Круговорот блядей в народе

Лили, с которой я периодически общаюсь, вдруг решила съездить домой в родной Усть-Пиздюйск, похвалиться, какую девицу из нее вылепили, и заодно рассказать, что работает в самом модном клубе города. Для достоверности она даже провела там целую фотосессию. То в одном костюме, то в другом; то стоит на сцене у микрофона, вся в блестящем платье с меховым боа на шее; то в роскошном наряде курит в гримерке, томно выдыхая сигаретный дым; то примеряет шляпки. Короче, настоящая звезда...

— Кстати, мне будет нужна замена на время моего отсутствия. Не хочешь поработать? — вскользь бросает она.

Хочу ли? Да еще бы!

— А если у меня не получится?

— Там особенного ничего нет. Им нужно, чтобы был транс, а хореографические навыки не так важны. Сходи, посмотри, как мы работаем. Я договорилась, сегодня народу мало, тебя пустят бесплатно. Все сама увидишь.

Никогда еще до сих пор Лили не приглашала меня, хотя работает уже несколько месяцев. Сама не выберусь, билеты надо заказывать заранее, да к тому же там очень дорого. Так что надо сходить, пока зовут, и, если не возьмут, по крайней мере, хоть посмотрю шоу.

...Маленький душный зал, наверное, только сближает собравшуюся здесь состоятельную публику. Мне достался край столика, за которым уже сидят пьяные мужики.

— А пить будете, мадам? — Один берет со стола чайник с надписью «Алкаголь».

Я согласно киваю. Не ожидала такой любезности, но им, видимо, просто неудобно, что рядом сидит человек с пустым стаканом. Или я им нравлюсь? Неплохое начало вечера...

* * *

— И шел Адам по райскому саду. И выпало у него ребро. И сказал Адам: «Блядь!» И стало так.

— Рома, ты лучший! — орет сосед по столу.

— Я знаю! — орет в ответ местный ведущий Роман Трахтенберг. Он не отстает от зрителей, напиваясь на сцене. — А бабы у нас тоже ничего, сейчас выйдет одна...

Но девушка не идет, за сценой какая-то маленькая заминка, может, у нее лопнул ремешок туфли или чулок пополз, все бывает.

— Блядь, ну что такое?! — Роман возмущен. — Рожу, что ли, красит? Знаете анекдот? И создал Господь женщину. И посмотрел он на нее, и посмотрел, и посмотрел... И подумал: «Хуйня! Накрасится!»

Зал покатывается, никто, кажется, уже и не ждет запоздавшую танцовщицу. Понятно, что все пришли послушать ведущего.

— А сейчас на эту сцену выйдет человек, отягощенный багажом знания, ибо только от большого ума можно отрезать себе хуй! Итак, пиздатый мужик, или хуевая баба. На сцене — транссексуал! Внимательно смотрите ему или ей между ног, и вы все поймете и все увидите сами.

Теперь ясно, как он объявляет Лили. В своем Усть-Зажопинске она вряд ли рассказала об этом. Музыка заглушает гам голосов, Лили манерно появляется, приоткрывая занавес. Платьице на ней скромнее, чем было на снимках... Она довольно-таки коряво выгибается, плохо слышит музыку и, что самое неприятное, все время пытается позировать. Заканчивается музыка, а она так полностью и не разделась. Трахтенберг кричит: «А трусы?» — но Лили с гордо поднятой головой и едва наметившейся грудью покидает сцену. Трахтенберг кричит: «Еще раз! Попытка намба ту!» и снова ставит эту же музыку. Лили не возвращается. Роман объявляет какую-то девицу и исчезает за кулисами. Публика в негодовании: «Обманули, корявую бабу за трансвестита выдаете!»

— За транссексуала! — вопит вернувшийся ведущий.

— Какая разница! Наебали! На-е-ба-ли! На-е-ба-ли! На-е-ба-ли! Верните деньги!

— Хорош бузить! Пей! — обрывает крикуна сосед.

— На-ли-вай! На-ли-вай! — продолжает тот.

Проблема понятна. Худенькая Лили похожа на девушку, может, не очень красивую и не очень хорошо танцующую, но все-таки бабу. Те ее достоинства, которым я позавидовала при нашей первой встрече, — женственность и невысокий рост, здесь только мешали ей. Она проигрывала местным стриптизеркам, а я могла бы здесь стать звездой!

Алкоголь без закуски накрывает и срывает башню, да и организм ослаблен после операции. Хотя я бы еще выпила, но выпивка уже закончилась, а компания больше не предлагает. Им хорошо и весело, а про меня они совсем забыли.

Зато теперь ясно, что Лили фотографировалась в чужих костюмах, а пение ее абсолютно никому не нужно.

Я пошла в туалет, расположенный, как выяснилось, прямо за сценой. Чтобы в него попасть, нужно пройти через эстраду. У туалета на стуле переодевалась Лили, рядом стоял Трахтенберг и отчитывал ее. Она же игнорировала его замечания и всем своим видом показывала, как ей глубоко наплевать на то, что это волосатое быдло про нее говорит, и что его советы ей глубоко до фени. В недавнем прошлом, будучи мужчиной и начальником, я понимала Романа, который заводился все сильнее.

— Ну что тебе непонятно?! Чего ты не догоняешь? — выговаривал Трахтенберг. — Люди не поверят в транссексуала, пока он не снимет трусы. Они будут считать что их обманули! А мы не накалываем, у нас все по-честному. Они нам деньги — мы им правду жизни. Они доллары — мы им пизду! Все бабы раздеваются полностью, и ты не исключение. К тому же тебе, между прочим, платят больше, чем девчонкам, потому что ты больше, чем женщина. Ты — транссексуал!!! Так что иди, уважаемая, и покажи им больше, чем пизду!!!

Лили, изображая глухонемую, продолжала невозмутимо одеваться, когда на пороге возникла еще одна дама.

— Роман, ну вы что? Ну разве вы не можете быть ней полюбезнее? У всех свой предел стыдливости. Кто-то спокойно раздевается, кто-то нет. И если она не хочет, чтобы ее представляли транссексуалом...

— Она хочет, чтобы все думали, что она женщина Хорошо. Тогда пусть честно конкурирует с нашим танцовщицами, а транса другого найдем, — спокойно подвел черту Роман.

Пожалуйста! — взбрыкнула Лили.

На мой взгляд, быковала она зря. Девочки в клубе были хороши... Они были в меру красивы, в меру распущены, в меру хореографически подкованы, следовательно, ни в какой «честной борьбе» Лили не выиграть. Но ее, кажется, успокаивало, что на ее стороне эта дама, жена одного из хозяев клуба. Лили так много рассказывала о своей работе, что сейчас я не нуждалась в комментариях. Я уже знала, что клуб, как и многие из доходных заведений, имеет несколько владельцев, а значит, здесь имеются несколько возможных линий поведения: кто-то любит, чтоб ему лизали жопу; кто-то уважает стукачей; а кто-то предпочитает просто хороших работников. Словом, обычный коллектив, где каждой твари по паре, так сказать, террариум единомышленников.

Лили справлялась с «лизингом» на «брависсимо», а со своими основными обязанностями — на «блевонтиссимо». Нутром я чуяла: время Лили в этом заведении подходит к логическому финалу. Надо бы ей сказать, что она неправа, но она все равно не поймет, а, с другой стороны... может, оно и к лучшему? Мне самой так нужна работа! Лили уже собрала сумку и повернулась ко мне, продолжая игнорировать Романа. В его глазах ясно читалось: «Тебе пиздец!»

Ох, Лили-Лили!!! А она уже подбежала ко мне:

— Пойдем.

— Куда?

— Туда! Вон сидит директор, тебе надо с ним познакомиться! — Она указала на бородатого, на вид приятного, гномоподобного, разухабистого «обезьяна».

Он подливал выпивку таким же гамадрилам, как сам. Я чувствовала себя как в зоопарке. В этот момент «милый обезьян» трансформировался в злобного орангутанга в пылу битвы за территориальную целостность загаженного обезьяньего питомника, его шерсть (борода) встала дыбом, и он набросился на провинившуюся хрупкую официантку. Бешеный павиан стучал ложкой по железной фашистской каске, надетой поверх клоунского парика халдейки, и издавал нечленораздельные вопли. Он, безусловно, был Тарзаном, но официантка никак не смахивала на Читу. Скорее прослеживалась аналогия между Дюймовочкой и Кротом. Мне еще никогда не приходилось договариваться о работе с пьяным животным, по-моему, это глупость, но Лили толкнула меня, сообщая, что днем его просто не бывает. У хищников, вообще, вся активная жизнь протекает ночью. Может, она права. К тому же здесь есть и положительные моменты, в частности, директор не учует, что и я тоже выпила. Что ж, новое тело — новые правила.

— Извините, я насчет работы...

Он на секунду обернулся, потом бросил через плечо, что уборщицу уже взяли. Я оторопела.

— Да я... не уборщицей.

— А кем? Не танцовщицей же!

Сидящие с ним «мартыганы» закатились в подобострастном ржании. Переждав приступ клакерского смеха, я внутренне приготовилась к решающему броску.

— Вообще-то да... Вместо Лили. На время отпуска.

— Ах, это... — Он все понял без мучительных для меня объяснений и наконец удостоил вниманием. — Тогда иди... К Роману Львовичу!

Компания вновь закатилась.

— Ну что ты вылупилась? За артистов отвечает Трахтенберг. Че ты ко мне приперлась?! — и, обращаясь к собратьям: — А вы спрашиваете, где мы их берем? Сами приходят. За баб и дублеров!

Лили поджимает губы, слыша наш разговор. А мне приходится идти к разозленному Трахтенбергу, ужинающему в уголке.

— Извините, я насчет работы.

— Какой работы? Персоналом занимается хозяин. Иди к нему. — Он жадно закусывает бутербродом только что выпитую рюмку виски.

— Я только что от него. К вам прислал. Ведь вы отвечаете за шоу.

— Я. А вы, простите, кто?

— Я могу поработать пока... Вместо Лили. Пока она в отпуске...

— Оно уходит в отпуск? Слава богу! — Он оживляется. — Приходи завтра к шести, посмотрим.

По дороге домой Лили, надувшись, молчит: еще бы, я нашла общий язык с ее «врагом». А я... Мне даже не до нее. В голове куча мыслей. Хорошо, что умею шить, сегодня раскрою старые бархатные портьеры и завтра до шести уже сделаю себе костюм настоящей царицы... А под него подойдут красные туфли, накидка из тюля и песня Аллегровой. Ветер пыльных улиц подвывал в такт шагов: «Гуляй, шальная императрица, страна, которой правишь ты, берет с тебя пример... Легко влюбиться... Когда так сладко смотрит офицер... »

В глубине души раздался мужской голос: «Тоже мне, пидор-рукодельник!» Но я запела еще громче, более того, теперь уже под представляемый аккомпанемент симфонического оркестра, и враждебные комментарии постепенно потерялись в этом музыкальном эфире.

* * *

— Нет! Нет! И еще раз нет!

Арии Аллегровой наступили на горло, нажав указательным пальцем на кнопку «стоп». Новое платье едва успело стыдливо сползти с плеча. Он что, не хочет, чтобы я раздевалась?

— Нет! — продолжал Роман Львович. — Ну какая из тебя, на хуй, императрица? Ты же, вообще, хуй поймешь кто, и музыка должна быть — хуй знает какая! — Со сногсшибательной прямотой он моментально перечеркнул мой выбор.

Я собралась открыть рот. Как это, не поймешь кто? А как же мое роскошное королевское платье мои усердные домашние репетиции — я не спала целые сутки! Пока шила, пока готовилась — и НА тебе?!!!

А Трахтенберг уже уселся за пульт и роется в залежах дисков.

— У меня тут есть сборники Лебединского с автографом, он мне подарил потому, что я недавно в его клипе снимался «Пьяный Винни-Пух». Может, ты видела? — Он взглянул на меня и поймал мой недоумевающий взгляд.

А к чему сей рассказ?

— Я не буду танцевать под Винни-Пуха!

— А под кого? Под Сову? Тебе что, Сова ближе? — хмыкнул он.

— Да что вы несете?

Что он себе позволяет?! И тут я бросила гневны взгляд на обидчика. В зеленых невинных глазах РОМАНа Львовича не читалось никакого даже отдаленного желания оскорбить или унизить. Он улыбнулся и продолжал копаться в дисках...

— О чем это я? Ах, ну да. Тут вот одна песня есть, «Единственная моя», Лебедь ее написал для Фильки, а потом адаптировал под себя. Сейчас поставлю.

Пропито-прокуренный мужской голос оглушил диким воем: «А скажи-ка, друг Петруха, самый умный среди нас, сколько денег сэкономил, сколько нервов себе спас! Резиновая твоя-яяяааа...»

— Здорово, да? — поинтересовался довольный Роман, когда кошмар закончился.

— Нет. Не очень.

— Ты что? Это же пародия, а ты тоже будешь как хард-пародия на женщину. Вполне в духе кабаре.

Мне хотелось поспорить. Но есть ли смысл? Уверена, что он все равно сделает так, как хочет. Иначе не я бы на него работала, а наоборот. Лили тоже отстаивает свою точку зрения, а чем это закончится? К тому же тридцать долларов за вечер, которые обещают, — совсем неплохо. Где еще столько заработаю? Я приняла сторону «наимудрейшего»:

— Ну хорошо. А что мне делать?

— Да в принципе все равно. Что хочешь. Главное — соблюдать правила: номер должен идти по нарастающей. На первом куплете надо расстегнуть платье, на втором снять лифчик, на третьем — трусы. Остальное «полирнём» по ходу пьесы, — и он попытался оборвать беседу.

Со стороны казалось, ему все равно, как пройдет мой дебют: если получится — под веселые комментарии и овации продолжу свой путь к творческому Олимпу; если с треском провалюсь — под те же шуточки-прибауточки вылечу отсюда.

— Будешь Дерьмовочкой, — сообщил он. — Здорово я придумал?

— А что плохого в моем имени?

— Претенциозно звучит, — он словно повторял лекцию моего психиатра. — К тому же я всех баб переименовываю. Ну пойми, как может девка, которая перед толпой народа голой пиздой сверкает, называться Эсмеральдой, Евой или Джульеттой?! Глупости это все! Я тут речи произношу, что все бабы бляди, иллюстрирую анекдотами, так зачем мне дешевый пафос. Раз шоу матерное, так пусть и имена соответствуют. Раз оголяешься публично — будешь... Голожопкой какой-нибудь.

— А вдруг у меня не получится публично раздеться?

— А?... Нет, у всех получается. И у мужчин, — он выразительно взглянул в мою сторону, — и уж тем более у женщин. Ты же все-таки женщина?

— А что, не похожа?

— Вот, видишь! Значит, у тебя получится обязательно! Просто в музыку можешь не попасть, но это не самое страшное, — и, не давая мне задать очередное вопрос, скрылся за дверью туалета.

 

Не годится на пол — пригодится на кол

...Гм-гм-хм, читал и пытался вспомнить, как проходила наша первая встреча, и не мог. Я больше запоминал симпатичных девчонок, тех, кого хотелось трахнуть. Хельга меня не интересовала в этом плане и как творческая единица не была сколько- нибудь интересна. Она являлась странным дополнением к, так сказать, «суповому набору», этакой приправой, к которой у меня, конечно, имелся ряд вопросов, но задал я их несколько позже.

А тогда... надеюсь, что был любезен. Меня ведь очень раздражала Лили, и я радовался возможности слить ее к чертовой усть-зажопинской матери. Кстати, я слышал, что она после увольнения одолжила у Хельги тысячу или полторы долларов на запись собственного музыкального альбома, Хельга ей дала, но назад денежки так и не получила. Все танцовщицы были в курсе этой истории, потому она и дошла до меня. Так что Лили по-любому стоило уволить, она не являлась украшением нашего танцевально-анатомического коллектива.

В наш клуб попадали самые разные артисты: порно-акробаты, пиздо-банано-совальщицы, жопо-прядильщицы, голо-каучукщицы, обруче-вертельщицы (тоже голые). Не подумайте, что утрирую, — я всего лишь пытаюсь подобрать точные названия для старых номеров артистов оригинальных жанров, но в новой, присущей только нашему заведению интерпретации. Хельга вписывалась в этот «оригинальный» ряд как нельзя лучше.

