Так для меня начался третий день. Неужели уж третий!? Значит и время бежит со скоростью света. Безобразие…
В неловкой позе я лежал, присохнув к дивану: жарища, по онемевшей щеке ползут вылезшие изо-рта слюни, все плечо в оттисках бугорчатого петроглифа, — короче, обыкновенные ощущения ожившего мертвеца.
Бу-б-бу-бум, бубумс, — затрещал колокольный звон на грани сознательной слышимости. Будильник, наверное. Мамочки, каждый день новое — устаешь удивляться. Иной раз не знаешь что и думать. Бумс-убум! Помилуй мя, нерадивого за строптивое непослушание.
Плечо?!? Оголенное плечо? Я плохо соображал, но отлично помнил, как накануне бухнулся спать в верхней одежде. Последняя — это я видел сейчас собственными глазами — выглаженная свисала со спинки стула. А ну и а что тут такого. Дуремония!
С трудом встав, я бессильно доплелся до холодильника и сделал хороший глоток газировки. Ох и сны вы мои соники. После таких сеансов я точно сомнамбула, и мозги набекрень, и сонно воротит в кювет. Проклятый сладкий воздух!
Я сделал еще глоток. Стало легче. Потом походил по комнате, пару раз дрыгнул руками-ногами в качестве разминки. Потом почитал свежую газету. Потом… Потом… Потом опять повалялся в постели. Наконец, испытанный метод сработал: естество избавляется от недостатка и пресыщения. Организм стал отчаянно отказываться от безделья.
Тихо скрипнула дверь — это я выскользнул из номера; пробрался вглубь прибранного коридора и вниз по черной лестнице, сквозь захламленный полуподвальный бедлам и через черный ход вырвался на волю. Вздумалось побродить по городу.
Я не понимал что происходит. Вначале-то (всего два дня назад!) намеревался быть беспристрастным наблюдателем, приехал ради чистой исследовательской работы и, естественно, не ожидал такой круговерти, в которой мне отводилась роль марионетки в руках событий. Это мне ничуть не нравилось.
Так, погруженный в себя, я обиженно прошагал несколько кварталов, а микротайфунчики, крошечные ветерочечки обдували со всех сторон, — и не замечал я, как народу становится все больше и больше, и не проулок это уже, а проспект, величаво вливающийся в площадь. Бурлящим и бубнящим течением толпы, словно волной на берег, меня снесло к изящной лавочке. Сел. И наконец-то оборотился в наблюдателя.
По отмосткам вдоль стен домов, прилегающих к площади, шатались обросшие щетиной унылые диадохи, пугая редких там прохожих и друг друга своим видом и численностью. Площадь же шипела, клокотала, пенилась людьми, вздымаясь до туч по стволам деревьев и памятникам, густела, плотнела и вдруг схлынула: могучий отлив унес с собой все, что возможно, взамен оставив миллионы кожурок семечек, окурков и проигравших лотерейных билетов. Произошло утреннее открытие магазинов. Моему взору предстали плакаты и огни зазывающей рекламы. «Вы ходите в дезабелье фирмы «Фиговый лист»? Пылающий неон, бегущие строки, гремящая музыка — настоящее потрясение для непробудившегося города. Банк «Акула бизнеса». Гостиница «Логово». Но а уж мелких вывесок больше, чем муравьев в роще. «Кон-дом ч. стное концессионное домостроительство. Ставьте на Кон-дом и Вам покорятся высоты небоскребов».
Какая похабщина, — подумал я. — И это в названиях, где следует быть ювелиром и микрохирургом. Каждое название надо лелеять, терпеливо растить и воспитывать, не растрачивая по мелочам. Достойных названий мало, но чрезвычайно велика в них потребность, и горе осмелившемуся взять одно из них и употребить не по назначению. Выдумывать все мы мастаки, а поди выдумай название! Оно должно быть звучным на слух, красивым в написании и адекватным содержанию. И разве не ясно, что весь наш могучий язык состоит из одних только названий. Здесь нужна целая наука! Скажем, ономастика.
