Перевод с английского Татьяны Телегиной

* * *

24 декабря

15.49, центральное поясное время

— Вот чего я не понимаю! — кричал шофер такси, стараясь перекрыть стук работающих дворников, — так это о чем думает человек, когда он вот таким образом уродует другого человека!

Он быстро обернулся, взглянув на своего собеседника в ожидании ответа, но в этот момент белый фургон, ехавший впереди футах в тридцати, вдруг резко затормозил, буксуя в море слякоти. Его громоздкий зад неожиданно вырос перед такси, как кит, вынырнувший из глубины моря. Пассажир такси, Джозеф Лиленд, думавший в этот момент о чем-то совершенно другом, ошеломленно вскинул руки, чтобы защититься; водитель мгновенно среагировал, нажав на педаль тормоза и крутанув руль. Такси дернуло вперед, развернуло и с грохотом боком швырнуло на фургон. Лиленд ударился о косяк дверцы и до крови рассек правый висок. Он весь сжался, ожидая нового столкновения с машиной сзади, но ничего не произошло.

— Черт возьми! — закричал водитель, колотя кулаком по рулю. — Черт!

— С вами все в порядке? — спросил Лиленд.

— Да, — и тут он увидел лоб своего пассажира. — У, дьявол! Проклятье!

— Не беспокойтесь, ничего страшного, — на платке Лиленда расплылось пятно крови размером с почтовую марку.

Водителем был молодой негр с высокими скулами и миндалевидными глазами. Они с Лилендом обсуждали зверства в Африке. Снегопад сделал поездку от гостиницы, расположенной у огромных стальных ворот, в центр города бесконечно долгой. За это время Лиленд успел узнать, что таксист приехал в Сент-Луис из Бирмингема еще холостяком в конце пятидесятых годов, а теперь его сын считался одним из лучших бейсболистов города и играл за команду своей школы.

Подъезжая к аэропорту, попали в пробку: машины тащились, едва не сталкиваясь бамперами, и беседа переключилась на тему насилия. Выруливая с центральной автострады на дорогу, ведущую к аэропорту, водитель завел разговор о случаях нанесения половых увечий, недавно имевших место в Черной Африке. «Ламберт-Филд», — сообразил Лиленд, вспомнив название местного аэропорта в тот момент, когда водитель распространялся об отрезанных мужских членах. Конечно же, не «Линдберг», хотя определенное сходство в звучании с аэропортом Сент-Луиса есть. «Линдберг» расположен в Сан-Диего. Опасный аэропорт. За последние пять лет Лиленд десятки раз прилетал и улетал из Сент-Луиса, но сегодня опять перепутал названия аэропортов.

Теперь у него на лбу зияла кровоточащая рана, а ведь для многих людей мужчина зрелого возраста с рассеченным лбом — это всего-навсего пьяница, едва держащийся на ногах. Безрадостная перспектива, но она ни огорчила, ни разозлила Лиленда. Рана была несерьезной.

Он никак не мог вспомнить, что ему пришло в голову в тот момент, когда произошло столкновение, и это начинало мучить его. Он приложил к ране платок, на котором появилось новое пятно.

— Мне очень жаль, приятель, честное слово.

Лиленд видел, что таксист действительно огорчен. Водитель фургона открыл дверь кабины, высунулся и посмотрел назад. Чувствовалось, что у него нет особого желания вылезать и плестись по этому месиву на дороге. Это был здоровенный толстый усатый человек, ни дать ни взять — человек-гора. Полицейские всегда с опаской относятся к таким громилам. У этого и темперамент оказался под стать фактуре: он зло глянул на водителя такси и резким движением большого пальца, не допускавшим никаких возражений, ткнул в сторону обочины. Фургон поехал первым, окатив грязью такси с той стороны, где сидел Лиленд.

— У меня через двадцать минут самолет, — сказал он.

— Хорошо. Этот малый сможет найти меня у аэровокзала. Честное слово, приятель, мне очень жаль. Очень.

Таксист притормозил у фургона, перегнулся назад и опустил стекло с правой стороны. В открытое окно ворвался снежный вихрь, устремившийся в теплое пространство салона, словно его засасывало туда, как в воронку.

— Ставь машину! — заревел громила.

— У пассажира течет кровь, и ему надо успеть на самолет...

— Хватит чушь молоть! Съезжай на обочину!

Лиленд открыл окно со своей стороны.

— Дайте мне доехать до аэровокзала.

Какое-то мгновение мужчина изучающе смотрел на него.

— Не так уж серьезно вы поранились. Вы что, не понимаете, что парень обведет меня вокруг пальца? Съезжай, тебе говорю! — крикнул он водителю такси.

— Он должен успеть на самолет!

— Ты, черномазый, не морочь мне голову, черт тебя побери! Как только он выйдет из машины, ты тут же смоешься!

Таксист нажал на газ.

— Иди ты к черту! — крикнул он. Стараясь закрыть окно, он чуть было опять не справился с управлением. — Я не обязан считаться с этим дерьмом!

— Да он псих, — сказал Лиленд. — Вот моя визитная карточка. Следующие десять дней я буду в Калифорнии, затем вернусь на восток. Если у вас с этим типом будут неприятности, я дам любые показания в вашу пользу.

— Меня беспокоит не то, что будет потом, — ответил водитель, — меня волнует настоящий момент.

— Пока я в машине, — ободряюще сказал Лиленд, — у нас есть козырь про запас.

Водитель посмотрел в зеркало.

— Он выехал на дорогу. Вы что-то вроде полицейского?

— Теперь, скорее, консультант, — Лиленд в очередной раз приложил платок ко лбу. — Важно, что у меня есть оружие. Это делает меня лицом официальным.

— Боже! Никогда бы не подумал. Послушайте, мне всегда хотелось знать: как вы проносите эту штуку в самолет?

— У меня есть специальный документ. Его нельзя подделать.

— Ну конечно же, документ, я так и думал. Забавно, как в рекламе. Вы узнаете меня? — спросил он, передразнивая актера в рекламном ролике, и растопырил пальцы рук, изображая пистолет. — Это же самый что ни на есть настоящий «Американский экспресс».

Лиленд усмехнулся:

— Придется запомнить.

Кровь уже почти не текла, но теперь у него стучало в висках, все сильнее и сильнее. Движение на дороге стало не таким интенсивным. Водитель посмотрел в зеркало над лобовым стеклом, затем перевел взгляд на зеркало на дверце.

— Вон он едет.

Фургон двигался слева от них. Его водитель так развернул машину, что ее чуть не занесло на такси. Лиленд опустил боковое стекло.

— Не мешай, приятель, пожалуйста. Дай человеку доехать до аэровокзала! — крикнул водитель.

— Эти ребята сами себе мешают, — сказал Лиленд, наслаждаясь старым сленгом. Как у большинства чернокожих, у водителя такси был языковой дар — вот ведь, хотел же он знать, о чем думает человек. Лиленда в данном случае поразил его выбор слов. И тут он вспомнил то, чем была занята его голова до инцидента. — Я офицер полиции, — крикнул Лиленд громиле. — Дайте мне доехать до аэровокзала!

— Я уже сказал черномазому, чтобы он не морочил мне голову! То же говорю и вам! — проревел водитель фургона и так крутанул руль, что фургон опять поехал буквально впритирку к такси. Лиленд припомнил вот такого же малого, который отбивался от десятка полицейских в одном из кегельбанов в Нью-Джерси, швыряя в них шары, словно дыни. Трудно сказать, насколько необуздан нрав у этого. Лиленд достал свой браунинг девятого калибра, убедился, что он стоит на предохранителе, и выставил его в открытое окно, размахивая перед носом водителя фургона. Браунинг был оружием профессионалов: тринадцать патронов — в магазине, есть место еще для одного — в патроннике, но оно сейчас пустовало.

Громила понял, что Лиленд не шутит. Он закатил глаза и высунул язык, загнув его, как канапе. Парень, видимо, решил, что сейчас Лиленд выстрелит ему в лицо... чтобы успеть на самолет.

— Он будет ждать вас у аэровокзала! — крикнул ему Лиленд.

Водитель фургона замер, боясь пошевелиться. Таксист прибавил скорость, слегка задев фургон.

— Боже, — выдохнул он.

Лиленд дрожал, его подташнивало. Он мог попасть в настоящий переплет — во всяком случае, без серьезного объяснения не обошлось бы.

— Я дал маху, — сказал он быстро водителю. — Было всего-навсего небольшое дорожное происшествие. Если он попытается запугивать вас, мы скажем, что первым он напал.

— Ладно, приятель, не беспокойтесь. Я не видел никакого оружия.

Лиленд достал из бумажника двадцать пять долларов. Сквозь падающий снег стал виден извилистый съезд к аэропорту.

— Значит, в Калифорнию? — спросил водитель. — Мне ни разу не посчастливилось побывать там.

— Собираюсь навестить дочь в Лос-Анджелесе. Потом прокачусь по побережью до Юрики повидать старого друга.

— Ваша дочь замужем?

— Разведена. У нее двое детей. Ее мать умерла, но мы тоже были в разводе. Развелись задолго до ее смерти.

— Значит, вы будете со своей семьей, — сказал водитель. — Это очень важно. Я тоже буду с семьей. Этот инцидент на дороге не испортит мне Рождества. Вы знаете, мне никогда особенно не везло на Рождество. Когда я был маленьким, мой отец обычно напивался и бил меня. А это никому не понравится...

Над крышей аэровокзала пролетел «Боинт-747», закрыв своей громадой молочно-белое небо и заглушив последние слова водителя. Подкатил фургон, водитель которого устало и сердито смотрел на них. Лиленд достал из бумажника еще десять долларов, затем, подумав, — личный знак, который позволит ему пронести заряженный браунинг на борт самолета. На оружие у него было разрешение, а вот жетон был ненастоящий. Это был жетон нью-йоркского детектива, подаренный друзьями из сыскного отдела; на оборотной стороне его было выгравировано: «Этот человек — мошенник». Лиленд просунул двадцать пять долларов на переднее сиденье.

Водитель остановился у тротуара и сбросил показания счетчика.

— Нет, нет, приятель, эта поездка — за мной.

— Счастливого Рождества, — сказал Лиленд, засовывая ему деньги. — Желаю хорошо провести праздники.

Водитель взял деньги. Фургон припарковался перед такси. Служащий аэровокзала открыл Лиленду дверь. Вылезая из машины, Лиленд дал ему десять долларов.

— Быстро позовите полицейского. И возьмите багаж, я лечу в Лос-Анджелес.

— Хорошо, сэр. Я попрошу кого-нибудь зарегистрировать ваш багаж. Счастливого Рождества.

У Лиленда отлегло от сердца. Сегодня утром в передаче «Доброе утро, Америка» сообщили, что в Лос-Анджелесе 78° (по Фаренгейту). Полицейский протиснулся сквозь толпу пассажиров у регистрационной стойки и направился к автоматическим дверям. Лиленд поднял руку, показывая, чтобы он не выходил.

— Оставайтесь на месте, — крикнул он водителю. — Счастливого Рождества!

— И вам тоже. Спасибо за помощь. Приятного полета.

У Лиленда было чувство, что он бросает парня на произвол судьбы. В здании аэровокзала он показал полицейскому, тоже чернокожему, свой личный знак. Под пластиком удостоверения лежал жетон, сделанный из таинственного сплава редких металлов и тускло мерцающий сейчас в свете аэровокзала.

— Да, все в порядке. Я вас знаю, — полицейский по имени Джонсон посмотрел через плечо Лиленда в направлении улицы и спросил: — В чем дело?

Лиленд объяснил, что во время инцидента он находился в такси, а водитель фургона разошелся и буянит.

Полицейский Джонсон пристально посмотрел на Лиленда:

— Вы угрожали ему оружием?

— Я предупредил его, что у меня есть оружие, — солгал Лиленд.

Полицейский улыбнулся и взглянул на такси:

— Неплохо звучит. А этот парень подтвердит ваши слова? Ладно, это я сам выясню.

Лиленд широко улыбнулся.

— Честное слово. Могу поклясться. Ну вот, опять течет кровь.

— Вам необходимо заняться раной. Идите и не волнуйтесь. Счастливых праздников.

— Вам тоже, — Лиленд держал в руке личный знак, чтобы показать его офицеру у металлодетектора. Он в очередной раз промокнул лоб — на платке расплылось четыре больших пятна. Он посмотрел на себя в зеркало, выставленное в витрине магазина подарков. Действительно порез, но неглубокий, менее полудюйма в длину. Что-то по-прежнему не давало ему покоя. Офицер у металлодетектора тоже был чернокожим. Лопес, Р.А. Отец — испанского происхождения, а мать — негритянка? Такие браки чаще встречаются в Лос-Анджелесе. На долю секунды ему показалось, что он ступил в Зазеркалье, отчего у него кругом пошла голова.

— Каким рейсом летите?

— Девятьсот пятым, на Лос-Анджелес. Лечу первым классом — решил сделать себе рождественский подарок.

— Полет будет чертовски сложным для того, кто попытается захватить и угнать самолет. В экономическом классе до Сан-Диего летят двое из береговой охраны, а вместе с вами в первом классе — начальник федерального управления полиции.

— Куда важнее, чтобы он знал, кто я такой.

Офицер Лопес беззвучно рассмеялся.

— Придется сообщить. А что с вами случилось? Поскользнулись?

— Так, ничего особенного. Небольшое происшествие.

— Счастливого полета. Посмотрим, сколько вам понадобится времени, чтобы вычислить начальника управления.

— Спасибо за приятную перспективу. Люблю загадки.

Часы в зале регистрации показывали 16.04. Пассажиры все еще стекались к центральной стойке. Лиленд спросил служащего, успеет ли он позвонить в другой город.

— Вы просидите здесь еще несколько минут, сэр. Полет отложили на полчаса из-за неисправностей в аппаратуре, пытались доставить новую из Сент-Луиса. Мы закроемся к восьми часам.

— Но не может случиться, что мы сегодня не улетим?

— Нет, — ответил служащий таким тоном, словно Лиленд задал ему идиотский вопрос.

Оператор мгновенно зарегистрировал номер кредитной карточки Лиленда и соединил его с абонентом. К телефону подошла секретарь дочери.

— Мистер Лиленд, она еще на ленче. Вы летите тем же рейсом?

Он совсем забыл о разнице во времени.

— Да, тем же, но мне кажется, что вылет задерживается. У нас метель. Но я не поэтому звоню, — он не знал, стоит ли продолжать. — По пути в аэропорт я попал в небольшую аварию... Я не пострадал, но поранил лоб...

— О, бедняжка. Как вы себя чувствуете?

— Пережил небольшое потрясение, но все обошлось. Я не хочу, чтобы Стефани — миссис Дженнаро — огорчил мой вид.

— Я предупрежу ее, не беспокойтесь.

В телефонную будку постучали. Это была помощник по полету, женщина тридцати пяти лет, ее крашеные волосы интенсивного соломенного цвета были уложены в стиле времен Кеннеди. На табличке с именем он прочитал, что ее зовут Кэти Лоуган. Увидев, что он смотрит на нее, она ослепительно улыбнулась — пожалуй, по-юношески задорно — и в знак приветствия едва заметно кивнула головой. Лиленд попрощался с секретарем, предварительно терпеливо выслушав ее пожелания счастливого полета, повесил трубку и открыл дверь. Кэти Лоуган проговорила с присущей ее профессии жизнерадостностью:

— Мистер Лиленд? Вы готовы? Мы все ждем вас.

* * *

Прошло еще сорок пять минут, прежде чем самолет стал выруливать на взлетно-посадочную полосу. Лиленд должен был оставаться на месте, но Кэти Лоуган принесла ему несколько влажных и сухих бумажных салфеток, свое зеркальце, пластырь и две таблетки аспирина. Узнав, что он летит повидаться с дочерью, она смягчилась, ее поведение стало менее официальным. Это доказывало, что она была неплохим детективом. Он не носил кольца, но мужчина не может ехать на Рождество на встречу с дочерью один, без жены, если он, конечно, женат. До настоящего знакомства с ним было еще далеко, даже если он расскажет о себе все. Она была одинока, чувствовала, что стареет, и это немного пугало ее. Лиленду были знакомы эти страхи, поэтому тем, как она кокетливо назвала свое имя, она понравилась ему еще больше.

Самолет был полон, словно это был южный пассажирский поезд, а не авиалайнер, совершавший перелет через половину континента. Пассажир, сидевший у окна, уткнулся в журнал. Нет, это не начальник федерального управления полиции. Слишком мелковат и жидковат, чтобы сдать экзамен по физической подготовке.

Помогая обрабатывать рану, Кэти Лоуган сообщила, что буря бушует до западных границ Айовы, поэтому в первый час полета самолет будет ужасно болтать и она не разрешит Лиленду встать с места, чтобы привести себя в порядок в туалете. Сосед слышал их разговор, и Лиленд увидел, как он еще крепче вцепился в свой «Ньюсуик».

С начала войны, на протяжении более чем двадцати лет, Лиленд был летчиком. Последней моделью, которую он освоил перед самым увольнением со службы, была «Сессна-310». Теперь авиация заботила его не больше, чем любого другого постоянного пассажира, но он знал, что последнее поколение самолетов было самым безопасным. Реальной проблемой сегодня являлась человеческая ошибка.

Что касается воздушного пиратства, то, хотя на протяжении многих лет в США не было зарегистрировано ни одного случая угона самолета, но на борту было достаточно оружия, чтобы перебить всех пассажиров в салоне для некурящих. Лиленду было интересно, знал ли начальник федерального управления полиции, летевший этим же рейсом, что второй вооруженный пассажир первого класса участвовал в разработке программы, в соответствии с которой и была введена его должность. В самый разгар воздушного пиратства Лиленда консультировали специалисты федерального авиационного управления, а теперь он сам оказался в ситуации, которой по разработанной им программе быть не должно: в самолете слишком много оружия. Программа разрабатывалась давно, и он не знал, какие изменения были впоследствии внесены в нее и кто имел право проносить оружие на борт самолета, поэтому он чувствовал себя совершенно неподготовленным, — как офицер береговой охраны в вопросах экономики. Вот так: избыток оружия и отсутствие должной подготовки. Он испытывал нервозность оттого, что слишком много знал.

Самолет должен был взлетать вторым. Мимо пронесся и растворился в темноте «ДС-10» с острым, как у дельфина, носом, но еще долго слышался приглушенный рев его двигателей. «Боинг-747» стал выезжать на полосу, и Кэти Лоуган появилась рядом с ним, стараясь удержать равновесие, пока самолет, раскачивало при движении.

— Не хотите выпить что-нибудь, прежде чем мы поднимемся в воздух? Двойное виски?

Он улыбнулся.

— Я вас разочарую. Можно кока-колу? С сахаром?

— Конечно.

Пилот направил самолет на полосу в тот момент, когда Кэти Лоуган вернулась с кока-колой на подносе. Она еще раз улыбнулась ему и поспешила на свое место у винтовой лестницы, ведущей на второй этаж. Очевидно, сознание того, что он был пьяницей, решившим пока воздержаться от возлияний, не испугало ее. Пилот разогнал самолет. Пробежав половину взлетной полосы, самолет задрал нос, который напоминал теперь повисшую в воздухе перекладину качелей. Затем задние шасси оторвались от земли, и они взлетели.

Лиленд как раз пытался понять, почему он путал аэропорты «Ламберт» и «Линдберг», когда водитель такси задал ему тот, столь поразивший его, вопрос и вынудил Лиленда переключить на него все свое внимание. Он уже был готов ответить водителю, что не знает, о чем думает человек в такой момент, как вдруг понял, что на самом деле знает.

Много лет назад, будучи молодым детективом, он расследовал дело, по которому проходила жертва с отрезанным членом. Лиленд ухватился за версию, построенную на уликах, которые лежали не поверхности. Преступника долго искать не пришлось: все указывало на бродягу с уголовным прошлым, сожителя жертвы.

Многочасовые допросы сломили бродягу, которого звали Тесла, и он сознался. Это было время, когда людей отправляли на электрический стул каждую неделю. Теслу приговорили к смерти, и вскоре он был казнен.

Благодаря этому делу Лиленд в третий раз в жизни оказался в центре внимания широкой общественности. До войны он был молодым полицейским, но уже успел побывать в перестрелке, в которой было убито трое, в том числе — напарник Лиленда. Потом он служил военным летчиком, воевал в Европе, сбил двадцать немецких самолетов, и этого оказалось достаточно, чтобы один нью-йоркский издатель предложил ему написать книгу. Участие Лиленда в расследовании дела Теслы, привлекшего всеобщее внимание подробностями жизни гомосексуалистов и фактом нанесения жертве ужасных увечий, стало настоящим событием для средств массовой информации, причем задолго до того, как подобным явлениям был вынесен суровый приговор общественного мнения. Вскоре после этого личная жизнь Лиленда дала трещину, и он оказался в тупике, как многие в подобном положении.

Шесть лет спустя, когда Лиленд руководил частным сыскным агентством, к нему обратилась молодая беременная женщина с просьбой расследовать смерть ее мужа, который спрыгнул или упал с крыши здания на ипподроме. Полученные в ходе расследования сведения странным образом переплелись с обстоятельствами личной жизни Лиленда и вновь привели его к делу Теслы. Оказалось, что Лиленд обрек на смерть невиновного.

Истинным убийцей был тайный гомосексуалист, скрывавший свои наклонности, не желавший мириться с самим собой и снедаемый ненавистью к самому себе. Его жертва, Тедди Лейкман, сожитель Теслы, был проституткой в баре для голубых. Вечером на квартире Лейкмана, когда несчастного Теслы не было дома, ситуация вышла из-под контроля и убийца не смог совладать с собой.

Он до смерти избил Тедди Лейкмана и размозжил ему голову какой-то керамической штуковиной. Однако в драке Лейкман оцарапал ему шею и частички кожи остались у него под ногтями. Решение, которое принял убийца, созрело в глубине его души. Он отрезал пальцы Лейкмана, а чтобы сбить с толку полицию, отрезал и половой член. Уловка удалась, поскольку никому и в голову не пришло, что нанесенные увечья были ничем иным как криком души человека, ненавидевшего самого себя.

Этот чудовищный поступок, совершенный с целью обезопасить себя и скрыть улики, в конце концов, оказался бессмысленным. Шесть лет спустя убийца покончил с собой.

Однако незадолго до смерти он оставил неопровержимые доказательства крупнейшего мошенничества, с которым правоохранительным органам города когда-либо приходилось иметь дело со времен Босса Твида.

Наибольшие страдания выпали на долю вдовы преступника. Простая уличная девчонка, она хотела, чтобы все узнали правду, а она видела связь между тайными страданиями своего мужа и процветанием его сообщников. Ей хотелось, чтобы люди знали, что воровство только отягощает и без того нелегкую жизнь бедняков.

Но ничему этому не суждено было сбыться. Всем соучастникам преступления удалось уйти от тюрьмы. Вместо того чтобы сконцентрировать внимание на афере с жильем, газеты ухватились за старое дело, вспомнили о подвигах Лиленда во время войны, и пошло-поехало. Когда в скандальной хронике появились намеки на роман между неким детективом и его клиенткой, Норма переехала в Сан-Франциско, и Лиленд больше не видел ее.

Путаница с аэропортами «Линдберг» и «Ламберт» началась именно в те годы, когда ему было так неуютно в личине знаменитости, надетой на него средствами массовой информации. «Счастливчик Линди», — не раз называл он себя в отчаянии. Как и убийца, которому удалось обвести его вокруг пальца, он вел двойную жизнь и боялся признаться себе в этом. Его семья разваливалась, и, конечно же, он так и не распутал то важное дело, хотя до последнего времени не знал этого.

Что чувствует человек, о чем он думает? Ни о чем. В такие моменты разум и тело действуют заодно. «Там, в пустоте, — подумал Лиленд, — лежит загадка истории».

* * *

15.10, горное поясное время

Прогноз погоды был неверным. Сплошная облачность наблюдалась на всем пути до Скалистых гор, и теперь, когда солнце опускалось за горы, бескрайнее клубящееся покрывало окрасилось в синевато-серый цвет. «Боинг-747» летел на высоте тридцать восемь тысяч футов; отсюда Скалистые горы напоминали заснеженный архипелаг, затерявшийся в фантастическом неведомом океане.

Лиленд по-прежнему любил летать, и, к своему удовольствию, теперь он проводил в воздухе больше времени, чем раньше. Он знал, что не доживет до того момента, когда сможет полететь в космос, но иногда начинал гадать, а насколько ему удастся приблизиться к этому времени, прежде чем он умрет. В глубине души у него еще теплилась надежда совершить путешествие в Европу, и только для того, чтобы лететь на «Конкорде». Его старый приятель Билли Гиббс, который во время войны летал ведомым и теперь жил в Юрике, за тридцать лет ни разу не летал самолетами. Лиленд видел, как он выделывал, «бочки» над Ла-Маншем и при этом ревел как дикарь, но после войны Билли Гиббс навсегда расстался с авиацией. Шекспир утверждал, что за наши ошибки в ответе не звезды, а мы сами. Все, что мы делаем, все, что с нами происходит, является результатом побуждений, в которых большинство людей даже не отдает себе отчета и тем более не понимает.

Когда стихла обеденная суматоха, он прошел в конец самолета в служебное помещение, чтобы получше познакомиться с Кэти Лоуган. Теперь, после того как она обслужила всех своих пассажиров, Кэти выглядела уставшей.

— Спасибо за помощь.

— Привет. Аспирин помог?

— Да. Вы просто специалист по пластической хирургии.

Она внимательно посмотрела на его лоб.

— Нет, выглядит не очень красиво.

— Как вы нашли меня в аэропорту?

— Вы ведь полицейский, правда? Мне позвонили из аэровокзала и дали знать о вас. Офицер сказал, что у вас порез, но я искала человека с оружием. Это был тест.

— И что вы получили за него?

— "Отлично".

Он вспомнил, что в самолете летит начальник федерального управления полиции. Обычно, когда перед ним стояла подобная задача, он успевал решить ее до того, как самолет набирал крейсерскую скорость. Как предписывали правила, разработанные самим же Лилендом, Кэти Лоуган не должна была говорить ему, кто из пассажиров — начальник федерального управления.

— Хотите еще кока-колы?

— Да забудьте вы о своей работе.

— Она мне не мешает. А можно спросить, чем вы занимаетесь?

— Я консультант по вопросам безопасности и разработке полицейских процедур. Только что провел трехдневный семинар в «Макдоннел-Дуглас».

— Не скромничайте. Я знаю, что вы очень большой начальник.

Он широко улыбнулся.

— Меня зовут Джо.

— Кэти. Вы давно бросили пить?

Он попытался скрыть удивление, пораженный ее прямотой.

— Давно. Но я не был горьким пьяницей. Нагружался до бесчувствия только на ночь. Бросил пить, когда стал замечать за собой желание надраться за ленчем. Но не сразу. Катился по наклонной, пока однажды не очнулся в окружной тюрьме города Кларк. Это в Лас-Вегасе.

— Я знаю.

— Удивлены?

— Теперь нет. Мне это даже начинает нравиться.

Самолет качнуло от очередного натиска ревущей непогоды. Она улыбнулась:

— Вы напоминаете мне одного боксера, с которым я была знакома когда-то...

Он рассмеялся:

— Перестаньте!

— Нет, не перестану. Так вот, он всегда был такой же вежливый и вкрадчивый. Никогда не навязывался другим.

— А каковы были его успехи на ринге?

— Он был чемпионом мира во втором полусреднем весе.

Она смотрела в его улыбающиеся глаза. Знакомство продвигалось трудно, но это ничего, все равно приятно.

Он бросил взгляд на лед, плавающий в стакане, а когда снова поднял глаза, увидел, что она беззвучно смеется над ним.

— Но я не это хотела сказать. Я имела в виду, что он был робкий.

Кэти Лоуган была совладелицей кооперативного дома на побережье к северу от Сан-Диего, у нее была студия со спальней на втором этаже, с камином и застекленной крышей. Звучало красиво. Он жил в пригороде Нью-Йорка в заурядной квартире, а большую часть времени проводил в мотелях штатов Вашингтон и Вирджиния. Он бывал на побережье, но опять же останавливался в мотелях Пало-Альто. Дважды он приезжал в Санта-Барбару. К счастью, она летала на восток через неделю и, поскольку находилась дома в течение семи дней, когда могла ухаживать за своими цветами и поливать их, ее рабочее расписание не создавало ей проблем.

Он верил ей. Она была прирожденной калифорнийкой, полной яростного оптимизма, свойственного всем жителям штата. Она выросла на побережье.

— В ранней юности я не была хиппи, но придерживалась довольно свободных правил. Я долго жила в соответствии со своими представлениями о свободе; так меня занесло на первые выступления Синатры в Лас-Вегасе в качестве очередной подружки чемпиона. Весело было, — ветер яростно ударил в дно самолета. — Я бы с радостью забыла все годы правления администрации Никсона, на которые пришлась моя бурная молодость. Не знаю почему, но вся моя жизнь была сплошное дерьмо.

— Таксист в Сент-Луисе сказал, что Рождество для него — всегда сплошное мучение. Что ж, врезавшись в фургон, он в очередной раз подтвердил это.

Она посмотрела на его пластырь.

Когда Стефани была маленькой, они с Карен называли пластырь, которым заклеивали ее ссадины, «боевыми орденами». Кэти Лоуган почувствовала, что на мгновение он ушел в себя.

— В этом году я собираюсь навестить друзей, — сказала она. — А сегодня везде зажгу свет и буду смотреть телевизор.

— Счастливого Рождества, Кэти.

— Спасибо. И вам счастливо.

Второй девушке нужно было приготовить напитки для пассажиров салона на втором этаже, поэтому Лиленд отошел в сторону и посмотрел в иллюминатор на снег, вихрем срывавшийся с остроконечных горных вершин. Люди не могли существовать там, за бортом самолета, а здесь они спокойно летели на большой высоте, сытно пообедав, с напитками в руках, и единственное, что нарушало тишину, — их громкие разговоры.

Книги по географии, которые Лиленд читал в детстве, заставили его поверить, что Скалистые горы являются величайшим непокоренным чудом природы Америки. Реклама обычно сообщала, что цены к западу от Скалистых гор несколько выше. Лиленд помнил, что он писал Карен во время войны, делясь своими мыслями о будущем мире. Конечно, никто не мог сказать, каким он будет. А теперь ему приходится жить в соответствии с законами этого мира, как выразилась калифорнийка Лоуган, подбирая слова, чтобы точнее передать смысл, как это делал и шофер такси, когда они ехали сквозь снегопад в Сент-Луисе. Во многих отношениях это была все та же Прекрасная Америка, что и всегда. Роберт Фрост объяснил это, сказав, что мы стали частью этой земли и навеки принадлежим ей, — вот тот внутренний стержень, определявший суть таких людей, как таксист и Кэти Лоуган: они были искренними перед самими собой, свободными и не считали себя незначительными — все это составляло лучшие черты национального американского характера.

В сплошной облачности появился просвет, и стало видно, как пустыня растворяется в фиолетово-лиловом мареве сгущающихся сумерек.

Когда у Кэти Лоуган снова появилась свободная минута, они возобновили разговор. Он поделился своими планами проехать по побережью.

— Маршрут номер один, — сказала она и настоятельно посоветовала ему в субботу позавтракать в Санта-Крусе, но не захотела объяснить почему.

Разговор продолжался. Кэти свой отпуск представляла так: провести неделю в Коне, в основном провалявшись на пляже. Она постоянно давала себе обещания обязательно отправиться в какое-нибудь путешествие, но до этого дело никогда не доходило. Джозеф подумал, что не имеет смысла объяснять ей, что его отпуск состоял из конференций, съездов и семинаров, которые заносили его в такие уголки мира, о которых ему даже не хотелось вспоминать.

Внизу появилось озеро Мид, в водной глади которого отражалось небо, и плотина Гувера, сверху напоминавшая крошечный светящийся полумесяц. На севере показался Лас-Вегас, переливаясь слабо мерцающим сиянием и ослепительно яркими вспышками огней. Он мог бы многое рассказать Кэти о Лас-Вегасе, но с этим можно подождать.

Лиленд записал номер ее телефона. Он позвонит завтра вечером и попросит встретить его в Сан-Франциско. Может быть, он кажется ей слишком пассивным и неинтересным? Он подумал, что она знает Сан-Франциско лучше, чем он, и что она из тех женщин, которые стремятся сохранить дружеские отношения с мужчиной. Все это могло показаться занудством для особы, жаждущей любовных утех, или для сорокалетнего холостяка, только что сбросившего путы неудавшегося брака, но он всегда был таким и ничего не мог с собой поделать.

Двигатели постепенно сбрасывали мощность, и теперь были едва слышны; самолет стал снижаться, и опытный глаз различал медленно приближающуюся пустыню, плывущую навстречу самолету, словно огромный лифт.

— Я лучше сяду. Завтра у вас будет хороший день. Думаю, мы подружимся, нам будет хорошо вместе.

Она смотрела на него.

— Мне бы очень хотелось этого.

Лиленд прикоснулся к ее руке. Это был непроизвольный, неосознанный жест прощания. И пока он раздумывал, насколько далеко зашел в своих действиях, она решительно шагнула к нему, чему удивилась не меньше его самого. Он поцеловал ее. Они были одни. Их никто не видел. Когда они отступили друг от друга, Кэти вспыхнула от возбуждения.

— До завтра, — сказал он и подмигнул.

Она засмеялась:

— Пока!

Он вернулся на свое место и только теперь вспомнил о начальнике федерального управления полиции. Этот человек мог знать его. Как он расценит поведение Лиленда? От этой мысли Джозефу стало не по себе. При данных обстоятельствах он не может смотреть по сторонам и пытаться вычислить начальника. Если инцидент в Сент-Луисе и его последствия уже получили огласку, то у этого парня может возникнуть желание сообщить куда надо, что Лиленд больше часа обхаживал одну из стюардесс. Мы бессильны даже в малой степени изменить отношение людей к подобным вещам. Поначалу Лиленду казалось, что все это сумасшествие началось в тот момент, когда такси свернуло на дорогу, ведущую в аэропорт, но теперь он наконец понял, что находится на ногах с самого утра, и это после трех дней напряженной работы. Ему было очень хорошо с Кэти Лоуган, но от этого он не стал себя чувствовать менее разбитым и усталым. Требовалось лишь одно — выспаться.

* * *

Через три месяца после того, как Лиленд передал для публикации все, что знал о том давнишнем, не расследованном до конца деле об убийстве, его компаньон Майк пришел домой днем, раньше обычного, и застал свою жену Джоан занимающейся любовью со старым школьным приятелем. Лиленд и Карен всегда знали, что когда-нибудь Джоан выкинет нечто подобное, но не в такой острый и неподходящий момент. Джоан привыкла к тому, что ей все сходило с рук, и была решительно настроена против тех, кто старался вразумить ее, как это пытались делать Лиленды. К тому времени Лиленд и Карен формально были в разводе, но это мало влияло на их совместную жизнь.

Тогда он еще не знал, что агентство уже приобретало известность по всей стране. Пока они с Майком работали вместе, у Лиленда была возможность расширять дело, поскольку Майк вел учет и занимался повседневными проблемами агентства. Теперь же Майк был морально раздавлен. Прошел еще год, прежде чем Лиленд смог убедиться, что он безнадежен; к этому времени у Майка возникли новые проблемы, так как Джоан подала на него в суд. Лиленд хотел, чтобы Майк вышел из дела, но это означало, что он должен вернуть компаньону сумму, равную двухлетнему заработку, на значительную часть которой претендовала Джоан и ее адвокат. В течение восемнадцати месяцев Лиленд получил семь займов, закладывая и перезакладывая свое имущество, уплатил по счетам, удовлетворив всех кредиторов, в том числе и Майка. К сожалению, между ними произошла личная размолвка. На протяжении десяти лет Лиленд ничего не слышал о Майке.

Лиленд знал, что утряс бы все проблемы с Майком, если бы не его собственные заботы. Все это время он был в крайне затруднительном финансовом положении, и от окончательного разорения его уберегли только собственное здоровье, опыт и знания. Терпению Карен всегда существовал предел.

На той неделе, когда он выплатил последние долги, мать Лиленда положили в больницу. Отец заверил его, что она поправится, и Лиленду очень хотелось верить в это. Теперь она была необходима ему как никогда, он это чувствовал, но она сгорела буквально за месяц и умерла. Лиленд пережил потрясение, которое невозможно было себе представить. В тот год он выплатил по долгам семьдесят три тысячи долларов и пристрастился к спиртному. Он знал, чем все это может кончиться, но ему было наплевать.

* * *

Пилот сообщил, что над районом Лос-Анджелеса наблюдается сплошная облачность, но дождя нет; в 5 часов вечера температура была 65° (по Фаренгейту); эта информация вызвала радостные возгласы пассажиров. Горы Сан-Бернадино лежали справа, возвышаясь над долинами, покрытыми толстым слоем грязно-желтого месива. Затем показались с полдюжины высоченных зданий в центральной части города, утопающих в огнях рождественской иллюминации. Огромная, недавно подновленная надпись на холме была едва видна: «Голливуд». Когда он видел ее в последний раз, она читалась: «Гулливод». Он чувствовал, что странность Лос-Анджелеса обволакивает и затягивает его. Стефани жила здесь более десяти лет, и она любила этот город. У нее был славный дом на одной из красивых улиц Санта-Моники, но даже в нем он испытывал необъяснимый страх перед причудливыми силуэтами пальм, выступающими на фоне мрачного желтого неба.

Внизу пробегали улицы. Шасси выпущены, и «Боинг-747», чиркнув, опустился на посадочную полосу аэропорта, известного во всем мире по буквам на багажных ярлыках — ЛАКС. Лиленду казалось, что это в характере города. Его сосед вздохнул, и Лиленд посмотрел на него: человек улыбался так, словно пережил пытку страхом. В последний раз Лиленд обратил на него внимание в неуютном и мрачном Сент-Луисе; и вдруг он похолодел, чувствуя, что кто-то преследует его.

* * *

18.02, тихоокеанское поясное время

— Мистер Лиленд?

Его ожидал пожилой чернокожий человек со слегка поседевшими усами. Он был одет в ливрею, на голове — форменная фуражка, на шее — черный галстук.

— Меня послали встретить вас, сэр.

— Сегодня, в праздничный день? В этом нет необходимости. Вам следует быть дома, с семьей!

— Мне заплатят, сэр, — сказал он, улыбаясь. — Миссис Дженнаро попросила отвезти вас к ней в офис.

Это меняло дело.

— Мне надо получить багаж.

— Я позабочусь об этом, сэр. Дайте мне квитанции.

Лиленд удивился тому, что Стеффи взяла на себя труд организовать ему встречу, которая нисколько не обрадовала его, особенно при виде семидесятилетнего старика, таскающего его чемоданы.

— Пойдемте, — сказал Лиленд. — Может быть, вы успеете попасть домой вовремя.

— Хорошо, сэр.

Потребовалось двадцать минут, чтобы получить багаж, и еще десять, чтобы вывести с парковки огромный черный «кадиллак» и влиться в транспортный поток, направлявшийся на восток. Водитель включил кондиционер и стереомагнитофон. Салон наполнился беспорядочными звуками. Лиленд попросил вырубить и то, и другое. Мотели, вытянувшиеся вдоль бульвара Сенчюри, пестрели сезонными приветствиями, зазывая отдыхающих, о чем свидетельствовали надписи на маркизах. Лиленд закрыл глаза и с надеждой подумал, что, может быть, сегодня Стеффи не затеяла серьезных приготовлений. Она неоднократно говорила, что он становится раздражительным, хотя на самом деле все объяснялось проще — он не совсем понимал и не принимал нынешний образ жизни своей дочери.

Она была помощником вице-президента по международной торговле компании «Клаксон ойл». Не бог весть как звучит, но должность солидная и хорошо оплачивалась. По подсчетам Лиленда, его дочь получала более сорока тысяч долларов плюс дополнительные вознаграждения. Проблема заключалась в том, что она жила на широкую ногу, ни в чем себе не отказывая: большой БМВ, три отпуска в год, кроме того, ресторанные счета, членство в клубах и кредитные карточки — и все это с таким размахом, какой даже трудно было себе представить. Да, конечно, это была ее жизнь, поэтому он молчал, но в душе он был глубоко убежден, что она не знает меры. Дети были ухожены, у них было все необходимое, и они делали значительные успехи, чем немало поражали Лиленда. Он любил их и посылал им подарки в течение года, но видел, что едва знает их и не понимает их жизни.

Их разделяло не только расстояние, но и время, не считая того, что они и Карен сделали со своей семьей.

Стеффи первый год училась в колледже и не жила дома, когда они подошли к последней черте своих мучений. Он так никогда и не понял, как на протяжении всего времени строились их отношения. Когда-то Карен вместо того, чтобы обратиться к нему, позволила втянуть себя в очень нехорошее дело. Он решил, что она испугалась. Они не виделись в войну несколько лет, после чего им так и не удалось сблизиться вновь, как в дни их молодости, когда они были вместе. Они изменились и продолжали меняться, так и не поняв, что разочарование и чувство взаимной обиды были порождены разрывом. Он сознательно скрывал это, она же считала, что должна поступать так же. В своей жизни он совершил тысячи ошибок, но самой непростительной ошибкой было то, что он не разглядел в Карен личности. А она была личностью!

— Я так больше не могу, — сказала она однажды вечером, держа стакан, поскольку это был период, когда они пили вместе. — Прости, Джо, но я постоянно думаю об этом и больше не могу вынести этого ни минуты. Ты оказался не тем человеком, каким я тебя представляла, когда мы познакомились. Не то чтобы я не знала, кто ты такой. Нет, я знаю, кто ты: ты — деловой человек, который половину времени бывает в отъезде и у которого такая секретная или тайная работа, что он не хочет или не может обсуждать ее со мной, — если бы она хоть чуть-чуть интересовала меня. Но как меня это может интересовать и что это за работа такая? Мне не интересно, имеет ли персонал право несанкционированного доступа к компьютерам. И я не хочу обсуждать, на какой высоте оказалась полиция при сдерживании толпы во время недавних событий в городе Префронталь, штат Небраска. Джо, я понимаю, что все это очень важно, но не для меня, я устала от всего этого. Я устала от того, что после всех этих дел ты лежишь ночью в постели как бревно бесчувственное, ни на что не способный. Я устала ждать будущего, которого никогда не будет. Я хочу вычеркнуть тебя из своей жизни, и чем быстрее, тем лучше. Нельзя сказать, что я тебя не выношу, просто я тебя больше не люблю. Вот так. Когда у нас дело доходит до постели, я готова убить тебя. Уходи, Джо. Уходи сейчас же.

К рассвету он был пьян и на протяжении следующих двух лет практически никогда не был трезвым более восьми часов в день. Временами он был просто отвратителен. Пьяный, он звонил Карен в полной уверенности, что хочет оправдаться. На самом же деле он искал случая возобновить старые споры. Такой долголетний и неудачный брак, как у них, напоминал дом, наполненный призраками, в котором они поселились, облюбовав комнаты наверху, где в течение двадцати лет никто не жил. И они боролись с этими призраками, постоянно выясняя, кто виноват и в чем.

Стефани была в курсе всех их дел, поочередно выслушивая то одного, то другого. Она бросила школу и вызвала их из Пуэрто-Рико. Это довело до бешенства Карен, которой даже пришлось лечиться, а Лиленд две недели харкал кровью, пытаясь убедить себя, что это убьет их всех. Когда Карен увидела его в следующий раз, он был трезвым и уже прекрасно понимал, что их брак распался окончательно и он должен заново строить свою жизнь. Больше он не сталкивался с ней.

Кто бы мог подумать, что менее чем через восемь лет она умрет!

* * *

Ему и раньше доводилось бывать в «Клаксон-билдинг» — сорокаэтажном здании, похожем на колонну, — на бульваре Уилшир. Он достаточно хорошо знал город и понял, что старый шофер выбрал самый лучший маршрут, который пролегал к северу от скоростной автострады, ведущей из Сан-Диего в Уилшир, а затем поворачивал на восток через Беверли-Хиллз, мимо магазинов и отелей, неподвижных пальм и сверкающей рекламы.

Девяносто процентов зданий в Лос-Анджелесе состояли из двухэтажных особняков и контор. Лос-Анджелес являлся олицетворением подлинной гражданской гордости, которая выразилась здесь в создании самых красивых в мире жилых районов. Но на облике города сказалось влияние еще одного фактора — кричащей безвкусицы, порожденной безудержной властью денег, охватившей в том числе и Стефани. Следствием этого стало появление пиццерий, этих вульгарных заведений, которые одним своим видом и зазывными надписями типа: «А вы давно ели пиццу?» — вызывали отвращение и чувство брезгливости. Хуже всего было другое: вы уезжали из города с убеждением, что если убрать рекламу, выключить освещение, а вывески на офисах уменьшить до нормальных размеров, то город будет похож на драную кошку.

