Его звали Каэль Першоу. Глядя на этого человека, можно было подумать, что судьба очень круто обошлась с ним. Два года, уже целых два года он служил на планете Глория, командовал базой на станции «Непобедимая», где дислоцировались войска Клана Кречета. По мнению Першоу, с тем же успехом его могли назначить на жалкий астероид где-нибудь на задворках обитаемой Вселенной. Хотя Глория находилась в пределах миров, принадлежащих Кланам, она располагалась с внешней стороны Шарового Скопления, ставшего частью Империи Кланов. Клан Кречета совсем недавно завоевал половину Глории, однако какой Клан будет владеть другой половиной планеты, было еще неизвестно.

Даже название планеты казалось Першоу абсурдным. Единственная славная вещь в этом убогом месте — воздух. Он вполне пригоден для дыхания — без всяких фильтров и неудобных приспособлений, поглощающих ядовитые газы. Першоу за период своей военной службы провел немало времени на планетках с отвратительной атмосферой. Именно это отбило у него желание странствовать.

За что Глория получила свое название, оставалось загадкой. Горы на планете были невысоки, озера встречались редко, растительность — скудна. Единственная примечательная черта ландшафта планеты — большой район джунглей возле станции «Непобедимая», но даже он привлекателен только условно, а на самом деле — очень опасен. Першоу редко покидал базу, предпочитая посылать в опасные места других, особенно воинов из тринария вольнорожденных. Он поступал так не из трусости, а, скорее, из-за убежденности в том, что его талант полководца весьма серьезен и он имеет право рисковать жизнью только в решающих сражениях. В конце концов, разве не так должен поступать командир базы?

Еще более абсурдно-ничтожными казались Каэлю Першоу силы, на которые он мог рассчитывать в случае, если другой Клан потребует Испытания Права Владения. Хотя соединение, подчиненное Першоу, состояло, как обычно, из четырех тринариев по три звена в каждом, только Ударный тринарий представлял какую-то ценность как военное подразделение. Однако личный состав его — пятнадцать вернорожденных воинов и семьдесят пять пехотинцев-Элементалов — был слишком мал, чтобы в одиночку принять на себя Испытание Права Владения. Три других тринария включали в себя только воинов-водителей боевых роботов и едва годились даже для несения гарнизонной службы. Водителями там служили старые вернорожденные воины (которые скорее позволят понизить себя в звании, чем отправятся на добровольную почетную гибель) и вольнорожденные. Першоу не знал, кто из них хуже. В довершение всего их машины настолько устарели, что в бою тринарии оказались бы скорее обузой, чем ударной силой.

— Наверное, можно устроить небольшой перерыв, хотя бы на несколько минут, — раздался голос за его спиной. Это была Ланж — воин-Элементал, помощник и адъютант Першоу. Он давно приметил ее среди личного состава — Ланж считалась умелым воином, который мог бы стать командиром тринария. Теперь она была его личным адъютантом, а заодно командовала Элементалами Ударного тринария. Першоу не подвела интуиция, выбор оказался правильным. На поле боя бронированная пехота Ланж прекрасно взаимодействовала с его боевыми роботами, а в гарнизоне женщина-воин отлично справлялась с массой административных обязанностей. Ланж была умна, работоспособна и — как Першоу неожиданно для себя обнаружил — искусна в любви. Сексуальная связь между двумя людьми, так близко связанными по службе, не являлась чем-то необычным, но далеко не всегда приносила столько удовольствия. Он жалел, что им придется расстаться, когда кончится текущий контракт. По правилам Першоу не мог его возобновить до тех пор, пока новый адъютант не прослужит хотя бы минимально положенного срока.

Хотя Ланж возвышалась над своим командиром по меньшей мере на две головы, она была ниже большинства Элементалов, которыми командовала. Першоу иногда дразнил ее, говоря, что у нее гены вольнорожденных...

— Для тебя я всегда сделаю перерыв, — проговорил Першоу и поднялся, чтобы заключить Ланж в объятия. Даже сквозь жесткую ткань военной формы Першоу чувствовал приятные мягкие округлости женского тела.