Я растроганно поднялся и пошел куда глаза глядят. А глаза зорко вцепились в одно непонятное взгромодье — болтавшийся хвост людей в проулке между стеной ратуши и задворками королевского дворца, почему-то не рассосавшееся в миг открытий. Это была очередь.
Дорогие мои, и очереди бывают разными, и тоже табелируются, и ранжируются. Причем, смотря под каким углом рассматривать. Рассматривать же их можно по длине, образовываемым очертаниям, внутреннему состоянию и внешней силе, трансформирующей координаты отдельных их членов, и еще по много чему. Если хотите, очередь вообще пятое, особое состояние общества, после «народа работающего», «отдыхающего», «лечащегося» и «народа передвигающегося». Для скептиков замечу, что к «очереди» относятся и любые другие скопления: митинги, собрания (которые суть очереди за эмоциями и информацией), а также всевозможные состояния ожидания.
Я приблизился и беспечно побрел вдоль — и там где проходил, люди прекращали переговариваться, поглядывая искоса и насупленно. Они были мрачны и невеселостию своей могли затмить самое праздничное настроение даже того, кто только что облился ледяной водой. Но по мере дальнейшего продвижения толпа ветлела, обогащалась трупными улыбками на измученных лицах и победными выкриками: Готов!», и я уже было возрадовался, как улыбки вновь стали тускнеть и пропадать.
— Та-ак, — протянул я вслух, когда окончательно убедился в том, что очередь оканчивается посередь улицы спящим стоя юношей с диссидентским лицом. За ним расстилалась пустующая проезжая часть. Выходило, что очереди было две?
— А? — встрепенулся он. — Я, я последний. За мной держитесь.
— Передали не занимать! — буркнул стоящий рядом.
— Вставайте, молодой человек, — сказал третий с конца, — нечего принцу лентяйничать.
— Вы это бросьте! — заметил четвертый. — По Конституции всяк имеет юридическое право отдыхать отпуск.
Потом сказал пятый. Он такое сказал, что все четверо замолкли, а юноша опять беспечно задремал.
Так-с, подумал я, дурак дураку рознь, и примостился на цокольный выступ здания, облокотившись плечом о водосточную трубу. Теперь казалось, что сижу на берегу реки, а течение жизни несется мимо, прочь.
Сквозь строй мыслей донеслось: «Еще один!» и толпа дружно дрогнула, чуть поднатужилась и вытолкнула из недр своих очередного счастливчика. Я немедленно побежал к нему, чтоб догнать и расспросить — но не успел. Он бесследно исчез — и провалиться мне сквозь землю, если вру. А из раскрытого окна на втором этаже закричали — я мгновенно узнал голос принца.
— Федор, мы ко мне поднимайтесь! А ну расступись! — заорал он.
Я протиснулся быстро, как только смог, чтобы не раздражать толпу.
Благодать иметь знакомого. В секунду нашлось и понимание, и прояснение, и потерянный погост для обеспокоенной души. Оказывается, накануне по радио было объявлено, что команда помощников принца Ништяка намерена производить предварительную запись на проведение любых экспериментов с его участием для упорядочивания использования экспериментального времени. Желающих объявилось значительно больше, чем вначале предполагали. Только я вошел, в ужасе прибежала девочка-посыльный с первого этажа с известием, что последняя цифра перевалила за семьдесят пятую, и что запись ведется на третий месяц вперед. Внизу были в шоке, в поисках выхода из ситуации дымились мозги, горели предохранители. Ништяк предложил по чашечке кофе. Нет, отказался я, уже пил, а помногу его пить неинтересно и небезвредно. Тогда, сказал он, я подготовился и мы можем идти продуцировать какой пристало эксперимент. Ну пойдем, сказал я. Пошли, сказал он и мы пошли. Кстати, заметил принц, сегодня, Федор, вы в моем официальном распоряжении, но я вас постараюсь не стеснять.