Проблема состояла в новизне этого места. Еще совсем недавно, в пятидесятые годы, большая часть Лос-Анджелеса и его пригородов лежала нетронутой. А лет десять назад, когда Лиленд впервые приехал сюда, еще только предстояло возвести самые важные участки скоростной автомагистрали, а в самом городе то здесь, то там велось разрозненное строительство. Теперь Лос-Анджелес считался первым мегаполисом постиндустриального общества, гигантским городом будущего, спавшим безмятежным сном младенца под пенистыми облаками порочного неба.

— Вы живете в Лос-Анджелесе?

— Нет, сэр. Я живу в Комптоне, штат Калифорния.

Калифорнийцам нравится произносить это слово. Если бы дело происходило в Нью-Йорке или Чикаго, он не услышал бы в ответ: «Вэли-Стрим, штат Нью-Йорк» или «Сисеро, штат Иллинойс». Складывалось впечатление, что здесь, в Калифорнии, люди хотели убедиться в том, что все по-прежнему находится на своих местах, как будто за ночь кто-то мог разбить, разорвать или уничтожить это «все».

Для полиции Лос-Анджелес был сущим кошмаром. То, что город недостаточно разросся и растянулся, объяснялось тем, что Лос-Анджелес — единственный известный Лиленду город, который как бы разрезан горной цепью Санта-Моника, протянувшейся с востока на запад и окаймлявшей такие городки как Бел-Эйр, Шерман-Оукс и Студио-Хилс, а также стоящий особняком Беверли-Хиллз. Наземное патрулирование во многих отношениях было неэффективным, поэтому полиция пересела на вертолеты. Идея оказалась стоящей. Можно было на время убежать от стрекочущей машины, повисшей у вас над головой, но спрятаться от нее было нельзя.

«Кадиллак» миновал скоростную автомагистраль и теперь направлялся на восток, к Уилшеру, через фешенебельный район Уэствуд. Слева возвышался Бел-Эйр, укрывшийся за фасадами роскошных особняков. На протяжении следующих пяти миль то и дело встречались дома стоимостью в миллион долларов. В этом городе жили люди, у которых раньше не было ни гроша за душой, и вдруг они по-настоящему разбогатели; поэтому теперь они имели все, что хотели, и им было наплевать, сколько это стоило. «Роллс-ройс» выглядел здесь уместнее, чем в Индии в период всемирной славы Раджа Капура. По всему миру рушились старые режимы, и деньги текли сюда непрерывным потоком. За несколько лет Лос-Анджелес превратился в самый дорогой, коррумпированный и опасный город на планете.

— Что вы будете делать на Рождество?

— Буду смотреть телевизор, все программы подряд. Мой сын установил широкоэкранную аппаратуру и проектор.

— Он занимается электроникой?

— Нет. Это мой младший сын, ему двадцать один год. Он артист, но у него золотые руки. Он взял обыкновенный телевизор, линзу, экран, и — пожалуйста, готово. Четыре фута по диагонали, как в кино. Рамы сдохнут от зависти в этом году. Знаете, наш старый мир становится каким-то другим.

Лиленд согласился, но не поддержал разговора. Он уже наслушался сегодня о случаях из личной жизни незнакомых ему людей. Было приятно сознавать, что молодое поколение больше не испытывало страха перед новой технологией, как это бывало с ним, когда предстояло освоить модель "А" или биплан. Но между его поколением и нынешним было существенное различие. Старая технология бросала людей по всему свету и заставляла общаться друг с другом. Современная же — разъединяла; она предназначалась для потребителей, уединившихся в отгороженных ячейках многоквартирного муравейника, и живших, как скот, выращиваемый для бойни.

Даже люди здесь были другие. Встречались эксцентричные, как англичане: они с завидной энергией копались в себе в поисках каких-либо талантов. Отсюда по всему миру пошли хула-хупы. И скейтборды. И рестораны и кинотеатры для автолюбителей на открытом воздухе. Здесь попадались люди, которые столь трепетно относились к изобретениям, сделанным некогда для себя, что каждое Рождество приезжали сюда, чтобы поваляться на пляже и пожариться на солнышке, и неважно, что вода была слишком холодной для купания.

Уилшир выглядел совершенно пустынным. Изредка то там, то здесь проезжала машина. Какая-то женщина тащила за поводок безобразно жалкую собаку. Рождественский город. Один квартал магазинов сменялся другим, в каждой витрине — обилие ненужных украшений; промелькнул Беверли-Хиллз и снова — погрузившийся в темноту Лос-Анджелес. В Лиленде крепло ощущение, что это — его город. За два квартала до «Клаксон-билдинг» им попался единственный на всю округу автомобиль — грузовик, припаркованный у тротуара. Светофор переключился, и «кадиллак» остановился на другой стороне улицы, напротив главного входа в здание.

— Мистер Лиленд, вы идите, а я отнесу ваш багаж в гараж, в машину миссис Дженнаро. Скажите ей, что ключи будут лежать под передним сиденьем — она знает. А вам я желаю счастливого Рождества.

— Спасибо. Желаю вам того же. И берегите, глаза.

— Буду помнить. — Он широко улыбнулся, этот счастливый отец любящего сына. — Спасибо.

Лиленд заметил, как вдалеке кто-то медленно подъехал к тротуару. Это был большой седан марки «ягуар». Когда-то у него был такой же, но, увы, это было в конце шестидесятых годов. Правда, машина доставляла ему одни неприятности, а радости — никакой, поэтому и пришлось избавиться от нее. Эта же была в отличном состоянии. В машине кто-то сидел. На капоте — антенна. «Кадиллак» выехал вперед на освещенное пространство перед «Клаксон-билдинг».

Лиленд попрощался с водителем и поднялся по небольшой лестнице, но снова подумал о машине и обернулся. Человек за рулем держал у лица микрофон переговорного устройства и, несмотря на то, что находился на значительном расстоянии, заметил, как Лиленд смотрит на него. Микрофон поспешно опустился. Значит, Лиленд увидел нечто такое, чего не должен был видеть. Вся беда была в том, что этот парень тоже так подумал. Лиленд пересек небольшую площадку, расположенную на возвышении, и подошел к стеклянным дверям, у которых за столом сидел белый пожилой человек в серой униформе и читал газету. Что ж, возможно, это чистая случайность, но все-таки интересно. Сейчас он находился вне поля зрения «ягуара». Старик увидел Лиленда и поднялся, чтобы открыть ему дверь.

— Меня зовут Джо Лиленд. Меня ждут. Вы бывший полицейский?

— Да, сэр.

— Я тоже. Сейчас достану бумажник.

Старик внимательно ознакомился с удостоверением Лиленда.

— Раньше не приходилось видеть таких, правда, уже пятнадцать лет как я не служу. Солидный вид и печать хорошая, выпуклая. Я знаю, что вас ждут. Чем могу помочь?

Лиленд рассказал ему о «ягуаре». Старик прищурился и посмотрел в сторону Уилшера, хотя с того места, где он стоял, ничего не было видно.

— На противоположной стороне улицы находятся ювелирный магазин, семейная лавка по продаже спиртных напитков и гастроном. Сегодня все закрыто. Хорошо, я позвоню куда следует. Вам надо подняться на тридцать второй этаж вон на том лифте. Не понимаю, черт возьми, что нынче происходит с людьми. Помните, раньше дежурство в рождественскую ночь было отдыхом? Ну, один-двое порежут кого-нибудь и все.

— Вот-вот. А когда вы приезжали на место преступления, то убийца сидел на стуле и продолжал объяснять своей жертве, как она была неправа.

— Да, такого Рождества уже больше не будет. Все это — в прошлом.

— Сегодня у них много работы? — спросил Лиленд.

— Эх, если бы люди знали, как приходится вкалывать полицейским несколько ночей в году, они согласились бы платить им сумасшедшие деньги. Если у вас есть оружие, мы можем сами потревожить этого типа.

— Ладно, оставим это, — сказал Лиленд. — Столько детей празднуют Рождество, ведь с ними как-то надо управляться? Я посмотрю сверху. Оттуда видно?

— Нет, вечер проходит с противоположной стороны здания.

— Вечер?

— Да, там происходит нечто необыкновенное. Они провернули какое-то дело с арабами или еще с кем-то. Там полно молодежи, детей, да кого там только нет! Около полуночи, перед тем как индюк начнет кулдыкать, я должен подать сигнал.

Подражая индюку, старик сорвался на фальцет. До Лиленда дошло, наконец, что он изображал Гарри Купера в кинофильме «Сержант Йорк», но тут двери лифта закрылись, и Лиленд, щелкнув пальцами, громко выругался:

— Черт!

С кем разговаривал этот сукин сын в «ягуаре»? Где тот находился? Грабить ювелирный магазин или гастроном им вроде бы ни к чему. Что же они замышляют?

* * *

19.14, тихоокеанское поясное время

Лиленд действительно не знал, как Стеффи получила эту работу. Она приехала сюда с Дженнаро, своим мужем, после окончания колледжа. В тот момент она не разговаривала со своей матерью, а отношения с отцом только начали налаживаться. Дженнаро был поразительно похож на Лиленда: аккуратный, с коротко подстриженными темными волосами — тогда длинные волосы еще не были в моде. Лиленд к тому времени уже почти поседел, но можно было безошибочно сказать, почему его дочь свой выбор остановила на Дженнаро. Возможно, неосознанно, но Дженнаро из кожи вон лез, стараясь произвести хорошее впечатление. Он относился к числу тех парней, которые преданно смотрели в глаза собеседнику. Для полицейских это было верным признаком лгуна, но Лиленд закрыл на это глаза, поскольку переживал период компромиссов с самим собой. Он считал, что замужество, особенно первое, будет для Стеффи шагом вперед.

Дженнаро сообщил ему, что они едут в Калифорнию. У него была степень магистра в области управления бизнесом и кое-какие связи, которые он завязал еще в колледже. Он работал, по его словам, в «проектном совете». «Черт возьми!» — ругался про себя Лиленд, прекрасно понимая, что он уже потерял всякое влияние на дочь.

Теперь Лиленд даже не знал, платит Дженнаро алименты на детей или нет. Какое-то время он жил с одной актрисой в Малибу, посещал все нужные вечера, а несколько лет назад Стеффи сообщила Лиленду, что он перебрался в Энсино — район, расположенный где-то к югу от бульвара, что должно было говорить само за себя. По словам Стеффи, в этот период он старался быть хорошим отцом для Джуди и Марка — ерунда, конечно, поскольку за все время Лиленд ни разу не слышал, чтобы дети упоминали его имя.

По мере того как лифт приближался к тридцать второму этажу, он стал различать едва слышимые звуки. А когда двери с грохотом открылись, на него обрушился шквал пульсирующего диско. На стенах то и дело мелькали яркие вспышки. Боже! И Стефани хотела, чтобы он отыскал ее среди этого сумасшествия! Неужели и дети здесь? Человек шесть гостей с напитками в руках высыпали в коридор. Разбившись на парочки, они начали дергаться в такт музыке. За ними в темноте виднелось помещение, занимавшее, казалось, всю юго-западную часть здания; там пятьдесят-шестьдесят взрослых и подростков дружно топали под оглушительный рев музыки, которая, может быть, и была верхом акустического совершенства, но от всего этого диковатого действа пол, сделанный из предварительно напряженного бетона, дрожал, как стены деревянной риги во время молотьбы.

— Привет, — обратилась к нему блондинка, — счастливого Рождества. Вы не курите эту дрянь? Настоящий товар из Колумбии.

— Доктора в санатории мне не советовали. Вы знаете миссис Дженнаро? Она назначила мне здесь встречу.

— А вы знаете, как она выглядит?

— Это я всегда знал. Все-таки я ее отец.

— Господи Иисусе, простите. Извините. Одну минутку. — Она вышла на середину коридора. — Видите ту дверь? Это офис мистера Эллиса. Последний раз я видела ее там вместе с другими шишками. О, Господи, извините. Забудьте, что я сказала, ладно? Пожалуйста. Передайте ей, что Дорин желает ей счастливого Рождества и шлет свои поздравления.

— С чем?

— С тем.

— Что значит с тем?

— А вы не знаете? Мистер Эллис и миссис Дженнаро только что провернули сделку на сто пятьдесят миллионов долларов. Идите, сами все узнаете. Пусть она вам расскажет, а потом возвращайтесь и присоединяйтесь к нам. Уж мы позаботимся о вас.

— Я староват даже для вашей матери!

— Но не для меня, ох, вы, хитрец!

Он подмигнул ей и послал воздушный поцелуй.

— Это отец Дженнаро, — сказала она, хихикая и, по-видимому, считая, что он ее не слышит. Он не обернулся, потому что ему не очень понравилось, как она произнесла имя его дочери.

Столбы в большой комнате были сдвинуты к стене, чтобы было где танцевать, и Лиленду пришлось протискиваться сквозь плотную толпу зрителей. Дверь в кабинет Эллиса вела через приемную секретаря, обстановка которой отличалась настоящей роскошью и резко контрастировала с кричащей отделкой из металла и пластика за пределами офиса. Толстое ковровое покрытие зеленого цвета, стены, обшитые панелями из красного дерева, потолок из витражного стекла — и все это для секретаря? Как и все, руководители компании «Клаксон» использовали преимущества, предоставляемые новым законом, по которому расходы, связанные с производственными нуждами, не включались в сумму, подлежащую обложению подоходным налогом, поэтому они создавали себе такие условия и удобства, что у любого фараона от удивления отвисла бы челюсть. Дверь в кабинет была приоткрыта, однако грохочущая музыка, сотрясавшая пол под его ногами, мешала Лиленду услышать, о чем шел разговор. Он постучал по дверному косяку.

— Кто там? Войдите.

Трое мужчин, сидевшие на стульях, повернулись к нему. Стеффи, сидевшая на диване, вскочила.

— Папочка! Счастливого Рождества! Как ты вовремя! — Она бросилась к нему через комнату, обняла и поцеловала в щеку. В его руках она как-то обмякла и потяжелела, что ему не понравилось. Обхватив его за талию, она повернулась к мужчинам, которые уже встали, и представила его. Эллис стоял за своим столом, ему было за сорок; человек одного возраста с Лилендом был родом из Техаса, его звали Риверс, и он был исполнительным вице-президентом по вопросам торговли; молодому человеку по имени Мартин Фишер было за двадцать, и он был новым помощником Стефани.

Риверс первым пожал ему руку.

— Добро пожаловать, мистер Лиленд. Рады видеть вас, это большая честь. Мы слышали о том, что произошло с вами в Сент-Луисе. Но, судя по вашей ране, ничего серьезного?

Стефани посмотрела на его лоб. Риверс обратился к Фишеру.

— Вы знаете, сколько немецких самолетов он сбил?

— Да. — Фишер смотрел на Лиленда, пытаясь вспомнить, что ему говорили о человеке, стоящем перед ним.

— Это уже древняя история, — пришел ему на помощь Лиленд. — Даже ваши родители уже ничего не помнят.

— Неправда, — возразил Эллис, выходя из-за стола. — Это не так. Добро пожаловать. Это очень торжественный момент и самый незабываемый день в нашей жизни. — И он с преувеличенной энергией потряс Лиленду руку, чем сразу насторожил и оттолкнул его.

— Я слышал что-то о ста пятидесяти миллионах долларов.

— Правильно, — сказал Эллис. — Это крупнейший контракт, когда-либо заключенный «Клаксоном», не касающийся поставки продуктов нефтехимии.

— Мы будем строить мост, папа. В Чили.

— Покажите ему те часы, — предложил ей Эллис.

— Он увидит их позже, — последовал ответ.

— Мистер Лиленд, у меня в кабинете наверху есть макет этого моста, — произнес Риверс.

— Зовите меня Джо. А то я чувствую себя седобородым старцем, когда вы обращаетесь ко мне таким образом, будто я Санта-Клаус.

«Или Счастливчик Линди», — подумал он, уступив натиску внезапно нахлынувших воспоминаний, которые вихрем окружили его, словно листья на ветру.

— Сам я воевал в южной части Тихого океана, — сказал Риверс.

— Была б моя воля, я рассказал бы обо всем в картинках на вкладышах к жвачке, — ответил Лиленд. — Стеф, если можно, мне надо привести себя в порядок. Вот уже четырнадцать часов как я на ногах. И хотелось бы позвонить.

— Что-нибудь случилось? — поинтересовался Риверс.

Лиленд покачал головой. Он действительно думал о старом полицейском внизу, но то, что он увидел на столе Эллиса, — свернутый в трубочку долларовый банкнот — заставило его быть осторожным.

— Хочу позвонить в Сан-Диего, — Лиленд улыбнулся дочери. — В самолете произошло нечто приятное.

— Ах ты, старый развратник, — пожурила его Стефани. — Ты летел рейсом на Сан-Диего? Тогда она еще не добралась до дома.

— У дамы есть секретарь-телефонистка или автоответчик. Правда, она не говорила этого, но бьюсь об заклад, что есть.

— Быть полицейским — значит иметь шестое чувство, не так ли? — спросил Риверс.

— Скорее, уметь сопоставлять и анализировать, — ответил Лиленд, избегая смотреть на Эллиса.

— И кто же она? — спросила Стефани, дергая отца за пиджак.

— Стюардесса, — сказал он. — Не беспокойся, она старше тебя, но ненамного. А что это за часы?

— Я купила себе подарок. Почему ты назвал ее стюардессой?

— Обычно я называю их помощниками по полету. Но в данном случае я хотел, чтобы все поняли: речь идет о женщине.

Мужчины рассмеялись, и это заставило Стефани покраснеть.

— Мы все слышим, — изрек Эллис. — Все мы учимся по-новому смотреть на вещи.

— Надо не смотреть по-новому, а не истолковывать превратно, — ответила она, улыбаясь. Лиленд повернулся к Риверсу.

— Позднее я с удовольствием посмотрю макет.

— Пожалуйста.

«С кем ей спать — это дело Стефани. Она уже в том возрасте, когда знают, что служебные романы кончаются бедой», — но ему не понравилось предположение, что Эллис — кокаинист. Под внешним лоском коммерсанта в нем скрывался самый страшный тип людей, с каким Лиленду когда-либо приходилось иметь дело. Стефани так и не смогла извлечь урок из своей жизни, и Лиленду оставалось лишь одно — смириться и с тяжелым сердцем признать, что он бессилен помочь ей. Он еще раз обнял ее.

— Воспользуюсь твоим офисом. Я знаю, где он находится.

— Я пойду с тобой, — сказала она. — Здесь делать нечего — знай, сидим и только нахваливаем себя.

— Она всегда такая, — обратился Риверс к Лиленду. — А она многое вложила в это дело. Без нее оно не тронулось бы с места.

— Великолепно, — ответил Лиленд.

* * *

В офисе Стефани, расположенном в противоположном тому месту, где происходил вечер, углу здания, Лиленд подошел к окну и посмотрел вниз на улицу. «Ягуара» не было. Да, спугнул он парня или заставил изменить свои планы.

Джуди и Марк находились здесь, затерялись в темноте, смешавшись с толпой. Организация вечера была идеей Риверса. Сегодня утром позвонили из Сантьяго, и все будто с ума посходили. Сделка оказалась трудной, переговоры с правящей хунтой велись осторожно, все хранилось в секрете. Усилиями «Клаксона» она оставалась в тени, потому что она была женщиной, и это бесило ее. Риверс убедил ее, что доля вознаграждения, причитавшаяся ей, будет не меньше, чем у других. Ну что ж, поживем — увидим.

Лиленд подумал, что Стеффи выглядит усталой. На протяжении многих лет у нее было пять фунтов лишнего веса, теперь, похоже, — все десять. Если она кокаинистка, то ему еще надо радоваться, что она не потеряла аппетит. Но выглядит изможденной. Может быть, через несколько дней она захочет выслушать его, но не теперь. Единственное, что он хотел сказать ей, — то, как он гордится ею.

— Чтобы связаться с городом, набери девятку, — объяснила она. — Все необходимое найдешь в ванной. Встретимся в противоположной стороне здания.

Лиленд помахал ей. Сначала он нашел служебный телефонный справочник и набрал номер главного входа. Вахтер приветствовал его.

— Это Лиленд, тот, который только что прибыл. «Ягуар» уехал.

— Хорошо, я сообщу об этом. Не повредит. Может быть, этот парень ошивается где-нибудь по соседству, и они схватят его тепленьким. Как там идет веселье?

— Дым коромыслом, просто оглохнуть можно. Счастливого Рождества.

— К черту, у меня работа.

Лиленд решил позвонить Кэти Лоуган сегодня вечером, но не сию минуту, а попозже. В ванной все свидетельствовало о том, что Стеффи в полной мере научилась пользоваться своими льготами. Все выглядело так, словно здесь был будуар леди, только с душем и полностью оборудованным медицинским кабинетом. Приняв еще две таблетки аспирина, Лиленд снял пиджак и галстук, расстегнул воротник и закатал рукава. Затем расстегнул перевязь и положил браунинг на пиджак. В течение многих лет ему удавалось выходить сухим из воды и обходиться без оружия, но потом сверху был спущен приказ. Безоружный, он был опасен не только для себя самого, но и для других, да и практика показала, что пользоваться браунингом он умеет. Он всегда отлично стрелял, а сейчас, в этом возрасте, благодаря тренировке он стрелял еще лучше.

Лиленд не хотел, чтобы браунинг мозолил ему глаза, поскольку мысли его были заняты Эллисом. Скрученный долларовый банкнот — доказательство того, что он употреблял кокаин, — выдал парня с головой. Вот недоумок. Недоумками их звали в Лос-анджелесском полицейском управлении, поскольку эти ребята были уверены, что в отчаянном стремлении удовлетворить свои дрянные страстишки они могут обдурить власти. Не тут-то было. И Стеффи спала с этим типом! Лиленд хорошо знал свою дочь. Она всегда что-то пыталась доказать — своей матери, ему, Дженнаро, Эллису и всем мужчинам.

В любом случае Лиленду необходимо быть осторожным. В кабинете Эллиса он ушел от разговора о полицейской работе, потому что увидел долларовый банкнот. Марихуану, не боясь, курили все и везде, особенно в Калифорнии, однако кокаиновый бизнес переживал нелегкие дни преследования, поэтому трудно было предугадать поведение людей, которым вдруг намекнут, что впереди их ждут годы тюрьмы. Лучше быть таким же немногословным, каким, по мнению Эллиса, был Риверс. К глубокому разочарованию Лиленда, Стеффи недооценивала и его, своего отца. Она забыла о его жизненном опыте, который Риверс назвал шестым чувством.

Риверс понравился Лиленду не больше, чем Эллис, и не потому, что так заискивающе молол эту чушь о войне. Риверс был таким же жуликом, делягой, как и Эллис, только малость получше. Он подкупал своей техасской простотой, а простота, как известно, хуже воровства. Многим жителям восточных штатов так никогда и не удавалось понять этого, и техасцы всегда оказывались в выигрыше.

Техас — это другая манера поведения, другой подход, практически другая культура. Техасцу недостаточно просто обчистить кого-то, например вас; вы должны при этом с благодарностью смотреть ему в глаза, улыбаться и пожимать руку. Именно таким и был Риверс — образчик льстеца и подлизы. Одно утешало: Эллис считал себя не хуже Риверса, в чем сильно заблуждался.

* * *

Чувствуя себя разбитым после длительного путешествия, Лиленд попытался взбодриться: подставил голову под кран с холодной водой так, чтобы не намочить пластырь на лбу, окатил сзади шею и по локоть ополоснул руки. Потом он энергично растерся, чтобы кровь прилила к коже. Состояние улучшилось, ощущалась лишь внутренняя усталость, но спать больше не хотелось, и он мог еще несколько часов провести на ногах.

Он снял ботинки и носки. В шестидесятых годах, когда он впервые отправился по делам в Европу, он оказался в самолете рядом с пожилым немцем, управляющим американским филиалом одной оптической фирмы, который, начиная с первой четверти двадцатого века, пересекал Атлантику более семидесяти раз. Лиленд сказал, что работал на заводах Форда, изучая экономические преимущества поставки запчастей по воздуху, с тем чтобы сократить число кораблей, занимающихся транспортными перевозками. Старик без умолку разговаривал в течение всего полета от Вирджинии до Гамбурга, а Лиленд слушал его.

Старик знал Гитлера, которого называл крестьянином, не способным сформулировать собственное мнение. Из всех способов пересекать океан, которые он перепробовал за свою жизнь, этот, по его мнению, был самым безопасным. Почти два дня вы проводите в компании настоящих дам и джентльменов, преодолевая расстояние со скоростью сто миль в час на высоте в тысячу футов. «Да, удивительный был человек, просто кладезь премудрости». Если бы старик спросил его, что он делал во время войны, Лиленд солгал бы.

— Хотите — открою вам один секрет, господин бизнесмен? В конце дня, если вы падаете от усталости, помойте ноги, затем походите босиком минут десять, и вы снова почувствуете себя бодрым. Ощущение будет просто потрясающим.

Старик оказался прав. Поднимаясь и опускаясь на пальцах, в брюках с закатанными до колен штанинами, Лиленд перенес телефон дочери к окну, придерживая, поставил его на колено, набрал девятку, затем единицу, чтобы связаться с междугородней, потом код Сан-Диего и, наконец, номер Кэти Лоуган, который он помнил наизусть.

После двух гудков включился механический автоответчик.

— Привет. Я Кэти Лоуган. Сейчас меня нет дома, но, если вы сообщите свое имя и номер телефона после того, как услышите сигнал, я верну вам ваши десять центов. Или, может быть, позвоню. Так кто вы? Кончайте скалиться и говорите.

Ох уж эта Калифорния! Лиленд громко рассмеялся, когда услышал ее голос. С высоты тридцать второго этажа он увидел, как далеко внизу, со стороны Уилшира в переулок въехал грузовик и быстро спустился по пандусу в подземный гараж, расположенный под площадкой, опоясывающей здание. Лиленд стал перебирать в уме недавние события. Грузовик ехал слишком быстро, но не это привлекло его внимание.

— Кэти, это Джо Лиленд, с сегодняшнего дня — ваш друг из Сент-Луиса. Спасибо вам. Завтра у вас должен быть чудесный день. Я позвоню вечером и напрошусь на встречу с вами. Думаю, мы могли бы встретиться в Сан-Франциско.

Связь прервалась. Лента кончилась? Нет, непохоже. Нет низкого гудка. Телефон молчал. Он постучал по рычажку. Ничего.

Лиленд посмотрел на часы: восемь. Может быть, коммутатор отключается автоматически? Не имело смысла выходить на улицу, чтобы звонить еще раз. Это еще больше собьет ее с толку. Он стоял у окна, уставившись на огни на Голливудских холмах. Кто-то однажды показал ему Лорела Кэниона, но кто это сделал и когда, он не мог вспомнить.

Старый немец не подсказал решения еще одной проблемы — как снова надеть носки. Изменился звук работающей вентиляции, и это заставило его посмотреть наверх. Нет, дело не в этом. Вдруг, неожиданно, смолкла музыка. Он усиленно пытался понять, почему он обратил внимание на грузовик, и тут его осенило: это был тот самый грузовик, который он видел припаркованным в переулке по пути в Уилшир полчаса назад! Теперь ему не казалось странным, что парень в «ягуаре» быстро спрятал микрофон.

Телефон молчал.

И в тот момент, когда Лиленд собрался взять браунинг, он услышал женский крик.

В мгновение ока он был на ногах. Голова была ясной. Он надел перевязь, достал оружие, снял его с предохранителя и дослал первый патрон в патронник.

Лиленд выключил свет и медленно открыл дверь, стараясь сделать это как можно тише. Коридор был пуст, но тут издалека до него донесся резкий, плохо различимый мужской голос.

Надо было решать, что делать, и сейчас же. Его ботинки — в ванной. Если голос отдавал приказания участникам вечера, то через несколько минут его команда обшарит все комнаты на этаже. Это всего лишь вопрос времени. «Сколько их?» Лестница располагалась с другой стороны, за лифтами. Перебегая главный коридор, он не более чем на секунду окажется в поле их зрения, но, если они будут смотреть в противоположную сторону, туда, где была вечеринка, он сможет скрыться незамеченным.

«Так, браунинг. Если у него увидят оружие, то будут стрелять. Если выбросить его, они подберут и будут разыскивать владельца». Нет времени прятать его, но и бессмысленно давать им шанс схватить себя именно теперь, когда у него был жетон нью-йоркского управления полиции, пусть и подаренный ему ради хохмы. Босой, держа браунинг наготове, Лиленд ступил на колючую поверхность коридорного ковра.

По мере того как Лиленд приближался к лифтам, голос становился громче. Для начала, если удастся, надо бы разузнать, что происходит, но соблюдая хотя бы минимальную осторожность. За пять футов до лифтов он остановился.

Акцент. Лиленд никак не мог разобрать слова. Акцент был едва уловимый: аккуратно построенные, осмысленные фразы свидетельствовали о том, что говоривший учил язык в школе или позднее. Лиленд метнулся мимо лифтов к двери, ведущей на лестницу.

Их четверо, и одного, черт возьми, он узнал! Дьявол! Все вооружены лучшим в мире индивидуальным стрелковым оружием — автоматами Калашникова — АК-47. Лиленд задыхался от ярости, ругая себя последними словами. Надо было действовать умнее!

Он ждал, затаив дыхание. Пока его не обнаружили. Следовало оценить увиденное, а увидел он немало. Необходимо было все обдумать. Первое очевидное препятствие заключалось в том, что, не имея никакой информации, он не мог эффективно действовать. Наконец он принял решение, осторожно открыл дверь на лестницу, вышел и тихонько прикрыл ее.

Легко перепрыгивая через две ступеньки, ощущая босыми ногами холод шершавого бетона, отправился наверх.

* * *

20.19, тихоокеанское поясное время

На тридцать четвертом этаже он остановился. Пока достаточно. Основной свет был здесь выключен. Через окна, занимавшие все пространство от пола до потолка и целиком опоясывавшие здание, Лиленду были видны огни города, мерцавшие на фоне мрачного небосвода, и красные потоки задних габаритных огней автомобилей, стремительно бежавшие прочь. Этот этаж отличался от тридцать второго: он был совершенно открыт и здесь нельзя было укрыться или спрятаться. Пока это было ему на руку.

Он понял, что ему предстоит еще очень многое узнать о здании. Прежде всего, он хотел уяснить планировку его центральной части, а она на всех этажах была вроде бы одинаковой: восемь лифтов, по четыре с каждой стороны, расположенные друг против друга, как танцоры в кадрили. В данный момент он не мог сказать, работают ли лифты, но боялся, пустив один из них для пробы, совершенно некстати обнаружить себя. Четыре лестницы располагались сзади лифтовых секций и выходили к каждому из четырех углов здания. Вечер проводился двумя этажами ниже в юго-западном углу. Отлично. Если спуститься по этой лестнице, он приблизится к месту событий, но прежде требуется кое-что обдумать.

Он обошел этаж по периметру, изучая улицу. Въехать в гараж можно было из обоих переулков, а пандус прерывался лестницей, ведущей на приподнятую площадку. Вход в здание располагался на уровне второго этажа, как вспомнил Лиленд, он был весь застеклен, поэтому лифты и опорные колонны были как на ладони. Учитывая размеры здания, гараж должен уходить вниз на два или три этажа. На уровне цокольного этажа или под ним размещались отопительная установка, распределительный электрощит и телефонный коммутатор. Очевидно, что защищать здание с нижних этажей было невозможно, но на высоте, на большой высоте, если вывести из строя лифты, его можно оборонять не хуже, чем средневековый замок. Даже штурмовое спецподразделение не сможет захватить его.

Четверо мужчин в джинсах и ветровках, вооруженные автоматами Калашникова, включили флуоресцентные лампы и согнали всех в центр большой комнаты. Лиленд не видел среди них ни Стеффи, ни Джуди, ни Марка, но заметил Риверса и Эллиса. Они стояли, заложив руки за голову.

Кое-кто в этой толпе скоро может сообразить, что среди них нет Лиленда. Больше всего Лиленд доверял Риверсу, несмотря на свое негативное мнение о характере южанина. Риверс знал, что надо делать, чтобы остаться в живых, — в этом Лиленд не сомневался, чего никак нельзя было сказать о его дочери. Когда-то давно она любила отца и полностью доверяла ему. Однако в последние годы он стал замечать, что раздражает ее своей старомодностью, отсталостью, никчемностью. Но в данный момент она находилась не в своей переоборудованной и модернизированной кухне в Санта-Монике и, учитывая ее положение, подвергалась более серьезной опасности, чем могла себе представить. Человек, которого узнал Лиленд, был убийцей, с упоением делавшим свое дело. Сегодня вечером он не остановится перед убийством, чтобы показать всем, кто хозяин положения.

* * *

Лиленд решил спуститься по юго-восточной лестнице на тридцать второй этаж. Дверь была тяжелая, несгораемая и практически не пропускала звук. Ручка мягко повернулась, защелка беззвучно отодвинулась. Он подождал. Неизвестно, куда они смотрят — в его сторону или в противоположную сторону. Затем он открыл дверь.

Показалась голая стена. Теперь он слышал голос человека настолько отчетливо, что смог разобрать кое-какие слова: «Вы то-то и то-то». Потом нечто вроде «весь мир следит».

Лиленд шагнул в холл. Неплохо было бы знать, что они замышляют и сколько их. За холлом простирался довольно темный коридор длиной сорок футов. Надо обладать необыкновенно острым зрением, чтобы, находясь в залитой ярким светом комнате, разглядеть его в полумраке коридора. Левой рукой он сжимал браунинг. Даже если его заметят, он успеет добежать до лестничной клетки, а поскольку они не знают об оружии, то решат, что он для них не опасен.

Он увидел не то, что хотел. В поле зрения попали один из вооруженных бандитов и часть толпы с заложенными за голову руками. Главарь, человек, которого он узнал, по-прежнему говорил. Лиленд прояснил еще кое-что для себя: говоривший прекрасно знал, что, стоя внизу, он находился в безопасности. Лиленд вернулся на лестничную клетку и поднялся на один этаж.

Подозрение подтвердилось: тридцать третий этаж отличался от тридцать второго и тридцать четвертого, где он уже побывал: ряд крошечных помещений, напоминавших садки для кроликов, из которых можно было попасть в просторные роскошные офисы, тянувшиеся вдоль окон. Кое-где были даже установлены телевизоры. Необходимо было собраться и, не упустив из виду ни одной детали, нарисовать план каждого этажа. Это пригодится на тот случай, если придется бежать сломя голову. Надо знать пути отступления.

Итак, банда. Он видел четверых. Даже при наличии у них радиопереговорных устройств, им необходимы были еще двое внизу: в вестибюле и в диспетчерской. Тот, что в вестибюле, вероятно, в данный момент отсылал обратно полицию. Чтобы пешком спуститься отсюда и выйти на улицу, Лиленду потребуется десять — пятнадцать минут. У него будет преимущество внезапности, и, возможно, ему удастся прорваться. А дальше что?

Что будет дальше Лиленд знал не хуже любого из смертных. Он принимал участие в секретных семинарах и конференциях, на которых разрабатывались планы действия в непредвиденных ситуациях для многих муниципальных полицейских управлений страны. Единственно с этой целью и были созданы штурмовые спецподразделения. В том конкретном случае речь шла о перестрелке, устроенной некоей освободительной армией. Для борьбы с ней бывший начальник Лос-анджелесского управления полиции Эд Дейвис разработал стратегию, основные принципы которой он сформулировал в полном соответствии со своим подходом к решению проблемы воздушного пиратства, от которого отдавал черным юмором: «Всех повесить в аэропорту!»

Итак, стратегия состояла в том, чтобы всех убить.

Сказано сделано: убежище, где скрывались члены освободительной армии, было сожжено дотла, и все, кто находился в нем, погибли.

В Антибе израильский парашютист убил заложника только за то, что тот не подчинился приказу и поднял голову, чтобы посмотреть, что происходит.

Но заложники — уже следующий вопрос. Решить эту проблему можно, поняв природу возникновения такой волны международного терроризма. Лекции, демонстрации слайдов, доклады, составление психологических портретов, материалы, предоставленные десятками правительств и многонациональных корпораций, не оставляли на сей счет никаких сомнений. Все они наталкивали на вывод, что в мире существует широкомасштабная сеть, объединявшая молодых людей в возрасте от двадцати до сорока лет, которые действуют или самостоятельно, или при поддержке других групп. Ими дирижировали, их заботливо выращивали и оберегали в таких заповедниках терроризма как Сирия, Ливан, Южный Йемен и Ливия. Эти люди решили посвятить себя и свою жизнь уничтожению общественного строя в странах некоммунистического мира. По достижении своей цели они собирались создать революционное общество, правда им никак не удавалось договориться по вопросу о том, как они будут это делать. В мозговых центрах разрабатывались различные сценарии возможных последствий на основе опыта Французской революции 1789 года, русской революции 1917 года, продолжительной борьбы китайского народа, а также недавних событий в Камбодже и Вьетнаме: чистки, резня, геноцид, контрреволюция, новые расколы.

Один маленький толстый академик, гордый тем, что был причислен к сонму «светлых голов» исследованием, наделавшим много шума, выдал такой перл: «Мы прогнозируем тридцать три — тридцать восемь процентов вероятности анархии во всем мире против пятнадцати — двадцати процентов в настоящее время».

Больше проку было от психологов, но самой бесценной оказалась для Лиленда помощь психиатра, составившего портреты пяти конкретных человек. Эти ребята не были сопляками, выходцами из среднего класса, каким их обычно рисовали общественно-политические журналы. Среди них был аргентинец, выросший в семифутовом доме, сделанном из пустых нефтяных бочек, картона и виноградных обрешеток. Еще один — палестинец, воспитывавшийся в лагере беженцев в Бейруте и постоянно видевший перед собой высотные многоквартирные дома и первоклассные гостиницы, но не имевший к двадцати двум годам ни одного зуба. Для них жизнь была бессмысленной, но они надеялись найти спасение в смерти, знали, что умрут, и это объединяло их. Перед тем как идти на задание, они кутили до умопомрачения, пуская по кругу девочек... Один японский парень, в упор расстрелявший из автомата Калашникова тех, кто находился в здании аэровокзала, был перепуган насмерть, но уверен, что рай — в двух шагах от него. Поистине эти люди были исчадием ада, они были олицетворением всего самого подлого и отвратительного, что есть в этом мире.

Что касается сопляков из среднего класса, то они чаще встречались в Европе и Америке. Можно было вспомнить немецкую поэтессу Урсулу Шмидт, воспевшую смерть; итальянских ребят, которые специализировались на медленном умерщвлении политических деятелей, или Кровавого Малыша Тони, тоже из Германии, который упивался драматургией смерти, превращаемой им в некое подобие театрального зрелища. Перед тем как выстрелить в лацкан пиджака своей жертвы, он тщательно расправлял на ней галстук. Он называл это «прикрепить черную бутоньерку».

Таков был Малыш Тони — Антон Грубер, — которого узнал Лиленд в главаре.

По выводам специалистов и по единодушному мнению коллег Лиленда, эти люди были безнадежными психическими больными, поэтому они не останавливались ни перед какими зверствами: ракетой сбивали гражданский самолет, отрезали половые члены, казнили пилота после того, как заставляли на коленях молить о пощаде.

В четверг, предпоследний день конференции, когда Лиленд и большинство других участников собрались в зале, чтобы разбиться на комитеты и подкомитеты, они увидели, что аудиторию — в который раз — обыскивают в поисках подслушивающих устройств. На своем месте перед разложенными бумагами сидел начальник полицейского управления со Среднего Запада. Это был седовласый человек лет шестидесяти с худым бледным лицом, один из самых уважаемых полицейских в Америке. Он настолько плотно стиснул губы, прижав их к зубам, что они выглядели совершенно бескровными. Благодаря его авторитету, конференция шла в нормальном, спокойном русле. Председательствующий предложил нарушить повестку дня, предположив, что возражений не будет, и предоставил ему слово. Больше не было произнесено ни звука, но внимание всей аудитории было уже приковано к начальнику полицейского управления со Среднего Запада. Сидя на своем месте, он приподнял голову и начал медленно говорить.

— Прошу прощения за нарушение повестки дня и обыск помещения, но я провел длинную бессонную ночь. Прежде всего, я хотел, чтобы у вас и у меня была возможность открыто высказывать свое мнение. Чем больше я думал об этой проблеме прошлой ночью, тем глубже ощущал необходимость определить собственное к ней отношение. Эта проблема мучила меня ночь напролет, не давая заснуть. И не только потому, что это самое дрянное дело, с каким мне приходилось сталкиваться за всю мою полицейскую практику, но и потому, что это самая страшная проблема, которую надо решить с человеческих позиций.

Он повернулся и посмотрел на молодых людей, сидевших в последних рядах.

— Для вас, кто не знает меня, скажу о себе следующее: в течение восьми лет я только и делал, что открывал и закрывал двери, потом тридцать три месяца служил в южной части Тихого океана. Я видел все в этой жизни и знаю, какой ужасной она может быть. Вот уже тридцать семь лет я женат на одной и той же женщине, которую люблю сегодня больше, чем в пору моей молодости. У нас четверо дочерей, которые получили образование в колледже, и девять внуков. В субботу я в любом случае уезжаю отсюда — только черти меня и видели, — потому что мы устраиваем барбекю в честь моей восьмидесятилетней тетки. Это младшая сестра моей матери. Она решила, что скоро умрет, поэтому и попросила всех собраться. Нас с ней многое связывает в этой жизни, и я знаю, она очень довольна, что повидаться с ней приедут родственники со всех концов страны.

Он встал.

— Эти ребята заставили меня подумать о своей семье. Это очень важно для меня. Они дали ясно понять, что для них не существует ничего святого, и ничто их не остановит перед достижением поставленной цели. Я крайне внимательно слушал выступавшего здесь психиатра и понял, как у этих юнцов формируются представления об устройстве мира. Если бы они просто заблуждались относительно того, как и что происходит, это не было бы страшно. Я, как и они, тоже хочу, чтобы у всех были равные шансы в жизни, но я убежден, что никто не вправе переступать черту дозволенного и прибегать ради этого к убийству. Я не вижу никакой связи между способами чинимых ими расправ и социальной справедливостью, ради которой, как они говорят, и совершаются преступления.

Я пожил на белом свете и сталкивался с подобными вещами прежде. Когда люди, подобные этим маньякам, начинают убивать, они не могут остановиться. Если они оказываются во главе чего-нибудь, то начинают создавать трибуналы, вершить суд, организуют тайную полицию, что, однако, не мешает проведению массового террора, который превращается в настоящую кровавую бойню, а затем в геноцид. Не надо быть историком, чтобы ясно видеть: как только миром начинают править фанатики, фанатизм становится велением времени. Не будем искать примеры в современном мире. Возьмем инквизицию, которая принесла неисчислимые бедствия Испании и фактически погубила ее.

Эта проблема — моя боль. Я воспитывался с убеждением, что все мы в США — чьи-то дети и что на нас лежит ответственность построить мир таким, каким и хотели бы видеть его эти ребята. Повзрослев, я стал ездить за границу и увидел оборотную сторону медали: ведь если все мы члены единой семьи — человечества, — то люди, с которыми мы сталкиваемся в других странах, могут оказаться праправнуками кузенов наших бабушек и дедушек. Таким образом различия между нами чаще всего возвращаются к нам в виде пусть самых незначительных, но ударов судьбы.

Сегодня мы собрались здесь потому, что современный мир переживает необычайно бурные потрясения и наша страна, всегда считавшаяся безопасной, перестала быть таковой. Сейчас такое время, когда члены одной семьи должны держаться друг друга, чтобы выжить. Многим это не удалось. За последние пятнадцать — двадцать лет мы не раз были свидетелями того, сколько жизней было растрачено впустую или загублено.

Он отступил назад и рывком поправил ремень.

— Вчера ночью я спросил себя, а какого черта я жизнь положил на это дело? Я — профессиональный полицейский, возглавляю управление, которое отвечает за безопасность почти полутора миллионов человек. Если я хочу быть настоящим профессионалом, то обязан действовать в строгом соответствии с огромным количеством законов, правил, инструкций и прецедентов. У меня в управлении есть, например, инструкция на сорока семи страницах, где разъясняется, как правильно проводить силовое задержание. Информирование общественности — это прекрасно, потому что каждый, кто захочет потрудиться, может заранее определить свое отношение, свою позицию по данному вопросу.

Я сказал, что хочу говорить откровенно. Вчера ночью я пытался объяснить себе, почему я поступаю так, а не иначе, и чем чреват мой выбор. Я вспомнил собственные правила, регламентирующие применение силы. Они предписывают моим офицерам принимать все доступные меры для обеспечения безопасности населения в тот момент, когда полицейские вынуждены стрелять, чтобы предотвратить тяжкое преступление. При любых обстоятельствах.

О чем идет речь? Об исступленном ревностью экс-муже, который держит на прицеле свою бывшую жену и собственного ребенка в их доме? Или о том, что три субъекта ограбили супермаркет? Речь идет о том — знают эти люди или нет, — что мы в подобных ситуациях прежде всего стремимся избежать чьей-либо гибели. Моя многолетняя и многотрудная практика свидетельствует о том, что, когда слишком часто убивают, это крайне отрицательно сказывается на моральном духе сотрудников управления.

