Смерть буфетчицы
полнометражный сценарий
– Даш, а, Даш!..
– Дам, но не вам!
Бросает девочка через плечо и уходит. В длинном красном – почти до земли – платье, заляпанном сзади грязью, уходит, не оборачиваясь, дальше и дальше – но долго еще видна. Потому что осень, и все серо-желтое, кроме платья. Ленинград.
Здесь песня: «Вот старый Мак-Дональд, он фермер…»*
* Все песни в сценарии – Владимирского, на стихи Урфина
1. Буфет в общежитии. За окнами сумерки. Буфетчица сидит и смотрит в окно. Входит латиноамериканец, буфетчица встает, подходит к стойке. Латиноамериканец берет кофе, расплачивается, садится за столик. За соседним столиком сидит девочка, это Даша. У нее короткие черные волосы, и глаза густо обведены черным. Перед ней – пустой стакан. Она курит. Латиноамериканец выпивает кофе и уходит. Даша еще некоторое время сидит, затем решительно тушит сигарету, докуренную до половины, встает и подходит к стойке. Буфетчица стоит к ней спиной.
– Извините, – говорит Даша, и вдруг голос ее вздрагивает.
Буфетчица оборачивается.
Даша, справившись с собой, говорит холодным и отстраненно-вежливым голосом.
– Извините, – говорит Даша. – Возможно, вы можете мне помочь. Вы живете в этом городе. Нет ли у вас случайно знакомых, которые бы сдавали комнату… недорого?..
Буфетчица думает, затем говорит с некоторым недоумением:
– Нет.
– А… ну извините, – говорит Даша. Но не отходит.
– А может, – говорит Даша. – Вы вот сейчас уходите, в буфете ведь никого не остается? Может я здесь побуду, ну, то есть, например вы мне оставите ключ, а утром я вам отдам, честное слово, я никуда не убегу… – Даша замолкает. – Меня из института выгнали, – говорит она, чувствуя, что глаза наливаются слезами. – За то, что я не поехала на картошку! – Голос ее становится злобным и несчастным. – А я не могу домой ехать! Мне нужно где жить, пока я не найду себе квартиру…
2. Темнота.
Голос (сначала откуда-то из глубины, приглушенный странной, давящей звуки акустикой, заглушаемый еще какими-то шорохами; по мере рассказа голос приближается).
– Кухня – белая, кафель там, всякая поебень. Светло. Тут входит… неважно кто. Со спины. Входит, подходит к этим шкапчикам, что на стене висят – там от них панель отходит, в нее встроены часы и таймер. Таймер – знаешь, что такое?
Второй голос, сдавленный – как будто его душат:
– Нет.
– Тоже часы, типа будильника. Этот, который вошел – он подходит и заводит таймер. Кххх – стрелку отводит на час. И выходит. И никого нет в кухне. А таймер-то тикает!..
Второй голос, шумно выдохнув, облегченно:
– Ну?
– Что ну?
– И че?
– Ты знаешь, что такое таймер?
– А что такое таймер?
– Он в конце должен зазвонить. Страшное дело.
– Ну.
– Тихо!
Тишина.
В тишине раздается шорох-другой – непонятные, посторонние звуки – и тоже замирают. Тишина.
Сдавленный шепот:
– Слышишь?.. он тикает.
Тишина сгущается так, что, кажется, и вправду вот-вот что-нибудь затикает. Но вместо этого шорох. Появляется солнечный луч, в котором кружится пыль. Смех – и выдох: в луч влетает дым, растекается в длину. Луч выходит из маленького окошка вверху. Вообще-то, это чердак. Внизу, у луча сидят двое и раскуривают папиросу с анашой.
Второй:
– А еще можно написать такой плакат. Посередине, большими буквами: КАКОГО ХУЯ. И вокруг этого – всякие стрелочки, и от стрелочек – всякие другие вопросы. Дай мне!
Первый, отдавая косяк, весело:
– Это уж точно. Это ты в самое яблочко зарядил. – Второй затягивается, задерживает дым. Первый: – А между тем… Тикает!
Второй, выпуская дым, увлеченно:
– Вот скажем, мы курим, нам хорошо. Но она же сейчас кончится. Какого хуя?
Шорох – это звук шагов девочки. Она появляется из темноты, входит в луч, останавливается рядом с первым. Первый, весело:
– А он – тикает!
– Тикает, – бормочет второй. – Какого хуя? Какого хуя тикает?
– Тикает, – говорит первый, – и все тут! – Хохочет, толкает второго.
Девочка:
– Вы с ума сошли? – Голос у нее не раздраженный, не испуганный. Грустный голос.
Первый:
– Тик!..
Хохочут оба. Девочка стоит, смотрит на них. Вздохнув, открывает рот, чтобы что-то сказать, но вместо этого начинает кашлять. Никак не может остановиться. Они перестают смеяться. Первый встает, обнимает девочку, она вырывается, но, так как не перестает кашлять, затихает, кашляет ему в грудь. Он держит ее обеими руками.
– Сейчас пройдет, – говорит он. – Сейчас. Ну все, уже прошло.
Вдруг поворачивается ко второму:
– А он все тикает!
Второй:
– Какого хуя?
Хохочут. Девочка вырывается из рук первого. Второй:
– Аня, ну прости! Мы уже все! – Девочка скрывается в темноте. Второй, тише: – Тем более, что все кончилось. – Еще тише: – Какого хуя?
Первый, повернувшись к нему и поднимая палец:
– Тикает! – Не могут сдержать смеха; но первый поворачивается и скрывается в темноте, вслед за девочкой. Второй смотрит на окурок у себя в руке, вздыхает, бросает его, встает. Бормочет:
– А еще можно так сказать. Все к худшему в этом худшем из миров. – (Гордо): – Это я сам придумал! – Уходит в темноту. Темнота впереди него вдруг разрывается снопом света, становятся видны какие-то трубы и то, по чему он шагает. Выходит в открытую дверь.
Двое – парень и девочка – уже стоят у лифта. Парень – высокий, коротко стриженый, почти бритый наголо. На скуле поближе к глазу, у него татуировка: пять лепестков – цветок. Второй подходит к ним.
– Что же делать? – вздыхает.
Первый: – Я бы попил коньяка.
– Денег нет, – говорит второй. – Какого хуя?
– А мы встретим кого-нибудь, – говорит первый.
Лифт открывается, они входят. Лифт закрывается.
3. Вечер. Кафе на Невском. Перед входом стоят люди, курят, а некоторые сидят на подоконниках с чашками кофе. Худощавая девица с длинными волосами что-то рассказывает двум парням, горячо жестикулируя. Голос у нее резкий, крикливый. Из кафе выходят трое знакомых нам: два парня и девочка. Тот, что с цветком на щеке, замечает девицу, что-то говорит второму, затем подходит к девице сзади, толкает ее в спину, та стремительно оборачивается.
– Ай, Мак! – руки ее взлетают двумя языками пламени. Случаются объятия с похлопыванием по спине и поцелуем, затем толчок – парень, смеясь, отступает на шаг. Девица, подбоченясь и отставив ногу, делает приглашающий жест рукой. – Полюбуйтесь, люди добрые! Мак-Дональд! Собственной персоной!.. – Кое-кто из стоящих, действительно, оглядывается. – Рад тебя видеть, скандалистка, – говорит парень, улыбаясь.
– Как мы с ним танцевали, – говорит девица, обращаясь ко всем присутствующим. – В прошлом году, в Риге! – (Танцуют одни лишь ее руки, но этого достаточно, чтобы представить все остальное.) – Эти паршивые ублюдки срывали с себя свои бриллианты и кидали мне в шляпу! Вы думаете, они кидали мне за то, как я танцую?.. За то, как я падаю в конце на колени – вот за что они кидали! Когда они видели на моих коленях кровь – вот тогда они срывали с себя свои бриллианты!.. Мак! Сволочь! Едем в Ригу! Сейчас идем на вокзал, берем билет, где твоя гитара – пропил?.. Ша! Тут нечего делать! Посмотри на них! – думаешь, они празднуют? они ночуют!.. они…
– У тебя, кстати, переночевать можно? – спрашивает парень.
Девица на секунду останавливается. – У меня?!! – В расписном ужасе хватается за голову, руки снова взлетают: – Я с мужем поругалась! вот так! вот так! – (Между ладонями, сдвинутыми на десять сантиметров, кажется, проскакивает искра.) – Я его выгнала!.. Или он меня – я не помню? Этот раздолбай три месяца…
– Может хоть девчонку впишешь? – спрашивает парень.
– Девчонку?.. – Девица широко раскрывает глаза. – Какую девчонку?! Ай, ай!.. Ты что, Мак? Нет, гляньте на него!.. Он где-то шляется по полгода, и не успел появиться – вписывайте его девчонок! А что тут воды нет! что тут сидишь как проклятый!..
– А ну, кончай концерт, – говорит парень.
Девица останавливается, руки замирают. – Езжай в Ригу, – говорит он. – Тут тебе не заплатят.
– Что?.. – говорит она.
– Да ничего, – говорит парень. – Не обращай внимания. Третий день по параднякам. Я б лучше посидел без воды.
– И он! – объявляет девица, оборачиваясь. – Он – тоже!..
Хватает за руку одного из своих прежних собеседников. – Пошли отсюда! Я его грудью вскормила!.. Идем напьемся! – Увлекает его за собой.
– Здорово ты ее, – говорит оставшийся мальчик, которому парень пожимает руку. – Достала уже – в ушах от нее звенит!..
4. Они – вчетвером – сидят на подоконнике, курят.
– У меня родители месяц как приехали, – говорит мальчик, – и назад не собираются. Вся контора накрылась. Так что, Мак, извини… Если хотите, приходите завтра с утра. Они на работе будут.
– Завтра с утра незачем, – говорит парень.
– Ты ж знаешь, – говорит мальчик, – если б я мог.
– А между тем, – говорит парень. – Вот идет славная герлушка.
Идут люди по Невскому мимо кафе, и среди них – маленькая Даша в красном платье, и голова ее гордо поднята.
– Эта? – недоверчиво спрашивает мальчик.
– Что скажешь, Юрьич? – Бритый поворачивается к своему приятелю.
Тот открывает рот, чтобы мрачно изречь:
– Попсня. – Продолжение следует обиженным тоном. – Вот та, цыганка – это да! Это же… – Пытается воспроизвести жест руками. – Двести двадцать!..
– А, ты тоже заметил, – оживившись, говорит бритый. – Ты б посмотрел, как она танцует.
– Какого хуя, – с трагическим напором интересуется Юрьич. – Почему она тебя звала уехать, а не меня? Почему она не спросила, где моя гитара?
Мальчик:
– У тебя еще не все потеряно. Она меня тоже звала… в Харьков.
– А ты?
Мальчик, презрительно:
– Что я там не видел, в этом Харькове.
Юрьич, поразмыслив и вздохнув:
– Я б тоже, наверно, не поехал… А!.. – Швыряет окурок на асфальт. Обиженно: – Ни хрена не накурился.
Встает:
– Пойду стрелять. – Отходя, тихонько, себе под нос бормочет: – Ай, ай…
– Хорошая баба, вообще-то, – говорит парень.
– Я знаю один бомжатник на Васильевском, – говорит мальчик.
Девочка начинает кашлять. Парень поворачивается к ней.
– Сядь ко мне на колени. Слышишь?
– Мне не холодно, – говорит девочка.
– Я хочу иметь тебя на коленях, – говорит парень.
– Отстань, – говорит девочка.
– Понял? – Парень поворачивается к мальчику. – А еще одна такая ночь – она возьмет и сдохнет! Сдохнет у меня на руках. А ты говоришь – бомжатник.
Девочка обращается к мальчику, спокойным голосом:
– Ему все равно, что говорить, лишь бы языком молоть.
– Не, тот клевый бомжатник, – обижается мальчик, – там отопление, и вода есть! Все как надо, там все время живут.
