Вообще-то в американской тюрьме быть евреем было выгодно.

Как я хвастался перед завистниками из соседей-иноверцев: «It pays to be Jewish». Переиначивал на свой сионистский лад знаменитый рекламный слоган кредитной карты «It pays to Discover».

На самом деле новое – это хорошо забытое старое. Никаких неожиданностей.

Поскольку я безостановочно «чистил себя» под мировой тюремной литературой, том старины Достоевского с «Записками из мертвого дома» лежал в моем металлическом шифоньере на почетном месте. Рядом с другими любимыми авторами – духоукреплятелями, духовеселителями и духоподнимателями. Я постоянно сравнивал сибирский острог XIX века с американской тюрьмой XXI-го. Даже тогда и несмотря на постыдный государственный антисемитизм Российской империи (процентная норма, черта оседлости и пр.), жизнь заключенных иудеев отличалась относительным комфортом и свободой. От-но-си-тель-ным.

Обратимся к первоисточнику, как и учили в школе: «Городские власти не оставляли Исай Фомича Бумштейна своим знакомством и покровительством. По субботам он ходил под конвоем в свою городскую молельню (что дозволялось нашими законами) и жил совершенно припеваючи. Кажется, он ничуть не сожалел, что попал в каторгу. С нетерпением, впрочем, ожидая выжить свой двенадцатилетний срок, чтобы «зениться».

Как и «жидка» из романа Федора Михайловича, так и нас, бедовую «джуиш комьюнити» Форта-Фикс не забывали добрые люди. В первую очередь – сказочные гномы, бородатые хасиды-хабадники.

Тени забытых предков.

Заключенных иудеев в тюрьмах США опекали две общенациональные религиозно-правозащитные организации из Нью-Йорка. «Reaching out» во главе с ребе Голдштейном, и «Aleph Institute» под предводительством раввина Кацнельсона.

Как и положено нормальным еврейским благотворительным заведениям, обе конторы дружно друг друга не любили, ревновали к предмету опеки, а также постоянно выясняли отношения.

Кто из них лучше?

Какой из атаманов самый главный?

Чьи матери терезы самые терезистые?

Я лично уважал и тех и других, беззастенчиво пользуясь услугами обеих. Как и положено настоящему еврею – состоял в тайной сепаратисткой переписке и являлся беспринципным слугой двух господ.

В условиях конкуренции выигрывал потребитель, включая и специфическую духовную сферу. Истина, нашедшая свое подтверждение даже в суровых условиях капиталистического узилища.

«Reaching Out» – понятие, плохо переводимое на русский язык герундием от глагола «дотягиваться», выпускал ежемесячный десятистраничный боевой листок с одноименным названием. Малотиражку получали все заинтересованные лица, а также чиновники Министерства юстиции и все осужденные жидовцы США.

Через полгода с начала отсидки русскоязычный этнограф-беллетрист подвизался в роли англоязычного собкора из Форта-Фикс. Мои корреспонденции публиковались под нехитрым псевдонимом «L.T.». Попробуй – догадайся, кто это. Невыполнимая задачка для специалистов сыска.

Благодетели из «Ричинг-аут» меня уважали и любили. Иногда даже опускали забрала и вставали на мою защиту, когда з/к № 24972-050 в очередной раз отправили на перевоспитание в «дырку». За ненавистное администрацией литературное творчество и публикацию тюремных фотографий в прессе и в Интернете.

В таких случаях в первый же день «административной изоляции» я отсылал срочную депешу в бруклинский район Краун-Хайтс, где располагалась штаб-квартира могущественных хасидов. Этот адрес мне пришлось выучить наизусть: 383 Kingston Ave., Brooklyn, NY 11234.

Раввин Голдштейн, которого я почему-то представлял в виде самого Любавического ребе, немедленно бросался в бой на защиту «свободы слова» и «прав человека». Нажимал на какие-то кнопки и рычажки в Вашингтоне. Требовал, возмущался, угрожал. В результате в мой скорбный карцерный дортуар доставляли Пятикнижие Моисеево, мацу и виноградный сок вместо вина для встречи субботы. Еще через пару-тройку недель «диссидента» выпускали без штрафных санкций, но и без объяснений.

