Карлхорст, 1957 год.
— Ты что оканчивал? — спросил меня Михаил Федорович, оставив после очередного совещания в понедельник.
— Два курса политехнического, — ответил я ему.
— А потом?
— Потом война, сначала горячая, а затем холодная.
— А после горячей войны — курсы?
— Ну да.
— А потом?
— Потом я с коллегами участвовал в Великом противостоянии разведок в центре Европы.
— Почему участвовал? — удивился начальник отдела. — Участвуешь.
— Но все это можно узнать из моего личного дела.
— Да я не в связи с этим, — он показал мне, как когда-то сжигал мою справку. — Я в связи с другими обстоятельствами. Министерство радиотехнической промышленности поставило перед нашими смежниками и технарями задачу сбора информации о радиоэлектронных средствах борьбы. Мне кажется, что они недооценивают наших возможностей.
— Что нужно сделать?
— Свяжись со смежниками. Если такую же задачу поставить перед нашими средствами в Западной Германии, мы тоже можем внести вклад в общее дело. Но перед тем как поставить эту задачу, ты должен на очередном совещании сделать маленькое сообщение о проблемах, которые стоят перед Министерством радиотехнической промышленности. Да и вообще сориентировать ребят в этой сфере.
Дело привычное. Прежде чем что-либо начинать, необходимо изучить оперативную обстановку.
Открываю тетрадь, которую храню с Львовских курсов оперативной подготовки. Там есть подчеркнутое мной, но записанное со слов одного из преподавателей определение оперативной обстановки. Она складывается «…из сил и средств одной стороны, сил и средств другой, противоборствующей стороны, которые накладываются на пространство противоборства и сопрягаются со шкалой времени».
Лаконичней не придумаешь. А значит, нужно исследовать прежде всего средства радиоэлектронной борьбы у нас и у них, посмотреть, как эти средства используются одной стороной во вред другой на конкретных отрезках времени.
Собираю информацию и иду на совещание сотрудников отдела.
В кабинете Михаила Федоровича все как обычно. Из сотрудников отсутствует Ефимов. И это прекрасно, иначе он будет задавать уточняющие вопросы, а я не настолько ориентируюсь в том, о чем буду говорить.
Ба! У нас на совещании присутствует представитель кадров Аппарата Уполномоченного Квасюк. Его необычная фамилия вызывает улыбку у всех, кто слышит ее впервые. Но после встреч и разговоров с Квасюком улыбаться уже не хочется. Он очень важен, если не сказать, надут. И полностью использует свое служебное положение для того, чтобы подтвердить известный тезис: «В кадрах решают все».
Михаил Федорович начал совещание. Коротко обрисовав обстановку в отделе, он дал слово мне.
— После окончания Второй мировой войны, — начал я, — в руки радиолюбителей Европейских стран и США попало большое количество разнообразной военной радиоаппаратуры: высокочувствительные связные военные приемники, мощные передатчики, наушники, телеграфные ключи, сухие батареи и аккумуляторы. Все это позволило кардинально изменить присутствие радиолюбителей в эфире. Стало возможным проведение дальних связей для владельцев такой аппаратуры.
И, конечно, все это подтолкнуло радиолюбителей к установлению контактов друг с другом на различных континентах, а кроме того — способствовало совершенствованию радиотехники и возникновению частного спроса на компоненты передатчиков и приемников. И ещё одно — увеличились возможности использования этих связей в интересах разведки, контрразведки и идеологической борьбы. Однако здесь возникли технические проблемы: просто увеличить мощность передатчика оказалось недостаточным для того, чтобы вести уверенный прием. Необходимо было техническое усовершенствование антенн и приемников. Наши специалисты имели возможность исследовать трофейные немецкие приемники и передатчики, а также те, что поступили по ленд-лизу, и сконструировали гибрид. Взяв все лучшее у первых и вторых.
— Молодцы наши специалисты, — прокомментировал это Квасюк.
— Советские конструкторы, — продолжал я, — на базе американской металлической лампы 6SА7 разработали стеклянную лампу 6А10C, гораздо более эффективную.
Квасюк открыл было рот, чтобы спросить, а не лучше ли иметь металлические лампы, поскольку они более прочные. Но я его опередил:
— Партия и правительство приняли решение «О радиолокации», составной частью которого являются объединение отдельных НИИ, КБ, проектных институтов и заводов в одну отрасль.
Перебивать «партию и правительство» Квасюк не решился, а я продолжал:
— Вы конечно, в курсе, что против нас работают 85 радиостанций «Голоса Америки» и Британской радиовещательной корпорации ВВС. Но мы по границам и с позиций дружественных нам стран противодействуем им… У радиоэлектроники большое будущее. Развитие ее помогло сократить наши потери в воздушных боях в Корее. Но и наши оппоненты учли этот опыт, и началось соревнование или, как называют его наши противники, «Великое электронное перевооружение». В настоящее время и отечественная электроника стала главной отраслью в Министерстве радиотехнической промышленности. Началась новая эра и не только потому, что появились новые технические средства, появилась новая стратегия противоборства. В США в оборот военной терминологии введено понятие «радиоэлектронные боевые порядки». В СССР — понятие «радиоэлектронное поле». И у нас, и у них создаются самолеты и корабли радиоэлектронной разведки. У меня все.
— Есть ли вопросы? — спросил Михаил Федорович.
— Есть, — ответил Квасюк. — Уважаемый докладчик назвал наших противников оппонентами. Это, товарищи, неправильно. И я обращаю ваше внимание на это. Но это грех небольшой, это ему в порядке товарищеской критики. А вот сам вопрос: а не лучше ли иметь металлические лампы, поскольку они более прочные?
Я мысленно выругался, но, сделав паузу, ответил:
— Разумеется, металлические лампы более прочные, но в стеклянных колбах сразу видны возможные механические повреждения. Тогда как проверить на целостность начинку металлической лампы можно только при помощи специальных приборов, что в боевых условиях может быть затруднительно.
После обсуждались обычные текущие вопросы, совещание закончилось, и я забыл о своем докладе и ответах.
Однако через неделю мне позвонил Михаил Федорович и сказал:
— Зайдите ко мне.
Я сразу же насторожился. С моим начальником у меня сложились хорошие отношения, и на «вы» он называл меня только в присутствии посторонних или когда я значительно провинился. Я пошел к руководству.
— Черт дернул меня попросить прочитать тебя этот доклад… — сказал он.
— Что случилось?
— Теперь тебя вызывает Евгений Петрович.
— А по поводу? — спросил я.
— По непроверенным данным о твоем докладе доложил ему Квасюк.
— Но сам же Квасюк сказал, что это грех небольшой, чтобы тревожить Самого…
— Да чует мое сердце, все это связано с другим. Короче, иди, а потом сразу ко мне.
Через приемную Уполномоченного я прошел быстрее ножа в масле. Потому что референт сказал мне сразу:
— Евгений Петрович вас давно ждет.
Третий раз я в кабинете Самого Уполномоченного, и третий раз он встречает меня иначе, чем первые два раза. Он почти дружески кивает мне на стул за приставным столиком и говорит:
— Сотрудник отдела кадров был у вас на совещании и высоко отметил вашу техническую подготовку. Особенно ему понравилось то, что вы прекрасно разбираетесь в таких вопросах, в которых даже представители технических подразделений плывут. Квасюк специально задал им такие же вопросы относительно преимуществ стеклянной лампы над металлической и не получил вразумительного ответа. Прекрасно, что у нас в отделах служат люди с таким широким кругозором. Это значительно расширяет их возможности. Наверное, прав был ваш начальник отдела, когда сказал, что к этой деятельности стоит подключить и сотрудников его подразделения. Как вы полагаете?
— Я думаю, он знает, что говорит.
— И я так считаю. Вы очень точно сказали о противостоянии и даже целой электронной войне между нами и противником. Так вот, в рамках этой войны Минрадиотех попросил нас помочь. На одном из заводов Западной Германии создали интересную лампу 9SХ1. Мне это название ничего не говорит, но вам, как специалисту, наверное, будет понятно.
— И в чем будет заключаться моя роль?.. — начал я.
— Вам предстоит установить завод, на котором эту лампу создали, и получить ее техническое описание либо образец. Минрадиотех будет вам благодарен и за то, и за другое. Подключайте к этому любых специалистов. Удачи вам!
После этих слов я понял, что аудиенция закончилась, и покинул кабинет Уполномоченного.
Расим
Расим вернулся на работу в фирму. Однако вскоре почувствовал, что Фарук был прав. Он действительно стал другим человеком, но вовсе не суперменом. Все было как раз наоборот. У него появились все признаки состояния, которые характеризуются как мания преследования. На этой почве он поссорился со своим начальником и уволился с работы. Уже потом он понял, что его сущность сознательно искала повод для конфликта с хозяином фирмы, чтобы иметь возможность не ездить в Анталию, где он снова мог встретиться с Эрдемиром.
Расим пошел работать в школу для детей с задержкой развития. Предмет свой он знал хорошо, и через пару месяцев директор предложил ему заменить старого завуча. Но Расим не согласился, сославшись на то, что ему нужно восстановиться от неких психологических перегрузок, после которых он был вынужден бросить прежнюю денежную работу.
Его оставили в покое. Шли месяцы, события той осени уходили в прошлое все дальше и дальше. И к Новому году все, что с ним произошло, ушло на второй план, потеряло прежнюю остроту. Хотя нет, дискуссии с Эрдемиром и Фаруком разбудили в нем интерес к своим этническим корням. Расим стал ходить в библиотеки, читать литературу о татарах, тюркоязычных народах, исламе… Он словно хотел получить некую базу или фундамент для того, чтобы иметь возможность хоть задним числом, хоть после драки, но ответить Фаруку и Эрдемиру.