Возвращается Юрьич с сигаретой.
– Понятно? – говорит он гордо. – Кэмэл – это тебе не хуй собачий!
– Оставь на пару затяжек, – говорит мальчик Юрьичу.
– Подумаю, – говорит Юрьич. Садится. – Там, кстати, Мак, твою славную герлушку мучуют.
– Кто? – Парень поворачивается к нему.
– Факир. – Юрьич затягивается, осматривает сигарету. – Тик… – говорит он тихонько, радуясь.
– Факир в последнее время вообще дурной стал, – замечает мальчик. – Дай затянусь разок.
– Посидите, – говорит парень. Встает.
– Хочешь Кэмэла покурить? – спрашивает Юрьич у девочки.
5. Ближе ко входу человек пять с подоконника с любопытством наблюдают следующую сцену.
Эдакий великовозрастный детина в грязных полосатых штанах и грязной же спортивной куртке держит в кольце своих длинных рук девочку в длинном красном платье и, склонившись к самому ее лицу, укоризненно говорит:
– Ната-ша. Я тебе что вчера сказал?
– Я говорю, что я не Наташа! Я вас не знаю! – кричит девочка срывающимся голосом и бьет его ладонью по руке. – Быстро отпустите!
– Я тебе вчера сказал… – говорит детина, пуча глаза – мутно-голубые, с красными белками, – чтоб ты здесь не появлялась!
– Факир! – говорит подошедший бритый парень. – Вчера, позавчера, и во веки веков!
Детина внезапно отпускает вырывающуюся девочку – та от неожиданности отлетает задом за пределы видимости. Детина, в свою очередь, отпрыгивает и останавливается, поводя расставленными руками. – Не орррать!! – свирепо кричит он, поворачиваясь во все стороны. – Я Факир! Я здесь пятнадцать лет!
Не обращая внимания на расставленные руки, парень подходит к нему совсем близко. – Ты забыл? – говорит он тихо. – Когда тебе вломили на паперти – кто тебя защищал? – Он оборачивается, видит Дашу, поднимающуюся с асфальта чуть ли не из-под ног идущих по Невскому. – Нормально? – говорит он Факиру. – Как не стыдно! Уйди с глаз моих долой!
Факир отпрыгивает еще на шаг. На подоконнике веселятся.
Даша, отмахиваясь от появившихся сочувствующих, пытается одновременно рассмотреть, а потом и отчистить платье. Убедившись в бессмысленности этих действий, опускает руки и заливается слезами.
К ней подходит мальчик, что оставался с Юрьичем и Аней, говорит негромко:
– Пойдем, герла. Все нормально. Не мешай им, Мак разберется.
Всхлипывающая Даша следует за мальчиком, взявшим ее за руку.
6. Вот еще новая напасть. Дашка, глядя в стекло кофейни, пытается вытереть тушь, размазанную по лицу. А мальчик, трогая ее за руку, все не отстает:
– Ну чего ты. Не плачь, все нормально.
Аня смотрит на нее с подоконника. Юрьич смотрит на Аню.
– Аня, – говорит он, – ты когда на людей смотришь и ничего не говоришь, ты же, наверное, про них что-то думаешь?
Аня не отвечает, но отводит взгляд от Даши.
– Может ты кофе хочешь? – спрашивает мальчик Дашу.
Дашка резко оборачивается:
– Отстаньте от меня! Чего вам всем от меня надо?.. – Голос ее срывается, она отворачивается к стеклу, упирается в него лбом и ладонями и безудержно рыдает.
– Что опять случилось? – Подходит бритый, мальчик недоуменно пожимает плечами и говорит: – Да не знаю, Мак, разбирайся с ней сам!.. – Что-то недовольно бормоча, садится рядом с Юрьичем.
Парень качает головой, подходит к Дашке, кладет ей руки на плечи. Дашка дергается, но он сжимает ей плечи. – Стой так, не оборачивайся. Такая красивая девочка. В таком красивом, красивом платье. Откуда в этом некрасивом, дрянном городе такая красивая девочка. Откуда она здесь взялась, в таком красном платье. Они не знают. Они и не хотят об этом знать. Они не хотят, чтоб платье было красивым, они хотят, чтоб оно стало серым, грязным, мокрым. Как всё в этом славном городке. – Сжимая Дашку за плечи, он смотрит через ее плечо в стекло. – Как они все, – говорит он. – и как я тоже. Но меня еще можно спасти.
Он вдруг отпускает Дашку, и та, как заведенная, поворачивается и смотрит на него ошарашенно и подозрительно:
– Ната-ша, – говорит он. – Как тебя зовут, кстати?
Даша, вспомнив, что только что плакала, судорожно вздыхает и мрачно отвечает:
– Дарья.
– Того чувака, – говорит парень, – который к тебе приставал, зовут Факир. Он старый, удолбанный, отпетый и несчастный. У него единственная радость в жизни – здесь торчать, его все бьют и никто его не боится.
Он поворачивает Дашку одной рукой, а другой показывает на девочку на подоконнике.
– Это Аня, – говорит он. – У меня к тебе дело, Дарья. Возьми ее к себе на эту ночь. Меня, кстати, звать Николаем.
– …Чего?.. – спрашивает Дашка хрипло и ошеломленно.
– … – вдруг говорит девочка на подоконнике. Юрьичу кажется: «Какой идиот», мальчик же расслышал что-то типа «Пусть ночует со своими герлушками» – вслед за этим девочка встает и куда-то идет. Он резко поворачивается, затем, обернувшись к ним и подняв ладони, кивает.
Он догоняет девочку у самой дороги, останавливает.
– Охуеть, – мрачно говорит Юрьич. – Они крутые, просто охуеть.
7. Темнота.
В темноте – шорох, скрип, какие-то чмокающие звуки. Все это продолжается достаточно долго, со многими вариациями: иногда звуки становятся почти ритмичными, вдруг затихают совсем, чтобы вновь возобновиться. В них вплетаются шепоты, короткие, обрывистые, вдруг раздается всхлип. Снова затишье, шелест, шорох.
Постепенно становится видно, едва-едва, только чтобы угадать. Но – вот те на! – это кто-то лежит на узкой кровати, завернувшись в одеяло, лицом к стене. Ясно, что звуки исходят не от него. Звуки между тем продолжаются, нарастают, их уже трудно различить по отдельности, это процесс, приближающийся к кульминации. Так же постепенно становится ясно, что этот, лежащий, видимо, не спит, иначе зачем смотреть так долго, как он лежит так неподвижно. Да; он не спит, он слышит эти звуки.
Этот неистовый, неудержимый ритм, сбросивший всякую стыдливость, не признающий ничего, кроме самое себя – ко всем предыдущим разновидностям звука он включает еще какой-то стук и громкое дыхание, и это продолжается нескончаемые две или три минуты в напряженном и ровном темпе. И вдруг все обрывается.
И тишина. Сдерживаемый, глубокий выдох, вдох, снова выдох – дыхание постепенно выравнивается. Тихий смех. Потом шепот. Ответный шепот. Снова шепот, чуть-чуть громче, но слышно только одно слово: «тише…» – и шепот стихает, потом еще шепот, и снова тишина.
Тишина.
Минут десять отданы такой тишине, что постепенно становится слышно, как где-то далеко, может, в соседней комнате, тикают часы.
Кто-то по-прежнему лежит на кровати, лицом к стене.
Тишина.
И в этой тишине раздается шорох: это он, лежавший так неподвижно, наконец шевельнулся. И замер.
И снова шорох.
Тихо, тихо, как можно тише лежавший подымается. Сидит. Встает. Тихо, на цыпочках, проходит через комнату, и становится видно окно.
За окном – глухая стена напротив. Только в самом верху стены можно разглядеть окошко. Оно маленькое и темное, темнее стены.
Вдруг зажигается спичка, освещая на мгновение лицо, и тухнет, оставляя о себе плотную красную точку сигареты.
Тишина.
И снова шорох.
Кто-то поднимается в глубине комнаты. Идет к окну.
– Есть сигареты? – спрашивает он шепотом.
Потом огоньки двух сигарет разгораются и тускнеют раза два-три, прежде чем он начинает говорить, приглушенно, но не шепотом.
– Если ты собрался жить в этом городе, знаешь, что надо приобрести первым делом?.. Резиновые сапоги.
Долгое молчание.
– Скорей бы пошел снег. Ты хочешь, чтоб пошел снег? Ты просыпаешься утром – а там снег.
8. Хоп! Дашка открывает глаза – она лежит на диване под одеялом, а буфетчица, светловолосая девочка и бритый парень с татуировкой на щеке одеваются у двери.
– Колька, ты не видел мою потолетку? – спрашивает девочка, он кивает на маленькую дверь, где туалет и умывальник: – Там. – Девочка входит туда.
Он замечает, что Дашка проснулась, и говорит:
– Доброе у!
Выходит девочка с полотенцем, отдает ему, он засовывает полотенце в сумку, забрасывает ее за плечо и ждет, пока девочка оденется.
Буфетчица открывает дверь.
Он оборачивается, уже из двери:
– Увидимся.
Дверь закрывается, а Дашка еще некоторое время сидит в прежней позе.
КОНЕЦ
КОНЕЦ?
КОНЕЦ
Идет снег.
Потом не идет, а уже лежит, и солнце. На Невском проспекте ноги, обутые в сапоги, сапожки и ботинки, месят грязь; зато в новых районах, не похожих на Ленинград, а похожих на все остальные города, все белым-бело, и все сверкает, и школьники обстреливают снежками всех, в кого попало.
Здесь песня. «С белой простынею ждет моя родня…»
9. Вагон электрички. День. Буфетчица сидит у окна и смотрит в него. На коленях у нее коричневая хозяйственная сумка. За окном – леса, поляны и маленькие домики в снегу.
10. Сестрорецк.
Буфетчица идет по дороге мимо больших домов и среди людей, потом большие дома кончаются и начинаются маленькие, и людей уже поменьше, а потом она входит в большой лесопарк, перед которым стоит большая жестяная доска, где указано, что парк обязан своим появлением Петру I и что преобладают дубы, которые он посадил собственной рукой (по количеству высаженных в разных местах деревьев складывается впечатление, что император занимался большей частью работой садовника), но она перед этой доской не останавливается, а идет дальше по дорожке, мимо карусели, засыпанной снегом, мимо скамеек, засыпанных снегом. Она сворачивает на тропинку, и некоторое время идет почти в лесу, неожиданно сосны расступаются, и вот он – берег моря, засыпанный снегом. А само море во льду, сколько видно. И небо такое же белое.
Она останавливается и некоторое время стоит посреди этого белого цвета, а сосны сзади как стена. Справа от нее – покосившийся пляжный грибок, и где-то далеко, справа же, но очень далеко, где-то на краю, двое мужиков тренируют собак, они маленькие, и собаки их тоже маленькие, а голоса их слышны здесь, но они не могут поколебать белого безмолвия.
Маленькая буфетчица идет налево, здесь нет никаких тропинок, она увязает в снегу почти по колено, приподнимает свою коричневую сумку; а иногда плотный снег не проваливается под ней.
Спасательная станция.
Станция выглядит вмерзшей в это огромное белое поле, одинокой, покинутой, и так же одинока подходящая к ней маленькая фигурка.
По скользкой дорожке, осторожно ступая. Где «проход воспрещен».
Буфетчица останавливается у окна и смотрит.
И вот – там столик, на столике стоит электрический чайник и стаканы.
А в открытой двери в соседнюю комнатку виден угол кровати и торчащие босые ноги.
Буфетчица смотрит.
Затем отходит в сторону и, оказавшись у двери, стучит в нее.
