Танцы вокруг Бьорк

На ковре на полу лежит полицейский. На корточках над ним сидит исландская певица Бьорк, одетая в слишком большой для своей худощавой фигуры вязаный свитер. Глаза ее за большими черными очками закрыты, она бледна и сера, как зимний день в Восточной Германии. Портупея обнимает плечо, левая рука, в которой она сжимает пистолет, тяжело повисла вдоль тела.

В этот момент раздается голос Ларса фон Триера: «Я скажу, когда нужно выстрелить. Не стреляй, пока я не попрошу, ладно?»

Никакого ответа, Бьорк продолжает сидеть без движения и с отсутствующим видом. Режиссер заговаривает снова: «Давайте, мотор!»

Мне удалось посмотреть запрещенный полный вариант документального фильма «Сто глаз фон Триера», посвященного драматическим съемкам «Танцующей в темноте», из которого исландская звезда мировой величины Бьорк потребовала себя вырезать впоследствии. Здесь не нужно субтитров, чтобы понять, что именно пошло не так между самодержавным невротичным режиссером и не менее самодержавной и невротичной певицей. Кадры фильма как будто проговаривают это по слогам: здесь играет женщина, которая не умеет играть, только быть, и которая поэтому, стреляя в полицейского в фильме, действительно чувствует, что лишает жизни другого человека.

Бьорк не двигается. «Мотор!» – повторяет Ларс фон Триер. Тогда она медленно и неуверенно, пытаясь найти баланс, поднимается на ноги, по-прежнему с закрытыми глазами. Ларс фон Триер стоит на коленях и снимает, удерживая камеру на правом плече и высунув язык. Бьорк поворачивает лицо к стене и поднимает правую руку на уровень груди. Пистолет продолжает тяжело свисать в левой. «Ну же! Посмотри на него!» – говорит режиссер. «Смотри, куда ты стреляешь! Смотри, куда ты стреляешь!»

Бьорк наводит пистолет и стреляет, толком не глядя на свою жертву. Немного сдвигает пистолет в сторону и стреляет снова. Из дула вырывается огонь. Снова раздается голос Триера: «Это твой друг. Ну же! Посмотри на него». Бьорк поднимает правую руку к лицу, закрывает нос тыльной стороной ладони, но по-прежнему не смотрит на полицейского.

«Посмотри на него! Посмотри на него!» – кричит Триер.

Все ее тело сотрясает рыдание, за которым вырывается тонкий жалобный звук. «Посмотри на него!» Бьорк громко всхлипывает. «Посмотри на него. Стреляй! Стреляй!» Она немного поднимает пистолет, подходит чуть ближе, по-прежнему закрывая лицо правой рукой. И стреляет.

«Посмотри на него! Посмотри на него!»

Она стреляет снова. Из пистолета, который почти безжизненно висит в ее руке. Потом ослабляет хватку, так что он падает на пол. Бьорк отворачивается к стене, закрывает лицо обеими руками и больше не сдерживает рыданий.

– Thank you, great, – говорит Ларс фон Триер. – Thank you very much.

В тот день на съемках, рассказывает ассистент Триера по «Танцующей в темноте» Андерс Рефн, Бьорк перенесла «настоящий нервный срыв», потому что лишить жизни другого человека оказалось для нее выходом за все возможные рамки.

– У нее ведь нет того фильтра, который обычно бывает у актеров. Все, что она делала, она переживала в действительности, это попадало в фильм прямо из ее сердца. Поэтому-то все это и было для нее так сумасшедше тягостно. Именно такой отдачи мы всегда ищем. Но после съемок этого эпизода она убежала в лес и исчезла, – рассказывает он.

Ларс фон Триер неуверенно смеется, когда я показываю ему эту сцену в его кабинете.

– Да, ну что, так это и делается, черт побери! – заявляет он, глядя на экран. – Это не потому, что я хочу ее мучить, а чтобы вызывать в ней нужные чувства, и если ей при этом так тяжело, это только потому, что она чувствует правильно. Если бы я сделал это с Николь Кидман, это было бы воспринято как должное, в случае с ней это был бы инструктаж. Но Бьорк может сказать – и какая-то доля правды в этом будет, – что я мучил ее, делая ситуацию максимально болезненной, потому что она действительно страдала.

