И я поехал в Бейкерсфилд, думая всю дорогу: тебе мать нужна, что ли? Нет, мать тебе не нужна. Просто нужно узнать, чего тебе нужно.

Найдется ли ответ в Бейкерсфилде?

Господи Боже мой, Бейкерсфилд показался родным домом, в том смысле, что я был здесь и одновременно в любом другом месте. Сагино – сестра Бейкерсфилда, и я прожил с ней дольше, чем хотелось бы помнить. Промышленные зоны отравили мне сны, во все стороны тянутся склады и фабрики, миллионы готовых изделий, натянутые проволочные струны, бесконечный Гэри, штат Индиана.

Можно только догадываться, каким образом Керри в конце концов тут очутилась – она никогда не рассказывала. Я подозревал пережитое в детстве насилие, развод родителей, даже киднеппинг. Ей здесь нравилось лишь из любви к отчуждению, а невозможно представить, чтобы кто-нибудь был так чужд Бейкерсфилду, как Керри. Ей место в Манхэттене, где она кололась бы в лапах толкача наркотиков. Впрочем, в Бейкерсфилде полно пригородных лабораторий, готовящих кокаин, трейлеров под древовидной юккой, над которыми птицы, обкурившиеся химикатами, летают со сверхзвуковой скоростью.

В таком трейлере она и жила. Как-то умудрилась купить кусок земли, поэтому трейлер стоял на ее собственном участке, не стоившем ровно ничего, по крайней мере, пока песок не станет редкостью.

Последним, мимо чего я проехал по дороге к ней, был пост полиции штата. Интересно, беспокоилась ли когда-нибудь Керри насчет опасного соседства? Интересно, остался ли повод для беспокойства?

Сверкающему алюминием трейлеру со спутниковой тарелкой было самое место на Марсе. С первого взгляда на мусорный бак я понял, что она его не покинула. Бак был доверху завален пустыми пачками из-под сухого завтрака и картонками из-под молока. У нее еще имелся жучок-«фольксваген», которые плодятся, как тараканы, пока их не истребят. Проживи Керри тысячу лет, может быть, подыскала б машину в рабочем состоянии, предпочтительно небесно-голубую с ржавыми колесными колпаками и двигателем, который за двадцать миль слышно. На бампере, как обычно, красовалась наклейка, однако не предлагала задуматься о том-то или прекратить то-то, а утверждала: «БОГ МОЖЕТ ЖДАТЬ, А ТЫ НЕТ».

Дверь с опущенными жалюзи приглашала мух, Может быть, и меня пригласит, хоть у меня нет крыльев. Керри вечно оставляла дверь незапертой, никогда не боясь ни воров, ни торговцев, ни насильников, ни убийц. Я всегда спал, крепко прижавшись к ней, зная, что, если явится преступник, она меня спасет. Луч карманного фонарика, ворвавшись в ее редкий быстрый сон, пробудил бы сознание, вызвав взрыв, так что осветителю следовало поскорей улепетывать, пока во все стороны веером не полетело дерьмо. Керри была шести футов ростом, с черными волосами до пояса, которыми в случае необходимости удушила б любого. Сказать, будто она представляла собой только кожу и кости, было б преувеличением. Кости служили ей оружием.

– Так я и знала, черт побери, – сказала она.

– Что ты знала? Откуда?

– Ниоткуда. Входи.

Керри предоставила мне самому открыть дверь. Удивительно – в трейлере царил полный порядок. В углу стоял телевизор, на журнальном столике ничего не валялось, на полу лежал японский хлопчатобумажный матрас, торчал галогенный торшер, сидела – я не верил собственным глазам – персидская кошка, спрятавшись за занавеской. Чартриз, женщина, с которой я познакомился в дальнейших странствиях, утверждала, будто коллективное бессознательное вместе еще с каким-то синхронизмомподсказывают нам дальнейшую судьбу. Но персидская кошка служила очередным свидетельством, которых и без того предостаточно, что в этом мире почти все прочно связано со случайностью. Автомобильные номерные таблички, прогнозы погоды, индексы Доу-Джонса наглядно показывают, как плетется всемирная паутина. Хотя, глядя на кошку я старался вспомнить, что пауки – это мы. Сами плетем паутину.

