Куяма заявился к нему домой через несколько минут после того, как Дэмура залез в ванну. Горячая вода приятно ласкала тело, но мускулы еще не успели расслабиться, а мозг — замедлить свою лихорадочную работу, когда у двери раздался звонок. Дверь открыла жена Дэмуры. Куяма — в темном костюме и со стрижкой короче обычного — просунул голову в ванную и с извиняющейся улыбкой заверил Дэмуру, что время у него есть и он охотно подождет. Дверь ванной захлопнулась, и Дэмура услышал звяканье посуды и обрывки негромкого разговора. «Должно быть, Марико очень расположена к Куяме, если преодолела свою застенчивость и не сбежала на кухню», — подумал Дэмура. Пока что ванна не давала желаемого эффекта: тело не обретало легкости, а мозг работал на полную мощность, явно не собираясь отключаться. Дэмура вновь и вновь прокручивал в памяти все известные ему факты, пока наконец они не стали складываться в некое логическое целое, весьма похожее на истину.

Через четверть часа он выбрался из ванны и, не вытираясь, прямо на мокрое тело набросил уютную старую юкату. После влажной духоты ванной в комнате ему показалось прохладно. Укрывшись пледом, Дэмура знаком велел жене подать пиво. Перед Куямой стояла чайная чашка, и Дэмура готов был поклясться, что жена заварила зеленый чай дорогого сорта и самого свежего сбора.

— Тебя прямо не узнать, — ворчливо буркнул Дэмура.

— Вас тоже, — учтиво поклонившись, парировал Куяма.

Хозяйка удалилась на кухню, а Дэмура задумчиво разглядывал сидящего перед ним молодого человека.

— Куда девались твои спортивные костюмы, раскованное поведение, мечты об иной жизни!… — осуждающе покачал он головой. — Ты становишься таким правоверным японцем, что иным самым рьяным приверженцам старинных традиций за тобой не угнаться.

Куяма сидел, не поднимая глаз от чашки с чаем. Голос его звучал тихо, как будто молодой человек и сам не был уверен в собственной правоте:

— Когда я вернулся из Америки, поначалу все здесь было мне не по душе. Я ненавидел условность традиций и все эти наши церемонии. Что за кретинизм — гнуть спину перед начальством, постоянно держать себя в узде, скрывать свои мысли, слепо преклоняться перед авторитетами, не вкладывать в свой труд ни малейшей творческой инициативы. Господин Кадзе — друг моего отца, но с тех пор, как я служу под его началом, мне ни разу не удалось поговорить с ним попросту, по-человечески. — Он поднял глаза на Дэмуру и улыбнулся. — Впрочем, вам все это известно… Только вот ведь какой парадокс: когда я находился в Штатах, я испытывал совершенно противоположные чувства. Выслушивал мнение американцев о нас, японцах, и хотя в душе готов был спорить с ними, но вместо этого, черт возьми, только помалкивал да улыбался. За эти годы мне удалось продумать свой ответ и сформулировать его. Раньше я и представить себе не мог, что выскажу эти сокровенные мысли именно вам, человеку, которого я поначалу и невзлюбил-то как раз за то, что видел в вас типичного приверженца старых традиций, а впоследствии научился уважать вас именно за это качество. Теперь я твердо убежден, что в современном безумном мире человеку могут служить опорой лишь наши традиции и вечные ценности. Вы ведь смотрите телепередачи, слушаете последние известия, верно?

— Верно, — кивнул Дэмура, изо всех сил стараясь сдержать улыбку. Согласно старинным обычаям, восхваляемым Куямой, считается в высшей степени неприличным убеждать в чем-либо собеседника с рьяным пылом и с такой громогласностью.