Он снял трубку телефона.
— Але-о! — закричал он. — Это кто? Дайте мне Димитра Очумеева. Что? А, это мы, Димочка, и есть? Слушай, мы идем на полигон! Присылай заказчика. Нет, двух не можем. Давай.
Полигон находился в соседнем величавом здании. Мы пробрались туда по воздушному мосту с парапетом из синтетического аметиста, оправленного в позолоченные столбики позолоченными львиными головами-шашечками, которые приятно было трогать. И вот — полигон Испытаний! Вздыбившийся под купол амфитеатр с рядами пушистых и не очень перьев на дамских шляпках (в зависимости от дохода мужа или отца), атласных и помятеньких цилиндров, рукоплескания, глуповатые обсуждения сегодняшнего наряда принца, обсасывания приторных подкрашенных леденцов, — одним словом зрители! Хлеб, я знал, имелся у всех, оставались зрелища.
Зал был забит до отказа. Я долго всматривался и, наконец, заметил пустующее место в первом партере. Я протиснулся к нему, я неудобно уселся, и встал, и попросил моих соседей разобрать этот Содом: под ногами мешался Большой Твердый Чемодан, со спинки свисало два плаща и женская благоухающая сумочка (пролились духи?), на сиденье лежала свернутая газета и мелкая разменная монета.
— Хм! — брезгливо заметила дама-соседка по диагонали и захапала нижний плащ. Остальные владельцы вещей промолчали… и никак себя не обнаружили.
А представление уже начиналось! Я сгреб все на боковину и поскорее уселся — на меня уже шикали. Уселся. Остался чемодан. Я уселся.
— Уберите баул, товарищ, — посоветовали слева и мощно двинули Большой Твердый Чемодан ногой. Я попробовал продвинуть его еще дальше, к правому соседу, — нет, тяжеловат. Зато двумя ногами… Правый сосед демонстративно отвернулся, а сам пяткой стал пихать чемодан обратно, медленно, в минуту по сантиметру. Я подпер ботинком… В минуту по полсантиметра. Подпер вторым ботинком. Правый поднапрягся, а сам отвернулся еще больше, стал осматривать декоративную лепку балюстрад балкончиков…
А между тем шоу уже началось.
— Подойдите ближе, — говорил принц заказчику. — Еще ближе, — он забывал про зал, и только тогда глубокое перевоплощение артиста проявлялось в нем с максимальной силой. Человек бледнел и смущался. — Да подойдите же!.. Сейчас вы объясните всем — и мне — свою версию изменения компонент мира, затем Комиссия рассмотрит право на нравственный допуск (она же полномочна и досрочно прекратить действие изменений), ну а затем приступим. Понятно?
— Мне известны правила, — тихо сказал человек.
— Тогда поведайте — о чем вы скорбите в святой тиши и выносите на хищное человеческое поругание?
— Можно говорить?
— Да.
— Ээ… забыл… сейчас. Так… мм. Гх-гх. Я… значит так! От сахара портятся зубы и диабет. От соли — болят кости и поясница. От водки печень и мозги, а от курева — легкие с бронхиальным деревом. Это я вывел. А от всего вместе — портится характер и снижается воля. Поэтому, я вывел, надо запретить — ЗАПРЕТИТЬ. Чтоб законодательно. Вот.
— …мм… Идея понятна, товарищ. Дамы и господа! Нашелся человек, требующий навсегда искоренить из нашего рациона вышеперечисленные вещи. И спрашиваю Комиссию, быть посему?
— «Фи, грубо!» — сказали недалеко от меня. — «Я думала, будет смешное», — обладатель этого голоса шумно встала и подалась к выходу, потащив за собою упирающегося мужа.
