Один раз я вплотную приблизился к подаче судебного иска против Федерального бюро по тюрьмам. Против лечащего врача, начальника медслужбы и коменданта заведения. Не корысти ради, а только чтобы получить необходимое обследование у специалиста. В общем, не «искусство ради искусства», а суровая необходимость.

Однако просто так, с кондачка, ни я, ни мой гипотетический адвокат не могли появиться в суде, чтобы, как говорили русские узники, «зафайлать комплейн», то есть открыть дело.

С нами никто не стал бы разговаривать.

Чтобы начать судопроизводство, американский федеральный заключенный должен был исчерпать все доступные ему средства. Другими словами – пройти через многомесячную нервотрепку: через огонь, воду и, если повезет, медные трубы.

Официально процедура подачи кассационной жалобы по инстанциям внутри тюремного ведомства громко называлась «Administrative Remedy Process». Процесс, выученный мною наизусть, и к которому я периодически прибегал для самообороны.

Печальная метаморфоза: был пацифистом, стал милитаристом.

Жизнь заставила, бля на фиг…

…За несколько дней до моей незабываемой (и в чем-то даже глубоко трагической) самосдачи в Форт-Фикс, нью-йоркский доктор Борис Бенцианов сделал мне операцию. Исправил носовую перегородку, и я снова начал дышать. Во время священнодейства молодой хирург заметил и вырезал из моей левой ноздри какие-то особо вредные папилломки. Нехорошие, имеющие тенденцию к перерождению в злокачественную гадость, за которыми, если жизнь дорога, было предписано строго-настрого следить. Хотя бы раз в полгода проверяться. Ибо крошечные «мазафаказ» могли появиться вновь. Во время заключения в том числе.

…Через несколько месяцев с начала срока, пройдя сквозь тщательное фельдшерское сито, я получил долгожданную аудиенцию у доктора Ли. Поплакался в китайскую жилетку, рассказал историю о возможном раке и, как я понял потом, попросил что-то совершенно невозможное. Консультацию у врача «ухо-горла-носа», не включенного в заветный список приходящих специалистов.

В общем, обнаглел вконец. Страх потерял. Из ума выжил…

Недолго думая доктор Менгеле в просьбе мне отказал, хотя я и размахивал перед его лицом справкой от отоларинголога, как цитатником председателя Мао во времена пограничного кризиса на Даманском.

Рассчитывал, что китайцы такие забавы любят и понимают.

Ошибся.

Правда, перед тем как отправить меня восвояси, тюремный врач заглянул ко мне в нос. Знамо дело – без оптической аппаратуры. Без элементарной лампочки-световода. Даже без доисторического круглого зеркала с дыркой посередине. Но самое главное – без специального узкого образования.

Ничего не обнаружил. Я засомневался в его компетентности. Решил жаловаться и добиваться консультации.

Наивный чукотский мальчик!

Первым шагом бесконечно долгого процесса являлась подача петиции «ВР-8», «Би-Пи-Эйт».

В ее названии был зашифрован наимогущественнейший акроним «Bureau of Prisons», то есть «Бюро по тюрьмам». Жалоба была вручена отрядному канцлеру, известному садисту Джозефу Робсону.

Через неделю я получил формальный ответ, что «со мной все в порядке. В просьбе отказать».

Я не согласился, решил идти дальше и запросил у «души-человека» следующую форму – «ВР-9», «Би-Пи-Найн». Солидную, голубого цвета, на четырех листах. На этот раз – обращение к самому директору тюрьмы, на которое он был обязан ответить по закону.

Через 45 дней я получил копию своего запроса и письмо от главного тюремщика Форта-Фикс:

– Внутреннее расследование показало справедливость отказа. Вас осмотрел MD, лицензированный доктор медицины. Патология не обнаружена. В консультации отказать.

Гуляй, паря!

У меня было 10 дней, чтобы потрясти мир: воспользоваться своим правом и подать петицию в «Риджн», Региональное управление Бюро по тюрьмам в Филадельфии. В головную контору, осуществлявшую общее пенитенциарное руководство над зонами Северо-Востока США.

Набравшись смелости, я запросил у Робсона следующую форму – «ВР-10», «Би-Пи-Тэн» веселенькой желтой расцветки. Такую же внушительную, как и предыдущую, но на этот раз с номером.

«Серьезную ху… ню», – как говорил о подобном с легким фламандским акцентом мой приятель-русофил Людвиг, получая ежемесячный перевод на 40 долларов от Нидерландского консула из Нью-Йорка.

