Сперва мы делали вид, будто это не так. Сравнили котят по величине. Все оказались одинаковыми. Проверили широколобость (Шеба была широколобой). Догадайтесь, чья голова оказалась самую чуточку шире? Мы брали их по очереди на руки, стараясь оценить, насколько они умны. Догадайтесь, кто отвечал нам самым серьезным взглядом, явно оценивая наш ум?

Ну, мы и забрали ее с собой, тревожась — без тревог тут никак не обойтись, — что ей всего восемь недель и прививки ей еще не сделали.

Прежде котята получали прививки после шести недель. Теперь они обходятся одной прививкой после десяти недель и обычно пока они еще остаются с матерью. Сиамы — порода наиболее восприимчивая к кошачьему гастроэнтериту — крайне редко продаются без справки о прививке.

Да, она об этом думала, сказала миссис Хинкс, когда мы коснулись этого вопроса. Но котята у нее впервые, и она не знала, как ей поступить. И кто-то сказал ей, что люди предпочитают брать восьминедельных котят, чтобы получить от них удовольствие сполна, а ждать остается всего две недели, и ведь котята, подобно младенцам, еще сохраняют иммунитет, полученный от матери…

Так ей подсказывал ее опыт медицинской сестры. Но вот подчиняются ли этому закону сиамские кошки? Особенной уверенности у нас не было. Когда им требуется, они считают себя людьми, а если нет, никто с такой быстротой не способен перевоплотиться в нежный вянущий цветочек.

И это, могу я добавить, отнюдь не просто мнение обожающей сиамовладелицы. Некоторые кошачьи питомники отказываются принимать сиамских кошек ввиду их склонности чахнуть от тоски и восприимчивости к инфекции. Ветеринары тоже с опаской относятся к складу их характера. Возьмите, к примеру, кошачий грипп — нет, не гастроэнтерит, иногда неправильно так называемый, — но настоящий насморочно-легочный. Другие кошки, сказал он, почихают, посопят пару деньков и снова выглядят как огурчики. Но стоит заболеть гриппом сиамской кошке, так она не только будет чувствовать себя очень скверно, но, если на нее найдет что-то, может просто утратить волю к жизни, и тогда уже ее ничто не спасет.

Я поведала этот скорбный факт миссис Хинкс. Так, может быть, мы хотим пока оставить нашего котенка у нее? Она с радостью продержит его еще две недели, и прививку сделает ее ветеринар.

Но тут мне пришло в голову еще одно соображение. Мы первые осматривали котят. И если заберем ее домой сейчас же, то будем знать, что никакая инфекция ее не коснулась. Ну, а если мы будем выжидать две недели, а за это время какой-нибудь посетитель занесет в дом тот или иной вирус?

И мы приняли решение, тем более что, поглядев на них, уже не мыслили вернуться домой без нашей кошечки — ведь Сили необходима подружка, объяснили мы, хотя, конечно, нужна она была нам.

Миссис Хинкс для верности позвонила своему ветеринару. С такими здоровыми котятами, как у них, абсолютно безопасно, сказал он… при условии, что через две недели прививка ей будет сделана без проволочек. Для еще большей верности мы позвонили своему ветеринару. Совершенно безопасно, подтвердил он. Если мы хотим, он сейчас же нас и запишет на прививку через две недели.

И вот мы привезли ее домой. Все еще опасаясь, что она не сумеет протянуть эти две недели без каких-либо напастей. И опасения эти еще возросли, когда мы увидели, какой малюсенькой она выглядит в своей корзинке. И только в одном мы не сомневались: стоит Сили ее увидеть, и счастливей его сиама в мире не будет.

Что лишний раз показывает, как мы умеем попадать пальцем в небо. Ибо, когда мы вошли с ней в коттедж, впустили Сили в гостиную и открыли корзину в светлом уповании, что увидим сейчас что-то вроде сцены на балконе из «Ромео и Джульетты», Ромео тотчас прижал уши и сказал, что она Отвратительна, а Джульетта, негодуя всеми пятью дюймами своего роста, распушила хвост, скосила глаза и заявила, что он сам уж такой Отвратительный!!

