Меч правосудия

Не переведено.

 

Клинок возмездия

Не переведено.

 

Пир ужаса

Не переведено.

 

Долг и честь

Не переведено.

 

Рожденная кровью

Проносящиеся разноцветные завитки расцвечивали небеса в потрясающие краски. Ярко-красный, глубокий синий и ядовито-зелёный перекручивались и смешивались друг с другом, создавая совершенно нереальные картины, которые невозможно было встретить где-либо в ином месте. Только Северные Пустоши могли похвастаться столь совершенной, убийственной красотой, какую даровала заснеженная тундра. В этом зрелище они достигали своей кульминации, создавая великолепнейшее полярное сияние, короновавшее вершину мира. Нигде более не было подобного волшебства.

Её глаза расширились, ребёнок смотрел в ярость небес, онемев от их невообразимого величия. Стоявший рядом с ней воин, облачённый в окровавленные меха, нагнулся, чтобы взять её на руки. Непринуждённо он поднял её и посадил на плечи, чтобы она могла видеть лучше. Ныне, повзрослев, она стала несколько большой для подобного обращения, но всё ещё оставалась стройной и лёгкой. Воин не выказывал ни малейших затруднений, удерживая её. Она немного поёрзала, чтобы устроиться поудобнее.

— Они говорят, что когда Отец-Топор доволен нашими усилиями, волны небес будут приливать и отливать тёмно-красным, омываемые кровью из тел наших врагов. Когда тот день настанет, Лилли Венн, наш народ возвысится надо всеми.

Её отец улыбнулся. Ему не надо было видеть её, чтобы представить широко раскрытые от удивления глаза на лице своей десятилетней дочери. Она была красивым ребёнком и, хотя он её очень любил, с каждым годом увеличивающее сходство с её покойной матерью вызывало у него новый прилив горькой ненависти к врагам, с которыми столкнулись Чёрные Волки. Война между двумя племенами свирепствовала уже двенадцать лунных циклов и старейшины Чёрных Волков предсказывали, что завтрашний день принесёт победу или смерть Мерроку и его народу.

Девочка намотала на палец прядь тёмных волос и продолжила смотреть в небеса. Слова от его дочери были наперечёт. Она всегда была замкнутым и задумчивым ребёнком, не по годам умной и проницательной. Смерть матери от рук их врагов год назад причинила ей боль, но с простым прагматизмом своих сородичей, она стойко перенесла её. Она говорила время от времени, и это неизменно было либо замечание, либо вопрос. Она была любознательна и пытлива, и это нравилось Мерроку. Он не мог не желать сыновей от союза с матерью Валькии, но эта девочка, их первое дитя, была его гордостью.

— Как это получается? — её вопрос, когда он был задан, был требовательным, словно она обвиняла своего отца в организации этого захватывающего волшебного зрелища исключительно ради её удовольствия.

— Никто из нас на самом деле не знает, Лилли Венн, — Лилли Венн, звал он её. Маленький Друг. — Однако не может быть никаких сомнений в том, что подобное чудо — дело рук самих богов.

— А где эти боги? — спросила она, рассеянно потянув его за всклокоченную бороду, наматывая её густые локоны на свои тонкие пальчики.

— Далеко на севере, так далеко, куда не заходил ни один из нас. А из тех, кто всё же рискнул, никто не возвратился, чтобы рассказать о том, что лежит за горами.

— Когда я вырасту, — сказала она с твёрдой уверенностью всех детей в мире, — я отправлюсь туда, — когда Мерок рассмеялся, она, нахмурившись, посмотрела на него. — Что здесь смешного?

— Я верю, Лилли Венн, — ответил Меррок, его смех прекратился, сменившись улыбкой. — Если кто-то и может совершить это путешествие, то это ты, — его слова смягчили маленькую девочку, и вспышка гнева покинула её взгляд. Она была похожа на свою мать, обликом, и это было правдой. Но её осанка, манеры и мироощущение были Меррока от начала и до конца.

Уже только за это он любил её.

Вместе они в течение нескольких долгих минут в молчании наблюдали за магическими ветрами и яростным изменением цветов. Наконец, девочка заговорила, и на этот раз это был не капризный тон ребёнка, но самоуверенный голос молодой девушки, которая знает, чего она хочет.

— Я хочу завтра сражаться вместе с моим народом, — сказала она, стукнув Меррока по плечу, как знак того, что она хотела бы спуститься. В племени для ребёнка её возраста не было ничего необычного в участии в битвах. Но Валькия, несмотря на её свирепость, была женщиной. В племени было принято не пускать любых женщин в битву до тех пор, пока они не родят, по крайней мере, одного живого ребёнка.

— Лилли Венн, ты же знаешь, что я не могу позволить тебе того, о чём ты просишь.

— Я не прошу тебя, папа. Я говорю тебе, что я желаю, — он безбожно баловал её, и, однако, постоянно чувствовал себя должником. Он ничего не мог с собой поделать. Она была очаровательной, когда хотела этого, и жестокосердной маленькой сучкой в остальное время. Но в этом вопросе он не мог отринуть сотни лет традиций.

— Я запрещаю.

— Я бросаю тебе вызов, — это была их старая игра, игра, в которой она могла выдержать гораздо дольше, чем он. Он будет запрещать ей что-либо, а она — насмехаться над ним, пока улыбка не появится на его лице, и он не уступит всем её, произносимым тонким пронзительным голоском, требованиям. Но это… это было немыслимо.

— Нет, — в голосе отца появилась твёрдость, которой Валькия никогда не слышала до сей поры, и это потрясло её настолько, что заставило замолчать. Она редко видела своего отца в роли атамана и поэтому привыкла к Мерроку-отцу. Мысль о том, что он не даст ей то, чего она хочет, заставила Валькию надуться. Меррок опустился на корточки, пока его глаза не оказались вровень с её.

— Ты — моё единственное дитя, — сказал он. — Если я позволю тебе завтра участвовать в битве, то привлеку твою смерть. Ты должна подрасти и принести мне внуков, прежде чем выйдешь на поле битвы, — он почувствовал лёгкую неловкость, обсуждая это с ней: её глаза, впившиеся в него, были словно маленькие изумруды, твёрдые и зелёные. — Твоя мать родила тебя, когда ей исполнилось четырнадцать. Тебе же ещё нет и одиннадцати. Не будь так нетерпелива в стремлении к смерти, Валькия, ибо она всё равно придёт. Когда наступает время, она приходит ко всем нам.

Он встал и заправил за ухо длинные тёмные волосы, пронизанные серебристо-белыми нитями. Посмотрев на северное сияние, он сказал: — Я не могу дать тебе то, что ты хочешь. Не в этот раз. Ты не можешь сражаться. Эти животные не отнимут тебя у меня. Ты слишком ценна для меня и нашего народа.

Она внимательно оглядела Меррока. Он был высок и широк в плечах, его мускулистое тело казалось ещё больше из-за мехов, которые он носил для защиты от лютых северных морозов. Он казался очень старым в её глазах, хотя ему, пожалуй, едва исполнилось двадцать пять. Если вы умудрялись выжить и увидеть тридцатое лето, то в племени Чёрных Волков вы считались древним старцем.

Его лицо, которое носило слишком много свидетельств жестоких боёв, чтобы назвать его красивым, тем не менее, было гордым и высокомерным. Была неоспоримая чистота в его внешности, что говорило о его хорошей породе. Правящая семья удерживала накидку вождя в течение семи поколений, мантия передавалась от отца к сыну. В браке Меррока с её матерью родились всего двое живых детей. Валькия и её сестра, Аня, которая умерла до истечения первого года её жизни. Трое сыновей родилось от брака Меррока и его жены, но ни один не явился в мир с дыханием в лёгких. Меррок пытался не замечать шёпоты, но прошло время, и он тоже начал верить им.

Он был проклят.

— Я вижу, — два слова Валькии были процежены сквозь сжатые губы, и он посмотрел вниз, на её яростное, упрямое личико. Он улыбнулся и взял её за подбородок.

— Я не могу позволить тебе взять оружие и сражаться в завтрашней битве, дочь моя, — сказал он. — Но этой ночью я буду говорить с Кругом. Они могут позволить тебе взять щит и вступить в ряды щитоносиц, — она вырвала подбородок из его руки, и казалось, снова собралась спорить, но Меррок вновь поймал её. — Послушай меня, Валькия. Меня не волнует, какой шум ты поднимешь. Ты либо поймёшь сама, что это должно быть именно так, либо я вобью это в тебя. Я не могу противиться традиции нашего народа из-за детских капризов.

— Я не ребёнок.

— Тогда перестань вести себя, как ребёнок, — она выглядела подавленной, и он слегка смягчился. — Я постараюсь сделать, что смогу, но ничего обещать не буду. Теперь пойдём. Круг уже скоро соберётся, а мы с тобой и так пробыли здесь слишком долго.

— Ты обещаешь, что поговоришь с ними? — неохотно, маленькая девочка смягчилась и обхватила маленькой рукой большую лапищу своего отца.

— Я когда-нибудь разочаровывал тебя, Лилли Венн?

У неё не нашлось, что ответить на это, только холодный, пронизывающий взгляд, слишком старый для её глаз, который заставил его почувствовать себя неуютно.

Круг был группой из семи племенных старейшин и лидеров. Как вождь племени Меррок сидел во главе, но часто чувствовал, что его слова не слышали. Он получил мантию в раннем возрасте, ему едва исполнилось шестнадцать, и они по-прежнему относились к нему, как к юнцу.

Они встретились во временном жилище Меррока: юрте, сделанной из животных шкур, выдубленных за долгие часы, проведённые на солнце. Они были натянуты на жёсткие опоры и обработаны животным жиром, который служил защитой от холода и влаги. Дым от огня в центре юрты уходил через небольшое отверстие в её верхушке. Останки оленя, добытого день или два назад, поворачивались на вертеле над костром и члены Круга частенько поднимались, чтобы отрезать кусок и звучно проглотить его.

Разговор по большей части был странно приподнятым, учитывая тот факт, что они знали — следующий день принесёт им либо победу, либо смерть. Ни один из Чёрных Волков не выказывал опасения за исход грядущей битвы. Если они не будут верить в победу — то они не выиграют. Всё просто.

— Они ударят с первыми лучами солнца.

Слова пришли от Аммона и все глаза повернулись в его сторону. Говорящий-с-войной племени был всего лишь на год или два моложе Меррока и ближайшим из тех, кого атаман мог назвать настоящим другом. Он вёл их через бесконечные, казалось, битвы против самых хищных врагов. Племя, которое противостояло им уже несколько месяцев, так и не удостоилось того, чтобы они назвали его по имени. Воины Чёрных Волков называли их «они» или «их». Дать им название, означало придать им нечто человеческое. А в них не было ничего подобного.

Чёрные Волки были известны среди всех северных племён, как одни из свирепейших воинов, и, воистину, это не было преувеличением. Упорные и бесстрашные, их молодые воины были известны тем, что продолжали сражаться, даже несмотря на отрубленные конечности или кишки, намотанные на руку, держащую щит. Но «они»… «они» были иного рода. «Они» любили брать пленных, что Чёрные Волки считали странным. Племя Меррока считало, что если кто-то был слишком слабым, чтобы быть свободным, то он был слишком слабым, чтобы жить. Пытки, возможно с последующим рабством ждут и Меррока и его людей, ибо «они» не оставляли врагам даже немного свободы.

Аммон поднялся и подошёл к кожаному лоскуту, закрывавшему вход в палатку, откинув его, он пронзительно свистнул в темноту, и тут же гибкая, стройная фигура выскользнула из тени и вошла в палатку Меррока.

— Мой вождь, — склонил голову перед Мерроком молодой человек. Радек, было его имя. Он был одним из самых хитрых и проницательных воинов племени, а его способности к охоте и разведке были столь впечатляющи, что в племени тишком шептались, будто он заключил некие договоры с Тёмными Богами, чтобы обрести такие умения. Скорый на ногу и смертоносный с луком, он быстро поднялся до положения искателя-путей. И он был, вспомнил Меррок, племянником Аммона.

— Какие новости по ту сторону лагеря, Радек? Что же выступит за нас в завтрашнем сражении?

— Земля с нами, но на этом, пожалуй, и всё. Их число равно нашему, если не больше, — следопыт принял чашу вина, разведённого и нагретого в котле, висевшем над огнём. Недостаточно, чтобы вызвать опьянение, вино, тем не менее, было принято с удовольствием. Он сделал большой глоток из кубка, смакуя вкус. Вино было подслащённым, и от него исходил терпкий аромат смеси из специй и ягод, которые в это время года были в изобилии и составляли основу пьянящего напитка северян.

Радек поставил деревянную чашу и посмотрел на Меррока. Лёгкая улыбка играла на его губах. Тень от лёгкого пушка на подбородке. Он был удивительно молод для того, кто поднялся столь высоко. Мысль мелькнула, но Меррок сразу же упрекнул себя и отогнал её прочь. Просто из-за того, что Радек был молод, не следовало судить о его умении.

— Есть, однако, две вещи, которые мы имеем, а они нет. Сегодня я смог подобраться к их лагерю как никогда близко.

— И..? — Меррок оставил свой вопрос повисшим в воздухе, а сам подался вперёд, чтобы отрезать ещё кусок мяса от оленьей туши. Когда он впился в него зубами, жир потёк по подбородку и смочил бороду.

— У нас больше щитов. Мы можем сформировать гораздо более длинную щитовую линию.

— Линия будет крепка, — кивнул он. — Это хорошее начало. Другая?

Слабая улыбка на лице Радека превратилась в озорную ухмылку.

— Трезвость, мой атаман. Они пьют не останавливаясь. Возможно, чтобы заглушить холод в своих костях. Они не привыкли находиться так далеко на севере. Придёт рассвет, и они пожалеют об этом, — это вызвало смех, сотрясший стены юрты, и Меррок кивнул, вытирая жир с лица.

— Отлично, — громыхнул он. — Ни один из наших воинов не будет пить сегодняшней ночью. Завтра, когда мы зальём землю их кровью… мы выпьем, — теперь к смеху добавился одобрительный рокот. Меррок посмотрел направо. — Говорящий-с-богами?

Человек, сидевший по правую руку от вождя получил имя Файдор при рождении, но здесь в совете, он носил имя говорящий-с-богами. Шаман и врач племени, он был очень уважаем за свои знания и провидческий дар. Подобно тому, как Аммон говорящий-с-войной сидел по левую руку от вождя, так говорящий-с-богами занял почётное место по правую.

— Я всё ещё читаю приметы, — ответил он. Говорящий-с-богами был самым старым человеком из ныне живущих в племени. Он видел не менее сорока лет, а некоторые даже шептались, что не менее шестидесяти. Рука, протянувшаяся за чашей горячего вина, была темна от загара и покрыта старческими пятнами. — Я закончу в ближайшее время, — его глаза, тёмные и бездонные на морщинистом лице, буравили Меррока почти как глаза Валькии несколько часов назад.

— У тебя есть вопрос к Кругу, — заметил говорящий-с-богами. Меррок запустил пальцы в бороду и раздражённо вздохнул. Файдор несомненно был исключительно одарён. Было ли то предчувствие или простое искусство чтения языка тела и смятения не имело значения.

— Да, — ответил атаман. — Это небольшое дело. Я просто ждал подходящего времени.

— Сейчас столь же подходящее время, как и любое другое, — говорящий-с-богами развёл руки ладонями вверх. — Спрашивай, атаман.

Меррок слегка поёрзал, распрямив и снова скрестив ноги. Круг удобно расположился на нескольких подушках, разбросанных по полу. Он взял свою чашу и отпил вина. Сделав это, он собрался с мыслями, тщательно подбирая слова, от которых, во многом, и будет зависеть успехом или неудачей окончится его начинание.

— Это не вопрос, — наконец, заговорил он. — Моя дочь хочет занять своё место в завтрашней битве, — сказал он, и такой вызов был в его голосе, что, на мгновение, он подумал, не был ли он с ними излишне агрессивным. — И я решил, что она может занять место своей матери в рядах щитоносиц.

— Ты спрашиваешь нас ради нашего одобрения?

— Нет, говорящий-с-войной, — перевёл Меррок взгляд на Аммона. — Я сообщаю вам.

— Это неподобающе. Она ещё молода. Слишком молода. Она до сих пор не принесла наследника. Если она падёт…

— Если она падёт, то я возьму в жёны другую женщину Чёрных Волков, — когда умерла мать Валькии, Меррок был столь убит горем, что заявил, что не будет повторно вступать в брак. Обещание, которое он дал здесь, было спонтанным, и он почти сразу же пожалел о сказанном, ибо начал разговор, которого избегал вот уже почти год.

— Ты знаешь мнение Круга. Мы говорили тебе, что считаем, что тебе в любом случае пришло время взять новую жену. Ты должен произвести наследника. Если ты умрёшь, не сделав этого, то это вызовет беспорядки в племени, — и эти слова не были преувеличением. Если его род атаманов прервётся, то начнётся борьба за мантию, которая, потенциально, может вдвое сократить численность племени. — Ты, конечно же, не хочешь оставить такое наследие своему народу? — Говорящий-с-богами был спокоен, его речь была нетороплива и размеренна. Меррок заметил искру в глазах старика и ощутил, как вызов его главенству над Черными Волками, словно пузырь, поднимается к поверхности.

— У меня уже есть наследник, — голос Меррока был столь же свирепый и гордый, как и Валькии, когда та заявила ему о своём желании участвовать в битве. — Когда придёт время, она займёт своё место во главе нашего племени.

— Претенденты на твоё место убьют её раньше, чем закончится день, когда она накинет твою мантию.

— Скорее она прикончит их первой, — Меррок был удивлён тем, насколько сильно он верил своим словам. Его темноволосой дочери едва исполнилось десять, и всё же она уже продемонстрировала великие упорство и храбрость.

Но она всё ещё была ребёнком и — что важнее — женщиной. За прошедшие годы у племени были женщины вожди, но каждая из них была убита спустя несколько дней, а то и часов после обретения власти. Равенство — это одно, и Чёрные Волки с удовольствием сражались бок о бок со своими женщинами, но подчиниться им — означало поставить под сомнение века веры и традиций.

Шансы были не в пользу Валькии. Уже не в первый раз с тех пор, как она прорвала себе путь в этот мир, Меррок почувствовал укол печали при мысли о невзгодах, через которые ей придётся пройти.

Неловкое молчание опустилось на юрту, в конце концов, нарушенное атаманом. Никто из присутствующих не выразил протест, и он воспринял это как знак.

— Тогда с этим решено. Завтра Валькия займёт своё место на поле битвы.

Волна согласия прошла по собранию. Единственный человек, чьи глаза встретились с глазами атамана, был Радек, молодой следопыт. Мерок не был уверен, было ли одобрение в его взгляде или нет, но, впрочем, он не стал задумываться об этом. Он не нуждался в одобрении юнцов. Он был вождём племени.

Предсказание говорящего-с-войной было точным, за исключением небольшой детали. Враг ударил до рассвета, а не с первыми лучами солнца. Они начали свою атаку ещё когда странная и угрожающая злая луна низко висела на небе, приняв её присутствие и отсутствие её бледного брата, как хорошее предзнаменование. Расплавленное золото окрасило горизонт, заставив потускнеть болезненный зелёный свет и разрезав серую мглу, которая проходила через бархатистую ночь. Покалывающий морозный воздух грозил сильным снегопадом.

Впрочем, ранняя атака не принесла им никакого преимущества. Воины Чёрных Волков были готовы к тому, что одна молодая девушка предчувствовала уже несколько часов.

Валькия плохо спала прошлой ночью. Она дремала урывками, ожидая возвращения от Круга своего отца, и когда он наклонил голову, чтобы войти в их юрту, она уже сидела, выпрямившись, и сверлила его взволнованным взглядом.

Узнав о том, что она сможет принять участие в битве, Валькия испытала острые ощущения, что пронизали всё её существо. Никогда ранее она не испытывала ничего подобного: всплеск адреналина, от которого взволновался желудок. Она никогда бы не признала, что подобное ощущение было сродни страху, потому что люди Чёрных Волков не знали страха, приняв это всего лишь за слабость, которую было необходимо вырвать с корнем.

К её правой руке был привязан огромный, обитый бронзой щит, который, упёртый в землю, был практически с неё высотой. Левая рука оставалась свободной, давая ей возможность нести щит двумя руками, когда это было необходимо. Несмотря на то, что она была ещё ребёнком, тем не менее Валькия была не настолько мала, чтобы затеряться в защитной линии. По обе стороны от неё заняли места женщины, которых она знала в лицо, но не по имени. Они просто посмотрели на маленькую девочку и показали, как правильно держать щит.

Она была одета в толстую, перетянутую в талии поясом, кожаную куртку, которая была ей велика на несколько размеров. Достаточно, чтобы её край опускался ниже колен, не оставляя неприкрытого участка тела между курткой и сапогами. Её спутанные чёрные локоны были зачёсаны назад, открывая лицо, вымазанное, как и у всех остальных воинов племени, животным жиром и бледно-синей краской. Воинская коса или даже хвостик, дали бы врагу возможность ухватиться за неё, и пусть жир немилосердно вонял даже в морозном воздухе утра, это всё же было куда лучше, чем лишиться головы, когда противник вцепится вам в волосы.

Валькия поморщилась от вони, но более никто из окружающих не выказывал неудобства, так что она старалась скрыть свой дискомфорт. Слегка сдвинувшись, она заработала укоризненный взгляд от женщин, стоявших рядом с ней.

— Стой ровно, — проворчала, но не слишком резко, та, что находилась справа от неё. — Не вертись. Если враг увидит слабость в щитовой линии, то воспользуется этим.

В другое время, Валькия несомненно огрызнулась бы, но в этот раз просто кивнула, понимая, что эти слова были советом, а не замечанием. Женщина коротко улыбнулась и, протянув руку, пожала плечо Валькии. Девушка подняла голову, сделавшись чуть смелее от проявления духа товарищества.

— Как тебя зовут? — высокая женщина, казавшаяся едва ли намного старше, чем сама Валькия, казалось, была удивлена вопросом.

— Ката, — ответила она, вновь устремив взгляд вперёд. Несмотря на то, что они уже некоторое время находились в полной готовности, до сих пор не было никаких признаков противника. — А ты Валькия, дочь вождя. Кажется, ты, наконец, готова для своего первого испытания битвой, — она вновь посмотрела вниз, и улыбка вернулась на её лицо. — Это и мой первый бой. Когда мы вернёмся победителями, то, возможно, сможем попотчевать друг друга рассказами о собственной храбрости.

— Я хотела бы этого.