Керри стояла на кухне, я сел на кушетку.

– Что значит – так и знала?

– Не хочу объяснять. Просто знала, что меня ждет испытание чем-то. Или кем-то.

– Не я, а ты прислала письмо.

– Письмо.

Я отметил, что это не вопрос.

– Значит, ты?

– Нет, я письма не посылала.

Я вытащил из кармана письмо, домашнее задание для ребенка после игры в футбол на грязном поле и принятого в штанах душа. Протянул листок, держа в обеих руках. Не хотелось, чтоб она его взяла. Керри подошла, прочла, потом вырвала, смяла, как папье-маше.

– Какой-то дерьмовый ребяческий бред.

– Ребяческий проступок! – воскликнул я. – Вандализм!

– Успокойся. Не злись на меня. До чего же я ненавижу адреналин.

– Давай минутку подумаем. Посиди со мной рядом.

– Не прикасайся ко мне.

– Я ни к чему не прикасаюсь.

Кошка наблюдала за мной. Керри села на другой край кушетки, прикрыв грудь руками, как щитом.

– А как насчет электронной почты? – спросил я. – У тебя есть компьютер?

– Бог с тобой, сообщение мог послать кто угодно. Может, ты сам его себе послал в пьяном виде.

– Я больше не пью. Как правило.

– Я тоже. Вообще ничего больше не принимаю. Дай подумать. Такие письма пишут слабые люди. По-твоему, я слабая?

– Нет.

Даже без торшера Керри светилась галогенным светом.

– Что-то с тобой происходит, Джон, – заключила она. – Буду за тебя молиться.

– Ни к чему хорошему это не приведет.

– А ты?

– Что?

– Молишься?

– Только словами из трех-четырех букв.

– О господи.

Кошка шмыгнула ко мне. Сначала я принял ее за Азаль с аэрозольным баллончиком краски в лапах. Она вскочила на кушетку, потом ко мне на колени.

– Ты ей понравился, – заметила Керри.

Я состарился телом, а она в мое отсутствие помолодела. Чувствовалось, что утратила жесткость, ноги вытягивались с кушетки все дальше и дальше, пока она совсем не обмякла, полностью расслабившись.

В нашем совместном прошлом всегда сидела, подавшись вперед, уткнувшись локтями в колени, разъясняя хитросплетение заговоров, паутинные нити которых тянутся из Вашингтона к Берлину, Копенгагену, Рио-де-Жанейро, Лондону, Кейптауну, Рияду, назад в Вашингтон. Это она хорошо уже видела, но история уходила все глубже, словно Керри сидела на корточках позади дикобраза и изо всех сил толкала его вперед.

Я с ней познакомился не в доме отдыха, а в отеле с названием, вводившим в заблуждение, и плавательным бассейном. По-моему, та самая лужа квалифицировалась именно так. Керри служила там горничной, с выгодой пользуясь своим проворством, работая посменно по двенадцать часов.

Однажды утром, пока я еще спал, вошла ко мне в номер, чтоб сделать уборку, и почти управилась к мо-ему пробуждению. Села в ногах кровати на мои ноги, я их из – под нее выдернул, но шасси уже были убраны, она воспарила слишком высоко, чтобы это заметить. Обхватила себя руками, с треском на скорости хлопая крыльями. Со стоном повалилась на спину, придвинулась ко мне. Я вынул у нее из рук табличку с надписью «Просьба не беспокоить», бросил на пол.

– Я за тобой наблюдала, – сказала она.

– Я просто спал.

– Меня уволят.

– Все лучше, чем умереть.