В тех философских спорах Расим чувствовал, что всегда проигрывает своим оппонентам. Было ли это потому, что голова его была занята другим, либо он действительно не ориентировался в проблемах, в которых как рыбы в воде чувствовали себя Фарук и Эрдемир. Он также не мог понять, почему именно ему организовали ту провокацию…
Расим пришел в читальный зал национальной библиотеки, открыл справочник и прочитал: «Татары являются одним из крупных тюркоязычных этносов. Общая численность их на 1989 год составляет 6648,7 тысяч человек». Прошло полгода до того момента, как у него в конспектах появилось несколько десятков больших и малых книг, посвященных истории татар, их жизни и быту, религиозным особенностям…
Он уже знал, что пашни в районах Поволжья и Приуралья татары обрабатывали либо сохой, либо деревянным плугом — сабаном. А косили серпом — ураком или косой — чалгы. Что для татар была характерна особая любовь к лошади. Что татары всех российских территорий носили длинные, широкие рубахи туникообразного покроя — кулмэк и широкие, свободного покроя штаны. Женская рубаха украшалась воланами, нагрудная часть дугообразно оформлялась аппликацией, рюшами или съемным нагрудным украшением — изнь. Кроме того, обязательным элементом женского платья являлся нижний нагрудник — кукрэкчэ. Этому стилю одежды у женщин соответствовали большие нагрудные и накосные украшения — чулпы, чэчкап, широкие перевязи — хаситэ, широкие браслеты, а также сложный головной убор.
Традиционная религия татар — ислам суннитского толка. Она появилась у предков современных татар — булгар в начале девятого века. В конце века ХVIIIначало формироваться движение, которое характеризовалось отходом от догм средневековой идеологии. Оно получило название джадидизма. Наиболее ярким представителем реформаторов быди Абу-Наср ал Курсави и Шигабуддин Марджани. Суть раннего этапа религиозного реформаторства заключалась в отказе от исламской схоластики и поиске новых путей осмысления ислама. Последний этап религиозного реформаторства выпал на начало двадцатого века. Он характеризовался активным участием в политике. Но, как ни странно, именно это направление реформаторства и его адепты обеспечили движение татарско-мусульманской уммы к секуляризации. Основной итог их деятельности — переход татарского общества к «очищенному исламу», то есть исламу, отвечающему современным требованиям. К началуXX века вера у татар отделилась от культуры, а политика стала самостоятельной сферой деятельности, в которой религия уже не играла прежней роли.
Однако, ознакомившись со всем этим, Расим испытал некую неудовлетворенность, которая всегда возникает у человека, изучающего иностранный язык по самоучителю. И он подумал однажды, что хорошо бы иметь специалиста, который сможет развязать отдельные узелки в его познании татар и всего татарского.
«А еще лучше, если бы это был знакомый или близкий человек, с ним легче будет найти общий язык», — чуть ли не вслух произнес он однажды, сидя в читальной зале.
Видимо, недаром говорят: помянешь кого-нибудь, а он тут же у тебя за спиной.
— Привет, земеля, — услышал Расим знакомый голос своего однокашника по Ивье Ильяса Хатыпова.
Ильяс оканчивал школу года на три позже Расима. Три года он проваливался на экзаменах в БГУ, но все же поступил. Таким образом, когда Расим уже окончил университет, Ильяс только начинал учиться. То ли потому, что поступил он в вуз только с третьего раза, то ли по какой-то другой причине, но Ильяс высоко ценил свой статус студента главного, — как он говорил, — вуза страны, боготворил факультетскую профессуру и после окончания вуза в свете политической моды стал ярым белорусским националистом. Человеком, который по темпераменту переплюнет в защите национальных идеалов любого белоруса.
Однако прошло время, и Ильяс поменял свои этнические и политические взгляды.
— Расим, сколько лет? — продолжал между тем Ильяс.
— Столько, сколько и зим, — ответил ему Расим, не особенно обрадовавшись не столько встрече, сколько бесцеремонности и фамильярности, с которой приветствовал его Ильяс.
Здесь сработало знакомое всем правило: если ты учился в на три класса ниже твоего собеседника, ты не должен обращаться к нему свысока.
— Я слышал ты в школу пошел? — спросил Ильяс и, не дожидаясь ответа, заключил: — Правильно, именно там, в школе, нужно ковать кадры для будущего страны. Кстати, ты не читал мою новую статью?
— Нет.
— Напрасно, она о наших с тобой корнях.
— Где я могу ее почитать?
— Здесь, — ответил Ильяс и вытащил из портфеля несколько листов ксерокпированной статьи.
— Такая большая? — удивился Расим.
— Нет, — поморщился Ильяс, — это несколько экземпляров.
— С возвратом? — спросил Расим.
— Нет, но ты непременно должен на нее отозваться, — сказал Ильяс.
— В какой форме?
— Лучше в письменной. Ты пишешь, а я пристраиваю отзыв в одну из республиканских газет.
— Так сразу и так круто?
— А кого нам в своей деревне бояться! — засмеялся Ильяс.
Больше сидеть в читалке не хотелось. Они сдали книги и вышли на улицу.
— Ты где работаешь? — спросил Расим земляка.
— Я вольный художник.
— Хорошо быть художником, имея доход от маёнтка. Но ты вроде к помещикам не относился?
— Я не помещик, я — бери выше… Грантосос!
— Господи… И что это за профессия?
— Ты словно в лесу живешь, Расим. Сейчас все имеет свою цену. Даже научная или публицистическая деятельность. Правда, грантососами нас зовут те, у кого тяма нет самому им стать.
— Ну, что такое грант я могу понять, это некие средства, которые меценаты дают на развитие некоммерческих сфер…
— Правильно, но после окончания холодной войны мир потеплел настолько, что оказалось возможным сделать гранты основным источником существования. И если раньше это было наказуемо, то теперь в рамках плюрализма это норма. Правда, многие наши еще не отошли от советских стереотипов. Вот, например, приезжает к нам группа телевизионщиков и приходят на телевидение. «Братцы, — говорят, — хотим в воскресенье музеи поснимать. Дайте камеру». Им отвечают: «Рыночные отношения». Они: «Да какой вопрос?» — и платят за смену целых пятьсот долларов.
— Но это нормальная цена. В чем же фишка?
— Молодец, здорово улавливаешь. А фишка в том, что они не идут снимать музей, а снимают какое-нибудь интервью с оппозиционерами.
— Ну и что? В рамках того же плюрализма…
— Да ты чё, земеля, не врубаешься, что ли? Такие съемки на Западе стоят в десять раз больше! Так что тут обычное кидалово на деньги наших телевизионных лохов. И так везде. В общем, так: читай, отзывайся. Первые статьи пойдут недорого, а потом на эти деньги можно будет жить. И школу свою бросишь. До встречи.
Б.Н.
Как и говорил мне Михаил Федорович, я сразу пошел к нему в кабинет и доложил о поручении Уполномоченного разыскать техническое описание треклятой лампы 9SХ1.
Начальству не пристало выказывать свои слабости перед подчиненными, но на этот раз Михаил Федорович даже за голову схватился. Но делать было нечего, мы прокукарекали, и теперь нужно было организовать рассвет.
— Ладно, — сказал он мне, — подумай над планом мероприятий и приходи ко мне с предложениями. И, кстати, вот тебе материалы в отношении рядового Тимкина. Это менее срочно, но тоже не тяни.
Я вернулся в свой кабинет и, несмотря на то, что начальник расставил приоритеты в выполнении его указаний, взялся за материалы по рядовому Тимкину. Поскольку не мог ничего предложить по поиску лампы.
Мне было любопытно, почему начальник отписал эти материалы мне и вообще почему материалы военной контрразведки вдруг попали в разведку, да еще в наш отдел.
Рядовой Тимкин Анатолий Алексеевич оказался в прошлом сотрудником газеты в городе Кстово. Служил в войсковой части возле городка Кёнигс-Вустерхаузен. Поскольку человек он был пишущий, приглянулся представителям Советской контрольной комиссии и был переведен в Восточный Берлин. По непроверенным данным у него были контакты с коллегами из Западного Берлина.
«Ну, если данные непроверенные, то какого черта передавать материалы в наш отдел? — подумал я. — Проверяйте и принимайте решение». Так должно быть. Однако в данном случае поезд уже ушел, и мне придется делать это самому. Хотя в данном случае у меня есть ресурс времени. Так как по оперативным учетам Тимкин был уже проверен, я составил план дальнейшего изучения рядового, написал запросы коллегам в Кстово и вернулся к лампе. Однако до вечера я так ничего и не придумал.
На следующее утро Михаил Федорович вызвал меня сам.
— Одна голова хорошо, — сказал он, — а две лучше. Если ты ничего не придумал, давай устроим мозговой штурм вдвоем.
— Лучше втроем, — сказал я. — Потому что нам без технарей не обойтись.
— А зачем нам технари? — спросил он. — У нас есть ты.
— Дело в том, что я свое сообщение написал с их слов. Это первое. А второе — я на вопрос Квасюка ответил так, как отвечал бы там, — я кивнул головой в сторону Западной Германии, — если бы играл роль спеца с техническим образованием, и мне нужно было подтвердить эту легенду.
Михаил Федорович позвонил технарям, и через некоторое время к нам подошел их начальник Зеленский с неизвестным мне сотрудником, которого он называл Петром Семеновичем.
Михаил Федорович рассказал о поручении Уполномоченного.
Зеленский и сотрудник переглянулись.
Я знал, что они подумали в этот момент. Первый вопрос был: почему это поручили не нам? А вторая мысль: вот и прекрасно, потому что мы не знаем, как решить эту задачу.
Однако вслух наши коллеги ничего не сказали, и мы начали «штурмовать» проблему.
— Вопрос первый, — сказал Михаил Федорович, — на каком заводе может выпускаться эта лампа?
— Заводы предназначены для выпуска массовой продукции, — ответил на это Петр Семенович, — а эта лампа создана либо в их экспериментальных подразделениях, либо в структурах, аналогичных нашим НИИ. Пройдет немного времени, и она будет на всех заводах Германии.
— Но тогда она уже не будет нужна в Минрадиотехе, — сказал Михаил Федорович.
— Давайте определимся, что это за лампа и для чего она может служить. Тогда круг заводов и проектных структур, где ее можно искать, сократится, — вмешался я.
— Судя по названию, а также зная направления исследований в этой сфере, можно предположить, — сказал Петр Семенович, — что эта лампа, возможно, является элементом, на основе которого осуществляется еще одна попытка скрестить ужа и ежа.
— Точнее, — перебил его мой начальник.
Но начальник технарей заступился за своего подчиненного:
— Он сейчас все сформулирует проще.
