Находясь на работе, Миеко обычно не включала радио. Однако сегодня был особый случай. Весь дом словно вымер: начальство отбыло в Иокогаму, служащие разбрелись кто куда. Тишина оглушала до звона в ушах. Тишину источали стены, оклеенные кремовыми обоями, окна, двери. Похоже, все разошлись по домам. И охранники тоже? Миеко вздрогнула при этой мысли. Конечно, кое-кто из охраны остался в огромном, вымершем здании, но какая от них помощь, если сюда вздумают ворваться?

Миеко не знала, почему следует опасаться нападения, и лишь смутно догадывалась, кто мог бы напасть. Нисияма не обязан был ей отчитываться, но Миеко и сама чувствовала неладное. Почувствовала еще раньше, до того, как молодой, симпатичный полицейский нагнал на нее страху. Нисияма громко расхохотался, когда она передала ему их разговор. Шеф редко повышал голос, часто улыбался, но чтобы так смеяться… Сейчас он хохотал во все горло, и Миеко сделалось страшно. «Он, видите ли, меня защитит!» Миеко испуганно сжалась. «Он и тот старик. Дэмура». Нисияма помрачнел. «Дэмура, — повторил он. — Это меняет дело. Тут я готов поверить».

Миеко эта мысль по-прежнему казалась нелепой. Она сама занималась кэндо, и с Нисиямой они познакомились в фехтовальном зале; вот почему девушка усвоила, что клубки мышц не обязательно таят в себе опасность. Но какая сила может быть в этом старикашке, который того гляди уснет на ходу? Да с ним и ребенок справится! Судя по всему, Нисияма узрел нечто важное в узких щелочках его глаз. Как говорится: голова ящерки, а хвост драконий. Иными словами, старик не так прост, как кажется.

Итак, Миеко томилась в полном одиночестве, вот и включила радио. Она пыталась прикинуть, когда может вернуться Нисияма, если он, конечно, отправился в Иокогаму. Передавали последние известия. Она слушала рассеянно, вполуха. События международной жизни ее не волновали: дипломаты выступают с очередными заявлениями в печати, террористы опять угнали какой-то самолет, — ничего интересного. Внутриполитические дела и того скучнее. На выборах Миеко голосовала за консерваторов, и лишь очень весомые причины могли бы заставить ее изменить свои убеждения. Новости спорта также оставили ее равнодушной, из всех видов спорта девушку привлекало только кэндо, но и тут она предпочитала сама фехтовать мечом, а не наблюдать, как это делают другие. Миеко хотела было поймать какую-нибудь другую станцию, когда вдруг вспомнила про регату. Она перестала печатать — тонкие пальчики замерли на клавишах пишущей машинки — и, слегка склонив голову набок, прислушалась.

— Произошел трагический несчастный случай… — произнес возбужденный голос диктора, и в тоне его звучало не столько огорчение, сколько зависть к коллеге — очевидцу событий. Впрочем, коллега проявил не меньший энтузиазм. Еще бы, этакое событие — сенсация для спортивного репортера! В самых что ни на есть патетических выражениях корреспондент живописал, как катер на полном ходу врезался в один из опорных столбов, поддерживавших красавицу-трибуну, возведенную по последнему слову техники. Столь же красочно были обрисованы густые клубы черного дыма, языки пламени, взметающиеся к небу, метеоры осколков. Однако на девушку наиболее сильное впечатление произвел звуковой фон репортажа: истошные крики людей, завывание сирен и рев моторов, то усиливающийся, то затихающий вдали. Начался второй этап гонок.

Миеко была уверена, что катастрофа произошла не случайно. Девушка проскользнула в кабинет Нисиямы и после некоторого колебания взяла с подставки катану. Легкий меч — сото — Нисияма прихватил с собой: в последние дни он не выходил из дома без оружия. Миеко не знала, как поступить. Ей было страшно. Вдруг враги Ямаоки и Нисиямы ворвутся в офис, а она здесь одна-одинешенька… Девушка надеялась, что прикосновение к оружию вернет ей покой и уверенность в себе, но, оказывается, она ошибалась. Сейчас к прежним ее тревожным чувствам добавилась боязнь показаться смешной. Не дай бог Нисияма застанет ее с фамильным мечом в руках! Она явственно представила, как глаза его вспыхнут гневом, но в следующее же мгновение он овладеет собой, медленно подойдет к ней, отберет у нее меч и очень тихо чуть охрипшим голосом скажет, что это оружие не для женских рук.

