Как и в дни карантина, «первое собрание» нетрудового коллектива – местных русских арестантов, включая меня, состоялось в самом центре тюремного организма, просторной и вонючей столовой. Несколько недель назад «первый бал Наташи Ростовой» прошел успешно благодаря шпрехшталмейстеру Максимке Шлепентоху. На этот раз меня выводила в свет целая тройка соседей по новому отряду 3638. С Сашей, Ромой и еще одним Сашей я успел познакомиться сразу после четырехчасовой переклички.

Как только в допотопный хриплый коридорный репродуктор объявили, что «каунт» прошел без эксцессов и завершен, в дверь моей камеры постучались.

Поскольку туалетов в наших апартаментах не было (сказывалось военное прошлое исправительного заведения), то входные двери на замок не закрывались. После завершения проверки арестантам дозволялось выходить в длинный и узкий коридор.

В соответствии с внутренним этикетом, открывать дверь в жилое помещение без предварительного стука разрешалось только его обитателям. Никто и никогда это правило не нарушал.

Аналогичный тюремный закон о предварительном «тук-тук-тук» действовал и в уборных – там, как и в камерах, замки напрочь отсутствовали.

Тридцать лет назад из наших казарм выехала доблестная американская армия. После реконструкции и новоселья все щеколды и запоры были уничтожены. На их месте красовались дыры, кое-как заделанные подручным материалом: пластиком, жестью или ДСП. Дыра присутствовала и на двери нашей камеры. После вежливого стука в камеру вошла русская троица.

Саша, он же Санька, он же Моряк, был улыбчив, сед и забит. Колхозный пасечник, а не зэк. Приключения пятидесятилетнего худощавого симферопольца очень напоминали похождения бывшего капитана Сережи с Северной стороны тюрьмы.

Слушая их рассказы, читая прессу и рассуждая в духе теории вероятности, я пришел к выводу, что в мировых тюрьмах сидят десятки российско-украинских моряков и рыбаков.

Про кого-то забыли далекие славянские родины, кто-то попал в казематы, благодаря алчным судовладельцам, кто-то вляпался по собственной глупости в желании быстренько обогатиться.

Одним из них и был тюремный дворник и мой сосед по этажу Санька-Моряк.

Саша Степаненко подался в мореплаватели в 1993 году, как только обанкротилось его родное СМУ. Из стандартной «хрущевки», подальше от мегеры-жены, через ускоренные курсы – прямо в пропахший маслом и потом матросский кубрик.

Где-то в южных морях и теплых странах либерийский пароходик с предприимчивым «самостийным» экипажем загрузили злым колумбийским порошком. Через несколько дней в районе Кубы Сашину шхуну задержала американская береговая охрана. Корабль, экипаж и кокаин доставили в Пуэрто-Рико, в полунезависимый американский протекторат, предоставляющий полукомфортабельные туристические услуги полуобеспеченным жителям США.

Там же состоялся скорый суд, во время которого звездно-полосатая Фемида хищно улыбнулась и отвесила всему экипажу по «пятерке».

Украинские морские волки быстро врубились в ход судебного процесса. Через час после его начала на авансцене федерального суда Сан-Хуана в качестве свидетеля обвинения появился их бывший батька-капитан. Не мешкая, он во всем сознался.

За быстрое признание вины, помощь в расследовании и оказание психологического давления на бывших сослуживцев он избежал тюрьмы, получил грин-карту и поселился в Штатах. Увидев «звездного свидетеля», бесплатные государственные адвокаты симферопольцев остановили процесс и быстренько договорились с прокурором о признательной сделке. Всем влепили по пятерке. Горе-наркокурьеров разъединили и распределили по многочисленным федеральным тюрьмам континентальной Америки.

Огромная карта страны «United States Federal Correctional Instutions» висела в Форте-Фикс у входа в библиотеку. Около нее всегда толпился наш преступный народ и водил пальцами по маршрутам своих пересылок и одиссей.

Сюда, в Нью-Джерси, Санька попал, отсидев по полгода в Пуэрто-Рико, Флориде и Джорджии. В Форте-Фикс он безрезультатно пытался учить не дававшийся ему английский, работал уборщиком и рисовал популярные в тюрьме открытки с голубками и сердечками. Иногда в их незатейливый сюжет вплеталась Богородица, а также имена или фотокарточки каторжан.

Что-то подобное продавали цыганские и псевдонемые фотохудожники в советских электричках и южных поездах.