— Ужа и ежа, значит, создать одновременно детекторно-полупроводнико-ламповое приемное устройство. А следовательно, мы существенно сократим число изучаемых объектов, если определимся, где такие работы в Западной Германии производятся.
— Так вот и подскажите нам, — сказал Михаил Федорович, — какие объекты могут делать такие лампы?
— Нам нужно подумать, — сказал на это Зеленский. — Хотя бы до завтра.
На том мы и разошлись.
На следующий день, правда, только к вечеру, наши коллеги дали нам предположительный список заводов, где могла быть создана эта лампа. Список был небольшой, но и не маленький.
И тогда у нас с Михаилом Федоровичем родилась прекрасная идея подготовить документ и передать его Уполномоченному. Я быстро набросал справку: «Проведенными мероприятиями установлено, что данная лампа могла быть изготовлена на заводах (список прилагается)».
А так как оперативные позиции нашего отдела направлены на решение вопросов, относящихся к подрывной деятельности эмигрантских организаций, мы просили Уполномоченного поручить дальнейшее решение задачи тем, кто располагал на указанных объектах или в их окружении оперативными источниками.
Прошло полмесяца, в течение которого мы занимались текущими делами. И даже вырвались в Берлинскую оперу, а еще посмотрели появившийся у нашего соседа по посольской колонии телевизор. Оказывается, наши жены давно скооперировались и ходят в гости к жене хозяина телевизора на просмотр телепередач.
И вот однажды меня вызывает Михаил Федорович и говорит:
— Был у Евгения Петровича, он сказал, что честно поставил задачу перед руководителями других подразделений, но…
— Все понял, — ответил я, — оперативных источников на этих заводах у них нет.
— Ты правильно понял. Таким образом, мы затянули выполнение поручения Уполномоченного. Что будем делать?
— Сделаем паузу, — пошутил я.
— Только не на неделю, — ответил он мне.
— Паузу мы сделаем до обеда, а после я подойду к вам с предложениями.
— Давай без официоза, ты можешь подойти с предложениями, но не оформляй их письменно, нет у нас времени на соблюдение процедур.
Хотя я и попросил у начальника времени до обеда, но уже определился с моими действиями. Дело в том, что один из заводов в списке отдела Зеленского находился в предместье Мюнхена…
Сходив домой на обед и объявив жене, что убываю в командировку, я вернулся в здание Аппарата Уполномоченного. Надо сказать, что мы никогда не собирались в командировки дома, ну, разве, если такая командировка была в Советский Союз. У нас на службе было два чемоданчика. Один, как у любого военного, — «тревожный», другой для командировок в Западную Германию, Как правило, это был чемодан или саквояж западного производства с вещами в соответствие с легендой твоего пребывания на чужой территории.
После обеда я зашел к Михаилу Федоровичу и доложил, что у меня нет иного варианта, как слетать в Мюнхен и изучить обстановку вокруг этого завода, а потом попытаться через свои источники в Мюнхене добыть эту лампу или ее техническое описание.
— Что нужно от меня? — спросил он. — Командировку я тебе подпишу прямо сейчас.
— Срочно нужны западногерманские марки на возможные расходы.
— Я тебе выдам из резервного фонда, но это немного.
— Позвоню оттуда, если понадобятся еще.
— Я бы мог пообещать переслать тебе еще, но ты знаешь, что без тебя, без рапорта, без обоснований этого не сделать.
— Хорошо, — говорю я. — Тогда придется ограбить банк для того, чтобы оплатить расходы.
— Если ты украдешь документацию, то расходы тебе компенсируются, — говорит начальник.
— Михаил Федорович, я не вор, чтобы таким образом добывать материальные носители информации…
— Да ладно! — отвечает он. — Ты же не Ефимов, у тебя с чувством юмора все в порядке, ты все прекрасно понимаешь. Иначе не ляпнул бы Квасюку о преимуществах стеклянной лампы по сравнению с металлической. Ну, ни пуха…
Расим
Дома Расим взялся за чтение ильясовской статьи.
«В степях Нижнего Задонья еще до нашей эры, появились племена, которые греки называли сарматами, — писал Ильяс. — Позднее их стали называть “аланами”. Это был конгломерат кочевых племен охотничьих, скотоводческих. Во II веке нашей эры эти племена вытеснили скифов из Подонья и двинулись на запад».
Далее автор не спеша подводил читателя к тому, что осколки этих племен осели в XVII веке на территории Беларуси. И этот период не зря называется «сарматским». Здесь автор приводил подтверждения современников. Французский путешественник де Ламбурер так описывал шляхту в XVII веке: «С великолепием, возбудившим всеобщее изумление, выступил отряд из 200 человек шляхты, принадлежащей к знаменитейшим родам. Одежды их были большей частью персидские, златотканые с цветочным узором или из бархатов различных расцветок. Чаще всего они были подбиты бесценными мехами, там были спинки соболя и пантеры. Под платьями — туники, сплошь из златотканого материала или бархата, золота, серебра или шелка, вышитые руками. Головные уборы отделаны куньим мехом, а плюмажи из перьев черной цапли схвачены были в зависимости от богатства аграфами из бриллиантов».
В культуре и быте шляхты «восточный стиль» имел самое широкое распространение. Я. Тазбир писал: «Чем шляхтич богаче, тем больше наряд его напоминает убранство турецких вельмож и даже самого турецкого султана».
Это же утверждали и другие европейцы, побывавшие в Речи Посполитой. Подтверждением этому служат и знаменитые слуцкие пояса.
«Чтобы наладить их производство, Казимир Радзивилл в XVIII веке привез в Слуцк персов и турок, а на учебу в Персию были посланы белорусские мастера Томас Хаецский и Ян Годовский, которые привезли оттуда материалы, технологию и оборудование».
Далее автор писал, что сарматы, скорее всего, были частью Парфянского царства, и в это время наблюдается активная иранизация населения ближайших племен и народов. Именно оттуда берет исток слово «шляхта». В эпоху Сасанидов шляхтой называли богатых людей, которые имели уважение в обществе и большие земельные наделы. На верхненемецком древнем языке шляхта обозначала род, породу.
После этого автор сделал вывод, что предками ВКЛ были сарматы, которые, обогатившись культурным наследием Ирана и Персии, двинулись в Крым для новых завоеваний. Скифы, хозяева Причерноморья, пришли в упадок, они не выдержали натиска хорошо вооруженных всадников-сарматов, или аланов.
Здесь автор приводил параллели между названиями аланы и уланы, легкой кавалерией ВКЛ, состоящей сплошь из татар.
Сарматы образовали Боспорское царство. Богатые сарматы стали посредниками в торговле между местным населением и греческими городами, содействовали взаимопроникновению и взаимосвязи культур.
«Современники до сих пор восхищаются искусством сарматов, — писал автор статьи. — Они вобрали в себя все лучшее от скифов, взяв себе на вооружение их “звериный стиль”. Костяные ложки, украшение колчанов, амулеты, золотые изделия, инкрустированные драгоценными камнями.
Эта тяга к роскоши была перенесена и в жизнь шляхты ВКЛ. Особенно наглядно это видно на так называемых “сарматских” портретах.
Сарматы принесли с собой свои обычаи. Так надмогильные плиты из круглых становятся более плоскими. Верхняя часть такой плиты обычно украшалась рядом розеток, а в нишах арочного типа располагались изображения умерших. В народном искусстве сарматов была широко распространена глиняная посуда с ручками в виде барана, лошади или птицы. Встречалась также посуда в “зверином стиле”, что прослеживается и в современной керамике Беларуси. А посуда, под названием “гляк”, была у мастеров Боспорского царства.
Довольно часто в изделиях имеется знак стрелы или копья, которые были символами мужского бога еще во время неолита в верованиях индоевропейцев. У крымских татар такие знаки назывались тамга — отметина (тюрк). А на многочисленных портретах XVI–XVIII вв. шляхтичей Хадкевичей, Веселовских, Радзивиллов, Сапег, Тарнавских — гербы с мотивами тамги: стрелы, цветы, рога — символы духа, змеи — символы мудрости, полумесяцы со звездой и др.
Таким образом, — утверждал автор, — портрет XVI–XVIII вв. является не только произведением искусства, но и генеалогическим документом, который увековечивает представителя того или иного рода и является его родовым “паспортом”».
А далее Ильяс словно нанизывал доказательства друг на друга. Он писал, что «каждый крупный феодал стремился не только к богатству и к участию в политических интригах, но и хотел оставить своим потомкам свидетельство своей известности. Таким свидетельством мог стать портрет с изображением на нем всех атрибутов родовитости, власти и богатства».
Что шляхта была «рыцарским сословием», призванным защищать государство и руководить им, потому что рассматривала себя как особенный шляхетский слой, который ведет свое происхождение от античных сарматов.
Что крымские татары сформировались вследствие слияния тюркоязычного населения, местных жителей, тавров, киммерийцев, сарматов. Наименование «татары» объединяло большое число народов. А известный тюрколог Д. Ярамеев происхождение этого этнонима связывает с древнеперсидским народом. В этнониме «татар» первый компонент «тат» можно сопоставить с названием одного из племен Древнего Ирана.
Что это название попало в Европу до монгольского нашествия, благодаря путешественникам-купцам, которые побывали на Востоке. Более того, во время Средневековья в западноевропейской литературе русских отождествляли с татарами, Московию называли Тартарией. А Европа считала себя центром земли и культуры, поэтому все остальные народы были для нее варварами-татарами. По свидетельству русских ученых, слово «татары» употреблялось вместо скиф, сармат, варвар или просто нерусский. Так, например, орочей, которые жили около Тихого океана, называли татарами — отсюда название Татарского пролива. Позднее, по мере изучения Востока, русские и западноевропейские ученые начали отличать этнический состав региона, и этноним «татары» стал употребляться для обозначения тюркоязычного населения…
Что во время войны с тевтонцами в 1410 г. в войске Витовта находилось 30 тыс. союзных татар хана Джелал-эд-дина, сына Тахтамыша. От руки хана Багардина погиб последний Великий магистр ордена — Ульрих Юнгиген.