— Так же, как и я, — ответила Ката. Она не стала подробно останавливаться на том, что так же хотела бы показать себя перед атаманом. Всё племя судачило о том, что ему была нужна новая женщина после смерти жены, а Ката была незамужней и уже расцвела.

Послышался топот и Радек, вместе с ещё несколькими следопытами, появился из небольшой рощи, которая была естественной границей между Чёрными Волками и вторгшимися на их земли врагами. Молодой следопыт был весьма растрёпан, но по-прежнему держался горделиво.

Он произнёс всего два слова.

— Они приближаются.

— Тогда мы примем бой! — крикнул говорящий-с-войной. — Мы не будем ждать, и пусть враги разобьются о нас!

Рёв согласия пришёл от застрельщиков и женщин-щитоносиц и Валькия добавила свой пронзительный голосок к общему хору, захваченная волнением. Вскоре она вкусит войну.

Вскоре ход истории изменится.

Первый контакт пришёл гораздо раньше, чем могла себе представить Валькия, и в течение нескольких секунд она гадала, сможет ли выжить, чтобы вновь увидеть своего отца. Передовая линия щитов, состоявшая из более опытных женщин и молодых воинов, нёсших как щиты, так и оружие, приняла на себя первый удар. Числом не менее сотни, враги племени были в основном вооружены топорами, которые так любили народы севера, и они не единожды врубились в щиты, разбрасывая во все стороны щепки.

Воздух наполнили крики и возгласы большего количества людей, чем маленькая девочка когда-либо за свою жизнь видела в одном месте. Это был яростное столкновение звука, цвета и запаха, и она едва могла вычленить что-то по отдельности. Её мир, казалось, сократился, пока в нём не осталась только она и те, кто стоял рядом.

Она испытала мгновение унизительного ужаса, когда смотрела вокруг на то, что быстро становилось полем боя. Она увидела людей, которых знала, врезавшихся в атакующих, их собственное оружие кружилось и кромсало. Её глаза искали отца, кроваво-красный символ Чёрных Волков на его безрукавке. Подобные символы были и у других воинов племени, но никто не носил красное, кроме дома вождя.

Меррок уже был в гуще битвы, вырвавшись из линии щитов вместе с другими и использовав сотрясающий удар при столкновении в свою пользу. Его меха были забрызганы кровью, так же, как и та малая открытая часть его лица за кожаным шлемом, скрывавшим большую часть головы. Двуручный боевой топор, которым он орудовал с впечатляющим хладнокровием, равномерно опускался и поднимался, обезглавливая и расчленяя всех, кто осмеливался подойти.

Так много крови. Она бежала, словно кровавая река, пропитывая землю под ногами, и она несколько раз едва не поскользнулась. Так много крови. Столько смертей. Повсюду стоял запах меди, когда кровь окрашивала снег, превращённый в грязь и слякоть топчущимися ногами на сотни футов вокруг. Этот запах щекотал ноздри ребёнка, и она ощутила, что старается не задержать дыхание, а наоборот — вдохнуть поглубже.

Что-то зажглось в глубине её души, когда она вдохнула этот запах. Это было нечто, рождённое внутри неё, рождённое непрекращающимся насилием и ужасом. Это было её право по рождению. Если бы только она могла взяться за оружие и шагнуть в один из разрывов в линии, которые появлялись, когда воины падали, убитые и раненные…

— Шаг!

Приказ пришёл откуда-то слева, и Валькия встряхнулась, вновь приходя в боевую готовность. Её хватка на щите слегка соскользнула, и она быстро нащупала рукоятку, крепко вцепившись в неё своими маленькими руками. Она ощутила, что движется вместе с остальной линией, и была вынуждена едва ли не бежать, чтобы не отстать от напарниц.

— Шаг!

Раздался новый приказ, и Валькия двинулась вперёд. Она посмотрела на Кату, и увидела мрачную решимость на лице своей новой подруги. Не осознавая этого, она автоматически повторила это выражение. Линия щитов двинулась вперёд, поближе к схватке, и Валькия вновь ощутила странную смесь из острого возбуждения и страха. Ещё несколько шагов и линия окажется достаточно близко, чтобы воины могли отступить за неё и укрыться.

Внимание Валькии привлёк мелькнувший символ её отца, и она вновь повернула голову. Если она достаточно сильно постарается, то сможет разобрать обрывистые слова. Используя собственный ум и знания, она, как могла, заполнила пробелы. Он переругивался с зовущим-на-войну. Они оба ревели во всю силу своих лёгких, чтобы перекричать какофонию битвы. Аммон, как и её отец, был с ног до головы покрыт кровью, и выражение на его лице было достаточно мрачным.

— …едва смогли серьёзно проредить их ряды, мой вождь.

— Мы должны держаться… В конце концов, они падут. У них нет дисциплины, — Меррок махнул вокруг, указывая и отдавая приказы, которые Валькия не смогла разобрать. Шум оглушал, теснота вызывала клаустрофобию. Дневной свет лишь подтверждал это: тусклый, тяжёлый свет, задушенный тяжёлыми, снежными облаками и который позже ещё больше затемнит дым погребальных костров. Сегодняшним днём не будет яркого солнца.

Резко стихнувший шум позволил Валькии уловить окончание фразы отца.

— Их лидер находится в центре наступающих. Он окружён сильнейшими из его воинов. Если мы перемелем их силы на флангах, то сможем пробиться к нему. И я хочу, чтобы он был взят живым.

— Как прикажет мой вождь, — склонил голову Аммон.

Валькия не понимала стратегию, но предложение отца показалось ей удивительно проницательным. Враги определённо всеми силами рвались вперёд: даже те, кто всё ещё был в задних рядах — по крайней мере, исходя из того, что она могла видеть со своим невысоким ростом — были полны решимости прорваться сквозь прочную линию Чёрных Волков.

— Радек! — зовуший-на-войну отвернулся от вождя и поискал глазами главного следопыта. Он приказал молодому парню передать приказ воинам на флангах и тот, резко кивнув головой, мгновенно умчался прочь.

Валькия посмотрела ему вслед и, повернув голову, встретилась взглядом со своим отцом. Он ответил ей натянутой улыбкой, и она мгновенно почувствовала, что они выиграют эту битву. Не существовало ничего, что могло бы помешать такому великому человеку, как её отец, справиться с отребьем, подобным этим захватчикам.

В том, что это так и было, она удостоверилась спустя час или около того. Как только свалка начала распадаться, ибо противник был вынужден распылить свои силы, чтобы ответить на новые угрозы с флангов, уже и так довольно сильно прореженная боевая линия племени-противника Чёрных Волков полностью рассыпалась. После этого, воинам Чёрных Волков не составило особенного труда начать вырезать их толпами. Линии щитоносцев, частью которой была Валькия, приказали рассыпаться и принять по мере сил участие в резне.

Некоторые обратились в бегство, но были прирезаны, даже не успев добежать до перелеска, через который они пришли на битву, однако большинство были убиты и оставлены лежать там, где клинки Чёрных Волков забрали их жизни. Никто не говорил Валькии, что она не должна принимать участие в этой бойне, так что дочь вождя подхватила кинжал одного из павших и бросилась в то, во что превратилась схватка. Её клинок прирезал нескольких врагов и последним, что они увидели в своей жизни, был черноволосый дьявольский ребёнок, стремительно удаляющийся от них. По её следам шла смерть. Смерть неминуемая, приносимая быстро и без малейшей пощады, как истинным воином Чёрных Волков. Деяния Валькии не остались незамеченными. На крайнем правом фланге отец наблюдал за своей дочерью и ощутил великую гордость за её действия. Он проворно рванул за ней и вскоре они уже сражались бок о бок. Он стремительно перемещался от врага к врагу, и широкая улыбка его топора отсекала головы и конечности со смертоносной точностью.

Постепенно, почти незаметно, шум стал стихать, когда сотни сократились до горстки. Некоторые из них сдались, и впоследствии будет принято решение, смогут ли они быть использованы в качестве вспомогательных воинов. Племя не держало рабов, но если пленник вступал в их ряды и мог принести пользу, то его принимали без малейших угрызений совести. Выжившие женщины врагов станут матерями новых Чёрных Волков. Валькия знала об этом и, хоть ещё и была отчасти в неведении обо всех тяготах племенного существования, частенько задумывалась, не была ли смерть предпочтительнее подобной судьбы. Чёрные Волки отправятся в лагерь поверженного врага и заберут себе всех женщин детородного возраста и детей. Таким образом, племя расширялось.

— Всё кончено, Валькия, — перед ней стоял отец и протягивал руку, чтобы забрать у неё нож. — Осталось сделать только одну вещь. Пойдём со мной.

С явной неохотой девочка передала кинжал и взяла за руку большого воина. Он повёл её через павших, мимо мёртвых и умирающих.

К Валькии медленно приходило осознание настоящего. Среди трупов врагов лежали тела и людей её народа. Она с тревогой огляделась в поисках Каты, но ту нигде не было видно. Валькия неожиданно осознала, что надеется, что её новая подруга осталась жива.

Меррок привёл Валькию к группе людей, которые образовали нечто вроде круга вокруг одного человека. Столь же крупный, как и Меррок, с телом, бугрившимся от крепких мышц, этот человек был лидером врагов. Валькия знала это даже раньше, чем Меррок рассказал ей. Лёжа на боку, в искромсанных доспехах, весь покрытый кровью, он смотрел, как они подходят. На его груди было клеймо в виде грубо стилизованного черепа. То был странный символ, и он, казалось, корчился и изменялся, даже когда она смотрела на него. Валькия отвела взгляд, ощутив, что её глаза начинали болеть, если она слишком долго пыталась смотреть на символ. Глубокая рана в бедре перекачивала густую артериальную кровь в землю под человеком. Было более чем очевидно, что он не надеялся выжить.

Несколько тяжёлых слогов, обращённых к Мерроку, со скрежетом сорвались с его губ, но Валькия не смогла понять его. Слова, которые он произнёс, принадлежали языку, который она никогда не слышала, и Валькия перевела взгляд с умирающего на своего отца. Меррок держался ещё более горделиво, чем обычно, и даже не шелохнулся, когда пленник отодрал от земли голову и выхаркнул кровавую мокроту в сторону атамана.

— Варвар худшего из их рода, моя дочь, — сказал Меррок и повернулся к Аммону, протягивая руку. Говорящий-с-войной вложил ему в руку покрытое искусной резьбой копьё, которое Меррок задумчиво направил на лежащего на земле воина. — Нет, — сказал он в конце концов. — Нет. Это убийство принадлежит тебе, Валькия. Это твой удар по ноге свалил его на землю, поэтому честь прикончить его, тоже принадлежит тебе.

Без лишних слов он протянул ей копьё. Оно было больше, чем она, и держать его было неловко. Она ощутила, как тяжесть ожиданий легла на её плечи, и осознала, не зная как, что её действия в ближайшие несколько минут каким-то образом определят само её будущее.

Враг, лежавший у её ног, медленно перевёл взгляд с Меррока на ребёнка и ненависть и боль в его глазах постепенно сменились насмешкой. Для Валькии это стало всем, что было нужно. Как смеет это существо относиться к ней без подобающего дочери вождя Чёрных Волков уважения? Как он смел смотреть на неё так, словно она была ничем для него?

Как он смел?

Когда копьё вошло в его грудь и пронзило сердце, Валькия посмаковала это ощущение. Кровавый поток хлынул из его глотки, словно снаряд, и окатил маленькую девочку с головой. Но она даже не шелохнулась. Вместо этого она всем своим весом надавила на копьё, погружая его всё глубже в тело врага. Злобно повернув древко, она расширила рану, и ослабила давление лишь тогда, когда почувствовала, как наконечник вышел из тела и воткнулся в мягкую землю.

Воин несколько раз судорожно дёрнулся и, захлебнувшись последним кровавым глотком, умер. Его остекленевшие глаза уставились в пространство. Валькия вернула ему его жест и плюнула на его труп.

Со своего места Меррок смотрел за ней с едва сдерживаемой гордостью. Неважно, что она не была сыном. Его дочь была намного больше, что доказала своей храбростью здесь на поле боя. Она была воином в душе, и она достигнет величия. Он был уверен в этом.

 

Валькия Кровавая

Не переведено.

 

Кровавое благословение

Приготовься к суду именем Его, ибо пришло время подведения счетов. Приготовься получить награду от имени Бога Крови, воин. Он считает тебя достойным этой высшей награды. Не все Его последователи получают эту награду лично. Посмотри на меня. Я — предвестник смерти. Я — герольд и супруга Того Кто Жаждет. Я Валькия, известная как Кровавая, и мой лик — последнее, что ты увидишь в своей жизни.

Ты дрожишь.

Ты реагируешь.

Теперь ты узнаёшь меня? Это хорошо. Это правильно и справедливо, что воин, заявляющий о своей преданности моим господам и учителям, съёживается в присутствии тех, кто стоит выше его. Не бойся меня, любимый. Ты знал, что этот день настанет. Ты ожидал и надеялся увидеть меня всю свою жизнь.

Возможно, это фанатичная преданность заставляет тебя дрожать, как осиновый лист на ветру.

Не время для смерти. Это не твоё время, воин. Пока ещё нет. Существует кое-что ещё, что нужно сделать. Послушай меня, ученик, и сделай свой выбор. Нет, не умирай. Я ещё не дала тебе разрешения.

Посмотри на меня. Что ты видишь? Женщину-демона, заключённую в алую броню? Или, быть может, ты видишь свою королеву? Видишь ли ты то, что равно тебе или то, что выше тебя? Так много вопросов, когда всё, что тебе нужно сделать — умереть. Ты снова дрожишь.

Возможно, это дождь приносит боль и холод в твои смертные кости.

Возможно, ты дрожишь от страха. А может быть от экстаза. Что из перечисленного является причиной, мой возлюбленный ученик? Нет… Нет, не отвечай. В этом нет необходимости.

Я не глупа. Я знаю, что, хотя твоя дрожь может быть вызвана любой из этих причин, ты дрожишь просто от смертельной раны, что крадёт у тебя последние мгновения. Зияющая рана в твоём брюхе, через которую капля за каплей вытекает жизнь, приближая тебя безжалостно к неизбежному концу. Я знаю — это правда, возлюбленный. Это написано на твоём угасающем лице, это написано кровью, омывшей твоё оружие. Ты забрал бесчисленное количество жизней. Сегодня. На этом поле боя. Ты пробивал путь сквозь врагов без страха и колебания, но теперь ты не можешь больше сражаться.

Плохое время, чтобы прийти в себя. Что такое воин без войны? Что такое боец без боя? Ты умираешь, смертный. Ты человек. Ни больше, ни меньше.

Но стоит прошептать одно лишь слово, и ты станешь большим.

Ты кричал имя своего господина, посвящая Ему каждый удар своего оружия, и Он получил обильную десятину крови, что пожал ты из тел своих врагов. Ты алкал славы и тем привлёк Его внимание. Ты был хорош, и Он решил дать тебе выбор.

Дождь становится всё сильнее. Он вымывает кровь и липкую грязь из твоих ран, очищая тело. Но твоя душа никогда не сможет очиститься от пятен и мусора, что упорно вцепились в твою сущность.

Это хорошо.

Я чувствую запах крови, что истекает из тебя. Я вижу, как жизненная сила утекает сквозь пальцы. Каждое вымученное биение твоего сердца вызывает очередной алый прилив, что мчится к поверхности, стремясь покинуть оковы плоти. Мало есть вещей более достойных, нежели кровь, пролитая во имя своего Бога…но кровь праведных — высшая из них. Если бы я могла описать запах этой чистоты. Её вкус.

Так чего же ты хочешь? Я предлагаю тебе наивысшую честь, что может дать мой Повелитель. Не этого ли жаждет твое сердце?

Смерть или слава.

Выбор за тобой. Хотя это может казаться очевидным, всё же рассмотрим, что это такое. Я дам тебе шанс понять, чего ты действительно хочешь. Твой мир в крови, твой мир разбит. Но что ты видишь сквозь смертельную пелену, застилающую глаза? Это путь к бесконечной темноте или же к новой, обновлённой жизни?

Жизнь привела меня к смерти, и в этой смерти я нашла жизнь. Восхитительная самонадеянность. Но, как только я сбросила оковы своей смертной плоти, как только Кхорн даровал мне новую жизнь за пределами её, я прозрела. Возможно всё, что угодно твоей душе. Если ты выберешь славу, то Кхорн поднимет тебя до таких высот, о которых ты не мог и мечтать. Ты будешь биться в Вечной Битве во имя Его, тебе будет дарована вечная жажда крови. Ты принесёшь множество черепов для Трона из Черепов. Вечное движение, вечное стремление, вечная жажда. В этих войнах ты падёшь бесчисленное количество раз, изгнанный в царство вечности нечистой магией и клинками смертных, но будешь подниматься снова и снова.

Не правда ли — мечта воина? Жажда битвы, потребность в кровопролитии и стремление устлать свой путь телами павших врагов в самом конце? Или же мечта воина — это то, как он найдёт конец свой в надлежащее время? Не обязательно обманываться своими племенными традициями, что наследие воина начинается с легенды о его смерти… Подумай об этом.

Кто из детей бога Крови захочет прекращения битвы?

Теперь ты видишь это, мой угасающий друг. Смерть для многих — высшая честь. Выберешь смерть… Боль закончится и начнётся легенда. Выберешь славу — и боль станет не важна…хотя и останется.

В любом случае, что бы ты ни выбрал — знай: тебе оказана великая честь. Выберешь смерть, и я лично возьму твой череп для трона из черепов. Случайно упасть в общую кучу у его подножия — это не для тебя. Для тебя уготовано большее — стать частью самого трона.

Выбирай, воин. Твоя жизнь измеряется секундами. Прошепчи слово, прежде чем упадут последние песчинки в твоих часах. Прошепчи слово, или же станешь очередным безжизненным трупом на устланном мертвецами поле, незначительный и забытый. Смерть приблизит тебя к богу Крови столь близко, как ты не смел и мечтать. Слава даст тебе шанс биться бок о бок со мной, в рядах моих армий.

Каким будет твой ответ?

 

Жнец

Всё было покрыто красным.

Превратившаяся в красно-грязное месиво земля стала густой и липкой от всей той крови, что напоила её за долгую ночь после битвы. Трупы, что усеивали всё вокруг, окрашивались в алый мягким светом утреннего солнца, поднимавшегося над деревьями. Это было безобразное место, место смерти и разрушения, яма, наполненная кровью и потрохами, что никогда не должна была существовать. Вонь экскрементов и медный запах свернувшейся крови заполняли каждый вздох.

И всё же…

Несмотря на то, что место, бывшее некогда прекрасным лугом, теперь стало местом последнего отдохновения бесчисленных сотен, пропитанным жизнью, вытекшей из их тел, день обещал стать прекрасным. В воздухе уже ощутимо пахло весной. Мир занялся своими делами как обычно, не обращая ни малейшего внимания на произошедшее. Через несколько часов солнце взойдёт над написанной резнёй картиной, внося свой вклад в разложение уже начавших гнить тел. Так что, несмотря на кошмар внизу на земле, мир продолжил свой неспешный путь от весны к лету, не обращая никакого внимания или хоть как-то озаботившись прошедшим кровопролитием.

Битва бушевала более трёх дней, пока накануне две противоборствующие армии, наконец, не сошлись в последней схватке. Войска Империи удерживали позиции пред лицом вторгшихся сил Хаоса с беспримерной отвагой. Бесстрашными — такими они были. Бесстрашны, смелы и беспощадны. Но всё это, всё было напрасно. Благородные жертвы оказались бессмысленны.

Стая стервятников кружила над полем битвы, оглашая воздух пронзительными криками восторга от столь обильного пиршества, что раскинулось на земле под ними, словно на скатерти. Мародёры или солдаты, птицам было всё равно, они никому не отдавали предпочтения. Еда была едой, мясо оставалось мясом, и для них, по крайней мере, пожива обещала быть богатой. Стая объявилась ещё за день до конца, привлечённая звуками войны, и, рассевшись на верхушках деревьев, терпеливо ждала. Некоторые из них, соблазнённые отсутствием движения, уже опустились на пиршественный стол и начали долгое, жадное, доводящее до потери чувствительности пожирание падали.

Кавалерия пала первой. Чем больше разбивалось поле под ногами сражающихся, тем труднее было лошадям сохранять равновесие. Многие поскользнулись и упали, сбросив седоков. Поднять перепуганную лошадь на ноги, когда вокруг гремела стрельба орудий, а мародёры Хаоса пытались снести твою голову с плеч, было нелёгкой задачей, так что многие лошади умерли просто от страха. Их всадники ненадолго их пережили.

Отряд капитана Кале фон Кесселя пал последним, а сам фон Кессель стал последним, кто признал поражение. И он всё ещё был жив — пусть и едва-едва. Мысли всё ещё крутились в голове, пока он ждал смерть, что опустит занавес его жизни. Как он выжил? Почему он всё ещё жил, когда все его люди были мертвы?

Фон Кессель лежал на спине, глядя в голубое небо. Кажется, оно почти дразнило его своим спокойствием. Если бы не отвратительная вонь смерти, что была повсюду, и тот факт, что его правая нога уже давно отделилась от остального тела, могло показаться, что он просто витает в облаках.

Неимоверным усилием фон Кессель поднял голову и посмотрел на кусок мяса, который некогда был его ногой. Ошмётки кожи и обрывки бесполезных сухожилий свисали с конца его бедра, и он ничего не чувствовал, когда смотрел на него, — как физически, так и духовно. Лишь оцепенение. Он знал — он умрёт от потери крови, умрёт очень скоро, это было несомненно. Это знание не вызывало печаль, лишь спокойную уверенность.

Шумы начали просачиваться сквозь наполнявший голову звук его собственной боли, от которой, казалось, ещё чуть-чуть, и она взорвётся. Карканье круживших над полем ворон. Тихий шелест ветвей. Скрежет в груди его собственного дыхания… и, время от времени, стон или слабый крик другого умирающего.

Ожидание близкого рассвета продолжало терзать умирающего капитана, розовые лучи, прорезавшиеся сквозь бледно-голубые небеса, были действительно прекрасны. «Какая жалость, — подумал капитан фон Кессель. — Какая потеря, что я никогда ранее, по-настоящему, не ценил потрясающую красоту мира». Он слегка повернул голову, так, что его взгляд упал на тело варвара, лежавшее рядом с ним, тело человека, чей топор забрал его ногу. Фон Кессель же — забрал его жизнь. Его меч всё ещё торчал из живота мертвеца.

Возможно, в конце концов, мир и не был так уж прекрасен.