Девушка чуть вытащила меч из ножен и тем самым лишь усугубила свою вину. Настоящий боец не обнажает оружие ради забавы: извлеченный меч должен разить врага. Но ведь она-то, Миеко, — не боец… Вытащив меч из ножен, она взмахнула им и ударила клинком плашмя. Удар получился неудачным. Для девушки Миеко неплохо владела мечом, случалось, даже она сама бывала довольна своими успехами. Но тренировки в зале — совсем иное дело. Сейчас же, предчувствуя подлинную опасность, подстерегая реального убийцу, она держала в руках не бамбуковую имитацию, а доподлинный самурайский меч… Оружие было не бог весть как изукрашено, но большой ценности: фамильный меч семейства Нисияма вот уже два столетия переходил от поколения к поколению, хотя вряд ли часто использовался в боевых поединках. Нисияма вел свою родословную от обедневших самураев, которые не гнушались обрабатывать землю; в революцию Мэйдзи кто-то из предков перебрался в Токио и заделался чиновником… Ножны темного серебра украшала тусклая, едва заметная позолота. Цуба — пластинка, защищающая руку, — из красной меди, лишенная броских украшений, но от искусного ремесленника. Клинок — хотя и не произведение кого-либо из прославленных мастеров, но добротной ручной работы. Рукоять, покрытая полосками черной кожи, была слишком массивной для девичьих ладоней. Миеко медленно вложила меч в ножны и снова водрузила его на подставку. Нет, прикосновение к оружию не избавило ее от чувства страха. Ее терзала недостойная мысль: каково должно быть, если противник вооружен таким вот мечом и обоюдострый, сверкающий клинок, занесенный над головой, грозит тебе неминуемой гибелью. Миеко захотелось сжаться в комок и стать маленькой, незаметной. Сейчас она предпочла бы, чтоб Нисияма был рядом и высмеял ее страхи. Хорошо, если бы в случае необходимости этот меч оказался в руках Нисиямы

Миеко подошла к окну. Комната была снабжена кондиционером, и окно не открывалось, но если привстать на цыпочки, то можно было увидеть противоположную сторону улицы. Возможно, девушка надеялась успокоиться при виде привычной картины города, живущего размеренной, будничной жизнью. А может, боялась обнаружить подозрительных субъектов, следящих за входом в дом?

Никаких подозрительных типов она не обнаружила, однако зрелище снующих, точно муравьи, пешеходов и забитой транспортом улицы не успокоило ее; привычный офис по-прежнему казался смертельной ловушкой. Сколько людей поплатились жизнью за последние месяцы!

Миеко достала из ящика стола визитную карточку. «Инспектор Куяма. Центральный отдел по расследованию убийств». Высокий, привлекательной наружности, уверенный в себе… Пусть потом Нисияма смеется сколько угодно. Приняв какое-либо решение, Миеко после этого уже не колебалась. Проворные тренированные пальцы секретарши мигом набрали нужный номер, и голос ее звучал уверенно, когда она попросила к телефону инспектора Куяму.

— Слушаюсь, Кадзе-сан, — с облегчением произнес Куяма и отправился к складам. Складские помещения находились вообще-то недалеко — километра полтора-два отсюда, однако молодой инспектор взял машину. Нельзя было терять ни секунды и нельзя было упустить хоть малейший шанс продемонстрировать зрителям, праздным зевакам, телевизионщикам и затаившимся преступникам, что полиция владеет ситуацией и не щадит усилий, чтобы распутать чудовищное преступление. Поэтому Куяма проделал короткий путь на оперативной машине и в сопровождении двух мрачного вида полицейских в униформе, а когда инспектор вылез из машины, один из сопровождающих, учтиво поотстав на шаг, последовал за ним. Второй полицейский остался в машине — доложить по рации о благополучном прибытии. Оба стража порядка выглядели хоть куда — молодые, сильные, мускулистые: Куяма готов был поручиться, что парни наслаждаются ситуацией и оба надеются в душе, что заварушка на этом не кончится и у них еще будет шанс себя показать. Куяма же был сыт по горло уже тем, что случилось. Несколько лет назад, при расследовании убийства Адзато, он тоже был бы счастлив очутиться в центре внимания, мечтал бы покрасоваться перед телекамерами: молодой, подающий надежды сыщик с озабоченным видом ищет улики или отдает приказания подчиненным. Он прекрасно понимал этих парней — пожалуй, лучше даже, чем самого себя. Почему же он так изменился за столь короткий срок?!

