Среди известных высказываний отцов Церкви нет более знаменитого, чем ставшее крылатым выражение Августина: «Ты сотворил нас для Себя, и сердца наши не успокоятся, покуда не упокоятся в Тебе».

Великий святой в нескольких словах раскрывает происхождение и духовную историю человеческого рода. Бог сотворил нас для Себя — вот единственное толкование, приемлемое для сердца мыслящего человека, что бы ни говорил его безумный рассудок. Если уродливое образование и извращенная философия заставляют человека мыслить иначе, то христианин ничего с этим поделать не может. Мне нечего сказать такому человеку. Я обращаюсь к тем, кто прежде втайне был наставлен мудростью Божьей. Я говорю жаждущим, чьи сердца были разбужены Божьим прикосновением и кому иных свидетелвств уже не нужно.

Бог сотворил нас для Себя. В «Кратком катехизисе», так же как в прежнем New England Primer, ставятся вопросы «что?» и «почему?» и даются краткие, в одно предложение ответы, которые делают этот катехизис выдающимся явлением среди небогодухновенных книг. «Вопрос: В чем смысл человеческой жизни? Ответ: Смысл человеческой жизни состоит в прославлении Бога и вечной радости пребывания в Нем». С этим согласны двадцать четыре святых старца, которые падают ниц и поклоняются Живущему во веки веков, говоря: «Достоин Ты, Господи, приять славу и честь и силу, ибо Ты сотворил все, и все по Твоей воле существует и сотворено» (Отк.4:11).

Бог создал нас для Своего удовольствия, и так сотворил нас, что, подобно Ему, мы способны, духовно общаясь, находить наслаждение в сладостном и загадочном взаимном растворении родственных душ. Бог предопределил нам видеть Его, и жить с Ним, и черпать жизненные силы в улыбке Его. Но мы виновны в «нечестивом бунте», о котором говорит Мильтон, когда описывает мятеж сатаны и бывших с ним духов. Мы порвали с Богом. Мы отказались покориться Ему и любить Его и в грехе и страхе бежали от лица Божьего, да так далеко, что далее уже некуда.

Но как можно бежать от Него, когда небеса и небеса небес не способны вместить Его? Когда, как свидетельствует мудрость Соломона, «Дух Господень наполняет вселенную»? Бог вездесущ, и вездесущность Его есть свидетельство совершенства Его. Вместе с тем очевидное Присутствие Его есть другой факт, и как раз от этого Его Присутствия мы бежали, подобно Адаму, который пытался укрыться под сенью дерев Эдемского сада, или подобно Петру, который отпрянул от Бога, воскликнув: «Выйди от меня. Господи! потому что я человек грешный» (Лк.5:8).

Так что жизнь человека на земле — это жизнь вне Присутствия Божьего, жизнь, приносящая страдание; это исход из того «благословенного средоточия», которое есть наша настоящая родина и место нашего первоначального обитания, где удержаться нам не удалось. В этом — причина и основание нашего непрерывного беспокойства.

Весь труд искупления Бог совершает, чтобы уничтожить последствия этого «нечестивого бунта» и восстановить наши праведные отношения с Ним в вечности. Для того чтобы, согласно Его плану, полностью примириться с Ним и обрести возможность как прежде вступать с Ним в сознательное общение и жить пред лицем Его, нам следует порвать с нашими грехами. Тогда действием Своим, совершающимся в наших сердцах, Он подвигнет нас обратиться к Себе. Именно это мы замечаем в первую очередь, когда наши усталые сердца испытывают жажду Присутствия Божьего и мы говорим себе: «Встану, пойду к Отцу моему». Вот он, первый шаг, и с этого шага, как сказал китайский мудрец Лао-Цзы, «начинается дорога в тысячу лье».

Прекрасной иллюстрацией сокровенного путешествия души из дебрей греха в сладостную близость Божью является ветхозаветная скиния. Воротившийся грешник вначале входит во внешний двор, где на медном жертвеннике он приносит Богу кровавую жертву и в стоящей поблизости умывальнице совершает ритуальное омовение. Затем он проходит, миновав завесу, в святилище, куда не проникает ни один луч естественного света и лишь золотой светильник, напоминающий об Иисусе, Свете миру, рассеивает вокруг мягкий свет. Там же располагаются хлебы предложения, говорящие об Иисусе, Хлебе Жизни, а также кадильницы — символ непрекращающейся молитвы.