Так вот: кто-то приходил сам, кого-то специально выписывали из далеких мест либо в силу дешевизны, либо уникальности, как, например, факира или, говоря по простому, по-русски, йога Николая Шахлевича. Его вызвали из Белоруссии, где он являлся чуть ли не национальным достоянием, а у нас в клубе он «просто» глотал шпагу длиной 42 см, вбивал в ноздрю здоровенный гвоздь, протыкал себе спицей руку. Ну а если среди публики находились отчаянные герои, дававшие Коле денег, он мог и пенис себе проткнуть крючком для ловли крокодилов.

В общем, йоги, они ведь бывают с разными способностями: у кого-то врожденная гибкость, у кого-то, как у Коли, приобретенная способность терпеть боль. И еще, как мы выяснили уже по ходу работы, невероятная, практически уникальная любовь к деньгам.

Время от времени я из интереса принимался «разводить» Колю, на что он готов ради денег: «Коля, ты знаешь, а у одного моего знакомого олигарха скоро день рождения. Меня пригласили в качестве гостя, так что хочется сделать незабываемый подарок. Я вот что придумал; давай, ты выйдешь, вынесешь на подносе стакан, а потом вырвешь свой глаз, положишь его в стакан и скажешь: "Это вам!" Во сколько мне обойдется такой подарок?»

Нормальный человек послал бы меня на хуй с таким вопросом, но Коля глубоко задумался и, наконец, подвел, в итоге стоимость своего глаза:

— Ну, пять тысяч.

— Коля, ведь это же твой глаз! — ахнул я.

— Ну, у меня же их два, —спокойно ответил безумный факир.

— Но что такое пять тысяч — небольшие деньги, ты получаешь полторы в месяц!

Коля задумался и сказал, что да, —за пятерку, пожалуй, глупо. Но за восемь он точно готов.

— Но восемь тысяч — это всего пять месяцев твоей работы!

— Но восемь тысяч — это восемь тысяч.

Здесь Роман Львович понял, что этот человек совершенно неадекватен.

Дарить подобный подарок я, конечно, и не собирался, он только испортил бы праздник! Антиморальная и антигуманная выходка, которая не казалась странной только странному сотруднику странного места.

Хельга мучилась и стеснялась, страдала и переживала, душевно умирая и перерождаясь, не зная, что она всего лишь рабочая единица нашего паноптикума, смотреть на который люди приходили специально, поскольку существовал он только в нашем отдельно взятом заведении. Хотя народа посещало нас немало, не могу сказать, что экстрим необходим людям или что они жаждут с ним познакомиться. Наше заведение являлось просто исключением в силу исключительности мозговой организации его хозяина. Человечество же, по природе своей, в большинстве — нормально. Я однажды стал свидетелем того, как один мой знакомый сделал экстремальный подарок на юбилей друга. Начну сначала.

Друг этого самого знакомого — очень богатый человек. И вот у него день рождения: пафосный ресторан, вышколенные официанты, «леди и джентльмены» в торжественных костюмах произносят умилительные тосты.

И незаметно для всех в дверь проникает серая тетенька и чешет прямо к столу именинника.

— Вася! — восклицает она (допустим, что зовут его Васей). — Вася, как ты мог? Ты ведь обещал провести этот день со мной и нашим сыном.

— Что? — тот недоуменно откликается. — Это вы мне? Вы кто?

— Как кто?! — Голос ее дрожит, на глаза наворачиваются слезы. — Ты хочешь сказать, что и меня забыл?!

Жена именинника, не отрываясь, следит за гостьей.

— Ты же говорил, что жену не бросишь, но и нас не оставишь. А как же наш сын?

Теперь все гости, перестав жевать, уставились на тетеньку.

— Женщина, идите отсюда. Я вас вообще НЕ знаю! С каким таким сыном я обещал? — попытался урезонить ее именинник.

— Как с каким? Вот наш сын! — Она показала фото. — Мы с тобой живем двадцать лет, и ты говоришь, что не помнишь.

У жены именинника глаза постепенно вылезают из орбит, гости делают вид, что уткнулись в тарелки, стараясь показать, что ничего не замечают, поскольку ситуация становится все более неловкой. И только два человека в этой могильной тишине хрюкают от смеха. А тетка заводится все сильнее, она плачет, слезы текут ручьем, сопли пузырями. Охранники начинают потихоньку ее выпроваживать, а она продолжает кричать и рыдать

— Нет! Не уводите меня. Ребенок ждет своего отца!

Когда же ее удалили из зала, народ сидел в полном шоке, и только два брата уже не сдерживали слез от смеха.

— Ах-ха, ха-ха, ой не могу! — в гробовой тишине ухахатывался один. — Да вы че?! Ха-ха, ой!.. Да она актриса из ТЮЗа! Мы ей заплатили триста долларов, за которые она и устроила шоу. На день рождения. Подарок! Ха-ха...

Он понял, что сделал глупость, когда, разрывая тишину испорченного праздника, кто-то из засобиравшихся домой гостей в сердцах прикрикнул на него: «Да ты-то хоть молчи!»

Праздник был безнадежно испорчен, зато есть что вспомнить. Никто же не думал, что актриса отыграет очень хорошо, никто не верил, что будет так похоже, а сомнение она посеяла, вот и вышло как в анекдоте:

— Вы его хотите выбрать старостой? Да у него дочь проститутка!

— Какая проститутка? Да у меня и дочери-то нет, только сын.

— Мое дело сказать, а вы тут разбирайтесь.

 

Дебют

— Мужик вечером снял бабу, трахнул. С утра просыпается и видит на стене ее комнаты портрет накачанного типа: «Это муж?» — «Нет». — «Брат?» — «Нет». — «А кто, твой парень?» — «Да не ссы ты! Это я до операции».... Итак, встречайте — пиздатый мужик, или хуевая баба! — доносится со сцены в гримерку голос Трахтенберга.

Значит, мне пора выходить...

...В ушах звенит. Если бы я могла позволить себе рухнуть сейчас в обморок — так и поступила бы. Но тридцать долларов за вечер — как нашатырь. Конечно, я все себе представляла по-другому. Если бы я стала размышлять о морально-этической стороне моей новой профессии, то обязательно бы покинула это «гиблое место», но и в первый вечер, да и во всю последующую неделю я даже не видела лиц зрителей и плохо понимала, о чем говорит Роман, когда танцую. До сих пор мою наготу видели только врачи. Я не оголялась даже во время секса: благо, что случайные ceксуальные партнеры и не требовали этого. Не до ТОГО нам было на холодной улице, да в тесноте машины... Хорошо, что и сейчас нет времени ни на обдумывание, ни на раскаяние. И так каждый день. Тайм из мани!

Но зато вне сцены, точнее за сценой, жизнь оказалась насыщена интересными людьми и событиями. Местные девчонки — полная противоположность моих, побитых жизнью, бывших коллег. Это вам не зашоренный бабский коллективчик «Гербалайфа», где трудятся доведенные до отчаяния, озлобленные старые клячи. Здесь другой расклад, и в этой конюшне обитают жизнерадостные молодые лошадки. Свободные от комплексов и семейной рутины, ухоженные, длинноногие, полные сил. Праздник начинается, едва приходишь на работу, и продолжается до утра. После программы практически ежедневно едем зажигать дальше. Через неделю таких походов я даже почувствовала себя завсегдатаем модных питерских заведений. Новая жизнь затянула и закрутила меня ураганом. Кровать, сцена, ночной полет и «пике» опять же в кровать.

Правда, я пока летаю, то есть гуляю в долг. Зарплату здесь выдают в конце недели...

* * *

— Хельга, иди к управляющему за деньгами. Очереди уже нет. — В гримерке появилась Блевотина, танцовщица, с которой я сдружилась больше остальных.

— Вот черт! А мы тут запизделись, — неожиданно выпалила я.

Мы действительно заговорились с кукольниками на тему марионеток. А ведь сегодня у меня первая зарплата!

— Хеля, всего неделю работаешь, а хуями кроешь, прямо как Трахтенберг.

— А сама-то разве лучше?

— Когда это я на хуй материлась?

«Да, они правы, матерные выражения ужасно заразны, надо за собой следить», — ругала я себя, быстрым шагом направляясь к «смотрящему». Это был неприятный тип, поставленный одним из хозяев клуба присматривать за всеми.

— Стоп! — неожиданно резко выпалил он. — Не подходи ко мне! Сейчас посчитаю, положу здесь, потом возьмешь!

Я в недоумении остановилась. Невысокий, коротко стриженый молдавский «джентльмен» строго, поплевывая на пальцы, отмусоливал купюры. Рядом хихикали четверо охранников, мелкие и такие же нагло заточенные, с гнилыми улыбками и не омраченным интеллектом лицами.

— И вообще... возьмешь последней, — смотрящий жестко подвел черту.

На глаза навернулись слезы, к горлу уже подкатывал ком, еще немного — и со мной случится истерика.

— Ой, смотрите, петушок плачет, — вякнул кто-то из их своры.

Я повернулась спиной и рванула в гримерку, где уже не сдерживала рыданий...

Мою первую зарплату забрала и принесла мне Пиздюлина.

— Ты чего? — успокаивала она. — Мне вчера один из них, «мелкий», чуть палец не сломал. Хотел кольцо снять и посмотреть, — она показала распухший палец. — Но им что-то дашь, потом фиг заберешь.

— Как так? Это же воровство, — всхлипывала я.

— Они так не считают. Они уверены, что клуб — их личная территория. А мы типа тут зарабатываем на их поле и потому должны делиться. Взять у нас и не грешно, и даже как бы, по их понятиям, правильно.

Я немного успокоилась. Чего уж там, в стране идет дикий передел собственности. Пешки полагают, что они короли, а ферзи сидят и не высовываются. Наверное, все потом изменится. Но вот когда? Сейчас мы этого все равно не узнаем.

... Пиздюлина еще долго рассказывала, как «мелкий» выкручивал ей руку, пытаясь стянуть кольцо (или заигрывая с ней таким жестоким детсадовским методом), а она визжала, но никто из посетителей, проходивших мимо, не решался заступиться. Дурная слава о наших бескультурных сторожевых барбосах шла по всей нашей культурной столице.

Потом в гримерку примчалась та самая жена хозяина, которой наушничала Лили. Она многим помогала накладывать макияж.

— Хельга, не все здесь такие. — Анна красила меня и утешала. Под ее мягкими руками я и сама как-то успокоилась и размякла. — Товарищ управляющий у нас отсидевший, это все знают. Что ты от него хочешь? Вежливости?... А кстати, как у вас дела в гримерке? Все в порядке? — Взамен за свое утешение она хотела знать все сплетни и новости артистического коллектива. Выспрашивала об этом мягко, словно просто интересуясь как дела. Но меня не проведешь, я не Лили, я не стукач... не стукачка!

... То ли массовые утешения сделали свое дело, то ли я сумела посмотреть на это с другой точки зрения... Охрана неприятна всем, а не только мне. Я уже говорила, что у клуба несколько хозяев, за безопасность отвечает один из них. В недавнем прошлом он уголовник, а охрана, разумеется, из сочувствующих. Таким не понять, что такое транссексуал и чем он отличается от гея, в их случае — от «петуха»!

У них все просто: три класса церковно-приходской школы и спецПТУ от детской комнаты милиции — весь интеллектуальный багаж. Блатные понятия — их конституция и представление о правах и обязанностях. Примитивные выражения из букваря и несколько фраз по фене — словарный запас. Наверное, за сочувствие к уголовному миру их и держат в охране, поскольку других заслуг не наблюдается. Нормальный крепкий мужик легко справится с каждым из них, но охранники только в сортир ходят поодиночке, а так всегда стаей. Человек по пять-шесть. А когда им становится скучно — представьте, каждый день смотреть одно и то же шоу, — они принимаются задирать посетителей. Обычно втроем, а то и вчетвером против одного. Где-нибудь в цивилизованной стране подобное признание звучало бы дико, но у нас... как-то нормально.

Зато регулярно получаемые доллары греют мне и душу, и тело. Уже накупила кучу одежды и то, на что так давно облизывалась, — компьютер! К сожалению скоро должна приехать Лили, она планирует вернуться на работу. Но мне кажется, Роман Львович настроен оставить не ее, а меня...

 

Враки

Я тоже помнил этих бандюков из охраны, они и у меня крови немало попили. Собственно, из-за них я и перебрался в Москву. Ну и, конечно, рассчитывая, что денег станет больше. Мы все продаемся. Хельга терпела хамство охраны ради денег, я тоже. Мы не устраивали демонстрации протеста, а тихо лгали себе, что ничего страшного не происходит.

Люди врут по разным причинам. Чаще — чтобы показаться лучше, а иногда и просто из хулиганских побуждений. Такая ложь с продолжением родилась у меня при встрече с одним шоуменом-говнюком. Все произошло несколько лет назад совершенно случайно, год не помню, зато помню день. День проведения «Серебряной калоши», куда я ходил вместе с невестой.

Вечером того дня после «Калоши» к нам домой и должен был заглянуть известный телеведущий N. Моя душа хотела продолжения праздника, взяв в клубе пожрать, я за компанию позвал своего литредактора Черданцеву, и втроем с невестой мы открыли первую бутылку, накрыли стол и стали делиться впечатлениями вечера.

N не было час. И в течение следующего часа он тоже не проявился. Потом он позвонил откуда-то издалека, сказав, что должен заехать за машиной, ему потом на машине ехать в Питер, а она стоит там, где он снимает квартиру.

— У черта на рогах, что ли? — возмутилась Лена Ч. — Официантки из клуба, и те снимают квартиры в центре.

Часам к трем утра, когда все было обсуждено и съедено, а компания устала пить и начала прощаться... позвонил N с сообщением, что он подъезжает.

— Мудак, — беззлобно констатировала редакторша, пытаясь не заснуть в кресле.

И вот «звезда» пришел. На часах было три утра. Не снимая ботинок на платформе, чтобы казаться выше, он прошелся по квартире — по дорогому паркету и очень дорогому ковру — и бухнулся в кресло, в котором сразу же утонул.

— А это журналистка, вы с ней знакомились прошлым летом здесь же, — представил я редакторшу.

— А-а, — протянул тот. — И она с тех пор здесь так и живет?

Лицо Черданцевой оскорбленно вытянулась — а что она кому плохого сделала?! Она ощетинилась, и учитывая, сколько мы выпили, могла перестать играть в интеллигентку.

А я... Нет, конечно, я сам его звал, но визит в три утра в наши-то далеко не студенческие годы... Я сегодня уже выпил свою норму, и у меня молодая невеста, с которой вообще давно планировал пойти в кроватку. Ведь утром точно не проснусь, да и ей на учебу... Но все же надо пообщаться с человеком, раз сам позвал.

— Знакомься, а это моя невеста Верочка, студентка 1-го меда, —представил я шоумену будущюю жену.

— Понятно, а какой она национальности? — бросил вопрос N.

Обычно так спрашивают о породе домашней собачки.

Теперь уже и Верка разозлилась, хотя из вежливости предпочла смолчать: какое ему дело до ее нацпринадлежности и почему при ней говорят в третьем лице?! Я тоже несколько оскорбился. Теперь было лишь вопросом времени — кто первый вцепится в шоумена.

«И тут Остапа понесло!»

— Что значит какой? Ты разве не узнал ее лицо, она же везде примелькалась. Это же дочь президента ...ской республики, потомственная княжна. Мы с ней женимся. А ее родители мне сделали свадебный подарок, шашку шестнадцатого века! Из семейных кладовых, украшенную слоновой костью с резьбой и золотом с драгоценными камнями! — Я вскочил, чтобы показать С. Р. настоящий осетинский кинжал (действительно подаренный ее родителями, правда, совсем не миллионерами, и стоимость его не запредельная).

Зато лицо шоумена скорбно удлинилось, едва он взглянул на предмет.

— А еще подарили, — я уселся в кресло и закурил, придумывая, что сейчас ляпну, — дачу на Рублевке, правда, всего два этажа, но это все, что в тот момент выставляли на продажу...

