75 % исправительных офицеров, так называемых correctional officers или просто «CO» (си-оу) обожали глумиться над заключенными. То есть над нами, отбросами американского общества. Особенно доставалось «прослойке» – зэкам, не похожим на «гангстеров». Чем приличнее и цивильнее выглядел арестант, тем больше к нему придирались. В ответ на наше «извините, пожалуйста или спасибо» дуболомы могли легко ответить: «засунь язык себе в задницу, мудак». Или и того поядренее.
Особенным коварством отличался коллега библиотекаря Гринвуда, работник отдела образования и исправительный офицер мистер Вилсон. Каждому новичку, поступавшему на работу в «Education Department», он с радостью инквизитора устраивал welcome party – садистскую проверку на вшивость.
…Как-то раз во время своего очередного субботнего дежурства он неожиданно появился в моей «библиотеке досуга». Улыбающийся 35-летний уродец в титановых очках и нависающим над ремнем пузом коварно сжимал висящую у него на поясе связку ключей. Из-за этого мы не слышали обычного звона – предвестника приближающейся полиции. Таким приемом пользовались только самые озлобленные тюремные зольдатен.
Бесформенная гусеница вырядилась в темно-синюю форменную водолазку охранников с оранжевой надписью «FCI Fort Fix» на узком воротничке. Около сердца полыхал желто-красный герб заведения: американский орел страстно метал вниз (считай, на нас) одну из зажатых в лапах стрел. Не гармонирующий по цвету цивильный коричневый костюм висел на Вилсоне мешком. В самой середине груди на блестящем новеньком ремешке красовался золотой полицейский жетон. В точности такой я видел у ментов во время моего бесславного ареста.
Руководитель захвата «русского мафиози» размахивал пистолетом, орал дурным голосом «не шевелиться, я из полиции» и совал мне в нос волшебную форменную бляху.
В общем – «не забывается такое никогда…»
Не попавший на работу в ФБР, ЦРУ или обычную полицию, тюремный учитель Вилсон оказался единственным в Форте-Фикс «цивильным» работником, носившим на груди жетон тюремной конторы. Он с особым удовольствием издевался над арестантами, унижал их по любому поводу, выписывал штрафы за мельчайшие нарушения и по полной программе отправлял народ в «дырку».
Классическая гнидоносная ВОХРа. «Miserable fuck», как говорили о подобных в моей каталажке.
…К сожалению, я не заметил, когда Вилсон появился у библиотечной стойки. Я стоял где-то в глубине книгохранилища и что-то переставлял на книжных полках.
Неожиданно у меня за спиной раздался приказ:
– Всем стоять на месте и не двигаться. Я же сказал – не двигаться!
Мы замерли.
Кроме меня, в библиотеке находилось еще двое: Рикки Пуэблос и благообразного вида дедушка с дедморозовской бородой – Тим Вейл. Последний сел за подделку валюты, когда работал директором музея американской армии в далеком Сеуле.
Вертухай из отдела образования подошел и привычным движением начал лапать моих соседей. Мы встали в привычные позы – лицом к стене или стеллажам, руки в стороны, ноги на ширине плеч.
Шаловливые ручонки «ученого» дуболома двигались сверху-вниз: грудь, спина, живот, задница, ноги. Затем – содержимое карманов и выворачивание дырявых носков.
К моменту, когда завершился обыск Тима и Рикки, прошло как минимум минут пять. Несмотря на утреннюю зарядку, стоять с вытянутыми на уровне плеч руками мне было неудобно. К тому же дело усугубляли две книжки, оказавшиеся в левой руке на момент начала «операции».
Поэтому, пока я ждал обыска, я невольно немного опустил руки.
Как только охранник подошел ко мне, я снова услужливо поднял затекшиеся конечности.
Вилсон визгливо заорал:
– Не двигаться, идиот. Don’t move, butthead!
Я автоматически поднял руки еще выше над головой, чтобы случайно не задеть ощупывающего меня охранника.
– Ты что, совсем выжил из ума? Фамилия, номер? – спросил он, отступив на шаг.
Я слегка повернул голову в его сторону и ответил:
– Трахтенберг, номер 24972-050.
– Немедленно перестать двигаться! Ты, наверное, хотел напасть на офицера?
– Абсолютно нет, сэр! – четко ответил я, поражаясь кретинизму Вилсона.
Поскольку место моего обыска находилось в полуметре от рабочего стола, я абсолютно на автомате положил на него зажатые в руке книжки. Руки вернулись в исходную позицию на уровне плеч.
Вся операция заняла не больше пяти секунд. Мне хотелось показать солдафону, что никакого «оружия» при мне нет и что я абсолютно белый и пушистый голубь мира.
Вилсон закричал опять:
– Идиот, кретин, засранец! Делай, что я приказал! Ты издеваешься надо мной?
К этому моменту я окончательно запутался в его командах.