За праздники (Рождество, Новый год, Пасху, Дни матери и отца) Саня по тюремным меркам вполне прилично зарабатывал и даже умудрялся отправлять денежный переводик жене в Симферополь на улицу Гагарина. За одну открытку он брал 15 долларов, но перекупщикам-брокерам-оптовикам мог отдать товар и дешевле.

Моряк был безвреден, добр и неинтересен, во всяком случае, мне, ибо все его рассказы сводились к описанию соседей по пятиэтажке и садово-дачному участку. Долго слушать эту мутотень я не мог. В то же время мне было его жаль – я вполне допускал, что о наркотиках на своей шхуне он и вправду ничего не знал.

С Санькой-Моряком дружил другой русско-американский Саша-Алекс. Он недавно отпраздновал свое тридцатитрехлетие, из которых первые четыре года прожил в легендарной «жемчужине у моря». По-русски Алекс говорил с сильным акцентом и все время переходил на английский.

В подарок от родной Одессы ему досталась еврейская фамилия Брадис, которую у нас в тюрьме принимали за любую другую, но только не «русскую». Наверное, поэтому Алекс большую часть времени тусовался с американскими зэками, а из русских по-соседски выделял только украинца Сашу Степаненко и эстонца Романа Занавески.

Алекс Брадис был женат на пуэрториканке с забавным именем Чита, с которой нажил двух очаровательных полукровок. Через полгода заканчивалось его трехлетнее заключение, и он планировал прилететь на крыльях любви в свое семейное гнездышко в родной Шипсхедбей.

Как и Санька-Моряк, Алекс был незлобив и безвреден.

Несмотря на иисусовский возраст, он напоминал розовощекого карапуза в шортиках из детской книжки Маяковского «Кем быть». Кто такой Маяковский, Саша не знал, как, впрочем, не знал он и большинство других русско-советских реалий. Он категорически отказывался верить, что Саша и Шурик – одно и то же имя, и страшно на меня обижался, когда я его так называл.

При всей своей кажущейся детскости, Саша-Алекс обладал высокой для среднего американца эрудицией. В местных зэковских кругах он ценился как эксперт и знаток, читающий научно-популярные книги и не пропускающий премьеры на «Дискавери» и «Хистори ченал».

По вечерам он обсуждал со своими друзьями (бледнолицыми «синими воротничками» за пятьдесят) содержание прочитанного и увиденного за день.

За эту миссионерскую деятельность я его уважал.

Саша-Алекс попал на нары из-за неукротимого еврейского желания «принести в семью копейку».

По его рассказам выходило, что ничем выдающимся на воле он не занимался: работал то там, то здесь, а то и вообще нигде. Дом содержала жена Чита – обладательница сказочных форм и бывшая его одноклассница по нью-йоркской школе «Линкольн-хай-скул».

Она работала операционной медсестрой, неплохо зарабатывала, а Саша обломствовал: сидел дома с детьми и занимался бесплодными поисками себя. В один прекрасный день он нашел сказочный способ обогатиться. Вернее, «нашли» его: неприхотливого и неиспорченного Шурика Брадиса.

За стыдные пять процентов Алекс обналичивал «левые» чеки через свой банковский счет в «Чейз Манхэттен бэнк». Подобные услуги невероятно ценились у многочисленных американских жуликов и брокеров.

Какой-то добрый дядечка втянул неразумного Шурика в процесс отмывания неправедных доходов. Не получив из этой денежной прачечной и шести тысяч, Сашок схлопотал три года федеральной тюрьмы общего режима.

Как говорил известный карбонарий Александр Андреевич Чацкий: «И вот – за подвиги награда!»

«Тройку» русских соседей по моему новому отряду замыкал и возглавлял Роман Занавески, сорокалетний бостонец и бывший таллинец.

Его сестра, звезда эстонской эстрады, гремела на весь Союз лет 25 назад. В отличие от нее Рома был скромен в быту и до своего неожиданного ареста в «связях, порочащих его», замечен не был.

Тем не менее в соответствии с пресс-релизом бостонской прокуратуры в тихом омуте водились черти.

Во всяком случае, Ромино криминальное дело преподносилось именно так – доблестное американское ФБР и дружественная эстонская полиция задержала «современного работорговца»!

На торговле живым товаром наши с Ромой интересы однозначно пересекались.