Заканчивалась статья выводом, что «по большому счету трудно понять, что представляют собой жители современной Беларуси, скорее всего, это славяно-балто-сарматский субстрат, или, точнее, сармато-балто-славянский, хотя для современников удобнее и привычнее первый компонент этого субстрата называть татарским».
Дочитав статью до конца, Расим еще раз пробежал некоторые ее места, понимая, что Ильяс потребует от него не только оценки, но и некоего союзничества в вопросах наличия татарских корней в Беларуси. Подумав, он выписал часть высказываний Ильяса на отдельный лист, чтобы текст «отлежался» и чтобы потом он мог взяться уже не за статью, а за основные идеи ее, для того, чтобы беседовать с автором на равных.
Однако Ильяс не дал ему времени на раскачку. Уже через день в дверь квартиры Расима позвонили. На площадке стояла соседка из квартиры напротив.
— Купите себе мобильный телефон, — сказал она, — чтобы ваши друзья меня больше не беспокоили.
После этого она протянула Расиму записку, которую написала со слов Ильяса, позвонившего ей по телефону.
— А откуда он знает ваш номер? — спросил Расим.
— Вот это я хотела у вас спросить? — поджала губы соседка и направилась в свою квартиру.
Ильяс требовал срочной встречи. Текст записки содержал квартирный телефон автора статьи и записки. А также указывал на место встречи и обещание заплатить за ужин в некоем кафе, которое нравилось Ильясу…
Б.Н.
Чем чаще ты пересекаешь границу, тем меньше уважения этой процедуре оказываешь. Впрочем, пересечение границы бывает разное. Одно дело, когда ты как представитель большого государства официально проходишь все паспортные и таможенные процедуры и в руках у тебя твой настоящий молоткастый серпастый.
Иное дело, когда ты делаешь все то же самое, но паспорт у тебя липовый, и ты уже бывал на этой территории, и, возможно, пропускные посты ее уже ориентированы о тебе, и тебя задержат либо сразу на въезде, либо, что гораздо хуже, на выезде. Ведь ты туда ездил не ворон считать.
Если тебя задержали на въезде, это всего лишь — «пытался проникнуть на означенную территорию по поддельным документам». Если на выезде, за тобой кроме въезда по нелегальным документам будет волочиться то, что ты там совершил, плюс то, что захотят на тебя повесить визави. А повесить они могут многое. И то, что ты совершал ранее, и то, что ты вообще не совершал. Ведь нужно же придать тебе некую монстрообразность, чтобы твое задержание или арест выглядели как акт благодеяния и спасения населения данной территории от типов тебе подобных.
Останавливаюсь в отеле в предместье Мюнхена. Вечером гуляю по Старому городу. Радуюсь тому, что я не в Западном Берлине. Наблюдения за мной нет, и это прекрасно.
На следующий день встречаюсь в «Гансом». Мы пьем лагер и разговариваем. Хотя «Ганс» родом из Восточной Германии, он ведет себя как настоящий баварец: неторопливо, обстоятельно, не говоря лишних слов.
— Мне нужны чертежи одной лампы на заводе в предместье Мюнхена Рамерсдорфе.
«Ганс» молча отхлебывает из кружки и ничего не говорит.
— Ты можешь, достать эти чертежи?
— Нет, — говорит он мне. — Это не моя работа.
— А кто может ее сделать?
— Ее мог сделать Вилли, но он ушел от меня, а новый помощник Вилли не годится в подметки, — говорит «Ганс» и тяжело вздыхает.
— Что ты посоветуешь?
«Ганс» вынимает из внутреннего кармана пиджака портмоне и отсчитывает деньги.
— Что это? — спрашиваю я.
— Марки, — отвечает он.
— Для чего?
— Гельд махт аллес…
Я недоуменно смотрю на него.
— Гельд махт аллес тюрен ауф.
Он снова делает паузу, а потом поясняет:
— Я позвоню одному фирмачу, у которого заказывал инструмент, и скажу ему, что ты привезешь ему расчет в гаштет в Рамерсдорфе.
Он не продолжает, а я мгновенно просчитываю ситуацию: «Ай, да “Ганс”, ему бы в разведке служить. Впрочем, он ей и служит».
А «Ганс» между тем достает маленькую табакерку, сыплет табак в ложбинку между указательным и большим пальцем и делает сильный вдох. Лицо его краснеет. Он испытывает явное удовольствие.
Бязев говорит, что это обостряет чувствительность вкусовых рецепторов. А еще «Ганс» может, как настоящий баварец, есть баварские колбаски без ножа и вилки. Правда, назвать это едой трудно: он просто высасывает их содержимое из оболочки.
На следующий день я появляюсь в Рамерсдорфе. Захожу в гаштет и говорю хозяину, что у меня здесь деловая встреча. Он указывает мне место, где я могу ждать моего делового партнера. В таких заведениях у завсегдатаев свои места за столом, но всегда есть столики для случайных посетителей. Пью пиво с солеными баранками, слушаю разговоры рабочих с радиозавода. Я весь превратился в одно большое ухо. Среди этой болтовни, должна, как пузырек на поверхности кипящей воды, выплеснуться нужная мне информация, которая послужит первой ступенькой к достижению цели.
В разведке часто бывает так, что случайно оброненное слово приводит к краху больших и дорогостоящих операций. Так, разработчик операции по устранению «Большой тройки» в Тегеране штурмбаннфюрер фон Ортель проговорился в дружеском застолье об операции Паулю Зиберту, который оказался советским разведчиком Николаем Кузнецовым. Правда, и с нашей стороны были ляпы. Так, один из высокопоставленных офицеров разведки не без гордости информировал партийный актив, что из шести сотрудников БНД, посетивших штаб-квартиру ЦРУ в Лэнгли, двое были нашими агентами. Нужно ли говорить, что при такой «наколке» вычислить агентов не составило труда…
Появляется мой партнер. Я приветственно, так, чтобы видел хозяин, машу ему рукой. Он садится за столик, я заказываю ему пива. Это жест уважения, потому что у немцев, кто заказывает пиво, тот и расплачивается за него.
Я отдаю деньги за заказ «Ганса» моему собеседнику, расспрашиваю его о Рамерсдорфе, потому что по легенде я все тот же фирмач, который любит Баварию и баварцев, но, к сожалению, живет в Западном Берлине.
Мой партнер принял деньги, выпил кружку пива и откланялся.
Я же продолжал сидеть в зале, пить пиво и курить. Потом встал, поблагодарил хозяина, сказал, что мне очень понравилось его заведение и что завтра, если у меня будет время, я зайду к нему еще раз.
— Приходите до шести вечера, — говорит мне хозяин. — Иначе не будет мест: рабочие радиозавода после смены приходят посидеть за кружкой пива.
На следующий день в семнадцать часов я в гаштете, и хотя я снова за столиком для гостей, но этот столик гораздо ближе к столикам завсегдатаев.
С хозяином я уже на дружеской ноге. Говорю ему, что у меня есть брат, который помешан на радиоприемниках, но образования и подготовки не имеет, а очень хотел бы работать на радиозаводе.
— Я сведу тебя с Фридрихом, — говорит хозяин, — угостишь его пивом, он даст совет.
Фридрих появляется через час. Хозяин знакомит его со мной, я угощаю его пивом, рассказываю ему про своего брата, который хотел бы работать на радиозаводе.
Но Фридрих говорит, что без соответствующей подготовки и опыта работы к ним на завод не принимают.
Переходим на другие темы, рассказываю ему свою легенду, говорю, что брат младший, единственный, я в нем души не чаю и готов сделать для него многое. А он оболтус занялся конструированием радиоприемников и переговаривается с такими же, как он, чуть ли не из Австралии. И тут же перехожу к темам иным, дабы не давить на собеседника и дать ему созреть — завожу старую пластинку о том, как мне тяжело вести дела на Севере.
Север для баварцев — это все, что севернее по реке Майн, на севере там живут «пройсен», которые когда-то расправились с их красавцем Кини.
Теперь можно вернуться к брату.
— Я ничего не смыслю в технике, — говорю я Фридриху, — тем более в радиотехнике. А брат прямо помешался на всем этом. Он правду разговаривает с парнями из Австралии или шутит?
— Да, да, сейчас это возможно, — говорит Фридрих.
— Значит, он мне не врет, когда говорит, что хотел бы скрестить ужа и ежа, то есть соединить в одном аппарате полупроводники и лампы?
— Твой брат — голова, — говорит Фридрих.
— Прозит, — отвечаю я на это, и мы стукаемся кружками.
— Ты меня порадовал, — говорю я Фридриху. — А то я считал, что он оболтус, и все это детские игрушки.
— Нет, нет, — отвечает Фридрих, — все это вполне по-взрослому. Твой брат не оболтус.
— Я ему хочу сделать подарок, но обошел все технические магазины и не нашел лампы, которую он заказал.
— Как называется лампа? — спрашивает Фридрих.
— Да разве я помню, сейчас посмотрю на запись, — говорю я и вынимаю бумажку, на которой написаны четыре знака.
Фридрих смотрит на бумажку, а потом на меня.
— Не бойся, — говорю я ему, — я заплачу хорошие деньги.
Он снова смотрит на меня, а потом называет сумму.
«Вроде должно хватить, — думаю я, мысленно подсчитывая оставшиеся марки, — а на обратную дорогу займу у “Ганса”».
— Мне принести деньги? — спрашиваю я.
— Завтра приходи сюда, — говорит Фридрих. — Про эту лампу я что-то слышал, она, по-моему, используется в соседнем цехе.
На том и расстаемся.
На следующий день выписываюсь из отеля, беру билет на вечерний самолет до Западного Берлина и еду на такси в Рамерсдорф, гадая, что принесет мне этот вечер.
Вариант первый: Фридрих достал лампу, но требует за нее сумму, которую я не могу оплатить.
Вариант второй: он не достал лампу, потому что это не рядовая лампа и к ней трудно подобраться.
Вариант третий: он понял, кто я, связался с контрразведкой, и меня ждет арест сразу или после передачи мне лампы или ее муляжа.
Вхожу в гаштет, усаживаюсь на свое место, жду, неторопливо рассматривая каждого посетителя, пытаясь определить в них сотрудников контрразведки визави.
После шести приходит Фридрих. Он присаживается ко мне за столик.
— Достал? — спрашиваю его я.