— Да все равно нормальная дача! — не задумавшись ни на секунду, заявила Лена Ч. — А неплохо мы там побухали в выходные.

Что произошло с лицом ночного гостя, трудно даже передать, вряд ли хоть кто из поклонников узнал бы его в этот момент. Только прикиньте, родители юной невесты Трахтенберга, да еще княжны, подарили ему дачу??????!!!!! С какой стати?! Как? Почему?!.. Минуту он не мог даже дышать. Я тоже немного удивился быстроте реакции журналюги, а она уже разливала всем вискарь, явно собираясь и дальше поддерживать любую, даже самую чудовищную, ложь.

Но вечер для кое-кого перестал быть томным N вскочил и сообщил, что ему еще всю ночь ехать.

— Переночуй лучше у меня, с утра на свежую голову и поедешь!

Он помялся, ехать ночью опасно. Он хотел бы остаться, но... прошел по квартире, и что-то теперь съедало его изнутри. Он выбирал из двух зол меньшее: пускаться в небезопасное ночное путешествие или остаться в безопасном, но таком скребущем его завистливую душу месте.... И предпочел уйти.

Мы повеселились, а спустя полгода стали выходить интервью с этим самым шоуменом, где рассказывал, что купил дом на Рублевке, и демонстрировал снимки, сделанные в его якобы собственном особнячке. На таких красочно иллюстрированных материалах история и завершилась, никто не попал в «его дом» на новоселье. Наверняка просто попросил сфотографироваться у каких-нибудь друзей или работодателей. Ему повезло, что никто из журналистов не захотел разбираться, где правда, где ложь, и не выставил его посмешищем.

Я знаю, откуда растут куриные ноги этого «Рублевского дворца», но молчу.

 

Возвращение сына

...Разбудил звонок в дверь. Кого принесло в такую рань?! На часах три двадцать, за окном — день. Вчера, как обычно, мы продолжили веселье и после работы рванули дальше. Блевотина, Пиздюлина, Жопризо и кто-то еще. Они притащили меня в гей-клуб; там для мальчиков вход бесплатный, а для девочек десять долларов. Детали помню смутно, кажется, я хотела заплатить за себя, но Светка не давала мне вытащить кошелек и уверяла кассира, что я мальчик, переодетый девочкой.

— Ну прекрати! — ныла я. — Мне неприятно.

— Дура! Здесь лучшая дискотека, и мы сюда часто ходим! Ты что, каждый раз будешь платить за вход?!! — Она подпрыгивала от возбуждения и от радости. А кассир вдруг попросил меня пройтись туда-сюда. В чем загвоздка, мы поняли не сразу: оказалось, переодетые мальчики плохо ходят на каблуках, опыта мало. А я прошлась лихо и «спалила» себя целиком.

— Она — женщина! — заявил кассир, и я чуть не кинулась целовать его, хотя он ждал десять долларов.

Шоу почти не помню, как и все остальное. Девчонки прыгали сначала на диванчиках, потом вроде полезли на стол, а следом и я. Или только я? Мы пили на каждом углу, теперь яркие пятна и дым только в воспоминаниях.

А в реальности — круги перед глазами и ужасная головная боль. Да уж! Такой рожей только орехи колоть.

...В дверь опять позвонили, хотя я все еще надеялась что звонивший поймет, что никого нет дома, и уйдет.

Третий звонок.

Нашла под кроватью тапки и доползла до двери. Открыла. Словно ледяная волна окатила меня и заставил протрезветь, забыть про головную боль и про танцы на столиках... В дверном проеме стоял... сын. Увидев меня он распахнул глаза, но тут же потупился. От него несло алкоголем. Наверное, волновался перед встречей и тяпнул для храбрости. Господи, а я-то хороша! Слезы потекли непроизвольно, сопли тоже, я и сама готова была сползти по стене оттого, что подогнулись колени и сердце, оборвавшись, улетело куда-то в сторону от тела. Я видела его полтора года и даже не подозревала, как сильно человек может вырасти за такое короткое время

Сынок переступил порог и шагнул в квартиру.

А потом...

Первые минуты общения с ним стерлись из памяти так же, как вчерашняя вечеринка. Я пришла в себя, только когда начала разогревать ему еду. Монотонность и привычность действий успокоили и помогли собраться.

— Как мне нужно тебя теперь называть, мама или папа? — первое, что спросил Павлик.

От слова «папа» я даже вздрогнула. Пускай «тетя» или по имени, как подружку, но только не «отец»!!!

— Ну, у всех одна мама, у тебя будут две, — попыталась я выкрутиться.

— Ладно, буду называть мамой. — Он спокойно кивнул, даже не подозревая, какой бесценный подарок только что мне преподнес.

И зачем все кричали, что я испортила жизнь СВОИМ жене и сыну?! Вот он — мой ребенок! Вернулся, сбежав из своей благополучной идеальной семьи от «правильной мамочки» и ее мужа! Я, в принципе, и не спрашивала, почему он пришел, он сам начал рассказывать о том, что дома на него постоянно наезжают, иногда безо всяких причин, контролируют, как первоклассника: проверяют уроки и укладывают спать ровно в десять, хотя он уже учится в институте; следят, во сколько вернулся домой. Бедняга не догадывается, как сильно Ленка и ее мамаша боятся, что ребенок пойдет по стопам непутевого папочки, и перегибают палку. Он, разумеется, огрызается — кому понравится вечный пионерлагерь?! Здесь меня пронзило острое чувство жалости и одновременно вины за содеянное — ведь ни в чем не повинный отрок искупает грехи отцов, вернее, матери, вернее...

Сегодня во время очередной ссоры Ленка в горячке выложила ему всю правду про меня. До сих пор сын верил, что я работаю за границей и вернусь как разбогатею (нужно обязательно стать богатым, иначе зачем я там работаю). Он не очень-то слушал советы нового папы, считая его временным, и абсолютно искренне полагал, что я, приехав, встану на его сторону.... Вначале жена терпела, и вот сегодня ей это надоело. Возможно, она рассчитывала, что парень отречется от отца, как от болотной кикиморы, но он и здесь поступил по-своему.

— У тебя можно переночевать?

Как ни странно, те годы, что мы не виделись, не сделали нас чужими. Я всегда старалась быть для него больше другом, чем родителем.

— Конечно, можно! Ещё спрашиваешь!

Он кивнул и, покончив с обедом, тут же уселся за компьютер. Влез в интернет. Дома ему еще не могли позволить такую дорогую игрушку. Вот оно, материнское счастье!

 

Гинеколог-любитель

Роман сегодня хлебнул лишнего, его переклинило и он прицепился как банный лист: «Хельга, покажи пизду!»

— Да легко!

А что еще я могла сказать? Пуститься в бега и орать всем и каждому: «Ах, он ко мне пристает»?! Для него же подобное поведение не грубость, а самая тривиальная обыденность. Он любой девочке способен такое брякнуть. Да наверное, и каждой предлагал не по разу. Не знаю как другим, а мне по барабану. Даром, что-ли, я прошла сквозь огонь и воду психиатрических кабинетов? А вот и медные трубы. Пожалуйста!

После «психологов в белых халатах» ничего уже не страшно. Так всегда: сначала ты боишься, потом сомневаешься, и вот, наконец, настает момент, когда ты скидываешь пелену стеснения и начинаешь воспринимать действительность как неизбежность, чужое любопытство как вполне понятную закономерность. Кроме того, пусть у меня и искусственное влагалище, но сделано оно на «отлично». Лилька рассказывала, что после операции врачи из интереса посоветовали на приеме у гинеколога не предупреждать ни о чем. Пусть сами попробуют разобраться, кто перед ними:  мужик или баба. Так вот, врачиха долго, не сдаваясь... искала матку у новой пациентки. Причем то находила ее, то теряла, но так и не поняла, в чем тут загвоздка.

Но Роман не знал, через что проходят транссексуалы, и стеснялся гораздо больше меня. Он все переспрашивал: «Что, правда покажешь?»

— Правда!

— Честно-честно?

— Ром, что ты как ребенок!

— Ну, понимаешь. Я, конечно, смотрю, сидя на сцене. Так с виду пирожок ничего, но вот что там внутри...

— И внутри тоже очень ничего!

Девчонки услышали наш разговор и взбесились. Я даже не ожидала от них такой дружной реакции.

— Что ты к ней пристаешь? — завопила Блевотина, она не очень любила Романа.

— А че такого? Значит, всему залу можно показывать, а мне нет? — уперся он.

— Я тебе свою покажу! Хочешь? — Блевотина, усевшись голой жопой на стол, попыталась раскинуть ноги.

Некоторые стриптизерки, наделенные интеллектом, умеют это делать так... Не могу объяснить точно, как, но обычно считается, что женщина стесняется, раздвигая ноги, на самом деле многие девушки умеют так их раздвинуть, что смущен будет мужчина. Блевотина была как раз из таких. За это я, наверное, и полюбила ее и сдружилась с ней. Если уж быть нахальной стервой, так до конца.

Совершить сейчас очередную бесстыдную выходку ей помешали только теснота гримерки и крик Трахтенберга:

— Не хочу!!! Че на нее смотреть?! Ты на рожу — кобыла, и значит, там у тебя все как у обычной лошади.

Неинтересно! — и побежал, бросив мне на прощание: — Короче, готовься, приду.

Прибежал через час. Он него несло коньяком и... легким дежавю.

— Хельга, пизду покажешь? — снова начал он.

— Мы ведь уже обсуждали.

— Правда? — Он удивленно посмотрел на меня Создалось впечатление, что он уже все забыл. Или ж хотел не столько получить желаемое, сколько устроить вокруг этого целое шоу. Для Романа, без преувеличения, жизнь — это театр.

— Да покажу, покажу. Я ведь уже сказала.

— Смотри мне! Чтобы все по-честному! А трахаться будем?

— Будем-будем.

...Шоу закончилось, и девчонки уже вышли на улицу, когда он снова появился в гримерке, где оставалась только я.

— А? Ты? — пьяно пробормотал он. — Что-то я хотел сказать...

— Ты хотел спросить про пизду.

— Да! Точно!

— Ну чего, показывать? — поддела я.

— Да? Естественна!..

Он чего-то хорохорился и пытался скрыть свое крайнее смущение. По всей видимости, ему уже ничего не хотелось, но давать обратный ход, даже несмотря на всю нелепость и комичность ситуации, он не привык. А я, в свою очередь, так привыкла к врачебным осмотрам, что одна санация в исполнении пьяного шоумена не смущала меня никак! Я подняла подол чтобы снять трусы.

— Не надо! — вдруг буркнул он и убежал.

 

Шоу-бизнес в розлив

Мне кажется, я рождена для сцены. Когда выходишь под божественный свет прожекторов, все болячки и проблемы растворяются в праздничной ауре. Испаряется все физическое, даже сильное желание сходить в туалет, остается только духовно-нематериальное. И только одна беда на сцене не проходит, а напротив усиливается — насморк! Правда, когда танцевала под Лебединского, в том, чтобы вытереть сопли, не было большой проблемы. Но сейчас у меня появился второй номер под Мэрилин Монро. Трахтенберг и ее тоже не считает полноценной женщиной. По его мнению — это разрисованная кукла, обычная дура и кривляка, каких пруд пруди. Я, конечно, так не считаю, и наоборот, ею восхищаюсь. Так вот, танцуешь в ее «образе» и понимаешь, что сейчас хлынет из носа и зальет весь первый ряд. Убрать соплю более-менее элегантно не получается никак.

...В отличие от насморка, с охранниками я научилась бороться. Они хамят — я хихикаю, они оскорбляют — «кошу» под дурочку. Со временем ко всему можно адаптироваться; главное — соображать, что, как и почему. Все время прикидываться идиоткой и подыгрывать. Так же в разговоре с бойцами дверного проема себя ведут и Трахтенберг, и некоторые из мужчин-артистов в облегающих трико, охрана не особо уважает их за то, что те работают практически голыми. Так что все мы тут — соратники по борьбе с воинствующей серостью.

...Сегодня день рождения Муфлона, но это, конечно, не колченогий горный козел, а замечательная, стройная козочка с высшим хореографическим образованием. Толпа народу едет отмечать знаменательное событие в сауну, разумеется включая Трахтенберга и исключая бандосов-охрандосов, хотя те и заподозрили, что намечается пьянка, и даже пытались сесть «на хвост», но мы убедительно зевали и говорили, что устали и разъезжаемся по домам...

— А не выпить ли нам?! — Роман поднимает тост.

Он и на отдыхе работает тамадой, пытаясь собрать в

едином порыве пьяный распаренный народ, завернутый в простыни и полотенца.

— Муфлонина, я знал тебя, когда ты еще была невинной девочкой. Ты, стесняясь, прикрывала грудь и хотела танцевать только топлес. Потом ты прикрывала пизду! А сейчас — ты у нас танцуешь порнономера и хоть бы хуй!

— Там не хуй, а морковка! — хихикнула я.

Девчонки в этом номере использовали морковки

вместо фаллоимитаторов, вставляли их в себя, работая под чардаш Монти. Распиздяйка Муфлон всегда теряла свою морковку перед выходом на сцену.

— Не морковка она, а блядь! И че ты ржешь Хельга?! — поинтересовался Роман строгим пьяным голосом и тут же вернулся к теме: — А давайте выпьем за связь сельского хозяйства в лице моркови и звероводства в лице, то есть жопе этой страхо-козлицы!

Пьянка бойко неслась по давно накатанным рельсам. Пить коллектив умел и любил. Горячий пар

добавлял градус. Я приходила в себя, только залезая в холодную воду бассейна.

Где-то после пяти-десяти тостов и состоялся у нас с Ромой первый задушевный разговор. Ему, наверное, как и многим болтливым людям, чтобы хорошо поговорить, надо хорошенько выпить.

... Помню, как сидел он на кромке бассейна, болтая волосатыми ногами в воде, и в странной, свойственной некоторым мужчинам попытке извиниться наезжал на меня:

— Ну зачем ты это сделала, ну объясни?! У тебя же высшее образование! Работа была блатная. А что сейчас — занимаешься показухой?

— Какой «показухой»?

— Ну, пизду показываешь за деньги!

— Зато, Ромочка, я стала женщиной!

— Какой там, в пизду, женщиной?!..

— Самой что ни на есть пиздатой! И работаю в кабаре. А кабаре — это почти театр.

— Ага! Только ты там работаешь препаратом.

— Лекарством, что ли?

— Дура ты! Препаратами называются экспонаты в анатомическом театре. Мне вот каждый раз неловко над тобой глумиться. Ведь все равно это — унижение человеческого достоинства! И это не есть хорошо, хотя я и пытаюсь перевести все в шутку.

— Ну, может, я не идеал, но чем природа... и врачи наградила, тому и радуюсь. А если за это еще и платят — совсем хорошо.

— Перестань. Чего хорошего-то? Работа у тебя тяжелая и унизительная. Вкалываешь ты исключительно ради денег, а не какого-то там «творческого самовыражения». Одно дело — когда мужик наряжается бабой, и совсем другое — ты. Тут-то не просто переодевание, а физическая проблема. Как в дурной шутке «Знаете, если вы себе отрубите руку, мы вас возьмем, а то у нас шоу инвалидов. Итак, безрукие пошли, безногие пошли, голова покатилась!»

— Ты неправ, мне нравится сцена! — Я лениво плавала в прохладной воде, мысленно пытаясь отогнать навязчивую ассоциацию с уродцем в формалине и пытаясь донести до него свою правоту. Почему людям не  понять такого простого желания — быть собой? Неужели лучше притворяться? Но переспорить Трахтенберга очень сложно.

— Да, любовь к сцене — серьезный аргумент! — принялся ехидничать он. — Я это немного понимаю. Если человек тоскует по сцене, то он готов работать в любом амплуа, но все это тоже из анекдота. Один мужик звонит своему товарищу: «Ты где работаешь?» «В цирке». — «А че делаешь?» — «Убираю за слонами». — «Слушай, я сейчас открываю новый офис, хочешь, иди ко мне секретарем». — «Ну да: все бросить и уйти из цирка?!!»

