождя верингов – тот выбрал для дружины прекрасное местечко! Грек приказал Харальду перенести свои шатры в низину, заболоченную, неуютную, поросшую кустарником. Веринг наотрез отказался:

– Если бы вы пришли раньше, вам бы и досталось лучшее место.

Уверенность и гордость юного вождя взбесила Маниака. Разгорелся спор. Уступать никто не хотел. Люди чуть было не пустили в ход оружие. Лишь усилиями старых и уважаемых всеми воинов удалось погасить страсти. Воины предложили решить спор с помощью жребия. Харальд охотно согласился. Георгий был недоволен, но спорить не стал, пометил свой жребий.

К нему подбежал Харальд, сказал:

– Дай-ка, я посмотрю, какую метку ты поставил, чтобы у меня такой же не было.

Греку даже в голову не могло прийти, что веринг подстроил ему ловушку. Он дал ему свой жребий, Харальд посмотрел на метку, начертил (точно такую же!) на своем и бросил его в полу длинного платья старого воина. Георгий с обиженным лицом последовал его примеру. Старый воин вытянул жребий, сказал:

– Те, чей этот жребий, будут первыми занимать любые места, когда бы они не пришли на место.

Харальд выхватил у него жребий, бросил его в море, весело крикнул сопернику:

– Это наш жребий! А твой остался. Посмотри сам, если не веришь.

Судья извлек второй жребий – на нем была метка Георгия… а может быть, и Харальда – точно такая же!

– … Как ловко ты его дурачил! – рассмеялся Ульв. – Он так и не смог тягаться с тобой, ушел в Миклагард, оставил нас в покое. Как воевали мы без него!

Настроение резко изменилось.

Ночь вошла в свои права, ненадолго уравняла в правах спящих: во сне людям нечего делить, во сне им никакие права не нужны – только сон. У кого интереснее сон, тот и прожил ночь счастливее. Кому-то, правда, по ночам не везет – стражникам, узникам, всем, кто не спит. Но их не так много. Спящих – гораздо больше. Ночь приходит для спящих. Зажглись над башней все звезды, развеселились, подслушивая военные байки трех узников-верингов. Разные были байки, но все заканчивались одним и тем же возгласом Ульва или Халльдора, человека в общем-то спокойного:

– Как ловко ты их одурачил!

Харальд, если верить этим рассказам, взял восемьдесят городов: очень хороший результат для любого полководца! Часто в боях выручал верингов Халльдор, боец бесстрашный, сильный, для которого, казалось, не существовало слова «усталость». Много выиграли сражений веринги за несколько лет. Вспоминать бы и вспоминать. Но только не здесь, в темнице, в каменном колодце.

Первым умолк-загрустил Ульв, за ним и храбрый Халльдор. Они вспомнили еще об одной победе, но говорить о ней не стали. Они боялись ее – особенно сейчас. Она могла их убить.

Харальд пришел однажды вечером в казармы строгий. Веринги по его приказу быстро надели кольчуги, взяли оружие, пошли за ним без слов. Он знает, что делает. Он всегда все делал правильно. Они ворвались во дворец, справились со стражей, схватили императора Михаила и по приказу Зои, которую тот недавно свергнул с престола, выкололи ему глаза. Веринги – надежные и верные исполнители – помогли Зое Могучей в самую тяжелую минуту ее жизни. И теперь они молчали, вспомнив эту страшную, непредсказуемую женщину, повелительницу огромной державы.

Кроме смерти от нее им было ждать нечего.

Ходили слухи, будто императрица влюблена в Харальда, много раз он оставался до утра во дворце, а его дружинники коротали ночи у ворот в ожидании вождя. Харальд на эту тему ни с кем не разговаривал – не с кем было говорить ему на эту тему.

– Тихо как! – вдруг молвил Ульв. – Все уснули.

– Звезды не спят, горят, – сказал Халльдор. – Смотрят на землю.

– Думаешь, они нас видят? – зачем-то спросил Ульв, может быть, просто волнуясь.

– Они видят все.

В башне стало совсем грустно. Харальд стоя, а его друзья сидя, смотрели на тихие звезды и думали о том, что совсем скоро они улетят в дневную высь, позабудут о Земле и ее обитателях, счастливых и несчастных, и сюда, в темницу, придут палачи.

Вдруг звезды странно зашуршали, зашушукались, то ли ветром встревоженные, то ли подгоняемые утром, то ли по звездной какой-то прихоти. Шорох звезд, упрямый шорох звезд слушали веринги, зачарованно подняв головы, мечтая, как еще ни разу в жизни не мечтали, чтобы шорох этот не прекращался, чтобы не спугнула его никакая собака, ни один человек.

На секунду шорох затих, звезды словно совещались о чем-то. Посовещавшись, приняли решение, и одна из них сбросила людям в башне без крыши веревку.

Раздумывать было некогда. Утро вот-вот могло вспугнуть людей и звезды.

– Харальд, ты первый! – никогда еще Ульв не приказывал.

– А вдруг ловушка! – ужаснулся бесстрашный Халльдор.

– Это не ловушка, – твердо сказал Харальд, но первым послал наверх Халльдора.

Они выбрались по веревке на волю, сказали нежданным своим спасителям: «Да хранит вас Бог!» и побежали к казармам, где в полной боевой готовности ожидали их веринги, предупрежденные все теми же спасителями.

Ночь еще держала мир в сонной неге, когда дружина Харальда отправилась к пристани. Вождь с группой верингов свернул в сторону. Воины ворвались в богатый дом, без труда сняли стражу. Харальд зло крикнул греку, уже связанному, с яркой ссадиной на левой щеке:

– Где Мария?

– Там, в спальне. На втором этаже.

Люди кинулись наверх. Топот крепких ног не разбудил знатную даму, племянницу Зои, и ее служанку. Они только что пришли из дворца, где племянница имела неприятный разговор с императрицей. Зоя Могучая давно мечтала не просто оставить у себя на службе удачливого северянина, светловолосого красавца, но привязать его к себе, опутать паутиной бытовых дел и обязанностей. Харальд избежал все расставляемые ею ловушки. У Зои осталась только Мария. Императрица понимала, что брак ее племянницы с вождем верингов одобрят далеко не все в Константинополе, но ей нужен был верный веринг. До вчерашнего вечера, когда тот с непреклонностью северянина сказал:

– Я должен ехать на родину.

Арестовав его, она вызвала к себе племянницу, которая по доброте юной души не только поверила во все, что говорила ей раньше «ласковая тетушка» о славном Харальде воине, но и успела влюбиться в него. И вдруг Зоя резко изменилась. Она сказала:

– Ты не могла его очаровать. Он должен умереть. Он враг греков.

Мария ничего не понимала в государственных делах, для ума ее девичьего слишком сложна была логика императрицы. У влюбленных юных девиц, тем более из знатных семей, своя странная логика, неподвластная, непонятная логике повелителей.

– Но почему, тетушка? – со слезами на глазах спросила Мария. – Если он не хочет жениться на мне, зачем его убивать? Разве…

– Не реви! – сказала Зоя и, сжалившись над юной душой, подарила Марии большую золотую брошь, перевела разговор на другую тему. Девушке даже показалось, что с Харальдом все уладится. Спала она в ту ночь беззаботно.

Разбудил ее дерзкий голос вождя верингов:

– Вставай! Одевайся!

Недовольный Харальд торопил служанку:

– Быстрее! Помогай ей одеться, чего стоишь, как валун у дороги! Не нужно вещей!

Грозный голос веринга подействовал на женщин. Через несколько минут Мария выбежала из дома. Ее подкинули на коня. Веринги поспешили к пристани. Там две галеры готовы были к отплытию. Мария все еще не могла понять, полусонная, что происходит, радоваться ей или плакать. Вот уже она на галере, вот и солнце, еще невидимое, разогнало тьму земную, растворило в небе звезды. Галеры отчалили от пристани. К Золотому Рогу держали они курс. Прохладные струи морского ветра напрягали паруса, напряженно работали весла. Злые лица верингов были обращены вперед. Харальд зычным голосом отдавал команды.

Галеры быстро летели к железным цепям, которые преграждали путь всем, кто по недоброй воле пытался ворваться в Константинополь, либо выйти из столицы империи без разрешения на то императора.

Цепи железные – последняя надежда Зои. Она уже знала о дерзком побеге верингов и спокойно ожидала финала этой печальной для Харальда истории. Много битв выиграл он, много взял городов. Но с Зоей Могучей ему не совладать.

– Гребцам налечь на весла! – командовал вождь. – Остальным перебежать на корму. Полный ход. Быстрее. Не жалейте весел! Не жалейте рук своих! Родина ждет нас, веринги!

Галеры, задрав носы, мчались на железные цепи. Мария смотрела на Харальда и восторгалась этим сильным человеком, который – она теперь это поняла! – никогда не будет ее мужем, а он в упоении битвы – последней своей битвы здесь, на Юге – не замечал ни восторженных глаз Марии (она в этот миг была удивительно хороша!), ни внимательных взоров верингов, готовых исполнить с точностью до мгновения приказ вождя. Галеры с влажным скрежетом железа о дерево взлетели на цепи. И крикнул Харальд:

– Всем вперед, на нос! Гребцам налечь на весла!