Кадзе дал молодому сыщику задание составить список всех находившихся в доках или поблизости, спросить, не видели ли там каких-либо подозрительных лиц, выяснить, как охраняется территория складов ночью. Обоих механиков, обслуживавших злополучный катер, уже забрали в полицию. Они молча проследовали к полицейской машине и были настолько напуганы и подавлены несчастьем, что даже не пытались закрыть лицо от телекамер и фотоаппаратов. Куяма не допускал мысли, что они могли быть причастны к преступлению; даже если взрыв произошел в результате диверсии, эти бедняги здесь ни при чем. Какие соображения были на этот счет у Кадзе — неизвестно, во всяком случае, он первым делом распорядился забрать их в полицию. Кадзе в считанные минуты принял на себя руководство. Младшие полицейские чины, дежурившие у трибуны, с готовностью подчинялись его приказам, и к тому времени, как подоспел начальник иокогамской полиции, Кадзе уже успел поставить в известность о происшедшем министра внутренних дел. Для того достаточно было упомянуть имя Ямаоки.

Куяма радовался, что удалось сбежать с места происшествия. Трудно было предположить, как много жертв вызывает подобный несчастный случай. Но еще труднее было бы предположить, насколько быстро привыкаешь к зрелищу окровавленных, жалобно стонущих людей. Трибуну строили с таким расчетом, чтобы зрители, глядя вниз, видели бы под собой плещущуюся воду, и поэтому многие оказались практически ничем не защищенными от летящих во все стороны осколков врезавшегося в опорную сваю катера. Раненых оказалось слишком много для того, чтобы предаваться эмоциям. Не было времени пожалеть несчастную девчушку, которой острым осколком металла отрезало ногу, а на лице у пострадавшей не отражалось иных чувств, кроме удивления. Не было времени прислушаться к голосу рассудка, подсказывавшего, сколь ужасен вид мужчины, у которого лицо превратилось в сплошное кровавое месиво; не было времени посочувствовать несчастному, который не переставая выл на одной ужасающе высокой ноте. Куяма испытывал единственное желание: хоть бы дали этому страдальцу успокоительное, снотворное, морфий — все равно что, лишь бы смолк этот кошмарный вой. Совокупность страданий притупила восприятие каждой человеческой драмы в отдельности, однако жуткие впечатления постепенно копились, накладывались одно на другое, и через какое-то время Куяма почувствовал, что единственное его желание в жизни — поскорее вырваться отсюда, бежать как можно дальше, зажав уши и закрыв глаза. В этот момент Кадзе велел ему отправиться к докам.

Шеф держался ровно, спокойно. Предоставил пожарным полную свободу действий, не вмешивался в их дела, не лез с ненужными указаниями, но в последний момент отстранил их, чтобы остов взорвавшегося катера первыми смогли осмотреть его люди. Он не препятствовал работе спасателей, однако в секунды организовал дело так, чтобы санитарные машины при въезде-выезде не мешали друг другу, чтобы место происшествия было окружено надежным кордоном, чтобы один из инспекторов с чертежом трибуны в руках отметил, кто из зрителей какого характера ранения получил и в каком месте трибуны он при том находился. Энергии Кадзе хватало на все: нанести официальный визит почетным гостям в центральной ложе, дать короткое интервью журналистам — «да, по всей вероятности, произошел несчастный случай, но пока расследование не закончено, всегда существует возможность»… — и даже допросить кассира, выплачивавшего выигрыши. Куяма в этот момент находился рядом с шефом, и у него не было сомнений, что один из счастливчиков, получивших выигрыш, знаком Кадзе не хуже, чем ему самому.