Наш серьезный разговор прервал сильный всплеск Я обернулась: на краю бассейна стояла укуренная Усралочка, только что свалившая в воду большую кадку с фикусом. Она тупо смотрит вниз на сотворенную ей живую картину: земля из кадки темным пятном медленно расползается в прозрачно-голубой жидкости, Вода становится похожа на болотную жижу. И здесь с криком: «Вперед, в грязь шоу-бизнеса!» — Роман Львович хватает Усралочку и Муфлона и падает в бассейн разбрызгивая грязные фонтаны на белый кафель. И, как говорится, сия пучина поглотила их...

 

Дурная голова...

Что творили перепившие бабы, гуляя по кабакам после работы, я могу только догадываться, хотя слухи об их подвигах ходят до сих пор. Но как можно забыть дикие выходки, например, той же Вибратор-гызы.

Помню, как однажды я работал ведущим на дне аквабайкера. Он проводится раз в год у Петропавловской крепости, где одновременно идут и грандиозная пьянка, и катание на водных мотоциклах по рекам и каналам Северной Венеции. В остальное время года подобные «покатушки» запрещены. Только раз в год выдаются специальные лицензии, и народ отрывается!

На праздник я пригласил танцовщиц из клуба — почему бы не повеселиться за чужой счет? Бабы выпили и улеглись загорать, но надо знать Вибратора. Если все — в купальниках, то она разделась полностью и легла, раскинув ноги и заявив, что на фиг ей следы от труселей на ее нежном сертифицированном (с гарантией качества) теле, которым она, между прочим, зарабатывает себе на сладкую жизнь. Мы-то все к ней привыкли, а вот мужики, пришедшие на праздник, вышли в астрал, забыли про технику и теперь крутились вокруг нее подобно бандерлогам вокруг удава Каа, вызывая гнев собственных жен-гадюк, которые приперлись с мужьями посмотреть на чудеса мототехники в алкогольной окантовке.

Наконец организованная часть праздника закончилась, и мой приятель спросил, не хочу ли я тоже прокатиться по каналам нашего прекрасного города, взяв с собой своих прелестниц. После пол-литры я, а тем более они, конечно, хотели. Мы загрузились в скоростной катер «Bombardier»: помчались!

Народу в праздничный день гуляло великое множество, зеваки занимали все мосты, разглядывая красивую летящую по воде технику, но подобная ерунда никак не повлияла на желание Вибратора кататься в чем мать родила. Более того, увидев толпу, она вставала в полный рост и вскидывала к ним руки с животным криком готовой к спариванию самки: «А-а-а-а!!» И вся толпа, стоящая на мосту у Эрмитажа, отвечала ей многоголосым восторженным басом: «А-а-а-а!!!» — то есть: «Канэшно, хатим!!!»

— Мы лучшие! — восторженно вопил капитан, наш экипаж продолжал бороздить Невскую акваторию и низменные инстинкты интеллигентов культурной столицы, добавляя эксклюзивному празднику особую пикантность.

 

На линии огня

И вот, наконец, свершилось: я в свадебном платье стою у алтаря, жених надевает мне на палец обручальное кольцо, наклоняется, чтобы поцеловать, и вдруг мне становится видно его перекошенное орущее лицо.

— Просыпайся! Просыпайся! Мам, проснись, ты просила тебя разбудить на работу. — Открываю глаза и вижу сына, трясущего меня за плечо.

Оказывается, ни у какого алтаря, ни в каком платье я не стою, а напротив, лежу в своей постели, одетая в ночную рубашку. Последнее воспоминание — это грязь шоу-бизнеса бассейного разлива. Каким образом я оказалась в своей постели? Пытаюсь сосредоточиться и отбросить обрывки как никогда реального ночного видения...

— Когда я просила разбудить?

Ой! Рот лучше не раскрывать, оттуда несет так, что самой дышать нечем. Как я, интересно, собиралась целоваться с женихом?

— Сегодня утром. Когда вернулась.

Бог мой, я все-таки ни черта не помню с момента массового падения в воду. Надо сокращать количество выпитого. Интересно, а как себя по утрам чувствуют остальные? Нужно спросить. И, вообще, интересно, откуда у наших артистов столько здоровья?! Просто не понимаю. Может, потому, что они моложе? Ерунда! Я еще очень даже... Встала. Проковыляла к трюмо. В зеркало на меня глянуло помятое лицо пожилого человека. Нет! Тут же отвернулась — вперед на кухню, делать маску из чего-нибудь освежающего. В холодильнике одни огурцы. Надо сегодня набрать продуктов... Ладно, сделаю из холодного огурца.

Лежу в огурцах и чувствую себя по отношению к сыну свиньей в апельсинах... ха-ха, ну хотя бы чувство юмора при мне, и на том спасибо. Голова трещит и стучит. Впрочем, нет. Это стучат клавиши на компьютерной панели. Ребенок не вылезает из интернета. Настоящий фанат, вон даже волосы дыбом.... Он что, не расчесывался после сна? Как же так?

— А ты, вообще-то, что сегодня делал, сынок? В институт ходил?

— А? — Он обернулся. — Ну и перегар. Хорошо отдохнула, видать! Вы где вчера зажигали?

— У Муфлона был день рождения.... Так ты что опять прогулял?!

Он тяжело вздыхает и начинает объяснять, что сегодня под утро в сеть пришел один американец, они зацепились языками, обсудить хотелось многое, а... лекции он потом перепишет у друга.

— Прогульщик-рецидивист, — ругаюсь я беззлобно

Не могу быть слишком строгой. Я ведь тоже не безупречна. Раз у меня своя жизнь, то и он может распоряжаться своей, не спрашивая ни у кого разрешения

Наверное, это справедливо.

Хотя прогуливать экономический факультет coвсем неправильно. Ленка, наверное, истратила кучу денег на репетиторов для этого балбеса. Узнай она, что он гоняет лодыря, — убьет обоих...

— Ой, — Блевота виснет на мне, едва я захожу в клуб, — ты живая?

В гримерке висит запах стойкого перегара.

— Мы все умираем. Будешь? — Она достает из маленькой сумочки большую фляжечку.

От одной мысли о выпивке начинает тошнить.

В гримерке стоит гвалт. Но бурное обсуждение вчерашнего, как только заходит кто-нибудь из начальства, с необычайной скоростью переходит на другую тему. Как я сегодня буду работать?..

— Хельга, твой выход!

— Да готова я, готова. — Стою у занавеса, а Львович все не включает музыку.

В зале какая-то шумиха происходит, не могу понять, из-за чего-то торгуются.

— Рома, Рома, ну не надо. Дам сто долларов.

— Что такое ваши сто долларов по сравнению с великим искусством хирургов, — имитируя жуткий еврейский акцент, отбивается Роман. — Кстати, вы знаете, как пишется слово «хирург»?

— Нет.

— Если хороший, то через «и»... Так вот сто долларов — это не деньги, это сдача.

— Но все равно можно купить что-нибудь полезное.

— Поверьте мне, на эти гроши можно купить только что-нибудь ненужное и заразное. Например, уличную шлюшку. Считайте, что мы не договорились! Ибо я уличными давно не пользуюсь. Вот если бы вы дали на элитную... Давайте так: вы мне пятьсот баксов, и чудовища на сцене не будет.

Меня словно ударило плетью по лицу. Это он обо мне?! ОБО МНЕ!!! Так вот за что зритель предлагает деньги! Волна ужаса и отвращения к себе самой прокатилась по телу, и в то же время... Из зала слышались и другие реплики, раздавался свист, кто-то кричал, чтобы они завязывали глупый спор, а то телки давно уже не выходили. Вот! Все-таки меня хотят видеть!

...Едва раздалась музыка, как на душе сразу стало тепло и хорошо, я выпорхнула чуть ли не раньше, чем было нужно... Ла-ла-ла-ла-там... Мимо что-то просвистело, обдав брызгами, и громко ударилось об стенку. Только на секунду оторвавшись от танца, я глянула, что там. Оказалось — пивная кружка. Кто-то запустил ею на сцену, наверное, тот самый тип, у которого Роман отказался брать деньги. Урод!

А Трахтенберг показывает глазами, что лучше мне уйти сейчас, но я, конечно, не собираюсь. Артист должен отработать номер до конца! Смыться подобным образом все равно что сорвать программу. Я продолжила танец. Зал молчал...

— Ну ты даешь! — За кулисами меня встречали как героиню, а я не знала, стоит ли мне гордиться подобной актерской победой, или же на самом деле я должна уйти, признав себя чудовищем?

Я не красотка, как все здесь. Меня и держат-то на контрасте — меня и еще пару толстушек: для колорита, для развлечения зрителей, заскучавших от бесконечного созерцания стройных девичьих тел. Может быть, прав Трахтенберг, и я здесь только как препарат, экспонат, анатомическая аномалия? И я потянулась к фляжке Блевотины... Терпкий паленый коньяк обжег измученный желудок. Ну и хорошо, быстрее опьянею.

— Твари! — В гримерку ворвались Пиздюлина с Батареей.

Оказалось, зрители кидались и в них. В Батарею полетела селедка, а в Пиздюлину — жареная картошка. Охрана же, по непонятным причинам, не выводила взбесившихся сволочей, своим молчаливым согласием портя вечер. Наверное, они все заодно.... И главное, скоты, как разборчиво: в тощую и ребристую Батарею — селедка, а в упитанную Пиздюлину — картошечка.... Стало быть, дело совсем не во мне. Не одна я оказалась на линии огня. Интересно, чем они кинули в меня? Ах, да, пивной кружкой... Логично! Хотя пиво — оно не среднего рода. Я спрятала улыбку от возмущенных девчонок и сделала второй глоток бодяги — мы еще поживем!

...Домой еду в хорошем настроении! Когда не зажигаем, стараюсь вернуться общественным транспортом. Правда, в такое позднее время ходит только один служебный троллейбус, он развозит по домам водителей и подбирает редких поздних пассажиров. Зато остановки по требованию. Обычно я тоже сажусь, поворачиваюсь к темному стеклу и любуюсь собственным отражением. Может, это нарциссизм? Не знаю, но зато застекольный сумрак не отражает ни одного изъяна. Лицо идеально и загадочно, я специально не смываю яркий сценический макияж, и мое «волшебное зеркальце» вновь и вновь балует меня. Темные блестящие тени сливаются с глазами, и они кажутся огромными. Губы сияют благодаря французской помаде. Кто, вообще, осмелится что-то говорить такой роскошной ЖЕНЩИНЕ?!... Уроды. И вдруг в троллейбусе раздался смех. Я быстро оглянулась, вокруг сидят уставшие, занятые своими мыслями люди, повернулась к стеклу... в отражении теперь было уже не мое лицо. Или мое, но двадцатилетней давности... исчез яркий макияж, начесанные длинные волосы, воротник плаща. Теперь в зазеркалье был мужчина. Мое прошлое «Я». Олег. Он рассматривал меня критически и ехидно.

— Уйди! — закричала я где-то внутри себя.

Он только ухмыльнулся. Я резко отвернулась А почему мы стоим? Надо ехать. Ах, да, водитель остановился, чтобы высадить меня. Он знает, кто и где вы ходит. Чуть не проехала, дура! Выскакиваю из троллейбуса, и скорее вперед, словно сзади гоните: призрак. Осталось только пройти через сквер, и я дома.

...Опавшая осенняя сухая листва громко шуршит под ногами, и сразу не поймешь, сколько человек идет сейчас по парку. То ли это шорох только моих ног, то ли еще кто-то идет... И тут понимаю, что Олега нет — он же только призрак и не может шуршать листьями. Резко останавливаюсь и слышу сзади чьи-то быстрые шаги. Оборачиваюсь. Какой-то невзрачный запыхавшийся мужичок плетется вслед за мной.

— Погоди, да погоди ты! — Он, кажется, обрадовался тому, что я тормознула.

Может, заблудился, хочет узнать дорогу? Но тут моя доброта получает по заслугам, он цепко хватает меня за плечи.

— Чего вам?

— Да ты не переживай, я заплачу. Вот. — Он достает какие-то мелкие купюры.

...Да... Уж! Знаете, если уж меня приняли за проститутку, то могли бы оценить получше. Сбрасываю его руки, он кажется удивленным, оттого что отказываюсь исполнять профессиональный долг. Снова крепко хватает за плечи. М-да, если бы я не работала когда-то грузчиком, может, и растерялась бы, но не на ту напал! Толкаю его, он, удивленно вскрикнув, летит на землю, а я бегу к дому.

К сожалению, в подъезде вместо спасения еще один сюрприз. На ступеньках стоит Олег.

— Что? Допрыгалась?

— О чем ты? Все в порядке.

— Разве? А ты посмотри на себя! Посмотри, на кого ты похожа! Ты же выглядишь как придорожная шлюха!

— Не ври! Я не выгляжу проституткой. Чтоб ты знал, они, наоборот, стараются краситься менее замет но. Чтобы в милицию или на субботник какой не загреметь и на насильника не нарваться.

— Какие тонкости ты теперь знаешь...

— Конечно, я ведь женщина.

— Не стала ты женщиной! Иначе не шлялась бы одна по ночам в боевой раскраске. Ты — мужик и знаешь, что в случае чего сумеешь дать любому в морду! Ведь внутри тебя есть я.

— Нет! Я тебя уничтожила, вырезала, порвала и выкинула на помойку. Забудь.

— Если так, то почему все видят меня в тебе? Почему у ваших охранников отношение к тебе как на зоне к пидарасам? Для них ты «петух». Опущенный, который живет под шконкой. У него отдельная посуда с дырочкой, он не ест из общей, и, соответственно, место его возле параши. Ударить его можно только ногой, а если рукой, то обернутой в тряпку.

— Но они себя ведут по-скотски со всеми!

— Не заблуждайся! Со всеми по-разному!

Пытаюсь убежать, но он на шаг впереди меня,

все время. Скользит бесшумно и перемещается не двигаясь. Проклятая тень, вот он кто. И ничего более.

— ...Мама? Ты с кем разговариваешь? — Дверь квартиры открылась, в проеме появился сын.

— Сама с собой, — честно ответила я.

Олег медленно растаял в подъездном сумраке. Вот и славно! Вот и чудесно!! Вот и слава Богу!!!

* * *

...С некоторых пор ОН стал преследовать меня постоянно. Что бы я ни делала, куда бы ни шла. Уселась после выступления перед зеркалом, хотела снять макияж — меня сегодня слишком уж ярко размалевали хозяйка пробовала новую косметику, — а ОН сидит рядом. Тогда назло врагам буду ходить так.

— Хельга, ты скоро? Давай умывайся и трогаем. — Блевота ждет, когда мы пойдем. Девчонки едут на метро, я с ними часть пути.

— Я готова. Поеду в гриме.

— Да ты что?! С ума сошла?

— А что такого?

— Если тебе в кайф, то ничего.

Мне-то, может, и не все равно, но нужно показать Олегу, кто хозяин в доме, вернее, в теле! Идти у кого-то на поводу, тем более у тени, не в моих правилах! Я АРТИСТКА, и идите все к чертовой матери! Мне нечего стесняться! Вот так с гордо поднятой головой и ярким макияжем захожу в полупустой вагон метро. Девчонки устало рассыпаются по сиденьям, а я сажусь гордо, держа спину прямо, положив ногу на ногу, как леди, и продолжаю пить из баночки джин-тоник. Олег уже здесь. Поднимаю подбородок и гордо смотрю на его ехидную свежевыбритую рожу. Его никто не видит. Девчонки смотрят только на пассажиров, каких-то кривляющихся малолетних отморозков, которые, в свою очередь, смотрят на меня.

— Хочешь, расскажу тебе, что про тебя сейчас говорят вон те подростки? — спрашивает Олег.

— Мне плевать на них. Они мне никто, — вполне спокойно отвечаю я.

Наш диалог никто не слышит. Девки не понимают, почему я молчу, так гордо задрав нос.

