Тем временем неумолимо приближалась еврейская Пасха. Праздник освобождения из фараонова рабства. Очень актуальный в условиях тюремного заточения.
Из года в год еврейство Форта-Фикс совершало на Песах абсолютно умопомрачительный кульбит, который сводил с ума всех завистников.
На добрых десять дней мы чувствовали себя по-настоящему богоизбранным народом. Все 39 иудейских сидельцев: американских, израильских, русских, европейских и даже доминиканских.
Настоящих и под них канающих.
В дни праздника на первое место выступало ключевое словосочетание «специальная еда». Повторяю – специальная еда.
Нет, пусть будет с заглавной буквы: Специальная Еда.
Спецеда была еще более «специальной», чем обычная кошерная стряпня, которую подавали нам в тюремной столовке в течение года. Во время затяжной еврейской Пасхи мы питались по высшему тюремному разряду. Из каких-то особых лабазов. Каждый кусочек спецпайка был тщательно запаян в целлофановую упаковку с обязательным бело-голубым стикером: «Kosher for Passover. Made under the strict religions supervision of Rabbi Moishe Londinski». То есть «Кошерная-для-Пасхи. Изготовлена под строгим религиозным надзором раввина Мойше Лондинского».
Другую пищу нам есть запрещалось.
Только трижды очищенную, как водку «на экспорт». Без каких-либо примесей. И уж, не дай бог, с остатками сдобы, ее производных или даже невидимых хлебных крошек. В противном случае все съестные запасы считались «зараженными».
Поэтому за день до праздничной декады осужденным иудеям Форта-Фикс давали особый выходной день, чтобы хорошенько подготовиться и очистить свои шкафы от продуктового «мусора». Вступал в силу еврейский форс-мажор – маца, маца, кругом маца.
За две недели до Пасхи администрация зоны устраивала совершенно особую распродажу «Only for Jews». Ларек – «комиссария» открывался в свой выходной день только для нас. Как в самом настоящем спецраспределителе накануне очередной годовщины Великого Октября. Однако вместо советских деликатесов нам отпускали еврейские. Не менее вкусные, особенно с учетом ситуации. We were very easy to please.
В спецпаек входили бульонные кубики, суп с клецками «мацеболлз», печенье «макарунз» из кокосовых орехов, консервы из копченого лосося, польский молочный шоколад, израильская маца «Иерусалим», виноградный сок «Конкорд» и еще парочка волшебных наименований. Ограничений не существовало: трать свой месячный 290-долларовый «лимит», хоть за один раз. Закупайся, еврейская братва!
Многие именно так и поступали, отовариваясь не столько для себя, сколько для спекуляции. В день «иск» около магазина собирались многие некошерные зэки. Те, кому не повезло с происхождением и религией, со всех сторон окружали еврейскую очередь и, облизываясь, предлагали везунчикам бизнес-сделки одна лучше другой. Рыбная упаковка с чудо-как-пахнущей-рыбой легко уходила за десять тюремных долларов. Вместо трех по «госцене». Тут же, не отходя от кассы.
Вот поэтому я и говорил: «It pays to be Jewish». Хорошо быть евреем!
В американской федеральной тюрьме – уж точно!
На самом деле нам фартило не только из-за пасхальных распродаж. Еврейский календарь, любезно присылаемый «Алеф-Институтом», так и кишел многочисленными праздниками, выражавшимися в виде дополнительных выходных, продуктовых подарков от мирового сионизма и многочисленных второстепенных поблажек. Например, в выходе из барака вне очереди («скоро служба в синагоге») или официальном выносе из столовой обедо-ужина в пятницу вечером («для встречи субботы у себя в отряде или в синагоге»).
Последним активно пользовалась русская коммьюнити.
Белые коробочки из пенопласта кухонные контрабандисты начиняли слабокошерной жареной курицей, овощами, фруктами и яйцами. Хотя выходящих из едальни тщательно ощупывали, но «религиозную еду» менты оставляли в покое и целлофановую упаковку не разрывали.
На самом деле – зря. Нас, взращенных на многострадальной земле Союза ССР, дуболомы явно недооценивали… Еврейцы привилегированно выносили торбочки с едой не только по пятницам, но и во время осеннего праздника «Суккот». В эту радостную недельку нам предписывалось столоваться в спецпалатке. В ознаменование исторического 40-летнего перехода из Египта в Эрец Исраэль.