Он ее Съест, если она не уберется, взвыл Ромео. Пусть-ка Попробует, отпарировала Джульетта в позе борца, готового положить противника на обе лопатки. На чем наша попытка подружить их нынче же вечером и завершилась полным фиаско.

Вместо этого мы забрали Сили к себе в спальню, а новоприбывшую устроили внизу на кушетке с пледом и грелкой. Она засеменила за нами к двери, и просто сердце надрывалось, когда мы закрывали эту дверь перед ее носишком, но что нам оставалось в подобных обстоятельствах? Оставить Сили внизу воображать, будто он нам больше не нужен, мы никак не могли.

Как, по-моему, она догадается вернуться в постель, спросил Чарльз, лежа в темноте без сна и тревожась за нее. Ну, конечно, сказала я, не то она уже плакала бы. Меня больше беспокоило, что она пока останется без прививки.

Но на кушетку она не вернулась. На нижней полке стеллажа у самой двери гостиной лежала полистироловая плитка, которую Чарльз, любитель писать маслом, приспособил под легкую палитру. И вот на ней, свернувшись клубочком между баночками с красками, она крепко спала, когда мы пришли к ней утром.

Даже если бы она вышла в бушующую вьюгу, кутаясь в старенький бабушкин платок, ей не удалось бы столь бесповоротно завоевать сердце Чарльза. Черт, вот храбрая малютка, сказал он. Устроилась как могла ближе к нам. И даже ни разу не заплакала. Что доказывает, какая она мужественная. А поняла ли я, до какой степени она умна? Сообразила, что на полистироле лежать теплее, чем на деревянной полке!

Я возвела глаза к небу и пошла готовить завтрак, а Сили, держа хвост под углом, ясно выражавшим то же чувство, отправился на прогулку. Кушайте ее на здоровье, сказал он.

Несколько следующих дней прошли относительно гладко, так как еще не кончилось лето, и Сили придерживался оранжерейного распорядка дня. Рыкнув на нее, точно бенгальский тигр, с утра пораньше, когда проходил через гостиную — просто, чтобы показать ей, кто тут есть кто, он до конца дня забывал про нее. Гулял, завтракал в оранжерее, отдыхал под виноградными лозами, как прежде с Шебой. А когда я попозже выпускала его, он не мчался подозрительно в дом проверить, там ли она еще, а отправлялся в плодовый сад побеседовать с Чарльзом или заманивал меня на склон поиграть — залихватски ныряя в кустики засохшей травы и вспрыгивая на одно дерево за другим, будто котят на свете вообще не было. Только когда наступал вечер и он возвращался в коттедж, ее присутствие там омрачало его настроение, будто черная туча. «Тшааах!» — шипел он, точно тормоза тяжелого фургона, и с отвращением усаживался на столе.

Он просидел так четыре вечера подряд, словно моряк на плоту в океане среди кишения акул. Точно посередине, чтобы не свалиться, для пущей надежности забаррикадировавшись за транзисторным приемником и деревянным канделябром. Эти оборонительные сооружения обеспечивала ему я, чтобы пробудить в нем уверенность в себе, и там он отсиживался, как белый поселенец, осажденный индейцами, иногда выглядывая поверх частокола, чтобы посмотреть, чем занят враг.

Возможно, было бы легче, если бы враг в свою очередь интересовался им — следовал бы за ним с той же настойчивостью, с какой он ходил за Шебой, когда был котенком. Но эта киска была слеплена из другого теста. Когда она перехватывала его взгляд, то лишь выгибала спину на манер пяденицы и даже не снисходила зашипеть на него. Когда она проделывала это в безмолвии, он явно пугался куда больше. Она играла, резвилась и ела на уровне пола, словно его вовсе не существовало.