«Расследование», заменявшее наказание, являлось обычной практикой местных графов банкендорфов. Придраться не к чему…

Конкуренты ребе Гольдштейна, еврейский институт «Алеф» был побогаче и брал другим. Подарками к праздникам. Для зэков и их «мишпухи» на свободе.

Дароподношения делились на пищу телесную и пищу духовную. По моим наблюдениям, фортфиксовцы однозначно предпочитали первое – какие-никакие еврейские «деликатесcен». Например, треугольные пирожки «хументашн» на Пурим, фаршированную рыбу на Песах или золотые шоколадные медальки на Хануку («ханука гелт»).

Пища духовная выражалась в лице экзотических эмиссаров от ХАБАДа – молодых, но уже бородатых студентов еврейской духовной академии из Нью-Йорка, будущих служителей культа из университета «Ешива Юниверсити».

На самом деле религиозные волонтеры «с воли» имелись не только у нас, но и у братьев-христиан. Если не считать негритянского женского хора на прошлое Рождество, протестантские добровольцы выглядели расплывшимися бесполыми тушками с гитарами в руках. Улыбающимися тетьками в тянучках и кроссовках или дядьками в аккуратненьких брючках с заправленными в них отглаженными до хруста рубашечками. Приветствовавшими всех наших местных байстрюков всепрощающим «God Bless You».

Я никогда не знал, что в таких случаях надо отвечать. Поэтому на минуту застывал, загадочно улыбался, складывал руки в районе «маячка привлекательности» и умиленно благодарил: «Thank you».

Наши еврейцы-добровольцы выглядели на порядок живописнее. Я бы сказал – эпатажнее, эксцентричнее и экстравагантнее. Особенно с учетом специфики заведения, которое они окучивали своей любовью. Черные шляпы, черные костюмы, черные лапсердаки до пят. Плюс бороды, пейсы, носы с большой буквы, шаркающая мелкая походка и обязательные очки. Всеобщее внимание было обеспечено на все сто двадцать процентов.

Иногда еврейская волонтерская тройка выглядела совершенно запредельно. На весенний праздник Пурим, предписывающий иудеям бухать и веселиться, наши добрые наставники приходили разнаряженными. Как и положено ортодоксальным и не очень ортодоксальным евреям. Так они и шли свои двести десять шагов от центральной проходной до «религиозного отдела» в сопровождении капеллана и охраны.

Эмиссары были одеты в костюмы ярмарочных скоморохов – разноцветные рубахи в крупный белый горох, огромных размеров красные галстуки-бабочки, с клоунскими носами на резинке. На головах будущих раввинов красовались невероятных фасонов шляпы с бубенчиками и какими-то детскими прибамбасами-погремушками.

Хасиды стремились нам понравиться. И надо отдать им должное, они-таки, да, производили на нас впечатление. На меня так уж точно.

Каюсь, но во время особо заунывных служб, я исподтишка рассматривал молодых раввинов с близкого расстояния. Пытался разобраться, как они «дошли до жизни такой». Кто у них родители, где живут, с кем дружат, как отдыхают и даже (ужас, ужас, ужас) занимаются ли они сексом?

Дальше и того хуже.

Мое больное воображение мысленно переодевало (еще раз – ужас, ужас, ужас) богобоязненных ешиботников в цивильные и модные одежды от Версаче, Гуччи и прочее. Заодно с их молодых лиц сбривались вторичные половые признаки и безжалостной рукой отрезались закрученные вокруг ушей или свисающие колечками пейсы.

Менялась и среда обитания. Вместо божьего храма – бесшабашная дискотека со слегка поддатыми русскими девчонками – студентками из России, приехавшими в Штаты по программе «work and travel».

