Через несколько месяцев готовились «откинуться» Давидка Давыдов и Роман Занавески, мой коллега-рабовладелец.
Первый истязал себя физически и наяривал круги по треку в тщетных попытках сбросить гедонистические килограммы. Пушечное ядро в чистом виде. Вернее – Винни-Пух с реактивным двигателей под хвостом. Утром – бег, вечером – жрачка от пуза. Вот и попробуй потерять вес с такой диетой.
Второй, эстонский лыжник-профессионал, со спортом дружил всегда. Поэтому никаких дополнительных усилий для «пляжного вида» ему совершать не требовалось.
Местные физкультурники занимались спортом не ради какого-то непонятного «здоровья», а чтобы по выходе на свободу поражать телесами «bitches», то есть особей женского пола. Занавески уже обладал вожделенными пропорциями и по этому поводу не парился. Бедолага Рома нервничал от ожидавшей его неизвестности и необходимости начинать все с нуля. Американский вариант «Калины красной», только без надежного плеча «заочницы». Он планировал возвратиться в город-герой Бостон и на паях с другом открыть баню – SPA. На этот раз – без восточно-европейского обслуживающего персонала.
Роман дул на воду, и я его понимал, как никто другой. От беспринципного спецконтингента, засадившего нас за решетку ради собственных грин-карт, можно было ожидать всего. If not to say more.
Хотя мой камрад в совершенстве изучил испанский язык и обладал солидным интеллектом, но все равно оставался типичным эстонцем. Слегка «подмороженным» и немножечко замедленным. Он часами рисовал схемы, планы и «виды с боку» будущего заведения. «Здееес, Лооова, двэрь будет. Здееес – джакузи, здееес – финский баня бууудет», – как всегда, путал он мужской и женской род.
Через несколько часов все перечеркивалось, и Роман принимался за новую планировку, расширяя парилку и урезая душевые. И так до бесконечности, день за днем, неделя за неделей последние полгода перед свободой.
Игры в архитектора с полетами во сне и наяву помогали Роме справиться с депрессухой, столь характерной для девяноста девяти процентов зэков. Даже выходивших на волю…
Хотя мне воздух свободы в ближайшее время не светил, периодически я тоже задумывался над своим будущим. Туманным-растуманным.
Многое пришлось бы начинать с чистого листа. Практически все.
После выхода из Форта-Фикс меня дожидался весьма избранный круг проверенных на вшивость друзей. Пресловутых «comrades-in-arms». Людей со знаком качества. На них я по большому счету и рассчитывал. Ну и конечно, на собственную живучесть. Впридачу к солидным знаниям, обновленному мышлению, нечеловеческой харизме, невъе…нной изобретательности, опиз…нитильной работоспособности и ох…тельной привлекательности. Ни больше ни меньше.
Но самое главное, я верил в Удачу.
Несмотря на научно-исследовательскую экспедицию в тюрьму, по жизни мне везло. Надо мною всегда летали херувимы из небесной секьюрити и всегда светила персональная Вифлеемская звезда. Оберегающая и направляющая. Я безоговорочно верил в ее защитную силу.
Однако особое причинно-следственное осмысление событий и особое просветление на меня снизошло только после ареста.
По возвращении из первых двух тюрем под домашний арест в моей голове произошла Великая Отечественная Работа Над Ошибками. Я еще и еще раз убеждался в правоте парадоксальной аксиомы: «все что ни делается, все к лучшему».
Начиная с рождения. Вернее, с появления на свет моих прародителей. Отцов и матерей-основателей рода Трахтенберговского.
Выразился пафосно, но верно…
… Бабушка и дедушка по маминой линии родились и выросли в интернациональном и космополитичном Баку начала ХХ века. Бабуля – в семье бедных нефтяников-промысловиков, дед – состоятельной дантистки и горного инженера. Как и положено настоящим бакинцам, оба поступили в Бакинский нефтяной институт.
Бабуля совмещала учебу с пионЭрвожатством, дедушка – с параллельной учебой на физмате в университете. Начало работы, трудовой энтузиазм на нефтепромыслах, поездки на отдых в Кисловодск, первый ребенок, переезд в Грозный, начало преподавательской работы, рождение мамы, война, эвакуация в Коканд, победа, переезд в Саратов. И вот уже дед – доцент в местном университете, потом – получение кафедры и должность профессора в Воронежском.
Любовь к литературе – это от дедушки. От бабули – семейные ценности.
Воспоминания детства: бесконечная любовь и тепло, большие семейные сборы, яблочные пироги, книги, гости-филателисты, странные дамы, студенты, вечера поэзии, пишущая машинка Erica, Би-би-си и самиздат…
… Бабушка и дедушка по папиной линии – типичные представители типичного местечка с типичным названием Вахновка. Черта еврейской оседлости, Винницкая область. Оба родились в многодетных семьях, оба не долго думая вступили в ряды ВКП(б), оба с восторгом распевали про паровоз и остановку в коммуне. Причем с неистребимым еврейским акцентом, которого я жутко стеснялся во время подростковых приездов в гости.
