Восьмого марта 1920-го епископ Феодор (Поздеевский) в Троицком храме Данилова монастыря рукоположил Дурылина в сан диакона, а 15 марта в храме Святителя Николая в Клённиках — в сан иерея с обетом безбрачия (целибат). В копиях, сделанных Дурылиным, сохранились документы о его рукоположении: его прошение с резолюцией патриарха Тихона и отзывом протоиерея Алексия Мечёва, присяга Дурылина и допрос его членами Епархиального совета В. Виноградовым и Н. Вышеславцевым.
Поворот в судьбе С. Н. Дурылина произошёл под влиянием московского старца отца Алексия Мечёва, настоятеля церкви Святителя Николая в Клённиках на Маросейке. Вот как Дурылин описывает этот решающий момент в его жизни: «В памятный для меня час, когда о. Алексий на исповеди, в кабинете, решил, что мне должно быть священником, я принял его волю с радостью и покорностью. На столе стоял портрет о. Анатолия. Батюшка прочёл мою мысль, мгновенно возникшую во мне при взгляде на портрет: „Как же я без ведома моего старца, о. Анатолия, принимаю такое важное решение?“ — и ответил моим мыслям, а не словам: „Напишем о[тцу] Анатолию. Он благословит“, — и действительно, через две недели, несмотря на всю неверность и почти невозможность тогда письменных сношений, я уже получил ответ о. Анатолия — тот самый, о котором мне сказал о. Алексий». «Возлюбленный о Христе раб Божий Сергий! — пишет о. Анатолий. — Сам Господь управит жизнь твою во благое и ныне и в будущем твоём, которое несомненно вырастет из настоящего твоего призвания. Теперь уже излишни ответы на вопросы о Даниловом монастыре (или Зосимовой пустыни). <…> Промысел Божий в лице о. Алексея влечёт тебя, несмотря на молодость твою, на дело трудное безбрачного священства, то да поможет тебе Владычица Небесная вступить в ряды знаменательные в наше время лиц не духовного, учёного сословия, взявших на себя подвиг священства. Да подаст тебе Царь небесный и силы, и разумение, и бодрость духа. <…> Теперь как Патриарх если одобрит. Благословит. И аз от всей души желаю». Радуется о. Анатолий, что в лице о. Алексия Дурылин «нашёл себе опору явную».
Так, по благословению старцев Алексия и Анатолия Дурылин не пошёл в монастырь, а стал священником, тем самым направив свою жизнь совсем по другому руслу.
Одна из духовных дочерей о. Сергия Дурылина — Евгения Александровна Галицкая — вспоминала слова о. Алексия Мечёва о нём: «Вот как-то раз, уехавши от меня, Сергей Николаевич пишет: „Меня зовут в Оптину, в Абрамцево. Думаю туда и сюда съездить“. А я отвечаю: „Никуда тебе не надо. Приезжай на Маросейку“. Приехал и был доволен. Его никто не знает, как я».
В те годы, когда рушились не только государственные, гражданские устои, но и в Церкви начался раскол, одни люди бросились в атеизм, другие, наоборот, искали спасения в вере, в Церкви. Монашество в том виде, каким оно было до революции, не могло оставаться. Да и монастыри закрывались. В 1920-е годы протоиерей Валентин Свенцицкий в своих беседах о духовной жизни предупреждал о необходимости душу свою вести к внутреннему монастырю, читал проповеди о монашестве в миру. «С одной стороны, уничтожение прежних монастырей, с другой стороны, всеобщее безбожие и отпадение от веры — эти два условия неизбежно приводят верующих людей к новому внутреннему монастырю». Об этом же говорил протоиерей Валентин Амфитеатров. Батюшка Алексий Мечёв разделял их мысль, что можно и в миру жить монахом по духу, не выполняя внешне правила монастырской жизни, немыслимые вне стен монастыря. Он считал, что не следует бежать от жизни, от людей, христианин должен быть солью общества, на каком бы посту он ни находился. «Твоё монашество, — говорил он своим духовным детям, — любить тех, с кем в жизни Господь тебя поставил». Возможно, это же он сказал и Дурылину.
Связь старцев Анатолия и Алексия была глубока, несмотря на то, что виделись они всего один раз в жизни. Они были «одного духа», духа любви всепрощающей и всеисцеляющей. Объединяло их «благодатное единство старчествования». Своих духовных детей они передавали друг другу.
На столе о. Алексия Мечёва стояла карточка настоятеля оптинского скита отца игумена Феодосия (Поморцева, 1854–1920), которого Батюшка очень почитал, и взаимно. Однажды о. Феодосий, приехав в Москву, посетил храм о. Алексия во время службы. Он видел, как «идут вереницы исповедников, как истово и долго проходит служба, как подробно совершается поминовение, какие толпы народа ожидают приёма, как долго длится этот приём. Видел и сказал о. Алексию: „Да, на всё это дело, которое вы делаете один, у нас в Оптиной несколько человек понадобилось бы. Одному это сверх сил. Господь вам помогает“».
