Через три часа с момента ареста нас доставили в Ньюарк, зачуханный черный анклав в центральном Нью-Джерси. Исключение составлял городской даунтаун, застроенный офисными небоскребами и федеральными билдингами. 90 процентов нью-джерсийского правосудия свершалось именно в Ньюарке.
Полицейские автомобили и броневики прикрытия остановились у многоэтажного здания с громадьем антенн и тарелок на плоской крыше. Странная процессия (торжественная для агентов и печальная для нас) вошла в грузовой док, заваленный пластиковыми мешками с офисным мусором. «Черный ход», – безразлично подумал я, подходя к фэбээровскому спецлифту.
Двери кабины открылись только после того, как один из охранников сунул в потайную щель кусок пластика. Еще минута, и мы оказались на 39-м этаже. Абсурд продолжался. Мне не верилось, что это я. Похожее чувство «дурного сна» я испытал в военных лагерях после 4-го курса, маршируя по плацу в идиотских кирзовых сапогах, штанах галифе и принимая присягу с АК-47 наперевес… Заключенных рабовладельцев привели в залитое ярким люминесцентным светом фойе. Прямо перед глазами на застекленной стене красовалась огромная надпись – Federal Bureau of Investigation. Рядом, как и положено, присоседился звездно-полосатый флаг и вездесущий белоголовый орлан. Я попал в гнездо рыцарей плаща и кинжала. В небогоугодное заведение.
Степень небогоугодности открылась много позже. После того, как я выслушал не один десяток историй о ханжеско-грязно-пакостных методах работы фэбээровцев. Причем историй – из первых рук, от товарищей по нарам…
Нас развели по крошечным кабинетам и приковали к каким-то трубам, торчащим из стен. Краем глаза через открытую дверь я увидел своего бывшего друга Пальчикова, прошедшего по коридору с руками за спиной. Он махнул головой. Я в ответ тоже. Что-то сказал типа «привет».
– Не положено! Разговаривать запрещено! – строго рыкнула на меня лошадинообразная белобрысая агентша, впоследствии оказавшаяся «госпожой Дэброй Ватс», следователем ФБР по особо важным делам.
Женщина-пегас протянула мне объемистую пачку документов.
– Ознакомьтесь, это обвинительное заключение и записи нескольких телефонных разговоров. У вас есть время до приезда адвоката. Почитайте и хорошенько подумайте. Лучше сразу во всем сознаться – это мой совет. Поймите, что сопротивление бесполезно. У нас есть все доказательства ваших преступлений!
– Угу, – буркнул я, находясь в полной прострации. – Извините, я очень хочу пить. И еще: когда нас отпустят домой?
«Рабовладелец» абсолютно не понимал, что задает совершенно дурацкие вопросы.
– Это будет решать суд. Не мы. В час дня у нас забронировано время у судьи Фрилэнда. Он выслушает стороны. Еще раз советую не глупить, а принять сегодня же единственно правильное решение. Это значительно сократит тюремный срок. В случае проигрыша процесса вас ожидает 220 лет заключения. Понимаете? 220 лет!
О чем она говорит? О какой тюрьме? 220 лет? За что? В своем ли они уме? Скорее бы приехал этот хренов адвокат… У меня куча дел на эту неделю. Только на разборку завалов после обыска уйдет два дня. Нужно будет родителей и Соню как следует успокоить. Может, уехать на уик-энд в горы?.. Да, хорошо бы придумать какую-то правильную версию для соседей и знакомых… «Лева, соберись с мыслями! Включайся, – мысленно говорил я себе, открывая сорокастраничный том с трудно произносимым заголовком «Indictment» на обложке.
На полчаса я замолчал. Вчитывался в страшное обвинение, разбирая по слогам непонятные сложноподчиненные предложения из юридических терминов. Пахло не то что паленым, а сверхпаленым! Выходило, что злобная банда под моим руководством мерзко издевалась над выпускницами Центрально-Черноземного Смольного института. Только что иголки под ногти не загоняла. Вместо «положенных по контракту» макраме, мулине и пялец с коклюшками благородные девицы занимались грязными танцами. Естественно – против воли! Насильно. Под угрозами.