Наверное, они с Ланж слишком сильно отдаются во власть эмоций, в отличие от других любовников Клана. Если бы когда-то в хранилище Брайеновских шахт Першоу не случилось услышать записи старинных земных романсов, он, наверное, так и не узнал бы, что человеческая любовь может быть сильной и романтической. Как человек Клана, он не мог полностью понять смысл любовных песенок, но его связь с Ланж была куда глубже, чем все остальные, которые Першоу имел до того, — в сиб-группе, с женщинами-воинами, с другими женщинами-адъютантами. По сравнению с предыдущими связями, отношения с Ланж были не менее глубоки, чем в старинных причудливых историях о любви.

Но Каэль Першоу был прежде всего воином. Вряд ли он пришел бы в восторг, если б сейчас кто-нибудь появился в его кабинете и застал их во время бурных объятий. Возможно, поэтому он отпустил Ланж скорее, чем ему этого хотелось.

Ланж откинула назад прядь своих темных волос, казавшихся еще чернее на фоне изумрудно-зеленого головного убора Клана Кречета.

— Что-то тебя беспокоит, — сказала она, озабоченно нахмурившись. — Обычные дела?

— В общем, да. Застой — так бы я это назвал.

— Застой — хорошее слово, особенно если учесть, что рядом находится Кровавое болото.

Ланж взмахнула рукой, будто отгоняя насекомое, почудившееся ей, вероятно, из-за мысли о болоте. На самом деле оно называлось не Кровавым болотом, но настоящее название этого места давно забыли. С первых дней существования станции размещенных здесь воинов поразило красноватое сияние, длинными кровавыми полосами висящее над болотом при свете глорианской луны.

— Скоро тебя переведут, — сказала Ланж. — Я в этом уверена.

— Я знаю. Обновление кадров и постоянная ротация — традиции Клана. Но до меня очередь пока не дошла. Я же хочу этого прямо сейчас. Попасть туда, где воин по-настоящему выполняет свой долг. Мне надоело устраивать в войсках идиотские конфликты, просто чтобы держать их в форме. Им нужен настоящий бой, то же самое я могу сказать и о себе.

— Мне приснилось, как ты участвуешь в бою. Нет, ничего не говори. Мои сны — я знаю, ты в них не веришь. Даже когда они сбываются. Давай пойдем в спальню. Нет, я вовсе тебя не соблазняю. Просто в твоих глазах читается усталость. И выглядят они как лужи, окруженные черной землей.

— В них тоже — застой?

Это замечание заставило Ланж улыбнуться.

— Нет, застоя в них нет.

— Еще чуть-чуть, — прошептал Першоу. — Еще чуть-чуть, и мы пойдем. Я только закончу с отчетом.

— Он не может подождать?

— Я хочу быстрее разделаться с этим — о драке.

— Драке двух командиров звеньев? Баста и Хорхе?

— Да. Какой позор для моих подчиненных. Этот вольнорожденный засранец смог так легко победить вернорожденного в дурацкой потасовке.

— Дурацкой? Но, кажется. Воет оскорбил Хорхе.

— Правильно. Будь они оба вернорожденными, ни о каком позоре речи бы не было. Но Хорхе здорово отвалтузил Баста — чуть не сломал ему шею, — а все эти вольнорожденные обезьяны стояли вокруг и подзадоривали его. Это омерзительно.

Хотя эмоции редко проявлялись на лице Першоу, сейчас в его глазах и опущенных уголках губ явно читалось отвращение.

— Хорхе — хороший воин, хотя и вольнорожденный, — мягко заметила Ланж. — Меня там не было, но я представляю, как он разделался с Бастом.

— Тем не менее Хорхе следовало быть посообразительней и не ввязываться в драку. Я хочу, чтобы вольнорожденные понимали, что я не желаю никаких конфликтов между ними и вернорожденными, и они должны... должны...