Несмотря на то что поклоняющийся Богу уже испытывал великую радость, он не вступал еще пред лице Божье, отделенный завесой от места, называемого святая святых, где над крышкой ковчега завета находилось обиталище Самого Бога в величии и славе. Покуда стояла скиния, только первосвященник имел право вступать в святая святых, да и то всего лишь один раз в году, с кровью, пролитой за свои грехи и грехи народа. Именно эта вторая завеса «разодралась надвое», когда Господь наш испустил дух на Голгофе, и евангелист поясняет, что разрыв этой завесы открыл всякому, кто поклоняется Богу в этом мире, новый и живой путь в Присутствие Божье.

Новый Завет во всем согласуется с этой ветхозаветной иллюстрацией. Искупленным людям не следует больше бояться вступать в святая святых. Бог хочет, чтобы мы поспешили пред лице Его и обитали в Присутствии Его всю нашу жизнь. Вот что нам следует познать на своем личном опыте. Это больше, чем учение, которого следует придерживаться; это жизнь, всякий миг и каждый день которой дарят наслаждение от близости Бога.

Пламя Присутствия Божьего было живой и пульсирующей душой ветхозаветного закона. Вне его все сложное устройство скинии превращалось в мертвые знаки какого-то неведомого языка, не имевшего никакого смысла ни для Израиля, ни для нас. Величайшее значение скинии состояло в том, что Иегова был там; Присутствие Божье ожидало за завесой.

Все остается так же и сейчас. Присутствие Божье составляет суть христианства. Центральной христианской идеей является Сам Бог, ожидающий явления Своих искупленных чад в Присутствие Свое. Но есть и другой подход, ныне ставший модным, когда о Божьем Присутствии знают только теоретически. Беда в том, что здесь не говорится, насколько важны для человека поиски близости с Богом. Согласно доктринам такого христианства мы пребываем в непосредственной близости к Богу позиционно, в силу факта своего существования, и ничего не говорится о необходимости испытать, пережить это Присутствие Божье воистину. Недостает пламенной страсти, побуждающей людей действовать подобно Мак-Чейну. И нынешнее поколение христиан руководствуется этим несовершенным принципом Постыдное довольство собой занимает место пламенной ревности. Нас больше не беспокоит законность владения собственностью, а больше волнует отсутствие ее.

Кто же Он, Тот, за завесой, Кто обитает в пламенном сиянии? Не кто иной, как Сам Бог.

«Один Бог, Отец Всемогущий, создавший небо и землю, и все видимое и невидимое». Сей «Один Господь Иисус Христос, Единородный Сын Божий; Единородный Сын Отца Своего, бывший прежде основания всех миров, Бог от Бога, Свет от Света, Бог истинный от Бога истинного; Единородный, несотворенный. Единосущный Отцу Своему».

Это и «Дух Святый, Господь и Податель жизни, исходящий от Отца и Сына, прославляемый и почитаемый вместе с Отцом и Сыном». Однако сия святая Троица суть единый Бог, ибо «мы поклоняемся Единому Богу в Святой Троице и Святой Троице в Одном; мы. поклоняемся каждой Личности как совершенному Богу, не разделяя Единой Сущности. Ибо одна Личность есть Сын, иная — Отец, иная — Дух Святый. Однако Божество Отца, Сына и Духа Святого одно: равная слава и вечное величие».

Так гласит символ веры, и так утверждает богодухновенное Слово.

За завесой пребывает Бог. Бог, Которого в миру до сих пор ищут с несообразной мыслью — «не найдут ли» (Деян.17:27). Бог приоткрылся в мире природы, но явил Себя совершенно в Богочеловеке. Ныне в восхитительной полноте Он хочет явиться нищим духом и чистым сердцем.

Мир сей гибнет без боговедения, и церковь умирает от жажды Его Присутствия. Чтобы исцелиться от многих наших религиозных болезней, нам надлежит вступить в Присутствие Божье духовным опытом, проникнуться сознанием того, что мы — в Боге, а Бог — в нас. Этот опыт вывел бы нас из жалкой ограниченности и раздвинул бы возможности наших сердец. Этот опыт предал бы огню всю нечистоту нашей жизни, испепелил бы ее, как огонь при купине испепелял насекомых и плесень.