Он кивает головой и произносит сумму, которая больше той, о которой мы вчера договаривались. Разумеется, я, как русский человек, могу дать ему эти деньги сразу, но как немец, я должен поинтересоваться: почему он назвал другую сумму?
— Пришлось кое-кому дать, — поясняет Фридрих. — Будешь смотреть?
— Буду, — говорю я.
Он протягивает мне маленький сверток. Я поднимаюсь из-за столика и иду в туалет. Там рассматриваю лампу, сверяю буквы и цифры. Все как нужно. Возвращаюсь на место. Сейчас самый ответственный момент, если меня будут задерживать, то именно в момент передачи денег. Достаю портмоне, начинаю считать деньги, потом откладываю нужную сумму и подзываю официантку.
— Еще два пива и сразу расчет, — говорю я, отдаю деньги за пиво, а другую пачку передаю Фридриху.
«Твою мать!» — ругаюсь я мысленно, потому что тот начинает считать их прилюдно.
— Все нормально, — говорит он. — Если тебе еще что-нибудь понадобится, где тебя найти?
Такого варианта развития событий я, признаться честно, не ожидал. И даже не знаю, что ему ответить. Поскольку пауза затягивается, он сам приходит мне на помощь.
— Брату твоему, если еще что-нибудь понадобится, так ты обращайся. Оставь телефон.
Быстро начинаю соображать, что же мне делать.
— Я по своим делам по всей Германии езжу, но у меня есть офис в Западном Берлине. Я оставлю телефон, спросишь Карла.
— Хорошо, — отвечает он, стукает свой кружкой о мою и произносит: — Прозит!
О пересечении границы я уже писал. Но забыл упомянуть еще одну особенность: если возвращаешься «груженый», то кажется, что пограничники и таможенники видят тебя насквозь…
В Западном Берлине захожу в магазин и покупаю еще несколько радиоламп. Даже если на границе мне устроят досмотр, это всего лишь результат моего, как модно говорить сегодня, шоптура.
Но все обошлось, и я прибываю в Карлхорст благополучно…
Был вечер, я зашел на службу, снял себя с контроля у дежурного, положил лампу в сейф и направился домой.
Расим
Они встретились в кафе «Сытый папа», что на Комаровке, сделали заказ и стали слушать известный в Минске дуэт музыкантов Арнольда и Александра, первый из которых играл на скрипке, а второй — на аккордеоне и пел.
Потом выпили вина, съели салат, стали ждать горячее и вспоминать школьные годы. Теперь они, как люди, получившие педагогическое образование в университете, с профессиональных позиций оценивали своих преподавателей в школе. Оба, не сговариваясь, остановились на учителе физкультуры, который было строг и даже жесток по отношению к мальчишкам, но которого любили именно за эту мужскую строгость и умение достигать воспитательных целей кратчайшим путем.
Затем стали вспоминать своих одноклассников и, наконец, Ильяс спросил Расима:
— Ты не чувствуешь себя ущемленным?
— В чем? — удивился Расим.
— В том, что мы с тобой родились в Беларуси.
— Человек не заказывает себе ни места рождения, ни семьи, в которой появляется. А у тебя что, возникли проблемы?
— Нет, но в мусульманской стране мы с тобой были бы более к месту.
— Сомнительно… Я недавно был в мусульманской стране, где мне сказали, что я человек ущербный, ничего не знающий о своих корнях и вдобавок утративший некие мировоззренческие ориентиры, которые свойственны татарам, во-первых, и мусульманам, во-вторых.
— Они правы. Что касается веры, это, конечно, твое личное дело, — сказал Ильяс, — но это только на первый взгляд. Поскольку ты родился татарином, то не можешь не понимать этого. А раз ты понимаешь это, то должен понять, что вера твоя такая же, как и у всех татар, хотя в твоей семье в мечеть никто никого не тащил.
— Как и в твоей, — сказал Расим.
— Это не так, — возразил Ильяс. — Дело в том, что у меня в отличие от тебя были бабушки и дедушки, они жили там же в Ивье, и их влияние на меня было велико, это я уже потом понял. Я не ходил с дедушкой в мечеть, но знал, что он мусульманин и ходит в мечеть молиться.
— А я знал, что я атеист.
— Чего же ты вдруг заинтересовался татарами?
— Хочу расширить познания о своих корнях.
— А раньше тебя эти корни не интересовали?
— Интересовали, но в меньшей степени.
— Что тебя подтолкнуло к этому.
— Какая тебе разница?
— И то правда. Один из татар хочет знать свои этнические корни, а я его пытаю: зачем да почему… Вот что я тебе расскажу, — сказал Ильяс и как на лекции начал излагать свои мысли: — Разумеется, наши корни в Аравии. Арабские философы были уверены в структурном подобии тела человека и Космоса. Человека они считали «малым Космосом», а Космос — был для них Великим человеком. В видении мира татарами это чувствуется особенно контрастно.
— Стоп, — сказал Расим, — в рамках какой методологии ты рассуждаешь о татарах?
— Марксистско-диалектической, — съязвил Ильяс.
Но Расим не стал переходить на колкости.
— Я не об этом. Я прочитал твою статью и основной смысл ее мне понятен. Но мне непонятно, почему в одном случае у тебя просматривается некая европейская принадлежность татар, точнее, их предков, а в другом — явная азиатскость.
— Ты хочешь привязать все к территории, пространству, — сказал Ильяс, — а у меня основа моих рассуждений в расовости. А главный признак расового качества, это не строение черепа, разрез глаз или цвет волос, а способность строить надёжное общество и быть в первых рядах…
— В первых рядах чего?
— Некоей гонки за лидерство.
— И те, кто находится в первых рядах, обеспечивают выживание своей расы или этноса?
— Да. Так показывает история.
— Ты видишь историю глазами элит. То есть тех, кто чаще всего питается соками социума или этноса, — сказал Расим.
— А иначе не может быть. Элиты обеспечивают выживание этноса или расы.
— Знаешь, выживание расы — это несмешиваемость ее с другими расами. Но это не признак прогресса в том понимании, в котором его понимают на Западе.
— Действительно, на Западе устойчивость общества и отсутствие рисков для гражданина — есть показатель прогресса и некоего расового качества индивидов, составляющих данное общество. Но это не имеет никакого отношения к расовой чистоте. В противном случае дикари из племени Мумбо-Юмбо расово более чисты, чем англичане, — согласился Ильяс.
— Тогда о чем мы говорим? Что нам критерии Европы и европейцев? Мы жили и живем на другом пространстве. И согласно нашей историографии мы начали развиваться только тогда, когда закончилось владычество татаро-монгольского ига.
— То есть владычества татар, — произнес Ильяс
Официантка принесла им по антрекоту и удалилась. Александр и Арнольд запели по заявке зрителей песню про «Ванинский порт».
— Вряд ли это было владычество татар, скорее всего, некое федеральное устройство этого пространства, в котором определенную роль играли и татары. Центр его в то время был не в Москве. Отсюда возникает некий противовес сегодняшней Москве. И то, что называют сдерживающим фактором для развития Московской Руси, было таким же сдерживающим фактором для развития всех этносов, которые жили на этом пространстве. Так же как и в Московском княжестве, все остальные представители этого пространства тратили свой ресурс на строительство оборонительных сооружений, чтобы защитить себя от набегов недругов, а то и соседей. Несколько веков такого военного существования не могли не сказаться на образе жизни, не могли не тормозить того, что на Западе называется комфортным существованием.
— И все же это было владычество татар, — произнес Ильяс и без тоста выпил вино. — Вот они поют про Ванинский порт, а ты знаешь, что он находится в Татарском проливе? А значит, владычество татар распространялось до самого Тихого океана.
— Ну да, ты почитай, что пишут сегодня в Киеве!
— И что там пишут?
— Что Киевская Русь владела территорией от Карпат до Тихого океана.
— Ты рассуждаешь, как русак.
— Я рассуждаю, как гражданин этой страны.
— Но мы живем в Беларуси.
— Мы живем на пространстве, которое уже более полутысячи лет определяется как русская цивилизация. В данное время она раскололась на отдельные государства, но способ существования от этого не изменился…
— Знаешь, — перебил Расима Ильяс, — гражданами этой страны являются многие, и в их числе татары. И они помнят, что они татары. А ты этого не помнишь.
— А чего ради меня все время пытаются обратить в некую другую веру? Я что, настолько белый? Что это вызывает — настороженность или чувство опасности?
— Ты сам это сказал, — заявил Ильяс. — Я наконец понял и твой интерес к своим этническим корням, и всю твою двойственность. Все дело в том, что ты полукровка.
— А ты у нас чистокровный?
— Ну, не совсем, но все же… — ответил Ильяс. — И вся твоя проблема в том, что ты не можешь самоидентифицироваться. Это беспокоит тебя, и ты начинаешь искать выход. А это становится заметно тем, кто вокруг тебя. Но ты не переживай, среди полукровок встречаются гениальные люди, например, Анна Ахматова, бабушка, которой была татарской княжной.
— Знаешь, за те полгода, что я провел в библиотеках, я прочитал много книг и совершенно точно могу тебе сказать, что Анна Ахматова не имела бабушки татарки, то есть татарской княжны.
— Но у нее есть даже стихотворение, посвященное этому:
Видимо, спор их перешел допустимый уровень децибелов, потому что к ним подошла официантка и спросила: не будут ли они заказывать еще что-нибудь.
Ильяс недовольным жестом отослал ее обратно, а Расим, продолжил:
— Я знаю это стихотворение, оно называется «Сказка о черном кольце».
— Ну вот, — сказал Ильяс, — она и псевдоним взяла у своей бабушки — татарской княжны.
— Псевдоним она взяла у своей русской бабушки дворянки Прасковьи Федосеевны Ахматовой.
— Не может быть, — произнес Ильяс. — Зачем ей было придумывать татарскую княжну, если ее бабушка была дворянкой?
— Сейчас существует понятие имиджа, в начале века его не существовало, но его вполне заменяло понятие конъюнктурного вымышленного образа, который взращивался самим поэтом или писателем того времени. Так делали многие, и Ахматова не исключение. Я в отличие от тебя, историка, лучше ориентируюсь в этом. И могу сказать, что в записных книжках Ахматовой есть такая цепочка идей: «Чингиз-хан. Дед Ахмат, его смерть от руки русского убийцы» и так далее. Так что, как ты видишь, поэтесса уже готовилась стать чингизидкой, дед которой убит русскими.