* * *

Все, что Триер знал о новом фильме, принимаясь за сценарий, – это что он хочет снять мюзикл. Просто-напросто попробовать этот жанр. Не в последнюю очередь потому, что сам он очень любит мюзиклы, особенно классические, с Фредом Астером и Джином Келли. Однако это должен был быть сентиментальный мюзикл. Мелодрама на поле веселья.

– Мне казалось интересным попробовать сделать мюзикл, при просмотре которого можно было бы что-то чувствовать, обычно ведь чувства в мюзиклах не задействованы вообще, одна чепуха. Так что я взял за основу самый жалкий синопсис, который вообще смог найти, и ударил в нем по всем клавишам. Нищая полуслепая женщина, которая сражается за зрение своего сына, – говорит он.

Сельма, иммигрантка из Чехии, работает на фабрике в северо-западной части США и копит деньги на операцию для своего ребенка, страдающего той самой болезнью, которая вот-вот приведет ее саму к слепоте. В своих дневных снах наяву она превращает монотонное лязганье станков и многоголосие окружающих звуков в ритм мюзикловых песен. Однако сосед-полицейский крадет ее сбережения, и, чтобы вернуть их себе, она его убивает и заканчивает свою жизнь на виселице.

Триер в сотрудничестве с Томасом Гисласоном развил идею, что музыкальные сцены должны сниматься сотней маленьких цифровых камер, зафиксированных каждая на своем месте, так, чтобы результат всегда оказывался сюрпризом для снимающих, как говорит сам Триер. Существовало еще одно правило: фильм должен был сниматься ручной камерой и в унылых тонах, но все музыкальные номера снимались зафиксированными камерами и в ярких красках.

Только фотографии с очень короткой выдержкой удалось поймать теплый момент между режиссером и звездой на съемках «Танцующей в темноте». Катрин Денев (слева), одетая и загримированная, несколько дней подряд могла тщетно прождать появления на съемочной площадке исландской певицы Бьорк, которую Триер несколько раз пытался уволить.

Триер знал Бьорк только по песням: на съемках фильма «Рассекая волны» они с Вибеке Винделев всегда слушали в машине песню «It’s Oh So Quiet». И потом однажды, вспоминает Вибеке, Триер просунул голову в ее кабинет и спросил: «Кстати, как насчет Бьорк?»

– Я посмотрел видео с ней, которое было очень даже в духе мюзикла. Прекрасно! И она была по-настоящему харизматичной и все-таки достаточно артистичной в этих видео, – говорит он сам.

Бьорк произвела впечатление и на Триера, и на звезду мировой величины Катрин Денев во время так называемой читки, на которой актеры зачитывали отрывки из сценария. Однако звоночки относительно ее зазнайства появились буквально сразу же, и проблемы начались еще, когда Бьорк на несколько дней остановилась в гостевом домике в саду семейства Триер, пока они с режиссером работали над текстами для ее песен.

– Она закрылась в своей комнате, ну, я пошел и закрылся в своей, – смеется Ларс фон Триер. – Так что Бенте пришлось стать посредником и убедить Бьорк открыть дверь и поговорить со мной. В процессе этого разговора я сказал Бьорк, что предпочту пахать в шахте, как раб, чем работать с ней.

Режиссера очень ранили постоянные угрозы исландской певицы все бросить и сбежать: по его словам, «она постоянно предавала проект». Ларс фон Триер написал черновики для песен Бьорк и попросил ее записать свои собственные идеи.

– И в первый же день она мне сказала: «У меня есть идея, да. Выкинуть все твои дерьмовые тексты, отказаться от съемок и самой записать пластинку с этой музыкой». Такая вот у нее была идея, – говорит он.