Под давлением сионистской общественности «с воли», тюремные власти и в этот раз проявляли нежную заботу о заключенных евреях. Рядом с религиозным Департаментом возводился внушительных размеров шатер, в котором легко умещались два стола и 12 стульев.
Я лично там не питался, а пользуясь оказией, доставлял продовольствие в камеру, где и поглощал в свое удовольствие с добавлением консервов из своего шифоньерчика. В палатку – «сукку» з/к 3 24972-050 наведывался лишь для того, чтобы слегка помедитировать и угоститься праздничной плетеной булкой-халой. А также поразмахивать пальмовыми ветками и особым еврейским лимоном «цитрог», импортом из Израиля.
Зная наш сволочной характер, капелланы Форта-Фикса доставляли иудейскую атрибутику на счет «раз».
В Рош-а-Шана, в еврейский Новый год, обычно выпадающий на сентябрь или начало октября, елку не наряжали. Зато мы объедались дармовым медом, яблоками, поджаристыми халами и даже (о, чудо!) настоящими ближневосточными гранатами.
А также дудели вместе с бородачами из «Алефа» в бараний рог «шофар». Получалось громко и весьма экзотично.
Декабрьская Ханука радовала романтично горящими семисвечниками-минорами.
Как в той славной интеллигентской песенке: «Мы вдруг садимся за рояль, снимаем с клавишей вуаль и зажигаем свечи…» Семь дней вечерней релаксации под аккордеон одного из прихожан. Незабываемо и трогательно.
Ей богу!
На Шавуот евреям Форта-Фикс при всем честном народе дополнительно выдавали наидефицитнейший творог. На зависть всей окружающей блатате. (Цена на черном рынке – одна чашка = 20 долларов. И не достать.)
На Пурим мы вместе с жизнерадостными и раскрепощенными еврейскими эмиссарами устраивали мини-карнавал. Поведение – совсем не по гангстерским понятиям, даже боюсь рассказывать детали. На Симхат-Тору я собственноножно выплясывал веселый еврейский краковяк. При этом на моих руках бережно покачивался свиток Торы.
За задорным ведущим выстраивался самый настоящий хоровод цвета хаки. Пацаны дружно хлопали в ладоши, эмоционально распевали наш национальный шансон и кружились в диком танце вокруг праздничного стола, застеленного белыми простынками в разводах от пролитого виноградного сока.
В меру абсурдно и весьма сюрреалистично.
Trust me.
Однако Пасха и только Пасха являлась самым Главным Событием Года. Желанным, общепримиряющим, в чем-то даже семейным и очень, очень, очень питательным.
«Праздник – не праздник, если это не праздник живота». Еще одна аксиома, выведенная знатным арестантом Трахтенбергом.
Помимо особо очищенных спецпайков, Песах радовал заключенных иудеев еще одной приятной деталью. Совсем немаловажной.
Десять праздничных дней еврейский контингент питался не в загаженной и вечно смердящей столовке, а, как и положено богоизбранному народу, в одном из помещений тюремной церкви.
На растерзание евреям начальство скрепя сердце отдавало целых две комнаты. Обычную синагогу (пища духовная) и прямо напротив нее – большой зал, откуда на это время изгонялись испаноязычные христиане (пища физическая).
За два дня до первого седера (особого застолья, отмечающего начало праздничных мероприятий) я принимал участие в еврейском воскреснике. Из будущей трапезной выносились допотопные, но сверхпрочные металлические стулья 1972 года выпуска. Ковровое покрытие мылилось, чистилось, высушивалось и тщательно пылесосилось. Из спецхрана выплывали столы, холодильники, микроволновки и кошерная кухонная утварь. Все только Kosher for Passover, тройной дистилляции.
Наконец кухонная полиция доставляла самый ценный груз: замороженные порционные обеды, овощи-фрукты, соки-воды и сопутствующую бакалею-гастрономию. Мы выстраивались цепочкой и, как святыню, передавали ящички, мешочки и упаковочки с наидефицитнейшим провиантом.
С момента получения продуктов все без исключения русское землячество превращалось в фанатичных прихожан – от синагоги за уши не оттянешь!