Совершив все необходимые рокировки, я приходил к абсолютно четкому выводу: навещавшие нас юные раввины выглядели в точности так же, как среднестатистические «русские» американцы с Брайтон-Бич или любого другого района Нью-Йорка.

И наоборот.

Абсолютно тот же взгляд печальных глаз, те же черты лица, та же комплекция. От перестановки мест слагаемых сумма не меняется. Просто злой волшебник превратил прекрасных лебедей в гадких утят.

Шутка.

На самом деле я сильно уважал навещавшую нас хасидскую молодежь. Уезжавшую от семей и насиженных синагожек в далекую тьмутаракань Форта-Фикс, в весьма сомнительную компанию слаборелигиозных антиобщественных элементов, которых они пытались наставить на путь истинный. Или хотя бы вывести на разговор по душам.

Альтруистичные эмиссары настойчиво выполняли духовные заветы своего мессии – Любавичского ребе и Короля Мошиаха Менахема Менделя Шнеерсона, чью усыпальницу в Квинсе я навестил за два дня до ухода в тюрьму.

Главный хасидский хасид завещал своим последователям по всему миру дотягиваться до каждого еврейского узника и не оставлять их в беде. «Никто не забыт и ничто не забыто!»

Мудрый седовласый старец в такой же широкополой черной шляпе, как и у наших великодушных визитеров, смотрел на меня с двери моего металлического шифоньера. Добрый дедушка продолжал учить меня уму-разуму: «Лева, я тебе завидую! Когда человек проходит через испытания, он поднимается на высочайшую духовную ступень. У меня не было такой проверки, как у тебя, и именно поэтому я тебе завидую. Это тяжелый путь, но я уверен, что ты найдешь силы, чтобы выдержать все испытания».

Слова ребе могли встряхнуть любого, тем более такого религиозного слабака, как Лева Трахтенберг. Чего уж там говорить о более-менее правоверных и более-менее целеустремленных иудеях?

Миссионеры из «Алефа» были типичными представителями движения хасидизм. Уроженцы Российской империи и основоположники жизнерадостного учения ребе Исраэль Баал-Шем-Тов и ребе Шнеер-Залман наставляли: «Все в мире управляется божественным провидением. Случайностей не бывает. Все происходит с определенной целью, которую мы не всегда сразу видим».

Установки еврейских авторитетов совпадали с моей моделью жизнеустройства. Хасиды думали, как я, а я думал, как хасиды… Среди прочих молитв, распеваемых нами по пятницам в «Jewish Room», я выделял один из самых жизнеутверждающих псалмов Давида. «… Господь – пастырь мой! Ни в чем не будет у меня недостатка! На роскошных лугах даст мне отдохнуть, будет приводить меня к спокойным водам… Душу мою успокоит он… Даже если буду я проходить ущельем в могильной тьме, не устрашусь зла, ибо ты со мной! Накроешь ты предо мною стол на виду у врагов моих; умаслишь голову мою елеем; полной будет чаша моя. Пусть лишь любовь и добро сопровождают меня во все дни жизни моей!..»

А еще мне ну очень сильно нравилось восхваление «Амида». Там и про нас, зэков, словечко замолвили: «Благословен ты, Господь, Бог наш и Бог отцов наших, Бог Авраама, Бог Ицхака и Бог Яакова. Бог великий, могучий и грозный, питающий по доброте своей живых, по великому милосердию возвращающих мертвых к жизни, поддерживающий падающих, исцеляющий больных и ОСВОБОЖДАЮЩИЙ УЗНИКОВ… Кто подобен тебе, Всесильный?!»

Или вот эта молитва. Прикладная и очень полезная: «Не бойся внезапно возникшей угрозы, прихода злодеев, несущих гибель! Готовьте заговоры – они будут сорваны! Сговаривайтесь между собой – ничего у вас не выйдет. Ведь с нами Бог!»

Очень жалко, что я этого не знал, когда горевал и кручинился тысячу и одну ночь домашнего ареста. Не занимался бы фигней и не боролся понапрасну с ветряными мельницами.