11. Она поставила сумку на столик, и сумка стукнула. Федор заглянул в сумку, увидел горлышко бутылки, причмокнул и почесал подбородок. Буфетчица тем временем сняла пальто, повесила его на крючок, села на стул. Федор, подумав, зашел в соседнюю комнатку. Кроме кровати, там был еще матрас на полу, на нем лежали девочка и мальчик, укрытые одним одеялом, и калорифер, который Федор выключил и поднял, собираясь перенести в ту комнату. А между тем мальчик проснулся и сел, вытянув ноги.
– Доброе у, Федор!
– А сколько времени? – спросил Федор, подумав.
Мальчик – это не мальчик, а Колька, только волосы у него отросли, в том числе и щетина, то есть можно уже сказать борода, – итак, парень с бородой и цветком на щеке посмотрел на часы, затем потряс рукой и поднес к уху.
– Не тикают, понял? – сказал.
Федор выглянул и спросил:
– У тебя часы есть?
– Три часа, – ответила буфетчица.
– Нормально, – сказал Колька. – А кто там?
Федор ничего не ответил, а вышел.
Девочка тоже проснулась, но лежала без движения и моргала.
– Здравствуй, у, – сказал ей Колька. – У нас гости.
12. Когда они вышли в комнату, Федор уже разливал в стаканы по чуть-чуть, а на столе лежала какая-то еда. Буфетчица сидела, повернувшись к осколку зеркала на подоконнике, и поправляла волосы – они у нее были крашенные в белый цвет, но давно.
– Стакана-то всего три, – заметил Федор.
– Мы из одного, – сказал Колька.
– Я не буду, – сказала девочка.
Федор посмотрел на девочку. Поставил бутылку.
Девочка пошла в угол комнаты, к рукомойнику. Колька, взяв стакан и кусок хлеба с огурцом, сел на пол, поскольку стула было всего два.
– Ну давайте, – сказал Федор. Буфетчица отвернулась от зеркала. – С приездом, Кундра, – торжественно сказал Федор, поднимая стакан.
Они выпили, и Федор тотчас же налил снова.
– Вот мы и похмелились, – сказал Колька, – а ты говорил. – Он откусил хлеба и огурца, пожевал и проглотил, глядя на буфетчицу. – Мы с вами не могли где-нибудь видеться? – спросил он.
Буфетчица пожала плечами.
– Анюта, – сказал Федор. – Там беломор в шкапчике, дай его сюда.
Девочка повесила полотенце на гвоздь, подошла к маленькому белому шкафчику с красным крестом, висящему на стене, открыла его и достала одну пачку. – Бросай, – сказал Федор. И словил.
Буфетчица вынула из своей сумки пачку сигарет, положила на стол.
– Можно? – спросила Аня, подойдя. Буфетчица кивнула. Аня взяла сигарету и прикурила, и подошла к окну, и стала смотреть.
– Ну, давай, – сказал Федор, поднимая свой стакан.
– Аня, поешь, – сказал Колька.
– Я не хочу, – сказала Аня, не оборачиваясь.
Они выпили.
– Вспомнил! – воскликнул Колька. – Мы у вас ночевали, месяца три назад. Там такая девочка. Ее звали…
– Даша, – сказала буфетчица.
– Хорошая девочка, – сказал Колька. – Ваша дочь?
Буфетчица, подумав, сказала:
– Нет.
– Что еще за Даша? – спросил Федор.
Буфетчица промолчала.
– Ладно, – сказал Федор. – Надо выпить. Раз такое дело.
– Мне не наливай, – сказал Колька.
– Это почему? – спросил Федор.
– Я уже.
Федор посмотрел на него, потом пожал плечами: как знаешь.
Колька встал и прошелся по комнатке. Заглянул в зеркало.
– Плохо человеку, когда он без бритвы, – сказал он. – Мохнорылый он. Ушей не видать. Конечно, в этом есть своя правда… – Он повернулся к Ане. – Вот приедем куда-нибудь – придется тебе побрить мне башку.
– Ну что, Кундра, – сказал Федор. – Вот такие-то пироги. Так вот оно все, Кундра.
Колька умывался. Вытершись, он сказал:
– Мы пойдем бутылки сдадим. Сегодня какой день?
Кундра сказала: – Суббота.
– Ну и суббота, – сказал Колька, глянув в окно.
13. Колька вышел со станции с двумя сумками. Девочка уже стояла на краю мола и смотрела вниз.
Он пошел к ней по самому краю, расставив руки с сумками, в которых звенели бутылки.
Подошел, остановился.
Лед был не ровным и гладким, а наползал огромными глыбами. Одна глыба выдвигалась за край мола, неровный кусок льда торчал вверх.
– Слышишь? – тихо сказал Колька.
– Что это?
– Это сила, – сказал он очень тихо. Они молча постояли, слушая. – Это они там внизу… скрипят… от этой страшной силы.
Они еще постояли молча.
– Да. Хорошо было. Пора сваливать.
– Пора, – сказала Аня.
– Тебе тоже так кажется? – обрадовался он. – Это хорошо. А куда сваливать-то будем?
– Не знаю, – сказала Аня.
– Я знаю, – сказал он. – А ты угадай с двух раз.
– Не хочу.
– Понятно, – сказал он. – Можно, конечно, остаться. Я бы, скажем, остался. На всю жизнь. На весь остаток жизни. И старик, в гроб сходя, меня бы благословил. И нехуевая у меня была бы борода. И всем, кто меня ждет, пришлось бы подождать – до следующего раза. Ты меня будешь ждать, Анюта? – Девочка молчала. – Мы тебе тоже что-нибудь придумаем. Придумаем, где ты будешь меня ждать до следующего раза. Хоп, уже есть: мы тебя отправим к тем дубоебам в Москву. Ты там времени зря не теряй, войди с ними в долю, прибери ларьки к рукам, то-то будет радостная минута, когда мы…
– Остапа несло, – сказала девочка.
Колька расхохотался.
– Вот это подружка, – сказал он. – Настоящая подружка. Настоящая у. Я опять забыл, как ты называешь полотенце.
– Ай, отстань, – сказала девочка.
– Пошли. – Он взял две большущие сумки в одну руку, другой обнял ее, подтолкнул к краю. Девочка взвизгнула. – Ты… ты, дурак, ты хочешь… чтобы я утонула!
14. Федор вышел и, обойдя станцию, закричал в мегафон:
– ЭЙ!
Мальчик и девочка – уже почти у деревьев – остановились и обернулись.
– КУПИТЕ ТАМ ЧЕГО-НИБУДЬ! – продолжал Федор.
Колька, приложив руки ко рту, заорал:
– Йе-е, кэп!
15. В вагоне электрички они сидят у окна, напротив друг друга. За окном сумерки. Электричка то мчится с грохотом мимо синего снега и черных сосен, то останавливается на станциях, где фонари светят на снег, и двери вагона выпускают кучку людей, а после того, как эта кучка рассеивается по платформе, а другая, наоборот, втягивается в двери, электричка медленно отъезжает, постепенно набирая скорость.
– У него есть комната в коммуналке, – рассказывает Колька. – Там живут какие-то, ему платят. А он на это живет на станции.
– Ты знал, что он там? – спрашивает Аня.
– Мы, конечно, рисковали, – соглашается Колька. – Но, с другой стороны – какой риск? Не он – так кто-нибудь другой. Я к нему так и попал, той зимой. А потом, весной, я у него жил полтора месяца. Помогал работать. – Колька смеется. – Мужик пьет один, нельзя же так.
– А эта… тетенька?
Колька пожимает плечами.
– Не знаю. Про тетенек не рассказывал. Мы просто пили. Хорошо, кстати, жили. Он другие истории рассказывал! – Колька думает. – Он, конечно, съехавший мужик, – замечает он, – но я тоже съехавший был: сама подумай, полтора месяца каждый день. И каждый вечер.
– Тебе это нравилось?
– А?.. Нравилось? Да, конечно. Очень. В этот раз он не слишком-то разговорчивый был… я так думаю, он обиделся, что я с тобой. А тогда он меня просто обрабатывал, как… плотник чурку. Я-то это почти сразу просек, но мне было интересно смотреть, что он со мной делает. А он, кажется, этого и сам не знал. Но ему было в кайф, это ясно. …Вот послушай, вспомнил. Раньше у спасателей, как и у всех, были планы. Планы по спасению утопающих. Не спасешь столько людей, сколько положено – тебе премию не дают. А если они не тонут?.. Спасатели выезжают в лодках, тихонько подплывают к какому-нибудь крутому пловцу… Тюк! – веслом по голове. Вытащили, откачали, квитанцию составили, все как положено. Потом премию обмывают.
– Ужас, – говорит девочка без тени улыбки.
– Нет, это фольклор. Да нет, ты врубись: это жизнь! Всё так и есть. …Вообще, тогда интересно было. Я всё забыл – вообще всё – каждое утро выходишь, никого, и только смотришь, как море оттаивает. А потом и вообще никуда уже не смотришь, и только Федор со своими историями. …Я когда в Ленинград после этого вернулся, со мной знаешь что сделалось? Когда я в метро попал, и на эскалаторе увидел эту людскую вереницу? Я стал хохотать, как сумасшедший. Люди такие смешные… гладкие.
Электричка едет, колеса стучат.
– Почему ты уехал? – спрашивает Аня.
– А, – Колька морщится.
– Я чуть не сдох, – говорит он. – Что-то с животом случилось. Термометра там не было, а интересно было бы посмотреть, сколько у меня натикало. Да! это тоже очень интересно было, наблюдать за этим делом. Я не сопротивлялся, я лежал и думал: вот, сколько меня уже мало во мне осталось. Паршиво, конечно, есть не можешь, всё насквозь пролетает, и день за днем. И болит. – Колька замолкает. – А Федор, – говорит он, – очень испугался. Я и очухаться не успел, он чуть ли не в шею меня выпер.
– В принципе, он прав, – говорит он чуть погодя. – Не тянешь – не лезь. Вот мужик – сколько ему лет, я не знаю. – Колька смотрит на девочку, и вдруг толкает коленом ее колено.
– Не ссы, Анька! – говорит он. – Наш поезд мчится к славе.
Девочка молчит.
Электричка едет.
16. День.
Возле главпочтамта – ряд междугородних автоматов. Возле одного стоит Юрьич и курит.
В автомате – Даша. Даша орет так, что здесь все слышно, голос у нее раздраженный и обиженный. «Слушай, у меня последняя пятнашка! Скажи маме, что я деньги получу, тогда еще позвоню! Ну пока. Что?!! Не знаю!!! Всё! Я говорю: пока!!! Всё». Дашка вешает трубку и вываливается из автомата. Она в шубе, но без шапки, выглядит она так, будто только что из парикмахерской.
– Дай! – говорит Дашка, забирает у Юрьича окурок и несколько раз затягивается.
– Ну что? – говорит Юрьич.
– А что? – говорит Дашка.
– Ну не знаю, – говорит Юрьич. – Куда теперь?
– Без понятия. – Дашка бросила окурок и растоптала его.
– Ну пошли к Неве, – сказал Юрьич.
– Зачем?
– Ну я не знаю, – сказал Юрьич. – Ну пошли еще куда-нибудь.
– Вот ёлки! – сказала Дашка.
Они вышли на Невский и пошли-таки к Неве.
– Слушай, – сказал Юрьич. – Они же не знают, что тебя выгнали, да?
– Нет, – сказала Дашка.
– А если б тебя не выгнали, ты бы была потом учительницей, да?
– Да, – сказала Дашка.
– Слушай, – сказал Юрьич. – А если они узнают?
– Слушай! – сказала Дашка. – Ты чего хочешь от меня?!
– Ты чего орешь? – обиделся Юрьич.
Некоторое время они прошли молча.
– Стрельни лучше сигарету, – сказала Дашка.
Юрьич стрельнул два раза, но промахнулся.
– Не дают, суки, – сказал Юрьич с досадой, вернувшись.
– Ты просто стрелять не умеешь, – объяснила Дашка и, шагнув к мужчине, идущему навстречу, спросила у него сигарету. Рассыпавшись в извинениях, тот оказался некурящим.