Из-за какой-то ерунды, раздутой до уровня «невыполнения прямых указаний офицера», идти в карцер мне не хотелось. Я не понимал, что от меня хотят и поэтому сделал пол-оборота в его сторону. Ноги оставались на месте, руки – над головой. Мне хотелось увидеть, не покажет ли герр офицерен жестами, что именно я должен сделать.
К сожалению, ситуация по-прежнему оставалась туманной.
– Вы хотите, чтобы я опять взял книги в руки?
– Откуда ты только взялся, такой безмозглый… Да! Да! Да! Все, как было в самом начале!
Я медленно опустил руки и потянулся к столу за злополучными книжками. В следующую секунду бумажные гантели опять были у меня в руках.
– Все, ты меня достал! Руки за спину! – приказал садист из тюремной школы.
Я вновь положил злополучные книги на стол и привычно прижал руки за спиной «запястье к запястью». Эту неприятную процедуру я знал назубок и выполнял автоматически.
Раздался щелчок…
Вилсон и закованная в холодные наручники жертва молча покинули «библиотеку досуга». Торжественно и минорно, как на похоронах главного чучхеиста Ким Ир Сена.
Мы поднялись на второй этаж в пещеру Чудовища.
Легавый учитель сел за большой стол. Я, как и предписано, остался стоять. Точно на знаменитой картине Иогансона «Допрос коммуниста».
– Тааак, сейчас мы проверим, кто ты такой, – злорадно сказал Вилсон, набирая на клавиатуре мой персональный «номер заключенного». – Вижу, вижу… Высокая степень опасности для общества… Ну, ты, парень, попался! Попытка нападения на офицера охраны. Невыполнение прямого приказа… Ты понимаешь, чем это пахнет?
– Yes, sir! – по-армейски отчеканил я, в целях самообороны переходя на ломаный английский a la Элиза Дулиттл. С такими, как он, спорить и что-то доказывать категорически запрещалось. – Я не понимать начало, офисер! Моя английский есть плохо! Please… Я хотеть помогать офисер обыскивать…
– Ладно, может, ты и не плохой парень… Давай с тобой договоримся по-хорошему, без ненужных проблем. Ты же в «дырку» не хочешь?
– Нет, офисер! – весьма понятливо ответил я.
Интересно, попытается ли он завербовать меня в местные осведомители?
После обвинения во всех антисоветских тяжких подобную тактику когда-то применял ко мне воронежский КГБ за общение с иностранцами и посещение сионистских квартирников.
– Ну ладно, даю тебе испытательный срок. Вернешься на работу… Но ты должен мне помогать, Трахтенберг… Если узнаешь, что кто-то прячет в библиотеке мобильники, наркотики или сигареты – немедленно доложить! Понял? И еще – о нашем разговоре никому ни слова. To nobody!
Я понял, что опять пришла пора выбирать «с кем вы, мастера культуры». До сего момента в стукачестве я замаран не был, несмотря на прокурорские обещания манны небесной. Стать «крысой» в тюрьме тоже не входило в мои ближайшие планы.
З/к номер 24972-050 поднял забрало:
– Офисер, вы просить – я не могу делать! Sorry, офисер… No speak English.
В глубине души я уже прикидывал свои потенциальные жалобы по инстанциям и «разборы полетов» с тюремным судьей: «Попрошу Рикки и Тима быть свидетелями. Пусть подтвердят, что никакого нападения не было и в помине. Что все это – плод больного воображения…»
Глаза садиста снова налились кровью и по-китайски сузились. Он явно не ожидал сопротивления, ведь по виду на гангстера я явно не тянул.
– Ну, хорошо (well, well, well…), – процедил он. – Я лично буду контролировать твою работу. Лично! Я тебе не мистер Смит. You’ll see…
Он вскочил с вращающегося кресла и зашел мне за спину. Я почувствовал, что руки опять свободны.
– Thank you, sir, – без эмоций произнес я, до конца не веря в свое чудесное освобождения. – Я могу идти?
– Да, – прошипел он, открывая пинком дверь своего кабинета, – чтобы я тебя не видел! Get lost!!!
…В мгновение ока я оказался внизу и уже рассказывал окружившим меня Тиму и Рикки, что произошло.
Оказалось, что идиот Вилсон проделывал подобное почти со всеми, кто имел счастье трудиться с ним по соседству в отделе образования и досуга.
C того дня во время дежурств Держиморды мы выполняли все тюремные предписания и библиотечные инструкции. Посторонние в подсобку не допускались, а посетителей просили снять форменные оранжевые шапчонки и бейсболки.
Тем не менее, несмотря на злобствующего Вилсона, мне нравилась моя новая работа. Во-первых, она отличалась от рабства в тюремной столовой. Во-вторых, я был в знакомой с детства обстановке. В-третьих, я мог общаться с более-менее «нормальной» публикой, у которой уровень IQ отличался от отрицательного…
Читателей в Форте-Фикс было мало – процентов пятнадцать – двадцать от общезэковской популяции. Поэтому фонды библиотеки с трудом, но умещались в зарешеченной комнате десять на десять метров.