Хорошая мысля приходит опосля…

Тем не менее за годы заключения я так и не смог превратиться в верующего человека. До праведного образа жизни (или хотя бы мыслей) мне, ультра-ультра-ультрареформированному иудею, было ох как далеко… К тому же я не был обрезан, да и мама у меня была наполовину русской, что тоже не совсем кошерно. Толерантен к прочим религиям (и не только к религиям). Принимал Новый Завет и Джисуса Крайста. Бывший комсомолец получил «пятерку» по научному атеизму. Критичен не по делу. И вообще в моем шкафу прятался не один, а целое скопище разновеликих скелетов. Минимум – по одному на каждую букву алфавита. «А» – авантюрный (раз и навсегда); «Б» – болтливый (сами видите); «В» – взвинченный от жизни такой; «Г» – гордый (несмотря на все); «Д» – дрянной (в глазах общества)…

И так далее, и тому подобное…

Хотя я и был агностиком, но все равно – тянущимся к свету. К тому же, из всех «русских» сидельцев только я один и ходил в тюремную синагогу каждый Божий шабес. Как чрезвычайный и полномочный посол русскоговорящей общины. На свободе о таком фанатизме мне и не мечталось. До тюрьмы в иудейских «субботниках» я не участвовал. Только читал. У Шолом-Алейхема, Менделе Мойхер Сфорима, Исаака Лейбуша Переца. Это то, что очень редко издавалось в Союзе. А здесь, за океаном – у Айзика Башевица – Зингера, Хаима Потока, Амоса Оза, Леона Уриса. И прочая, и прочая, и прочая.

Наверное, поэтому, когда я сидел за большим 12-местным столом в еврейской комнате, меня периодически прошибала какая-то искорка. Божья – не божья, но пронзительная. Особенно когда я, облаченный в бело-голубой талес, присоединялся к хору, исполняющему молитву тысячелетней давности. Или когда задумывался о вечном и о смысле жизни. Или когда, закрыв глаза правой рукой, читал главную еврейскую молитву «Шма, Исраэль», то есть «Слушай, Израиль». Когда меня окружали братья по разуму. Но не русскоязычные.

Выходцы из советского-постсоветского пространства, как правило, еженедельные еврейские толковища манкировали. Прикрывались любыми отговорками. От «если подарков не будет, не приду» до «не буду сидеть за одним столом с педофилами…».

«Suum Quique», каждому – свое…

Поначалу меня тоже напрягло, когда я узнал, что один из благообразных и аккуратненьких дедушек-еврейцев попал в Форт-Фикс по нехорошей статье.

Седина в бороду… Вступил в «сайбер»-переписку с 15-летней отроковицей… Сальности всякие наговорил… Картинки с фотками понаприсылал… Ну и все в том же духе…

«Духовно» пообщался.

Каково же было удивление виртуального секс-гиганта, когда однажды рано поутру в его тихую обитель ввалился полицейский эскадрон. Оказалось, что бывший школьный учитель музыки переписывался не с девицей-красавицей, а со спецагентом ФБР из «Отдела по борьбе с преступлениями на сексуальной почве». За фривольное общение во Всемирной паутине и хранение на жестком диске домашнего компьютера подростковой порнографии наш чувственный герой получил семерик. Семь лет тюрьмы общего режима, «low» по американской классификации. Чтоб неповадно было. Плюс почетное звание «сексуальный хищник» с обязательной регистрацией и уведомлением соседей. На всю оставшуюся жизнь.

За время отсидки в Форте-Фикс я проинтервьюировал нескольких педофилов. Услышал великое множество похожих историй от них самих или их сокамерников, заказавших на своих подозрительных соседей «бумаги» из-за забора.

Спасибо Интернету, лично Сергею Брину и ленивым тюремным перлюстраторам!

При определенном желании и подходе педофилы шли на контакт. Раскрывались, каялись, плакались, упирались, оправдывались, проповедовали, объясняли. Особенно, видя во мне не озлобленного супостата, а исследователя и писателя. К тому же 95 процентов совратителей малолетних, как и я, были представителями белой расы. Из них процентов 70 – выпускниками вузов. И почти 100 процентов – читателями моей библиотеки.