Люди бросились вперед, на нос скрипевших от дикого напряжения галер. Первая из них, где стоял на носу Харальд, медленно, с надрывом, сползла с цепи в воду по ту сторону Константинополя, гребцы на радостях сделали несколько мощных махов, ветер рванул паруса, и в этот миг раздался ужасный звук. Там, на второй галере, железная цепь оказалась сильнее дерева, сильнее людей. Сочный, рванувшийся в небо хруст досок, яростное человеческое «Аа-а!», плеск угрюмой волны, удары собственных сердец, – все смешалось в единый гибельный звук: вторая галера, зависнув на цепи, не выдержала, надломилась, раскололась пополам и двумя половинками нырнула быстро в воду.

На галере Харальда лишь дрогнули сердца верингов, но даже пожалеть друзей своих, с которыми прошли они тысячи миль на суше и на море, было некогда. Все зачарованно смотрели на вождя. Он остервенелым голосом давал команды, как обычно – в бою. И они верили, что он победит:

– Всем по местам. Гребцам работать! Мы вырвемся из лап этой коварной Зои. Родина ждет нас!

«А кто ждет меня и что ждет меня?» – думала Мария с ужасом, потому что в эти напряженные минуты битвы верингов с железными цепями она вдруг поняла главное: такие люди не могут любить. Они могут только воевать, проигрывать или выигрывать. Победа – вот смысл жизни этих людей. И Мария – она только сейчас поняла это – им нужна была, как последнее, крайнее средство, последнее. Если бы дерзкий побег Харальду не удался, он попытался бы обменять Марию на собственную жизнь.

Это поняла несчастная пленница, не решаясь задать себе самой вопрос: «Но что же будет дальше? Что будет со мной?!»

Галера верингов неслась по волнам спокойного моря, столь же быстро спадало с лиц воинов напряжение. Они победили. Но и Зоя проиграла не так уж много, если вспомнить все сделанное для империи и для нее лично дружиной Харальда, своими дерзкими походами заметно ослабившими многих врагов византийской державы. Проиграла в этой схватке лишь Мария. Она смотрела на гордого победителя и ненавидела его, как совсем недавно, еще прошедшей ночью, она его любила, не сознаваясь в этом никому.

Харальд, не обращая на нее никакого внимания, почувствовал наконец, что веринги вырвались-таки из пут Зои, и отдал приказ повернуть к берегу. Халльдор и Ульв удивились: что задумал вождь? Но перечить ему никто не думал.

Галера подошла к берегу, Харальд подозвал к себе надежных людей, дал им денег, повелел доставить Марию в целости и сохранности во дворец, добавил, ободряя их: «Она не сделает вам ничего худого. Она любит Марию». Веринги поверили ему. Мария молча сошла в лодку со своими провожатыми, мягко захлопали весла.

Харальд уже отдавал другие приказы. О Марии, о Зое, о других приключениях на юге Европы, в Малой Азии, в Средиземном море он тут же забыл, как забывают герои о том, что уже никогда не пригодится им в их великих делах. Мария, однако, вспоминала эту историю всю жизнь, может быть, потому что других подобных злоключений с ней не случалось, а, может быть, по иной причине, о которой впечатлительные, пугливые женщины стараются вслух не говорить.

И еще одна женщина вспоминала Харальда долго-долго. Спасительница его. Она встречалась с ним всего два раза в жизни. Первый раз – в тот день, когда дружина Харальда возвратилась из очередного похода в Сицилию. В порту верингов (а в их войске было много греков, жителей столицы Византийской империи) встречали обитатели Константинополя: женщины, дети, старики, родственники тех воинов, кто перешел в дружину скандинавов после того, как Георгий Маниак покинул Харальда. Потери в том походе были небольшие, добыча – огромная.

На берегу к вождю верингов подошла невысокая женщина. Она назвала имя своего мужа. Харальд сказал:

– Он погиб, – и добавил: – он хорошо сражался, не раз выручал нас в трудных переделках, – и вспомнил предсмертные слова воина, его просьбу, – ты получишь его долю добычи. И я тебе дам столько, чтобы ты вылечила сына. Я пришлю к тебе хорошего врача.

Харальд не разбрасывался словами. Он отдал женщине все, что причиталось, добавил ей из своей доли много денег, отправил в тот же вечер к ней хорошего врача из скандинавов. Врач вылечил сына. Женщина не забыла это.

В тот вечер, когда арестованных во дворце вели в темницу, она с двумя слугами возвращалась с базара. Увидев верингов, женщина поспешила домой. Не доверяя даже верным слугам, она сама решила спасти Харальда, повелела слугам смастерить длинную лестницу. Отчаянный был план! Но он удался смелой женщине. Охранники уснули прямо перед дверью в башню, уверенные, что сбежать из темницы невозможно. Женщина выбрала точный момент – за час до рассвета, когда сон даже у охранников очень крепок, повелела слугам нести к башне лестницу, сама пошла с ними. С противоположной от двери стороны установили греки лестницу… Узники выбрались на волю, женщина со своими людьми растворилась в лабиринте улиц ночного огромного города, и теперь, когда галера Харальда вышла в открытое море, вождь верингов вспомнил с благодарностью эту женщину и вздохнул неосторожно.

– О чем печалишься, Харальд? – спросил Ульв удивленно. – Все хорошо, ты опять победил.

– Я рад, что ей удалось нас спасти, – ответ вождя был неожиданным.

– Как ее зовут, кто она?

– Она жена грека, погибшего в Сицилии. Больше я о ней не знаю ничего. – Харальд глянул Ульву в глаза, сказал задумчиво: – Он погиб, чтобы нас спасти. Она спасла нас, отблагодарив за сына. Как странно устроена жизнь.

– Мы скоро будем у Ярицлейва. Ты забудешь все печальное.

– Это так, Ульв, – улыбнулся Харальд, и вскоре он, зачарованный предстоящей встречей с Ярицлейвом, его дочерью Эллисив, стал сочинять «Висы радости».

ЛИНДИСФАРНЕ

Галера Харальда вошла в устье Днепра и поплыла вверх по течению. Все враги остались позади. Здесь, в степи, в эти годы было относительно спокойно. Пацинаки, гроза купцов и небольших русских южных городов, покидали степь, уступая место племенам половцев, надвигавшихся на Северное Причерноморье из-за Оары. Смена хозяев степи. Что она даст народам Европы? Харальд об этом не думал – степь была слишком далека от его родины, чтобы сейчас думать о половцах, пацинаках. Он знал наверняка, что больше служить Ярицлейву – никому вообще – не будет. Долгими часами он стоял на носу быстроходного судна, в голове кружились строки вис, он чувствовал себя счастливым.

В последние дни похода он не думал о родине своей, Норвегии. Харальд был человеком дела, тактиком жизни, тактиком боя. Такие люди не просчитывают наперед несколько ходов (лет своих лично, друзей, близких, соотечественников). Таким людям, тактикам, хорошо живется, счастливо. Победы их радуют, поражения, если огорчают, то не надолго, потому что поражения у тактиков нечасты, а смерть для них настолько неожиданна, что им даже некогда бывает пожалеть себя, свою жизнь, непросчитанную, составленную из целого ряда событий, как правило, бурных, быстролетных.

Пока Харальд думал лишь о встрече с Ярицлейвом и Эллисив. Встречи этой он не боялся. Он был сильным человеком. Он одержал столько побед, что даже самые великие и удачливые полководцы всех времен и эпох позавидовали бы ему. Недаром в императорском дворце его часто сравнивали с Велизарием и Нарсесом, не зря коварная Зоя мечтала пристегнуть его к своему престолу. Харальд был сильный и молодой. Он не боялся встречи с Ярицлейвом. Он не боялся встречи с Эллисив – он сочинял ей «Висы радости».

Но… почему поэты пишут стихи любимым своим? Потому что они боятся! Потому что все влюбленные, кем бы они не были, пугливы, как голуби. На полях битв и сражений они могут проявлять чудеса героизма, но перед встречей с любимой они становятся похожими на одуванчики, подрагивающие от каждого, даже легкого, дуновения майского ветра в страхе за хрупкие надежды свои.

Два верных веринга, Халльдор и Ульв, старались всегда быть рядом с вождем, будто бы не доверяли они ни спокойствию ранней осени, неспешно колыхающей звонкие травы по обе стороны Днепра, ни той удаче, которая выпала им, когда целой и невредимой скользнула с железной цепи их галера под убийственный хруст второго корабля, ни задумчивому настроению Харальда, ни тишине в степи.

Иногда вечерами, у костров, Халльдор пытался узнать о том, что будет делать на родине Харальд. Тот скупо отвечал:

– Возьму наследство, которое причитается мне.

– Значит, битва? – задавал следующий вопрос воин.

Высокий, крепкий, сильный, он внешне чем-то напоминал Харальда, но только внешне. Халльдор был удивительно спокойным, уравновешенным человеком. Скупой на слова, он так же строго относился ко всем излишествам, которые мутили головы соратникам и самому Харальду. А еще Халльдор имел свое мнение, отстаивал его резкими, упрямыми, а то и вызывающими фразами. Это, чисто спартанское качество, свойственное, впрочем, многим народам, в том числе и норвежцам, раздражало Харальда. Ульв часто вставал между ними, гасил огонь страстей. Но однажды спор все-таки разгорелся.