– Суки! – сказала Дашка.
– Тик, – сказал Юрьич тихонько.
– Можно пойти кофе попить, – предположил он затем.
– В этот ваш огрызок? – сказала Дашка. – Достал он меня.
– Да ну, что ты… – сказал Юрьич с досадой. – Нормальный кофеюшник. Только у меня денег нет.
– Ты просто джентльмен! – сказала Дашка.
– Что ты на меня все время наезжаешь?! – возмутился Юрьич.
– Я просто удивляюсь! – заявила Дашка. – Ты учишься в институте, у тебя здесь мама и папа – и у тебя нет рубля на кофе! …Или, может, у тебя мама с папой умерли?
Юрьич сплюнул через плечо и постучал себя согнутым пальцем по лбу. Потом он сказал с обидой и досадой:
– Что ты несешь?..
– А то я бы к тебе жить пошла, – сказала Дашка.
– Слушай, – сказал Юрьич. – Тебе что, деньги нужны? Я тебе завтра дам десять рублей.
Дашка фыркнула.
– Нет, я серьезно, – сказал Юрьич. – Если тебе надо. Мне завтра должны отдать.
– Мне самой завтра пришлют, – сказала Дашка. – Или послезавтра. Иди лучше сигарету стрельни.
Юрьич пошел и возвратился с победой.
– Фу, – сказала Дашка, морща нос. – Дымок.
Юрьич зажег спичку, и Дашка прикурила. Они пошли дальше, и Юрьич сказал:
– Извините, у вас не найдется сигареты? – Нет, не найдется. – Чтоб вы сдохли!
Потом он сказал:
– А куда тебе деньги пришлют? Они же не знают, что ты у Кундры живешь.
– В общежитие,– сказала Дашка. – Ты, Юрьич, совсем тупой. Куда еще?
Они дошли до Невы, и Юрьич остановился.
– Стой, – сказал он. – Если мы хотим кофе попить, мы должны сейчас уже идти. Сегодня воскресенье, все рано закрывается.
– Опять эти рожи! – сказала Дашка.
17. – Здравствуй, Индеец Джо, – сказал Юрьич.
– Хэлло, – сказал мальчик. Они чопорно пожали друг другу руки. – Ивнинг, – сказал мальчик Дашке.
– Курить есть? – спросил Юрьич.
Мальчик дал беломора, Юрьичу и Дашке.
– Вы тут опоздали, – сказал он. – Тут развлекуха была.
– Вот, – сказал Юрьич Дашке, – я тебе говорил – надо было раньше идти. Веселая хоть развлекуха? – это мальчику.
– Развлекуха в масть, – сказал мальчик небрежно. – Угадай с двух раз, кто устроил.
– С двух раз… – повторил Юрьич.
– Вот именно, – сказал мальчик, и еще кивнул.
– Что, Мак-Дональд здесь? – сказал Юрьич, приходя в великое возбуждение.
– А все уже, – сказал мальчик невозмутимо. – Его повели. Свинтили его, говорю.
– Ну я так и знал! – сказал Юрьич в великом возбуждении. – Ну рассказывай быстрее, что тут такое было!..
– А я чего, – сказал мальчик. – Я сам под самый конец пришел. Только успел посмотреть, как Мак-Дональду закрутили щупальца. Ты спроси, кто видел, они тебе скажут.
– Слушай, так… а он чего, без Аньки был?
– С Анькой, – сказал мальчик. – Оне, по-моему, там.
– Оне! – воскликнул Юрьич. – Нос у тебя в говне! – Он повернулся к Дашке. – Пошли туда!
Однако за застекленной дверью стояла старушка в белом халате, никого не пуская.
– У нас там девочка! Девочка там! – объяснял Юрьич, тыча пальцем в стекло. Старушка в ответ тыкала пальцем в стекло с другой стороны, туда, где было написано, что в воскресенье до 17.00.
– Ну все, – сказал Юрьич Дашке. – Будем ждать, пока выйдет.
18. – Ну вот, а там Валерка стоял, – говорил Юрьичу длинноволосый юноша с блестящими глазами. – Ну, они как друг друга увидели, заорали и обниматься начали. Ну, как дела, спасибо, хуево, туда-сюда, Мак-Дональд все напирал, что напиться и песенок поорать, а Валерка чего-то грустный был, говорит, да ну, все надоело, кругом говно. А Мак-Дональд тогда оглянулся, говорит – да где говно, смотри, кругом торты, все в белых фраках, развлекуха! А все пирожные жрали. А Валерка говорит, да ну, какая тут развлекуха, говно одно. А Мак-Дональд тогда говорит: да нет, не говно, торты. А Валерка говорит – да ну, говно. А Мак-Дональд говорит: а ты посмотри, – и тут берет, не глядя, чье-то пирожное – и – хрена-кось! – Валерке в рожу!!! Мы тут прямо все остолбенели, а Валерка – он стоит, дурак дураком, и вся рожа в пирожном!!! Ну, и тут Валерка тоже хватает какое-то пирожное, а Мак-Дональд давай по кофейне бегать, а, ну ты ж знаешь, там не провернуться, и тут такая развлекуха началась! Жалко только, менты быстро приехали, Валерка скипнул, а Мак-Дональда повязали.
– Кретина кусок, – сказала стоящая рядом девушка с косой. – Из-за этих полудурков и Сайгон закрыли. Выродки совдеповские.
– Что б ты понимала, – с превосходством возразила девочка с черными кудрявыми волосами. – В меня тоже одно попало, – сообщила она Юрьичу и мальчику, – я рядом стояла. Во, смотрите! – Она показала рукав пальто, испачканный кремом. – Меня Алиса зовут, а вас как?
– Вон она! – сказал Юрьич Дашке и устремился к выходу из кофейни, откуда в числе последних посетителей появилась и Аня.
19. – Мы жили в Москве, – сказала Аня. – У его друзей, Андрей и Сергей, знаете? Они кооператоры. Он у них работал.
– Да ты чё, – сказал Юрьич. – Ну и как?
– Плохо, – сказала Аня. – Он все время с ними ругался. А когда он уволился, Андрей, главный, сказал, что то, что он живой ушел, – это только из-за меня.
– Да ты чё, – сказал Юрьич. – Слушай, а что же теперь… Как же теперь?..
– Я не знаю, – сказала Аня, и замолкла.
– А паспорт у него есть? – Есть, – сказала Аня. Юрьич хлопнул себя по лбу. – Прости! – сказал он сокрушенно. – Я же забыл. Это у тебя нету. – Он отошел на десять шагов и вернулся. – Что же делать?.. – спросил он возбужденно.
– В какое его отделение хоть повели? – Он обернулся к компании рядом.
– В пятерку, – сказала кудрявая девочка. – Это возле Гостинки.
– Знаю я, – сказал Юрьич.
– Аня, – сказала Дашка.
Аня глянула на нее.
Дашка сказала:
– Ты можешь у меня переночевать.
Несколько секунд они смотрели друг на друга, затем Аня, так ничего и не ответив, отвела глаза.
– Всё, – сказал Юрьич. – Пойдемте.
– И что ты собираешься делать? – поинтересовалась Дашка.
– Надо что-нибудь придумать, – сказал Юрьич. – Аня, пойдем туда. Джо, пойдешь с нами?
– Можно, – мальчик пожал плечами.
– Можно я тоже с вами? – спросила девочка с кудрявыми волосами. – Меня зовут Алиса, – сказала она, – а тебя как?
– Михаил Юрьич, – сказал Юрьич мрачно. – Как Горбачева. Почти.
– А тебя как зовут?
– Дарья, – сказала Дашка.
– Тебя я знаю, ты Аня, – сказала девочка. – А покурить у кого-нибудь есть? Пойдем постреляем, – обратилась она к Дашке и, не дожидаясь согласия, убежала куда-то вперед.
Они шли по Невскому. Дашка понемногу отстала и шла себе, руки в карманы шубы, глядя им в спины: впереди – мальчик с этой Алисой, а еще впереди – Юрьич и Аня. Потом Юрьич подождал ее и спросил:
– Ты чего отстаешь?
– А эта Аня, она – что? – спросила Дашка, руки в карманы.
– В каком смысле? – спросил Юрьич. Подумав, сказал: – Ну, она крутая.
– Просто охуеть? – спросила Дашка.
– Нет, она на самом деле крутая, – сказал Юрьич.
– Только из-за меня, – сказала Дашка. – Вы остались все тут в живых из-за меня. Из-за меня, из-за меня, только из-за меня.
– Да ну, что ты… – сказал Юрьич, впадая в агрессивную досаду. – Ну откуда ты можешь знать? Вот я не люблю, когда вот так вот начинают говорить, ничего не зная!..
Дашка остановилась. Юрьич прошел два шага, потом тоже остановился и обернулся.
– Пойдем, – сказал он, снижая голос на два оборота.
– Ты будешь на меня орать, а я буду с тобой идти? – осведомилась Дашка.
– Ну пойдем, – сказал Юрьич. Подошел к Дашке, взял ее за руку и потянул за собой. – Пойдем, нельзя отставать, а то растеряемся.
Они пошли. Юрьич вдруг оживился:
– Она, кстати, знаешь что мне сказала? Ты говорила, да, что твоей буфетчицы сегодня не было. А оказывается, она вчера туда приехала, к этому другу Мак-Дональда, ну, в Сестрорецке! Она, наверное, там и ночевала!
– Надо же, – сказала Дашка. – Надо же, надо же, надо ж такому случиться.
– Может, она и сегодня там останется… – предположил Юрьич.
– Что ты хочешь этим сказать? – осведомилась Дашка.
20. Утро. Кундра идет по Владимирскому проспекту.
Она сворачивает во дворик. Открывает дверь, как будто в подъезд, но это не подъезд, а темный коридор. Пройдя коридор, она выходит в совсем маленький дворик, поднимается по лесенке в пять ступенек к двери и звонит. Никто не открывает, тогда она шарит рукой над дверью и, не найдя там ничего, звонит снова.
Дверь наконец открылась.
– Извините… – растерянно сказала заспанная Дашка.
В комнате на полу спал кто-то, завернувшись в одеяло, а на диване сидела девочка Аня, только что, по-видимому, проснувшись. Она сказала:
– Здравствуйте…
Кундра посмотрела на нее, потом стала раздеваться. В этой комнате стояли еще плита, кухонный шкаф, а также вешалка с одеждой. Кундра разделась, потом прошла через комнату, заглянула во вторую, маленькую. Во второй комнате на кровати тоже спали, в обнимку, мальчик и девочка. Кундра закрыла дверь, прошла к окну, выходящему на стену с единственным маленьким окошком вверху, села, достала сигарету и закурила. Тут проснулся и тот, что на полу, – это был Юрьич – и тоже сказал «здравствуйте».
– Понимаете, – сказала Дашка, останавливаясь рядом, – так неудобно получилось… Просто вчера ее парень, – она показала на Аню, – п… пропал. Мы пошли его… искать… и было уже слишком поздно… – Она пожала плечами. – Так получилось. Извините. – Так как Кундра молчала, Дашка еще добавила: – Сейчас все уйдут.
Кундра молчала, глядя в окно. Возможно, она вообще не слышала Дашку. Дашка, потоптавшись на месте и не дождавшись ничего, отошла. Юрьич складывал одеяло, Аня умывалась в туалете. Дашка вошла в соседнюю комнату, подошла к кровати и пнула в плечо лежащего ближе мальчика.
– Давайте, вставайте!
– Что такое?.. – всполошился мальчик, отрывая голову от подушки.
– Что такое? – передразнила Дашка. – Кундра пришла!
– А, эта твоя… буфетчица… – сказал мальчик и сел. Потянулся и протяжно зевнул.
– Алиса, – сказала Дашка. – Слушай, разбуди ее. Вот ёлки.