— Не верю! — вдруг возопил Ильяс. — Не вижу мотивов делать это.
— Тебе нужны мотивы? — спросил Расим. — Их есть у меня. Ты полагаешь, что существует некий список великих людей, которые стали великими, то есть смогли забраться на некую лестницу великих людей. Вот поднялся, например, Пушкин на самую высокую ступеньку, а чуть ниже находится Лермонтов и так далее. Но это не так. Список великих людей формируют посредники, или так называемые творческие мафии. А поскольку в эти мафии входят люди, чаще всего имеющие нерусские корни, они и список составляют преимущественно из нерусских фамилий. Отсюда понятно стремление творцов приобрести нерусские корни, чтобы облегчить свою жизнь и свое попадание в эти списки. Вот тебе и мотив.
— Неверно, — сказал Ильяс. — Рейтинг знаменитостей составляется потребителями культуры.
— Так говорят те, кто на самом деле его составляет. Так было до революции, но так продолжалось и в советские времена, хотя на это были уже другие причины.
— Мне кажется, что в советские времена были полностью размыты этнические критерии, — сказал Ильяс.
— Как быстро ты забыл основной принцип советской культуры! Ведь она была национальной по форме и социалистической по содержанию. Но практически это означало то, что создание национальных культур никогда не отдавалось в руки самим носителям этих культур. Поскольку носители культуры никак не могли понять, что такое социалистическое содержание и как его запихать в национальную форму, к делу подключались посредники, которые знали, как это сделать. Причем люди эти никогда не принадлежали к тем национальным культурам, которые они «совершенствовали по форме», насыщая социалистическим содержанием.
— Я не меньше твоего знаю, как взращивалась культура союзных республик, пестовались национальные кадры поэтов и писателей. Все это было нужно для того, чтобы сказать о равенстве русских и всех остальных. Слушай, в тридцатые годы был популярен один анекдот. Михаил Светлов, зарабатывавший деньги переводами с подстрочников, столкнулся в ЦДЛ с каким-то среднеазиатом, который начал выдвигать претензии по поводу перевода его «стихов». «Не шуми, — сказал Светлов, — будешь шуметь, переведу тебя обратно».
— Так было в союзных республиках, — пропустил эту реплику мимо ушей Расим, — что же касается России, то здесь даже национальная форма не использовалась, потому что не могла использоваться. Часть русской интеллигенции была вырезана во время Гражданской войны, часть убыла в эмиграцию, и здесь образовалось свободное поле для творцов, не имеющих русских корней. Потому Николай Клюев оказался в ссылке, Сергей Есенин повесился, песню «Русское поле» написала Инна Гофф, а музыку к ней — композитор Френкель.
— Да ты русофил… — сказал Ильяс.
— Я русский человек.
— Ага, — съязвил Ильяс, — ты русский брюнет, с татарским именем Расим, изучающий свои этнические корни? Почему?
— Они мне интересны. Потому я их и изучаю. Но сегодня в мире нет национальностей, которые бы создали свои государства. Государства создают нации, а нации это не народ и не этнос. Русская нация, в частности, это русский народ со своими союзниками.
— И кто же эти союзники? — съехидничал Ильяс.
— Все другие народы, народности, а в ряде случаев и отдельные личности, которые ставят лояльность нации выше, чем лояльность своему этносу.
— Знаешь, я хотел привлечь тебя к интересной исследовательской работе, — сказал Ильяс, — но ты не найдешь себя в ней, потому что у тебя старые советские установки. Скажи, пожалуйста, вот сейчас в России закончилась Чеченская война, которую они называли то восстановлением конституционного порядка, то контртеррористической операцией. Чеченец, который воевал не на стороне своего этноса, перестает быть чеченцем?
— Этнически он остается чеченцем, а в рамках нации он — русский человек.
— Я разочаровался в тебе, земеля, — произнес Ильяс, поднялся со стула и направился к выходу.
Официантка, которая уже давно наблюдала за беседой или ссорой двух клиентов, тут же возникла рядом со столиком:
— Вас рассчитать? — спросила она.
— Да, — ответил Расим, прикидывая в уме, хватит ли у него денег рассчитаться и за себя, и за Ильяса.
Б.Н.
При всей конспиративности нашей работы о моей удачной акции стало известно всем. Однако в лучах славы я купался несколько часов. Потом началась обычная работа и все, что было связано с лампой: и мое выступление на совещании в отделе, и моя акция в Рамерсдорфе стали историей.
Но эти несколько часов в моей профессиональной биографии были. Меня вызвал Евгений Петрович. Он сказал, что ко Дню чекиста мне объявят благодарность, а потом долго говорил о том, что к любому виду человеческой деятельности нужно относиться с уважением. Далее он сел на любимого конька и стал говорить о том, что в разведке главным звеном является связка разведчик — агент.
— Талантливый разведчик, — сказал он, — всегда приобретет талантливого агента, который имеет большие агентурные возможности. Вы находите общий язык с западными немцами, и это хорошо. Они отличаются от нас, они практичны и прагматичны, но нужно понимать это отличие и не навязывать им своих ориентиров. Это главное. Наша сила в том, что мы понимаем, мы — иные и не пытаемся сделать их такими, как мы. Во всяком случае, в разведке. После войны советники предлагали вождю создать соцлагерь не только в Европе, но и в Азии, оккупировав Китай. В то время сделать это было вполне возможно. «Так мы защитим себя от угроз с юга», — говорили они. На это вождь ответил: «Оккупировать, конечно, можно, но как этот Китай прокормить?» Ведь ни у одного деятелей капмира не возникло бы такой мысли! Зачем кормить оккупированную территорию, ведь ее нужно использовать, выкачивать ресурс, эксплуатировать население.
После этого Евгений Петрович поднялся из своего кресла, прошел к сейфу и вытащил на свет божий тетрадь.
— В начале пятидесятых, — сказал он, — мне пришлось с группой руководителей МГБ работать над проектом реорганизации ведомства. Тогда у вождя была идея создать Главное разведывательное управление, в котором объединить все разведки и контрразведки. Он полагал, что успешно противостоять централизованному разведсообществу Запада можно только единым кулаком, а не растопыренными пальцами. Мы разработали вариант такой реорганизации. Вождь внимательно его прочитал и оставил на тексте замечания. Я их выписал для себя и хочу дать вам почитать.
На двух листах секретной тетради были выписаны замечания Сталина на представленный проект. Я два раза пробежал текст глазами и вернул тетрадь Евгению Петровичу.
— Идите, — сказал он мне, — и скажите Михаилу Федоровичу, чтобы он дал вам сутки отдыха, вы его вполне заслужили.
Выйдя от Уполномоченного, я поймал себя на мысли, что это моя четвертая с ним встреча, и на этот раз он был совершенно другим человеком, чем в первые три раза…
Я не пошел к Михаилу Федоровичу сразу, а зашел в кабинет, закрыл дверь на ключ и переписал все, что запомнил из тетради Уполномоченного в свою тетрадь.
Документ, о котором шла речь, назывался «О Главном разведывательном управлении МГБ СССР», время замечаний — 1952 год.
Вот, что я успел запомнить:
«В разведке никогда не строить работу таким образом, чтобы направлять атаку в лоб. Разведка должна действовать обходом. Иначе будут провалы, и тяжелые провалы».
«Никогда не вербовать иностранца таким образом, чтобы были ущемлены его патриотические чувства. Не надо вербовать иностранца против своего отечества. Если агент будет завербован с ущемлением патриотических чувств, — это будет ненадежный агент».
«Полностью изжить трафарет из разведки. Все время менять тактику, методы. Все время приспосабливаться к мировой обстановке. Использовать мировую обстановку. Вести атаку маневренную, разумную. Использовать то, что Бог нам предоставляет…»
«Самое главное, чтобы в разведке научились признавать свои ошибки. Человек сначала признает свои провалы и ошибки, а уже потом поправляется. Брать там, где слабо, где плохо охраняется. Исправлять разведку надо прежде всего с изжития лобовой атаки».
«Главный наш враг — Америка. Но основной упор надо делать не собственно на Америку. Нелегальные резидентуры надо создавать прежде всего в приграничных государствах».
«Первая база, где нужно иметь своих людей, — Западная Германия. Нельзя быть наивным в политике, но особенно нельзя быть наивным в разведке».
«Агенту нельзя давать таких поручений, к которым он не подготовлен, которые его дезорганизуют морально».
«В разведке надо иметь агентов с большим культурным кругозором — профессоров… Разведка — святое, идеальное для нас дело. Надо приобретать авторитет. В разведке должно быть несколько сот человек — друзей (это больше, чем агенты), готовых выполнить любое наше задание».
И последнее, что я успел запомнить, была фраза, не ручаюсь за точность:
«Коммунистов, косо смотрящих на разведку, на работу в ЧК, надо бросать головой в колодец».
Записав все это, я отправился к Михаилу Федоровичу и доложил, что Уполномоченный дал мне сутки на отдых.
— Знаешь, — сказал он, — это прекрасно, но давай отдохнем с пользой для ведомства.
— Это как? — поинтересовался я.
— Соседи из американского отдела готовят акцию в Западном Берлине и надо растянуть их силы.
— И какова наша роль?
— Она весьма проста, я и ты под своими установочными данными едем в Западный Берлин и развлекаемся: мотаемся по городу, контактируем с местными жителями, а потом зарулим в какой-нибудь ресторан. Идет?
— А деньги нам выделяет…
— Нет, деньги нам никто не выделяет, берем свои.
Через два дня мы с Михаилом Федоровичем въезжаем в Западный Берлин. Уже от КПП видим за собой наружное наблюдение. Прекрасно, мотаем наружку по городу, оставляем автомобиль, ходим пешком, заходим в магазины, общаемся с гражданами Западного Берлина. Так, где на автобусе, где пешком, а где на метро оказываемся на знаменитой Курфюрстендам.
Вспоминаем анекдот времен двадцатых годов, о том, как один немец чуть не повесился от ностальгии на этой улице, потому что вокруг себя слышал только русскую речь осевших здесь эмигрантов.