— Знать свое место? Позволять вытирать об себя ноги нам, вернорожденным? Вообще притихнуть и задавить в себе воина?

Першоу улыбнулся. Это случалось с ним редко, и Ланж старалась запоминать такие моменты.

— Я принимаю критику, Ланж. Но истина состоит в том, что я вообще ненавижу командовать вольнорожденными. Если бы я только мог, я бы отправил их всех куда-нибудь подальше и имел бы дело только с ребятами из генного пула.

— Я понимаю. Но до тех пор, пока под твоей командой находится хотя бы один вольнорожденный, особенно если он так независим, как этот Хорхе, ты должен ждать неприятностей. Ты наказал его?

— Я пытался. Но он использовал Шуркай.

Ланж удивленно подняла брови.

— Да? Я не ожидала, что Хорхе удастся успешно исполнить Ритуал Прощения. Его надменность...

— Я и не говорю, что этот «вольняга» хорошо его исполнил. Он был надменен, как всегда. Но я принял Ритуал. Я не мог иначе, воут?

— Ут. А теперь тебе нужно обо всем этом забыть.

— Я не могу. Хорхе как мина на моем пути. Наступи на него — и он взорвется. Будет еще больше неприятностей.

Ланж кивнула.

— Хорошо, тогда действительно вымести всю свою злобу в отчете. Такие инциденты не украсят послужной список Хорхе.

Першоу пожал плечами.

— Послужной список для вольнорожденного — это пустой звук. Они не могут внести вклад в генный пул, так что им все равно.

Ланж коснулась ладонью его лба.

— Ты слишком много думаешь, Каэль Першоу. Тебе нужно отдохнуть. Приходи скорей ко мне.

Она вышла из кабинета. Еще несколько минут Першоу трудился над отчетом, но затем понял, что ему так и не удается собраться с мыслями. «Наверное, случится что-то важное», — решил он.

Но когда, менее чем через полсуток, это «важное» действительно произошло, Першоу был несказанно удивлен.

— Чем вольнорожденный командир звена отличается от грязной свиньи в униформе Клана?

— Я не знаю, Баст. Чем?

— Грязная свинья вполне может нести службу на передовой.

Все захохотали. Баст тоже. Человек, впервые попавший в компанию воинов, ни за что бы не догадался, что подобный звериный рык означает смех.

Эйден понимал, что шутка направлена против него, однако это его удивило: неужели Баст не чувствует, что он только что вошел в помещение и стоит всего в нескольких шагах позади? Как человек может быть настолько глуп? Баст все еще носил гипсовый «воротник» после драки, которая произошла, когда он оскорбил Эйдена и тот локтем повредил ему шею. Эйдену и сейчас очень захотелось подкрасться к Басту сзади и всадить «воротник» в уже полураздавленную шею этого вернорожденного.

Но словно невидимый ошейник был надет на его собственную шею — он не мог ничего сделать. Не проронив ни слова, не показывая вида, что услышал издевательскую шутку Баста, Эйден подошел к бару офицерской комнаты и заказал огнефир. Этот напиток был сейчас популярен в среде вольнорожденных и представлял собой крайне ядреную смесь, которую никто кроме дерзких «вольняг» не отваживался поднести к губам. Эйден не стал пить залпом, а задержал жидкость во рту. Ощущение было такое, будто растворяется зубная эмаль.