«Я помолюсь, а ты забудь», — говорил в ответ на просьбу о помощи отец Алексий. И его молитва помогала в горе, беде, в отчаянии, сомнениях — во всём. Он свято верил в силу молитвы, в её всемогущество. И если кто-то изумлялся действенной помощи его молитвы, он отвечал: «А просто Бог дал мне детскую веру».
Дурылин увидел в отце Алексии Мечёве непостижимо светлого подвижника, совершающего духовный подвиг не в тишине монастыря, а в миру, в суете большого города, в заботах о каждом прихожанине и о своей семье тоже, в комнате с вечными посетителями и телефонными звонками, в отсутствии не то что трапезы, а просто еды неспешной. Всё наскоро. И при этой суете «молитва возносилась к Богу, и любовь одухотворяла каждое движение руки и слово языка, и радость сияла на лице, и любовь, и мир, и радость о Дусе Святе. Любовь текла в души и скорбных и падших, обновляя и воскрешая их…».
Обретя такого наставника, отца, Батюшку, как любовно называет его в письмах и мемуарах Дурылин, конечно, он старался ему соответствовать. У Батюшки учился он перегружать чужую ношу горя и беды на свои плечи. Помнил его слова: «Сердце пастыря должно расшириться настолько, чтобы оно могло вместить в себя всех, нуждающихся в нём». В крошечной холодной шестиметровой каморке о. Сергия Дурылина при храме стуки в дверь не замолкали до глубокой ночи, люди шли за советом, за духовной поддержкой. В Народной Духовной Академии, открытой осенью 1921 года, он читал курс аскетики для всех желающих. Раз в неделю, в очередь с другими священниками, после вечернего богослужения проводил беседы с прихожанами — рассказывал об оптинских старцах, об Оптиной пустыни. Батюшка на таких беседах читал жития святых, о. Сергий Мечёв строил свои беседы на трудах Святых Отцов Церкви. В Клённиках о. Алексий Мечёв организовал приют и школу для сирот и детей несостоятельных родителей. Дурылин очень успешно вёл занятия с детьми.
Священники у о. Алексия Мечёва служили по два-три раза в неделю. Прихожане отмечали, что у Батюшки молитва страстная и сильная, а у о. Сергия Дурылина — тихая и покорная.
Призывал о. Алексий и к простоте во всём, прежде всего в мыслях, в словах. И как всегда, не назиданием, а мягко, с юмором. «Бывало, заумствуешься при нём, — вспоминал Дурылин, — вознесёшься, пустишься в величайшую отвлечённость, а он скажет, смеясь: „А я не грамотный, не понимаю“, — и этим вернёт к <…> истинному, насущному».
Единственным человеком в Москве, с которым можно было говорить обо всём, зная, что он поймёт, Дурылин считал о. Алексия Мечёва. К нему шли учёные и простецы, художники и общественные деятели, священнослужители и дети, и он понимал всех, кто нёс ему своё горе, каждому давал утешение. Как свидетельствуют духовные дети о. Алексия Мечёва, каждый из них мог считать себя исключительно им любимым и ему нужным. Ради одной прихожанки мог назначить служить вторую обедню.
Дурылин как-то позвал на литургию к о. Алексию художника М. В. Нестерова, тогда ещё незнакомого с Батюшкой. Тот отстоял службу, пил чай с о. Алексием, а на вопрос Дурылина: «Ну что, как?» — ответил: «Да чего уж, чудесный, из-под рясы отовсюду мальчишки выскакивают, настоящий он, подлинный».
Благословляя о. Сергия Дурылина на литературную работу и возлагая надежды на его труды, Батюшка повторил ему: «Ум — это только рабочая сила у сердца».
Постепенно образовывался круг духовных детей о. Сергия Дурылина. Батюшка учил, что надо стремиться не к широте этого круга, а к глубине духовного воспитания, к воздействию на каждого любовью.
К отцу Сергию Дурылину на Маросейку в 1920 году пришёл за духовной помощью художник Роберт Рафаилович Фальк. Завязавшиеся отношения сохранились на всю жизнь. «Я его очень люблю, — записал Дурылин. — Много вместе пережито, и встреча наша была около страдания. Тут всегда крепко». В 1921-м Р. Фальк начал писать портрет Дурылина, но неудачно. Дурылин сказал ему: «Роберт Рафаилович, вы пишете не портрет, вы пишете nature morte с человека. Он посмотрел на меня и сказал: — Вы правы, это мучит меня».