Мне страшно захотелось проснуться и «перезагрузиться». Нажать Ctrl-Alt-Del… Вместо этого меня первый раз сфотографировали и сняли отпечатки пальцев. Очень критический реализм. Не сон. И не утренний туман.
Зигзаг неудачи.
…Ближе к полудню приехал вызванный на подмогу криминальный адвокат. Молодой присяжный поверенный представлял солиднейшую юридическую фирму из Манхэттена и был запрограммирован на победу. Первым делом он потребовал, чтобы нас отвели в отдельный офис для конфиденциального разговора.
Мне сразу же полегчало – все-таки у нас появился защитник!
В течение пяти минут самоуверенный парнишка, облаченный в стандартную униформу американского «лоера» (качественный костюм, блестящие штиблеты, дорогие часы, хорошие зубы, солидный портфель, сигара во внутреннем кармане пиджака и неисчислимые завалы собственных визиток), пролистал страшный документ «Соединенные Штаты Америки против Льва Трахтенберга и других».
– Так, сейчас вас отвезут в суд. Это здесь, неподалеку. У вас будет первое слушание. Предварительное. Вам предъявят обвинения. Судья задаст вопрос, виновны ли вы. Ответите: «not guilty». Прокурор потребует вашего заключения в тюрьму. Я попробую отбить вас под залог и домашний арест… Хотя дело и очень серьезное, думаю, наша адвокатская фирма сможет помочь… Кстати, с кем мне связываться по всем вопросам? Кто будет оплачивать наши услуги? – застрочил из пулемета молодой пулеметчик.
– Звоните моим родителям и сестре. Вот телефон. Все вопросы к ним (по-детски переложил ответственность на чужие плечи великовозрастный лузер) и, конечно, моему адвокату Соломону.
Мне было жутко стыдно за заварившуюся кашу, но в то же время мной овладело странное равнодушие. В глубине души за свой тыл я был абсолютно спокоен.
Как выяснилось через неделю, встреча с адвокатом и его поход в суд стоили пятнадцать тысяч американских долларов. За час с небольшим работы.
15 минут – беседа с «героями» в штаб-квартире ФБР; 15 минут – ожидание «Его Чести» в здании Федерального суда; 15 минут – незамысловатая процедура обвинительного слушания; 5 минут – терка с прокуроршей после заседания и еще 10 минут – психотерапевтическое вешание лапши на уши новым клиентам и уточнение координат плательщиков по счетам.
За все про все нам выставили счет в 15 238 долларов. Вследствие этого волюнтаристского решения все три года домашнего ареста я ежемесячно получал счета на мерзкий крохоборский «хвостик».
В первые дни после вероломного «нападения» моя семья и я обладали нулевыми знаниями в американском уголовном праве и практике. В силу этого наивный злоумышленник и его близкие в Нью-Йорке почему-то были уверены, что в пятнадцать тысяч входит «все».
Через несколько дней, получив жирненький пакетик с гонораром, адвокатская фирма выставила счет на будущее. По 250 тысяч на «рыло», т. е. на подельницу и на меня! Итого полмиллиона, и ни копейкой меньше. Не нравится – не кушай.
По закону каждый обвиняемый обязан иметь своего собственного стряпчего. Официально это называлось соблюдением индивидуальных интересов подзащитного. На деле «забота» об обвиняемом работала на прокуроров.
«Адвокаты государства» делали все возможное, чтобы разбить противника по частям и в духе американских ценностей – натравить соучастников друг на друга. Братьев на сестер, мужа на жену, друзей на подруг. Надо заметить, что особого труда им это не составляло, «гражданскую позицию» ренегата-стукача-доброжелателя американцы впитали с младых ногтей. Поэтому большинство стряпчих на первой же встрече с подзащитным ставили вопрос ребром: «кого будем сдавать?» И вместе с обвинителями пугали клиентов драконовскими сроками. То есть дудели в одну дуду. За очень небольшим исключением… Сообщающиеся сосуды американской юриспруденции.