Бабушка закончила «Евпедтехникум» (еврейский педагогический техникум), а потом и Винницкий пединститут (русский язык и литература). В силу идеологически правильного происхождения ее назначили директором школы. Дед, окончив «мукомольный техникум», а потом заочно Технологический институт, пошел по административно-хозяйственной и мелко-партийной линии.
Городок Овидиополь Одесской области, рождение папы, война, эвакуация в городок Сырдарья, победа, возвращение на Украину, работа цензором в областной газете (бабушка), служба принципиальным фининспектором в райисполкоме (дедушка).
Воспоминания детства: старый домик на улице Островского в самом центре Винницы, туалет во дворе, слоники на этажерке, живые «куры» для будущего бульона «голден юх», непонятный мне идиш, объятия: «Левочка приехал!»…
Родители…
Мама родилась за месяц до начала войны. В юности – девочка-отличница и одновременно сорвиголова. Школа, пединститут – факультет иностранных языков, потом – частные ученики и преподавание английского в Воронежском университете. Женщина-ураган, женщина-интеллектуалка, женщина-противоречие. Красавица в джинсах за рулем «Москвича-412», одного из первых в городе, брала на себя обязанности семейного кормильца, успевая работать в ВГУ, репетиторствовать и заниматься бизнесом. Под угрозой тюряги, в расцвет застоя…
А еще мама держала «салон». В нашей квартире ежесубботне происходила смычка театрально-творческой интеллигенции, врачей и преподавателей разных городских вузов. Благодаря маме я получил навыки свободного предпринимательства, здорового авантюризма, трудолюбия и «лицедейства». С детства я не пропускал ни одного спектакля в ТЮЗе, а потом – в местном академическом драмтеатре.
Мама родилась лет на 20 раньше, чем ей следовало. Если бы перестройка совпала с ее молодостью, я уверен, что моя мамочка затмила бы славу самых крутых бизнесвумен России. Даже находясь на заслуженном отдыхе, моя дорогая родительница оставалась безапелляционным Главнокомандующим и Гранд-дамой.
Папа… После 10-го класса на деньги, вырученные от продажи золотых коронок своей «аидише мамэ», в единственном костюме и с картонным чемоданом в руках будущий студент прибывает в славный татарский город Казань. Учеба в авиационном институте, начало космической эры, распределение в только что открывшееся Воронежское КБ ракетостроения, командировки на Байконур, альплагерь, песни Визбора, единственная запись в трудовой книжке – ведущий инженер. Состояние абсолютно непонятное непоседе-сыну.
Оплот семейной стабильности, «зам по тылу». Вкуснейшая жареная картошка заболевшему Левоше в три часа ночи. Готовность на самопожертвование ради жены, детей и внучек. Главная «Скорая помощь» для своего непутевого заключенного сына. Как и его давние ракеты «земля – воздух», мой папа днем и ночью – на боевом дежурстве.
…У меня, появившегося на свет божий ровно через 9 месяцев со дня свадьбы родителей, имелась в наличии и младшая сестра. Красавица – бизнес-леди с высшим филологическим образованием. Нежная мамаша. Верное плечо в деле борьбы с лживой американской юриспруденцией и «правосудием». Надежда и опора. Ум, честь и совесть. Горячее сердце. Образец для подражания…
Что касается автора этих строк, ему, конечно, очень хотелось, чтобы над его «героическим образом» поработали бы биографы-профессионалы. Но это относится к разряду «несбыточных мечт».
Спасение утопающих – дело рук самих утопающих…
…Итак, город Воронеж, центр Центрально-Черноземного региона. Миллион жителей, около двадцати вузов, несколько театров и музеев. Памятник Петру I в Петровском сквере. Памятник Ильичу на площади Ленина. «Красный пояс», лесостепи, родина космонавта Феоктистова, разудалой частушечницы Марии Николаевны Мордасовой и эстрадной певицы Началовой.
До поступления в 1-й класс особых событий в моей жизни не происходило. Не считая отчаянных попыток театралки-мамы научить меня игре на фортепиано. Музыкальную школу я ненавидел всеми фибрами своей юной души и по мере возможности старался ее прогуливать. Желательно – во дворе, где царствовали «догоны», «штандр», «море волнуется раз», «цвета» и другие подвижные игры.
Школе-десятилетке с «преподаванием ряда предметов на английском языке» повезло больше. За годы учебы я показал себя «крепким» учеником с удовлетворительным поведением и аттестатом с двумя четверками – по физике и химии.