Это было все равно что заставить работать вместе Сталина и Гитлера. Вибеке Винделев вспоминает, что Бьорк и Триер не очень-то склонны были выслушивать один другого, но все-таки…

– Бьорк была вся из крайностей. Она, конечно, чокнутая – при этом, по большому счету, чокнутая в той же степени, что и Ларс, но если Ларс – манипулятор, то Бьорк оказалась диктатором. Ларс все-таки привык входить в какие-то социальные построения, привык быть частью команды. На это она была абсолютно, абсолютно не настроена. И дело было не только в том, что она считала Ларса идиотом, нет, она считала идиотами нас всех.

* * *

Ларс фон Триер признается, что несколько раз пытался уволить Бьорк еще до начала съемок.

– Потому что она, естественно, на сутки опоздала на нашу первую встречу. Объяснив мне, веселым своим девичьим голосом, что ей необходимо было слетать на «Гольфстриме» на какую-то вечеринку на острове.

Однако Бьорк, во-первых, отказалась увольняться, а во-вторых, оказалось, что найти ей замену в столь короткий срок не так-то просто, так что фарс продолжался. Бьорк вошла в проект Триера, и иногда ему могло посчастливиться попасть в ее проекты, как, например, в тот день, когда он ужинал в мишленовском ресторане «Селлеред Кро», и Бьорк вдруг позвонила и сказала: «У меня готова вся музыкальная часть, хочешь послушать?»

– На что я сказал: нууу, знаешь, это все-таки не самое удачное время и место. Давай ты запишешь ее на диск и отправишь мне? Потом она меня страшно за это отругала, потому что она, оказывается, никому раньше такого не предлагала. Но правда, сложно было бы слушать музыку к фильму а капелла, сидя в коридоре «Селлеред Кро», – смеется он.

Когда в Киногородке в Аведере начались съемки, Бьорк была на месте. Конечно, она опаздывала с первого же дня, но все-таки приходила – когда это было ей удобно. Вибеке Винделев вспоминает, как певица с первого же съемочного дня протестовала против графика, в котором было указано, в какие дни и в какое время она должна являться на съемки.

– Она сказала тогда: «But you have to understand that I’m used to being the queen bee». Я пошла тогда почитать подробнее про пчелиную матку, и оказалось, что та убивает половину своих подданных.

Бьорк приехала на съемки с целой свитой соотечественников: массажистом, каким-то целителем и множеством друзей, – и все они готовили ее к каждой сцене, рассказывает режиссер Андерс Рефн. И все-таки день за днем переодетая и загримированная Катрин Денев приходила на площадку в шесть утра и сидела в ожидании. В районе девяти звонила Бьорк и сообщала, что сегодня не придет, потому что не в настроении сниматься. После трех таких пропусков в Триера вселился бес. Он позвонил Петеру Ольбеку и сказал: «Мы сейчас сделаем одну вещь, которая обойдется компании очень дорого». Однако Петер Ольбек, которого исландский уникум успел взбесить не меньше, чем Триера, идею поддержал. Так что, когда на следующий день Бьорк переоделась и пришла на площадку, Триер попросил кого-то ей позвонить и сообщить, что сегодня режиссер не в настроении снимать.

– Ну да, это стоило нам восемьсот тысяч крон, – смеется он. – Но это действительно того стоило.

И это был не единственный способ, которым Триер давал Бьорк сдачи. Во время съемок на площадке появился тогдашний бойфренд певицы, который как-то вечером, будучи навеселе, поведал режиссеру о неких эротических наслаждениях, которые он открыл для своей звездной девушки. Этим знанием Триер поспешил поделиться с Бьорк – а также и всеми, кто готов был его услышать, – когда она на следующий день появилась на съемках.

В самом начале съемок Бьорк говорит в интервью, вошедшем в нецензурированную версию документального фильма «Сто глаз фон Триера»: «Ларс – единственный человек в мире, для которого я стала бы это делать… Мне кажется, то, как он работает над своими фильмами, во многом сродни тому, как я работаю над своей музыкой. Сердцем и интуицией… Так что я ему доверяю». Спустя некоторое время тон ее меняется: «Когда он действует логично, я его не понимаю. Мне трудно понять людей, которые так сильно задействуют в работе голову. По большому счету мне не кажется, что весь этот контроль может завести в правильном направлении».