Фон Кессель вышел за грань боли. Теперь он был невосприимчив к ней. Ослабевший, едва в состоянии шевелиться, он всё же потащил себя к скоплению мертвецов, облачённых в имперскую форму. Смерть неизбежна, но некая странная, даже несколько детская часть его желала умереть в окружении своих, а не спиной к спине с врагом.

Движение на краю зрения привлекло его внимание, и он с трудом, но всё-таки вновь сумел повернуть голову, чтобы бросить взгляд в ту сторону. Возможно, надежда ещё не потеряна, подумал он, дикая надежда и одновременно неверие захлестнули его. Может быть, кто-то пришёл, чтобы найти выживших. Может, он всё же выживет, всё же сможет ещё хотя бы раз увидеть свою возлюбленную жену…

Но искра надежды погасла в мгновение ока. То был один из врагов, тоже едва живой, как и фон Кессель. Словно зеркальное отражение борьбы самого фон Кесселя, пытавшегося присоединиться к своим товарищам, молодой варвар — мальчик, на самом деле — пытался добраться до своих соплеменников.

Может быть, шепнул безумный голос внутри фон Кесселя, он такой же, как и ты. Может быть, он также боится умереть среди чужаков.

Фон Кессель, резкий, тяжёлый человек, только-только разменявший четвёртый десяток, внезапно ощутил вспышку сопереживания молодому варвару. Грядущая смерть наградила его ясностью мысли и понимания человеческого существования, коими он никогда не обладал в жизни.

Голубое безоблачное небо над ним, светлеющее в преддверии рассвета, неожиданно потемнело, и капитан с трудом перевернулся на спину, чтобы посмотреть вверх. То, что он увидел там, заставило его кровь, до самого костного мозга, заледенеть от ужаса, и он вдруг ощутил необоримое желание вскочить на ноги и бежать прочь. То, что на крыльях спускалось с небес, то, на что пал его взгляд, было так страшно, что фон Кессель закричал от ужаса.

Очертания того, что спускалось с небес, были преувеличенно женственны, очертания груди и бёдер были настолько очевидны, что не оставляли никаких иллюзий насчёт пола твари. Но любое сходство с живыми женщинами на этом и заканчивалось. В ярком солнечном свете было трудно разглядеть какие-то детали, но в своём всё более и более лихорадочном состоянии, фон Кессель ощутил намёк жестокой, холодной красоты. Глаза, горевшие неестественным внутренним огнём, скользили по полю битвы с ненасытным вожделением.

Демон. Фон Кессель рефлекторно потянулся за мечом, но потом вспомнил, что тот остался в кишках безумного топорщика северян, отрубившего ему ногу. Бесцельное отползание увело его далеко от надёжной рукояти меча. Не отрывая взгляда от демоницы, он смотрел, как копыта её ног коснулись земли, когда она изящно опустилась на поле битвы. Она была так близко, что он мог почувствовать исходящий от неё аромат. Он был неожиданно приятным: мускусная смесь распада, вызвавшая в его разуме воспоминания о розах в беседке в их последние дни. Закручивавшиеся рога росли из её головы, и, пока он во все глаза смотрел на неё, она провернула голову и их взгляды встретились.

Шокирующее одобрение встряхнуло его умирающее тело, когда он вгляделся в бездонные глубины её глаз. Одобрение, отвращение и странное, практически неодолимое влечение. Она была демоном, да. Но она была прекрасна. Захватывающе прекрасна.

Оборванное дыхание перехватило его горло, и губы демоницы искривила медленная улыбка. Она сделала три крадущихся кошачьих шага в его сторону, а затем остановилась, услышав слабый голос, пришедший с другой стороны поля.

— Моя королева!

Мелькнул кончик змееподобного языка, когда демоница облизнула нижнюю губу. Улыбка по-прежнему была на её лице, когда она обернулась к тому, из чьих уст исходило это слабое восклицание. Мальчик, северянин, приподнялся на локтях и протянул к ней руку.

— Моя королева!

Слабый крик раздался вновь и Валькия отвернулась от капитана, и тот не знал, благодарность или разочарование должно испытывать за это. Он знал, кто она. Он знал это в тот момент, когда увидел, как она спускается с небес. Так или иначе, он всегда знал. Существовали легенды, истории о падшей северной королеве, что была возрождена и перекована в форму, что была наиболее приятна взору бога крови и смерти. Супруга, достойная божества, известного северянам под именем Кхарнет.

Валькия Кровавая.

Она неспешно шла по полю, усеянному телами павших, приближаясь к мальчику-северянину. И именно в этот миг фон Кессел неожиданно осознал, что все звуки стихли. Ни карканья воронья, ни пенья птиц, ни шелеста ветвей. Только время от времени стон умирающего, и отчетливый, кристально-чистый голос Валькии, когда она заговорила с мальчишкой.

— Кто ты, осмелившийся произнести моё имя в этом месте? — высокий тон голоса поразил фон Кесселя. Он ожидал рыка, но отнюдь не того музыкального и мелодичного, даже несколько чарующего, голоса, что услышал. Больше он не мог доверять своим чувствам. Видя за прожитые годы достаточно мёртвых и умирающих, он осознавал, что, скорее всего, уже бредит от потери крови. Даже карканье ворон могло показаться ему мелодичным. Напрягшись, капитан попытался расслышать ответ парнишки, но тот был слишком далеко. Но он жаждал знать, что происходило между ними. То было какое-то просто болезненное желание.

Медленным, вызывающим муку усилием он сдвинул себя с места и, опираясь на локти, пополз к ним. Обрубок ноги оставлял в грязи за ним кровавый след.

— Почему ты считаешь, что заслужил благословение моего господина? — королева-воин вновь расправила крылья и отвернулась, с величайшим безразличием соскабливая накипь с одного из них своим когтистым пальцем в демонстрации скуки. Вид её слегка напоминал птицу, чистящую пёрышки.

Ближе. Ещё ближе.

Фон Кессель, преодолевая чудовищную боль, подтащил себя ещё немного, пока не смог, наконец, услышать ответ молодого северянина. Голос мальчика был голосом человека на грани смерти, фон Кессель видел и слышал достаточно, чтобы понимать это. Столь близко, он уже мог разглядеть вспоротый живот юнца, и, несмотря на то, что варвар был его врагом, фон Кессель не мог не восхититься упорством воина, который столь долго и упорно цеплялся за жизнь с таким ранением.

— Я сражался во имя Его, — прохрипел мальчик, его голос напрягся. Слабое бульканье в его словах говорило о том, что в лёгких уже была кровь. Его акцент был чудовищным, но юноша говорил на языке Империи, что поразило фон Кесселя даже больше, чем то, что юнец до сих пор был жив. — Каждый раз, когда мой клинок наносил удар, этот удар я посвящал ему.

— Есть и другие здесь, кто делал то же… и многое другое, — Валькия приподняла одну из своих, оканчивающихся копытами ног и толкнула труп, что лежал рядом. Тело перевернулось, ужасающее нечто с черепом, расколотым пополам. Он был едва узнаваем, но носил броню Империи. Фон Кессель резко выдохнул, и глаза демоницы уставились на него сверху вниз. На её прекрасном лице вновь появилась улыбка, но мгновение спустя она снова обратила всё своё внимание на слабо кашлянувшего юношу.

— Мой господин ищет победителей, мальчик, — в конце концов произнесла она. Затем отошла немного в сторону и перевернула ещё несколько трупов павших воинов. Имперцы и варвары, все они умерли там же, где и пали, и земля была мутным ковром из наваленных вразнобой доспехов и мехов. «Странно, — подумал фон Кессель, — что смерть приносит подобное единение». — Победителей, что могут сражаться во имя Его. Ты же годен лишь для собственных похорон.

— Я всегда служил…

— Всегда? Ты — младенец, — она вновь обратила взгляд к мальчику. — Всего лишь ребёнок. Простой саженец, подобный тебе, не мог и надеяться привлечь внимание моего господина.

— Даруйте мне своё благословение, и я буду сражаться за гранью смерти, — мальчик зашёлся в приступе кашля и выплюнул на землю кровавый комок, который, как подумалось фон Кесселю, мог быть ошмётками его желудка.

— Ты не знаешь ничего о том, что предлагаешь мне, щенок, — ответила Валькия. Она приставила наконечник копья к груди умирающего варвара и, надавив, с напускным безразличием наблюдала, как его грудь слегка прогнулась под нажимом.

— Я знаю. Я понимаю, чего это будет стоить, моя королева. И я живу, лишь чтобы служить, — он приподнял голову в демонстрации высшего неповиновения неизбежной смерти.

Демоническая принцесса склонила голову набок, словно бы в раздумьях, а затем взмахнула крыльями за спиной. С неотразимой грацией она перенеслась через трупы, пока вновь не оказалась рядом с молодым северянином, после чего присела рядом с ним.

— Тогда покажи мне, что ты можешь, — сказала она. Протянув руку, Валькия когтистым пальцем проколола нежную кожу на виске мальчика. Он слабо вскрикнул и некоторое время боролся. Демоническая принцесса закрыла глаза и с волчьим аппетитом вдохнула славный запах ужаса. Фон Кессель ничего не мог сделать, кроме как смотреть, так что он смотрел, не отводя глаз, как Валькия, присев перед мальчиком, погрузила когти в его мозг. На её лице появилось лёгкое блаженство, когда она каким-то образом извлекла то, что искала.

Мальчик содрогнулся в последний раз, и его тело замерло. Вытащив палец из его мозга, Валькия сжала руку в кулак. Упав лицом в грязь, мальчик замер, его сердце, наконец, обрело покой. Он молил её о благословении, и демоническая сука даровала ему смерть.

— А ты, воин Империи? Достоен ли ты места в армии моего господина?

Тот факт, что она разговаривала с ним, не доходил до фон Кесселя до того мига, когда её рука устремилась к нему. Он ощутил краткую и пронзительную муку, затем прилив наслаждения, и, наконец, полную покорность.

И тут он вспомнил.

Кале фон Кессель видел свой первый бой (ему было семнадцать лет и не было второго такого же). Он сражался во множестве мест, бился против солнца, при дожде, в снегопад. Сражался со множеством врагов: зверолюды, варвары, зеленокожие орки и гоблины. У каждого были свои сильные и слабые стороны, но именно варваров-людей с севера он всегда считал наиболее сложным противником. Сражаться с орками и иными тварями, не рождёнными женщиной, в конце концов, было то же самое, что сражаться со зверьми. Противостояние же своим собратьям, противостояние стратегиям, которые могли даже дать фору его собственным… то был вызов.

Кровь брызнула на нагрудник, когда он крепко обхватил рукоять меча. Заблокировал им удар противника, и одновременно ударил каплевидным щитом на другой руке. Тяжёлая сталь стала вторым оружием, столь же смертоносным, сколь и остро наточенный клинок, и многие и многие варвары пали под его ударами, сокрушающими черепа и ломающими челюсти.

Битва началась с рассветом и бушевала уже пару часов. Обе стороны были равны по числу воинов, но войска Империи были намного более дисциплинированны. В течение всех этих двух часов они крепко держали линию, встречая непрекращающийся шквал варварских застрельщиков. Сам фон Кессель был частью линии фронта — центральным звеном стены щитов.

Лезвия мелькнули в солнечном свете, когда враги пустили их в ход: от ухоженных и острых как бритва мечей собственного отряда фон Кесселя до затупленных, выщербленных лезвий топоров, так любимых варварами. Утренняя тишина сменилась грохотом битвы. Звон стали и кличи, и стоны раненых разнеслись над полем, когда битва захлестнула воинства. Ожесточённые, подвывающие крики сменялись воплями неизмеримой боли. Отдалённый гром пушек, управляемых артиллерийскими командами, было единственным, что давало истинное преимущество солдатам Империи. Но чудеса заградительного огня приносили и проблемы. В суматохе битвы, когда армии сталкиваются, и ряды воинов смешиваются, стрельба по противнику не была точным искусством. Как следствие, выстрелы артиллерии убивали и калечили людей Империи не менее часто, чем варваров.

Фон Кессель и его верные люди выстроили стену щитов против превосходящих их числом врагов, яростных и упорных. Шлем капитана сбили с головы некоторое время назад, и он выкрикивал приказы с привычной лёгкостью. Люди пали по обе стороны от него, но он продолжал непоколебимо стоять на пути ничтожных врагов, что посмели посягнуть на Империю. Он пел имя Зигмара, убивая врага, его меч прорезал кровавые бреши в рядах северян.

— Я должна признать, в смелости тебе не откажешь, — прошептал голос прямо за его плечом. — Великий убийца, — фон Кессель мгновенно узнал владельца голоса, и он не повернул головы, но всё же ответил.

— Это просто воспоминание. Я знаю, чем всё закончится, да и ты тоже. Какой в этом смысл? — яростно огрызнулся он, гнев подпитывался скорее воспоминанием о ярости битвы, чем его собственной яростью. Он знал, что в материальном мире лежал на поле великой битвы. Он знал, что в реальном мире — умирает.

— Смысл, моя восхитительная услада, именно в этом, — прокравшись мимо, Валькия встала в ряды его противников. Ни один из них не заметил её, и капитан опустил меч, не желая возобновлять бой, который, как он знал на каком-то подсознательном уровне, даже не был реальным.

Демоница повернулась к фон Кесселю и улыбнулась. Улыбка продемонстрировала капитану чудовищные клыки демона, и он отшатнулся при виде этого зрелища. Она махнула рукой в выразительном жесте.

— Ты сражался против моего народа. Варвары, мужчины и женщины Пустошей Севера. Ты убиваешь без разбора и даже не удосуживаешься запоминать лица тех, кого убиваешь.

— Они мои враги. Естественно, я не делаю этого.

— Это, да. Но как насчёт них, — Валькия отошла от варваров и встала лицом к лицу с фон Кесселем. Она указала вниз, не отрывая взгляда своих глаз от его. — В своей жажде убийства ты убивал всех, кто оказался под рукой. Видишь?

Ужас от того, что он мог увидеть там, куда показывала демон, стянул ему низ живота, когда фон Кессель медленно опустил голову. Двое из его людей мёртвыми лежали у его ног. Он покачал головой.

— Они были убиты врагами, — уверенно сказал он. Валькия куснула нижнюю губу и вновь улыбнулась улыбкой хищника. Медленно покачав головой, она опустилась на корточки, её крылья закрылись вокруг неё, словно кокон. Она взяла безвольную, безжизненную руку одного из солдат.

— Этот был первым, кого ты убил, когда он встал между тобой и твоей добычей. Ты кричал ему, чтобы он убрался с дороги… Помнишь?

Мангейм, шевелись! Убирайся с моего пути, пока…

Фон Кессель со свистом втянул воздух сквозь зубы. Он знал, чем заканчивается это предложение, но не мог поверить, что совершил столь непростительный поступок…но воспоминание так и так уже выплыло наружу.

…пока я сам не убрал тебя!

Мангейм был захвачен битвой, сконцентрирован на своей собственной схватке, на сохранении своей собственной жизни, так что он не мог выполнить приказ. Фон Кесселя это не волновало. Он запрокинул голову и взревел в неподдельной ярости, словно какое-то животное. Солдат был между ним и его жертвой, так что он прибег к простейшему из путей решения обеих проблем. Его длинный клинок пронзил сначала тело Мангейма, а затем и врага. Он вытащил меч, теперь обагрённый кровью, и рванул вперёд…

— Но… — фон Кессель почувствовал, как его желудок скрутил болезненный спазм от осознания содеянного. Он заставил себя сосредоточиться, заставить поверить себя в то, что всё это было лишь галлюцинацией, порождённой предсмертной лихорадкой. Его тело было вполне реальным, но он стоял. Где-то, сказал он себе, где-то далеко он лежал на земле. Он лежал там, без сил шевельнуть конечностями, а его нога была потеряна навсегда…

Он нашёл в себе каплю мужества, чтобы заговорить с демоном.

— Ты исказила это. Ты хочешь заставить меня поверить, что я…

— Ты убил его, — Валькия отпустила руку мёртвого солдата и толчком перевернула на спину другого. Слепые глаза его сержанта уставились на него снизу вверх. — Ты убил его. И ты искупался в мгновении его смерти. Ты вдохнул его, как сладкий летний бриз.

Фон Кессель открыл было рот, что отвергнуть это обвинение, но не произнёс ни звука. Неумолимая в своём нападении, Валькия промолчала и продолжила вырывать картины из его памяти.

Что вы наделали, капитан?

Ты что, устраиваешь мне допрос? Прочь с дороги!

Сэр, вы недостойны командовать. Сдайте оружие, капитан фон Кессель, прежде чем я буду вынужден заставить вас сделать это.

Ты? Заставить меня?

— Хватит, — фон Кессель отбросил призрачный клинок, которым орудовал в своих воспоминаниях и закрыл лицо руками. Он опустился до борьбы со своими людьми, не в силах сдержать ярость и кровожадность, что захлестнули его. Он убивал, и убивал, и убивал, пока не достиг точки, когда более не имело значения, кто вкусил лезвие его меча. Он просто хотел насладиться тем моментом, моментом, когда на его руки плеснула их тёплая кровь, посмаковать мгновение, когда свет жизни угасает в их глазах…было такое великолепие в высвобождении чужой жизненной энергии.

— Ты получаешь наслаждение от убийства ради убийства, Кале фон Кессель, — промурлыкала Валькия ему в ухо. — Это не так уж и плохо. Любой человек может владеть мечом. Любой человек может взяться за оружие, но только истинный воин может забирать жизнь и не чувствовать при этом ни капли сожаления. Только тот, в ком течёт кровь победителя, может срубить всех и каждого на своём пути ради собственного удовольствия.

Её голос гипнотизировал, и он продолжал прятать лицо за руками, отказываясь смотреть на грязную истину о том, кем он был и кем стал. Животное. Зверь не лучше или достойней варваров, сражаться с которыми давал клятву. Горячие слёзы навернулись на глаза и потекли по щекам, когда он был вынужден столкнуться с обнажённой горькой правдой. Ужаснувшись от того, чем он был.

— Мальчик, — сказала Валькия всё тем же, слегка отстранённым тоном. — Дитя севера. Он считал себя достойным чемпионом моего господина, поэтому он решил вырезать остальных, с каждым из которых намеревался лить кровь. Ты же… как только ты сделал первый шаг… как только ты ощутил то острое чувство, когда твой клинок проникает сквозь рёбра, пронзает внутренности…

Она была так близко к нему, что он мог почувствовать дыхание её слов на своей шее, и невольно вздрогнул от её близости. Она была порченым существом Пустошей, и каждый инстинкт его умирающего тела вопил, что он должен закончить её бытие.

— Ты наслаждался убийством, не так ли, мой сладкий?

Рыдание вырвалось из его глотки, и он наклонился, чтобы поднять меч и нанести удар, но она небрежным движением опустила копыто и выбила клинок, а затем покачала головой. Протянув руку, она схватила его за подбородок и подняла, заставляя его смотреть на неё снизу вверх. Лицо его было бледным и заплаканным, слёзы, следы его мучений, промыли дорожки на его грязном лице. Она повернула его подбородок, чтобы оглядеть капитана со всех сторон.

— Ты не исключителен, — сказала она. — Ты, конечно, не первый из своего рода, кто предался подлинному преклонению моему господину, даже не подозревая об этом, и, я обещаю тебе, ты не станешь последним.

— Я не поклоняюсь Тёмным Богам, — прошептал Кале фон Кессель, но даже произнеся эти слова, он задавался вопросом, кого хотел в этом убедить. — Я — слуга Империи, и я умру, прежде чем…

Валькия усмехнулась.

— Оставь свои напыщенные слова. Они пусты и бессмысленны, — её глаза сузились. — Даже если ты действительно имеешь их в виду. Ты всё равно мёртв, — она отпустила его подбородок, но прежде сокрушительно врезала ему по лицу. — Так к чему попытка столь пафосного отказа? Ты можешь освободиться от связи с этой жизнью — такой ненадёжной, дрожащей связи — и ты мог бы быть возрождён. Ты бы стал одним из чад моего господина под моей командой, — она резко, словно вздрогнув, качнула головой, и её волосы упали на лицо. А затем лик её исказился в усмешке.

Очень медленно её крылья начали раскрываться.

— Но всё-таки, это убеждённый отказ. Я явно была не права. Ты не достоин подобного благословения. Мой господин и учитель ищет тех, кто будет вечность сражаться во имя Его, — полностью развёрнутые, её крылья оказались удивительно красивы, их перепонки казались его помрачённому взору сродни крылам бабочки, а не тем кожистым уродством, что впервые предстало его глазам. Несмотря на всю мрачность ситуации, он вновь ощутил это странное притяжение и отталкивание, исходившие от неё. Крылья лениво колыхнулись, радужного цвета в лучах восходящего солнца, и она сделала шаг назад, собираясь уйти. Где-то далеко отсюда, где-то в мире смертных, что был на одной стороне пропасти, на краю которой он балансировал, капитан ощутил, как её изучающий палец покинул его голову.

Он понял, что она подняла его на ноги, потому что почувствовал, как нога подогнулась под ним, и он упал, земля врезалась ему в живот.

— Подожди.

Медленно, мучительно медленно, фон Кессель протянул к ней руку. Кровь и грязь покрывали её столь плотно, что кожи не было видно. Он потянулся к ней, желая вновь ощутить её прикосновение. — Подожди. Пожалуйста.

Валькия повернула голову, чтобы вновь посмотреть сверху вниз на умирающего капитана. Загадочная улыбка коснулась её губ. Ни одно слово не покинуло её рта, но она лукаво наклонила голову, словно бы негласно приглашая его продолжить.

Кале фон Кессель мог ощутить слабеющее биение сердца, что, словно мотылёк, попавший в ловушку, трепыхалось в груди. Это было чувство, словно его жизнь измеряется секундами. Каждый стук его слабого пульса был ещё одним моментом, ещё одной возможностью сказать то, что он должен был сказать. Силуэт демоницы стал расплываться, когда слёзы разочарования, боли и некоторых других, неведомых ему прежде эмоций хлынули из глаз. Но где-то, в самой глубине кишечника, он нашёл последние остатки своей силы.

— Я всегда думал, что мы все проходим этот путь в войне, — сказал он голосом, который был не более чем шёпот. — Я никогда не думал иначе, когда я действовал. Но…ты права. Я пересёк эту линию первый раз тогда, десять лет назад, и никогда по-настоящему не искал обратной дороги, — фон Кессель замолчал и слабо откашлялся, кровь показалась в уголках его губ. Он глубоко вздохнул после болезненного кашля, почти задохнувшись от такого количества воздуха в лёгких. Он уже давно отбросил возможность искупления. Но только теперь он принял это.

