Самая первая глава

…Никогда, никогда не ешьте пряных трубочек!

А вы их поди и не пробовали не разу в жизни? И даже не знаете что это за фрукт такой? Зря! Уж раз-то вкусить сей диковинный плод кулинарного искусства решительно необходимо, иначе завистливый червячок не угомонится: «А отведал ли ты то заморское блюдо, о котором так много пекутся в самом начале?»

Впрочем, если понравится, попросите уж и вторую порцию, покуда её не съел ваш сосед, он уже давно приглядывается к вашим пищевым исследованиям.

Подождите, о чём же я хотел вам рассказать?.. Ах, да! Ну так вот, день тот был обычнее обычного…

Итак!

День тот был обычнее обычного. Мы сидели у меня дома, попивая жиденький чаёк со злосчастными пряными трубочками, а мой друг, служащий Транснациональной Корпорации Поль Дуреман рассказывал всяческие истории о своих потрясающих космических рейсах, где он выступал проводником наивсевозможнейших фракций проверочного фронта, налоговых и прочих комиссий, контролирующих деятельность наших граждан во всех уголках Вселенной, а также походя выясняющих, неужели это правда всё то, что рассказывают господа космонавты об открываемых ими планетах?

— Да, — восклицал Дуреман по окончании каждой истории, — каких только на свете миров не бывает!

Потом он брал следующую трубочку и начинал новую историю.

— Опускаемся это мы на планету 8FФ.3,7/50-А галактического параллелепипеда 14.ЕА.32 и видим — что-то не так. Деревья растут вниз головой, кусты тоже, ну и трава, понятно. Мы удивились, понимаешь, пожали плечами — до чего эволюции не доходят! — а сами стоим перед Домом Правительства, ждем контакта. Вдруг с веранды сбегает абориген и так красиво-красиво семенит локтями по мраморной дорожке, болтающимися в воздухе ногами грозит и ещё издалека ругается: «Перевёртывайтесь, вашу мать!..» В конце концов выясняется, что обитают-де у них хищники: пожирают — все, что ни попадя. Только вот от перевёрнутого у них голова кружится. Ну и пришлось нам тоже на руках ходить… — тут Поль демонстрирует нам на руках свои мускулы. — Вот… Каких только на свете миров…

И как раз тут произошло непредвиденное: пряные трубочки кончились. А я-то, ничего не подозревая, тоже их ел!

Дуреман, их страстный любитель, мгновенно помрачнел, отодвинул ногтём кружку с чаем и говорит:

— Скучно у вас. В космосе куда интереснее.

Сам тем временем двинул к себе тарелку с борщом, смачно поперчил, посолил, поукропил, добавил полную ложку деревенской сметаны.

— Я тут… на днях планету открыл — и она совсем под носом у нас! Под носом… Понимаете меня?.. Знакомый астроном сказал: «Да? Этого не может быть!», а потом, приставив к переносице палец: «Хотя м-м… если учесть парочку нелинейных членов в уравнениях поправки имени Тициуса, возможно она и выскочит».

Дуреман похлебал борща в наступившей тишине. Потом посмотрел на меня в упор.

— Эта планета, — говорит, — чистый рай, эдем и парадиз, вместе взятые. И мне не безразлично её будущее, чёрт подери, но ведь она не приживётся с нами… Понимаете меня?.. Ну не всё там… гладко, — тут он обратился ко мне. — Феодосушка, послушай! Ты ж ведь работал миссионером раньше, или, как ныне модно говорить, корректором?

— Да, — с подозрением подтвердил я. — А что?

— Феодосушка, — живо воскликнул Дуреман. — Ты полетишь со мной. Решено! Только не отпирайся, уже все решено.

— Но куда лететь? Кем решено? — удивился я.

— Не отпирайся…

— Да отстань ты — заладил!

— Но она же мне как дитя, — забубнил Поль, — Только чуть-чуть подправить. Возьмёшься?

— Ну ладно, — махнул я рукой и знал почему. Разве не интересно познакомиться с новым, едва открытым миром?

— А разрешение от Всемирного Правительства?

— Будет, — обрадовавшись, твердо заверил Дуреман. — есть влиятельные знакомые.

Разговор продолжался ещё некоторое время в другом русле, где Дуреман снова мусолил космические бредни, а нетерпеливые друзья с расширенными глазами добивали его расспросами. А я всё думал: «Скоро познакомлюсь с неизведанным миром, буду продираться по его джунглям или бродить по сёлам или в прохладной библиотеке читать историю цивилизации. Каким же окажется он?

На следующий день раненько поутру, когда я ещё барахтался в постелях, вваливается Поль:

— Всё улажено, Феодос, Правительство санкционировало полёт на Дуремонию. Извини, но на таком дурацком предварительном названии настояли в Комитете по астрополитике.

Я бегло просмотрел печатные каракули Разрешения на одном из интернациональных языков и мило предложил:

— Попьём чайку? Правда он вчерашний.

— Нет, нет, — решительно отказался Поль. — Полетели.

— Прямо сейчас?

— Да, да, прямо сейчас, — заторопился он. — Быстрее, быстрее. Ну шевелись же. Мы опаздываем. О, скоро ты оденешься? — он затопал ногами по полу, стал хлопать себя руками по бёдрам и оживлённо ходить из угла в угол.

— Постой-ка, — сделал я неожиданный выпад. — У меня ночью побывала бабушка и принесла пряных трубочек. С пылу, с жару — не хочешь перекусить?

Дуреман остановил как вкопанный свои шесть с полтиной пудов веса и стал потягивать носом воздух. Сразу же приношу извинения читателю за этот подлый обман моего лучшего друга. Мне пришлось на это пойти, зная его резкий характер. На самом деле я вчера перед сном случайно заглянул в верхнюю нишу буфета и обнаружил там полную вазу давнишней стряпни, сохранившейся просто неведомым мне чудом.

Поставил я перед ним эту вазищу, налил «бадью» чая и спокойно одевался, пока он у меня все эти пищевые дела оприходовал. Любит он поесть, гастроном. Да я сразу почувствовал, что он доволен: появилось спокойствие и точность в движениях. Вот теперь, думаю, пора.

Всегда я хотел и всем говорил что космос следует подчинить человеку и сделать так, чтобы он (космос) был ему (человеку) удобен. И чтобы нам было слетать куда, извиняюсь, как в сортир сходить со всею подобающей этому действию простотой. В последние годы, к счастью, особенно с появлением косморейеров, преодолевать пространство стало гораздо быстрее и удобнее.

Но это так, в качестве отступления. В общем, собрал я кой-какие вещицы в саквояж и ну себе в путь с богом, с ангелом. Поль сказал, что высадит меня на Дуремонии и улетит по своим делам, а на обратном пути, если захочу, заберёт. Когда летели, он мне все уши прожужжал, говорит: «Как прибудешь, ищи ИДЕЮ цивилизации». «А как же, ответил я ему, но ориентироваться буду на месте, вдруг они разменяли свою идею по мелочам». Он как-то странно так посмотрел и углубился в изучение последних бюллетеней по космоосвоению. Приборы мерно гудели, исправно выполняя свои обязанности. Я раздвинул штору иллюминатора.

— О-о-о! — красота была необыкновенна.

— Что, уже прибыли? — оторвался от журнала Поль. — Хо, это она.

Я ещё раз посмотрел. Планета походила на кормовую тыкву: пупырчатая, пузатая… и пёстрая. Никакого солнца, зато весь небесный горизонт равномерно и ярко чем-то подсвечивался. Затем замечательное зрелище смазалось в неуклюжую пелену, корабль ткнуло и гундосый голос электростюарда сообщил: «Перелёт завершён, все важные показатели в норме».

— Ты не передумал? — спросил Поль.

— Не-а, — тут я прислушался к внутреннему голосу, который настойчиво бился в токе крови. «Нет, — вдруг возопил он, — тебе вовсе не хочется выходить сейчас наружу и оставаться одному. Одумайся! Ещё можно отказаться!.. Неразумный!.. Нечестивый!.. Мель твоего духа…»

Он наверное ещё что-то кричал, но я жестоко подавил революционные волнения, настроив себя на рабочий тон. Будем ещё тут!

— Ну мы договорились, — буркнул Поль, — я нагряну через недельку. О'кей, — я попрощался, взял чемодан и вышел. Трап ещё не был спущен сквозь решётку рифлёных прутьев и пыльное наружнее стекло видно было как пена медленно, словно каракатица, стекает по желобу и застывает, гранёно раскалываясь на куски-кубы. Кубы эти потом проваливались и образовывали заказанные в программе ступени.

Я весело взгромоздился всем своим весом на беднягу чемодан и стал баловаться дребезжащим замком. Должен признать, мы давно себя не рассматривали со стороны. Некоторые полагают, что посмотреть со стороны это не значит отойти слишком далеко — до самой туманности Андромеды, а немного поближе. И я с ними согласен. Вот, например, хотя бы до Дуремонии…

Трап закончил эволюцию. Я встал, зевнул и сошёл на землю; косморейер сразу же взвился в прозрачные небеса, оставляя меня одного. Глубокий вдох принес известие, что воздух здесь схож с земным, правда с заметным приторным буфетным запахом. Я осторожно огляделся. Площадка, на которой я стоял, была словно из стекла и походила на взлётную полосу аэродрома с яркой и беспорядочной разметкой. Вот и состоялось моё первое знакомство с Дуремонией. Душещипательный момент!.. В носу зазудило и я а…а…апчхи-и-иии-чихнул. Организм привыкал к новой атмосфере.

А вот на горизонте и первый житель. Он приближался семимильными шагами, высоко задирая длинные прямые ноги в отутюженных брюках, так что я различал на подошве его башмаков затейливую надпись, а может даже и девиз. Примерно когда его обувь чуть не стала задевать мне лицо, он остановился и прокричал:

— Приветствую Вас, милейший!.. Мы догадывались о вашем, милейший, прибытии!!. Как живёте? Я тоже плохо! А теперь позвольте представить Вам меня самого, — он ткнул предлинным пальцем себе в грудь, — Генерал-Консул Льдов-Поворотень!!

Разумеется, я опешил от этого набора слов.

— Очень приятно, — говорю, — а меня зовут Феодос Блюмбель.

— Знаю, — поморщился Генерал-Консул, — проконсультировали. А правда, что…

— Правда что?

— А?.. Да так, мысли вслух. Не обращайте внимания. Ну, пойдёмте! — он снял фуражку, козырнул к ней отточенным движением ноги и напялил обратно на лоб, прикрыв свой мягковатый «ёршик». И мы пошли туда, откуда он пришёл: где различались здания, похожие на стоячие книги, и здания, похожие на лежачие книги, а над ними в синеве бултыхались яркие клубы облаков, окутывая всю землю от правого горизонта до левого.

Говорить было не о чем и мы прошли порядочно, когда мне в голову ударила первая, но уже родившаяся тяжелой мысль.

— Подождите, товарищ Генерал-Консул…

— Да, милейший? Я еще помню, что вы гость.

— Вот хотел спросить, где вы овладели русским языком? Говорят, он труден.

Он удивленно посмотрел на меня.

— … Не понял вопроса. Может аспирина выпьете — после поездки-то? Переутомились, бедняга… Всегда мне не давались языки, что вы.

— А, понял! — воскликнул я. — Вы разговариваете телепатически!

Того аж передернуло.

— Милейший! Это мы хотим знать, с помощью каких переговорных устройств вы выплевываете наши родимые словечки и даже не портите их акцентом!

— Язык моего детства!

— Неправда!

— Правда!

— Тогда все ясно, — подытожил Генерал-Консул, — здесь на славу потрудилась вероятность.

— Кто? В смысле, что? — переспросил я.

— Вероятность, милейший. Можно только гадать теперь каким образом у вас сложился тот же язык, на каком издавна говорим мы. Хотя я бы лучше считал это плагиатом. Но забудем обиды. Впереди нас ждет необычное!

— Хорошо, — уступил я. — Лучше необычное, чем обиды.

Совершенно незаметно «аэродром» кончился и мы вышли к трамвайной остановке. Исправно выполнялись законы Мэрфи: трамвай только что отошел. С другой стороны линии поднимался на насыпь еще один человек — он бежал, но не успел; так что на остановке нас, опоздавших, оказалось трое или четверо, — четвертый то приближался, то удалялся к зданиям. Генерал-Консул наклонился и шепнул в самый нос:

— Пожалуйста, милейший, не подводите меня под гильотину, разговаривайте осторожнее. Правое Ухо Короля чувствителен к раздражениям.

— Постараюсь, — неуверенно пообещал я. Неуверенность возросла после того, как к нам подошел запыхавшийся третий и мы разговорились. В его речи присутствовали обиняки.

— Товарищ, вы «за»? — как насос шумно дыша, спросил он. — А вы, товарищ? Я гляжу, вы только из Сколопентерры, не так ли?

— Нет, что вы!

— Значит этак, — он кисло осклабился и помпончик на его шерстяной шапочке сделал неполный периметр. — Сегодня в математической логике главный закон: «не так, дак этак». Утверждаю как человек, имеющий к этой науке самый непосредственный доступ — я личный шофер декана матфака нашего университета!

От удивления у меня открылся рот и я не смог его закрыть.

— Умоляю вас! Только не называйте имен! — в ужасе глядя на меня, немедленно воскликнул Генерал-Консул.

Мимо нас, как тень Люцифера, прокрался четвертый дожидающийся и, неожиданно припав к земле, прислонился к рельсу. Ухо растеклось в лепешку и облепило теплое железо.

— Едут, — таинственно сообщил он и, как-то крадучись, побежал к лесу, что рос по ту сторону трамвайной линии. Через несколько секунд он скрылся в разлапистых драчливых ветвях кустарника, с неимоверным трудом продираясь, царапая руки, ноги и цепляясь волосами. Чуть правее лежала ухоженная просека в многоугольниках плит.

— Вы игнорируете мой вопрос? — хмуро поинтересовался назойливый собеседник и я перевел на него взгляд. Рот медленно очухивался и наконец закрылся.

— Ни-ни-ни! — вскричал Генерал-Консул. — Только будьте, милейший, великодушны, повторите его еще раз.

— С удовольствием. Я «за». А вы?

— Против! Против! — замахал рукою Генерал-Консул, словно отбивал волшебным мечом методичные атаки зачумленных полчищ. — И он против (это он про меня сказал) и я.

— Извините, но о ком вы ведете речь, — я поинтересовался, — не о кандидатуре ли на правящий политический пост?

Оба как-то странно посмотрели в мою сторону и отвернулись, незнакомец даже засобирался, закинул за плечо свой рюкзак на одной лямке и пошел прочь. Мы остались одни. Тепло было, птицы пели и ветер шелестел травой.

Законы Мэрфи сегодня выполнялись как никогда исправно. Трамвая мы так и не дождались, правда однажды мимо нас что-то промчалось, пыхтя едким смрадом и волоча по шпалам длинным серебристым хвостом с бренчащими костяшками, но это был явно не транспорт. Что именно — Генерал-Консул не сказал, зато предложил нам идти пешком, потому что и идти-то всего оказалось через три квартала отсюда.

— А чего ж мы стояли? — неподдельно возмутился я.

— Не знаю. Так принято. Кстати, хотите конфетку? — участливо спросил Генерал-Консул, когда мы направились вдоль улицы. — Где-то у меня была конфетка, — он начал шарить по карманам, выворачивая их наизнанку и даже остановился чтобы поглядеть в ботинке — не затерялась ли она где-нибудь в ботинке. Посыпался лишь сухой мусор.

— Кололось что-то! — радостно сообщил он мне, вытаскивая из нагрудного углубления длинную сморщенную сигару. — Запишите конфету на мой счет — буду должен. Закурите?

— Нет, — получивши урок, твердо мотнул я головой.

Он чиркнул спичкой и за нами потянулся шлейф сладкого дыма. Я начинал догадываться почему воздух здесь был столь приторен. Тем временем надвигался угол первого дома, с потемневшей в веках алюминиевой табличкой «Проспект Художников-сюрреалистов 12/3-а».

— Обратите внимание, милейший, на Зеркало Логослова, последнее изобретение кооператива «Нерукотвор».

И впрямь, на стене висело зеркало в человеческий рост, довольно чисто отражавшее окружающий мир.

— Встаньте ровнее и нажмите белую кнопку.

Я в точности последовал совету Генерал-Консула. Поверхность зеркала вдруг потускнела и на фоне поблекшего мира проступили ярко-золотые буквы:

«Феодосий Никанорович Блюмбель, — прочитал я свою фамилию, Галактика, Солнечная сист., пл. Земля, органическое, белковое, животное, тип хордовых, класс млекопитающих, отряд приматов, семейство человекообразных обезьян, род людей, подрод неоантроп, вид Человек Разумный, — и потом ниже характеристика: — 33 года, пол муж., нежен., патологическая склонность к гротеску… — ну и так далее в таком полупошлом духе. Я даже читать дальше не стал. Подумаешь.

Медленно вздыхая, нас обогнал старенький грузовичок со слабым «сердцем» — поминутно он чихал и заглохал, но чудом оживал вновь; на щите его заднего борта был намалеван огромный дорожный знак: «Въезд воспрещен!». Проводив его взглядом, мы двинулись дальше.

Зеркало лениво погасло.

— Знаете куда мы идем? — спросил Генерал-Консул.

— Нет.

— И я тоже.

— Как так? — уставился я на него. — Но вы же встречающий!

— Ну и что. А вам завидно?

Я ничего не понимал.

— Вы зачем прибыли?! — крикнул Генерал-Консул. — Вы тут прилетаете, понимаешь, а мне отчитываться перед Королем! Какая у вас цель? — он помахал перед моим носом длинным пальцем.

— Позвольте… — начал было я.

— Не позволю!

— Но дайте же мне сказать…

— Не дам, — визгливо вскрикнул Генерал-Консул и стал вдруг поразительно живо растворяться в воздухе.

У меня заболела голова. Я потер глаза, которые от тонкой рези пустили слезу — чего со мною давно не было.

Ноги отделились от Генерал-Консула и побежали прочь через дорогу. Пронзительно завизжали колеса. Я что было силы закричал им остановиться, но где там! Они бежали еще резвее, вскочили на капот проезжавшего автомобиля, прощально выбили чечетку и скрылись на той стороне дороги. Меня же кто-то схватил за лодыжку и отчаянно дернул, так что я стал падать головой на асфальт. Я чувствовал себя героем замедленного фильма. Вдруг невесть откуда-то взялась вода — прямо-таки нахлынула потоком и понесла, понесла, а я лежал на спине и смотрел как по равномерно светящемуся небу расползается огромная амебообразная густо-сиреневая клякса и что у нее появляются глаза, которые недвусмысленно мне подмигивают. Я перевернулся и погрузил лицо в глубину, кишащую сонмами насекомых. Одно из них, особенно противное, подплыло ко мне.

— Что ж ты, Федя, — забулькало оно. — Человек называется — руки, ноги, голова. Еще боготворим вас, а за что, собственно? Как боги вы плохи, ибо не знаете своих привилегий. Спору нет, вы — наши родители, но мы уже не дети и теперь могущественнее вас. Умнее. Не все, правда, дети умнее своих родителей, но мы — безусловно: мы полны воли к жизни, мы правильные дети, а вы ударились в панику: конец истории, конец конца истории… Эх, Федя, Федя! Папочка! — насекомое хихикнуло, щелкнуло меня по носу и исчезло.

А быстрина течения все несла и несла: вдоль стен долгих домов к двухэтажному желтому отелю, затем внутрь него, вверх по лестнице, по коридору и в номер, в молочно-белую кровать. Внезапно вся мокрота схлынула и я пробудился.

Надо мною, наклонившись будто стрела башенного крана, стоял Генерал-Консул.

— Пробудились они, пробудились, — закудахтал он. — Никаких злокозней, милейший, все издержки адаптации.

Я приподнялся. Я весь был в прохладном поту и некоторой слабости.

— Искренне извиняюсь, — продолжал тараторить Генерал-Консул, — но время моих полномочий окончилось и я передаю вас в следующие руки. Итак, прощайте? Не поминайте лихом, — вскрикнул он и выскользнул за дверь.

В проем тут же сунулась новая, прилизанная физиономия.

— С вашего э-э… можно? — спросила она вежливо.

— Заходите, заходите, — пригласил я, плохо соображая. Сев на обрыв кровати и свесив вниз ноги, я нащупывал, абсолютно бесплодно, впрочем, тапочки.