Он прогнулся, распрямив грудь.

— Эти головорезы — не кучка неудачников, мечущихся в поисках выхода. Это — крепко сплоченная, постоянно пополняющаяся группа молодых психов, для которых не существует понятий подлости, низости, дикости, если, по их мнению, они своими действиями смогут ускорить наступление эры всеобщего сумасшествия. Я не позволю им превратить территорию моего округа в поле боя. В случае, если возникнет необходимость, я прикажу пресекать любое нарушение спокойствия на подведомственной мне территории, используя все, пусть самые жесткие меры. Эти люди заявляют, что они борются за будущее. В моем районе у них не будет будущего. Я не потерплю никаких инцидентов, никакой шумихи вокруг них в средствах массовой информации, никаких разрекламированных процессов. Я не позволю, чтобы из этих сумасшедших делали героев. И не допущу захвата заложников, чтобы соучастникам потом не было легче торговаться об освобождении бандитов.

Повторяю, я все тщательно обдумал. Мне не нравится решение, которое я принял, но за это я готов держать ответ перед Создателем. Эти ребята дали ясно понять, что не пойдут ни на какие уступки ради чьего-то там удобства или благополучия, если только это не приблизит их к заветной цели, а это значит, что они могут угрожать моим четырем дочерям, их детям, всему, чего достигла наша семья на протяжении четырех поколений.

Естественно, не приходится ждать помощи от средств массовой информации. Они не виноваты в этом. Они создают новости. Но если мы будем выставлять заключенных перед прессой, газеты начнут рассказывать, что они ели на завтрак в возрасте семи лет, а если им не удастся узнать что-либо подобное, они придумают это сами. А телевидение лишь показывает то, на что направлен объектив телекамеры.

Я хочу, чтобы меня ясно поняли. Преступник — это злобный, коварный, самоуверенный и ничтожный негодяй. Ему убить человека — раз плюнуть. Человек, который в моем районе пускает в ход оружие, должен знать, что против него будут применены самые крайние меры. Я имею в виду смерть. Если эти люди окажутся на моей территории, их унесут на носилках, не накрыв простыней, чтобы каждый бандит знал, что его ждет впереди. Я не шучу — и Бог мне судья. За это я несу личную ответственность.

Он сел. Один за другим начальники полицейских управлений и их представители начали подниматься и аплодировать. Лиленд и здоровенный парень, сидевший справа от него, встали последними.

— Умрет много невинных людей, — сказал парень.

На его слова обернулся пожилой человек из предыдущего ряда.

— Через десять — пятнадцать лет эти ублюдки доберутся до атомной бомбы. И, вы думаете, их что-нибудь остановит и они не воспользуются ею?

* * *

Теперь все это уже не имело значения. Малыш Тони, человек на тридцать втором этаже, был одним из тех, о ком шла речь на конференции. Антон Грубер, или Антонио Рохас, Кровавый Малыш Тони, который поправляет галстуки и любит «преподносить подарок смерти» в виде черной бутоньерки.

И все-таки Лиленд чертовски мало знал. Сейчас было 20.52. Банда находилась в здании более получаса. Они пока не пускали в ход оружие, но это ничего не значило. Что они задумали? Этот налет не был похож на групповое убийство. Уж очень их много. Речь, которую услышал Лиленд, не оставляла сомнений в том, что — какие бы цели они ни преследовали — они придадут делу огласку, а значит, возьмут заложников.

Согнав заложников в кучу и используя их в качестве прикрытия, они смогут увезти на грузовике до сорока человек. Если они вооружены автоматами, то, вероятно, у них есть и осколочные гранаты.

И вдруг Лиленд понял, что слышит шум работающего лифта.

* * *

20.56, тихоокеанское поясное время

Он босиком бежал по ковру. Судя по звуку, лифт двигался вверх, и Лиленд хотел убедиться в этом.

Холл на тридцать втором этаже был освещен, как в рабочее время. Он отчетливо услышал шум работающего лифта и приложил ухо к двери, как оказалось, вовремя — где-то очень высоко двери лифта с грохотом открылись.

Сорок этажей. До последнего этажа — семь лестничных пролетов. Если высота одного этажа десять футов, то в общей сложности надо преодолеть семьдесят футов. Он был в хорошей форме, каждое утро делал приседания, много ходил пешком в любое время года. С тех пор, как бросил пить, не курил. Единственное, что он наверняка знал о сороковом этаже: там находился офис Риверса, а возможно, и офисы и других руководителей компании.

В очередной раз он оказался на северо-западной лестнице, прикинув, что услышит, когда лифт пойдет вниз. Он задерживался на каждом этаже, чтобы запомнить планировку. Чем больше информации — тем лучше, а ее явно не хватало. Самое большее, что он мог сделать, — освободить заложников. Он остановился на тридцать восьмом этаже, тоже совершенно открытом, чтобы передохнуть.

Можно попытаться нарушить планы бандитов. Можно сделать так, что о них узнают раньше, чем они того хотят. Вахтер заметил, что сегодня дежурит очень мало офицеров полицейского управления Лос-Анджелеса, возможно, двести — триста человек на весь город. Штурмовой отряд должен быть приведен в готовность по первому сигналу, однако членов отряда оповещают индивидуально. Но в данном случае полицейскому управлению города понадобятся значительно большие силы, чем штурмовой отряд и капитан в придачу. Лиленд знал процедуру подготовки: не менее трех часов, а руководить операцией будет заместитель начальника.

А все это время, если Лиленду, конечно, удастся выбраться из здания и предупредить полицию, заложники будут оставаться в руках террористов. А что если попробовать оказать на них какое-нибудь давление?

Каким образом? Что можно сделать?

Если дождаться момента, когда лифт снова пойдет вниз, и нажать на кнопку вызова, он остановится и двери откроются раньше, чем террористы сообразят, в чем дело.

Даже если их будет всего двое, у Лиленда с его браунингом практически нет никаких шансов, поскольку они вооружены автоматами.

Допустим, ему все-таки удастся уложить обоих. И завладеть их оружием. Но по характеру и количеству ран на теле все равно можно догадаться, что их было двое против одного.

Им станет ясно также, что он вооружен пистолетом.

Чем меньше они знают о нем, тем больше у него шансов остаться в живых. И пожить еще.

Тут ему пришло в голову, что самый большой шанс у него будет в том случае, если он вообще ничего не предпримет, выйдет из этого дела...

Но он мог запросто сорвать их планы. Мог подать сигнал из здания. В конце концов, он мог вызвать огонь на себя.

Эта идея понравилась ему.

Но что делать с браунингом и его чертовой дюжиной патронов? Пусть они думают, что он не вооружен. Чем дольше они не будут знать о браунинге, тем большую роль он сыграет в нужный момент.

Он задержался на тридцать девятом этаже, чтобы записать, что видел ниже. Что ж, он выбрал подходящее место для хранения и последующего извлечения информации, поскольку на тридцать девятом размещался компьютерный комплекс «Клаксона», — целый этаж, сверкающий больничной чистотой; банки данных и терминалы.

Лиленд набросал небольшой план, составленный на основе наблюдений и выводов:

40-й. Офисы руководства.

39-й. Компьютеры.

38-й. Открытый — одни столы.

37-й. Северная сторона — личные кабинеты; южная сторона — открытая — подготовка текстов.

36-й. Небольшие комнаты — стены и прозрачные перегородки.

35-й. Открытый.

34-й. Открытый.

33-й. Небольшие комнаты и офисы; телевизоры.

32-й. Заложники.

Ценная информация, но чего она стоит, если ее нельзя передать? Лиленд понимал, что если недооценит сложившееся положение, то он, считай, уже труп. Ведь это нечто иное, чем война. Наверняка у террористов были свои люди в здании. Они подали сигнал, что все приглашенные собрались наверху. То, что они полностью контролируют ситуацию, свидетельствует о получении предварительной информации, например, от какой-нибудь придурковатой секретарши, наподобие той, что прикололась к нему в холле. Он был уверен в этом.

Значит, банда была в курсе, кто из присутствовавших был влиятельным лицом, а кто нет. Вопрос заключался только в том, как много они знали. Лиленду оставалось предположить самое худшее.

Он поднялся на самый верх. Дверь с лестничной клетки вела в холл, более узкий, чем на нижних этажах. Холл был отделан красным деревом и застлан мягким уютным ковром. Горел свет. Лиленд слышал только шум работающего кондиционера. Не этаж, а, по-видимому, настоящий лабиринт из офисов, конференц-зала, столовой, коммутатора и, вероятно, небольшого, но полностью оснащенного спортзала.

Лиленд замер. Что еще?

Макет моста.

Что еще он знает про мост?

Лиленд предположил, что все террористы — немцы или европейцы. Интересно, а как выглядит чилийский молокосос? Военная хунта, правившая в Чили, была самым репрессивным в Америке режимом, практиковавшим пытки и отправлявшим людей на смерть с не меньшим азартом, чем диктатор Дювалье на Гаити в наиболее страшные годы своего правления.

Лиленд опять услышал звук работающего лифта. Теперь он так близко находился к крыше и механизмам, приводящим в движение лифты, что уже не мог с уверенностью сказать, какой из них поднялся на этаж. Одно он знал наверняка: бандиты еще не отключили их.

Машина поднялась на самый верх. Лиленд, толкнув дверь, приоткрыл ее.

— Wo sind sie? — спросил знакомый Лиленду голос.

— Durch diese Turen, ganz da hinten.

Знаний Лиленда в области немецкого хватило, чтобы понять, о чем шел разговор: Малыш Тони спросил, где они были, на что в ответ его послали к такой-то матери. Лиленд решил рискнуть. Он вышел в холл и направился, как ему казалось, в противоположную от говоривших сторону.

Все на этаже свидетельствовало о тех привилегиях, которыми пользовалось только руководство компании. Да, здесь будет труднее найти лестничную клетку, чем на нижних этажах.

Лиленд находился в южной стороне здания. Офисы президента и председателя должны были располагаться с северной, чтобы в них не проникал прямой солнечный свет. Учитывая положение Риверса, его офис должен быть там же. Лиленд пытался ориентироваться по огням за окнами.

Вдруг он оказался в небольшом кабинете, без окон, расположенном внутри здания. Еще одна дверь представляла собой массивный монолит. Лиленд достал браунинг.

Дверь была открыта; в следующей комнате было темно, но из щели под дверью на противоположном конце пробивалась яркая полоса неонового света, достаточная, чтобы увидеть, что он попал в своего рода читальный зал со столом и стульями. Юридическая библиотека корпорации. На основе того, что он знал о ведущих корпорациях, Лиленд мог в дюймах подсчитать расстояние до офиса президента.

Из-за двери доносились какие-то звуки и, как ему показалось, доносились издалека. Ручка изнутри была снабжена замком. Он медленно открыл ее, и первое, что он увидел, были рельефные буквы на наружной стороне двери, указывавшие на то, что это действительно библиотека.

Он оглядел длинный коридор, который тянулся по всей длине здания, на целый квартал, до бульвара Уилшир. Он, оказывается, обошел вокруг лифтового блока. Он уже так хорошо ориентировался, что чувствовал себя здесь, как дома.

Он почти распахнул дверь, как вдруг что-то остановило его и заставило вернуться в библиотеку. В конце коридора появился свет. Лиленд слышал, как колотилось его сердце.

В поле зрения появилось двое мужчин, один из них — Антон Грубер. Они разговаривали. Лиленд затаил дыхание, чтобы расслышать, о чем они говорят. Но они находились так далеко, что их голоса звучали приглушенно, словно говорили по телефону через подушку.

— Besteht eine Moglichkeit, dass er uns helfen wird?

— Ich glaube nicht. Der weiss doch, dass wir ihn umbringen werden, sobald er uns gibt, was wir wollen. — Они говорили о Риверсе.

— Ich mag das Toten nicht.

— Je schneller wir ihn umlegen, umso leichter wird uns das Toten in der Zukunft fallen, wenn es notwending wird. Dieser Mann verdient den Tod. Bring ihn jetzt her und wir erledigen das.

Лиленд переждал мгновение, потом выглянул. Сверх всякого ожидания его охватило странное чувство. Будто смотришь сквозь зеркало. Это чувство не покидало его весь вечер, но когда оно впервые появилось? У Грубера был «вальтер». Он хотел убить кого-то, как тот юнец, психологический портрет которого был точно воссоздан на инструктажах. Перед ним стоял Риверс. Значит, Риверс. Грубер смахнул воображаемую пылинку с его костюма. Риверс не верил в то, что сейчас должно было произойти. Он вообще не понимал, что происходит. Грубер приставил дуло «вальтера» к лацкану пиджака Риверса и нажал на спусковой крючок. На какую-то долю секунды, пока звучал выстрел, Риверса охватил неописуемый ужас. В следующее мгновение он был уже мертв, повалился на пол и растянулся на нем. При падении тела раздался неясный звук, словно уронили мокрое белье.

Теперь Лиленд бежал что есть мочи.

Он добежал до тридцать четвертого этажа и остановился. Ему нужен был открытый этаж. Как будто смотришь сквозь зеркало или нет? Внизу, под ним, текла своим чередом городская жизнь, безмятежная, сверкающая предрождественская жизнь, а Риверс лежал мертвый, с простреленным сердцем, напоминавшим теперь кусок тушеной говядины. Говорят, что сраженные пулей умирают еще до того, как оказываются на земле. Так говорят охотники. Простреленный олень падает на землю так, словно его сбросили с грузовика. Как в Зазеркалье; впервые это чувство возникло у него в Сент-Луисе, в заснеженном аэропорту Ламберт-Филд. Офицер Лопес, которому следовало быть в Лос-Анджелесе. Лиленд так и не выяснил, кто из пассажиров самолета был начальником федерального управления полиции, но он встретил Кэти Лоуган. Ему захотелось вновь оказаться в самолете.

Ты никогда не прислушивался к себе. Лиленд прочитал это на лице Риверса. За какую-то долю секунды он понял, что произойдет дальше. За Риверсом наступит очередь Эллиса, потом Стеффи. Судьба Эллиса будет зависеть от него самого, от того, как скоро он сообразит, что Риверс мертв. Но от Эллиса не было никакого прока на сороковом этаже, так как его офис и, возможно, его отдел располагались на тридцать втором.

Было одиннадцать минут десятого.

Грубер и его дружки находились в здании больше часа. Необходимо было критически оценить ситуацию и разработать план. Он не мог подать сигнал и при этом не обнаружить себя. Это значит, что он отвлечет на себя одного или несколько человек. Надо сделать так, чтобы они недооценили его как противника. А что потом? Если они ошибутся один раз, сможет ли он заставить их ошибиться вторично? Если да, то сможет ли он извлечь из этого выгоду?

Ему придется действовать, не зная самого главного: увидели ли его сигнал те, кому он предназначался.

Он пытался разработать план действий, который не только даст ему преимущество, но и позволит перейти в наступление. Он запомнил планировку всех этажей, ну а если забудет, то все записано на бумажке, как в школьной шпаргалке.

Если повезет сразу, то в его распоряжении окажутся другие средства связи, не говоря уже об оружии. Ему необходимо заполучить один из автоматов. Но с этим можно повременить, а пока нужен нож.

Нигде не видно световой сигнализации. Возможно, она есть в цокольном этаже или на продовольственном складе. На всех этажах были инструменты для тушения пожара и шланги. Интересно, можно ли проверить напор? Его интересовало и многое другое, и он чувствовал, что ситуации полностью овладела его воображением. Ах да, зеркало. Он не переступил через него. За него это сделал другой, тот, что лежит сейчас на сороковом этаже, этот рубаха-парень, этот идиот по имени Риверс.

Ножницы! Ему нужны ножницы, чтобы отрезать кусок электропровода!

* * *

21.27, тихоокеанское поясное время

Он опять спустился на тридцать четвертый этаж. До этого он побывал на тридцать пятом и сделал его чертеж. Один меткий выстрел, и он — труп. Он готов к этому? Готов, и в большей степени, чем Риверс, который теперь с гордым видом лежит там, наверху, в виде бесформенной кучи. Лиленд видел много трупов, и ему не раз приходилось быть свидетелем того, как умирают люди, но ему никогда не доводилось видеть, чтобы человек был застрелен столь хладнокровно и безжалостно. Размышляя над этим, Лиленд вспомнил, как сам угрожал браунингом здоровенному водителю фургона в заснеженном Сент-Луисе. Интересно, как там у него дела. Он был дома, со своей семьей, поэтому Лиленду нечего было беспокоиться о нем.

Его план — утопия, но попытаться все равно надо. Нельзя допустить, чтобы они узнали о браунинге. Он сделал для себя открытие: можно передать сообщение азбукой Морзе, используя флуоресцентные лампы. Одновременно необходимо наблюдать за лифтами. Двери, ведущие на лестничные клетки, надо подпереть пожарными топорами, которые с грохотом упадут, если их откроют. При первых же признаках приближения кого-либо, он выключит свет. Не очень изящное и остроумное решение, но будет интересно посмотреть, сколько их попадется на эту удочку.

Он посмотрел на Голливудские холмы. Что видно с их высоты? Одиноко стоящее здание, вокруг которого — ни одного строения выше десятого этажа. Слово «КЛАКСОН» своими массивными вытянутыми буквами окаймляет крышу здания; на большом расстоянии буквы сливаются в одну светящуюся полоску. На всех этажах здания горит свет. Лампы на тридцать четвертом этаже, мигающие в ритме морзянки, — три длинные вспышки, три короткие, опять три длинные — на фоне освещенного здания будут казаться тоненькими, как спички, и едва различимыми. Не приходилось сомневаться в том, что вспышки будут наверняка замечены теми, кто находился внутри здания.

* * *

От яркого света резало глаза, сосредоточиться удавалось с трудом. Если верить тому, что пишут общественно-политические журналы, то совершенно бесполезно обращаться за помощью к людям, живущим на этих холмах. Лиленд живо представил себе некоего подвыпившего молодого артиста, который примет мигающие лампы за огни рождественской дискотеки. «Эй, мне это нравится!» Карен всегда казалось, что он осуждает таких людей. Нет!

Они лишний раз напоминали ему, что все, чем он занимается, в сущности, не так уж важно. Это был особый способ существования, образ жизни, который не зависел ни от какой политики, ни от самой цивилизации. Карен никогда не верила, что он видит связь между пьющими артистами и некоторыми людьми его профессии, оставшимися не у дел, как тот вахтер внизу, которого так обрадовала перспектива арестовать парня в «ягуаре». Жители Лос-Анджелеса тратили на парфюмерию и посещение косметических кабинетов больше денег, чем кто бы то ни было. Это особенно забавляло жителей Сан-Франциско, которые значительную часть денег тратили на одежду...

Заработал лифт. Звук гудящего мотора подействовал на него, как электрошок.

Лиленд выключил свет. Он спрятался под стол, сжимая в руке браунинг. Весь лифтовый блок был как на ладони. Звякнул тоненький колокольчик, и над второй парой дверей появился белый свет. Значит, лифт поднялся и остановился. Сами того не желая, они даже подсказали ему, на какие двери обратить внимание.

Из лифта вышел один, всего один; в руках — пистолет-пулемет Томпсона, черт возьми! Надо заставить парня первым проявить себя. Для этого есть старый, как мир, способ. Вот он появился!.. Лет двадцати пяти. Двери лифта закрылись за ним, но кабина не тронулась с места. Это надо запомнить. Парень шел, осторожно ступая и держа палец на спусковом крючке. У него в обойме двадцать патронов. Но он был еще слишком далеко, чтобы попасть в него из браунинга.

— Эй, ты, послушай! Давайвыходи, руки вверх! Мы видели, как ты сигналил. Выходи, не тронем тебя.

Еще один немец. Нельзя высовываться, надо помнить, что силуэт может быть виден на фоне света, освещенного снаружи окна. Пригибаясь, Лиленд побежал к западной стороне: там он был недосягаем для автоматной очереди. Ему бы сейчас очень пригодилось увесистое пресс-папье. Парень шарил в темноте, нащупывая выключатель, который находился далеко от него. Лиленд стал пробираться к лестнице.

— Выходи! Хуже будет! Мы вооружены! Надо будет — пустим в ход оружие!

Цветочный горшок! Небольшой полосатый филодендрон с очаровательными белыми листьями. Лиленд крепко сжал горшок и швырнул его как гранату в направлении окон северной стороны. Из летящего горшка на столы посыпалась земля; возникший при этом шум никак нельзя было принять за топот бегущего человека, но этого оказалось достаточно: парень успел выстрелить пять-шесть раз еще до того, как горшок ударился об пол и разбился.

Затем произошло нечто странное: раздался звук лопающегося и трескающегося стекла. Окна разлетались на куски, рассыпались на миллион крошечных матовых осколков. В комнату со свистом ворвался уличный воздух. Прыгая по столам, парень бросился к окнам.

Лиленд направился к лестнице, к выключателю.

Он располагался почти у самого края стены, и Лиленд мог легко дотянуться до него из своего укрытия. Когда свет зажегся, парень завертелся, пригибаясь, и стал стрелять. Лиленд услышал грохот за своей спиной. Автоматная очередь повредила полиуретановое потолочное покрытие, куски которого упали на столы. Лиленд ждал, когда парень, ослепленный ярким светом, высунется опять. Браунинг он спрятал. Его трясло. Он уже заключил сделку со своей совестью и убьет парня, но не уверен, что ему удастся сделать это так, как он задумал.

— Эй ты, дерьмо собачье, я здесь!

Прогремела еще одна очередь, и пули с глухим стуком ударились о пластиковые стены. Конечно, там, внизу, все слышно. Стефани и Эллис понимают, что происходит. Лиленд побежал вверх по лестнице и выскочил на тридцать пятый этаж. Он отрезал несколько кусков электрического провода, связал их, обмотал стул компьютерными распечатками и с помощью провода подвесил его к окну. Это была паршивая имитация человеческой фигуры, напоминавшая садовое пугало. Лиленд подумал, что после стольких промахов парень, возможно, начнет лучше соображать. И он понимал, что ему не может везти бесконечно. Он крутанул свое сооружение и выбежал на лестницу.

Штуковина медленно вращалась и была хорошо видна. Лиленд услышал шорох на лестнице. Он спрятался за углом недалеко от двери. Появился парень. Нет, он не дурак, сразу не купился. Он шагнул в сторону вращающегося стула, держа «томпсон» наготове. Вот-вот выстрелит. Лиленд ринулся на него, вскинув браунинг, как полицейскую дубинку.

Парень обернулся почти вовремя. Он успел слегка увернуться, но браунинг обрушился на его голову, ударив в висок. Оглушенный, парень повалился на спину. Он был в сознании и пытался выстрелить в Лиленда, когда тот еще раз изо всех сил ударил его. Парень головой ударился о виниловый пол, «томпсон» вылетел у него из рук. Он встал на четвереньки, пытаясь отползти в сторону. Лиленд крепко обхватил его за шею, перехватил дыхательное горло. Парень вскинул руки. Нельзя было терять ни минуты. Лиленд уперся плечом в его шейные позвонки.

Они изучали этот прием по рисункам и диаграммам, но не на практике. «Поверьте мне, что он действует безотказно, — сказал инструктор из ФБР почти четверть века назад. — Но чертовски не хочется, чтобы вам когда-нибудь пришлось им воспользоваться».

Человеческий позвоночник не толще ручки бейсбольной биты. Сосредоточив все свое внимание на том, чему его учили, Лиленд забыл, что перед ним был такой же человек, как и он. Надо резко, всем корпусом согнуться вперед, словно вы ныряете в воду. При этом плечом, изо всех сил давящим сзади на шею, вы отделяете череп от позвоночника, иными словами, вы попросту ломаете шею.

И Лиленд сделал это, выбросив себя вперед, словно прыгнул с трамплина в воду. Он сломал парню шею. Раздался звук, похожий на хруст молодого деревца, безжалостно погубленного руками силача. Голова парня повисла, как у цыпленка, которому свернули шею.

Лиленд чувствовал, что его вот-вот вырвет. Он набрал полную грудь воздуха и задержал дыхание. Ноги парня дергались, кулаки сжимались, как будто не знали, что принадлежали уже мертвому человеку.

Лиленд взял пистолет-пулемет Томпсона и положил его на стол, затем осмотрел содержимое вещмешка. Две полные обоймы — сорок патронов. Небольшая, но ужасно тяжелая рация. И шоколад! Плитка «Млечного Пути» и две плитки «О'Генри». Ни одной гранаты.

Лиленд надел вещмешок на плечо. Было бы безумием считать, что он получил хоть какое-то преимущество. Теперь его будут не просто искать: за ним будут охотиться. Теперь они знают, что имеют дело с серьезным противником.

Считай, что тебе уже не повезет, что удача тебе больше не улыбнется. Надо примириться с мыслью, что ты уже покойник. Так он поступал во время войны, хотя ему безумно хотелось жить. В такие минуты, когда разум и тело действуют заодно, ты забываешь о себе. В этом весь фокус. Карен никогда этого не понимала.

Он подкатил секретарский стул, подхватил тело и с трудом попытался усадить его. Голова парня болталась на груди лицом вниз, скорее даже лицом внутрь. Он вынул оставшиеся патроны из «томпсона» и вставил новую обойму. Затем взял со стола бумагу и ручку...

Когда все было готово, он подкатил тело к лифтовому блоку. На тридцать четвертый этаж поднялся второй лифт; если его не вызвали вниз, то он будет здесь, на тридцать пятом, в один момент. Лиленд нажал на кнопку и нырнул за угол.

Почти сразу звякнул колокольчик, и, когда двери раздвинулись, он увидел, что лифт пуст. Лиленд уперся ногой в дверь, чтобы вкатить тело, и развернул стул.

Он посмотрел наверх, чтобы удостовериться, сможет ли он залезть на крышу кабины и опустить на место крышку до того, как лифт остановится на тридцать втором.

Дулом «томпсона» Лиленд сдвинул крышку люка. Сначала надо забросить туда оружие. Он может выиграть секунд десять, если нажмет на кнопки тридцать четвертого и тридцать третьего этажей. Вопрос заключался в том, хватит ли у него сил забраться в люк. Если это не получится, двери откроются и закроются на тридцать втором, а это значит, что он успеет сделать тринадцать выстрелов, чтобы защитить себя.

Он встал на цыпочки и подтянулся. Забросил «томпсон», потом нажал на нужные кнопки и подождал, пока двери закроются.

Он был уже на крыше кабины, когда та достигла тридцать третьего этажа. Лифт шел вниз, а он все пытался задвинуть на место крышку люка. Он как раз встал на ноги и поднял «томпсон», когда двери открылись на тридцать втором этаже.

Лифт ждали. Охнула женщина, судорожно глотая воздух. Как он и думал, среди них были женщины. Лифт дрогнул, когда в него вошли люди, и двери стали закрываться прежде, чем их успели заблокировать. Лиленд видел только узкую полоску пола не более, чем в футе от дверей. Он знал, что с обеих сторон были лифтовые шахты, но почему-то не испытывал желания посмотреть вниз.

Малыш Тони опять интересовался, что происходит.

— "Теперь у нас есть автомат", — прочитал он и спросил: — У него сломана шея? Говорите по-английски.

— Может быть, это охранник, которого мы не заметили?

— Зачем ломать шею, если есть оружие. В записке говорится «у нас». Любопытно. Что вы обнаружили в том офисе?

— Пиджак, ботинки и носки.

— Причем одного мужчины. «У нас»? Судя по вашим словам, это мужчина и женщина. Они что, уединились, чтобы заняться любовью, а женщина полностью одета? Любовники, которые ломают шею тем же приемом, что и «зеленые береты»? Нет, не похоже.

— Надо что-то предпринять.

Кровавый Малыш Тони вздохнул.

— Нам придется сказать Карлу, что его брат мертв. Тело поднимите наверх, чтобы его никто не видел. Я хочу, чтобы эти люди как можно дольше чувствовали себя спокойно, — Его почти не стало слышно. — Вызови Карла по рации и скажи ему, чтобы спустился сюда. Пока он будет спускаться, ты и Франко отнесите тело Ганса туда, где лежит тот, другой. Этот тип — или эти двое — имеют теперь одну из наших раций, хотя в записке об этом — ни слова. Малый — не сопляк какой-нибудь и не дурак. Вы е Франко пройдете по лестницам, но будьте все время начеку, оружие держите наготове. Мы расчистим для вас дорогу.

— Карл спускается, — сказал незнакомый голос. — Езжайте.

Двери шумно закрылись, и кабина пошла наверх. Лиленд хотел было убить их прямо сейчас, выстрелив через крышу лифта, но многое было против этого решения. Выстрелы услышат, и он может повредить лифт, причем так, что сам окажется в ловушке и погибнет. Может он не убьет, а только ранит их. Может быть, они оказывают ему настоящую услугу, что везут его на самый верх. Мимо него так стремительно прошел вниз соседний лифт, что ему пришлось одной рукой ухватиться за трос. Остаток пути он проделал, крепко держась за него.

Он дождался, пока они выкатили из кабины тело Ганса, затем перебрался на рабочую площадку, расположенную внутри лифтовой шахты над сороковым этажом, при этом ему пришлось перелезть через двойное ограждение. Он весь вымазался в густой черной смазке. Если не удастся почиститься, то придется быть крайне осторожным, чтобы не поскользнуться и не сорваться. Когда двери лифта закрылись, он оказался в кромешной темноте. Лишь тонкий луч света пробивался через вентиляционное отверстие.

Четыре лифта с одной стороны, четыре — с другой, а что между ними? Бетонная стена. Он пробирался на ощупь, пока не дошел до металлической двери; в центре ее была прикреплена пластина с надписью, которую он не смог прочитать. «Наверное, предупредительный знак», — подумал Лиленд. Дверь с трудом открылась наружу. Из вещмешка он достал один из сорока патронов, просунул его в дверную щель и бросил. За первую секунду патрон пролетает тридцать два фута, за вторую — шестьдесят четыре, за третью — сто двадцать восемь и так далее. Почти через четыре секунды патрон упал, звонко ударившись, но не разорвался, закончив путь. Лиленд нашел систему кондиционирования воздуха. Он улыбнулся. Все, что ему требовалось сейчас — это веревка, ботинки, молоток и крюки, и он мог бы облазить все здание, как крыса. Он пошел дальше.

В дальней стене была еще одна дверь, достаточно большая, чтобы в нее мог пройти человек. Она была не заперта, но что-то придерживало ее снаружи, не давая открыться. Ветер. Он ревел и завывал здесь и, судя по всему, дул в сторону океана. Город сиял. Он посмотрел на юг, в сторону высотных зданий, видневшихся на горизонте. Автомобильные потоки были по-прежнему устремлены к ним. Стефани говорила, что это районы Лонг-Бич и Сан-Педро. Он находился на высоте двух-трех этажей над светящейся кромкой крыши. Ему стало ясно, что вертолет не сможет сесть на крышу. На нее можно высадить подразделение десантников, но заложникам будет не под силу взбираться по гибким лестницам в вертолеты, зависшие на такой высоте.

По лестнице Лиленд спустился на саму крышу. Все четыре лестницы здания, конечно, не могли выходить прямо сюда, но одна должна обязательно. Возможно, кто-нибудь из террористов рассуждает так же, как он, хотя нет причин считать, что кто-то из них догадался, что он забрался на крышу лифта.

Одно было бесспорно: в лице Малыша Тони он имел достойного, хитрого противника, которому не составит труда понять смысл путаной записки Лиленда. Если Лиленду и дальше не будет сопутствовать удача, то этот парень еще покажет ему, на что он способен и, возможно, обыграет его. Лиленд спросил себя, как бы он вел поиски, будучи на стороне противника?

Теперь он считал непоправимой ошибкой, что не убил тех двоих в лифте. Они ждали, что он воспользуется рацией. Если бы его обнаружили на крыше кабины, то поняли бы что действовать надо крайне осторожно.

Лучше было бы, если лифт поднялся на сороковой этаж с тремя трупами; тогда в создавшейся неразберихе у него было бы больше времени передать сообщение наружу.

Конечно, террористы услышали бы выстрелы, но, если бы он лучше работал головой, если бы он только захотел воспользоваться предоставившейся возможностью, он мог бы изрешетить их, спрыгнуть обратно в кабину и успеть покинуть лифт до того, как тот достигнет сорокового этажа.

Его снова затрясло. Неужели он впадает в шоковое состояние? Он до сих пор слышал хруст ломаемой шеи. Нет, он не имеет права думать об этом! Если он поддастся чувствам, то его обязательно поймают и убьют — это всего лишь вопрос времени. На сей счет он не должен заблуждаться: если его поймают, его убьют.

В юго-западном углу он обнаружил открытую дверь. За ней оказалась большая комната, в которой были сложены флуоресцентные лампы для вывески на крыше. Там же была лестница, ведущая вниз, в коридор, по которому он проходил здание перед тем, как на его глазах убили Риверса. Если Лиленд правильно понял ход их действий, Карла отправили вниз, поэтому на сороковом этаже должен был остаться только один человек. Часы показывали 22.25. Значит, чтобы найти дорогу и спуститься из лифтовой башни, ему понадобилось почти десять минут. Сколько этажей они успели осмотреть? Лиленду не терпелось узнать, что они делали в помещении руководства. Но гораздо важнее было передать сообщение наружу. Он вернулся на крышу.

* * *

Рация имела пять диапазонов рабочих частот, которые кто-то заботливо пронумеровал. Переключатель был установлен на частоте двадцать шесть. Лиленд включил рацию.

— ...вы видите, что дальнейшее сопротивление бесполезно. Если не сдадитесь к половине одиннадцатого, мы начнем расстреливать заложников. Кто знает, может быть, среди них окажется дорогой и близкий вам человек...

Дерьмо! Малыш Тони Грубер бросил пробный камень. Он же хотел, чтобы заложники чувствовали себя спокойно. Поэтому он не будет расстреливать их. Он даже не знал наверняка, слушает ли его Лиленд. Конечно, если Лиленд ответит, дело получит иной оборот, и не в его пользу. Что-то в связи с этим не давало ему покоя. Да, теперь они знали, что он вооружен, но Лиленд все равно не мог понять, почему Грубер так церемонился с ним, тратя столько сил и энергии.

Они еще не были готовы придать делу огласку. Им позарез нужно то, в чем отказал Риверс здесь, на сороковом этаже.

За две минуты до срока Лиленд включил рацию и нажал на кнопку «вкл.».

— Строчишь, как из пулемета, черт тебя побери. Слово невозможно вставить. Хочу заключить с тобой сделку. Ты слушаешь?

— Да, говорите.

— Дай девушке спуститься вниз. Она ни в чем не виновата и боится, что с ней что-то случится. Пусть она спустится на лифте. Что скажешь? Согласен?

— Хорошо, согласен... Вызовите лифт и посадите ее...

Лиленд не слушал его. Он положил рацию на стол в юридической библиотеке и быстро пошел по длинному коридору, ведущую к двум трупам и помещению руководства. По подсчетам Лиленда, у него была минута времени. Этого достаточно, чтобы они поняли его обман. Кто же из них остался здесь? Лиленд хотел запугать, устрашить их, насколько это было возможно. Во всяком случае, вид у него и так был устрашающий, поскольку с головы до ног он был испачкан смазкой.

Когда он дошел до конца коридора, свет погас.

Лиленд замер. Он услышал, как что-то щелкнуло. Далеко, где-то за углом, пытались тихо повернуть дверную ручку. Лиленд отступил назад, развернулся и побежал. Он услышал, как они приближаются, остановился, обернулся, пригнувшись, и дал очередь. В темноте не было ничего видно. Грохот «томпсона» оглушил его, но он чувствовал, какие разрушения причинили выстрелы, разорвав обшитую панелями перегородку в противоположном конце комнаты и разбив стеклянные витражи на потолке.

Они вычислили его, поняли, где он находится. Он отступал дальше по коридору по направлению к библиотеке, дал еще одну длинную очередь. Его трясло от сознания того, что в тот момент, когда он откроет дверь, ему выстрелят в спину. Он добежал до двери библиотеки и, споткнувшись на пороге, ввалился внутрь.

Он с трудом поднялся на ноги, плечо занемело от удара о стул. В этот момент коридор прошила очередь ответного огня. Автоматы Калашникова — их ни с чем не спутаешь. Он должен во что бы то ни стало заполучить один из них. Из огненного дула по всей длине коридора сыпался град трассирующих пуль. Лиленд слышал, как под их разрушительным натиском трещали и ломались перегородки комнат в южной стороне здания. Он не собирался соревноваться с ними в стрельбе. Насколько он понимал, его обходили с противоположной стороны. Учитывая, что перегородки были разорваны в клочья, ему приходилось пригибаться. Он выскользнул через дальнюю дверь, повесив рацию на плечо. Он чувствовал себя Робинзоном Крузо, спасающимся бегством от людоедов.

Он пересек этаж по южной стороне, прячась под столами, перебегая из одной крошечной комнаты в другую. Прозвучали три одиночных выстрела; они находились в библиотеке. Он шел, рискуя нарваться на них. Как они догадались? Где-то он ошибся, но где — не знал. На этом этаже совершенно нельзя было обороняться. Если удастся добраться до северно-западной лестницы, то можно спрятаться на нижних этажах.

Он остановился в коридоре западной стороны. Здесь свет тоже был выключен. До этого он горел! Они гнали его по зданию, как затравленного оленя. Его перехватят на полпути к северо-западной лестнице и расстреляют в упор. Интересно, удалось ли им узнать что-нибудь о нем от тех, кто находился внизу? Там был Эллис, босс Стефани. Да, Стефани еще предстоит извлечь урок из всего этого.

Если он так и будет стоять, то здесь и умрет.

Он еще раз бросил взгляд на коридор. Дверь, ведущая на крышу, была в двенадцати футах. Слишком далеко, учитывая, что рация, вещмешок и «томпсон» тянули его вниз, как камень утопленника, и мешали быстро бежать. Он постучал по перегородке, отделявшей его от офиса, расположенного напротив двери. Деревянные панели толщиной около восьми дюймов, внутри — пустота. Если бы было время, он пробил бы ее ногой и прошел бы насквозь, как это делает крыса, прогрызая пластиковую обшивку стен.

Он посмотрел на потолок: если сдвинуть полиуретановые плиты, которыми тот выложен, он сможет перебраться через верх.

Если будет действовать быстро.

Оказавшись по другую сторону перегородки, он повис, ухватившись за металлическую опору, и спрыгнул на пол с высоты полутора футов. Решил было поставить на место потолочные плиты, но понял, что его в любом случае быстро обнаружат. Плечо пульсировало. Завтра оно будет деревянным, а «томпсон» в данной ситуации лишь усугубит дело. Ему приходилось стрелять из него во время стажировки в ФБР: ощущение такое, будто ты пытаешься задержать Ларри Чонку.

Дверь в коридор была заперта снаружи. Он отступил назад. Решение перебегать от одной двери к другой оказалось невыполнимым. Когда они дойдут до смежной комнаты и увидят дыру в потолке, то сразу все поймут.

Он загнал себя в угол. Ситуация напоминала садовый лабиринт, который так любят англичане. Они будут стрелять, пока не убьют его. Дик Трейси всегда так поступал.

В отличие от великого чикагского детектива Джо Лиленд оказался в обратной ситуации — плохие мальчики захватили его дочь, да и его самого вот-вот постигнет та же участь. Его, Счастливчика Линди! И вдруг он впервые подумал о том, что хочет убить их. Да, он хотел этого!

Замок был закрыт крепкой, начищенной до блеска алюминиевой пластиной. Оставалось надеяться, что заряды в патронах были необлегченные. Не хватало только, чтобы пули рикошетили по всей комнате — тогда уж ему крышка. Он встал сбоку и дал длинную очередь. Дверь распахнулась внутрь, как это обычно описывается в историях про привидения.

Лиленд подумал, что все не так безнадежно. Теперь, когда он обнаружил себя, ему оставалось только гадать, ждут ли его в конце коридора или в соседней комнате. А может быть, его подкарауливают на лестнице, ведущей на крышу?

Даже если он доберется до крыши, неизвестно еще, удастся ли ему уйти. В любом случае раздумывать было некогда. Одним рывком он пересек коридор, и тут же прозвучали пять выстрелов, как ему показалось, из автоматической винтовки. Пули просвистели в футе над его головой.

Он вскочил и побежал в направлении лестницы. Снова раздались выстрелы. У них было столько боеприпасов, что они могли не только сдержать, но и отразить наступление роты морских пехотинцев, особенно учитывая занимаемую ими позицию. Оказавшись на верху лестницы, Лиленд пригнулся и разрядил всю обойму в открытую дверь внизу, стараясь выиграть время. Он не слышал ничего, кроме грохота автоматных очередей. Чтобы перезарядить «томпсон», потребуется слишком много времени. Человек с автоматической винтовкой появился внизу раньше, чем Лиленд успел выскочить на крышу. На какое-то мгновение силуэт Лиленда обозначился на фоне бледного неба. Лиленд увернулся, но человек опередил его, и две пули просвистели буквально в нескольких дюймах от глаз.

* * *

22.40, тихоокеанское поясное время

Сколько их? На сороковом этаже их не могло быть больше двух, но, охваченный паникой, Лиленд допускал и другое. Теперь это не имело значения. Они загнали его, как собака загоняет на дерево кошку.

Он вновь оказался на прохладной металлической поверхности рабочего помоста внутри лифтовой башни. Он надеялся обезопасить себя, прорвавшись на крышу, но они уже поднялись по огороженной лестнице и сами нашли выход туда. Он уже почти скрылся, когда они все-таки заметили его, но не смогли подняться по лестнице, рискуя в любой момент получить пулю, теперь ему уже некуда было отступать. Заглянув в шахту, Лиленд увидел, что они открыли люк на крыше кабины, поняв ход его мыслей, и теперь наступали на пятки. Вот он я, берите! Сам преподнес себя на тарелочке.

Лиленд повернул переключатель рации, поставил его девятый диапазон и затаился в углу за дверью, ведущей на крышу. Он услышит, когда они подойдут. Одновременно можно наблюдать за шахтой лифта, хотя проку от всего этого мало. Им следовало перенести свои действия к другому блоку лифтов, тогда с ним было бы покончено. Лиленд нажал на кнопку «вкл.».

— Помогите, — прошептал он. — Помогите. Сообщите полиции, что иностранные террористы захватили здание компании «Клаксон ойл» на бульваре Уилшир. Взято много заложников. Повторяю. Помогите...

Когда он отпустил кнопку, ему ответили.

— Не думаю, что это поможет. Вы слышите меня? Мы знаем, где вы. Подтвердите, что слышали меня, пожалуйста.

Лиленд нажал на кнопку.

— Что вы хотите?

— Хочу заключить с вами сделку. Настоящую сделку. Между прочим, эти маленькие рации довольно маломощны, и передавать сигналы бедствия, находясь внутри железной клетки, бесполезно. Вы слушаете?

— Да.

— Оставайтесь на месте. Мы больше не хотим крови. Оставайтесь на месте и не мешайте нам. Не вынуждайте нас идти на крайние меры, иначе мы до вас доберемся. Тогда пощады не ждите, вы должны это прекрасно понимать.

Лиленду показалось, что до него донесся какой-то звук.

— Как вы вышли на меня?

— Вы нам в этом помогли; сами подсказали, где вас искать, — ответил Грубер развязно, — когда попросили отправить девушку вниз. Вы слышали наш разговор в лифте. Решили, что я охотно поверю в ее существование? Разговора об одежде, полагаю — вашей одежде, — которую мы нашли, никогда не было. Может быть, вам это кажется бессмысленным, но я люблю использовать ошибки противника, заставляя его действовать на основе неосознанных побуждений. Теперь я вижу, что вы понимаете это. В конце концов, вы сами придумали забраться на крышу лифта. Кто вы? Вы смелый человек...

К чему эти увертки? Нерешительность, которая предваряла слова Грубера о том, что в случае чего его не пощадят, Лиленд воспринял как намек на брата погибшего парня, который наверняка был настроен воинственно и мстительно и, если еще не вышел из подчинения, то готов был сделать это в любую минуту. Видно, у них уйма свободного времени. 22.50. Через час и десять минут наступит Рождество. В Нью-Йорке три часа утра. В Европе десять часов. Папа Римский всегда обращается к пастве с рождественским посланием. Интересно, в этом году он появился на людях? Самым страшным кошмаром для итальянской полиции стало покушение на жизнь папы. Но какое отношение имеет папа к нефтяной компании, строящей мост в Чили?

Лиленд потер глаза. Он проснулся до начала передачи «Доброе утро, Америка» в Сент-Луисе в семь часов утра, по центральному поясному времени. Сейчас там почти час ночи.

У них уже наступило рождественское утро. Если бы он заснул в самолете, он не познакомился бы с Кэти Лоуган. Она, должно быть, уже дома, думает-гадает, не сломался ли ее автоответчик. Бессмысленно надеяться, что она поймет что-либо из оборвавшейся записи. Они поцеловались, как дети. Ему хотелось выбраться отсюда и поцеловать ее еще раз.