Валькия лениво сложила свои крылья и шагнула обратно. Присев, она наклонилась к нему, чтобы расслышать окончательное признание несчастного человека. Он смотрел на неё снизу вверх и задавался вопросом, как он мог когда-либо находить отталкивающим это создание. Она была прекрасна. Красный ангел, посланный, чтобы пожать его измученную душу и даровать ему окончательное освобождение и награду, кою он так жаждал.

— Я хочу…

Избитые и изломанные образы крутились в его голове. Лицо жены, чья красота давно увяла, сменившись измученной усталостью от ноющего одиночества, коего было столь много в жизни жены солдата. Товарищи, которых он убил в ярости берсерка. И сквозь них все проглядывал её лик. Лик супруги тёмного бога, существование которого он всегда отрицал.

Но теперь он знал, и теперь отрицать это было уже невозможно.

— Я буду служить, — выдохнул он.

— Зачем?

Он не ожидал этого вопроса, но ответ сорвался с его губ практически в тот же миг, когда тот был задан, словно он просто ждал шанса, чтобы это сказать.

— Я хочу проливать кровь, — прошептал он. — Кровь…для…Бога Крови, — его глаза встретились с ее, и нечестивый экстаз заставил его тело вздрогнуть в припадке чистого наслаждения.

— Да, мой милый, — согласилась она. — Ты доставил мне удовольствие, — она поставила копыто на его поясницу, плотно прижав капитана к земле и успокаивая его конвульсии. Подняв копьё, она опустила его вниз, почти небрежно воткнув в шею солдата. С неестественной лёгкостью пройдя сквозь кожу и кости, лезвие копья в мгновение ока отделило голову от шеи. Насыщенная алая кровь хлынула из рваного обрубка и насытила землю. Тело ещё дважды резко дёрнулось, а затем затихло.

Наклонившись, Валькия подняла голову фон Кесселя за волосы. Она превратила его в ужасающую вещь: лицо, застывшее в экстазе, смотрело прямо на неё. А затем Валькия поцеловала его в окровавленные губы.

— Не один приз за день, а два, — промурлыкала она, направившись к молодому варвару, чтобы забрать и его голову. Два черепа для трона её господина и две запятнанные навеки души, чья новая жизнь в роли чемпиона даст им возможность вновь проливать кровь во имя Его. Вечность. Бог Крови получил то, что хотел он, и так желали смертные. Всегда были победители в этой бесконечной игре.

Её трофеи требовали своего, и она расправила крылья и взмыла в небеса, воспарив над кладбищем поля боя. Солнце, что уже стояло в зените, сверкало в безоблачном небе, неподвижное и безразличное ко всему, что произошло. Люди, разбросанные по полю, были не большим, чем стебли кукурузы, срубленные косами битвы. Валькия Королева Черепов лишь пожала богатый урожай войны.

 

Предвестник

Не переведено.

 

Собиратель Голов

Не переведено.

 

Зависть Карак Дурака

Не переведено.

 

Скарсник

Не переведено.

 

Король Чёрной Скалы

Горфанг Гнилобрюх, король Чёрной скалы и вождь племени Красных клыков сидел, объятый убийственным молчанием. Большой тронный зал был почти пуст: лишь его величество да его главный недомерок Гэббл; также возле громадных дверей переминались с ноги ногу, чтобы не уснуть, пара горфанговских здоровяков.

Ещё были шуты — труппа под названием «Брыкучие гоббо, увеселетители Биргит Боггл». Они скакали взад-вперёд, показывая зады и звеня бубенцами на колпаках. Распевали похабные песни о гномах, которые, может, и были смешны, если бы они не пели их все разом. Отражаясь от покрытых изгаженной резьбой стен, визгливым гоблинским песням и резким трелям сквиговых волынок вторило эхо. Шум стоял такой, что оглох бы даже тролль. На дальнем конце колонны шутов уныло плясал обритый наголо гном. Каждый раз, когда он приостанавливался, один из парней Биргит тыкал его острым копьём, и тот удручённо стонал. Дух его был сломлен так же, как и тело; гном был весь покрыт шрамами, уши — изуродованы.

Горфанг, обмотавшийся грязными гобеленами, чтобы не замёрзнуть, с помятой короной давно почившего короля гномов, бывшего властителя Скалы, едва державшейся на остроконечной макушке, переносил царивший в зале шум и гам необычайно спокойно. По крайней мере, визгливые шуты были ещё живы.

Насколько это вообще могло волновать Горфанга, в таком понятии, как развлечение парни Биргит выходили за рамки допустимого. Хотя его, как и любого орка, не очень-то волновали такие вещи, как «понятия». И уж точно его не волновала терпимость и её рамки, а, если подумать, то, возможно, и само развлечение — по крайней мере, не такое, какое предлагала Биргит. Рвать на куски и калечить было ему больше по вкусу. Настроения не поднимал даже неказистый танец гнома.

Что касается всех присутствующих, их должно было волновать то, что Горфанг уже начал подыскивать себе место для пыток и истязаний. Он сердито поглядывал на выделывающих коленца гоблинов. Один поймал на себе взгляд его красных глаз. Улыбку недомерка перекосило, и он его рука дрогнула. Шары, которыми он жонглировал, с глухим стуком попадали на пол, сам он зашатался на плечах второго гоблина. Третий поскользнулся на шаре и врезался в жонглёрского «скакуна», выронив сквиговую волынку. Шуты повалились друг на друга. И как-то невероятно быстро все двенадцать увеселетителей Биргит Боггл сплелись в кучу-малу, пронзительно ругая друг друга на чём свет стоит. Уже через мгновение они начали драться и кусаться, катаясь по полу в грязи и костях.

Слышалось: «Это всё ты!», «Неа! Захлопнись!» и «Откушу тебе чёртов нос, Клэттер!», и затем «Аргх! Атбали ат баего доса!». Гном съёжился, смятение и страх читались на его изуродованном лице.

Глядя на потасовку, Горфанг чуть было не улыбнулся, но ухмылка соскользнула с его морды прежде чем смогла прочно на ней утвердиться; он зарычал и подался вперёд на укрытом мехами троне. Раздражённо он принялся мять в своих лапах разукрашенный золотой кубок. Гэббл заметил этот знакомый тревожный признак и громко хлопнул в ладоши. Парни Биргит не обратили на него никакого внимания, тогда его уши нервно дёрнулись. Он подобрал длинные юбки своего грязного главнонедомерческого одеяния и принялся отвешивать пинки направо и налево. На ногах Гэббла были окованные железом сапоги, и, о да, они как нельзя лучше подходили, чтобы вправлять недомеркам мозги и оставлять синяки на ногах задиристых орков. И так как все орки задиристы, а недомеркам всегда нужно дать хорошего пинка, Гэббл частенько пускал их в ход, и потому управлялся с ними превосходно. Раздавая пинки, он пыхтел и отдувался: слишком уж много сквигозакусок и грибных пирожных ушло в жир, плотно опоясывающий его талию. Гоблины говорили, что должность главного недомерка пошла Гэбблу на пользу, но правда была в том, что ел он в основном, чтобы заглушить чувство страха, а пугался он очень часто. Быть главным недомерком — не такая уж непыльная работёнка, как он думал раньше. Сил уходило много, задания были сложные, ожидаемая продолжительность жизни — малая.

Впрочем, Гэбблу хватало мозгов не жаловаться об этом Горфангу.

Вскоре он построил оборванцев Биргит в ряд. За несколько шиков, ругательств и оплеух он выпроводил труппу из залы. Один из горфанговских охранников попытался пнуть гоблина, держащего цепь с гномом. Тот увернулся, и здоровяк промазал. Недомерок презрительно фыркнул и с хихиканьем засеменил из залы.

Двери со скрипом сошлись за его спиной.

Король приложил огромную ладонь к лицу, оттянув грубую зелёную кожу так сильно, что клыки чуть не вонзились ему в щёки. Затем откашлялся и тяжело посмотрел на своего главного недомерка.

— Гэббл, ты зачем это сделал? — спросил он.

Выражение его морды не сулило ничего хорошего.

Совсем.

У Гэббла заурчало в животе.

— Э-хе-хе. Ваше великое зелёншество, у вас был такой вид, что вы сейчас их поубиваете.

Горфанг кивнул головой размером с добрый бочонок.

— Я и хотел. Они никуда не годятся. Может, я бы развлёкся, посдавив их головёнки, пока не захлюпают. Ты сказал, будет веселье. Мне не было весело, недомерок, ни капли. Ты ещё раз так облажаешься, я буду искать себе нового главного недомерка.

Гэббл беззаботно пожал плечами, хотя каждая частичка его гоблинского естества вопила, «беги».

— Пляшущих недомерков сложно находить. Простите, босс. Давить им головы — пустая трата зубов. И, эт, тот гном был забавен, да? — Гэббл решил на пробу хихикнуть.

— Трата, значит? — Горфанг поскрёб грязным когтём под подбородком. Звук был похож на металлический скрежет. Он покосился на недомерка. — Тут я буду разрешать, что потеря зубов, а что нет. Хочешь, чтобы сдавил твою голову? До этого самого.

— До чего, босс?

— До «хлюпанья».

Гэббл захихикал, будто Горфанг отпустил шутку.

— Отлично, босс. Хотите запинать чего-нибудь до смерти? Я могу прислать вам пару визгливых молодцов, только пожелаете.

Гэббл наклонился вперёд, к своему хозяину, его руки были сложены треугольничком, на хитрой гоблинской мордочке под нелепой шляпой читалась самая неподдельная забота.

— Ненавижу твою шапку, — прорычал Горфанг. — И тебя ненавижу.

Он швырнул кубок в залу. Тот лязгнул о ступени, грибное пиво веером расплескалось по полу. Уши Гэббла дёрнулись, когда кубок пролетел мимо его головы, однако с места недомерок не сдвинулся. Вот так, взять и уклониться, когда его босс пребывал в таком настроении, было бы фатальной ошибкой. Горфанг сорвал с головы корону и бросил её на грязные каменные плиты. У Гэббла по телу побежала мелкая дрожь — король медленно поднимался с трона. Всё выше и выше, и казалось, будто он никогда не перестанет подниматься и так и будет становиться всё больше. Разогнулась спина, и вот, он уже ростом с человека, выпрямились колени — теперь он высок, как рослый орк. А затем он распрямился целиком — чего орки обычно не делают — кривые ноги стали прямы, как жерди, сутулые плечи расправились. Расписные занавески соскользнули с его мощных мышц. Горфанг поднял кулаки над головой и стал ростом с целого огра. Затем он заревел, да так громко, что потревожил, наверное, самого Морка.

И вот, как выглядел Горфанг Гнилобрюх, король Чёрной скалы, которого иногда именовали Пожирателем троллей — прежде всего, огромный. Высокий, как всё самое высокое, что располагалось в сени гор, почти такой же, казалось несчастному Гэбблу, как сами горы. Плечи его широкие, подобно ущелью, раскинувшемуся под крепостью; голова — большая, как луна. Челюсть массивная, с множеством крепких зубов. Два мощгых, увенчанных железными наконечниками клыка выступали, когда пасть была закрыта, и ещё восемь меньших были видны, когда король ревел или орал на своих подданных, что случалось довольно часто. Череп был широк, брови нависали необычно густо даже для орка, глаза под ними горели тускло-красным, когда король злился и ярко пылали, когда он сражался. На Горфанге был чешуйчатый доспех, на брюшной пластине — злобная морда, часть его знаменитой волшебной брони. Сапоги были так велики, что в одном из них Гэббл мог бы устроить себе дом. Немного нашлось бы орков любых форм и размеров, достаточно храбрых или глупых, чтобы вызвать Горфанга на поединок. Черепа тех, кто всё же пытался, штабелями лежали по нишам в стенах.

— Граа! — кричал Горфанг. Свысока он гневно смотрел на гоблина. Его глаза алели, словно два красных костра, зажжённых в пещерах какой-то невероятной зелёной горы. — Мне скучно, Гэббл! Скучно! Не люблю, когда скучно!

Гэббл украдкой сделал шажок назад, уши его пригнулись к голове. Пальцы принялись блуждать по пятнам крови на платье, тому немногому, что осталось от прежнего главного недомерка. Но Горфанг отодвинулся от него, нервно сжимая кулаки, и гоблин позволил себе короткий вздох облегчения.

Король сжал унизанные кольцами пальцы в кулак и ударил в стену. От неё отлетел кусок камня. Орк шагал взад-вперёд по истрескавшимся плитам тронного возвышения, распинывая в стороны мелкий мусор.

Послышался топот, и в залу вбежало несколько здоровяков.

— Босс! Мы чего-то услышали, всё в порядке? — спросил их вожак.

Горфанг тряхнул головой.

— Если бы нет, я был бы уже мёртв, такие вы медлительные.

Он сбежал по ступеням и пересёк залу. Отвёл кулак и пхнул им прямо в морду предводителя здоровяков. От удара носовая пластина шлема вмялась внутрь, и босс осел на пол с таким грохотом, будто в оружейной произошёл несчастный случай.

— Ну, конечно, — произнёс Горфанг. Он вздрогнул и фыркнул, как бык. — Теперь даже в здоровяках нету бойцовского духа.

Вспышка насилия успокоила Горфанга и он, расслабившись, вернулся к обычной для орков сутулости.

— Дело такое, недомерок, что не с кем драться! Уже сколько месяцев ни одного карла.

— Вы здорово их поколотили, босс, и они больше не вернутся! — выдавливая из себя энтузиазм, заговорил Гэббл. — Помните, как они хотели пробраться через выработки шахты в том месяце. Бронированные такие бородачи и с ружьями…

— Хур-хур-хур, — рассмеялся Горфанг. — Вот это была драка, да? А сколько потом этих карлов запекли!

Обрадованный этой переменой настроения Гэббл с радостью ухватился за шанс избежать взбучки.

— И крыски тоже не покажутся. Этот, последний пытался…

С кровожадной ухмылкой он указал на лежащий у трона белый коврик из крысиной кожи с рогатым черепом. Горфанг заулыбался воспоминаниям, а гоблин подобострастно закивал.

— Верно, верно, — сказал король. — Хорошенько их поубивал, ага? — Он хрипло рассмеялся, но затем вздохнул. Уши Гэббла снова прижались. — И людишки больше ничего не выкинут. Спотыкаются аж, когда несут мне золото, чтобы я пускал их на восток. А огры — так эти вообще хотят, чтобы я им сам платил, за драки…

Он широким шагом направился к обзорному проёму, занимающему целую стену за троном. Когда-то в Чёрной скале было множество украшенных искусной резьбой каменных окон. Часть разломали орки, часть разрушилась от землетрясений. Там, где сохранились ажурные рамы, хрустальное стекло давно уж было разбито. Гэббл никак не мог сообразить, зачем карлам столько обзорных проёмов. Из-за них в крепости было жутко холодно месяцев по девять в году — разбитые окна позволяли горным ветрам вовсю гулять по самым её глубинам, хотя, надо признать, внутри было значительно светлее, чем можно было подумать, исходя из подземного расположения крепости. Если поинтересоваться мнением главного недомерка, тот скажет, что это глупо; если не интересоваться, он всё равно так скажет.

Проёмы давали возможность хорошенько рассмотреть каждый уголок Ущелья смерти до самого Скверноземелья. В погожий день было видно на сотни миль, но сейчас была ночь, да и Горфанга интересовало не то, что лежит за пределами ущелья. Он вглядывался в темноту. Крохотные огоньки петляли по дну ущелья, следуя старой гномьей дорогой в Тёмные земли. Зеленокожие всех форм и размеров, снующие туда-сюда через горы, даже караваны людей-авантюристов с хорошей охраной и достаточно глубокими карманами, чтобы платить Горфангу пошлину. Слева и справа от окна, по склонам горы ночь оживала от огней костров и факелов — это жил разрушенный город за главными воротами Скалы, лагерь зеленокожих разбойников и прочих созданий, которых завлекла сюда слава Горфанга.

Но и не это приковало его взгляд. Король смотрел через ущелье, туда, где на другой стороне вырисовывались тёмные очертания гор.

Ущелье смерти было широко, у Скалы — миль двадцать, наверное. На другой стороне, немного восточнее за тремя вершинами, увенчанными снежными шапками, лежал великий город Восемь вершин. Земли новой державы, как говорили.

— Но всегда есть этот недомерок, — задумчиво произнёс Горфанг. Он схватил обломок каменной резьбы и, пригнувшись, вышел на широкий балкон. Одна половина платформы обрушилась, вторую подпирали кривые палки и поржавевшие куски железа. По парапету на острых выступах были насажены головы разной степени разложения. Несколько знамён из обширной горфанговской коллекции хлопали на ветру. — Я мог бы заглянуть к нему. И повеселиться.

Гэббл высунул голову из проёма и перегнулся через резной карниз.

— Босс, босс, подумайте! Говорят, у него под контролем весь город или почти. Говорят, он поколотил крысок, и даже карлы боятся его! Говорят, что он самый хитрый гоблин на свете.

— Как там его?

— Кого, его? Босса недомерков? Скарсник, босс.

Горфанг покачал головой.

— Какой-то пещерный недомерок носит такое имя. Не правильно. Это орочье имя. Может, мне заняться его образа… Абразо…

— Образованием, босс?

— Да, этим. Не заканчивай для меня слов, Гэббл. А то всё-таки посмотрю, как хлюпает у тебя голова.

— Простите, босс.

— Что мы про него знаем? Что мы знаем про этого пещерного недомерка Скарсника?

Гэббл грустно покачал головой.

— Немного, босс. Я заслал лучших шпионов, а он прислал их мне назад. По кускам.

— По кускам, а? — Горфанг расхохотался.

— Да, замаринованных в грибном пиве. Мы их пробовали на днях. Очень вкусно.

— Ага, и не отравлено.

Гэббл хотел сказать, «конечно, нет», но одумался.

— Не, я сперва дал попробовать Фугвику.

— Не похоже на него, — заявил Горфанг. — Я слышал, он малость хитёр, этот гоблин. Чем он там занят?

Гэбблу хотел сказать, «но я только что это сказал», но он не сделал и этого. Вообще Гэбблу лучше остальных своих соплеменников удавалось держать язык за зубами и не дерзить боссу. Именно благодаря этому умению он стал главным недомерком и до сих пор был жив.

— Да, босс. Он такой.

Король смотрел. На дальней стороне ущелья было темно. Парни Горфанга показывали свои лагеря кострами и флагами всем, кто хотел увидеть. Сторона Скарника была темна, как ломоть свежеотрезанной полуночи. И правда, подумал орк, он тут недавно, да и большая часть старых нор карлов внутри камня, но раньше там были огни.

— Много было, — произнёс он вслух.

— Ваша королевская зе́леность?

— Огни. Много огней было. Теперь нет. Ты считаешь, он смотрит на нас?

— Наверное, босс.

— Гм.

Гэббл мысленно вздохнул. Что-то Горфанг необычно задумчив и склонен озвучивать свои бесконечные внутренние дебаты.

— Всё потому, что я очень, очень скучный. Мне бы хорошо повоевать. Ты хочешь хорошо повоевать, Гэббл?

— О, да, ваше высочайшество, это было бы здорово, — ответил Гэббл, который на самом деле не мог бы придумать ничего хуже, чем хорошая война, особенно та, в которой ему самому пришлось бы воевать.

— Но если устроим себе хорошую войну, все эти гоббо и другие будут пробираться через ущелье без платы, а так не пойдёт. Золото мне нравится.

— Да, босс.

— С другой стороны нельзя потерпеть, что какой-то нахальный недомерок берёт орочье имя. Расселся себе у моего порога и думает, что он босс! Гэббл — это вот правильное гоблинское имя, а не… Не… Не Скарсник!

Горфанк сплюнул.

— Спасибо, босс. Э-э-э, босс, знаете, можно с ним объединиться. Мне тут напели, что туда наведались карлы, они прокопались в старый замок. Наподдайте им вместе. Вы могли бы…

Гневное рявканье оборвало речь Гэббла.

— Мне, Горфангу Гнилобрюху, самому злому военачальнику орков из самого большого орочьего форта в горах и во всём Скверноземелье, вождю Карсных клыков и боссу Обломанного жуба и всех других прочих, объединиться с гоблином? С пещерным недомерком?

— Э-э-э, да, босс, — выдавил Гэббл.

Внезапно ему стало очень не по себе, ведь голова его всё ещё висела за оконной решёткой. Он втянул её обратно и подошёл к краю балкона. Но не слишком близко к боссу, ведь главного недомерка, который был до того, кто был до Гэббла пьяный Горфанг как-то перекинул через перила, чтобы доказать, что гоблины на самом деле не умеют летать. На спине платья Гэббла было пятно, покрытое засохшей коркой, и он всерьёз полагал, что это мог быть мозг одного из его предшественников. Оно до жути пугало Гэббла. А ещё — разжигало зверский аппетит.

— Война и веселье, но нет золота. Или нет войны, нет веселья, но куча золота. Или — хрипло бормотал Горфанг, — или объединиться и драться с карлами, и чтобы все сказали, что я размяк, и они такие задерут носы, а я дам им всем по мозгам. Хмм. А знаешь чего, Гэббл?

— Нет, босс.

Верхняя губа орка задралась в ухмылке, обнажив внушительный ряд зубов.

— Мне придётся собраться и увидеться со старым Зарргакком, верно же?

— Босс! — взвизгнул Гэббл, тыкая пальцем вверх. — Всё время идти вверх по Извилистым ступеням, мимо Виверновой скалы, через Холодное место, в Смертельную пещеру, мимо крушилы, прямо в логово этого чокнутого колдуна?

— Ты ещё забыл Троллиную нору.

— Но босс…

— Захлопнись, Гэббл. Звучит весело. Скажи, чтобы подобрали мне доспех, и притащи Красный клык. Подготовь всё к завтрашнему дню. Чтоб блестело и ещё начищено. Хочу глядеть лучше всех.

— Да, босс.

Горфанг почесал подбородок.

— Объединиться с недомерками. Может и сработает. Неплохая идея, Гэббл. Посмотрим, что по этому поводу за себя скажет Зарргакк.

— Спасибо, босс.

— Заткнись, Гэббл. Ненавижу тебя.

Гигантский орк оттолкнул гоблина и удалился, оставив тому полный нос своего агрессивного, угрожающего запаха. Трясясь, как осиновый лист, главный недомерок побежал исполнять повеление хозяина.