В комнату вошел жизнерадостный мужичонок и представился «комендантом сего гостеприимного заведения».

— Вы не обижайтесь на него, — кивнул на дверь. — Генералу не дают много знать, а что скажут, то и он говорит.

— А кто им руководит? — безвинно спросил я.

Комендант занукался, замыкался, стал выкручиваться, ходить вокруг да около кустов, но потом честно признался, что не знает, что возможно это люди Короля, а возможно и нет, и что у НАС нет шансов когда-либо это узнать. Но, однако, уже поздно и я мешаю вам отдыхать; ложитесь спать, ни о чем не думайте. С завтрашнего дня вы переходите в ведомство господина Помидура, а жить пока будете в этой гостиничке и в этом вот номере. Так что спокойной ночи, мистер Феодос. С удачным прибытием!

— Подо-ждите, — недоверчиво остановил я его и покачал головой. — Вот вы сказали, что сейчас ночь, а за окном светло. Где ваша хваленая логика? Нету логики. Может быть у вас геостационарное солнце? — я почувствовал как меня кольнуло в самые глубины подсознания, что не пролетело и суток, а я уже погрязаю в ИХ образе мыслей.

Комендант улыбнулся и с жаром потер руки.

— Обожаю легкие вопросики, — сказал он и даже содрогнулся от удовольствия. — Легкие вопросики не ставят в неудобное положение… Объясню вам запросто: смены дня и ночи у нас нет. Это раньше были, а теперь на улице всегда светло. Зато посмотрите на окно: стекло-фотофаг как последнее изобретение кооператива «Нерукотвор». При включении питания это стекло становится непроницаемым для света. Все просто.

Я грустно почесал затылок.

— Не понимаю стопроцентно.

— Поймете когда-нибудь. Может быть. Выключатель на стене.

— Ну хорошо, а каков распорядок дня в отеле? Ресторан ночью открыт?

— ……….. Мы питаемся в столовой! — с проникновенной гордостью прошептал комендант. — Она работает с десяти ноль-ноль утра.

— Как поздно!

— Всего распрекраснейшего, — буркнул комендант. — Ключ-то вот, — он звякнул ключом о стол и выскочил за дверь, весело посвистывая.

Я спрыгнул с кровати и в растерянности сделал несколько шагов до окна. Окно выходило в глухой дворик, где среди горы угля, связки подгнивших пиломатериалов и ряда ржавых мусорных контейнеров тусовались лохматые дворняжки и пьяный дворник метлой смахивал пыль с забора. Я выключил свет, то есть, точнее, включил темноту и юркнул под белоснежное одеяло. Стало хорошо.

Вначале было хорошо, а потом плохо. Засыпал я долго и трудно. Мне все мерещился перелет и люди Дуремонии, с которыми удалось познакомиться, а особенно донимала вероятность: скорее уж все жители Земли добровольно откажутся от чаевых, чем незнакомая планета будет разговаривать на твоем языке. Что-то я этого не мог понять. Я чувствовал, что мне специально подсовывают чудеса, чтобы я удивлялся, а за ширмой прячется нечто большее, даже зловещее, но понять я его уже не смогу, меня на него не хватит. «Ууу, — бормотал я сквозь дремоту. — Мы вас еще поизучаем… мы вас еще повоюем… мы это идиотство и идиотиков ваших повыселим, а добро поселим… ууу…» И уснул окончательно.

 

Глава вторая

(Солнечный зайчик бесшумно подкрался, а потом что было силы прыгнул всем своим весом в глаза. Феодос выскочил из-под одеяла и отпрянул спиной к стене. Ножки кровати от энергичного резонанса подломились и на пол посыпались матрацы, подушки, а за ними скатился и сам Феодос. Утро наступало добрейшее-предобрейшее…)

Я встряхнул головой и отвратительный сон исчез. Контуры предметов едва различались в темноте, с улицы доносились однообразные ухающие звуки с пришлепыванием, будто кого-то молотили обухом. Внезапно зазвонил телефон, я нервно вскочил, пошарил рукой по стене и выключил эту темень, что хоть глаз выколи. Телефон надрывался с червонного старинного комода, я сорвал его трубку и крикнул:

— Алло!

В ответ послышалось астматическое шипение.

— Алло! Алло! — кричал я, чувствуя таинственную важность звонка.

— Ну чего ты на меня орешь, — отозвалась лениво, наконец, трубка, простая проверка связи, — и перешла на частые гудки.

Я взглянул на часы — на самом деле ночь еще продолжалась. И голова разбухла от недосыпания: будят, понимаете! Я был зол. Меня, словно разбуженного зимой медведя, потянуло шататься по углам комнаты с благой целью вытворить чего-нибудь эдакого. Чего бы такого совершить!

Я все обшарил. В холодильнике лежала пачка печенья «С приветом», с подоконника я подобрал заинтересовавшую меня красочную газетку с интригующим названием «Здрасте и страсти», а на закуску увлекательным, почти детективным поискам пришлась пузатая банка кофе с кофейником, которые обнаружились чисто случайно, почти по наитию бывалого духа — под кроватью. Конечно же, я сразу захотел испить кофе, а пока напиток мой кипятился, улегся обратно в постель, основательно взявшись за публицистику.

Газетка была восхитительно подобна всему тому, с чем я уже успел познакомиться в этих землях. Но лучше перескажу. На первой странице располагался веский политический мусор. Слегка попахивало гнильцой, над которой хищно кружили изумрудные мухи. Во-первых, некто по имени Король Руслан Первый на собственной пресс-конференции сделал Заявление. Мол, вчерашней ночью в честь иностранной делегации из Сколопентерры был дан торжественный Обед (не путать с обетом) с тайной целью продолжить диалог по спорным землям мыса Хорн. В итоге королевские винные погреба опустошились на триста семнадцать марочных бутылей девяти и одиннадцатилетней выдержки, во время коего опустошения некоторых из безответственных министров пришлось развезти по домам раньше времени по причине их неблагополучного для дипломатии состояния, а Королевский Астролог, глядя на беззвездное небо с высоты балкона изрек очередное предсказание: «Это выльется нам в копеечку», которое и сбылось по подведении окончательных итогов встречи. Казна, как выяснилось, потеряла только на яствах порядка полутысячи империалов в золоте. Итак, результат мы получили не многим лучше, чем если бы вели военные действия.

В заключение Король дотошно, можно даже сказать брюзгливо перебрал по косточкам все свое окружение, и среди наиболее частых имен было имя принца Ништяка Тарантландского.

Я в смятении перевернул страницу. Кофе сварилось и, смакуя, я стал пить его небольшими глотками.

Вскользь шла заметка о прибытии некоего Блюмбеля, то есть меня, из Вторичного мира и что ответственные лица примут все необходимые меры. Пани Лоджия с горечью сообщала об отложении на неопределенный срок процесса бракосочетания Тильды и Апострофа по причине отсутствия кружев к свадебному платью невесты и красных розочек к костюму жениха и что наша уважаемая Фабрика выпускает только противные желтые розочки, а вот красных нет нигде, пусть уж лучше бы желтые гвоздики делали, а не розочки или пусть совсем не берутся, руки бы поотсыхали! Далее я был стремительно вовлечен в давнишний спор незауряд-лейтенанта Хрякина и зауряд-полковника Алисы о методах воспитания и вербовки солдат, который был начат, по-видимому, давным-предавно и превратился в мелодраматический сериал с неожиданными завязками и развязками к удовольствию читающей публики. Спор заключался в том, что Хрякин выступал с предложением готовить солдат еще со младенчества, что у человека нет объективной воли выбора и на какой путь мы ребенка наставим, тем он и вырастет; а Алиса, — как подразумевалось, старый бюрократ, хрыч и военщина, задвигал плечом молодые кадры, — возражал ему и говорил, что каждый человек должен созреть для предназначения и выбирать (военную службу или гражданскую) самолично и хорошенько обдумав. Например, в этом номере газеты (а она датировалась сегодняшним числом!) Хрякин вызывал полковника на дуэль к полпятому вечера для радикального разрешения затруднения, но Алиса отвечал, что как честный гусар, он этому «Свиньеву» не товарищ и не будет идти у него на поводу и вступать с ним в аферы. В ход пошли амбиции, чины и более тяжелая артиллерия.

Бр-рр. У меня даже голова закружилась. Я просмотрел оставшийся материал и выбрал еще одну «жемчужину». Некто пан Говорухин критиковал некоторых лиц, имена которых замалчивались, что они, вот, вывели продуктивную породу мясо-молочных кур и остановились на этом достижении вместо того, чтобы продолжать перспективные исследования и продвигать прогресс вперед, а они вот, трутни академические, затухли на гребне славы, гребут дивиденды лопатой, тормозят развитие науки своим бездействием, распространяя заразу идеологии: «Кто ничего не делает, тот НЕ ОШИБАЕТСЯ».

Я отложил газету в сторону, залпом допил кофе и накрылся поплотнее одеялом. После кофе я всегда удачно засыпал, так вышло и на этот раз.

Мне не приснилось ничего.

* * *

…в разгаре утра опять разбудил бойкий телефон.

— Ну чего там, блин, — проворчал я ему. — Назло не подойду! — но он продолжал верещать, так что пришлось-таки вскочить и что-то прорычать в его электронные внутренности.

— Ну ты и засоня! — рыкнули в ответ. — Жрать давай!

— Кому? — сонно спросил я.

— Ну почему сразу «кому»! Я ему про Ваню, а он мне про Фому! Беги, дурень, в столовую, все тут столпились, понимаешь, ждут открытия, а он дрыхнет… Про Фому он мне…

Телефон был неприкреплен и больно упал мне на ногу, а поднимая его, я уронил трубку. Когда я и ее поднял, выпутавшись из крученых проводов и прислонил к уху, там еще раздавалось ворчание: «…про Фому он мне тут, понимаешь, мозги накручивает…» Прислушавшись, я понял, что говорят уже давно не со мной и осторожно отключил аппарат.

Одевшись, пошел искать коменданта. В коридоре меня чуть не сшибла толпа, бежавшая с криками: «Кефир принцу! Кефир!» в длинных рясах, наступая друг другу на полы. Неслись, должен заметить, довольно здорово. Неужели они так любят принца? Вот где закавыка.

Перед лицом очутилась обитая дерматином дверь с вывеской, гласившей: «И. О. Протухнин, комендант».

— Изучаем-с? — неожиданно громко окликнули меня.

Я оглянулся и увидел опрятное молодое лицо без усов, но с остренькой эспаньолкой. Ладно на нем сидела военная, с расшитыми эполетами форма.

— Инициалы изучаем?

Я бросил взгляд на дощечку.

— Почему же. Так просто.

— Вот я тоже знавал одного, — сказал он, — звали Имеон Отчествович Фемилиус, восьмиюродный брат друга моего бывшего одноклассника.

— Интересно.

— Ага?.. Разрешите, Федор, буду вас Федором звать? Мы кушать?

Я кивнул. А навстречу уже неслась обратно дикая толпа, громыхая пустыми молочными бутылками. «Нет кефира! Скажем принцу, что нет кефира!.. Тише!!» Я вжался в стену, пропуская, но они внезапно притормозили и окружили моего молодого собеседника.

— «Принц!.. Это комендант все!.. Весь кефир вылакал, подлюга!» «Двадцать литров?» — «У него жена и две собаки.» — «Ну хорошо, все свободны.» — «Принц, мы реализуем все ваши желания!» — «Подобным образом? Идите, говорю», — и толпа весело рассеялась. Мы сплотились после ее нашествия и ускорили шаг.

— Так вы и есть принц? — с любопытством спросил я, теплея к нему расположением. — Тот самый?

— А мы разве не узнали меня? Принц Ништяк, будем знакомы.

— О вас последний номер газеты писал.

— Нет номера, который обо мне не писал. Я у них в перманентной моде.

— А кто такой господин Помидур? — совсем неожиданно повернул я в свою сторону, вспомнив в чьем ведоме нахожусь.

— Трюфель… — принц многозначно помолчал. — Он, да его жена, госпожа Помидура — два трюфеля; такие же мягкие и зануды… Еще простите, у вас случайно не тонкое воспитание? А то я говорю такие вещи…

— Наоборот, я хочу больше всего узнать. Вы мне его покажете?

— Безусловно.

Быстрым шагом мы прошли один крытый пролет над тихой, словно заводь, мостовой. Мы прошли второй крытый пролет, упиравшийся дугой-радугой в панцирь громоздкого общественного здания, издали похожего на стог сена. Там и оказалась королевская столовая. Перед ее дверьми переминалась с ноги на ногу толпа, жадно глядевши на стенные куранты, погнутая стрелка которых отчеканивала где-то последние секунды десятого часа.

— Пойдем скорее, — потянул принц в сторону.

— Так вот же двери, — воскликнул я, слабо, впрочем, сопротивляясь.

— Тише, — огрызнулся он. — Где прикрыты двери для всех, рядом обязательно есть распахнутые двери для осведомленных.

Мы протиснулись в низкий грузовой лаз, прикрывавшийся фанерным щитом, очутились в глубине зала и принц сразу увлек меня занимать место. Кое-где за резными столиками уже сидели, подчуясь, очень важные персоны и провожали нас безучастными взглядами. С треском растворился главный вход, но мы успели козырно устроиться: столик на четверых, обзорный вид на всю территорию и средней дальности расстояние до раздаточной.

Народ ринулся в бой. Кругом бренчало, лязгало, клокотало кишащее море голодных. На подмостки у аван-стены, — недалече от нас — взобрался заспанный священник, клюнул носом, оглядел (я подозреваю, невидящим взором) весь зал от окна до конвейера и пробормотал: «Бу-бу-бу. Аминь…» Повторно клюнул носом и скатился назад вниз. Я еще подумал, странный ритуал.

— Не этот Помидур? — робко спросил я.

Принц отрицательно мотнул головой.

— Мы закажем как обычно?

Спросил и исчез в недрах кухни, источающей немыслимые запахи, и тут же вернулся, катя вперед себя тележку с наставленными курящимися тарелками. Со стороны же раздаточной вразвалочку к нам приблизился полный мужчина с лоснящейся физиономией, к югу оканчивающейся густой двугорбой бородой, а к северу, выше лба, — плешиной.

— Боюсь, не помешаю? — поздоровался он и втиснул на столешницу еще и свои явства.

Принц взглянул.

— О-о, и пан Говорухин! Как всегда — вовремя… Человек Слова, представил он его мне. — А это — помните? — Федор Блюмбель, о котором мы говорили.

— Ага-а! — широко произнес Говорухин, ощупывая меня своими глазками. — Что ж, решим тутошние проблемы и за Землю примемся. Отчего же бы и нет?

Я стал принимать пищу. Я не знал что там такое плавает в этих тарелках, но, можно сказать…. было довольно съедобно.

— Первичный мир, десятичный мир — какая разница? Нет нам до этого дела!.. Жизнь — из мелочей, вот и оборотим очи от пути Млечного, Господа нашего тропы, к мелкому, жалкому, но правящему.

— Приберегите, пан, силы до конференции! — воскликнул Ништяк.

— Но не в мелком великое! — возразил я на слова Говорухина.

— Вы что, масон?

— Нет!! — крикнул я, перебивая грохот бьющейся посуды.

— Кстати, о конференции, — закричал вслед за мной пан принцу. — Она уже состоялась э… подпольно, зато безо всякого надзирательства и нервотрепки…

Черт, там что, грузовик стекла на пол вываливают!

— …Хотите посмотреть стенографический отчет моего выступления? — он покопался в сумке и, разыскав, протянул нам пару листочков.

«Миморандум», — прочел я заслезившимися от острой приправы глазами.

* * *

Меморандум

«ОПС» (О пользе сокращений)

Здравствуйте все! [кивок головой]. Почтенно кланяюсь незнакомцам и жму руки друзьям [улыбка на лице]. В который раз являюсь к вам и опять с новой проблемой, потому что кол-во их неисчерпаемо, имя им [с восклицанием] — легион.

Что значат для нас сокращения слов? [немой вопрос]… Весьма многое. С продвижением НТП, приходом 7-й НТР [маска уважения] темп жизни невероятно возрос, усилился поток информации и язык, за неимением лучшего орудия общения, приходится совершенствовать…[напряжение мысли]… Первое — соображения времени. Сравните, напр., НИИ, авиа_, горисполком, ГСМ, КБ, ГД, ч.т.д. (or q.e.d. (сколопентеррск.)), НЛО, etc. с их мудреными длинными оригинальными названиями. В среднем, на полное произнесение широко используемого выражения уходит от двух до пяти сек., на запись и того более, в то время как на его сокр. вариант — не более секунды. По всей стране это чистая экономия десятков тысяч человекочасов в день. Подсчитано, что отношение затраченного времени на произнесение краткого варианта к полному выражению падает в геометрической прогрессии с возрастанием длины исходного выражения (NB!), что делает это направление совершенствования языка еще более привлекательным. Проверьте: зам (заместитель) и ДНК (дезоксирибонуклеиновая кислота). Да, товарищи, время со временем дорожает [сожаление по поводу].

Но перейдем ко второму — соображениям эстетики. Сокращения придают колорит языку, углубляют и украшают его. Как думаете, не лучше ли вместо длинного набора закорючек увидеть в анкете всего три буквы: Ф.И.О.? А гордое «Ко», «корп.» или «инкорп.» в названиях компаний? А целый пласт выражений, несущих и психологическую нагрузку? Кого не бросает в дрожь при произнесении ДДТ, ЛСД, ЧП, МЧС, ГАИ, КГБ, ФСБ, НАТО [подрагивания, переходящие в судороги] (в то время, как диэтиламид, государственная автомобильная инспекция и дихлордифенилтрихлорметилметан совершенно не трогают глубины души).

Товарищи! К очевидным плюсам словарных сокращений отнесем, вслед за мной: экономию материалов (ресурсов Вселенной), экономию пространства (объема Вселенной), гораздо больший уют жизни, а главное — величие буквы или, в широком смысле, символа приходит на смену величию слова! Причем это кардинально новый уровень письменности, нежели был в первобытном обществе.

Итак, досточтимый Король говорит — урезания; Ее Величество Королева твердит — купирования, а я ору — сокращения! сокращения! [пьет из графина]… и КПД сокращений громаден. Технические новшества, подумайте сами, лишь слегка и косвенно удлиняют жизнь человека, но в обмен на облегчение труда они, зачастую, портят нервы бешеным ритмом, что приводит уже к укорочению жизни. Таким образом имеем палку о двух концах — одним концом бьем, другим в ответ получаем.

Поэтому… [великодушный жест рукой]. Братья! Сокращения слов, затем предложений, идей (а в будущем, возможно, и целых информационных пластов ясно ведь, что тем выше развитие общества, чем более большие куски культуры оно может позволить себе сделать квантом передачи) — истинный двигатель прогресса [извинение за трудность изложения — ведь не сокращено!].

Теперь, товарищи, позвольте углубиться в дебри теории. Наука, изучающая всевозможное вышесказанное давно известна под названием «сократика». Почему именно так? В происхождении слова, скорее всего, сыграли роль три фактора: первое — от слова «кратос», т. е. власть, ибо властвует тот, пропускная способность русла потока информации с внешним миром которого [морщится] выше других; второе — заручение поддержкой божественного имени Сократа, который еще в те времена понял насколько письменность стесняет свободу; и третье — очевидно порождение оного от слов «краткий» и «со», т. е. вместе, а мы с детства знаем, что краткость ближайший родственник таланта.

Господа, повергнем мир в гениальность! [восторг. — И: «Да, да, заканчиваю! Говорю же — не сокращено, вот и длинно!»]

И буквально пару слов о предмете изучения науки сократики! Как сокращать? И что сокращать? Лучшие умы веков бились над проблемой и результат: цифрами мы теперь обозначаем величины (1,2,3… - удачно), знаками — буквы и ноты, символами функции и операторы (часто пресно), буковками — формулы (совсем отвратительно. Сравните традиционное «сорбит» и «НОСН(СНОН)СНОН» — усовершенствованное. Из жалости к вам не привожу более ужасные примеры), а значками и кривульками — все остальное. [О, Господи!] Более того, сосуществует множество различных сокращений, обозначающих одно и то же (Р.Х. или Н.Э.; ТОО, ООО или ЛТД; ОАО и АООТ), или же напротив, одни и те же сокращения понимаются по-разному. Например, НЗ — новый завет, неприкосновенный запас; АО — автономная область, акционерное общество; и цезарь среди них, несомненно, СС — срок службы, словарь сокращений, собрание сочинений, социальный статус — а сколопентеррск. еще и SS — Secoundary School (средняя школа), State Secret, Saint Shilling und Schutzstaffeln usw) и пр., и др., и т. д., и т. п. [у-уф! легкая усталость] Это, господа, корма науки. По бортам и в трюме располагается изучение т. н. студенческого облегчения — хоз-во, лит-ра, физ-ра, ж.д., а.m. (ante meridium), М. — Ж. (мужской-женский)… Товарищи, я опять кричу S.O.S.! [беззвучный вопль. трясет бородой] Ведь все это надо классифицировать, дезинфицировать, мумифицировать и — по полочкам!