Офицерская комната выглядела столь же заурядно, как и другие помещения на станции. И мебель, и стены, и пол были размалеваны желтовато-серыми, грязно-коричневыми и тошнотворно-зелеными красками. Порой Эйдену казалось, что приятнее было бы отправиться в джунгли, чем сидеть здесь, хотя там, в джунглях, по рассказам, водились страшно ядовитые ящеры, укус которых выводил из строя «ногу» боевого робота. Это, конечно, всего лишь безумная солдатская байка, но у Эйдена совершенно отсутствовало желание ее проверять. К сожалению, как раз из его подразделения, полностью состоящего из вольнорожденных и потому самого низкого в командной иерархии, выбирали людей для операций в джунглях. До сей поры воины видели там лишь зловещие корявые деревья, на коре которых выступал сок, выделявший ядовитые испарения, и животных, настолько быстро скрывавшихся в переплетении ветвей и лиан, что не было никакой возможности их разглядеть. Кроме того, однажды, в свободное от дежурства время, Эйден обнаружил какие-то цветы с красивыми кроваво-красными лепестками, покрытые ярко-желтыми полосами. Он принес несколько цветков в лабораторию станции и выяснил, что они ученым известны, называются «Кровавые Лепестки» и вполне успешно могут применяться в медицине. Извлеченную из них сыворотку вскоре испробовали на нескольких воинах и техниках, подцепивших на Глории странную инфекцию, симптомами которой были сонливость и слабость. Хотя полностью люди не вылечились, оказалось, что сыворотка временно улучшает состояние и возвращает на несколько часов силы...

Эйден подумал, что неплохо было бы поразмять мускулы прямо сейчас, но вдруг у него помутилось в глазах — вероятно, под действием огнефира. Говорили, что большое количество этой смеси, выпитое за короткий срок, может сделать человека слепым. У Эйдена же до сих пор случались только незначительные приступы головокружения да ненадолго темнело в глазах. Он не обращал на это внимания, пренебрегая опасностью ядовитого зелья. Ведь одурь от огнефира служила единственным клапаном, дававшим выход скуке серого казарменного существования.

Эйден уже достаточно насиделся в разных крысиных норах и тихих заводях, куда его раз за разом переводило командование. Одна станция следовала за другой, и всегда на долю его подразделения выпадали наихудшие задания, не говоря уже о презрительном, а подчас и просто злобном отношении вернорожденных, одно происхождение которых, вне зависимости от срока службы и звания, давало им все преимущества. При любом споре между вернорожденным и «вольнягой», вынесенном на Совет, офицеры отдавали предпочтение вернорожденному. Если, конечно, правота его противника не оказывалась настолько очевидной, что ее никак нельзя было проигнорировать.

Даже при самом удачном стечении обстоятельств вольнорожденные постоянно чувствовали нечто оскорбительное в тоне вышестоящего офицера-вернорожденного. Эйден участвовал уже в стольких Испытаниях Отказа — поединках, право на которые имел как любой воин, так и подразделение, желавшие изменить решение начальства, — что теперь уже заранее знал, как все произойдет, и планировал свою реакцию еще до рассмотрения дела хотя бы одной инстанцией. В последний раз, после того как он чуть не сломал шею Басту, полковник Каэль Першоу, вероятно, хотел его сурово наказать, но Эйден воспользовался Ритуалом Шуркая. Хотя Першоу никак не выдал переполнявших его эмоций, Эйден покинул кабинет счастливым, полагая, что оставил полковника в ярости.

Теперь, прикончив вторую порцию огнефира и слушая очередной анекдот Баста о двух вольнорожденных, встретившихся на нейтральной территории, Эйден прикидывал, не следует ли ему сейчас встать и заорать всем вернорожденным в комнате, что он точно такое же дитя генного пула, как и они, что он создан из лучших генетических материалов, вырос и воспитан в сиб-группе. Он бы посмотрел на их лица — на их надменные насмешливые лица, когда до них дойдет, что командир звена, известный им как Хорхе, присвоил себе это имя, тогда как настоящий кадет, которого так звали, вместе со всеми членами своего учебного подразделения вольнорожденных погиб на одной из учебных тренировок. По крайней мере, такова была официальная версия.