Но не раньше, чем покончит со своими делами…

Шлёпая босыми пятками по камню, Гэббл со всех ног мчался по секретной лестнице. Окованные железом ботинки он оставил наверху, под камнем, грохот, который они бы тут устроили, точно накликал бы беду ему на голову. Будь то орк или отбросник, добром это не кончится. Без пинательных сапог гоблин чувствовал себя жутко уязвимо. На секретной лестнице было темно и скользко от плесени. Какие-то влажные штуки касались его мордочки, а если остановиться и задержать дыхание, можно было услышать, как где-то в темноте копается что-то опасное. Не нравились ему секретные лестницы, ну, ни капельки. На них было темно и странно пахло. А, если присовокупить ко всему ту порцию страха, которую выдал ему сегодня король, для Гэббла это было уже чересчур. Сейчас, в полном одиночестве он позволил себе немного похныкать. Звуки слетали с его губ каждый раз, как он наступал на покрытую слизью ступеньку. Они его успокаивали. От хныканья он чувствовал себя нормальным гоблином.

— Что я выделываю? — бормотал он. — Какой из меня главный недомерок, и сюда мне не надо было приходить!

Но для всего этого было уже поздно. Он был главным недомерком Чёрной скалы. Дурак, думал он, куда заведут тебя эти амбиции. Помереть можно. Нужно было остаться в Скверноземелье, душить путешественников ради мелкой монеты. Вот были деньки!

И так он хныкал, и хныканье его утешало.

Гэббл остановился, уловив в воздухе вонь грибного табака.

Он пошёл медленнее, уши пригнулись к затылку. Осторожно потянул носом. Он скорчил рожу, вывалил язык из усеянной острыми зубками пасти и протёр его о рукав. Запах дыма был очень горьким и налипал на горло.

Только пещерные недомерки курят такую дрянь

Гэббл зашёл за поворот и обнаружил курильщика, тот сидел, скрестив ноги, на шляпке большущего смертогриба, которого ещё на прошлой неделе здесь не было. Длинные одежды гоблина закрывали всё тело, кроме носа, трубки и руки, державшей эту самую трубку. Над головой громоздился жёлтый, измазанный грязью, остроконечный капюшон со знаками племени Сгорбленной луны, высотой никак не меньше самого гоблина.

Вот нахал, подумал Гэббл, носит такую большую боссовскую шляпу. Он сморщил нос. Пещерные недомерки пахнут по-особому: они насквозь провоняли сыростью, плесенью и холодом. А этот был не обычный пещерный недомерок. Ещё от него разило магией.

И, конечно, стоило Гэбблу подойти ближе, как из ниоткуда появился зеленоватый свет, отбрасывающий пугающие тени и мешающий гоблину заглянуть под капюшон незнакомца.

— Привет, Гэббл, — дружелюбно произнёс шаман. — Есть что рассказать?

— Где Гук?

— А Гук на кого работает, как думаешь? Сам пришёл замессто него, видишь?

Акцент шамана звучал для Гэббла необычно и музыкально. Точно, пещерный недомерок.

— Иногда приходится самому делать грязную работу, о, дас. А ты и сам знаешь, так ведь Гэббл? Крадёшься тут среди ночи по этой вонючей лестнице.

Гэббл остановился в нескольких шагах от пещерного недомерка. Он приложил ладонь к стене и тут же отдёрнул назад — по ней сочилась ледяная вода.

— Не знаю, о чём ты говори.

— О, да ладно, Гэббл, не стесняйся, мы же все гоббо, так ли?

Шаман был гораздо больше остальных ночных гоблинов, с которыми довелось встречаться Гэбблу. Что ему нравилось во встречах со шпионами Скарсника на секретной лестнице, так именно то, что кто бы ни был внизу, он был меньше Гэббла. Но не сегодня. Потеря этого преимущества заставила его нервничать.

— Ты пещерный недомерок! — рявкнул он. — Мы никак не похожи.

Свет вспыхнул ярче. В дыме потянулись странные силуэты. Вглядываться в них Гэбблу не понравилось. Незнакомец вытряхнул грибной уголёк и ткнул трубкой в Гэббла. У того уши невольно прижались к голове, и он зашипел.

— Вот-вот, теперь ты знаешь, нам, ночным гоблинам не нравится, когда нас называют пещерными недомерками, к тому же я больше твоего, — сказал шаман. — Так что веди себя прилично. На сегодня прощаю. А могу и превратить тебя во что-нибудь… Неприятное. Ведь могу — и сделаю. Давай лучше дружить, а?

Гэббл внимательно осмотрел проход за спиной шамана. Там было очень темно и пахло скверно. Никто не знал о секретной лестнице. Случись что, его никто даже не найдёт.

Гэббл неуверенно покачал головой.

— Ладно, но ничего странного делать не буду. Я тут не чтобы закладывать Горфанга, просто отчитаюсь, как обычно.

От имени короля, да ещё во время такого тайного дела, у Гэббла затряслись поджилки. Как бы нелепо это не звучало, он боялся, что босс каким-то образом услышит его.

Ночной гоблин рыгнул, и Гэббла окутал запах прокисшего грибного пива.

— Так-то лучше. Ты здесь вообще чем занимаешься? Поработай-ка на Скарсника — он же гоббо — лучше уж своим служить. В наших краях теперь новый король, и ему вряд ли взбредёт в голову подать тебя, как печенюшку к чаю, не то что твоему старому Пожирателю троллей.

Гэббл покачал головой.

— Мой босс — Горфанг. Так обстоят дела. Я уже говорил Гуку, я просто хочу, чтобы мой босс и твой босс были друзья. Если они начнут заварушку, будет совсем плохо.

— В точку, — ответил ночной гоблин. — Тогда с чем пришёл? Мир, так мир; а то, знаешь ли, карлы на подходе. Я думал, мож, расскажешь о них и их дурацких бородах, о, дас.

— Что же, — Гэббл тяжело вздохнул и присел. — Забавно, а ведь нам и нужно было говорить о войне и карлах, и всяком таком…

Блеск зубов и глаз под капюшоном шамана.

— Ну же, рассказывай.

— Так, слушайте, вы, — рыкнул Горфанг.

Гоблины сновали вокруг короля, прилаживая застёжки и стягивая ремнями толстые металлические пластины доспехов Злого солнца. Вышеупомянутое светило поднималось, заливая зал светом через восточную часть огромного окна. Набившиеся в тронную залу орки, сердито ворчали оттого, что их так рано повытаскивали из пещер.

— Я собираю на особый разговор к Чокнутому Зарргакку. Думаю вернуться за день до того, который будет после дня, который настанет завтра. Наверное, к полднику.

Озадаченные орки принялись переглядываться и пожимать плечами.

Горфанг толкнул гоблина и заорал:

— Я имел в виду скоро, зоганные придурки! Пока меня нет, не драться. И не разбредаться. И не начинать никакую войну, пока не скажу. И всякое такое.

Сегодня Горфанг определённо пребывал в прекрасном расположении духа. По мнению главного недомерка — дурной знак.

— Босс, не возьмёте с собой одного из парней? — спросил Гэббл.

— Чего? Не, только портить всё веселье. Тем более Зарргакк не любит гостей, глупо нервировать его, притащив с собой целую ораву. И, вообще, если пойти без здоровяков, то всё большого, что найду, придётся убивать самому себе, смекаешь?

Горфанг взял у недомерков щит с эмблемой Злого солнца и закинул за спину.

— Но, босс, там опасно, все эти чудища и всякое такое. Точно пойдёте один?

— А? — Король сделал озадаченную мину, а потом расхохотался так сильно, что недомерки-оружейники попадали с ног. — Я не иду один, Гэббл. Кто тогда потащит мне еду?

Гэббл почувствовал, как кровь отхлынула от мордочки. Ещё он внезапно ощутил, что дико, дико голоден.

— Ага, именно так, главный недомерок, — зловеще добавил Горфанг. Он наклонился и больно толкнул Гэббла в грудь. — Ты же мой старший слуга. Пойдёшь со мной! Так-то.

Горфанг выхватил Красный клык, свой огромный иззубренный меч из-за спин двух дерущихся гоблинов и махнул им на пробу. Ещё двое подошли к Гэбблу. Они тащили тяжёлый заплечный мешок, пахнущий едой и увешанный со всех сторон факелами, сковородками, кастрюлями и связками высушенных грибных спичек. Гогоча, они помогли главному недомерку натянуть лямки. Когда он поднялся, из груди вырвался хриплый вздох, а ноги подогнулись. Гэббл рявкнул на помощников и приказал нести тёплую куртку и бутылку огненного варева.

— Слушать сюда, хоть одна выходка, и я вам проломлю головы, — сказал Горфанг, замахиваясь на орков Красным клыком. Он пошёл через толпу, хлопая любимых лакеев по спине и раздавая оплеухи всем остальным.

Слишком весёлый, подумал гоблин.

— Давай уже, Гэббл! Пошевеливайся!

— Дайте… Минутку… — задыхаясь выдавил тот.

— Э-э-э, не, — ответил король. — Живее, ну!

Вернулись помощники Гэббла. Они сунули хозяину в руки бутылку огненного варева и куртку. Тот выскользнул из лямок и натянул одежду, затем с трудом взвалил мешок обратно на плечи. Откупорил бутыль и быстро отхлебнул из неё. По телу побежало тепло, и вес рюкзака отошёл на второй план. Теперь Гэббл выдержит. Пошатываясь, недомерок встал и, погоняемый варевом и злым взглядом военачальника, побрёл вперёд. Орки гоготали над раскачивающимся из стороны в сторону гоблином.

Гэббл жался к Извилистым ступеням. Слово «лестница» было слишком лестным для этих грубых, покрытых льдом платформ, которые без особых затей вырубили в скалах четыреста лет назад. Поверхность их, пожалуй, никогда и не была ровной, а многие поколения зеленокожих военачальников, проходящих по этому пути, растоптали их до совсем уж опасного состояния. Самые великие шаманы всегда устраивали себе жилища на вершине этой горы.

Гэббл карабкался на четырёх конечностях, до боли прижимаясь коленями и впиваясь когтями в холодный камень. Горфанга же это нисколько не беспокоило, он ступал по скошенным ступеням и шатким камням звучной и весёлой походкой. В таком превосходном настроении Гэббл не видел его уже давно. Орк остановился и обернулся.

— Посмотри на этот вид, Гэббл! Отсюда видно почти всё ущелье! В-р-р, как же хочется собрать кучу парней, отправиться в Скверноземелье и посшибать там голов!

— Ох, если вы не против, босс. Пока любуетесь видом, я переведу дыхание.

Гоблин с отдышкой опустился на ступеньку. Мешок был неподъёмный, и Гэббл жалел о своём пристрастии к жареным сквигышам. Улыбка исчезла с морды Горфанга.

— Я чего сказал? «Можешь делать, чего хочешь»? Нет, дери тебя, не так! Что я сказал?

Гэббл едва сдержал слёзы. Он оглянулся назад и тотчас пожалел об этом.

Извилистые ступени закручивались так лихо, что гоблину пришлось заново проглатывать съеденный завтрак. Они виляли по склону горы неровно, как змеиный хвост. Гэббл даже слишком живо представлял себе, как они дёргаются и стряхивают его. У основания лестницы высился каменный столб, огромный, словно великан. На нём было вырезано лицо карла, однако сама статуя давным-давно раскололась надвое, необработанный камень на месте разлома был гладко отшлифован неустанно дующими ветрами. Ровный диагональный разрез рассекал лицо от правого глаза до подбородка, на месте второй половины была каменная крошка. Путники вышли отсюда, из двери во рту карла. Вокруг платформы, с одного бока статуи стоял разрушенный каменный парапет; наверное, когда-то здесь находился наблюдательный пункт или что-то в этом роде. Однако лестницу выстроили именно орки.

Под платформой было то, от чего желудок Гэббла скрутило. Гора оканчивалась столь внезапно, что казалось, будто они парили в небесах, на куске камня. Под ними больше не было видно горного склона. Лишь дно ущелья — глубоко, глубоко внизу, так далеко, что картина расплывалась и тонула в синеве. Густой сосновый лес, прорезанный шрамами-просеками от топоров зеленокожих, мерзкого вида болотистая местность и широкая дуга старой гномьей дороги. По ней, видел Гэббл, двигалось что-то крохотное, не больше червячка. Голова у него закружилась, когда он понял, что это были потоки гоблинов или ещё каких-то созданий, проходящих в Тёмные земли и обратно; расстояние было настолько большим, что они совсем не были похожи на гоббо.

Гэббл захныкал и изо всех сил зажмурился. Слёзы бежали из уголков глаз. Он крепко обхватил скалу. Представлял, как Горфанг оглядывает его и прикидывает влияние высоты на лётные качества гоблинов, а потом…

— Гэббл! Эй, Гэббл!

— Да, босс? — крикнул он так громко, как только мог.

— Весь день будешь стоять, разинув рот, или уже пойдём?

— Простите, босс, уже иду, босс, просто любовался видом, босс.

— Ага, занимайся этим в свободное время.

Гэббл тихонько пискнул от облегчения. Глаз он не открывал, покуда не оказался перед горным склоном.

К последнему повороту Извилистых ступеней, стало ещё темнее и холоднее. Кусачий шквалистый ветер приносил с собой снег, залеплял глаза. Но это белое марево не укрывало обрыв у края, а только усиливало страх Гэббла, и последние полчаса стали для него настоящей пыткой, исполненной жутким холодом, всепоглощающим ужасом и муками голода. Гоблин испустил тяжёлый вздох облегчения, когда ступени отвернули от склона и вгрызлись в камень. Наконец, кончились и они, превратившись в тропинку, уходящую полого вверх; по обеим сторонам тропы высились вполне надёжные каменные стены. Гэббл шмякнулся на землю и, убедившись предварительно, что Горфанг не смотрит, вытащил из-за пояса бутылку с огненным варевом. Руки его тряслись не только от холода, когда он откупоривал её и делал глоток. Гэббл благодарно вздохнул: тепло и сила от напитка заструились к конечностям и с покалыванием добралась до носа. А вот пальцам не досталось. Они закоченели, и были, словно каменные. Гоблин обругал себя за то, что не взял перчаток.

К тому времени Горфанг был уже впереди. Гэббл с трудом поднялся на ноги и устремился за ним. Орочий владыка кричал на кого-то. Сначала Гэббл подумал, что на него, но затем осознал, что Горфанг обращался не к нему.

Он завернул за небольшой поворот и обнаружил, что орк стоял на тропе, а перед ним — грубо сложенная каменная стена, укреплённая костями, высотой примерно с самого Горфанга. Наверху стояла пара гоблинов с копьями, рядом с ними от пламени жаровен шипел снег. Жгли они навоз, поэтому дым стоял жуткий. Гоблины и сами пахли не лучше. Это были горные гоббо, закутанные в засаленные овечьи шкуры, с грязными шарфами вокруг морд.

— Это чего такое?! — гремел Горфанг. — Я король этой горы. Кто вам сказал строить стену поперёк дороги?

— Говорис пароль? — спросил один из горных гоблинов.

— Это моя тропа! Я зоганный король! — проревел в ответ орк. — Мне не нужен зоганный пароль!

Гоблины захихикали.

— Больше нет, не ты. Ты нам не король.

— О, да, король, ты, нахальный недомерок. А ну, пропустили меня, иначе всех вас поубиваю.

— Ой-ой! И где твоя армия, дружок? Только ты и тот толстячок?

Второй гоблин счёл это уморительным, и они оба захохотали и стали тыкать пальцами, а из-за края тропы выходили всё новые горные гоблины — с копьями и камнями наготове, со стрелами, прилаженными к тетивам луков.

— А теперь, говорис пароль? — спросил гоблин.

— Или мы вам кишки выпустим, — добавил второй, низко перегнувшись со стены и недвусмысленно поводя копьём.

— Да, пустить им кровь!

— Ага! — согласился его товарищ.

Гоблины порастягивали губы, обнажив острые жёлтые зубы.

— Вот как, — сказал Горфанг.

Он выхватил из-за пояса чоппу, подбросил её вверх и поймал за лезвие. Отвёл руку и швырнул. Чоппа, крутясь, полетела вперёд и, с глухим, чавкающим звуком, вошла в грудь болтливого гоблина.

— Урк! — выдавил гоблин и повалился со стены.

— Это сойдёт за пароль, недомерок? — прорычал Горфанг.

Гоблин взглянул на мёртвого товарища, уши его дёрнулись, однако он решил не отступать.

— Это — нет.

— Что ты…

— Я сказал…

Горфанг бросился к стене.

— Остановите его! — завопил горный гоблин.

По броне орка застучали камни и стрелы. Он, не глядя, поймал копьё и переломил его меж пальцев. Затем сильно пнул по центру стены. Камни заскрипели друг на друге, расползлись и покатились по склону, заставив Гэббла отскакивать в стороны.

Гоблин-стражник повалился на спину, единственный из одетой в косматые шкуры компании, кто не смог удрать.

— Э-э-э, да, вот это подойдёт. — Он улыбнулся Горфангу. — Просто проверка, сами понимаете. А то шляются тут всякие, ваше высочайшество. Теперь можете проходить.

— Ты зоговски прав, я пройду! — заявил Горфанг и, ухватив гоблина за горло, швырнул его вниз с тропы.

Тот с пронзительным визгом перелетел через Гэббла и скрылся в сумраке.

— Выводят из себя! Видал, а гоблины-то не летают? Пошли Гэббл!

С этими словами король устремился вперёд, бормоча себе под нос о нахальстве всего рода недомерковского. Гэббл засеменил за ним.

— Пошевеливайся, толстячок! — прикрикнул на него голос из темноты.

Откуда-то сверху захихикали гоблины. Гэббл облизал губы.

— Отзогитесь! — рявкнул он.

Храбрость, впрочем, быстро улетучилась, стоило в нескольких футах от него упасть булыжнику, обдавшему мордочку гоблина острыми кусочками камня. Не обращая внимания на вес заплечного мешка, под преследующие его глумливые крики, Гэббл помчался вслед за хозяином.

Ту ночь они провели в холодной пещере. Горфанг послал Гэббла за хворостом, но тот смог сыскать лишь вересковый куст. Гэббл полночи вырывал его, зато сгорел он за три минуты. Доски, которые они принесли с собой ушли почти так же быстро. Горфангу это не нравилось, однако Гэббл занимал его своей обычной болтовнёй и потчевал босса мясом и пивом из своего заплечного мешка. Это успокоило орка и существенно облегчило рюкзак.

Состояние же самого Гэббла напротив было ужасно. Он промёрз до костей, пол в пещере был жёстким, да и сон вблизи короля Чёрной скалы не особенно помог успокоиться. Так что, к тому времени, как он смог заснуть, Горфанг храпел уже добрый час.

Снились главному недомерку обычные грустные сны о кружащих в облаках не умеющих летать гоблинах, только теперь там был ещё снег и жуткий холод, такой, что прежде чем упасть во сне на землю Гэббл сначала превратился в ледышку. Каким-то неведомым образом находясь в сознании, он чувствовал, как тело разбивается на миллион кусочков, после чего его пожирает орда хохочущих снотлингов.

А потом его пинком поднял Горфанг и заставил готовить завтрак.

К большой досаде короля на Виверновой скале виверн не обнаружилось, поэтому до Холодного места они добрались без приключений.

Если в пещерах было холодно, то Холодном месте было ещё холоднее; широкая, покрытая трещинами река изо льда, стенавшего и трещавшего под их шагами. То тут, то там попадались кучи грязного снега и камней, этакие кайрны, насыпанные суровыми горными богами снега, льда и самых холодных способов умереть. Солнце было безжалостно яркое, от лучей, отражавшихся от ледника, из глаз Гэббла ручьём текли слёзы.

Ледник выдавался с одного бока, и путники прошли мимо гигантского мертвеца, наполовину вмёрзшего в глыбу голубого льда. Он напомнил Гэбблу одного из великанов, которые иногда сражались вместе с парнями Горфанга, однако тело, всё ещё покрытое почерневшей кожей было несколько более изящных пропорций. Остатки одежды были сшиты гораздо качественнее, чем те, что носили великаны Горфанга, ещё в его руке находился широкий выщербленный бронзовый клинок длиною с хорошее дерево. Великан пугал Гэббла, но тот не мог отвести взгляда, покуда тело не скрылось из виду. Если горами был повержен даже такой титан, какие шансы были у маленького толстого гоблина?

Хорошее настроение Горфанга улетучилось, стоило им пересечь Холодное место, ведь теперь им приходилось снова и снова петлять по собственным следам, чтобы обойти глубокие расселины, открывавшиеся у них под ногами. Он делался всё более угрюмым, и небо, словно вторя ему, затягивалось тучами.

Горфанг повернулся к гоблину. Гэббл решил было, что время его пришло, однако военачальник улыбался.

— Гляди, Гэббл! Почти на месте.

Огромный орк указал на круглый проём со старым снегом по краям, уходящий прямо в скалу; новый этап их путешествия.

Гэббл поправил заплечный мешок. Повсюду вокруг входа были подозрительные чёрные и бурые пятна. И ещё кучи костей. Большие такие кучи костей.

— Смертельная пещера? — спросил он.

— Неа. — Покачал головой король. — Это не Смертельная пещера.

Гэббл расслабился.

— Это Троллиная нора. Опять про неё забыл? Пошли, может, успеем, и там убьём тролля покрупнее. Обычно они там ошиваются, Зарргакк оставляет им мясо. Дополнительная охрана. Мозгов у него есть, у этого колдумника. Так и знал, путешествие будет весёлым.

В приподнятом настроении он вытянул Красный клык и принялся насвистывать.

Лёд трещал под ногами путников, направлявшихся в Троллиную нору. Гэббл повесил голову. Горфанг зашёл внутрь, а гоблин задержался ещё постоять под лучами солнца. Он взглянул на яркую прореху в облаках. Ещё полчаса назад он ненавидел это солнце. Теперь же — боялся, что никогда больше не увидит его.

— Эй! Гэббл! Гэббл! Дуй сюда!

— Да, босс, — вздохнул гоблин.

Паршиво быть главным недомерком.

— Тут нет никого, босс.

— Заткнись и пляши, Гэббл.

За исключением железных сапог и грязной набедренной повязки гоблин был полностью наг. Горфангу пришло в голову, что так тролли лучше его учуют. Высоко над головой дрожащий недомерок держал факел.

— Сюда. Троллик-тролли-тролли-тролл! — напевал он. — Вкусный гоблик вам на стол!

— А ну, с душой, недомерок ты мелкий! — прорычал Горфанг. — Не очень-то аппетитная песня.

Гэббл запел немного громче и без особенного энтузиазма принялся перепрыгивать с ноги на ногу. К стыду своему он сам себе напомнил раболепствующего гнома Биргит. С факела на плечи капала горячая смола, так что гоблин замерзал и обжигался в одно и то же время. Брюхо его тряслось в такт танцу.