И, наконец, на носу сократики — расшифровка аббревиатур, прежний смысл которых был утерян. Та же S.O.S., главк или начмед. Вот, попробуйте неискушенно разгадать слово начмед. Начальник медицины? (бред) Начинающий медик? (тише!) А оказывается: начальствующий по медицинской части. А может и нет [уверенное сомнение].

Каждый из нас сталкивался в жизни и понимает, что над языком нашим еще работать да работать. Но во сторицу больше — над языком сокращений. Гм. Спасибо за внимание [раскланивается].

P.S. Автор и сподвижники выражают признательность п-цу Ништяку, принявшему активное участие в экспериментах.

Принц блаженно но культурно крякнул. «Ужас какой!» — подумал я, с трудом дочитав листовку до победного конца.

— Ну как?? — вдвоем спросили они, взглянув с надеждой в мои глаза. Принц сказал чуть длиннее. Он сказал: «Ну как мы?»

— Ну… ну… неплохо, — воронка смятения стала засасывать. Я рванул изо всех сил и хрипловато произнес: — У меня была одна заповедь, с юношества. Подходя с душой ко всякому делу, ты становишься его фанатом; стоя в сторонке и с неверием взирая — его оппонентом. Поэтому… ну отсюда все и следует.

— Покритикуйте хоть самую малость! Прошу вас! — воззвал Говорухин. Нельзя ничего выносить на суд зрителя без критики. Говорят, критики зрители! Нет: но первые зрители! Я вам сейчас махну рукой и вы сразу же начинайте.

— Что начинать? — честно говоря, я совсем смутился. Принц немо водил головой от меня до пана и обратно.

— Как что! Мы о критике говорим!

Наверное я и покраснел тоже. Пан абсолютно все брал наскоком, словно ржавый танкист. А я ведь был воспитан в духе гимназий, Пушкина и Лермонтова.

— Знаете что, — проговорил я. — По ходу дела у меня возникло ощущение, будто сократика (так вроде?) несколько наплевательски оперирует словами. КПП разные там, НПО, ГМТ. Одним словом, сокращение может лишь указывать на область знаний, но никак не отождествляться с нею, а тем более подменять ее.

Говорухин приставил кулак ко лбу и надолго задумался, кого-то знакомо напоминая. Ништяк исчез с грязными тарелками и за коктейлем. Я тоже заскучал. А что? Будущее представлялось таким же туманным, как и небезызвестный Альбион. Очень быстро забылось: кто я здесь, зачем я здесь, а осталось: я здесь и точка, и точка. И Помидур этот сбоку припека.

— Да вы же гений!! — заорал вдруг на весь зал очнувшийся пан. — Я возьму вас в ученики. Нет, я возьму вас в учителя!

Я пана конкретно не понимал.

Под возникший шумок соседи с левого столика, соседи с правого столика и вообще все кто был еще в силах, набивали карманы кексами, бутербродами и вареными яйцами. Прибежал принц с длинными ледяными бокалами с торчащими из них трубочками, сурово глянул на замолкшего тут же пана и шепнул мне:

— Я переговорил с сеньором Помидуром — сейчас он пришлет человека. Так что расслабьтесь.

Вот это по-деловому. Я — с тобой, принц.

Потом мы пили коктейль. Медленно и тактично заиграла музыка, и мы, совсем взопрев, откинулись на спинки… нет, спинок у скамей не было и поэтому пришлось облокотиться на столешницы. Незаметно вновь завязался разговор, затягивая петлю за петлей гордиева узла моих представлений о Дуремонии.

— Критерий истины — практика, ведь правда? — стал жаловаться принц. Истину следует лелеять, оберегать от ударов судьбы и выставлять на постаменты для всеобщего обозрения, а совсем не наоборот. Правду надо искать, и люди ищут, приходя ко мне за экспериментальными проверками. Люди хотят жить все лучше и лучше, но кто-то мешает этому. Скажу по секрету, я подозреваю в этом моего дядю, Короля Руслана. Пан, вы видели, какая по утрам у моих дверей давка? Но в день я провожу всего по одному опыту, дабы успеть обдумать его влияние и последствия, а каждый из них тянет за свою лямку. То им хочется, чтобы вместо капель дождя падали леденцы, то опять жаждут смены дня и ночи (я прислушался), а то хотят истребить саму возможность прегрешений. Подумать только, люди добиваются истины! А он мешает.

— Что вы проводите за проверки? — полюбопытствовал я.

— Не хочу показаться нескромным: я ведь из королевской семьи, где все наделены особенностями для заострения чувства ответственности перед обществом. К примеру, я могу на время изменять одну из компонент мироздания. Вчера, например, по просьбе некоего Балбеция, утверждающего, что индустрия развлечений (кино, книги, аттракционы…) — лишь развращают население и, мягко говоря, отнимают свободное время людей… Кстати, он прав в самой глубине вопроса — многие не понимают этого. Вот, по его просьбе я хотел на сутки изъять эти «прелести» из жизни, но этот дядя!

— И дядю можно понять, — вздохнул Говорухин. — Не следует излишне дергать людей — они становятся издерганными.

— Но люди ищут лучшего!

— Люди хотят покоя, — красноречиво подчеркнул пан.

Люди наелись и повалили из зала, придерживая локтями набитые карманы. Отворачивая от них взгляд, я только сейчас по-настоящему обратил внимание на оформление столовой.

— Пожалуй, и мне пора, — заявил пан и тоже вылез из-за столика.

— Три минутки посидим, — сказал мне принц, разворачивая красочный журнал «Мир нововведений».

По всей передней стене на двух уровнях шли лозунги. ЕШЬТЕ ОВОЩИ! ОВОЩИ — ОСНОВА ЖИЗНИ. Плакаты и наставляли по-отечески: В РАСТИТЕЛЬНОЙ ПИЩЕ КОЛИЧЕСТВО ФЛОГИСТОНОВ МАКСИМАЛЬНО, и подшучивали: КАПУСТА — ЛУЧШАЯ ПЕЧЕНЬ, применяли и пряник: ВЕГЕТАРИАНЕЦ — ПОЛНОПРАВНЫЙ ХОЗЯИН БУДУЩЕГО, и кнут: СМЕРТЬ МЯСУ! Под этими призывами (тщетными, как я вывел из нашего рациона) располагались пояснения в виде красочных картинок: пышущий здоровьем бордовый арбуз в разрезе, состоявший из невообразимого числа «флогистонов», напоминающих среднее между семенами и головастиками; куриный окорочок, который был до того тощий, что все головастики из него давным-давно эмигрировали.

Тут, наконец, из поварской вышел мальчик-поваренок в белом колпаке и, привычно лавируя в проходах, приближался к нам. Я наклонился к принцу и шепнул:

— Помидуровский?

— А? Так точно, Федя. Ну, я тогда пошел, бывай.

Мы крепко пожали друг другу руки и Ништяк с достоинством удалился в сторону лазейки в стене. Начищенная обувь блестела на свету, обжигая глаза. Я повернулся к мальчику.

— Добрый день! — еще не подошед, вежливо заметил тот.

— День добрый, — щегольнул я.

Паренек весь скроен был так ладно и аккуратно, что глядеть было любо-дорого. Он аккуратно переставлял ножки, аккуратно держал личико и говорил так завораживающе, что содержимое слов скромно отходило за кулисы и благополучно забывалось — совсем как у некоторых трибунов. Его улыбка…

Вернулся дон Феодосий и с гневом прогнал очарованный глаз души.

— Как вы сказали? — переспросил я. — Не расслышал.

Мальчик повторил. Выходило типа того, что он здесь, де, Юра, но это, мол, де-юре. А на самом деле — он Вася, елки-палки, Василий Заодно, практикант Дегустатора, первого заместителя высочайшего придворного Повара господина Помидура.

— А-а-а… — протянул я. — Ну, пошли?

— Пойдемьте.

Поварская часть столовой не гласно, а перегородкой делилась на две половины: где готовили, и где отдыхали те, кто готовили. Вот туда мы и двинулись.

Еще издалека я почувствовал неладное. Кто-то коряво декламировал прозу.

— …тогда протянул он депешу…» Эй! Вы чево тэм выкручиваете! Смотрите у мене!.. Эта… «В моем лице не видишь ли изъяна?» — «Вижу, генерал! Чирьи и рубцы. Былых сражений, видимо, воспоминанья?»

Мы с разбегу ввалились в комнатушку. Я застыл. Там стоял стол, окруженный печальными ребятами (нельзя, нельзя в столь раннем возрасте быть такими поникшими), а напротив у окна в незаправленной постели на груде подушек покоилось нескромных размеров тело. В одной руке оно с пафосом держало за грифель карандаш, а в другой — раскрытый детектив.

Королевский Дегустатор! Раньше о нем складывали легенды, в которых быль спешила перерасти небыль и наоборот. Он бывал героем, бывал гением. Он первым стал кавалером Творческого ордена. Раньше он успевал повсюду. Он перебрал миллион профессий и везде побеждал; раньше он был гейзером идей и изобретений — его знали все. Теперь его не любил никто. Может быть просто помнили — читать детективы и жить с казенного котла смогут многие.

— Вот вы послуш у мэне. Сочиняемс…»По дебрям шныряли будущие бифштексы и отбивные, а в гнездах парились будущие омлеты». Каково? Гэниально!

— Гм-гм, — покашлял я, пытаясь привлечь его внимание. Поварята стояли, потупив глаза.

— … А вот ишо, так скать. «В свете дней прошедших лет сочинил такой куплет: вот он я, а вот он лес, что расплылся до небес, заслонив и люд и смрад; всякий рад, а я не рад». Так-то вота.

— Извините пожалуйста! — уже громко сказал я. Патетический карандаш в руке его дрогнул. — Меня зовут Феодос Блюмбель и я прилетел…

Вздрогнул сам Дегустатор.

— Хорошо, — проговорил он. — «Повылазили жлобы, здоровенные столбы и попёрли, и попёрли в кан-це-ля-ри-ю!» Значить, Блюмбель? — переспросил. Прэвосходно, прэвосходно! Мне о тебе Помидур тут приходил, орал чего-то, руками размахивал, скотина… Эй, робяты! — обратился он к мальчишкам-практикантам. — Там ничего спробовать не надо?

— Нет, — робко ответил кто-то. — Только остывшее суп-пространство с неравномерным непериодическим распределением твердообразной материи. Если, правда, подогреть с помощью турбулентной конвекции.

— Не-а, — глухо отозвался Дегустатор и, неожиданно заметив Васю Заодно, воскликнул: — Васек! А как тамочки с тортом делишечки, э?

Вася погрустнел и ответил:

— Я никак не могу найти коэффициент при минус первом члене лорановском разложении в ряд функции добротности услада в зависимости от сахарин-переменной.

Дегустатор зло поднатужился и, оторвавшись от подушек, сел кровати.

— Че вы мене здеся цифрами оперируете, — нахально.(Я, о-прежнему, как дурак стоял у порога) — У мене… аа… своих хватает покамись, — он покрутил пальцами у виска и неожиданно обратился ко мне: — Блюмбель, садись, потолкуем о том, ээ… о сем, — он похлопал ладошкой по одеялу возле себя, как иногда подзывают собачек. Я подошел чуток и облокотился о стену. Мне тоже стало грустно.

— И мне, — срыгнув, сказал Дегустатор, — мне теперича, Блюмбель, уже все отысячечертело. А вот раньше, еще в самобытность мою коммерческим директором пивзавода… Эх, что за люди теперь пошли! Нисколько не уважают. А ведь меня выжигали хваленым жэлезом!.. Что? Я что-то неправильно сказал? — он часто замигал ресницами. — А, извините! Меня выжигали паленым жэлезом…

— Самокритика, — буркнул один из поварят.

— Что?.. Да, и самокритика. Все в совокупности нещадно подорвало мой организм, — он полез рукой под подушку, вытащил кусок хлеба и стал противно жевать.

Мне стало дурно.

— Кухня в нашей жизни занимает важное место, — проговорил этот гурман, вытаскивая пальцами кусок изо рта. — …Блюмбель! А ведь чуть не забыл, зараза, о чем просили! Не представил однополчан моих, — он указал на перешептывающихся практикантов и стал перечислять, загибая пальцы. Эта Зажеватью, эта Зажирни, эта вота братья меж собой: Жрун, Жрунишка и Пожирушка, а также их Жратишка, дале след Пузонберг, Превкушан и Едокцман, ну и с ними, само собой, Васек Заодно.

— Наконец-то! — громко воскликнул Вася и взял меня за руку. — Я вас провожу до гостиницы?

Голова раскалывалась, мои мозги кто-то мешал миксером.

— Если можно, — еле выдавил я.

— Куда вы мои други, в какие края полетели? — закудахтал нам вслед Дегустатор.

Обратной дороги я не запомнил, да и не смог бы. Вначале я еще слушал аккуратного Василия, а потом… не помню.

— Забудьте про Порфирия, — говорил он. — Хорошо, что он назвать меня не забыл — а то бы до вечера мучились. Теперь-то уж все позади. Новый день — новая песня. Завтра поступаете в ведомство принца; а с нас что возьмешь? — у нас докука…

Едва забравшись в свой номер, не раздеваясь, я рухнул на кровать.

 

Глава третья

Так для меня начался третий день. Неужели уж третий!? Значит и время бежит со скоростью света. Безобразие…

В неловкой позе я лежал, присохнув к дивану: жарища, по онемевшей щеке ползут вылезшие изо-рта слюни, все плечо в оттисках бугорчатого петроглифа, — короче, обыкновенные ощущения ожившего мертвеца.

Бу-б-бу-бум, бубумс, — затрещал колокольный звон на грани сознательной слышимости. Будильник, наверное. Мамочки, каждый день новое — устаешь удивляться. Иной раз не знаешь что и думать. Бумс-убум! Помилуй мя, нерадивого за строптивое непослушание.

Плечо?!? Оголенное плечо? Я плохо соображал, но отлично помнил, как накануне бухнулся спать в верхней одежде. Последняя — это я видел сейчас собственными глазами — выглаженная свисала со спинки стула. А ну и а что тут такого. Дуремония!

С трудом встав, я бессильно доплелся до холодильника и сделал хороший глоток газировки. Ох и сны вы мои соники. После таких сеансов я точно сомнамбула, и мозги набекрень, и сонно воротит в кювет. Проклятый сладкий воздух!

Я сделал еще глоток. Стало легче. Потом походил по комнате, пару раз дрыгнул руками-ногами в качестве разминки. Потом почитал свежую газету. Потом… Потом… Потом опять повалялся в постели. Наконец, испытанный метод сработал: естество избавляется от недостатка и пресыщения. Организм стал отчаянно отказываться от безделья.

Тихо скрипнула дверь — это я выскользнул из номера; пробрался вглубь прибранного коридора и вниз по черной лестнице, сквозь захламленный полуподвальный бедлам и через черный ход вырвался на волю. Вздумалось побродить по городу.

Я не понимал что происходит. Вначале-то (всего два дня назад!) намеревался быть беспристрастным наблюдателем, приехал ради чистой исследовательской работы и, естественно, не ожидал такой круговерти, в которой мне отводилась роль марионетки в руках событий. Это мне ничуть не нравилось.

Так, погруженный в себя, я обиженно прошагал несколько кварталов, а микротайфунчики, крошечные ветерочечки обдували со всех сторон, — и не замечал я, как народу становится все больше и больше, и не проулок это уже, а проспект, величаво вливающийся в площадь. Бурлящим и бубнящим течением толпы, словно волной на берег, меня снесло к изящной лавочке. Сел. И наконец-то оборотился в наблюдателя.

По отмосткам вдоль стен домов, прилегающих к площади, шатались обросшие щетиной унылые диадохи, пугая редких там прохожих и друг друга своим видом и численностью. Площадь же шипела, клокотала, пенилась людьми, вздымаясь до туч по стволам деревьев и памятникам, густела, плотнела и вдруг схлынула: могучий отлив унес с собой все, что возможно, взамен оставив миллионы кожурок семечек, окурков и проигравших лотерейных билетов. Произошло утреннее открытие магазинов. Моему взору предстали плакаты и огни зазывающей рекламы. «Вы ходите в дезабелье фирмы «Фиговый лист»? Пылающий неон, бегущие строки, гремящая музыка — настоящее потрясение для непробудившегося города. Банк «Акула бизнеса». Гостиница «Логово». Но а уж мелких вывесок больше, чем муравьев в роще. «Кон-дом ч. стное концессионное домостроительство. Ставьте на Кон-дом и Вам покорятся высоты небоскребов».

Какая похабщина, — подумал я. — И это в названиях, где следует быть ювелиром и микрохирургом. Каждое название надо лелеять, терпеливо растить и воспитывать, не растрачивая по мелочам. Достойных названий мало, но чрезвычайно велика в них потребность, и горе осмелившемуся взять одно из них и употребить не по назначению. Выдумывать все мы мастаки, а поди выдумай название! Оно должно быть звучным на слух, красивым в написании и адекватным содержанию. И разве не ясно, что весь наш могучий язык состоит из одних только названий. Здесь нужна целая наука! Скажем, ономастика.

Я растроганно поднялся и пошел куда глаза глядят. А глаза зорко вцепились в одно непонятное взгромодье — болтавшийся хвост людей в проулке между стеной ратуши и задворками королевского дворца, почему-то не рассосавшееся в миг открытий. Это была очередь.

Дорогие мои, и очереди бывают разными, и тоже табелируются, и ранжируются. Причем, смотря под каким углом рассматривать. Рассматривать же их можно по длине, образовываемым очертаниям, внутреннему состоянию и внешней силе, трансформирующей координаты отдельных их членов, и еще по много чему. Если хотите, очередь вообще пятое, особое состояние общества, после «народа работающего», «отдыхающего», «лечащегося» и «народа передвигающегося». Для скептиков замечу, что к «очереди» относятся и любые другие скопления: митинги, собрания (которые суть очереди за эмоциями и информацией), а также всевозможные состояния ожидания.

Я приблизился и беспечно побрел вдоль — и там где проходил, люди прекращали переговариваться, поглядывая искоса и насупленно. Они были мрачны и невеселостию своей могли затмить самое праздничное настроение даже того, кто только что облился ледяной водой. Но по мере дальнейшего продвижения толпа ветлела, обогащалась трупными улыбками на измученных лицах и победными выкриками: Готов!», и я уже было возрадовался, как улыбки вновь стали тускнеть и пропадать.

— Та-ак, — протянул я вслух, когда окончательно убедился в том, что очередь оканчивается посередь улицы спящим стоя юношей с диссидентским лицом. За ним расстилалась пустующая проезжая часть. Выходило, что очереди было две?

— А? — встрепенулся он. — Я, я последний. За мной держитесь.

— Передали не занимать! — буркнул стоящий рядом.

— Вставайте, молодой человек, — сказал третий с конца, — нечего принцу лентяйничать.

— Вы это бросьте! — заметил четвертый. — По Конституции всяк имеет юридическое право отдыхать отпуск.

Потом сказал пятый. Он такое сказал, что все четверо замолкли, а юноша опять беспечно задремал.

Так-с, подумал я, дурак дураку рознь, и примостился на цокольный выступ здания, облокотившись плечом о водосточную трубу. Теперь казалось, что сижу на берегу реки, а течение жизни несется мимо, прочь.

Сквозь строй мыслей донеслось: «Еще один!» и толпа дружно дрогнула, чуть поднатужилась и вытолкнула из недр своих очередного счастливчика. Я немедленно побежал к нему, чтоб догнать и расспросить — но не успел. Он бесследно исчез — и провалиться мне сквозь землю, если вру. А из раскрытого окна на втором этаже закричали — я мгновенно узнал голос принца.

— Федор, мы ко мне поднимайтесь! А ну расступись! — заорал он.

Я протиснулся быстро, как только смог, чтобы не раздражать толпу.