Комиссия бурно заседала. Мне неинтересно было наблюдать за неслышным отсюда «мозговым штурмом», и, вообще, выдалась свободная минутка и я спросил себя: «Какого хрена я здесь делаю во столько-то часов утра, такого-то числа и такого-то года в неизвестной мне дыре. Я достал записную книжку и долго-долго-долго грыз старый синий фломастер. «Огого-о», кричали вокруг, и «Да!», и «Нет!», и «Долой!», и громко свистели, а в Комиссии уже дрались. Я закрывал глаза на все то, что и через розовые очки снисхождения вызывало посасывания под ложечкой, и вспоминал как должно бы быть, как хотелось бы чтобы было, занося на память в блокнот для последующего написания Отчета Правительству. Здесь, помечал я, совсем не чужой мир, как можно подумать вначале, а что-то близкое и родное, и можно провести множество параллелей, каких бы не провел для других миров. Язык, устройство общества, люди. Я бы даже подумал, что это боги насмехаются над нами, заселяя вселенную неточными копиями оригинала или копиями копий. На этом пути мысль приводит меня вскоре к существованию некоего божеского производственного процесса. И лишь сакраментальный вопрос: «Зачем это нужно?» обнажает всю абсурдность этого предположения. Но давайте будем объективными при сравнении двух миров, потому что те цели, которые мы ставим перед нашим обществом, и, конкретно, какие каждый из нас находит и ставит перед собой, и та жизнь которой мы живем, ища путь-дорогу до этой цели, — для других может оказаться сущим пустяком, или чем-то надуманным. И также наоборот, то, что делают другие, мы не всегда оцениваем по высшему критерию достоинства и зачастую бывает, своими суждениями губим невеликие ростки нашего же будущего блага, потому что благо производится не только нами, а всеми сообща. Сам мир устроен так — нет одной универсальной цели, абсолютно верных троп — их навалом. В крайнем случае, есть оптимальные ситуационные варианты, но не более того. И это очень правильно, ибо если бы цель всегда была единственной и абсолютной, как раз тогда то стало бы незачем жить…
— Хи-хи, — сказал левый сосед, оказывается, подглядывавший через левое плечо. Я зло убрал записи, сбившись с мыслей.
Забитая до отказа репортерская ложа — словно курятник с подросшими бройлерами — неистовствовала. В воздухе пахло сенсацией. Председатель Нравственной Комиссии встал, его тут же стянули обратно за фалды и обшлаги. Рьяно отталкиваясь от коллег, он вновь выкарабкался и выкрикнул: «Да..!», его опять стянули, и опять он всех переборол, из последних сил крича: «Даем допуск!» Драка немедленно прекратилась — нет ничего сильнее официального слова.
— Хорошо, — ласково проговорил принц Ништяк.
— Здорово! — обрадовался заказчик. — Теща курит, мочи нет.
— Очень хорошо, — еще ласковей сказал принц. Клакеры, если и были, притихли, ожидая дальнейшего развития событий. — Леди и джентльмены! С вашего позволения! Тихо же, прошу тишины, товарищи! Начинаю.
У-у-у, загудели в зале, еще не воспринимая для себя всю трагикомичность происходящего, но уже предчувствуя беду. Принц обратился к заказчику:
— Королевская Информационная служба — самая королевская в мире, а посему весь ход, откровенно скажем, нелегкого изменения, мы сможем видеть на наших экранах.
На сцене и по стенам зала располагалось множество экранов телевизоров. Они зажглись, высветив сотни кусочков страны: от пьяных сырых подворотен, до роскошных VIP-клубов. Зона видимости поражала воображение. Принц как-то полуприсел, расставил руки в стороны. Теперь даже казалось, что его острая бородка подрагивает, издавая хрустальный звон.
— Передавайте свою волю, — прокричал он заказчику. — Я отфильтрую и преобразую… Чего хотите?