Это было унизительно.

Свет факела блестел на поверхности льда и чёрных скал.

— Тут никого…

Из темноты донёсся гул, такой низкий, что они скорее почувствовали его через камень, нежели на слух.

— Да! — хрюкнул Горфанг. — Громче, Гэббл, давай громче!

— Сюда, троллички, глупышки, пышки, троллишки… Босс, я выгляжу, как дурак.

В одном из ответвлений пещеры раздался громовой рёв. С ним пришла струя зловонного воздуха. Уши Гэббла вытянулись струной, сам же он съёжился. К ним направились тяжёлые шаркающие шаги. Ещё один рёв.

— Стой смирно, трусливый гоббо, — сказал Горфанг. — Не то самый тебя сожру.

Из темноты вышло нечто большое и шумное. Свет отражался от тёмных глаз, поблёскивал на капающей слюне; раскрылись огромные мертвенно-бледные ладони, явив грязные серые когти, каждый длиной с гэбблову руку.

Когда снежный тролль проковылял, зубы гоблина застучали сами собой. Он был двенадцати футов росту, весь покрыт спутанной, измазанной грязью шерстью. Ода ступня была уродлива — она утолщалась к концу и была усеяна множеством пальцев. Дрожащим носом он втянул воздух. Безжизненные чёрные глаза отыскали трясущегося перед ним Гэббла. Выражение замешательства сменилось ликованием, и тролль вытянул длинную руку. Гоблин почувствовал, как по ногам побежало что-то тёплое.

— Ладно, Гэббл, — произнёс Горфанг, выступая из-за укрытия. — Теперь можешь убираться.

— Эй! Тролль! — прокричал он. — Это мой гоббо. Если кто и съест его, то это буду я!

Тролль отдёрнул руку. Голова резко повернулась к орку.

— Гларгл… — прогудел он. — Ням.

— О, разговорчивый попался. Так, так, так. Иди сюда, троллик, мы покажем тебе, за что меня прозвали Пожирателем. — Горфанг выхватил из-за спины щит и дважды лязгнул по кромке Красным клыком. — Пора драться, малыш.

К Гэбблу вернулась способность соображать, и он бросился к укрытию. Орк ринулся в атаку.

Тролль был гораздо выше огромного Горфанга, впрочем, орка это нисколько не беспокоило. Он весело прикрикнул, и Красный клык со свистом пошёл по дуге. Тролль с озадаченной мордой следил за мечом. Клинок глубоко вошёл в уродливую ногу. Чудовище поглядело на Горфанга, затем на ногу и наконец испустило оглушительный вой боли.

— Р-аргх! — взревело оно и тыльной стороной ладони ударило по орку.

Горфанг попытался увернуться, но неудачно, лапа угодила ему в бок, и тот отлетел назад и врезался в стену пещеры. Король поднялся и тряхнул головой. Рукой со щитом вытер кровь, сочащуюся из носа, и захохотал.

— Так-то лучше, — проговорил он.

Нога тролля пошла рябью, пальцы переместились к ране и стянули её. Ранение превратилось в порез, затем — в бледный шрам и, вот, совсем пропало, поверх выросла шерсть. Тролль вперевалку направился вперёд, открыв Гэбблу свой зад, покрытый коркой дерьма.

Гэббл захныкал и вжался в тень.

Тролль махнул когтями книзу. Горфанг принял удар на покрытый орнаментом щит и, крякнув от натуги, отвёл его в сторону. Вогнал Красный клык в брюхо твари и изо всех сил провернул. Тролль завыл и схватился за живот. Усеянная клыками пасть опустилась, но Горфанг уже отпрыгнул назад. Тролль с громким чавканьем приложился о стену. Горфанг пригнулся под летящими на него лапищами и резанул по ним сбоку. Чудовищное создание заревело и закружило по пещере. Рана на животе затягивалась. Тролль выплёвывал куски сломанных зубов и дебильно глядел на орка. Из дёсен уже пробивали себе путь новые клыки.

Горфанг издал радостный вопль.

— Вот за что мне нравятся тролли, — воскликнул он. — Их можно убивать целую вечность.

С ухмылкой король разил тролля тяжёлым мечом, вырубая огромные куски мяса. Мордочку Гэббла забрызгало кровью. Тролль силился попасть по орку тяжёлыми кулаками, однако, те в большинстве случаев сталкивались лишь камнем, а Горфанг раз за разом уходил от своего тугодумного противника. Он рубил и колол тролля, покуда его жёсткая, как проволока, шерсть вся не заляпалась кровью. Большинство ран уже затянулись, но не все, и вскоре чудище начало задыхаться.

— Ро-ооогл! — промычал тролль.

— Нет уж, — ответил Горфанг. — Самое время заканчивать. Мне ещё видеться с шаманом.

Горфанг испустил боевой клич и устремил Красный клык сбоку вниз, ко лбу тролля. Тот отреагировал неожиданно проворно. Он выбросил лапу навстречу орку раскрытой ладонью, и засевший в ней меч был вырван из хватки орка. Затем тролль ударил наотмашь по щиту, обхватил короля за грудь, вдавил его в стену и стал сжимать.

— Ням-няяям! — злобно проговорил он.

— Морковы зубы!

Горфанг перестал бороться с хваткой чудовища и принялся колотить умбоном по морде тролля.

Забулькало. Слюна ручьём потекла из пасти.

Внезапно тролль пронзительно завопил. Пламя заплясало на его шкуре, и резкая вонь палёной шерсти заполнила пещеру. Тварь выпустила короля и стала неуклюже хлопать по горящей спине, припрыгивая и подвывая от страха.

— Уфф! — выдавил Горфанг, опустившись на пол.

Он ухватил Красный клык за рукоять, вытянул его из ладони тролля и резко присвистнул.

Горящая тварь в замешательстве уставилась на него.

— Зоганный дебил! — сказал Горфанг и одним мощным ударом обезглавил тролля.

Безголовое туловище ещё несколько секунд, пошатываясь, переступало с ноги на ногу, затем повалилось навзничь.

Горфанг уставился на Гэббла, стоящего по другую сторону дымящегося тела. Толстый гоблин всё ещё держал в руке факел, судя по его лицу, он сам не ожидал от себя такой храбрости.

— Только не думай, что я теперь ненавижу тебя меньше, Гэббл, — сказал орк.

— Нет, босс.

Король вытер клинок от троллиную шерсть.

— Давай, разводи костёр и приготовь кусок тролля. Не пропадать же. Готовь правильно, смотри. Не хочу стать толстым, как Гром.

— Да, босс.

Глаза лежащей в углу троллиной головы закатились, похоже, она ещё не осознала, что мертва.

Гэббл посеменил за одеждой и рюкзаком, потом принялся искать что-нибудь горючее. Собирая кости и щепы от какой-то старой дубины, он ругался и плевался, ведь готовить троллиное мясо он ненавидел — куски так и норовили упрыгать со сковороды.

Перед тем как отправиться через Троллиную нору, путники отдохнули немного. Если поблизости и были ещё тролли, им хватило мозгов не показывать носа. Они пересекли глубокую расщелину по качающему верёвочному мостику и вышли к уходящей ввысь трещине в скале. По сторонам прохода были сложены кучи черепов — знаки, недвусмысленно намекающие тем, кто решится двигаться дальше, какие неприятные виды смерти ждут их.

— А вот это, маленький главный недомерок, уже Смертельная пещера.

Горфанг похлопал Гэббла по плечу, будто это была хорошая новость; гоблина зашатало. К верху его заплечного мешка была прикручена ремнями троллиная голова, шею — прижгли, чтобы не отросло новое тело. Так что теперь рюкзак был даже тяжелее, чем, когда они отправились в путь.

— Давай, — сказал Горфанг. — Старый Зарргакк, наверное, уже ждёт нас.

Они зашли в трещину. Потолок терялся в темноте, на стенах лежал толстый слой льда. По большей части Смертельная пещера представляла собой узкий проход, однако в середине она расширялась вполне достаточно, чтобы оправдать своё название. Внутри пространство занимали каменные статуи сидящих Горка и Морка; они были вдвое выше Горфанга, их грубые орочьи лица взирали на чужаков, у ног лежали груды оружия. На стенах, в подставках горели факела.

Горфанг вздохнул.

— Ладно. Зарргакк живёт прямо на другом конце. — Он махнул мечом вглубь пещеры. — Лучше сказать ему, что мы пришли. — Он сложил ладони рупором вокруг пасти и заорал: — Эй, Зарргакк! Зарргааааааааакк!

Голос орка эхом поскакал по каменным стенам: —… Акк… Акк… Акк… — И затих.

Ответа не последовало.

— Зогнутый старикан, — проворчал Горфанг. — Эй! Зарргакк! Это я, король! Нужен совет, ты старый чокнутый любитель леденцовых сквигов!

И снова без ответа.

— Ладно, — раздражённо запыхтел Горфанг и поглядел на Гэббла. — Придётся нам идти внутрь. Когда скажу бежать, побежи, понял? И смотри, чтобы тебя не раздавили, назад, на Скалу я самый эту голову не попру.

Гэббл кивнул.

Король снял с плеча щит и вытянул Красный клык. Взглянул на статуи.

— Медленно, и не торопясь, — тихо произнёс орк.

И пошёл между Горком и Морком. Гэббл со страхом смотрел на них. Когда зеленокожие прошли, вокруг головы одного из идолов блеснул игривый огонёк.

— Босс…

— Не сейчас, Гэббл.

Послышался треск и скрип камня о камень.

— Босс! — запищал гоблин. — Этот идол Горка, — сказал он, не в полной уверенности, впрочем — ведь это мог быть и Морк, — Он только что двинул башкой!

Ещё скрип. Гул. Звуки очень неестественного движения камней.

— Так, помнишь, что я говорил про бег?

— Да, босс.

— Пора.

Гулко топая и позвякивая доспехами, Горфанг бросился бежать. Сзади, набирая ход, доносились тяжёлые шаги. Гэббл упал под тяжестью мешка. Назад оглянуться не посмел.

Горфанг обогнал его. Топот идола был всё ближе и ближе, земля дрожала.

Вдруг Гэббл почувствовал, что парит высоко в воздухе. На краткий миг он подумал, что, может быть, гоблины всё же могут летать, но затем до него добралась боль от ноги, которую обхватили каменные пальцы. Он болтался головой вниз. Под ним, на грубо выделанном лике Морка (или всё-таки Горка?) раскрывалась пасть. Камень волшебным образом перестраивался, и рот растягивался всё шире и шире. В пустых глазницах идола сверкал зелёный огонь. В глотке было чернее, чем самая чёрная чернота Чёрной скалы.

— Неееееет! — взвыл Гэббл.

Пасть была всё ближе и ближе. Гоблин зажмурился.

Всё остановилось.

Убедив себя в том, что его не съели, Гэббл открыл глаза.

Перед королём, опираясь на медный посох, стоял беззубый орк, из одежды на нём были лишь шорты и плащ их кожи карла. Голова гнома была расплющена, и орк, не кто иной, как Зарргакк, конечно, напялил её себе на голову, а кожу рук завязал себе вокруг шеи странным узлом. Борода карла свисала с обеих сторон головы шамана. Когда он говорил, она болталась.

— Нужно было сказать заранее, — произнёс он.

— Как бы я это сделал, когда у тебя на страже стоит зоганный крушила?! — заорал Горфанг.

— Ты же — король, что-нибудь придумал бы.

Зарргакк пожал плечами.

В логове шамана было восхитительно тепло. В очаге, посреди пещеры ревел огонь, которому, казалось, не нужно было никакого топлива, языки пламени отдавали зелёным. Пещера оканчивалась уступом, выходящим на каменистую долину, однако в жилище самым мистическим образом не было сквозняка.

Гэббл осел со вздохом, наслаждаясь теплом, проникающим в пальцы, уши и замёрзший нос. Он пытался не смотреть на головы карлов, надетые на колья по кругу комнаты. Их губы беззвучно шевелились, глаза с чудовищными проблесками рассудка следили за гоблином по всей комнате. Если бы это не было так сверхъестественно и жутко, забавно было бы наблюдать, как карлов мучают подобным образом, однако сейчас это зрелище не на шутку тревожило Гэббла.

Пламя подскочило вверх, когда Зарргакк Чокнутый что-то пробормотал вполголоса. Он вытащил откуда-то пару выскобленных гномьих голов, налил в них грибного пива из глиняного кувшина и передал одну Горфангу. На гоблина орки не обращали внимания, и мог тот украдкой прихлёбывать своего варева и слушать, о чём они говорят.

— Чем могу помочь, твоё высочайшество? — спросил Зарргакк, ухмыляясь какой-то пошлой шутке.

— Говорят, теперь на Перевале Бешеного пса — два короля. Вот мне интересно, Зарргакк Чокнутый, что делать по этому поводу?

— Кто это называет меня чокнутым? — рявкнул шаман. — Ну, точно не я, — ответил он сам себе. — Заткнись, я тут с зоганным королём разговариваю!

Он тряхнул головой и держал глаза закрытыми, пока не удалось взять себя в руки.

— Два короля? Ты хочешь узнать, побить его или нет?

— Он просто пещерный недомерок. Плохо знаться с таким, — ответил Горфанг.

— Почему тогда не отдубасить его? — Зарргакк пожал плечами. — По-моему, всё просто.

На морде Горфанга отразилось смущение.

— Если мне так сделать, не будут платить дань. Драки или золото, а я, видишь ли, люблю их обоих. Ещё он недавно побил крысок. Говорят, он их сильно разозлил, и теперь они идут с ним поквитаться. И теперь, вот как оно по мне: если они дерутся с ним, то не дерутся со мной, и не заходят ко мне в Скалу, а на другой стороне, если они дерутся с ним, то не дерутся со мной, а я люблю драки, правильно? Сложный вопрос.

— Думал о том, чтобы объединиться?

Горфанг пожал плечами.

— Вроде как, но…

— Но он просто пещерный недомерок, да?

Горфанг издал низкое грудное рычание.

Тогда Зарргакк уставился прямо на Гэббла, хотя взор его был направлен не на гоблина, а словно бы куда-то вдаль. Глаза его сверкали, будто у волка, который увидел ночью факел. Гэббла пробрала дрожь.

— Война идёт, Горфанг. Большая война. Давно уж такой здесь не было. Карлы хотят назад свои дома: и твой, и Скарсника. Ненавидят они тебя, король Чёрной скалы, ненавидят за то, что сделал с их королём Казадором, и они идут за тобой. Дашь им добраться до Скарсника и будешь стоять в стороне? Ладно. Они могут победить его, и у тебя будет одним соперником меньше. Может, они и не убьют его сразу, тогда тебе можно не беспокоиться о нём и о них ещё немного. Но что-то нашло на бородачей в последнее время вроде как. Они какие-то взвинченные. Видел, как их «вертушки», пыхтят туда-сюда в ночном небе? За последнее время пропадали дозоры?

— Я хорошо им наподдал. Они не посмеют вернуться. И много их сидит у моего в подземельях. Раз в две недели убиваю по одному и сажаю голову на пику, чтобы помнили, — возразил Горфанг. — Они пуганы, говорю точно.

— Ну, да, — задумчиво протянул Зарргакк. — Но действительно ли пуганы? Чем занимается старина бородач? Говорю тебе, король, он не тратит силы, вот чем. Если гномы завладеют Восемью вершинами, а они уже идут — Горк мне показал, Морк мне нашептал — если Восемь вершин падут, тогда и остальным карлам взбредёт в голову, что они захотят вернуть себе дома, и что тогда?

— Придут к Скале, я их размажу, — прорычал Горфанг.

Зарргакк фыркнул.

— А сможешь? Или карлы снова сильны, да так, как не были уже много времени? — Шаман склонился над огнём, а затем окунулся прямо в него. Его голова прошла сквозь пламя, как кукла через занавес на детском спектакле, но жар не причинял ему вреда. — Скажу тебе кое-что, король Горфанг Гнилобрюх, Пожиратель троллей. Сломлена гордость бородачей. Но одна славная победа может вернуть им эту гордость. Если это случится, и они поймут, насколько сильные, кто может сказать, когда они остановятся?

Горфанг рыкнул. Кто-то осмелился сказать ему, что карлы сильны, и его побьют? Гэббл видел, как его морда кривится от этих мыслей. Но глаза — это были думающие глаза. Для орка Горфанг был очень умён.

— А если ты заполучишь себе в союзники пещерного недомерка, кто знает, когда остановишься ты сам? Побьёшь карлов… — шаман не стал заканчивать предложение.

Горфанг глянул на него.

— Потом Скверноземелье.

— Зачем останавливаться там? — улыбнулся Зарргакк.

Горфанг кивнул. Грёзы о завоеваниях мелькали в его голове. С той славной битвы за Карак Азул прошло уже много времени.

— Я подожду, — выговорил он наконец. — Гэббл?

— Да, босс?

— Когда вернёмся назад, пришли мне большого босса Бограта. Он давно слоняется без дела, ищет, чем бы важным заняться. Как раз будет чем. Раньше мы посылали гоббо посмотреть на этого Скарсника, теперь пошлём орка. Не гоблинское это дело. Пусть посшибает там несколько голов, наведёт шороху в их главном городе. Пусть познакомится с этим боссом-недомерком и приглядывает за ним для нас.

— Да, босс.

— Посмотрим, как Скарсник справится с крысами. Пусть для начала не пускает их к Скале. Если он настоящий воевода, он хорошо их поколотит, а парни не станут считать меня слабаком, за то, что я объединился с настоящим воеводой, пусть он и гоббо. Если он не настоящий воевода, они порвут его, всё чин чином, а карлы пусть тогда развлекаются с крысками, я могу драться и с теми и с теми, и золото останется при моём.

— Вот теперь ты говоришь, как король, — одобрительно произнёс Зарргакк.

Горфанг взглянул на троллиную голову, привязанную к мешку Гэббла. Ему захотелось вернуться во времена, когда всё было проще.

— Аж голова разболелась.

Зарргакк сделал хороший глоток.

— Никто не говорил, что быть королём — просто, твоё высочайшество.

— Никто не говорил, что это сложно. Будь большим, круши! Так живёт орк! И не говорили о всяком другом… Что надо всё это… — Горфанг скорчил рожу, — думать!

— Если говорить, кто согласится? Но кто-то же должен выйти и подняться в глазах Горка и Морка. Так получишь и славу, и мощь, и больше золота и зубов, чем можешь представить. Но быть жестоким мало. — Зарргакк как-то странно улыбнулся. — Ещё ты должен быть хитрым.

Горфанг кивнул, но ничего не сказал. Он пристально глядел в огонь и пил своё пиво.

На следующий день Горфанг и его слуга гоблин ушли из пещеры Зарргакка, оставив того сидеть на корточках перед очагом. Не прошло и двух минут, как у шамана защекотало в затылке. В его нос закралась плесневая вонь табака ночных гоблинов и прокисшего грибного пива.

Зарргакк потёр лоб, но не стал оглядываться.

— Вернулся? — спросил он. Лицо его изменилось. — Конечно, он вернулся, идиот!

— Успокойтесь, вы, оба, — произнёс скрипучий гоблинский голос. — Ну, что, он согласен?

Зарргакк кивнул.

— Может быть. Заставить орка слушать гоблина — сложная штука. Тем более пещерного недомерка. Дюже сложная.

Раздался тихий смешок.

— Ну, я же справился? Мы провернём это, и Горк с Морком будут довольны. Однажды Скарсник и Горфанг возглавят самый большущий Вааагх! в Скверноземелье со времён Грома Брюха, попомни моё слово, о, дас.

Зарргакк принялся раскачиваться взад-вперёд и смеяться.

— Это будет здорово, зог тебя дери! Мы всё, втроём — за!

Он истерично хохотал и взволнованно бормотал сам с собой о войне, смерти и пирушках после битвы.

Потом нахмурился. Глаза его были широко открыты, он приложил палец к губам и шикнул сам на себя.

Обернулся.

За спиной никого не было.

— Зоганный Дуффскул, — сказал он.

И посмеялся ещё немного.

 

Месть Голфага

I

— Хозяин сделает тебя умным.

Эти слова произнёс Фулугг Ходок.

Эти слова произнёс не Фулугг Ходок.

Голгфаг был в этом уверен. Он ни в чём не был уверен.

Его голова болела так, словно он всю ночь бодался с носорожцами. Голгфаг неуклюже пытался нащупать нож, но его не было. Он застонал, чувствуя, как судорожно дёрнулся распухающий и покрывающийся коркой правый глаз. Огр повалился вперёд, но что-то его удержало.

Голгфаг силился удержать левый глаз открытым, но видел лишь ухмыляющуюся тварь, которая одновременно была и не была Фулуггом Ходоком.

Голгфаг силился остаться в сознании.

Чё-то не получалось.

Голгфаг моргнул и застонал. Его глаза открылись. Он очнулся, когда кто-то кто хлопнул его по зубам, и увидел скалящееся лицо Фулугга. Услышал хохот.

Голгфаг взревел. Он собрал силы всей своей трёхметровой мускулистой туши, желая сбросить мучителя, сломать и измолотить его. Но чё-то не получалось. Его рёв захлебнулся в кашле. Он чуял себя: это была зловонная смесь пота, пыли и ещё острый, железистый запах открытых ран.

Фулугг посмотрел на него и снова издал низкий и дребезжащий смех.

— Хозяин сделает тебя умным, — в словах звучала насмешка. — Уже скоро.

Он шлёпнул Голгфага, с трудом пытавшегося остаться в сознании, но теряющего его. Обессиленного.

— Хозяин сделает меня умным, — выдавил из себя Голгфаг. — Да, Фулугг, я понял, хозяин сделает меня умным.

Задрав пленнику голову, Фулугг схватил его за щёки и сдавил, словно в тисках. Его губы вытянулись. На мгновение Голгфаг подумал, что он собирается его поцеловать, и не смог сдержать волну истерического смеха, прорвавшегося между безумием и болью. Он продолжал хохотать даже когда Фулугг ткнул пальцем в открытую рану на голове, липкую от наполовину застывшей крови.

— Уже скоро. Вот увидишь. Хозяин сделает тебя умным, — пускающее слюну существо, которое не было Фулуггом, склонилось вперёд и прошептало эти слова. От них разило смертью. Голгфаг вновь проиграл в схватке с обмороком.

Голгфаг заморгал, открывая глаза. Теперь он висел на стене в подземелье. Фулугга не было рядом. Холодный полумрак пах заплесневелым крысиным дерьмом и вонючими лужицами мочи. Дыхание сгущалось в пар. Если бы не боль, заглушавшая ощущение холода, то избитый огр бы дрожал. Но его крепкое тело уже приходило в себя, раны стягивались, боль отступала.