Командовал еврейским общепитовским парадом, будто специально доставленный к нам на Южную сторону Саша Храповицкий. Как говорила моя бабуля – дорого яичко к Христову дню.
По щучьему велению, по иудейскому хотению…
По примеру революционных солдат и матросов в октябре 1917 года, он сразу взял кухонную власть в свои руки. Узурпировал, можно сказать. При этом безжалостно отстранив от управления аидыше делами законопослушных американских еврейских зэков, сразу же переведенных им в ранг людей второго сорта. В нарезальщиков-подметальщиков и вытиральщиков-поломойщиков. Вспомогательный состав продуктовой роты.
Храповицкий гармонично вписывался в антураж нашей кухни-времянки. Во-первых, он имел поварское образование, во-вторых, когда-то хозяйничал в русском ресторане в Нью-Йорке, в-третьих, на самом деле очень вкусно готовил и, наконец, четвертое – любил кормить людей.
В этих вопросах я однозначно отдавал ему должное. По некоторым другим, достаточно принципиальным позициям, мы зачастую расходились. Как в море корабли.
От Саши так и несло фанаберией и снобизмом. Несмотря на широту души (он легко делал подарки и подавал милостыню форт-фиксовским босякам), Храповицкий, как и многие российские купчины, думал, что деньги решают все. Что благой поступок позволяет ему распоряжаться человеком и указывать тому, как жить. Причем достаточно в грубой и безапелляционной форме.
Хотя с еврейским «завпроизводством» у нас наличествовала определенная схожесть в биографиях (бывшие жены – в одной кутузке и взрослеющие сами по себе дети), при слове «Храповицкий» в моей голове вспыхивала красная лампочка…
…Пасхальный шеф-повар был явно не удовлетворен свалившимся на нас кошерным изобилием. В его глазах мы получили только «необходимые», но не «достаточные» запасы.
Зная, что с еврейскими американцами каши не сваришь, он предложил русским сброситься по три-четыре «книжки» марок. То есть по 20–25 тюремных долларов.
Мы немедленно согласились: «пацаны сказали – пацаны сделали».
Сионистский заем предполагалось использовать на дополнительные и незаконные поставки некошерного, но очень вкусного продовольствия с главного кухонного склада.
…Без участия моего друга Максимки Шлепентоха не обходилась почти ни одна уважающая себя операция. За считанные часы он сделал несколько необходимых телодвижений и свел новичка Храповицкого с одной из акул тюремного бизнеса.
С вашингтонским негром Гленном по кличке Спайдер, кладовщиком из святая святых – «Food Service Warehouse», где питались не только зэки, но и надзиратели.
Начиная со следующего же дня на грузовой электрокар, курсировавший между складом и оккупированной сионистами капеллой, погружался продуктовый левак. Наивные вохровцы искали мелочовку на теле арестантов, не замечая, как сверхценный товар уплывает целыми партиями.
Я искренне радовался достижениям русской криминальной школы. Симбиозу нашей ОПГ с чернокожими гангстерами: «Мир, дружба, жвачка!»
На самом деле сотрудничество было на редкость взаимовыгодным для обеих сторон. Кооперация и хозрасчет в чистом виде. С Пауком расплачивались не только собранными марками, но и натурой: часть сворованного кладовщик забирал в конце рабочего дня без каких-либо проблем прямо из нашей молельни. Причем – в промышленных пасхальных масштабах.
Бедные американские иудеи, составляющие две трети еврейской общины Форта-Фикс, никак не могли понять, откуда на них свалилась такая божеская милость. Как, впрочем, и сущность подозрительных операций, совершаемых русскими авантюристами.
На второй день Песаха всяческие рефлексии (кошер – не кошер) у американцев прекращались. Они, как и Антошка из мультика, готовили к обеду ложки и без всяких вопросов уплетали стряпню от шефа Храповицкого – борщи, овощные салаты с настоящим оливковым маслом, ленивые голубцы, оливье, пиццу, грибной суп, гуляш и прочие яства.
Мы не только хорошо ели сами, но и бесплатно кормили американский иудейский балласт. Все-таки, как не крути, – братья по вере.
В условиях продуктового рая и предшествовавшего ему недоедания, кошерность была похерена в одночасье. Абсолютно всеми иудеями зоны: сильно, средне и слабо религиозными.