Расставляя книги по полкам, я часто вспоминал библиотеки детства и юности, где меня всегда принимали за своего. В стародавние времена я состоял в читательских советах нескольких воронежских библиотек, за что получал поблажки и списанные книги…
Никакой оргтехники, а тем более компьютера в библиотеке Форта-Фикс не было и в помине. Научная организация труда основывалась на допотопных читательских формулярах и бумажных каталогах.
В углу зала возвышался шкаф на тонких высоких ножках – «общий каталог фондов». Я радостно перебирал карточки с описанием той или иной книги. Навыки, полученные юным Левой в Воронежской фундаментальной научной библиотеке имени Ивана Саввича Никитина, спустя десятилетия пригодились в американской тюрьме.
Пути господни…
Тогда, в суровые застойные годы, я и не предполагал, что книжные фонды организованы так логично и разумно благодаря какому-то заморскому американскому дядечке. Странным образом имени Мелвила Дьюи, родившегося в Англии в середине XIX века и ставшего директором нью-йоркской публичной библиотеки, я не знал. Благодаря ему всем прогрессивным человечеством была принята «Десятичная система Дьюи», позволяющая распределять любые книги по дисциплинам и классам.
«Загадочные» цифры на книжных корешках означали ее принадлежность к одному из разделов науки: психологии, религии, медицине, истории, языкам, географии и т. п.
…В Форте-Фикс особой популярностью у завсегдатаев библиотеки пользовался стеллаж номер 300–399 «Общественные науки», секция номер 364 «Криминология», подраздел номер 364.1 «True crime» – «Настоящие преступления».
Итальянские мафиози, приходившие на отсидку в мой острог, начинали знакомство с книжным фондом именно с этих шести полок, выискивая фолианты с фотографиями подельников. Несмотря на запреты и угрозу увольнения, я пускал их в святая святых.
Кроме «курносых», иногда за перегородку допускались особо избранные: а) со следами интеллекта на лице; б) постоянные «кастемеры»; в) особо пытливые и доставучие; г) 90 % белых; д) китайцы, поляки, израильтяне и пр. – в иностранный отдел; е) более-менее приличные негры в секцию «Black Interests» – «черные интересы»…
Любая американская библиотека вместо алтаря располагала своим собственным «черным отделом». Он заполнялся политически корректной белибердой и агрессивно-специфической литературой: труды Фаррахана, Кинга, Мальком Экса вперемешку с гангстерскими детективами и энциклопедиями «Who is who in Black America».
Знакомясь с собранием негритянской спецлитературы, я раскопал удивительную книгу Алисон Блейкли «Russia and the Negro». К моей великой радости, теперь я знал, что отвечать на бесконечные вопросы темнокожих brothers, есть ли черные в России.
Главным российским чернокожим значился «писатель Пушкин», а также генерал Ганнибал, «Черноморские негры» из Абхазии, друг СССР Поль Робсон, Анджела Дэвис и несколько художников, разрабатывавших «черную жилу» – Маковский, Брюллов, Дейнека.
В общем, высасывание из пальца…
Во всех трех тюрьмах (включая Форт-Фикс), я без зазрения совести плел всевозможные байки о беззаботной и сладкой жизни черных россиян и туристов. Особенно всем нравилась мои бредовые рассказы о русских женщинах, просто обожавших чернокожую экзотику.
Мои сокамерники любили знаменитый коктейль «Black Russian», но 95 % из них не имели ни малейшего представления о заокеанской стране.
Рассказывать о националистах и скинхедах, ненавидящих «черножопых», «зверей», «чеченов», «армяшек», «негров», «пидоров», «жидов», «чукчей», было не в моих интересах. Каждый заключенный иностранец, совсем как глава дипломатической миссии при ООН, представлял в тюрьме Форт-Фикс свою страну.
По нашему поведению, облику, повадкам и интеллекту остальные зэки делали выводы обо всем государстве и его народе.
Волей-неволей я гордо нес трехцветный флаг Российской Федерации!
Посол доброй воли в самом что ни на и есть прямом смысле этого слова.
В разговорах с русскими пацанами я часто и сильно критиковал «страну березового ситца». Для всех остальных (за исключением крошечной прослойки местных интеллектуалов, читающих «New Yorker», «Smithsonian» и «Wall Street Journal»), я был горячим патриотом России.
Этот парадокс, наверняка многим непонятный, лишь подтверждал известную истину, что в мире все относительно…
После моих историй Россию уважали все больше. И все больше народа просило меня познакомить их с русскими женщинами.