Возможно, они только хотят усыпить его бдительность, убеждая, что ему ничто не угрожает. Разгадав его план, они блокировали последний этаж. У них все было готово для встречи с человеком, который имел глупость обнаружить себя.

Вопрос: что он рассказал им о себе.

Ответ: сказал, что сможет оказать им достойное сопротивление.

Что ж, исходя из этого и трезво оценивая свои силы, можно было предположить, что они будут защищать то, что имеет для них наибольшую ценность. Руководителю банды потребовались считанные секунды, чтобы предупредить своих людей на сороковом этаже о его появлении. Одновременно он занимал Лиленда разговорами по рации. Значит, они работали на нескольких частотах. Надо было сохранять спокойствие и не терять головы. Они еще не были в курсе того, что он понимал по-немецки, хотя и очень плохо. Рация могла сослужить не меньшую службу, чем «ТОМПСОН».

Если, конечно, ему еще представится случай воспользоваться и тем, и другим.

Мысли путались, он опять впал в полузабытье. Дик Трейси с помощью «томпсона» всегда выбивал идеальные кресты. Очевидно, что Честер Гоулд никогда не пробовал скакать ни на одной из этих диких лошадей.

Лиленд не знал, стоило ли еще раз попытаться передать сообщение.

Он боялся открыть дверь и выглянуть наружу.

Карен от всего этого была бы в восторге. Это точно. Ей понравилось бы все; начиная с момента прибытия в аэропорт Сент-Луиса и кончая тем, что происходит с ним сейчас. То, как он размахивал браунингом перед носом водителя фургона. То, что он поцеловал Кэти Лоуган. То, как наделал столько ошибок, что теперь не может ни шевельнуться, ни произнести ни слова. Национальная гордость! Национальный герой Америки! Грех гордыни. Прямо как в интервью с одним красавчиком, бейсбольным профи: «Моя жена была всего-навсего обыкновенной студенткой колледжа, но со временем она научилась достойно дополнять меня».

Лиленда передернуло. За свою жизнь он причинил боль многим людям, но Карен обидел больше всех. Не считая, разумеется, тех, кого убил. Он нажал на кнопку.

— Послушай, фриц. Мне надоела эта дешевка. Сыт по горло. Скажи, что затеяли твои мерзавцы?

Грубер рассмеялся.

— Забавно. Может быть, вам лучше спуститься и сдаться?

— Ты только что сказал, что пощады мне не будет. Карл там? Он слышит меня? Я хочу поведать ему, как сломал шею его брату.

Раздался какой-то звук, и рация умолкла. Лиленд посмотрел на часы: почти одиннадцать. Он взглянул на дверь и прикинул, сможет ли услышать их шаги, когда они будут подниматься по железной лестнице. Он снова задрожал. Температура понижалась; ведь Лос-Анджелес — пустынный город. Его трясло.

* * *

Некоторое время он крутил переключатель, стараясь перехватить их разговоры, затем прибавил звук, поймав какую-то рождественскую передачу. Он прислушался. Жители города собирались на празднование. Дети рассказывали, как будут кататься на лыжах во время рождественских каникул. Юта. Кто-то возвращался в Аризону. Ему нравилась размеренная жизнь.

Надо было как-то бороться с холодом. Его отец, который то же был полицейским, учил делать десять глубоких вздохов: это насыщает кровь кислородом, который ускоряет теплообмен. В течение двух лет его мать перенесла два удара, и отец сам ухаживал за ней. Карен была за кем-то замужем, когда умерла, но это — не одно и то же.

Она умерла во сне. Остановилось сердце. Рано утром ему позвонил ее муж, а Лиленд в благодарность за это опять забыл, как его зовут. Они были женаты два года, а он все не мог запомнить имя, словно от этого зависела жизнь. Он понимал, что таким образом хотел похоронить воспоминания о неудавшемся браке. Как они ни пытались, их семейная жизнь, в конце концов, пошла под откос. Не сумели сохранить семью. Дик Трейси получил свое прозвище за то, что, стреляя, выбивал идеальные кресты: ему всегда удавалось загонять нехороших мальчиков в помещение, а самому оставаться снаружи.

Подобно ребенку, пересчитывающему деньги, полученные на Рождество, Лиленд в очередной раз проверил патроны. Две полные обоймы, плюс отдельные патроны — более сорока выстрелов. Если в следующий раз он окажется с кем-нибудь из них один на один, надо будет обязательно раздобыть еще автомат.

«Ты превосходишь самого себя», — подумал он.

Я никуда не поеду.

После их развода и ее нового замужества, после того как Лиленд бросил пить и восстановил прежнюю форму, он написал Норме Макивер в Сан-Франциско. Их и раньше тянуло друг к другу, но по многим причинам из этого ничего не получилось. В письме он рассказал ей все, что произошло. После развода он несколько раз бывал в той стороне по делам, но не решался связаться с ней, поскольку считал, что он пока не тот мужчина, которого она захочет принять. Теперь он чувствовал себя иначе и хотел видеть ее.

Норма позвонила ему. Они проговорили три часа.

Шесть недель спустя — быстрее он не мог устроить свои дела — он ехал из Международного аэропорта Сан-Франциско в нанятой им машине с откидным верхом. Погода была прекрасная. У Нормы была квартира в Ноб-Хил в двух кварталах от Собора. Ключ лежал в конверте под дверным ковриком. В записке она предупреждала, что не надо пугаться нестриженного карликового пуделя и что Джоанна, ее дочь, придет из школы домой без двадцати четыре. Он начинал новую жизнь. Норма была помощником инспектора школ Сан-Франциско, собака оказалась крошечным неугомонным уродцем, а Джоанна — высокой и стройной, как ее отец, и смуглой, как мать.

— Вы сбили столько самолетов, правда? А о моем папе говорится в самом конце книги.

— Он поздно начал воевать. Теперь, когда я стал старше, я понимаю, что все мы были очень смелыми, в том числе твой отец. Особенно он.

Рыбацкая пристань. А через три дня это была уже площадь Джека Лондона в Окленде. Норма стала очень красивой. За десять лет материнства ее характер смягчился, она постройнела; поскольку всего в жизни она добилась сама, то выглядела очень мудрой. Джоанна была идеальным ребенком: умная, любознательная, полная уверенности в себе. Как сказала Норма, она была в курсе, что ее мать и Лиленд будут спать вместе.

Это не имело значения. Они занимались любовью в ту первую ночь, прямо у нее на кухне, быстренько убрав со стола кофейные чашки. Он раздел ее. Никогда в жизни он не был так взволнован. Они занимались любовью с открытыми глазами, при полном освещении, глядя друг на друга. Он считал, что связал свою жизнь с самой лучшей женщиной на свете. Он отнес ее в спальню, и утром, проснувшись, они увидели, что так и проспали всю ночь в объятиях друг друга.

Следующие пять дней они только этим и занимались. Они были любовниками больше года, сохраняя верность друг другу. Но, как оказалось, она не хотела возвращаться на восток, а ему дела не позволяли перебраться на запад. Он был безумно влюблен и надеялся, что проблема как-то решится. Но Норма вдруг все порвала. Она сказала, что поехала бы с ним, не задумываясь, если бы была уверена, что будет значить для него чуть-чуть больше, чем его работа и все, что связано с ней.

— Джо, если ты решил, что можешь все бросить и начать новую жизнь с Джоанной и со мной, то я этого сделать не могу. Ты никогда не говорил со мной об этом, даже не счел нужным обсудить. Я не хочу любить человека, который будет заставлять нас подстраиваться под его работу. Мне этого не надо. Даже Макивер не поступал со мной так. Мне кажется, ты даже не понимаешь, о чем я говорю.

Нет, он знал. Он любил ее, но не настолько, чтобы поддаться чувствам. Через год она вышла замуж за одного типа из Беркли, который был на пять лет моложе ее, и они поселились на острове Сент-Томас в Карибском море, где жили до сих пор, насколько ему было известно. Она была права. Если бы он не упустил шанс, то был бы счастлив. Прошло немало времени, прежде чем он позволил себе вновь думать о Норме. Он по-прежнему был уверен, что упустил возможность хоть как-то спасти свою жизнь.

— Счастливого Рождества, — сказал он вслух.

Он встал и потянулся, подняв автомат над головой. Что тебе подарили на Рождество, Джо?

Во время Великой депрессии даже у полицейских были сокращены часы работы. Через день-два после праздника он встречался на углу со своими приятелями. Никто не говорил, сколько купюр получил, но каждый старался представить своих родственников в выгодном свете. «Все в порядке. Получил то, что хотел». Он был единственным сыном у своих родителей. Стефани у него тоже была одна. А у нее двое — Марк и Джуди. «И пока опасность им не угрожает», — думал он.

Надеялся.

Ты не ответил, Джо. Что тебе подарили на Рождество?

"Подарили то, о чем мечтал,— ответил он про себя, как ребенок,— мне подарили потрясающий настоящий автомат".

Даже отец не понимал, что с ним происходит. «Мне никогда не доводилось пускать в ход оружие», — говорил он в старости, как бы замаливая грехи сына, у которого руки были в крови. — Если бы ты знал, как я жалею, что это случилось с тобой".

Ну, ас, сколько трупов будет теперь?

Он понятия не имел. Он не знал, как вести счет ошибкам — с позиций старого довоенного полицейского, чьему дурному примеру последовал новобранец Лиленд, или с позиций Теслы, которого он отправил на электрический стул вместо настоящего убийцы.

Карен тогда его очень поддержала. «Ты не должен винить себя. Он же сознался. Признание у него вырвали, но не ты это сделал. Кроме тебя, были еще окружной прокурор, судья, присяжные, адвокат. Ты не виноват».

Возможно. Но поскольку он пережил обоих, они являлись ему по ночам во сне. Особенно часто — Тесла. В его сне тот проживал жизнь, которую у него отняли.

Лиленд приложил ухо к двери, ведущей на крышу. Тихо. Заглянул в шахту. Все лифты стояли неподвижно далеко внизу.

До тросов ему не дотянуться. К тому же они были покрыты смазкой. Стенки шахты выложены гладкими блоками из шлакобетона.

Он опять подумал о двери. Если за ней кто-то есть и он увидит, как поворачивается ручка, то уложит Лиленда на месте. Малейшее прикосновение к ручке было связано для него с нежелательным риском.

Нравится ему это или нет, но придется еще раз осмотреть систему кондиционирования воздуха и вентиляции.

Как-то в новостях сообщили, что один парень в Сан-Франциско упал в такую шахту глубиной в тридцать этажей, и остался жив, благодаря поступающему снизу воздуху, который смягчил удар. Лиленду не хотелось бы ставить аналогичный опыт.

Надо действовать как можно тише. Если лязг железной двери услышат, вся свора опять бросится за ним.

От одной мысли о спуске в шахту ему стало тошно. У него чуть не закружилась голова. Как же он заставит себя залезть внутрь? Бросать еще один патрон не имело смысла. Четыреста футов. Это тебе не на самолете летать. Это даже нельзя сравнить с ползанием по пещере. Большая вертикальная шахта должна иметь ответвления в виде меньших по размеру, но все же достаточно просторных горизонтальных труб. Если он попадет в них, то не сможет повернуться, а возможно, и рукой пошевелить, чтобы отодвинуть заслонку, закрывающую вход в канал. Или может очутиться там вниз головой и не сможет двигаться.

Разве что превратиться в жука, путешествующего по дренажной трубе?

Он положил рацию и «томпсон», лег животом на железную площадку и просунул голову и плечи в проем.

Шахта оказалась шире, чем он думал. Гораздо шире. Он сможет опуститься на три с половиной фута. Если он не увидит первое из горизонтальных ответвлений, то, возможно, нащупает его. Нет, не выйдет. Этот номер не пройдет. Ему придется действовать, не зная, на что он сможет опереться. Если эта точка окажется выше него, и не хватит сил, чтобы удержаться, он разобьется насмерть. Он проживет еще четыре секунды — достаточно, чтобы смерть была мучительной. От этой мысли к горлу подкатила тошнота, и он поспешно выбрался наружу.

Лиленд осмотрел свою ношу. Как он все это понесет? Обе руки должны быть свободными.

У вещмешка была парусиновая завязка. В распущенном виде ее длина составляла около пяти футов. Сможет ли он удержаться на ней? Если да, то надо использовать «томпсон» в качестве распорки и подпереть им маленькую железную дверь; тогда он сможет спуститься в шахту. Поскольку руки будут частично заняты ношей, ему, возможно, удастся опуститься футов на десять. Завязку можно чем-нибудь нарастить. Но если она сорвется — ему конец.

Перевязь для оружия была сделана из первоклассной толстой воловьей кожи, вероятно, более прочной, чем парусина. Это давало дополнительных два фута. Браунинг он заткнул за пояс. Может, бросить здесь «томпсон», да заодно и вещмешок? Нет. Вещмешок можно закрепить на конце завязки и спустить в шахту. Когда он найдет точку опоры, попробует выдернуть «томпсон», который будет придерживать дверь. Если не получится, он все же сможет дотянуться и отвязать вещмешок. Если придется расстаться с «томпсоном» они решат, что он опять безоружен. Надо привлечь к этому их внимание. Но прежде всего необходимо найти точку опоры.

Мальчик, выше головы не прыгнешь.

Он думал. Он сумел перебраться с крыши кабины лифта на рабочий помост шахты, ухватившись за ограждение над головой. «Так, так, думай». Сейчас он мог находиться на высоте пяти футов над коммуникациями, проложенными в потолке. Что из этого? А вдруг они услышат, как он карабкается у них над головой, словно крыса внутри пластиковой стены?

Он должен был решить для себя, что не пойдет дальше, если найдет выход на безопасном уровне. Если он не уверен в надежности завязки и перевязи, нечего и думать лезть туда.

Зажимы, соединявшие отдельные части перевязи, были самым уязвимым местом. Скорее всего, они были сделаны из сплющенной проволоки. На свету выглядели как латунные. Надо провести эксперимент — лязгнуть «Томпсоном» по ограждению. Тихо. Хотя, если они услышали, то уже в пути.

Неплохая идея — размышлять, по возможности, на отвлеченные темы. Это давало голове отдохнуть. Его удивляло, как, оказывается, здорово — разговаривать с самим собой. Он всегда думал, что не имел к этому склонности, однако мать рассказывала Карен, что в детстве с ним такое случалось. Карен была сиротой, приемышем, и она часто разговаривала сама с собой. Она лучше помнила свое детство, чем он свое. Он всегда хотел быть полицейским, и все его детство было заполнено мечтами, жизнью в воображаемом мире, играми, радиопередачами. Он жил, не замечая времени, и возвращался в реальную действительность, только когда слышал одно из специальных словечек: «посадить» или «подозреваемый».

Его мать была для него настоящей опорой в жизни, и он воспринимал это как должное. Так прошла первая половина его жизни, а ее жизнь подошла к концу, прежде чем он осознал, что почти никогда не понимал мать. Его отношения с Карен во многом определялись этим осознанием и прогрессирующей старостью его отца. Его мать, красавица, была образцом женщины двадцатого века. Она познакомилась со своим будущим мужем сразу после окончания школы, а ее единственный ребенок родился, когда ей не было и двадцати. Всю свою жизнь она посвятила созданию дома, который в сознании любого холостяка ассоциируется исключительно с понятиями любви, терпения, упорного труда и самопожертвования.

Он опять отвлекся. Даже карикатурный Наполеон, вылезая из сумасшедшего дома через окно, остановился проверить, насколько крепко связаны простыни. Лиленду все-таки придется познакомиться с этим зданием, пусть даже всего за четыре секунды. Он убедился, что «томпсон» стоит на предохранителе, затем перекинул парусиновую завязку через ограждение и привязал к ней вещмешок. Его по-прежнему беспокоили зажимы на оружейной перевязи. Сначала он будет держаться только за завязку вещмешка: внутри узкой шахты очень мало места для маневра. «Не надо забивать голову всякими дурными мыслями, считай, что это все равно, что поменять колесо у машины».

Что бы его мать подумала о нем сейчас? На самом деле его волновал вопрос, что она думала о нем перед смертью. Она всегда говорила, что гордилась им, но позднее, в минуты откровенности с самим собой, он признал, что это было, не совсем так. Он пугал ее. Да, черт возьми, он всех пугал. Всю жизнь люди старались держаться подальше от него и искали контакта с ним лишь в случае необходимости.

Каждый родитель возлагает на своего ребенка определенные надежды, и это открытие сделано очень давно. Сейчас, когда Стеффи находилась там, внизу, в руках террористов, он тоже рассчитывал на нее, на ее благоразумие. Когда она была маленькой, он играл с ней в «Монополию» и всегда надеялся, что она выиграет. Эта игра напоминала реальную жизнь.

Теперь она за компанию с Эллисом стала кокаинисткой. Свои знания о наркотиках Лиленд почерпнул от Нормы, которая начала курить марихуану, когда он жил у нее. Это было время, когда наркотики только стали наводнять страну. Он не поддался искушению, удержался: с его алкогольным прошлым это было наилучшим решением. Удовольствие, которое вы получаете от наркотиков, зависит исключительно от вашей индивидуальности. Именно поэтому Стеффи и беспокоила его. Он достаточно хорошо знал как свою дочь, так и кокаин: наркотик только усилит и подчеркнет все самое дурное и безобразное, что в ней есть. Кокаином увлекались стойкие наркоманы типа Эллиса, которые всегда жаждут приключений, желают ходить по острию бритвы.

Такой была и Стеффи. Он вздохнул.

В шахту! Надо забыть о страхе. Под ним — четыреста футов. Патрон летел так долго, что это даже удивило его. «Томпсоном» он подпер дверь у основания. Дверь была очень тяжелой и не могла сама закрыться и зажать пистолет-пулемет. Лиленд был уверен, что ему в любом случае придется расстаться с оружием. Шахта была слишком широкой, чтобы он мог упираться в ее стены спиной и ногами. Сначала он свесился на руках и только потом ухватился за самодельный канат. Ничто не сместилось, все осталось на своих местах. Теперь он целиком погрузился в шахту.

Понемногу спускаясь, он непрерывно ощупывал вокруг себя стены в поисках прохода. Они были покрыты какой-то тончайшей пылью. Вход в шахту оставался еще в пределах досягаемости. Надо было спускаться ниже, но он уже не верил в эту затею. Ничего не выйдет.

Хватит думать, все равно выбирать не приходится!

Он опускался все ниже, перебирая руками, пока не добрался до вещмешка, потом до середины завязки. Было так темно, что он не видел собственных рук. Отталкиваясь от стен ногами, он ощупывал их со всех четырех сторон. Прохода нет. Значит, надо спускаться ниже.

О, Боже сделай так, чтобы я не упал!

Оставалось не более трех футов парусиновой завязки. Справа стена отступила. Надо было спуститься еще фута на два.

Оказалось, что не надо. Почти сразу его нога коснулась поверхности горизонтальной шахты, высотой не более двенадцати дюймов.

По крайней мере, есть на что опереться. Вокруг кромешная тьма. Ему предстояло решить, стоило ли попытать счастья в горизонтальной шахте. Как только он выбьет «томпсон», путь назад будет отрезан.

Если эта узкая шахта будет развлетвляться, то он застрянет в ней надолго, возможно, навсегда.

Работая поочередно то правой, то левой ногой, он стал забираться в шахту, пока не оказался там на коленях. Он по-прежнему держался за последние дюймы парусиновой завязки. Чтобы выбить «томпсон», подпирающий железную дверь, надо ослабить давление на завязку. Но он пока держался за нее, чтобы сохранить равновесие.

Не спеши, парень.

Лиленд насухо вытер левую руку о брюки и уперся ею в противоположную стену. Потихоньку ослабил давление на завязку. Сверху донесся глухой металлический звук, который он скорее почувствовал, чем услышал. Теперь он держался за завязку, стараясь не давить на нее.

Он немного свесился вниз головой, проталкивая ноги в горизонтальную шахту как можно дальше и упираясь ягодицами в верхнюю ее стенку. Он залез настолько глубоко, насколько позволяла длина завязки.

Он остановился, чтобы передохнуть.

Перевязь была прикреплена к прикладу «томпсона»: так он будет падать стволом вверх. Он изо всех сил дернул за завязку. Когда она поддалась, он опустился еще ниже и как можно дальше втиснулся в узкое пространство. Высота прохода, по его прикидке, была достаточной. Ему удалось протолкнуть бедра, поэтому он уже фактически лежал. Он довольно свободно повернул голову, но наверху было очень темно и не видно, в каком положении находилось оружие. Сейчас все это обрушится на него, поэтому надо как можно дальше углубиться в горизонтальную шахту в тот момент, когда он дернет в последний раз.

Еще одна передышка. Он начал обратный отсчет от пяти.

Изо всех сил отталкиваясь левой рукой, он яростно втерся в горизонтальную шахту и одновременно дернул за завязку. Наверху ее что-то зацепило, потом отпустило, раздался лязг. В этот момент Лиленд потерял точку опоры и стал вываливаться в вертикальную шахту. На его шею обрушился вещмешок, а «томпсон», рикошетом отскочивший от него, больно ударил прикладом по затылку. Его моментально оглушило: он знал, что так и получится. Он так далеко вывалился из шахты, что мог рукой дотянуться до противоположной стенки. Оружие устремилось дальше вниз, увлекая за собой вещмешок, а заодно и завязку. Он ухватил ее, одновременно залезая обратно. Он чувствовал, что голова кровоточила. Он поймал завязку, но это не исчерпало всех сложностей, к тому же у него все плыло перед глазами от удара. Помогая себе свободной рукой, он забрался внутрь шахты и лег. Руки были вытянуты вперед, снаряжение было перед глазами, а «томпсон» все еще болтался в шахте. Он был длинный и не проходил в отверстие шахты поперек. Лиленд почувствовал, что окровавленной макушкой испачкал верхнюю металлическую поверхность шахты. Он лежал, зажатый со всех сторон. По мере того, как он с огромным трудом вытягивал «томпсон», внутри него нарастала ярость. Он ни о чем не думал; его рука легла на предохранитель. Он был настолько зол на себя и на ситуацию, в которой оказался, что уже не отдавал отчета в своих действиях. Он нащупал спусковой крючок, нажал, и «томпсон» выстрелил.

* * *

23.24, тихоокеанское поясное время

Прозвучали три выстрела, грохот которых в этом замкнутом пространстве можно было сравнить разве что с разорвавшейся атомной бомбой. Лиленду напрочь заложило уши. Он втянул автомат внутрь, стволом наружу, и снова поставил его на предохранитель. Он не имел возможности вытащить из-за пояса браунинг. Он включил рацию, но не мог согнуть руки, чтобы пододвинуть ее поближе. Вот и придется держать ее между рук и тянуться к ней.

Губами он прибавил громкость.

— Как вы там? Все в порядке? — спросил голос. — Что означает эта стрельба?

Если он будет молчать, они подумают, что он мертв, — покончил с собой или стал жертвой неудачного обращения с оружием. В этом случае им надо подняться по лестнице, расположенной снаружи лифтовой башни. Но такая перспектива может натолкнуть их на мысль о подстроенной им очередной ловушке.

С другой стороны, он не очень представлял себе, насколько хорошо были слышны выстрелы на сороковом этаже. Он был уверен в одном — они знают, где он находится, и попытаются преследовать его. Поэтому надо двигаться дальше.

Он полз задом наперед, поэтому, если бы здесь и было видно хоть что-нибудь, он все равно не мог бы ориентироваться. Но в шахте была кромешная тьма, и он не видел даже собственного тела. Эдак он выберется прямо под дула их автоматов.

Он пробивал дорогу, волоча за собой снаряжение и преодолевая шесть, девять, иногда двенадцать дюймов зараз. Надо было двигаться быстрее. Делал он это шумно, используя каждую возможность увеличить разрыв между ним и преследователями.

Он не знал, как измерить расстояние, которое преодолел. Его страх перед замкнутым пространством можно было сравнить разве что со страхом упасть в шахту. Он должен сохранять ясность ума и перестать думать об этом. «Интересно, как можно точно подсчитать, сколько человек в банде? Надо забыть о своих страхах и сосредоточиться на том, что происходит». Ему было бы на руку, если бы они по-прежнему думали, что он находится в лифтовой башне. От одной этой мысли он ощутил прилив жизненных сил. Тогда он мог бы бродить по зданию сколько угодно. Он мог бы изменить свою тактику, перестал бы убивать и начал бы считать. Надо воспользоваться их заблуждением насчет того, что он уже вне игры, и подать сигнал — столько раз, сколько ему заблагорассудится.

Он подполз к концу шахты. Не мог же он проделать двадцать футов! Что-то здесь было не так.

Он попробовал посмотреть через плечо, но это оказалось невозможно. Ни малейшего намека на свет. Его босые ноги ощутили холод металлической решетки. Она была толще, чем он думал. Он толкнул ее, но она была крепко привинчена. Комната, куда она выходила, должна быть близко расположена к северной части здания, которой банда придавала такое большое значение. Он в очередной раз толкнул решетку так сильно, что ее прутья врезались ему в кожу, весь напрягся и надавил на нее, что было мочи. Решетка поддалась с одного угла и отстала от стены. Ступнями ног он уперся в верхний ее угол и нажал, как только мог. Решетка отвалилась.

Как только он спустился, то понял свою ошибку, увидев покрытие. Он дал маху, неправильно определив глубину шахты. Он по-прежнему был на крыше.

Он осторожно вытащил снаряжение из прохода. Сидя на корточках, вдел завязку в вещмешок, надел перевязь, вложил браунинг в кобуру. С ног до головы он был покрыт черной пылью, скопившейся в шахте. Несколько часов назад он, как истинный джентльмен ехал в лимузине, а теперь он выглядел, как цирковой клоун, ярмарочный фигляр, балаганный шут, который в перерывах между выступлениями развлекает публику тем, что отрывает головы у живых цыплят.

Он улыбнулся.

Он оставил автомат у вентиляционного отверстия. На крыше были проложены коммуникации, поэтому ему пришлось балансировать, чтобы добраться до южной стороны здания. Уж на этот раз он передаст сообщение, надо только убедиться, что на крыше никого нет. В любом случае ему нужно было захватить кого-нибудь из них.

Спуск в шахту придал ему решимости. Может быть, это произошло раньше, когда он спасался бегством или когда боролся с клаустрофобией, зажатый со всех сторон в узком проходе. Все это заставило его чувствовать себя униженным и оскорбленным.

Но он был рад, что остался жив. Теперь надо было предпринять что-то, что придало бы ему уверенности в собственных силах и помогло выжить.

Погода изменилась. На небе над горами появился просвет, теплый ветер все усиливался. Он видел заснеженные вершины гор, поднимавшиеся выше небоскребов в центре города. Горы были на расстоянии сорока миль. Он вспомнил слова Стефани, что местоположение Лос-Анджелеса было самым красивым в мире. Вероятно, она была права.

Ладно, парень, потом будешь любоваться пейзажем.

Пригнувшись, он обогнул лифтовую башню, направляясь к тому месту, где, как он предполагал, прятался наблюдатель. Здесь, наверху, в темноте, учитывая, что он был весь грязный, его было трудно разглядеть. Превосходно. Ужасно.

Его глаза заметили парня, который сидел на какой-то алюминиевой коробке. Лиленд достал браунинг, снял его с предохранителя, выпрямился во весь рост и двинулся на него. Прошло какое-то мгновение, прежде чем парень поднял глаза. Он был маленький и тщедушный, с буйными и жесткими, как проволока, баками. Какую-то долю секунды он всматривался в темноту, ничего не видя. Но в следующий момент Лиленд уже держал браунинг приставленным к лацкану его куртки, как это сделал Малыш Тони с Риверсом. Парень широко раскрыл глаза. Голубые глаза.

— Говоришь по-английски?

— Да.

— Какого черта вам здесь надо, сукины дети?

Тот медлил с ответом, его глаза блестели. Он хотел показать себя умником и готов был произнести настоящую речь.

— Нет времени слушать эти бредни, — сказал Лиленд и нажал на курок.

Тщедушный человечек отлетел к алюминиевой коробке. Он испустил дух и замер, уставившись в небо широко открытыми глазами.

— Два, — произнес Лиленд.

Он достал рацию и на девятой частоте передал сообщение. Это был запасной канал для экстренных случаев. Все это время он не спускал глаз с двери, ведущей на лестничную клетку. Он убрал рацию в вещмешок и вытащил из рук парня оружие. Этот был совсем молодым, моложе первого. Автоматическую винтовку чешского производства Лиленд решил не брать. Может быть, у него тоже есть шоколад? Но у парня не было вещмешка, а шарить по карманам Лиленд не собирался.

Нет, черт возьми, не собирался!

Он спрятал оружие за коробку, подхватил парня за запястья и, приподняв, усадил его, придерживая за воротник.

— Когда ты увидишь, Скезикса, что будет дальше, рад будешь, что умер.

Лиленд положил его на плечо и потащил в сторону бульвара Уилшир. Каркас светящейся вывески «КЛАКСОН» отступал от крыши здания почти на ярд, что было весьма кстати. Лиленд нашел место, чтобы положить тело и перевести дух. Больше он ничего не будет поднимать и таскать. После этого он больше ничем не привлечет к себе внимания. Он столкнул тело вниз.

— Пошел! Давай!..

Надо посмотреть, куда он упал. Пока волок парня по крыше, весь испачкался в его крови. Он должен быть уверен, что тело заметят. Голова Лиленда показалась над вывеской как раз в тот момент, когда тело ударилось о ступени и покатилось на улицу. Оно так деформировалось и перекрутилось, словно все кости были переломаны. Лиленду казалось, что он находился слишком высоко, чтобы что-то услышать, но до него донесся звук, громкий, страшный, липкий звук загубленной человеческой жизни. Он почувствовал, что его вот-вот стошнит. Он вернулся на крышу, когда вдруг вспомнил об Макивере и ему подобным, которые сами решились на такое. Они слышали, как труп упал. Лиленд успел согнуться до того, как обед, который Кэти Лоуган подавала ему в самолете, опять подкатил к горлу.

Он отплевался и вытер подбородок рукавом. Теперь ему нужен был «томпсон».

* * *

Надо попытаться еще раз. Этого они никак не ждут. Он осторожно спустился с крыши, затем через сороковой этаж прошел в коридор, примыкающий к библиотеке. Он, не задумываясь, пошел по устланному толстым ковром коридору, переступив через Риверса и «номер первый». Кто-то работал в комнате правления. Он остановился слева от двери, готовый к риску, набрал полную грудь воздуха и вошел.

Девушка! Она была одета в военный комбинезон, пилотку, но больше ничего воинственного или крутого в ней не было. Ее глаза скользнули с Лиленда на автомат, лежавший на столе.

Поколебавшись, она метнулась к нему.

— Не делай этого!

Она почти остановилась, но, взглянув на Лиленда, бросилась на стол, хватаясь за оружие. Лиленд выпустил очередь, которая пробила ей голову и грудь и отбросила от стола, швырнув на стену.

Он выпрямился, сердце его колотилось. Мешкать было нельзя. Что ее здесь привлекло? Он обежал стол и выскочил в соседнюю комнату. Сейф. Всего-то? Большой, роскошный, первоклассный сейф цвета меди, встроенный в стену. Теперь его украшали четыре маленькие блестящие, идеально размеченные дырочки, просверленные вокруг колеса. Около стены были сложены четыре вещмешка. Он знал, что найдет в них. В первых двух лежала взрывчатка в пластиковой упаковке. Он взял три пакета. В третьем находились детонаторы, в том числе ударные капсюли. Этот вещмешок он надел на плечо.

Поднимался лифт. Он побежал по коридору в библиотеку, прислушиваясь к звуку приближающейся кабины. Прихватив взрывчатку и детонаторы, он увеличил свою ношу еще на двадцать фунтов. А ведь он только что дал зарок больше ничего не таскать. Приступ тошноты подкосил его. Убийство девушки отняло последние силы. Ей было года двадцать четыре, совсем ребенок.

«Ну и как это тебе нравится, приятель? И все это сделал ты!»

Он остановился, когда дошел до коридора западной стороны. Голоса. Надо обойти вокруг. Он был уже около северо-западной лестницы, считая ее наиболее безопасным местом, и снова приблизился к комнате правления. Придется рискнуть. Он не знал, как были связаны между собой офисы в этом углу здания, и мог оказаться в ловушке, если какая-то из дверей захлопнется за ним.

Он прошел через роскошные апартаменты, направляясь в крошечное помещение машинистки. Оттуда дверь выходила в просторный холл, который вел в комнату правления. Если дверь приоткрыта, ему будет хорошо слышен их разговор на немецком языке. Он находился слишком близко от них, а это было крайне опасно.

Он приложил к двери ухо.

Они уговаривали Карла взять себя в руки. Мертвую девушку звали Эрика. Они знали и о парне, которого он сбросил на бульвар Уилшир. Карл хотел лично убить Лиленда. Он сомневался, что им удастся выполнить поставленную задачу. Затем Карл сказал нечто такое, что пролило бальзам на его душу: их осталось всего девять. Всего-то? Что в таких случаях говаривал Степин Фэтчит?

— Я вам еще покажу, откуда ноги растут!

Прежде всего, он спрятал детонаторы. Если его поймают с детонаторами, они вновь примутся за дело. Если он их плохо спрячет, они наверняка найдут их. Поэтому он засунул вещмешок в корзину для бумаги под большим столом в самом дальнем офисе. Теперь надо было сообразить, как они будут искать его. Можно попытаться повлиять на их действия, изменив правила игры.

Он спускался с тридцать шестого этажа, когда услышал наверху выстрелы, громкие и резонирующие. По-видимому, кому-то взбрело в голову, что Лиленд вернулся в свое укрытие в лифтовой башне. Нет, это было бы слишком примитивно, к тому же ему не надо было повторять дважды, что они просчитывают каждый его шаг.

«Теперь они будут вынуждены это делать, черт возьми!»

Поэтому он не будет предпринимать очередную вылазку на тридцать второй этаж, чтобы застать их врасплох. Если Лиленд хорошо знал этого человека, Малыша Тони, Антона Грубера, тот уже отдал приказ по запасному каналу, чтобы его поджидали на всех лестничных клетках.

К счастью, здесь их было всего семеро. Двое находились внизу: один — в цоколе, другой — в главном вестибюле, откуда и мог видеть, как что-то выпало из саней Санта-Клауса на бульвар Уилшир. Лиленду было интересно, видел ли это еще кто-нибудь? Возможно, они убрали тело, но им не удастся смыть кровь со ступеней.

Теперь Лиленд мучился в поисках объяснений, для чего он это сделал. Привлечь внимание. Доказать им, что они имеют дело с человеком, который не очень хорошо обошелся с братом Карла. Если они сочтут его за сумасшедшего, это даже к лучшему. Его мучило все случившееся, и он знал это. Раньше он никогда не убивал женщин. Счастливчик Линди был последним из рыцарей. Что заставило ее подумать, что она сможет убить его? Рубашка Лиленда в тех местах, где она была испачкана кровью Скезикса, присохла к его коже. Девушка, скорее всего, решила, что это кровь Лиленда и что он серьезно ранен. «Следующего так просто не проведешь», — подумал Лиленд. На это не приходилось рассчитывать.

Он остановился на тридцать четвертом этаже, полностью заставленном рядами столов от одного конца здания до другого. Из всех мест, что он знал, это было, пожалуй, самым безопасным. Перегородки на других этажах страшили его. Они помогали укрыться, но не защищали от опасности. Если бы можно было воспользоваться преимуществами, которые они давали, то он был бы как у Христа за пазухой, но он не знал, как это сделать.

Наверху опять раздались выстрелы. Они спускались вниз, прочесывая все этажи и простреливая их. Лиленд подошел к лифтам, нажал на все кнопки. Ничего; никакого знакомого гудения. Лифты были заблокированы внизу. Что ж, прекрасно, когда-нибудь они должны были это сделать. Он думал об этом с самого начала.

Вероятно, самым безопасным местом был один из углов. Он выбрал северо-восточный, куда начал сдвигать столы, стараясь, как можно надежнее отгородиться от противника. Сколько у него осталось патронов? Двенадцать — в браунинге, полторы обоймы — для «томпсона», но все они могли кончиться за минуту. У него еще была пластиковая взрывчатка. Если в пакеты вставить ударные капсюли, то их можно подорвать выстрелом. А если укрепить пакеты над красными лампами пожарной сигнализации, то у него будет прекрасная возможность нанести по ним удар.

Он глянул на часы. Они показывали 23.51. До Рождества оставалось девять минут. А этих не интересовал ни папа и никто другой за пределами «Клаксон-билдинг». Весь их интерес сосредоточился на сороковом этаже. Он — в который раз — подумал о Стеффи. У них не было оснований связывать ее с ним. Пока они заняты им, ей ничто не угрожало. Может быть.

По столам он забрался в свою импровизированную крепость. Если он правильно прикинул, на его долю оставалось значительно меньше девяти человек. Заложников стерегут как минимум двое. Значит, пять. Теперь, когда детонаторы были у него, они ничего не могли предпринять наверху. Итак, максимум пять. Если за ним охотятся пятеро, то у него не остается никаких шансов. Никаких, если он будет сидеть и ждать их.

Но другого выхода он не видел. Они знали, что он вынул потолочные плиты, чтобы перелезть через перегородку на сороковом этаже. Поэтому они будут осматривать и обнюхивать каждый уголок, где может спрятаться человек, и, судя по выстрелам, они простреливают все, что кажется им сомнительным.

Но впятером они не могли одновременно наблюдать за всеми лестничными клетками и обыскивать несколько этажей сразу. Лиленд колебался. Если им и суждено столкнуться, то это должно произойти только в нужный для него момент. Ему ни к чему устраивать перестрелку на лестнице с кем-нибудь из них, в то время как остальные находятся буквально в двух шагах.

Он сообразил, что если пятеро занимаются его поисками, то у них не осталось никого для проверки лестниц на тридцать втором этаже, по которым он мог спуститься ниже. Может быть, им и в голову не пришло, что он решится на это? Установили ли они его родственные связи? Им нужно было содержимое сейфа. Но они хотели, чтобы заложники сохраняли спокойствие. Они засели здесь надолго, и у них достаточно времени, чтобы поймать его.

23.56. Он позволил себе расчувствоваться из-за девчонки. Кровь на его рубашке ввела ее в заблуждение, и она решила, что он ранен. Возможно, грязь на его лице помешала ей увидеть его глаза. Симпатичная малышка. После того как он всадил в нее очередь патронов сорок пятого калибра, она выглядела не лучше, чем Скезикс после падения на бульвар Уилшир.

Он включил рацию на двадцать шестой частоте.

— Ты слышишь меня? Отвечай!

Лиленд нажал на кнопку «вкл.». Он посмотрел в окно: его взгляд скользнул от бульвара Уилшир до холмов — то там, то здесь слабо мерцали рождественские огни.

— Что вы решили?

— Поймать вас. Верните наше снаряжение. Если окажете сопротивление, мы начнем расстреливать заложников.

— Не пудри мне мозги! Ты же хочешь, чтобы эти люди сохраняли спокойствие.

— Нет, вы не понимаете! Мы их приведем к вам, где бы вы ни оказались, и расстреляем у вас на глазах. Поскольку вы ничего не имеете против убийства женщин, мы начали подумывать о ребенке...

— Подожди, не отключайся, меня вызывают на другой частоте, — Лиленд выключил рацию. Он смотрел на небольшую скалу в Лорел-Кэнион, не спуская с нее глаз. Да, так оно и есть: раз, два, три, четыре вспышки света. Снова темно. Он начал считать. Девять секунд. Раз, два, три, четыре.

Надо выбраться отсюда и дойти до выключателя рядом с лестничной клеткой, если он хочет ответить на сигнал. Четыре? Что означают четыре вспышки? Он выбрался из-за столов. Теперь интервал составлял десять секунд. Раз, два, три, четыре. Да, но что это значило? Он спешил. Он кинулся к окну, не спуская глаз со светящейся точки на холме. Когда он щелкнул выключателем, свет ослепил его. Превосходно! Четыре вспышки, пауза, еще четыре. Все происходило очень быстро. Потом возникшая светящаяся точка больше не гасла, а замерла, слабо подрагивая. Она была на расстоянии трех миль. Потом точка описала в воздухе круг. Четыре. Четыре вспышки означали четыре. Ясно: 10:40, или 22.40. В это время он передал по рации сообщение. Значит, его услышали.

Он заплакал.

0.02.

— Счастливого Рождества, — прошептал он и включил рацию. — Ты слышишь меня? Извини, что заставил ждать. Теперь и без меня у вас будут неприятности. Мне передали, что к зданию направляется полиция.

— Меня этим не удивишь. Мы можем продержаться здесь дни и даже недели, если понадобится.

Лиленд ничего не ответил. Если это так, то зачем ему нужно было говорить об этом? В самом деле, зачем? Если они готовы просидеть в здании не одну неделю, то единственной проблемой, единственным фактором, который они не могли контролировать, оставался сам Лиленд. Они знали, что делают, даже когда вели с ним переговоры по рации. Им надо было укрепить свои позиции. Им нужны были детонаторы и он — мертвый — причем, желательно, до того, как полиция поймет, что к чему.

* * *

25 декабря

0.04, тихоокеанское поясное время

Ситуация стала проясняться для него. Он поработал на славу. И стал для них хуже чумы; благодаря ему их ряды поредели и им пришлось притормозить свою деятельность. Они готовились к осаде, при этом заложникам отводилась определенная роль. И вся эта карусель завертелась из-за того сейфа. Он знал только одно: кто-то из честолюбивых дельцов нефтяной компании только что продал мост военной хунте в Чили.

Одного этого было достаточно, но Лиленд как старый полицейский чувствовал, что здесь что-то не так. В нем опять проснулся полицейский — что ж, пристегнуть жетон — не плохая мысль. Если в захвате здания будут участвовать сотрудники Лос-анджелесского полицейского управления, то его жизнь, считай, спасена. Он достал жетон из бумажника и повернул его к свету обратной стороной: «Этот человек — мошенник».

Он прикрепил его. Сейчас неплохо было бы выпить горячего кофе и съесть в придачу горячих булочек.

Чашка кофе не помешала бы. Самые блестящие решения полицейские принимали за отвратительным горячим кофе, который они пили из грубых керамических кружек. Если ему удастся проскользнуть мимо них на тридцать втором этаже, то это поставит их в тупик. Им придется долго соображать, куда он делся. Но цена может оказаться слишком высокой: жизнь Стеффи и внуков ставилась под угрозу. Заложникам оставалось уповать на судьбу, какой бы она ни была, а она зависела от того, как пройдет штурм здания спецподразделением или, что гораздо хуже, Национальной гвардией.

Но если он останется на этажах выше тридцать второго, то они обязательно поймают его, получат детонаторы и продолжат свое дело. Лиленд знал, что в этом случае ждет его, для этого ему не надо было вспоминать свой разговор с таксистом в Сент-Луисе.

Был еще третий выход, связанный с определенным риском. Судя по тому, как развивались события, от него будет больше пользы, когда в игру вступит полиция. Спрятаться можно было только в том месте, которое они уже обыскали, а единственные не блокированным бандой оставался, собственно, тридцать второй этаж.

Рискнуть стоило. Он мог бы наблюдать за Стеффи и другими заложниками. У него была рация. Проблема состояла лишь в том, чтобы его не перехватили.

Снова раздалась стрельба, прямо у него над головой. Пока к черту взрывчатку. Он запомнит, где она лежит, и не забудет о своей импровизированной крепости в углу.

На тридцать третьем этаже он прошел через лабиринт офисов в сторону, выходившую на бульвар Уилшир. Никого. Транспорта не было на улице уже пять часов назад. Уже столько времени он находится в здании. Он ждал, не появится ли хоть одна машина; тогда бы он понял, что район еще не оцеплен.

Показалась патрульная машина № 149. Цифры были написаны на ее крыше, поэтому были хорошо видны сверху. Здесь полицейские машины были черно-белого цвета, поэтому их так и называли — черно-белые. Машина ехала со скоростью пятнадцать миль в час. Лиленд почти мог различить лицо офицера, сидевшего за рулем. Тот смотрел на здание, но смотрел осторожно, стараясь казаться спокойным. Такой взгляд на лицах полицейских Лиленд видел во всех странах мира. Водитель посмотрел на ступени. Они все поняли, поэтому и были здесь. Однако, прежде чем они сумеют собрать необходимые силы, пройдет не один час. И следующую информацию он получит не раньше рассвета — может и такое случиться. Когда кончился световой день? Около семи вечера. Целых семь часов назад.

Заработали лифты, и, судя по звуку, заработали все сразу. Они сказали правду — начали готовиться к схватке с полицией. Теперь было самое время трогаться с места, пока их внимание было занято другим. Но тут на него накатила смертельная усталость. Если все это протянется до рассвета, то придется найти место, куда можно будет залечь и поспать.