Интеллектуальные предпочтения определились рано – школьник Лева был гуманитарием до мозга костей. А также – редактором стенгазеты, культмассовым сектором, знаменосцем, членом совета дружины и комитета комсомола.
До 8-го класса – обязательный летний отдых в пионерлагере «Восток» на Веневитиновском кордоне. Речка Усманка, конкурс строя и песни, КВНы, дежурство по столовой, художественная самодеятельность, кружки, концерт для родителей, барбариски и козинаки в прикроватной тумбочке, танцы на «пионерском расстоянии», сосны, один «банный день» в две недели, «Неуловимые мстители» на открытом воздухе, взвешивание «до и после» (молодец, мальчик, за месяц поправился на два килограмма)…
В отрочестве – увлечение туризмом и спелеологией. Походы на Кавказ, «Люди идут по свету», станция юных туристов. Первая публикация в областной газете «Молодой коммунар». За очерк «Хотите в сказочный мир?» юнкор Трахтенберг получил 16 рублей и страшно этим гордился…
Параллельно – первые шаги на сцене, острохарактерные роли в труппе театра им. Павлика Морозова при городском Дворце пионеров и школьников. Участие в конкурсах чтецов, агитбригад, написание бесконечных сценариев, подготовка и проведение вечеров и пр., и пр., и пр.
Первые любови… Время «ABBA» и «Boney M», кинофильмов «Розыгрыш» и «Школьный вальс», публикации в журнале «Юность» повести-откровения «Вам и не снилось», московской Олимпиады, кубика Рубика и репетиторов…
Плюс чтение запоем классиков и современников в книжках и толстых журналах, ежевечернее поглощение радиоголосов, ввод войск в Афганистан, первые контакты с иностранцами, осознание корней, самиздат и тамиздат, родительские страхи, первые вызовы в КГБ, застой…
К семнадцати годам я оказался вполне сформировавшейся личностью, а получение аттестата о школьном образовании было отмечено безумной пьянкой на выпускном вечере. В результате из памятного события я не помнил ровным счетом ничего. Кроме нетрезвой литераторши Ольги Яковлевны, распевающей вместе с нами «Подмосковные вечера» в гулком физкультурном зале, где и были накрыты торжественные столы.
Родители упорно «толкали» сына на юридический («Лева будет адвокатом»), но я предпочел романо-германскую филологию. Свой первый год в alma mater студент Трахтенберг провел на вечернем отделении и считался рабочей молодежью. Приятнейшая учеба совмещалась с приятнейшей службой в Воронежском государственном театре оперы и балета.
Вообще-то в храм искусства я пришел устраиваться монтировщиком декораций, но в отделе кадров меня вовремя перехватил замдиректора и мой будущий многолетний наставник Роберт Крайнович. После трехмесячного испытательного срока будущий импресарио получил пачку блестящих визиток (заверенных в «Обллите»), обращение по имени-отчеству (от бабушек-билетерш), кабинет с диваном (на всякий случай) и титул «администратора».
Мне всерьез завидовали сопливые одноклассники и однокурсники, получавшие от щедрот новоявленной «богемы» бесплатные контрамарки и возможность оставить пальтишко в раздевалке для «блатных».
По вечерам я учился, а в дневное время Лев Маратович занимался «организацией зрителя» – продажей неходовых постановок через школы, вузы и заводские профкомы. Нес высокое оперно-балетное искусство в широкие народные массы. А также – «пробивал» гостиницы, «доставал» ж/д билеты, «размещал» гастролеров и «печатал» афиши-программки-буклеты…
Два раза в неделю, на выходные, в костюме с выпускного вечера я встречал и рассаживал городских театралов. Оставался на хозяйстве за главного.
Запах кулис и портвейна из буфета перестал волновать восемнадцатилетние мальчишеские ноздри, а превратился в прозу жизни. Вместе с вечно звонящим телефоном, автобусом «Пазиком» и выездными концертами «Вечер оперетты» к пригородным колхозникам.
Со 2-го по 5-й курс я учился на дневном отделении, поэтому с «жизнью в искусстве» на время пришлось завязать. Хотя в стране шла пятилетка пышных похорон, на душе было весело. Учеба увлекала, истматы и научные атеизмы серьезно не воспринимались. Студент Трахтенберг зачитывался «зарубежкой», при этом активничая в университетском театре миниатюр, «английском клубе» и на фестивале «Весна».
В свободное от художественной самодеятельности время я мотался по первым общаговским дискотекам, слегка подфарцовывал джинсами-бананами «Монтана», ходил в байдарочные походы, стройотрядничал и по мере возможности путешествовал по необъятной родине.
Откупившись от распределения пятимесячной работой военруком (!!!) и воспитателем группы продленного дня (!!!) в средней школе, с педагогической деятельностью я завязал. Меня тянула сцена, вернее – все, что было вокруг нее.