– Я лишь возьму свое, – сказал вождь верингов.

– Норвегия воюет со всеми и сама с собой уже две сотни лет, – Халльдор никогда не говорил так, но тему он заявил слишком серьезную, чтобы она могла погаснуть сама собой или с помощью Ульва.

Харальд забыл о «Висах радости» и неожиданно резко вскрикнул:

– Да, война – дело мужчин! Вспомни, как жили наши предки до похода на остров Линдисфарне! Земля и море не могли накормить детей наших предков, и они вынуждены были бросать младенцев на копья, чтобы…

– Старый скальд – я был совсем ребенком – рассказал мне про остров Линдисфарне, – перебил вождя Халльдор, но сын Сигурда Свиньи, единоутробный брат Олава Святого, не мог не договорить своей мысли:

– У них даже религия, оправдывала это! Оправдывала убийство собственных детей!

– То было в июне, – неожиданно громко сказал Ульв. – Наши предки сели на корабли и поплыли на запад.

… В июньский полдень 793 года стояли молчаливые монахи на каменистом берегу острова Линдисфарне, расположенном неподалеку от северо-восточной оконечности Альбиона, и смотрели в морскую серебристую даль. С востока, гонимые ветром судьбы, приближались красные четырехугольные паруса диковинных кораблей с высокими фигурными носами.

Сто пятьдесят лет единственные обитатели небольшого острова вели здесь суровую жизнь аскетов, посвятивших себя Богу Иисусу Христу. Никто им не мешал. Дни бежали за днями, как волны спокойного моря. Очень хорошее место выбрали монахи для монастыря. Здесь почти не было растительности, каменистая почва давала небольшой урожай, море подкармливало монахов. Во дни отливов между Альбионом и Линдисфарном образовывалась влажная полоса земли, к монахам приходили разные люди, но мало приходило людей сюда. И было здесь тихо. Суета земная, шум обжитых людьми мест таял в ропоте волн, страсти людские тонули в бесконечной череде волн, – тихо было здесь, на острове Линдисфарне. Здесь люди мечтали очистить души свои от всего ненужного… от всего человеческого.

Вождь викингов – зоркий был глаз у него – еще издали заметил на возвышенности группу монахов, и чем ближе подходили краснокрылые ладьи к острову, тем крепче сжимал он меч в руке. Вот – берег. Вождь глянул на меч, на синей стали у рукояти он сам вырезал руны – руны удачи. Секрет магии рун передал ему старый вождь.

– Вперед! Вперед! Удача ждет нас! – крикнул викинг, заметив, как с каменистого холма пошел навстречу пришельцам одинокий монах, высокий, худой, старый – жить ему осталось немного.

На берег вышли люди с боевыми топорами, облаченные в черные кольчуги. Впереди поднимался по камню пологого склона вождь с мечом в руке. На мече были начертаны руны удачи. По камню пологого склона спускался монах в старой рясе. Он хотел приветствовать пришельцев. Так заведено у всех народов мира – приветствовать гостей.

Руны удачи на синем металле видно было хорошо в тусклом свете облачного полдня. Вождь не дождался приветственной речи, меч взметнул он над шлемом высоким, и пал удивленный монах с рассеченной головой на землю. И кровь жадной струей – быстрой змеей – побежала по камню вниз к ровно шуршащему морю, к воде. И кровь лизнула руны на мече, и зазвенел от счастья меч, и топоры в руках викингов задрожали от жажды крови.

И задрожали от страха души монахов. Бросились они врассыпную от пришельцев, но остров был слишком мал, чтобы сберечь хоть одного из них от топоров, жаждущих крови, от мечей, от диких глаз викингов – золото и серебро мечтали добыть эти люди, но мало было припасено богатств в монастыре. Все богатство – в душах людей.

Беззащитные монахи умоляли пришельцев пощадить их, пощадить монастырь, но люди в кольчугах не понимали их, словно бы детская беспомощность и старческая тяга к жизни этих беззащитных были неведомы в тех краях, откуда прилетели гонимые ветром викинги. Монастырь они разграбили, много монахов убили, кому-то повезло чуть больше – их взяли в плен.

Закончив дело, викинги отыскали на берегу уютное местечко, сели пировать. Горел костер, разбрасывая золотые брызги, жарилось мясо, разливалось вино в большие медные чаши – их осторожно передавали по кругу сильные руки. Скупо пировали викинги, дети заливов, дети фьордов, но в этой скупости чудилась пленникам дикая мощь, раскованность…

Нестройным хором начали суровую песнь дети сурового края, долго горланили они, до поздней ночи. Потом был краткий сон. А утром ладьи викингов покинули Линдисфарне с громкой песней моря.

Трудно было пленным монахам понять, почему так счастливы эти люди – убийцы, почему Бог не покарает их за содеянное. Молча сидели они, связанные, на палубе и слушали шум моря и песню викингов.

… Харальд тоже молча слушал рассказчика, его взор блуждал по некрутым волнам Днепра, и казалось, вождь не вникает в то, о чем со спокойствием орла, но с глубоким внутренним напряжением говорил Халльдор.

– Зачем ты вспомнил старые времена? – спросил наконец сын Сигурда Свиньи. Он хотел спросить: «Зачем ты вспомнил старый спор?»

Халльдор понял его и ответил:

– Каждый живет так, как он хочет. И не надо ему мешать.

– Но викинги тоже хотели жить так, как им хочется! – не сдержался вождь. – Их нельзя винить в том, что они решили с оружием в руках добиться этого права. Нельзя винить сильных только за то, что они сильные.

– Они ничего не добились. Они посеяли ветер войн. Уже более двух больших сотен лет войны бушуют в Европе.

– Да! – Харальд явно проигрывал Халльдору в сдержанности. – И нормандцы теперь живут по всей Европе, они сдерживали натиск мусульман на Европу. Разве это плохо?

– Мои предки, мирные, свободные люди, жили в Норвегии, в свободной стране. Никому до похода викингов на остров Линдисфарне не приходило в голову воевать с норвежцами. Викинги подняли ветер.

– Я это уже слышал.

– Буря бед обрушилась на Норвегию.

– Беды были в другом. Наши предки не хотели объединяться под властью одного короля.

– У нас разные предки. Разве плохо жили мы до того, как твой предок Харальд Прекрасноволосый решил создать в Норвегии единое государство, подчиненное одному королю? Мы жили хорошо. Мы не хотели жить иначе. Поэтому мои предки покинули родину и уплыли в далекую Исландию. Там мы жили по законам предков, там…

– Но если бы Харальд Прекрасноволосый не начал объединение страны, то Норвегию мог бы захватить любой конунг!

– Это не так! – твердо возразил Халльдор и добавил: – Бонды, обыкновенные крестьяне, не раз доказывали это. Они в битве при Стикластадире…

– Не надо об этом.

– Хорошо. Но свободного человека победить невозможно, если он сам этого не захочет.

– Ты не прав! Бонды при Стикластадире победили… самих себя.

Ульв, слушая спор друзей, судорожно искал способ угомонить двух упрямцев, сбить огонь страсти. Несколько раз он пытался перевести разговор на другую тему, не получалось. Ульв нервничал. Не первый раз спорят Харальд и Халльдор – оба неуступчивые, но очень уважающие друг друга.

– Кнут Могучий, конунг Дании, Англии, Шотландии, Швеции, стал и конунгом Норвегии после гибели Олава. Ты это знаешь, зачем говорить неправду? Был бы исход битвы в пользу Олава, Норвегией бы не правил иноземец.

– Я говорю, что свободного человека невозможно покорить. Я говорю истинно.

– Пока на земле есть необитаемые острова, куда можно сбежать из родной страны.

– За свободой можно убежать даже на необитаемый остров.

– Твоя свобода малого стоит. Своим бегством вы ослабили родину.

– Своими войнами и походами вы ослабили родину.

– Нет. Так не говорят мужчины. Магнус сын Олава Святого доказал, что норвежцы сейчас сильны, как никогда раньше. А сила сама не приходит.

– И поэтому ты так стремишься на родину? Ты хочешь усилить ее? Чтобы – воевать?

Бедный добрый Ульв понял, что если он сейчас не прекратит перебранку, то беды не миновать.

– Смотрите! – крикнул он, указывая на левый берег Днепра.

Там, чуть в отдалении, в устье небольшого притока, стояло поселение, окруженное с трех сторон водой. К реке вела вьюнок-тропа, петлявшая по бугристому склону холма, слегка уже побуревшему, посеревшему. По тропе шли в цветастых одеяниях девушки. Просто так шли. Просто – к воде. Ладья Харальда проплывала мимо. Девушки остановились, не зная, что делать: то ли помахать людям в ладье руками, то ли бежать домой.

– Что ты там увидел, Ульв? – удивленно спросил Халльдор, недовольный тем, что ему в который уж раз не удалось закончить спор.

– Как они похожи на наших девушек! – воскликнул Ульв и, не дожидаясь, когда спорщики поймут, в чем дело, зачем он все это придумал – мало ли девушек гуляет по белу свету! – он стал громко читать не свою вису, но древнюю балладу скандинавскую о Хавборе и Сигне.