Я подумывал о самовыдвижении на какую-нибудь премию от «Интуриста» за пропаганду образа Российской Федерации и русской женщины…
«Дамская» тема, замешанная на гангстерах, наркотиках, тюрьме и хип-хопе, преобладала и в негритянской художественной литературе.
Хренотень в мягких обложках с зазывными названиями («Кровавый поцелуй в Филадельфии» или «Бриллиантовая братва») с гламурно-пистолетными коллажами на обложке, нормальному человеку читать запрещалось.
Чтобы быть в курсе, я пролистал несколько особо популярных повестух. Мат, ибоникс, знакомый с детства плэнер городских гетто делали свое дело – современные городские романы «за жизнь» пользовались у негров бешеной популярностью.
Отличительной чертой гангстерской литературы для черных являлся особо крупный шрифт.
Большинство окружавших меня афроамериканцев читали с трудом, по-детски водя пальцем вдоль строчек. В России я такого не видел, поэтому при виде читающей чернокожей неработающей молодежи мне сразу же вспоминался толстовский Филиппок и Маяковский со своим хорошим мальчиком, который «тычет в книжку пальчик».
А также политические карикатуры Бориса Ефимова и Кукрыниксов о плохих американских дядьках в белых балахонах, не пускавших в школу чернокожую ребятню. Вместо этого худых и изможденных негритят отправляли на фордовские конвейеры Детройта и хлопковые плантации Алабамы.
Несмотря на многочисленные законы о черно-белом равноправии и даже приоритете при поступлении на работу или на бесплатную учебу, американские негры работать или учиться не любили. Из-за этого многие из них время от времени попадали на нары к дяде Сэму. А следовательно – ко мне в библиотеку.
…Черные, белые и серобуромалиновые зэки раз сорок в день запрашивали у нас супер-дупер справочник и Книгу Номер Один – «Ежегодный гид по федеральным тюрьмам». 95-долларовый фолиант раз в год выпускала адвокатская контора Алана Эллиса.
Предприимчивые стряпчие (масло масляное, сладкий сахар…) скомпоновали в единое целое информацию обо всех американских «джойнтах»: где располагаются, сколько народу, какие «программы», как размещены арестанты, что разрешается и тому подобное.
Вместо испорченного арестантского телефона, адвокатских басен и минимализма тюремного ведомства в жирненькой книженции ярко-красного цвета умные дяди собрали квинтэссенцию полезности и всякое разное «что угодно для души».
Поскольку 50 % зэков всегда куда-то переезжало (в основном из тюрьмы в тюрьму), то мы изучали «Книгу Эллиса» очень внимательно. Словно счастливые молодожены в преддверии медового месяца, читающие каталог круизных кораблей «Norwegian».
Кроме «Тюремной Библии», практически все заключенные обожали детективы и триллеры. Под них отводилась как минимум половина библиотечных полок. «Горячая десятка», покорившая умы и сердца умеющих читать зеков, выглядела следующим образом (версия тюремного вуайериста-библиофила Льва Трахтенберга):
10. Клайв Касслер – автор приключенческих романов a la Индиана Джонс.
09. Стефан Кунц – проживающий в Неваде вьетнамский ветеран, зациклившийся на самолетах, ракетах и NASA, писатель в стиле техно-триллер.
08. Дин Кунц – однофамилец номера девять и «триллер-мастер», продавший 200 миллионов копий на 40 языках.
07. Сидней Шелдон – самый «переводимый» писатель в мире и обладатель звезды на Голливудской алле славы.
06. Том Клэнси – профессиональный «антисоветчик», описывающий альтернативную историю, и автор книг о «русском Иване» – «Кремлевский кардинал», «Охота за Красным Октябрем».
05. Стивен Кинг – непревзойденный король детективов, фэнтези и триллеров, скрывающийся от поклонников в лесах штата Мейн. Погоняло – «Король ужасов».
04. Джек Хиггинс – безумно популярный в Америке ирландский писатель и сценарист, автор супербестселлера о попытках фашистских коммандос убить Черчиля «Орел приземлился».
03. Джон Гришем – специалист по криминально-судебной литературе из жизни простых американских юристов.
02. Стюарт Вудс – детективы, детективы, детективы с Большой Буквы…
01. Джеймс Паттерсон – самый продаваемый и самый высокооплачиваемый писатель-детективщик, не покидающий списки бестселлеров «The New York Times» и всех книжных обозрений Америки…
Особым внесезонным и внесписочным респектом у тюремных масс пользовались труды Дэна Брауна с его «Кодом да Винчи» (серебряная медаль) и самая богатая женщина в мире Дж. К. Роулинг с многотомной сагой о Гарри Поттере (заслуженное золото).
Ну а приз читательских симпатий и «Оскар» «по совокупности» тюремный библиотекарь Трахтенберг по-гангстерски присудил вечно живому Марио Пьюзо за роман «Крестный отец»…
Кроме «черных интересов» и «художественной литературы», оставшееся пространство поделили отдельчики «фантастика и фэнтези», «вестерны», «иностранная литература», «классика», справочники и «romance».