Все вышесказанное – к моему великому стыду и сожалению.

Официальных педофилов среди черных почти не было. Чтобы понять почему, мне пришлось провести достаточно широкий, но в то же время осторожный социологический опрос. И черных, и белых.

Сексопатолог-любитель Лев Трахтенберг пришел к интересным выводам: в афроамериканской культуре половые связи были менее табуизированными и более раскрепощенными. Чернокожие только и делали, что трахались с раннего детства и до глубокой старости. Причем со всеми подряд: с женами, «беби-мамами», любовницами, сослуживицами, соседками, родственницами, включая и подрастающее поколение.

Более чем фривольное поведение не вызывало удивления у американских негров и негритянок. Они к нему привыкли и считали почти что нормой. Само собой разумеющимся. К тому же настучать на старшего товарища у черных женщин считалось «западло». Не «гангстерским» поступком, за который могли и убить.

Капитуляция феминизма. Торжество мужчинности. Факт жизни.

Я рассматривал «неправильных пацанов» три раза в день – на завтрак, обед и ужин. В соответствии с тюремным табелем о рангах они сидели отдельно, образуя достаточно внушительную секцию неподалеку от раздачи. Питались под присмотром надзирателей – как бы чего не вышло, поскольку периодически «правильные пацаны» бросались на них при всем честном народе.

Я не оставлял попыток разобраться, почему «чайлд молестеры» выбирали себе в жертву наивных или более-менее неопытных подростков? Что ими руководило? В чем причина заболевания? Почему их тянуло на детей?

После бесконечных размышлений антрополог-физиономист выявил общую для всех совратителей тенденцию: все они, без исключения, имели какую-нибудь червоточинку; все они, без исключения, не смотрели тебе в глаза; все они, без исключения, не отличались красотой.

И это еще мягко сказано.

Классификация педофилов «по Трахтенбергу» выглядела следующим образом.

Группа номер один

Молодые сладострастники (18–30 лет) все как на подбор, носили очки и зачитывались «фэнтези» – книжками про драконов, гоблинов и прочих сказочных аспидов. Такие, как они, проводили за компьютерами сутки напролет, а одноклассники обзывали их «weirdos», то есть мальчиками со странностями. В Форте-Фикс они исповедовали религию «New age» и на свои странные собрания надевали рогатые шлемы викингов.

Группа номер два

Середнячки (30–50 лет) на 99,9 % страдали ожирением. Они, как и животные в африканских саваннах, ходили «на водопой» стадом. Картинка-не-отвести-глаз: после ужина сорок белых похотливых бегемотов нарезали круги по зоне. Коллективная защита в чистом виде.

Группа номер три, подгруппа «А»

Куртуазные мужи (50 и старше) отличались профессорской внешностью и кругозором. Лицо одержимого естествоиспытателя из фильмов ужасов. Иногда – рассеянного Паганеля. Не хватало пенсне, шляпы и разговора на латыни. Именно они снабжали тюремную библиотеку книжно-журнальными пожертвованиями. Вуди Аллен отдыхает…

Группа номер три, подгруппа «В»

Похотливые мутанты (50 и старше) были совершенно опустившимися существами – нечесаными, заросшими, вонючими. Бомжами-клошарами, только в тюремной униформе. Похожими на старых пегих собак или гнедых лошадей с потертыми боками и облезшей шерстью. Но со взглядом весьма и весьма горячим, бегающим и в меру кровожадным.

Итак, обвинительное заключение Льва Трахтенберга выражалось в следующем: подавляющее большинство совратителей малолетних должно было страдать ярко выраженным комплексом неполноценности, вызванным различными причинами, но в первую очередь – их весьма специфической внешностью. Если говорить проще – с ними никто не хотел трахаться. В силу своих уродств (физических или духовных) упыри просто не могли найти партнерш для спаривания, и в этом они признавались мне поголовно. Поэтому изнывающие от кипения гормонов сладострастники набрасывались на тех, кого было проще «развести» – на детей и юношество.