Я встал, отыскал в чемодане бутылку, сорвал обертку с пластикового стакана, который она постаяла на комод, налил два глотка виски.

– Держи.

Ей едва удавалось удержать стаканчик, поэтому я сел рядом, придержал ее руку, направил.

– Лекарство.

Она хлебнула, проглотила. Ей требовался валиум, но я надеялся, что спиртное подействует и утихомирит ее. Не подействовало, пришлось плеснуть еще.

– Тебе надо к врачу.

Керри снова выпила, села. Точно известно, что будет дальше: в ту же секунду, как ей станет лучше, снова ринется в Финикс, штат Калифорния.

– Нет, – сказал я, укладывая ее. Сам прилег рядом, прижал ее к себе.

– Я тебя разглядывала. Похоже, ты совсем одинокий.

– У меня своя проблема. Ты только что ее хлебнула.

– Знаю. Мусорное ведро постоянно набито бутылками. Может быть, незаметно выведешь меня? Меня будут искать.

– Поспи. Я оплатил номер еще на день вперед. Потом сможешь тайком уйти.

Я подобрал табличку с надписью «Просьба не беспокоить», открыл дверь, прицепил к ручке, посмотрел в обе стороны, откатил тележку горничной в конец коридора, вернулся и лег рядом с ней. Она спала, я гадал, к чему мы с ней движемся.

Через четыре часа выяснилось, что к трейлеру «Эйрстрим», набитому таким количеством комиксов, что отовсюду практически сочились чернила. Она весь день спала, а я пил и читал. Отключился как раз к тому времени, как она пробудилась. Такими и остались наши дальнейшие отношения.

– Забавно, – заметила она сейчас, – с виду ты почти совсем белый. Даже по глазам не догадаешься. На самом деле они не азиатские. Недостаток, да? Очень симпатичный. Хотя ты все равно помесь.

– Постоянно стараюсь разгладить одежду. И каждое утро встаю, весь помятый.

– Спи голый.

Смеркалось. Скоро придется спрашивать, можно ли переночевать.

– Что это за наклейка у тебя там на бампере? – спросил я.

– М-м-м…

– Наверняка имеет какой-то смысл.

– Я это не буду с тобой обсуждать. Речь не идет ни о каких высших силах и прочей белиберде. Все равно посмеешься.

– Просто интересно.

– Не желаю рассказывать. – Она пошла на кухню заваривать кофе. По-моему, знала, что я хочу взять ее за руку. – У тебя в голове полная каша, – заметила она, положив на поднос фильтр и наливая в кофеварку воду из бутылки.

– Что бы ты ни сказала, смеяться не буду. Что мне известно?

– Ну ладно, дело вот в чем. Видел «фольксваген» на улице? Кроме него, я ничего не могла себе позволить. Мне даже не разрешили пнуть по колесам, на пробу проехаться. Я его просто купила. Приехала к себе, села на ступеньку. Всего пару недель назад бросила амфетамин. Чувствовала себя жутко, в полной отключке, все кругом видела, как в троекратные очки. Думала: кончится это когда-нибудь или нет; может быть, я навсегда повредила мозги, зрение, нервную систему и все остальное. И решила – ладно, Керри, если так продолжается, когда ты собираешься навсегда завязать, почему бы и не развязать? Какой смысл бросать, если все равно находишься в депрессии и паранойе? И тут взглянула на ту самую наклейку. Разглядела, и мне показалось, будто Сам Господь лично мне в этой самой пустыне задает вопрос. И пока Он его задает, чуть ниже на ступеньке сидит дьяволенок из какого-нибудь моего комикса и советует принять дозу побольше. Все равно, мне стало чуть лучше. Казалось, меня кто-то заботливо предупреждает, словно папаша шестидесятых годов объясняет ребенку, что скорость смертельно опасна. В любой другой день нашла бы старое бритвенное лезвие и соскребла наклейку. А тут решила оставить на месте. Вдруг когда-нибудь кто-нибудь будет ехать позади меня в таком же состоянии и увидит. Может, ему тоже станет немножечко лучше, он продержится еще пару-тройку часов. Вот и все.