Но Эйден знал, что Хорхе убили, и убийство это было подстроено командиром Сокольничих Тер Рошахом. По непонятным причинам Рошах совершил беспрецедентный поступок, дав Эйдену вторую попытку пройти Аттестацию. На первой Аттестации Эйден потерпел неудачу, чрезмерно переоценив свои силы. По закону Клана кадетам не предоставлялся второй шанс, однако же Эйден его получил. Об этом знал только Тер Рошах. Сначала Эйден очень злился: стольким людям пришлось умереть, чтобы он смог занять свое место на мостике боевого робота. Но ни с чем не сравнимое чувство возвышенной гордости от получения звания воина со временем приглушило гнев. Худшим, чем мысли о том, законным ли путем он добился своего звания, оказалась необходимость жить под личиной вольнорожденного. Он ненавидел эту необходимость, ненавидел каждый день каждого года своей воинской жизни и не раз хотел, как теперь, крикнуть всем остальным, что он — вернорожденный.

Но Тер Рошах настаивал, чтобы это держалось в тайне. Предоставление второй попытки Аттестации настолько шло вразрез с правилами Клана, что Рошаха могли казнить, если бы правда выплыла наружу. Все его генетическое наследие, хранящееся в священном генном пуле, было бы отдалено и уничтожено, так что он потерял бы всякий шанс когда-нибудь воплотиться в сиб-группе. Как Эйден узнал впоследствии, гены Тер Рошаха соединили один раз с еще чьими-то генами для получения одной сиб-группы, но она ничем особенным себя не проявила. Более того, ни один из ее представителей даже не стал воином...

Эйден хотел подать знак, чтоб ему принесли еще один огнефир, когда почувствовал, что на плечо ему легла чья-то рука. Эйдену не нужно было оглядываться, он знал, кто это.

— Ты не мой опекун, Жеребец, — сказал он. — Я не нуждаюсь в том, чтобы мне говорили, когда я должен прекратить пить.

Для Эйдена было делом чести вернуться к стилю речи вернорожденных воинов, хотя все считали его вольнорожденным. В течение многих лет он выговаривал фразы полностью и не опускал личных местоимений. Тот, кто делал это, становился объектом насмешек вернорожденных, а Эйден не хотел давать им такой возможности.

У Жеребца был глубокий рокочущий голос, хорошо подходивший к его импозантной внешности. Сейчас он звучал спокойно, но в суровом взгляде друга Эйден прочитал неодобрение. Эти двое уже так долго знали друг друга, что Эйден угадывал мысли Жеребца просто по выражению лица или незначительным жестам.

— Ты велел остановить тебя после второго стакана огнефира, — сообщил Жеребец, не снимая руки с плеча Эйдена.

— Да? Правда? Я не помню.

— Ты никогда не помнишь, командир.

— Все-таки я выпью третий стакан. Смотри, он уже налит.

Бармен, коренастый техник с постной, бесцветной рожей, поставил стакан на стойку перед Эйденом.

— Ты видишь, Жеребец? Теперь мне придется его выпить. За путь Клана и все такое.

Он потянулся за выпивкой, но вдруг Жеребец мгновенно схватил стакан, причем так лихо, что Эйден, успевший согнуть пальцы, чтобы принять от бармена сосуд с огнефиром, остался с носом. Изящно держа стакан за ободок. Жеребец так же лихо опрокинул его себе в рот и осушил в один глоток. Потом он вставил стакан в согнутые пальцы Эйдена, рука которого все еще лежала на стойке.

— Теперь стакан выпит.

— А я не пьян, — горько пожаловался Эйден.

— Ты сегодня дежуришь.

— Тем более я...

— Пытаешься иронизировать, воут?

— Ут. Ты хорошо это знаешь.

Эйден покосился на Жеребца. Рука его сжимала пустой стакан, как будто с помощью волшебства сосуд мог наполниться опять.

— Ты, вижу, любишь иронию. Это все из-за твоего тайника с книгами.

Повернувшись к Жеребцу, Эйден поднес палец к губам.

— Я думал, ты понимаешь, — прошипел он. — Ты никогда не должен упоминать здесь — ну, ты знаешь, о чем я. Это считается нарушением, ты ведь помнишь?

— Конечно, помню. Но я простой «вольняга». В социальном отношении мы легко скатываемся вниз.

Эйден отрывисто рассмеялся.

— Ты напрасно пытаешься меня успокоить.