Благодать иметь знакомого. В секунду нашлось и понимание, и прояснение, и потерянный погост для обеспокоенной души. Оказывается, накануне по радио было объявлено, что команда помощников принца Ништяка намерена производить предварительную запись на проведение любых экспериментов с его участием для упорядочивания использования экспериментального времени. Желающих объявилось значительно больше, чем вначале предполагали. Только я вошел, в ужасе прибежала девочка-посыльный с первого этажа с известием, что последняя цифра перевалила за семьдесят пятую, и что запись ведется на третий месяц вперед. Внизу были в шоке, в поисках выхода из ситуации дымились мозги, горели предохранители. Ништяк предложил по чашечке кофе. Нет, отказался я, уже пил, а помногу его пить неинтересно и небезвредно. Тогда, сказал он, я подготовился и мы можем идти продуцировать какой пристало эксперимент. Ну пойдем, сказал я. Пошли, сказал он и мы пошли. Кстати, заметил принц, сегодня, Федор, вы в моем официальном распоряжении, но я вас постараюсь не стеснять.

Он снял трубку телефона.

— Але-о! — закричал он. — Это кто? Дайте мне Димитра Очумеева. Что? А, это мы, Димочка, и есть? Слушай, мы идем на полигон! Присылай заказчика. Нет, двух не можем. Давай.

Полигон находился в соседнем величавом здании. Мы пробрались туда по воздушному мосту с парапетом из синтетического аметиста, оправленного в позолоченные столбики позолоченными львиными головами-шашечками, которые приятно было трогать. И вот — полигон Испытаний! Вздыбившийся под купол амфитеатр с рядами пушистых и не очень перьев на дамских шляпках (в зависимости от дохода мужа или отца), атласных и помятеньких цилиндров, рукоплескания, глуповатые обсуждения сегодняшнего наряда принца, обсасывания приторных подкрашенных леденцов, — одним словом зрители! Хлеб, я знал, имелся у всех, оставались зрелища.

Зал был забит до отказа. Я долго всматривался и, наконец, заметил пустующее место в первом партере. Я протиснулся к нему, я неудобно уселся, и встал, и попросил моих соседей разобрать этот Содом: под ногами мешался Большой Твердый Чемодан, со спинки свисало два плаща и женская благоухающая сумочка (пролились духи?), на сиденье лежала свернутая газета и мелкая разменная монета.

— Хм! — брезгливо заметила дама-соседка по диагонали и захапала нижний плащ. Остальные владельцы вещей промолчали… и никак себя не обнаружили.

А представление уже начиналось! Я сгреб все на боковину и поскорее уселся — на меня уже шикали. Уселся. Остался чемодан. Я уселся.

— Уберите баул, товарищ, — посоветовали слева и мощно двинули Большой Твердый Чемодан ногой. Я попробовал продвинуть его еще дальше, к правому соседу, — нет, тяжеловат. Зато двумя ногами… Правый сосед демонстративно отвернулся, а сам пяткой стал пихать чемодан обратно, медленно, в минуту по сантиметру. Я подпер ботинком… В минуту по полсантиметра. Подпер вторым ботинком. Правый поднапрягся, а сам отвернулся еще больше, стал осматривать декоративную лепку балюстрад балкончиков…

А между тем шоу уже началось.

— Подойдите ближе, — говорил принц заказчику. — Еще ближе, — он забывал про зал, и только тогда глубокое перевоплощение артиста проявлялось в нем с максимальной силой. Человек бледнел и смущался. — Да подойдите же!.. Сейчас вы объясните всем — и мне — свою версию изменения компонент мира, затем Комиссия рассмотрит право на нравственный допуск (она же полномочна и досрочно прекратить действие изменений), ну а затем приступим. Понятно?

— Мне известны правила, — тихо сказал человек.

— Тогда поведайте — о чем вы скорбите в святой тиши и выносите на хищное человеческое поругание?

— Можно говорить?

— Да.

— Ээ… забыл… сейчас. Так… мм. Гх-гх. Я… значит так! От сахара портятся зубы и диабет. От соли — болят кости и поясница. От водки печень и мозги, а от курева — легкие с бронхиальным деревом. Это я вывел. А от всего вместе — портится характер и снижается воля. Поэтому, я вывел, надо запретить — ЗАПРЕТИТЬ. Чтоб законодательно. Вот.

— …мм… Идея понятна, товарищ. Дамы и господа! Нашелся человек, требующий навсегда искоренить из нашего рациона вышеперечисленные вещи. И спрашиваю Комиссию, быть посему?

— «Фи, грубо!» — сказали недалеко от меня. — «Я думала, будет смешное», — обладатель этого голоса шумно встала и подалась к выходу, потащив за собою упирающегося мужа.

Комиссия бурно заседала. Мне неинтересно было наблюдать за неслышным отсюда «мозговым штурмом», и, вообще, выдалась свободная минутка и я спросил себя: «Какого хрена я здесь делаю во столько-то часов утра, такого-то числа и такого-то года в неизвестной мне дыре. Я достал записную книжку и долго-долго-долго грыз старый синий фломастер. «Огого-о», кричали вокруг, и «Да!», и «Нет!», и «Долой!», и громко свистели, а в Комиссии уже дрались. Я закрывал глаза на все то, что и через розовые очки снисхождения вызывало посасывания под ложечкой, и вспоминал как должно бы быть, как хотелось бы чтобы было, занося на память в блокнот для последующего написания Отчета Правительству. Здесь, помечал я, совсем не чужой мир, как можно подумать вначале, а что-то близкое и родное, и можно провести множество параллелей, каких бы не провел для других миров. Язык, устройство общества, люди. Я бы даже подумал, что это боги насмехаются над нами, заселяя вселенную неточными копиями оригинала или копиями копий. На этом пути мысль приводит меня вскоре к существованию некоего божеского производственного процесса. И лишь сакраментальный вопрос: «Зачем это нужно?» обнажает всю абсурдность этого предположения. Но давайте будем объективными при сравнении двух миров, потому что те цели, которые мы ставим перед нашим обществом, и, конкретно, какие каждый из нас находит и ставит перед собой, и та жизнь которой мы живем, ища путь-дорогу до этой цели, — для других может оказаться сущим пустяком, или чем-то надуманным. И также наоборот, то, что делают другие, мы не всегда оцениваем по высшему критерию достоинства и зачастую бывает, своими суждениями губим невеликие ростки нашего же будущего блага, потому что благо производится не только нами, а всеми сообща. Сам мир устроен так — нет одной универсальной цели, абсолютно верных троп — их навалом. В крайнем случае, есть оптимальные ситуационные варианты, но не более того. И это очень правильно, ибо если бы цель всегда была единственной и абсолютной, как раз тогда то стало бы незачем жить…

— Хи-хи, — сказал левый сосед, оказывается, подглядывавший через левое плечо. Я зло убрал записи, сбившись с мыслей.

Забитая до отказа репортерская ложа — словно курятник с подросшими бройлерами — неистовствовала. В воздухе пахло сенсацией. Председатель Нравственной Комиссии встал, его тут же стянули обратно за фалды и обшлаги. Рьяно отталкиваясь от коллег, он вновь выкарабкался и выкрикнул: «Да..!», его опять стянули, и опять он всех переборол, из последних сил крича: «Даем допуск!» Драка немедленно прекратилась — нет ничего сильнее официального слова.

— Хорошо, — ласково проговорил принц Ништяк.

— Здорово! — обрадовался заказчик. — Теща курит, мочи нет.

— Очень хорошо, — еще ласковей сказал принц. Клакеры, если и были, притихли, ожидая дальнейшего развития событий. — Леди и джентльмены! С вашего позволения! Тихо же, прошу тишины, товарищи! Начинаю.

У-у-у, загудели в зале, еще не воспринимая для себя всю трагикомичность происходящего, но уже предчувствуя беду. Принц обратился к заказчику:

— Королевская Информационная служба — самая королевская в мире, а посему весь ход, откровенно скажем, нелегкого изменения, мы сможем видеть на наших экранах.

На сцене и по стенам зала располагалось множество экранов телевизоров. Они зажглись, высветив сотни кусочков страны: от пьяных сырых подворотен, до роскошных VIP-клубов. Зона видимости поражала воображение. Принц как-то полуприсел, расставил руки в стороны. Теперь даже казалось, что его острая бородка подрагивает, издавая хрустальный звон.

— Передавайте свою волю, — прокричал он заказчику. — Я отфильтрую и преобразую… Чего хотите?

Тот знал правила игры и задиктовал:

— Ради очищения людей и общества запрещаю: изготавливать сахар, добывать соль, гнать спиртные напитки, выращивать табак и производить табачные изделия. Запрещаю продавать все это в магазинах. Особенно запрещаю курить какую бы то ни было гадость, дыша на честных граждан прокуренными вратами ада, когда те мечтают принять покой опосля работы…

Принц еще больше присел, нагруженный невидимой тяжестью и тягостно молчал. Чувствовалось, что что-то происходит. Вдруг я посмотрел на мониторы.

Кто не видел потока кровавой лавы при извержении вулкана, тот не сможет себе этого представить. Люди отрывались от телевизионных приемников, транслировавших ништяковский опыт и, в чем мать родила, оттирая хлынувшую к голове кровь, падая и поднимаясь, бежали к магазинам, где начинался «последний день Помпеи». Они вливались в запруженные толпой проспекты. Им не повезло!! Не пробиться. Первые ряды бросались на наспех заколачиваемые витрины и витражи. Насмерть перепуганные продавцы кидались под прилавки и в кабинет директора, а директор, отпихивая бухгалтера, лез под свой надежный буковый стол, судорожно сжимая в руке дырокол. Толпы людей штурмовали подвальные закрома, где запрещенные товары уже начинали таять Таково было начало. Продолжение следовало с неукротимой неотвратимостью. Когда вина, сигареты, сладости и соленья окончательно растаяли и далеко не каждому атаковавшему досталось хотя бы по капле, крупинке или глотку, унылая масса подалась к выходу.

Этап второй. Частники опустошают домашние бары и серванты, и незамедлительно появляются на улицах, требуя со страждущих за свои богатства баснословные суммы.

Этап третий. Иссякает и этот источник. Наступление Агонии и Апатии. Массовые попытки производства дефицитных товаров в домашних условиях.

Этап четвертый. В зале появляется теща заказчика с ореолом великомученицы. Из-за спины ее видно агрессивно настроенное войско. С кличем: «Подлец! Я до тебя доберусь!» она бросается на подиум, в результате чего возникает неприятная семейная сцена.

Этап пятый. Неимоверными усилиями принц обращает процессы вспять, наводя в стране порядок Сникший заказчик проваливается сквозь землю.

… Я продираюсь к принцу. Принц устал и в руке держит подаренный кем-то вялый букетичек цветов. После всех мы молча покидаем зал.

— Сегодня мы получили отрицательный результат, — говорит принц. Ничего страшного. Главное — продолжать поиски. Ведь если люди перестанут оптимизировать мир в котором живут, они неизбежно умрут. Это закон природы. Но заметь, Истина скрытна, умна и хитра. Истина — как женщина, ее очень просто обидеть. Вот и все.

— Выкиньте хмурь из головы, — сказал я.

— Да, верно! Долой и прочь! Теперь все на бал!

«На бал! — кивнул я. — Надоело!»

Надо заметить, как и я, принц жил в отеле — и на то были веские основания. Королевская семья, к сожалению, не была избавлена от семейных дрязг. Вообще, обострению ситуации в межличностном общении часто способствуют амбиции и сиюминутная лень. Лень присуща всякой божьей твари как бытовое противопоставление высшей цели. Лень — это моментальная слабость, мгновенная болезнь. Но лень не абсолютна и ее можно искоренить. Впрочем, в силах человеческих не только искоренить это зло, но и решить вообще любую задачу. Точно вам говорю: что в силах одного человека, посильно и другому, но что один не может — придут тысячи людей и сделают.

Так я размышлял о жизни, пока мылся, брился, расчесывался, наряжался, духарился, улыбался в зеркало — но принц зашел за мной и говорит:

— Снимай все, что напялил. Сказали — Королева будет.

— Королева? — переспрашиваю. — Но я и так оделся как попугайчик.

— Вот именно! — он наклонился вдруг и таинственно прошептал: Коро-ле-ва этого не лю-бит. Надень чистый строгий костюм.

Кажется, мы друг друга поняли с полуслова, ибо через минуту уже шагали по направлению к Дворцу.

— Федя, — говорил принц, — все так неожиданно. И главное, никак не могу привыкнуть… Чуть пропустил передачу — считай секир башки, — шаг ускорился. — А с утра сегодня жахнули — будет бал…

— Во сколько начало?

— Это ты меня спрашиваешь? Слушай, давай бегом, вначале всегда идет представление.

Мы побежали и едва-едва успели: «дверьми прижало хвосты».

— Речь контролируй. Ничего лишнего, — дыхнул принц. — И запомни — ты в моем подчинении!

— Господа Феодосий Блюмбель и Сигизмонд Ништяк, принц Тарантландский, — объявил глашатай в рупор.

Нас чувствительно подтолкнули в середку тронного зала, яркие прожекторы на секунду осветили со всех сторон и отвернулись. А вокруг переминалась разномастная толпа, жмя к стенам, но вдоль самых стен вымаршировывали угрюмые палачи с бердышами в формах королевской службы безопасности. Мы поскорее растворились в толпе, а в это время придворные Крейслеры и Паганини сбацали коротенький менуэтик для поднятия тонуса. Я опять на миг вспомнил, что я здесь чужой, но потом вспоминать стало некогда.

— Тихо, тихо, — визгливо выкрикнул писклявый голосок и я впервые в жизни увидел Короля. — Замолкните все!

Оркестранты оборвали ноты.

— Нет, вы играйте, — вскрикнул он. — А остальные замолкните!

— Ваше Драгоценное Величество! — пробасил Придворный Астролог.

— Ну все, хватит! Здесь тронный зал, а не барахолка.

— Звезды! — рисково перебил Астролог. — Звезды предрекают кончину дуракам и непослушным!

— Хи-хи, — хихикнул Король, скосив глаза на охранку. — Сам знаю. Это… Ну, зачнем наше совещание. Считаю, значить, его открытым. Слово предоставляется самодержцу всея Тарантландии Королю Руслану Первому Миротворцу или, то есть, Мне.

Круг народа оцепенел и я с ними, удивленно разглядывая Короля: маленький и нагло-победоносный, властный и живой как ребенок. Король побарахтался, устраиваясь поудобнее на троне.

— Раз мне слово, то мне и карты в руки, — объявил он.

Лакеи поднесли карты.

— Гм, угу… Ну что ж… — пробурчал задумчиво. — Никаких территориальных изменений. Ох, нюхом чую, хитрые сколопы опять что-то затеяли. Окаянные! Кто желает высказаться по данному поводу?

— Мой дядечка, — обнаружил себя и закривлялся Имперский Шут, — за это их надо проучить!

— Не надо, сынок, пусть живут. Кто еще?

Остальные присутствующие молчали. Попахивало убежавшим молоком и пережаренными гренками. Король с любопытством оглядел меня и скорей отвернулся, словно глядеть на меня он считал зазорным.

— Мой дядечка, — злобно сказал Шут, хотя невнятно было, издевается он или на самом деле, — тот, кого не проучишь ты, проучит тебя. Дерись, советую!

— М-мы-ы, — старческим тембром промычал Король, — да когда ты уймешься! Принесите мои прави(ла, — щелкнул он лакеям, а когда ему всучили скипетр и державу, заявил: — Все, совещание считаю закрытым. Что там далее, звездочет?

Придворный Астролог на полном серьезе вгляделся в голубелеющее небо, пошевелил пальчиками и изрек:

— Ваше Величество, созвездия зодиака расставили вещи в обычном порядке: дальше идет праздничное кушанье!

— Звезды врут, — воспротивился Король. — Или они тоже вздумали бунтовать? А? — Король распалялся. — Зажрались на моих харчах, а работать будет?.. Кто?…

— Ее Величество Королева Татьяна! — прогремел глашатай.

— Королева!! — сладострастно заерзал Король.

— Федя, — шепнул в самое ухо Ништяк, Ее Величество делит людей на три категории: БТ — Близкий Товарищ, КВ — Кровный Враг, и остальные. Ради Бога, попади в первую категорию.

И тут появилась Королева. Все, кто говорил о Ней, говорили не о Ней, а о ком-то другом, ибо описать в словах эту неописуемую красоту, эту озабоченную, умную, мудрую, божественную красоту было абсолютно невозможно по причине всеобщей словарной импотенции. Даже Всевышний, пожалуй, не смог бы создать это совершенство из-за отсутствия подходящего материала. Однажды сказали: «мир пасет красота». О, если будет пасти Эта Женщина, я согласен быть послушным агнцем. Я нем как трухлявый пень — мне не хватает слов. Помогите!

— Душечка! — мяукнул Король и полез лобызаться, пачкая ее грязными, потными, противными лапами.

— Ну же, милый, ну, — говорила она, гладя его по головке как котенка, — успокойся, милый. Здесь же народ.

— А что народ здесь делает? — блаженно млея, глупо бурчал Король.

Королева наклонилась и что-то нашептала ему в виски. Король сделал попытку сосредоточиться.

— Народ! — сказал он. — Э… пардон. Люди!.. Друзья! Раз пошла такая пьянка — режь последний огурец! Даешь шведский стол!

…

— Беда, — затряс меня за плечи Ништяк. — Несчастье! Тебя не представили Королю, понимаешь! О горе! О, невежеское сумасбродство!

…

— Дае-еошь! — ор на весь зал. Оркестрик жизнерадостно запиликал и посреди тронного зала стал рождаться живописно накрытый стол.

О том, что было потом, я рассказывать не стану, мне постыдно. Расскажу о том, что было еще позже. Насытившиеся гости стали кучковаться и интеллектуально беседовать. Я, еще не понимая всего бедственного своего положения, по пятам ходил за смертельно бледным принцем от группы к группе, прислушивался к разговорам и никуда не встревал. Иногда я ловил мимолетные взгляды Короля, Король намеренно обходил меня вниманьем, хотя и любопытствовал. И вдруг ко мне приблизилась Королева Татьяна, словно вся положительная вселенная собралась разом в одном месте. Я оторопел.

— Добрый вечер, — мягко, как пантера, тихо сказала она и принаклонила голову и никто во всем мире не смог бы сделать этого именно так.

— Аа… у… ыэ… да, — сказал в ответ мой помутневший рассудок. Самый добрый из всех в моей жизни. Разрешите преклонить колени и дотронуться губами до вашего ногтя.

Принц грокнул главное изменение в зале, сместился за Королеву и из-за ее спины гневно подал знак прекратить порыв словесного поноса.

Я прекратил.

— Говорят, — величественно сообщила Королева, — мы от вас отстаем? Мы на самом деле ваши дети?

— Какие еще дети? — недоуменно пожал я плечами.

— Ну как… правильные или неправильные.

— Ду-шеч-ка! — растянулся зов Короля.

Принц опять что-то телеграфировал знаками.

— Сейчасик! — откликнулась Татьяна и мне, скорее: — Вы никому не верьте, Феодосий Никанорович. Наверняка вам все лгут. Найдите силы посетить мой Кружок Истины В Последней Инстанции…

— Душечка! — пропел Король, пропуская нотки раздражения.

И Королева вслед за Королем исчезла за дверьми спальных покоев. Нет, но меня она просто очаровала и… запутала, я вновь потерял понимание.

— Федя, берегись! — прорвался голос принца, я опомнился и увидел как двое верзил волочат его вслед за царской четой.

Ко мне подскочил посол граничащего государства Сколопентерры Джеймс Мордасон, достойный сын своего папаши, и истошно завопил:

— Вам грозит опасность!!

После этого, помнится, он воровски сжал мне запястье и мы вместе выпрыгнули в распахнутую раму окна.

 

Глава четвертая

Аз). Альфа и омега отождествились. Массивы гор сдвинулись без любви, камни обратились в воду, вода в пар, а луны сошли с орбит, изменив солнцам. Я — политический эмигрант. Господи, Боже мой, хоть сам-то я понял как все произошло на самом деле? Вряд ли…

… Абсурдный у них мир какой-то. Я не понимаю. Можно и год проторчать здесь, и два, — что толку. Вот и Князь Да Бо Гурвиц говорит…

Совсем близко от уха закапала вода — кап, кап, кап — тихо, размеренно, словно перепиливала нервы. За стеной глухо процокали каблуки, а здесь по-прежнему было темно и пусто. Только за спиной…

— Гурвиц, — осторожно позвал я, — где вы?