На лестничной клетке тридцать второго этажа из всех светильников были вывернуты лампы. Лиленд затаил дыхание, он не слышал ничего, кроме шума поднимающихся лифтов. У них, видимо, был какой-то план, связанный с ним, но пока, судя по всему, они бросили свою затею.

Он тихо шел, держа вещмешок под рукой, чтобы тот не шуршал при ходьбе, и «томпсон» наготове. На лестнице было темно, как в вентиляционной шахте. Лифты остановились, кажется, все сразу, на тридцать втором этаже. Если он собирается найти укромное место, то это надо сделать немедленно.

Он сразу понял, что произошло, как только почувствовал стекло под правой ногой, но ноша увлекла его вперед, и он не сразу смог остановиться. Стопы обеих ног оказались порезанными — левая сильнее, чем правая. Банда подготовилась к встрече с ним. Он стоял неподвижно, крепко держась за перила и стараясь не расплакаться.

На левой ноге был большой, глубокий порез. Винить было некого, сам виноват. Они взяли флуоресцентные лампы, сложенные на лестничной клетке над сороковым этажом, разбили их и разбросали по всем лестницам. Он должен был предвидеть это. Спускаясь с крыши, он не заметил, что трубки исчезли. Когда он поставил левую ногу на следующую ступеньку, то почувствовал, что кровь буквально хлещет, стекая с кончиков пальцев. Инстинктивно он понимал, что надо быть осторожным, но знал и то, что необходимо спешить. Теперь он будет оставлять за собой кровавый след, по которому они легко найдут его. Надо было подняться наверх, но он не представлял себе, что делать с ногами. Все необходимое для оказания первой помощи, насколько он знал, было в офисе Стефани. В правой стопе торчали куски стекла, которые при ходьбе впивались, причиняя ужасную боль.

Он пытался идти быстрее, но при каждом новом шаге кровь из раны на левой стопе начинала хлестать еще сильнее. Он прыгал на одной ноге или шел, подпрыгивая, стараясь не наступать на нее, при этом стекло все глубже впивалось в правую ногу. Он поднялся на тридцать четвертый этаж, где, по крайней мере, мог спрятаться в своей крепости.

Прямо за дверью раздались выстрелы. Он остановился на лестнице, приподняв левую ногу. Рана кровоточила, боль усиливалась. Завтра он вообще не сможет стоять. Он встал обеими ногами на бетонный пол, перевел дух и рывком открыл дверь.

Свет был включен. Звук открывшейся двери заставил обернуться девушку, стоявшую посередине комнаты. Она застыла в нерешительности, напуганная внезапным появлением Лиленда. Короткая автоматическая очередь отбросила ее на стол позади нее.

Послышался грохот другого автомата, и Лиленд увидел, как слева от него подпрыгнули и разлетелись вдребезги потолочные панели. Лиленд мог спрятаться на лестнице только в том случае, если никто не обнаружит его там, спускаясь или поднимаясь. Передвигаясь на четвереньках, он спрятался за стол. Он знал, откуда стреляли; из северо-восточного угла, рядом с его укреплением. Он переполз западнее, к другому столу, пригнул голову и выстрелил из «томпсона» в тот момент, когда парень прыжком попытался преодолеть заграждение, устроенное Лилендом.

Он там один? Вокруг ступней Лиленда образовались лужи крови. Пластиковая взрывчатка с детонаторами, которую он прикрепил к пожарной сигнализации, была справа от него и вне досягаемости. Преодолев некоторое расстояние, он еще раз выстрелил по своей крепости и пригнулся. Пока парень стрелял в ответ, он достал из вещмешка последний пластиковый пакет, вставил внутрь детонатор и придал ему форму шара. Еще немного — и парень придет в себя, передаст по рации о своем местонахождении и запросит помощи.

Лиленд продвинулся еще немного. Теперь на его счету было четверо убитых, что само по себе было неплохо, учитывая неравенство сил. Пластиковая взрывчатка обладала мощным разрушительным действием, слишком мощным для сейфа, что, как казалось Лиленду, делало ее применение в данном случае просто бессмысленным. Сейчас парень возьмет рацию. Лиленд пригнул голову и выстрелил, стараясь пробить им же созданную линию обороны. Он сдвинул три-четыре стола ближе к северо-западному углу, чтобы видеть пожарную сигнализацию с прикрепленной к ней взрывчаткой. Парень выстрелил опять, разбив окно позади Лиленда. Полицейские внизу наверняка балдели от всего, что здесь происходило. Ну кто из них не любит побывать в перестрелке?! Поэтому, когда они слышат выстрелы и не могут принять личное участие в стычке, они просто сходят с ума от ярости.

— Эй, подонок! Говоришь по-английски?

— Говорю, падаль.

— Тогда хорошенько посмотри на лампы пожарной сигнализации возле лифтов!

Тот засмеялся:

— Я смотрел этот фильм, «Сержант Йорк» он называется. Там Гарри Купер изображал, как кричит птица.

Лиленд не это имел в виду, но вдруг вспомнил, как старик внизу кричал по-птичьи. Что эти люди могли сделать с ним?

— Посмотри еще раз, болван!

Лиленд видел, как он поднял голову.

— Стой! — закричал парень. — Не стреляй!

Лиленд уже приноровился к «томпсону». Первые пули угодили парню в шею и грудь, потащили его назад, прошли насквозь и вдребезги разбили окно сзади него. Лиленд встал и разрядил в него всю обойму, не давая упасть. Пятясь назад, парень наткнулся на разбитое окно и вывалился, упав вниз с высоты трехсот сорока футов. Лиленд еще раз взглянул на пластиковую взрывчатку. Парень все понял, и это насмерть перепугало нового товарища Скезикса по несчастью. «Ладно, взрывчатка может подождать, сначала надо заняться ногами. Но как?»

Выходя с этажа, он бросил «томпсон» и поднял автомат Калашникова — наконец-то! — и три полные обоймы к нему.

Лиленд спустился на тридцать третий этаж в поисках офиса, аналогичного офису дочери, в надежде найти там что-нибудь еще, помимо бумаги, полотенец и косметических салфеток. Он шел, но ходьба усиливала кровотечение. Он держался южной стороны, считая, что сейчас банду больше занимал бульвар Уилшир, где стояла патрульная машина.

Он извлек последний кусок стекла из правой ступни и стал рассматривать левую. Порез проходил по подошве немного ниже пальцев; он был рваный и глубокий. Давно он не видел на себе таких ран. Если ее обработать как положено, порез быстро заживет. Но сможет ли он найти что-нибудь подходящее для временной повязки? Он вспомнил, что лучшие офисы размещались в углу.

Он нашел турецкое полотенце, сложил его пополам и попытался перевязать ногу, но оно оказалось коротким. В нем опять закипала ярость. Он хотел убить всех их! Затем вдруг понял, что рад, потому что все-таки не убил.

Он остановил себя. Сначала надо было перевязать ногу. Он сел и огляделся — где, черт возьми, он находится? Это — служебный кабинет. На одной ноге он проскакал через комнату к столу и взял пригоршню круглых резинок. «Хорошо. Ловко сработано!» Толстое полотенце смягчало давление резинок.

Теперь ему было интересно послушать, что происходит в эфире. На двадцать шестой было тихо. Он переключился на девятую.

— Ответьте, — шептал голос. Это был глубокий голос молодого негра без всякого акцента обитателя гетто. — Если человек, просивший по рации о помощи, слышит меня, пусть подтвердит это по возможности.

Лиленд нажал на кнопку:

— Вас понял. Слушайте: семь иностранных националистов, вооруженных автоматами, имеющих взрывчатку и, возможно, еще что-то, взяли в заложники примерно семьдесят пять гражданских, которых удерживают на тридцать втором этаже. Одного они убили. Его труп лежит на сороковом этаже. Помимо двух пташек, слетевших прямиком на землю, я убил еще троих, в том числе двух женщин.

Пауза.

— Вы не хотите назвать себя?

— Не могу. Когда представится случай, я сброшу вам свой бумажник.

— Что вы еще можете сказать?

— Главарь банды — немец по имени Антон Грубер, иначе Антонио Рохас, или Кровавый Малыш Тони, объявлен к розыску в ФРГ. У него достаточно взрывчатки, чтобы сровнять здание с землей, что, по-видимому, он и сделает, если не получит то, что ему нужно. Но я забрал у них детонаторы.

— Выбросьте их.

— Сейчас не могу этого сделать и думаю, это неразумно. Пока он надеется поймать меня и выяснить, где детонаторы, он не пустит в ход свою последнюю карту — заложников.

— Вы говорите так, словно знаете что-то. Я хочу, чтобы вы выбросили детонаторы. Первейшая задача — по возможности, предотвратить несчастье.

— Это я и пытаюсь делать, если они не поймают меня. Я вот что хочу сказать. Они заблокировали лифты на тридцать втором этаже. Если вы начнете пробиваться, сверху или снизу, они начнут убивать женщин и детей. Позвоните своему начальству и спросите, хочется ли ему, чтобы на Рождество в городе расстреливали детей?

— Послушайте меня...

— Нет, это вы меня послушайте: я ранен, и по кровавому следу они ищут меня. Но я принял меры и больше следов не оставлю. Я хочу сам себя защищать и остаться в живых.

Он выключил рацию. Что-то он засиделся на одном месте. Надо было собраться и заново оценить сложившуюся ситуацию. Ему хотелось еще пообщаться с полицией.

Он хромал, но передвигаться мог. Это было похоже на хождение по хлебным булкам. Ощущение в левой ноге было такое, словно ее разрезали пополам. Он почувствует, если кровь опять начнет идти. Он поднимался по юго-восточной лестнице, ускорив шаг, чтобы быстрее проскочить тридцать четвертый этаж, потом пошел медленнее, с трудом преодолев следующие два этажа. Он очень устал, и ему требовался отдых.

* * *

Из всех самолетов, с которыми он имел дело после войны, лучшей была «Сессна-310». Во время войны он летал на различных моделях, начиная с учебных самолетов; затем — «Сандерболт», грозное чудовище, на котором было очень тяжело садиться, и «Мустанг», лучший из поршневых самолетов, обладавший неограниченными возможностями. Он чувствовал себя на седьмом небе от счастья, когда думал о самолетах и о том, что может летать. Однажды он прилетел на своей «Сессне» в конце рабочего дня, высадил коммивояжера и вырулил обратно на взлетно-посадочную полосу. Дежурный диспетчер пожелал ему счастливого полета — он знал, какое хорошее настроение было у Лиленда в тот день...

Тридцать шестой этаж был копией тридцать третьего и представлял собой ряд крошечных комнат, окруженных такими же миниатюрными офисами, которые давали ясное представление о месте их владельцев в иерархии компании — в крупных корпорациях каждый точно знает свое место.

Сейчас это не имело значения: повсюду виднелись изрешеченные пулями, сломанные панели и битое стекло. Он прошел на северную сторону, сел на пол, укрывшись за столом, и посмотрел вниз на бульвар Уилшир. За три квартала от него он увидел ослепительно яркую светящуюся точку. Над холмами появился вертолет; он покружил немного и направился на север, к долине Сан-Фернандо.

Лиленд ел шоколад «Млечный Путь». Сначала он уничтожил две плитки «ОТенри», оставив плитку «Марса» на потом. Он чувствовал себя ребенком в кинотеатре или молодым полицейским, который, сидя в патрульной машине, поедает шоколад для восстановления сил...

* * *

Набрав высоту в тысячу футов, он направил «Сессну» в сторону моря. Он летел над окраинными районами Нью-Джерси, охваченными депрессией и вследствие этого пришедшими в упадок. То там, то здесь он видел заброшенные и заросшие тиной бассейны, брошенные фургоны, станки, поблескивавшие на солнце металлом. Из его самолета, летевшего на высоте тысячи футов со скоростью сто пятьдесят миль в час, вся округа напоминала одну огромную свалку.

Миновав Нью-Джерси, он оказался над океаном. Удалившись от побережья на две мили, он снизился до пятисот футов, пролетев десять миль, — до пятидесяти футов. Скорость превышала двести узлов — так быстро он еще ни разу не летал за последние двадцать лет. Был ясный день. В высоком небе виднелось всего несколько далеких облаков. Солнце было у него за спиной, поэтому вода казалась черной и такой близкой, что вот-вот ударит в днище самолета. Он пролетел над спортивными и рыболовными судами и покачал крыльями. В этот момент они с «Сессной» составляли одно целое; она была его двойником, его вторым я, только это "я" было снабжено баками для горючего, расположенными на концах крыльев. Она была прекрасна и восхитительна, насколько это вообще было возможно для летательного аппарата, она была полностью оснащена аппаратурой для выполнения полетов вслепую, в том числе — одним из первых маленьких радаров, — все это наполняло его уверенностью, что он может все, даже невозможное.

В 30 милях от берега он заметил два грузовых судна на расстоянии пяти миль друг от друга, направлявшиеся в Амброз-Лайт. Используя их надпалубные сооружения в качестве ориентира, он выполнил «восьмерку»; когда команды высыпали на палубу, он покачал крыльями, набрал высоту, сделал «бочку», потом заглушил мотор и стал падать. Только у самой поверхности воды он вывел машину из штопора и между судами сделал полную петлю. Держа курс на материк, он видел, как люди на палубах махали ему...

* * *

Он нажал на кнопку.

— Ребята, вы слышите меня?

— Да, как вы? Что вы делали?

— Воспользовался случаем, чтобы посмотреть на улицу. Последние десять минут предавался воспоминаниям.

— Хорошо. Кое-кто из наших слышали, как вы раньше выходили в эфир. Вы — мужик, что надо. Мы полагаемся на вас. Как вы оцениваете ситуацию?

— Крышу легче оборонять, чем захватить. Они вооружены до зубов.

— У вас есть оружие?

Лиленд подумал о браунинге и о том, что Малыш Тони тоже слушает их разговор.

— Я остаюсь в игре, — ответил он.

— Как мы узнаем вас?

Лиленд улыбнулся.

— Я черный, хотя до начала этой заварухи был белым.

— Понял вас. Об этом поговорим потом. Что с рацией? Как она у вас оказалась?

Они не поняли, что это его трофей.

— Я раздобыл ее тем же путем, что и игрушку, которая называется автоматом Калашникова. Вам не кажется логичным предположить, что они настроены на нашу волну? Вы знаете, кто такой Малыш Тони?

— Обычно я все узнаю от Холленбека, но я только что возвратился домой и еще не видел его.

— Хорошо, — сказал Лиленд. — Он является представителем третьего поколения западногерманской фракции «Красная Армия». После смерти Андреса Бадера его люди ушли в глубокое подполье. Никто не знал, где они снова появятся, но ходили упорные слухи, что они замышляют крупное дело. И вот вам, пожалуйста.

Лиленда вдруг осенило, что начальник федерального управления полиции, летевший вместе с ним из Сент-Луиса, мог получить какую-нибудь сногсшибательную информацию, потому и направлялся в Лос-Анджелес. Если бы тогда Лиленд придал этому факту большее значение и сказал, кто он такой, то, может быть, всего этого и не было.

— Откуда вы все это знаете?

— Просто, как и Холленбек, я многое знаю. Послушайте, я нужен им, они ищут меня, поэтому не стоит долго оставаться в эфире.

— Хорошо. Мы еще дадим им прикурить.

Лиленд застыл на месте. Полиция так и не поняла всей сложности обстановки. Он был уверен, что Малыш Тони слышал их разговор. Лиленд приблизился к окну, и тут до него донесся слабый шум работающего лифта. Одного. Он не был уверен, что это не за ним. Нет, такая непродолжительная поездка, как эта, должна была иметь достойное завершение!

Они слышали их разговор! Они спускались вниз, готовые к схватке с полицией.

Лиленд нажал на кнопку:

— Наш разговор перехвачен. Они спускаются к вам.

— Понял, — ответил черный голос. — Большое спасибо.

Поскольку их оставалось всего семеро, им, пожалуй, будет не до него. Он встал. Ему нужна была палка или даже костыли. Он передвигался от одной двери к другой. Если он по-прежнему хочет помочь делу, то надо найти способ отвлечь банду на себя. Бессмысленно оставаться у окна. Если на улице завяжется бой, здесь его наверняка убьют. К тому же не следует забывать, что полицейские снайперы — на основе его же информации — могут получить указание стрелять по любой мишени, движущейся выше тридцать второго этажа.

Надо было как-то напомнить о себе, чтобы у банды не сложилось впечатление, что он серьезно ранен. Если они найдут его в нынешнем плачевном положении, когда он ранен и практически беззащитен, это будет означать конец. Но ему удастся продержаться продолжительное время, если он заставит их поверить в то, что по-прежнему им не по зубам.

Ему нужен был стул на роликах, электрическая машинка и пожарный топор. На этаже было тихо. Кровотечение остановилось, но боль усиливалась. Он взял шар, который сделал из пластиковой взрывчатки, и сформовал его заново, вложив в середину детонатор. Он положил его на сиденье стула, сверху осторожно поставил электрическую машинку и привязал ее к стулу электропроводом. Затем подтолкнул стул в направлении лифтов.

С улицы доносились хлопки выстрелов. Расположение лифтового блока в вестибюле на первом этаже, а также местоположение въездов в гараж ограничивали террористам сектор обстрела во всех направлениях на уровне улицы, но сверху, с высоты третьего и четвертого этажей, они могли вести непрерывный огонь, не давая полиции возможности даже приблизиться к зданию.

Банда была готова к тому, что против них пустят бронированные машины. Въезды в гараж закрывались железными воротами, и, если такая машина с ранеными застрянет внизу, ее не удастся сдвинуть с места. Но сейчас — не военное время, когда можно было отдать приказ взорвать ее. Полицейские не убивают друг друга при исполнении своего долга. Этого общество не вправе требовать от них.

Из лифтовой шахты доносилась ружейная стрельба. Он ждал, когда раздастся звук поднимающейся кабины. У него будет мало времени, а подготовиться заранее нельзя, поскольку придется топором рубить дверь. Как только на тридцать втором этаже услышат стук, они бросятся за ним. Он услышал, как на улице затрещал автомат.

Он достал рацию.

— Как вы там, ребята?

— Теперь я вижу, что вы были правы, хотя некоторые считали вас ненормальным. Они тут такое устроили, что от страха можно в штаны наложить. Вы сказали, их двенадцать?

— Теперь семь.

— Хорошо. Хочу сказать, что вы чертовски крепкий мужик: вас голыми руками не возьмешь.

— Оставайтесь на этой частоте, — сказал Лиленд и отложил рацию. Он подкатил стул и с топором направился к дверям лифта. При первом же ударе его левую ногу пронзила такая резкая боль, что он чуть не уронил топор. При следующем ударе лезвие топора с треском вонзилось в двери и что-то сломало внутри. Двери раскрылись и сразу же с силой захлопнулись. Он повернул ручку топора так, что они приоткрылись. Этого оказалось достаточно, чтобы просунуть руку и широко открыть их. Ручкой топора он заблокировал двери, чтобы они не закрывались.

Он заглянул внутрь шахты, и тут же в верхнюю часть двери ударили пули. Поднимавшаяся кабина находилась далеко внизу. Надо было ответить на огонь и показать, что он еще в строю. Он просунул автомат в шахту и выпустил очередь по кабине. Кто-то выстрелил по нему из поднимавшегося лифта, но пуля ушла вверх. Лиленд встал позади стула и осторожно вкатил его в шахту, как детскую коляску. Если они увидят, как эта штука падает, они могут принять ее за Лиленда и выстрелят. Но даже если она не взорвется от выстрела, его импровизированная бомба пробьет крышу кабины.

Вдруг шахта наполнилась ослепительно ярким светом, и в какую-то долю секунды, прежде чем он услышал взрыв, Лиленд понял, что перестарался. Он никогда в жизни не слышал столь мощного, оглушительного рева. Взрывной волной его бросило через весь коридор и ударило о дверь лифта на противоположной стороне. Он был в сознании и, съезжая по двери на пол, чувствовал, как здание продолжало гудеть и трястись. Пол ходил ходуном, как школьный спортзал во время танцев. Ему показалось, что здание накренилось. Ему не почудилось — внизу действительно пронзительно кричали люди.

Все стихло, но он усиленно соображал, что же такое сделал. Надо было заставить себя двигаться, прежде чем браться за рацию. Взрыв совершенно обессилил его, но он надеялся, что не только его, но и остальных тоже.

* * *

1.43, тихоокеанское поясное время

Надо было подниматься наверх. Стрельба прекратилась. Какого черта он на всех нагнал страху, в том числе и на себя? Подниматься полестнице было для него настоящей мукой, причинявшей ужасную боль; какое-то время он шел задом, но скоро мышцы задубели. Это сказывалась усталость. Он прошел тридцать седьмой этаж. Теперь этим людям оставалось только удивляться, насколько они недооценили его. Он чувствовал, как у него меняется к лучшему настроение. Ему не хотелось думать, что в результате устроенного им взрыва кто-то пострадал. Да и чего стоит эта коробка в сравнении с жизнью людей, которым угрожает опасность! Он смутно помнил, что он делал и для чего. Убить вторую девушку оказалось легче, чем первую. Хиросима и Нагасаки — никто не помнит о Нагасаки... Хватит убивать. Этим он сыт по горло.

Он добрался до тридцать девятого этажа, где были установлены компьютеры. Этаж был защищен даже от дневного света, и вся аппаратура освещалась тусклыми лампами аварийной сигнализации. К его удивлению, все машины были целы. Или террористы испытывали перед компьютерами такой же благоговейный страх, как все другие смертные, или они планировали использовать их для осуществления бредовых замыслов, которые они называли революцией.

Лиленд читал ориентировку на Антона Грубера десятки раз. Прозвище «Кровавый Малыш Тони» должно было окружить его ореолом романтизма. Ему было за тридцать, он был сыном штутгартского промышленника, воспитывался няньками, учился в частных школах. К восемнадцатилетию ему подарили «мерседес», к девятнадцатилетию — другой. В конце шестидесятых годов он убежал из дома с компанией бездельников — выходцев из богатых семей, которые проводили лето в Сен-Тропезе, а зимы — в Гштаде. Некоторые из них принадлежали к богемным кругам и были замешаны в делах банды Бадера — Майнхофа, в которую постепенно втянули Антона Грубера. Он осудил своих родителей и обвинил отца в лицемерии, самодовольстве и высокомерии, назвав это преступлением.

Более того, Грубер-отец был во время войны офицером СС, как, впрочем, многие из преуспевающих ныне немецких бизнесменов. Автомобилестроение, электроника — бывшие наци присутствовали везде, предпочитая молчать о прошлом и бахвалясь настоящим. Они были проклятым поколением, чьи дети ненавидели ложь своих родителей, вынужденных все время оправдываться. В Америке дела обстояли несколько иначе. Жизнь Стеффи тоже отравили ее собственные родители своими бесконечными попытками сохранить семью, которая существовала только в их воображении.

Риверс был шестой или седьмой жертвой Грубера. С доктором Хансом Мартином Шлейером, таким же промышленником, как и отец Антона, Грубер расправился аналогичным путем, всадив пулю в лацкан пиджака. Как слышал Лиленд, западногерманская полиция располагала сведениями, что Грубер с особым злорадством выбирал себе жертву исключительно среди хорошо одетых людей, чтобы было куда прикрепить черную бутоньерку. Смерть завораживала и восхищала Антона Грубера, он наслаждался моментом ее наступления, упивался ее реальными проявлениями.

Он был не одинок в своих привязанностях. Среди них была и эта поэтическая гнида по имени Урсула Шмидт, которая в одном очерке, определяя свой «окончательный выбор в пользу насилия», писала «о своем чреве смерти, куда мужчины возвращаются, чтобы обрести вечный покой».

Лиленд мог бы убить ее.

Он не знал, кого убивал раньше: наверно, у них были отцы, дяди, возможно, матери. В этом здании находился человек, потерявший из-за него брата, если только что Лиленд не убил и его самого...

Офисы на этом этаже были обнесены прозрачными перегородками, через которые были видны компьютеры. Это объяснялось всеобщим сумасшествием, царившим вокруг компьютеров. Верховные жрецы должны были постоянно лицезреть своих священных коров. Он усмехнулся про себя, представив реакцию операторов, которые обнаружат завтра, какую дребедень он заложил в память машин. Ему следовало занять позицию у окон, выходивших на Уилшир, хотя это было крайне опасно. Возможно, ничего не произойдет: они уже знают ему цену и решат, что он не настолько глуп, чтобы соваться в окно. Он покачал головой — так думать нельзя, иначе его убьют.

Даже с такой высоты было видно, что террористы прекрасно подготовились к бою. Разбитая патрульная машина стояла у фонарного столба, а ее водитель лежал на асфальте лицом вниз. Лиленд поднял глаза. Над зданием на высоте двухсот футов рассеивалось большое серое облако. Конечно, взрыв был слышен по всей округе: по всему городу светилось раз в десять больше огней, чем несколько минут назад. Лиленд как будто вспомнил о чем-то. Он растянулся позади стола и включил рацию.

— Как вы думаете, сколько стоит это здание?

— Двенадцать миллионов или двадцать — кто знает! Как вы там?

— Меня оглушило. Я взорвал один из их пакетов со взрывчаткой. Осталось еще два. Говорите осторожней, потому что они перехватывают наш разговор.

— Понимаю, теперь понимаю.

— Не беспокойтесь. Здание горит?

— Не видно. Хотелось бы знать, что произошло.

Лиленд рассказал, как все было.

— Я увидел одного из них в лифте. Они последовали моему примеру и открыли аварийные люки. Теперь их осталось всего шесть.

— Один из наших сообщил, что видел, как в лифт садились двое. В цокольном этаже они соорудили нечто вроде баррикады.

— Нет, я видел одного. Будем считать, что их осталось шестеро. Я не могу полагаться на то, в чем не уверен. Теперь скажите, что со зданием?

— Взрывом полностью разрушены семнадцатый и восемнадцатый этажи, во всем здании выбиты стекла.

— Кто-нибудь ранен?

— Взрывом — нет. У нас двое раненых. Взрывной волной многие вещи разбросало по всему району. Сила у этой взрывчатки просто убойная. Я видел, как стол и стул перелетели через весь бульвар. Оставайтесь на связи. Не уходите.

Пока Лиленд ждал, он поискал глазами разрушительные последствия взрыва. В щите, рекламирующем сигареты, была пробита дыра размером с небольшой автомобиль, а на противоположной стороне улицы стояло небольшое приземистое здание, фасад которого напоминал истерзанную жертву разгульного мятежа.

— Эй, непобедимый наш, вы меня слышите?

— Счастливого Рождества, — ответил Лиленд.

— Я тоже желаю вам счастливого. Рождества. Передаю рацию своему командиру, капитану Дуэйну Т. Робинсону, хорошо?

Он говорил так, словно представлял приглашенного оратора.

— Хорошо, — засмеялся Лиленд.

— Говорит Дуэйн Робинсон. Как вы себя чувствуете?

— Прекрасно.

— Я не об этом. Кто вы? Как ваше имя?

— Сейчас я не могу этого сказать.

— Почему?

— Следующий вопрос.

— Вы передали нам некоторую информацию. Как вы ее получили? Почему оказались в здании?

Лиленд молчал. Этот парень хотел контролировать ситуацию, находясь на улице, если ему это удастся, вот именно — если. Старина Дуэйн Т. явно плохо соображал.

— Вы слышите меня?

— Да. Позовите того, другого парня. Я буду говорить с ним.

— Нет, здесь приказываю я. Мы больше не нуждаемся в вашей помощи. Я хочу, чтобы вы сложили оружие и укрылись где-нибудь. Ваш взрыв причинил огромный материальный ущерб и угрожал жизни очень многих людей. Это законный приказ полицейского, а если вы не подчинитесь, вас придется арестовать и подвергнуть наказанию.

— Позовите к рации того парня, — сказал Лиленд, — с вами я не буду разговаривать.

— Послушай, ты, мерзавец!..

— Нет! — пронзительно крикнул Лиленд. — Это ты послушай меня. Шесть психов держат под прицелом семьдесят пять человек. У них столько мощнейшей взрывчатки, что они весь район сотрут с лица земли. Но у них нет детонаторов. Они у меня. Пока я остаюсь в игре, они не могут сделать то, за чем пришли сюда. Думаете, находясь за пределами здания, вы сможете остановить их? Ну, ответь мне, ты, ублюдок! Если ты думаешь, что я буду выполнять твои дерьмовые приказы и не заставлю твое начальство послать тебя к чертовой матери, то, значит, ты не знаешь меня. Передай рацию тому парню! Сейчас же!

Молчание.

— Я слушаю, — сказал чернокожий. — Как самочувствие?

— Надо бы поберечь силы. Что это за дерьмо?

— Давайте не будем говорить об этом. Понимаю, что вы устали и находитесь в постоянном напряжении, но нам кажется, что вы несколько перестарались. Вы понимаете, о чем я говорю?

Было что-то успокаивающее в здравомыслящих словах этого парня, который на несколько десятков лет моложе его.

— Очень сожалею о случившемся. Но вы говорите об этом спокойно, нормально, не то, что этот...

— Понимаю вас, напарник. Расслабьтесь, отдохните немного, хорошо?

— Давно меня не называли напарником. Вы патрулируете улицы?

— Нет, работаю в помещении.

— Все годы, что работал в полиции, я был патрульным.

— Сколько вам лет?

— Я вам в отцы гожусь.

Он засмеялся:

— Только не мне!

— Вы бы посмотрели на меня сейчас! Чем вы занимались по заданию Холленбека?

— Подростками. Там было настоящее торжество.

— Вы любите детей?

— Да, люблю. Послушайте, с кем можно связаться, чтобы подтвердить вашу личность? Когда мы убедимся, что вам можно доверять, мы займемся этими людьми.

— Очень мудрено изъясняетесь, но я вас понял. Позвоните Билли Гиббсу. Он живет в Юрике, Калифорния. Расскажите ему, что произошло и где, и он вам сразу назовет мое имя.

— Понятно. Еще кто-нибудь?

— Мисс Кэти Лоуган, — Лиленд назвал код ее округа и номер домашнего телефона. — Скажите ей, что я желал ей счастливого Рождества, когда оборвалась связь. Она поймет.

— Сделаю все в точности, как вы сказали. Об этом не беспокойтесь. Почему бы вам не отдохнуть?

— Нет, надо переговорить с противником.

— Как вы это делаете?

— На двадцать шестой частоте. Будьте начеку. Они понимают по-английски.

— Мы слышали только немецкую речь, но никто из нас не владеет языком. Мы все записываем на магнитофон. О чем вы с ними говорили?

— Малыш Тони считает, что может перехитрить меня и убедить в чем-то. Я вам сказал все, что знал. Все объясняется очень просто: он думает за меня, а я за него.

Опять раздался смех.

— Я настроюсь на эту частоту.

— Что за черт! Люди умирают, а вам все шуточки.

— Вот именно.

Лиленд переключил рацию.

— Тони, ты слышишь меня?

— Да, мистер Лиленд. Мне понадобилась всего минута, чтобы перехватить вас. Мистер Лиленд, вы слышите меня?

— Да. Да, — едва прошептал он.

— Здесь ваш коллега, мистер Эллис.

Лиленд закрыл глаза.

— Как вы себя чувствуете, Эллис?

— Нормально, Джо, — в его голосе слышался ужас.

Лиленд не помнил имени Эллиса.

— Послушайте меня, — сказал Эллис, повторив слова Лиленда, которыми тот пытался вразумить Дуэйна Т. Робинсона, капитана Лос-анджелесского управления полиции. — Послушайте меня.

Это звучало как сигнал бедствия.

— Послушайте, вы должны сказать им, где детонаторы. Они знают, что нас слышат. Им нужны детонаторы, или они убьют меня, Джо. В последнее время я сделал вам немало одолжений. Подумайте об этом. Вы понимаете, Джо. Вы слышите меня?

«Одолжения? Он хотел сказать, что прикрывает Стеффи, но разве это называется одолжением? Если Лиленд не вернет детонаторы, он скажет, кто такая Стеффи, и останется жив?»

— Да, я слышу.

— Скажите им, где детонаторы. Полиция уже прибыла. Это ее дело.

— Я не могу сказать. Мне придется показать. А что потом? Что будет со мной?

— Мистер Лиленд, — это был Малыш Тони. — Мистер Эллис постеснялся сказать вам, что мы убьем его прямо сейчас, если вы не вернете детонаторы.

— Здесь люди, Джо, — сказал Эллис. Он имел в виду Стеффи. Он уже дал понять, что не выдал ее.

«Он угрожает? — Лиленд закрыл глаза. — Прощай, Эллис».

— Я им не верю, — сказал Лиленд по рации. «Господи, прости меня», — подумал он.

По рации выстрел прозвучал так, словно просвистел порыв ветра, а раздавшиеся затем пронзительные крики доносились, казалось, издалека.

Лиленд нажал на кнопку.

— Хорошо. Я верну все, что вам надо.

— Нам нужны детонаторы, — сказал Малыш Тони.

— Мне надо взять их и положить туда, откуда вы их заберете.

— Прекрасно. И где это будет?

— Я брошу их и скроюсь, потом скажу по рации, где это.

— У вас есть пять минут.

— Мне надо больше времени, — сказал Лиленд. — Далеко идти, а я не совсем в форме.

— Десять минут.

— Нет, мало, не так скоро.

Пауза, затем Тони спросил:

— Сколько времени вам нужно?

— Двадцать, может быть, тридцать минут.

— У вас есть 20 минут, после чего мы расстреливаем следующего. Возможно, на этот раз — женщину.

Молчание. Лиленд нажал на кнопку.

— Вы все слышали?

— Переключитесь на девятый канал, — решительно сказал чернокожий офицер.

* * *

— Теперь я знаю, что они слышат меня, но мне хотелось бы знать, чем, черт возьми, вы там занимаетесь? — это был Дуэйн Робинсон. — Сначала вы отказываетесь назвать себя, а потом этот подонок именует вас Лилендом. Это ваша фамилия?

— Да. Билли Гиббс расскажет вам остальное.

— Мы побеседуем с ним. Но к чему все это? Я требую объяснений сейчас же!

Лиленд молчал. Все, что он скажет, окажется на руку Малышу Тони.

— Послушай, ты, сукин сын, — зарычал Робинсон. — Все, о чем ты говорил с этим подонком, записано на пленку. Из-за тебя погиб человек. Мне плевать, кто твои друзья, но я найду способ засадить тебя за решетку. Я сделаю это.

— Иди ты к чертовой матери! — крикнул Лиленд и выключил рацию.

Он знал, что это убьет его, но не видел другого выхода. Надо было выйти из укрытия, идти напролом и не делать глупостей. На одной ноге он доскакал до юго-западной лестницы, решая на ходу, стоит ли попытаться подняться наверх и выбить всех, кто там есть. Если он победит, у него будет хорошая позиция.

Сколько времени? Было почти три утра, самое темное время перед рассветом, когда умирают люди. Он не хотел умирать. Он не был к этому готов. Сначала он хотел бы принять ванну. В морге покойников обмывают, а вот гробовщик протирает, как правило, только голову и руки да так и хоронит — грязным.

Он не хотел умирать, пока опасность угрожала Стеффи и внукам. Эта мысль приводила его в ярость. Не он первым начал убивать. Первым умер Риверс. И разве он плохо сделал свое дело? Он уложил пятерых еще до прибытия полиции. Если бы ему пришлось начинать заново, он поступил бы точно так же. Черт возьми, а как можно было поступить иначе?

Он знал, что выдохся. «Приятель, ты же мошенник», — проговорил он вслух. Он не спал уже двадцать два часа и по опыту знал, что дальше будет еще тяжелее, но, когда рассветет, он опять будет как огурчик. Организм привык спать, но одну ночь можно было и перетерпеть. Надо бы поберечься в ближайшие три-четыре часа, если, конечно, он проживет столько.

Он остановился у лифтового блока. Если взрыв снес два этажа, то стул, должно быть, ударился о крышу кабины в тот момент, когда лифт находился между или почти между этажами. Лиленда интересовало, что стало с восточным блоком. У лифтов на обоих этажах должны быть сорваны двери, но кабины и, что важнее, тросы располагались выше взрыва. Если остаться над этими этажами, то все должно сработать отлично. Конечно, банда услышит шум работающего лифта, если не заглушить его.

У него был план, но он не знал, как его осуществить.

Он чувствовал, что от него ничего не осталось, настолько он был измотан. Ему нужен был новый импульс, чтобы собраться и завести себя.

Он включил рацию.

— Тони, Тони, ты слышишь меня?

— Мистер Лиленд, у меня есть к вам вопрос и не из праздного любопытства: откуда вам известно мое имя и вообще так много о нас.

— Просто тебе не повезло, что ты нарвался на меня.

Лиленд знал, что не стоило произносить эти слова, звучавшие, как вызов. В них не было и намека на капитуляцию и желание вернуть детонаторы. Лиленд почувствовал, как этот ублюдок заскрипел зубами.

— Скажите, мистер Лиленд, почему вы так старательно скрывали от нас свое имя?

— Я так много знаю о вас, что у меня не было уверенности, что вы ничего не знаете обо мне.

— А какая разница?

— Тогда с самого начала вы отнеслись бы ко мне значительно серьезнее.

— Да, верно. Вы коварный противник.

— Слушай, я вызвал тебя, чтобы сказать: я делаю, как обещал.

— Знаю, — его голос поплыл. — Рация плохо принимает.

«Сукин сын. — Лиленд думал о парне, который сделал своему отцу широкоэкранный телевизор. — Откуда это? Ах да, рассказал водитель лимузина. Спит в своей постели, слава богу, если только не разбудил взрыв».

— Зачем ты убил Эллиса?

— Зачем вы дали ему умереть?

Лиленд двигался в направлении лестничной клетки, зная, что именно этого ждал Грубер: только там они могли слышать его голос.

— Этот номер не пройдет, нет, Тони. Я видел, как ты убил Риверса, хотя для этого не было никаких причин. Ты хотел, чтобы он открыл сейф, но ты сам мог сделать это. Тебе просто не терпелось убить кого-нибудь, что ты и сделал на сороковом этаже, чтобы не видели заложники. Весь вечер ты старался успокоить их и вдруг неожиданно изменил свои действия.

— В этом виноваты вы сами, мистер Лиленд. Вы должны понимать это. Вы, видать, стреляный воробей и знаете, что у нас нет другого средства доказать им, что мы в состоянии достичь своей цели.

Лиленд уже был на лестничной клетке.

— Ты знаешь, как делаются такие дела, Тони. Ты должен был убедить своих людей, но тебе это не очень удалось. Карл рвется в бой, не так ли? Ты допустил ошибку, когда позволил Карлу нажать на себя. В тот момент, как ты начнешь демонстрировать заложникам свою жестокость и беспощадность, с тобой будет покончено. Ты — живой труп, Тони. Тебе уже пора начать свыкаться с этой мыслью. Ты — мертвец.

— Хотелось бы переброситься с вами несколькими словами, мистер Лиленд, — это был Холленбек со своей приятной, непринужденной манерой говорить.

— Вообще-то я собирался отключиться.

— Отлично. Мы записываем их многочисленные переговоры по-немецки на тридцатой частоте.

* * *

3.10, тихоокеанское поясное время

Лиленд продолжал подниматься. Карл победил, и теперь они действительно идут за ним по пятам. Если они убьют его, то овладеют ситуацией. Мышцы болели от перенапряжения, поскольку он не мог практически ступить ни на одну ногу. Он непрерывно взбадривал себя. Полицейский это делает автоматически, вспоминая, чему его учили, но, поскольку шутка несколько затянулась и продолжалась уже восьмой час, ему это давалось все труднее. Как-то несподручно было острить с закрытым ртом. Он уже вспоминал о «Сессне-310». В двадцатом веке, когда разобщенность между людьми достигла максимума, они стали искать утешения в вещах, хотя это еще никогда не помогало. Он хотел думать о Карен, хотел вспомнить ее. Какая-то частичка его не могла осознать ее смерть. А если бы их жизнь сложилась счастливо.

Он хотел попробовать выбраться на крышу, если они не опередят и не убьют его. Ему хотелось думать, что они медлили из осторожности. Они знали, что он ранен. Если он доберется до крыши, то сообщит об этом Холленбеку. Может быть, полиция воспользуется моментом и проникнет в здание?

Он услышал, как внизу, совсем рядом, открылась дверь. Он находился между тридцать девятым и сороковым этажами, а ему еще надо было выйти к лестнице, ведущей на крышу. «Минутку! На связи Холленбек? Может быть, Робинсон отсутствовал, поскольку полиция готовила еще одну атаку? Они перехватили переговоры немцев и поняли, что те замышляют. Может быть, у него будет передышка? Ну же, ну!» Ему захотелось прокричать это вслух.

Он отчетливо слышал шаги, стук ботинок, ступающих по бетонным ступеням. Он не знал, слышны ли его шаги. Он даже старался дышать тише. Если парень приблизится, он будет стрелять по лестнице, чтобы того поразило рикошетом. Его самого так чуть не убило, когда он сбросил заминированный стул в шахту лифта.

Он стал терять нить происходящих событий. Что же он натворил? Скезикс упал на бульвар Уилшир. Девушка, работавшая у сейфа. Еще тот, которого он послал им в лифте, усадив на стул. Он был первым. И тот парень у окна, который не купился на вопли индюка, но все равно проиграл единоборство с Лилендом и сообщил ему кое-что о взрывчатке. «Да, длинная ночь. И никто не заплатит сверхурочные».

Лиленд вспомнил, что на крыше у него был припрятан небольшой арсенал — автоматическая винтовка Скезикса и его сумка с боеприпасами. В общей сложности у него было сто тридцать патронов. Если занять для обороны выгодную позицию, то этого могло хватить надолго.

Он спешил на сороковой этаж, при ходьбе опираясь на стену. Замок громко щелкнул, когда он отпустил ручку. Надо было торопиться. Поймет ли человек внизу, что это всего-навсего дверной замок, а не его очередная ловушка? У него было важное преимущество: он хорошо знал дорогу к лестнице, ведущей на крышу. Здесь его уже обстреливали. Теперь ему хотелось проделать весь путь до конца и выжить. Он сделал чертовски много. Когда взойдет солнце, весь мир увидит и поймет, что эти люди не так уж умны и непобедимы, как они пытались убедить самих себя и всех, кто имел хоть малейшее желание слушать их. Им противостоял всего один человек. Он перечеркнул все, чем они так любили хвастаться. Ему одному удалось перечеркнуть все их планы.

Сзади хлопнула дверь. Он побежал вприпрыжку, но потерял равновесие и упал на стол. Кто-то несколько раз выстрелил, и раздался звук бьющегося стекла. Если он ответит, то обнаружит себя. Сколько еще офисов придется пройти, прежде чем он выберется в холл? Два, три? Теперь два.

Издалека доносилась стрельба, грохотало тяжелое автоматическое оружие банды. Отлично. В холле горел свет, но надо было рискнуть. Он уже двинулся вперед, когда позади услышал девичье хихиканье.

— Бросьте оружие, пожалуйста.

Он бросил.

— Теперь повернитесь.

Это была маленькая блондинка в военном комбинезоне, который был ей непомерно велик. Она держала оружие обеими руками. Увидев на нем полицейский жетон, она от удивления широко раскрыла глаза.

— Вы полицейский? Где детонаторы? Живо отвечайте.

— На крыше.

— Ясно. Пожалуйста, достаньте пистолет, но только двумя пальцами.

Он отдал ей пистолет, который она бросила в вещмешок.

— Теперь скажите, в каком месте на крыше?

— Справа. Там лестница, ведущая в лифтовую башню, а напротив алюминиевая коробка...

Она махнула пистолетом.

— Покажите.

Он открыл дверь. Пока они поднимались по лестнице, она держалась сзади. Все лампы, за исключением нескольких флуоресцентных, были вывернуты. Первая ошибка. Он не знал, что будет делать, когда они доберутся до оружия Скезикса. Она ведет себя очень осторожно и не даст приблизиться к коробке.

— Все это ужасно, — сказала она. — Вам, видимо, доставляет удовольствие много убивать. Но вы всего лишь хорошо обученная ищейка. Вы хотели спасти здание, но разрушили его.

— Детка, плевать мне на здание, — он стоял на верху лестницы. — Надо открыть дверь.

— Минуту, — она щелкнула переключателем рации. Некоторое время она говорила по-немецки. Выслушав ответ Малыша Тони, сказала: — Нет, нет.

Это прозвучало очень по-женски: она давала мужчине понять, что в помощи не нуждается. У Лиленда появилась мысль.

— Теперь откройте дверь, — сказала она.

Со стороны холмов дул сильный, порывистый теплый ветер. Все небо очистилось.

— Ты не спросила меня, почему мне плевать на здание.

— Что ты говоришь, дедуля? Давай, топай!

— Не любите вы работать головой. Ну почему я не спустился вниз, чтобы выбраться из здания?

— Просто сгораю от любопытства. Выкладывайте все. Теперь вам остается только оправдываться.

— Детонаторы лежат с той стороны коробки, Урсула.