21. – Ждите меня на улице, – сказала Дашка. Все вышли, заканчивая одеваться на ходу. Дашка закрыла за ними дверь, прошлась по комнате по кругу, затем остановилась возле Кундры, докуривающей сигарету у окна, и, кашлянув, решительно заявила:
– Я понимаю, это свинство. Я сколько уже у вас живу, и вам, наверное, надоело. Я понимаю, у меня есть свои родители, а у вас есть свои дела… – Дашка сбилась, переступила с ноги на ногу, и наконец сказала: – Короче, я могу вам заплатить. Шестьдесят рублей, я сегодня или завтра пойду в общежитие и заберу.., просто я пока не могу найти себе комнату…
– Хорошо, – сказала Кундра, наконец отрывая взгляд от окна, но так и не посмотрев на Дашку. – Хорошо. – Затушив догоревшую почти до фильтра сигарету, она встала и пошла в другую комнату.
22. Юрьич, Аня, мальчик и Алиса стоят у арки на Владимирском проспекте. Алиса, пританцовывая на месте, рассказывает:
– …и мы жили в бомжатнике на Шкапина, варили там и двигались. У меня были все руки вот так вот в синяках. У меня муж был – Костик Новгородский – не знаете? Тоже такой крутой торчок. Электричество уже отключили, мы жили при свечах, а однажды вечером Костик сел на измену. Сказал, что там вампиры наверху уже целую неделю ходят.
– Что, правда ходили? – спросил Юрьич мрачно.
– Кто его знает, – сказала Алиса, пританцовывая на месте. – Разберешь, когда у всех винтовой психоз. Короче, мы решили перейти, там еще несколько домов было пустых, Костик сказал, что он знает хорошее место, с кроватями, матрасами, короче, мы пошли, тут же, ночью, со свечками, долго ходили там, запутались на этих лестницах. Открываем дверь – смотрим: кто-то есть, сидит у окна, а не видно ничего, мы со свечкой, а там темно, все на стремаках… Костик и говорит страшным голосом: «Ты кто?..» А тот отвечает: «Твоя смерть, Костик». Костик тут и упал. А у меня от страха тоже ноги вообще к полу приросли – а так бы я побежала оттуда. …Ну, и потом все выяснилось, Костик Маку сказал, что вампиры и прочее, а Мак-Дональд и говорит: не торчали бы вы, детки, на первитине. И потом мы там сидели, – сказала Алиса, – двигались, а Мак-Дональд нам всю ночь на гитаре играл.
– Он тоже двигался? – мрачно спросил Юрьич.
– Ага, – сказала Алиса. – А утром ушел; перед этим мне сказал, что я хорошая герла, а Костик – плохой чувак, они с Костиком давно друг друга знали, и Мак мне сказал, чтоб я скорей бросала Костика и заниматься этой фигней.
– И ты теперь не торчишь? – спросил Юрьич.
– Не-а, – сказала Алиса, обнимаясь с мальчиком.
– А я бы хотел быть наркоманом, – сказал Юрьич мрачно. – Тресь – и готово. Со смыслом жизни полный порядок.
– Я б тоже, может, двинулась, – сказала Алиса.
– Я тебе двину, – сказал мальчик, поднося кулак к ее носу. Алиса захихикала и вырвалась, снова начала танцевать.
– Где же Дашка, – сказал Юрьич. – Постойте, я схожу посмотрю.
23. Дашка сидела во дворе, на куче какого-то говна. Она молча смотрела, как Юрьич подходит.
– Пойдем, – сказал Юрьич.
– Я не пойду, – сказала Дашка четко.
– Пойдем, – сказал Юрьич, – ну чего ты. Они там ждут все…
– Вот и идите, – сказала Дашка.
– Ну пойдем. – Юрьич взял Дашку за руку.
– Пусти. Пусти меня, я сказала!
Юрьич отпустил.
– Что случилось?
– Случилось, – сказала Дашка, – что я вас всех ненавижу.
– Почему?
– Так, – сказала Дашка.
Юрьоич подумал, потом сел рядом.
– Я б тоже не пошел, – сказал он. – Аньку нельзя бросать.
– Вот и иди, – сказала Дашка.
– Может… – сказал Юрьич, – взять ее с нами, а они пусть идут?
– Нет!!! – закричала Дашка. – Уходи отсюда, понял? – Она вскочила и яростно закричала: – Иди отсюда!
– Ты чего орешь? – удивился Юрьич.
– Юрьич, – сказала Дашка. – Уходи, пожалуйста. Уходи, я тебя прошу. Миленький Юрьич, уходи.
Юрьич встал, а Дашка тогда села обратно.
– Ну ладно, – сказал Юрьич. – Звони.
Титр: В ГОРНИЦЕ МОЕЙ СВЕТЛО
24. – Ох, – сказал Колька, – ну и козел же ты, брат.
– Ну ты, это… – сказал брат. – Ты, давай, – метлу прищеми?
– А моя у! – сказал Колька. – Она точно так же говорит, как ты. Щеми метлу, глуши пятак, кончай базар. И где же мне ее искать? Ты хоть знаешь, что такое у, брат? Может, ты знаешь, что такое любимая девочка?.. И где ее искать?
– Шляется, сука, где-нибудь, – сказал брат.
– Вот ты и обосрался, – заметил Колька. – Сразу видно, что у тебя никогда не было любимой девочки.
– Жена была, – сказал брат с внезапным чувством. – Сука, бля…
– Отставить, – сказал Колька. – Ты об этом уже докладывал.
– Когда? – спросил брат с подозрением.
– Ты притворяешься? – спросил Колька.
– Нет, – сказал брат искренне.
– Ты мне вчера всю душу открыл, – сказал Колька. – А того не спросил, на хуй она мне сдалась. Что мне теперь с тобой делать?
– Ты, это… – начал было брат, но, не закончив, заржал. – В натуре! – обратился он к встречным пешеходам. – Таких еще не видел!..
– А что ты вообще видел? – спросил Колька.
– …Ты, слышишь, – сказал брат, медленно удивляясь. – Тебе мало было? Не наглей.
– В глаза людям когда-нибудь смотрел? Ёлочки там видел, маленькие?
– …
– А у других – пеньки. Посмотри сначала, потом я с тобой буду разговаривать.
25. – Ма-ак!.. – закричала Алиса, бросаясь навстречу.
– В очередь, – сказал Мак-Дональд, отрывая ее руки от своей шеи. – Да подожди ты целоваться.
– Ой, – сказала Алиса. – Они тебя били?
– Не то слово, – сказал Колька. – Просто чуть не уничтожили.
– А мы вчера, с Юрьичем, – Алиса кивнула в сторону стоящих у кофейни, – ходили тебя отмазывать!
– Отмазали?
Алиса расхохоталась.
– Свинья ты, Мак!
– Это не она, – сказал Колька брату. – Вот она.
Юрьич, мальчик и девочка Аня стояли у входа и смотрели на подходящих Мак-Дональда с братом и девочку Алису.
– Здорово, – сказал Мак-Дональд. – Рад тебя видеть, Юрьич.
– А я-то! А я-то! – воскликнул Юрьич. Все пожали друг другу руки, включая брата.
– А ты говорил – сутки, – с превосходством сказала Алиса мальчику.
– Я не говорил, – возразил мальчик, – это вот он говорил, – кивнув на Юрьича, – что в крайнем случае пятнадцать суток.
– Вот и я, – сказал Мак-Дональд, улыбаясь разбитыми губами.
Аня закрыла глаза.
Колька смотрел на нее.
– …Слышь, это…
Брат тронул его за руку. Колька обернулся.
– Ну я пошел, – сказал брат, глядя в сторону.
– Куда ты пошел?! – Колька повернулся к нему. Повернулся к остальным. – Тут как – всё по-прежнему? В хлебном водка, в кондитерском коньяк?
– А что, деньги есть? – спросил мальчик с сомнением.
– Брат нам проставит, – сказал Колька. Он повернулся к брату. – Так я говорю? – Он повернулся ко всем: – Брат – ррэкет! Он нащелкал за неделю пятьдесят кооператоров – и хочет за полученный навар напоить всю голытьбу!
– Ну ты это… – сказал брат недоверчиво. Он взял Кольку за рукав и потянул в сторону, они отошли на несколько шагов. Брат стал что-то говорить, склоняясь к Колькиному лицу, а тот отмахивался и порывался отойти: «Да ты на себя посмотри!.. Всё, закончили…» Наконец они вернулись.
– Всё, идем, – сказал Колька.
– Слушай, Мак, – сказал Юрьич. – Я, наверно, с вами не пойду.
– Так, – сказал Колька, бледнея лицом – на котором ярко выделилась свежая ссадина, прямо поверх татуировки, и разбитые губы.
Он обвел всех глазами. – Вы сговорились, пока меня не было? Может, мне нужно было там остаться?
– Да ну, что ты… – сказал Юрьич, страдальчески морщась. – Просто у меня сегодня военная кафедра… я и так два раза пропустил…
Колька повернулся к брату. – Слышишь, брат? Чувак брезгует. Говорит – вы бандиты, а я честный человек.
– Да ну, что ты… – сказал Юрьич с досадой.
– Пошли, Юрьич, – вступил мальчик, толкая Юрьича в бок. – Что там, на войне, без тебя не обойдутся, что ли?
– Пошли, Юрьич! – Алиса запрыгала, хлопая в ладоши.
– Да ну, нет…
В этот момент появилась Дашка.
26. – Смотрите, Даша! – сказала Алиса.
Все посмотрели. И Мак-Дональд тоже.
– Дашка! – сказал он и шагнул ей навстречу. – Привет, Дашка! Где твое красное платье?
– Коньяк пить будешь? – спросил он. – Будешь, конечно. Ты – не то что они все.
Он взял Дашкину руку и приложил к своей чистой, неоцарапанной щеке.
– Знакомьтесь, – сказал он. – Это Даша.
Дашка и Юрьич смотрели друг на друга.
– Еще пять минут постоим, – между тем говорил Колька брату, – тут подтянется столько, что твоих денег не хватит и на гранатовый сок…
27. Дашка полулежит в большом кресле, недвижима, и в полутьме и красном свете скорбным и взрослым кажется ее опрокинутое лицо с полуприкрытыми глазами.
Комната: в центре, на ковре, разделенные поваленным стулом – брат и Мак-Дональд. Юрьич полулежит, раскинув ноги и головой упираясь в сервант позади. Мальчик тоже где-то рядом. Видны Дашкины ноги в углу на кресле. Орет магнитофон, и самозабвенно танцует Алиса на скользком паркетном полу, перед шторами, завесившими окно, там, где кончается ковер.
Брат подается к Мак-Дональду, разевает рот, шея его надувается; видимо кричит, но звука нет: звуковую партию полностью ведет магнитофон (Скорпионз, «Тайм»).
Мак-Дональд показывает на уши и магнитофон.
– Развлекуха!.. – восклицает Юрьич. На лице его блуждает улыбка, на ноге его, склонившись головой, спит Алиса.
Магнитофон орет (Сектор Газа или Любэ, «Мы будем жить теперь по-новому»).
Брат ставит стакан на ковер, стакан бесшумно падает. Брат поднимается на колени, руками упираясь в ножки поваленного стула. Перегибаясь через стул, наклоняется к Мак-Дональду, лежащему на ковре.
– Ты мне скажи…
Мак-Дональд показывает на уши и магнитофон.
– Нет! Ты скажи! – протестует брат, наваливаясь всей своей тяжестью на стул; затем отбрасывает стул, подползает на четвереньках к Мак-Дональду.
Ставит лапы ему на плечи, нависая над ним лбом, будто бычок.
– Ты хто?..
Мак-Дональд с силой отталкивает его. Поднимается, шатаясь, на одно колено, рывком встает, красный, злой.
– Обсудим?! – орет он. – В обезьяннике не понял?
– Просто охуеть, – бормочет Юрьич.
Брат опускается на четвереньки, потом садится на пол.