Ела… именно это в конце концов положило начало сближению. Мы считали, что Сили обладает достаточно большим аппетитом, но Шебалу, как мы решили назвать ее — Шеба, в память о былом, и Лу в честь тети Луизы, которая нашла ее для нас… Так Шебалу при всей своей благовоспитанности ела, как изголодавшийся Оливер Твист. «Нммм-нммм-нммм-нммм» — тихонько гудела она, поглощая свою пищу, и Сили, на второй вечер осторожно подкравшийся к краю стола (поскольку враг еще не атаковал), не мог поверить своим глазам.

Это же никак в ней уместиться не может, недоуменно возопил он и тут же торопливо отступил за транзистор, когда она оторвалась от миски и поглядела на него. Однако не только все в ней уместилось, но, закончив, она отправилась на кухню и вернулась оттуда с мочалкой для мытья посуды, так сказать, на десерт.

Открыла она ее для себя днем. Я уже не один десяток раз забирала у нее мочалку и уносила на место, так что зрелище того, как она решительно волочет ее назад, успело стать привычной картиной. Но не для Сили, который пребывал в оранжерее, и, когда она появилась, спотыкаясь, с ручкой мочалки между лапами, словно верхом на миниатюрной деревянной лошадке, он в ошеломлении даже спрыгнул со стола, чтобы понаблюдать поближе. Вытянув шею, округлив глаза, он смотрел из-за кресла, как она уселась и принялась грызть мочалку. Затем я мочалку отобрала, и он снова забрался на свой плот.

Однако начало было положено. Он все чаще и чаще рисковал подходить к краю стола. А в течение третьего вечера так дважды спрыгивал на пол и взирал на нее из-за угольного совка. И все-таки все шло куда медленнее, чем у него с Шебой, и на четвертый вечер, раздраженная этим вечным подглядыванием из-за кресел, будто бесенята покушались на его когти, я решила взять дело в свои руки.

И построила ему из газет убежище — Сили, обожавший воображать, будто он невидим, никогда не мог устоять против такого соблазна. Не устоял он и теперь. Забрался внутрь, припал к полу и повел наблюдение, считая себя невидимкой. Секунда — и Шебалу, приблизившись вприпрыжку, всунула внутрь любопытную голубую лапку. И после длительной паузы, во время которой можно было бы обдумать десяток шахматных ходов, наружу осторожно показалась очень крупная черная лапа. Едва Шебалу прикоснулась к ней, как он, разумеется, взвился, точно его ужалили. Но это была чисто нервная реакция, и уже через минуту они по очереди прятались под газетками, и оставшийся снаружи в страшном возбуждении увертывался и угрожал.

Испытай мы этот способ в первый же вечер, ничего не получилось бы. Вероятно, даже теперь все получилось потому, что они играли, так сказать, анонимно, практически не видя друг друга. А потом позабыли прятаться, и в конце концов Сили лизнул Шебалу… очень пристыженно. Совершенно очевидно, это было ниже его достоинства, но он закрыл глаза и притворился, будто это не он… Вот так. Задание выполнено.

Конечно, нам все еще надо было соблюдать осторожность. Не ласкать ее в его присутствии, чтобы он не взревновал. Не позволять им есть вместе — не то она в два счета очищала свою миску и принималась за его порцию. Самое странное, что он ей позволял. До смерти Шебы экстравертом был он — молодым, кипящим энергией, жадным, хватающим все съедобное, что попадалось ему на глаза, не думая о Шебе. И вот через какую-то одну неделю он сидел с родительским терпением, пока котенок уписывал его крольчатину.

Она же Маленькая, сказал он мне, закрыв глаза, когда я объяснила ему, что он ведет себя глупо. Мы должны Заботиться о ней, добавил он и попятился, чтобы ей легче было добраться до его миски. Ну, и чтобы поддерживать равновесие, мы начали кормить их раздельно. Ее в прихожей, его в гостиной, но и тогда, стоило ей, облизав миску, завопить под дверью, и он оставлял своей кусок, совершенно очевидно, для нее.