Откуда-то из-за спины Жеребца донесся голос Баста:

— Нет, но если ты хочешь, используй гаечный ключ.

Окружающие воины прямо-таки взревели от хохота. Эйден не расслышал, что там болтал вконец обнаглевший Баст, судя по последней фразе это было что-то свеженькое. Баст регулярно использовал все новые и новые шутки, все они были глупыми и злобными, причем в них всегда поливались грязью почему-то только вольнорожденные.

Эйден заметил, что Жеребец напрягся и приготовился обернуться и бросить Басту ответное оскорбление. Эйден прекрасно понимал Жеребца. Но Каэль Першоу отдал подразделению Эйдена специальный приказ — прекратить драки. Эйден подозревал, что его подчиненные нанесли вернорожденным слишком много поражений, и Першоу использовал свою власть, просто чтобы предотвратить дальнейшее нанесение ущерба. Вообще-то, с тех пор как Эйден прибыл на Глорию, Першоу регулярно аннулировал приказы Эйдена и поощрял вернорожденных, когда те его оскорбляли. Только после того, как нескольким особо ретивым задирам хорошенько попало, Першоу установил суровое наказание за любое рукоприкладство. Но, кто бы ни начал драку, полковник всегда становился на сторону вернорожденных и при этом еще утверждал, что, только исполняя его небеспристрастные решения, можно держать войска в боевой форме.

Эйден встал и покачал головой, желал остановить Жеребца. Тот просто закипел.

— Мы обещали не ввязываться в драки, — мягко напомнил Эйден.

— Ты обещал.

— Я говорил от лица всего звена, воут?

Жеребец с неохотой признал его правоту:

— Ут. Но мы выглядим дураками, и...

— Ничего. Со временем мы докажем свое преимущество.

Глаза Жеребца сузились.

— Что случилось, Хорхе? Было время, когда никакой командир базы не мог помешать тебе отомстить за оскорбление. Совсем недавно ты бы сам первый полез в драку. Да пятеро валялись бы уже на полу, прежде чем кто-нибудь еще...

Эйден улыбнулся.

— Я ценю твою веру в меня, Жеребец. По-твоему, я выгляжу как герой Предания. Но я должен защищать звено от...

— Не нужно нам такой защиты. Мы не станем никого страшиться из-за...

— Страшиться? — переспросил Эйден, все еще улыбаясь. — Где ты откопал это слово?

— Как-нибудь тоже умею читать. Ты все время оставляешь свои книги, и...

Улыбка исчезла. Эйден одарил друга свирепым взглядом.

— Я уже говорил тебе, что не надо о них упоминать.

Жеребец покраснел.

— Извини. Но, как бы то ни было, я знаю это слово. Странно, почему оно тебя не разъярило.

— Во-первых, оно кажется слишком смешным, когда слышишь, как кто-нибудь его произносит. Во-вторых, я понимаю, почему ты так сказал. И это может показаться странным, но я согласен с тобой. Мне самому непонятно, почему я так пассивен. Как бы мы себя ни вели, Каэль Першоу отыщет еще тысячу способов дискредитировать меня и все наше звено. Я бы сказал так: Спор Благородных будет проигран, какой бы хорошей ни была наша заявка, кем бы ни был наш противник, как бы мы ни бравировали, зная о его численном перевесе... Что тебя рассмешило, Жеребец?

— Бравировать. Еще одно твое словечко. Может быть, это — ну, ты понимаешь, — это нам и мешает?

— Нет, дело в старом предубеждении против нас. Иногда кажется, что у нас просто нет... ты опять улыбаешься. Опять что-нибудь не то сказал? — Эйден усмехнулся.

— Нет. Хотя, по-своему, да. Ты сказал «нас». Ты все время говоришь о себе, как об одном из нас, тогда как на самом деле ты родился...

На этот раз Эйден легонько пнул Жеребца по коленке. Никогда еще не случалось, чтобы за такой короткий промежуток времени его друг наговорил столько лишнего. Вероятно, Жеребец уже влил в себя не меньше трех огнефиров, прежде чем прийти в комнату отдыха.