— Что? Меня не так зовут... — он бросился на нее, но она успела выстрелить, ранив его в левое бедро. Но он уже валился на нее, и, когда раздался второй выстрел, почувствовал, как ему обожгло руку. Она упала, сильно ударившись. Он боялся, что она выстрелит еще раз, поэтому откатился влево. Он ударил ее по лицу, но она все же попыталась поднять оружие. Он ударил ее вторично. Она больно укусила его за большой палец и хотела ударить коленом в пах. Здоровой рукой он схватил ее за волосы и ударил головой о крышу. Она открыла рот. Он ударил ее еще раз. Слава богу, хоть ноги у него не сломаны. Он ударил ее еще три раза и, когда она уже не сопротивлялась, вырвал из рук оружие, встал и выстрелил ей в правый глаз. Его трясло от ярости, облегчения и безумной радости победы. Он снова выстрелил.

Разрядив в нее всю обойму, он еще трижды нажал на курок и последнее, что помнил, это как сбросил ее тело с крыши, чтобы Тони знал, что у него еще есть порох в пороховницах. После этого Лиленд потерял сознание.

* * *

Он не знал, сколько времени пролежал без сознания. Часы показывали 3.38, но это ему ни о чем не говорило. Пуля задела бедро: на нем на расстоянии пяти дюймов друг от друга были видны две маленькие аккуратные дырочки в тех местах, где она вошла и вышла. Блеснула лужица крови размером с десертную тарелку. Он заполз за алюминиевую коробку и положил оружие Скезикса. Завязкой от вещмешка как жгутом перетянул рану. На улице раздалась оружейная стрельба.

Возможно, он был без сознания менее минуты. На этот раз он ничем не выдаст своего затянувшегося здесь присутствия. Ему подумалось с тоской, что эти люди не знают усталости. У них наверняка был амфетамин, кроме того, они могли найти кокаин Эллиса. Тупицы — они стоили друг друга. Ему хорошо были видны двери, что вели на лестницу и в лифтовую башню. Он наблюдал за обеими. Пока не было никаких неожиданностей.

— Ханна, — вдруг позвал кто-то.

По лестнице поднимался человек. Возможно, он слышал выстрелы. Этот будет восьмым. Дверь открывалась наружу, в сторону Лиленда.

— Ханна!

Дверь широко открылась, но никто не появился. Она начала закрываться, и Лиленд выстрелом захлопнул ее. Он ждал.

— Мы оставляем тебя здесь, пока, — крикнул Малыш Тони. — Но не волнуйся, когда рассветет, мы вернемся и убьем тебя. Я лично убью тебя — поверь, так будет лучше для тебя.

С улицы донесся грохот длинной автоматной очереди.

— Привет, Холленбек.

— Привет, дружище. Как вы?

— Я на крыше. Мне кажется, они закрыли дверь на замок. Меня ранило в ногу, но несерьезно. Ах да, еще одного вывел из строя.

— Шутите!

— Нет. Звали ее Ханна.

— У, черт!

— Это третья женщина. Я уже почти привык к этому. Что происходит у вас, внизу?

— На связь выходил наш немецкий ас и подробно изложил программу своих действий. Мы тут много чего наслушались, пока они говорили по рации, но о женщинах не было сказано ни слова. Это просто гадко, мерзко и отвратительно.

— Не будьте таким старомодным.

— Он сказал, что они ловят вас, и Робинсон попытался отвлечь их. Хотелось бы точно знать две вещи: во-первых, вы уверены насчет их числа? Мы приняли твердое решение готовиться к захвату здания.

— Я слышал, как они говорили об этом. Что это, на Робинсона нашло просветление?

— Теперь мы знаем, кто вы! Он по-прежнему кроет вас последними словами, но, по крайней мере, он — и все мы — уверены в вас. Вы знаете, что делаете. Во-вторых, немец обмолвился, что у вас есть жетон. Что это значит?

— Так, одна штука. Я прикрепил его, чтобы вы меня узнали.

— Им нужен этот жетон. Не снимайте его. Здесь находится заместитель начальника, он полностью проинструктирован и будет руководить операцией. Билли Гиббс говорит, что хочет рассказать о вас газетчикам. Не отключайтесь.

Он по-прежнему держал палец на кнопке и услышал, как Холленбек сказал:

— Он убил еще одного, седьмого.

— Сукин сын, — на мгновение рация умолкла. — Джо? Это Винс Крейн. Два года назад мы встречались в Новом Орлеане.

— Как вы? — Он был в Новом Орлеане на конференции два года назад, но не помнил Крейна в представительной делегации от Лос-Анджелеса.

— Нормально. Я думаю, что именно благодаря вам все пройдет отлично. Мне бы не хотелось встретиться нос к носу с этими двенадцатью. Послушайте, теперь пусть они поговорят. Держитесь по мере сил и возможностей. Мы все понимаем и, поверьте мне, действуем с должной осторожностью. Вы будете молодцом?

— Когда поедут за едой, закажите мне кофе и булочку.

Тот засмеялся.

— Об этом не волнуйтесь. Передаю рацию сержанту Пауэлу.

— Эй, напарник, — сказал Лиленд.

— Я польщен. Но вы нас надули. Есть новости. Я разговаривал с Кэти Лоуган. Она не помнит вас, совершенно не помнит.

— Это ты выдумал, парень.

— Нет, она наговорила о вас много хорошего. Но она знает о вас только то, что вы в каком-то здании воюете с какими-то мерзавцами. Кроме того, радио и телевидение уже в курсе и вещают на полную катушку. Они хотели бы передать ваш с Кэти разговор по рации. Вы стали популярной личностью.

— Мне не нужен цирк.

— Теперь уже поздно об этом говорить.

— Мы еще поговорим, потом, Пауэл.

— Зовите меня Эл.

— Джо. Итак, договорились? Потом.

— Конечно. Теперь будьте осторожны.

* * *

4.53, тихоокеанское поясное время

Он проснулся от боли. Еще не открыв глаза, он знал, где находится, но не сразу вспомнил, что произошло, поскольку память только начинала возвращаться к нему. Он не мог пошевелиться, настолько был весь изранен. Ныл даже большой палец в том месте, где Ханна укусила его. Похолодало, хотя скорее всего его организм просто перестал сопротивляться. Перед тем как заснуть, он прикинул, что потерял около пинты крови, — столько обычно сдают на донорских пунктах. Для него при данных обстоятельствах это — чертовски много. Небо по-прежнему было темным. До рассвета оставалось еще часа полтора.

Он решил попробовать встать. От мучительной боли в левой ступне хотелось расплакаться. Бедро горело. Когда-то в юности пуля всего лишь царапнула его, но ощущение было такое же. Он мог идти, но, чтобы добраться до противоположной стороны крыши, где раньше лежало тело Ханны, ему потребовалось пять минут. Он остановился — какого черта его потянуло к этому месту? Необходимо было рассчитать каждый шаг. Он достал рацию и, переждав мгновение, включил ее.

Что-то смутно беспокоило его. Полиция спрашивала его о численности банды. Почему? Ее удивило, как они оборонялись? Но эти ребятки обучались своему ремеслу в партизанских лагерях, разбросанных по всему Ближнему Востоку. И они умели ставить заградительный огонь не хуже морских пехотинцев. Эл мог и не знать этого, поскольку двадцать четыре часа в сутки занимался своей рутиной.

Лиленд решил только слушать. На двадцать шестой было тихо. На девятнадцатой женщина по-немецки повторяла какие-то слова и цифры. Девятая молчала. У полиции были свои рабочие частоты, но банда могла прослушивать их, если имела соответствующую аппаратуру.

Надо было готовиться к встрече с противником. Они явятся не раньше, чем через час, дождавшись, когда над горами взойдет солнце. Больше всего его угнетало отсутствие информации о Стеффи. Он не допускал мысли, что она умрет раньше него. Он пережил Карен и не представлял, как можно пройти через эту муку еще раз. Он не вынесет этого.

Он покачал головой. Через час его придут убивать, а он сокрушается, что так долго живет. Он приблизился к краю крыши, но из-за пораненных ног не смог забраться на вывеску, чтобы посмотреть на бульвар Уилшир. В очередной раз он подумал, правильно ли сделал, что не вышел в эфир, ведь у полиции могла быть для него информация.

Казалось, теперь по всему городу горело значительно больше огней. Он купил «Сессну-310» после развода. Он знал, что это его последний самолет, и мало пользовался им. В жизни всегда наступает такой момент, когда приходится расставаться с вещами. Последние шесть-семь лет жизни он всецело посвятил работе. Хорошей, интересной работе.

Он входил в состав группы, разработавшей первый генеральный курс, направленный на борьбу с терроризмом и угонами самолетов. Он создал систему обеспечения безопасности для одного из новых стадионов, которую с тех пор не раз копировали и которой строго придерживались. Он привык скрывать от людей, что именно он посоветовал владельцам магазинов заставить производителей мелких штучных товаров, например шариковых ручек, прикреплять их к большим картонкам, которые нельзя засунуть в карман. Люди настолько не любили связываться с картонными или пластиковыми упаковками, что не принимали никаких объяснений, хотя воровство в магазинах во всем мире расцвело таким пышным цветом, что всерьез угрожало розничной торговле.

Из мира уходило понимание необходимости бережного отношения к другим людям. Добрососедские отношения были уже редкостью. Жизнь не сближала, а разводила людей в разные стороны. Они чувствовали себя гостями на своей собственной планете. Проектировщиков этого здания больше интересовала возможность потакать амбициозным замыслам кучки нефтяных воротил, что выразилось в создании помпезной площадки-подиума, чем забота о людях, для которых можно было бы посадить несколько деревьев и поставить ряд скамеек, где они могли бы просто посидеть и поговорить. Он включил рацию.

— Эл?

— Подождите. Он уже проснулся.

— Джо? С тобой все в порядке?

— Что значит «он проснулся?» Я здесь, например, писал письма и приводил в порядок кое-какие дела.

— Меня подменили на радиоперехвате. А ты бы просто посидел, отдохнул.

— Я и так отдыхаю, а вот у тебя голос усталый. Послушай, они собираются подняться за мной...

— Мы работаем над этим. Тебе будет оказана поддержка с воздуха.

Лиленд молчал. Если полиции удастся взять под контроль крышу, они высадят на нее людей. Для этого им потребуется помощь Лиленда, его поддержка, черт возьми; он должен будет прикрывать их. Если будет надо, он умрет. Какое громкое название они придумали для этой операции — поддержка с воздуха. Теперь у банды появилась еще одна причина желать его смерти. Они так давно заперли его здесь, что, может быть, их уже не интересуют разговоры на одиннадцатой частоте?

— Мне кажется, у вас ничего не выйдет. На этой крыше столько всего нагорожено, что они всегда найдут, где спрятаться. Пойми, они пришли сюда, чтобы здесь остаться. Я больше чем уверен: у них есть реактивные снаряды.

— Ну, чтобы проверить это, есть только один способ, не так ли, брат?

«Теперь они стали братьями», — подумал Лиленд. Но он чувствовал, что Эл что-то не договаривает.

— Послушай, давай говорить откровенно. Выкладывай все и не морочь мне голову.

— Мне следовало сказать тебе, Джо. Радио и телевидение ведут отсюда прямую трансляцию. Они передают все, о чем мы говорим.

Лиленд вздохнул:

— Значит, мне причитается?

— Не думаю.

— Тогда этим ублюдкам придется попытать счастья с теми, кто останется в живых.

Голос Эла прозвучал сдержанно:

— На востоке уже рождественское утро, Джо. Маленькие дети смотрят телевизор.

— Им положено быть в церкви. Если кто-то действительно хочет сделать для меня что-нибудь, он должен пойти в церковь.

— Не надо так, Джо. Все знают, что ты прошел через ад, но не надо отыгрываться на мне. Всем счастливого Рождества! Джо, мы не шутим. Как только рассветет, над зданием будут постоянно висеть вертолеты. Они прикроют тебя.

— Послушай. Хорошенько послушай и подумай! Я до сих пор жив лишь по одной причине — они контролируют ситуацию. Им бы очень хотелось сбить вертолет.

— Нет, Джо. Они требуют эфирного времени. Они хотят прорваться на радио и телевидение. Им хочется через спутники связи вещать на весь мир.

— Ну и что же?

— Мы тут переговорили кое с кем. Они говорят, что это очень трудно сделать и почти невозможно удовлетворить их требования. Мы пытаемся объяснить им это.

Когда забрезжит рассвет, вертолеты попытаются высадить на здание остатки спецподразделения. Если все пройдет успешно, они с боем будут пробиваться к заложникам, многие из которых к тому времени будут убиты. Среди последних могут оказаться Стеффи, Джуди и Марк.

Но у полиции ничего не выйдет. Тогда на смену ей придут армейские части, которые будут пробиваться сверху и снизу. Армейская операция завершится успешно, но при этом погибнут все. Лиленд решил, что спорить все равно бесполезно.

— Джо, ты достаточно бодр, чтобы поговорить с другом?

— Ты говоришь так, словно выступаешь по телевидению.

— Не цепляйся к словам, приятель. Мне не терпится пойти домой и посмотреть, что Санта-Клаус положил для меня под елку.

— А мне все дарят автоматы, — он переменил положение, стараясь не показывать голосом, как ему больно. — Теперь их шесть.

— Мне показалось, ты сказал семь.

— Семерых я убил. Последней была Ханна.

— Откуда ты знаешь ее имя?

Полиция должна была иметь полную картину того, что здесь произошло.

— Я хотел поговорить с ней о поэзии. Так что там с другом? — перед ним стояла любопытная дилемма: когда рассветет, ему уже не придется действовать вслепую, но при этом у него практически не останется шансов выжить.

— Ты можешь выбирать между Билли Гиббсом и Кэти Лоуган.

— Скажи Билли Гиббсу, что я по-прежнему летаю. Он поймет.

— Значит, ты хочешь поговорить с мисс Лоуган?

— Да, с ней.

— Но тебе придется делать это перед всей страной. Билли Гиббс слышал тебя по телевизору и просит передать, что солнце должно вставать у тебя из-за спины, если ты понимаешь, что он имеет в виду.

— Это значит, что Билли знает, кто здесь капитан, — совет старого друга был весьма кстати. Лиленд с трудом перебрался на восточную сторону здания.

— В этом звании ты служил во время войны?

— Ты дашь мне поговорить с Кэти или нет?

— Придется, а то телезрители завалят меня ругательными письмами.

— Я все время забываю, что у нас есть аудитория. Жаль, что они пропустили половину зрелища.

— Опять ты об этом. Ты уверен, что убил семерых?

— Да.

— И что их всего двенадцать?

— Они сами это сказали, я слышал, и сказано это было не для меня.

— Что ты имеешь в виду?

— С девяти вечера вчерашнего дня мы здесь играем в кошки-мышки. Если кто-нибудь из них останется в живых, то в будущем году мы устроим встречу. Будем есть пиццу и мирно беседовать. Ладно, давай Кэти Лоуган.

— Слушай, какое счастье, что я не патрулирую вместе с тобой.

— Джо? Это Кэти. Ты слышишь меня?

— Так хорошо, будто нахожусь в кондитерской лавке за углом. Хочешь пойти в кино? Как ты?

— Мне до смерти хочется в кино. Чувствую себя замечательно. А ты? У меня работает телевизор. Складывается впечатление, что у вас там настоящая война.

— Нет, просто один неразговорчивый полицейский пытается утихомирить своих соседей.

— Эта правда, что они говорят? Ты все это сделал?

— Да.

— Нет, это невозможно.

— Понимаю. Послушай, это моя профессия. Здесь одна девушка назвала меня дрессированной ищейкой. Эти люди не привыкли видеть в противнике человека. Тебе все равно, что нас слушают?

— Другие? Все равно. Мне интересно слушать тебя.

— Да, я натаскан, тренирован, специально обучен. Но я не собака и вообще не зверь. Я человек, однако, по всей видимости, до них это не дошло.

— Я согласна с тобой, Джо, но я не такая смелая, как ты.

Глазами он искал, как лучше проникнуть в здание с крыши. Если пятеро оставшихся в живых сейчас слушают их разговор, пусть себе думают, что он просто болтает с девушкой. Он слышал аромат ее духов. Он чувствовал вкус ее губ. Слава богу, судьба не отняла у него хоть этой возможности.

— Хорошо, это личный разговор. Ты прослушала пленку?

— Да.

— Меня прервали эти люди. Они не знали, что я ушел с вечера, чтобы позвонить тебе. Я поднялся наверх и увидел, как они убили человека по имени Риверс. Антон Грубер прострелил ему сердце. Я свидетель этого. Зажигая лампы, я пытался азбукой Морзе передать сигнал бедствия, но они послали одного парня убить меня. Я сломал ему шею и отправил обратно. Ты должна знать, кто я. Я проработал здесь патрульным почти тридцать пять лет. Полиция хочет знать все, что здесь произошло. Ты понимаешь, почему я так поступил?

— Да.

— Мне хотелось бы поговорить только с тобой, — он определил, что с крыши невозможно проникнуть внутрь. — Я все время думаю о том месте на берегу. Не скоро я смогу опять ходить, ну да ничего.

— Почему ты не можешь ходить?

— Я тебе потом расскажу, — единственным возможным путем, который он знал, был путь через вентиляционную шахту, но оттуда он не сможет двинуться ни вниз, ни вверх. Даже если бы у него были целы ноги.

Ему казалось, что, если убедить Малыша Тони в своей полной недееспособности, это сыграло бы ему на руку. Ему придется огнем прикрывать вертолеты, если только по какой-либо причине не потребуется опять доказывать банде, что он может сам себя защитить. Сколько времени? 5.30. Через пятьдесят минут начнет светать.

Он все говорил, будто читал наизусть в классе, вслух перечисляя, сколько человек убил. Он решил провести инвентаризацию всего своего имущества, включая пустой револьвер Ханны. У него было два вещмешка, автоматическая винтовка чешского производства Скезиса и почти три обоймы патронов. На ноге были намотаны полотенца. Может быть, они тоже пригодятся. Что еще? А от него самого что осталось?

До рассвета было еще далеко. В свободные минуты из-за своей усталости он будет просто всматриваться в чернильную темноту, которая буквально давит на глаза. Летчикам, морякам и водителям это ощущение знакомо.

Он сказал Кэти, что не знает, кто подал ему сигнал, сообщив, что полиция направляется к зданию. Но ему хотелось верить, что это был какой-нибудь актер, который вместе с красивой женщиной принимал водный массаж в своей ванной. Наверное, сигналила она, а он давал ей указания, как это делать. Кэти подыграла ему и сказала, что знакома с этим парнем и что он с радостью предоставит им свою ванну. Лиленд не понимал, о чем это она.

— Я ценю это, Кэти. В самом деле.

— Когда все кончится, я хочу увидеть тебя. Я хочу, чтобы ты остался жив.

Он вспомнил совет Билли Гиббса. Интересно, теперь, в этом состоянии, он испугается высоты в четыреста футов?

— Я тоже хочу жить. Эл, ты на связи?

— Я старался держаться на почтительном расстоянии. Чем могу быть тебе еще полезен, помимо того, чтобы заказать шампанское и икру? Только не требуй, чтобы я обслуживал тебя за столом.

— Ну и юмор у тебя. Я готовлюсь на тот случай, если у вас ничего не выйдет. Мне нужно, чтобы солнце находилось сзади меня.

— Оно появится примерно на десять градусов левее небоскребов в центре города. Я обожаю тебя. Ты понимаешь? Я с тобой.

— Спасибо, Эл. Билли Гиббс расскажет тебе, какой я напарник. Кэти, ты там?

— Да, Джо.

— Ты следишь за событиями по телевизору и знаешь, что вертолеты появятся на рассвете, если не раньше, — он прикидывал, сколько сможет нести на себе. Нет, взять следовала только самое необходимое. Надо было составить план и действовать, исходя из того, что Малыш Тони все слышал и теперь обдумывал, как Лиленд попытается обставить его. Ладно, к черту; Билли Гиббс дал самый стоящий совет. Если солнце будет у него за спиной, он попытает счастья.

Билли знал, что Лиленд будет наступать. И он был прав, прав, черт возьми. Из-за этих скотов он стал главным действующим лицом фильма ужасов. Если бог будет милостив, он поможет ему убить всех их. Эта мысль приходила к нему уже не в первый раз, но теперь он желал этого как никогда.

— Так или иначе, — сказал он Кэти Лоуган и всем, кто слушал их, — я повернусь к солнцу спиной, чтобы оно слепило их. Мы всегда так делали во время войны. Тогда я смогу держать под прицелом двери, что ведут на крышу и в лифтовую башню. С тех пор как я последний раз видел тебя, Кэти, я переехал в «Тауэр» компании «Клаксон». Теперь я знаю его как свои пять пальцев, чего не могу сказать о большинстве людей.

— Джо, я хочу, чтобы ты жил.

— Ты уже говорила об этом.

Из всех вещмешков он вынул завязки. На этот раз он прикрепит их к перевязи, пока она на нем. На ноги рассчитывать не приходилось. Значит, придется обойтись без них. Когда крыса попадает в ловушку, то, чтобы выбраться из нее, она перегрызает себе лапу.

Он бросил перевязь на крышу. Нет, это не пойдет. Если он не будет смотреть фактам в лицо, он умрет. Он умрет, если останется на крыше. Но на этот раз он не мог рисковать и полагаться на ненадежные зажимы перевязи, которые наверняка не выдержат неожиданно навалившегося на нее большого веса. У него оставалось меньше получаса времени.

— Ты все еще там?

— Да, я здесь, Джо.

— Кэти, оставайся на связи. Эл, дай поговорить с Винсом Крейном.

— К сожалению, это невозможно.

— Почему, черт возьми?

— Его нет, Джо. Не волнуйся, хорошо?

Лиленд все понял: Крейн был мертв. И опять всем заправлял Дуэйн Робинсон, пусть на какое-то время. Это была его идея высадить на крышу десант, и, если Лиленд во время операции погибнет, Робинсону все сойдет. Лиленд нажал на кнопку.

— Эл, кто из офицеров в настоящий момент руководит операцией? Я хочу, чтобы это было зафиксировано на пленке.

— Джо, нам не нужна будет твоя помощь. Ты и так много сделал.

— Эл, я хочу знать имя этого человека.

— Капитан Дуэйн Т. Робинсон. Ну же, Джо, ты и так на грани срыва.

— Не дурачь меня. Все это время ты так легко обо всем говорил, а Винс Крейн был уже мертв. Расскажи, какая обстановка на улице.

Он двигался к лифтовой башне. Его левая стопа ничего не чувствовала, спина раскалывалась от боли. Он искал пожарные шланги.

— Ты мне скажешь, какая там обстановка, или нет?

— Мистер Лиленд? — это был новый голос, громкий и отчетливый.

— Кто говорит?

— Неважно. У меня тут небольшая станция в горах. Она достаточно мощная, чтобы вещать на всю Канаду. Вас показывают по телевидению. А гараж набит взрывчаткой.

У Лиленда появилась мысль.

— Вы хотите участвовать в этом?

— С огромным удовольствием.

— Вы хорошо слышите меня?

— Черт, я принимаю вас в стерео. Если бы Федеральная комиссия связи увидела мою аппаратуру, она бы заставила меня съесть ее.

Лиленд улыбнулся.

— Они не всесильны.

— Джо, это Дуэйн Робинсон. Я требую, чтобы вы немедленно прекратили всякие действия. Вы слышите, требую! Вы воевали целую ночь, с вас хватит.

— Я исполню свой долг, — сказал Лиленд.

— Джо, укройся где-нибудь, — это был Эл Пауэл. — Ты и так сделал невозможное. Поставь себя на наше место.

— Именно это я и делаю.

В металлическом ящике он нашел шланг, но тот был слишком тяжел. Надо было размотать его, чтобы добраться до муфты и подсоединить его к крану. Какая у него длина?

Сорок футов? Его невозможно было разрезать, да этого и не требовалось.

— Кэти?

— Да, Джо.

— Если тебе тяжело, скажи об этом.

— Мне сказали, что сюда направляются операторы. Они уже выехали.

Размотанный шланг лежал поперек крыши.

— Эй, парень с мощным передатчиком, как тебя зовут?

— Тако Билл. Я бы рассказал почему, но дети слушают.

Раздался еще один голос.

— Джо, это Скот Брайан из «Новостей». Может быть, вам интересно узнать, что церкви на Восточном побережье переполнены?..

«Муфта замерзла. Надо разбить лед прикладом». Он поднял рацию.

— Эй, Брайн. Я был бы вам очень признателен, если бы вы не занимали этот канал...

— Простите, но мы тут все болеем за вас...

— Катись к черту!

Ему потребовались два дополнительных захода, чтобы разложить шланг до края крыши. Часы показывали 5.45. Он Малышу Тони дорого достанется. Если сдвинуться севернее на пять — десять градусов, то ему удастся контролировать обе двери. Он еще пощекочет им нервишки здесь, на открытом воздухе, хотя сомнения все больше одолевали его. Они затаились и, по-видимому, уже все спланировали.

Лиленду тоже надо было составить план действий, для чего желательно забраться на металлическое обрамление вывески. Последние полчаса он старался не думать об этом, а теперь, когда этот момент наступил, почувствовал, как внутри него закипает ярость. Он не знал, сможет ли вообще забраться туда, а ведь ему придется проделать это не один раз.

Он подтянулся на руках, как ребенок. Четыреста футов. Снизу все еще поднимался дым. Тело убитого офицера убрали, но улица напоминала поле боя. Однако не это интересовало его.

Ему пришлось свеситься с одной стороны, чтобы посмотреть вниз. Надо было измерить расстояние, на которое он должен будет спуститься, прикинуть траекторию, по которой будет лететь, определить место, куда попадет, а затем все эти прикидки перенести на длину шланга. Если он надежно закрепит его, все будет хорошо. Свободный конец шланга можно будет намотать на пояс, чтобы его длина составила триста семьдесят футов. Он будет болтаться над улицей, как мишень в тире.

Первые моменты будут самыми критическими. Учитывая его состояние, ему придется скатиться с крыши. Он будет крутиться и раскачиваться, ожидая момента, когда сила инерции втащит его в здание. Но надо все рассчитать так, чтобы попасть на сороковой этаж. Когда возобновятся боевые действия, он там будет в безопасности, если только террористы обо всем не догадаются. Тогда ему придется опять карабкаться и ползти, чтобы спасти свою жизнь.

Страх застилал ему глаза. Он едва видел, что делает. Он втащил шланг на вывеску «КЛАКСОН», отмерил нужную длину, затем еще раз проверил расчеты. Если он не сделает этого, он умрет. Он понял, что шланг в момент прыжка должен быть разложен, а не скручен, иначе Лиленду придется разделить участь тех, кто имел несчастье упасть в люк, — он попросту сломает позвоночник.

Он собирался использовать массивный латунный соединитель, чтобы закрепить конец шланга, перекинув его через одну из опор вывески. Другой конец он закрепит на поясе с помощью металлического наконечника шланга. Все это выглядело довольно сомнительно, так как при падении наконечник мог невзначай вонзиться ему в грудную клетку. Если ему действительно удастся забраться в здание, он может не успеть отцепить шланг до того, как его начнет выталкивать наружу.

Он надел перевязь и убедился, что браунинг лежит надежно. Затем сложил вместе завязки от вещмешков, и получилась веревка, что само по себе еще не решало проблемы быстрого отсоединения шланга. Он снял брючный ремень.

В 6.05 он занял позицию — свою позицию. Он опять перевесился через край вывески, чтобы наметить и запомнить окно. Сейчас нельзя сказать, сколько у него будет времени, когда возобновится стрельба. Возможно, несколько секунд. Этого явно недостаточно, чтобы открыть окно. Под таким углом это будет непросто сделать. Когда рассветет, будет видно лучше, но нет уверенности, что полиция не начнет акцию раньше времени, до рассвета. Шум вертолетов предупредит его об этом. И не только его. Поэтому Лиленду приходилось исходить из того, что банда находится прямо за дверью, ведущей на крышу, в ожидании первых звуков летящих вертолетов.

Лиленд находился на ничейной территории. Он был вне закона. В этом положении ему были необходимы такие люди, как Тако Билл. Лиленда привезли сюда на лимузине, он был в костюме и при галстуке. А сейчас люди отшатнулись бы от него в ужасе, увидев, за кого они болеют и переживают. Дело в том, что разница между героями и негодяями определяется, как правило, со временем.

Учащиеся университетов в Германии больше десятилетия радостно приветствовали этих мерзавцев. Они были не совсем неправы. Полиция пыталась обманом вынудить Лиленда положить свою жизнь ради бессмысленной цели. И сейчас они молчали, потому что знали, что дальнейшие разговоры обнажат их полную беспомощность и несостоятельность. Они не владели ситуацией. Поэтому и не приказали Тако Биллу прекратить радиопередачу. Слава богу, что суверенитет небезграничен.

Конечно, самой большой удачей в предстоящий час для Дуэйна Т. Робинсона могла бы стать смерть Джозефа Лиленда, что впоследствии избавило бы его от необходимости отвечать на каверзные вопросы. Мир просто задыхался от таких вот робинсонов, которые любили загребать жар чужими руками и использовали любую возможность для организации собственных успехов и возвышения. Они паразитировали на обществе так же, как Малыш Тони и ему подобные, а возглавлял список этих негодяев Ричард Никсон. Эти люди лишили цивилизацию даже ее прошлого, поставив под сомнение все. Теперь уже никто не знал, во что верить и зачем.

Да, Робинсон был крутым малым. Как полицейский, он прекрасно знал, что сделают с каждым из тех, кто погиб или еще погибнет. Когда судмедэксперт закончит вскрытие, тело будет напоминать судно, выжженное до ватерлинии. Поэтому вскрытые трупы так и называли — каноэ. Голову скальпируют — кожа отходит от костей как кожура. Если Лиленд умрет, его так же распотрошат, а потом, к ночи, зашьют.

Он услышал клаксоны автомобилей. Это к зданию съезжались зрители. Ему хотелось думать, что это типично только для Лос-Анджелеса, но он знал, что люди вели себя так повсюду. Лиленд находился на ничейной территории. Он даже не знал, за что собирался воевать. Рассвет еще не наступил.

* * *

6.41, тихоокеанское поясное время

Вдалеке над горами он увидел три мигающие красные точки. Лиленду было интересно, что террористы знали о тактике вертолетной поддержки и высадки десанта. Одна из запасных обойм лежала перед ним на вывеске, а рация с приглушенной громкостью — поверх обоймы. Вторая обойма была в заднем кармане. На небе над небоскребами появились барашковые облака. Горы были отчетливо видны: вот так они простоят еще десять тысяч лет. Лиленд поднял рацию.

— Тако Билл?

— Слушаю вас.

— Расскажи, что показывает телевидение.

— Послушайте, вы просто гвоздь программы. На улице собрались тысячи людей.

— Что еще?

— Все остальное держится в тайне. Показывают здание, которое сильно пострадало от вашего взрыва, а с виду осталось, как прежде, даже все лампы как горели, так и горят. Я повторяю то, что говорили по телевизору. А на востоке люди идут в церковь.

— Джо, мы могли бы помочь...

— Подожди, Эл. Билл, будь готов в любую минуту выйти на связь со мной.

— Хорошо.

— Джо, ничего не предпринимай. Остановись и ты будешь жив.

— Если бы я верил в вашу затею, я принял бы твое предложение, — вертолеты все еще висели на одном месте. — У меня нет другого выхода. Я объяснил тебе, что произойдет. Если бы ты увидел меня, ты бы поверил. А так тебе придется поверить мне на слово.

Он откинулся назад, чтобы завязки натянулись на грудной клетке. Надо было, чтобы они не стесняли движений. Вертолеты стали набирать высоту. Возможно, они будут действовать осторожно, но это не решало другой проблемы. Если при таком освещении и практически полном отсутствии видимости они будут пикировать на здание, то его как пить дать подстрелят. Он понял, почему банда не поднялась на крышу: они все видели с нижних этажей и пока решили не рисковать. Вертолеты по-прежнему набирали высоту.

Надо было следить за дверьми. Солнце появится у него за спиной через пятнадцать — двадцать минут, а вертолеты находились в пяти минутах лета отсюда. В этом и состоял план?

— Эл, пусть они заходят из-за западной башни.

— Мы свяжемся с пилотами.

— Как ты, Кэти?

— Смотрю на себя по телевизору. А как ты?

— Хреново.

— Ты не можешь сделать так, как говорит полиция?

— И остаться в живых? Нет.

— Наконец, они отвязались от меня. Посмотри на север.

— Вижу. И не я один.

На улице нарастал ропот возбужденной толпы, томимой ожиданием, как это бывает во время соревнований. Лиленд вспомнил приятеля Кэти, боксера второго полусреднего веса. Он хотел спросить, была ли у него хоть одна столь изматывающая схватка или раунд.

Лиленд пододвинулся к краю вывески. Он видел людей за баррикадами за три квартала отсюда, очень близко. В случае чего они пострадают. Но полиция ничего не могла поделать с этим, они были бессильны. Включили прожекторы. Если бы он руководил операцией, он поступил бы также, поскольку надо было видеть, что происходит.

Огни, толпа, камеры — все это вполне соответствовало современным представлениям о событии. Люди должны были видеть, что происходит. Это началось после покушения на Джона Кеннеди. Если бы люди дали себе труд задуматься, они бы поняли, что с нетерпением ждут от телевидения подобных зрелищ. Это было частью их убежденности в том, что с человеком можно не считаться и ни во что его не ставить. Они привыкли к полицейским типа Дуэйна Робинсона, которые желали подчинить себе все и вся, даже собственный здравый смысл.

Вертолеты зависли западнее здания. Небо слегка посветлело, и он уже различал их очертания. Лиленд нажал на кнопку:

— Кэти, я не хочу, чтобы ты волновалась.

— Понимаю.

Он решил на время прервать связь. Вертолеты находились на западе так высоко, что освещались розовым светом солнца, которое еще не вышло из-за гор. Морозный воздух в этот час бодрил, и Лиленду почти хотелось оказаться там, с ними. Почти. Он переключился на тридцатую, затем вернулся на прежнюю волну.

— Билл, начни обратный отсчет от десяти, а потом глуши тридцатую.

— Тридцатую. Считаю.

Лиленд переключился на тридцатую частоту, поставил рацию на полную громкость и швырнул ее как можно дальше к южной стене. Первый вертолет направился к югу. Рация орала, извергая органную музыку, — это Тако Билл наложил на тридцатый канал трансляцию рождественской службы. За первым вертолетом двинулись два других. Все три в первых лучах восходящего солнца оказались бело-голубыми. Под носом у них были отчетливо видны большие прожекторы.

Рация лежала в двадцати футах от него на воображаемой линии, проведенной между дверью на крышу и тем местом, где находился Лиленд. Ему был необходим этот отвлекающий маневр. Вертолеты, растянувшись на полмили, были еще слишком далеко, чтобы их можно было услышать.

Лиленд быстро посмотрел через край крыши, лишний раз проверяя свои расчеты. Шланг был сделан из грубой парусины, и он закрепил его так, чтобы узел не ослаб и не соскочил; он не знал, что будет делать, когда он повиснет над улицей, удерживаемый приспособлением, которое сам же и сделал.

Выбора не было. Полиция позаботилась об этом, и теперь многие из них умрут. Пока он будет болтаться на высоте четыреста футов. Хотелось думать о чем-нибудь другом. Первый вертолет пошел на заход, пикируя. Солнце осветило верхушку лифтовой башни, которая мешала первым лучам упасть на крышу. Лиленд надеялся, что он точно выбрал момент.

Вертолет стал снижаться, а следующий все еще находился за три-четыре мили от цели. Лиленд слышал бухтение их двигателей. Он подполз ближе к краю крыши и услышал вопли толпы. Его по-прежнему скрывали светящиеся буквы надписи «КЛАКСОН». Когда он перевалится через них, ему придется одновременно держаться за автомат и за шланг. Если он упустит шланг, то от резкого толчка при падении завязки могут соскочить у него с плеч. И тогда он полетит вниз и проделает весь путь менее чем за четыре секунды.

Ничего не выйдет!

Солнечный свет сбегал по лифтовой башне. Лиленд не решался посмотреть в противоположную сторону, чтобы солнце не ослепило его. Дверь, ведущая на лестничную клетку, как будто, сдвинулась. Если они прослушивали переговоры по рации, то теперь ждут, что он сразу начнет стрелять. Но, может быть, они догадались, что весь его треп был лишь уловкой? Ему хотелось, чтобы они по-прежнему думали о нем с уважением. Он переместился на пять градусов для того, чтобы солнце, встающее из-за гор, светило им прямо в глаза.

Первый вертолет находился менее чем в миле, а лестничная дверь, накануне ночью изрешеченная Лилендом, опять шевельнулась. Они следили за приближением вертолетов через дырки, и сверху эти дырки не были видны. Лиленд примерил чешскую автоматическую винтовку, держа ее выше пояса. Он будет выжидать до последнего. Орган умолк, и мужской голос, резонируя в большом зале, пригласил всех подняться в знак признания апостольской веры.

Дверь приоткрылась на шесть дюймов, и показался оружейный ствол, выстреливший по Лиленду. Очередь прошла поверх его головы. Лиленд выпустил две короткие очереди, так как надо было беречь патроны на тот случай, если не удастся вставить новую обойму. Следующая очередь ударила в стену на расстоянии пяти футов от его пальцев.

После первых выстрелов вертолета с лифтовой башни посыпалась пыль. Вертолет быстро снижался, и Лиленд уже видел людей, сидевших в нем. Он успел выпустить по двери еще одну короткую очередь, прежде чем вертолет загрохотал над его головой, затем перегнулся через край крыши и из винтовки прицелился в выбранное им окно. В полумраке он не видел, что делает.

Начал заходить второй вертолет, на этот раз дверь стремительно и широко распахнулась, и террористы ответили огнем. В тот момент, когда Лиленд решил прикрыть вертолет, он увидел трубу пускового устройства. По нему непрерывно били автоматы, но они не знали точно, где он находился. Скоро у него кончатся патроны, и ему придется менять обойму, иначе его здесь прибьют.

Выстрелами со второго вертолета сорвало алюминиевые трубы коммуникаций и выбросило их на бульвар Уилшир. За ним, снижаясь, шел третий вертолет, который выстрелами разбил вывеску на южной стороне здания. Первый вертолет развернулся для второго захода, сбавил скорость и пошел по более крутой траектории. Лиленд опять выпустил короткую очередь по открытой двери.

За ней он увидел двоих. Если полиция будет прорываться снизу, то заложников останется стеречь только один. Но не следовало забегать вперед. Он выпустил еще одну короткую очередь в тот момент, когда вертолет пошел на заход. На время террористы забыли о нем, и он, перегнувшись через край крыши, разрядил обойму в окно. Оно все побелело, покрылось плотной паутиной трещин, напоминавших пену, с шипением оставляемую волнами на берегу.

Террористы выстрелили по нему, пробив каркас вывески. Лиленду пришлось дожидаться появления второго вертолета, чтобы заменить обойму. Над его головой свистели пули. Второй вертолет открыл огонь, и Лиленд потянулся за новой обоймой, перебросив пустую через край крыши. Это было непростительной ошибкой, поскольку он увидел, как она стремительно удалялась, тая на глазах, и исчезла в темноте. Его чуть не стошнило.

На улице послышалась стрельба. Лиленд обстрелял лифтовую башню. Ему надо было беречь патроны. Он не мог избавиться от мысли, что упадет. Шланг не хотел натягиваться. В перестрелке он перепутал направления. Из распахнутой двери автоматы поливали огнем вертолет, затем раздался оглушительно громкий свист, и мимо пронесся столб белого дыма, тонкий и плотный, как флагшток. Вертолет взорвался, охваченный пламенем, окрасив крышу в багровый цвет. Один из террористов выбрался на крышу. Лиленд выстрелил в него, но было уже поздно. Для спасения у него был только один путь, и он должен был пройти его.

Обхватив руками винтовку, он вцепился пальцами в парусину шланга и перевалился через ограждение крыши.

Он пронзительно закричал и зажмурился, чтобы ничего не видеть. Он раскачивался и крутился, его швыряло то вверх, то вниз. Когда он открыл глаза, раздался еще один взрыв, более мощный, чем первый. Казалось, что все, что находилось в нескольких футах над ним, было охвачено пламенем.

Крутясь, он то удалялся от здания, то снова приближался к нему. Он видел, как под ним вращалась улица. Оконное стекло почти рассыпалось. Левой рукой он ухватился за оконную раму, порезав осколками ладонь, но сила инерции оторвала его и понесла в сторону. Если он не остановится, то так и будет раскачиваться взад-вперед до бесконечности, пока не опустится на уровень тридцать девятого этажа на расстоянии пяти футов от здания.

Он отпустил шланг и автоматическую винтовку и потянулся к окну сначала правой, а затем левой рукой. Ухватившись за раму, он повис лицом к улице. Винтовка, раскачиваясь, легла на подоконник прямо у него под ногами. Чтобы отсоединить шланг, он должен держаться за раму одной рукой, одновременно другой отстегивая свой ремень. Даже если все пройдет гладко, оставалась опасность упасть вниз, если он неудачно приземлится на винтовку и поскользнется на ней, как на банановой кожуре.

Шланг неумолимо тянул его в сторону улицы, и он не знал, хватит ли у него в руках сил удержать его, пока он будет отстегивать ремень. Он чувствовал, как шланг тащит его навстречу смерти. Он плакал, он стонал, крепко зажмурившись, более не в силах контролировать себя. Дрожащей левой рукой он нащупал ремень, пытаясь расстегнуть его. Он почувствовал, как тот поддался и ослаб, но на все это уходило слишком много времени.

Борясь с пряжкой, он обломал все ногти. Когда у парашютистов не раскрывается парашют, они так впиваются в свою одежду, что прорывают ее насквозь.

Шланг отсоединился. Лиленд оттолкнулся от него в надежде запрыгнуть в комнату как можно дальше. Он снова заорал, переполненный страхом и яростью. Он окончательно перетрудил себе руки и, не в силах более держаться, разжал их.

Он упал спиной на винтовку, ударившись руками об оконную раму, при этом ноги и бедра его вывалились из окна. Все это вышибло из него последний дух, страх заменил ему сознание. Он вопил что было мочи. При падении его рука попала на винтовку, и он почти выбил ее из-под себя. Он перекатился на живот и, рыдая, вполз в комнату.

На полу кто-то лежал! На спине.

Лиленд, окаменев, смотрел в мертвые глаза Риверса. Он сорвал себе глотку, сердце почти остановилось. Он чувствовал это. Затем он опять услышал его глухие, тяжелые удары. Он отступил, скуля, хватая ртом воздух, схватил автомат и стал стрелять в Риверса, всадив в него целую обойму.

Он посмотрел вниз на улицу, где штурмовое спецподразделение спасалось бегством от падавших на них горящих обломков, и оскалился. Он был жив, спасся — в который раз! Он не был полицейским, и неважно, что он думал. Он был жертвой. Жертвой! Малыш Тони и его банда поставили себе цель прикончить его; его сердце почти остановилось, но он все равно остался жив. У него был еще браунинг и последняя запасная обойма к автоматической винтовке.

Он осмотрелся: банда не рассталась с надеждой проникнуть в сейф. Вся мебель в холле была сдвинута, чтобы поглотить взрыв. У него кружилась голова, его мутило, в спине занозой застряла боль. Хромая и спотыкаясь, Лиленд опять побрел в проклятое здание.

* * *

7.04, тихоокеанское поясное время

Он стал спускаться вниз. Каждый шаг напоминал удар кинжалом в спину. Его левая нога ничего не чувствовала, и, может быть, он потеряет ее, но в данный момент это его мало беспокоило. О ноге он будет волноваться потом.

Он получил некоторое преимущество, и надо было не только воспользоваться им, но и попытаться развить его. У банды не было оснований считать Лиленда живым, если Только Малыш Тони не сумеет в этой неразберихе углядеть следы его присутствия на сороковом этаже в виде разбитого окна и среди изуродованных трупов.

Он не собирался выводить из заблуждения и полицию — пусть его считают погибшим. Может быть, и стоило дать банде возможность увидеть трупы и сыграть на этом. Пусть они уверятся, что имеют дело с рехнувшимся субъектом. Лиленд понимал, что он сделал и почему. Но теперь не время было что-либо объяснять и жаловаться. ЭТОТ ЧЕЛОВЕК — МОШЕННИК. Сейчас это помогало ему выжить.

Неужели он для этого готовился и учился всю жизнь? Взгляд полицейского на мир был непонятен окружающим. Человечеству так было угодно, его это устраивало. Никто не хотел знать, как в действительности выглядит жизнь и смерть, когда они ходят рука об руку. Каждый день для нужд этой страны забивалось семьдесят пять тысяч голов скота, четверть миллионов свиней, миллион цыплят, но на сотню человек не нашлось бы и одного, знающего в лицо тех, кто этим занимается. Люди считали, что лиленды, живущие среди них, должны разделываться с малышами тони так же просто и естественно, как мясники превращали живых тварей в отбивные котлеты. Однако не следовало слишком переоценивать и придавать большое значение стремлению людей выглядеть вполне цивилизованными. Если у вас рука в крови и в ваших глазах застыла смерть, вас должно наказать. Он уже понял это. Он был по-прежнему один, один и останется до тех пор, пока не выберется из этого здания. Лиленду хотелось жить. Как и любой другой человек, он имел право на жизнь, а все остальное не имело значения.