В марте 1922 года священник Сергий Дурылин причащал Георгия Ивановича Чулкова — поэта, прозаика и, как его называют, «организатора литературной жизни». Они раньше были знакомы «шапошно». А тут «встреча у Чаши Христовой» положила начало близким, душевным отношениям.
В первый год своего служения отец Сергий Дурылин познакомился с Евгенией Александровной Нерсесовой и её семьёй. Эти люди стали ему близкими и родными, не раз он находил у них поддержку и помощь в трудные моменты своей жизни. Александр Нерсесович — юрист-международник, после 1917 года работал директором фундаментальной библиотеки МГУ. Евгения Александровна (урожденная Бари) окончила философский факультет Высших женских курсов; в 1912-м перешла из лютеранства в православие и была прихожанкой храма Николы в Клённиках. Она посещала лекции и беседы о. Сергия Дурылина, а своих дочерей — Екатерину (Рину), Магдалину (Марию) и Зину (Зику) приводила на его воскресные занятия с детьми. С ними приходили и дети их родственников Воскресенских. Вскоре Евгения Александровна организовала группу домашнего обучения для своих и нескольких приходящих детей, так как в школе почти ничему нельзя было научиться, да и антирелигиозные настроения в ней процветали. А семья была глубоко религиозная. Преподавать литературу пригласили о. Сергия Дурылина. Он, как и прежних своих учеников, покорил учениц умением развивать творческое отношение к изучаемому предмету и анализировать его на фоне исторического контекста. В этой группе занималась и внучка о. Алексея Мечёва Ирина. Евгения Александровна оставила в зелёном альбоме Дурылина такую запись: «…И с 1-го же дня, как мы узнали Вас (воскресенье: Жён Мироносиц, 1920 г), я стала горячо благодарить Бога: Вы были той помощью Божіей, о которой я молилась…»
От большой загруженности, плохого и скудного питания, недосыпания у о. Сергия Дурылина начались обмороки. Это заметила Ирина Комиссарова (1899–1976) — одна из сестёр общины, которую в 1919 году организовал при храме, по благословению патриарха Тихона, протоиерей Алексий Мечёв. Целью общины было помогать бедствующим и больным людям в приходе. В голодные годы поддерживали около тридцати семей. Сестра Ирина вместе с другими ходила по домам, обмывала и обстригала тифозных, по субботам разносила продуктовые пайки, приобретённые на средства церкви: пшено, чечевицу, муку, картофель — что удавалось достать. Никого не пугали ни тяжёлая работа, ни возможность заразиться. Достаточно было слова Батюшки: «Надо им помочь, и они поправятся», — и шли без страха и сомнения. Медицинскую помощь оказывали врачи и медсёстры из духовных детей Батюшки, в их числе два замечательных безотказных доктора, великолепные диагносты: Николай Николаевич Мамонов и Сергей Алексеевич Никитин. С обоими молодой священник Дурылин был дружен. К несчастью всех бедных пациентов, которых доктор Мамонов лечил бесплатно, он умер в 1920 году от тифа. С доктором Никитиным самые тёплые отношения сохранялись до конца жизни. Об этом свидетельствуют письма С. А. Никитина Дурылину и воспоминания Ирины Алексеевны.
Мечёвскую общину отец Павел Флоренский называл «дочерью Оптиной пустыни»: «Тут жизнь строилась на духовном опыте. О. Алексей учил своей жизнью, и всё вокруг него жило, каждый по-своему и по мере сил участвовал в росте духовной жизни всей Общины. Поэтому, хотя Община не располагала собственной больницей, однако многочисленные профессора, врачи, фельдшерицы и сёстры милосердия — духовные дети о. Алексея — обслуживали больных, обращавшихся к о. Алексею за помощью. Хотя не было своей школы, но ряд профессоров, писателей, педагогов, студентов, также духовных детей о. Алексея, приходили своими знаниями и своими связями на помощь тем, кому оказывалась она потребной. Хотя и не было при Общине своего организованного приюта, но нуждающихся или обращавшихся за помощью одевали, обували, кормили члены Маросейской Общины, проникая во все отрасли жизни, всюду своею работою помогали о. Алексею в деле „разгрузки“ страждущих. Тут не было никакой внешней организации, но это не мешало быть всем объединёнными единым духом».
Работала Ирина в Москвотопе. В их столовой часто оставалась ржаная каша (распаренная рожь), и Ирина приносила ведро, а то и два этой каши домой подкормить знакомую молодёжь. Стала подкармливать и о. Сергия Дурылина. С этого и началось их знакомство. По-человечески она жалела его: крайне беспомощный в бытовом отношении, он страдал и от голода, и от холода (мамин плед, служивший одеялом, и тот украли).