Оценив мое рвение, родной оперный театр пригласил молодого специалиста на должность главного администратора с зарплатой 160 рублей в месяц.
До более-менее нормального уровня я добивал свой бюджет поступлениями от бесконечных учеников. Большинство уроков английского репетитор-многостаночник давал прямо на работе. Иногда – во время спектаклей, в уюте своего кабинета. Того самого, с диваном, двумя креслами, портретом Федора Волкова и французскими шторами от потолка до пола.
На 5-м курсе, в возрасте двадцати двух лет, я женился. На своей однокласснице и будущей подельнице. Матери моей любимой и единственной доченьки. Сонечки Трахтенберг.
Молодая супружница благодаря мне получила дефицитную ординатуру в «Орловке», областной психбольнице, и стала врачом-психиатром. Не мудрствуя лукаво я использовал свое служебное положение. Комсомольская организация театра взяла шефство над Воронежским дурдомом. Раз в квартал молодые артисты выезжали на дружественный концерт. Главврач не смогла сказать «нет».
Тем временем моя беспокойная душа требовала движения вперед. Тут и подвернулась вакансия по «специальности» – главным администратором в областную филармонию. На этот раз я продвигал классическое искусство (симфонические концерты), народников (хоры и танцевальные коллективы), эстраду (гастролеров), а также местные ВИА и фокусников с «чтецами». В филармонии я прослужил недолго. Как только центральные газеты опубликовали сказочный перестроечный закон «О кооперации и индивидуальной трудовой деятельности», молодой советский бизнесмен ушел на вольные хлеба.
В двадцать три года я открыл первое в городе кооперативное кафе-клуб с живой музыкой и ежедневными тематическими вечерами – исключительную халтуру для голодающих артистов и музыкантов.
Правда, с названием «Рандеву» пришлось повозиться и пройти по столоначальникам – райисполком видел в слове «красный фонарь». Как будто чувствовали, что я через годы загремлю в американскую тюрягу за «экспорт» воронежских женщин…
…В один день молодого кооператора Трахтенберга совершенно неожиданно пригласили в обком КПСС. Нет, скорее вызвали. Перестройка – перестройкой, гласность – гласностью, но партия коммунистов была по-прежнему сильна.
Завотделом пропаганды и агитации, антисемит и невежа Сергей Иванович Застрожный, обратился к моим услугам с большой неохотой: «Слушай, Лев Маратыч, ты ведь там какими-то артистами занимаешься, какие-то концертики у себя в погребке на 50 человек устраиваешь. А размах где? Слушай, городу нужна твоя помощь… Скоро – Пасха, нам надо молодежь от церкви отвлечь. Директива поступила… Ты же, елки-палки, предприниматель – вот и пригласи на этот день какую-нибудь настоящую звезду из Москвы… Ты же знаешь, филармония может платить только по госрасценкам. Это вам, кооператорам, зеленый свет: делай что хочешь… Так ты и заплати хорошо, никто не откажется. Дадим лучшую городскую площадку, а концерт начнем в 11 вечера. Поддержим во всем, слово коммуниста!»
Я понял, что мой звездный час настал…
По приглашению «Рандеву» на два «пасхальных» концерта в Воронеж впервые приехал Андрей Макаревич. Три тысячи земляков вместо «Христос воскресе – воистину воскресе» распевали про птицу цвета ультрамарин.
Прости меня, Господи!
Сети сработали, план удался, все остались довольны – и зрители, и обком, и я. За несколько дней работы я заработал три тысячи рублей – больше годовой профессорской зарплаты.
Выбор был сделан!
Как пелось у Ирвинга Берлина – «There is no business, like show business».
В кафе разместился банальный видеосалон. «Том и Джерри», Брюс Ли, эротика и ужасы с гнусавым переводом игрались на местных видиках ВМ-12. Я же, с легкой руки коммунистов, переключился на настоящие концерты. Короче, подался в антрепренеры.
В течение трех лет большинство гастрольных проектов в городе проводил мой кооператив. В Воронеж зачастили серьезные артисты, театры, рок-музыканты, а также сверхвыгодная звездная попса во главе с самим «Ласковым маем» и «Миражом». Хотя было что-то и для души – Виктор Цой, ДДТ, Зиновий Гердт, Людмила Гурченко…
Пятитысячный дворец спорта «Юбилейный» распродавался за несколько дней. Билеты на концерты оказались в жутком дефиците. Ко мне пришло наконец заслуженное уважение со стороны страждущих горожан и областной администрации.
Абсолютно по-райкински несколько первых рядов на все свои мероприятия я отводил под контрамарки «нужным людям» и «друзьям»: зав. югославского магазина «Морава», директору агентства «Интурист», «Салону новобрачных», ЦУМу, «Парфюмерии», гостиницам, ж/д вокзалам, магазинам «Диета», «Ветеран» и прочим «главным товароведам».