ХАВБОР И СИГНЕ

Ульв нашел верное слово. Все, кто слышали балладу, одобрительно зашумели, стали просить скальда прочитать свои собственные висы. А Харальд негромко сказал:

– Ты, Халльдор, очень похож на моих братьев. Но я их люблю.

Халльдор промолчал. Ульв улыбнулся, вздохнул. Небо на востоке стало медленно отдаляться, темнея. На север плыла галера Харальда, в столицу Гардарики, где правил конунг Ярицлейв.

ВОЗВРАЩЕНИЕ ХАРАЛЬДА В СКАНДИНАВИЮ

Конунг Ярицлейв выполнил все условия договора: он выдал дочь Эллисив замуж за вождя верингов (здесь их называли варягами), сохранил все богатства Харальда, выделил богатое приданое. И пир был на свадьбе.

И всю зиму дружина Харальда отдыхала, пировала, воины радовались зиме и снегу, нескончаемому веселью, щедрому гостеприимству. Хорошо – отдыхать, веселиться, не думать ни о чем – хорошо.

Несколько лет назад, еще до битвы при Стикластадире, Ярицлейв предлагал гостившему у него Олаву богатые земли в своей стране. Конунг Норвегии, проигравший войну Кнуту Могучему и вынужденный бежать из родной страны, не принял дар, не остался в стране Ярицлейва, отправился в Норвегию и погиб там в жестокой битве.

Харальду, своему зятю, Ярицлейв даже не пытался предлагать что-либо подобное. Он знал, что юного вождя – победителя – ждут великие дела. Он так же знал, что Харальд ни за что на свете не останется в Гардарики, в любой другой стране. Он рвался на родину. Конунг Гардарики рассказал ему о сложившейся на Варяжском море положении после смерти Кнута Могучего.

Последний разговор между ними состоялся весной, еще неровной на тепло и холод, когда корабли Харальда готовы были к отплытию на Запад.

– Тебе будет трудно осуществить задуманное, – сказал Ярицлейв. – Магнуса не зря назвали Добрым. У него много союзников и в Дании, и в Норвегии, и в Швеции, и даже в Англии. Помни об этом.

– Шведский конунг Свейн сын Ульва не союзник Магнусу, ты же сам говорил, – упрямо ответил Харальд, не желая понять главную мысль тестя.

– Я говорю о Магнусе Добром, – повторил Ярицлейв.

– Если он не отдаст мою долю наследства, я буду воевать с ним. Я бил сильных, злых и добрых. Магнус не сильнее и не добрее их.

– На поле сражения. Но у него другая сила. Его прозвал добрым твой народ.

Ярицлейв посмотрел на Харальда, умолк, словно бы вспоминая о чем-то, не менее важном, чем все обсуждаемые ими проблемы. Красавец-воин стоял перед ним, переминаясь с ноги на ногу. Светлые волосы до плеч теребил весенний ветер; глаза нетерпеливо, но несуетно осматривали знакомые пейзажи, знатных и простых людей, собравшихся проводить в далекий путь гостя и его жену Эллисив, воинов Харальда.

Харальд долго ждал этого часа, торопил время. Зима была веселая, бурная, гуленная. Ярицлейв и его жена Ингигерд сделали все, чтобы молодые не замечали времени, чтобы эта светлая морозная зима в Гардарики оставила у них в памяти только доброе, радостное. И вот настал час расставания. Последние минуты. Харальд изменился в лице, мягче стал его неспокойный взгляд. Он сказал:

– С добрыми воевать труднее, ты прав… – и, наконец, сменил тему. – Я буду беречь Эллисив, как ты берег верность мне, нашему договору. В этом мире я таких верных людей не встречал. Будь спокоен за дочь свою. Она – моя жена.

– Мир большой, – вставил Ярицлейв, и в голосе его стало больше покоя, меньше тревоги.

Но когда корабли Харальда отплыли от берега, когда через несколько долгих минут исчезли они за мягким поворотом реки, конунг русов сказал жене:

– Трудный он выбрал путь.

И вздохнул, не скрывая печали и чисто стариковского недоверия к делам и мечтам молодых.

– А ты говорил, что он – суровый, – вспомнила давнишний спор Ингигерд, но муж не стал ей отвечать, даже не вздохнул от раздражения, будто бы не слышал ее реплики: лишь глянул он на жену свою голубоглазую и сказал ровным голосом мудреца:

– Пора домой. Ветер свеж.

То было в Альдейгьюборге. Корабли Харальда взяли курс на запад, в Швецию, в Сигтуну.

Быстрый ветер не спорил с волной – кто сильней? – не тревожил глубины морские, не трепал паруса, гнал, гнал на запад корабли Харальда, победителя, истосковавшегося, как и вся его дружина, по родной земле, по суровой красоте северного края, по причудливым извивам берегов, по тихой воде фьордов, куда тянется душа любого скандинава, потому что здесь, во фьордах, так затейливо и грустно соприкасаются две частицы одной души: морской и земной. Душа, душа! Она увлекала людей в мир мечтаний и грез, и творили они, люди фьордов, мир троллей и эльфов, привидений и водяных, русалок и карликов, колдунов и валькирий, оборотней… Душа, душа! Ее так трудно описать миром слов, линий, фигур, даже самых изощренных, сложных. Но она манит, она зовет к себе, она требует: познай меня; познав, облегчишь себе путь. Эта странная логика (в ней есть печать лукавства) с запредельных времен очаровывала человека, он познавал, он искал способы и средства познания и фиксации познания – самопознания. Он нашел их здесь, в стране фьордов, – в самых удивительных фантастических образах. Вот – оборотень. Что это такое? Это – одна из граней души человеческой. Утром он человек, нежный, как вода в жаркий полдень, днем он суров в трудах и заботах, вечером… он какой-то другой, ночью он может быть волком. Ночь для души – вершина самопознания. Не та ночь, когда солнце спать улеглось в своей опочивальне за мягким овалом гор на западе, когда люд, подчинясь законам солнца, закрывает, усталый, глаза в своих дворцах, домах, избушках и землянках, а та ночь, которая, растревожив беспрерывной чередой дел и бед, забот и споров род человеческий, предоставляет людям искусительную возможность доброму потребовать добро свое, слабому стать берсерком, сильному – взять в руки меч, злому – прилечь на плечо верной подруги и разрыдаться, нежному – топить в море крови таких же, как и он… Ночь души.

Отсюда, из страны фьордов, жестким веером расходилась по странам Европы, Азии, Африки, Америки волна войн. Здесь же бил неповторимо чудесный источник поэтического вдохновения, источник мыслей, чувств, звуков…

Сказал вису Валгард с Поля, скальд, когда корабли Харальда, словно почувствовав резными своими носами близость земли, устремились к берегам Швеции.

ЧУДО ОЛАВА СВЯТОГО. МАГНУС ДОБРЫЙ

Магнус сын Олава Святого был серьезным соперником Харальда в борьбе за власть. По многим причинам.

Он начал свой нелегкий поход к власти, как и несколько лет спустя его будущий соперник, из Альдейгьюборга в 1035 году, из того же дома, гостеприимного для норвежцев. К этому времени положение дел в Норвегии резко изменилось. Бонды, сражавшиеся в битве при Стикластадире против Олава конунга за свою свободу, победив, получили в конунги Свейна сына Кнута Могучего и Альфивы. Бонды были рады. Теперь их никто не будет притеснять, навязывать христианство, облагать налогами, требовать в войско конунга молодых парней. Так думали радостные бонды… до первых законов нового повелителя, а, вернее сказать, его матери Альфивы, по сути дела правившей Норвегией из-за малолетства сына.

Альфива, женщина суровая, распоряжалась страной и ее народом как своей собственностью при полном попустительстве и даже поддержке Кнута Датского, уже старого, больного, не решавшегося покидать Англию даже по важным государственным делам. Когда-то бондам не понравилась жесткая политика Олава, пытавшегося крепкой рукой объединить страну. Теперь многие бонды да и другие слои населения поняли, что Кнут Могучий их попросту говоря одурачил, обхитрил, раздувая всеми силами пожар распри, поддерживая словом и делом тех, кто привел страну Норвегию и ее лучших воинов на поле при Стикластадире. Конунг Дании оказался единственным победителем в той битве, хотя его воинов сражалось против Олава совсем мало. Так загребают жар чужими руками хитрые люди. Иногда, правда, таких людей называют почему-то мудрыми.

Так же обманываются доверчивые люди.

Уже через несколько месяцев после прихода к власти Свейна народ Норвегии понял свою ошибку. Она была несмертельной для сильного народа. У сильных народов есть такая черта: ошибаться и, ошибаясь, искать верные решения самых путанных задач. Конечно же, куда проще, легче и безболезненнее учиться на чужих ошибках. Но такое даже в истории самых жизнеспособных народов случалось крайне редко. Хоть бы на своих ошибках поучиться – и то польза превеликая.

Норвежцы ошибку свою поняли. И заговорили они о чудесах Олава, назвали погибшего конунга Святым. В сагах и преданиях приводится много чудес, которые начались сразу же после битвы, когда его кровь излечила рану Турира Собаки, одного из самых непримиримых врагов конунга. Много-много было зафиксировано чудес – нельзя сомневаться в их истинности, нельзя со скептической миной грубого материалиста-наукообраза отвергать все, бережно собранное и сохраненное памятью народа, душою народа, хотя бы потому, что люди не так глупы, как это может показаться на первый взгляд.