Мог поклясться, что в комнате никого кроме меня не было, ан нет, кто-то бархатным голосом ответил:

— Его здесь нет.

И снова кап, кап, кап. Одна капля — темнота и мистерия; другая капля — здешнее небо, плотное и низкое, от светло-розового до черно-багрового; третья капля — сами люди, загадочные, абсурдные. Одна капля, другая, третья. Одна, другая…

Меня легонько подтолкнули в спину и я вздрогнул. Чернота объемного зала надвинулась, ослепила чувства. «Кто это? Кто это?» — прошел по спине холодок.

— Кто вы, — спросил я.

— Тише, — ответил некто голосом Князя Гурвица. — Ступайте.

Звуки шагов двух людей заглушили капли. «Они говорят, — вспомнил я, что к этому иррациональному приходит всякая зрелая себя цивилизация. Сложно судить, но, по-моему, это некоммуникабельный принцип построения общества…» Я запнулся. Кто-то поставил подножку… И это нормально считается??!

Тут громовой голос снизу, как будто из-под пола, остановил:

— Стой!

— Стой, — шепнул Гурвиц и с хрустом рванул за ворот.

Встали. Меня пробирала липкая психологическая дрожь, и плевать ей было что воздух теплый. Влип, подумал я, вляпался в историю! Меж двух огней: тарантландской тиранией и сколопентеррским экзистенционализмом. Может быть роковая ошибка заключается в том, что я вообще согласился сюда поехать?..

— Сколько вас? — гневно заворчали снизу.

— Двое, — сказал я.

— Много! — закричал Гурвиц и ткнул меня кулаком в бок.

— Много? — неподдельно удивились внизу. — Тогда кто вы?

— Хозяева тьмы, — опять крикнул Гурвиц и, схватив мои бедные плечи, пригнул к земле. Над головой, полыхая жаром, пролетело нечто. Зашипели, опаляясь, волосы, дохнуло горелым.

И вдруг зажегся свет. И мне так жалостливо защемило сердце: что ж ты, милый, тебя же самого защищать надо, слабенький мой светик, где уж ты сможешь мне помочь. Эх, бедолаги мы.

— Все! — громко произнес Гурвиц. — Теперь, после исполнения ритуального обряда, Вы становитесь Князем, Бойцом Ордена Кольца Молотила.

Мы вышли из храма и тяжелые, вытесанные из камня двери позади нас мягко задвинулись в пазы.

— А вы весьма неосторожны, — заметил Гурвиц, когда мы очутились на улице. — Это, по крайней мере, неприлично.

— А что я должен был делать?

— То! — прикрикнул Князь, но тут же поправился: — Извините!

* * *

Буки). Наворачивались сумерки. Багровые тени. Страх, ожидание и томление. Это оттого, что Брат Желтое Солнце зашло за Брата Пурпуровое Солнце. Корона, на которую больно смотреть…

Порю чушь — и это глупо. А может нужно? Подумайте. А вы когда-нибудь думаете? И как часто? А продуктивно ли вы думаете?.. «Копошись!» — сказал некогда, философствуя, один чудак и его посчитали весельчаком… В этом мире, где все навсегда запрограммировано, где все движения повинуются Абсолютному Прошлому — в этом мире только бедные злые люди пытаются вмешаться в логически завершенный процесс.

Гурвиц что-то сказал мне. Я думаю, что он сказал мне, что мы пришли. Тогда я спросил: «Куда?» Ждал, ждал, так и не дождался ответа.

…Вот винтовая лестница, ведущая на террасу ресторана. Огни. Цветомузыка. Неритмичные, елозящие по спектру частот звуки, — по Гурвицу это шлягер. Раскрашенная девица чуть не грубо поманила телом. Я думаю, что я отшатнулся. Смех. Гурвиц сдавил пястку и повел — словно бы щенка на поводке. Ведь я давно себе не хозяин. А вы, господа?..

Господа, господа, стоит сверить наши результаты, боюсь как бы мы не отдалились друг от друга. Как только мы расходимся — темнеет. Да, кажется так брат с братом. А сын с отцом? — «Сударь, — сказал инок Маффузегурц, низко поклонившись, — сообщите мне достижения ваши и победы, чтобы мы их увеличили, не тратя впустую ваше и наше времёна, начиная дела сначала». Откуда это? Некто маэстро Р. Никитин, «Легенда о взбунтовавшемся Монастыре». Вспомнили? А «Дорогу Дорог»? Ах, я что-то путаю?! Тогда позвольте, я попробую проанализировать… Что вы сказали? Ах! Друзья! Меня предупредили, что Анализ и Синтез — два великих вероотступления от слова пастыря нашего Великого Молотила. У них, говорят, властвует третье. В переводе это звучит так: взглянуть с другой стороны. Трансценденс. Традукция. Хотя, говорят, остальные понятия и важны, но сегодня они не актуальны…

Пустой столик. Спрямленная морда директора ресторана. А вот к нам подсаживается негоциант, буквально только что вернувшийся из-за границы. И опять разговор, и опять я сижу и слушаю, и слушаю, и не вставляю слова, потому что не успеваю этого делать. А вот и официанты при параде. И пошло-поехало:

Бутерброды простые, ассорти, горячие бутерброды, гамбургеры с мясом, залитые кетчупом и майонезом, чизбургеры в сырном панцире, хот догз (сосиски в тесте), тосты с маслом и ветчиной, гренки, сандвичи, канапе и тартинки с паштетом, шпротами, икрой, грибами, ну и конечно пряные трубочки.

Затем салат из свежих овощей, винегрет, икры всевозможных разновидностей, лютеница, сациви из баклажанов с соусом сацибели, кисло-сладкий турли еттер, холодный рольмопс, форшмак с зеленью, дебеф (с вареной говядиной), оливье (с мякотью куры), горячий папьет (филе сельди, запеченное в бумаге), зельц в сметане, студень (холодец), ланспиг, лечо (из тушеных перца и помидоров), а также квашенная капуста, огурчики малосольные, хреновина.

Несколько особняком следовали окрошка, свекольник, ботвинья, квас-суп и грибной холодник.

После этого подали бульон диетический, консоме с профитролями, суп рисовый, минестроне с рожками, щи с капустой, красочный борщ, селянку, рассольник, шопо лашку, салму с катыком, хаши с толченым чесноком, пити в горшочках, маставу, чихиртму, чорбу не без сметаны, шурпу, картофельный суп-пюре, суп-харчо, бозбаш, юшку с кабачками, чечевичную похлебку, кислый таратор, молочную лапшу, уху и еще много чего.

Первые блюда перемежали: колбасы ливерные, кровяные, сырокопченые, полукопченые. Сало, буженина, окорок, корейка, грудинка, карбонад, шпик, саздырма, старец, суджук, ветчина, сосиски, сервелат, салями, сулугуни. Масло сливочное. Сыры твердые, рокфор, пармезан, брынза, сыйр, иремшик, курт. Икра черная, красная, молоки деликатесных рыб.

После разжигания аппетита ниспоследовали: жаркое из дичи на вертеле, индейка, утка, гусь, тушеные в соусе, рябчик, куропатка, тетерев, перепела, фазан, окорочка, потроха телячьи, мозги жареные, рубец, язык, вымя, сердце, ножки отварные, кролик в белом соусе, поросенок жареный, почки и печень тушеные, со сметанной подливкой. Антрекот, фляки, ростбиф, бифштекс, беф-строганов, беф-гляссе, бефштуфат, котлеты обычные, паровые, отбивные, жиго, ромштекс, говяжье филе, лангет, шашлыки, бастурма с лимончиком и уксусом, галантин, гуляш, кебап и люля-кебаб, капама и дроб-сарма, токань и паприкаш, поданный с клецками, сложные какие-то зразы, потом рулет, биточки, эскалопы, фрикадели и тефтели, голубцы и долма, мусаха, рагу, азу, цыплята табака и цыплята пармезан, луковый клопс, чахохбили с зеленью и перкёлт, форшмак, чанахи, костица, свиной шницель. Манты, тортеллини, пельмени, равиоли, хинкали, мясная запеканка, фрикасе, грудинка баранья «фри», поджарка в луке, пудинг, толма, купаты (аж обжигающие — только с жару), яхния, «кок-о-вин», бигус, соте (жареные цыплята в соусе), бризоль из курицы, паела с крабами и маслинами, кнели, уложенные горкой в тарелке, лагман, суфле и еще много чего, чему не придумали названия.

Всё это роскошество вторых блюд сопровождалось следующими гарнирами: картофельное пюре, жареный картофель, картофель в мундире; каши рассыпчатые, вязкие, жидкие: рисовая, гречневая, манная, пшенная, ячневая, саговая, пшеничная, перловая, каша из тыквы с маслом; капусты: кольраби, белокочанная, цветная, савойская, брюссельская, брокколи; лук сырой всяких сортов: репчатый, шалот-лук, шнитт-лук, лук-порей, лук-батун, лук-слизун, черемша; кутья, плакия из фасоли и рыбы, бобы, чечевица, топинамбур под соусом бешамель, плов, баклажаны, обжаренные во фритюре, капустный пенник, солёный папоротник, фаршированные крупами томат и перец, овощное рагу, капама из овощей, гювеч-экспресс из кабачков, кукуруза со сливками, картофельные крокеты, «Королевская спаржа», артишоки в пикантном соусе, горох с морковью; блюда из щавеля, ревеня, крапивы, огуречной травы. То там, то здесь высовывались наружу листья зелени: шпината, мангольда, сельдерея, петрушки, укропа, базилика, мелиссы лимонной, бамии, салата. Принесли и: нечто из варёной свеклы, тушеную репу и брюкву, блюда из редьки, редиса. Затем жульен из белых грибов, гювеч, каннеллони, огретен, кропканор, лобио, скабпутру, крупеник, швильпикай, таркованку, тушанку, цыбрики, рести, чуламу, плошню, губинчу, мацони, легюм, кнедлики из картофеля, запеканку, драчену из кукурузной муки, мамалыгу, поленту, амброзию и клецки.

А потом принесли горячительные напитки. Шампанское: брют, сухое, полусухое. Вино: столовое, десертное, крепкое белое и красное. Настойки на всех ягодах и фруктах, наливки, водка, виски, джин, ром, коньяк, спотыкач, цзю, сакэ, вермут, ликёр, пунш, пиво, мартини, физ, коблер, мазагран, флип, боуль, крюшон, глинтвейн, грог, жжёнка, буза, портвейн, бальзам, аперитив, бренди, шнапс, мадера, кальвадос, сивуха, медовуха, брага, а для пищевых мазохистов — самогон, спирт, денатурат и одеколон «Тройной».

Подали также макароны, лапшу, вермишель, спагетти, рожки.

А после того: ньокки, рулады, лазанье, пироги, беляши, чебуреки, пызы, цепелинай, ватрушки, блины, пышки, оладьи, сырники, галушки в сметане, пиццу, творожники, яичницу, омлет, глазунью, кокот, яйца всмятку, баницу, тиганицы, гюзлеме, лепёшки, пирог, турошчуса, блинчики фаршированные, расстегаи, крабовые палочки в кляре, творожные бабки, хачапури, колцунашь, папаниши и еще горы вкуснятины.

Соответственно этому и напитки. К безалкогольным напиткам отнесли: молоко, простоквашу, ряженку, варенец, кефир, йогурт, ацидофилин, катык, кумыс, снежок, мацони, айран, курунгу, сузму (чакку), турах, каймак, сбитень, пепси, кока-колу, оранжад, оршад, лимонад, узвар, ситро, компот, различные соки, коктейли, кисель, сироп, нектар, морс, айс-крим, санди, эг-ног, фраппе, джулеп, шербет, минеральные воды, квас, рассол, гоголь-моголь, какао, кофе, шоколад со сливками и чай, чай с его непоколебимыми границами царствования.

И десерт к богоподобному чаю. Зефир, безе, халву, птичье молоко, каравай, батоны, куличи, бублики, пряники, печенье, крекеры, пампушки, палатшинкен, сухари, кукурузные палочки, плетёнки, кекс, сахарную вату, торт, шоколадки, конфеты шоколадные, карамель, ириски, пончики, струдель с яблоками, пирожные, вафли, коржики, коврижки, бисквиты с орехами, рогалики, хворост (пряженцы), баранки, кулебяку, сайки, плюшки, ватрушки, шарлотки, сдобы, булочки, крендели, ромовых баб, слойки с марципаном, эклер, курагу, соломку, пасху, миндальные трубочки, птифуры, шаньги, левашники, самбук, калачи, кольца, пахлаву, кяту, курабье и мороженое. Также джем, мармелад, желе, варенье, повидло, цукаты, пастилу, мусс, щербет, патоку, смокву, бекмес, сгущённое молоко, реване, мюсли, крем, пралине и мёд. Затем лимоны, арбузы, дыни, ананасы, кокосы, апельсины, хурму, мандарины, бананы.

И семечки для послеобеденной застольной беседы. Подсолнечные и тыквенные. Орехи грецкие, лесные, кедровые.

Сказать, что я был ошарашен и ошеломлен — ничего не сказать.

Как бы в продолжение обзора современных достижений поклонников Гастера, официанты принесли тарелки, блюда, блюдца, миски, чаши, вазы, вазочки, хлебницы, соусники, лоточки, супницы, судки, чайнички, пиалы, касы, горшочки, кофейнички, салатники, селёдочницы, икорницы. А к ним вилки, ложки, ножи, палочки, лопаточки, щипцы. И следом стаканы, чашки, фужеры, рюмки, кубки, бокалы, чарки, графины, кружки, креманки и кувшины.

«Затаривай, братва!» — сказал кто-то. Так мы и пообедали.

А потом начал говорить Гурвиц и ему вторили остальные:

— Мы богаты и это вы сами видите, Князь, и еще не раз в этом убедитесь. У нас есть все, чего бы мы только ни пожелали. Мы слиты единым могучим порывом убеждённости в нашей победе над прошлым невежеством. У нас разрешена проблема духовного содержания каждого и каждый из нас нашел себе духовные заботы. Вы понимаете меня?

Вокруг все одобрительно кивали. А я?..

— Рад за вас, — ответил я, — и за то, что вы так славно устроились. Но если обратить внимание на конкретности, то, например, что делать здесь мне?..

— Ваше Сиятельство!

— Мне, который вам чужестранен?…

— Ваше Сиятельство! Кто нынче ни с того ни с сего заботится о другом? Но ваш частный вопрос решаем. Да, мы Вам поможем, но только в том случае, если первыми пробуждаться станете Вы и тогда-то мы узнаем чего Вы стоите для нас. Вы сами придумаете цель, ради которой будете жить здесь, а мы охотно скорректируем Ваш выбор.

* * *

Веди). Расслабьтесь! Отдых и только отдых, Вы устали, надо отвлечься. Отвлечься, говорю. Мы слишком долго эксплуатировали мозг, по капле выцеживали из себя иллюзии, которые называли иногда остроумием, иногда талантом, иногда умом. Прочь, нищие! Прочь! Учитесь думать! А теперь же оставим в покое мозг, а нагрузим жадные и падкие до внешнего мира органы чувств. Сделайте физзарядку!..

Я ощутил себя находящемся в зоологическом саду.

Меж ароматных альпийских горок вилась тропинка из колотого белого камня. Пышным стоном тянулись к имитации мерцающих звёзд протянутые руки растений и застывшая музыка билась в их жилах, разрывая серебряные путы неволи. Вот справа тукут, гордый могучий силач в несколько саженных обхватов, как бочонок, раскинувший по всем сторонам света колючие шипы. Вот слева салгея растет стеной. Плетущиеся дышащие лианы то раздуваются, то с придыханием сужаются, и корчатся, и извиваются, якобы в муках танталовых…

Мраморная тропка впадает в гаревую дорожку, а уж та приводит в зверинец. О, каких только тут нет зверей, и все сущая невидаль. А посмотрели бы вы только на их следы! Чего только стоят их следы! Господи!

— Гурвиц, — сказал я, — а у нас на Земле…

— Боже правый, пресвятой Молотило, — немедленно отозвался Гурвиц. Помолчите. Здесь нельзя разговаривать!

— Да почему все вы меня не хотите послушать! — с горечью воскликнул я, — ведь я привез фотографии, видеофильмы, богатую фонотеку. Цивилизации могли бы подружиться. А так один бог знает зачем я здесь нахожусь.

— Грех так говорить! — сказал Гурвиц. — Счастье познают именно те, кто ни о чем не ведает. А что касается этого… Королевства Тарантландии, там сразу нечего было делать.

— Но!..

Но тут гром и молнии разразились в багровой черноте небес, и прорехи обосновались на небе, превратив мир в марлевую пелену, в дождливую полощущую жижицу. Мы дрогнули и побежали.

* * *

Глаголь). Они по-прежнему не желали меня слушать. Они с готовностью раскрывались и делились своим, нажитым, а чужое, например, послушать меня — ни-ни. Поэтому я на время смирился с этим до следующего удобного случая.

Они, в составе: Князя Да Бо Гурвица, негоцианта Да Ре Доджа и Высокоуполномоченного Квартирмейстера Крошки О'Буреллена, с неожиданным радушием пригласили меня ознакомиться с их современными общественными достижениями, в частности в области политического образования — со Школой Подготовки Представителей Власти, что располагалась в строгом здании с кровоподтёками на выступающем над землей высоком фундаменте. На крутом крыльце Школы нас встретил сам директор — ямочки на щёчках, морщинки-хитринки в уголках глаз — по-моему он был заранее досконально осведомлен о нашем посещении. Улыбаясь, он елейным голосом подкатил сразу ко мне.

— Дражайший гость, заходите пожалуйста, не проходите мимо нашего милого заведеньица.

— Да-да, разрешите посмотреть, — сказал я, — премного хвалили.

— Прошу! — театральным жестом сыграл директор.

Мы окунулись в казематную прохладу коридоров с навеваниями шелеста секретных документов, запаха просиженных штанов и грохота водопада льющейся грязи на компрометируемых объектов. Стены глухо вибрировали от частой дроби далёких ожесточенных кулачных ударов. Лязг отточенной гильотины вызывал болезненные сжимания вдоль всего спинного мозга до самого копчика. Пахло свежеотпечатанными деньгами. Директор повел нас по рекреации с низким потолком, с решетками на окнах, с раскачивающимися от сквозняка голыми слепящими лампами, со скрипящими от ничтожнейшего прикосновения досками пола и открыл дверь в спортивный зал. От стены к стене катались и бряцали вместо мячей отполированные человеческие черепа. Молчаливые ребята в отвисших на коленках трико обернули к нам угрюмые лица и застыли, вопросительно глядя на директора.

— Продолжайте, господа, — кивнул им директор, а нас пригласил усесться на бревно вдоль стены с зеркалами.

— Сейчас, — гипнотически сказал он, плавно жестикулируя, воспитанники учатся ходить по головам, как видите. В Школе мы их обучаем всему, что только может пригодиться для ведения войны в верхах: и для держания затяжной осады, и для стремительной атаки. Власть должна состоять из профессионалов, поэтому в программе обучения есть искусство красноречия — вплоть до манипулирования аудиторией, искусство одеваться так, чтобы на вас смотрели как на главную фигуру на сцене, мы даём ясное мышление, стальные нервы, молниеносную ответную реакцию. Каждый из выпускников сможет командовать армией или разобраться в психологии замкнутейшего из людей. Они пишут стихи, сочиняют музыку, философствуют, разбираются в науках. Они приучены поддерживать собственное достоинство, знают цену деньгам, они способны постоять и за себя и за других. И не последнее в этом списке их умение любить, дружить, прощать…

Я посмотрел на мальчиков. Они были такие умилительные. Один, веснушчато-рыжий, с замёрзшей злостью на желваках, с жидкими волосами, снял чёрный потный носок и наступил ногой на череп, попав пальцами в глубокие пустые глазницы. Так он довольно продолжительное время балансировал на одной ноге, а когда закончил, я позвал его и спросил, стараясь выдержать равенство:

— Как тебя зовут?

— А чего о погоде разговаривать! — громко ответил он. — Сегодня она такая, завтра другая. — и резко отошёл, будто отрезал все пути к отступлению.

… - Они приучены чётко ставить условия проблемы и последовательно решать ее, не бояться никакой опасности и ответственности, они навсегда побороли лень…

Прочитав пылкую речь, директор повёл нас по пустым гулким классам, где занимались будущие президенты и всё также мистически улыбаясь, вывел через чёрный ход на улицу.