Долго рассматриваем руины церкви Памяти Кайзера Вильгельма и спрашиваем местных жителей, когда она будет восстановлена.
Затем едем на метро до станции «Зоологический Гарден», проходим в зоосад, смотрим экспозиции. Выходим на площадь и снова рассматриваем полуразрушенную церковь Гедехтнискирхе, затем резко расходимся и встречаемся через час у пивного ресторана, название которого на русский язык переводится как «Веселье».
У немцев культ еды, и немцы гордятся своей едой. И вообще неправда, что в Германии едят только тушеную капусту, свиные ножки и сосиски. Даже в Германии того времени ассортимент блюд в ресторане был весьма широк. В меню перечислялись и оленье мясо, и свинина, и курятина, а также огромное количество морепродуктов, названия которых мы просто не знали.
Когда кто-нибудь уходил в западную зону, и ему надо было посещать рестораны, он обязательно проходил инструктаж у Бязева.
Бязев для этих целей имел набор посуды, ножей и вилок. И каждый уважающий себя представитель аппарата Уполномоченного знал ресторанный этикет, он никогда не говорил за столом с полным ртом, вилку держал в левой руке, а нож в правой. Никогда не ел по-американски, то есть предварительно нарезав все мясо в тарелке на кусочки. И уж, конечно, наши сотрудники могли отличить простой столовый нож от ножа, с помощью которого едят рыбу, не претендовали в закусочных на место завсегдатаев, не резал кнедли ножом и не удивлялись, когда к спиртному или кофе официанты подавали стакан простой воды.
Метрдотель весьма удивился тому, что мы не заказали столик заранее, но тут же сориентировался и попросил разрешения у одного посетителя подсадить к нему за столик еще двух клиентов. Посетитель согласился.
Мы поздоровались с ним, заказали три кружки пива «Берлинер». Что еще можно заказать для начала в Берлине? Официантка мгновенно принесла кружки. Поскольку я всегда был немцем по легенде, я угостил нашего соседа пивом.
Он поблагодарил нас, взял кружку и произнес: «Прозит!» Мы чокнулись кружками и стали не спеша пить пиво. У нас было прекрасное настроение, время операции, которую крутили наши коллеги из американского отдела прошло, можно было просто сидеть и наслаждаться и пивом, и немецкой кухней. Одно только смущало: наш невольный сосед по столику, безусловно, попадет в поле зрения спецслужб визави. Тем более, он уже собирался уходить, так как закончил свой обед. Но я попросил его задержаться и заказал нам всем «рульку на пару», колбасок и еще три кружки нефильтрованного «Францискайнера». Собрат по столику с радостью согласился. Мы выпили пиво, съели колбаску. Чуть позже принесли «рульку». Сосед посмотрел на нее с ненавистью: она вряд ли влезла бы ему в желудок.
— Ешь, — сказал ему Михаил Федорович, — это твое.
Слово «твое», произвело на соседа магическое действие. Он пригласил официантку, потребовал упаковать рульку в непромокаемую бумагу и, поблагодарив нас, покинул ресторан. Сквозь высокие окна перового этажа было видно, как он вышел на улицу, и поплелся к метро. За ним с такой же скоростью двинулись два наружника.
Оставшись вдвоем, мы славно поели и решили на закуску попробовать рейнского вина. Бязев, конечно, был бы нами недоволен, поскольку мы заказали белое рейнское, тогда как с мясом и после мяса нужно было пить вина красные.
Закончив трапезу, мы добрались до нашего автомобиля, благополучно доехали до КПП. А когда пересекли границу, Михаил Иванович сказал:
— Прекрасное прощание.
— Прощание с чем?
— Прощание меня с тобой, — сказал он. — Я убываю в Союз.
— А кто придет вам на замену, человек из Союза?
— Нет, на мое место придет Ефимов.
— Елки зеленые…
— Да не переживай, он пунктуальный человек, с ним можно…
— Безусловно, он хороший человек и службист, но он по складу характера полная мне противоположность, и общение с ним будет для меня весьма затратным психологически. Мы с ним абсолютно несовместимы. Наверное, у нас разное молекулярное строение.
— Что за фигню ты говоришь? Строение у всех одинаковое.
— Не скажите, один молодой ученый в Москве сказал мне, что это не так.
— Начальников не выбирают, — возразил на это Михаил Федорович, — но здесь все как в закаливании, ледяная вода неприятна, но зато, привыкнув к ней, ты просто холодную воду будешь воспринимать как благодать.
На том мы и расстались. На следующий день он стал сдавать дела, а через неделю уехал в Советский Союз.
Так закончилась наша совместная с ним работа, но не история с лампой.
Буквально на следующий день я получил звонок с нашего «телефона» в Западном Берлине. Фридрих срочно вызвал меня на встречу.
Я пошел к новому начальнику и изложил ему обстоятельства дела.
— Ваши соображения? — сказал, выслушав меня, новый начальник.
— Нужно съездить в Мюнхен, этот человек может быть нам полезен.
— Идите к себе, — произнес Ефимов, — я согласую этот вопрос с руководством.
Через полчаса он вызвал меня и сказал, что руководство против моей командировки в Мюнхен, но вполне согласится, если я приму будущего кандидата на вербовку где-нибудь поблизости, например, в Западном Берлине.
— А кто мне выделит деньги для оплаты его поездки их Мюнхена в Западный Берлин?
— А почему мы должны оплачивать его поездку из Мюнхена в Западный Берлин?
— Потому, что он — немец, у него другой взгляд на мир. В немецких семьях отделившийся сын платит отцу за сигарету, когда тот его угостит. Что будем делать?
— Не знаю, — произнес Ефимов, — как-нибудь выкрутись.
В тот же день я заехал в Западный Берлин и позвонил оттуда Фридриху.
— Что случилось? — спросил я.
Он ответил, что дело требует не телефонного разговора.
— Но я не скоро буду в Мюнхене.
— Тогда я прилечу к тебе в Западный Берлин, это будет тебе стоить не так дорого.
И он назвал сумму.
— Хорошо, — сказал я, — жди моего звонка.
Сменив телефонный узел, я набрал телефон «Ганса» и попросил его положить в камеру хранения на жэдэ-вокзале в Мюнхене нужную сумму и отзвониться Фридриху.
Потом я снова набрал номер Фридриха и попросил его по получении денег взять билет да Западного Берлина и сообщить мне об этом, хотя бы за сутки.
Через двое суток я встречал его в аэропорту. После посадки самолета, он вышел навстречу мне радостный и улыбающийся.
Мы прошли в ближайшую закусочную, стали у высокой стойки, заказали пива.
— Что произошло? — спросил я.
— Знаешь, — сказал он, — через неделю на заводе обнаружили пропажу этой лампы. Оказалось, что она очень ценна. Так вот, у нас объявили награду. Тот, кто ее найдет, получит приличную премию.
— А я-то тут при чем?
— Ты верни мне эту лампу, — сказал Фридрих, — я ее отдам хозяину завода, получу премию, а потом, когда шум уляжется, я тебе еще достану. Но учти, тебе придется доплатить. Оказывается, эта лампа стоит гораздо больше, чем ты мне дал…
Расим
В школе начались каникулы, но в отпуск Расим не пошел. Нужны были деньги, и он подвизался ремонтировать физкабинет с коллегой-физиком.
Вечером его встретила соседка и сказала:
— Мы же с вами договорились, что ваши друзья не будут мне больше досаждать. Работаю вашим посредником последний раз.
И она протянула Расиму записку.
«Здравствуй, друг, — было написано там, — ждем тебя у фонтана с лебедем в 19 часов 1 августа. Одногрупники».
Как филолог, он обратил внимание, что слово «одногруппники» было написано с одной «п», но не придал этому значения. Конечно, это не могли быть его одногруппники. Если бы была круглая дата окончания вуза или еще какое-нибудь мероприятие… А так — ни то, ни другое. Скорее всего, кто-то один из одногруппников написал наспех эту записку и желает встретиться. Какие проблемы, завтра первое, сходим «к лебедю».
На следующий день минут за пятнадцать до назначенного времени он был у фонтана в Октябрьском сквере. Людей там было много, но через четверть часа более половины из них скрылись в здании театра Янки Купалы, и Расим смог даже найти свободное место на лавочке.
Прошло еще пятнадцать минут. А потом еще. Никто не подходил к нему.
Расим выругался, поднялся с лавочки и пошел по направлению к остановке 57-го автобуса, чтобы уехать на улицу Волоха, где снимал квартиру.
Он перешел главный проспект столицы через подземный переход, спустился вниз до улицы Янки Купалы и стал ждать автобуса.
— Привет одногруппникам, — раздался рядом знакомый голос.
Расима бросило в жар — это был голос Эрдемира.
— Стоило выеживаться, — разозлился вдруг Расим.
— Стоило, стоило! — сказал Эредимр с ударением на последнем слоге. — Я рад тебя видеть.
— Не могу сказать того же самого, — нашелся Расим. — Уж очень по-шпионски ты появился.
— Разве шпионы бывают такими, как я? — спросил Эрдемир и предложил: — Пойдем, посидим где-нибудь на лавочке в парке Купала.
— Купалы, — поправил его Расим. — Пойдем, посидим.
Они прошли за чугунную ограду, миновали памятник Купале, фонтан и уселись на длинной лавочке с изогнутой спинкой.
Расим почти пришел в себя.
— Давно у нас? — спросил он.
— Нет, — ответил Эрдемир. — Две недели.
— И в качестве кого ты здесь?
— В качестве сотрудника представительства Каморканы в Беларуси.
— Как там Фарук?
— Трудно сказать, с тех пор, как мы отдыхали вместе в Турции, я его не видел.
— Как ты меня нашел?
— Пусть это останется моей маленькой тайной. Важно, что я тебя нашел и мне приятно с тобой встретиться.
— Ты уже про это говорил.
— Никогда не мешает сказать это еще раз, — заявил Эрдемир. — Как твои дела? Ты ушел из турфирмы, почему?
— Потому, что не сработался с начальником.
— Теперь работаешь в школе?
— Да.
— Как у тебя с деньгами?