Последняя секция с книгами о большой и светлой любви сплошь состояла из розовых «покетбукс» с горячими кабальеро и хрупкими блондинками на обложках. Озверевший половой инстинкт заключенных превращал романтические повести в крутую порнографию. Бледнолицые арестанты, попадавшие под социально-культурное определение «white trash», носившие харлей-дэвидсонскую растительность на обрюзгших физиономиях и насаждавшаеся телевизионными «боями без правил», обожали «вестерны» – книги про покорение Запада, ковбоев и индейцев. Ничего другого звероподобные мужланы с синими от наколок телами не читали.
Как-то раз тюремный антрополог Трахтенберг все-таки не удержался. Увидев Джона, постоянного читателя и пятидесятилетнего жлобину из Арканзаса, севшего на 18 лет за вооруженное ограбление инкассаторской машины, я задал ему мучавший меня вопрос – почему тот читает только вестерны.
Я был готов услышать о романтике «с большой дороги» или даже синдроме «раздвоения личности».
Все оказалось значительно проще:
– Лио, больше всего в этой жизни мне не хватает запаха лошадиного дерьма. Даже здесь, в тюряге, все очень приглаженно, легко и не щекочет мне нервы… Скука!
Как реагировать на подобное, я не знал.
…Сочинения фантастов-фэнтезийцев в основном интересовали молодых белых ботаников с безумием в очкастых глазах. Поклонники Роберта Джордана – автора известнейшего цикла «Колесо Времени», перед обожаемыми полками замирали в священном восторге.
Они медленно листали волшебные фолианты, улетая время от времени в другие миры. Таких приходилось будить и подгонять: «5 minutes, guys! Еще 5 минут!»
«Иностранный отдел» (вернее пять двухметровых стеллажей) обслуживал иноязычный преступный элемент, отправленный за решетку ФБР и ментовскими службами Израиля, России, Китая, Франции, Германии, Польши, Нидерландов, Японии, Албании и Кореи. В среднем на каждый язык приходилось максимум по 2–3 полки. Приятным исключением являлась процветающая «русская секция». В течение первой рабочей недели я внимательно изучил ее содержимое и сделал печальный вывод. «Наши» полки благодаря пожертвованиям от отечественных мафиози прошлых лет тоже были перенасыщены детективами.
«Записки беглого вора», «Женская зона», «Любовь Бешеного», «Волкодав», сборники анекдотов, а также труды мэтров – Марининой, Донцовой, Незнанского и многотомное фундаментальное исследование «Бригада» с изображением артиста Безрукова – составляли золотой фонд «Russian Department».
Во время гастролей в Америке Московского театра имени Ермоловой начинающий Сережа Безруков прожил у меня в Нью-Йорке несколько дней. Мемориальный диван имени главного бригадира (а также – Романа Виктюка и Александра Домогарова) я оставил в подарок своему итальянскому лендлорду Марио…
Вспоминая в тюрьме Форт-Фикс свое недалекое прошлое, я загадочно улыбался…
За несколько первых месяцев з/к Трахтенберг прочитал и перечитал почти всю более-менее прогрессивную литературу на русском языке.
Если бы не постоянные бандероли с воли и периодический книгообмен с Игорем Ливом, Сашей Храповицким и Вадиком Поляковым, мне пришлось бы туго.
Прочитанные книги в моем металлическом шкафу не залеживались.
Инструкция разрешала иметь в «личной собственности» не более пяти книжных наименований. Стараниями нового работника фонд тюремной библиотеки начал стремительно пополняться более-менее качественной литературой, ибо в Форте-Фикс читалось мне на редкость хорошо и на редкость быстро.
С младых ногтей Лева Трахтенберг считал себя читателем-профессионалом. Поэтому вскоре после получения нового места я нашел свое собственное гнездышко, около которого и куковал все свое свободное время. По-домашнему уютно я чувствовал себя в самом дальнем углу родной тюремной библиотеки. Два шкафа заполняла «классика» – в основном книги знаменитого британского издательства «Penguin Books». Именно там я и оборудовал себе берложку – рабочее место.
Как только оживление у стойки прекращалось, я делал ровно пять шагов и незаметно исчезал в книгохранилище. Мой стул, сидя на котором будущий писатель упражнялся в пенитенциарной графомании, по-ньютоновски притулился под сенью мировой классической литературы.
«Classics» у арестантов Форта-Фикс популярностью не пользовалась.
Моэма, Хэмингуэя, Уайльда, Шекспира, Толстого, Фитцджеральда, Твена, Диккенса, Чехова читали сверхсверх избранные. Поэтому я немедленно попытался завести знакомство с теми, кто запрашивал книги из этой секции.