Естественно, взлет молодого кооператора со странной фамилией в русском городе многим пришелся не по вкусу. Из столицы приехал одиознейший шепелявый политобозреватель Виктор Бекетов со своим «Прожектором перестройки». Два вечера подряд, сразу после девятичасовой программы «Время», принципиальный партийный журналист возмущался «наглым кооператором» Трахтенбергом. Выходило, что я обкрадывал простой народ, подняв цены на билеты аж до 6 рублей в первом ряду (вместо обычных двух). При этом почему-то забывалось, что за один концерт по линии «Рандеву» популярнейший в то время артист Газманов получал 5 000 рублей, а не филармонические сто девяносто пять.
Бекетову активно подпевали подсадные утки, включая и моего «крестного отца» из отдела пропаганды и агитации. Как и следовало ожидать, начались бесконечные проверки и ревизии.
С одной стороны, на меня наезжала прокуратура и контрольно-ревизионное управление, с другой – местные гангстеры под руководством бывшего спортсмена Брыча. Пришлось обращаться за помощью к конкурирующей бандитской группировке – двум «братьям-акробатам». Начались мерзкие «разборки», «стрелки» и «базары», от которых меня тошнило все сильнее и сильнее.
В воздухе запахло СИЗО.
Когда я понял, что взятки и отстежки составляют треть доходов, аппетиты исполнителей вырастают многократно стриженая братва в турецких кожаных куртках мелькает чаще, чем творческая интеллигенция, а менты идут по следам бременских музыкантов, кооператив «Рандеву» самораспустился. Так сказать, почил в бозе.
Устав от проявлений народной ненависти при слове «кооператор», я мимикрировал, и на следующий год спрятался под вывеской «Молодежного центра при горкоме ВЛКСМ». Хозрасчетное «рекламное агентство» отчисляло 10 процентов комсомолу и еще 10 – лично второму секретарю. Зато теперь по телефону я мог говорить, что «вам звонят из горкома комсомола».
К тому же бывший кооператор стал умнее и в разговорах опускал свою фамилию. Торжественно-снисходительный красивый баритон срабатывал безотказно.
Новое комсомольско-молодежное подразделение специализировалось на популярной продукции – брошюрах, гороскопах, «Схемах метрополитена Москвы с магазинами» и прочей макулатуре, продававшейся в киосках «Союзпечати» Центрального Черноземья.
Однако основные деньги пришли от незамысловатого ватманского листа с напечатанной на нем «Детской игрушкой «модельер-конструктор» по оригинальным выкройкам журнала «Burda Moden».
Под импортным красным логотипом (за использование которого наивные немцы попытались подать на меня в суд) примостились фигурки мальчика и девочки, а под ними – яркие и современные костюмчики на клапанах. Гламурная «вырезалка» пользовалась заслуженной популярностью у советской детворы, благо мне удалось заключить договоры на поставку детской забавы с десятками баз «Роскульторга» по всему СССР…
А тут и доченька родилась. В избе достаток появился: дача – квартира – машина – домработница – японская техника – брюлики для будущей соучастницы – отдых по высшему разряду. Вплоть до исторического отъезда за кордон в 1992 году с работой на несколько лет я практически завязал. Превратился в бонвивана воронежского розлива, принимал бесконечных гостей, друзей и приживалок в городе и на уютной даче (которую в те бразильские времена называли не иначе как «фазенда»), а также путешествовал за границу.
С интуристовскими путевками по-прежнему была напряженка, а для выезда требовалась виза ОВИРа. Поскольку душа рвалась в Европу, то у меня не оставалось выбора, как придумать очередной «ход конем» и, как завещал великий Ленин, пойти другим путем.
На волне истеричной любви Запада к М.С. Горбачеву и обновленному СССР я написал сладкие «матрёшечные» письма в несколько зарубежных газет. «Молодая советская семья приглашает аналогичную иностранную семью обменяться поездками друг другу в гости». В общем, самые настоящие «мир-дружба-жвачка».
Gorby – perestroika – glasnost.
Мой призыв «From Russia with love» опубликовали три кита: Correra Dela Serra (Италия), The Times (Англия), International Herald Tribune (Франция). Финт ушами удался по полной программе!
В результате изящно и вовремя спланированной акции за кордон многократно съездили не только мы, но и мое ближайшее окружение. Я превратился в маленького туроператора и обменный пункт валюты, устраивая гостям с Запада незабываемые «русские каникулы» в Москве, Ленинграде, Киеве и на «dacha» в Шуберке.
С обязательным катанием в каретах по Невскому, расписными самоварами с Нового Арбата, бандуристами в ресторане на Крещатике и русской баней на Венивитиновском кордоне под Воронежом.
Высокая цель была достигнута – и себя показали, и на других посмотрели.