И бонды, и простые рыбаки, и богатые купцы, и воины, и знатный люд Норвегии – все прекрасно понимали: чудо свершилось. Главное чудо, которое содеял Олав Святой, свершилось: люди поверили в дело его! Они не стали каяться и принародно бить самих себя в грудь – какие мы нехорошие. Эта манерность – удел других веков и иных стран. Норвежцы были далеки от показной жалости. Они были народом сильным. Они готовились к жестокой борьбе против датчан, захвативших в управлении страной практически все ключевые позиции.

Начиналось, как всегда в подобных случаях, с малого. Но уже через три года норвежцы осмелели, вновь почувствовали силу. Даже Кальв сын Арне, один из самых яростных противников Олава Святого, теперь в открытую отказывался исполнять приказания конунга Свейна…

Это знали Ярицлейв и Магнус. Знали они и о том, что держава Кнута Могучего, больного, может в любую минуту рассыпаться, как только не станет ее основателя и создателя – Кнута Датского.

Магнус прибыл в Швецию, в Сигтуну. Астрид, бывшая жена Олава, теперь жена конунга Швеции Эмунда, поддержала пасынка, страстным словом и напором, авторитетом убедила знатных людей и воинов участвовать в походе Магнуса в Норвегию. Не всех убедила. Но… повезло тем, кто, забыв неудачу Олава Святого, пошли за его сыном!

Конунг Свейн, узнав о приготовлениях Магнуса, так и не смог собрать войско для войны с ним. Со своей небольшой дружиной, состоявшей полностью из датчан, он не решился давать сражения и покинул Норвегию, уплыл в Данию к брату Хардакнуту.

Сыновья Кнута Могучего могучими уже не были – так природа порешила, а с ней не поспоришь. Братья поделили между собой Данию, даже не помышляя о большем.

И той же осенью пришла для них грустная весть из Англии о смерти повелителя Датской Державы. А еще через несколько месяцев умер Свейн сын Альфивы. То ли болезни погубили его, молодого, то ли тоска по отцу.

Для Хардакнута настали тяжелые времена. В Англии был провозглашен конунгом Харальд сын Кнута. Он не вмешивался в дела брата, своих проблем хватало: англичанам надоели чужеземные повелители, они стали проявлять строптивость.

Магнус тем временем быстро приобрел уважение у норвежцев, собрал ополчение. Хардакнут сын Кнута тоже собрал свое войско. Решающее сражение между ними должно было состояться в долине реки Эльв.

Норвежцы и датчане прибыли на место предстоящей битвы. Сильные, много повидавшие на своем веку воины. Опытные в делах мирных и военных лендрманы, военачальники. И два совсем юных конунга. Не так давно вышли они из детского возраста со всеми его играми. О, детство! У будущих конунгов оно сложилось по-разному, но и тот, и другой еще три-четыре года назад даже не догадывались, как много проблем им придется скоро решать, как много людей будут кружиться вокруг них с подсказками и советами, просьбами и предложениями… Войска построились в боевом порядке на большом поле у реки Эльв, осталось только дать приказ и начать битву. В эти томительные минуты и Хардакнут, и Магнус убедились, как трудно быть взрослыми, как странен и нелогичен и даже смешон мир взрослых.

Войска стояли, готовые к битве. Сверкали наконечники копий, мечи, горели глаза воинов, – надо биться.

Но еще ранним утром началась и до сих пор не была окончена не совсем понятная для чистых детских умов игра в переговоры. Датские лендрманы посылали своих людей в войско норвежское, норвежские – в датское. И те, и другие послы первым делом старались отыскать в стане противника близких и родных (сделать это было нетрудно!), обменивались на глазах у всех добрыми приветствиями, подходили к конунгам и… пытались их, меньше всего повинных в разгоревшейся войне, примирить. Хардакнут и Магнус внимательно слушали послов, удивлялись странностям взрослой жизни, войска стояли молчаливо на поле боя, солнце гуляло по небу, конунги думали. Наконец Магнус сказал:

– А почему бы нам лично не переговорить с конунгом Дании?

Ясная и простая мысль. Безо всяких взрослых выкрутасов. Она понравилась далеко не всем. Но перечить конунгу никто не решился.

Хардакнут принял предложение.

Они встретились в центре поля.

Поговорили.

Договорились.

Договор между конунгами Норвегии и Дании показался несколько странным умудренным опытом политикам, А некоторых – напугал. Юные конунги дали клятву побратимов в том, что до конца дней своих они будут друг с другом жить в мире и дружбе, а если кто-то из них умрет, не оставив сыновей-наследников, то земля его перейдет к другому. Чтобы закрепить договор Хардакнут и Магнус потребовали от двенадцати самых знатных людей своих стран дать соответствующую клятву безукоснительно соблюдать условия договора.

Удивительный то был день! Войска простояли в бездействии несколько томительных часов на жарком поле боя, затем построились в походные колонны и без лишних эффектных всплесков радостной энергии разошлись.

Мало кто верил, что два конунга останутся верны своей клятве побратимов – слишком сложна была жизнь, слишком запутанными были отношения между странами. И, конечно же, не нашлось ни одного провидца, который предугадал бы в тот день последствия заключенного между Хардакнутом и Магнусом пожизненного мира, хотя многие ничего хорошего от него не ожидали.

Народы двух стран узнали о договоре на реке Эльв с доброй улыбкой. Простолюдины, как известно с давних пор, вообще не любят воевать. Очень сильно нужно растревожить, скажем, крестьянина с Нила или Хуанхэ, Инда или Днепра, Темзы или Эльва… чтобы он взял в руки палицу или копье, меч или лук. Это хорошо всем известно. Но даже самые миролюбивые люди всех стран и эпох удивились бы такому договору. Но еще больше удивились бы люди, узнав, что Магнус и Хардакнут выполнили первую, самую сложную часть договора! Не воевать сложнее, чем воевать. Война требует от человека, от полководца, от народа огромных затрат физических и душевных… Мир требует гораздо большего: терпения, выдержки.

Магнус вернулся в Норвегию, занялся решением внутренних задач в стране. Ему удалось сделать многое. Осторожно, не спеша, шел конунг Норвегии. Почувствовав силу, он, не трогая обыкновенных бондов, наказал самых яростных врагов Олава Святого. Многие из них, опасаясь за свою жизнь, покинули Норвегию, оставив конунгу свои усадьбы, приносившие значительный доход. Были у Магнуса и промахи, но он вовремя исправлял свои ошибки. Увлекшись гонениями победителей при Стикластадире, он все чаще стал накладывать руку на имущество и скот зажиточных бондов. Люди свободолюбивые, дерзкие, смелые, они собирались на малые тинги и откровенно вспоминали былые времена, славную свою победу над Олавом Святым.

– Мы никогда не терпели притеснений! – кричали они. – Пусть он не забывает историю своего отца!

Свобода, славная искусительница рода человеческого. Весь мир окован рабскими законами всевозможных тяготений. Одному человеку хочется жить свободным. То есть совсем свободным. Свободным ото всех нежелательных его душе тяготений, ото всех, желающих лишить его свободы. Человеку хочется быть свободным даже от самого себя. Этакое странное тяготение к свободному полету в безвоздушном пространстве.

Магнус узнал о настроении бондов от скальда Сигвата. Скальды! Какой скальд не мечтает творить свободно?! Какой творец не мечтает о свободном полете, о возможности творить в состоянии безответственного парения?! Но мало кому выпадало такое счастье!

Скальды решили сказать Магнусу правду о том, что бонды в любую минуту могут восстать против него, собрались в тайне ото всех, кинули жребий: кому идти. Сигвату Скальду выпала доля нелегкая. Он сочинил «Откровенные висы», пришел к Магнусу конунгу и смело зачитал их повелителю.

Тот удивился: как же так! Все вокруг счастливо улыбаются ему, хвалят, преподносят с покорными лицами богатые дары, и бонды в том числе! Какое недовольство? Почему?!

Откладывать дело Магнус не стал, вызвал на совет всех мудрых людей, приказал составить свод законов. Очень мудрые были мужи. Составленные ими законы удовлетворили бондов. Положение в стране нормализовалось. Бонды назвали Магнуса Добрым. За то, что он дал им свод законов «Серый гусь».

17 марта 1040 года неожиданно скончался Харальд сын Кнута Могучего, конунг Англии, и Хардакнут стал править еще и Англией. Недолго он правил, заболел и 8 июля 1042 года умер, совсем еще молодой.

В чем же счастье великих людей? Оно часто исчисляется победами и квадратными километрами завоеванных и приобретенных разными способами территорий. Но – счастье ли это? Еще Софоклом было сказано:

Кнут Могучий создал сильную державу на северо-западе Европы, и даже мудрый Софокл не решился бы назвать его несчастным. Но был ли счастливым человеком Кнут Датский?

Держава, созданная им, рассыпалась в одночасье, а уже через семь лет после его смерти умерли все его сыновья, пресеклась «могучая» ветвь. Где оно, счастье? Может быть, в личной жизни, в себе? Ну тогда тот древний народ, пословица которого так понравилась мудрому греку, был прав, но… знал бы Кнут Могучий, что все труды его, и дети его погибнут, и ветвь рода его оторвется от древа жизни, сгинет, может быть, он и жил бы по-другому.