Она ходила на его беседы. Ей нравилось, как просто, понятно он говорит обо всём. Наделённая природным глубоким умом и любознательностью, она, проучившись лишь два с половиной года в сельской школе, жадно тянулась к знаниям и сразу поняла, какую помощь в этом ей может оказать о. Сергий Дурылин.
Поделилась с ним и своей заботой о младшей тринадцатилетней сестре Шуре, жившей в деревне с бабушкой и средней сестрой Полей. По просьбе Дурылина Шуру взяли в семью Нерсесовых, и она некоторое время воспитывалась наравне с их дочерьми. Шуре было 11 месяцев, когда умерла мама. Старшую — Ирину отец забрал в Москву, где работал истопником в богатом доме. С тринадцати лет она начала сама зарабатывать — служила поначалу девочкой на побегушках. Весёлая, задорная, никогда не унывающая, изобретательная на незлые шалости, затеи, она умела поднять настроение грустящим, вдохнуть бодрость и уверенность в своих силах в тех, кто упал духом. Природный ум и народная сметливость помогали ей быстро находить выход из сложных ситуаций. Любая работа у неё кипела в руках, спорилась. Все эти качества оценил в ней о. Сергий Дурылин и начал руководить её образованием. А её внимание и заботы были ему житейски необходимы.
Однажды состоялся разговор, навсегда определивший их отношения. Дурылин спросил: «Хочешь ли ты быть богатой?» Она ответила: «Нет, вон висит платьице на колышке, другое — на мне, и довольно». — «Почему?» — «Богатство не даёт свободы, вещи связывают человека. А я бы хотела остаться свободной». — «Зачем?» — «Чтобы в любой момент быть там, где я нужна людям. Хочу помогать другим, кому трудно живётся». Он благодарно сжал её руку: «Я так же думаю с детства». Задав себе вопрос: «Что меня роднило с Сергеем Николаевичем?» — Ирина Алексеевна отвечает: «Внутреннее желание быть свободной, думать свободно, ни с чем себя не связывать». В своих разрозненных по листочкам воспоминаниях Ирина Алексеевна записала и следующий разговор, объясняющий, что ещё оценил Сергей Николаевич в её отношении к нему. Он сказал: «Когда мама скончалась, точно часть, нет, не часть, а всё сердце вынули у меня, так мне было тяжело. Начала моя душа метаться и искать утешения в жизни. Вот я и протягиваю тебе руку теперь, как к матери». Ирина Алексеевна возразила: «Плохую вы мать избрали, я ведь ещё очень молоденькая, какая я буду мать вам». Он объяснил: «Душа у тебя материнская, а я её ищу».
Наступил 1922 год. Голод в Поволжье. Началось изъятие церковных ценностей. С весны 1921-го о. Сергия Дурылина перевели настоятелем в Боголюбскую часовню у Варварских ворот. Но в «свои» дни он продолжал служить в церкви Святителя Николая в Клённиках. Часовня в честь иконы Божией Матери Боголюбской была устроена в Варварской башне Китайгородской стены в 1880 году (ликвидирована в 1923 году, разрушена в 1928-м). Сослужил Дурылину о. Пётр Давыденко. Оба они и жили в одном из внутренних помещений часовни. В дневнике Дурылина марта-апреля 1922 года краткая апрельская запись: «Пон[едельник]. Произошло у нас „изъятие ценностей“. С 1 до 7 дня. 7 человек. Все без приключений. Все — русские, рабочие, атеисты. Мне: „Вы давно священник?“ — „2 года“. — „А раньше?“ — „Преподаватель“. — „Как же вы это [в] такое неудачное для вас время?“ — „В него-то и хотел“. — „Значит, наступление на нас?“ — Вас[илий]. Иванович]: „Нет, не на вас, наступление на діавола“».
Свидетельство самого Дурылина, подтверждённое его письмом Ирине Комиссаровой о том, что он никакие шаги не предпринимает без благословения Батюшки, опровергает бытующее мнение, что он перешёл в Боголюбскую часовню без благословения о. Алексия Мечёва. «…Пойми ты меня, дорогая дочь моя духовная: я горячо Батюшку люблю и уважаю его. <…> По его благословению я не пошёл в монахи и принял священство — значит, переменил всю свою жизнь. Все важные шаги моей жизни я не совершал без него. <…> Одного его слова мне достаточно, чтобы поступить, как он велит».
На Пасху 1922-го в последний раз служил о. Сергий Дурылин вместе с о. Алексием Мечёвым, о. Сергием Мечёвым, о. Лазарем и о. Петром.
Судьба уготовила Дурылину тяжёлые испытания на целых 11 лет. Начался период скитаний — арестов, ссылок, тягот житейских, физических и духовных.