Что за простор, для того чтобы странствовать! Что за гладь, для того чтобы плыть! И все это в Боге и Отце Господа нашего Иисуса Христа! Он есть Бог вечно Живущий. Он предвечен и абсолютно независим от времени. Само время проистекает из Него и уходит в Него. Од неподвластен времени, и перемены не тяготят Его.

Он неизменен. Он никогда не изменялся и никогда не изменится даже в малой мере. Измениться для Него означало бы стать лучше или хуже прежнего. Но Он не может стать ни лучше, ни хуже прежнего, ибо, будучи совершенным. Он не станет более совершенным, и если бы Он был менее совершенным, Он был бы меньше Бога.

Он всеведущ. Легко и свободно Он познает мир материи и духа, все факты и связи. И нет у Него ни прошлого, ни будущего. Он Сущий, и ни одно из ограничивающих и определяющих понятий, применимых к твари, невозможно приложить к Богу.

Любовь, милость и праведность — Его качества. Его святость столь невыразима, что нет в нашей речи ни образа, ни сравнения, которое могло бы изобразить ее. Лишь огонь отдаленно указывает на нее. В огне неопалимой купины является Он Моисею; в огненном столпе Он шествует пред народом Своим в его долгих скитаниях по пустыне. Сей огнь, между двух крыльев херувимов горящий в святом месте, назван был Столпом огненным, Присутствием Божьим в годы славы Израилевой, а когда Ветхое уступило место Новому, Бог явился в день Пятидесятницы в разделяющихся языках, как бы огненных, почивших по одному на учениках.

Спиноза писал о разумности любви Божьей, и он в известной мере прав. Однако высочайшая любовь Божья есть любовь не ума, а духа. Бог есть Дух, и лишь дух человеческий способен познать Его воистину. В глубинах духа человеческого должен пылать огонь, иначе любовь его не истинная любовь к Богу. Великими в Царстве Небесном нарекали возлюбивших Бога более, нежели возлюбили Его иные. Всем нам известны таковые, и мы с радостью отдаем должное глубине и искренности их благочестия. Стоит только задуматься на минутку, как имена их чередой пройдут перед нашим умственным взором, как фимиам смирны, и алоэ, и кассии из чертогов слоновой кости.

Фредерик Фэйбер был одним из тех, чья душа воздыхала о Боге, как серна в поле о водном потоке, и полная мера, которой Господь открывался сердцу его, ищущему Бога, возжигала в жизни этого доброго человека огонь благоговейной любви, соперничающей с любовью Серафимов перед престолом. Любовь его к Богу простиралась на все три Личности Святой Троицы, и все же, надо полагать, к каждой из Них он испытывал любовь особого рода, любовь, припасенную только для этой Личности. О Боге-Отце он поет так:

Любовь к Личности Иисуса снедала его. Она пылала в нем, как сладостное и святое безумие, истекая из уст его наподобие кипящего золота. В одной из своих проповедей он сказал: «Куда ни обратись в Церкви Христовой, всюду Христос. Для нас Он есть начало, средоточие и конец всего… Все в Нем благо, все праведно, все превосходно, все радостно и все это для любящих Его. Никто не будет бедным, ибо, если ты свершишь свой выбор, Иисус станет твоим владением. Никому не стоит падать духом, ибо Иисус есть радость небесная. Его радость приходит в разбитые горем сердца. Мы без труда преувеличиваем многое, но единственного мы не способны преувеличить — долга своего пред Иисусом или, иначе говоря, Его сострадательной и всеобъемлющей любви к нам. Проговори всю жизнь об Иисусе, и тогда не выскажешь о Нем всего, что услаждает нас Не хватит и самой вечности, чтобы познать, каков Он, или прославить Его за все, что Он сделал. Но это и неважно, ибо мы пребудем с Ним в вечности, а другого нам не нужно».