Магнус Добрый о клятвенном договоре с Хардакнутом не забыл. Он прибыл в Данию с сильным войском, датчане на тинге в Вебьерге провозгласили его конунгом Датской Державы. Магнус стал правителем огромного государства. Вскоре ему пришлось сражаться за обладание Данией со шведским конунгом, с самими датчанами, с их южными соседями, вендами, но удача сопутствовала Магнусу Доброму. В битвах он не прятался за спины воинов, дрался самоотверженно, много врагов порубил, отправил в преисподнюю секирой Хель, которая досталась ему от Олава Святого. После сражений к поверженному противнику относился он с достойным уважением. В делах мира старался прислушиваться к мнению опытных мужей.

Упорной и жестокой была война Магнуса Доброго со Свейном сыном Ульва, которого он сделал ярлом Дании, но и в этой войне он одержал победу. В последних трех битвах Магнус разгромил сына Ульва. Скальд Тьодольв сочинил об этом вису:

Магнус выслушал скальда, наградил его достойно… и в тот же день отправил в Англию послов к новому конунгу этой страны – Эдуарду Исповеднику. Послы напомнили повелителю Англии о договоре, о том, что в момент смерти Хардакнут правил в том числе и Англией, а, значит, эта страна теперь должна принадлежать конунгу Норвегии.

Эдуард человеком был невоинственным. Видимо, на это сын Олава Святого и рассчитывал. Его послы закончили речь сурово:

– Если ты не отдашь Магнусу Англию, он возьмет ее силой или погибнет в бою.

Эдуард выслушал их, немного подумал и ответил:

– Еще до Кнута Могучего Англией правил мой отец Этельред. Если Магнус конунг придет в мою страну с войском, я стану воевать с ним. Но от звания конунга не отрекусь, пока жив.

На испуг взять повелителя Англии не удалось. Послы покинули остров и отправились домой, где в точности передали слова Эдуарда Магнусу Доброму. Он надолго умолк.

Конунг Англии, на вид хоть и нерешительный, мягкотелый, проявил вдруг несвойственное ему упорство. Он решил использовать в борьбе против норвежского конунга испытанное, но не всегда приводящее к победе средство: народ. Эдуард чувствовал, что, после того как страной в течение нескольких десятилетий правили датские конунги, в народе родилось и окрепло отторжение всего иноземного. Магнус, понимая, что воевать с таким народом на его территории бессмысленно, забыл свои воинственные речи, сказав:

– Пусть Эдуард мирно правит своей державой, а я также мирно буду править – своей.

Мудрое решение принял Магнус: отказался от войны, хотя и не признал расторгнутым договор с Хардакнутом. Авторитет конунга в стране еще более возрос. Позиции его были в Норвегии очень крепки, как ни у одного конунга до него.

Это прекрасно знал Харальд сын Сигурда Свиньи и его тесть Ярицлейв. Почему же конунг Гардарики не отговорил зятя, а тот, не раздумывая, бросился в бой против сына Олава Святого в упрямой надежде одержать над ним победу в тяжелой и неравной борьбе? Почему-почему! Да разве поймешь их – людей-повелителей, неспособных не драться за власть, не воевать?! Разве сам Харальд мог понять, куда ведет его судьба и стоит ли ему покоряться ей? Нет, не думал он ни о чем, как и многие повелители стран северо-западной Европы. Многие из них, решая свои насущные задачи, вольно или невольно – скорее всего, невольно, – участвовали в завязке той драмы, о которой пока еще никто из них даже не догадывался.

ХАРАЛЬД И СВЕЙН

Харальд первым делом прибыл в Швецию – знал куда, знал к кому. Олав, шведский конунг, был дедом Эллисив. Сюда же сбежал от Магнуса Доброго Свейн сын Ульва и Астрид, сестры Олава. Все – родственники, все хотят друг другу помочь. Все ищут союзников в борьбе против Магнуса.

Свейн и Харальд договорились быстро. У одного в Швеции было много друзей и соратников, у другого, кроме боевой, испытанной в труднейших войнах дружины, корабли с несметными богатствами. Большое войско собрали они и летом отплыли в Данию. На серьезное дело не замахивались, целью похода была демонстрация сил и грабеж, привычное для викингов дело, полезное.

О чужих невестах невеселых под скользящий свист морского ветра воины Харальда и Свейна не думали, жадно вглядываясь в извивы берега Сьяланда, куда летели на всех парусах боевые корабли. Подлетели к Дании остроносые «кони моря», воины выбежали на берег, началась работа, жадная, спорая. Налет явился полной неожиданностью не только для жителей прибрежной полосы, но и для Магнуса: до него еще не дошли слухи о Харальде.

А тот прошел огнем по Сьяланду, разграбил, разорил, спалил селения, посадил людей на корабли и через пару дней высадился во Фьоне – и здесь не было пощады никому. Местные рыбаки и бонды первыми почувствовали на себе суровую руку нового претендента на власть в Норвегии. И не только в Норвегии.

Лишь осенью слухи о налете на Данию Харальда и Свейна дошли до Магнуса. Он созвал ополчение. Из Дании прибыли люди, подробно рассказали о Харальде. Все рассказали, что знали. А знали они о нем главное: человек огромной физической силы, быстрых, точных решений, воинственного нрава, Харальд обладал умом расчетливого политического деятеля и поэтическим талантом, столь ценимы скандинавами, непримиримостью к тем, кто идет против него или мешает ему, и невиданной щедростью к друзьям и помощникам. Он притягивал к себе совершенно разных по происхождению, дарованиям и внутреннему душевному складу людей. О военных достижениях брата Олава Святого ходили легенды по всей Европе. Кроме того, Харальд был сказочно богат, имел право на власть, являлся зятем конунга Ярицлейва, которого Магнус Добрый не мог не уважать за оказанную когда-то услугу.

Очень серьезный соперник – Харальд. Особенно в союзе со Свейном и с конунгом Швеции.

Советники не стали кривить душой, сказали Магнусу, что смертельная схватка между ним и Харальдом очень опасна для обоих и, главное, для Норвегии. Конунг Норвегии умел слушать. Уметь слушать – не значит подчиняться. Это значит – думать, искать, вникать во все тонкости обсуждаемой проблемы. Не один день прошел, не раз совещались мудрые мужи с Магнусом. Наконец он вызвал к себе верных послов и отправил их к Харальду с важным секретным заданием.

Послы прибыли в Швецию, отыскали – в тайне ото всех – путь к Харальду, сказали сыну Сигурда Свиньи:

– Магнус предлагает поделить с ним поровну Норвегию и все ваши богатства.

И богатства! Очень важный был момент! Казна конунга Норвегии истощилась. Была лишь страна. Ее нужно было поделить. Об этом все настойчивее говорили в беседах советники. О богатствах никто из них не вспоминал. Магнус счел это несправедливым по отношению к себе. Он решил: раз уж делить – то все поровну.

Харальд быстро согласился с предложением сына Олава Святого, и гости отправились домой.

Вечером Свейн и Харальд пировали. Настроение у них было хорошее, хотя Свейн догадывался, что союзник скрывает от него что-то важное. Что? Опытный воин, несколько лет проживший в Константинополе, знавший все хитрости византийских императоров, умел запутывать следы. Он ничем не выдал радостного состояния – лишь скупо улыбался, как обычно на пиру. Свейн спросил у него:

– Что тебе дороже всего из твоих сокровищ?

– Мое знамя «Опустошитель земель», – ответил гордо сын Сигурда и добавил: – Старый предсказатель сказал, что этот стяг дарует его обладателю победу над любым противником. Я еще не проигрывал битв.

– Попробуй разгроми с ним три раза войско Магнуса – тот и без стяга не проигрывает сражения, – недоверчиво ухмыльнулся Свейн.

– Он мой родственник! – вспылил внезапно Харальд. – Сейчас мы с ним враги, но можем стать и друзьями.

Больше они на эту тему не сказали ни слова. Пировали. Внешне все выглядело как обычно: много шума, много вина, много радости. Расстались они спокойно, не выдавая друг другу своего внутреннего напряжения. Харальд пришел к себе на корабль. Была ночь. За рваными тучами металась, как в капкане, полная луна. Тревожно роптало море. Волны здесь, во фьорде, были совсем крохотные, их слабый голос кто-то мог не услышать – у кого веселье на душе. Харальд услышал тревогу в тихом ропоте мелкой волны. Он сказал слуге, что спать будет на другом месте, добавил спокойно:

– А ты здесь покарауль.

Затем он подхватил с палубы бревно, уложил в свою постель, накрыл одеялом и ушел, оставив слугу в недоумении: что случилось с ним? Ночь, однако, приуныла: луне надоело дергаться между облаками, она скрылась в темноте вместе со звездами. Море присмирело. Слуга нашел укромное место, сел на бочку, накрылся одеялом с головой – зябко по ночам на море даже летом! Прислушался. То был хороший слуга, исполнительный. Он час без движения сидел, другой, третий. Уже где-то в горах созрели утренние ветры, уже крупная живность заворочалась в хлевах крестьянских, уже люди провалились в глубокие тайны предутренних снов – любой бы заснул, сидючи на бочке, накрытый грубым одеялом, но слуга Харальда не заснул.