— Уф, — вздохнул Гурвиц.

— Я слышал, — сказал негоциант, — они собираются выносить на обсуждение Парламента поправку к Закону о Выборах: каждый избиратель имеет право одновременно не только отдать свой голос ЗА своего кандидата, но и проголосовать ПРОТИВ какого-то одного кандидата…

Тут Крошка О'Буреллен поднял руку и негоциант оборвал на полуслове, не договорив мысль.

— Судари, — обратился Крошка, — мы видим перед собою двухэтажное здание из красного кирпича.

Мы его заверили, что да-де, видим, и очень даже ясно.

— По центру фасада, — продолжил он, — мы можем заметить обитую златом дверь.

Да, и это мы могли наблюдать, и снова подтвердили положительными кивками.

— Справа от двери вывеска. О чём она? Я подслеповат и отсюда не вижу.

— Так… «Комиссия по Изобретениям», — прочитал Гурвиц.

— Ага! — обрадовался Квартирмейстер. — А разве нам не дано задание познакомить уважаемого Князя Блюмбеля с передним фронтом нашего жития?

— Даже приказано! — выскочил негоциант и все на него пристально посмотрели. Он смутился.

— А разве не здесь проходит передний фронт нашего жития? — закончил Крошка.

— Здесь! — хором воскликнули Гурвиц и негоциант, да так смело, что даже не поверили самим себе.

— Я не прочь посмотреть, — сказал я, — но… вечер уже.

— Утро! — крикнули они и мы ринулись на новый бастион.

В этот раз никто не встречал. В тесном холле затхло пахло и, пуржа, взвивались ураганчики бумажной пыли, нанося по углам барханы. Над пустующей вахтой бормотал громкоговоритель. Запустение задумчиво перебирало струны скоробленного от старости тюля на окнах и шёпотом повторяло возмущенные крики и дикий топот, просачивавшиеся со второго этажа. По спиральной железной лестнице мы тяжко взобрались наверх и нашли кабинет, из которого исходил шум. Гурвиц резко распахнул дверь и, выбросив вперёд руку, сжимающую красное удостоверение, ужасным голосом заклокотал:

— Продолжать работать!.. Орден Кольца Молотила! Не обращать внимания!!

Пять человек — а столько их было в комнате — испуганно взглянули на нас и быстро отвернулись, словно ничего-то и не заметили. У четверых из них на макушке лежала красная тряпочка с привязанными к уголкам бубенчиками — при резких телодвижениях эти бубенчики заливисто надрывались звоном. Эти четверо и назывались Комиссией по Изобретениям, а возглавлял её председатель — ссутуловатый, шаркающий подошвами по полу, в синем пиджачке, с картофельным носом мужчина средних лет, назовем его А. Даже встретившись с ним в темноте можно было догадаться, что он и есть председатель своих коллег, хотя, по-видимому, и не самый председательный из всех председателей такого рода.

— Га-га-га, — хохотнул он, — и эта штука пашет?

— Я только… объяснял, — начал было пятый в комнате, Изобретатель, и речь его от неуверенности была лакуничной. — Аппарат работает!.. Чертежи… Опытный экземпляр…

— Так, — сказал Б., второй из Комиссии, маленький ростом, ладно скроенный, чернявый, с просединоватой бородкой. И после этого «затормозил». Девятнадцать минут шестьдесят две секунды молчания.

— Эо-о-о, — отозвался возмущенно В., показав всем подбородок бычьей морды, — но ещё же н…не должно бы-ыть п…перерыва! — его циклопический рост и телосложение указывали не то на борца, не то на баскетболиста.

Теперь гости ждали что скажет четвёртый. Слой жира под щеками и в других местах под кожей того передвигался, следуя неизвестным течениям мощная прослойка, которую, не опасаясь безработицы, могли изучать и описывать в кипах до смешного серьёзных научных журналах и академических программных фолиантах два-три молодых института и с десяток шарашкиных контор.

Г. ошарашенно похлопал глазами.

— Аппарат?! А давайте посмотрим на него с другой стороны!

Комиссия переглянулась. Комиссия подняла указательные пальцы вверх и вразнобой нестройно встала. Комиссия с мелодичным звоном построилась в колонну. Колонна, растянувшись в безумно длинного червя во главе с председателем, обогнула объёмистое изобретение Изобретателя, поведшее было усатым пеленгатором, и встала неровной шеренгой с другого его боку.

— Га-га-га, — вдруг загоготал председатель и даже прослезился: — А вчера помнишь? Анекдот Опять Заливайко рассказывал! Гы-гы-гы! Смешно было.

— Умоляю! — чуть не рыдал Изобретатель.

— Ну и ну, — буркнул В.

— Да, так вот… — это снова Б. и «погружение».

Теперь снова все ждали мыслей Г.

— По скромному моему мнению, — начал тот издалека, но из такого, что не просматривался и в подзорную трубу, — величайшим изобретением всех времен и народов была техника безопасности…

Увы, его заоблачную мысль никто не понял. Непонимать таких людей считалось обычным делом.

— Го-го-гоо, — ещё повыл председатель, прекратил и вытер слёзы краем платочка с собственной макушки. Потом взмахнул рукой: — Да…ется минута на созерцание издели с другой стороны…

Я подумал про себя: «Это халявщики! Люди, вместо того, чтобы делать просто, делающие сложно. Люди, относящиеся к работе с халтурой, без искры творчества. Часто другим они кажутся смешными, но до той поры, пока не приходится расплачиваться».

Вдруг со стороны Комиссии послышались одиночные хлопки, а потом бурные рукоплескания. Не медля, Изобретатель схватил изобретение за антенну и с воплем: «Зарезали!» ринулся прочь, но, кажется, с железной винтовой лестницей ему не удалось справиться и мы ещё долго слышали дребезжащие металлические раскаты грома.

 

Глава пятая

Послушайте же теперь о дне, считаемом мной поворотным во всей этой истории. Ибо именно тогда отверзлись очи и шелк розовый спал наземь, допрежь обволакивавший ровно коконом пушистым тело мое и душу.

…Стоим это мы в кухне, помню, и кое-кто из приятелей тоже, беседуем о насущном. Я активно вовлечен в разговор и вдруг получается, что я замечаю исчезновение моего куратора Князя Гурвица. Это сразу несколько смущает, потому что с остальными собеседниками меня познакомили только что, это все хорошие знакомые Гурвица, но не мои. Неторопливый разговор продолжается, но с каждой минутой мои ответные реплики становятся все рассеяннее, я думаю о другом и досадно пропускаю очередную смену темы. Внезапно оказывается, что приятели бурно обсуждают некие неизвестные мне политические аспекты, и так как я не припоминаю их предварительнопричинного развития, то понимаю, что попал в полосу кратковременных выпадений из времени и пространства.

Они ведут себя так, будто ничего не происходит!

Но может так оно и есть? Ведь нечасто услышишь случайно оброненные признания в непонимании мира (здесь не в счет частные недоразумения) и наоборот, зачастую раздаются презрительные крики: «Не морочьте голову! Не толките воду в ступе! Хочешь быть счастливым — будь им!» Нет, видно принадлежу я к той бедной группе больных, которые из-за нерешительности и слабости своей не в силах уберечь росток изящества тонкой души, и погибает он в корчах, зажатый хищными тисками небытия прошлого и небытия будущего.

Именно такие мысли возникают у меня в голове, а затем я фиксирую взрывоподобное расхождение собеседников по своим делам. Каждый жмет мне руку, благодарит за красивое знакомство, а сам бочком, бочком и исчезает. Проходит мгновение и кроме меня остается лишь один-единственный человек.

— Ну а как у тебя-то жизнь? — спрашивает он.

— Да так, — отвечаю, — помаленьку.

И он тоже намеревается исчезнуть, но тут в комнату протискивается немой юродивый в замызганном, заношенном до лохмотьев драпе, становится на колени посреди прохода, нарочно загораживая выход, и умоляюще вглядывается в простодушные наши лица, тщетно силясь что-то произнести. Что ему надо! Чем мы поможем ему? Иди, иди отсюда! Тот, кто стоит ступенькой ниже безумно низок; до тех, кто стоит ступенькой выше — рукой подать. Он ниже. Чем мы ему поможем?!

Тогда приятель спрашивает:

— Чего тебе, милый?

Юродивый расцветает в улыбке, радуясь что его заметили наконец и принимается отчаянно жестикулировать. Но, к сожалению, мы его не понимаем.

— Да ну чего тебе! — спрашивает приятель. — Не знаешь что делать? — и берет его за рукав, брезгливо подводит к водопроводному крану, до упора затягивает вентильную головку и восклицает: — Что-то вот воду отключили, сам не знаю. Не течет и все тут. Ты, милый, сядь рядышком, и как потечет вода из этой вот трубки, так немедленно сообщи мне или Князю Блюмбелю. Ясно?

Юродивый тупо вертит башкой, а приятель тем временем живо ретируется. Остаемся мы вдвоем. Я жду Гурвица, а он садится на пол, по-турецки скрещивает голени и ждет появления прозрачной струи. Время от времени он бросает на меня мучительные взгляды и я отвожу глаза, я жду Гурвица. Кто мне этот нищий и чего ради я должен ему помогать?

Тишина. Он сопит тяжко, а так тишина. Где же Гурвиц — ах я бедолага! И тут вдруг так тоскливо вспоминается родная Земля, где в любой момент купаешься в счастливой общности, где чувствуешь себя своим, и дома, и принимаешь какими есть эти удивительно близкие семейные мелочи. А ты в это время чрезвычайно далек, ты силишься открыть для себя мир новых друзей, освоить второй дом, но это никак не получается. Потому что просто-напросто ты один и в темноте не замечаешь ступеньки, на которой толпятся остальные, и не с кем сравниться, и нет руки помощи, и нет ответа к задаче. Ты не знаешь где та ступенька с остальными: вверху или внизу? Вверх подниматься невероятно трудно, вниз спускаться довольно легко, но если ты станешь спускаться, а они наверху — ты пропал, и если станешь медленно подниматься, а они окажутся внизу — тоже пропал, а твоя преглавная задача — НЕ ПРОПАСТЬ.

Вдруг я вздрогнул. Это средь тишины звук заработавшего холодильника вывел из оцепенения. Нога одеревенела. Взглянул на юродивого — сидит. Тогда я неловко встал, произведя скрипучий стон металлической ножки стула по бетону, и поразминал ступню. Сидит. Сидит. Гурвица нет. Я обозлился и вышел из комнаты — на улицу.

А на улице жуть, паника, все с тревогой бегут куда-то, или я снова их не понял. И тут как дунет мокрый ветер и срывает с меня шляпу, она катится по лужистому асфальту и тогда я недовольно бегу вслед за ней, а рядом в том же направлении бегут невзрачные серые плащи, зонты, летят, трепеща крылышками, грязные бумажки, и все кувырком, вперемежку. Кое-как я догоняю унесенца, останавливаюсь и как раз тут меня сшибают.

Это уже слишком!

Толпа угрюмо охает и бежит дальше, а я, будто оплеванный, лежу и намокаю. И только одна девушка (подумать только!) протягивает мне белейшую ладонь.

— Спасибо, — бормочу, встаю и отряхиваюсь.

— Князь, поспешите укрыться! — и пропадает. Ну и ну!

Ласково манят огни ресторана обещанием тепла. Тяну за ручку витражной двери и попадаю в открытое море музыки и света.

— Первая дверь по коридору — уборная, — вежливо роняет швейцар.

Чищусь и прихожу в себя. Вторая попытка проникнуть в ресторан оборачивается успехом. Мягко иду по ковровой дорожке в длинном проходе. Если, думаю, дойду до пальмы у последнего столика и не растает паршивое настроение, то… то слаб я все-таки оказался и зря поехал сюда, когда мог сидеть на своем окладе советника.

— Феодосушка!..

Еще шаг.

— Блюмбель!

Окликнули как стеганули бичом. Не может быть!

— Поль! А ты как здесь очутился! — я подбежал к Дуреману, не веря своим глазам (впрочем, глазам я и раньше не очень-то доверял), растроганно пощупал его костюм.

— Ты сядь, не елозь, — притянул он меня к себе. — Не надо привлекать внимания, люди пришли отдохнуть, люди оборачиваются. Зачем приучать организмы впрыскивать адреналин в кровь безумными порциями.

— Я соскучился! — сердце стучало как амортизаторы без масла, ноги подкашивались, я почти упал на стул.

— Выпьешь?

— Поль, я один был, один, я умер, я хочу домой…

— Ничего. Почти всегда это проходит. Выпей. Иллюзии тоже вещь.

Я прижался к нему и повертел рюмку в пальцах. Человек, я знал, был белой стеной, освещаемой светом тусклых лампад, между которыми и ней бесились фантомы в дикой первобытной пляске. Каждый из фантомов отбрасывал на стену тень. Каждая из теней делала человека немножко черным. И я тоже стена, но я хочу быть небесно белым.

— Не хочу, — поставил рюмку на стол, — это препятствие на пути к белизне.

— Ну и зря, — сказал Поль, — жить надо проще.

Я закрыл глаза и с силой потер лицо. Казалось, будто не спал двое суток. Казалось, будто ускорение 10g рвало и топтало внутренности. Казалось, будто смерч ввинчивал шурупом в неисчислимую бездну тартара…

— Дос, очнись! — Поль похлопал по щекам.

Я очнулся. Да, надобно проще. Буду проще.

— Почему ты здесь?!

— Ох, мир теснее лампы Алладина. Но ты знаешь, попал я в пренеприятную историю. То, что я сижу здесь, еще не говорит о том, что вот мне просто захотелось посидеть в ресторане где-нибудь на другой планете и сижу; скорее, я бы сказал, мое пространственное местоположение полностью задали действия других, реально существующих лиц, которые, в свою очередь, частично обеспечил я сам, движимый жизненным запалом, а остальное — третьи лица, приводимые к активности еще кем-то. Обобщая, заключаем, что мир является множеством, всякое подмножество которого детально определяется остальными членами данного множества. Следовательно, ничто составлено из всего, все составлено из ничего…

Это меня доконало, ненавижу, когда любовь к мудрости оборачивается любовью к мудрствованию. Я ему все высказал. И тогда — о, чудо! — все встало на свои места, все заговорило доступным языком. И вот что я услышал.

Пока Поль готовил речь ко дню вручения Нобелевской премии, комитет успел усомниться в верности своего решения и направил на Дуремонию повторную комиссию для заключительного освидетельствования, сплошь набитую седовласыми академиками. Волей-неволей, он полетел с ними, а та осмотрелась и напыщенно заявила что и не планета это вовсе, а другая сторона Земли. И улетела.

Дуреман остался.

Чтобы выяснить.

Другая сторона Земли! Широко известно, что вероятность появления кирпича без человека равна нулю, с человеком — единице. Вероятность появления когда-либо кирпича равна вероятности появления человека, а вероятность появления последнего стоит в прямой зависимости от вероятности появления Природы. В последнем случае имеется в виду не обязательно Человек в теле человеческом.

Честно говоря, что было до Природы я не знаю, как не знаю и то, была ли она в действительности Первоисточником. Во всяком случае, ее, с хаосом, богами и фортуной назвали первичным миром. Вселенная породила цивилизации и людей, все что мы называем жизнью. Это был вторичный мир — мир, созданный первичным. Мы не утверждаем, что он появился в единственном числе. Всякое «рождение», о которых идет речь, являло собой долговременный эволюционный процесс, почти случайный, так как «дети» были непреднамеренными продуктами жизнедеятельности «родителей», которые и узнавали-то о их существовании чуть не в последний момент.

Итак, люди появились и, конечно, стали возникать третичные миры, которых к настоящему моменту известно пока три: техносфера, ноосфера и фантасфера. Техносфера — это мир, созданный мастерством, руками; ноосфера — мышлением, разумом; фантасфера — мечтами и мощью воображения Человека. Первые два стали связующим звеном между Человеком и Природой, а третий пошел вглубь, чтобы стать по-настоящему «третичным» — третьим шагом Эволюции. Каждый из миров умел влиять на любой другой и каждый считал себя единственным, заслуживающим истинное признание. Фантасфера, или как уже известно, Дуремония стремительно развивалась и вскоре достигла высокой стадии разумности, когда дуремонцы всерьез задумались о своем происхождении. Дело казалось прозрачным, но к людям у них возникла своеобразная неприязнь, какая бывает у детей к родителям, когда они в мыслях ставят себя выше взрослых, на деле пасуют перед опытом, а в душе чувствуют себя им обязанными, не имея сил расплатиться. И тут, как назло, их обнаруживают сами люди. Что делать? Прибывает Блюмбель, а дуремонцы еще не решили как к нему относиться и тогда каждый, кому поручают быть гидом при нем, не принимая полноты ответственности, желает поскорее от него отвязаться. Да и сам Король Тарантландский Руслан не ахти в вопросах дипломатии, хоть и Миротворец. И на это накладывается проблема престижа в политическом соревновании меж Тарантландией и Сколопентеррой и посол последней, решаясь на свой страх и риск, в пылу суматохи выкрадывает Блюмбеля и… ошибается, потому что Феодос первопроходец, а первопроходцы в новых местах, независимо от того кто они и где это, всегда чуждые элементы.

— Феодосушка, — сказал Дуреман, — сейчас я лечу на Землю и милости прошу лететь со мной, это я, дурак, заманил тебя сюда.

— Ты совсем ни при чем! А я… совершенно еще ничего не сделал. Останусь. Я уже вижу цель и добьюсь своего — мы с Дуремонией расстанемся только друзьями. У меня больше нет мыслей что-либо корректировать, ибо правы все — каждый со своей точки зрения.

— Бог судья! Но я за тобой вернусь.

— Поль, прощай. Нет, до встречи.

 

Глава шестая

И вот позади все треволнения. Я уже не грозный боец Ордена Кольца Молотила, а снова свой, миленький Феодос Блюмбель, еще так недавно прилетевший с Земли. И нет, конечно же я совсем не тот Блюмбель, что был раньше, решительный, непосредственный, парящий беркутом над облаками; естественно, отложили отпечаток на характер те события, которые меня коснулись. Ведь, когда любой кто узнает, что мир шире его представлений, становится осторожнее, затаеннее. И все-таки, несмотря на широкие удручающие обстоятельства, сопровождавшие события тех дней, иногда мне хочется вернуться в земли Сколопентерры и досмотреть, поглубже вникнуть в ее жизнь, что я побоялся сделать тогда, потому что пребывал как будто в состоянии оцепенения. Надеюсь, Читатель простит мне упоминание об этой моей слабости, ведь слабости невольно некоторое количество раз в течение жизни всплывают из памяти, раздвигая любые заслоны.

Но довольно. Лучше для искупления вины приведу одну черту… даже свойство характера моего, которое может показаться любопытным для Читателя, заинтересовавшегося моей судьбой чрез сию продолжающуюся исповедь. Оно заключается в том, что мне неинтересно дважды проходить по одной тропе. Или, другими словами, почти всегда становится скучно, если вдруг приходится вторично бывать хоть даже и в интересном месте. А посему, зная, что от свойства характера никуда не денешься, всеми силами стараюсь по первому приезду осмотреть как можно больше того, что всегда осматривают, чтобы второй приезд был обоснованно бессмыслен.

Теперь же я достаточно утомил Вас пустяками, что легко перехожу к дальнейшему повествованию.

Как только я твердо решил покинуть темную для меня столицу Сколопентерры, сразу объявилось немало доброжелателей, а иные назывались и друзьями, которые стали советовать как мне далее быть. Одни предлагали немедля отправляться на поклон к Королю Руслану; другие во весь голос сожалели о том, что я отказался лететь восвояси, считая, что я упустил немыслимую возможность махом разбить гордиев узел противоречий, и сожалели так, что доходило и до стычек даже; но хорошо, что остальные отчетливо понимали, что под жалостью их кроется гордыня, а не сердечное участие. Третьи же, не вникнув в то, о чем идет речь, мгновенно приводили массу примеров, когда путник, оказывавшийся перед выбором, в конце концов ходил «и налево, и направо, и прямо».

Единственно по-деловому и в своем роде оригинально поступил Гурвиц, живехонько добывший туристическую путевку по странам ближнего зарубежья и вручивший ее мне со словами:

— Поезжайте, Князь, развейтесь, осмотритесь и совершеннейше не думайте ни о чем, что вас беспокоило — за этим еще станется. Да отдохните, пока дают — что ли мне вас наставлять как ребенка.