Дэмуру тяготила неотступная мысль: как же он не сумел предотвратить случившееся? Надо было попытаться предпринять хоть что-нибудь — пусть без надежды на успех, все равно! При недавнем их разговоре Куяма сказал, что если отойти от обычаев и традиций, составляющих опору жизни, то почва выскользнет из-под ног и полностью утратишь уверенность в себе. Странно, что именно от Куямы ему довелось услышать эти слова. Странно, что жизнь подтвердила правоту этих слов столь трагическим образом. Но теперь поздно переучиваться. Ой, Дэмура, слишком стар, чтобы менять свою натуру, чтобы переиначивать свою судьбу. А безудержное стремление к иной участи — какой, он и сам представлял себе очень туманно — сейчас завело его в тупик. Или причина в чем-то другом?

Больше всего поражала Дэмуру эта его новая склонность к самоанализу. До сих пор он всегда точно знал, чего хочет, и упорно добивался намеченной цели. И ему это довольно легко удавалось. А может, попросту жизнь ни разу не ставила его перед трудным выбором? Запросы его всегда были скромными. Его вполне устраивала должность рядового инспектора, в то время как бывшие однокашники достигали высот карьеры. Он испытывал удовлетворение, сознавая, что сейчас делает ката искуснее, чем несколько лет назад, хотя его бывшие товарищи за эти годы выбились в прославленные мастера с мировым именем и к ним со всех уголков земли съезжались десятки учеников. Он, Дэмура, не стремился к богатству, не жаждал славы, не ведал страха в борьбе. Выполнял свой долг и в этом находил счастье. А с прошлого года вдруг начался душевный разлад…

Дэмура научился обуздывать себя. Вот и сейчас он усилием воли отогнал прочь гнетущие мысли и принялся заново перебирать в памяти все подробности дела Ямаоки. Выпрямив спину, сыщик застыл на пыльном плюшевом сиденье — тщедушный старичок с сединой в поределых волосах, с набрякшими веками, в дешевеньком темном костюме с аккуратно завязанным галстуком и в начищенных до блеска ботинках. Напротив него расположилась женщина средних лет в простеньком, затрапезном кимоно — в наше время не часто такое встретишь. Дэмура смотрел на женщину — и как бы не видел ее. Уставясь в пространство перед собой, он вспоминал забитого до смерти Камикадзе, в то время как бодрствующая часть сознания, не подвластная старости и душевным колебаниям, помимо воли фиксировала, что сидящая напротив женщина не представляет опасности. Точно так же не опасны и сидящий справа от него мальчишка-школьник и стоящий у окна мужчина — по виду бизнесмен. Парень, пристроившийся у двери, неповоротлив и к тому же находится на безопасном расстоянии. Эта завидная способность мозга, выработанная многолетней тренировкой и подкрепленная природным талантом, управляла Дэмурой подобно автопилоту.

Вагон равномерно покачивался на ходу, непосредственной опасности не ощущалось, и Дэмура погрузился в размышления. Гибель Камикадзе… а имеет ли она вообще какое-либо отношение к делу Ямаоки? Смысл самого послания предельно ясен: доносчик получил поделом. Но кому адресовано это послание? Возможно, бандиты, отправившие в полицию странную посылку, рассчитывали, что сообщение об этом попадет в газеты и доносчики всех мастей станут держать язык за зубами… Дэмура сидел, по-прежнему не шелохнувшись и не дрогнув ни единой черточкой лица, хотя мысленно он тряхнул головой. Странное движение, свойственное человеку, который привык к медитации. Дэмура почувствовал, как шейные мускулы на миг напряглись, но тотчас же и расслабились… Нет, это кровавое предостережение адресовано какому-то конкретному человеку. И с тобой, мол, будет то же самое, попробуй только… Почувствовав, что зашел в тупик, Дэмура начал строить новую цепь рассуждений. Так его приучили с детства: если какое-то дело застопорилось, начни сначала. Этот принцип еще ни разу не подвел Дэмуру.

Подобное предупреждение шлют тому, кого хотят предостеречь. Стоп, здесь что-то не так! Похоже, ошибочна сама исходная позиция. Язык прислали в полицейский участок на его имя, а стало быть, не тому, кого хотели запугать. Бандиты якудза не станут угрожать полицейским. Полицейского ведь не сочтешь доносчиком, он выполняет свою работу, так что с ним лучше не связываться, а запугивать — уж и вовсе бессмысленно и даже недостойно. Дэмура понимал, конечно, что и якудза теперь не те, что прежде: и в перестрелку могут ввязаться, и контрабандой наркотиков не брезгуют, и делишки свои обделывают в компании с американскими гангстерами. Но должны же сохраниться у якудза хоть крохи разбойничьего кодекса чести! Нет, полицейским подобных угроз не рассылают.