— Ага, попробуй плюнь. Они только и ждут, когда ты первая начнешь драку. А тебя не беспокоит мнение твоих новых подруг, которые с тобой едут сейчас и знают, что все смотрят на тебя как на блядь. Но тебе плевать, как ты выглядишь, главное, чтобы тебя не приняли за мужика в юбке! Пусть лучше примут за шлюху. Такой поворот событий тебе нравится больше?!

— Меня никто не принимает за мужика в юбке!

— А ты смой раскрас! Сразу примут!

— Скотина, исчезни.

Закрываю глаза, мысленно пытаюсь заткнуть уши и запеть какую-нибудь песню, которую он терпеть не может. Из репертуара Мэрилин Монро...

 

Гастролеры-рецидивисты

Хм, и этого я тоже не помнил. Зрители на программе напивались и бузили так часто, что всего и не упомнишь. На сцене мат, и публика расслабляется настолько, что начинает вести себя как хочет, то есть по свински. Как говорится, русский человек — oн как птичка божья, нажрется, как свинья, и доволен. Наверное, бабы страдали, в их адрес не всегда летала посуда, но реплики типа: «Эй, ты, а ну-ка задери ногу повыше, нам не все видать!» — нередко.

Хотя у всех своя рубашка ближе к телу, и лучше всего я помнил те дни, когда что-то летело В меня. Хотя такое случалось не часто. Помню, как-то в Новый год, когда еще студентом подрабатывал Дедом Морозом, я приехал провести уличную дискотеку. Как водится, всех поздравил, стал объявлять выступающих артистов... А толпа народа всё увеличивалась; те, кто встретили праздник дома, выходили на улицу.

Я что-то пел или говорил, как вдруг из толпы в меня полетела пивная банка. Я обиделся и честно ляпнул в микрофон, что если еще хоть одна банка в меня полетит... И тут начался просто шквальный огонь! Каждый пришедший счел своим долгом что-нибудь швырнуть. С тех пор я понял, что не надо провоцировать толпу. 

Там ведь и без твоей подсказки психи найдутся. Я слышал историю про господина Кипелова который тоже пострадал подобным образом Он стоял на сцене во время концерта, пел и никого не трогал, и тут на словах: «Где ж тот человек что нам скажет... » — в него из зрительного зала полетела бутылка. «Ёб твою мать!» — закончил он фразу прямо в микрофон. После чего в «Арии» долго ходила шутка: «А где же он, тот, кто нам скажет: "Ёб твою мать!"?»

В общем, «добрый зритель в девятом ряду» — не всегда бывает добрым. От зрителей можно ждать чего угодно, тем более такой «артистке», как Хельга. Помню, как однажды мы всем коллективом приехали на гастроли, а мне сказали: «Пидараса не выпускайте, в зале серьезные люди».

— Да вы что?! — напрягся я. — Это никакой не пидарас, это женщина! Вы же понимаете, иначе бы врачи не стали ее оперировать! — Я настаивал.

Собственно, и в клубе публика не раз просила не выпускать ее, и там я всегда говорил, что не могу это сделать. Некоторые гомофобы даже деньги предлагали за то, чтобы она не вышла на сцену, но я тогда просил сумму побольше, точно зная, что они столько не заплатят. Но то на родной площадке, где все-таки имелась охрана, а здесь...

— Ой, да не хотим мы ничего понимать! — заявили заказчики. — Нам педиков не надо. Иначе вы глубоко оскорбите наших гостей...

Историю про то, что будет, если мы кого оскорбим, я не стал слушать, тем более что дело происходило на гастролях. Ты на чужой территории, и там хозяин — барин. Произойти может все что угодно. До сих пор не могу без содрогания вспоминать свои самые страшные гастроли, когда заказчики собирались меня и йога Колю убить и закопать. 

От воспоминаний о тех новогодних приключениях волосы у меня на спине встают дыбом. Расскажу по порядку.

Никакой нашей (моей и йоговой) вины в том, что у заказчиков возникло желание похоронить нас посреди степи, конечно же, быть не могло. Не первый год гастролируем, а в те предновогодние — самые горячие — дни нас подставили посредники. Я уже писал в своей книге «А вы хотите стать звездой?» о таких препоганых гражданах-посредничках, тех, кто стоят между нами, артистами, и владельцами различных увеселительных заведений, а также хороших состояний, желающих выписать себе в честь праздника какую-либо звезду. Посредники эти работают часто очень скверно. И величина той кучи говна, которую они могут наложить на тебя, под тебя и для тебя, бывает разной: от чайной ложечки до жбана.

Самая скверная история в моей жизни случилась, когда на моем горизонте появились два армянина Гевон и Арташ (продюсеры «Бла-бла шоу») с предложением поехать в славный казахский город Усть-Каменогорск. Когда-то эти два армяно-казаха уже устраивали мне гастроли, и ничего страшного не происходило. Но организация данной поездки, видимо, оказалась выше их умственных бла-бла-способностей, поскольку перелет предполагался сложный. Сначала надо вылететь в Алма-Ату, потом уже оттуда в Усть-Каменогорск, где и предполагалось выступление. Затем после шоу пилить четыреста км на машине до Барнаула, откуда будет рейс на Москву. Но надо еще сказать что сразу по прилете домой нам с Колей предстояло тут же вылететь в Мурманск. Там нас ждали вообще на два выступления, а потому неустойка (задержись хоть один из самолетов) обошлась бы в тридцать тысяч долларов.

Потому я несколько нервничал.

А армяне — нет.

Они прислали мне билеты с курьером ровно в день вылета в Алма-Ату, и, увидев их, я первый раз за те долгие сутки дрогнул. Там сообщалось что в Алма-Ате мы будем в в 6.30, и нам надо сразу пересесть на рейс в Усть-Каменогорск, отлетающий в 7.10.

— Абсолютно нереально! — завопил я, набрав номер Гевона. — Надо еще пройти таможню, паспортный контроль. Предоставить для проверки сумки, а у меня йог летит с ножами, саблями и топорами. Так что нас быстро не отпустят. А кроме того, как человек тертый, я знаю, что и в Алма-Ату мы прилетим с опозданием. Наши самолеты туда вовремя не прилетают никогда.

— Вай, чё ты волнуешься? Ну опоздает московский самолет. Так и тот, что из Алма-Аты вылэтает в Усть-Каменогорск, тоже задэржится. В крайнэм случае, мы сами ваш самолет подэржим.

Представив, как два армянина держат казахский самолет, я не знал, смеяться или плакать. Ответ на сей вопрос нашелся в аэропорту Москвы. Наш рейс задерживали. Сначала на час. Потом на пять. Становилось ясно, что никакие армяне, даже зацепив аэроплан за гору Арарат, ничего не удержат, о чем я сразу же им и сообщил.

— Нэ волнуйся, дарагой! — орали они в трубку. — Мы тебе нашли чартерный рэйс. Он сразу же будэт, как только вы прилэтите.

— Да вы даже не знаете, и никто не знает, во сколько я прилечу! — психовал я.

— Всё будэт, всё будэт. Не пэрэживай. Мамой клянусь!

Мама — святое для восточного человека. Но я почему-то сомневался в том, лететь мне или нет. Поскольку вообще не верил в то, что посредники, в принципе, могут быть порядочными. Ну, адекватные люди не купили бы такие дурацкие билеты. Я же предупредил, что могу вылететь хоть с утра, необязательно брать мне вечерний рейс. И все-таки они накосорезили.

И тут зазвонил мобильный: «Слушай сюда, сука, ТЫ ЖЕ МЕНЯ ЗНАЕШЬ!!! — ПРОИЗНЕС СОВЕРШЕННО НЕЗНАКОМЫЙ ГОЛОС. —Я же тебя и в Москве найду, на кусочки расчленю, бродячим собакам скормлю. А потом еще в степи похороню. А потом остатки выкопаю и сожгу дотла!»

Несколько оторопев от услышанного и пытаясь как-то связать одно с другим, для начала поинтересовался, а кто же это вообще?

— Я тот человек, который тебе платит деньги!

— А-а, но деньги я получил от Гевона. А вас я не знаю, — и положил трубку.

Всё ясно: не зная, как повлиять на мое решение, посредники теперь спустили дело на тормозах и просто отдали мой номер владельцу клуба, где мы должны выступать. А тот, естественно, в бешенстве. Он ведь уже распродал билеты на шоу, и они, кстати, совсем недешевые. Мне говорили, что покупатели даже звонили в Москву в «Трахтенберг-кафе», чтобы узнать, действительно ли я приезжаю туда или это блеф. Они же там разнесут все.

Однако тип, который со мной говорил, мне, конечно, не понравился. Познакомься я с ним раньше, пожалуй, отказался бы от поездки. Но как познакомишься?! Ведь посредники никогда не сводят напрямую с заказчиками — боятся, что их кинут на деньги. И правильно боятся, я бы не то что кинул, а просто утопил бы. Ведь едешь неизвестно куда, к кому, и не знаешь, чем кончится такая гастроль. Когда-то я читал, что одну из наших известных девичьих групп выкинули с яхты в море за то, что они пели под фонограмму. Но они всю жизнь так поют, кто сказал заказчикам, что они будут петь вживую, какой дурак?!

Лететь или не лететь? При опоздании поездка теряет всякий смысл.

Сердце уже не дрогнуло. Оно просто заныло. Деньги заплачены, люди ждут, провались пропадом такая жизнь — и я вместе с Колей зашел в самолет. Зачем?

В Алма-Ате нас никто не встречал, зато в расписании самолетов ближайший рейс в Усть-Каменогорск через сутки. «Что мы здесь делаем?! Что?!» — задаваясь таким вопросом, мы с Колей бродили по залу ожидания, откуда выходить совсем не хотелось. Лучше уж улететь сразу назад на том же самом самолете. Да мы бы и улетели, если бы не возникла одна банальная проблема — нам не хватало денег на обратные билеты. У меня при себе было долларов пятьсот, у Коли ничего, и этого не хватит на два билета даже эконом-классом. Правда, в VIP-зале аэропорта торчал со всей своей свитой Киркоров, которому я и рассказал о случившихся неприятностях.

— Летите назад, — посоветовал он, и я уже приготовился именно у него одолжить немного денег, которые могли бы спасти «отца русской демократии», как мобильный зазвонил, и теперь уже знакомый мне голос произнес: «Какого хуя вы не вы-ходите?! Вы, пидарасы, что там делаете?!!»

— Хватит хамить! — рявкнул в ответ и, как нам советует психология, дабы лучше понять собеседника, надо разговаривать с ним на его языке, продолжил: — Какого хуя вы сами делаете?! Мы к вам попасть не можем, и это не наша вина! Счастливо оставаться, мы улетаем! — и каким-то красивым матерным неологизмом завершил свое виртуозное телефонное выступление.

Телефон вновь зазвонил. Вызывали «на бис». Я продолжил... Помню только, что Филя со свитой отлетел куда-то в уголок и с удивлением смотрел на меня. А я все ругался и ругался по телефону. Мне звонили то одни, то другие. То принимающая сторона, и человек чуть не плакал: «Рома, Рома, нет никакого чартера, ну так получилось. Но там же ждут люди, они уже купили билеты, зачем их подводить?»; то мудаки армяно-посредники; то сам хозяин клуба... То снова принимающая сторона: «Мы за тобой прислали две шикарные машины, вы домчитесь в момент до Усть-Каменогорска!»

— Да здесь тысяча сто километров! В какой момент?!!! Тут ехать часов десять!

— Ха-ха-ха! Шутишь, да? Какая тысяча сто?! Всего шестьсот. У нас же такие машины! Домчим максимум за шесть часов. Мы компенсируем не-удобство. Пять тысяч долларов добавим!

Я с тоской и завистью смотрел на Киркорыча, улетающего из этого треклятого Казахстана, и с нарастающей в сердце тревогой согласился.

— Кстати, деньги вперед или не поеду! — сказал я посреднику.

— Конечно, конечно. Никаких проблем. Сейчас за тобой приедет мальчик и все отдаст.

Так мы и сговорились на том, что поедем В Усть-Каменогорск на машине. Ну, правда, появившийся мальчик-водитель с удивлением узнал, что не просто должен отвезти нас, но и дать нам пятерку, о которой ему ничего не говорили. Я психую, он принимается звонить начальникам. Те по телефону убеждают его выдать деньги. Загвоздка лишь в том, что денег ему никаких не дали. Но, правда, у него дома есть меньше половины этой суммы, и он готов нам ее отдать. Остальное «честно-пречестно» мы получим, как только прибудем на место.

— Да ну вас на фиг! — снова позвонил я Гевону. — Я работаю только при стопроцентной предоплате. Не поеду.

— Да ты что?! Ты думаешь, тэбе не отдадут! Тэбе все отдадут, мамой клянусь. Ну почему ты мне не вэришь, я же тэбя никогда не обманывал! — Он, кажется, даже бил себя трубкой в грудь. Но ударов было не слышно, ведь грудь у него наглухо заросшая волосами.

— Ты же только что с самолетом обманул.

— Просто так получилось, я нэ виноват. Нэ виноват. Но деньги отдадут, поверь.

С тяжелым вздохом отправились мы с Колюней на улицу, где нас ждал «шикарный суперскоростной автомобиль», оказавшийся стареньким «Субару», года этак восемьдесят какого-то. А вторая обещанная машина, как оказалось, выехала из Усть-Каменогорска нам навстречу. Обматерив еще раз всех и снова попытавшись удрать, мы чуть не довели до сердечного приступа водителя.

— Как же так?! — растерялся он.

Пропадите вы все!

И мы сели. Сначала полтора часа колесили по городским пробкам, чтобы найти квартиру водителя и взять деньги. После чего непрозрачно намекнули, что артистов вообще-то кормят на гастролях. Об этом сказано в райдере. Наш юноша согласился и, сбегав в магазин, принес полбатона и кусочек колбасы.

— Нет, это не еда. Колбасу мы и на трассе купим.

— На трассе уже ничего нельзя купить, — успокоил он.

Так с колбасой и поехали... Она почти что согревала душу в тот момент, когда вокруг раскинулась бескрайняя степь. Хотя бы с голоду не умрешь. Однообразный и скучный пейзаж быстро усыпил. И плевать даже, что задницы наши пересчитывали каждую кочку «великолепной» дороги, сон ускоряет путь и сокращает расстояния. Через пять с половиной часов мы, наконец, встретились с вышедшим нам навстречу джипом и смогли пристроить затекшие члены на мягкие сиденья. Метров через пятьсот я поинтересовался у водителя, сколько еще ехать. Километров пятьдесят или больше?

— Семьсот пятьдесят, — спокойно сообщил тот, словно говорил, что семь. А я чуть не подпрыгнул и по счастливой случайности не пробил головой крышу. Или крышей голову.

— Как?! Мы что, за пять с половиной часов проехали триста километров?

— Меньше, двести с чем-то.

Голая степь огласилась диким воплем, я и caм не знал, что могу так орать: «Остановите машину! Я не поеду!»

От испуга он резко тормознул, а я, успев схватить саквояж, вылетел из машины.

— Коля, пошли отсюда! — Уже выкрикивая эту фразу, почувствовал, как пробирается под одежду ледяной степной ветер, словно собираясь сообщить, какая дивная участь нас ждет. Мы замерзнем, к чертовой матери, и наши привидения будут, как Дед Мороз и Снегурочка, навещать местное население, развлекая их вечно и совершенно бесплатно.

Коля вышел, но, похоже, думал так же. Расстояния между деревнями по двести километров

Нам столько не прошагать, зима на улице. Выбор небогатый: или здесь замерзнуть, или чуть позже быть убитыми. Машин на трассе не было. Ни попутных, ни каких-либо других. Только «степь да степь кругом». Наш же ямщик ехать в Алма-Ату отказывался, ведь его просто казнили бы за такое самовольство. Он и так в ужасе уже звонил своему шефу. Кстати, напрасно. Замерзнув, как бродячие волки, мы снова влезли в «Лексус». Тут стал звонить хозяин клуба, у него от двенадцати часов полной неизвестности совсем съезжала крыша. Обкладывая меня трех-четырех-пятиэтажным (если только оно возможно) матом, он клялся, что сам лично закопает меня в степи.