…За годы «майн кампфа» мы с Викой благополучно сменили каждый по несколько защитников. Самым мудрым оказался подельник № 3, бывший друг семьи, ставший потом «свидетелем со стороны государства».
Пальчиков взял бесплатного государственного адвоката, «public defender». В результате взаимной мойки государственных рук Сережа дал показания против меня, сократил свой срок и со спокойной душой укатил в Россию.
Самое удивительное, что не редко, и частные адвокаты, нанятые за великие тыщи, вели себя в точности так же. Вступали в сепаратные сделки и закулисные переговоры с прокурорами. Во имя «договора о признании вины».
Подписано – и с плеч долой! Следующий!
Каждый раз, увольняя со скандалом очередного стряпчего в костюме от Armani, и Вика, и я надеялись, что новый защитник на этот раз нас не обманет и выполнит первоначальные обещания. Однако после получения гонорара (оплата вперед) планируемый блицкриг превращался в затяжную позиционную войну. С элементами правового абсурда и постоянным адвокатским вымогательством. В данном конкретном случае (уголовном деле № CR-02-638-01) больше всего повезло первым лоерам. Потеря правовой девственности стоила нам десятки тысяч долларов. Нас изнасиловали в неуютных стенах окружной тюрьмы графства Эссекс, куда «сердечные» защитники, увидев меня в новостях, повалили толпой, несмотря на ее отдаленность от обычных торговых путей… Хотели, чтобы их наняли.
В незабываемую тюрьму «номер один» – центр предварительного заключения в нью-джерсийском Патерсоне нас доставили только под вечер первого злосчастного дня, через несколько часов после судебного слушания у старенького судьи Фрилэнда. Процедура возмездия свершилась молниеносно. Полупустой судебный зал, темно-коричневые дубовые панели, неяркий свет из сталинских «державных» люстр. На сцене – длинный полированный судейский стол (как в президиумах солидных съездов), а по бокам – два поменьше – для секретаря и стенографистки. Посередине зала заседания блестел паркетный пятачок для выступлений участников процесса. Сбоку, вдоль стены, находилась комфортабельная ложа присяжных. Двенадцать кожаных кресел на тот момент пустовали. Напротив нее, вдоль противоположной стены, сидели мы, обвиняемые. Причем достаточно цивильно, за одним столом с адвокатами и без каких-либо клеток. Решетки ожидали нас внизу, в тайных подземных катакомбах со спертым воздухом и всеми возможными несвободами.
Четвертая сторона квадрата, прямо напротив судейского президиума состояла из прокурорско-государственного стола. Такого же длинного, как и у Вершителя Судеб. За ним, по обе стороны прохода, начинался мрачный партер – деревянные скамейки для зрителей. Все на редкость солидно и торжественно.
При появлении дедушки-судьи, одетого в киношную черную мантию, все поднялись. При этом три тополя на Плющихе невольно потрясли цепями и наручниками.
Как и положено, первой выступила прокурорша, смачно обвинив нас во всех смертных грехах. Особенно досталось мне, Идолищу Поганому, заточившему в гадскую кабалу воронежских красных девиц. Ей поддакивала и травила страшилку блондинка «с яйцами» – мужеподобная фэбээровка Дэбра Ватс.
Как только я увидел благожелательное покачивание судейской головы-метронома в такт нелепым обвинительным тирадам, мне стало страшно. По-настоящему. Иллюзии развеялись окончательно. Китайский болванчик посылал нам совершенно четкий мессидж – «на нары, бля, на нары, бля, на нары…»
Легкое тявканье щенка-адвоката («мои подзащитные не убегут: у них забрали все документы, у них здесь дочка, у них здесь собственность) не шло ни в какое сравнение с хриплым лаем правоохранительных овчарок («коварные и жестокие преступники, связаны с русской мафией, скроются в России»). Не удивительно, что в освобождении под подписку о невыезде нам отказали.