Я обеими руками и ногами поддерживал самое суровое наказание для педофилов-насильников. Что же касалось онанистов-виртуальщиков, то мне казалось, что в их случае власти с длительностью сроков переборщили.

Мне, имеющего дочку-подростка, проводящую онлайн достаточно времени, казалось бы, сам бог велел быть более безапелляционным и бескомпромиссным. Изолировать развратников от общества, в кутузку их, на растерзание сокамерников.

Ан нет.

Как всегда, фартовый жизнеописатель имел собственную точку зрения. Либерально-либертарианскую и, наверное, вызывающую недоумение.

Я вспоминал древние (и не очень) цивилизации, где отношения «старших с младшими» не считались зазорными. Наоборот, активно приветствовались. Юнцы и юницы обучались искусству любви, а некоторые из них даже пользовались этим как приятной и нетяжелой шабашкой. Убеленные сединами старцы и скучающие матроны «омолаживались».

Взаимовыгодный процесс при условии обоюдного согласия.

К тому же не стоило забывать, что возраст этого самого согласия выписывал дикие параболы. Все зависело (и продолжает зависеть) от религии, климата, цивилизованности, политустройства, культурно-социальных особенностей и прочих составляющих.

Да кто мы такие, чтобы судить, «что такое хорошо и что такое плохо»?

Перверсия, говорите? А как насчет народной мудрости: «Не судите, да не судимы будете»? Или другой: «Что для русского хорошо, то для немца смерть!» А может быть, вот этой: «Сколько людей, столько и мнений»?

С изобретением Интернета любители клубнички научились удовлетворять свою страсть, не выходя из дома. В одиночку. И слава богу – улицы городов и поселков всего прогрессивного человечества стали значительно безопаснее. Истории про девочку или мальчика, получающих конфетку из рук похотливого старикашки, пошли на убыль. Об этом радостно сообщала полицейская статистика. Эротоманы сидели около мониторов и удовлетворяли свою страсть при помощи одной из рук. Или обеих. Или чего-то там еще – в зависимости от степени «продвинутости» или испорченности. Онанизм класса «премиум»…

Перекрывая доступ к запретному плоду (блокировка веб-сайтов, облавы на интернет-форумы, многочисленные и разноуровневые ловушки на «живца») провоцировали в общем-то не совсем здоровых людей на более активные действия. Звали их на улицу, в кусты и парки. В «сумерки», туда, где они пребывали раньше. За что боролись, господа присяжные заседатели, на то и напоролись…

…При любых раскладах я был категорически против секса с несовершеннолетними. Скажем так, лет до 16. Все, что ниже – страшное преступление.

Как в шутку говорил один мой знакомый театральный режиссер: «Заготовку не трожь, пусть подрастает».

Слава богу – меня лично на малолеток никогда не тянуло. Поэтому я мог говорить более-менее объективно. Лев Трахтенберг, как, впрочем, и вся мировая сексопатологическая мысль, однозначно считал, что «paedophilia vulgaris» являлась неизлечимой болезнью. А всяческие попытки «исправления» или «лечения» – нечем иным, как фуфлом.

Исходя из вышесказанного и наспорившись до посинения с разношерстными и разнокультурными оппонентами, я сделал еще одну серию выводов:

Вывод № 1. Виртуальщиков-онанистов надо оставить в покое. Пусть себе развлекаются. У себя в логове, а не рядом с нами.

Вывод № 2. Производителей фото– и видеопорнухи с несовершеннолетними «артистами» наказывать по полной программе. Со временем река обмелеет.

Вывод № 3. В случае конкретных развратных действий карать негодяев немедленно и безжалостно!

Вывод № 4. Принимая во внимание, что сексуальное влечение к несовершеннолетним лицам неизлечимо (что подтверждалось многочисленными рецидивами после окончания срока и моими откровенными собеседованиями), необходимо рассматривать преступников как психически больных людей.