Пламенную любовь испытывал Фэйбер и к Духу Святому. Он не только в своем богословии утверждал Божественность Его и полное равенство с Отцом и Сыном, но прославлял это и в своих песнопениях и проповедях. Он буквально припечатывал свой лоб к земле в энергичном, полном огня поклонении третьей Личности Божества. В один из своих замечательных гимнов, посвященных Святому Духу, он вводит слова, свидетельствующие о его пылкой преданности Ему:

Я рискнул утомить читателя обширной цитатой, дабы показать, сколь удивителен Бог, сколь восхитителен Он, способен Сам удовлетворить и исполнить все и всяческие запросы нашей природы, таинственной и глубокой, каковой она и является. Богослужение Фэйбера (а он лишь один из того великого сообщества, которому нет числа) никогда не порождалось одними интеллектуальными познаниями о Боге. Сердца, готовые «сокрушаться» от любви к Божеству, они из числа побывавших в Божьем Присутствии и пристально взиравших на величие Божества. Мужи, сокрушенные сердцем, — люди таких достоинств, которых не знали и не понимали люди обычные. Их речь была речью наделенных духовной властью людей. Они бывали в Божьем Присутствии и передавали то, что видели там.

Таковыми были пророки; не книжники, ибо те говорят нам о том, что они вычитали, а пророки, которые говорят о том, что увидели. Разница здесь вовсе не мнимая, а реальная. Между книжниками, которые вычитали, и пророками, которые были там и видели, пролегает океан. Ныне говорящих правильные слова великое множество, но пророки отсутствуют. Где же они? Непререкаемые голоса книжников возносятся над евангельскими церквами, но народ Божий ожидает услышать мягкий, любящий голос святого, который сам проник через завесу и взирал внутренним оком на чудо, которым является Бог Между тем возможность проникнуть сквозь завесу с помощью чувственного, живого опыта, предстать пред лице Божье есть исключительное право всякого чада Божьего.

Завесы не стало в момент распятия Тела Христова; разрывавшие Его плоть гвозди прорвали ее, и ничто больше не препятствует нам войти в Его Присутствие. Так почему же мы медлим? Почему мы довольствуемся жизнью вне святая святых во все наши дни и ни разу не войдем туда, дабы взглянуть на Бога? Мы слышим слова Жениха, говорящего: «Покажи мне лице твое, дай мне услышать голос твой; потому что голос твой сладок и лице твое приятно» (Песн.2:14). Мы чувствуем, что этот призыв обращен к нам, и все же не подходим ближе, а годы бегут, и мы стареем и устаем, пребывая во внешнем дворе скинии. Что же мешает нам войти?

Обычный ответ, что, дескать, мы просто «охладели», неспособен объяснить всего. Есть нечто большее, нежели просто душевное охлаждение, что-то сокрытое за этим охлаждением и являющееся по сути дела главной причиной. Что же это? Что еще, как не завеса в сердцах наших? — завеса, не удаленная, как была удалена первая, но оставшаяся на месте, и препятствующая Свету, и скрывающая от нас липе Божье. Это завеса нашей плотской, падшей природы, которая продолжает существовать в нас без осуждения, распятия и отвержения с нашей стороны. Это завеса из плотной ткани самости, которую мы по-настоящему не осознали, которой мы втайне стыдимся, но которую не возвели на крестный суд. Эта светонепроницаемая завеса не есть нечто таинственное, и не так уж трудно опознать ее. Стоит только вглядеться в собственные сердца, и мы заметим ее там, зашитую, местами залатанную и подновленную и тем не менее являющуюся врагом наших душ и действенным препятствием для нашего духовного развития.

Завеса эта вовсе не прекрасна и не является темой наших повседневных разговоров. Но я обращаюсь к жаждущим сердцам, которые решили следовать за Богом, и я знаю, что таковые не отступят, поскольку предстоящий им путь по мрачным ущельям не вечен. Сердечная жажда Бога станет укреплять их в поисках. Они встретятся с неприятным, но понесут свой крест ради веселия, которое ждет их впереди. Вот почему я осмеливаюсь назвать материал, из которого соткана эта внутренняя завеса.

Эта завеса соткана из тонких нитей самости, грехов духа человеческого. Эти преступления не относятся к разряду наших дел, они — наша суть, не то, что мы делаем, но то, что мы собой представляем. Вот в чем сокрыты одновременно и коварство, и сила этих преступлений.