Да так удачно, что задумались о ПМЖ.
А тут к тому же я не совсем удачно «вложился» в новое бизнес-направление. Пошли слухи о готовящихся погромах. Народ озлобился, магазины опустели, все разваливалось.
Я, как и прочий еврейский люд, потянулся на чужбину.
Как в анекдоте тех лет: «Я не знаю, о чем вы там говорили, но ехать надо!» Кто куда: в Германию, Израиль или Северную Америку. В общем – «спасайся, кто может»!
Я устал. Непредсказуемость убивала. Братва стреляла друг в друга. Хотелось спокойствия, цивилизации и уверенности. Без катаклизмов, путчей и всенародной злости. Я понял, что хочу обменять открывавшиеся возможности российского «дикого Запада» на что-то более человечное.
Родственников за границей «не имелось». Поэтому к иммиграционному вопросу требовался неординарный подход.
Как всегда.
Я до бесконечности заполнял всевозможные анкеты – американские, канадские, новозеландские, немецкие и австралийские. Настоящие и размноженные на ксероксе. Писал письма-воззвания к добрым правительствам, включая далекую и непонятную Ямайку («Уважаемый господин генерал-губернатор…»). Я получил аудиенцию у посла Зимбабве в России. Роберт Мугабе был готов принять молодых российских «учителя и врача» с распростертыми объятиями. Мы даже заказали авиабилеты на рейс «Москва – Африка».
Через Зимбабве планировался побег в ЮАР.
«За Израиль» я и не говорю. На всякий случай у меня было три вызова от несуществующих дядь-теть. Периодически волшебные бумаги продлевались в посольстве Нидерландов, представляющем в те годы «интересы Государства Израиль в СССР». Я медлил и выбирал между Ближним Востоком и ЮАР.
Однако основной упор делался на США.
На московскую улицу Чайковского, дом 19–21, почти каждую неделю уходило стандартное жалостливое письмо с анкетой и семейной фотографией. Чтобы на послание Трахтенберга обратили особое внимание (на фоне десятков тысяч других соискателей счастья), я красил конверты в ярко-красный цвет.
Как всегда, над моими затеями посмеивались…
Однако, как я и ожидал – тактика сработала. Мы попали в пять процентов беженцев, которых спонсировали не родственники, а какая-то загадочная, непонятная (и, «наверное, очень богатая») еврейская община Нью-Йорка. В лице ХИАСа и замдиректора НАЯНы Марка Хендельмана.
14 мая 1992 года будущий злоумышленник прошел таможню в нью-йоркском аэропорту JFK.
Я постепенно приближался к городку Форт-Фикс, штат Нью-Джерси. Колесо Фортуны вращалось все быстрее.
… Гостиница «Latham» на 28-й улице в Манхэттене. Та самая, о которой писал Лимонов в «Это я, Эдичка». Шок от грязи, наркоторговцев и городских проституток. Первая квартира с «руммейтом» в немецко-румынской части Квинса. Первые полтора года – работа в торговле – «Century XXI Department Stores» и «Toy`s R Us». Специалист по женским сумкам и игрушкам. С тех пор ненавижу и то и другое… Переезд в Бенсонхорест на 20-ю и 73-ю…
Встреча с приехавшей позже и подзабытой супружницей. Неудачная попытка совместного житья-бытья. Разговор по душам. Юридическое оформление «отдельного проживания». Развод и девичья фамилия. Дружеские отношения «товарища и товарки». Нет, скорее – «высокие отношения», как в кинофильме «Покровские ворота».
Исследование Нью-Йорка и окрестностей. Расширение сознания и возможностей. Первые русско-американские друзья и привязанности.
Жизнь прекрасна и удивительна…
Работа в первой русско-американской телерадиокомпании WMNB. Пять лет я прослужил директором маркетинга и PR в самом эпицентре русской культуры. Новые люди, знакомства, опыт… Ни минуты покоя – вечеринки, клубы, гости, поездки, тусовки. Приезд родителей и сестры. Уход в самостоятельное плавание – организация рекламных акций для компаний, выходящих на русско-американский рынок. Творческие поиски, финансовые взлеты, падения и снова взлеты.
Продюсерско-антрепренерская деятельность, гастроли российских театров и исполнителей по городам и весям США и Канады: «Лев Трахтенберг представляет…» Театр Моссовета, театр на Таганке, театр Виктюка, театр на Юго-Западе и куча всего другого.
Начало преступного пути. Двухлетний «рабовладельческий строй». Арест, обыск, шок. Следственные изоляторы – «сижу на нарах, как король на именинах». Трехлетняя «Mein Kampf» из-под домашнего ареста. Приговор – 60 месяцев с конфискацией. Тюрьма…
Так проходит земная слава…
Почти три американские пятилетки легко уместились на одной страничке.
Не густо.