Вывод № 5. Самый главный. Немножечко антигуманный, но сверхдейственный. За все виды настоящих, а не игрушечно-виртуальных «преступлений на сексуальной почве в отношении детей и подростков» предоставлять выбор наказания самим осужденным.

А теперь – внимание!

Либо ты отправляешься за решетку на 10-15-20-25 лет, либо сокращаешь свое тюремное заключение в два (или даже три) раза. Но выполни условие общества! Ты добровольно подписываешь бумаги, что согласен на кастрирование – обычное или химическое. Ты не сможешь до конца жизни иметь детей, заниматься сексом и у тебя раз и навсегда пропадет либидо. Зато ты, наконец-то, вылечишься по-настоящему! Если, конечно, сам этого хочешь. Ну и налогоплательщикам деньги сэкономишь, нечего тебя раскармливать за решеткой. Плюс операция за твой собственный счет – приготовь-ка, брат, мошну!

И ту и другую…

Покуда в яичках педофилов остается в живых хотя бы один юркий сперматозоид, их будет тянуть не в ту сторону! Поэтому жестокий, но справедливый «план Трахтенберга» представлялся мне единственной панацеей от очень нехорошей болезни.

Долой бесполезную психотерапию, прибивающие таблетки или религиозное послушание! Да здравствует матушка-кастрация!

… Ну вот, начал за здравие, а закончил за упокой. С «еврейского вопроса» и молитв полезных меня потянуло к судебно-медицинским размышлениям. К криминальной сексопатологии. Свинья грязь всегда найдет…

…Седоватый и слегка плешивый иудей Джордж подзалетел по некошерной статье. Как политически корректно говорили тюремные социальные работники – за «computer crime», то есть преступление, совершенное с помощью компьютера.

Yes, right…

Наш еврейский педофил-виртуальщик был чрезвычайно набожен. А также чрезвычайно доброжелателен с прихожанами форт-фиксовской синагожки.

По иронии судьбы из всех фартовых иудеев именно Джордж был самым опытным в деле ведения службы, поскольку происходил из ортодоксальной семьи, а по малолетке окончил религиозную школу-ешиву.

Меня лично похотливый Джорджик особенно не беспокоил.

Но под давлением русскоязычной братвы «по понятиям», проходившей под групповым псевдонимом «блатные», я все же немного засомневался. Может, делал что-то не так? Может, ксендзы все-таки охмурили?

Поэтому я решил написать письмо моему главному теологическому консультанту, раввину Гольдштейну из агентства «Reaching Out»: «Так и так, ребе, затесался среди нас один нехороший человек. Сделал то-то и то-то. Как себя вести? Как соседствовать? Наставь на путь истинный! Что говорит об этом Тора? Заранее благодарю, вечно Ваш, необрезанный еврей Лева».

Про необрезанность, знамо дело, я, конечно, скромно умолчал. Как, впрочем, и про незаконную любовь к свинине, морским гадам и учению Ч. Дарвина. Не говоря уж о многом другом…

Классика жанра: «А судьи кто?»

Ответ не заставил себя долго ждать:

«Dear Lev… Что касается упомянутого тобою совратителя малолетних, я очень рекомендую, чтобы Ваша небольшая община была едина. Хотя этот еврей и совершил очень серьезное преступление (особенно с учетом наших религиозных воззрений), Вы не должны относиться к нему как-то по-другому… Хасидизм учит, что тело имеет душу. Именно душа является духовным началом, которое поддерживает физическую жизнь еврея… Нас иногда спрашивают – как мы можем помогать людям, совершившим серьезнейшие преступления? На это мы отвечаем, что имеем дело не с физической оболочкой, а с душой человека.

За развратные действия по отношению к несовершеннолетним в одной из федеральных тюрем отбывает наказание один еврей. Он получил 63 года строгого режима… Однажды мне пришлось выступить в его защиту в Центральном офисе бюро по тюрьмам в Вашингтоне. Там меня спросили, знаю ли я, что он сделал?