Судейское решение благочестивого законника было окончательным и бесповоротным. Тюрьма на время следствия или домашний арест с освобождением под залог в один миллион долларов США. Для нас с Викой.
Пальчикову, как иностранному гражданину, «передышка» перед смертью не грозила.
Теперь я знал, что хотя бы ради этой поблажки мне стоило получить американское гражданство. Не говоря уже о невозможности депортации на родину после отбытия срока. Синекожая паспортина хлеба не просила…
Поскольку ридикюль с требуемым мульоном я забыл дома, новоявленным уголовникам не оставалось ничего другого, как остаться на ночлег в Нью-Джерси. Закованных в наручники и кандалы, нас вывели из зала через потайную дверку и через черный ход спустили вниз. В судебную КПЗ, набитую под завязку чернокожей преступной шушерой.
Оказавшись в страшном «обезьяннике», я отчаянно попытался привести в порядок убегавшие мысли. К тому же мне надо было вступить в контакт с сидевшей в соседней дамской клетке бывшей супружницей. Дабы скоординировать действия и выработать стратегию.
Хотя Вика сидела в загончике через стену, нормально поговорить у нас не получилось. Общению мешали звериные рыки соседей по камерам. У меня сложилось впечатление, что сидевшим рядом с нами американским хулиганам и хулиганкам кто-то вколол тройную дозу какого-то возбудителя. Нажравшись шпанских мух, бандерлоги во всю заигрывали с бандерлогшами. Причем – активно и очень вульгарно. Задавали скабрезные вопросы: «А что ты любишь делать во время секса?» Или приказывали: «Потряси сиськами». Или пытались выманить врачебную тайну: «А у тебя большой член?»
«В хорошей компании сидим», – жалобно подумали мы с Петром Ивановичем.
Повышенная сексуальность и бесстыдная половая распущенность объяснялись достаточно просто: двадцать сидельцев мужской КПЗ и примерно столько же из ее «женского отделения» были свезены в казематы суда из нескольких близлежащих тюрем. Навстречавшись вволюшку со своими обвинителями и судьями на верхних этажах федерального учреждения, преступный народ социализировался с представителями противоположного пола. В ожидании спецконвоя из маршальской службы. Через стенку, как соседи по клеткам в зоологическом саду. Пример абсолютного тюремного «безрыбья». По приезду к местам прописки, в родные окружные СИЗО Нью-Джерси, Нью-Йорка, Пенсильвании и Коннектикута, разбойники и разбойницы в первую очередь рассказывали соседям не про уголовные дела, а про ребят и девчат из подземного вивария.
…Около шести вечера в полутемном «обезьяннике» появились охранники в ультрамариновых одеждах «US Marshall Service». Представители самой гнусной службы охраны порядка. Злые, наглые, бесцеремонные и тупые роботы, запрограммированные своей «почетной» работой на надругательство над человеком. Апологеты унижения.
Меня вытолкали в длинный коридор, где уже лежали аккуратными кучками коровьих какашек темно-коричневые ржавые кандалы.
Арестанты замерли вдоль стены у холмиков с цепями.
– Всем повернуться! Не разговаривать! Расставить ноги! Руки над головой и на стенку! – раздался громкий приказ одного из вертухаев.
Я впервые в жизни оказался в знаменитой позе «звездочка». С того памятного и бесконечного дня мне приходилось стоять «лицом к стенке» неимоверное количество раз. Иногда по десять за сутки…
Наконец очередь дошла и до меня. Голова фельдфебеля, надевавшего на ноги новобранцу промасленные железные цепи, оказалась на уровне пятой точки. В этот момент у меня промелькнула шальная хулиганистая мысль: «Интересно, что произойдет, если кто-нибудь пукнет ему в лицо? То-то смеху будет!»
Вопрос «на засыпку» оказался на редкость навязчивым. Дело ясное – я в очередной раз подхватил «obsessive compulsive disorder». С того дня я каждый раз представлял сероводородные атаки во время индивидуальных обысков или при надевании кандалов…
Преступный элемент, скованный тремя цепями вдоль и поперек, был готов к отправке по темницам. В подземном гараже нас дожидались невзрачные автозаки – зарешеченные микроавтобусы на десять уркомест.