Голгфаг размял пальцы и ступни, а затем понял, что, хотя они и затекли от холода и крепких оков, ничего не было сломано. Плечи болели. Хотелось опустить руки вниз, но оковы были слишком прочными и тяжёлыми.

Голгфаг прищурился. Тусклый серый свет падал из высокого окна или люка. Оттуда дул ветер. Закатный ветер. Он чувствовал его и видел, как края проёма сияют золотом. Голгфаг жаждал этого света так же сильно, как и горного воздуха.

Голгфаг боролся, пока последние лучи заходящего солнца сверкали на краю высокого окна, постепенно тускнея, из золотых становясь жёлтыми, а затем тускло-красными. Потом свет исчез, сменившись тёмной синевой ночного неба, замерцала одинокая звезда.

Завыл волк. К нему присоединились и другие, радуясь ночи и мраку. За закатом приходит тьма… Инстинкт выживания говорил огру, как опасно быть прикованными в таких местах, когда приходит тьма.

Страх был, словно животное: слепое, напуганное, покорное инстинктам. Но при этом он давал силу, достаточную чтобы повалить на землю носорожца или избить саблеклыка в бойцовых ямах дола Скорби, где он вместе с другими молодыми быками показывал свою удаль против южных племён. Собрав весь страх и ужас, Голгфаг в последний раз напряг огромные мускулы. Что бы не удерживало его, оно прогнётся, поддастся и…

Выдержит.

Голгфаг сплюнул кровь и захохотал. Это был не безумный смех, раздавшийся от издевательств Фулугга, но сухой и невесёлый звук — усмешка существа, осознавшего, в каком аду оно оказалось.

Затем он замер и прислушался.

В пятидесяти шагах над собой он услышал далёкий, негромкий, но ясный звон ключей. Затем медный ключ повернул хорошо смазанный механизм замка, щелкнули три зубца, медленно втянулся тяжёлый железный засов, а потом тихо заскрипели петли.

Голгфаг напрягся, видя, как высоко над ним открывается дверь.

Сорок шесть ступеней. Голгфаг отсчитывал каждую.

Шаги были тяжёлыми. Огромная фигура медленно приближалась. Страх Голгфага сменился надеждой. Он везде узнал бы эту горбатую фигуру. Рядом с ним он последние три года прокладывал себе путь на запад.

— Фулугг! — прохрипел огр. Он внезапного движения челюсть заболела. В глотке было суше, чем в великих восточных Пустошах. Говорить было почти невозможно. — Не знаю, в какое проклятое подземелье ты меня приволок, но выпусти меня. Сколько хочешь? Сколько бы твой наниматель новый не дал, я дам больше!

Вырубленные прямо в скале ступени окружали зал. Фулугг спустился вниз, но если и слышал, то не подал виду.

— Фулугг! — выдохнул Голгфаг, но подавился словами, когда Моррслиб поднялся достаточно высоко, чтобы луч мерзкого жёлтого света проник в подземелье и осветил лицо Фулугга… больше не Фулугга.

Существо шагнуло вперёд. Его кожа пожелтела. Оно раззявило пасть, и Голгфаг увидел личинки, выползающие из глотки на язык.

Огр чувствовал тошноту и мог лишь закрыть глаза, но никогда бы не сделал этого. Он смотрел на подходящее чудовище. Затем оно заговорило, кашляя, плюясь на лицо Голгфага копошащимися мерзкими личинками.

— Время пришло, — произнесло существо, бывшее и не бывшее Фулуггом. — Идём со мной. Хозяин исцелит тебя. Хозяин сделает тебя умным!

II

— Что?

Голгфаг стоял спиной к стене в ясном свете дня и смотрел в тени. Тени говорили с ним. Их голос был низким и глубоким. Камни на вершине груды опасно качались.

— Что? — повторил голос. Голос казался невозможно глубоким.

Болгг Сокрушитель Великанов выпрямился в полный рост и размял мускулистую спину. Швы на его куртке натянулись и лопнули. Звенья где-то найденной на поле боя кольчуги сходились и расходились, пока Болгг тянулся за эттинской палицей, упиравшейся шипастым навершием в пол. Выпятив подбородок, Болгг заговорил вновь.

— Ты что сказал?

— Забей, Голгфаг! — окликнул его какой-то храбрец, но юный огр не собирался больше молчать. Они перешли через Чёрные Горы в самый разгар бурь, когда лишь людоеды осмеливались ходить через бушующие метели. В пути они потеряли своего носорожца и теперь сами тащили все тюки. Как же Голгфага достал этот тупой и жирный большебрюх.

— Пройдём по высокому перевалу, а? Придём к мягкому брюшку человеческих земель, а? Людишки будут спать в своих фермах. Их амбары будут ломиться от зимних запасов. Мы славно нажрёмся. Мы найдём лошадей, которые будут тащить наши вещи. Много лощадей, они смогут утащить всё, что мог один носорожец. Но смотри-ка! — огры огляделись вокруг. Развалины говорили сами за себя. Они были в разрушенном городе, и не им выпало удовольствие его разрушить. Это поселение было уничтожено десятилетия, возможно даже века тому назад. — Ты привёл нас в пустошь! И здесь мы едва ли найдём для еды хотя бы овцу или собаку, вокруг лишь разваливающиеся камни! Ты говорил, что у тебя есть карта. Что здесь будет большой город людей. Но смотри! У ворот уже растут деревья. Этот городишко разрушили ещё во времена титанов!

Говоря, Голгфаг повысил голос. Он спустился с гор ради золота и славы, но удовольствовался бы и полным еды брюхом. Теперь же у них не было ни денег, ни пищи, а последний раз, когда они что-то ели, это была кучка перепуганных гномов их медных шахт, пытавшихся скрыться в холмах.

— Мы можем вернуться обратно в Чёрные Горы, — предложил тогда Болгг Сокрушитель Великанов, когда они сидели и высасывали мозги из гномьих костей. — Говорят, что в них есть пещеры, битком набитые зеленокожими. Мы будем пировать как титаны!

Таким был Болгг — много слов, много обещаний, но мало всего остального.

Тогда ему возразил Фулугг. Он происходил из того же племени, что и Голгфаг, и когда-то был чемпионом в бойцовых ямах, пока завистливый соперник не оболгал его перед Золотозубом. Фулуггу пришлось уйти в изгнание.

Это была давно исхоженная вдоль и поперёк тропа. Фулуггу удалось добиться успеха, а затем вернуться навестить родичей с золотом, серебром и историями о далёких и чудесных землях.

Голгфага не пришлось долго уговаривать.

Он последовал в изгнание вслед за Фулуггом, а потом на перекрёстке Сандвельтс они встретились с бандой Болгга. И когда тот сказал, что знает место полное городов людишек, то они последовали за ним, несмотря на растущее разочарование самых жадных из огров. И никто из них не был жадней Фулугга и Голгфага.

— Не нравится мне вкус зеленокожих, — проворчал Фулугг. — Мы пришли есть людей. Ты обещал нам людей и говорил, что уже бывал здесь. Ты даже начертил карту, но где теперь проклятая карта?! Я не верю. Зачем ты привёл нас сюда? Предлагаю идти дальше. Скоро мы найдём людей. Людей, коров или овец. Даже немного гномов сойдёт.

Болгг неохотно уступил, и разделившиеся по двое огры осмотрели местность, но не нашли ничего. Повсюду вокруг раскинулась пустошь и тёмные леса, а из зверей они видели лишь чёрных птиц-падальщиков, которые покружили над их головами, а затем улетели на север, словно унося с собой сообщение.

Они долго ждали решения Болгга. Наконец, он уверено заявил, что они должны идти на север.

— Идём дальше. Ты прав. Я никогда не был здесь. Я шёл на северо-восток. Там было много людей. Если мы пойдём на север, то найдём их. Так мне сказала карта.

Неделю спустя они увидели перед собой город.

— Мы разграбим его до заката! — пообещал вожак устремившимся к городу ограм. — Полные брюха и полные мешки, лошади и мулы, которые унесут всю нашу добычу!

Конечно же, он ошибался. Чем ближе они подходили к поселению, тем тревожнее чувствовал себя Голгфаг. Что же за города стоят посреди пустошей, где вокруг нет ни ферм, ни полей, ни даже перемалывающих зерно мельниц?

Брошенные города. В них нет ничего, кроме ветра и стонущих на покинутых лугах призраков мёртвых воинов.

Лишь несколько часов спустя остальные поняли, что Болгг подвёл их вновь. Это был не город, а развалины. Его стены ещё стояли, но в них были пробиты огромные дыры, где камни развалились и рухнули так, словно на них наступил лениво прогуливающийся титан.

Когда огры подошли к башне, под которой висели покосившиеся и разбитые ворота, они чувствовали лишь голод и разочарование, что было очень опасно.

Будет драка. Голгфаг чувствовал это.

Чувствовал, словно надвигающуюся бурю.

Голгфаг держался в стороне. Пусть дерётся Фулугг. Он же решил оглядеть развалины и шагнул под покосившуюся крышу караульного помещения. Внутри повис кислый запах мокрой земли и гнили. На стену опирались ряды ржавых алебард, чьи древка покрылись зелёной плесенью. Пол был завален костями. Здесь была ужасная резня. Тела либо разорвали на части, либо растащили падальщики. Но в уголке комнаты лежал целый скелет.

Должно быть это был капитан стражи или какой-то другой воин, погибший в тщетной попытке защитить город. На черепе до сих пор была жёлтая фетровая шляпа, выцветшая и покрытая грязью, и огромное белое страусиное перо. Но внимание Голгфага привлёк комплект стальных доспехов, до сих пор сверкавший, словно отполированное серебро, даже теперь, когда всё вокруг гнило и ржавело.

— Тебе стоило надеть шлем, — сказал Голгфаг открывшему рот мертвецу.

Скелет не ответил ничего. Его рот был распахнут, а пустые глазницы незряче уставились на людоеда.

Голгфаг нагнулся и провёл по броне рукой. Она была погнута во многих местах, но не расколота. По телу Голгфага прошла алчная дрожь. Вот оно, его сокровище. Он стянет поножи вместе с берцовыми костями и клочьями ржавой кольчуги, вытряхнул их и примерил пластины к рукам. Сойдёт за наручи, подумал Голгфаг, подгоняя их под форму.

Он забрал всё, что подойдёт для брони, а потом поднялся и взял белое перо. Приладив его к шапке, заскучавший и недовольный Голгфаг ушёл.

В эту ночь огры говорили мало. Грозовые облака собирались в надвигающуюся бурю. Есть было нечего, поэтому им пришлось собрать кости мертвецов, чтобы вскипятить их и протушить. Вкус такой пищи был мерзким, словно в одном бульоне они смешали годы смерти и разложения. Голгфаг сидел рядом с Фулуггом у костра вместе с юными быками.

Они сверлили взглядом Болгга и его громил с серыми спинами, пока Сокрушитель Великанов распалялся, громко говоря о том, что недалеко от этого разрушенного города людишек наверняка есть и другие.

Фулугг сражался в землях людишек. Он был единственным из огров, забравшимся так далеко на запад.

— Болгг, ты жирный дурак, — заговорил Фулугг. Голгфаг расхохотался, и его смех уязвил Болгга куда сильнее оскорблений. Он сердито уставился на юнца, потянувшись рукой в висевшей на поясе огромной палице. Фулугг продолжил. — Завтра я ухожу вместе со своей бандой.

Но проснувшись утром, они обнаружили, что Фулугг исчез, бросив своих парней.

— Я здесь главный, — заявил Болгг. — Если хотите сбежать, как Фулугг, то давайте.

Никто не ушёл.

Пока никто.

III

Вцепившиеся руки тащили Голгфага вверх по ступеням. От них пахло гнилой плотью. От запаха воздух стал комом в горле Голгфага, и он закашлялся. Вокруг было темно. Его руки были связаны перед ним, но ноги были свободны. Голгфаг знал мало, но понимал, что придется сражаться. И он не хотел оказаться там, куда его тащили.

Несмотря на оцепеневшие плечи, он смог свести вместе пальцы, а затем рвануть в разные стороны, достаточно резко, чтобы разорвать путы. Слева было тело. Он ударил, попав твари под челюсть, и услышал приятный треск ломающихся костей. Локоть вбил другого в стену, а третьего он отбросил головой так сильно, что расколол ему череп с влажным треском о каменную стену.

Это было хорошо.

Голгфаг захохотал, услышав, как треснула спина. Он схватил ещё одного нападавшего за затылок, а затем свёл колени и руки, зажав между ними голову твари. Огр любил раскалывать черепа. Даже едва видя врагов, он понимал, что это было слишком легко. Голгфаг был наготове, когда в него вцепились новые руки. Он насчитал ещё два смертельных удара, но твари не отступали. Лишь спустя тридцать секунд схватки Голгфаг понял, что, хотя он и убивал врагов, они не умирали.

Наконец, он согнулся пополам, сплёвывая на каменные ступени осколки зубов и кровь.

— Довольно! — зарычал Голгфаг. Но твари продолжали его избивать.

Огру хватило ума приберечь силы на потом.

Они… Голгфаг не знал, кем они были, лишь то, что Фулугг теперь стал одним из них… они тащили его по вонючей галерее. С одной стороны зиял тёмный проём. Там был широкий зал — Голгфаг слышал эхо. Воздух был сухим. Он пах костями и разложением. Запах был приторным и вездесущим, словно это место использовали как усыпальницу для мёртвых или армий, сражавшихся здесь давным-давно. В нём также было очень много тварей. Он слышал, как они приближаются, подползают.

Внезапно нечто выпрыгнуло из тьмы — лапы, клыки, когти, посреди лба единственный глаз без зрачка. Голгфаг понял, что ему конец. Но существо не ударило. Его словно остановила невидимая стена, и тварь забилась, взвыв, словно побитая собака.

Когда-то бывшее Фулуггом существо презрительно посмотрело на тварь.

— Это было не умно, — сказал он, схватив Голгфага за его мокрые от крови волосы. — Идём. Хозяин сделает тебя умным.

IV

Именно Голгфаг обнаружил, куда они пришли. Слова были ясными, и если бы другим хватило ума изучить язык — как хватило ему ума обучиться у огнебрюха, жившего кочевой жизнью и разводившего камнерогов — они бы уже ушли прочь.

Имя было ясным как день. Оно было вырезано на арке ворот изгибающимися готическими буквами. Арка лежала среди обломков, заросших мхом и кустарником. Голгфаг искал следы Фулугга, когда, забравшись на груду и смахнув зелёные ростки, увидел перевёрнутые слова.

— Фейльдорф, — сказал сородичам Голгфаг.

У слова был странный привкус, ведь оно было чужим, совершенно непохожим на его родной язык. Но Голгфаг слышал достаточно историй у костра, чтобы понять, что это было легендарным и ужасным местом. Этот город стёрли с карт много веков назад. Когда-то это было процветающее поселение людей, но теперь оно стало опустевшей обителью воспоминаний, призраков и выживших в древних битвах.

— Фейльдорф, — фыркнул Болгг. Оглядывая окрестности вместе со своими громилами, он поймал волчицу и четырёх её щенков. От вкуса свежего мяса к нему вернулось беззаботное настроение, — Ба, да какая разница? Это развалины людишек. Сегодня мы славно поедим. Держи!

Он протянул хромого щенка Голгфагу, проглотившему его за один укус. Юный огр не был слишком уж гордым.

— А завтра?

— И завтра мы славно поедим. Заживём. Найдём ещё добычу. Вот увидишь! Мы будем славно есть весь год, — Болгг казался странно уверенным в этом, и юнец пошёл прочь.

— Голгфаг, — окликнул его Болгг. Он обернулся. — Что это?

Голгфаг посмотрел вниз, на позолоченный нагрудник мертвеца, теперь закрывающий его брюхо.

— Это металл людей.

— Выглядит нелепо. Сними его.

— Сниму, когда мы уйдём из этой дыры, — ответил Голгфаг.

V

Голгфаг лежал на каменной плите под высоким сводом зала. В воздухе повис мерзкий приторный запах старого свечного воска и благовоний чёрного лотоса. Волосы Голгфага стояли дыбом.

В комнате было ощущение стужи, которую не спутать ни с чем, чувство леденящего душу колдовства.

Голгфаг силился поднять голову над плитой. Бледные силуэты извивались вокруг его запястий и лодыжек: призрачные белые змеи, корчащиеся и переплетающиеся, сливающиеся в единую и… живую, хотя слово и казалось неуместным… петлю.

Голгфаг попытался поднять ногу. Змеи застыли, став неподвижной верёвкой.

Он медленно вспоминал подробности. Теперь он мог собрать их вместе. Долгий подъём через залы, полные истекающих слюной безумных отродий из самых мрачных кошмаров, воющих, скулящих, стенающих и пожирающих друг друга от жажды крови. А затем его притащили сюда. В этот зал высоко в башне. Ведь это явно была именно она — круглая башня, сквозь которую петляли спиральные лестницы, древняя, но не разрушенная.

Не трать силы, сказал себе Голгфаг. Бывало и хуже. Думай головой, хотя она и болит. Ну, хотя бы открой оба глаза.

Звериное чутьё говорило огру, что снаружи всё ещё была ночь. Едва ли он пролежал здесь больше часа. Горбатая луна Моррслиб всё ещё восходила в небе. Голгфаг вглядывался в темноту, пытаясь разобрать детали.

Он был над землёй. Зал явно принадлежал богачу, а вокруг стен были свалены в кучи груды пергамента, побуревшие от времени звериные шкуры и древние кристальные шары, внутри которых плавали заспиртованные клочья каких-то зверей или иных существ. Там же стояла лестница на колёсах — наверное, для того, чтобы можно было заглянуть на верхние полки. Голгфаг никогда такого не видел и не представлял, как столько слов могут тут понадобиться одному человеку.

Сам Голгфаг особо не разбирался в словах, каждый раз втягивавших его в него неприятности. Он вспомнил схватку с Болггом. Стоило подкараулить его, дождаться, когда Разрубатель Великанов пойдёт отдыхать, а затем разбить ему голову сзади.

Но нет, Голгфаг решил сделать всё по старинке. Лицом к лицу на виду у всей банды. Таким вот он был дураком.

Огр зажмурился. Его челюсть болела, во рту был привкус крови, а один глаз заплыл так, что почти не открывался. И-ди-от…

Теперь всё было понятно. Болгг избавился от Фулугга, а затем поступил так же с ним.

Запах гнили словно цеплялся в него когтями, обволакивая всё вокруг. Голгфаг вспомнил наполовину сгнившее лицо Фулугга. Он поклялся, что не закончит так.

В это мгновение прозвенел колокол. Его скорбный звон раздался где-то высоко. Глубоко в подземельях завыли и застонали существа. Голгфаг не знал, стенали ли они от удовольствия или от ужаса, но по его коже прошли мурашки.

Хозяин приближался.

VI

— Что ты сказал? — потребовала ответа тень. — Ты хочешь больше золота? Ты привёл нас к золоту и заплатил за него потом, кровью и костями? Беги как Фулугг! Уползи в горы! Я здесь главный, никто не осмелиться занять моё место! — Болгг выставил челюсть вперёд, провоцируя младшего огра ударить.

Голгфаг упёрся ногами в землю, готовясь. Его броня — вся взятая с тела человека броня, которая подошла — лязгнула. Закрывавшие бёдра пластины стали наручами, нагрудник — защищаюшим брюхо щитом, а шлем он прибил на конец булавы. С этим Голгфаг чувствовал себя настоящим воином.

Никто из стоявших рядом огров не осмеливался заглянуть ему в глаза. Они не рисковали. Голгфаг пытался обратиться к их голоду.

— Болгг, я знаю, что ты сегодня нашёл еду. Её нашёл ты и твои громилы. Я чую её. Как мы договаривались? Что поделим её, если найдём!

Вожак плюнул и попал прямо в щёку Голгфага. Его лицо побагровело. Слюна медленно потекла вниз, а на шее вздулись вены.

— Не надо! — крикнул кто-то, но было уже поздно.

Голгфаг убивал и за меньшее и убил бы и за большее. Он убил бы просто потому, что ему нравилось убивать. Конечно, у него было не так уж много шансов победить, но сама возможность манила его.

Его внезапный удар снизу попал Болггу прямо под жирную и тупую челюсть. Его голова дёрнулась назад, тень вздрогнула и пошатнулась. Голгфаг даже подумал, что справился. Но затем тень встряхнулась, а Болгг посмотрел прямо на него. Из уголка его рта текла кровь. Уже много лет никому не удавалось прежде пустить кровь Болггу Разрубателю Великанов.

Вожак ухмыльнулся, показав жёлтые зубы, по которому текла красная кровь, и поднял свою палицу. Она была окована медью, разбитой за долгие годы пренебрежения, но всё ещё имела навершие в виде узнаваемой волчьей головы. Когда-то это оружие сделали, чтобы разбивать ворота замков, а затем его похитили обитатели пещер. Наконец, оно попало в руки Болгга, украсившего его черепами, шлемами и оружием убитых врагов, грубо вбитым прямо в древесину.

Голгфаг смотрел, как Болгг охотно готовиться к схватке, и думал, как бы хорошо было иметь план по выходу из такого мёртвого тупика. Особенно юного огра в этот момент тревожило слово «мёртвого». Он рассчитывал на поддержку хотя бы части быков, достаточно внимательно слушавших его прошлой ночью, но сейчас, при свете дня, оказавшихся более сдержанными. Пусть они теперь подохнут с голоду, подумал Голгфаг, выглядывая путь к бегству. Но остальные огры банды молча собирались в круг. Его спина прижималась к разрушенной стене — слишком высокой и при этом слишком толстой, не перелезть, не проломиться.

Булава поднялась в воздух. Казалось, что упавшее дерево вновь встаёт.

Голгфаг чуял страх.

Свой страх.

VII

Внешне хозяин не был таким уж грозным и страшным — напротив, он был сутуленным и лысеющим, со стянутыми серыми волосами, извивающимися на затылке, словно маленький потрескивающий плащ.

В одной руке он сжимал украшенный серебром чёрный посох, а другую выставил вперёд, словно ища путь. Хозяин спускался вниз по ступеням медленными и размеренными шагами. Этот человек, а это явно был человек, был одет в длинный синий жакет и камзол, украшенный золотыми пуговицами и павлиньими перьями. На ногах были мягкие кожаные сапоги. Голгфаг чуял телячью кожу, не понимая, как его нос различает такие тонкие детали. Он чуял телячью кожу и духи, которыми, как он слышал, пользуются развратные люди, сильный запах разовых масел и чёрного лотоса, почти скрывающий вонь древнего разложения.