— Вы правы, — ответил я, — это именно то, что мне сейчас нужно. Долг с моей стороны.

— Езжайте, полноте! Поднимем в честь отъезда бокал с мускатом.

Ехать предстояло на автобусе. На огромной площади, возвышаясь над другим транспортом, он уже поджидал нас, великолепный сверкающий красавец, подмигивая прохожим отсветами солнца в фарах.

Перед самым отправлением всю туристическую группу пригласил к себе некто в кепи, каких обыкновенно называют «человек в штатском». Звонким голосом он расставил всех полукругом от себя и начал с того, что, дескать, не собирается читать нам морали, что наша любимая страна настолько могущественна и величава, что как бы ни вел себя ваш брат в ущельях и джунглях прочего мира, он будет неизменно ставится в пример, достойный высочайшего подражания. И хоть мне в ум не лезет как-либо сомневаться в достоинствах сыновей моей матушки родины, все же я не понимаю, почему иногда-таки случаются оглушающе неприятные прецеденты, наводящие на мысль о том, что ваш брат вбирает в голову, будто ему все дозволено, ну там: оставлять дома голову, подставлять грудь под шальные пули, распродавать налево и направо еще не распроданные до конца государственные тайны, раздавать незнакомым, но примелькавшимся в иных видеодокументах, лицам чаевые и подаяния, иной раз в размерах своих превышающих годовой доход некоторых государствишек, или что еще непонятнее, проигрывать такие суммы в казино. Знайте, что родина не беспросветно завязывает глаза на эти извращения.

Впрочем, что это я. У всех у вас такие милые приятные лица, вы так наряжены и опрятно одеты, что и думать противно о…

— Знайте, — заорал он, — что и изменники родины не уродские хари, а такие же милые приятные лица! А посему вам строго предписывается несколько НЕ и ДА. НЕ удаляться от экскурсовода до потери его из виду, без особого на то разрешения. НЕ вступать с иностранцами в сношения, порочащие кого бы то ни было, помимо этого иностранца. ДАвать информацию экскурсоводу о всех выходящих из ряда вон происшествиях с собой самим или с кем другим из вашей же группы. ДАкладывать о любых ваших неверных действиях, которые в будущем могут быть обращены супротив вас или вашей родины. А теперь вне зависимости появились ли у кого вопросы, считаю всех проинструктированными.

— Но никто не уходит! — громко остановил он. — Не толкаясь, все расписываемся в этом журнале.

Наконец, формальность была окончена и мы направились к автобусу.

— Внучиньки, — вдруг заскрипел рядышком протяжный голос, — ми… лаймаи…ии.

Я оглянулся и увидел, как за нами телепалась, еле волоча ноги под подолом, ветхая суковатая старуха. Казалось, что она бежит, правда значительно медленнее, чем шли мы, но и это ей давалось невыразимо трудно.

— Бох видит все… Ни распотничайте, внучиньки…

Голос становился тише и глуше — старуха отставала.

— Я ста…ра стала, а вы ма…лодыньки, неопытны и про бока забывайти и перемейтевайтесь, а… вернасть хра…анить Моло…

«Ик», — что-то визгнуло и старухин голос затих. Вокруг зашептали: «Агент». Мы уж подошли к автобусу и там только мне удачно удалось обернуться, не вызывая подозрений, пока все столпились у дверей — древняя мать стояла на корточках и замысловато молилась за нас, грешных, воздевая к небу попеременно то нос, то руки.

Тут пришла моя очередь вбежать в автобус и пробираться по узкому проходу между рядами, выставив вперед мой старенький чемодан, а в зад меня пихало нечто чрезвычайно громоздкое и угловатое и я все пытался обернуться посмотреть, но не доставал туда взглядом, а из-за этого чуть не пронесся мимо своего места. Ведь если б мимо, то как мы потом разминались бы с последующими — понятия не имею.

— Ой же пошевеливайтесь! — бурчали сзади. — Ну растяпа!

Я забросил чемодан на полку, застегнул сеткой и, переволочась через коленки моего будущего соседа по турне, с которым еще не познакомился, плюхнулся в кресло.

— Простите, — буркнул я ему извинение, устроился поудобнее и только тут взглянул в его лицо.

— Ничего, все нормально, — кивнула она. Ее личико было белее белого мрамора. Я смутился, зарделся, еще и еще раз принес извинения, а потом назвался.

Ее звали Эолой и она ехала по настоянию родителей повидать мир, пока в колледже длились каникулы.

— В чем-то мы с вами схожи, согласитесь, — засмеялся я, — может быть и подружимся.

— Господа, мороженое! — прервал нас громкий баритон. — Эскимо в шоколаде, в вафельных стаканчиках, с ванилином, клубничное. Берем мороженое!

С огромной картонной коробкой, перехваченной жгутом он пошел по проходу. Я вспомнил, что такое уже видел когда-то в электричках.

— Вам какое? — громко спрашивал он и все в салоне притихли, все уставились на него, а он невозмутимо приближался.

— Нам тоже, — попросил я. — Эолочка, угощайтесь.

— Что выбираете, господа?

— Какое вам, Эолочка?

— Любое, — капризно сказала она.

— Два клубничных, — сказал я парню.

Мы приняли по стаканчику, стали неторопливо лизать, а парень чего-то продолжал стоять.

— А деньги?

Я обернулся на задние кресла — не у них ли он что спрашивает.

— Я к вам обращаюсь. Деньги?

— Деньги? Ах, деньги! Ну разумеется, ну какие могут быть вопросы, — я перекладывал мороженое из руки в руку, а свободной рукой судорожно шарил в карманах.

— Возьмите, — сказала Эола. Она достала свой кошелек и расплатилась с парнем. — Да не ищите, бог мой, я заплатила, ну какой вы смешной, сказала она мне, все еще шарившему пыль по карманным швам. Я покраснел наверное больше, чем вареная креветка и изо-всех сил постарался стушеваться. Случайно я сунул руку в нагрудный карман и совсем уж неожиданно нащупал что-то круглое, могущее оказаться и монетой. Я поскорее извлек ее на свет — и действительно это оказалась монета номиналом в 50 (чего?), на обороте которой рельефно выступало что-то отдаленно напоминающее штурвал парусника.

— Возьмите, Эол, — смятущийся, протянул я монету и тут же проворно добавил: — а остальное, если не хватает, я малость попозже отдам, ладно?

— Спрячьте, — посерьезнев, проговорила девушка. — Ох, да спрячьте же, наконец, бог ты мой.

— Но почему вы не хотите взять! — обиделся я. — Говорю ж, угощаю. Возьмите, — я сунул монету ей в карман.

— Да что вы ко мне лезете! — взвизгнула. Она испуганно вытащила и поскорее отдала монету мне. — Вы что, дурачок? Это ж пятьдесят империалов.

— Это… мало? много?

— Вы что, дурачок? — повторила она. — Мороженое стоит… в десять тысяч раз меньше.

Ее испуг передался мне.

— Извиняюсь, не знал, — пробормотал я сконфуженно.

— Откуда ж вы… такой?

— С Земли.

— Откуда, откуда? — и тут, будто поняв все, она рассмеялась чистым звонким голосом. — Ой, у вас мороженое течет.

Я приподнял стаканчик и вдруг со дна его сорвалась большая молочная капля и — прямо на штаны. Я сразу бросился к опасному месту, высасывая ставшую неприятной сладость. Теперь тающая жидкость грозила перелиться через край, впрочем, набухая и на дне Я опять высосал, и опять, и тогда только обвел глазами окружение. Не заметил ли кто происшедшую со мной неловкость?

Эола тоже мучилась. Глубокая трещина ее стаканчика протекала вся разом, и Эола с повлажневшим личиком внимательно следила за неуправляемым процессом таяния. Я снова высосал сгруппировавшуюся на моем мороженом каплю. Насколько я мог видеть, половина автобуса была в нашем положении.

— Горячие мясные беляшики!! — пронеслась по проходу горячая полногрудая женщина с алюминиевым коробом.

— Покупайте газеты! Интересные — жуть! Программа телепередач. Анекдоты. Криминал. Людоеды. Маньяки. Новости. Газетки, пожалуйста.

— Внучиньки-и!.. Бога! Бога неза… бутти-и, — опять заголосила дорвавшаяся до аудитории бабка.

Мимо нас неспеша пробрался дед с газетами и вышел через заднюю дверь. Автобус заурчал.

Тронулись! Я и забыл про мороженое и еще одна капля шмякнулась в шнуровку туфли. Начало поездки выдавалось катастрофическое. Последний глоток льдом обжег горло. Я откинул голову на высокую спинку кресла и посидел немного спокойно, приходя в себя. Оставались пальцы. Они были запачканы подсыхающим молоком и липли ко всему — и не только липли, но и просто мешали. Рядом сидела девушка, а подальше другие люди, так что облизывать было неприлично, но еще стыдливее было осознавать, что забыл захватить с собою носовой платок. Душа моя то краснела, то леденела.

Когда все мучения кончились (с подачи Эолы я вытерся ее платком), я вновь откинул голову и почти с оргазменным восторгом наблюдал, как через проход наискось респектабельный мужчина кусал беляш и из него струйкой во все стороны брызжал сок.

А тем временем мы уже вовсю мчались. Гид принялся нараспев описывать памятники, которые мы проезжали и историю этих мест. Все у него получалось замечательно и складно, а каждое событие, о котором он упоминал — чуть не знаменательней всех историй на свете. «Обратите внимание, судари и сударыни, СПРАВА… по ходу нашего лайнера располагается КАМЕНЬ, на месте которого… Вот сейчас он особенно хорошо виден… На его месте будет воздвигнута СТЕЛЛА памяти всех… погибших… в Свободной ВОЙНЕ..!»

— У вас были войны! — повернулся я к спутнице и с трудом сглотнул подступивший к горлу комок. Правда дохнула омертвляющим перегаром.

— Да. Была одна — несколько раз.

«… и превысит по высоте, — продолжал гид, — все обелиски, расположенные по пути нашего следования по Чудному Брегу Лукоморья, пограничный пост которого… мы сейчас минуем.»

Мы обогнули полосатый красно-белый шлагбаум и углубились в страну, чьи люди издавна славились открытостью души, немыслимым количеством оригинальных народных ремесел и всеми этими плясками, частушками, гуляниями. Во всяком закутке здесь обязательно играл оркестрик с звенящими медными трубами или играл баян — и оттого было радостно мне, что история у них на месте, что предания старины глубокой находятся в одном ряду с новейшими шедеврами мысли и никогда не оплетаются паутиной забвения.

Нас высадили неподалеку от исторического центра их славного Града Стольного, раскинувшегося на трех холмах, вместе зовущихся Кудыкиной горой, сплошь поросших дубравами и бесчисленными пылающими златом и сребром маковками церквей. Городок, укутанный зеленью, спускался к самому морю, синевой уходящему к горизонту. Домики были и из камня, и из дерева, и все с любовью выделанные — как можно было не подивиться этакой красотище рук человеческих.

Ради удовлетворения неизменного туристского желания «пощупать все руками», нам объяснили где будет стоять автобус и на час отпустили совсем — прогуляться, полюбоваться иным диковинам, посетить магазинчики. Что касается магазинов, то все они давно были пристроены к предприимчивым купеческим рукам и внутри все блистали современной безукоризненностью.

Обедали и ночевали мы в четырехзвездочной гостинице на окраине Града Стольного, построенной в стиле средневекового замка на скале близ моря. Скалу паутиной опутывали каменные спускающиеся ступени с каменными перилами, площадки у гротов, с которых открывался пугающий вид на бьющиеся в припадке до розовой пены волны, а со двора замка под кроны дубов веером расходились пунцовые терренкуры.

Все дни я ухаживал за чудной девушкой Эолой, по вечерам мы танцевали на сказочных дискотеках, рано утром, с самым восходом солнца прогуливались в рощах, слушали неумолкающих птиц, семечками кормили полуприрученных белок, а днем плескались и нежились в лучах солнца на великолепных золотистых пляжах Лукоморья.

Через несколько дней нас на пароме свозили на заповедные фьорды Буянского архипелага. Название это совершенно неправильное, но прижившееся; Буян, огромный, известный дурной славой остров, которому архипелаг был обязан наименованием, лежал к юго-западу от него далеко в открытом море. Буян являл собой останки страшной деятельности вырвавшейся из-под земной коры магмы, он был верхушкой горы-локалита, а архипелаг же верхушкой мощного Срединного хребта, когда-то давным-давно ушедшего под воду. Бесчисленные островки архипелага не принадлежали какому-то одному народу — по Шемаханстанскому договору от две тысячи…того года они были объявлены биосферным заповедником, благодаря чему в их лесах и джунглях до сих пор сохранились чрезвычайно редкие виды животных. Я лично там наблюдал в естественном состоянии грязного тупорылого единорога, а уж сколько гнездится птиц в иссохшихся расщелинах — не описать никакими словами. Наверное, мне на всю жизнь врезался в память момент, когда птицы с дружным криком взмыли в небо, и заслонили своими крылами свет солнца. Гид также утверждал, что еще салтанские мореходы неоднократно наблюдали пыльные стада туров, вытаптывавших тучные пастбища, а Вторая Гвидонская экспедиция подробнейше описала таких птиц, как грифоны и фениксы, которых, увы, с тех пор больше никто не видел.

Вернувшись из этих диких мест мы направились автобусом по территории грандиозного Союза Светских Республик, ныряли по сопкам, наслаждались открытыми следами цивилизации, махинами электростанций, разбегающимися опорами ЛЭП и видами приближающихся небоскребов Сьюпе-Фьюче. Правда, в тот день палило нещадное солнце, а у окна как раз сидел я (как истинный джентльмен, я усаживал Эолу на лучшее из двух мест, поэтому мы иногда менялись креслами), и от того мне сильно напекло голову, поэтому все прелести цветущей нации воспринимались с величайшим трудом. Одно и запомнил, что заезжали на космодром, да проехались по главному проспекту города, где что ни здание, то коммерческий банк, фондовая биржа или офис какой-нибудь корпорации.

Ну и еще мы прокатились по Уйской долине, лежащей между двумя полосами хребтов Верхнего и Нижнего Каргаза, затем продолжительным рискованным серпантином поднялись до Седьмонебесного перевала, откуда обозрели как на раскрытой ладони все забеленные вершины пятитысячников, подивились на свергающийся с девяностометровой высоты водопад Коварной Молодости, обозрели грязный, притаившийся до времени, Барский Подол ледник с шириной до 6-ти километров и длиной около 15-ти. Снизу от него щетинились полосы поваленных деревьев, словно там обитала сама смерть. Облаков в тот день почти не было, но Высокий Дух — высочайшая вершина Верхнего Каргаза все равно был покрыт ядовито-хмурыми вертикально-слоеными тучами, так что легендарной макушки его мы так и не увидели.

Таким же опасным, и воспринимаемым с такой необычной смесью восторга и страха одновременно, что непременно хотелось есть, серпантином автобус бодренько спустился по ту сторону перевала, что уже принадлежала Сколопентерре, перемахнул по висячему мосту через Шустр и уже совсем без остановок помчался в Золотодали — столицу Сколопентерры.

 

Глава седьмая

Электричка докатилась до тупика и с глухим шипением, будто вздыхая устало, остановилась. Я схватил чемодан и поспешил втиснуться в толпу людей, выходящих из вагона. Я хоть и не торопился, однако ж время не стояло, а мне еще надлежало устроиться. В прошлый раз я заходил в город с космодрома, а теперь с железнодорожного вокзала, так что снова не знал дороги. Некоторые с тревогой оглядывались на меня, я это заметил, но не знал почему. Но в любом случае чувствовал себя препаршиво с небольшой долей счастья, совсем как возвращающийся блудный сын.

На углу улиц Подсолнечная поляна и Второй Параллельной вдруг взор мой поразило одно необычайное здание, не знаю, было ли оно какого стиля, но архитектура его приостанавливала дыхание любого прохожего. Аляповатое, походило оно на увеличенный в размерах камень… нет, не передать словами сам дух его, царивший в каждой линии. Уж насколько я был неподъемен на новое, а тут даже целых два раза обошел его кругом, и, уж заканчивая завороженный осмотр творения Королевского архитектора Букседуса, как было указано на табличке, у входной двери разглядел плакат, гласивший что здесь временно располагается Королевский Отоваривательный Магазин.

Немало удивившись странности объявления, в том смысле, что это здание может функционировать в качестве магазина, я смело потянул бронзовую ручку двери и шагнул в огромнейшее по размерам с высоченным потолком помещение.

А лучше я вот так опишу его. Зал был до головокружения огромен. Под потолком свисали под стать пропорциям огромные люстры (настолько громоздкие, что неясно было как выдерживают перекрытия их вес) — но красивые изумительно, такой красоты люстры бывают разве в богатых старинных филармониях. Стены зала выглядели подозрительно пустынными, глаз так и требовал многочисленные бра, гипсовую лепку, а еще лучше балконы. Но этого не было, так что взор некоторое время пребывал в свободном падении. У самого пола он вдруг натыкался на мудреные прилавки с товарами и продавщицами. Когда он сделался почти осмысленным после пережитого ужаса падения и смог различать предметы, я увидел длинную безобразную перегородку с полками, где на трех уровнях стояли одни только ведра. Оранжевые пластмассовые ведра даже повернуты были одной и той же стороной, на которой был выплавлен рисунок цветочка. Я подошел и потрогал ведро, подержал за ручку — нет, неудобное. И некрасивое. И еще неизвестно, может быть химически вредное.

— Что вы там без спросу трогаете! — пригрозил голос.

Оглянувшись, я увидел крупную продавщицу штучного отдела, которая, уперев руки в бока, возвышалась над кассовым аппаратом.

— Разве нельзя… осматривать… потенциальному покупателю товар? несмело предположил я и на всякий случай поставил ведро на место.

— Впервые вижу такого покупателя, — продолжала она желчно пучить на меня глаза.

— Не хуже товара, — огрызнулся я, но она моментально заткнула:

— Дорасти до него, — и я больше не решался раскрыть рот.

— Ну? — грозно спросила она. Я посмотрел на свою одежду — может где волосинка или жирное пятно, или чего она привязалась, правда. И тогда я, гордо распрямив плечи, не уронив остального достоинства, перешел в соседний, продуктовый отдел.

Здесь продавец была совсем молоденькая и замученно улыбалась очереди в три человека.

— Дайте мне воблы штук шесть, — командовал покупатель. — Нет, эту уберите. Вон, вон, потолще дайте… да вон же… дальше… дальше… Да, эта. Ага. Теперь консерв банки три… Каких? А какие вкуснее?.. Как это не знаете! Ты должна все досконально знать о своем товаре.

— Мужчина, что вы канителитесь? — поинтересовался последний из очереди.

— А я отстоял очередь и имею правО! А вы, гражданин, заткнитесь пожалуйста, отстои с моё!

Я прошелся вдоль витрины, не задерживая взгляда нигде. Заметив краем глаза, что скандальный покупатель ушел и теперь подошла очередь смешливого на лицо, снова приблизился к людям.

Смешливый растянул улыбку до ушей. Сжал губы. Снова улыбнулся, теперь симпатично.

— Почем у вас фунт лиха? — лихо спросил он.

— Сколько вам взвесить? — машинально спросила девчушка, потом спохватилась: — А, извините, пока нет.

— Чего нет?

— Не завозили еще… ну того, что вам надо. Днем контейнер пришел, еще разгружают — может тогда поступит?

— Что поступит?

— В продажу.

— Странно, — удивился смешливый. Он уже не шутил.

— А может кусочек грудинки? Ливер исключительно свежий, — предлагала продавец.

Смешливый еще больше смешался.

— Это… взвесьте мне коробок спичек, нет, даже два… Тьфу, что я говорю. Не правда ли, погода сегодня.

— Погода как погода, — гнусно сказал стоящий за ним. — Поживее нельзя?

Смешливый тем временем вполне оправился.

— Будьте любезны, девушка, мне которая красная пачку листового чая, у которого я вижу ценник, но не вижу что на нем написано. В ваш пакетик. Спасибо. И еще… Ломтик сыра грамм на триста двадцать пять… Ага. Мерси, гуд бай.

Смешливый схватил пакет и поспешил на выход, а я засеменил вначале следом, а потом свернул в следующий, книжный отдел.