К сожалению, среди любителей гомеров, апулеев, светониев время от времени попадались похотливые седовласые уродцы – совратители малолетних.
В тюрьме «чайлд мелестеры» всегда держались вместе.
Рассматривая их, мой сосед по камере Алик Робингудский качал головой и говорил, что они «все, как на подбор, вылезли из одной вагины».
Они и правда были похожи друг на друга – возрастом, физическими недостатками и абсолютно бешеным нездоровым взглядом.
Меня как фрейдиста-самоучку всегда интересовали темы их дружественных междусобойчиков и мотивы преступлений. Я искренне хотел понять, что творилось в их тронутых гниением головах.
Обычно дальше «хотения» дело не двигалось – общаться с насильниками и извращенцами считалось «западло».
Тем не менее я по-оппортунистски продолжал надеяться, что когда-нибудь смогу разговорить кого-нибудь из них. Тем более и в Писании сказано: «Do not judge, or you too will be judjed» – «Не судите, да не судимы будете»…
Американские законы лицемерно карали и правого, и виноватого. И в этом щекотливом вопросе тоже.
Секс с лицами, не достигшими восемнадцати лет, грозил многолетнейшим сроком и клеймом на всю оставшуюся жизнь. Вспоминались возраст Ромео и Джульетты, Древняя Греция, а также официальная статистика – американцы теряли девственность в 15–16 лет.
Статус «совратителя малолетних» получали все: тихие и безобидные онанисты-интернетчики за просмотр запрещенного порно; отвратительнейшие эксгибиционисты, демонстрирующие свои достоинства на детских площадках; настоящие насильники и похитители детей и…любящие друг друга любовники с разницей в возрасте.
«Чайлд молестеры» являлись примерными поставщиками свежих журналов и газет в библиотеку Форта-Фикс.
За моей спиной, в метре от стойки, вздымался журнальный стенд.
Слово «magazine» зэки не употребляли, вместо него упрощенно использовалось многозначное понятие «book».
До тюрьмы я почему-то не представлял, что в США до сих пор издается такое количество журналов, и знал о существовании лишь самых популярных, выставленных в нью-йоркских киосках.
Время от времени, в зависимости от прихоти подписчиков в витрине библиотеки появлялись самые разношерстные и противоречивые издания – пожертвования от читающих сидельцев. Мы читали: «Consumer Report», «National Geographic», «Rolling Stones», «Food and Wine», «Trucks», «Esquire», «Latina», «Smart Money», «Jet», «XXL», «This Old House», «Maxim», «Black Enterprise», «Mental Floss», «Details», «Men’s Health», «Robb’s Report», «People», «Baseball Digest», «Sports and Exotic Cars», «Gorilla» и т. д., и т. п.
Особой популярностью пользовались журналы о роскошных яхтах, жизни на тропических островах, эксклюзивных путешествиях, коллекционных машинах и прочем «шоколаде».
Здоровенные лбы мужского пола, совсем как нимфетки и матроны-неудачницы, молящиеся на женский свадебный журнал «Modern Bride», зачитывали шоколадно-гламурные ежемесячники до дыр.
Я лично на время отсидки запретил себе смотреть на любое проявление «красивой жизни». Меня раздражали цветные рекламы круизов по Карибам и черно-белые объявления русских домов отдыха в соседних Катскильских горах.
Всему свое время.
Мои соседи так, однако, не думали: им нравилось строить розовые воздушные замки и предаваться непродуктивным тюремным мечтаниям.
На самом деле – зря.
Вместо того чтобы превращать «отрицательное» в «положительное» и выжимать из вынужденного простоя все самое духовно-физкультурно-образовательно полезное, большая часть зэков стрессовала, жирела и дегенерировала.
По совету Дейла Карнеги и прочих психологов-авторитетов, я с большим усилием пытался пребывать только в «настоящем». Ради спасения тонущего корабля (читай – Л. Трахтенберга), мудрый капитан (читай – Л. Трахтенберг) закрывал перегородки на корме и носу (читай – «прошлое» и «будущее»).
Ежедневное сознательное истязание тела в сочетании с интеллектуальным онанизмом помогало мне значительно лучше, чем просмотр журналов с «дольче вита» или посещение коллективных тюремных медитаций.
Время от времени мои «продвинутые» товарищи, игроки в бесконечную и странную настольную забаву «Подземелья и драконы», звали меня на йогу в «психологический кружок».
В главном зале тюремной церкви, предварительно очищенном от мультиконфессиональных стульев, собирались любители экзотического расслабления и йоги.
Сеанс медитации проводил главный форт-фиксовский массажист Хуан. На старости лет бывший колумбийский партизан – «лесной брат», порешивший десятки своих соотечественников из китайского АК-47, вел занятия по сиддха– и хатха– йоге.
Приводил свою и наши души в порядок и умиротворение.