И под конец она, кажется, суммирует все свои мнения о режиссере: «Когда он переключается на рабочий лад, он очень щедр и полон чувств. Тогда для него все равны. Но мне кажется, что, выходя в реальный мир, он немного пугается, и тогда начинает манипулировать».

В какой-то момент, рассказывает фон Триер, Бьорк вообще отказалась с ним разговаривать и неоднократно плевала ему под ноги, являясь на съемки по утрам. Сама она говорила потом, что он во время работы над фильмом был Наполеоном, в то время как она была Пеппи Длинный-чулок.

– Это я был надсмотрщиком за рабами, подвергавшим ее всем этим унижениям. Но… – говорит Ларс фон Триер, – но она была невероятно хороша! Почти как песня. У нее был акцент и течение чувств. В этой ее игре чувствуется огромный талант.

Триер признает, что на съемках у них с Бьорк был удивительный контакт. Во время съемок сцены казни, когда она «вся дрожала», Триер стоял за камерой и после первого дубля шепнул ей: «Убери второе и третье предложения».

– Она ничего на этого не ответила, потому что стояла и рыдала, но, черт побери, в следующем дубле этих предложений не было. Посреди всего этого сумасшествия. Я думаю, что так умеет только очень музыкальный человек.

По словам Триера, на время съемок Бьорк забывала о гордости – так и поступают лучшие актеры. У нее не было никакой гордости в отношении своего внешнего вида в кадре.

– Потом оказалось все-таки, что была, потому что ей не нравились очки и одежда. Но черт побери, как же она хорошо играла. Как будто она отказывалась петь – а потом все-таки запевала, и в песне не было ни единой фальшивой ноты. Это было очень трогательно, – говорит Триер, который считает, что, в свою очередь, был для нее хорошим режиссером. – Потому что я ее использовал – мы и должны друг друга использовать. Другое дело, что нельзя друг другом злоупотреблять, и мне никогда не приходило в голову высмеивать актеров, чтобы их унизить.

* * *

Снимая «Танцующую в темноте», «Центропа» поставила на кон абсолютно все: если бы фильм провалился, компанию пришлось бы закрыть. Не в последнюю очередь и поэтому съемки были шестинедельным танцем на нервных окончаниях, и как-то раз нервная система режиссера устроила прощальный бал. Бьорк в очередной раз отказалась с ним разговаривать, но потом ее ассистент вдруг вернулся с сообщением, что она все-таки согласна.

– Это было так унизительно. Я пришел в ярость, схватил стул и запустил им в огромный монитор, так что он взорвался, – смеется Ларс фон Триер. – Потом я ушел. И тогда Бьорк выбежала за мной и заговорила вдруг едва ли не с заботой. Выпуск эмоций – это она понимала.

Именно тогда, рассказывает Триер, певица пообещала написать о нем песню.

– Положительную песню, – смеется он. – Больше, правда, я никогда ничего об этом не слышал.

Он поднимается с места, подходит к письменному столу и выискивает в куче хлама маленькую фигурку грызуна, довольно свирепого вида, на небольшом постаменте.

– После съемок Бьорк подарила всей съемочной группе фигурки тех животных, которые их символизировали, – объясняет он и поднимает грызуна в воздух. – Так что меня она вот так видит.

– Как по-твоему, в чем была основополагающая проблема между вами с Бьорк?

– Наверное, в том, что мы оба привыкли все решать сами. Кроме того, она использовала действительно некрасивые приемы. Я предложил договориться о том, какая музыка будет звучать в фильме и какая войдет в ее альбом, потому что тогда бы у нас обоих было что-то друг на друга. Однако в результате все обернулось так, что только у нее было что-то на нас. Нам не дали даже прослушать пластинку.

Зато Бьорк потребовала через одного из своих людей получить окончательный вариант фильма на просмотр, угрожая в противном случае не явиться на съемки на следующий день. Все эпизоды, вошедшие в фильм, должны были сначала получить ее одобрение. Судьба «Центропы» повисла в тот день на волоске. Триер отказался. И это сошло ему с рук. Зато Бьорк потребовала вырезать себя из документального фильма о съемках.