– Не то, – мотает головой.
Вдруг начинает раздеваться (выше пояса). Сдирает рубашку, вслед за рубашкой майку «Адидас».
Болтаясь вслед за движениями туловища, является массивный золотой (или позолоченный) крест на такой же увесистой цепи.
– Я тебя выкупил! – говорит брат, торжествуя. – Вот ты… как он, да? Вы… за всех, да? Я хочу… Спросить!
– Ты меня куда путаешь? – орет Мак-Дональд. – Ты иди с этим знаешь куда? На, выкусь! – Сует кукиш под нос брату. – Я тебе не монах!
– …За всех, да? Вот за этих… всех? – Брат мотает головой в сторону Юрьича. – А на хуй вам… мы?
– И на меня здесь не ори! – орет Мак-Дональд, краснея от натуги.
Дашкино лицо, Дашкино лицо в красном свете.
Брат и Мак-Дональд в колеблющемся красном свете тащат магнитофон к открытому окну и выбрасывают его – только провода взметнулись и исчезли.
После этого наступает темнота, и только голос Мак-Дональда отдается в ней еще эхом… эхом.
(Этого эпизода может не быть.
28. День.
Спасательная станция.
Выходит Федор в ватнике и ушанке. Поскользнувшись на пороге, чуть не падает, взмахивает руками. Что-то бормочет под нос, не слышно.
По льду, метрах в пятидесяти от станции, движется одинокая лыжница в красном комбинезоне. Ритмично взмахивают ее руки и ноги. Проезжая мимо Федора, оглядывается на него.
Федор облизывает губы. Провожает ее взглядом. Затем смотрит в другую сторону. Все засыпано снегом – покосившийся грибок, засыпанный снегом. Утонувшая по пояс жестяная раздевалка.
Федор смотрит вперед. Там, очень далеко, на белом поле видны две-три черные точки.
Федор сходит с порога.
Обогнув мол, проваливается пару раз в снег, но потом выходит на лед. Поначалу лед тоже засыпан снегом, но дальше меньше. Федор пересекает лыжню, наступая на нее ногой.
Лед неровный, не скользкий. Мутный, толстый – там, где выглядывает из-под снега. На снегу следы – собачьи, человеческие, санные. Федор движется вперед, хотя ему кажется, что он стоит на месте. Под ногами у него поскрипывает. Федор смотрит вперед. Точки все так же далеко, но уже можно догадаться, что это люди. Федор смотрит вниз. Там следы. Справа валяется что-то плоское – это пустая бутылка из-под коньяка. Федор бредет, бутылка остается позади.
Впереди ничего нет, кроме трех человеческих фигурок вполроста, поодаль друг от друга. Лед выступает большими проплешинами из-под снега, и следов осталось мало, они здесь – как нитки, отмотавшиеся от клубка. Одна из фигурок, ближняя, как будто шевелится, может даже оборачивается. Федор движется вперед.
Наконец он подходит настолько, что мужик, сидящий на маленьком раскладном стульчике и в тулупе у проруби, слыша его шаги, действительно оборачивается. Двое остальных сидят далеко от него, один справа, другой слева. Федор подходит еще, останавливается. Они с мужиком смотрят друг на друга.
Губы Федора шевелятся, но лишь секунду спустя раздаются слова: – Спички есть?
Мужик кивает. У него маленькое, острое лицо, выглядывающее из большой овчинной шапки. Между ними – десять шагов. Федор преодолевает их, мужик тем временем достает спички из кармана, подумав, достает еще и сигареты «Астра», сует одну себе в рот. Федор достает свой беломор. Мужик прикуривает, дает прикурить и Федору. Федор кивает, поворачивается и идет обратно.
– Э!.. мужик!
Федор останавливается, оборачивается.
Мужичок в овчинной шапке и тулупе спешит к нему. Протягивает спички:
– У меня еще есть.
– Ладно, – говорит Федор. Прячет спички, смотрит на мужика. – Спасибо.
– Ага. – Они расходятся. Федор идет обратно к спасательной станции, которая сама отсюда не больше спичечного коробка.
Федор подходит к станции. Открывает дверь, входит и закрывает ее.)
29. – …это как сидеть в темной комнате на стуле.
Молчание.
– Я не понимаю.
– Все бродят по комнатам, что-то делают, передвигают. Собираются группами, судачат, переходят в комнаты там, а-ля-фуршет… А между тем я выхожу в коридор, где открываю дверь, вхожу в темную комнату, дверь закрываю и сажусь на стул прямо рядом с дверью, у стены…
Молчание.
Дашка открыла глаза.
Голова ее лежала на плече Юрьича, а одна рука Юрьича лежала на ней, поверх одеяла. Дашка сбросила руку – Юрьич не проснулся, только промычал что-то и перевернулся на другой бок, – и села, а потом сразу встала; тут ее качнуло так, что пришлось схватиться рукой за стену.
У окна сидели Мак-Дональд и девочка Аня.
Мак-Дональд повернулся к ней.
– Привет, Дашка, – сказал он.
Дашка сглотнула слюну и, прислонившись к стене, села на пол. На полу спали мальчик и Алиса, они были укрыты Дашкиной шубой.
– А где Кундра? – спросила Дашка хрипло. Поперхнувшись своими словами, она закашлялась, чтобы прочистить горло.
– Мы проснулись – ее уже не было, – сказал Мак-Дональд. – Чай будешь?
Дашка кивнула.
Мак-Дональд встал, налил чай в стакан и подошел к ней.
– Сахара я у вас тут не нашел, – сказал он.
– Нету… сахара, – сказала Дашка угрюмо. Она взяла стакан, отпила глоток, поставила на пол. – Почему мы здесь? – спросила она. – Я не помню…
– Тебе было плохо, – сказал Мак-Дональд. Он сел перед ней на корточки. – Тебя стошнило на ковер. Ты плакала и говорила, как герой отечественной войны, чтобы мы все отстали от тебя. Чтобы мы бросили тебя и уходили. Юрьич сказал, что надо отвести тебя домой.
Он сидел перед ней, покачиваясь с носка на пятку.
– Похмелиться бы, – сказал он. – У тебя тут нет какой-нибудь заначки, Дашка? Нет? Может у этой, – он кивнул на дверь маленькой комнаты, – что-нибудь припрятано?
Дашка помотала головой. Мак-Дональд встал. Он подошел к окну, выглянул в него через плечо сидящей Ани. Потом заглянул в чайник.
– Надо еще заварить, – сказал он. Взял чайник и скрылся за дверью в туалете. Оттуда донесся шум воды. Он появился со словами: – Все-таки зря нас мамочка выгнала. Там еще много оставалось.
Дашка взяла стакан обеими руками, глотнула.
– Какая мамочка? – спросила она.
– Мамочка, – сказал Мак-Дональд. – У тебя есть мамочка, Дашка?
– М-м.
– У нее тоже. – Мак-Дональд кивнул на Аню. – И у брата, ррэкета, оказалась мамочка. Она пришла и выгнала всех ссаными тряпками. И всыпала брату ремня. А вот у меня нет мамочки, – сказал он, – и никогда не было у меня мамочки. Как думаешь, Дашка? Тебе не кажется, что у каждого человека должна быть как минимум одна мамочка?
– Хочешь… – сказала Дашка, – я буду твоей мамочкой?
Молчание накатывалось, как каток. Губы Мак-Дональда дрогнули. Он расхохотался.
Дашка смотрела на него со стаканом, не донесенным до рта.
– Дашка! – вскричал Мак-Дональд. – Не обижайся!
Он стремительно пересек комнату и оказался перед ней на коленях.
– Какая мамочка? – Лицо его нависло над Дашкиным лицом; он упирался в пол кулаками. – Куда мне еще мамочка?.. Ох, башка… у тебя, может, анальгина… все, отменяется.
Он зажмурился и, обхватив ладонями Дашкины руки, сжимающие стакан, уткнулся в них лбом – в них, и в стакан.
Его бритая голова с какими-то шишками, неровностями и царапинами застыла перед Дашкиным носом.
Аня отделилась от окна, бесшумно прошла через комнату, присела перед диваном, подняла свою куртку с полу.
Мак-Дональд поднял голову.
Аня надевала куртку. Мак-Дональд встал.
Огляделся. Подошел к дивану и вытащил свою куртку у Юрьича из-под головы.
– А?.. Чего!
Юрьич поднялся на локте и, моргая, жмурясь и щурясь посмотрел на всех.
– Сколько времени?
Аня, уже одетая, стояла у двери. Мак-Дональд подошел к ней.
– Возьми гитару, Юрьич. Подходи в переход часов в семь, поиграем.
– О-оу-оо… А чай есть? – спросила Алиса, вытягиваясь на полу.
30. – Да хватит, – сказал Юрьич, морщась. – Хватит.
Дашка, издав странный смешок, дернула дверь и скользнула в вестибюль. Юрьич проследовал за ней. Они прошли мимо вахты, свернули к столику, над которым на стене висели деревянные алфавитные ячейки для писем. Дашка выхватила из ячейки под буквой «п» (Парамонова) стопку писем и, просмотрев их, извлекла белый листок, а письма сунула назад, а листком помахала перед Юрьичем.
– Видел? – Она спрятала листок в карман. – Больше не увидишь.
– Сколько там? – спросил Юрьич.
– Миллион! – сказала Дашка. – Ты все равно не получишь ни копейки.
– Да что ты!.. – возмутился Юрьич. – Дай сюда!..
– Иди отсюда! – Но Юрьич все-таки отнял у нее бумажку, и рассмотрел. – Челябинск, – сказал он. – Шестьдесят рублей. Челябинск! – повторил он, отдавая Дашке листок. – Это же далеко, да?
– Ты, Юрьич, знаешь кто? – развеселилась Дашка. – Ты просто идиотик! Иногда так и хочется, Юрьич, дать тебе по мозгам.
Юрьич подумал и вздохнул.
– Мне тоже иногда хочется дать тебе по морде, – признал он.
– Ну дай, – сказала Дашка. – Дай! Чего же ты не даёшь? – Она задрала голову, подставляя щеку Юрьичу. Вместо этого Юрьич огляделся по сторонам.
– Ты здесь жила? – спросил он.
– Жила! – Дашка хмыкнула. – Чтоб ты так жил. – Она тоже осмотрелась. – Смотри! – Она показала на красный стенд с заголовком РЕШЕНИЯ СТУДСОВЕТА.
– Да ну, – сказал Юрьич. – Ну их. Ты же здесь уже не живешь.
– Ты сам как они, – сказала Дашка. – Ты студент! У тебя скоро будет сес-сия!
Юрьич вздохнул.
– Мне просто сейчас легче учиться, чем не учиться, – сказал он уныло. – Да и то… я вот не пошел вчера на военную кафедру. Меня может теперь тоже выгонят. И заберут в армию.
– Не выгонят, – успокоила его Дашка. – Закончишь свой институт и станешь инженером. У тебя будет жена и двое детей. Ты будешь смотреть футбол по телеку.
– Я не люблю футбол, – сказал Юрьич.
– Полюбишь, – заверила Дашка. – А детей своих ты будешь лупить за отметки. Чтобы они тоже поступили в институты. А я…
– А ты будешь крутая, – сказал Юрьич.
– А я буду алкоголичка и наркоманка, – сказала Дашка. – Я буду тебе иногда звонить и говорить: Юрьич, давай выпьем. А ты будешь говорить: не-е, меня жена не выпустит. – Дашка расхохоталась. – Я пойду в проститутки! – сказала Дашка и снова расхохоталась. – Как ты думаешь, возьмут меня в проститутки?
– Тише ты, – сказал Юрьич. – Смотри, старушки на вахте вылупились.
– Пойдем! – Они пошли через вахту к выходу. – Юрьич, давай с тобой станем наркоманами.
– Давай, – сказал Юрьич.
– А как? – спросила Дашка.