Бесспорно, он стал другим котом. На следующий день после их совместной игры Чарльз вернулся домой доложить, что видел, как Сили прыскал! На лесной тропе у папоротника и с очень решительным выражением на морде, сказал Чарльз. И чуть ли не в тот же день мы увидели, как он гнал кота по дороге — не дружески трусил за ним, как прежде, но, высмотрев его из сада, совершенно явно отражал нашествие врагов.

— Осознал, что у него есть подружка, — сказал Чарльз.

Хотя, увидев, как он играет с ней, вы вряд ли бы подумали, что она его подружка, так как он прижимал уши, выгибал спину, свирепо прыгал. Однако при более внимательном наблюдении вы обнаружили бы, что, прыгая, он всегда промахивается, а когда они сцепляются словно бы в смертельной схватке и он раздирает ее в клочья, на самом деле держит он ее очень нежно, а лапами усердно бьет по воздуху. И что на самом-то деле нападает Шебалу, которая с решимостью борца дзюдо, обладателя черного пояса, вновь и вновь кидается на его могучую черную спину и массивную голову.

Дружба их развивалась в геометрической прогрессии. Все сиамы индивидуальны, и вскоре эти двое придумали игру, какой мы прежде не наблюдали ни у одной знакомой нам кошки. Как-то вечером я завороженно оторвалась от книги и сделала знак Чарльзу поглядеть на них. А они, ничего не замечая вокруг, безмолвно исполняли оригинальный танец мордами друг к другу перед креслом в желтом чехле, служившим им задником. Сили, прижимая уши и не спуская глаз с Шебалу, попятился на несколько шагов и остановился. Шебалу, чьи ушки прилегали к голове совсем плоско, прошла, точно балерина, вперед на соответствующие пять шагов и тоже остановилась. Затем — мы не отрывали от них глаз — она начала отступать, а Сили, грациозно, гибко пошел к ней. Разумеется, это был вариант их постоянных буйных, но притворных потасовок — один угрожает, другая отступает, а затем прямо наоборот, но было так похоже на танго, исполняемое профессионалами, что нам даже почудилась музыка. А они продолжали свой танец довольно долго. И повторили его на следующий вечер.

Ну, сказала я, теперь, пожалуй, можно спокойно оставлять их вдвоем. И на следующий день, когда Сили позавтракал в оранжерее, мы пустили к нему Шебалу посмотреть, что из этого выйдет. Конечно, мы присматривали за ней. Она вылизала его миску, выглянула по очереди из всех окон и съела паука, которого обнаружила в углу, после чего ее тут же вытошнило. А затем забралась к нему на кресло, и, когда я снова заглянула в окно, он возлежал на боку, а она сидела на нем. Крохотная, точно воробышек на одном из каменных львов, украшающих памятник на Трафальгарской площади, она трудолюбиво мыла ему уши.

Сомнений в том, кто тут главный, быть не могло. Через минуту-другую Сили надоели ее заботы, и он наклонил голову, пытаясь увернуться. И тут же лапка, величиной с ложечку в солонке, твердо водворила его голову в прежнее положение, совсем как делала ее мамочка в таких случаях, и умывание продолжалось. А Сили больше не пробовал увертываться, но закрыл глаза и покорно ей подчинился.

Ну, и в эту ночь мы оставили их спать вдвоем. И Сили не принялся жаловаться. Не вопил, что хочет спать с нами, не прыгал с грохотом по комнате, чтобы заставить нас спуститься. А когда в три часа утра, несколько напуганные полной тишиной внизу, мы пошли проверить, как они там, оба уютно свернулись рядышком на диване. Ромео и Джульетта, совсем как нам мечталось, — совсем как Соломон и Шеба все годы, прожитые ими вместе. Конечно, Сили не спал и следил за нами, как поступил бы всякий полный сил юный сиам, охраняя покой такой девочки.

Мы радостно вернулись в спальню и заснули праведным сном победителей. К сожалению, несколько преждевременно. Наутро Сили ушел из дома.