Совершенно неожиданно из соседних дверей вывели уголовных девчат. Включая бывшую жену и нынешнюю подельницу – мать моего ребенка.
Видеть закованную по рукам и ногам Вику (как, впрочем, и других женщин) было очень неприятно. Это выглядело противоестественно. «Все-таки преступная дорожка – занятие мужское», – мрачно пронеслось в голове. Однако, кроме меня, никто, кажется, по этому поводу не рефлексировал.
При виде друг друга самцы и самки затрясли оковами и задницами с передницами. Послышались эротические приветствия. Как перед случкой в мире животных.
Я по-чегеваровски поднял руки и тоже потряс цепями. Емельян Пугачев в чистом виде. Только без бороды лопатой.
Попытался улыбнуться. Получилось не очень.
Как ни странно, но мне показалось, что Вика держалась вполне жизнерадостно и стойко. Насколько это было вообще возможно.
Маршалы быстро распределили контингент по зэковозкам.
Слава богу, мы с младшей рабовладелицей попали в одну машину. Я сидел в третьем, последнем ряду. Она – вместе с двумя шухерными негритянками – в первом.
Появилась более-менее приватная возможность обсудить «грехи наши тяжкие». На непонятном для охраны и соседей великом и могучем.
Час езды на север штата в забытый белой цивилизацией городок Патерсон превратился в передвижной совет в Филях. Несмотря на полное эмоциональное изнасилование, жажду и непередаваемую словами усталость, наши возбужденные мозги пытались быстренько сварганить план защиты. Чем больше мы говорили, тем меньше понимали, за что нас «взяли». За исключением визовых нарушений – сплошное вранье, демагогия и подтасовка фактов. В общем, попали как кур во щи…
Хотя я и ощущал себя перманентным авантюристом и латентным головорезом, но все-таки не до такой степени. Всему есть предел.
Государство, однако, думало иначе.
…Белый тюремный вэн с тонированными зарешеченными окнами и вездесущим носатым орланом въехал в приемный покой моего первого острога.
Новоявленный изгой общества на глазах превращался в путешественника и литератора. Именно в тот момент я и дал себе слово, что напишу быль о своих жизненных мытарствах.
Дверь открылась.
Началась выгрузка живого товара. Чудо! Встречавшие нас местные дуболомы проявляли чудеса этикета и подавали руки вылезавшим из ландо зэкам. Как субтильным таинственным незнакомкам.
Ларчик открывался просто: в машине отсутствовала лестница. Если бы нас не поддерживали, мы бы в буквальном смысле этого слова бились бы головой о бетонный пол тюремного перрона.
Тройные кандалы (руки, ноги, пояс и вертикальная цепь-соединялка) прочно держали нас в позе эмбриона. В результате, самостоятельно мы могли передвигаться только мелкими гусиными шажками. На полусогнутых, как белолицые японские гейши.
«Пост сдал…» «Пост принял…»
Маршалы собрали оковы в пластиковые ящики и скрылись. Вертухаи приступили к известной тюремной процедуре «R and D», «Receiving and Discharge» – «погрузке и выгрузке» невольников.
Позже через это формальное действо я проходил великое множество раз.
Каждый выезд в суд, к прокурорам или на внетюремную встречу с адвокатом, сопровождался не только побудкой в четыре утра, но и сверкой личных данных (имя, адрес, дата рождения, номер социального страхования). Плюс – «пальчиками» и фотографированием. Все почему-то делалось по старинке: с доисторическими полароидами, бумажными «карточками заключенного» и несмываемой черной мастикой. Компьютеры активно использовались в федеральных тюрьмах, но не в забытой богом окружной каталажке. Богу – богово, кесарю-кесарево, а каталажке – каталажково…
Новичков выстроили в темном и мрачном коридоре. Женщин увели. Мы остались одни. В окружении местных надзирателей, одетых в совершенно умопомрачительную форму.
На Брайтоне такую бы назвали «шикарной» или «богатой».