Теперь моя очередь, – продолжала она. – Ты женат?

Слыша этот вопрос, я вдруг понял, что вообще не вспоминаю о Рози.

– Скорее, формально связан брачными узами.

– Неразрывными?

– Ты вступала когда-нибудь в такую жуткую связь, что о ней говорить даже не хочется?

– Постоянно.

Керри вынула из карманчика блузки пачку импортных сигарет, вытащила одну и прикурила твердой рукой. Медленно выкурила до самого конца.

__ Что собой представляет твоя жена?

– Быка, а я не матадор. Постоянно сижу на рогах. Забудь о ней. Пойдем посидим на ступеньке.

Казалось, сигарета дымится почти полчаса. Время замедлилось, упиваясь редким моментом. Я покачал головой вверх-вниз – каменистые скалы в пустыне разделились, умножились. Вскоре мы очутились на луне, а другая стояла над нами. Койоты гонялись за кошками, но Азаль в трейлере ничто не грозило.

– Сигарета с ментолом?

– Да. А что?

– Ничего. У тебя есть записи евангельских песнопений?

– Нет.

– А приятель по имени Хесус?

– К чему ты ведешь?

– Просто хочу убедиться в случайном развитии событий.

– Оно не случайно.

Я взглянул на наклейку, но озарение не снизошло на меня. В глазах что-то смутно мелькнуло, просвистело предчувствие решения. То есть я начинал понимать, что задача делится на саму себя, на меня, математика усложняется еще больше, становится неразрешимой. Может, я возвращаюсь назад к какой-то настоящей любви, а письмо – лишь предлог? Нет, Керри я не любил. Восхищался ей, но не любил. На ступеньке не было жара. Сидя рядом, мы ощущали тепло, только вовсе не сексуальное. Стали братом и сестрой. Импрессионистская картина: «Двое на ступеньке: раздумье». Точки, точки, точки. Чтобы соединить их, понадобится десять тысяч эллипсов, и все равно какая-то ускользнет. Я что-то чую и не могу ухватить.

– Удалось тебе его представить когда-нибудь целиком?

– Что?

– Заговор.

– Я в эти игры больше не играю. Не думаешь, что от края пропасти лучше отойти назад? На почтительное расстояние. На такое, какое нас с тобой разделяет.

– Не знаю.

– А я знаю. Смотрю тебе в глаза и знаю: тебе где-то надо переночевать. Знаю: не хочешь просить из опасения нарваться на отказ, боишься, как бы я не подумала, что собираешься спать со мной. Поэтому можешь спать со мной. Не в том смысле. Просто рядом. Вполне близко, правда?

Мы улеглись в постель. Рядом с нами лежала Азаль. Я имею в виду кошку. Мы втроем были близки, как никогда в жизни.

Утром выпили кофе, который Керри приготовила прошлым вечером. Все спали не раздеваясь. Опасных моментов не возникало, мы уважали закон, который гласил: «Не сейчас. Больше никогда».

Я был весь помятый. Мы оба. Но я как-то понял, что значит становиться старше, когда возникает дружеское братское чувство к тому, кого не встречал много лет и кто уже не хохочет до колик над твоим брюшком и наметившимися залысинами.

Мы потягивали кофе. Дувший в окно ветерок уговаривал: «Не уходи», – закон приказывал: «Уходи поскорее».

Я поискал глазами умывальник, сушилку – в трейлере не было ни того ни другого. Каким наслаждением казалась чистая одежда, которой у меня никогда теперь не было. На мне постоянно отпечатывался вчерашний день.

– У меня есть кое-что для тебя, – сказала она.

Подошла к кухонному шкафчику, встала на цыпочки, вытащила с верхней полки из-за пачки сахара пухлый пакет для продуктов, принесла к столу, сунула мне в руки. Я открыл, заглянул. Цезарский салат из денежных бумажек.