С другой стороны, некрологи в «Новом русском слове» выглядели еще короче…
Надпись на могилке: «Lev Trakhtenberg, Gentleman of Fortune. № 24972-050». Все, решено, так и завещаем. Дописался, что называется…
Кстати, по поводу «номера заключенного» на памятнике. Выяснилось, что он, как и отпечатки пальцев, номер социального страхования давался один раз на всю жизнь.
«Как повяжешь галстук – береги его. Он же с нашим знаменем…» Хочешь – не хочешь, но федеральное правительство резервировало эксклюзивную цифру не только на первую ходку, но и на все последующие залеты «джентльменов удачи». На всякий случай.
Исправительные заведения не исправляли, поэтому семьдесят процентов американских зэков возвращались на нары к дяде Сэму.
Украл – выпил – в тюрьму… Украл – выпил – в тюрьму… Романтика… Заключенный № 24972-050 с Божьей помощью (тьфу-тьфу-тьфу через левое плечо) повторную экспедицию на Остров Невезения не планировал.
Не то чтобы он очень изменился, просто сильно поумнел.
Десятилетие Великого противостояния – «Система против Льва Трахтенберга» (3 года домашнего ареста, 4,5 года тюрьмы и 3 года «пробейшена» – гласного надзора после выхода на свободу) продолжало оказывать на меня свое отрезвляющее и освежающее воздействие.
Past Indefinite, Present Indefinite, Future Indefinite Tenses.
«Нам дороги эти позабыть нельзя…»
… Вторник, 26 августа 2002 года. 5 часов утра. Над всей Испанией безоблачное небо. Оглушительный стук в дверь и окна: «Open up, police!» То есть: «Открывайте, полиция!»
Я вскочил с кровати и выбежал из спальни. Абсолютно голый, ибо в ход уже пошли ботинки. Еще чуть-чуть и от американской фанерной двери остались бы одни щепки.
Так я и предстал перед группой захвата – глубоко потрясенный и в чем мать родила. Как инженер Щукин, только без мыла.
В апартмент первого этажа ввалились человек двадцать вооруженных агентов с какими-то страшными, направленными на меня автоматами.
Мужчины и женщины в темно-синих майках с большой желтой надписью на спине FBI и гербом заведения на груди. На Леву смотрела целая стая злобных белоголовых орланов с эмблемы Федерального бюро расследований. Кто-то из нападавших скомандовал:
– Ты арестован! На пол! Оружие, наркотики есть?
Я был раздавлен физически и морально. Можно сказать – скончался. Живой труп.
– No, – промычал я и попросил разрешения одеться. Мне позволили. В штанах и майке я почувствовал себя немножечко увереннее. Совсем чуть-чуть.
– Сегодня самый главный день в твоей жизни! – заверил меня лысоватый начальник.
Я промолчал.
– You have the right to remain silent. Но лучше, если ты сейчас же во всем признаешься. Ты знаешь, за что тебя арестовали?
– Нет, – ответил я. – Мне нужно позвонить моему адвокату.
Фэбээровец что-то буркнул себе под нос, явно не ожидая от меня неповиновения. Часто после первого признания или заявления подозреваемого вся последующая борьба не имела смысла.
Слово – не воробей, вылетит – не поймаешь. Особенно – под видеокамерой и при свидетелях-ментах.
Мне дали телефон. Не вставая с охраняемого дивана, я набрал номер своего друга-адвоката. «Соломон, меня арестовали. В доме полиция. Выручай, надо что-то делать! С тобой сейчас поговорит их главный».
Трубку взял начальник и принялся что-то объяснять Соломону. Через пару минут я вновь оказался у телефона.
– Лева, не волнуйся. Я все понял. Тебя сейчас повезут в офис ФБР. Ничего не говори. Молчи. Я пока что свяжусь с защитником по уголовным делам. Он тебя там разыщет. А что с Викой? Где она? – выдал скороговорку мой тайный советник.
Параллельно, в соседней квартире, где проживала моя бывшая жена и товарка по несчастью с нашей 13-летней доченькой, события развивались аналогичным образом.
Менты, спецназ, бряцание оружием. Наслушавшись жалобных рассказов «невольниц» о «рабском» труде, доблестные агенты в пуленепробиваемых жилетах пришли арестовывать страшную «Russian Mafia».
Мне разрешили сделать еще один звонок. На этот раз – родителям. Как и давешний разговор с Соломоном, объяснения с мамой велись по-английски. Вернее – на нервной смеси языков.
Ровно через 25 минут в дверях показались их совершенно испуганные лица:
– Мама, папа, пожалуйста, возьмите Соню к себе. Нас арестовали и куда-то увозят. Надеюсь, все будет хорошо. Позвоните всем. Держите связь с Соломоном, он обещал прислать адвоката. Все. Целую. Идите…
Бедная доченька, которой за неделю до этого исполнилось 13 лет, жалобно смотрела на нас с Викой. С незабываемым выражением ужаса и печали. Слезы отсутствовали.