— Я теперь один из вас, — сказал Эйден. — Мое происхождение ничего не значит. Уже слишком долго мы служим вместе, сражаемся вместе, вместе бьем морды наглецам. Я бы никогда не смог вернуться, — он обвел взглядом комнату, чтобы убедиться, что никто не подслушивает, — вернуться к положению сиба, к чванству вернорожденных. Ты понимаешь?

Жеребец кивнул.

— Хорошо. А теперь давай отсюда уйдем, пока мы не задохнулись от вони этих вернорожденных.

Они пошли прочь от стойки. Жеребец двигался впереди. Эйден же из осторожности решил тихо проскочить мимо Баста и его компании, чтобы лишний раз не привлекать к себе внимания.

— Командир звена Хорхе, — раздался вдруг насмешливый голос Баста.

— Командир звена Баст.

— Я надеюсь, что вы не обиделись на наши маленькие шутки.

У Эйдена уже готова была сорваться с языка брань, но он сдержался и спокойно проговорил:

— Я не слышал ничего для себя обидного.

Баст повернулся к окружавшим его воинам.

— Вы видите? Они тоже понимают, что такое каста.

— Я понимаю, что я воин.

Улыбка слетела с лица Баста.

— Я не это имел в виду. Я имел в виду, что вы вольнорожденный и поэтому генетически второсортны: ваши гены соединил случай. Вы не согласны?

— Вся наша жизнь состоит из случаев. А также из возможных достижений.

— Опять я не это имел в виду. Я хотел сказать, что лучших воинов создают, используя научно разработанные методы: для этого соединяют гены великих воинов и получают сразу много детей. Все дети обладают прекрасными наследственными качествами, и потому их называют вернорожденными. Любой другой способ получения детей основан на чистой случайности, и в результате получается жалкое количество генетически неполноценных «вольняг». Превосходство вернорожденных логически доказано, воут?

Сознание Эйдена раздвоилось. В конце концов, он ведь тоже вернорожденный. И в жесткой логике Баста присутствовала справедливость. Но, сражаясь плечом к плечу, живя бок о бок с вольнорожденными, он, Эйден, понял, что генетический случай может дать и часто дает Клану настоящих воинов, ничем не хуже тех, которые приходят из сиб-групп. Обдумывая эти соображения, он одновременно прикидывал, как бы половчее и побыстрее прикончить Баста, настолько глубокое отвращение вызывал в нем этот человек.

— О генетическом первенстве всегда велись споры, — заметил он наконец.

— Да, и ученые почти единогласно решили, что генетическая система евгеники Клана позволит производить высших существ.

— Да, но... — Эйден хотел сказать, что бывали в истории времена, когда ученые ошибались. Но тогда ему пришлось бы выдать свои источники, а для него было жизненной необходимостью держать свою личную библиотеку в секрете. Иначе Каэль Першоу мог бы сразу ее отобрать.

— Но что?

— Вы сказали — единогласно. Однако некоторые думали иначе.

— Да, предатели.

— Нет, не предатели. Ученые, исследователи, теоретики.

— Предатели. Все предатели. Мы поддерживаем программу по евгенике, командир Хорхе, воут? Воут?

Эйден, хоть и находился на открытом пространстве посередине офицерской комнаты, почувствовал, что его прижали к стене. Он вспомнил сцену в кабинете Першоу. После исполненного Эйденом Шуркая командир базы взял с него обещание, что он и его «вольняги» прекратят устраивать драки. Каэль Першоу поклялся, что если скандал учинит воин из его подразделения, то наказаны будут сразу несколько человек, а за любой проступок самого Эйдена поплатится все его звено.

— Возможно, звеньевой Хорхе, вы не поняли вопроса. — Баст встал. — В конце концов, вы только «вольняга». Я забыл, что вещи следует называть своими именами. Я сказал, достопочтенный воин, что евгеническая программа Клана позволяет производить сверхвоинов. И это, конечно, означает, что она дает возможность получать сверхлюдей. Вот поэтому мы и поддерживаем программу по евгенике, воут?