— Кошмарные пошли времена! — страстно продолжил Куяма. — В отелях, ресторанах, на улицах взрывают бомбы — неважно, кто падает жертвой, лишь бы убитых было побольше. Люди потеряли всякий стыд. Женщины разгуливают по пляжу в чем мать родила и во всеуслышание обсуждают, как у кого проходят месячные. Считается вполне естественным в жару мыть на улице машину, разоблачась до трусов, или в таком же виде переть в супермаркет за провизией. Мужчины полуголыми лезут в автобус и без зазрения совести притискиваются своими омерзительными, потными телами к другим людям, кому это вовсе не доставляет радости. Вы вправе задать вопрос: а при чем тут бомбы? Очень даже при чем: все эти явления одного порядка и коренятся в одном и том же чувстве — всеобщего безразличия и вседозволенности. Всем на все плевать, с чужими чувствами, с чужой жизнью можно не считаться! Насмотрелся я в Штатах, да и в Англии, когда побывал там в прошлом году. Толкнут на улице и не извинятся, оставишь на улице машину без присмотра — снимут колеса, а стекла камнями разобьют.

Дэмура и не думал отрицать очевидные факты, но, по его мнению, у медали была и оборотная сторона.

— Зато в древней Японии самурай мог совершенно безнаказанно отрубить голову простому крестьянину.

— Совершенно верно! — подхватил Куяма, увлеченный темой разговора. — Но это было частью строго определенного, устоявшегося образа жизни. Не хочу утверждать, что это справедливо. Однако в те времена каждому было известно, каковы права самурая и — соответственно — крестьянина. А в наше время допустимо все что угодно и по отношению к любому человеку. Самурай мог вести себя неучтиво с простолюдином, но не с таким же самураем, как он сам. Когда во всем мире вспыхнула борьба против всевозможных каст, классов и привилегий, то, бог знает почему, победителем оказалась не взаимная учтивость равных по рангу, а небрежение вышестоящего по отношению к нижестоящим. Вот вам типичное порождение демократизма: непочтительность. Я свободен, так как не должен склонять голову перед кем бы то ни было, значит, вольно мне хоть штаны перед ним спустить. — Куяма умолк и отхлебнул глоток остывшего чаю. — Прошу прощения, — смущенно пробормотал он. — Но знаете, в прошлом году, когда я вернулся из Лондона, я совсем не рвался обратно в Европу, напротив, истинным облегчением было сознавать, что я живу в другом мире, не похожем на тот. У нас сохранилось уважение к людям, сохранились старинные обычаи, хотя одному богу известно, долго ли они еще просуществуют. До чего же приятно было не видеть этих потных, толстомордых варваров! Какое счастье быть дома, где знаешь, кому и что ты должен сказать и что тебе скажут в ответ, где… — Куяма махнул рукой, прерывая собственные излияния.

— И тут совершенно некстати вылез я со своими сетованиями, что жизнь моя зашла в тупик. Что я состарился, так и не повидав света, что не помню, совершил ли я самостоятельно какой-либо жизненный выбор, вот разве что единожды, когда после кончины сэнсея Фунакоси мне пришлось подыскивать себе другое додзе… В тот момент у меня не было ощущения, что все предшествующие годы мне помогали твердые устои наших традиций, напротив, мне казалось, будто сплошные барьеры ограничивали мою возможность проявить себя.

— Вы и сейчас испытываете те же чувства?

— Не знаю. По правде сказать, мне сейчас некогда об этом думать.

Оба удивленно смотрели друг на друга. Что, собственно, связывало их? Ведь с самого начала знакомства их мнения по всем важнейшим вопросам бытия расходились диаметрально.

— Кадзе не принял меня.

— Весьма сожалею.

— Я был вынужден из газет узнать, что Ямаока вовсе не покончил с собой, а был убит. Мне дают поручение и не объясняют толком, в чем оно заключается. Вернее, делают намек, чтобы я ошивался вокруг разного рода подозрительных организаций, рисковал своей жизнью, и при этом не удостаивают чести ввести меня в курс дела. Но самое ужасное, по-моему, что я не чувствую себя глубоко задетым. Даже после таких оскорблений я не способен заявить Кадзе, чтобы в дальнейшем он не рассчитывал на меня.

— Возможно, шеф попросту был занят.

— Не исключено.

Дэмура налил Куяме пива.

— А ведь теперь я вправе выйти из игры. Дело сделано, Кадзе получил все, что хотел. Я подвергся нападению, угрозам — словом, провел время с пользой.

— По-моему, вы заблуждаетесь, — осторожно заметил Куяма. — Вряд ли господин Кадзе желал подобного.