Мы раскладывали свои тряпицы на сером церковном полу и на целый час предавались серьезной работе. Через полгода я легко ориентировался в основных позах: «лотос», «собака», «гора», «змея», «воин один, воин два, воин три»… Как ни странно, но у меня почти все получалось. Начинающий гимнаст Трахтенберг поставил перед собой нешуточную задачу – к концу срока научиться садиться на шпагат.
Нахальства мне было не занимать.
Через час малоподвижных, но чрезвычайно потовызывающих упражнений начиналось самое экзотичное. Мы усаживались на полу, скрестив ноги «по-турецки» и положив руки на колени. Прямо – как хоботастый бог Ганеша, сын великого многорукого Шивы. Ведущий начинал, а мы хором подхватывали заунывную и самую главную индуистскую мантру: «Омммммм… Нава… Шивайа….»
О ее существовании я узнал там же, в Форте-Фикс, прочитав накануне первого занятия духоподнимательную «Сиддхартху» Германа Гесса.
Мы повторяли эту чужеземную молитву до бесконечности. Предполагалось, что из наших голов уходило все второстепенное и мусорное, а мы, таким образом, очищались и успокаивались.
Мелодия мантры мне до ужаса напоминала первую музыкальную фразу знаменитого романса из «Гусарской баллады». Уходящая на войну с Наполеоном Шурочка Азарова тире Лариса Голубкина жалобно прощалась со своей куклой: «Спи, моя Светлана…»
Я никак не мог избавиться от навязчивого сравнения, и время от времени переходил с одной «песни» на другую. Отделаться от всего наносного и мирского у меня получалось с трудом.
Вернее – не получалось вообще.
Некоторые зэки предпочитали расслабляться другими, более активными способами.
Как и положено любому порядочному поселению, у нас имелась собственная творческая интеллигенция. Музыканты самовыражались в нескольких ВИА при «музыкальной комнате», а чернокожие поэты-рэпперы группировались в «Отделе досуга».
Два раза в год в пропахшем потом спортзале проводился конкурс на лучшее рэп-стихотворение из жизни городских «гангстеров» и «brothers». Ни о каком ямбе-хорее у тюремных авангардистов речь не шла – поток черного сознания проявлялся в брутально-маргинальных нескладушках, которые я понимал только процентов на сорок.
В библиотеке кучковались местные солженицыны, к которым волей-неволей принадлежал и я. Самопровозглашенные «инженеры человеческих душ» в большинстве своем выглядели смесью из Квазимодо, Вудди Аллена и Ясира Арафата. Трое из них писали детективы, четверо – мемуары, двое – тюремные романы, а один красавчик – как герой мюзикла Мэла Брукса «Продюсеры» – фундаментальный труд о фюрере и Третьем рейхе.
У меня были свои герои, и я знал на кого нужно равняться.
В застенках Форта-Фикс творил мой иссиня-черный друг Майкл Пибби, а за пару лет до моего прихода – знаменитый на всю Америку заключенный Майкл Сантос.
Первый из них буквально на моих глазах написал и опубликовал книгу из жизни воротил Уолл-стрит и по требованию издателя заканчивал еще две. Он же консультировал меня – как не поиметь проблем с администрацией зоны и одновременно продолжать писать и публиковаться.
По вполне понятным причинам тюремная журналистика в Форте-Фикс не поощрялась. Поэтому на всех публикациях тюркора Трахтенберга из-за колючей проволоки всегда и везде стояла «спасительная» строчка: «This is the work of fiction. Names, characters, places, events and incidents are the products of the author's imagination, and are used fictitiously, and any resemblance to actual persons, business establishments, correctional institutions or locales is entirely coincidental» .
К сожалению, эта оговорка, как и смена имен героев, не спасали меня ни от карательных санкций, ни от попадания в карцер на перевоспитание.
Со вторым автором, Майклом Сантосом, я познакомился заочно, черпая дефицитнейшую и архиполезную информацию о Форте-Фикс с его интернет-сайта .. еще до ухода в тюрьму.
Несгибаемый федеральный заключенный Сантос стал для меня самым главным авторитетом. Настоящим «нашим всем», лучом света в темном царстве…
В 1987 году, в возрасте 23 лет, Майкла приговорили к 45 годам тюрьмы за массовую продажу кокаина. С тех пор он прошел через огонь, воду и медные трубы, получил степень доктора наук, издал пять книг, консультировал на невидимом для него Интернете, ЖЕНИЛСЯ и не унывал.
Сантос однозначно заслуживал уважения. Причем, очень большого.
Книги обоих Майклов бережно хранились в моем несгораемом шкафу-«локере».
…Иногда в «библиотеку досуга» просачивались клиенты из конкурирующего, но дружественного заведения, расположенного буквально дверь в дверь – Fort Fix Law Library.
«Юридическая библиотека» была «обязательной и необходимой» частью любого, даже самого маленького американского исправительного заведения. Доступ к спецлитературе и соответственно – к защите, гарантировался законом даже в условиях карцера.