– Не знаю, – сказал Юрьич.
– А что-нибудь ты вообще знаешь?
– Можно взять эти шестьдесят рублей, – сказал Юрьич, оживляясь. – Пойти в кофейню, и купить травы. Если по пятнахе, то четыре корабля выйдет…
– Да? – сказала Дашка.
– Улет, – сказал Юрьич в возбуждении. – Если сейчас пойдем, то еще успеем. Я знаю, у кого можно взять…
– Так вот чтоб ты знал, – сказала Дашка, – что эти шестьдесят рублей я отдаю Кундре. Понял? И забудь про них навсегда.
– Да ты чё, – сказал Юрьич. – Что, правда? А чего?
– Того! Того, что я у нее живу!
– Я думал, ты у нее просто так живешь, – сказал Юрьич.
– Просто так, – сказала Дашка, – если б училась в институте и жила у мамы с папой.
– Да что ты как… – вспылил Юрьич. – Что ты привязалась к моим маме с папой?
– Студент, на палочку надет, – сказала Дашка.
Потом она сказала: – Отдам ей деньги, и пусть подавится. Юрьич, они же, кто в буфетах работает, они всегда воруют, да?
– Ну не знаю, – сказал Юрьич. – У них же там всякие недостачи.
– Что-то по ней незаметно, чтобы она воровала, – раздумывала Дашка. – Я вообще не понимаю! – сказала она громко. – Может она думает, мне у нее приятно? Она, наверно, думает, что я хочу ее вытурить на улицу и устроить из ее квартиры притон. – Дашка фыркнула. – Раскаивается, что меня к себе притащила…
– А ты с ней поговори, – предложил Юрьич.
– Вот иди и поговори, – сказала Дашка. – Потом расскажешь мне, что она тебе рассказала. А? Юрьич? У вас здорово получится. Тебе же нравится разговаривать с этой Аней. И с ней тоже понравится!
– Да ну, – сказал Юрьич. – Не, я не могу.
– А я могу? – спросила Дашка. – Как меня уже это все достало! Я уже не могу дождаться, когда она меня наконец выгонит! Что бы ей такое устроить, чтоб она меня наконец выгнала?
– Слушай, – сказал Юрьич. – Ну, в крайнем случае, если она тебя выгонит… ты можешь пожить у меня.
– А маме ты скажешь, что я твоя невеста, – обрадовалась Дашка.
– Хотя бы, – сказал Юрьич.
– Вот дурак! – воскликнула Дашка. – Я же несовершеннолетняя!
– При чем тут это! – Юрьич впал в агрессивную досаду. – Я что тебя, ебаться тащу?..
Дашка остановилась.
– Слушай, Юрьич! Если еще раз при мне…
– Ну пойдем, – сказал Юрьич.
До почты дошли молча.
– Слушай, по-моему, она закрыта.
За дверью и окнами было темно.
– Который час? – спросила Дашка.
– Шесть, – сказал Юрьич. – Без пятнадцати.
– А день?
– Вторник.
– Опять придется завтра сюда тащиться.
– Поехали уже, – сказал Юрьич.
– Куда?
– Ну, в переход. Мы же с Мак-Дональдом…
– Мак-Дональд! – сказала Дашка. – Мак-Дональд! С Мак-Дональдом! Мы! Меня скоро стошнит от вас! С вашим Мак-Дональдом!
– Не хочешь – не поедем, – сказал Юрьич. – Я думал, ты хочешь.
Дашка стояла, кусая губу.
– Пошли кофе пить, – решительно сказала она.
– В кофейню? – спросил Юрьич. – Пошли.
– В общежитие!
31. Буфет общежития. Кундра стоит за стойкой. Столики все заняты. Перед стойкой – очередь. Кундра подает кофе и отдает сдачу – мелочь.
– Два кофе… двойных, – говорит следующий, – и еще… два салата.
Кундра делает кофе. На стойке лежат три рубля.
Появляются Дашка и Юрьич. Юрьич пытается Дашку удержать, что-то бормоча, Дашка яростно шикает на него и идет твердыми шагами мимо очереди; Юрьич следует за ней.
– Здравствуйте! – говорит Дашка громко, остановившись у стойки.
Кундра, оторвавшись от кофеварочного сооружения, смотрит на Дашку, затем нажимает кнопку и ждет, пока в стаканы нальется коричневая жидкость.
Дашка выпрямляется, хотя и так стояла прямо, смотрит на Кундру в упор. Юрьич стоит за ее спиной, ему явно неуютно. За Дашкой нависает очередь.
Кундра выставляет стаканы на стойку, затем проходит к салатам, берет две тарелки, оборачивается:
– С хлебом?
– Да, два куска… – говорит тот, чья очередь.
– Восемьдесят четыре копейки, – говорит Кундра, берет три рубля и отсчитывает сдачу: два рубля и мелочь.
– Мне прислала мама деньги! – говорит Дашка громко и, вытащив бумажку, машет ею перед носом Кундры. – Я завтра заберу! Сегодня почта закрыта!
Вся очередь глазеет на Дашку.
– Что вам? – спрашивает Кундра следующего.
– …Кофе, – говорит он, косясь на Дашку.
– …И дайте нам тоже, пожалуйста, два кофе! – завершает Дашка.
Очередь начинает переглядываться и переговариваться.
– А, между прочим, очередь, – говорит какая-то девица из середины.
Дашка на нее и не смотрит. Она ее даже не слышит. Она смотрит прямо на Кундру. Юрьич смотрит на Дашку, избегая озираться по сторонам.
Кундра делает три кофе, ставит стаканы на стойку.
Дашка, обернувшись, приказывает:
– Бери!.. Нет, деньги дай!
Юрьич поспешно лезет в карман, лицо его вытягивается… Но вот он находит деньги и с облегчением кладет на стойку рубль. Кундра отсчитывает ему сорок копеек сдачи, предыдущий между тем отходит со своим стаканом.
– Две порции… сосисок, – говорит следующий, отвлекаясь на что-то у Юрьича за спиной. Юрьич берет стаканы и оглядывается.
Дашка сидит на подоконнике. Болтает ногой. В зубах – две сигареты. Чиркает спичкой, и прикуривает сразу обе.
Очередь приходит в состояние недоуменного веселья. Молодые кавказские парни за одним из столиков разглядывают Дашку, перекидываясь гортанными фразами.
Юрьич подходит к ней.
– На! – Дашка отдает ему одну сигарету. – Садись, – говорит она громко.
– Ничего… – говорит Юрьич. – Я постою…
– Смотри, Юрьич! – отчетливо говорит Дашка. – Все эти козлы – учителя. Ты бы хотел, чтобы у твоих детей были такие учителя?..
32. – Стой.
Колька словил за руку Аню, идущую на шаг впереди. Она повернулась.
– Мы туда не пойдем, – сказал Колька.
– А куда пойдем? – спросила Аня.
– Никуда не пойдем, – сказал Колька. – Будем здесь стоять.
Они стояли в темном дворике. Впереди светлела арка. У Кольки была гитара в чехле.
– Почему ты не спросишь: почему?
– Почему?
– Потому что нас там уже ждут, – сказал Колька. – Почему ты не спросишь, кто? Один с топором, и двое с носилками. Это не я придумал, – сказал он. – Так по сценарию. Эй! – крикнул он вдруг.
Он молчал, прислушиваясь. Аня смотрела на него.
– Мы играем ваш хуев сценарий!!! – заорал Колька. И замолк. – Ну вот, – сказал он спокойно. – Я всё испортил. Мне не нравится эта затея, – громко сказал он. – С самого начала не нравилась, а теперь я заебался. Я официально заявляю, что я отказываюсь. Тем более, что я не припомню, чтобы я где-то подписывался.
– Бедняжка, – сказала Аня.
– А?.. Что? Ты что-то сказала?
Аня покачала головой.
– Мне показалось, что ты что-то сказала, – настаивал Колька. – Мне показалось, ты считаешь, что нужно выполнить этот проигрышный для меня ритуал. И мотивация моя должна зиждиться где-то в области правил приличия. Прилично проследовать к мясорубке. Благопристойно подсунуть шею под нож. Я знаю, что для меня предусмотрено. Так вот я ничего делать не стану. Вообще ничего. Ты тоже никуда отсюда не уйдешь. – Сзади раздался свист, Колька оглянулся, снова повернулся к Ане.
– Ты неправильно говоришь, – сказала Аня. – И не жми так мою руку.
– Так лучше? – спросил он, отпуская ее.
Аня смотрела куда-то мимо. Колька наконец тоже догадался обернуться.
К ним подходили двое.
– Не слышишь, что ли? Слух потерял?
– Что такое? – спросил Колька.
– Слух, говорю, потерял?
Колька молча смотрел на него.
– Что ты теперь смотришь?
– Сигареты есть? – спросил второй.
Колька перевел взгляд на него. Сунул руку в карман и достал пачку беломора:
– Пойдет?
– Пошли, – сказал второй первому. – Бери вон.
– Да подожди-и! Я не договорил. Давай сюда. – Он забрал пачку и сунул ее себе в карман.
– Не много? – спросил Колька.
– Что?
– Я говорю – в горле першить не будет?
– Да пошли-и…
– Он не слух – страх потерял! – сказал первый радостно. – Я тебе сейчас ротовое отверстие зацементирую, – он качнулся к Кольке. Второй, уже отошедший, теперь вернулся обратно. Колька повернулся к Ане, протянул гитару.
– Бери гитару и иди. Что ты стоишь?.. Бери гитару!
Рука первого легла на его плечо. Колька повернулся.
– Ты пидор, – сказал первый. – …А это что у тебя на щеке?
Держа его за плечо, он всматривался в его лицо.
– Это цветок, – сказал Колька.
– Дохлая крыса хуже живой воняет, – сказал второй.
– Да подожди!
Колька рывком вывернулся из-под держащей его руки, но поскользнулся, – но выровнялся, шагнул к Ане:
– Идем.
– Эй, пидор! А ну стоять!..
Колька с Аней шли к арке.
– Да пошли-и…
32. Они вышли из подворотни, перешли дорогу и пошли вдоль канала.
Они шли молча. Потом вдруг Колька остановился. Аня прошла два шага, и тоже остановилась, обернулась.
Колька стоял неподвижно.
Наконец он шевельнулся. Подошел к каналу, уперся в парапет руками.
Вода, замерзшая у берегов, посередине осталась черным, блестящим островком. Колька повернулся спиной, облокотился о парапет, стал перегибаться назад. Потом выпрямился.
– Один, два, три, четыре, пять, – стал считать он. – Пять, четыре, три, два, один…
Он долго молчал.
– Звонок, – сказал он.
34. – Ну что? – спросил Юрьич.
Дашка стояла недвижимо и смотрела поверх голов.
Юрьич вздохнул, потоптался, стрельнул сигарету, прикурил и вернулся.
– Что же делать, – сказал он. – Хочешь курить?
Дашка, не удостаивая его взглядом, взяла сигарету.
Они стояли в переходе, дальше кто-то пел, ближе к ним сидели прямо на полу и стояли у стенок всякие ребятки, оживленно общаясь. Подошел Джо.
– А давно они ушли? – спросил Юрьич.
– Не в курсах.
– Да ладно, – сказал Юрьич агрессивно.
– Я ничего не говорю. – Джо пожимает плечами. – Мак – Рéмбо. Но женушка его например меня уже достала.
– Он не пел? – спросил Юрьич.
– Я как-то и не понял, что он тут делал и куда потом делся.
– Что же делать, – сказал Юрьич и вздохнул. – Слушай, а где эта – Алиса?
– Я бы тоже хотел знать, – сказал Джо иронично, – где эта простипома Алиса. Мадам, оставьте покурить, – обратился он к Дашке.
– Иди стрельни, – сказала Дашка.
– Жаба давит, – удивился Джо.
– Что же делать, – сказал Юрьич.