— Тогда чего же еще?! — ворчливо огрызнулся Дэмура. — Чтобы я подслушивал под дверью в коридоре? Но где, в каком коридоре? Э-э, да что там говорить!… Он намеренно подослал меня в надежде, вдруг да что-нибудь выгорит. Заявляется какой-то посторонний тип, выспрашивает, вынюхивает… Может, это и не даст результата, но зато в случае удачи, глядишь, я кому-нибудь и наступлю на мозоль.

— И все же я не могу понять, почему на вас напали.

— По ошибке. Однако мне повезло. — Дэмура улыбнулся. — Я оказался проворнее их. Выпей я пива у Камикадзе — и мог бы опоздать на полсекунды.

— Кошмар какой-то! — Куяма поставил на столик стакан из-под пива. — Разве можно было так рисковать?

— Нападавших было трое, один из них показался мне знакомым. Широкоплечий верзила, нос перебит, уши бахромой. Я все ломал голову, откуда я его знаю, и только сейчас, сидя в ванне, сообразил. А до этого я еще утром наткнулся на него в одном баре, и уже тогда у меня возникло ощущение, что где-то я уже его видел.

— И вы оказались правы?

— Да. Фигуру его я заприметил, а лица не видел, поэтому сразу и не мог узнать. Это зазывала, или вышибала, из салона «Тысяча утех». Вчера вечером, когда я входил туда, то в лицо ему не заглядывал. К тому же на голове у него красовалась широченная круглая фуражка. Помнится, на обратном пути я обратил внимание, что фигура у него буквально квадратная.

— Ну а дальше?

— Дальше все развивалось логическим ходом. Вышибала видел, что я вошел, а через пять минут уже выкатился. Он явно запомнил меня в лицо — скорее всего, по профессиональной привычке. Не прошло и десяти минут, как в борделе учинили разгром. Наверняка вышибала посчитал, что я тоже из числа этих бандитов. Послали на разведку этакого безобидного старикашку, тот все разнюхал и высмотрел, а затем вступили в дело крутые ребята. Стройная картина выстраивается, не правда ли? Ну а уж когда сегодня утром он снова засек этого «вынюхивателя» в баре, ему ничего не оставалось, кроме как предупредить своих дружков, а те увязались за мной следом.

— Но кто же они?

— Якудза. Типичная картина перед схваткой гангстерских банд; поначалу идет прощупывание, запугивание противника, но до человеческих жертв дело пока не дошло. Скорее всего, это своего рода предупреждение, ну и демонстрация силы, конечно: поджечь пароход конкурента, разгромить увеселительное заведение, отправить на больничную койку парочку приспешников.

— Вы полагаете, будто между якудза и обществом «зелено-голубых»… — лицо Куямы выражало недоумение.

— Почему бы и нет? — мягко вопросил Дэмура, и в глазах его мелькнуло явное удовлетворение.

— Да, но «зелено-голубые»…

— Организация, заслуживающая всяческого уважения… — Дэмуру так и подмывало сказать, что эта новообретенная патриотическая романтика мешает его молодому собеседнику мыслить непредвзято, но он вовремя спохватился.

— Возьмем, к примеру, вседостойнейшего господина Ямаоку, — вместо этого сказал он. — Один из богатейших людей Японии. Владелец судоверфей, рудников, сталелитейных комбинатов, коммерческих предприятий. Столп общества, способный формировать правительства и разгонять их. Но в то же время всем известно, что под началом у Ямаоки мафия, заправляющая регатами, а также публичные дома и сеть увеселительных заведений в Японии и в Соединенных Штатах. Да и к наркобизнесу он тоже, по всей вероятности, приложил руку.

— Пустые сплетни, — неуверенно возразил Куяма. — Когда у человека столько денег, зачем ему впутываться в темные махинации?

— Чтобы огрести еще больше денег. Как по-твоему, на чем сколотил Перебитый Нос свои первые миллионы после войны? Откуда взялись капиталы, которые он потом смог вложить в большой бизнес? Откуда он черпал информацию, когда и за какое дело браться? Ямаока до самой смерти оставался крупнейшим гангстером, просто со временем он отдалился от черной работы. Ею занимались дочерние предприятия, возглавляемые доверенными лицами, подручными главаря, а сам главарь и знать не знал, кто они, эти люди, таскающие для него каштаны из огня, важен был лишь результат.