Хорошая кляуза получилась на этот раз – в меру требовательная, в меру чувствительная. Все точки над «i» расставил. Справки приложил. В общем, достойно поплакался в чиновничью жилетку.

Стал жить-поживать, да ответа ожидать…

Через месяц меня вызвали к отрядной секретарше-делопроизводительнице и вручили компьютерную распечатку. «Риджину» требовалось дополнительное время, еще 30 дней: «Настоящим письмом уведомляем, что ответ вы будете иметь до такого-то числа».

За день до «дэдлайна», во время пятичасового «мейлколла» я получил толстенький конверт из Филадельфии.

Казнить, нельзя помиловать! То есть в просьбе отказать: «Кровь из носа не течет, боли нет – показаний для осмотра специалистом тоже!»

That`s it!

Опечалился Лева, вновь пошел он к синему морю. Снова стал он кликать канцлера Робсона. Неспокойно синее море…

– Trakhtenberg, ты меня достал! Ты что, не понимаешь, что своими жалобами ты ничего не добьешься? Не понимаешь? Ты хочешь писать в Вашингтон? Я тебя правильно расслышал? ОК. Я дам тебе ВР-11. Но учти, Трахтенберг, выше прыгать некуда! Ты беспокоишь людей и отрываешь всех нас от работы своими идиотскими проблемами… Все, мы начинаем вести себя точно так же! На каждое действие есть противодействие! Пойдем наверх, посмотрим, что у тебя делается в шкафу. Контрабанда есть? – закончил Робсон, вылезая из-за стола и направляясь ко мне в триста пятнадцатую.

Я, как ослик Иа, понуро побрел за ним, вспоминая на ходу, спрятал ли я лезвие, которым я накануне нарезал контрабандный лук и болгарский перец, а также элегично рассуждая, насколько обрадуются мои сокамерники неожиданному визиту урядника.

С помощью частых внеплановых обысков и придирок «не по делу», приводящих к получению «тикета», администрация зоны боролась с возмутителями спокойствия.

Рука мыла руку – тюремщики всех уровней покрывали друг друга и заодно показывали жалобщикам, кто в доме хозяин. Я это понял очень хорошо, когда поначалу пошел искать управы на Робсона к начальнику отряда. Из-за того, что тот конфисковал сохнувшую после дождя мою оранжевую куртяшку-очаровашку.

На редкость наивный и недальновидный поступок: в тот день мой несчастный «локер» обыскали три (!!!) раза!

У меня задергалось веко и появилось сомнение – не пора ли засунуть язык в одно место? Самое смешное, что все четыре раза меня шмонал главный герой моих жалоб.

«Жаловаться? Что, самоварники, аршинники, жаловаться? Архиплуты, протобестии, надувалы мирские! Жаловаться? Что, много взяли? Вот, думают, так в тюрьму его и засадят! Семь чертей и одна ведьма вам в зубы!» – возмущался Антон Антонович Сквозник-Дмухановский…

Аллюзии о сходстве между Городничим и Робсоном возникали у меня постоянно…

«Here is your fucking BP-11», – вторил гоголевскому герою раздраженный моим тупоумием истеричный столоначальник, доставая из шкафчика номерной бланк розового цвета. Мою последнюю возможность повлиять на антигуманное решение тюремного лепилы, «вордена» и «региона».

…Поскольку злобный канцлер спешил домой, то шмон «на скорую руку» особой запрещенки не выявил. Так, мелочи жизни: пара лишних тишорток и второе одеяльце, которым я выравнивал провисшую шконку.

Nothing major, слава богу!

Тем не менее последний эпизод с обыском меня несколько отрезвил.

Нервы были на пределе. Я прекрасно понимал, что при желании администрация могла придраться к чему угодно. А желание у нее было.

Особенно после начала публикации в газетах и в Интернете моих тюремных хроник.

Неравное противостояние априори.

Поэтому умненький-благоразумненький з/к № 24972-050 очистил свой железный шифоньер от всего, что хоть отдаленно попахивало «контрабандой». Чтобы все стало архикошерно, включая «базар» и расписание дня.

Минута опоздания в новых условиях приравнивалась к провалу всей операции.

Не особенно надеясь на победу над глумливой Гидрой, я собрался с мыслями и подготовил очередной бюрократическо-апелляционный шедевр. Обращение «Ви-Пи-Илэвен», депешу в Центральный офис Федерального бюро по тюрьмам, в город Вашингтон, округ Колумбия.

Ровно через 40 дней я получил ответ из самой главной конторы. На гербовой бумаге Министерства юстиции: «Заключенный Трахтенберг, идите в жопу с вашими жалобами». Смысл был примерно таким.