Исключение составляла пресная маца, полностью заменившая нам на эту неделю любые хлебобулочные изделия. Дань традиции.
Как в «Скрипаче на крыше»: «Traditions, traditions!»
…В первый день праздника в гости к форт-фиксовской мишпухе нагрянула тройка жизнелюбивых раввинов-ешиботников. Зная об этом, а также о повышенном внимании нового начальника «службы капелланов» имама Сабира, на первый седер подавали только кошерное.
На столе царствовала-таки, фаршированная рыба – небольшие консервированные котлетки из «гефилте фиш», выданные нам по такому случаю без ограничений. Кушай – не хочу!
В качестве главного блюда выступал запаянный в пластик подносик с курочкой, настоящим картофельным пюре и икрой из баклажанов – подарок от израильской авиакомпании EL-AL.
Нелегальщина была припасена на «потом».
– Барух ата адоной, эпохейну мэлех хоалам… – «Благославен вечно Господь Бог, Владыка Вселенной…» – Тридцать с лишним еврейских жиганов зашептали за раввином слова главной молитвы.
Игорь Лив зажег свечи. Начался первый пасхальный седер. Одновременно с ним начался ожидаемый целый год Праздник Живота.
По ходу банкета русскоязычные представители тюремного еврейства хоть и посмеивалась над еврейским тамадой в черной шляпе, но вели себя весьма церемонно.
По команде мы разламывали очередной кусок мацы и окунали ее то в соленую воду, то в традиционные спецзакуски. При этом все дружно произносили заклинания тысячелетней давности. Благо доброхоты из «Алеф-Института» прислали нам праздничное руководство – методичку на русском языке.
Началась и закончилась Агада, рассказ о событиях Исхода из египетского рабства, время от времени прерываемый особыми тостами с виноградным соком «Кадем».
Подали главное блюдо. Подали добавку. Подали… Подали… Подали…
Как и положено, в самом конце трапезы мы пожелали друг другу самую важную еврейскую пожелалку: «В следующем году – в Иерусалиме».
…Объевшиеся до неприличия зэки в сладкой истоме отвалили от стола. Оставалось только запеть.
Вот оно, тюремное счастье!
Как будто почувствовав момент, галантные раввины вышли из-за стола и попробовали заговорить с нами на идише. Надеясь таким наивным способом завоевать расположение «русских» и вывести пацанов на танец. Ибо петь и танцевать хасиды из Хабада не просто любили, но и считали весьма богоугодным занятием.
Фрейлэхс форевер!
Без еврейской барыни не обошлось и на этот раз. Бородатые массовики-затейники вывели в круг сначала почти всех американцев, а потом – остатки русской братвы.
Правда, с меньшим успехом.
Мы вместе со всеми громко захлопали в ладоши и оптимистично грянули «Хава нагилу». Потом «Эвейну шолом-алейхем». Потом – «Тум бабалайку».
Обязательную программу – еврейскую «горячую десятку».
Покончив с джентльменским набором, юные раввины затянули по-русски: «Нет, нет никого, кроме Бога одного». Веселенькая бодрилочка состояла из шести слов, повторяемых до бесконечности на непонятный, но боевой мотивчик.
Как знаменитая «у попа была собака», только в мажоре.
…Праздничный междусобойчик закончился в 11 вечера. Для нас и здесь сделали исключение: десятичасовая отрядная перекличка прошла без нашего участия. Заочно. Мы состояли в особом списке, дававший нам определенный недельный карт-бланш – «Списке Шиндлера», шутил я, вспоминая исключительную кинокартину Стивена Спилберга.
В начале двенадцатого «усталые, но довольные» иудеи Форта-Фикс расходились по баракам.
Такое расчудесное чудо – ночная прогулка по компаунду после общего отбоя, случалась только раз в год. Из зарешеченных окон на нас смотрели сотни непонимающих глаз, пытавшихся разобраться, кто мы такие и почему вели себя так нагло.
«Jew crew» – в рифму раздавалось нам в след. «Джу кру» – «еврейская команда». Не в бровь, а в глаз, точнее не скажешь…
Ночной исход заключенных иудеев сопровождал электромобиль охраны.