И вдруг его осенило. Любая мало-мальски стоящая идея рождается внезапно и, возникнув, кажется настолько очевидной, что диву даешься, как это ты раньше не додумался до такой простой истины. Ведь он, Дэмура, больше не полицейский. Ни одна живая душа, кроме Кадзе и Куямы, не знает, что он ведет расследование по делу Ямаоки. Разве что Нисияма догадывается об этом. В Обществе любителей катаны решили, будто он заодно с якудза, а последние без колебаний причислили его к шайке, устроившей погром в борделе. Дэмура попробовал взглянуть на дело под новым углом зрения и убедился, что все сходится. Бывший полицейский, который запродал себя фирме «Ямаока», не вправе рассчитывать на снисхождение. Ведь он такой же наемный громила, как и другие, кого в случае необходимости запросто ликвидируют. Впрочем, он еще хуже других: перебежчик со стороны закона на сторону беззакония. И грозное предупреждение адресовано именно ему!

Дэмуру не слишком испугало это открытие. Он не раз смотрел в лицо смерти и умел постоять за себя. Истина постепенно и ненавязчиво проникала в сознание, не желавшее примириться с ней, гнавшее ее прочь. Что и говорить, истина была неприятная. Увы, он теперь не полицейский, и ему предстоит схватка, не похожая на те, в каких он привык защищать себя. Ему вспомнилась собственная реакция на слова Нисиямы, когда тот горделиво хвастал своим фехтовальным мастерством. И наконец-то он понял, почему посылка для него была доставлена в полицейский участок. От Камикадзе бандиты узнали его имя. Оставалось только выяснить адрес. Дэмуру подстерегли у полицейского участка и проводили до дома. Безошибочный расчет: человек, получивший посылку с таким сюрпризом, наверняка самолично явится за ней в полицейский участок, а затем рано или поздно вернется домой.

И тут дисциплинированный рассудок Дэмуры взбунтовался, отказываясь строить дальнейшие логические выкладки и анализировать факты. Разум уступил место фантазии, услужливо рисовавшей картины одна чудовищней другой. Дэмура явственно видел, как вооруженные до зубов и покрытые татуировкой якудза врываются к нему в дом. Видел жену, которая… с криком спасается от них… с достоинством встречает убийц… разгневанно набрасывается на них. Нет, жена предстала его мысленному взору в ином виде: покрытая многочисленными ранами, она навеки застыла в какой-то странной позе с неестественно вывернутой головой, подобно прочим жертвам якудза.

Дэмуру ни разу в жизни не покидало самообладание. Сейчас он впервые был близок к этому. Сыщик вскочил, и соседи испуганно встрепенулись от этого резкого движения, но затем со снисходительной усмешкой проводили взглядом старика, смущенно бормочущего извинения. Дэмура прикидывал про себя, когда будет ближайшая остановка и сколько времени понадобится, чтобы оттуда добраться домой на такси. Ему пришла было мысль позвонить Куяме или Кадзе, но он тотчас вспомнил, что оба полицейских сейчас находятся в Иокогаме. Второй раз за сегодняшний день Дэмура ощутил это ужасное чувство беспомощности, когда знаешь, что произойдет несчастье, и бессилен что-либо предпринять.

Поезд замедлил ход. Дэмура увидел за окном спортивную площадку, пятиэтажные кирпичные здания позади и приткнувшийся подле них маленький домишко, неведомо как уцелевший среди новостроек. К домику прилепилась телефонная будка. Дэмура больше не раздумывал. Он видел, что поезд идет вдоль невысокой насыпи, видел, где стоит внизу ближайший придорожный столб, видел вереницу машин на шоссе, идущем вдоль насыпи, но всякие раздумья он отбросил. Автоматически действующая частица сознания регистрировала увиденное, как отмечает во время схватки позиции противников, их исходные стойки и потенциальную силу. Дэмура шагнул к двери, преодолев сопротивление сжатого воздуха, отодвинул ее, бросил последний взгляд вниз и прыгнул.