Гудение лифтов он услышал раньше, чем стала затихать стрельба. Их оставалось всего пятеро, и если ему суждено было умереть, то его смерть должна была стать платой за смерть всех пятерых. Это был единственный способ спасти заложников, в том числе — дочь и внуков. Эллис хотел заставить Лиленда поверить в то, что он благодетель. Дуэйн Робинсон был не в состоянии понять всю серьезность и опасность ситуации. Системы наведения, которые использовали террористы для запуска ракет, сбивших два вертолета, не испугали бы своей сложностью того парня, который сделал для своего отца на Рождество широкоэкранный телевизор. Неужели не нашлось ни одного человека, сумевшего честно признать, что строительство высотных зданий под конторы осуществлялось в нарушение всех законов даже после того, когда стало ясно, что страдает пожарная безопасность.

Спускаясь все ниже, Лиленд пытался припомнить, где сможет разжиться новым снаряжением взамен брошенного на крыше. Если банда считала его мертвым, у него был шанс убить их всех. Больше всего на свете ему хотелось именно этого: убить их — всех — до одного.

* * *

На тридцать шестом этаже в северо-восточном углу, где он соорудил импровизированную крепость, которой так и не успел воспользоваться, и где подстрелил номера пятого, когда тот поднял голову, чтобы посмотреть на пластиковую взрывчатку, Лиленд нашел рацию. С ламп пожарной сигнализации на лестничной клетке он снял два пакета взрывчатки. Солнце поднялось над небоскребами в центре города, отражаясь в них ослепительно ярким светом, и офис, точнее то, что от него осталось, наполнился теплым розовым светом. Лиленд добрался до западной стороны здания в поисках того, что можно позаимствовать у номера четвертого, девушки, которую он застал врасплох своим неожиданным появлением с лестницы. Ее вещмешок присох к луже крови, в которой она лежала. От нее ему достался автомат Калашникова и вторая рация.

У нее было немного шоколада, но ему было противно даже думать об этом. Он был голоден, и, стоя над ее изуродованным телом, он мечтал о настоящем завтраке, пусть самом простом — яичнице с ветчиной или колбасой.

Опять послышалось гудение лифтов. Вертолетов в небе прибавилось, но все они были высоко и далеко. Лиленд отошел от окна. Если полиция считала его мертвым, она могла дать указание снайперам стрелять по любой движущейся цели выше тридцать второго этажа. Он поставил переключатель рации на восемнадцатую частоту: там читали молитвы. На двадцать шестой кто-то орал во все горло. Девятая оглушила его пронзительным монотонным гудением. На тридцатой тоже читали молитвы.

Только одному богу известно, что творилось на частотах, которые он не мог принимать.

С одного из столов Лиленд взял бумагу для заметок, написал записку, вложил ее в свой бумажник и с ним подошел к окну. Крыша одного из домов на противоположной стороне улицы была охвачена пламенем, которое разгоралось все сильнее. Ему надо было как-то привлечь к себе внимание. В четверти мили небольшой вертолет, наращивая скорость, повернул к зданию. Лиленд размахнулся и выбросил бумажник из окна. Вертолет набрал высоту и с грохотом пронесся над его головой. Лиленд свернул к лестнице. На улице раздался шум — опять толпа. Люди вопили. Радостно визжали. Он знал почему. Он весь похолодел, осознав свою ошибку, — он испытывал судьбу.

* * *

В очередной раз он спустился на тридцать третий этаж и доковылял до офиса в северо-восточном углу. Там был телевизор. Со стороны гор раздалось тарахтение двух огромных красно-белых вертолетов, под брюхом которых висели большие баки. Они снизились, развернувшись справа от Лиленда, и направились в сторону пожара на противоположной стороне улицы, залив квартал содержимым баков, которое накрыло все окружающее красноватой массой. Лиленд включил телевизор и прикрутил громкость.

На экране появились вертолеты пожарного подразделения, которые покидали место события. Судя по ракурсу, камера была установлена на одном из вертолетов, зависших на значительной высоте. Раздавался оглушительный треск радиопередач, которые велись в микроволновом диапазоне. На экране появился корреспондент. Он находился на улице; сзади него виднелись четыре-пять патрульных машин, изредка мимо пробегал офицер в пуленепробиваемом жилете. Режиссер ограничился показом кадра, на котором вертолет тушил дымившуюся крышу, а корреспондент отметил, что пожар был несильным.

Затем пошла запись ночных событий с желтыми словами внизу кадра «отснято ранее». Появилась патрульная машина, которая, дойдя до середины экрана, вздрогнула, завертелась, потеряв управление, и врезалась в фонарный столб. Лиленд вспомнил эту картину и выключил громкость. Экран осветило огненное дуло стрелявшего автомата одного из террористов. Бежали полицейские. Затем картинка задергалась, стала быстро перемещаться и остановилась на здании, верхние этажи которого были окутаны дымом. Затем снова пошли кадры утренних съемок, сделанные уже после рассвета, с надписью «прямая трансляция». На них было видно, каким разрушениям подверглась прилегающая к зданию территория. Это было делом его рук; ничего себе, отделал он зданьице! Он прибавил громкость.

— С рассветом полицейские вертолеты пришли на помощь бывшему полицейскому, оказавшемуся в безвыходном положении, который, по его словам, убил семерых бандитов. Пока обнаружены три трупа — мужчины, найденного прошлой ночью на лестнице главного входа; второго мужчины, который был застрелен и выпал из окна, как полагают, тридцать шестого этажа, и женщины, сброшенной с крыши. Полиция сильно сомневается в достоверности сведений, предоставленных Лилендом о численности банды и количестве убитых им террористов, поскольку на рассвете, всего несколько минут назад, они устроили самый настоящий бой.

— Надо было снимать скальпы, — мрачно заметил Лиленд.

— Необходимо сказать, что запись не очень хорошего качества, поэтому просим у телезрителей прощения...

Пошли кадры, съемки которых велись на улице: в предрассветном полумраке было видно, как пули ударяли в стены домов и тротуары. Камера запечатлела панораму неба и часть крыши «Клаксон-билдинг». Затем в небе обозначились три точки, которые, увеличиваясь в размерах, превратились в вертолеты. Лиленд быстро определил то место, где должен был находиться, но он не попал в кадр, поскольку был левее, и с такого расстояния камера не могла запечатлеть все то, что он сделал. Полицейские вертолеты взрывались один за другим. Ни одна камера не смотрела в его направлении.

— Полиция обращается с настоятельной просьбой ко всем радиолюбителям в районе Лос-Анджелеса прекратить, повторяю, прекратить глушение сороковых частот городской системы радиовещания. Вы помните, что Лиленд попросил таинственного Тако Билла заглушить одну из частот, на которой велась передача на немецком языке. Пока точно неизвестно, что случилось с Лилендом, однако полиция не располагает сведениями о том, что он погиб. На крыше его не видно. Повторяю: полиция просит прекратить глушение...

Лиленд переключил телевизор на другую программу. Блондинка в голубом халате смотрела на свое изображение на телеэкране. Это была Кэти Лоуган; волосы ее были распущены по плечам. Лиленд даже не узнал ее сразу. У Кэти появился микрофон.

— Вы что-нибудь видели?

Она наклонилась к микрофону:

— Нет.

— Что вы думаете по этому поводу?

— Он сказал, чтобы я не волновалась. Думаю, он жив. Мы с ним почти не знакомы, но это необыкновенный человек.

— Он сказал, что исполнит свой долг, — заметил корреспондент, сделав изумленное лицо. Кэти Лоуган, не отрываясь, смотрела на себя по телевизору.

— Обстоятельства вынуждают его к этому. Вообще-то ему несвойственно так говорить, но знающие его люди утверждают, что он живет по собственным правилам даже в тех случаях, когда это сопряжено с огромными трудностями.

— Он говорит, что убил семерых. Что вы чувствуете по этому поводу?

Теперь она повернулась.

— Я надеюсь, что Господь простит их грешные души, поскольку они нуждаются в этом. Человек, находящийся в этом здании, немолод, и он один!

— Вероятно, в «Клаксон-билдинг» есть телевизоры, и, может быть, в настоящий момент он смотрит нашу передачу. Вы не хотите что-нибудь сказать ему?

Она свирепо сверкнула на него глазами.

— Но мы только что говорили!

— Нет, я имею в виду — передать по телевидению, — на тот случай, если он сейчас видит нас, если у него есть такая возможность.

— Я хочу только сказать, что прав он, а не эти хулиганы, эти громилы, и что большинство людей в стране разделяют мое мнение. Мы не хотим убийств, мы не хотим, чтобы нам угрожали автоматами или бомбами. Мы имеем право жить в мире и должны прямо сказать об этом. Я не оригинальна: большинство людей думают точно так же.

Корреспондент приложил руку к уху.

— Спасибо. Возвращаемся в «Клаксон-билдинг» в Лос-Анджелес.

На экране появился другой корреспондент. Он стоял рядом с чернокожим молодым человеком с полицейским жетоном на пиджаке — Элом Пауэлом. На вид ему было лет двадцать. Лиленд улыбнулся. Они стояли на фоне целой батареи телевизоров, и Пауэл держал рацию.

— Спасибо, Джим. Это сержант Эл Пауэл, который самым неожиданным для себя образом оказался участником этих событий. Именно вы поддерживали связь с этим человеком в здании, Джозефом Лилендом?

— Да, но последние несколько минут связи нет.

Лиленд смотрел в глаза Пауэлу, а тот даже не догадывался, что он наблюдает за ним по телевизору.

— Мы просим всех прекратить глушить частоты городского радиовещания. Телефоны в здании отключены, и Лиленд может связаться с нами только по рации. Этот человек оказал нам неоценимую помощь, и мы уверены, если он еще в состоянии действовать, то сделает все, что в его силах.

— Недавно что-то выпало из одного окна. Что это было — записка?

— Нет, просто наверху очень сильный ветер, и из разбитых окон все время что-то вылетает.

— Так что это был за предмет?

Эл Пауэл улыбнулся.

— Как говорится, находка принадлежит нашедшему, не так ли? Взгляните на эти потрясающие телевизоры, которые я раздобыл. Может быть, мы заключим выгодную сделку? Давайте посмотрим на ваши часы.

Лиленд рассмеялся. Взволнованный корреспондент понял намек Пауэла.

— Это ваш центр связи?

— Вообще-то он ваш, мы позаимствовали его на время, а видеопленки мы получаем со студии.

— И что с ними делаете?

— Просматриваем для сбора информации.

— Вы на Рождество где-то были?

— Моя жена уверена, что я всю ночь был здесь.

Журналист улыбнулся, пытаясь скрыть свою неловкость.

— Извините. Как вы думаете, что будет дальше?

— Я знаю не больше вашего. Люди, захватившие здание, сообщили, что мы получим от них известие в десять часов. Вот тогда и узнаем.

Лиленд выпрямился.

— Это единственное сообщение от террористов?

— Да. Всего несколько минут назад они передали одну-единственную фразу: «Мы дадим о себе знать в десять часов».

— Значит, переговоров не будет?

— В данной ситуации мы будем ждать.

Корреспондент объявил рекламную паузу, и Лиленд убавил звук. После праздничных поздравлений от персонала телестанции пошла реклама нефтяной платформы, принадлежащей одному из конкурентов «Клаксона». Лиленду не терпелось подойти к окну и посмотреть, что происходит на улице, но он опасался, что его засекут с вертолетов и растрезвонят всем и вся, что он жив. Пауэл это знал. В записке, которую Лиленд вложил в бумажник, он попросил прекратить глушение, добавив: «Я хочу поговорить с тобой первым. Вертолетная атака провалилась. У противника потерь нет».

Складывалось впечатление, что полиция начинала прислушиваться к нему, хотя полной уверенности в этом не было. Причина и следствие не всегда связаны между собой. Он хотел, чтобы прекратили глушение, и полиция, кажется, делала все возможное для этого. Но теперь его мысли были заняты другим, что непосредственно не имело отношения к происходившим событиям. Его опять занимал сейф, заложники и здание. Что, если бы Лиленд не оказался здесь? Если бы он ограничился телефонным звонком к Стеффи и полетел до Сан-Диего?

На экране телевизора появился актер, изображавший служащего заправочной станции, который неправдоподобно трогательно прижимал к щеке банку с моторным маслом. Когда реклама кончилась, Лиленд прибавил звук, продолжая думать о своем. Террористы все равно взяли бы заложников, засели бы в здании и добрались до сейфа, что в общем-то и произошло. Принимая во внимание мощность пластиковой взрывчатки и число детонаторов, они откроют сейф, что тогда? Если они откроют сейф, то главная цель операции будет достигнута.

Корреспондент на улице читал полученные ранее сведения о том, сколько человек убил Лиленд. Он подчеркнул что это непроверенные данные. Лиленд решил, что следующего он спустит на улицу в корзине.

Эти люди мнили себя революционерами, борцами за свободу. Когда они добьются своего, они уйдут. Лиленд постучал пальцами по ручке кресла. На экране телевизора снова появилось здание, почерневшее и дымящееся.

Пока они находятся в здании, они не взорвут его. Они могут подорвать его на расстоянии, если у них есть для этого соответствующий передатчик. Если действительно существует угроза, то они сделают это, что ж, пусть попробуют.

У банды достаточно взрывчатки, чтобы уничтожить не только «Клаксон-билдинг» и семьдесят пять человек, но и все, что находится в радиусе одной мили. Если они уйдут через крышу и их подберут с воздуха, они позаботятся о том, чтобы бомба взорвалась не раньше, чем они будут сидеть в набирающем высоту вертолете. Это было ясно, как божий день. Насколько он понимал, именно по этой причине они и выбрали Лос-Анджелес. Полиция не сможет проникнуть в здание снизу, даже через коллектор, и банда прекрасно знала об этом.

Полиция никак не хотела верить Лиленду. Пауэл сказал, что они по-прежнему нуждаются в его помощи. Дожидаясь десяти часов, они будут просматривать карты подземных коммуникаций и видеозаписи, но они никак не хотели верить, что он убил семерых, когда он говорил: «семь», когда «пять». Они не верили ничему, что бы он ни говорил. Кэти Лоуган поняла все. Он был один. За него эту задачу не решит никто — только он сам.

* * *

Он смотрел телевизор еще двадцать минут, переключаясь с одной программы на другую, пока корреспонденты не начали повторять друг друга. Один из каналов показал пленку, отснятую в Германии; на ней были запечатлены некоторые члены банды, в том числе — Ханна и Скезикс, настоящее имя которого было Вернер или что-то в этом роде. Был здесь и Карл, брат того парня, которого Лиленд отправил им в лифте (номер первый). Карл оказался здоровенным детиной, блондином с волосами до плеч: он походил на ударника рок-н-ролльного оркестра. Кэти больше не показывали: возможно, режиссер нашел, что она была слишком расстроена, чтобы притворяться перед телекамерой. Мысли путались как у пьяного. Он чувствовал, что засыпает и надо встряхнуться. «Стареешь», — подумал он про себя. Это было изначальной ошибкой — поверить, что у него хватит сил, чтобы пройти через все это. Герои не только оказываются не у дел, но и стареют.

Тут его осенило, что в здании должно быть полно еды. Всю жизнь ему только и говорили, какой он умный, однако самые блестящие идеи посещали его именно в те моменты, когда он ясно понимал, что безнадежно глуп. Всю ночь он уходил от смерти, пользуясь ошибками этих молокососов. Он убил Скезикса и Ханну, воспользовавшись их молодостью и неопытностью. Ему помог опыт, и от этого он чувствовал себя мерзко. В столах секретарей и машинисток было полно еды: каждая двадцатилетняя девушка в стране имела на работе свой продовольственный запас. Диетические хлебцы, крекеры, домашнее печенье, пакетики с супом, банки с растворимым кофе. И посуда. Он широко улыбнулся — он опять проскочил. Если он сможет передвигаться, балансируя на одной ноге, и не сделает этого, то потом будет ругать себя последними словами.

* * *

8.42, тихоокеанское поясное время

Прошло немало времени. Пусть они думают, что он забился в какой-нибудь угол и умер. Его опять одолевала невыносимая боль, сильнее, чем прежде. Рация молчала больше часа. Никто не пытался связаться с ним. Правильно. Так и надо.

Он поднимался, делая за один раз по шагу. Он выпил чашку отвратительного кофе, потом завернул в женский туалет, где заодно и умылся. Он все проделывал в темноте, не зажигая света, поскольку ему не хотелось видеть себя. Он боялся этого. Зеркало попалось ему на глаза раньше, чем он увидел выключатель.

Он поднимался, опираясь на перила, как на костыль. Он был настолько грязен, что ощущал это при каждом моргании глаз, при каждом движении ног. Если он останется жив, то не забудет эту боль до конца дней своих. Из лифтовых шахт не доносилось ни звука. Ему почему-то казалось, что безопаснее всего будет где-нибудь посередине между тридцать вторым и сороковым этажами. Он решил остановиться на тридцать седьмом. По его плану, в северной части этажа, располагались офисы, а в южной — своего рода машбюро.

Он все время был начеку. Он крутил переключатель рации с девятой, которая молчала, на девятнадцатую: там изредка раздавался треск едва слышимых передач. Он с трудом пытался разобрать их, и это лишний раз напоминало, где он находился и сколько времени, что придавало ему уверенности. Полотенце на левой ноге пропиталось кровью. Теперь это не имело значения. Сидя перед телевизором, он пытался думать о Кэти Лоуган, ожидая ее появления на экране, но, когда он мысленно представлял ее себе, она почему-то становилась Карен, настолько он был измотан. Когда-нибудь наступит время, когда людям не придется платить такую огромную цену за право жить.

Он расположился у лифтового блока на тридцать седьмом этаже. Ему было все равно, сколько придется ждать. Если удача улыбнется ему, на этот раз он уложит двоих, а то и троих. Они его уже списали. Ему это нравилось. Ему нужны были Малыш Тони, Карл и та женщина, что повторяла по рации слова и цифры. Тогда можно считать, что дело сделано. Ему не терпелось услышать гудение работающего электродвигателя. Оказавшись в лифте, вы никогда не знаете, где он остановится. Тридцать восьмой этаж: отделы женского белья, кухонной посуды и игрушек; тридцать седьмой этаж — смерть.

Надо было найти способ спрятаться от огня, но он не мог согнуть левое колено. Единственным его преимуществом было то, что люди в лифте не знали, что тот может остановиться. Может быть, он застанет их за разговором о том, что теперь, когда они избавились от него, все пойдет гладко.

Он прождал еще двадцать минут, прежде чем заработал один из лифтов. Снизу поднималась кабина. Прихрамывая и ковыляя от двери к двери, он пытался определить, какая из четырех кабин с правой стороны поднималась. Как только двери начнут открываться, он просунет автоматическую винтовку и начнет стрелять. Он нажал на кнопку вызова и вытер грязную руку о рубашку, вернее, о то, что от нее осталось. Его внешний вид тоже был ему на руку.

Винтовка выстрелила три раза и дала осечку. Когда двери кабины широко открылись, Лиленд выхватил браунинг, но в лифте никого не было. Двери стали закрываться. Он ударил стволом браунинга по резиновой прокладке и, когда двери открылись вторично, заглянул внутрь.

На полу лежал небольшой чемодан, а в углу, под щитком с кнопками, на алюминиевой треноге стояла камера. Двери снова стали закрываться. Лиленд схватил камеру и вытащил ее из лифта. Из-за телекамеры он лишился последнего автомата и рисковал собственной жизнью, так что не будет большего греха, если она останется у него. Надо было уходить, потому что сейчас все начнется сначала.

Он потащил ее к лестнице.

Ему пришлось раздвинуть столы, чтобы пробраться к открытому окну. Он держался в тени и включил рацию на девятой частоте.

— Пауэл, ты там?

— Ну Джо, где ты был все это время?

— Так, бродил тут. Послушай, я хочу послать тебе еще один сувенир, но не хочу показываться, пока не буду уверен, что никто из этих молодых гениев не всадит в меня пулю.

— Хорошо. Подожди, — рация умолкла. — Все в порядке. Давай, что там у тебя?

Лиленд объяснил ему.

— Ты говорил, что они хотят выйти в эфир? У них было телевизионное оборудование.

— Черно-белое или цветное? Я занимаюсь этим делом.

Было бессмысленно говорить Пауэлу, что он видел его по телевизору.

— Но я испортил им обедню. Правда, я не думал об этом, но так получилось.

Он швырнул телекамеру в яркий утренний воздух. Наблюдая, как она стремительно, словно стрела, падала на улицу, Лиленд подумал: неужели Малыш Тони был таким законченным самовлюбленным эгоистом, что собирался выступать по телевидению безо всяких на то оснований? Нет, основания у него были. Стоя у окна, Лиленд поднял над головой свою испорченную винтовку. Если Тони смотрит сейчас телевизор, он убедится, что их поединок еще не закончен. Пилот полицейского вертолета прижал руку к пластику фонаря кабины в знак приветствия. Пора было отходить от окна.

Он думал о Тони... и о сейфе. Увидев Лиленда в проеме окна в позе борца за свободу, Тони решит, что тот опять собирается взять инициативу в свои руки. У Лиленда оставался только браунинг, но взрывчатки было столько, что он мог «Клаксон-билдинг» превратить в каньон Уилшир. Тони тоже не мешало бы подумать о взрывчатке. Может быть, он, наконец, убедился, что Лиленд собирается что-то предпринять. Надо вывести его из равновесия. Ситуация не изменилась. Несмотря на все видимые преимущества, которые имела банда, Лиленд оставался независимым от них. Пусть себе Тони думает, что он всего-навсего дрессированная ищейка, избившая и застрелившая Ханну. По тому, как обстояли дела, Тони, по всей видимости, считал, что Лиленд все еще пытается пробить их оборонительные сооружения, которые они возвели против полиции. Лиленд отправился на тридцать третий этаж, где Тони не будет искать его. Пора было освобождать заложников, причем это надо было сделать до того, как кольцо вокруг банды начнет сжиматься.

* * *

Винтовку безнадежно заклинило. Ему нужны были инструменты, чтобы залезть внутрь, поломка могла быть серьезной. Он положил ее в ящик стола: мертвый груз не нужен, а оставлять ее на виду глупо.

Он включил телевизор, приглушив громкость. Лиленд услышал звук работающего лифта и решил, что его пытались выманить таким образом. «Интересно, что они придумали на этот раз?» Может быть, они хотели его заинтриговать, зная, что его уже ничем не испугаешь?

Рация по-прежнему молчала. На телеэкране возбужденно тараторил корреспондент, глядя вверх. Режиссер ограничился показом здания с надписью «прямая трансляция». Камера остановилась на окне, в котором только что стоял Лиленд. Ну и зачем это делать? Опять корреспондент. Картинка пропала, затем вновь появилось здание и надпись «снято ранее».

Это был тот же кадр, но теперь Лиленд видел черную оборванную фигуру, державшую над головой заклинившую винтовку. На экране он выглядел скорее трагически, чем устрашающе. Он производил впечатление узника, только что выпущенного из концлагеря. Затем режиссер показал полицейский вертолет на фоне здания. Снова кадр, где он стоит с поднятым над головой оружием. Лиленд убрал громкость. Надо было придумать, как использовать телевидение для передачи сообщения, не раскрывая при этом существа замысла.

Даже не слыша текста, звучавшего за кадром, Лиленд знал, о чем шла речь. У Тони был телевизор. Руководство телепрограммы сообщило и показало всему миру, в каком месте Лиленд находится, и это в тот момент, когда его жизнь по-прежнему висит на волоске!

Он написал еще одну записку, прикрепил ее с помощью круглых резинок и пресс-папье и положил все в вещмешок. Полиции было удобно подбирать записки, брошенные с северо-восточного угла. По пути он прихватил с пожарного щита топор, чтобы разбить окно.

То, что он задумал, было непросто осуществить, поэтому он хотел, чтобы ему ничто не мешало. Если вертолет телевидения будет находиться на четверть мили восточнее, он спустится к окнам тридцать четвертого этажа и сделает вид, что сдвигает столы. Телевизионщики запечатлят его на пленке, которая впервые пойдет в эфир точно в 9.28 с надписью «прямая трансляция». А они с Пауэлом добавят к этому диалог по рации. Конечно, Малыш Тони быстро догадается, что это всего лишь очередная ловушка, но Лиленд надеялся успеть за это время смести полотенцем битое стекло с лестницы, чтобы спуститься на тридцать второй этаж.

Разбить окно топором оказалось труднее, чем он думал; издав звук, похожий на взрыв, оно все-таки рассыпалось. Люди, находившиеся за квартал от бульвара Уилшир, побежали в укрытие. Повсюду в домах близлежащих кварталов были выбиты стекла и почернели стены. Он выбросил пресс-папье и пошел назад, неся топор, как лесоруб. Ему нравилась его затея. На этот раз все должно получиться. Заложников начнут спускать по лестнице в 9.45, поэтому необходимо было отсидеться где-нибудь еще девять минут.

Опять заработал лифт, и не один. Двери открылись, и кто-то закричал по-немецки. Лиленд успел опуститься раньше, чем началась стрельба; раздался звук бьющихся стеклянных перегородок. Они видели по телевизору, как он выбросил в окно пресс-папье. Он оставил топор и пополз через офис. Опять послышались выстрелы. Им так не терпелось заполучить его, что плевать было на реакцию с улицы. Следующий офис вел прямо к лифтам. Он вытащил браунинг и спрятался под стол спиной к бульвару Уилшир. Стрельба приближалась. Следующая очередь прошла над столом, и он почувствовал, как куски потолочного покрытия и стенных перегородок посыпались на него. Лиленд весь сжался, прикрывая голову.

Следующая очередь ударила в другом направлении. Кто-то закричал, прогремела еще одна очередь, как ему показалось, где-то вдалеке. Повсюду слышался треск лопающегося и разлетающегося стекла. Над зданием прогрохотал полицейский вертолет. Надо было выбираться из-под засыпавших его обломков и уходить отсюда. Он буквально выполз из-под них. Вот так он проползал всю ночь и опять — на четвереньках, уже днем. Он поднял топор. Вокруг него не осталось ни одной прозрачной перегородки, но и видно никого не было. Вертолет улетел, а два террориста или ушли на лестницу, или спрятались где-нибудь здесь. Он положил на место браунинг и направился к лестнице. Надо было подняться на один пролет для заветного рандеву. У него было еще шесть минут времени.

В стекле на противоположной стороне здания он увидел отражение одного террориста, стоявшего за лифтовым блоком. Тот подпирал стену в ожидании вертолета и не видел Лиленда. Лиленд заспешил, стараясь побыстрей спрятаться.

Молчавшая до этого рация террориста вдруг взорвалась голосом Малыша Тони, говорившего по-немецки. Он говорил слишком быстро и взволнованно, чтобы Лиленд мог понять его. Лиленд дошел до северо-западной лестницы, и звук пропал.

Он колебался. Тони поступил очень умно, отправив на поиски Лиленда двоих, после того как телевидение выдало, где он находится. О чем он говорил по рации? 9.24 — оставалось еще четыре минуты. Он хотел остаться незамеченным до последнего мгновения. Банда была еще не в курсе, что у него больше нет автомата. Или, может быть, Тони уже понял это?

В 9.26 он открыл дверь и осмотрелся. Никого. Он уже отвык существовать при дневном свете. Он начал спускаться по лестнице, когда дверь внизу, прямо под ним, открылась.

Он не мог сдержать улыбки. Он отступил на тридцать четвертый этаж и осторожно прикрыл за собой дверь. Если Бозо выйдет на этот этаж, он дождется его; если он будет подниматься выше, надо будет воспользоваться моментом, когда тот окажется спиной к двери. Это его тоже устраивало.

Последнего он прикончил более четырех часов назад. На какое-то мгновение Лиленду показалось, что он потерял вкус к убийству. Он поднял топор над головой. Парень стоял за дверью, было слышно, как его ботинки скрипели на бетонных ступенях. Если бы Лиленда не подвела интуиция, он раздобыл бы чьи-нибудь ботинки с самого начала. Но он не мог надеть ботинки, снятые с мертвеца. Для этого он был слишком хорошо воспитан. Дверная ручка медленно повернулась, что заставило Лиленда действовать вдвойне осторожно. Вдруг он понял, что Тони кое о чем догадался.

Дверь на лестничную клетку легко открылась. Сначала показалось дуло автомата Калашникова, принадлежащего Бозо, тому парню, которого Лиленд видел только что на тридцать третьем этаже и который на пару с другим пытался убить его. Лезвие топора опустилось на руку парня, выбив у него автомат и отбросив от двери. Ошеломленный ударом, тот потерял дар речи. Он покатился на пол, держась за руку, и Лиленд ударил его вторично. Это оказалось легче, чем заколоть цыпленка. Парень не мог кричать. Он был еще жив, беспомощно таращился на Лиленда, и в этот момент топор безжалостно опустился на его голову.

— Я снова в деле.

Часы показывали 9.28. У него оставалась минута, достаточно, чтобы спрятать тело Бозо или хотя бы затащить его под стол. Очень хотелось, чтобы у Тони зародилось подозрение, что в его рядах появились дезертиры.

У Бозо оставалось полторы обоймы патронов. Больше Лиленду и не было нужно. Он направился к восточной стороне здания, стараясь соблюдать осторожность. Теперь он знал то, чего не знали другие: в банде оставалось всего четыре человека. Но на этот раз он не хотел ни с кем делиться этой информацией.

Когда он повернул за угол, то заметил, что на небе к востоку ничего не было видно. Он подошел к окнам поближе: на всем протяжении до гор небо в этом направлении было чистым.

Он обернулся и посмотрел на запад. Вдалеке виднелись два вертолета, но они были так далеко, что нельзя было определить, кому они принадлежали. Он хотел поближе подойти к окну, но передумал, вернулся на лестницу и включил рацию.

— Пауэл, ты где?

— Здесь, Джо.

— Нет, это я здесь.

— Ничего не выйдет, Джо.

— Чем вам не понравилась моя идея?

— Поставь себя на наше место, Джо. Мы не можем возложить на тебя такую ответственность, хотя до этого ты здорово поработал за нас. Джо, сложи оружие. С тебя хватит.

Лиленд спускался по лестнице, думая о другом. Он нажал на кнопку.

— Я хочу поговорить с Кэти Лоуган.

Тишина.

— Вы что, издеваетесь надо мной? — спросил он. — Я же объяснил вам, насколько безнадежна ситуация! Но вы никак не хотите верить мне! Полицейские погибли, потому что вы не послушали меня! Ну, вы хороши! Что вас волнует? Ваш добропорядочный имидж?

— Послушай, Джо...

Его голос был заглушен другой передачей, отчетливой и громкой.

— Создается такое впечатление, что они дурят вас, — это был Тако Билл. — По телевизору все было видно. Мы видели, как вы сбросили записку. Приятель, вы просто по уши в дерьме. После того как вы за них все сделали, они не хотят иметь с вами дела. Я бы послал их ко всем чертям. Вы хотите поговорить со своей девушкой? Я вижу ее на экране телевизора. Я могу связать вас, если там есть такая рация.

— Ты можешь связаться с Сан-Диего? — ответ он знал заранее; он вышел на тридцать третий этаж и направился к офису, где работал телевизор с приглушенной громкостью.

— Могу и сделаю это на свой страх и риск, — сказал Тако Билл. — Я вижу ее на экране, ей только что дали переносную рацию. Кэти, вы слышите меня? Говорите в микрофон, а я сниму звуковой сигнал со своего телевизора и передам его вашему приятелю.

— Большое спасибо, — это была Кэти, и ее было так хорошо слышно, словно она находилась в одной комнате с Тако Биллом.

Весь этаж был разрушен, но телевизор работал, и он видел Кэти. Он слегка прибавил звук.

— Привет, Кэти, — что ж, начали. Была не была. — Билл, прибавь громкость, если можешь, а то она меня не слышит.

Он отошел от телевизора к восточной стороне здания. В помещении не было ни одного целого окна, и зимнее солнце наполнило весь этаж ослепительно-белым светом.

— Ты слышишь меня? Ты выглядишь потрясающе.

— Минутку, Джо, — он смотрел на нее из другого офиса — через разбитую стеклянную перегородку. Она выключила радиотелефон, потянулась к телевизору и включила его на полную громкость. — Теперь я тебя прекрасно слышу.

— Я тоже.

По мере того как он удалялся от этого места, его начинал душить хохот. Тони, конечно, догадается обо всем, но не Тони сейчас беспокоил Лиленда. Бозо имел несчастье пойти по роковой для него лестнице. Но Тони отправил на поиски Лиленда двоих, и их остановили только полицейские вертолеты. Тони что-то предчувствовал. Он был умен. Он чувствовал, как зверь. Может быть, он уже знал, что Бозо нет в живых.

Лиленд нажал на кнопку.

— Кэти, скажи, ты поняла, что здесь произошло?

— Поняла, — он слышал ее обоими ушами, поскольку звук шел и от телевизора, и от его рации. Он приглушил рацию; это не должно было повлиять на громкость его передачи.

— Видишь ли, — сказал он, продолжая отходить, — мне надо о многом тебе сказать, и я хочу это сделать сейчас, поскольку, может быть, такой возможности у меня больше не будет. Я не знаю, что ты видела в последние несколько минут, но впечатление складывается такое, что удача изменила мне.

— Не говори так, — сказала она.

Он почти дошел до восточной стороны здания. Все, что было между ними, кроме поцелуя, произошло случайно. Даже то, что она помогла ему заклеить пластырем порез. А может быть, и поцелуй был случайностью. Теперь между ним и телевизором было четыре-пять неразбитых стекол. Они могли сыграть решающую роль при дальнейшем подсчете убитых. Он чувствовал, что у него опять сдают нервы. Он нажал на кнопку.

— Ты слышишь меня? Ответь.

— Слышу, — он уже не слышал телевизора. Хорошо, что Тако Билл передавал усиленный сигнал на нужную частоту. Он понимал, что выдаст себя, если попросит Билла постоянно поддерживать громкость.

— Представь, что мы одни, — сказал он по рации. — Я хочу представить, что мы разговариваем одни, и больше никто нас не слушает. Самое ужасное, по-моему, это когда один человек использует другого, — он понизил голос. — Ужасно, когда отношения между людьми начинаются с этого. Ты понимаешь меня?

— Да.

— Ты не только слушай, ты говори. Я хочу слышать твой голос, — это даст ему возможность осмотреться. Ему показалось, что он услышал звук, похожий на хруст, как будто кто-то шел по битому стеклу.

— Я понимаю, что ты делаешь, Джо, — сказала она.

Он еще прикрутил громкость рации и переключился на девятнадцатую частоту. Молчание. Жаль, что он не слышал телевизор. Он переключился обратно на девятую.

— Важно, чтобы ты помнил, что все мы здесь знаем и уверены в твоей правоте, как бы страшно это ни было. Мы знаем, что ты сделал это ради нас.

Ему нужно было что-то сказать.

— Я знаю, тебя угнетает все случившееся, ведь они почти дети, — не молчи, говори, говори! Он вернулся на девятнадцатую частоту и прислушался к тому, что происходило в комнате. Опять хрустнуло стекло. Лиленд почти лег на пол, сгруппировался, как черепаха, ожидая, когда он подойдет поближе.

— Nein! Nein!

Голос Тони по рации то приближался, то удалялся; но в следующую секунду, словно его уже ничто не могло остановить, заговорил автомат. Лиленд вскочил и открыл ответный огонь, расстреляв целую обойму. Сквозь бьющееся и осыпающееся стекло, которое летело, как снег с крыши, он видел судорожно извивающуюся фигуру парня, дергавшегося при каждом новом попадании. Перед тем как пойти дальше, Лиленд вставил оставшиеся пол-обоймы. Он поднял рацию и нажал на кнопку.

— Я делаю тебе большое одолжение, Тони, и сообщаю, что все еще жив.

— Ты глупый хвастун...

— Тони, мне не терпится убить тебя.

— Это мы еще посмотрим.

— Ладно. Мне надо еще кое с кем переговорить. Сегодня ведь Рождество, ты не забыл? — он переключился на девятую частоту. — Кэти, ты слышишь меня? Теперь возьми радиотелефон.

— Да, я сейчас.

— Ну что, Билл, как ты?

— Я весь внимание. Когда будет что-нибудь важное, я дам вам знать. Как вы себя чувствуете?

— Нормально. Кэти, мне жаль, мне искренне жаль. Когда я говорил, что одни люди используют других, именно это и я собирался сделать с тобой. Но у меня не было другого выхода.

— Я поняла — для чего. Я это чувствую теперь.

Лиленда передернуло: он опять искушал судьбу.

— Билл, я должен разделить свой успех с тобой и Билли Гиббсом...

Он смотрел на свою девятую жертву. С девяти часов вечера вчерашнего дня он убил девять молодых мужчин и женщин. Этому три пули вошли в грудь, а одна — в щеку ниже правого глаза. Лицо было перекошено, кровь все еще текла. Но парень был жив. Лиленд почувствовал, как подкатывает тошнота. Он достал браунинг и добил его. Сколько ни искушай судьбу, от нее не уйдешь. Его мучило дурное, страшное предчувствие.

— Билли всегда знал, что надо делать, чтобы остаться в живых, — сказал он по рации рассеянно, скорее про себя.

— Он сказал, что пора возвращаться на базу, Джо, — это был Пауэл. — Почему бы тебе не прислушаться к его совету?

— Пока я слышу тебя, а не его.

— Хочешь с ним поговорить?

— Может быть, Билли не знал, что Стеффи в здании. Он мог сказать что-нибудь такое, из чего Тони поймет, что она его дочь.

— Нет, я не хочу с ним говорить. Я в порядке.

— Здесь находятся мэр города и президент компании.

— Скажи мэру, что я его не выбирал, но меня трогает его внимание. Что касается того, другого, передай ему, что мои обязательства по выплате страховки не распространяются на подобного рода террористические акции или боевые действия.

— Джо, пожалуйста...

— Да, пока не распространяются.

— Хорошо, мистер Лиленд, — сказал Малыш Тони. — С вами хочет поговорить ваша дочь.

— Папочка! — голос Стеффи звучал умоляюще. — Послушай его!

* * *

10.00, тихоокеанское поясное время

— Я слушаю, — ответил Лиленд, в очередной раз спускаясь по лестнице, держа перед собой левую ногу и фактически прыгая на одной правой. Их оставалось всего трое. Знали они это или нет, но теперь они напоминали ему чудовище, лапы которого обхватили здание снизу и сверху, а голова помещалась на тридцать втором этаже. Ему нужна была голова. Это давало заложникам последний шанс уцелеть.

Он настолько боялся за Стеффи, что готов был разрыдаться. Она называла себя, она выдала себя. Она, должно быть, это сделала в надежде спасти детей. Ему нужны были всего две минуты, значительно меньше, чем если бы полиция согласилась на ранее предложенный им план. Он остановился у двери, ведущей на тридцать второй этаж.

— Давай, о чем ты хотел говорить? Послушаем, что ты скажешь.

— Не стращайте меня, мистер Лиленд. Мне просто не терпится поговорить с вами, — голос Тони звучал на удивление отчетливо, и это насторожило Лиленда. — Что же вы замолчали? Я знаю, что вы рядом. Вас удивляет это?

Лиленд отпрянул от двери.

— Ну же, мистер Лиленд. Или вы теперь боитесь нас? Я знаю, что вы прошли через ад, но этим вы ничего не доказали. Ханна даже не представляла себя, насколько была права. Но вы не просто дрессированная ищейка. Вы живете в мире условностей и иллюзий, который сами себе придумали, и ищите в нем смысл жизни. Ну, и чего вы добились своими действиями?

Лиленд молчал. Его рука лежала на ручке двери.

— Не делайте из себя посмешище, — продолжал Малыш Тони. — Вы просто не понимаете, что натворили, не так ли? Вы защищали миллионы долларов, украденные у обездоленного народа Чили, вы защищали собственность крупнейших жуликов в мире, стремясь сохранить в тайне гнуснейшую сделку между властью и жадностью. А что же ваша дочь? Ваша дочь все знала. Вам придется немало потрудиться, чтобы доказать, что вы ничего не знали.

Лиленд открыл дверь. Коридор был пуст. Слева находился офис Стеффи, а справа от него — большая комната, куда, как он видел, банда согнала заложников. Надо было что-то предпринимать.

— Ты не сказал ничего конкретного.

— Немного терпения.

Как это ни странно, но теперь Лиленд точно знал, что Тони не было в пределах нормальной слышимости. Скорее всего он находился у лифтового блока.

Сверху раздался сильный взрыв; здание слегка тряхнуло, и он услышал, как где-то справа охнули люди и раздался плач. Банда не желала отступать: их осталось всего трое, но им все-таки удалось взорвать сейф. Теперь он знал расстановку их сил. Он широко улыбнулся и двинулся направо.

Да, теперь в этой толпе не чувствовалось того веселья и оживления, что накануне вечером. Мужчины были без пиджаков, а женщины поснимали свои неудобные туфли. Они сидели или лежали на полу, в основном, повернувшись лицом к дальней двери. Одна из женщин увидела его и рукой прикрыла рот, чтобы не закричать. Он показал на свой жетон и поднес палец к губам.

— Потрясите своего приятеля за плечо, — проговорил он одними губами, одновременно показывая, что надо делать. Она сделала, как он просил, и он кивком предложил им подняться. Новость быстро облетела комнату, но тут одна женщина закричала.

— Ложись! Ложись!

Лиленд ринулся через людей, падающих направо и налево. Он услышал что-то по рации. По стене в коридоре скользнула тень, и он выстрелил по ней. У него оставалось всего шесть патронов. Тень Тони исчезла. Он знал, что это должны быть Тони и Стефани. Если ему удастся на минуту задержать Тони, заложники смогут выйти на другую лестницу.

— Назад! — крикнул он. — Назад, и спускайтесь по лестнице. Не спешите, за вами никого нет!

Тони выставил из-за угла дуло своего пистолета-пулемета и дал очередь, ранив женщину в живот. Лиленд выстрелил в ответ и двинулся вперед. Люди бежали, вопя.

— Дедушка!

— Джуди, уведи отсюда брата! — он не смел повернуться, чтобы посмотреть на нее.

— А что будет с мамой? Он сказал, что всех нас убьет, и тогда она встала.

Тони угрожал им из-за Лиленда.

— Идите. Я позабочусь о маме.

— Сначала мы решили, что ты — один из них.

Он обернулся: Джуди изменилась в лице и стала очень похожа на свою покойную бабушку.

— Идите же, идите!

Тони снова выставил дуло. Лиленд выстрелил. Автоматной очередью Тони пробил потолочные плиты. Лиленд включил рацию.

— Заложники освобождены и спускаются по лестнице. Вы можете захватить нижнюю часть здания. Вы поняли?

— Поняли. Сколько их осталось?

— Внизу — один. До встречи.

С улицы доносились радостные крики. У него осталось всего два патрона. Мужчина пытался вытащить из-под огня раненую женщину.

— Помогите мне, это моя жена.

— Он захватил мою дочь!

— Посмотрите на себя! Вы весь в крови!

Лиленд оскалился:

— В основном, по счастью, это не моя кровь.

Мужчина отвернулся, разговаривая сам с собой. Не все заложники успели выйти. В углу, у входа лежало тело мужчины, а вторая женщина корчилась на полу, держась за ногу. Восторженные крики на улице становились все громче и почти заглушили звук работающего лифта. Лиленд нажал на кнопку.

— Есть раненые на тридцать втором этаже.

— Сколько?

— Трое, один, может быть, мертв.

— Что там происходит? Что это был за взрыв?

— Тони это знает не хуже меня. Поговорите с ним сами.

— Нет, мистер Лиленд. Я буду говорить с вами, — голос Тони звучал на фоне гудения лифтового двигателя. — Сегодня всю ночь вы совершали кровавые, неслыханные по своему злодейству убийства.

— Нет, ты первый убил Риверса. Я видел, как хладнокровно ты застрелил его.

— История нас рассудит, — ответил Тони.

Слушая его, Лиленд пересек здание, направляясь к офису Стеффи.

— Мистер Лиленд, сколько человек вы убили этой ночью?

— Еще немного, Тони, и это будет точно известно.

— И вы не стыдитесь себя?

— Нет, — в офисе Стеффи все было перевернуто вверх дном. Они что-то искали. Он с трудом отыскал свой пиджак и не потому, что здесь царила такая неразбериха. Просто его брюки стали совершенно другого цвета. Он прошел в ванную.

— Весь мир узнает, какой вы варвар! — кричал Тони. — Вы сломали парню шею! Вы сбросили двух человек с крыши!

— Послушай, ты, сукин сын! — заревел Тако Билл. — Отпусти его дочь!

— Не, лезь, Билл, — сказал Лиленд.