Если говорить более конкретно, то грехи нашего «я» суть наша самоправедность, жалость к самим себе, самодостаточность, самолюбование, себялюбие и громадное число подобных им качеств самости. Они укоренились внутри нас так глубоко, что стали во многом частью нашей натуры, мы перестаем их замечать, пока Господь не направит на них Свой свет. Более грубые, откровенные и недопустимые формы греха — эгоизм, честолюбие — непонятно почему допускают и терпят в среде христианских деятелей, и даже в кругах, известных безупречным правоверием. Эти проявления настолько часты, что многие люди стали отождествлять их с Евангелием. Полагаю, мое замечание не прозвучит цинично, но в наше время эти грехи, похоже, становятся необходимыми, чтобы завоевать популярность в некоторых кругах церкви видимой. Самовыдвижение под личиной проповеди Христа в наши дни столь распространено, что уже не вызывает недоумения.

Некоторые думают, что серьезный разговор о грехопадении человека и о необходимости оправдания праведностью Христовой может освободить нас от власти грехов нашего «я», однако это не так. «Я» без страха и упрека может существовать у самого жертвенника. Оно может наблюдать, как умирает истекающая кровью Жертва, но подобное зрелище никак не взволнует его. Оно способно бороться за веру реформаторов и страстно, красноречиво проповедовать спасение по благодати, набираясь сил в этой борьбе. Говоря по правде, такое «я» питается уверенностью в собственной непогрешимости и чаще встречается на библейских конференциях, чем в пивной. И даже само стремление к живому Богу используется им, чтобы создать тепличные условия для собственного процветания и роста.

«Я» — это светонепроницаемая завеса, которая скрывает лице Божье от нас. Удалить ее можно только практическим путем, в духовной борьбе, и никогда — с помощью наставления. С тем же успехом мы можем приказать проказе удалиться из нашего организма. Чтобы уничтожить эту завесу, требуется труд Божий, и тогда только мы сможем оказаться на свободе. Необходимо взять свой крест, чтобы он произвел свое действие внутри нас. Надобно вознести все преступления своего «я» на крест и осудить их. Надо приготовиться к суровому испытанию, к суду Божьему, в некотором отношении похожему на тот, что претерпел наш Спаситель, когда принял страдание от Понтия Пилата.

Говоря о завесе, помните, что мы говорим метафорически, и эта идея есть идея поэтическая и почти приятная, но на самом деле ничего приятного в ней нет. Завеса эта образуется из живого духовного материала, составляется из чувствительной, трепетной ткани, которая выкладывает изнутри все наше существо, так что затронуть ее — значит затронуть место, которое испытывает боль. Разорвать завесу — значит пораниться, нанести себе ущерб и пролить кровь. И если бы это было как-то иначе, то из креста выхолащивался бы крест, из смерти — смерть. Смерть никогда не была развлечением. Прорыв сквозь дорогую и нежную ткань, из которой соткана жизнь, не может не доставить глубокой боли. Однако это именно то, что крест совершил со Христом, а также то, что этот крест должен совершить с каждым человеком, чтобы освободить его.

Давайте страшиться самонадеянности, уверенности, что мы сможем разорвать завесу сами. Бог совершит все это за нас. Наша часть труда — повиноваться и верить. Надо покаяться, оставить грехи, отвергнуться самости, а затем посчитать этого врага распятым. Однако не следует смешивать «принятие» с действительным трудом Божьим. Надо стараться, чтобы этот труд совершался в нас. Нельзя останавливаться только на учении о самораспятии.

Старайтесь, чтобы этот труд совершался воистину и был доведен до конца. Крест суров и ужасен, он приносит смерть, но это единственный действенный крест. Этот крест не удерживает своей жертвы навечно. Наступает момент, когда его работа завершается и страдающая жертва умирает. После этого наступает Воскресение, славное и могущественное, и боль забывается от радости, что завеса удалена, и мы вступаем в реальное переживание непосредственной близости живого Бога.

Господи, как превосходны пути Твои и как извилисты и темны пути человека. Покажи нам, как умереть, дабы нам воспрянуть к обновленной жизни. Разорви завесу самости нашей сверху донизу, как сделал Ты. это с завесой в храме. Мы приблизимся к Тебе в полной уверенности веры. Мы станем обитать с Тобою в каждом дне жизни здесь на земле, дабы привыкнуть к славе Твоей, когда войдем в Царство Твое, чтобы пребывать там с Тобою. Во имя. Иисуса Христа. Аминь.