Он ждал. Не часто вождь приказывал ему не спать. Что-то должно было случиться. Слуга услышал тихий хлопок весла, напрягся, крепко сжал в руке большой нож. Второго хлопка он не услышал, опытный был гребец. Почти беззвучно шла к кораблю лодка, подошла, скребнулась бортом о борт. Вскоре на палубе появился человек, а, может быть, привидение, с секирой в руках – так мягко вышагивал он – так плавно вышагивал, приближаясь к постели Харальда, который блаженно сопел совсем в другом месте – на носу корабля.

Слуга напрягся. Незваный гость верным шагом – он точно знал, куда идет, – подошел к постели, оглянулся. Медленно повернул голову, одновременно приподнимая над головой секиру, затем резко ударил ею по голове – по бревну. Слуга невольно вздрогнул, бочка предательски скрипнула, шевельнулась ненадежная крепость из одеяла. Убийца услышал скрип, оставил оружие в своей жертве, бесшумным шагом подбежал к борту корабля и на беззвучной лодке уплыл прочь. Он сделал свое дело.

Слуга сбросил одеяло, первым делом почему-то подошел, недоверчиво вздыхая, к постели, посмотрел на секиру, торчавшую в бревне, вздрогнул, потрогал гладкую ручку, резко повернулся и громко потопал к Харальду, разбудил его, рассказал о гибели елового бревна. Почему-то добавил с повинной интонацией в голосе:

– Теперь дырка будет в одеяле.

– Пусть дырка будет в одеяле, главное, чтобы – не в голове, – Харальд, хоть и полусонный, не мог скрыть радости.

Еще бы ему не радоваться.

Он разбудил без лишнего шума команду, рассказал людям, что произошло, повелел отвязать корабли. Небольшая флотилия сына Сигурда Свиньи поплыла туда, где ожидал родственника Магнус.

Магнус и Харальд поделили Норвегию пополам и около года вынуждены были терпеть друг друга. Тяжкое это дело для сильных людей, для двух молодых медведей, добровольно (!) заточивших себя в одну берлогу! Но справились они с трудной задачей. Год прошел.

Однажды Магнус заболел, слег и не поднялся – умер конунг Норвегии, Дании, «претендент» на английский престол.

Норвегией стал единолично управлять конунг Харальд. Ему не исполнилось еще и тридцати трех лет. Возраст для повелителей самый хороший, если учесть, что к этому времени Харальд уже около двадцати лет самостоятельно стоял на ногах, прошел прекрасную боевую школу в Византийской империи, а так же науку дворцовых интриг. Прекрасный был возраст у конунга Норвегии – на вырост.

Горевали люди знатные, вспоминая добрые дела Магнуса, который мог в той сложной круговерти событий находить пути мирные, часто поступаясь своими амбициями и желаниями. Самые ли верные он ходы выбирал – не в том суть, но Норвегия при нем воевала чуть меньше, чем до него, чем будет воевать при следующем конунге. Это, как могут сказать некоторые мудрецы, не является самым лучшим показателем, коэффициентом всеобщей пользы того или иного правителя, и, видимо, они будут в чем-то правы. Но речь-то идет не о коэффициентах, а о слезах простого люда. Обычно он льет горькие свои слезы, провожая в последний путь правителя доброго, хотя, конечно же, ему жаль всех. По добрым людям плачут почему? Потому что добрыми труднее жить, править и даже казаться, быть добрыми труднее. У злых людей гораздо больше степеней свободы – в том числе и для оправдания, и для самооправдания. У добрых есть только доброта. А она часто бывает «пуще неволи»…

Еще не проводили в последний путь Магнуса сына Олава, а уж конунг Харальд заявил о себе, показал соотечественникам ту черту, о которой сказал когда-то Ярицлейв жене Ингигерд: «Он – суровый».

Узнав о завещании усопшего, сын Сигурда созвал людей на тинг, объявил, что решил срочно отправиться в Данию на тинг в Вебьерге.

Зачем? Тело Магнуса еще не предано земле. К чему такая спешка? Сначала нужно похоронить конунга. Эйнар Брюхотряс, знатный норвежец, смело высказал свое мнение и, не дожидаясь решения тинга, занялся похоронным обрядом. Сначала нужно подумать о вечном. Так он решил.

Люди на тинге были разные. В том числе и такие, кто уже тогда побаивался Харальда. Но смелость Эйнара подействовала на всех. Народ стал расходиться с тинга, готовиться к отплытию в Норвегию. Харальд покорился молчаливой воле воинов, но не такой он был человек, чтобы забыть содеянное Эйнаром Брюхотрясом, который, не думая о плохом, о мести, доставил тело умершего в Нидарос и похоронил в церкви Клеменса, где находилась рака Олава Святого. Рядом с отцом похоронил он сына.

На следующий год войско Харальда громило побережье Дании. Основной удар оно нанесло по владельцам богатых усадеб, разорило усадьбу могущественного дана Торкеля Гейсы, сторонника Свейна. Харальд приказал пленить его дочерей, которые год назад зло подшутили над ним. Узнав о споре Эйнара Брюхотряса с Харальдом у гроба Магнуса, девушки-датчанки вырезали из сыра якорь и стали показывать его всем, весело приговаривая:

– Такие якоря крепко удержат корабли норвежца!

Верные люди донесли Харальду о шутке юных дочерей Торкеля Гейсы. Конунг Норвегии подобных шуток не признавал. Смеяться он не любил. Особенно над самим собой.

Через год папаше юных проказниц пришлось дорого заплатить за смех дочерей. Харальд даже смотреть на них не стал, хотя они по возрасту были точно такие же, как и его прекрасные дочери от милой Эллисив – Мария и Ингигерд. Эллисив он любил по-прежнему с какой-то скрываемой ото всех юношеской грустью. Она ему родила дочерей. Он и девочек своих полюбил той же любовью. Но ему нужны были сыновья. Эллисив устала рожать – он ее не разлюбил. Он женился на Торе дочери Торберга. Она родила ему сыновей Магнуса и Олава. В семье у Харальда все было хорошо. Ему в семье никто не перечил. Такое бывает. Счастливые не перечат.

В Норвегии дела у конунга Харальда развивались иначе, чем в его большой семье. Такие люди, как Эйнар Брюхотряс, мешали сыну Сигурда. Они слишком любили свое мнение, себя самих, свою свободу. Подчинить всех единой воле конунга мечтал Харальд, вспоминая славные годы, проведенные им в Византийской империи. Он вел жестокую войну со Свейном, конунгом Датским, и своеволие знатных норвежцев ему мешало, злило его.

Особенно после таких обидных случаев, который произошел однажды после очередного удачного налета на Данию. Шестьдесят больших груженых кораблей медленно потянулись на север, покидая разоренные берега Дании. Возле мыса Тьорда внезапно появилась огромная флотилия Свейна. Тот предложил Харальду биться на суше. Конунг Норвегии не хотел давать сухопутного сражения противнику, у которого людей было в два раза больше. Да и к чему теперь воевать – домой пора, домой! Зима скоро объявится, отдыхать пора.

Чтобы оттянуть время, Харальд предложил сражаться на кораблях. Свейн решил подумать. В это время на море спустился густой туман, и Харальд воспользовался этим, улизнул от врага на север. Казалось, беда миновала. Но не успел Харальд порадоваться удаче и посмеяться над Свейном, как подул сильный встречный ветер, и корабли норвежцев остановились.

Утром сквозь туман Харальд увидел на юге всполохи огней: то солнце, разогнав туман, освещало паруса флотилии Свейна. Пришлось налечь на весла. Огромные богатства отдавать врагу не хотелось. Люди гребли, себя не жалели. Но тяжелые норвежские корабли явно уступали датским в скорости. Расстояние между ними быстро сокращалось. С тяжелым сердцем конунг Норвегии приказал бросать в воду привязанные к доскам ценные вещи. Он прекрасно знал людей, они сделали все, как и должны были сделать. Даны забыли про погоню, стали извлекать из воды добро. Расстояние между противниками увеличивалось. Замыкал колонну данов корабль Свейна. Он увидел, чем занимаются его воины, приказал им догнать норвежцев. С неохотой выполнили приказ даны. Их легкие быстрые корабли вновь стали догонять неприятеля. Пришлось подбросить им следующую порцию добра. Затем Харальд принял решение побросать в воду пленных, за которых можно было получить богатый выкуп у тех же преследователей. Всю добычу отправил в море конунг Норвегии – такая жалость! Так хорошо они пограбили в тот год, и так все неудачно закончилось.

Даны, забыв про погоню, занялись людьми. Соотечественники все-таки. Преследование прекратилось.

ЭЙНАР БРЮХОТРЯС

Злой приплыл в Норвегию Харальд. Очень он не любил проигрывать, очень ему не нравилось, что война с Данией затягивается.

А тут – сходка. Люди поймали вора, повели его на суд. Эйнар Брюхотряс близко знал этого человека, не верил, что тот мог украсть, боялся тинга. Люди в толпе часто несправедливы по отношению к себе самим, и очень уж скора толпа на решения, на расправу. Эйнар, опытный человек, боялся толпы, жалея человека.