– После твоего отъезда, – объяснила Керри, – я стала торговать наркотиками, чтобы свести концы с концами – кончик самокрутки с марихуаной с кончиком своего носа. Вот тогда дело пошло совсем плохо, потому что у меня всегда был припрятан запас. Тинейджеры слетались сюда в любое время ночи, богатенькие студенты. Ненавижу маленьких говнюков. Через пятьдесят лет увидишь восьмидесятилетних старцев, разъезжающих в «линкольнах», развалившись на сиденье, держа руль одной Рукой, в надетой задом наперед бейсболке с эмблемой Американской ассоциации пенсионеров. До сих пор сюда заглядывают время от времени. Я говорю: «Проваливайте». Не хочу тратить эту кучу денег. А ты можешь.

Если сунуть деньги в бумажник, задница станет толще, чем у Рози. Надо спрятать пакет, обменять в банке купюры на крупные.

Покончили с кофе, сонные, разморенные под теплым солнцем. Я все меньше и меньше чувствовал себя законопослушным, однако закону до моих чувств не было никакого дела.

– Мне надо…

– Угу, – кивнула она. – Можешь сделать одно одолжение? Брось свои поиски.

– Не могу. Я должен знать.

– Ты сам все это написал.

– Что? Письма?

– Историю целиком, черт возьми.

– Первую страницу ты вырвала прошлой ночью. Я запомнил ее наизусть.

– Позабудь. В последние годы я писала религиозное эссе, которое никто не принял. До сих пор узнаю что-то новое. Знаешь, Коран советует не спрашивать о том, что, открывшись, может ввергнуть тебя в беду.

Я направился к дверце.

– Постараюсь запомнить.

– Нет, не постараешься.

Она чмокнула меня в щеку, зашла в трейлер. Я взглянул на бамперную наклейку. Ничего. Сев в машину, запихнул пакет с деньгами под сиденье. Приятно не видеть на капоте надпись «ЖОПА», и хотя я пока получил лишь один новый ответ, что Керри не посылала письма, сердце мое исцелилось наполовину. Плакать не хотелось. Воспоминания о Рози не причиняли боли. Я даже физически чувствовал себя лучше. Засветился на десять секунд галогеном, пока не дернул Пегую за поводья, столкнувшись с кем-то задом.

– Что за черт? – заорал я, выскакивая из машины.

– Это ты мне объясни, – ответил водитель.

Один из тех самых парней, о которых говорила Керри.

– Ты что, не видел, что я тут стою?

– Видел твою жирную задницу. А откуда я знал, что ты назад подашь?

– Оттуда, что все выезжают задом с подъездной дорожки.

– Бред собачий. Керри дома?

Он сдвинул шляпу на затылок, продемонстрировав пустые глаза. Ему требовалось подзарядиться, чтобы почувствовать себя настоящим мужчиной.

– А ты кто, старикан ее, что ли? – спросил он.

– Она больше не торгует. Бросила.

– А я другое слышал.

– Ищи другую кухню, тут больше не варится. Лабораторий кругом полным-полно, гений.

Он почесал прыщ на носу.

– Дать тебе пинка под зад, что ли?

Я пошел к своей машине. Он открыл дверцу, чуть не сбил меня с ног, схватил за плечо и хотел развернуть, но я был слишком тяжел для него.

На ступеньке появилась Керри.

– Зайди в трейлер, – велел я.

– Позвоню копам.

– Слышал? Она звонит копам.

– Ладно, задница, – бросил парень. – Я сваливаю.

Дал задний ход и, должно быть, пятился всю дорогу до мамочкиного дома, чтобы не заблудиться.

– Все в порядке! – крикнул я Керри, сел в машину и поехал.

Между нами все очень хорошо кончилось, поэтому не хотелось, чтоб в памяти осталось хоть одно неверное слово, жест, и снова все испортило.