Тот знал правила игры и задиктовал:
— Ради очищения людей и общества запрещаю: изготавливать сахар, добывать соль, гнать спиртные напитки, выращивать табак и производить табачные изделия. Запрещаю продавать все это в магазинах. Особенно запрещаю курить какую бы то ни было гадость, дыша на честных граждан прокуренными вратами ада, когда те мечтают принять покой опосля работы…
Принц еще больше присел, нагруженный невидимой тяжестью и тягостно молчал. Чувствовалось, что что-то происходит. Вдруг я посмотрел на мониторы.
Кто не видел потока кровавой лавы при извержении вулкана, тот не сможет себе этого представить. Люди отрывались от телевизионных приемников, транслировавших ништяковский опыт и, в чем мать родила, оттирая хлынувшую к голове кровь, падая и поднимаясь, бежали к магазинам, где начинался «последний день Помпеи». Они вливались в запруженные толпой проспекты. Им не повезло!! Не пробиться. Первые ряды бросались на наспех заколачиваемые витрины и витражи. Насмерть перепуганные продавцы кидались под прилавки и в кабинет директора, а директор, отпихивая бухгалтера, лез под свой надежный буковый стол, судорожно сжимая в руке дырокол. Толпы людей штурмовали подвальные закрома, где запрещенные товары уже начинали таять Таково было начало. Продолжение следовало с неукротимой неотвратимостью. Когда вина, сигареты, сладости и соленья окончательно растаяли и далеко не каждому атаковавшему досталось хотя бы по капле, крупинке или глотку, унылая масса подалась к выходу.
Этап второй. Частники опустошают домашние бары и серванты, и незамедлительно появляются на улицах, требуя со страждущих за свои богатства баснословные суммы.
Этап третий. Иссякает и этот источник. Наступление Агонии и Апатии. Массовые попытки производства дефицитных товаров в домашних условиях.
Этап четвертый. В зале появляется теща заказчика с ореолом великомученицы. Из-за спины ее видно агрессивно настроенное войско. С кличем: «Подлец! Я до тебя доберусь!» она бросается на подиум, в результате чего возникает неприятная семейная сцена.
Этап пятый. Неимоверными усилиями принц обращает процессы вспять, наводя в стране порядок Сникший заказчик проваливается сквозь землю.
… Я продираюсь к принцу. Принц устал и в руке держит подаренный кем-то вялый букетичек цветов. После всех мы молча покидаем зал.
— Сегодня мы получили отрицательный результат, — говорит принц. Ничего страшного. Главное — продолжать поиски. Ведь если люди перестанут оптимизировать мир в котором живут, они неизбежно умрут. Это закон природы. Но заметь, Истина скрытна, умна и хитра. Истина — как женщина, ее очень просто обидеть. Вот и все.
— Выкиньте хмурь из головы, — сказал я.
— Да, верно! Долой и прочь! Теперь все на бал!
«На бал! — кивнул я. — Надоело!»
Надо заметить, как и я, принц жил в отеле — и на то были веские основания. Королевская семья, к сожалению, не была избавлена от семейных дрязг. Вообще, обострению ситуации в межличностном общении часто способствуют амбиции и сиюминутная лень. Лень присуща всякой божьей твари как бытовое противопоставление высшей цели. Лень — это моментальная слабость, мгновенная болезнь. Но лень не абсолютна и ее можно искоренить. Впрочем, в силах человеческих не только искоренить это зло, но и решить вообще любую задачу. Точно вам говорю: что в силах одного человека, посильно и другому, но что один не может — придут тысячи людей и сделают.
Так я размышлял о жизни, пока мылся, брился, расчесывался, наряжался, духарился, улыбался в зеркало — но принц зашел за мной и говорит:
— Снимай все, что напялил. Сказали — Королева будет.
— Королева? — переспрашиваю. — Но я и так оделся как попугайчик.
— Вот именно! — он наклонился вдруг и таинственно прошептал: Коро-ле-ва этого не лю-бит. Надень чистый строгий костюм.