– У нее было столько денег, что она в любой момент могла уничтожить «Центропу», – говорит Триер. – Под конец ей это даже почти удалось.

 

Неправильная Пальмовая ветвь

Бьорк ненавидела ту цветастую блузку, в которой ей приходилось играть Сельму. В один из последних съемочных дней ее перемкнуло, а вместе с ней и весь проект. Она стояла наверху у себя в гардеробной и говорила с костюмершей, когда Вибеке Винделев зашла с ней что-то обсудить. Оказалось, что Бьорк считала, что ей больше не придется надевать блузку, в то время как костюмерша сказала только, что сверху на нее нужно будет надевать свитер.

– Блузка лежала на столе, – рассказывает Вибеке Винделев. – Бьорк увидела ее и закричала что-то, потому что она считала, что выглядит в ней уродливо. Потом она схватила эту блузку, кубарем скатилась по лестнице, выбежала на большое футбольное поле и пошла через него, на ходу разрывая блузку чуть ли не зубами и бросая оторванные куски за собой, пока я шла за ней, подбирала их и пыталась с ней говорить.

Газон заканчивался четырехметровым забором.

– На который она вскарабкалась, как настоящая обезьяна, по какому-то металлическому проводу, ухнула по ту сторону и исчезла.

Действительно исчезла – где-то на пешем пути между Аведере и Хеллерупом. Ассистент Триера на этом фильме, Андерс Рефн, рассказывает, что этому эпизоду предшествовал другой похожий, когда Рефн снимал сцену, в которой Бьорк должна была запустить металлическим ящиком в голову полицейскому. Вернее, в резиновую голову, надетую на тело живого человека.

– Она вошла, посмотрела на это лицо, я объяснил ей, что нужно делать, и она вся побелела. Следующие несколько минут она просто сидела, глядя в пространство, а потом, кажется, один раз ударила его по голове. После чего раздался крик, и она начала метаться по площадке, все присутствующие были потрясены, потому что она правда кричала, как раненое животное. У меня мурашки по коже бегут от одного воспоминания об этом.

Как бы там ни было, она исчезла, и в документальном фильме видно, как вся съемочная группа постепенно приходит в отчаяние. Ларс фон Триер выглядит рассерженным, но явно собранным, когда по-английски обсуждает с одним из коллег сложившуюся ситуацию. «I promise you this. I’ll find a way», говорит он. «I am quite good at that».

– Ну, – говорит он, когда мы пересматриваем эту сцену у него в кабинете, – я, как и все уважающие себя меланхолики, лучше всего чувствую себя в ситуации катастрофы.

На экране компьютера мы следим за тем, как Триер и Андерс Рефн начинают обсуждать, нельзя ли снять последние сцены с дублером – и используя резиновые маски, снятые с лица Бьорк в одном из эпизодов.

– Меня тошнит, когда я это смотрю. Совершенно клаустрофобическое ощущение, – признается он. – Потому что… в съемках обычно есть что-то от процесса рождения, ты должен пройти сквозь родовые пути, чтобы выйти с той стороны. И участвовать в этом процессе вместе с Бьорк было… невыносимо мучительно. Как будто ты сидишь в туннеле и не можешь оттуда выйти, да что там выйти, тебе даже пошевелиться нельзя.

* * *

Так прошло несколько дней. Наконец адвокаты Бьорк пришли поговорить с Ларсом фон Триером и Андерсом Рефном, который вспоминает их проход по главной улице Киногородка как сцену из вестерна.

– А потом, – говорит он, – Ларс сделал совершенно гениальный ход.

Они готовы были сжать его в тиски, но он подошел, поздоровался и спросил, доводилось ли им когда-то испытывать настоящую боль в заднице. Потому что когда у тебя по-настоящему болит задница, нужны тонны мази от геморроя, ни в коем случае нельзя на нее скупиться и нужно хорошенько ее в задницу втереть. Потому что человек испытывает такое облегчение, когда наконец избавляется от геморроя.