— Ты хочешь помочь мне или, наоборот, потребовать возвратить долг? Кстати, он не вырос за это время? Может быть, в Каморкане принято ставить должников на счетчик?
— Что есть «на счетчик»?
— А, значит, цивилизация до вас еще не дошла…
— Пусть будет по-твоему, — сказал Эрдемир. — Пусть будет не дошла. Я встретился с тобой, чтобы вырвать тебя из суеты обыденности. И чтобы ты не думал, что я шпион и встречаюсь с тобой по-шпионски. Вот приглашение на прием в представительство Каморканы. Временный поверенный будет давать этот прием.
— А ты какое место занимаешь в иерархии представительства?
— Не последнее, не последнее, — вдруг жестко сказал Эрдемир. — Когда мы помогали тебе там, мы не выеживались, как ты говоришь, и не разговаривали с тобой через губу, как это делаешь ты здесь. Ведь так?
Расиму стало неловко, и он произнес:
— Так.
— Ну, то-то, до встречи, — сказал Эрдемир и пошел прочь.
— А куда мне явиться? — спросил Расим вдогонку.
— Там все напечатано, — ответил Эрдемир.
Там, то есть в приглашении, действительно было напечатано все. И время приема и адрес. Расим не поленился заранее посмотреть на Каморканское представительство. Оно размещалось по Логойскому тракту в здании бывшего детского садика.
К назначенному часу он одетый в светлый костюм был у входа в представительство.
Ворота представительства были открыты, и два крепких черноголовых охранника вежливо проверяли приглашения и указывали на дверь, ведущую в здание.
Расим прошел внутрь и немного успокоился — он был не один, в холле с огромными вазонами, в которых были живые цветы, собралось человек пятнадцать тех, кто не был похож на каморканцев. Среди них было несколько известных в Беларуси людей, Расим часто видел их по телевизору. Они стояли группами вокруг большого овального стола, на котором были расставлены вазы, прикрытые ажурными салфетками, и переговаривались.
Расим посмотрел на часы — было ровно восемнадцать.
«Точность вежливость королей», — подумал он.
В это время часы пробили, после шестого удара двойные двери, ведущие в холл с противоположной от входа стороны, отворились, и в проеме показался Временный Поверенный Каморканы с супругой. Все сдержанно оживились. Дамы с любопытством смотрели на супругу Поверенного, она была в хиджабе серебряного цвета.
— Ее зовут Меймуна, — прошептал женский голос сзади Расима.
Меймуна, сделав несколько шагов с супругом, остановилась, а Поверенный прошел дальше, к краю овального стола.
Он сделал паузу, а потом стал говорить по-каморкански. Возникший за его плечами переводчик переводил речь на русский.
Поверенный, как и предписывал дипломатический этикет, поблагодарил собравшихся, затем произнес протокольную речь и пригласил всех в смежную с холлом комнату.
В этой комнате был небольшой кинозал. Гости уселись в кресла, свет в зале погас, и на экране стали демонстрировать фильм о Каморкане, который через микрофон переводил переводчик.
Когда фильм закончился и зажегся свет, Меймуна по-русски пригласила всех в холл.
За время отсутствия гостей салфетки с блюд были убраны, и перед присутствующими предстали насаженные на маленькие шпажки бутерброды с сыром и ветчиной, скрученные рулетики из солонины, фрукты свежие и сушеные, орехи и, конечно, огромное количество маленьких пирожных, самой различной формы — от кубиков до шариков и звездочек.
В кувшинах багрово темнел напиток, который все приняли за красное вино. Однако это был гранатовый сок. В Каморкане не было принято подавать алкоголь на официальных приемах.
Гости приступили к трапезе, и вскоре, несмотря на отсутствие спиртного, разговор пошел оживленнее. Вокруг стола образовались микроколлективы, которые жили своей жизнью и прерывали свое общение только для того, чтобы пообщаться с Поверенным, который подходил к каждой такой группе.
Возле Расима оказалась бойкая девица с блокнотиком и диктофоном.
— «Знамя юности», — произнесла она. — Вы представляете…
— Самого себя, — ответил Расим.
— А как вы сюда попали?
— Из любопытства, — сказал Расим. — В студенчестве мне были любопытны произведения Ахундова…
— А кто такой Ахундов? — спросила девица.
— Это азербайджанский просветитель, — произнес чей-то голос.
— О, как интересно, — прощебетала девица, отвела Расима в сторону и стала спрашивать, перескакивая с литературы прошлого на литературу современную.
— Минуточку внимания, — произнес чей-то голос.
Расим оглянулся. Сзади него стоял переводчик и Поверенный.
— Наш друг, — переводчик представил Поверенному Расима, — исследователь восточной поэзии.
— Ошень приятно, — сказал Поверенный по-русски, пожал Расиму руку и двинулся к следующей группе гостей, не обратив внимания на журналистку.
Немного ошарашенный тем, что его знает переводчик, Расим хотел продолжить разговор с корреспонденткой, но та, оскорбленная невниманием Поверенного, отошла от него.
Внезапно перед ним возник рослый брюнет в безукоризненном костюме и на ломаном русском языке, но довольно ясно сказал:
— Эрдемир-бей просил извиниться перед вами, срочные дела вынудили его ехать в Москву. Но послезавтра он ждет вас в представительство в восемнадцать часов и компенсирует вам то внимание, которое вы не получили на сегодняшнем приеме.
— Да нет, — сказал Расим, — я вполне доволен приемом.
После сказанного брюнета вдруг замкнуло. Он открыл рот, но ничего не мог сказать. И Расим догадался, почему. Брюнет не мог понять, доволен Расим приемом или нет. Сочетание таких слов, как «да» и «нет», ввело его в ступор.
— Все хорошо, — четко произнес Расим. — Передайте Эрдемир-бею, что я очень доволен приемом и буду у вас в представительстве послезавтра в восемнадцать часов.
— Меня зовут Бахадыр, — сказал брюнет, — я все передам Эрдемир-бею.
Виктор Сергеевич
Жена Виктора Сергеевича никогда не была за границей, потому что Виктор Сергеевич, работая в других странах, отдыхал только дома.
Виктория Павловна за четыре десятилетия жизни с Виктором Сергеевичем притерпелась к его частым командировкам. Жили они в доме, который можно было назвать служебным, многие его сотрудники знали друг друга по совместной работе, и ей не было необходимости говорить окружению, что муж у нее инженер-нефтяник и работает вахтовым методом в Сибири.
Мужа она встретила ровно, сразу же увезла его на дачу, где нужно было подвязывать помидорные кусты, а она не могла делать этого из-за болей в спине.
— Где ты так успел загореть? — в первый же день спросила она.
— В Москве, — ответил он ей, — в центральном госпитале. Там не только лечат, но и по желанию назначают разные курортные процедуры, солярий, например.
— Ну-ну, — сказала жена. — А чего ж это ты из Москвы мне ни разу не позвонил.
— Неправда твоя, — ответил Виктор Сергеевич. — Я же звонил тебе от Ветковского.
На третий день пребывания в дачном поселке под Дзержинском, Виктория Павловна вдруг вспомнила, что Виктору Сергеевичу звонил молодой человек с нерусским именем.
— И как же ты могла не сказать мне об этом сразу? — заволновался Виктор Сергеевич. — Ты хоть имя его записала?
— И имя, и телефон, но все это осталось дома на тумбочке. Его зовут, по-моему, Рустамом.
Уже на следующий день Виктор Сергеевич был дома и разыскал лист с записями жены. На нем было записано «Расим — 1988», а далее шел номер телефона.
Он тут же набрал его. К телефону долго никто не подходил, а потом все же трубку взяли.
— Здравствуйте, — произнес Виктор Сергеевич.
— Здравствуйте, — ответил старческий голос с легким акцентом.
Конечно, это не был тот, кто был ему нужен, и Виктор Сергеевич попросил пригласить Расима.
— Если вы Виктор Сергеевич, то я ему передам, что вы звонили, — ответил старческий голос, и трубку положили.
Конечно, Виктор Сергеевич мог обидеться на некоего Расима, но он не сделал этого. Шестым чувством разведчика он понял, что парень или мужик шифруется не просто так. Значит, тому есть причины.
Пока он рассуждал так, раздался телефонный звонок.
— Здравствуйте, Виктор Сергеевич, — произнес молодой голос, но все с таким же легким акцентом, как и тот старик, который отвечал ему только что по телефону. — Я учился у вас в 1988 году в «поле».
Все стало на свои места. «Полем» называли подразделение Высших курсов, которое готовило контрразведчиков-запасников на военное время. Собственно, именно в 1988 году оно и перестало существовать. Истеблишмент СССР ждал прихода «социализма с человеческим лицом», а зачем такому социализму контрразведка, да еще в военное время?
— Я звоню вам из автомата.
— У тебя проблемы? — догадался Виктор Сергеевич.
— Да.
— Где мы встретимся?
— Боюсь, что я под колпаком.
— Ты не хочешь прийти ко мне домой?
— В ваш дом нет.
— Понятно, тогда завтра на Жданах в одиннадцать часов.
— Боюсь, мне на Жданах вас не найти.
— Хорошо, ты можешь перезвонить мне через пятнадцать минут?
— Попробую, — сказал Расим и повесил трубку.
Виктор Сергеевич тут же набрал номер своего коллеги-пенсионера по фамилии Ухналев. На его счастье тот оказался дома.
— Коллега, — сказал ему Виктор Сергеевич, — есть необходимость в конспиративной встрече на твоей территории.
— А свою почему не используешь? — проворчал Ухналев.
— Ты мог бы не спрашивать, у меня дом служебный, а ты живешь в нормальном человеческом доме, и никто не знает о твоей принадлежности к…
— Дело настолько серьезно?
— Угу.
— И в какое время тебе нужна территория?
— Я тебе об этом позже скажу, мне сейчас от тебя только принципиальное согласие получить надо.
— Лады, считай, что ты его получил. С тебя, разумеется, причитается. И не думай бутылкой отделаться.
— Хорошо, хорошо, — я тебе сейчас перезвоню.
Виктор Сергеевич дождался звонка Расима, договорился с ним о времени встречи и вновь набрал телефон Ухналева.
— Валера, в общем, так, завтра я приду к тебе в одиннадцать ноль-ноль. Все остальное обговорим на месте…