— Поэтому его и убили?

— Я не знаю, почему его убили. Зато догадываюсь, каким образом оказалось замешанным в эту историю общество «зелено-голубых».

— Вот как?! — У Куямы мигом схлынул прилив любви и жалости по отношению к неудачнику Дэмуре, жалующемуся на жизнь. Этот высокомерный зазнайка с его менторским тоном казался сейчас почти таким же невыносимым, как в первые дни их знакомства. — Догадываетесь, значит? — Вопрос молодого сыщика прозвучал несколько насмешливее, чем допускали приличия.

— Посуди сам. — Дэмура, похоже, не уловил насмешки и пустился в обстоятельные объяснения, начав, по славной японской привычке, «с хвоста дракона». — Движение «зелено-голубых» сформировалось восемь лет назад на базе одной из местных организаций, выступившей с протестом против строительства крупного промышленного комбината. Демонстрации, кампания в прессе, судебный процесс… словом, все развивалось по шаблону. Однако в данном случае «зеленые» победили: строительство комбината было начато в другом месте. На том бы и делу конец, если бы кто-то не додумался, что эти объединенные силы стоило сохранить. Списались с другими аналогичными группами, назначили общий съезд, занялись организацией совместных акций. Но вся эта деятельность пока что не выходила за рамки развлечения праздных домохозяек, со скуки решивших посвятить себя охране окружающей среды. А затем, года четыре назад, на организацию «зеленых» наткнулся Ямаока и решил прибрать ее к рукам. По всей вероятности, тогда он руководствовался пропагандистскими целями и вряд ли рассчитывал использовать ее в качестве какого-либо прикрытия.

— Каким же образом, по-вашему, он «прибрал ее к рукам»?

— О, это делается проще простого! Ямаока предлагает организации свою поддержку. Вносит в кассу солидную сумму, превосходящую общие взносы всех членов года за два. И не требует взамен ровным счетом ничего. Затем предлагает организации помещение для административных нужд — в центре города и совершенно бесплатно. Такой оборот дела настораживает кое-кого из «зеленых», они опасаются, что движение утратит свой естественный, спонтанный характер, но возражающим быстро затыкают рты. Дальнейшему развитию процесса воспрепятствовать уже нельзя. Офис есть, теперь требуются штатные администраторы — разумеется, расходы по их содержанию берет на себя все тот же Ямаока. А затем срабатывает сила инерции. Коль скоро организация создана, она должна действовать, чтобы оправдать свое существование.

— Разве охрана природы…

— …Охрана природы не давала достаточно широкого поля деятельности. Ведь нельзя же остановить все промышленные предприятия Японии. И уж тем более нельзя посягать на интересы какого-либо из предприятий самого Ямаоки. Кроме того, не забывай, что теперь ходом событий управляли не разгневанные обыватели, а платный аппарат. На смену активной борьбе пришла спокойная клубная жизнь. Члены Общества получили право на льготных основаниях вступать в различные спортивные объединения, находящиеся в ведении Ямаоки. Тренируйся в кэндо, занимайся парусным спортом, отправляйся в туристские круизы по Европе — плохо ль дело?!

— Откуда вам все это известно?

— Так ведь совсем нетрудно было узнать. Я просмотрел рекламные проспекты Общества, вспомнил, какая шумиха в свое время была поднята против строительства завода в экологически заповедной зоне, а дальше оставалось всего лишь сопоставить факты.

— Ну а при чем тут харакири?

— В этом вся закавыка! Вряд ли удастся докопаться, кому принадлежал замысел. Полагаю, когда первый бедолага покончил с собой в знак протеста против строительства атомных электростанций, для организации дело обернулось выгодой. По-моему, руководители «зелено-голубых» и сами-то лишь из газет узнали о случившемся. Борец за чистоту природы, вероятно, именно потому совершил харакири, что разуверился в эффективности движения, которое почти свело свою деятельность на нет. Правда, эти свои соображения он не стал излагать в предсмертной записке, а ограничился общими словами о вреде атомных электростанций и трагедии Хиросимы. Зато члены организации вовремя сообразили, что теперь они оказались в центре общественного внимания. «Зелено-голубые» вмиг превратились в национальных героев, носителей древних японских добродетелей.