С первой же минуты знакомства мы наперебой и по-братски обменивались конфиденциальными рыночными сводками: на каком таком острове Буяне, на каком таком рынке невольников можно прикупить «рабынь» подешевле, порумянее и пожирнее. И еще: как провести самую изощренную пытку или грамотнее поджечь дом с автомобилем.

Мой тюремный друг Рома был высок и по-спортивному худощав – когда-то бегал на лыжах за сборную Эстонской ССР на общесоюзной спартакиаде. Он оказался первым настоящим эстонцем, с которым меня столкнула судьба.

К моему великому стыду, до этого из «чухонцев» я знал только Тыниса Мяги и Урмаса Отта, которых периодически показывали по Первому каналу. Еще я слышал не особенно смешные анекдоты о медлительных эстонцах и умел по-кавээновски пародировать прибалтийский акцент.

Роман Занавески тугодумом не был – он говорил на шести языках и обладал неплохим чувством юмора.

Тем не менее в его случае анекдоты про эстонцев явно имели под собой основания.

Чтобы привыкнуть к Роминой скорости «приема и передачи» информации, всем и всегда требовалось определенное время. Меня это немного забавляло, как, впрочем, и постоянные ошибки в мужском-женском роде.

Поскольку на работе Рома был приписан к спортивному залу и отвечал за вывоз мусора, то по вечерам он тягал на помойку огромную пластиковую тележку.

Если она не стояла в положенном месте за углом тренажерки, то мой новый приятель не на шутку раздражался, жутко нервничал и выдавал одну и ту же незабываемую тираду: «Где мой гребаный тачка?»

По-русски Рома хорошо ругался матом, так как два года отслужил в армейской спортивной роте под Ярославлем.

Роману Занавески дали четыре года, на год меньше, чем мне.

Чтобы не идти на непредсказуемый суд, он, как и я, сознался «в преступном сговоре с целью вымогательства» и в «белой работорговле».

И он, и я знали, что такое крокодиловы слезы «жертв человеческого траффикинга» во имя получения вожделенной грин-карты.

…Рома и его бывшая жена владели популярным в Бостоне массажным салоном. Не каким-то левым эскорт-сервисом, а самым настоящим лицензированным заведением. В нем работали девушки из Эстонии, которые соглашались трудиться за весьма скромную зарплату в обмен на возможность потусоваться в Америке.

Хозяин заведения оформлял на них некошерные бумаги как для «бизнес-поездки». Иначе молодых женщин в Америку не пускали, и это знали все.

Девушки с далекой эстонской родины отличались от американских массажисток: они были трудолюбивы, неприхотливы и нуждались в деньгах. За несколько месяцев интенсивного труда они что-то зарабатывали и счастливые и довольные возвращались восвояси.

Некоторые из них цеплялись за любую возможность остаться в Штатах – выходили замуж, заключали фиктивные браки, начинали учебу в колледже или что-нибудь в этом же духе.

Роман содержал салон, оплачивал рекламу и накладные расходы, связанные с приездом эстонок в Бостон. Процветали «мир, дружба, жвачка» – девушки жили вместе с Романом и его женой, ели-пили с одного стола, отмечали эстонско-американские праздники и составляли одну дружную общину.

Но в семье – «не без урода».

Как-то раз в Америку по приглашению Ромы приехала массажистка с говорящей фамилией Рэбане, что по-эстонски означало «лиса».

Анжела-Лиса проработала в салоне десять дней, сослалась на болезнь сестры и улетела рейсом Finnair назад в Таллин. За это время она успела зарекомендовать себя, как «гребаная ленивый алкоголичка».

Рассказывая о ней, из спокойного эстонца Рома превращался в горячего осетинского парня.

Улетая домой, Анжела Рэбане взялась передать восемь тысяч родителям одной из эстонских девушек-массажисток, которая осталась в Бостоне на второй срок. Вдобавок она одолжила у Занавески еще две тысячи долларов – якобы на операцию сестре, умирающей от рака.

К сожалению, отец трудолюбивой подруги зря прождал Анжелу Патрикеевну в международном аэропорту Таллина. Девушка скрылась, а вместе с ней и десять тысяч.

По тысяче за день пребывания в Штатах плюс непогашенный долг за визу и авиабилеты.

Совсем неплохо!

Телефоны юной аферистки не отвечали, со съемной квартиры она съехала. Еще через месяц до Ромы дошло наконец, что его «развели как лоха». Замедленный Роман уже собирался забыть о своих расходах, списав их на «досадный недоразумение».