Еще до битвы при Стикластадире он уговаривал бондов не ходить против Олава, не разжигать смуту, не помогать врагу своему главному, Кнуту Датскому. Не послушался его народ, не внял мудрому совету. Пошел на битву. А потом пожалел об этом. И сейчас толпа на сходке могла, не разобравшись, натворить бед, осудить человека и привести приговор в исполнение. Тем более, что на тинге – знал это Эйнар – будет много верных конунгу людей, а им наверняка захочется выслужиться перед Харальдом, обвинить человека Эйнара Брюхотряса. Эйнар решил действовать. Он ворвался с дружиной в толпу, вызволил знакомого, увел его в безопасное место. Жизнь ему спас, детей его осчастливил. И жену.

Эта «выходка» Эйнара окончательно убедила Харальда, что с этим человеком покоя ему не будет. Но он ничем не выдал своего раздражения, попросил Эйнара Брюхотряса прийти к нему и выяснить отношения. Эйнар догадался, что хочет сделать конунг. Он приказал сыну Эйндриди вооружить дружину и идти вместе с ним к Харальду. Сильные люди были в дружине Брюхотряса, могучего бойца. И сын Эйндриди не уступал никому в поединках. Победить таких бойцов можно было только одним оружием – коварством. Харальду прекрасно знакома была эта наука. Зоя Могучая многому научила его.

Конунг вышел навстречу гостю, осмотрел его дружину, вошедшую в боевом облачении в усадьбу, пригласил широким жестом гостя в комнату. Эйнар шепнул сыну:

– Стой с людьми здесь. Он не рискнет напасть на меня, испугается наших воинов.

И вошел в палату. Там было темно. Эйнар Брюхотряс сказал… свои последние слова:

– Что-то света здесь мало.

После чего на него со всех сторон налетели люди Харальда: с копьями, мечами, секирами. Эйндриди, почуяв неладное, помчался – один! – на помощь отцу. Мечей и копий хватило и на него, неопытного в коварных делах.

Зашевелились было дружинники-бонды, крупные, сильные, доверчивые. Что-то там в палате случилось. Надо бы узнать. Двинулись они вперед, но как-то очень уж осторожно, в бой жестокий так не идут воины. В это время дружина Харальда собралась у крыльца, выстроилась перед входом в дом, ощетинилась копьями, мечами, секирами. Не подходи.

Четко и слаженно действовали воины Харальда – он сам ими руководил, невидимый. Он прекрасно знал толпу. Лучше, чем враг его поверженный. Оказавшись без военачальника, бонды с наивными лицами осиротелых переростков смотрели друг на друга и не знали, что предпринять. Ты бонд, и я бонд. Кто поведет нас в бой мстить за Эйнара Брюхотряса и его сына? Ты не можешь, и я не учен этому. Как же быть?

Сын Сигурда времени даром не терял. Его люди в строгом строю спустились к реке, сели на корабль. Бонды так и не решили, что им делать. В усадьбу вбежала жена Эйнара, крикнула что-то обидное бондам. Они, впрочем, не обиделись. Они были – бонды.

Погибших похоронили неподалеку от Магнуса Доброго в церкви Олава Святого, который когда-то сказал матери своей о ее сыне: «Харальда ждут великие дела!»

ЗМЕЯ

Смерть Эйнара Брюхотряса и его сына вызвала волну недовольства в простом народе и среди знатного люда. Но Харальд смог ловко сбить эту волну с помощью Финна сына Арне, который, наобещав со слов конунга золотые горы самым верным друзьям погибшего, примирил с ними сына Сигурда Свиньи. Тот под благовидным предлогом обещания не выполнил, да и самому Финну отплатил жестокой неблагодарностью.

Сначала он разрешил вернуться на родину его брату Кальву, воевавшему при Стикластадире против Олава Святого, встретил беглеца с доброй улыбкой, в которой даже самый мудрый знаток человеческих лиц не заподозрил бы коварства, возвратил Кальву его усадьбы. Но однажды в походе Харальд, опытный полководец, вовремя не поддержал дружину Кальва, посланную им в жестокий неравный бой. Кальв погиб. Его дружина была полностью уничтожена. Финн не поверил, что в этой битве Харальд допустил случайную промашку, погубившую его брата, и стал врагом конунга до конца жизни.

Харальд, продолжая утомительную войну, опустошал внезапными набегами Данию. Как-то летом он на легких быстроходных судах отправился в очередной поход, напал на датскую область Истландия, неожиданно получил организованный отпор многочисленного ополчения, ретировался, отвел войско в Лимафьорд. Вход в него был узкий, сам фьорд представлял собой огромную, тихую, почти круглой формы бухту с незаселенными островами. К одному из них подошла флотилия в надежде запастись водой. Воду искали долго. Не нашли. Заволновались. Без питьевой воды в море тяжко. А враг ждать не будет. Корабли Свейна где-то рядом. Понуро бродили по острову норвежцы, с опаской поглядывая в ту сторону, где в узкой горловине бухты могли появиться вражеские корабли. Невеселые возвращались они к Харальду, разводили руками: «Нет воды!»

– Тогда поймайте змею! – приказал недовольный конунг.

Норвежцев напугал странный приказ. Они наслышаны были о походах Харальда в далеких южных странах, знали, что он часто принимал самые неожиданные решения… Знали и другое: голод и жажда может заставить человека делать все, о чем раньше он и подумать не мог без отвращения. Неужели Харальд будет эту тварь жрать? А может быть он хочет напиться кровью змеи? Норвежцы выполнили приказ вождя, хотя каждый из них про себя решил: я еще не очень хочу пить, я потерплю. Харальду терпеть было невмоготу. Он точно знал: корабли Свейна вот-вот подойдут к фьорду. Он повелел разжечь костер и подержать возле него пойманную небольшую змею. Странное блюдо готовил себе Харальд. Оно, конечно, – Византия, греки и прочие странные люди. Чего они там только не едят. Чего только не пьют. Но… эту извивающуюся гадину?! Нет.

Молчали воины, по очереди придерживая палкой змею у огня. Харальд, как опытный повар, смотрел на нее – на блюдо свое, – и казалось, что-то при этом пришептывал – может быть, молитву какую-нибудь басурманскую читал перед вкушением гадюки.

– Хватит, – наконец устало сказал Харальд. – Теперь привяжите к хвосту змеи нить. Она больше нас хочет пить, она найдет воду.

Воины в точности исполнили повеление. Змея, почуяв волю, поползла, извиваясь устало, по нехоженым тропкам острова. Она очень хотела пить. Огонь иссушил ее, воды хотела змея. Она почуяла воду, юркнула под камень.

– Здесь копайте.

Запаслись водой. В тот же вечер во фьорд стали по одному входить корабли Свейна. Харальд, не дожидаясь неравного боя, поплыл вдоль берега к местечку Лусбрейд. Какая змея выдала ему это место, никто точно сказать уже не сможет, но, причалив поздним вечером к пустынному берегу, конунг Норвегии не дал людям ни минуты на отдых. Воины разгрузили корабли, волоком переправили их через узкую полоску суши, разделявшую фьорд и море, и утром флотилия взяла курс на север, в родные края.

В постоянных боях шло время Харальда. И здесь, на северо-западе Европы, он побеждал гораздо чаще, чем терпел обидные поражения. И мстил он жестоко всем, кто пытался встать у него на пути. Финна сына Арне он взял в плен после битвы со Свейном. Стал к тому времени старый Финн сварлив, беспощаден в словах. Он смело говорил с Харальдом – так смело с ним никто не говорил уже давно. Конунг не наказывал его за это, может быть, потому, что чувствовал свою вину перед ним, подержал немного у себя почти ослепшего, одряхлевшего совсем Финна, а затем, поняв, что старик не примирится с ним, отпустил его. Отпустил.

Жестоким Харальд не был. Он был суровым. Разницу в этих словах очень чувствуют некоторые люди. Да все – и друзья, и враги Харальда – чувствовали это. Жестоким он не был.

У жестоких повелителей меньше шансов дожить до возраста величия и могущества: до пятидесяти-шестидесяти лет. У суровых правителей таких шансов больше. Но – вот беда – к пятидесяти годам суровость, как правило, либо тает, как весенний снег, либо затвердевает, превращает человека в этакого несговорчивого меланхолика, либо – ожесточает его. Суровыми не рождаются и не умирают, если смерть не внезапна. Суровость – временное качество души. Оно задумано природой как средство, но не как цель.

К пятидесяти годам Харальд Суровый добился многого: он выстоял в тяжкой борьбе со знатью внутри страны, укрепил власть конунга, одержал несколько крупных побед над Свейном… Двадцать лет прошло, как покинул он Гардарики, двадцать лет. Мог ли Харальд, еще крепкий телом, опытный – пожалуй, самый опытный полководец и политик в Европе, быть довольным своим положением? Вряд ли. Такой человек не мог довольствоваться одной лишь Норвегией. Он рассчитывал и мечтал о большем.

Даже тогда, когда в 1064 году он после семнадцатилетней войны заключил мир со Свейном. И конечно же, он мечтал о большем в 1066 году, когда у него появилась реальная возможность расширить свои владения.