Но я не отчаялся, несмотря на откровенные насмешки канцлера Робсона:

– Ну что я тебе говорил, идиот?

Или после более вежливых комментариев форт-фиксовских медиков:

– Ну и зачем скандал поднимать было? Сколько времени впустую потратил? Оно того стоило? Трахтенберг, все идет от головы! Принимай антидепрессанты! Посмотри на себя – ты совершенно здоров!

Я начинал подумывать об обращении в суд и даже провел в «юридической библиотеке» несколько часов, изучая правила подачи «комплейна».

Внутренние ресурсы были исчерпаны. Тем более что нью-йоркский врач «ухо-горло-нос» прислал письмо-напоминание: «Лев, не забывай регулярно проверяться».

Дороги назад не было!

И тут…

… И тут (как это часто случалось в жизни или по крайней мере – писалось в книжках) абсолютно неожиданно во всех отрядах канцлеры вывесили прелюбопытнейшее объявление.

«Ахтунг, ахтунг, – извещал арестантов злобный белоголовый орлан с герба тюремного ведомства, – через два месяца в Форт-Фикс приезжает инспекция!»

Wow, к нам едет ревизор! И не простой, а из Американской ассоциации исправительных учреждений и федеральной комиссии по аккредитации тюрем.

Проверяющие либо давали «добро» на работу зоны, либо (чисто теоретически) ее закрывали. Капиталистический пенитенциарный вариант «Акта о приемке объекта». Это мы проходили. В «Фитиле» видели, знаем…

На ловца и зверь бежит!

Сутяжнику № 24972-050, как и пролетариату, терять было нечего. Поэтому он решил пойти ва-банк и попытать своего еврейского счастья у добрых дяденек и тетенек из могущественной Инспекции. Недаром ведь 27 лет своей жизни он прожил на земле Российской империи – вера в доброго царя у челобитника Трахтенберга была в крови. К тому же ему очень хотелось жить. То есть съездить на прием к отоларингологу. И не более того.

И я отправил еще одну жалобу!

На этот раз – на адрес ревизоров, который был указан на случай оный.

Далее цитирую Ф.М. Достоевского, в очередной раз попавшего в своих описаниях «не в бровь, а в глаз»: «Арестантов высылали целыми кучами ровнять улицы в крепости, срывать кочки, подкрашивать заборы и столбики, подштукатуривать, подмазывать. Одним словом, хотели в один миг все исправить, что надо было лицом показать».

То же творилось и вокруг меня. В ожидании высоких гостей…

Умопомрачение и показуха, как к приезду генерального секретаря или матушки-царицы. Потемкинские деревни в чистом виде! Включая ручной (!!!) сбор желтых одуванчиков, «праздничный» обед с мороженым (!!!), срочная покраска всего возможного и даже (о, чудо) широко разрекламированный вечер «караоке» (!!!), состоявшийся в музыкальной комнате в первый и последний раз.

…В день «Х» загримированный Форт-Фикс блистал.

Как, впрочем, и наше начальство, появившееся на компаунде не в форме тюремного бюро, а в партикулярных костюмах «на выход». В полном составе и при полном параде. Нарядным охранникам не хватало красных бантов в петлицах, кумачовых полотнищ и революционных гвоздик. Ну и, пожалуй, духового оркестра, бойко наяривающего «Гимн коммунистических бригад». Во всем остальном: «утро красит нежным светом» и т. д., и т. п.

Не жизнь, а песня.

Сразу после завтрака члены высокой комиссии, местные исправработники и сам герр комендантен вместе с «директором региона» из Филадельфии принялись за дело. Начался обход форт-фиксовских построек, служб и помещений. Шишки крутили головами. Останавливались. С кем-то говорили. Что-то записывали. Хлопали дуболомов по плечам. Улыбались. Довольные двигались дальше.

В половине двенадцатого их благородия добрались до столовки и самодовольно-озабоченно выстроились в неровную шеренгу в центре зала. Неподалеку от выхода. Чтобы демократически побеседовать с плебсом и принять претензии, если, паче чаяния, таковые найдутся.

…С самого раннего утра коварный пасквилянт Трахтенберг носил с собой копию жалобы, отправленной в верха несколько недель назад. «Бумага карман не тянет – а вдруг доведется припасть к ручке самого генерал-губернатора?» – думал он, рассматривая ревизоров и их челядь из окон тюремной библиотеки.

В тот день я ждал обеда с ничуть не меньшим нетерпением, чем террорист Ильин, стрелявший на Красной площади в кортеж Леонида Ильича.