В то же время его обманутая работница плакала навзрыд, не смирившись с коварством нечистоплотной товарки. Как и у Кая из «Снежной королевы», сердце холодного эстонского парня дрогнуло – он позвонил своему приятелю в Эстонию с просьбой разыскать беглянку и напомнить о долге.

Во время того телефонного разговора Роман Занавески и подписал себе приговор.

Еще через месяц поисков Анжела нашлась – пьяная и на кокаине, а Ромино доверенное лицо было послано куда подальше.

Протрезвев, девушка сделала необходимые, поистине ленинские выводы, что «промедление смерти подобно», а нападение – лучшая защита, и побежала в таллинскую полицию.

Сенсация! В сонной столице молодого европейского государства свила гнездо самая настоящая работорговая сеть!

Независимая Эстонская Республика решила «прогнуться» и немного полизать задницу мировому жандарму. Быстренько и со вкусом была спланирована и проведена блестящая совместная операция эстонской полиции и американских ФБР, Службы иммиграции и натурализации и, «не пришей кобыле хвост» – Diplomatic Security Services.

Анжеле-Лисе нацепили на силиконовую грудь микрофон, дали государственных денег для возврата долга и получения аудиокомпромата против Романа.

И она пошла на встречу с таллинским другом «рабовладельца».

Одновременно с этим в Бостон на работу к Роме отправили еще одну эстонскую Мата Хари и тоже с микрофонами в лифчике. Ничего не подозревающий Занавески дал ей исчерпывающие телефонные инструкции, как обмануть американских таможенников, что отвечать на их каверзные вопросы и как будет обустроена жизнь массажистки, не имеющей официального права на работу.

Мышеловка захлопнулась, компромат собрали, лавочку можно было закрывать!

Как и положено, Рому и девушек арестовали на рассвете.

Через день работниц отпустили, взяв необходимые показания о пытках и угрозах эстонского маркиза де Сада. В одночасье «жертвы работорговли» позабыли совместное житье-бытье, общий стол и заверения в вечной благодарности «международному сутенеру» за редкую возможность попасть в Америку.

Прокуроры быстро объяснили «горячим эстонским девушкам» их status quo. За сотрудничество с властями «современным рабыням» и их семьям в Эстонии пообещали грин-карты.

Совсем неплохо и абсолютно бесплатно! Вместо того, чтобы платить по тридцать тысяч фиктивным американским мужьям или нанимать дорогущих иммиграционных адвокатов. Более того, «несчастным» предоставили государственное жилье, медицинскую страховку и социальные пособия. Эстонские иуды в мини-юбках получили все на блюдечке с голубой каемочкой благодаря закону «О защите жертв человеческого траффикинга» и модным установкам Белого дома.

Поскольку Ромина сага очень напоминала мои собственные «хождения по мукам», мы с ним быстро нашли общий язык.

С двумя другими соотечественниками из моего отряда я практически не общался.

Итак, судьба свела меня еще с тремя новыми «русскими» – Алексом, Санькой и Ромой.

На тюремном языке и они, и я проходили под общей кликухой «Russian». Туда же автоматически попадали все прочие «шведы» – выходцы из Союза ССР, независимо от срока их пребывания в Новом Свете. Насильственная русификация иммигрантов наблюдалась как «на воле», так и в тюрьме Форт-Фикс, «за забором».

Дело доходило до абсурда. Как-то раз мне пришлось обратиться к дежурному надзирателю. У меня спросили фамилию, и, услышав в ответ «Трахтенберг», образованный офицерен воскликнул:

– Ты, наверное, русский? Работаю здесь уже двенадцать лет и все время удивляюсь – почему ваши русские фамилии такие сложные?

Я мысленно умирал от смеха.

Рассказывать ему о «Поправке Лаутенберга», на которую должны молиться все иммигранты-евреи из СССР, а также объяснять, что большинство «русских» в Форте-Фикс имеют «джуиш рутс», я не стал. Пусть остается в сладостном неведении, что Трахтенберг – это типичный славянин.

Поначалу подобное русофильство выглядело как недоразумение. Но уже через пару месяцев пребывания в США новый американец осознавал, что Циля Шлемовна Моргенбессер и Ицык Хаимович Альтшулер были самыми настоящими русскими.

Говорили, что в Америке насчитывалось три миллиона человек выходцев из СССР. И вполне естественно, что какой-то мини-процент этой популяции окопался и на Южной стороне Форта-Фикс.