Эйден понимал, что должен ответить, и просто не знал, почему молчит. Почему простое «ут» застряло у него в горле? Почему он не мог сказать то, что нужно? Он почувствовал, как рядом напрягся Жеребец.

Баст наклонился к Эйдену; когда он говорил, из его рта текли волны перегара.

— Мы поддерживаем программу по евгенике, воут? Воут, ты, вонючий ублюдок!

Все накопившееся у Эйдена напряжение вылилось в броске. Гнев, подпитанный хорошей порцией огнефира, вырвался наружу. В его подразделении не было ни одного вольнорожденного, который бы захотел, чтоб их командир струсил и отступил перед этим ненавистным подонком. «Вонючий ублюдок» — самое страшное оскорбление для воина! Не важно, каким образом он появился на свет. Иногда вернорожденные употребляли его, желая оскорбить таких же вернорожденных, и почти всегда — в стычках с вольнорожденными. Эйдена частенько так обзывали с тех пор, как он стал жить под именем Хорхе, но на этот раз, когда его оскорбил Баст, он пришел в ярость.

Схватив Баста за гипсовый «воротник», Эйден дернул его на себя. Затем ударил вернорожденного головой в лицо и резко оттолкнул. Баст чуть не упал навзничь, наткнувшись на стул, на котором сидел прежде, и стал медленно, покачиваясь, отступать, схватившись руками за шею. Лицо его исказила гримаса дикой боли. Эйден со злобной радостью подумал: «Опять я что-то повредил этому болвану, возможно, даже покруче, чем в прошлый раз». Он расслабился, гнев его отступил. Остальных вернорожденных просто скрутило от ярости, но они только бессильно сжимали кулаки, подчиняясь закону Клана, который не позволял вмешиваться, пока идет поединок между Эйденом и Бастом. Они только выкрикивали своему все еще шатавшемуся товарищу слова ободрения. Эйден усмехнулся. Баст наконец остановился и, все еще чуть пошатываясь, сделал два шага вперед, сжимая руками гипсовый «воротник».

Эйден на миг потерял бдительность. Он мог бы догадаться, что его противник в какой-то степени притворяется. Вдруг Баст выхватил нож и быстро метнул его в Эйдена. Направленный ему в левый глаз, нож чуть не угодил в цель. Успев откинуть голову, Эйден почувствовал лишь скользящий укус лезвия. Оружие, чуть задев намеченную жертву, вонзилось в стену комнаты. Затем Баст бросился вперед, как бешеный зверь.

Уверенность ни на секунду не покинула Эйдена. Он знал, что может победить Баста — уже один раз он это сделал — и теперь хотел его просто прикончить. После нескольких секунд борьбы Эйден уцепился за «воротник» и сдернул его с Баста; под ним обнаружилась красная, в кровоподтеках кожа. Полоснув Баста «воротником» по глазам и ослепив его на некоторое время, он нанес врагу удар по его слабому месту. Зажав голову Баста одной рукой, он крепко сдавил его шею. На миг глаза Баста прояснились, но затем в его шее что-то хрустнуло и взор воина потух, уже навсегда. Тело обмякло. Эйден бросил врага на пол, как будто это была всего лишь куча тряпья.

Товарищи Баста, трясясь от гнева, ринулись на Эйдена. Вмешался Жеребец. Вскоре в драке уже принимали участие все находившиеся в комнате. С неописуемым удовлетворением Эйден лично вывел надолго из строя двух воинов из звена Баста.

Когда в комнату отдыха прибыл отряд Элементалов из отделения Ланж, Эйден взял ответственность за случившееся на себя, и его отвели в штаб.

Но прежде чем уйти, он пробормотал, стоя над трупом Баста:

— Чем вернорожденный командир звена отличается от грязной свиньи в униформе Клана?

Затем, выдержав паузу, как будто мертвец мог ответить, заключил:

— Ничем, Баст. Ничем.