Кажется, мы друг друга поняли с полуслова, ибо через минуту уже шагали по направлению к Дворцу.
— Федя, — говорил принц, — все так неожиданно. И главное, никак не могу привыкнуть… Чуть пропустил передачу — считай секир башки, — шаг ускорился. — А с утра сегодня жахнули — будет бал…
— Во сколько начало?
— Это ты меня спрашиваешь? Слушай, давай бегом, вначале всегда идет представление.
Мы побежали и едва-едва успели: «дверьми прижало хвосты».
— Речь контролируй. Ничего лишнего, — дыхнул принц. — И запомни — ты в моем подчинении!
— Господа Феодосий Блюмбель и Сигизмонд Ништяк, принц Тарантландский, — объявил глашатай в рупор.
Нас чувствительно подтолкнули в середку тронного зала, яркие прожекторы на секунду осветили со всех сторон и отвернулись. А вокруг переминалась разномастная толпа, жмя к стенам, но вдоль самых стен вымаршировывали угрюмые палачи с бердышами в формах королевской службы безопасности. Мы поскорее растворились в толпе, а в это время придворные Крейслеры и Паганини сбацали коротенький менуэтик для поднятия тонуса. Я опять на миг вспомнил, что я здесь чужой, но потом вспоминать стало некогда.
— Тихо, тихо, — визгливо выкрикнул писклявый голосок и я впервые в жизни увидел Короля. — Замолкните все!
Оркестранты оборвали ноты.
— Нет, вы играйте, — вскрикнул он. — А остальные замолкните!
— Ваше Драгоценное Величество! — пробасил Придворный Астролог.
— Ну все, хватит! Здесь тронный зал, а не барахолка.
— Звезды! — рисково перебил Астролог. — Звезды предрекают кончину дуракам и непослушным!
— Хи-хи, — хихикнул Король, скосив глаза на охранку. — Сам знаю. Это… Ну, зачнем наше совещание. Считаю, значить, его открытым. Слово предоставляется самодержцу всея Тарантландии Королю Руслану Первому Миротворцу или, то есть, Мне.
Круг народа оцепенел и я с ними, удивленно разглядывая Короля: маленький и нагло-победоносный, властный и живой как ребенок. Король побарахтался, устраиваясь поудобнее на троне.
— Раз мне слово, то мне и карты в руки, — объявил он.
Лакеи поднесли карты.
— Гм, угу… Ну что ж… — пробурчал задумчиво. — Никаких территориальных изменений. Ох, нюхом чую, хитрые сколопы опять что-то затеяли. Окаянные! Кто желает высказаться по данному поводу?
— Мой дядечка, — обнаружил себя и закривлялся Имперский Шут, — за это их надо проучить!
— Не надо, сынок, пусть живут. Кто еще?
Остальные присутствующие молчали. Попахивало убежавшим молоком и пережаренными гренками. Король с любопытством оглядел меня и скорей отвернулся, словно глядеть на меня он считал зазорным.
— Мой дядечка, — злобно сказал Шут, хотя невнятно было, издевается он или на самом деле, — тот, кого не проучишь ты, проучит тебя. Дерись, советую!
— М-мы-ы, — старческим тембром промычал Король, — да когда ты уймешься! Принесите мои прави(ла, — щелкнул он лакеям, а когда ему всучили скипетр и державу, заявил: — Все, совещание считаю закрытым. Что там далее, звездочет?
Придворный Астролог на полном серьезе вгляделся в голубелеющее небо, пошевелил пальчиками и изрек:
— Ваше Величество, созвездия зодиака расставили вещи в обычном порядке: дальше идет праздничное кушанье!
— Звезды врут, — воспротивился Король. — Или они тоже вздумали бунтовать? А? — Король распалялся. — Зажрались на моих харчах, а работать будет?.. Кто?…
— Ее Величество Королева Татьяна! — прогремел глашатай.
— Королева!! — сладострастно заерзал Король.