В столовой мы с Ромой оказались за соседним столом с еще одной группой славян.

Настоящее «дежавю».

Еще человек шесть. Опять короткие представления, дружеские рукопожатия, осторожные взгляды, дежурные шутки с обеих сторон: типичное вручение верительных грамот.

Nothing is new.

Один из вкушавших – деловой, коротко стриженный и неулыбчивый сорокалетний крепыш, он же руководитель бандитской бригады собственного имени, слегка приподнял голову от тарелки и посмотрел в мою сторону:

– ЗдорОво, здорОво, Левчик, коли не шутишь! Значит, чалиться вместе будем? Слышали о тебе всякого, читали статейки Ословского и Гранта. Пообщаемся, побазарим по душам, времени у нас много, – сказал Зиновий Малий, об аресте которого четыре года назад писали все русские газеты.

На Северной стороне я познакомился с его подельниками Робиком Обманом и Сашкой Комарковским. Теперь судьба свела меня с их боссом.

– Это, пожалуйста, – сказал я бодреньким голосом, пытаясь при этом сохранить спокойствие, ибо знал, что первое впечатление – самое важное. – С хорошими людьми никогда не против поговорить. Давайте сразу после ужина и встретимся – покурим, я новости «с улицы» расскажу, приветы с той стороны передам.

– Хорошо, договорились. Заметано! Ты сам-то как устроился, вопросы есть? Я понял, что ты в 3638-м, раз тебя Ромка привел.

– Да, вроде бы все нормально, камера – ОК. Вместе со мной – трое белых. Если что, попрошу ребят, чтобы помогли или подсказали на местности, что к чему, – незаметно для себя я заговорил в каком-то былинном стиле, как убеленный сединами старец. – Спасибо, ребятки.

– Слушай, Левчик, раз такое дело, ты только на зону въехал, просьба у меня к тебе будет, – сказал Зиновий и посмотрел куда-то вдаль, в сторону мойки, а затем на сидящих за его столом ребят.

– Пожалуйста, «ноу проблем», – ответил я, готовый выказать образцово-показательное дружелюбие своим будущим товарищам по американской каторге.

– Ты понимаешь, какое дело, Левчик. Я тут договорился с черными пацанами с кухни, что они мне и ребятам нашим баранинки поджарили к ужину. Ее уже полгода на зону не завозили, а вчера мы вдруг прикупили кило шесть… Помните, мужики, какие шашлычки нам корейцы под Новый год зафигачили? Пальчики оближешь, я так вкусно давно не ел! Помните? – спросил сидящих с ним за столом тюремный гурман.

Те послушно закивали головами.

По внушительным формам Зиновия можно было понять, что он любил хорошо поесть. Несмотря на то что в моем желудке еще не переварились утиные ножки и украинский борщ из брайтонского гастронома «Интернешнл», от сочной баранины я бы тоже не отказался.

– Короче, нас тут менты знают как облупленных, наши рожи они за три версты узнают. Нужна твоя помощь, Левчик.

За своих новых товарищей по заключению, с которыми, как в песне, «эти дни когда-нибудь мы будем вспоминать», я был готов броситься на амбразуру. Тем более по просьбе такого уважаемого тюремного авторитета, как Зина Малий.

– Что надо делать, говори, – согласился я на подвиг.

– Посмотри вот туда. Видишь, у раздачи стоит высокий негр в белом и с фартуком в руке? Недалеко от «копа». Ну вот он сейчас залезает в ихний шкаф какой-то? Испанец с ним рядом еще.

Я приподнялся с липкого пластикового стула, намертво соединенного железной «ногой» со столом, и посмотрел в туманную даль. Черный повар и вправду стоял в заранее обусловленном месте.

– Сейчас ты подойдешь к нему и скажешь пароль: «Майами». После этого он спросит, от кого ты пришел. Ответишь, что от «Большого русского» из двенадцатого юнита». Это я… Он либо сходит на кухню, либо из ихних заначек достанет готовую баранину. Не ссы, все будет упаковано в целлофан. Сразу же засунь пакет себе под рубашку, незаметно уходи и иди к нам. Только смотри, не попадись ментам! За воровство с кухни – карцер, а тем более за мясо… Все понял, пацан? Не передумал? Ну, давай, с богом! Ни пуха ни пера, – произнес напоследок Зиновий Малий и слегка подтолкнул меня в спину.