— И из этих соображений в дальнейшем уговорили других членов Общества совершить харакири? — Куяма недоверчиво покачал головой. — Понимаю, что на любой случай подходящий человек найдется, но… — Он умолк, не зная, что противопоставить этой прописной истине. — Действительно, подходящего человека подыскать нетрудно, в особенности если пресса провозгласит его героем. Ага, понял! — Лицо его просияло. — Не найдя добровольцев, они сами стали убивать своих людей.

— Такая мысль мне даже в голову не приходила, — удивленно признался Дэмура. Видно было, что он всерьез обдумывает версию Куямы. — Я-то представлял себе дело иначе. Какая-то из банд якудза смекнула, что открывается прекрасная возможность исподтишка расправиться с неугодными личностями. Последовала целая серия харакири, кто тут станет разбираться, одним больше или одним меньше.

— К примеру, руководители «зелено-голубых».

— С чего бы это? Разве совершить харакири может только тот, кого убедили вышестоящие? Сам человек на подобный поступок никогда не решится?

— Нет, отчего же. Но знаете…

Отбросив правила вежливости, Дэмура не дал ему закончить фразу.

— Готов поспорить, что из семи известных нам случаев харакири два или три — замаскированные убийства. Готов поспорить, что руководители «зелено-голубых» все же заподозрили неладное, однако они и не подумали обратиться в полицию, а начали самостоятельное расследование.

— С какой стати?

— Дабы не уронить свой престиж. Иначе дело вылилось бы в историю чудовищных убийств, и после этого никто не поверил бы, что подлинные герои действительно ушли из жизни по собственной воле, а не погибли от руки бандитов. Нет, «зелено-голубые» решили сами во всем разобраться, а, начав расследование, столкнулись с якудза.

— Вот тут-то и следовало обратиться в полицию!

— Большинство людей в таких случаях стараются не связываться с гангстерами, предпочитая замять конфликт. Но наши «зелено-голубые» не робкого десятка. За ними поддержка мощной организации, солидные финансовые средства, масса влиятельных покровителей и в конечном счете — сам Ямаока. Нельзя же позволить, чтобы банда преступников поставила под угрозу успешную деятельность Общества, запятнав героические деяния его членов, совершивших харакири. С прочими руководителями Общества я незнаком, но с Нисиямой встречался. Крепкий орешек, этот не потерпит надругательства над священными принципами.

— Допустим, ваше предположение верно, — кивнул Куяма. — Начав расследование, «зелено-голубые» столкнулись с бандой якудза. Что дальше?

— Взаимное прощупывание, осторожные предупреждения, а затем и угрозы. Одни поджигают пароход, принадлежащий секретарю Общества, другие в отместку учиняют разгром в одном из публичных домов, являющихся собственностью банды.

— А при чем тут Общество любителей катаны?

— Но ведь это вооруженные силы империи Ямаоки. Не случайно руководитель этого Общества — не кто иной, как шеф службы безопасности Ямаоки.

— Но для чего понадобилось создавать специальное общество? — Куяма все еще не мог окончательно принять версию Дэмуры.

— Бог его знает! Возможно, секрет простой: чтобы платить меньший налог. Но скорее всего, чтобы не бросалось в глаза, насколько раздуты штаты службы безопасности. Группа крепких парней требовалась клану Ямаоки для того, чтобы обделывать темные делишки. — Дэмура язвительно ухмыльнулся. — Тут одними телохранителями да ведомственной охраной не обойдешься.

— Уж не они ли учинили погром в борделе?

— Не думаю. Вряд ли Ямаока решился бы на противоборство с бандой якудза из-за такого пустяка, как два-три убийства. Когда я вышел из салона «Тысяча утех», ко мне привязались парни из Общества любителей катаны. Я слишком демонстративно проявлял интерес к этим «любителям», и они, вероятно, вообразили, будто я действую от имени якудза. Во всяком случае, мне было велено передать своим заправилам, что противную сторону на испуг не возьмешь, но и на рожон лезть они не намерены. Правда, без серьезной стычки теперь не обойтись, слишком уж далеко зашло дело.

— Все ясно, — с невинным видом сказал Куяма. — Осталось ответить на один вопрос: кто же все-таки убил Ямаоку?