Ступени лестницы закручивались вокруг стен башни. Человек приближался. Он говорил сам с собой. Бормотал. Когда он повернулся к Голгфагу, тот смог разобрать слова.

— Они идут, — говорил человечек. — Они будут здесь через три дня. Что мы можем сделать? Мы должны что-то сделать. Они будут здесь через три дня.

Голгфаг даже почуял надежду. Возможно, ему удастся разговорить его. Умаслить, сторговаться, запугать. Но тут Моррслиб блеснул достаточно ярко, чтобы Голгфаг смог различить лицо человека, сошедшего с последней ступени и повернувшегося к нему. Человека ли?

Возможно, когда-то. Но теперь его кожа сморщилась, словно последнее яблоко в бочке, а одна из глазниц опустела. Глаз был не на голове, а прямо в выставленной вперёд руке, вытянувшийся зрачок пристально смотрел через сжатые пальцы.

Глаз уставился на лицо Голгфага и повёл существо прямо к нему. Руки заканчивались когтями. Во рту были клыки, и тело было не ссутуленным, а ужасно изуродованным.

— Ах, — причмокнуло существо, зашипев от удовольствия и предвкушения. — Как раз вовремя. Они будут здесь через три дня. Этот хорош. Быстрее, точите ножи, разожгите жаровню, потеря крови может быть смертельной. Быстрее, Лукард, быстрее. Нельзя терять времени. Они идут. Мы должны их остановить. Иначе что останется, когда они придут? Нас ждёт много дел!

Тварь подошла ещё ближе, и вонь духов ударила по ноздрям Голгфага. Одна рука держала глаз. Другая шарила по плите, пока не нашла инструменты, и поднялся широкий клинок с заточенным лезвием, зазубренный, чтобы кровь легче стекала.

— Этот подойдёт, — сжимавшая глаз рука придвинулась ближе. — Нельзя терять времени.

VIII

Разрушенный город содрогался от ярости сражающихся огров. В нём уже больше века не видели такой силы. Такой животной ярости. Где-то далеко рассыпавшийся шпиль рухнул на гробницы давно сгнивших аристократов Фейльдорфа, сокрушив своим весом их почерневшие от огня мраморные статуи. Скрипевшая перемычка развалилась. Много лет провисевшие ворота сорвались с ржавых петель и с грохотом обрушились на землю.

Броня Голгфага сверкала так ярко, что слепила Болгга. Он никак не мог ударить своего врага, и это сводило его с ума. Вожак бушевал, размахивая своей огромной палицей.

— Кто сорвал врата Торинна Чернобородого с петель в горах и раздавил шлемы его танов, выдавив им глаза? Я! Болгг Разрубатель Великанов, Ужас Десяти Племён! — Болгг разжигал свою ярость всё сильнее. Кровавая слюна скапливалась в уголках его рта. Голгфаг не знал, как ему удалось долго продержаться, но это давало надежду. Болгг не мог в него попасть — юный огр легко ушёл и от первого, и от второго ударов. Первый расщепил на части брусчатку. Следующий врезался в старую яблоню, затрещавшую и рухнувшую.

Голгфаг ударил в ответ, нанеся страшный удар по колену Болгга, но взбешённого тирана не остановило бы ничего, кроме разве что разбитого черепа. Голгфаг намеревался так и поступить.

— Будь ты проклят! — взревел Болгг. Броня Голгфага сверкала так ярко, что он не мог прямо на неё смотреть.

Вожак помедлил. Дерзкого юнца явно защищали какие-то чары. Но даже если он не может ударить его, то всё равно может победить…

Позади Голгфага была стена какого-то высокого здания, возможно храма или святилища. Тяжёлые блоки из жёлтого камня были сложены вместе таким мастерством, что пережили и сожжение города, и годы запустения. Взмах Болгга прошёл далеко от головы Голгфага — так далеко, что тот и не пытался уклониться, а просто захохотал.

Булава врезалась в блоки, круша их металлическими шипами, и стена застонала. Древние камни поддались, и Голгфаг осознал опасность. Поздно.

Всё словно замерло на миг, пока огры ватаги смотрели на это в благоговейном ужасе, а затем огромная стена рухнула, погребая Голгфала под настоящей лавиной обломков, точёных каменных плит и пыли.

Последняя опустилась далеко не сразу. Болгг ухмыльнулся. Наглеца завалило тоннами камней. Он свирепо уставился на остальных, положив палицу под ноги, чтобы выпрямить смявшиеся шипы.

— Ну, кому тут ещё хочется больше золота?!

IX

— Быстрее, разожгите жаровню и приготовьте зелье.

Называвшее себя Лукардом существо двигалось умопомрачительно быстро, всюду следуя за протянутым глазом. Оно разожгло угли в жаровне, стоявшей так близко, что Голгфаг чувствовал, как ему припекает бок. Лукард прошёл вдоль алтаря, а затем вернулся обратно. Он положил нож, взял другой, затем после недолгих раздумий отложил и его, а затем нащупал секач, каким мясники разрубают пополам говяжью тушу.

— Большой, хорошо. Хммм, да, очень хорошо. Он нам пригодиться. Времени так мало…

Жёлтый глаз в вытянутой руке закатился вниз, пока когти Лукарда неуверенно скреблись вдоль разбросанных ножей, сжимаясь рукояти одного с закрученным лезвием.

— С чего бы начать? Возможно с тиройама или с меньших желез окулума? Возможно с дополнительного придатка? Рука, нога, коготь…

Глаз внезапно дёрнулся в сторону Голгфага. Зрачок сузился, словно что-то подозревая. Лукард зашипел сквозь заострённые зубы.

— Они послали тебя?

— Что? — неуверенно переспросил огр. — Кто?

— Вот зачем ты пришёл, — глаз придвинулся ближе. Голос стал уверенным. Слова капали словно яд. — Они послали тебя. Ты — шпион. Ты хотел открыть ворота, впустить их?

Когти протянулись к Голгфагу. Когда они схватили его, огр ощутил в них силу, гораздо большую, чем то, чего он ожидал бы от такой маленькой, сморщенной и морщинистой твари. Лукард тряс его, словно тряпичную куклу. Зубы Голгфага скрежетали, а кости дрожали. Наконец, его бросили обратно на плиту.

— Ты хотел впустить их. Как ты осмелился предать нас всех?

Другой коготь протянулся вперёд и сжал глотку Голгфага. Страх покинул огра. Он знал, что скоро умрёт, и был разъярён ждущей его судьбой. Если бы он смог вырваться из колдовских цепей, то вбил бы ум в каждого мертвеца и адское отродье в этой проклятой башне. Голфаг заорал, давая волю своему разочарованию и гневу.

— Будь проклят ты и твой лепет! Что это за безумие!? Когда я вырвусь, то разобью твой череп на тысячу частей!

Огр застонал, когда тварь ударила его головой о камень. Сила Лукарда поражала. Голгфаг продолжал кричать, но это лишь приносило боль. Так всё и закончится. Безумная тварь из кошмаров раздавит его в лепёшку в какой-то безымянной адской яме…

— Ты с ним. Ты предашь нас. Он послал тебя, — шипел Лукард.

— Кто? — смог выдохнуть Голгфаг. Избиение остановилось, — Кто? — повторил он, и в этот раз слова вытекли вместе со струйкой крови.

— Горбад! — рявкнул безумец, взяв очередной случайный нож. Он оскалил от удовольствия заострённые зубы, начав разрезать бедро огра. Боль была ужасной. Голгфаг прикусил губу, чувствуя собственную кровь.

— Горбад? — простонал он.

Нож опустился.

Рядом с ухом раздался тихий стон.

— Ты знаешь его. Ты пришёл от него. Ты с ним.

Голгфаг захохотал. Тварь была явно безумной. Теперь он чувствовал себя сильным. Несмотря ни на что, он был в своём уме. Разумный против безумца, живой против мёртвого, надежда против безнадёжности…

— Горбад Железный Коготь умер тысячу лет назад, — сказал он сморщенной твари. — И ты умрёшь, как только я освобожусь!

Жёлтый глаз замер прямо перед лицом Голгфага. Чёрный зрачок сузился от ненависти и неверия.

— Он лжёт. Успокойся, Лукард, — сказала себе тварь. Успокойся. Медленнее. Не торопись.

Лукард был уверен, что его творения становятся всё лучше и лучше. Он почти усовершенствовал бойцовых существ: яростных, свирепых, даже достаточно жестоких. Это было трудной задачей — наполнить существ силой, но при этом также сохранить достаточно живого разума, чтобы им удалось потягаться коварством с надвигающейся ордой. Потребовались века исследований. У него было всё время в мире. Нужно было сохранить злобу, наполнить тело колдовством, сделать не просто нежить, но нечто иное и ужасное: живого мертвеца.

— Тонкости и сложности операций, сложные тонкости, тонкие сложности. Операции, да, верное слово. Операндус, операнди, операнда инфандус, портентифилис, монстрифер.

Вкус древних слов был сладок и приятен. Как кровь, как плоть, как слова силы, которые Лукард выучил давным-давно, когда первые бюргеры Фейльдорфа положили камни на камни, а он построил башню, придя однажды ночью в обличье волка.

В те дни он был диким, поглощённым жаждой крови.

В последующие долгие годы его поглотила жажда познаний, а применением этих познаний…

Лукард зашипел тихо, насмешливо и зловеще. Примениус доктрина! На чём он остановился? Ах да…

— Ты начинаешь меня бесить, — тихое рычание заставило одинокий глаз Лукарда обернуться от изумления. Творения никогда не говорили с ним так. Он посмотрел вниз. Огр очнулся.

— Хорошо, время пришло. Ты выпьешь это, — шипящий, шелестящий голос не предвещал ничего хорошего. Лукард подошёл к кипящему аналитическому стакану и медленно перемешал в нём крошечные зелёные кристаллы. Они растворились, в воздух, с шипением, поднялся изумрудного цвета дым. Голгфаг в последний раз попытался разорвать путы, но они лишь впились в тело, держа его крепче, чем когда-либо.

— Время пришло!

Лукард вставил в рот огра воронку, высоко поднял стакан и позволил тонкой струйке потечь вниз.

Жидкость оказалась одновременно сладкой и мерзкой, похожей на гнилые персики. Голгфаг закашлялся, давясь. Там, где пролившаяся через край воронки жидкость капала на тело, кожа вздувалась и краснела от ожога.

— Времени так мало, — шептал Лукард. — Возможно, как раз достаточно. Ты большой и сильный. Ты встретишься с самим Горбадом. Сломай его, избей его, выпей его кровь, высоси его мозг из костей! — он чувствовал, как в воронке булькают последние капли зелья.

Жидкость шипела. Голгфаг кашлял. Он начал стонать и покрылся испариной. Жёлтый глаз словно заполнил весь зал, щурясь, сверля взглядом его покрасневшие щёки. Огр чувствовал, как по лбу течёт пот. Он дрожал. Зелье начинало действовать. Рука подалась вперёд, и око стало вглядываться, изучая подробности работы. Лукард подождал ещё несколько мгновений, прежде чем убрать воронку, и в это мгновение глаза огра распахнулись. Вместо боли он увидел в них ненависть, раскалённую жарче кузницы гномов.

Голгфаг выплюнул зелье прямо на вытянутую руку Лукарада — руку, сжимавшую ненавистный жёлтый глаз.

Лукард отшатнулся слишком поздно. Его рука вздулась, зашипела. Он выронил глаз и попятился, врезавшись в жаровню. Шёлковый рукав загорелся. Рукав, ладонь, рука, а затем всё тело вспыхнуло живым факелом как свеча, таким сухим и древним был Лукард.

Нечестивая некромантия заточила частицы жизни в его теле много веков назад, и пламя — каким бы раскалённым оно не было — не могло их сжечь. Но оно могло ранить. Голгфаг и не собирался убить тварь, лишь сбить её концентрацию.

Голгфаг наблюдал, как воет живой факел, от пронзительного и человеческого визга в зале разбивались на части все стеклянные шары и фиалы. Их осколки вместе с тлетворным содержанием разлетались в разные стороны. И удерживавшие огра корчащиеся оковы внезапно исчезли.

— Мой глаз! — выл Лукард. — Мой глаз!

После мгновения промедления его колдовство вернулось, но было слишком поздно.

Рука опустилась на его левое плечо.

Слепой, не видящий ничего Лукард обернулся.

Ударом ноги Голгфаг отправил глаз в полёт через зал. Чёрный зрачок закружился. Затем огр обернулся к слепой твари и глубоко вдохнул.

Он схватил Лукарда за горло и поднял его в воздух. Да, это будет приятно…

Двигаясь быстрее саблеклыка, Голгфаг ударил тварь о книжный шкаф, разлетевшийся на части, затем дёрнул продолжавшего гореть Лукарда обратно и шарахнул о каменную стену. Пламя обжигало руки огра, но он держался. Затем он осознал свою глупость. Пламя не сможет убить такую нелюдь, недостаточно будет и грубой силы. Тварь хлопнула его рукой в бок, и Голгфаг ощутил это так, словно его ударило тараном. Он усмехнулся. Даже ослепший Лукард был сильным, как великан. Он думал, что тварь похожа на обычного человека, которого можно разорвать на части, как готовую добычу. Но колдовство стягивало тело вместе, и как бы силён не был сам Голгфаг, он сражался с горящей тварью, которую не могло убить пламя. Он никогда прежде не сталкивался с такой колдовской мощью.

Но у Голгфага была сила и размер. Он поднял тварь в воздух.

Пламя взревело. Взревел и Голгфаг. Но он держал Лукарда крепко и раскручивал над головой, а затем отпустил. Взвывший колдун пронёсся над комнатой и врезался в каменную стену. Голгфаг набросился на него, не давая подняться. Он раскрутил его вновь и в этот раз не промахнулся.

Лукард обрушился на окно, круша стёкла, и исчез в ночи: пылающий факел, падающая звезда, комета с огненным хвостом.

До Голгфага донёсся долгий затихающий вой, а затем всё стихло. Огр слышал лишь своё тяжёлое дыхание треск огня, расходящегося по стенам, лижущего перекрытия над головой. Вокруг уже падали горящие деревяшки.

Снизу доносилось рычание и вой. Похоже, что в момент промедления Лукарда сбежать удалось не только ему. Перед глазами Голгфага встал образ слюнявого многорукого чудовища. Он помедлил, оглядываясь вокруг. Разбросанные ножи всё ещё лежали здесь, как и посеребрённый посох, на который опирался Лукард, спускаясь по лестнице. Он был сделан из чёрного обсидиана с золотыми полосками на обоих концах и покрыт вдоль и поперёк змеящимися странными знаками. Голгфаг привязал посох к поясу и взял с алтаря жуткий секач. Затем он побежал, перескакивая за раз по три ступени. Уже у самой вершины спиральной лестницы он услышал позади надвигающийся вой.

Открытая ладонь Голгфага ударила первую тварь под подбородок. Её голова откинулась назад на сломанной челюсти, но мертвец продолжал наседать, цепляясь когтями за одежду. Наконец, взмах секача отсёк голову твари, и она рухнула, но на её место встали три новых, рвущих на части друг друга в жажде отведать живой плоти.

Голгфаг размахивал руками, словно стальной вихрь. Он рубил, кромсал и отбрасывал в сторону руки. Да, он мог убить всех мертвецов, но дым продолжал заполнять коридор, а твари всё прибывали.

А затем они внезапно кончились.

Голгфаг огляделся. Он стоял посреди настоящей бойни. Повсюду лежали лапы, выпущенные кишки, растекались лужи крови. Секач покончил с мертвецами там, где не смогли кулаки. Впереди лежала лестница, ведущая к открытому пространству, которое наверняка было сторожкой.

Голгфаг помчался по ступеням.

Но затем из теней раздался голос, а затем вылетел кулак, похожий на таран.

— Хозяин сделал тебя умным!

Удар пришёлся на щёку Голгфага, отбросив его вправо. Огр заскользил вдоль железных перил. Но он ответил с такой силой, что Фулугг на мгновение взлетел в воздух, а затем врезался в стену, пошатнулся и сполз вниз.

Голгфаг поднял секач, готовясь убить тварь. Но затем он ощутил укол вины.

Фулугг и он происходили из одного племени. Они говорили с одинаковым акцентом. Они были Саблешкурыми и братьями по оружию. Они вместе выступили против Болгга и поплатились за это. Возможно, что наложенные на Фулугга чары можно снять.

Он схватил собрата-огра за руку и ногу, закинул на плечи и помчался по лестнице. Позади падала крыша, ревело пламя, сыпались искры.

— Прекрати бороться! Я пытаюсь тебе помочь!

Кто знает, как давно Лукард создавал свои неуклюжие орды? Кто знает, в какие глубины безумие погрузился Лукард, когда вокруг был уничтожен его город… Что же удержало орков от его ворот? Возможно, страх смерти. Или некие колдовские чары?

Голгфаг прокладывал себе путь, используя Фулугга как таран, разбрасывая в стороны сбежавших сюда чудовищ, ковыляющих куда-то без направляющей воли своего хозяина. С каждым шагом силы возвращались к огру, крушащему своих врагов.

Голгфага это особенно не волновало. Он захохотал, спрыгнув в сторожку и приземлившись на обе ноги, держа на себе Фулугга.

Ворота были открыты.

— Бежим! — сказал он себе, а затем резко остановился.

Перед ним сидела огромная тварь из самых недр ада. Она была жирной и раздувшейся, словно жаба, а раздвоённый язык мелькал между рядами острых клыков. Пусть это отродье и было нежитью, для Голгфага оно было достаточно живым. Живым и голодным, жаждущим крови. Ковыляя к нему на задних лапах, тварь готовилась к прыжку, распахнув пасть — достаточно широкую, чтобы проглотить Голгфага целиком.

Огр взревел, крича боевой клич. Башня содрогнулась, когда он встретился с тварью лицом к лицу и бросил в неё тело Фулугга.

Тот рухнул прямо в широкую пасть чудовища. Тварь закашлялась, давясь.

Голгфаг проскочил мимо неё и исчез в ночи, где уже садился Моррслиб.

Он был свободен.

X

Две луны спустя ранее летнее солнце садилось над полями, окружающими Нордрайдинг, деревню, что лежала в Мутланде. Оно осветило также облако пыли, поднятой многими тяжёлыми ступнями — знак того, что захватчики, наконец, дошли до цивилизованных земель.

Их вёл Болгг. Он получил арбалетный болт в бок, когда его банда взяла штурмом деревянную часовую башню, защищавшую переправу, ведущую сюда. Но вожак был старым и крепким, он не любил проигрывать. Защитники умерли ужасной смертью.

Болгг опёрся на изгородь. Он чувствовал себя слабым, а его кишки крутило. Казалось, что они полны червей. Должно быть это от выпитой грязной воды. От неё, голода и постоянных схваток с дикими созданиями пустошей.

Во время пути на восток его рота уменьшилась почти вдвое. Бегство. Смерть. Болезни. Сказались все эти бичи вольных отрядов. Они шли по старым караванным тропам, многие из которых вели к заброшенным развалинам, но постепенно путь уводил их на восток, пока, наконец, огры не увидели впереди дым от огней. Общения пищи, золота и славы становились явью.

Когда рота Болгга приблизилась к деревне, то в животах у них заурчало от запаха эля, жареной говядины и свежего белого хлеба. Они слышали звук тонких голосов полуросликов. Играли дети. Все полурослики были детьми. Огры сожрут всё в деревне и двинутся дальше.

Впереди завыл рог. Их заметили. Возможно, какие-то защитники и попытаются остановить их, но не смогут. Огры были голодными, отчаявшимися, а еда была так близко…

Несмотря на боль в боку, Болгг ускорил шаг. Позади трусцой бежали его воины. Они не дадут полуросликам сбежать!

На ходу переваливающиеся огры проверяли оружие. Возможно, им даже не придётся никого бить. Достаточно запугать местных, заставить дать им еды. Ну, может разбить пару-тройку черепов. Вид крови творит с толпой чудеса.

— Стоять! — прогремел голос.

Болгг поднял руку, останавливая столпившихся позади воинов.

Но это был голос не Разрубателя Великанов, но кого-то впереди.

Огры захохотали, увидев цепь из перегородивших дорогу телег. Рядом с ними стояли полурослики, натянувшие тетивы луков. Жалкое зрелище. Они лишь ужалят их, словно осы. В смехе огров слышалось презрение.

Но затем огромная фигура ухватилась огромной рукой за край телеги и выпрямилась в полный рост. Дерево застонало под весом. Это был собрат-огр, упёршийся обеими ногами и поднявший руку.

— Я охраняю эту деревню. Кто идёт? — закричал он.

Вожак отбросил шест в сторону и проковылял вперёд.

— Это я, Болгг Разрубатель Великанов! Назови мне своё имя и уйди с дороги, пока мы не сожрали тебя и не бросили твои кости Пасти.

— Ты не узнаёшь меня? — вставший на их пути огр не сдвинулся с места. — Похоже, что разум покидает тебя, Болгг. Пора бы тебе вернуться домой и рассказать юным быкам о своих великих приключениях. Расскажи им о своей точной карте. Расскажи им, как ты продал Фулугга Ходока адской твари. Расскажи им, как ты бросил меня в эту проклятую яму. Ибо я Голгфаг из Саблешкурых! Голгфаг Убийца Болгга!

Вождь не мог стерпеть оскорбления. Он поднял булаву, взревел и бросился на спокойно ждущего его Голгфага. Тот сам не так давно вышел из леса опалённым, измождённым и таким же отчаявшимся как Болгг, но смог договориться с местными жителями, накормившими его. И теперь, когда его ожоги исцелились, Голгфаг был таким же сильным и крепким, как и всегда.

Да, он потерял сверкающую броню и секач, но теперь в его сумке лежала прихваченная у Лукарда палочка-выручалочка, а где-то по пути Голгфаг нашёл каменный топор, чей обсидиановый клинок мерцал в красном закатном свете. Топор хорошо лежал в руке, почти как если бы он сам выбрал хозяина.

Болгг был усталым, медленным и измождённым от голода. Голгфаг видел это, глядя на приближающегося огромного вожака. Он убьёт его и заберёт себе его прозвище, а затем сделает остальным предложение, от которого они не могут отказаться.

Болгг взревел, пересекая последние метры между ними. Он поднял палицу над головой. Было ясно, куда он нанесёт первый удар. Голгфаг взвесил в руке топор и втянул воздух, чтобы прочистить нос.

Это не займёт много времени.

 

Битва за Белокамень

Не переведено.