Я, не задумываясь, ответил, что меня нисколько не волнует характер его преступления, потому что мы имеем дело только с душой и надеемся, что с нашей помощью он станет лучше… Душа любого человека принадлежит Богу и чиста..

Whishing you a Happy Pesach. Rabbi Shmuel Goldstein, Lubavitch Prison Division».

Я решил послушаться совета раввина Гольдштейна. Окончательно успокоиться и перестать рефлексировать по поводу моего порочного единоверца. Тем более, как мне почему-то казалось, тот «встал на путь исправления» и раскаивался в своей слабости. Джордж денно и нощно замаливал свои грехи и практически не покидал тюремный храм. Благо работа тому способствовала.

Развратник трудился межконфессиональным шнырем, намывая полы не только за своим братом-евреем, но и за разноцветными нечестивцами. «Mucho trabajo», как говорили о таком энтузиазме усатые испаноязычные трудоголики.

Иногда, думая о Джорджике, в мою воспаленную голову влетали «порочные» мысли…

Почему я и мои соседи по Форту-Фикс смотрели на педофилов, как на что-то очень грязное, запредельное и отвратительное? Почему мы решили, что их проступки страшнее, чем чьи-либо другие?

Взять к примеру тех же наркоторговцев, наркодилеров и наркокурьеров, чей бизнес на крэке или героине свел в могилу великие тыщи народу. Сколько родилось уродов, сколько заболело, сколько семей распалось? Не говоря уже о том, что многие самые мрачные преступления совершались под кайфом или во время абстиняги?

Понятно, что такая позиция приносила мне лично скорее проблемы, чем популярность. Я продолжал одиноко рефлексировать, предпочитая идти собственным путем. Отличным от дороги широких народных масс.

В поступках, но особенно в мыслях.

Кстати, и Библия учила тому же: «Не следуй за большинством назло». Даже во время исхода из египетского пленения большинство людей хотели повернуть назад. Их пугали неизвестность и трудности Синайского перехода. Плевать они хотели на светлое будущее в стране обетованной. Поведение толпы было и есть иррационально. «Публика – дура! – шутили между собой театрально-концертные администраторы.

Быть таким, как все, мне не хотелось.

Но самое главное – просто не моглось.

Я невольно сопротивлялся доброжелательным наставлениям родителей и последнего адвоката «лечь на дно и не высовываться». Хотя зачастую и постфактум поносил себя всеми возможными ругательствами. Самым безобидным из них было: «Мудило, ты, Лева! Тебе оно надо?»

В российских острогах времен Достоевского каторжане недолюбливали дворян и политических из-за их непохожести. Беспричинная злость вызывала желание придраться, оскорбить и унизить. В Форте-Фикс происходило то же самое.

Я понимал, что моя тюрьма – это не офицерское собрание, дом творчества в Переделкино или на худой конец лагерь комсомольского актива.

Меня окружала непривычная и враждебная среда: злое…учие охранники с одной стороны и злое…учие заключенные с другой.

«Некуда крестьянину податься».

Вот и Федор Михайлович, классик бородатый, про то же размышлял. Цитирую со всем «респектом»: «Скажу одно, что нравственные лишения тяжелее всех мук физических. Простолюдин, идущий в каторгу, приходит в свое общество, даже, может быть, в еще более развитое. Он потерял, конечно, много – родину, семью, все, но среда его остается та же… Человек образованный, подвергающийся по законам одинаковому наказанию с простолюдином, теряет часто несравненно больше его. Он должен задавить в себе все свои потребности, все привычки, перейти в среду для него недостаточную, должен приучиться дышать не тем воздухом. Это – рыба, вытащенная из воды на песок… И часто для всех одинаковое по закону наказание обращается для него вдесятеро мучительнее. Это – истина…»

З/к № 24972-050 упрямо выдавал себя за человека тонкой душевной организации. Аристократа духа с моральными ценностями.

Дешевые понты, однако.