— Его дочь — взрослый человек, и она несет ответственность за то, что самый репрессивный в мире диктаторский режим получает оружие и держится у власти, угнетая миллионы беззащитных крестьян. Вы слышите, мистер Лиленд? Что вы делаете, мистер Лиленд?

— Принимаю две таблетки аспирина. У меня болит голова.

Он уже сделал это. Он решил больше не умываться, чтобы не занести грязь в глаза. С головы до полотенец на ноге был весь покрыт смазкой, пылью, грязью и потемневшей засохшей кровью. Смазку и засохшую кровь он снимал с волос, как сливочный сыр с ломтика хлеба. Он открыл медицинский кабинет, думая о том, что будет дальше. Что-то точило его изнутри, не давая покоя. Он снял перевязь.

— Мистер Лиленд, на кого вы работаете?

— На самого себя, — он достал браунинг. Чем грязнее он будет, тем лучше. В браунинге оставалось одиннадцать патронов. — Послушай, Тони, теперь все замкнулось на мне. Давай мы с тобой заключим сделку. Честную. Тебе нужен заложник. Возьми меня вместо моей дочери.

— С удовольствием. Вы просто читаете мои мысли.

Лиленд проверил, не будет ли это мешать при движении. Страшно было решиться на это, но, может быть, пронесет.

— Как мы это сделаем?

Снизу послышалась стрельба. Он был прав в своем предположении: один находился внизу, Тони — второй, а третий оборонял крышу. Их оставалось трое, в том числе одна женщина. Он понял это, услышав, как она читала по рации слова и цифры. Он еще раз убедился, что пластырь мешать не будет.

— Вы знаете, где я нахожусь, — сказал Тони. — Спуститесь на лифте, без оружия. Когда вы будете здесь, ваша дочь войдет в лифт и сможет отправиться на все четыре стороны.

— Великолепно задумано.

— Не соглашайтесь, Джо.

— Билл, именно к этому я стремился всю ночь.

— Джо, мы входим в здание, — сказал Эл Пауэл. — Подумай, прежде чем сделать что-нибудь.

— Сообщи мне, когда вы будете внутри. А пока я вынужден сотрудничать с этим парнем. Что мне еще остается делать?

— Джо, — сказал Билл, — судя по тому, что показывает телевидение, полицейские еще не вошли в здание. Кто-то ставит такой заградительный огонь, что они не могут прорваться.

— Дайте мне поговорить с ним, — сказал Эл Пауэл. — У них укрепленная и очень выгодная позиция на третьем этаже; оттуда они ведут обстрел в северном и южном направлениях, а большего им и не нужно.

Лиленд молчал. Тони и Стеффи были наверху одни? Маловероятно, что тот, кто взорвал сейф, так быстро спустился вниз. Но и подняться он не мог. Тони и Лиленд хорошо изучили друг друга. Тони хотел убедить его, что он на сороковом этаже. Лиленду не понравилось, что Тони хотел провернуть трюк, который не удался Лиленду: ты садишься в лифт и не знаешь, где он остановится. Уж больно просто. Он поднял рацию.

— Эл, вы должны принять семьдесят пять человек, которые спускаются по лестнице, и вы должны занять нижнюю часть здания.

Над зданием завис вертолет, по которому с крыши открыли огонь из тяжелого автоматического оружия. Значит, один по-прежнему был наверху. Так сколько нужно времени, чтобы до полиции дошло, наконец, что один человек бегает вверх-вниз, помогая удерживать две позиции?

— Я хочу, чтобы вы знали, что у нас еще остались снаряды для поражения вертолетов! — крикнул Тони. — Людям, опускающимся по лестнице, мы позволим выйти на улицу. Мы не хотим больше крови. Мистер Лиленд, вы готовы?

Лиленд уже карабкался по лестнице.

— Что я должен делать? — один был наверху, другой внизу, и Тони. Он не мог одновременно стрелять по вертолету и держать Стеффи за руку.

— Садитесь в лифт.

— Мне придется идти от офиса моей дочери, и у меня порезана нога.

— Понимаю.

— Это грязная сделка, Джо, — сказал Билл.

— Пусть он говорит, пусть выскажется.

— Если бы вы, мистер Лиленд, не вмешались и не устроили это кровопролитие, мы бы доказали всему миру, что ваша дочь и ее партнеры, Риверс и Эллис, занимались деятельностью, однозначно запрещенной вашим правительством, а именно: они продавали оружие Чили. Одна из ошибок капиталистической прессы состояла в том, что она уверяла своих читателей в нашей глупости. Но мы не дураки.

Лиленд дошел до тридцать четвертого этажа. Надо было пройти еще один, потом он вызовет лифт. Ему плевать было на Риверса, Эллиса и их оружие. Сообразительные ребята. Идиоты. Стефани даже не знала, получит ли она свою часть вознаграждения. Они связали ее по рукам и ногам, запутали ее. Они хотели всех перехитрить, а перехитрили самих себя, и теперь их путь лежал в морг. Он вспомнил, что сделал с трупом Риверса, — парню вторично не повезло. Если ты не можешь снять обувь с убитого, то как ты смог так изуродовать его тело? Его мысли снова вернулись к дочери: какой же она стала! Неужели все происшедшее не заставит ее измениться и изменить свой образ жизни?

Тони опять вышел в эфир, обращаясь ко всему миру.

— Мы давно знали о секретных условиях контракта, только что заключенного между «Клаксон ойл» и кровавым режимом Чили. По этому контракту, который теперь стал достоянием общественности, «Клаксон ойл» обязуется построить в Чили мост за сто пятьдесят миллионов долларов, которые чилийский режим получит от Соединенных Штатов и их марионеток — ведущих международных организаций. Сто пятьдесят миллионов долларов за один ненужный мост в стране, где миллионы людей живут в жутчайшей нищете! Это уже само по себе плохо, но этим дело не ограничилось. В течение следующих семи лет «Клаксон» должен поставить чилийскому фашистскому военному режиму миллионы единиц оружия для поддержания его незаконной власти, захваченной при непосредственном участии США, что зафиксировано в документах.

Дойдя до тридцать пятого этажа, Лиленд вызвал лифт. Тони не мог настолько залюбоваться собственным голосом, чтобы не услышать, как работает лифт. Лиленд не знал, что они задумали, но Тони должен был предчувствовать, что он, Лиленд, едет за ним. Он решил воспользоваться тем, что Тони находился в эфире. Если он попытается отыграться на Стефани за то, что сделал Лиленд, он лишится всякого сочувствия аудитории, которую так старательно пытался разжалобить. Он знал это. Лиленд не сомневался, что Тони говорит правду. Но трагедия Тони состояла в непонимании того, что он сам был следствием сложной неразрешенной проблемы, равно как и женщина, которой он угрожал оружием.

Приехал лифт; Лиленд нажал на кнопку сорокового этажа и, волоча ногу, заспешил на лестницу. Он услышит, что произойдет. Снизу опять раздалась стрельба. Хорошо. Может быть, это убедит Тони в том, что ситуация меняется. Лиленд был уже на лестнице, когда лифт снова остановился и почти сразу же послышалась стрельба. Все стихло. Лиленд нажал на кнопку.

— Тони, ты устал. Я проделал такую же штуку час назад, и у меня ничего не получилось. Ты меня разочаровал.

Тони вздохнул.

— Мистер Лиленд, откуда вы знаете, что ваша дочь еще жива?

Тако Билл взорвался:

— Только тронь эту женщину! Я лично убью тебя, сукин сын!

— А вот знаю, — сказал Лиленд. — Отпусти ее, если ты хочешь убить меня.

Он продолжал подниматься: судя по тому, сколько времени шел лифт, Тони был на тридцать восьмом этаже. Это был открытый этаж, со всех сторон окруженный уличными окнами.

Парень, ты лучше подумай, что будешь делать дальше.

— Мистер Лиленд, ваша беда состоит в том, что вы не знаете, за что деретесь и в каком веке живете. Ваше благородство здесь неуместно. Вы не Робин Гуд, а этот балбес со своей радиоаппаратурой не Маленький Джон. Ваша дочь — одна из главных участников заключения незаконной сделки по продаже оружия. Вы хорошо осведомлены о всемогуществе многонациональных корпораций. В США, да и по всему миру накоплено столько смертоносного оружия, что его обменивают на потребительские товары, словно это свинина или зерно. У нас есть документы, подтверждающие факты незаконного перевода денежных фондов, перекачки средств из одной страны в другую, попыток исказить или утаить данные. Сейчас, когда я выступаю с речью на вашем драгоценном дурацком празднике, в международных водах находятся корабли, держащие курс на Чили. Они якобы загружены сельскохозяйственными машинами и станками, а на самом деле везут автоматическое оружие, снаряды и другое вооружение. Они отплыли вчера утром, поскольку подтверждение о первой выплате этой компании было получено ровно в 9.00, после чего был дан сигнал. Шесть миллионов долларов — шесть миллионов народных денег. Все это время они лежали в этом сейфе, мистер Лиленд. Мы собираемся вернуть их людям. Эти шесть миллионов свидетельствуют о полном пренебрежении «Клаксона» к человеческим жизням и правам человека в погоне за богатством и властью. Своим поступком мы хотим показать, какую власть над всеми вами имеет «Клаксон». Вы все пляшете под его дудку.

— Да заткнись ты, и засунь эти деньги себе в задницу, — сказал Тако Билл.

Лиленд опустился на руки и правое колено и пополз к окнам восточной стороны. Браунинг, несмотря на свои внушительные размеры, закрепленный пластырем между лопатками, держался надежно.

Лиленд и его дочь жили на разных концах страны и виделись раз в год, редко чаще. Каждый месяц они общались по телефону, когда не забывали это сделать или когда он останавливался в какой-нибудь гостинице. Будучи в Атланте или Бостоне, где уже наступила ночь, он звонил в Санта-Монику, где вечер только начинался, и говорил всем: «Привет». Он знал, что Стеффи любила его, но наступал момент, когда она от него уставала. Хотел он в это верить или нет, но с течением времени стал старомодным. Ей досталась нелегкая жизнь, и в определенной степени он был в ответе за это, но разве он был виноват в том, что в ее жизни появился Эллис и что, поступясь совестью, она позволила втянуть себя в это дело?

Лиленд думал не о вине, а об отчуждении между людьми. Он многого достиг в жизни, у него были деньги и положение, но, оказавшись в Атланте или Бостоне, он в конце дня чувствовал себя таким же одиноким, как бродяга, устроившийся на ночлег в парке. Когда люди узнавали, кто он, чем занимался и в каких странах мира побывал, они завидовали ему, но им невдомек было поинтересоваться его личной жизнью. А ведь ему нужно было то же, что и миллионам других. Возможно, этот Тако Билл, кем бы он ни был, встретясь с Лилендом нос к носу, не смог бы поддержать и пятиминутного разговора, если бы он не касался, конечно, радио, наркотиков, секса или рок-н-ролла. Но общаясь с ним сейчас, Лиленд чувствовал, что это живой, нормальный человек.

— Мистер Лиленд, — голос Тони звучал совсем рядом. — Мне казалось, вы хотели встретиться со мной.

Лиленд убавил громкость:

— Я по-прежнему на лестнице.

— Я знаю. Что-то вы не очень разговорчивы.

— Мне и раньше доводилось беседовать с убийцами. Так что ничему новому ты меня научить не можешь.

— Ну вот вы опять за свое. Риверс был международным преступником. Здесь совершалось преступление, господин полицейский. Разве не долг гражданина остановить его? Разве ваши действия с позиций нравственности отличаются или превосходят наше стремление оповестить весь мир, что у руководства одной из крупнейших многонациональных корпораций руки по локоть в крови? Что касается вашей дочери, то такая дрессированная ищейка, как вы, могла породить только такую кровожадную суку.

«Тони убьет ее». Лиленд двигался вдоль восточной стороны, находясь на уровне лифтовых блоков. Он был уверен, что Тони затаился между ними, но, если бы это было так, Лиленд услышал бы его голос еще в комнате. Он нажал на кнопку.

— Что, Тони, страшно становится? Ты чувствовал себя уверенно, когда владел ситуацией, а теперь ты выпустил ее из рук, — Лиленд продолжал продвигаться вперед. — Как ты думаешь, что это значит? Если ты уверен в своей правоте, то должен был действовать решительнее. Может быть, тебе страшно, потому что я подошел так близко к тебе? Ты велел мне подняться безоружным, после чего расстрелял кабину лифта, уверенный, что я еду в нем. Ты, имея оружие, прикрываешься моей дочерью и при этом дрожишь, как осиновый лист. А где «вальтер», которым ты застрелил Риверса? Это должны знать все. Это ты принес в здание автоматы и пулеметы. Мы были безоружны.

— У вас нет оружия?

— Ты же этого хотел.

— Тогда встаньте, пожалуйста. Я вас и так хорошо слышу. Выключите рацию.

Лиленд выключил рацию до того, как Тако Билл или еще кто-нибудь начали протестовать. Он все еще не знал, где точно находится Тони. Но это не имело значения — пока, во всяком случае. Он хотел убедиться, что Стефани в полной безопасности. Только затем он выхватит браунинг.

— Я стою.

— Руки вверх.

Медленно поднимая руки, Лиленд сморщился от боли, которая действительно терзала его. Малыш Тони появился из-за столов со стороны, выходящей на бульвар Уилшир. Лиленд сделал шаг: он хотел, чтобы Тони видел, как у него волочится нога. Тони жестом приказал Стефани встать. Она поднялась, когда увидела отца, и Тони схватил ее за руку.

— Со мной все в порядке, дорогая, — сказал Лиленд.

— Очень благородно, мистер Лиленд, — сказал Тони. — Сюда, пожалуйста. У вас уже вид покойника. Ну? Что у вас с ногой?

Лиленд не ответил. Он демонстративно тяжело припадал на правую ногу, в результате чего его рука поднялась к голове. Тони и Стеффи стояли в восьми — десяти футах от окон, а Лиленд был достаточно далеко, чтобы Тони попал в него из своей игрушки. Для Лиленда с его браунингом Тони был тоже недосягаем. Лиленд всегда был отличным стрелком; на этот счет существовала какая-то психологическая теория, которая утверждала, что меткость зависит от того, насколько в человеке развито чувство эгоизма. Стефани, не отрываясь, смотрела на него, но не потому, что он сейчас что-то сделает. Его вид почти сломил ее. Когда они виделись в последний раз, у ее отца был нормальный человеческий облик.

— Папочка, я так виновата, что втянула тебя в это!

— Мститель, — фыркнул Тони. — Непримиримый и безжалостный. Ваш отец живет иллюзиями. У него же спрятан пистолет. Полицейский хотел заставить меня поверить, что он безоружен, и теперь он думает, что спасет вас. Он просто круглый дурак.

— С дороги, Стеффи!

— Мне доставит огромное удовольствие убить вас обоих, — сказал Тони.

Стеффи не пыталась оторваться от него, напротив, она набросилась на Тони. Воспользовавшись моментом, Лиленд сделал несколько прыжков вперед на одной ноге. Он хотел, чтобы ее здесь не было. Это было его дело.

— Уходи!

Солнце по-прежнему было у него за спиной. Он выхватил браунинг, обмотанный пластырем. Тони отбивался от Стефани, не спуская с него глаз. Лиленд подошел уже достаточно близко. Он развернулся и стал боком, готовясь стрелять так, как его учили десятки лет назад, допотопным способом, медленно опуская руку и одновременно прицеливаясь. Первый выстрел должен быть самым метким, без отдачи, желательно куда-нибудь в середину тела, где ранение будет смертельным.

— Убей его, папа! Убей!

Она повернулась к Тони и ударила его в лицо. Он наставил на нее пистолет, когда Лиленд выстрелил, ранив его в правую сторону груди. Тони смотрел на Лиленда, не веря в случившееся, но тут вторая пуля попала ему в плечо, отбросив назад. Стефани опять кинулась на него.

— Уходи, детка! Теперь он мой, и он знает это!

Тони попытался выстрелить ей в живот, не отпуская ее руки. Она повернулась к Лиленду, когда Тони пытался прицелиться в него.

— Застрели его! Он сказал, что убьет тебя!

Она снова ударила Тони. Лиленд выстрелил в третий раз и промахнулся. У него оставалось восемь патронов. Тони отступал, держа Стефани. Лиленд встал в исходное положение и приготовился стрелять снова. Первый выстрел пришелся Тони в желудок, в трех дюймах от пупка. Лиленд выстрелил еще раз, вынуждая его отступать на зал, к окну. Третья пуля легла между первыми двумя и прошла насквозь. От ее удара стекло покрылось матовыми трещинами. Тони не отпускал Стефани и валился назад. Лиленд выстрелил еще три раза, не промахнувшись.

Тони упал на окно и выбил стекло спиной. Он ухватил Стефани за руку, зацепился пальцами за ее запястье и, падая из окна, потащил за собой. Он был почти мертв. Пока они летели вниз, Лиленд слышал, как пронзительно кричала Стефани.

А люди на улице ликовали и визжали от восторга. После того, как Стефани умолкла навеки, Лиленд еще долго истошно кричал, вторя угасшему крику своей дочери.

* * *

10.38, тихоокеанское поясное время

Он все кричал, уставившись на открытое окно, за которым простиралось сверкающее небо. Он повернул браунинг и заглянул в дуло. Если бы она послушалась его, она была бы жива, цела и невредима. Она должна была довериться ему.

Но она даже не слушала его. «Застрели его, папа!» — крикнула она.

— Стеффи!

Что теперь ему надо было делать? Чего еще ждали от него, дрессированной ищейки? Толпа все вопила и визжала. Что им надо? Жаждали еще крови или денег?

Или они злились, не веря, что получат деньги? Ему не хотелось подходить к окну. Он не хотел видеть, что произошло там, внизу. К тому же не было нужды демонстрировать всем, что он опять остался жив.

Он не был уверен в этом. Ему было все равно. Теперь он вообще не знал, что могло иметь значение.

Он не двигался. На него навалилось знакомое чувство. Он пережил его, когда умерла мать, когда распалась семья, когда умерла Карен. Это чувство подсказывало ему, что пора уходить, что лучше умереть. Сейчас оно снова хватило его и с такой силой, словно никогда не покидало его и все это время жило рядом. В человеке всегда живет мысль о смерти. Ему нет никакого прощения, никакого прощения в этой жизни. Что можно сказать о мужчине, если он пережил всех женщин, любивших его когда-то? О мужчине с оружием в руках? Оружие означало смерть и ничего больше.

Шаркая, он побрел к восточной стороне здания и поднял рацию.

— ...внутри. Джо, если ты слышишь меня, повторяю: мы находимся внутри, и некоторые заложники уже спустились.

Он решил оставить рацию включенной. С улицы доносились голоса, требовавшие денег. Как таких крикунов называют на стадионе? Луженые глотки. Шесть миллионов долларов. На вооружение, на оружие. Застрели его, папа. Миллионы на строительство моста. Миллионы и миллионы, как будто в этой безумной жажде денег и накопительства был какой-то смысл. Как будто деньги могли хоть на день продлить вашу жизнь. Как будто вы будете есть больше двух яиц на завтрак, по выражению Стейнбека. Как будто деньги исчерпывали все представление о жизни. Что Стефани искала в этой жизни? Что толкнуло ее на это? Что заставило Малыша Тони поверить в революцию?

Шесть миллионов долларов. Президент «Клаксона» находился там, на улице, взирая на руины своей штаб-квартиры и гадая, удастся ли его страхователю уйти от выплаты компенсации. Лиленд работал на страховую компанию и знал, что в этом ничего невозможного не было. Оружие — это совершенно отдельная статья, оно — вне закона и не учитывается в общей сумме риска, которая должна покрываться страховым договором. Мысль об этом заставила Лиленда улыбнуться. Разве можно причинить боль нефтяной компании? На ней это никак не отразится, если только акционеры не потребуют, чтобы виновные были отправлены в тюрьму. У него оставалось два патрона. Это было все, что нужно. Всем счастливого Рождества! Он стал опять подниматься по лестнице, плача, как ребенок.

* * *

Когда Стеффи была маленькой, они играли в шашки и «Монополию». Она родилась во время войны, и в первые четыре года ее жизни они мало виделись. Был период, когда он отсутствовал дома два года. Когда он вернулся, они с Карен решили восполнить ей все, что она недополучила, чувствуя, что война травмировала ее не меньше, чем их самих. Они хотели дать ей все...

Среди забот и суматохи повседневности, вы забываете, что память, как правило, хранит как наибольшую ценность самые незначительные и будничные моменты вашей жизни. Шашки и «Монополия». Их отношения испортились, когда он начал пить, но, когда она поняла что он завязал навсегда они улучшились. Ему не нравился ее муж, Дженнаро.

Она осталась бы жива, если бы он сдался и сделался сторонним наблюдателем или покинул здание, чтобы вызвать полицию. Нет, он не был в этом уверен. Он с трудом понимал, почему столько всего натворил за ночь. Самое лучшее было бы опоздать на самолет в Сент-Луисе. Инцидент по дороге в аэропорт мог бы задержать его. Мог бы, если бы он покорился судьбе. Но, верный своим принципам, он взялся за оружие. Надо было слушать, что ему говорили. А его несло, как безумного, словно ему не терпелось увидеть, как умрет его дочь.

Любой полицейский вам скажет, что рано или поздно, вы осознаете каждую допущенную вами ошибку. Жизнь вынуждала его делать ошибки. Человеческой натуре свойственно ошибаться, а также создавать ситуации, которые порождают ошибки. Может быть, у Малыша Тони было время подумать, где он ошибся? Тони понял, что у Лиленда за спиной оружие, и все-таки он умер. Стеффи помогла ему всаживать в Тони одну пулю за другой. Она винила себя за то, то произошло с ее отцом. Она несла за это ответственность. Никто не подумал об этом.

Если бы он целился Тони в голову, он мог бы убить Стеффи. Если бы она вырвалась, он разрядил бы в него весь браунинг. Это помогло бы. Может, в перестрелке Лиленд и погиб бы, но это было бы лучше, чем то, что произошло.

* * *

Он ввалился на сороковой этаж, держа браунинг в руке. Прятаться было не к чему. Он прошаркал мимо комнаты правления, стол в которой был завален пачками денег, и двинулся к лестнице, ведущей на крышу. Надо было действовать быстро; если полиция была в здании, то они уже поднимались наверх, пусть медленно, осторожно, но поднимались. А это значило, что его свободе действий наступает конец.

Дойдя до начала лестницы, он постарался двигаться тише. Он чувствовал, что девушка находилась там, уверенная, что ей ничего не угрожает снизу. Он напомнил себе, что оказался жертвой, что его дочь — если бы не эти люди, в том числе эта девчонка, — была бы сейчас жива. Если бы он поймал ее, она бы уже давно была мертва. Лиленд с самого начала отдавал себе отчет в рискованности этого дела; Стеффи, может быть, тоже понимала это, но не смогла до конца оценить всю сложность положения.

Торопиться не надо. Может быть, они и догадаются, кто был виновником всего происшедшего за последние несколько минут и как все это случилось, но он не допустит никаких свидетелей, которые потом будут оспаривать его версию событий. Всю жизнь он носил то один жетон, то другой, не задумываясь, какой он полицейский — хороший или удачливый, но одно теперь он знал наверняка — как совершаются преступления. Кто-то сказал, что человек, оказавшийся жертвой преступления, не несет ответственности за свои действия. Этот довод не помог Патриции Херст, а ему поможет.

Итак, правило первое — никаких свидетелей.

Он не собирался садиться в тюрьму из-за шести миллионов корпорации-жулика. При данных обстоятельствах, когда погибли Тони и девять его подчиненных, а также Стефани, он не собирался щадить «Клаксон». Он еще заставит страдать этих людей, насколько это будет в его силах.

Он вскинул браунинг, наставив его на лестницу.

— Стоять!

— Камарад!

— Говорить по-английски. Руки за голову!

Это была маленькая девушка, пухленькая, розовощекая, с зелеными глазами. Она была чуть постарше Джуди, та была даже выше ростом. На верху лестницы были установлены пусковые устройства со снарядами и лежало другое вооружение, которое позволило бы им удерживать здание целую неделю. Если бы сегодня утром они были в полном составе, они бы вышли из здания, отбросив полицию, нанеся ей серьезные потери и уничтожая все на своем пути.

— У тебя здесь есть автоматическая винтовка или автомат?

Она растерялась на мгновение, потом кивнула. У нее был вид приходящей няньки. Сколько ей лет? Двадцать? Двадцать два?

— Я хорошо вижу тебя, — сказал Лиленд. — Ты понимаешь, что я хочу сказать, — от чувства гадливости к самому себе у него начали сдавать нервы. — Подними оружие за ствол и возьми две обоймы к нему. Не спеши.

Она сделала это, как ему показалось, с чувством облегчения. Он не так хорошо видел ее, как сказал: его слепил дневной свет, проникавший через дверь за ее спиной. У нее были красивые пышные темно-каштановые волосы до плеч.

— Спускайся, делая по шагу.

Он дрожал. Он ждал, когда она подойдет поближе, чтобы одним выстрелом прикончить ее, прежде чем она поймет что к чему. Не надо сентиментальничать из-за нее; он не знал, кто она, что делала, кого убивала. Если на рассвете она была здесь, то это она убила людей, находившихся в вертолете.

И пыталась убить его. Еще одна ошибка. Такова была цена поражения. Держа автомат, она спустилась по лестнице, испуганно глядя ему в глаза и силясь улыбнуться. У нее были превосходные зубы. Его пистолет был опущен, чтобы она не подумала, что он целится в нее. Он задрожал, его лихорадило. Он поднял пистолет, и она поняла, что он подарил ей эти несколько секунд жизни только для того, чтобы получить оружие. Она начала кричать. Лиленд понимал, что она еще совсем не жила, что она умрет, ничего не испытав в этой жизни. Но он вспомнил о своей погибшей дочери и застрелил эту суку, всадив ей пулю в основание переносицы.

* * *

Рация молчала. Стрельбы не было слышно. На столе лежали не только шесть миллионов, здесь были документы, письма, справки корпорации, на некоторых стояла подпись Стеффи, похожая на цветок. Он не собирался забивать себе голову полицейскими проблемами. Больше его ничто не волновало. Интересно, кто-нибудь выстрелит в него, когда он будет разбрасывать деньги над городом? Может быть, полицейские сразу решат, что он тоже из банды. Или сразу сочинят какую-нибудь историю? Решение вопроса, кто прав, а кто виноват зависит исключительно от точки зрения, с которой он рассматривается. Если вы находились в вертолете, то тоже могли нажать на спусковой крючок, потому что деньги для вас были недосягаемы. И вы не сможете объяснить, почему так поступили.

В два приема он перевез часть денег к открытому окну, используя стул на роликах. Он вез деньги мимо изуродованных трупов Риверса и парня со сломанной шеей. Здесь он был единственным живым. Десяти-, двадцати-, пятидесяти— и стодолларовые купюры были сложены в пачки, перевязаны и надписаны неизвестными банковскими служащими из Сантьяго. После того что произошло, их следовало убить тоже.

Ему пришлось распечатать все пачки. Трупы Риверса и парня со сломанной шеей уже окоченели и успели посинеть. Они лежали как пара накрахмаленных и подсиненных сорочек. Умники. Доумничались.

Нога опять давала о себе знать изводящей болью. Он не знал, хорошо это или плохо. Первые пачки быстро растворились в утренней дымке, и он открыл еще пять, прежде чем бросить их. На улице раздались крики, радостные возгласы, визг. Лиленд слышал, что приближался вертолет. Он отодвинул стул, чтобы его не было видно, и распечатал оставшиеся пачки. Ветер вырвал банкноты из раскрытого окна, подхватил и понес вверх разноцветное облако. Люди на улице визжали, машины гудели, и он отправился за второй порцией денег. Шесть миллионов, и еще шесть миллионов, за здание.

Над зданием кружил вертолет из которого свисал человек с телекамерой. Лиленд отошел от окна, чтобы его не видели. Может быть, они и догадаются, кто разбрасывал деньги из окна, но пусть попробуют доказать это. Он распечатал все пачки, прежде чем провезти их мимо двух трупов, подкатил стул к окну, откуда они устремились вверх, словно последний залп фейерверка на Четвертое июля.

Лиленд слышал, как по всему городу гудели машины. Он собрал все свои пожитки, готовый спускаться вниз.

* * *

На тридцать девятом он зарядил автомат и встал между компьютерами. Он остановился, осознав всю бессмысленность задуманного. Он был почти готов расстрелять обе обоймы и изуродовать все оборудование. А зачем? Чего он этим достигнет? Он тоже поддался магическому воздействию этих загадочных машин, так хорошо знакомому молодому поколению. Теперь ему было все равно. Все, что он разрушит, будет быстро заменено или работу передадут куда-нибудь еще. Что ж, возможно, люди, работающие здесь, и оценят его благородный порыв.

Он бросил автомат. Пусть полиция поищет отпечатки его пальцев, посмотрим, насколько успешно они справятся с этой задачей. Одного он точно не допустит — он не позволит полиции и «Клаксону» сделать из него козла отпущения.

Даже из-за этого фальшивого жетона. Шесть миллионов, пущенные на ветер, и разрушенное здание было ощутимым ущербом. Возможно, в общей сложности он составит двадцать пять миллионов долларов — достаточно, чтобы посеять панику на Уолл-стрит. Президент «Клаксон ойл» даже представить себе не мог, в какую пучину неприятностей ввергнет его Лиленд. Не мытьем, так катаньем.

Но что бы он ни сделал, ему ничто не вернет Стефани. Он мучился вопросом, когда — как давно — он упустил ее.

Он прибавил громкость.

— Говорит Лиленд. Я спускаюсь.

— Привет, Джо, — это был Эл Пауэл. — Где ты?

Он не хотел, чтобы его уличили во лжи.

— На тридцать девятом этаже. Спускаюсь с сорокового. Только что убил последнего. Вы уничтожили того, что был внизу?

— Мы никого не видели. Что ты имел в виду, сказав, что убил последнего?

— Я уже говорил, что их было двенадцать. Я вел точный подсчет. После девяти утра, когда я прервал связь, я убил еще четверых, в том числе Малыша Тони.

Тако Билл издал воинственный вопль.

— Мы видели двоих, — сказал Эл. — Они упали на патрульную машину.

— Нет. Один из них — Малыш Тони. Другая — женщина, которую он убил, — моя дочь, Стефани Лиленд Дженнаро.

— Успокойся, Джо.

— Нет, я хочу, чтобы была полная ясность. Помимо Тони, я убил еще троих — двух мужчин и женщину. Женщина была последней. Она лежит на сороковом этаже. Я считал и знаю, что убил одиннадцать человек.

— Послушай, Джо...

Он дошел до тридцать восьмого этажа.

— Нет, ты меня послушай, черт возьми! Один из них был внизу. Если вы его не видели, то надо выяснить, где он. Его зовут Карл. Я убил его брата, и он знает об этом. Это здоровенный озлобленный ублюдок, с ног до головы в грязи и крови, как и я. Найди мою внучку. Она расскажет, что один из них был весь грязный и окровавленный. Он — единственный, кого я не убил. Ты понял? Судя по описанию, такой мне не попадался.

— Джо, почему бы тебе не сесть и не дождаться нас. Если, как ты говоришь, на крыше никого не осталось, мы высадим на нее людей...

— У меня остался один патрон, а этот парень слушает нас. На каком вы этаже?

— Заложники спускаются по всем четырем лестницам. У нас нет доказательства, что ты убил столько человек и что их было всего двенадцать. Это мы знаем только с твоих слов. Я прошу тебя, Джо, я убедительно прошу тебя понять наше положение. Дай нам сделать свое дело.

— Значит, остался еще один, — сказал Лиленд.

Боль усиливалась, и он, чтобы хоть как-то ослабить ее, приспособился к медленному ритму движения, опираясь на перила руками и плечами. Он окончательно выдохся, и надо было выбираться отсюда. Ему срочно требовалась медицинская помощь. Если полиция будет двигаться с такой скоростью, они доберутся до него не раньше, чем через несколько часов, даже если высадят десант на крышу. Они могут попытаться поднять его на вертолет и при этом невзначай уронить. Всякое случается. Все заинтересованные в этом деле стороны вздохнули бы с облегчением, если бы оно так и осталось тайной.

Лиленд удивился самому себе: он боялся упасть даже после того, что случилось со Стефани. Опять подкатила тошнота. У него оставался один патрон, Карл бродил где-то здесь, а полиция все никак не решалась подняться наверх. Складывалось впечатление, что всем была нужна его смерть. Особенно президенту «Клаксона». После минувшей ночи список убитых Лилендом значительно расширился.

* * *

Спускаясь вниз, он силился припомнить все события кровавой ночи и вспомнить, где находились тела убитых им террористов, но настолько вымотался и устал, что сильно сомневался что память вернется к нему даже после отдыха. «Ладно, пусть другие беспокоятся об этом». Он будет спать, ни о чем не думая. На все вопросы он ответит потом, после разговора со своим адвокатом.

На тридцать втором этаже он решил было еще раз заглянуть в офис Стефани, но выкинул эту мысль из головы, понимая, чем это было чревато. После того как ему окажут медицинскую помощь, он примет ванну, поест и отдохнет — именно в таком порядке. Ему хотелось увидеть внуков. Он хотел поговорить с Кэти Лоуган. У детей был отец, но Лиленд сомневался, что они захотят жить с ним. Они были уже не маленькие, а Лиленд — еще не стар. В них заключался теперь смысл его жизни.

На двадцать восьмом этаже он остановился передохнуть. Он тяжело опустился, вытянув левую ногу поперек лестницы. Болело все — обе ноги, спина, грудь, руки. При ходьбе он пытался снять напряжение с одной части тела, отчего боль сразу же перекидывалась на другую, скручивая ее до спазмов. Он знал, что справится с этим. Он заставит себя сделать это, как только предстанет перед людьми, перед камерами. Он соберется. Ему хотелось скорее выздороветь, поправиться; он мечтал о куске жареного мяса и печеном картофеле, а на закуску он съел бы ассорти из креветок.

Он поднялся.

* * *

Ему пришлось вторично остановиться на двадцать втором этаже. Он лег спиной на лестницу, чтобы расслабились и отдохнули мышцы грудной клетки. Здесь, в двух шагах от лестницы, открывалась неведомая для него земля — лабиринты комнат и офисов, служившие своего рода важными бастионами на границах канцелярских территорий. Что если он войдет туда и обнаружит другие компьютеры, еще более дорогостоящие, загадочные и непостижимые для него? Он шел, думая, что пожилой человек сохраняет веру в себя, несмотря на меняющиеся обстоятельства, несмотря ни на что.

На девятнадцатом этаже он услышал, что его вызывают по рации. Он выключил ее, поскольку предстояло пройти опасную зону. Он гадал, в каком именно месте заминированный стул упал на кабину лифта. Судя по разрушениям, которые он видел по телевизору, опасность могли представлять все четыре лестницы. Если заложники укрылись в середине здания, то почему же он не видел их? Он не хотел видеть их. У него оставался один патрон, и жаль было истратить его, размозжив голову невиновному.

Лестница была цела. Ударная волна, по-видимому, ушла через окна. Может быть, и здание не так уж сильно пострадало. Он не стал осматривать два этажа, зная, что это связано с неоправданным риском. У Карла вряд ли было богатое воображение, но, чтобы взять под наблюдение два этажа, которые могли заинтересовать Лиленда, особого воображения не требовалось.

На пятнадцатом он еще раз отдохнул, растянувшись на полу. На потолке не хватало плит, стекла были выбиты, но во всем остальном это был обычный офис, готовый в понедельник принять своих служащих. Он сел на стол, откинулся назад, чтобы ничто не давило на бедра, потом лег. Ему пришлось тщательно протереть стекло на часах, чтобы узнать время. Был почти полдень, если они шли правильно.

Ему хотелось остаться здесь, на этом этаже.

Но надо спускаться. Его дочь умерла. Ее дети осиротели. Он должен идти, останавливаться нельзя.

Он поднялся с огромным трудом. Мышцы дрожали от перенапряжения, как будто его вздернули на дыбу. Солнце стояло уже высоко, и свет, лившийся в окна, играл перламутром. Кто будет убирать комнату его дочери? Когда его родители умерли, ему пришлось взять на себя все заботы. Может быть, поэтому Господь пощадил его, и в последний путь Карен снаряжал другой. Он не хотел касаться тела Стефани, не имел права вторгаться в ее интимную жизнь.

Карен бы это тоже не понравилось. Он опять был на ногах и шел.

— Билл? Я могу поговорить с Кэти?

— Конечно. Все, что угодно.

— Джо? С тобой все в порядке?

— Ты знаешь, что случилось?

— Да. Мне очень жаль. Скажи, я могу тебе помочь?

— Я убил всех, кроме одного. Он мечется где-то здесь.

— Телевидение сообщило об этом. Полиция сомневается в твоей информации. Ты не можешь остаться на месте? Сообщи, где ты, и жди их.

— Этот тип слушает нас. Он где-то здесь.

— Джо, им займется...

— Она права, Джо, — вмешался Эл Пауэл. — Послушай, я верю тебе. И не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось...

— Да я не ищу его! Я хочу выбраться отсюда!

— Пожалуйста, Джо...

«Ты впустую прожил свою жизнь. Что у тебя осталось? Все, что у них с Карен было самого дорогого, ради чего они жили, что уцелело после их мучительного разрыва, ушло навсегда и теперь принадлежало истории и времени». Он нажал на кнопку.

— Что там происходит? Что показывает телевидение?

— Улицы Лос-Анджелеса запружены машинами, — сказала Кэти. — Люди гонятся за деньгами, которые ветром несет на восток. Здание расположено между Беверли-Хиллз и тем направлением, куда несет деньги, поэтому «роллс-ройсы» никак не могут объехать автомобильные пробки. Если после всего того, что ты пережил, ты устроил и это, если ты разбросал деньги из окна, я безумно люблю тебя.

— Я ничего не знаю о деньгах. Я их даже не видел.

— Ты хочешь, чтобы я приехала?

— Сначала мне нужно в больницу. А ты отдохни. Не надо спешить.

— Я буду ждать тебя, — сказала она.

Он забыл, что внизу его поджидало телевидение. К нему начал подбираться незнакомый ему страх. Эл Пауэл прервал их разговор.

— Джо, послушай. К нам спускаются заложники — по двое, по трое. Они говорят, что наверху остались еще люди: то ли они выдохлись, то ли перепуганы насмерть, но идти не могут. Спустилось около сорока человек, но твоих внуков среди них нет. На основе твоей информации капитан Робинсон разработал план. Мы отправляем по всем лестницам группы офицеров. Они вооружены до зубов. Дойдя до каждого этажа, они будут информировать меня об этом по рации, а я сообщу тебе. Не надо говорить, где ты. Когда они дойдут до тебя, сядь на лестницу и заложи руки за голову. Мы спустим тебя, я обещаю тебе это, напарник.

Прошло еще целых сорок минут; они действовали с крайней осторожностью. Он был уже на шестом этаже, когда услышал их голоса и скрип их ботинок. Он сел, заложил руки за голову и позвал их.

* * *

Ощущение было такое, словно он отсутствовал — не общался с людьми — долгие годы. После того как они разоружили его и Эл подтвердил, что это тот самый человек, двое офицеров подняли его и понесли вниз. Всего их было шестеро, и все они говорили в один голос. Ему было все равно, поскольку самому нечего было сказать. Он с ужасом ждал минуты, когда придется говорить. Он сильно потерял в весе, что сразу почувствовал по той легкости, с какой они несли его, передавая затем своим товарищам.

— Как вы себя чувствуете?

— Нормально, все хорошо.

— Скажите, если будем очень трясти вас.

— Нет, все отлично.

Он услышал гул голосов, проникавший и доносившийся до второго этажа даже через стальную дверь, ведущую в вестибюль. Он что-то пробормотал, а офицер, несший его справа, сказал, что теперь ему надо привыкать к этому.

— Вот он! Вот он! Назад!

Дверь открылась, и он увидел стену людей, полицейских, операторов и корреспондентов; все кричали ему что-то, отталкивая друг друга. Яркий свет на время ослепил его. Врач стал разрезать штанину на левой ноге. Поставили носилки.

— Мне хочется постоять немного.

— Как вы себя чувствуете? — спросила женщина-корреспондент.

— Вы правда всех их убили?

— Где Эл Пауэл?

— Здесь, — он стоял сзади, в футах шести, держа руку на рукоятке револьвера тридцать восьмого калибра. Его глаза шарили поверх голов толпы, ища кого-то.

Лиленд улыбнулся:

— По телевизору ты выглядишь лучше.

— Я запомню это, — он посторонился, стараясь не смотреть на низкорослого темноволосого белого мужчину, стоявшего от него слева. — Это капитан Дуэйн Робинсон.

— Мы вынуждены задать вам несколько вопросов, Лиленд. Мы просматриваем видеозаписи, и нас очень интересует, кто разбросал деньги и почему.

Лиленд увидел, как Пауэл покачал головой: на пленках ничего не было.

— Я не отвечу ни на один вопрос без советов моего адвоката, — сказал Лиленд. — Думаю, прежде всего он посоветовал бы мне заняться здоровьем.

— Дайте нам поговорить с ним, — потребовал усатый корреспондент.

Лиленд сразу понял, что произошло, когда услышал первый звук, донесшийся от двери, ведущей на северо-восточную лестницу. Он хотел упасть на пол, но Робинсон мешал ему, прижав к стене. Карл закричал и начал стрелять по корреспондентам, чьи крики и визг заглушили грохот. Впечатление было такое, словно Лиленд смотрел на себя в зеркало. С головы до ног Карл был покрыт грязью и кровью. Он хотел убить всех. Охваченный безумием, он обрушил на них всю свою ненависть. Карл не успокоится, пока не перебьет всех, и кто-то должен его остановить. Хотя Стефани не смогла остановить Лиленда; даже ее смерть не смогла этого сделать.

Наконец-то Карл нашел Лиленда. Они смотрели друг на друга, как на свое отражение. Карл не видел никого, кроме Лиленда, и Лиленд знал это. Робинсон держал оружие в руках, но не стрелял. Карл выстрелил первым, и в этот момент Эл Пауэл схватил Робинсона за плечо и, толкнув, подставил под пулю, которая предназначалась для Лиленда. У Пауэла было такое свирепое выражение лица, что Лиленд не мог поверить, что это тот самый человек, которого он недавно видел по телевидению. Робинсон отпрянул назад и упал на Лиленда, причинив ему ужасную боль. Прежде чем он оказался на полу, погребенный под телом Робинсона, Лиленд увидел, как Пауэл, не торопясь, прицелился и сделал два метких выстрела, снеся Карлу верхнюю часть головы и разбрызгав повсюду мозги и кровь.

Лиленд пытался выбраться из-под Робинсона. Двумя руками Пауэл откатил тело Робинсона и вытащил Лиленда за штанины брюк, которые были все в крови, словно ему на колени вылили чашку супа.

— Врача! Врача!

Врач лежал мертвый рядом с Лилендом и Робинсоном. По всему вестибюлю стали подниматься люди. Увидев трупы, они закричали.

— Дай-ка мне этот чертов ремень, — сказал Пауэл и расстегнул его. — Надеюсь, ты не умрешь у меня, во всяком случае, не теперь.

Он крепко затянул ремень вокруг бедер Лиленда.

— Здорово ты нырнул за Робинсона.

Лиленд, не отрываясь, смотрел на него.

— Он умер, как герой, — сказал Пауэл. — Не забудь это.

— Лучше бы ты ничего не делал.

Пауэл посмотрел на него.

— Знаю. Но как-то не хочется, чтобы думали про меня так, особенно человек, которого я считаю своим напарником.

— Робинсон совершил ошибку, — сказал Лиленд вслух, но скорее самому себе.

— Он отдал жизнь за тебя, — сказал Пауэл. — Так надо относиться к случившемуся. Кровь у тебя уже не течет. Ты будешь жить.

— Ты чертовски хороший полицейский, — сказал Лиленд.

— Рядом с тобой я вообще никакой не полицейский, — он плакал. Вокруг Лиленда столпились полицейские, вытягивая шеи, чтобы взглянуть на него. Установили бутылку с плазмой. Появилось новое лицо.

— Держи ремень, парень.

— Сержант, — поправил его Пауэл.

— Извини, сержант. Именно так. Держи его, не отпускай.

— Успокойся, — сказал он Лиленду. — Ты еще сто лет проживешь.

Лиленд не ответил ему. Он хотел что-то сказать, но вдруг потерял всякое желание говорить. Пусть все катится ко всем чертям, он будет бездумно лежать. Вся прожитая им жизнь пронеслась в его памяти. Его подняли и быстро покатили к двери. Кто-то держал бутылку с плазмой и бежал рядом с ним и Пауэлом. Пауэл улыбался. Теперь он не имел ничего общего с тем человеком, лицо которого несколько минут назад было искажено выражением звериной жестокости.

Лиленд закрыл глаза. Теперь он будет думать о том, как хорошо летать.