В книжном отделе царило безобразие. Еженедельно поступали десятки новых наименований, так что продавцы не только не читали всех книг, а едва успевали знакомиться с аннотациями которые часто не соответствовали смысловому содержанию книги, а значит многие книги были разложены на полках безо всякой сортировки. Обложки были одна другой краше, но и рисунки никак не соотносились с содержанием книг, а названия, за редчайшим исключением, практически ни о чем не говорили. И среди этой пестроты меня вдруг поразила одна книжечка в белой обложке с золотым ободком. Я взял ее механически, само собой раскрылось оглавление и в глаза бросилась целая плеяда знакомых мне имен, первыми среди которых стояли Королева Татьяна, принц Ништяк, Эдмонт-Юрий Яковлевич Говорухин и Василий Памфнутиевич Заодно.

Что-то мне подсказало купить эту книгу и я ее купил. Может оттого, что неотвратимо подкрадывался вечер, дальнейший осмотр магазина мне показался напрасным и я вышел на улицу. По выходе я перехватил чемодан левой рукой, в правую взял раскрытую книгу и, едва идя и едва следя за дорогой, стал читать.

Татьяна, королева Тарантландии

Былица про зрелого Бюрократа

Жил да был на белом свете мудрый почтенный Бюрократ. То есть он был рассудительным и высокообразованным в молодости, за что его, собственно, и утвердили на такую высокую должность, но каких он со временем стал качеств мы не знаем и это-то и хотим выяснить нашим рассказом.

Как и почти всякий, наш Бюрократ имеет приличный личный кабинет в одном весьма и весьма преуспевающем заведении скорее общественного характера. В кабинете кожаные кресла и дубовый стол с письменными принадлежностями фирмы, ценимой столь же высоко, как в свое время Parker или Waterman.

И вот, если мы захотели выяснить, не устарел ли Бюрократ для своей, заметим кстати, очень ответственной должности, то полезно будет подсмотреть с каким усердием и мастерством он выполняет порученную работу. Итак, фиксируем только факты, отсекая комментарии.

* Раннее утро. В кабинете никого, в приемной первый посетитель.

* Положенный час. В кабинете пусто, в приемной средних лет секретарша Бюрократа и двое посетителей.

* Спустя двадцать минут. В окно слышен хлопок прикрываемой дверцы автомобиля и еще через минуту в кабинет входит Бюрократ. Первый посетитель порывается встать, но его останавливают.

— Вас вызовут.

* Кабинет. Бюрократ ставит портфель на пол, сладко потягивается, садится и неспеша достает из стола папки. Смотрит на часы. Снимает верхнюю из стопки папку, листает и в нескольких местах вчитывается. Потом, оставив дело раскрытым, нажимает кнопку вызова.

Первый посетитель входит и с натиском леопарда бросается к столу.

— Олег Семеныч! Не хотят мириться, хоть ты лопни. Колпадуки уверяют, что сядут за стол переговоров исключительно в случае, если мы (третья сторона!) им предоставим ужасающие кредиты на восстановление экономики, а…

— Какая сумма?

— Десять миллиардов!!

— Гм. Круто.

— Вот-вот! А бубурлякам все-равно, лишь бы территория за ними — и письменные заверения присылают, а втихомолку пуще прежнего воюют, хотят с большим барышем остаться.

Бюрократ молчит.

— Одни хитрые, другие упрямые… Олег Семеныч! Спасайте своего слугу — за глотку берут. Четвертая сторона на грани бешенства.

Бюрократ молчит, медленно перелистывает дело, потом с видимым усилием произносит:

— Бубурляки захватили пункт «икс-7»?

— В том-то и дело, что нет!

— Вот что, — говорит Бюрократ после долгой задумчивости. — Подождем еще неделю…

— Как! — гневно вскрикивает посетитель. — Это конец!

Бюрократ хочет сказать, но его перебивают.

— А я так надеялся! Неужели вы меня морочили эти два года? Да-да-да, теперь я все отлично понимаю, вы тянули резину, а я все это время оставался в дураках!

Посетитель решительно встает и идет вон.

— Завтра же беру на себя все полномочия!

— Послушайте, — наконец вставляет Бюрократ, — вот-вот должен наступить момент равновесия, а вмешаться именно теперь равносильно верному проигрышу.

Посетитель высокомерно оборачивается.

— Эти самые слова я слышу третий год! — и выходит, хлопая дверью.

Бюрократ обхватывает голову руками и сидит. Долго сидит. Второй посетитель все ждет, наконец не выдерживает и силой врывается в кабинет.

— Мне только оттиснуть печать, а я все утро дожидаюсь!

— Что угодно?

— Понедельник начинается в субботу!

— Это вы ко мне в прошлом месяце заходили? Не подпишу, даже печать доставать не стану.

— Но почему! Ах ты, господи, и здесь нет правды.

— До вас, — отвечает наш Бюрократ, — приходили десятки умников с подобными идеями. Почему вам охота штурмовать природу, а не идти с ней на равных? Людям просто необходим отдых! Как без отдыха? При этом социальные гарантии… Равномерное распределение усилий… Поступательное движение… Общественное спокойствие…

— Ах! — в сердцах вскрикивает посетитель и, чуть не плача, стремительно покидает кабинет.

— Я не против нового, — вдогонку кричит Бюрократ, но дверь уже закрыта. Тогда он очень тихо говорит: — Не против, но только в том случае, если оно разумно и наперед продумано до третьих последствий.

В огорчении от двух неудач за день он падает корпусом на столешницу прямо на листы раскрытого дела и ненароком задевает локтем кнопку вызова, чего он, по-видимому, не желал. Он тут же распрямляется.

Третий посетитель входит мягко, осторожно озираясь по сторонам.

— Я из Академнаучобщества, — нудным мятым голосом начинает он. — По весне мы посадили на одной делянке два сорта люстранад, а чтобы как-то различать, положили палку между ними. Это были опытные, но очень перспективные сорта. А потом мы убирались в оранжерее и куда-то схемку с названиями затеряли. Ну а кто уж припомнит, как там назывались эти растения, когда их еще у нас сотня… Но очень перспективные! А дети, проказники, бегали и палку куда-то утащили — и мой балбес наверняка с ними, вечно что-нибудь учудят. Так теперь мы в раздумьи, считать ли их двумя сортами или одним? Или повыдергать и вычеркнуть из плана? Или дать новые названия, но тогда они не будут такими перспективными как те. А может…

Прочитав рассказ, я закрыл книжку и задумался. Потом глянул выходные данные. Мелким шрифтом было написано, что книга отпечатана издательством ИПИ и я припомнил, что «ИПИ» являлось аббревиатурой Института Пробной Истории при АНО, однако это ни о чем не говорило.

— Позвольте, — вдруг взяли меня под правую руку.

— Секундочку, — обхватили левый локоть и повели.

Я схватил волю в кулак.

— Какие основания? Предъявите ордер! Я могу встретиться со своим адвокатом?

Правый подмигнул левому, а левый подмигнул правому, но меня не отпустили, а повели темнеющими дворами.

— Что за нарушения свобод! — воскликнул я.

Левый подмигнул правому, а правый левому и оба продолжали хранить молчание. Спустя некоторое время меня втолкнули в черный проем, где я, скатившись по скрипящим деревянным ступенькам, очутился в глухом подвальном помещении, и спиной ощущая его крохотные размеры.

— Жожа, а где ключ, — раздался голос.

— У меня.

Тут же раздался мелодичный удар колокольчика и передо мной растворилась дверь вместе с секцией полок под консервированными овощами и залитая ослепительным светом, явилась само совершенство, что я даже зажмурился попервоначалу.

— Милости просим, Феодосий Никанорович, — пропела совершенство Королева Татьяна. — Я знала что вы Ищущий, а значит когда-нибудь придете к нам.

Она взяла меня за пальцы и ввела в светлую уютную и даже богато отделанную залу, несмотря на то, что содержалась она, по всему видимо, тайно, в подполье старого дома. Вдоль стен комнаты на меня жадно смотрели пар десять любопытно горящих глаз.

— О, эти смешные Жожа и Зюзя! Верно они вам ничего не объяснили, они такие застенчивые. Когда они имеют что сказать и не знают с каким величием обратиться, они молчат. Правда?

— А я мигал Жоже, — сказал Зюзя, — чтобы он первый.

— А я Зюзе мигал.

— Это точно, они перемигивались между собой, — подтвердил я. — Но теперь-то объясните куда я попал!

Обведя глазами залу, я заметил Васю Заодно и кивнул ему как старому приятелю.

— Вы помните нашу предыдущую встречу? — лукаво спросила Королева Татьяна.

— О! — покачал головою я. — Восхищение, в котором я пребывал от Вашего великолепия!.. Подождите, кажется припоминаю… Кружок Истины!

— В Последней…

— Инстанции!

Как только я произнес последнее слово, точно онемение воцарилось среди нас, я видел застывшие улыбки, расширенные глаза, а Королева вдруг зашептала:

— Тсс! С этого момента я запрещаю вам говорить кому бы то ни было и где бы то ни было название нашего Кружка. С этого момента вы — один из нас и высоким духом поиска цели бытия призваны хранить тайну. Я сказала.

— Можно задать вопрос? — молвил я. — Не сомневаюсь, что все это не театральное представление и не розыгрыш, а тогда почему никогда не интересуются моим мнением?

— Постойте! — (здесь говорила, похоже, одна Королева). — Вы, что ли, против братства?!

— Не поняли меня! Интересных людей я не чураюсь, но…

— …Но? Феодосий Никанорович! Извиняемся, если что вышло не по канонам ВАШИХ общественных норм, но ведь мы ЗАРАНЕЕ знали ваше мнение. Только прошу не спрашивать каким образом.

— Может хватит нюни распускать? — сердито отозвался неприметный человек, стоявший на фоне висевшего на стене расписного ковра. — Он же притворяется, а давно все понял. — Этот человек был до того неприметен, что если бы не его единственная черта сердитость, то я бы и говорящего его не заметил. Тому способствовала и пестрая рубашка под цвет ковра. — Федя, ты садись! Нам тут Пэл до тебя сообщение начал зачитывать.

— Конечно, продолжайте заседание! — воскликнул я.

На диванчике потеснились и я плюхнулся в середину, по соседству с Василием. Зашевелился скромнейший на вид из старичков.

— Пожалуй удобнее будет сначала. Только сообщение — это громко сказано, скорее мысли вслух. Когда я думал над поставленной в прошлый раз проблемой произрастания человеческой сигнальной системы из фантазерства, мысль моя флуктуировала…кха-кха…

Старичок поперхал в раскрытую рукопись.

— …в такую область… Что такое знания? Знания ведь очень важная вещь для бытия человека и они заключены в большинстве своем в виде записанного слова. В мире записано знаний больше, чем знают вместе взятые люди, потому что человек может записать мысль и через некоторое время забыть (здесь мы говорим не о потенциальном, а об активном знании), а также потому что написанное слово живет дольше автора, а он мог знать что-то, чего не знают другие люди.

А теперь посмотрите что творится с книгами. Допустим, какого-то человека волнует незначительная проблема, при разрешении которой он ощутил нехватку информации. Человек идет в библиотеку и вдруг обнаруживает, что завален книгами приблизительно по его тематике. Тогда:

1) нет книги именно-именно той темы, которая нужна, но зато:

2) книг по соседствующим областям знаний — горы;

3) а потом он понимает, что и нужных ему книг — целое море, поток авторов и названий, что даже пересмотреть их все не хватит дня, а не то, чтобы выбрать необходимую информацию. В каждой книге есть хотя бы по строчке чего-то нового, но основная часть информации — повтор или словоблудие. Человек вместо подлинника иной раз изучает комментарии комментариев подлинника — это ли не ужас? А теперь, друзья, поймите, что сказанное касается не только знаний, но и: искусства, образования, прессы, истории и т. д. и т. д…

На этом, Читатель, я может быть и закончил бы очередную главу своего повествования, если бы Вася Заодно вдруг не отвел меня в сторонку и не вручил черновика своей рукописи.

— Не хотите посмотреть? — с хитринкой в голосе спросил он.

Я взял рукопись в руки и на первой странице прочитал:

Человек = Животное + Разум

| |

(хочет жить) (хочет жить в любви)

| |

(внешний мир чужд) (внешний мир интересен)

Путь к любви = «Поиск» (философия, науки) + «Построение» (религия, пополнение культурофонда) + «Движение» (прогресс, улучшение общественных отношений).

(НЕЧТО ПОСЛЕ ЧЕЛОВЕКА) = Животное + Разум +?

— Василий Памфнутиевич, — тихо спросил я, — какова истинная цель Кружка?

— Борьба против застывания, — тихо ответил он. — А то люди приходят к любви и пребывают в любви и застывают в любви.

 

Глава восьмая и последняя

Я заболел.

Может я и акклиматизировался, но на время, а долго жить мне здесь нельзя. И вообще, всегда надо возвращаться домой вовремя.

Но постиг премудрость эту я только теперь, когда заболел — и не то чтобы заболел, но во всяком случае абсолютно здоровым себя не чувствовал. Есть не хотелось, по телу разлилась сухая лень и все утро пролежал одетым на заправленной постели. Где-то в районе обеда впал в неглубокую дрему и тут то ли сновидение приключилось, то ли из-за перегородки с соседним номером послышалась ясно различимая человеческая речь. Говорили двое.

— Хе-хе. Что теперь скажешь?

— Сам знаешь. Эксперимент окончен.

— Давай еще раз подчеркнем его результаты, чтобы осознать и уложить их в памяти.

— Первое и основное — испытания он не выдержал.

— Как! А разве… А я думал…

— Стоп! Ты судишь по первоначально разработанному плану. Сейчас-то я уже могу тебе рассказать, что план был изменен и знали о новом плане всего четыре человека. К концу недели завершится повторная обработка информации и Маслим посвятит тебя во все детали проведенной операции. Уверяю, материала для твоей диссертации будет предостаточно!

— Ох, еще с Королем объясняться!

— Маслим все уладит. А слепок пациента отправим в музей Института.

— А скажи же, непросто было все разработать и технически исполнить за короткое время.

— Ага. Знаешь, я что сейчас подумал. Вещь, произведенная человеком будет совершенна, когда производивший ее был счастлив. Или не так?..

Я с запозданием подумал, что могли разговаривать о… и открыл глаза. Беседа сразу прервалась. Все-таки может во сне? — с надеждой подумал я.

За стеной вдруг бухнуло. Раздалась дробь тысяч мелких осколков что-то вроде того, что упало полстены или, по крайней мере, отвалился большой кусок штукатурки. После некоторого затишья из-за стены с соседним номером, откуда, я думал было, слышалась мне беседа, донеслись бубнящие голоса, топот ног, ощущаемый всем телом, потом там, что ли, стали пинать пустые картонные коробки, проволочили, скрипя по полу железными колесиками, тяжеленную кровать, а напоследок в два скребка стали елозить стену, с жутчайшим скрипом сдирая с нее старые обои.

«Ремонт, наверное», — подумал я.

Тут в дверь комнаты громко протарабанили.

— Приветствую вас! — бодро поздоровался принц Ништяк. — Небось строители мешают?

— Ох, да!.. Малость.

— Это черти из кооператива «Нерукотвор», все экспериментируют. А помнишь на мои опыты очередь записывалась? Так из первых сорока мест они двадцать пять забили.

— И что?

— Сам факт любопытен.

— Но мы заболтались. Федя, я ж зашел тебя к Королю на прием пригласить.

— Сейчас?

— Ага.

Я вскочил с кровати и хотел кивнуть что всегда готов, но едва смог это сделать. У каждого свои болезни, которые проявляются в свое время. Как мог я скрыл болезненное состояние от Ништяка гнилой улыбкой, а он по рассеянности гения ничего не заметил.

А в тронном зале уже собирался высший свет и хотя Короля еще не было, все держались торжественно, от предыдущей скованности не осталось и следа. То ли мероприятие было другое.

— Дружище! — воскликнул мне бывший тут же пан Говорухин. — Сколько лет и зим!

— Ты чего не пришел вчера на Встречу? — сердито спросил его принц.

— А мне ленцаво!

— Что-что?

— Ленцаво. От слова лень — лениво, ленца — …

— А ты русский язык?

— В совершенстве!

Тут мы разом обернулись. К нам приближался безразмерный Дегустатор Порфирий и я увидел, что за его толстопузой представительностью прячется болезнь и мне его стало жалко.

— О, вы уже не ругаетесь промеж собою, наверное компромат нашли, поздоровался он.

— Что?

— Я что-то не так сказал? Компромисс.

— Компромат.

— Мм, — он задумчиво пожевал губами. — Нет, я не мог так сказать. Все правильно.

Он отошел и стал обиженно перетекать от стены к стене Тронного зала. Не успели мы продолжить прерванный разговор, как заорал трубным голосом глашатай:

— Его Величество Король Руслан Первый. Ее Величество Королева Татьяна.

Забарабанили барабаны. Дирижер, весьма походящий на Фигаро, взбежал на подиум, где ютился оркестрик, встал в позу жука-богомола перед самым носом домбры и вдруг ткнул палочкой в сторону ударных. Воцарила необычайная тишина. И все услышали доносящийся из коридора кокетливый цокоток каблуков и шарканье тапочек о паркет, дирижер повернул туда голову, мы вслед за ним и в пик всеобщего напряжения увидели:

Король отдернул шторину и ввел под руку Королеву.

— Здрасти, — скромно поздоровался он и тут грянул оркестр. Все смешалось в искусном шуме — и альты и контрабас.

Король капризно замахал руками.

— Ну хватит, хватит… церемониться. Тихо. Считайте вечер подведения итогов начавшимся. Что шепчет небо, звездочет?

Придворный Астролог сделал шаг вперед.

— Ваше Величество, разве небо может помешать тому, что вы сами решите?

Король сверкнул очами, он чего-то другого ожидал от Астролога, а теперь без подсказки оказался беспомощен. Он заюлил на троне и — скорее к Королеве.

— Душечка, я забыл что дальше надо.

Татьяна шепнула ему.

— Не помню… Ах, да, ну как я забыл, меня же просили. Душечка, ты мой гений! Что бы я без тебя делал.

Король полез лобызаться.

— Милый, ну здесь же народ.

— Какой народ? Ах, этот самый!

Он выпятил грудь колесом, повел глазами по толпе и вдруг остановил взор на мне.

— Феодос Никанорыч, на минутку можно побеспокоить?

Я вышел из притихшей толпы и поплелся к трону, но не успел еще дойти, как Король сорвался с места, подскочил и стал горячо, двумя руками трясти и жать мою руку.

— Прости меня, сам знаешь, благородное сердце все простит. Склероз, стерва, замучил — думаешь легко годами на этом стуле сидеть! Нет, ты думаешь легко? А ты молодчага, Никанорыч, не зря я в тебя верил.

Я знал, что он не так искренен, каким хотел казаться и все его слова пропускал мимо ушей. Да и голова заболела. Наконец, он выдохся и, пятясь, вновь водрузился на трон.

— Господин Феодосий, мой супруг приносит щедрые королевские извинения за ту нечестность, с которой мы поступали по отношению к вам, — чуть четче выразилась Королева Татьяна.

Я подошел и поцеловал носок ее нежной туфли в знак примирения, а она не подала и виду, что знает обо мне больше, чем знает Король. После этого я ушел в толпу.

Как им тяжело, боже. Я только раз в год бываю на виду многих людей, а они ежедневно. Но и как они наслаждаются вниманием к себе. Привлечь к себе внимание — немало; удержать — много. Быть раскрытым, раздетым перед другими — какое счастье! А я по-прежнему стою в толпе, беден и болен.

О, как страстно захотелось домой!

Я погрузился в мечтания и почти пропустил все эти награждения почетными грамотами, премиями и памятными золотыми крестами. Особенно хвалили бригаду «Нерукотвора». Им вручили Главный Творческий Орден и Переходящее Знамя Ударников Труда, они были на гребне волны славы, хвалить их было модно, в честь них устроили салют.

И вдруг гром-молния, небо разверзлось надвое, из глубин космоса вынырнул огненный шквал и донесся до окон Королевского Дворца. Стекла задрожали. Все были в шоке, Король с пятками забрался на свое сидение, а в зал вбегает Поль Дуреман.

— Феодосушка, — кричит, — скорее, скорее! Тебя срочно вызывает Правительство Земли!

Я сладко потянулся, косточки хрустнули. Кто я? Где я? Приснилось ли мне все это? Или я кому-то приснился? Боже, узнать бы.