А может, даже сильнее, чем сама Вера Засулич…

Войдя в надраенный кафетерий, я сразу же увидел Его Высокопревосходительство. Хоть и без генеральских усов, но при соответствующем положению пузе и знатной осанке. Самодовольного. Только что откушавшего в спецстоловой для спецлюдей. Спецедой из спецпродуктов…

И тут…

… И тут я понял, что мой час пробил!

Не дождавшись получения подносика с форт-фиксовской пайкой, отчаянный и отчаявшийся проситель совершил этакое лихое сальто-мортале и, минуя раздачу с перегородкой, предстал пред светлыми очами Проверяющего, Коменданта и Членов комиссии. Большими Шишками с Большой Буквы. «Big Shots» то есть.

Я остановился в двух шагах от центра дуги. Прямо напротив Главного Инспектора. Зажав в руке конверт с заветным письмом. На глазах у изумленных зэков, с интересом рассматривавших наивного самоубийцу, и охранников, не понимавших, откуда у меня набралось столько наглости.

В общем, скажу честно – слесарша Февронья Пошлепкина и унтер-офицерша отдыхали.

В моей голове пульсировала кровь, отбивая такты «Венгерского танца № 5» композитора Брамса. Что будет, то будет. Whatever will be, will be…

– Чем могу помочь? – на редкость дружелюбно спросил меня Центр Внимания.

Игра в торжество исправительной демократии продолжалась. Ходоки у Ленина, ни больше ни меньше.

Я сбивчиво принялся за свою печальную историю об операции в Нью-Йорке, многомесячных попытках получить консультацию у «ухо-горло-носа» в Форте-Фикс и коварных предраковых папилломах.

Не обращая накакого внимания на тянувшего голову взбешенного коменданта и его грозную свиту, готовых по-мойдодыровски проглотить меня и растоптать.

Прямо на месте.

Что именно было сказано, я не мог вспомнить уже через несколько минут. Отважный проситель выдал наболевшую скороговорку на одном дыхании. Как тему «Моя семья» на экзамене по иностранному языку. На полном автомате.

Зная, что в тот момент его придирчиво рассматривали несколько сотен циничных арестантских глаз, чиновник из Вашингтона вошел в роль. Он благодушно закивал и начал изображать из себя «слугу царя, отца солдатам». Даже не генерала, а по крайней мере – любимого народом фельдмаршала Кутузова накануне Бородинской битвы…

И тут…

… И тут Их Сиятельство совершили что-то уже совсем запредельное. Выходящее за все возможные рамки и правила. Напрочь позабытое за время отсидки. Во-первых, благодетель пообещал немедленно разобраться в моей ситуации. На следующий же день! Во время инспекции медицинской службы.

– I see, I see… We`ll take care of you… I promise! – успокоил он неугомонного жалобщика.

А во-вторых, самый человечный человек пожал мне руку! У всех на глазах! Как равному!

Повторяю: пожал мне руку!!!

Вот уж воистину прав был жополиз Молчалин: «Мы покровительство находим, где не метим».

…В очередь за макаронами я не вернулся, а нервной походкой поспешил к себе в камеру, чтобы прийти в себя и подготовиться на случай очередной ссылки в карцер.

Дать ценные указания соседям – что делать с ценной шконкой, ценным матрасом, а также прочими тюремными «ценностями». Отдать Робингудскому на хранение рукопись книги. Срочно дозвониться до Гали и Миши, объяснить ситуацию и предупредить, что визиты в карцере – только на один час и только раз в месяц. Отправить в редакцию свежеезаконченную главу. Написать пару писем. Подготовить кое-какие документы в свою защиту. Успокоить домашних…

…В «дырку» на этот раз я не попал. Месть была бы чересчур явной, наверное. Особенно для «протеже» Ревизора.

Не знаю…

…Через неделю после аудиенции в тюремной столовой федерального заключенного № 24972-050 переодели в рыжий безразмерный комбинезон, заковали по рукам и ногам и под усиленной охраной вывезли на злополучную консультацию.

Последующие перебрехивания и мини-баталии с Системой, за исключением большого сражения за «Тюремный роман», давались мне меньшей кровью. Максимум – уровнем «Региона», петицией «ВР-10». Хотя проигрыши имели место быть (кто бы сомневался), но мне казалось (вот она, вера в лучшее), что форт-фиксовские начальники поняли, с кем имеют дело.

Я не мог ждать милостей.

Ни от природы, ни уж тем более от Federal Bureau of Prisons.