Два мента покуривали запрещенные цигарки и весело подгоняли нас, пристроившись в конце странной демонстрации. Мне это напомнило сцены из жизни знаменитого парка-сафари «Six Flags», куда зловещий эксплуататор Трахтенберг возил развлекаться своих «рабынь».
Служащие аттракциона, в точности как и наши золдатен, разъезжали на джипах и подгоняли зазевавшихся жирафов или слонов. Туда, куда им было положено. Именно «положено».
Аналогии между форт-фиксовской темницей и зверинцем-зоопарком проносились в моем противоударном сознании по нескольку раз в день. «Лев в клетке» – в прямом и в переносном смысле этого слова.
Тем не менее я старался не задумываться ни о чем глобальном, а, как и советовала народная мудрость, расслабившись, получать удовольствие.
Абстрагироваться. Экстраполироваться. Дистанцироваться. Радоваться малому. И втихую, про себя, глумиться над собой и окружавшим меня поздним палеолитом.
«Могло быть и хуже», – как всегда успокаивал себя русско-еврейско-американский Робинзон Крузо.
Исходя из этого посыла, я воспринимал пасхальную декаду как долгожданный отпуск. Если не на уровне Фиджи или Таити, то по крайней мере – как на летней даче в Катскильских горах неподалеку от Нью-Йорка…
…Воспользовавшись кратковременным религиозным «отпуском», я, как и положено нормальному русскому дачнику, переместился на летние квартиры. Поближе к еврейской кухне с ее фантазийными яичницами. Подальше от осточертевших дуболомов и дисфункциональных соседей по нарам.
В отряд я возвращался только на ночевку. Во всем остальном меня надежно прикрывал форт-фиксовский «список Шиндлера».
С утра пораньше з/к № 24972-050 собирал внушительных размеров вещмешок. Как в той старинной детской считалке – «что угодно для души».
В нем лежало: спортивная форма для джоггинга (мультиконфессиональный храм-барак удобно выходил на беговую дорожку); туалетные принадлежности; полотенце; резиновые шлепки; шорты; смена белья; витамины; книги; газеты-журналы и использованный конверт «Fedex», в котором бережно хранил черновики очередной главы «Тюремных хроник». В отдельный целлофановый мешочек укладывалась упаковка многофункциональной туалетной бумаги – особо ценного товара, с которым я не расставался ни на минуту.
Четырех рулонов, бесплатно выдаваемых каждому зэку раз в месяц, мне едва хватало на неделю. Поэтому приходилось дозаправляться у одного из работников хозсклада. Естественно – нелегально. Как и положено – за полцены по сравнению с магазинной.
Экономика должна быть экономной.
Я щедро расходовал туалетную бумагу, используя ее в качестве салфеток, бумажных полотенец, тряпок, сиденья на унитаз, «отвлекающего флажка» при контрабанде еды из столовки и, знамо дело, по назначению.
Периодически «тойлет пейпа дилер» забывал о своем русском клиенте. Периодически русский клиент ему об этом напоминал. В такие «моменты истины» кладовщик всегда меня успокаивал: «Раша, не волнуйся. У меня хорошая память! Как только я тебя вижу, первым делом думаю о подтирке для дерьма!»
От признания поставщика мне становилось слегка не по себе. Хотя, конечно, приятно было осознавать, что тебя не забывают. Но немножечко обидно, что по такому поводу.
Обычно меня все-таки ассоциировали с чем-то более возвышенным. Как говорили в таких случаях американцы: «Face the reality», то есть «столкнись лицом к лицу с реальностью».
“Shit paper” = Lev Trakhtenberg…
Кстати, о нужниках. Помещения «Религиозного департамента», помимо всего прочего, привлекали меня своей относительной незагаженностью. Включая общественный туалет о шести унитазах, с более-менее целыми кабинками в человеческий рост и (о, чудо!!!) с задвижками на дверях!
Я категорически приветствовал улучшенные «Правила поведения в уборной», среди прочего, включавшие в себя периодические сдергивания. Частый спуск воды в унитазе заметно улучшал качество воздуха и помогал настроиться на Вечное.
Все-таки, хоть и сортир, но при Храме…
Без всякого сомнения, прихожане форт-фиксовской капеллы представляли собой передовой отряд американских заключенных. Более-менее продвинутый. Ставший на путь духовного исправления.