На отсутствие посетителей юридическая библиотека пожаловаться не могла никогда! Все шестнадцать посадочных мест были заняты с 7.30 утра и до 8.30 вечера, 7 дней в неделю с перерывом на обед, ужин и проверки личного состава.
Вместо моих разноцветных книженций, раздвижные стеллажи соседнего заведения заполняли тысячи томов «Federal Reporter», «Federal Supplement», «US Code Service».
Я ненавидел эти горчично-коричневые фолианты с золотым и красным тиснением на корешках! При их виде в голове что-то замыкало, и сам я начинал дергаться. Волей-неволей вспоминая своих защитников и трехлетнюю Mein Kampf с американскими прокурорами.
Дабы потрясти будущих клиентов солидностью и мощью своих адвокатских контор, все без исключения стряпчие Америки выставляли собрания сочинений Фемиды США на самое видной место.
Именно эти, форт-фиксовские!
Слава богу, мне больше не требовалось («тьфу, тьфу, тьфу через левое плечо») разбираться в уголовных делах и помогать адвокатам выстраивать «защиту Трахтенберга».
Апеллировать или обжаловать приговор я не мог из-за драконовского «Договора о признании вины», подписанного во имя светлого будущего меня самого и моей семьи.
Поэтому в юридическую библиотеку я заходил только для изготовления ксерокопий на стоявшем там дореволюционном аппарате. За каждую копию администрация Форта-Фикс по-бандитски требовала со своих подопечных целых 25 центов. О таких ценах «на воле» я не слышал уже лет десять…
Там же, по-соседски, я изучал многочисленные инструкции и новейшие правила поведения в тюрьме, издаваемые головным офисом Bureau of Prison в Вашингтоне.
На каждый циркуляр из «Центра» наш комендант выпускал собственное дацзыбао, адаптированное для местных условий.
Аналогичным образом с помощью «Основного Закона СССР» штамповались конституции и гербы союзных республик.
Поэтому любой тюремный «чих» подробно расписывался в двух документах – «Программном заявлении» из столицы и родном колхозном «Дополнении к Программному заявлению».
Некоторые предписания в целях самообороны я выучил практически наизусть.
Дело в том, что время от времени со мной случалось очередная напасть, и я попадал «под колпак» к начальнику тюрьмы и офицерам спецотдела. Власти каталажки были явно не в восторге, что на их территории, надежно окруженной забором и колючкой, появился еще один литературный диверсант.
В перерывах между отсидками в карцере и проработками-страшилками у местных фэбээровцев, я ходил по острию ножа, проверяя Bureau of Prison на выдержку.
Мне требовалось соблюдать особо повышенную осторожность и особо повышенную аккуратность буквально во всем.
Как минимум раз в неделю мама просила по телефону своего нерадивого сына, то есть меня, прекратить безобразничать и перестать обзывать охранников «зольдатенами» и «дуболомами», а еще лучше – вообще остановиться. Я, как всегда, ее не слушался, надеясь на свои мозги и русский «авось».
Нанятый незадолго до ухода на зону специальный тюремный защитник – «консультант-криминолог» Джон Сиклер, оказался профессиональным аферистом, кормящимся, как и многие адвокаты, на попавших в переплет согражданах.
Получив собранный по сусекам гонорар и пообещав «полный контроль над ситуацией в тюрьме, консультацию по всем вопросам и юридическую защиту во время всего срока», Джон нагло не отвечал на мои звонки и письма.
В Форте-Фикс я встретил еще пятерых зэков, включая и стоумового Семена Семеныча, попавших в сети графа Калиостро из Вирджинии.
Поэтому з/к номер 24972-050 приходилось заниматься пенитенциарным самбо.
Самообороной без оружия.
Мой личный экспириенс показывал, что тактика «спасение утопающих – дело рук самих утопающих» являлась самой продуктивной.
И на свободе, и за решеткой в тюремной библиотеке…
…За неделю до ухода на пятилетнюю отсидку у меня в «бэкъярде» собрались друзья-товарищи.
Мы гуляли по буфету буквально, как в последний раз, – с песнями, танцами, шутками-прибаутками и дружескими наставлениями.
Пришел и Александр Рапопорт, нью-йоркско-московский психотерапевт, певец и актер, играющий в российских фильмах крутых и зачастую злобных американцев.
Он отвел меня в сторону и сказал:
– Лева, постарайся устроиться в библиотеку! Читай, пиши, занимайся спортом. Не обращай внимания на козлов вокруг себя – делай свое дело и двигайся только вперед! Никаких остановок и замедления движения. Любой опыт полезен, и забудь про сослагательное наклонение! Помни главное – человек может контролировать свою судьбу!
В Форте-Фикс я окончательно «въехал» в слова сэнсэя Саши.