– К черту! – автоматически ответил я, переживая за потенциальную возможность залететь в «дырку» в первый же день.

После прощальных банкетов Славика и кулинарных подвигов Саши Храповицкого я бы не удивился оленине или страусятине, а тут какой-то обыкновенный баран.

Думая так, я подошел к блестящему парапету, отделяющему запретную зону и «танцпол».

Около металлических перегородок и шкафов из нержавейки толпились кухонные рабочие и дежурные по общепиту, надзиратели в темно-синих форменных бейсболках с гербом тюремного бюро. Мой чернокожий «контакт» стоял на прежнем месте и продолжал разговор с потным испанцем.

Скажу вам честно – из меня получился бы плохой Штирлиц. Как говорится, богу – богово, Кесарю – кесарево. Я совершенно не замечал фэбээровской слежки, которую вели за мной спецагенты в течение последнего перед арестом года. Вместе с обвинением я получил пачку «протоколов слежки» – иногда за мной по пятам двигались одновременно три-четыре машины, периодически меняясь местами в шпионском эскорте. А одну из моих встреч с «жертвой преступления» в манхэттенском ресторане обеспечивало без преувеличения человек 15 переодетых полицейских!

Я мог только догадываться – каких страшилок и бредней сумасшедшего нарассказывали про ужасного русского работорговца мои «жертвы преступления»!

Вот и в тюремной столовке я напоминал рассеянного профессора Плейшнера из «Семнадцати мгновений весны», явившегося на проваленную гестапо явку.

Сильно волнуясь, я подошел к приятелю Зиновия – специалисту по тюремному «седлу барашка». Органы зрения прикидывали расстояние до ментов и скорость, с которой они время от времени поворачивали головы в мою сторону. На всякий случай я придумывал глупые ответы на вопрос: «Что у тебя в руках?»

Внутренний голос подсказывал: «Поворачивай назад!»

Ладони неприятно покрылись потом. Я в последний раз оглянулся на Зиновия и ребят – они знаками подбадривали меня и кивали.

– Будь что будет, – подумал я, повторяя подвиг Александра Матросова.

Остановившись в полуметре от болтающего повара, на которого мне указал преступный авторитет, я, как Али-Баба, произнес волшебное слово: «Майами».

Кулинар сделал вид, что не замечает чужестранца, и вновь повернул голову к своему собеседнику, чтобы продолжить разговор.

Я посмотрел по сторонам, на ментов и, самое главное, на ребят: «на миру и смерть красна». Набрав в легкие побольше воздуха, я повторил заветный пароль значительно более громко:

– Майами!

На меня посмотрели не только повар с испанцем, но и несколько окружавших нас зэков.

Менты тоже заметили нас, – теперь они уже бросали в мою сторону подозрительные взгляды.

Еще до конца не понимая, что явка провалена, а разведчик не хочет выходить на связь с эмиссаром из «Центра», я продолжал упорствовать.

И уже в третий раз произнес все тот же пароль – «Майами».

Чернокожий посмотрел на меня как на больного, и весьма воинственно спросил:

– Какого черта ты разорался мне на ухо? Какого фига ты вообще здесь стоишь, и какого хрена мне сдался твой Майами?

– Я от Большого русского, Зиновия. Он из твоего же отряда и послал меня за бараниной, которую ты обещал ему приготовить, – пустился я в ненужные объяснения. – Посмотри, вон слева, он в углу сидит!

Развернувшись в сторону русских, я встретился с ними взглядом и увидел их реакцию.

В следующий момент меня затрясло – все русские, включая Зиновия, ржали, как ненормальные.

Они просто умирали со смеху!

И тут я понял, что меня просто-напросто гнусно разыграли.

Сразу же вспомнился городничий из «Ревизора»: «Мошенников над мошенниками обманывал… Трех губернаторов обманул… Выжил, глупый баран из ума!..»

Пробормотав непонятливому негру какую-то извинительную мутотень, я вернулся к своим обидчикам.

Как ни странно, но злости на земляков у меня не было. Я во всем винил только себя и свою чертову доверчивость. Прокручивая в голове события последних пятнадцати минут, мне тоже стало смешно. Ну и вляпался!

По дружественным приветствиям, легким тычкам в бок, незлобливым подбадриваниям моих новых товарищей я понял, что «вступительный экзамен» сдал.

Хотя на какую отметку – так до конца и не разобрался.

Ничего, времени у меня было предостаточно…