Оглядывая местный пейзаж, я верил. Точно закопает. Ведь здесь никого никогда не найдут. Коля строчил СМС-ки, прощаясь с женой. «Скажи им, что отдашь все, что у нас есть! — в ужасе отвечала та. — Только чтобы они тебя отпустили!» Потом совсем разнервничалась и умоляла нас все продать, купить осликов и чесать на них до Москвы. Но шутки сейчас никто не догонял. Я слал СМС-ками жене Верке телефонные номера всех своих знакомых в Казахстане, где не раз выступал, чтобы в случае чего она сразу звонила им, а они бы вытаскивали нас. Когда наступит час икс, позвонить уже не удастся. Еще я строго наказывал Коле, как начнутся разборки, отбегать в сторону и, пока буду всем зубы заговаривать, быстро звонить Верке, чтобы начинала действовать. Ведь его никто не знает, он может слинять и вызвать помощь. А драться глупо, что нам идти на стенку?

— Ну а чего? — ответил Коля. — Если ты меня от тюрьмы отмажешь, я успею парочке головы отсечь. Все-таки у меня меч как бритва. А остальные, видя такое, сразу тормознут.

— Только куда мы бежать будем, когда они очухаются?

Не найдя ответа на свой вопрос, мы молчали, а «Лексус» мчался с огромной скоростью, подлетая на ухабах и приближая нас к смерти.... КОГДА через одиннадцать часов пути мы достигли цели, нас встретил совсем не теплый прием.

Навстречу вывалилась целая толпа стриженых бандюков, сильно напоминавших тех, что в далеких 90-х «командовали парадом» в России. Я тогда торговал на рынке, и вот такие же типы, имевшие бессмысленные глаза, подходили и требовали заплатить им за защиту. Доводы, что у тебя уже есть «крыша», на них не действовали, и помню как однажды мне стало дико страшно, что сейчас меня просто убьют. Человеку, стоящему напротив меня, было глубоко по барабану, что есть куча свидетелей, что его могут посадить, что кто-нибудь испугается и выстрелит в него самого. OН был выше таких мелочей. Подобные виды гомосапиенс появляются в странах с нестабильным укладом, с купленной властью или отсутствием таковой. Они водились не только в России, но, думаю и на Диком Западе, и много где. Они быстро вымирают, как вид несовместимый с цивилизованной жизнью, хозяевами которой они себя чувствуют, остаются только в устном народном творчестве.

Да вот теперь такие появились в самой глубинке Казахстана, где крутятся шальные деньги. Зная, что попаду к подобным неандертальцам, да ни за какое бабло сюда бы не сунулся! Но сейчас вот столкнулся с ними нос к носу. Коля же, стоя неподалеку, крепко держал свою сумочку с колюще-режущими предметами и следил за происходящим.

— Ты чё, сынок, не понимаешь, мы тебя порежем, — вопил один из них. Видимо, главный.

— Вы кто такой? — Я начал издалека, чтобы увести тему и вообще как-то дать понять, что мы с ним никто друг другу и лучше бы он себя контролировал.

— Я кто такой?! Я тот человек, который тебе платит. Я тебя убью и закопаю.

— Что вы орете все время?! То, что мы не успевали, — это не наша вина, это ваши люди все так организуют!

Короче, разговор шел долгий, тупой и бессмысленный. В жестоком споре я хотел выяснить, где мои остальные деньги, как нас отсюда будут вывозить — ведь нас ждали гастроли в Мурманске, — и что, собственно, они хотят от меня на своей подростковой дискотеке, где сейчас колбасится тысяча укуренных тинейджеров. Я ведь работаю для небольшого зала и немолодой публики.

В ответ они гнули пальцы, деньги не отдавали, но, похоже, и убивать не собирались по причине наличия в клубе все тех же подростков, ждавших заезжей звезды. Пусть это не моя публика, но сегодня она спасала мою жизнь. Для шоу мне притащили четырех стриптизерок, похожих на проституток, отрабатывающих субботник. Я даже с облегчением вздохнул: хорошо, что не взял своих баб. Неизвестно еще, чем вообще все бы кончилось.

В итоге бандюганы утихомирились, и им даже понравилось. Они кричали, что теперь мы все братья и друзья навек. Закончив, я спросил, а можно ли нам поесть. Столько часов в дороге, два часа шоу, да теперь нам еще ехать пятьсот километров, чтобы добраться до Барнаула, где ждал самолет на Москву.

— Нет. Есть нечего, кухня уже закрыта.

— Спасибо.

Спасибо, что хоть не убили. Так, несолоно хлебавши, мы снова сели в тот же самый «Лексус» с тем же водителем, который уже проехал полторы тысячи километров и еще два часа мотался по поручениям шефа, а теперь ему предстояло отвезти нас за пятьсот км и вернуться назад. Всего и делов-то. Вон в фильме «Апокалипсис» индейцы сутки друг за другом по лесу гоняли. Я бы тому вождю, гнавшемуся за убийцей сына, вообще табличку на грудь привесил: «Хочешь похудеть — спроси меня, как». Жаль, наш водитель ни фига не был индейцем и, видимо, потому уснул в пути от усталости. Но зато, к счастью, у меня теперь были деньги, на которые мы на такси доехали до Новосибирска, так как на барнаульский самолет мы, естественно, опоздали. Но зато дальше все пошло как по маслу. Хоть никаких самолетов в Москву из Новосибирска в этот день уже не намечалось, зато мы успели на задержавшийся из Якутии самолет в Петербург, куда нас пустили даже без досмотра с ножами и шпагами и где даже накормили. А уже из Питера скакнули прямо в Мурманск. Приехали прямо к программе, которую задержали всего на час.

 

Контрасты и педерасты

Вернулась Лили. Она довольна поездкой и произведенным впечатлением, но раздосадована тем, что я заняла ее место. Трахтенберг слил ее в другую смену. Теперь мы работаем по очереди: два дня она, три — я.

Сейчас ее мысли заняты поиском себе подобных, прочитала в сети, что трансы устраивают вечеринку, и тащит меня. Я не люблю интернетовскую шушеру, там полно шизофреников и просто никчемных людей. Причем оперированных будет пара человек, а остальные — те, кто хочет сменить пол, но не решается или врачи не дают, справедливо считая их сумасшедшими. Именно такие особи и сбиваются в стаи.

— Ты просто стареешь! — заявляет Лили. — Поэтому тебя ни черта не интересует и лениво куда-то идти.

«Она думает, что может тобой манипулировать, как хочет», — тут же сказал мужчина в моей голове. «Отвали», — ответила я и взялась убеждать в своей правоте Лили:

— Вот посмотри, как тебе такое письмецо, пришедшее на сайт?! Там будут именно такие люди! Ты с такими хочешь общаться?!

Сунула ее к монитору, где висело поразившее меня послание.... Точнее, одно из десятков, что изумляли в последнее время.

Добрый день! Я прочитала все твои заметки внимателъно! Я приехала в Москву из далекий Таджикистан, и пока мало что знаю о косметиках о модах. Я возможно трансексуал, но пока только переодеваюсь в женских нарядах, и то все в тайне от других У нас запрещено об этом говорить. Мне нужна твоя помощь и других подружек. Пригласите меня тоже пожалуйста на своих встречах и по мере возможности я хочу научится секреты женсвености.

С уважением, Алиса

— И что? Давай ее тоже позовем, — невозмутимо ответила Лили.

— Чего? — Я оторопело посмотрела в ее глаза. Они ничего не выражали.

«Господи, да твоя дура-подружка просто не заметила ошибок, потому что безграмотна! — завопил Олег где-то в моем сознании. — С кем только дружит питерский интеллигент?!! Ты выбираешь друзей по принципу сексуальной ориентации?! Бомжи-гомосеки, лесбиянки-пэтэушницы, проституты-гермафродиты — это теперь не сброд, а твои НОВЫЕ ДРУГАНЫ!!! Очень умно! На вашей вечеринке все будут такие! Сходи и посмотрись в зеркало. Увидишь себя моими глазами все поймешь!»

Назло ему проигнорировала выпады и решила пойти с Лили. Накрасились и оделись мы в, принципе скромно. Мы же не травести, чего нам подчеркивать свою женственность, которая и так имеется благодаря ножу хирурга... Но все-таки. По дороге зашли в магазин. Ехать в гости с пустыми руками несолидно. Взяла бутылочку «Сангрии», конфеты. Лили выбрала дешевенький торт и советское шампанское.

Квартиру мы нашли быстро. Просто на площадке стоял такой запах духов, что не промахнешься. Открыла сама хозяйка. Да уж, ее кумиром, наверняка, является Аманда Лопен. Известная модель, транссексуал. Все как у куклы Барби. Пышные волосы, пышные губы, пышный бюст, утянутый в узкий корсет. Такие корсеты стали недавно шить специально для мужчин, мы с Лили очень хотели приобрести, но заказать их можно только в Москве. Питер еще не стал культурной столицей в этом плане.

— Проходите, проходите, — с придыханием сказала дама.

Наверное, чтобы голос звучал более женственно. Правда, Лили на ухо сообщила мне, что ей, скорее всего, жмет корсет. В них ведь нужно учиться ходить, так же как и на высоких каблуках. Да еще и разнашивать, он должен сесть по фигуре. В корсете же новеньком, только что купленном, не стоит выходить в свет. Не знаешь, как поведет себя тело. Например, не сможешь сесть. Или сядешь, но не сможешь встать без посторонней помощи. Кажется, наша хозяйка этого не знала. Двигалась она как-то не очень. Со стороны казалось, будто проглотила весло. Но зато мордочка сделана очень даже очень. Женщину с деньгами сразу можно отличить. Если бы мне позволяли средства, я бы тоже сделала и талию, улучшила контуры лица, увеличила бы губы... Ой, сколько всего можно было бы сделать...

В комнате нас собралось человек тридцать. Они все были иные. Совсем другие, не такие, как мы, идя на операцию. И почти все МТФ (MTF — Male То Female) в буквальном переводе «из мужчины в женщину». То есть девушка в мужском теле. И они называли себя именно так, когда представлялись, видимо, чтобы облегчить новому знакомому проблему идентификации. Выглядели почти все одинаково.

Как-то я прочла в сети высказывание: «Новости шоу-бизнеса: до смены документов Сергея Зверева звали Памелой Андерсон». Здесь были примерно такие же типы, нечто среднее между Зверевым и Памелой. Когда их много, то складывается ощущение мультфильма, потому что таких людей в большом количестве встретить в жизни абсолютно нереально. То есть они где-то наверняка водятся в больших количествах, в Таиланде, например, и на...

«Короче, там, где ты никогда не была! — тут же подал голос Олег. — Потому что просрала все деньги на таблетки, операцию, шмотки для жены, которая была уже не нужна. А могла бы увидеть мир. Увидеть все своими глазами, а не только услышать рассказы о нем со слов папы и дяди Лени». — «Хватит!» Я чувствовала свою вину перед Иркой.

— Почему же хватит?! Разве ты не замечаешь, твоя новая компания — это сборище роботов, — поддел меня он. — Прямо Айзек Азимов какой-то. Перед знакомством все, как и полагается, называют свою модель. Вас в кино показывать надо. В фильме ужасов «МТФ — модель для сборки».

— Чушь. Это же всего лишь продолжение интернетовского знакомства, где все именно так представлены на сайте. Когда регистрируешься, в графе «статус» нужно вписать, кем ты являешься в настоящий момент. Просто ты, Олег, давно устарел и даже не слышал ни о каком интернете! — парировала я.

— Я устарел? — Он не остался в долгу. — Ты бы лучше взглянула на себя!

Честно говоря, меня и саму коробило поведение местных, но думалось, что пока вновь обращенные и сами не знали, как им себя вести. Такие тусовки только появлялись, наверное, в будущем все станут свободнее, но сейчас...

— А где у вас стаканчики, мы принесли вино и шампанское! — громко сообщила я. В комнате наступила тишина. — И торт...

На меня посмотрели как на умалишенную и сообщили, что дамы не пьют. Тут у меня стали квадратные глаза. Да вы что, серьезно? Ну конечно! Видели бы, как женщины «не пьют» на работе в ночных клубах, а после работы — в сауне или других клубах. Но я смолчала. О нашей работе в клубе мы с Лили решили молчать. Зачем нам заманивать конкуренток? Здесь много тюнингованных «красавиц», у которых хватило средств и на грудь, и на губы.

— А где у вас можно покурить? — поинтересовалась я у хозяйки дома.

— Вы курите? Но женщины не курят, — заметила она.

— Тогда мы покурим в подъезде. — Я кивнула Лили и, взяв сумку, вышла из квартиры. Лили метнулась за мной. Из сумки я достала «Сангрию», и мы немедленно отхлебнули, почувствовав облегчение.

— Ну что, довольна?

— А что? Здесь много интересных и нужных людей. Они связаны с модой и музыкой, а нам надо продвигаться дальше в шоу-бизнес!

Лили лелеяла надежду стать певицей, хотя ей нередко говорили, что при отсутствии слуха и голоса это практически не осуществимо. Единственное, что я поняла по ее интонации: скоро мы отсюда не уйдем.

...А в квартире сидела чинная компания, все пили чай. Общих интересов ни у кого нет, так что все разговоры об одном. Кому какие гормоны прописали, и как они действуют. И еще о том, что делать с «полным непониманием окружающих». Я пережила все это сама обходясь без помощи окружающих, и почему-то не хотела, чтобы меня грузили подобной хренью.

В ожидании Лили, занятой поиском нужных знакомств, чтобы не сдохнуть от скуки, я время от времени выдвигалась в подъезд с родной бутылочкой вина и возвращалась к новой истории. Какая-то крашеная блондинка в очках делилась пережитым: «Я вам вот что скажу. Главное — уверенность. Когда я первый раз вышла на улицу в таком виде, мне было очень страшно. Мне казалось, что все на меня смотрят, показывают пальцем, обсуждают. Но через какое-то время я поняла, что это я сама на себя смотрю и указываю, сама себя накручиваю и вижу то, чего нет. После стала вести себя очень уверенно. И не было ещё ни одного человека, который бы усомнился, что перед ним девушка!»

Потом распиналась одна плечистая дама, бывший военный: «...Три года назад, когда поступала в академию говорила всем, что у меня есть сестра-близнец. И однажды мне это очень помогло. Когда я столкнулась лицом лицу со своим сокурсником, я подумала: "Ну всё, МНЕ конец, теперь все узнают", но, на моё удивление, он у меня спросил: "Девушка, а у вас, случайно, родного брата нет?"» История вызвала аплодисменты, а у меня — вполне естественное желание еще раз сходить в подъезд

...Откуда взялась моя новая подруга, точно не помню, но «Сангрию» мы допивали вместе с ней и хохотали как сумасшедшие. Девушке повезло с характером и  мозгами, но совершенно не повезло с внешностью. Hаверное, Бог дает только одно: либо то, либо это. Моя новая приятельница — просто вылитый парень, и eй наверное, не помогут ни гормоны, ни пластика: жидкие волосы, уложенные как-то по-мальчишечьи, мордочка ученика заборостроительного техникума,  нос картошкой, маленькие глаза; лохматые, неправильной формы брови. В сети она существовала под ником «Мечтательница», а в графе место жительства значилось — «Страна грез». Как ни странно, в реальности вполне адекватный человек.

— Это мой исходник, — сообщила она, показывая фото привлекательного юноши. Стройный, спортивный, бабы за ним наверняка бегали.

— Ты хранишь? Я все порвала.

— Зачем?

— Не хочу помнить прошлое.

— Это же все-таки ты. Нужно помнить, кем ты родилась, и быть счастливой от осознания того, кем ты стала.

Меня передернуло. Теперь я поняла, что мы действительно разные. Кому-то достаточно просто переодеться женщиной, а кому-то без операции нет жизни. Но все-таки странно: неужели только для меня прошлое так болезненно, или же действительно у всех нас болячки выражены в разной степени.

Мы еще не раз возвращались в квартиру, на кухне тусовалась более веселая компания, чем в комнате, и, кажется, здесь уже тоже начали выпивать.

— Говорят, лучший день в году, чтобы все рассказать своим близким и друзьям, — это первое апреля. Все равно не поверят. Зато потом, второго апреля, можно все повторить. Для недоверчивых.