— Федя, — шепнул в самое ухо Ништяк, Ее Величество делит людей на три категории: БТ — Близкий Товарищ, КВ — Кровный Враг, и остальные. Ради Бога, попади в первую категорию.
И тут появилась Королева. Все, кто говорил о Ней, говорили не о Ней, а о ком-то другом, ибо описать в словах эту неописуемую красоту, эту озабоченную, умную, мудрую, божественную красоту было абсолютно невозможно по причине всеобщей словарной импотенции. Даже Всевышний, пожалуй, не смог бы создать это совершенство из-за отсутствия подходящего материала. Однажды сказали: «мир пасет красота». О, если будет пасти Эта Женщина, я согласен быть послушным агнцем. Я нем как трухлявый пень — мне не хватает слов. Помогите!
— Душечка! — мяукнул Король и полез лобызаться, пачкая ее грязными, потными, противными лапами.
— Ну же, милый, ну, — говорила она, гладя его по головке как котенка, — успокойся, милый. Здесь же народ.
— А что народ здесь делает? — блаженно млея, глупо бурчал Король.
Королева наклонилась и что-то нашептала ему в виски. Король сделал попытку сосредоточиться.
— Народ! — сказал он. — Э… пардон. Люди!.. Друзья! Раз пошла такая пьянка — режь последний огурец! Даешь шведский стол!
…
— Беда, — затряс меня за плечи Ништяк. — Несчастье! Тебя не представили Королю, понимаешь! О горе! О, невежеское сумасбродство!
…
— Дае-еошь! — ор на весь зал. Оркестрик жизнерадостно запиликал и посреди тронного зала стал рождаться живописно накрытый стол.
О том, что было потом, я рассказывать не стану, мне постыдно. Расскажу о том, что было еще позже. Насытившиеся гости стали кучковаться и интеллектуально беседовать. Я, еще не понимая всего бедственного своего положения, по пятам ходил за смертельно бледным принцем от группы к группе, прислушивался к разговорам и никуда не встревал. Иногда я ловил мимолетные взгляды Короля, Король намеренно обходил меня вниманьем, хотя и любопытствовал. И вдруг ко мне приблизилась Королева Татьяна, словно вся положительная вселенная собралась разом в одном месте. Я оторопел.
— Добрый вечер, — мягко, как пантера, тихо сказала она и принаклонила голову и никто во всем мире не смог бы сделать этого именно так.
— Аа… у… ыэ… да, — сказал в ответ мой помутневший рассудок. Самый добрый из всех в моей жизни. Разрешите преклонить колени и дотронуться губами до вашего ногтя.
Принц грокнул главное изменение в зале, сместился за Королеву и из-за ее спины гневно подал знак прекратить порыв словесного поноса.
Я прекратил.
— Говорят, — величественно сообщила Королева, — мы от вас отстаем? Мы на самом деле ваши дети?
— Какие еще дети? — недоуменно пожал я плечами.
— Ну как… правильные или неправильные.
— Ду-шеч-ка! — растянулся зов Короля.
Принц опять что-то телеграфировал знаками.
— Сейчасик! — откликнулась Татьяна и мне, скорее: — Вы никому не верьте, Феодосий Никанорович. Наверняка вам все лгут. Найдите силы посетить мой Кружок Истины В Последней Инстанции…
— Душечка! — пропел Король, пропуская нотки раздражения.
И Королева вслед за Королем исчезла за дверьми спальных покоев. Нет, но меня она просто очаровала и… запутала, я вновь потерял понимание.
— Федя, берегись! — прорвался голос принца, я опомнился и увидел как двое верзил волочат его вслед за царской четой.
Ко мне подскочил посол граничащего государства Сколопентерры Джеймс Мордасон, достойный сын своего папаши, и истошно завопил:
— Вам грозит опасность!!
После этого, помнится, он воровски сжал мне запястье и мы вместе выпрыгнули в распахнутую раму окна.