Я ехал к главному шоссе, но, взглянув в зеркало, увидел позади того самого парня. Он высунул в окно руку под углом в девяносто градусов и приветствен – но махнул самым недружелюбным образом.

Сукин сын хочет меня запугать. Я прибавил газу, однако не смог оторваться. Как можно скорее и круче свернул к городу, а он держался в дюйме от моего заднего бампера, схватив одной рукой руль, а другой по-прежнему выражая свое недовольство.

– Давай, Пегая!..

Мы уже вылетели на прямую дорогу. У меня возникла идея, я направился прямо к цели. Парень, видно, нажал на педаль, подрезал меня, я вильнул вправо. Стараясь сообразить, в какую сторону надо выкрутить руль, принял правильное решение. Физика выправила машину, я пулей полетел под уклон, увеличив дистанцию. В тот момент, когда он чуть меня не догнал, до отказа повернул руль вправо и понесся к полицейскому участку со скоростью сорок пять миль в час. Парень долю секунды следовал за мной, потом сообразил, куда я направляюсь, и вильнул назад к шоссе.

Теперь коп, стоя в трех дюймах перед капотом моей машины, спрашивал:

– Какого… черта?…

– Видели вон того типа? Промчался мимо вас на скорости сто миль в час…

– Попрошу выйти из машины.

Похоже, мне, наряду с Керри, предстояло испытание хотя я в подобные вещи не верил. Должно быть, биология, сама природа против меня, и я не намерен умножать свои беды. Тут у меня не возникает никаких проблем. Равно как и у каждого прочего.

– Вам никогда в голову не приходило, – полюбопытствовал коп, – что не стоит на такой скорости врываться на полицейский участок?

– За мной шла погоня.

– Кто же за вами гнался?

– Один тип, который хотел купить наркотики у моей бывшей подруги.

Как только я это сказал, сразу понял, что тупей меня в Бейкерсфилде никого нет, хотя многие претендуют на чемпионскую ленточку.

– Вы наверняка догадываетесь, – продолжал он, – каким будет следующий вопрос.

– Керри Кацумата.

– Знакомая личность.

– Она больше не торгует. Сама даже не принимает.

– Тоже знаю. По крайней мере, думал, что знаю. Он жестом отмел меня в сторону и осмотрел машину.

Потом уточнил:

– А вы? Употребляете? Зачем кому-то гнаться за вами, черт побери?

– Я с ним столкнулся, выезжая задом с дорожки у трейлера Керри.

– Пили?

– Пока нет.

Я услышал шорох пакета, прежде чем увидел его в руках полисмена.

– А это что?

– Деньги.

– Грязные? Полученные за наркотики?

– Просто деньги.

– Сомневаюсь. Пройдемте.

Я вышел на административный свет. Флуоресцентные лампы освещали участок, словно он представлял собой бюрократические небеса. Мы уселись в кабинке 12В. Я объяснил, откуда деньги. Полицейский записал показания.

– Она не торгует, – настаивал я. – Сама дала мне деньги. Они теперь мои.

– Не учли возможности, что это наши деньги – грязные?

Теперь я попал в их список. И сам их добавил к собственному списку: Деннис, САВАК, парень в надетой задом наперед бейсболке, полиция штата, Рози, Мэри, Азаль и, после того как копы к ней заявятся, Керри.

– Наверно, попозже отправитесь в трейлер? – спросил я.

Коп взглянул на меня и качнул головой.

– Не попозже. Ребята уже там. Она нам только что звонила. Что это был за тип? Фамилию знаете?

– Нет. Может, Керри знает.

– Номер машины?

– Вообще не видел табличку.

– Какой марки машина?

– В марках я не разбираюсь. Маленькая, зеленая.

– Господи Иисусе.

Он вытряхнул из пакета деньги и пересчитал.

– Две тысячи двести двадцать три доллара. Любопытно, сколько двоек. Знаете, какой сегодня день?