Дашка затянулась три раза, бросила сигарету, растоптала ее и сказала:
– Бай.
Юрьич догнал ее.
– Подожди!.. Ты домой?
– К Кундре, – сказала Дашка.
– Слушай… Что ты завтра делать будешь?
– На почту пойду за деньгами, – сказала Дашка, разглядывая Юрьича отчужденно.
– Слушай… – сказал Юрьич. – Я в институт завтра пойду… – Он почесал голову. – Позвони мне часов в шесть.
– Зачем? – спросила Дашка.
– Ну позвони! – сказал Юрьич. – Ладно?
– Всё? – сказала Дашка.
– Позвони обязательно! – сказал Юрьич.
Дашка пошла. Юрьич возвратился.
– Что это с ней? – спросил Джо.
35. В темноте маленького дворика Дашка пошарила рукой над дверью, нашла ключи, вошла. Включила свет.
Разделась, прошла по комнате, заглянула в маленькую комнату – там никого не было.
Она зашла, открыла шкаф – там висели всего три-четыре вешалки, на одной – ее платье. Постояв в раздумье, Дашка достала платье вместе с вешалкой, вышла. Покачав его в руке, бросила на стул, подошла к шубе, достала сигареты, взяла спички со стола и, прикурив, легла на спину на диван.
Она смотрела в потолок. А пепел стряхивала на пол.
Поезд застучал, застучал. И поехал.
Политбюро! политбюро! – стучали колеса. Политбюро! Политбюро! И потом: как-это-так, как-это-так, как-это-так. В вагоне, это был плацкарт, было светло, и Дашка, ее руки в синих форменных рукавах несли по стакану чаю в подстаканниках, чай колебался от тряски. Остановившись, она спрашивала (чай будете) – ей отвечали, и она ставила стаканы на столик, и возвращалась за новыми. За окном стало светло – это промелькнул фонарь. Снег под ним сиял. Там стоял маленький кирпичный белый домик, перед ним стояла тетка в платке и оранжевой безрукавке. Держа в поднятой руке такую штуку, она дожидалась, пока поезд проедет. Поезд грохотал, грохотал, и не кончался. Там еще была такая палка, или может это был шлагбаум – он звенел.
Дашка вскочила, ошарашенно мотая головой, – в дверь звонили, видимо, уже долго. Свет был включен. Она побежала к двери, распахнула ее.
– Вы?.. – поразилась Дашка, отступая на шаг.
За дверью, искаженные, как наваждение, морозом и улыбками, стояли Юрьич и Джо. Хихикая и подталкивая друг друга, они вошли. Наваждение осталось за дверью. Юрьич и Джо стояли в комнате.
– …Вы что, с ума сошли? – спросила Дашка. – Юрьич! Вы с ума сошли?.. Вы хотите, чтобы Кундра меня выперла?.. Да? Вы этого хотите?
– А она – дома? – спросил Юрьич шепотом, тараща глаза и гримасничая в дверь маленькой комнаты.
– Н… нет еще, – сказала Дашка. – Слушайте, идите отсюда! Юрьич, слышишь, что я тебе говорю? Уходите отсюда! – Дашкин голос зазвенел.
– Тихо! – сказал Юрьич. – Тсс! Джо! Закрывай дверь!
Он вынул коробок и показал его Дашке.
– Что, – сказала Дашка. – Что?
Юрьич открыл коробок.
– Угадай с двух раз!..
– Так, – сказала Дашка.
Она повернулась, отошла и села у окна, спиной к ним. Юрьич и Джо топтались у двери, переглядываясь и пожимая плечами.
– Даш… – наконец сказал Юрьич. Он шагнул к ней, остановился. – Ну если… совсем, мы… пойдем.
– Нет, отчего же, – сказала Дашка после паузы, не поворачиваясь. – Раздевайтесь.
– Я тебе говорил, – сказал Джо. – Я тебе говорил – Даша масть держит!
– Даша, – Юрьич подошел еще и сел рядом. – Может она не придет.
– Может ты ее грохнул, – сказала Дашка. – Может она уже больше никогда не придет.
– Да нет, – сказал Юрьич. – Ты знаешь, сколько времени?
Дашка смотрела в окно на стенку напротив, и Юрьич сказал:
– Полпервого.
Дашка молчала.
– Слушай, – сказал Юрьич. Он почесал голову. – Вот помнишь, такая песня есть. В горнице моей светло, она начинается.
– И что? – Дашка повернулась к нему.
– Ничего, – сказал Юрьич. – Просто так подумал.
Дашка встала. Джо, сидя на диване, забивал косяк.
– Анекдот, – сказал он. – Идет мент за мужиком… – прищурясь, он оглядел пустой патрон от папиросы, затем, склонив голову, усердно принялся заталкивать туда содержимое из бумажки, – а у мужика топор. Мент ему говорит: эй, мужик, где ты взял топор? А мужик идет, и ничего не говорит, мент тогда снова…
– Давайте уже, – сказал Юрьич, подходя к нему. – Джо, ты, в натуре. Наркоман! Дай я забью.
– Не дам, – сказал Джо. – Моя трава. И вообще. Который из двух джентльменов заказывал кофе?
– Да ты сам гомосексуалист! – сказал Юрьич. – И мамаша твоя – гризетка!..
– Ты хочешь обидеть мою мамашу?
Дашка отвернулась к окну. Юрьич повернулся.
– Даш, – сказал он. – Она не придет.
– Пусть приходит, – сказала Дашка. – Пусть все приходят. Я завтра уеду. В Челябинск.
– Да ну, что ты… – сказал Юрьич. Он подошел к ней.
Дашка повернулась к нему.
– Ты сомневаешься?
– Да что ты! – сказал Юрьич с агрессивной досадой. – Что ты, вообще…
– И что – я?
– Ты на меня все время наезжаешь, – объявил Юрьич.
– Я?!! Юрьич, я? На тебя наезжаю?
Дашка некоторое время смотрела на Юрьича.
– Всё, – сказала она. – Больше никто ни на кого не будет наезжать.
Она пошла к двери, где на вешалке висела ее шуба. Юрьич преградил ей дорогу. Дашка оттолкнула его руку и рванулась к вешалке, но Юрьич перехватил ее в охапку. Дашка развернулась и врезала ему кулаком по шее, Юрьич схватил ее за руку, завернул за спину, затем они, пыхтя, боролись, наконец Юрьичу удалось зафиксировать Дашку прижатой к двери. – Эй, вы! – сказал Джо. – Курить-то кто-нибудь будет?
Юрьич отпустил Дашку. С минуту они стояли, глядя друг на друга в упор, затем Дашка шагнула в сторону, пересекла комнату и уселась у окна. Юрьич еще постоял, посмотрел на Джо, шагнул к нему и уселся на диван рядом.
– На, – сказал Джо, вместе с выдохом. – Ну вы точно бешеные. Вам не курить, а греблей заниматься.
Юрьич затянулся несколько раз.
– Даша… – сказал он. – Будешь?
Дашка молчала.
Юрьич посмотрел на папиросу, положил ее на спичечный коробок, встал и подошел к окну, остановился за Дашкиной спиной.
– Даша, – сказал он. – Ну прости.
Дашка молчала. Юрьич постоял, потом положил ей руки на плечи. Дашка дернула плечом – но слабо, и Юрьич рук не снял.
– Ну хочешь, – сказал Юрьич. – Пойдем вместе… куда-нибудь.
– Они пойдут, – сказал Джо. – А мне – здесь сидеть?
– Ну прости, – сказал Юрьич.
– Юрьич, – сказала Дашка. – Я уже всё. Я уже всё… всем… простила.
– Тогда не плачь, – сказал Юрьич.
– Я не плачу, – сказала Дашка. – Они хорошие, – сказала Дашка, – они хорошие, Юрьич. Пусть у них все будет хорошо.
– Вы курить-то… – сказал Джо. – Конечно, – сказал он с удовлетворением. – Погасло из-за вас.
– Рот закрой! – сказал Юрьич мрачно. – Дай сюда.
– Да ни хрена себе, сами…
Тут раздался звонок, и все замерли.
Дашка поворачивается, у нее огромные круглые глаза, она шмыгает носом и спрашивает:
– Кто это?..
КОНЕЦ
Титр: СМЕРТЬ БУФЕТЧИЦЫ
Было очень темно. Маленькая буфетчица шла через лес. Она боялась. Сзади, за соснами, по снежным дорогам парка, проехал псих на мотоцикле – звук был далеко, но, в то же время, слишком близко. Наконец он почти стих, но тут же снова стал нарастать: псих возвращался.
Она вышла к морю – на огромное снежное поле, уходящее к горизонту. Далеко в стороне что-то темнело. Это была станция. Буфетчица пошла туда, спеша и спотыкаясь.
Еще не доходя, она уже видела, что в окнах темно. Потом она подошла и стучала в окно и в дверь. Наконец она опустила руки.
Она села на ступеньку, спиной к двери, а сумку поставила рядом. А руки спрятала в рукава, как в муфту, и нахохлилась. Было очень тихо. Она сидела так, потом пошевелилась и поставила сумку на колени.
Наконец она снова зашевелилась. Открыла сумку, достала бутылку. У нее долго не получалось открыть бутылку, но наконец получилось – зубами. Она стала пить из горлышка, а потом кашлять. Звук кашля прозвучал так странно, что она постаралась больше не кашлять.
Она выпила уже где-то половину. Бутылку она ставила рядом, а сама теперь долго и старательно шмыгала носом и откашливалась. Из-за этого она не услышала шагов по снегу.
Кто-то вышел из-за угла станции, остановился.
Затем раздался выстрел.
Буфетчица страшно закричала и вскочила. Бутылка опрокинулась.
Человек с ружьем, издав удивленный возглас, поспешил к ней.
– Я думал – черти, – говорил Федор, тыча ключом в дверь и не попадая. – На часы хоть смотришь иногда? – Дверь наконец открылась. Федор включил свет. – Ну! Полпервого!.. – Вдруг он с подозрением повернулся к Кундре. – Тут вчера целую ночь в окно кто-то шкрябал и по крыше скакал – не ты?..
Кундра села на стул, не раздеваясь. Она была пьяная.
– …А то я сказал, – объявил Федор, не дождавшись ответа, – черти, не черти… пусть судят потом!.. – Он погрозил в окно кулаком, потом вдруг задумался, шагнул и стал смотреть.
В свете, падающем из окна наружу, видна бутылка, валяющаяся на снегу.
– Тьфу! дура!.. – Федор плюнул прямо на стекло, потом вытер, перевернулся. – Чего тебе надо?! Выгнал бы… да электричек больше нет, – сказал он с удовлетворением.
– Ты пристрели меня, – сказала пьяная Кундра.
– Ш-шас, – сказал Федор. – Патронов дашь?
– Ничего не хотела, – сказала Кундра. (Она начала раскачиваться на стуле.) – Спокойно дожить хотела.
– Спокойно, – сказал Федор. Он чему-то обрадовался. Он сел на другой стул. – Спокойно, – сказал он. – …А ты кто такая?.. Ты может клад закопала?.. Или может знаешь чего?.. Ты чего морду-то воротишь?.. Ну так я тебе вот что скажу.
Он встал, подошел к двери, распахнул ее.
– Пожалуйста! – сказал он. – Хочешь спокойно – иди. Нет? Не-ет?..
Он еще что-то говорит, и Кундра, не переставая раскачиваться, принимается что-то говорить, может быть, даже кричать… Федор закрывает дверь… Кундра встает со стула… – так они стоят, крича друг на друга, но слов не слышно.
Начинается песня.
«Чего боюсь я, просыпаясь, попробуй, угадай с двух раз.
На гору Утайшань взбираясь, отец не взял с собою нас.
На гору Утайшань взобравшись, хотел он встретить Манчжушри.
Но Манчжушри он там не встретил, а ну-ка сопли подбери!
Сопли – подбери!..» – и так далее, до самого конца.