— А мне старший брат сказал: «Менять пол можно только в целях конспирации!»

— А моя сестра сказала, что не видит во мне особой перемены после операции. «Был дурак, а стала дура». Это она про меня так, — хохотала высокая брюнетка.

В комнате поднимались более серьезные темы. Сидящие на мягких диванах дамы не улыбались, внимательно слушая друг друга.

— Семь лет я боялась обратиться к врачам, например, чтобы взять больничный, а вдруг «раскроют». Раз в два-три года устраивала себе диспансеризацию платных врачей, которые «в курсе». На работе не пользовалась больничными, отлеживалась день-два или переносила болезни на ногах. И вот сейчас пришлось делать выбор: или ходить очередную неделю с температурой под сорок, или хотя бы недельку официально отлежаться и выкарабкаться. Пришлось вызывать врача. Было некомфортно, врач все-таки. А вдруг что... Тем не менее все прошло без проблем, получила честный больничный. Страх приятен тем, что в жизни еще есть что побеждать.

М-да, я бы конспирацию точно не потянула. Уходя я решила обменяться телефонами с новой подружкой и вдруг поняла, что не знаю, как ее зовут.

— ЮлиЯна, — ответила она на мой вопрос.

— Как? — я не въехала. — Юлиана?

— Нет. У меня имя состоит из двух имен: Юлия и Яна. ЮлиЯна.

— А, понятно. — Я продолжала записывать ей мой домашний номер, а моя рука непроизвольно изменила две последние цифры. Все-таки я ошиблась насчет адекватности человека. Бывает.

Лили тащила меня к выходу. Она уже познакомилась с «нужными людьми», и ей надо только заплатить одной девочке-продюсеру, потом другой девочке аранжировщику песен, потом третьей девочке за что-то там еще...

— Ты можешь одолжить мне денег?! Все-таки устроила тебя на работу, не забывай! — строго напомнила она.

Я притворилась пьяной. А потом — не знаю, что произошло, но притворяться уже не требовалось...

* * *

— Просыпайся, мам. Вставай! — Сын трясет меня за плечо.

Все повторяется, как в дурном фарсе. Как я вчера попала домой?

С трудом разлепив глаза, смотрю на него. Он опять лохматый, в домашней футболке и трусах. Значит, снова не ходил в институт, и я даже не могу его отругать. А его, умника, кажется, вполне устраивает, что я частенько прихожу домой на бровях. Ему это дает определенную свободу. Так мы вместе постепенно скатимся в пропасть... Но как мне остановиться?! Я только-только начинаю жить!

— Как твои новые подружки? — Он интересуется искренне.

Ему вообще интересна моя жизнь: ночные клубы, транссексуалы...

— Какие-то они все...

— Какие?

— Книжные, — своему сыну я могу рассказывать многое. Он меня понимает.

— То есть?

— Ну, знаешь... Вот я, например, не была настоящим мужчиной, живя в мужском теле. И потому все мои мужские поступки были продиктованы неким представлением о том, каким должен быть мужик. То есть я прочитала или увидела в кино, что «мужчина такой-то и сякой-то», и подражала образцу. Вот и те дамочки были такие же точно надуманные. Сказали, что женщины не пьют и не курят. Представляешь?

— Ага, — он развеселился. — Расскажи об этом Блевотине, вот она посмеется.

— Еще как! Будет ржать как лошадь.

Я с трудом села на постели. Господи, как же я сегодня буду работать?... И как все-таки хорошо, что у меня такой понимающий сын. Да и вообще! У меня хорошая семья. Даже бабушка. Она никак не комментировала мое желание стать женщиной и только недавно — по прошествии двух лет — тактично поинтересовалась, счастлива ли я теперь. Я ответила: «Еще как!»

Да, в сущности — это правда. Когда-то мне гадала моя подруга, она сказала, что я умру очень счастливой. Я и сейчас могу умереть, ведь самую главную боль своей жизни я ликвидировала. А вот как закончат свой короткий век мои вчерашние подружки, даже не знаю. Они все в сомнениях, надо им это или не надо? Интернет — он как змей-искуситель. А нужно ли им это червивое яблочко?

Я и сама немало времени провела в интернете и знаю, что оттуда легко подцепить заразу транссексуализма. Всем этим несчастным мальчикам и девочкам поток лишней информации заплел и без того путаные извилины в косички. Мое поколение трансов было другим. Я родилась во времена Хрущева, росла при Брежневе в стране «развитого социализма», а мои родители и их друзья обсуждали Карибский кризис, культ личности и успеют ли построить коммунизм к 80-му году. Но им и в голову не могло прийти, что можно всерьез задумываться о гей-парадах в Москве.

А еще в то время проще было стать космонавтом и слетать на Луну, чем надеяться, что общество поймет примет мужика в юбке. Первые волны транссексуалов были как бабочки-однодневки — готовы прожить только один день, если бы нам разрешили смену пола. Ведь казалось, что больше одного дня и не получится, сделаешь операцию, выйдешь из больницы, и честные советские граждане тут же закидают тебя камнями...

 

Сеанс одновременной любви

— Девушка, а вашей маме зять не нужен?

В полупустом вагоне метро ко мне склоняется довольно приятный тип. Русые волосы, упитанное лицо, широкие плечи... Меня привлекают такие мужчины, а главное — такой оригинальный способ знакомства.

— Зять?! Смотря какой, — отвечаю я. И слышу хихиканье.

Это компания молодежи, с которой он ехал. На секунду мне кажется, что они все просто договорились пошутить, но глаза у парня серьезные.

— Ну вот я, например? Сгожусь или как?

— Серый, ты выходишь? — Друзья окликают его.

— Нет.

— Нас там ждут! — с досадой говорит одна из девчонок, но он только отмахивается, что мне ужасно льстит.

Толпа его приятелей выходит на остановке, а он усаживается рядом.

— Давай провожу. Можно?

— Провожай.

— А меня Сережа зовут. Сложное такое имя. Говорят еще, что ни рожа — то Сережа.

— А меня Хельгой.

— Ух ты...

Вообще-то я еду на работу и обычно никого не подпускаю близко к клубу. Охранники наши — когда кого-нибудь из артисток подвозят или провожают — обязательно вылезают толпой на улицу, комментируют «ухажера», а потом еще долго сплетничают. Но то ли я устала, то ли парень еще слишком молодой, и понятно, что ничего серьезного быть не может, так что наверное, и притворяться ни к чему. Я та, кто я есть...

— А клуб же еще закрыт, — удивляется он, когда мы подходим. — Будем ждать?

— Нет. Просто я здесь работаю.

— Серьезно? — Он вскидывается. — А кем?

Вот дурак, не уборщицей, поди. Узнав правду, он распахивает глаза, но лишь на секунду, а потом говорит: «Здорово!... Может, тебя встретить после работы, проводить?

— Хорошо. Приходи.

— ...Хельга, ты с кем пришла? — Новость о том, что меня кто-то провожал, моментально разлетелась по клубу, и не могу сказать, что мне это не понравилось.

Правда, в клубе свое веселье и свои клоуны. В частности, Вибратор. Сейчас она в поиске «мужчины своей мечты», и потому все коллеги всерьез начали опасаться за ее жизнь. Отправляясь домой к очередном «жениху», она оставляет подругам адрес. Могла бы встретиться и в безопасном месте, но опыт гласит лишь попав к мужчине в дом, узнаешь, богат ли oн? А бедные ей совсем не нужны, и время на них тратить ни к чему. Ежедневные свидания ее изматывают: недосыпание, похмелье, усталость, да и не девочка уже...

Недавно она загорелась, в прямом смысле этого слова, задев юбкой свечу на столе у сцены. Вчера грохнулась, подвернув ногу. А сегодня — вид у нее совсем пугающий. Красные щеки, горящие глаза, даже уши малиновые. Проблему излагает с ходу. Днем Вибратор намазала больную ногу жгучим финалгоном и прилегла. Так как лежа надо было чем-то заниматься, решила поласкать себя между ног. Тою же рукой, что мазала ногу... Жечь ТАМ начало раньше, чем на ноге. Она задохнулась от боли и ужасной необратимости происходящего. Рванула в ванную. И все-таки надо читать инструкции — гель от воды жжет сильнее...

— Что вы так хохочете?! — надулась она, глядя на покатившихся подруг. — Как будто никто не мастурбирует.

Что ж, поиски счастья — тяжелый труд. А многие мужчины способны лишь возбудить, но никак не довести до оргазма: «Давай, милая, сама, сама, сама...»

Придя в себя, одна из танцовщиц по имени Хабарик вспомнила, что однажды примерным образом поступил один из ее друзей — футболист. Он втер полезную, но жгучую — словно смесь горчицы, перца и укуса — разогревающую мазь в плечо, а потом задумался о предстоящей игре и... почесал яйца.

* * *

...Сережа действительно приехал меня встретить, хотя я волновалась. Правда, денег на такси у него не нашлось, но мы доехали на романтическом служебном троллейбусе. А на улице темно, и впервые я думаю о том, как хорошо, что фонари разбиты. В темноте ощущаешь себя маленькой девочкой, которую обнимает большой и теплый дядька. И целует. Ой!

— Ты колешься, — нежно шепчу ему.

— Ты тоже, — шепчет он в ответ.

Взаимный прокол.

— Я уже пришла.

— Мне нужно уходить?

— Да. Но мы можем встретиться завтра. Придешь?

— Конечно. До завтра?

— Да. Увидимся вечером. Пока.

* * *

— Ой, какие у вас волосы, ммм...

Еду в метро на работу, а тут еще один клеится. Все-таки я пользуюсь популярностью. От мужчины, который пытается знакомиться, несет алкоголем. Я никогда не знакомлюсь с пьяными. Но этот сплетает довольно интересные образные конструкции. С волос он перешел на стихи. Со стихов — на Гринуэя. С кино — на живопись и т. д. Образованного человека всегда видно. Oн умеет произвести впечатление, и его никогда ни с кем не спутаешь. Да и с виду солидный, хотя и представился по-мальчишески Вова.

Позвонил на следующий день, а мне... не хотелось оттягивать момент признания. Человек нравится, а влюбишься — будет его больнее терять. Потому, видимо, я брякнула: «А я операцию делала по перемене пола. Я прошлом была мужиком...» На другом конце трубки ахнули, а потом наступило тягостное молчание... Казалось, даже оно длилось бесконечно, пока я снова не услышала его голос: «Извини, извини... Я просто выронил трубку в машине и не мог найти. Что ты сказала?!»

Повторить?

Когда он приехал, признался, что не мог вспомнить как я выглядела. В памяти остались лишь сиреневые губы и длинные ногти. Когда ему сообщили интересную новость, он от шока выронил трубку. Его сын сидел рядом с ним и все спрашивал: «Да что там такое? Что?!

— Погоди, погоди, — отмахивался он.

А потом выключил телефон, подумал немного, отвез сына и... приехал ко мне. 

 

Частолюбивая женщина

С утра мне звонит Сережа и приглашает в гости; в обед ко мне домой приезжает Вова. Голова от успехов идет кругом. Только Лили недовольна. Она перебралась в мою квартиру, так как ее за неуплату выставили из очередной комнатушки, которую снимала. С деньгами у нее проблематично, Роман Львович все-таки слил ее из клуба, и она находится в поисках нового ангажемента.

— А что твой Сережа прямо с утра-то названивает? Он что, нигде не работает? — подливает Лили дегтя в мою бочку меда.

— Не знаю. Какая разница? Я же не замуж за него собралась, — отвечаю ей в тон.

Она хмыкает, уходит на кухню и с головой залезает в холодильник.

— Отожрешься — работу не найдешь, — порчу ей удовольствие от моей жратвы.

Особенно ее раздражает, что днем я частенько выставляю ее и Павла вон из квартиры, чтобы спокойно «пообщаться» с Вовой. Они с Лили невзлюбили друг друга. Он считает ее лживой корыстной коровой, к сожалению, не особо скрывая своего отношения, а она его именует не иначе как уголовником — разумеется, только за глаза, а в лицо улыбается и кокетничает. Он действительно много сидел, но это лишь придает ему брутальности. Он и мужественно жесткий, и в то же время очень нежный, тоже по-мужски, а я чувствую себя хрупкой слабой тростинкой только с большими и сильными самцами.

На днях он увидел на Лили свитерок, который подарил мне, и так посмотрел на нее, что кажется, больше она не решится выпрашивать у меня вещи. Свитер — мой первый подарок от мужчины, и мне было жаль его, но я не сумела отказать Лили, которой он так нравился. Я чувствую вину перед ней, ведь из-за меня она лишилась работы. Правда, Вова говорит, что это только ее «заслуга», а меня она просто нагло использует. Я же, как мать Тереза, пытаюсь их всех помирить.

Когда Володя по вечерам отвозит «мать Терезу» на работу в «притон юмора», как он называет наш клуб, я разъясняю ему, что Лили для меня, как сестра по счастью... или несчастью. Он театрально вздыхает напоследок, показывая этим, что терпит ее, как умеет, и уезжает, растворяясь где-то в суете вечернего города.

* * *

— Если вы видите это и можете потрогать — это реальное. Если вы видите это, но не можете потрогать — оно виртуальное. Если вы не видите это, но можете потрогать — это прозрачное. Если вы не видите этого и не можете потрогать, значит — это уже съебалось! — торжественно произносит Роман, подводя итог моему выступлению.

Он еще на середине фразы, а я уже успела добежать до гримерки, сбросить туфли и расстегнуть платье и, когда зал свистит, выражая радость, — уже переодета в «гражданку» и подправляю макияж для выхода на улицу. Весь женский состав кабаре смотрит на меня в немом изумлении, никто не умеет так быстро переодеваться. А что вы хотите? С моим-то опытом — солдаты и пожарные отдыхают!

Нет, девочки, — у меня не учения и не пожар. У меня... слово «любовь» тоже не подходит. Просто Вовочка приедет забрать меня с работы. Он на сегодня мой самый лучший кавалер. Собственно, я и не ожидала с его стороны особого понимания и чуткости — тем более что сама буквально огорошила его правдой жизни, — но оказалось, люди с криминальным прошлым легче других способны оценивать то, через что я прошла. Они догадываются, насколько это серьезный поступок, — все равно что частично умереть.

— И как он в постели? Сколько у него сантиметров? — Бессовестная Сопля лезет со своим любопытством.

— Очень хорош. Хочешь попробовать? У нас свободные отношения, могу одолжить.

— А потом кого взамен попросишь? — хохочет она.

— Да никого! У меня еще и Сергей есть.

— А кто тебе больше нравится?

Больше? Я и не задумывалась пока. Выбирать кого-то одного мне совсем не хотелось, я словно сорвалась с цепи, чувствую себя молодой, полной сил, энергии и желаний! Мне хочется еще погулять! Как монашка, которая выбралась из монастыря. И пусть баб удивляет мое отношение, им проще, у них не было сорока лет воздержания! Но с Вовой я поступаю честно, я ведь его не привязываю, если хочет — пусть заводит других любовниц!... Им, конечно, надо еще выдержать соперничество со мной. Может, я и не красавица, зато насколько страстная и необузданная в своей изобретательной сексуальной фантазии!

Сегодня он вел себя просто изумительно. Сам съездил в магазин, сам все купил и приготовил. Я даже растаяла.... И все равно сначала надо погулять, а уже потом искать принца. И в этом устремлении я не одинока. Мне кажется, все «бывшие» такие. Например, Лили. Она, кстати, нашла работу — певицей в ресторанчике на окраине города. Там никто из сотрудников и посетителей даже не догадывается о ее прошлом, которое она изо всех сил скрывает, зато мужиков в кабаке — только выбирай. Что она и делает.

 

Изольда

 Сегодня поднимаюсь вверх по лестнице, а на ступеньках подъезда сидит Изольда, та самая девочка, с которой вместе лежали в больнице. Только теперь она выглядит как огромный небритый мужик. Среди «своих» ее зовут Инкой, потому что имечко Изольда никак невозможно сократить. Можно бы звать ее Изя, но ведь Изя — сокращенное от мужского Израиль. Поэтому мы решили звать ее Инкой.