– Цыпленок, не волнуйся! Скоро увидимся. Все будет хорошо! – произнес я как можно более спокойным голосом. Хотя внутри все бушевало, бурлило и горело.
Турбулентность души и тела.
Родители и Соня вышли из квартиры. Сразу после их ухода ко мне в комнату привели Вику и усадили рядом.
– Где ценности, деньги, паспорта? Наркотики? Оружие? Лучше покажите сами! Вы же не хотите, чтобы мы разорили ваши квартиры до последней дощечки? – спросил нас главный фэбээровец.
Этого я не хотел категорически и открыл один из ящиков письменного стола.
– Здесь – все. Нелегальных предметов нет, – произнес я с наивной надеждой в голосе.
В руки к ментам перешла коробка из-под шоколада «Godiva» с документами и 15 тысячами. Деньги, полученные три дня назад от российского певца Градского. Саша снимал у рабовладельцев второй этаж и по-московски предпочитал платить за полгода вперед.
Начался обыск. Без понятых и свидетелей, силами своей же команды «ух», в хирургических резиновых перчатках и без всяческих церемоний.
Несмотря на предварительные обещания (ха-ха-ха, наивный чукотский мальчик Лева Трахтенберг), я с ужасом увидел, что в квартире начиналось разрушительное землетрясение силой 10 баллов по шкале Рихтера. Как минимум.
На пол посыпались открытые книги (привет большевикам-подпольщикам), папки с бумагами, картины, фотографии, одежда с вывернутыми карманами. На моих глазах прямо посередине некогда веселенького домашнего офиса образовывался Мамаев курган из хозяйского добра.
Очень грустное зрелище, особенно для любителя порядка и домашнего уюта.
Мы с подельницей сидели на диване и молча наблюдали за погромом. Периодически отвечали на «топографические» вопросы: что здесь, что там, что под этим?
Несмотря на абсолютно правдивые ответы, нам не верили и продолжали разорять «дворянское гнездо». Сладострастно. С каким-то особым садистским упоением. В традициях белокурой бестии из гестапо, издевавшейся над только что родившей радисткой Кэт.
Сказать, что на нас не было лица, значит, не сказать ничего…
– Все, вставайте, поехали, – приказал лысый спецагент с пистолетом на правом боку. – Руки за спину!
На запястьях щелкнули холодные металлические браслеты. Впервые в жизни. Эх раз, еще раз, еще много-много раз…
Группа захвата разделилась на две части: любителей покопаться в чужом белье и бесстрашных конвоиров «русской мафии».
…С момента вторжения прошло часа два, не больше.
Нас вывели на яркий солнечный свет. Весь квартал был перекрыт полицейскими автомобилями с горящими мигалками. Рядом с ними покуривали менты «техобеспечения» в темно-синей униформе «New York Police Department».
В подобной моей операциях захвата обычно участвовали правоохранители из нескольких силовых агентств.
В тот незабываемый день «рабынь Трахтенберга» освобождали FBI (ФБР), Drug Enforcement (охотники за наркотиками), городская полиция, таможенное управление, INS (служба иммиграции и натурализации) и даже агентство ATF (алкоголь, табак и оружие).
В общем, все по-взрослому, каждой твари по паре.
О внушительном ментовском списке я узнал значительно позже, из документов присланных моему защитнику. В момент ареста все полицейские казались мне на одно лицо – героями какого-то запредельного триллера абсурда.
… Из всех возможных окон вываливались мои соседи – счастливые обладатели лож бельэтажа. На крылечках и верандах – в бенуаре, тянули шеи, желающие поближе рассмотреть загремевших в тартарары оборотней (то есть нас с Викой), умело скрывавших свои настоящие лица.
Как и атомные шпионы супруги Этель и Юлиус Розенберг…
Меня охватило чувство жуткого стыда. С другой стороны – абсолютный пофигизм, из серии «будь что будет». Как всегда в Близнеце боролись противоречия с противоположностями.
Нас рассадили по замаскированным фэбээровским автомобилям. Вику в одну машину, меня – в другую. Наверное, чтобы не переговаривались или чтобы коллективно не сбежали.
Совсем как в кино, один из агентов нажал мне рукой на голову, и я провалился на заднее сиденье в наручниках за спиной. Больно, неудобно и достаточно унизительно.
Охрана уселась по бокам. Впередсмотрящий поставил на крышу мигалку. Машины обеспечения освободили проезд. Впереди и сзади заняли места бронированные спецавтомобили. Скорбная процессия тронулась в неизвестность.
Голова раскалывалась и играла своему хозяину похоронный марш польского композитора Шопена.
Тот самый капец подкрался незаметно…