– Вторник.

– Второй день недели. – Он послюнил палец, отсчитал двести долларов, протянул мне. – Депозит. За остальными вернетесь, когда мы их проверим. Или Керри сама заберет.

– А когда…

– Ш-ш-ш. Следующий вопрос стоит две тысячи долларов, которые я вам пока не вернул.

Я проехал полмили и встал на дороге, нацелив нос машины на солнце. На капот сели пчелы, желая проникнуть внутрь, поэтому я не выключил кондиционер, оставил включенным мотор, который работал на деньги, брошенные в щель автомата на бензозаправке. Свидетельство коварного заговора, который разгадывала Керри, – любезность Саудовской Аравии, донесшаяся через полмира до американской пустыни.

Совесть велела вернуться к ней, но вопрос стоял так: беги или дерись, а наркоманка в паре с алкоголиком не крепче каждого в отдельности. Нервная система грохнула, рассыпая страх. В страхе я представил себе птичку-рыбку, парившую надо мной со словами:

– Катись, парень, проваливай!

Что такое трусость и смелость – химические реакции? Если так, то мне требуется переливание крови, потому что я снова бегу. От совести было мало толку. Она говорила о том, чего я уже точно не сделаю.

Потом рядом с пчелами уселась настоящая птичка – библейский знак, сказал бы кто-нибудь другой. Я нажал на гудок.

– Пошла к чертям.

Может, поехать домой? Но при мысли о Рози я съежился, словно она и за столько миль могла хлестнуть меня ремнем.

Птичка вернулась. Пришлось прогудеть десять раз, прежде чем совсем улетела. Несколько пчел раскисли на капоте, слишком утомленные, не в силах умчаться с жужжанием, не успев вонзить жало.

Мне что-то нужно. У меня одна задача. Без нее остается вернуться назад, но дом, где царит хаос, вообще не дом, там не ждет приветливая перина. Он становится больницей. Я бы поблагодарил медперсонал за заботу, но изо всех сил ждал выписки.

– Прощайте, сестра Рози. Я – Одиссей, не готовый ржаветь от безделья, хотя мои знания утекают с каждой секундой.

Я поехал к «дому отдыха», где впервые встретился с Керри. Кредитной карточки у меня не было – Рози еще до женитьбы потребовала уничтожить ее, – поэтому я заплатил за ночлег. Войдя в номер, увидел в постели Керри. Потом она растаяла.

Я включил в розетку ноутбук, подзарядил, пока дисплей не засветился. Там оказалось единственное сообщение, на этот раз от имени ПРОЙДОХА-ДЖОНТОМАС: «Ты меня еще не нашел? Я тебе ничего не скажу. Может, вернешься домой, чтоб я тебя сама нашла? Обоим будет легче. И еще: если скоро меня не найдешь, я покончу с собой и свалю на тебя. Не спрашивай как. Сумею. Тут кругом твои отпечатки».

Ох. М-м-м.

Той, кто это пишет, известно, что я уехал из дома. Известно, что я ее ищу. Значит, вполне могла написать какая-то женщина, у которой я уже побывал, только точно не скажешь, кто именно. Мэри подозревать неразумно, если только она в день моего визита не отправилась в другое место, чтоб послать сообщение по электронной почте, захватив с собой коробку с яйцами для отвода глаз – хитрая уловка. Хотя тут же явился Хесус, отлично осведомленный о коробке. Керри уверена, что нашла утешение в бамперной наклейке, была ко мне добра, вдобавок мы не совершили того, что закон природы считает кровосмешением. Остается Азаль. По-моему, также нельзя исключать Денниса Грозного и САВАК.

Невозможно ехать домой. Что-то происходит. Я по-прежнему верю – что б это ни было, все равно лучше, чем ничего. А как только упал на матрас, почувствовал приближение четырехбалльного землетрясения.

 

Землетрясение в четыре балла