И вот теперь она сидит возле двери моей квартиры.

Инка и до операции была не маленькой, но тогда хотя бы следила за весом. Или ее нереализованное на тот момент желание перейти в другой пол вынуждало вести себя более женственно, хотя бы ради того, чтобы поверили врачи. То есть, как я теперь понимаю, только ради этого. Сейчас Инка одета в унисекс: джинсы, куртка, кроссовки; под толстым джемпером никак не проступает грудь, хотя она там имеется — ее мамаша, готовая на все ради любимого чада, оплатила ей перестройку по полной программе — волосы средней длины (и парни, и девушки носят такие). А главное и самое ужасное — у нее росла щетина. Я просто ахнула.

— Что ты с собой сделала?

— Ничего, — басом ответила Инка и посмотрела на меня. В глазах ее был вопрос, который я хорошо научилась опознавать: «Помогу ей или нет?»

Когда-то в больнице я давала ей свой телефон, но она не сумела дозвониться — Пашка занимает его, сидя в Инете, и решила просто приехать. Типа, узнать, как я живу и как у меня дела. Правда, приехала с чемоданами. Так получилось, что и ее тоже выселили «со съемной хаты». И еще — она до сих пор не работает. Деньги ей присылает из родного Красноярска состоятельная мамаша, но они расходятся на всякие мелочи и еду. Она не решалась попроситься ко мне пожить, но все и так было ясно.

— Оставайся, куда ты пойдешь-то?

— Хорошо, — пробасила она.

— А кто это? — тихо поинтересовался Павел, когда она отправилась в ванную.

— Девочка одна, вместе лежали в больнице. Она тоже делала операцию.

— Оно девочка?

— Прекрати! Меня ты тоже обижаешь! Что еще за «оно» ?

Инка осталась у меня. Теперь я просыпалась в одной постели с похрапывающей после ночной смены и пахнущей перегаром Лили, а в комнате сидело уже два человека, уткнувшихся носами в компьютер. Инка нигде не работала, то есть она просто понятия не имела, кем и куда можно устроиться, да еще в незнакомом городе. Она и в родном никогда не трудилась. Там ее содержала мама. Образования у нее тоже никакого, вечные проблемы идентификации пола — тут уж не до учебы! Изольда всю жизнь была домашним ребенком, за нее все делала мама. И сейчас она не устраивалась на работу не из лени, просто, вероятно, пока не пережила психологическую травму от операции. Блевотина, которую я познакомила с Инкой, долго терроризировала меня вопросами, зачем та сделала операцию. Все равно ведь — мужик мужиком.

Но я этот вопрос Инке не задавала. Я-то знаю ответ на него.

...А работу Изольде вскоре нашла Лили, в том же ресторанчике, где работала сама. Инку взяли посудомойкой — единственная должность, на которую берут без опыта работы и образования.

— И с такой мордой! — как цинично заявила Лили.

— Чего вы все привязались к ее лицу, на себя посмотрите! — осекла я.

Мне Инку жаль. Она никак не может найти себя, никто не помогает и не помогал ей с поиском одежды, не учил краситься. Я недоумевала, почему она не использовала материнскую косметику, как учебный материал, тем более что мама ее в курсе всего, — оказалось, мать у нее не красилась. По разговорам я поняла, что мамаша — большой начальник и настоящая «баба с яйцами». Угораздило же Изольду родиться в такой обстановочке!

Время от времени к нам в гости заходит Ежик, то есть Женя, мальчик-повар с Лилиной работы, гей, которому наша веселая тусовка танцовщиц самого модного в городе клуба очень интересна. Разумеется, в плане дружбы. Но Инку он интересовал в совсем другом ключе, и она устраивала на него настоящую охоту. Он на кухню — она туда же, он на балкон покурить — она бегом за сигареткой и за ним.

Лили с Павлом хихикали и сплетничали на этот счет, а я всячески пыталась прекратить гнусное веселье.

Работа посудомойкой совсем сгорбила Инку, взгляд стал пустым, как у человека, который подолгу смотрит в одну точку и ни с кем не разговаривает. Ее охота на Ежика не дала результатов. Зато он влился в теплую компанию, объединился вместе с Лили и моим сыном, и теперь они сплетничали на ее счет уже втроем. Как дети, которые толпой дружат против кого-то. Мерзавцы. Ну ладно еще Паша, он молодой и дурной, а вот Лили... И вроде все в одной лодке, но ей так хочется начать топить соседей.

— Оставьте ее в покое, Инке просто нужно прийти в себя, ведь перемены случились слишком кардинальные, — каждый вечер говорю им я.

— Ей вообще не стоило делать никаких перемен, — зло парирует Лили.

Она-то гордится своей внешностью.

Инка проработала в ресторане три месяца, а потом свалила к матери в Красноярск.

* * *

Сегодня я поругалась с Вовой. Он ушел, хлопнув дверью. Я очень расстроилась и тут же набрала Сережу:

— Привет, ты побрился?

— Кто это? — кажется, он спал.

— Хельга, — старалась говорить как можно мягче.

— О, ты хочешь приехать? Приезжай! У тебя есть на такси, а то я сейчас на мели?

Странное предложение. В мое время мужчине приходилось заезжать за девушкой, если он хотел пригласить ее куда-либо, но нравы, кажется, изменились. Да и я, поди, уже не девочка, могу уже сама добраться. Лили валяется на кровати и подслушивает разговор. Я гордо сообщаю, что приеду, и кладу трубку.

— Альфонс какой-то, — заявляет Лили.

— С чего ты взяла?

— Да уж поверь. В отличие от тебя мужиков повидала. Я еще в школе начала с ними встречаться.

— С чего бы на меня клюнул альфонс? Я не миллионерша.

— Но работаешь ты в дорогом клубе, зарабатываешь неплохо. А миллионершу так просто и не найдешь.

Лили все-таки удалось оплевать мою радость, руководствуясь «лучшими побуждениями», главное, чтобы она не оказалась права, а то и у меня появились сомнения насчет Сергея. И все-таки поеду! Надела лучшее белье и прозрачную блузочку с короткой юбкой, пусть попробует устоять. Мужчины — примитивные животные.

...Пятиэтажный дом на Обуховской обороне, вонючий, грязный подъезд, деревянная дверь в квартиру с прибитым на нее ящиком для писем. И какого черта я приперлась сюда в своем роскошном розовом пальто?!

Дверь мне открыла его мама и, ничего не спросив, пропустила внутрь. Отношение меня смутило. Она что, так привыкла к визитам незнакомых девиц, что даже ничего и не спрашивает? Сам герой лежал на кровати в растянутых на коленках трико и читал детектив.

— Я ненадолго, меня ждут, — не хотелось его обидеть.

— Ждут? Где?

— На работе, у нас день рождения у девочки, и все собираются на пьянку, — врала я как обычно, то есть без малейшей запинки.

Он вызвался проводить меня, и я обрадовалась, что он джентльмен, но по дороге Сережа разнылся, что я еду на пьянку, оставляю его одного и одинокого.... А у него даже на пиво нет. Достала кошелек и дала ему денег на пару банок.

И почему все так? Почему с романами в отличие от разового секса у меня все плохо клеится? Неужели доктора были правы, и мне не светит женское счастье?

 

Мир, дружба, жвачка

...Вова приехал мириться! Привез цветы, выпивку Хотя цветы он терпеть не может, говорит, они ассоциируются у него с похоронами. Я благодарна ему за то, что дает мне выдерживать паузу и показывать свой характер, но молчу. Выставили Пашку с Лили из дома и устроили целый день безумного секса. Во время минета он заявил мне неожиданную вещь, что чувствует будто из него мозг высасывают.

Вечером пришла на работу и всем рассказала, бабы угорали всю программу, а после нее...

— Хельга, там тебя спрашивают, — в дверях появилась Сопля. — Кажется, тоже транс.

В зале, стреляя глазками по сторонам, сидела еще одна приятельница по больнице Жанетта. Смуглая и черноволосая, с широким по-азиатски лицом. Несмотря на свое французское имя, она приехала из Таджикистана. Господи, неужели ей тоже негде жить? Но оказалось, что она «хочет в артистки».

— Как ты сюда устроилась? Можно мне? — с места в карьер начала она.

Вот только ее тут не хватало! Большую сплетницу, чем она, еще поискать. Хитрая азиатская душа плюс горький опыт транссексуала — это ядерная смесь.

Еще в больнице она рассказывала, что имеет специальности и врача, и парикмахера, и модельера... А теперь ее на сцену потянуло?! Но даже если я откажусь помочь ей, она и сама сможет добраться до начальства. Правда, не сегодня. Она пришла в клуб уже после шоу, иначе ей пришлось бы покупать билет, а так ее впустили бесплатно. Но ведь и завтра она сумеет пробраться сюда и найти главных. А что тут сделаешь?.. Я поделилась нелегкими думами с Соплей и Блевотиной, с которыми вместе ехали ураганить.

— Давай сами ей просмотр устроим! — не задумавшись ни на секунду, заявила Сопля. — Выдадим моего Валерку за режиссера программы. Пускай к тебе приезжает, и мы подъедем.

— Точно! — Блевотина так развеселилась, что подпрыгнула на сиденье. Как ей удался такой маневр, непонятно.

Жанетте мы назначили просмотр через пару дней. Лили и Пашка тоже участвовали в нашем заговоре. Лили, вообще, только дай хоть над кем-нибудь постебаться. Друг Сопли Валерка — мелкий бизнесмен с большим желанием повеселиться — вдохновенно изображал из себя режиссера. Я ему уже рассказала, как это делает Трахтенберг, — воспоминания о кастинг-экзекуции еще не стерлись из памяти.

— А вы сможете раздеться? Вы знаете, что у нас все танцуют абсолютно голыми?

— Смогу! — гордо заявила Жанетта.

— Давайте! — Валерка принял позу Станиславского (в собственном видении).

Жанетта раздевалась, как восточная женщина в спальне. То есть тетка, которой совсем не до секса: хозяйство слишком большое, куры, гуси, коровы и ослы, намаешься за день... Все, что она с себя снимала, аккуратненько складывала, чтобы «утром не пришлось гладить». Оставшись без одежды, она гордо уставилась на нас. А мы — на лохматый лобок.

— Очень интересно, — вздохнул Валерка и посмотрел на нас. Потом снова на нее. — Ну, танцуйте.

Она выбрала для себя восточную музыку, но бедра у нее двигались плохо, зато лицо изображало подобие страсти, от которой становилось страшновато. Наверное, именно с таким лицом воины Чингисхана шли в бой, а потом насиловали крестьянок.

— Великолепно. Задатки есть. Вы очень ценный экземпляр. Вам об этом уже говорили? Нет?! Странно. Мы вот только найдем для вас самого лучшего хореографа... Жаль, Петипа не дожил. Как вы сами считаете, Лиепа подойдет? Или лучше позвонить... Да, да, да! Мы с вами свяжемся. Ждите ответа!

...Когда мы проводили Жанетту, хохотали часа три.

Я еще никогда не избавлялась от проблем с таким удовольствием!

* * *

Но вскоре жизнь начала издеваться над нами, также как мы над Жанеттой. Атмосфера накалялась программа трещала по швам, клуб лихорадило: главный человек шоу, на котором все строилось, Роман Львович, становился все более известным и все меньше хотел подчиняться хозяевам клуба, и тем более их ставленникам, типа нашего главного уголовника-смотрящего. Это не могло продолжаться слишком долго, и вскоре Роман неожиданно свалил в Москву, оставив заведение. Мы подготовились к увольнению но начальник заявил нам:

— Продолжаем работать как прежде!

И мы продолжили.

Но «как прежде» не получалось. Трахтенберг, уходя, оставил ведущего мальчика-увальня, не то Вадика, не то Виталика. Несмотря на свое режиссерское и актерское воронежское образование паренек был довольно бездарен. Хозяин же был уверен, что «и из говна можно сделать конфетку», главное — завернуть ее в блестящую рекламно-заказную дорогостоящую обертку. Он стал везде пиарить новое шоу, а отрока заставил выучить наизусть программу Романа Львовича, записанную на видео, выкраситься в рыжий цвет и отрастить трахтенберговскую бородку. Когда люди на шоу спрашивали: «А где же наш любимый Ромочка?» — им отвечали: «Да вот же он!» Люди, видя, что их нагло разводят, требовали назад деньги — их, по сложившейся дикой традиции, выставляли из зала без денег... и без Трахтенберга. Больше они здесь не появлялись, но рассказывали об этом везде.

Поняв, что идея с клоном не работает, стали искать самородков, чтобы вырастить оригинальный продукт собственного засола. Вадика-Виталика назначили художественным руководителем, и он стал приводить на просмотры своих друзей — безработных актеров и комедиантов-неудачников. Слушать поток анекдотов в исполнении мало обаятельных, не способных на импровизацию разносолов оказалось неинтересно. Публики постепенно становилось все меньше, и владельцы стали искать другие выходы из ситуации. Ну, например... очень часто гости пытались снять танцовщиц, и обычно получали отказы. Но теперь смотрящий шастал по гримерке, сообщая каждой девочке, что она очень нравится такому-то и такому-то.

— И что?! — огрызались бабы.

— А что, вы развалитесь, если поедете с ними отдохнуть?!

Короче, вскоре начали увольняться и танцовщицы, Сначала — самые красивые, потом потихоньку все остальные. Уходя, девушки тоже рассказывали о происходящих в заведении изменениях не только своим подругам и коллегам, но и знакомым журналистам. Дурная слава о новом формате бежала впереди паровоза, и теперь уже никакой даже самый «трахтенберистый трахтенберг» не смог бы ничего исправить.

Дела шли все хуже. В финале клуб оказался оккупирован проститутками. Они подъезжали пачками к окончанию программы — их впускали бесплатно — и рассаживались за столики. Они были как воронье, слетающееся к умирающему, чтобы успеть урвать пока еще съедобный кусок полуживого тела. А мы наблюдали за этим, понимая, что смерть неизбежна.

И вскоре клуб с треском закрылся!

 

Бегство во спасение

 Я не помню, как это было, меня ведь там уже не было. Но за ситуацией я следил, находился в курсе проблем. Мне точно было известно, как затухает интерес к клубу, меняется контингент. С самого начала было ясно, что все закончится именно так. Единственная ошибка в моих рассуждениях — я думал, они проскрипят еще полтора-два года, а клуб скопытился за год.

Он закрылся после моего ухода, так что я стал косвенным, да нет, практически прямым виновником того, что Хельга осталась без работы. Причем именно она, другие легко нашли себя в этой жизни.

Но волновало ли меня закрытие некогда эпохального заведения? В тот момент меня больше волновало, как можно без моральных и физических потерь быстрее покончить со старой питерской жизнью и приплыть (прилететь) в светлое московское настоящее, где нет ни бандитов, ни деграданта-хозяина. Правда, уйти было не так-то просто, унести свою жопу и не пострадать — это казалось чудом. Поймите правильно, убегал не за хорошей жизнью. Более того, мне ничего не хотелось менять в свои тридцать шесть лет, проблема была глубже, чем мне показалось вначале.

Я всегда считал, что правильный бизнес — когда человек думает о своей выгоде, а если хозяин живет по принципу «Выколю себе глаз — пускай тещи будет зять кривой»... В какой-то момент они стали считать меня своей собственностью, но, отличие от раба, кормить меня никто не собирался. Они считали, что я должен работать только на них и получать столько денег, сколько им не жалко. В какой-то момент хозяин перестал ценить то, что я делаю.

Народ шел, деньги текли рекой, а кто завертел это все, кто раскрутил обычную забегаловку уже все забыли, и казалось, что райская жизнь будет всегда. Трахтенбергу платить не надо, он все придумает и сделает «на шару». Он «срежиссирует» новую программу, ведь он режиссер; поставит новые номера, ведь он учился в Вагановском училище; подберет музыку, ведь он работает на радио; и соберет на презентацию прессу, ведь они его любят. А платить — за что?! Это он нам должен! И если Трахтенберг этого понять не хочет, наша «крыша» ему все растолкует.

Короче, наши разногласия лежали в аграрной плоскости: они хотели, чтобы я лежал в земле, я — чтобы они.