Мысль ли о креме оказалась решающей, или что-то еще, однако сторонам удалось достичь в тот раз соглашения, и Бьорк вернулась на съемочную площадку. До конца съемок оставалось три недели, и в «Центропе» разработали секретный план, по которому те сцены, в которых требовалось участие певицы, снимались в первую очередь, чтобы, даже если бы ей снова пришло в голову сбежать, работа могла быть окончена, рассказывает Вибеке Винделев.

– И вот в самый последний день, когда мы уже думали, что все позади, и Бьорк должна была петь «My Favorite Things», меня вызвали к ней, и она сказала, что сегодня ей сниматься что-то неохота, но она готова вернуться через три недели и закончить съемки. Тогда мне пришлось ей объяснить, что через три недели все разъедутся по домам и мы продадим камеры. Это подействовало, она пошла за мной, рыдая, в свою камеру, мы включили музыку, и все прошло просто отлично, хотя мы не планировали, что она будет плакать. Ларс сидел за монитором и был в ярости, но мы все-таки отсняли, потому что это должно было в конце концов закончиться.

Бьорк была не единственной, кто плакал на съемках. На одной из встреч, рассказывает Ларс фон Триер, «она заставила меня чувствовать себя настолько бессильным, что я расплакался». Во время съемок заключительной сцены фильма, в котором Сельму вешают, часть съемочной группы сидела в большой палатке и следила на мониторе за тем, как Сельме надевают шапку на голову и петлю на шею. И у многих сидевших там на рядах стульев по щекам катились слезы.

– Это, наверное, еще и облегчение из-за того, что все наконец закончилось, – говорит Триер, который и сам очень доволен концовкой. – Она так хорошо сыграла эту сцену. Совершенно неожиданно сильно. Очень трогательно. Ай, ну правда, она была чудовищно хороша, этого у нее не отнять, – заключает режиссер и молчит несколько секунд, прежде чем добавить: – Ну, то есть, как актриса.

Широкие улыбки, признания в любви и даже высунутый (Бьорк) язык сопровождали вручение «Танцующей в темноте» Золотой пальмовой ветви в Каннах. С тех пор Ларс фон Триер ничего не слышал от Бьорк – за исключением того раза, когда она предостерегала Николь Кидман от работы с ним.

* * *

В мире «Танцующую в темноте» принимали странно. Или, скорее, смешанно. Одни пришли в восхищение, другие качали головами. Это был шестой фильм Ларса фон Триера, участвовавший в конкурсе Каннского фестиваля, ему давно пора было получить Пальмовую ветвь, и считалось, что директор фестиваля Жиль Жакоб благоволит датскому режиссеру. Так что на этот раз Триеру удалось забрать домой тот приз, за которым он так долго тянулся, а Бьорк была названа лучшей исполнительницей женской роли, что, по словам Ларса фон Триера, было более чем заслуженно. Награда самому фильму вызывает у него больше вопросов.

– В каком-то смысле они все-таки выбрали не тот фильм. Я считаю, что мы должны были получить пальмовую ветвь раньше, за «Рассекая волны», или позже, за «Догвилль». Есть много проектов, за которые мне было бы приятнее ее получить. Наверное, мне дали ее тогда за преданность и выслугу лет, но чисто сюжетно «Танцующая в темноте» кажется мне слишком неинтересной. И потом, я не думаю, что та сотня камер сработала.

Среди друзей и коллег режиссера, а также кинокритиков, тоже не принято особо восхищаться «Танцующей в темноте». Мелодраматичная история о нищей полуслепой иммигрантке, которая борется за зрение своего сына, была слишком топорной, они на нее не купились. Может быть, Триер просто слишком сильно натянул в этот раз тетиву.

Но как бы там ни было, Золотая пальмовая ветвь – это Золотая пальмовая ветвь. Так что Триер и Бьорк стояли плечом к плечу на сцене в Каннах и изо всех сил наслаждались успехом, пока Триер признавался ей в любви. С тех пор они не общались.

– Единственное, что я слышал о ней потом, – это что она написала письмо Николь Кидман, в котором призывала ту не соглашаться на роль в «Догвилле», – улыбается он. – Потому что, как она написала, «я ее уничтожу».