Скажем так. Осторожненько.
Но все же и среди них периодически попадались черные овцы, портившие впечатление от всего стада.
…Над раковинами в церковном туалете были прикреплены две автоматические мыльницы с жидким мылом. Такие славные блестящие доилки: нажмешь на кнопочку – хорошо ручки вымоешь. Или ножки, как это делали особо праведные мусульмане перед пятничной молитвой «джумой».
В отрядах подобная буржуйская роскошь отсутствовала. Упаковки жидкого мыла воровались из полезных аппаратусов через несколько минут после их заправки. Сказывалась высокая культура населения и забота о ближнем. Ну и, конечно, безрадостное детство в джунглях капитализма, где «человек человеку враг».
В храме с пережитком прошлого пытались бороться весьма нетрадиционно. При помощи Слова Божьего.
На кафельной стене, прямо над строем потрескавшихся белых раковин, человеколюбивые капелланы повесили отчаянный призыв из Священного Писания: «You Shall Not Steal». Достаточно жизненную заповедь: «Не укради».
Попадание в десятку. Особенно в тюрьме.
К сожалению церковников и к моему великому вуаеристскому восхищению их наивностью, расчет на сознательность заключенных не оправдался. Борьба между добром и злом заканчивалась полным фиаско первого: мыло как воровали, так и продолжали воровать.
Недаром же говорилось, что горбатого могила исправит. Или как в моей новой оптимистичной аксиоме: «Once a criminal, always a criminal». Думаю, что смелый постулат «единожды преступник – всегда преступник» хорошо бы смотрелся в виде эпиграфа к моему будущему резюме…
Надо отдать должное – время от времени, но очень и очень редко, сознательные экземпляры все же затесывались в наши ряды. Настоящие Верующие с Большой Буквы, а не жалкие двурушники-лицемеры, тырившие втихаря казенное мыло.
На стене одной из кабинок все того же многострадального церковного ватерклозета вместо привычных отрядных наскальных рисунков и гомосексуальной тайнописи красовалось совершенно особенное посвящение. По всему было видно, что его писал какой-то грамотный узник, обучавшийся в нормальной школе, а не у отставного солдата Кутейкина.
Надпись гласила: «God love yuo».
То есть искаженный вариант от «God loves you» – «Бог тебя любит».
Про окончание «S» в 3-м лице единственного числа в Форте-Фикс не вспоминало 80 % заключенных. То же самое касалось вспомогательного глагола «does» и многого другого.
Хоть и с ошибками – одной грамматической и одной орфографической, но ход мыслей осужденного философа мне все равно нравился.
Рядом ручкой другого цвета кто-то подписал то же самое, но по-испански: «Dios te аma». Чувствовалась международная солидарность и религиозный экстаз неизвестного латиноамериканца.
И тут Лев Трахтенберг дрогнул.
Если точнее – его рука. Он вспомнил знаменитую строчку из песни Высоцкого – «в общественном парижском туалете есть надписи на русском языке».
Тюремный графоман понял – или сейчас, или никогда!
Если честно, больше всего на свете мне хотелось написать столько раз виденное в российских сортирах и на стеклах заснеженных машин основополагающее и любимое народом слово из трех букв.
Собравшись с силами, я все же наступил на горло собственной песне.
И вывел соответствующую духу и помещению максиму: «С нами Бог!» С большим восклицательным знаком в конце.
На долгую память будущим русскоязычным узникам…
Эпилог к 45-й главе
Друзья, если вам случайно доведется отбывать заключение в федеральном исправительном заведении Форт-Фикс в южном Нью-Джерси, не побрезгуйте, сделайте божескую милость, зайдите на минуту в туалет при «Religious Department»… На втором этаже, в самом конце коридора, рядом с главным молитвенным залом…
Откройте четвертую от входа кабинку… Посмотрите налево… Надпись «С нами Бог!» должна быть на уровне вашей груди…
И в этот момент вспомните, пожалуйста, обо мне!
Вот так, элегично и с грустинкой, совсем как в «Маленьком принце» Антуана де Сент-Экзюпери, мне бы и хотелось закончить эту пасхально-туалетную главу.
Да, именно так – элегично и с грустинкой.
Вот теперь всё.