Хотя в силу понятных причин мне было не до смеха, я все равно пытался запомнить детали. Чтобы было, что потом рассказать. Или вспомнить на старости лет.
Самое удивительное, что в некоторые моменты, несмотря на все старания, мои стопроцентно трезвые мозги периодически полностью вырубались. «Тут помню, а тут – не помню». Как отопление в частных домах Америки со своим зловредным терморегулятором. Бедненькому гипоталамусу (или что там отвечало за память в моей бедовой головушке) время от времени требовались перерывы на обед. Особенно – в следственном изоляторе.
…Так вот, конвоиры окружной тюрьмы графства Эссаик были одеты шикарно. Ну точно – нехорошие полицейские из детских книжек издательства «Детгиз» конца пятидесятых «Приключения Буратино» или «Чиполлино». Южно-средиземноморская эстетика ХIX века, а не Новый Свет XXI: черные лакированные блестящие сапоги, темно-фиолетовые обтягивающие панталоны-лосины с ярко-оранжевыми генеральскими лампасами. Пиджачок цвета «фуксии» с такими же оранжевыми вставками на рукавах, воротнике и плечах. «Картину – не-отвести-глаз» завершало созвездие из золотых пуговиц, нашивок, жетонов и блях.
На головах фараонов красовались гитлеровского вида фуражки черно-фиолетовой окраски с высокой тульей. Уборы ресторанных швейцаров или эпатажных садомазохистов. Москино отдыхает.
– Трахтенберг! Сюда! Быстро! – раздалась команда из ниоткуда.
Я попал в ярко освещенную каптерку – вещевой склад. Легавый кастелян протянул мне сверток с постельным бельем – двумя короткими простынями в катышках от многочисленных стирок и вшивеньким разорванным х/б одеяльцем. Подушкой-наволочкой не пахло.
– Раздевайся, – приказал охранник.
Я проворно сбросил свои бежевые штанцы, которые обычно надевались в самолет, чтобы нигде не жало. На пол полетела и майка-тишортка из «Banana Republic».
– Трусы и носки можешь оставить свои, – вовремя предупредил зав костюмерным цехом.
Дядька-полицейский забрал мою «гражданку» и протянул пенитенциарное рубище. Безразмерные зеленые шаровары на резинке и мерзкую безрукавку-распашонку с глубоким вырезом в виде буквы V. На спине – большая желтая надпись «Inmate».
– Распишись тут!
Я поставил закорючку и начал натягивать колючую «стоячую» робу на свое изнеженное Кельвином Клайном тельце. Вместо разношенных и горячо любимых замшевых ботинок, на ногах оказались противные оранжевые чувяки на тонюсенькой резиновой подошве.
В таком радующем глаз виде я вновь предстал перед опереточными конвоирами, ожидавшими меня за дверями «гримуборной».
З/к № 24972-050 сразу же взяли в «брикет». Мент впереди, мент сзади, сам – посередине, и руки в наручниках за спиной.
Я шел по гулкому коридору и с тоской смотрел по сторонам. Серый бетонный пол, низкие потолки, обшарпанные стены, непереносимая вонь от грязных тел, человеческих испражнений, какой-то сырой затхлости и рвоты.
Из камер – рев подранков-бегемотов, издающих англоязычный вариант фразы: «Помогите, хулиганы зрения лишают!» Звон ключей-«вездеходов», дурацкие шутки-прибаутки тюремщиков. И решетки, решетки, решетки…
Я понимал все больше и больше, что моя жизнь претерпела 180-градусный поворот.
Кто-то «сверху» на полной скорости нажал на ручник и включил заднюю передачу. До осмысления событий и искреннего принимания нехитрого постулата «все что ни делается, все к лучшему» было еще далеко.
…Конвой остановился.
Передо мной открылась тяжелая металлическая дверь с глазком на уровне лица и «кормушкой» на уровне гениталий. Дуболомы сняли наручники, протянули мне сверток с бельем и подтолкнули вперед: «Go». «Пшел» то есть.
И я оказался в аду…