Глава 1 Первая кровь

Убийство несчастной девочки взбудоражило весь поселок. Но до прихода тетушки Краб мы еще ничего не знали, хотя труп был обнаружен метрах в трехстах от нашего дома, в густых зарослях ивняка, подступавших к болоту. В десятом часу утра все мы сидели за большим столом в зале и благочинно завтракали, изредка перебрасываясь немногословными фразами. Все двери и окна были открыты, впуская солнечное утро. Но вместе с ним в дом проникала и тревожащая сердце атмосфера Полыньи, сплетенная из подозрительных звуков, шорохов, теней, мыслей. Что-то будоражащее, неясное, таинственное носилось в воздухе, и каждый из нас ощущал это, как и то отчуждение, которое начинало прорастать между нами. Семь сидящих за столом человек, представлявших когда-то единую флотилию, напоминали теперь подводные лодки, пустившиеся в автономное плавание. Вторая ночь в Полынье для моих гостей прошла более спокойно, если не считать наделавшей шуму истории с Миленой. Виновница ночного «торжества» вела себя, как скромная девочка, вернувшаяся из школы с двумя пятерками, искоса поглядывая на всех нас, будто не понимая, почему мы все сегодня с утра такие сосредоточенные и хмурые.

— Передай мне, пожалуйста, масло, — попросила она меня, а в голосе зазвучал серебряный колокольчик. — Что это у тебя вид, словно готовишься к гладиаторскому бою?

— Сама знаешь, — буркнул я.

— Ты, я вижу, переселился в соседнюю квартиру? — спокойно продолжила Милена. — Как это славно! Наконец-то я получу долгожданную свободу.

Я чуть не подавился бутербродом со шпротами от такой наглости. Все-таки она умела держать удары. Ей бы на ринге с Тайсоном выступать. А Сеню Барсукова, видно, радовали наши разногласия.

— Ты, я слышал, вчера крепко загуляла? — насмешливо спросил он мою жену.

— Слегка проветрилась, — ответила она небрежно. — Жаль, что вы не видели, как я управляла катером. А какие крутые виражи закладывала!

— Это ты умеешь, — подтвердил я. — Тебе бы не катером, подруга, а космическим кораблем управлять. Звезды бы на землю сыпались.

— Что ты рассказала Намцевичу обо всех нас? — спросил Марков, глядя на Милену в упор. — Признавайся.

— Ой, как страшно! — улыбнулась она. — Только не бей по голове, ладно? Ну-у… не помню. Мы слишком много шампанского выпили. Он что-то спрашивал, я что-то отвечала… Так, пустяки. Александр Генрихович, между прочим, приличный мужчина. Настоящий джентльмен. Отличный спортсмен, умница. Вежлив и остроумен. Просто душка. Я в него влюбилась. Серьезно. Но если вы думаете, что он ко мне приставал, то ошибаетесь. Так, легкий флирт, позволительный в светском обществе. Естественно, он поинтересовался, кто мы, откуда, чем занимаемся… А что, я сделала что-то не так? Мне надо было молчать, как белорусский партизан?

— Он спрашивал о том, чем здесь всю неделю занимался Вадим? — продолжил свой допрос Марков.

— Да-а… И очень смеялся. Он говорил, что Вадик помешался на смерти деда, ищет какого-то несуществующего убийцу…

— А про то, что Мишка-Стрелец видел, как один из его людей и милиционер тащили что-то тяжелое ночью к озеру, ты не рассказывала?

— Еще не успела, — язвительно ответила Милена. — Ты меня, Егор, совсем за дуру держишь?

— Ну хоть это хорошо… Все-таки на месте мужа я бы тебе как следует врезал.

— Вот будешь на его месте — врежешь. Может быть, мне это даже понравится. Ты ведь такой обаяшка. Так бы и съела вместе с капитанской формой и пистолетом.

— Хватит приставать к моей подруге, — вмешалась Ксения. — Она выполняла суперответственное задание — побывала в стане врага и вернулась живой и невредимой с ценными сведениями. Теперь мы знаем, что ваше дурацкое расследование Намцевича нисколько не беспокоит. Он даже забавляется, глядя на вашу мышиную возню.

— Потому что никто твоего деда не убивал, — добавила и Маша. — Он сам утонул. Не исключено даже, что глотнув лишнего. — Она посмотрела на Комочкова. — А ты где был, герой бумажного труда? Тоже на спецзадании?

— Ходил к Волшебному камню, — правдиво ответил Николай. — Это, скажу я вам… нечто! Приедем в Москву, добьюсь, чтобы сюда направили комиссию по аномальным явлениям. И сам приеду еще раз. И в газете напишу. Это будет потрясающая статья! Бомба! Она прогремит на весь свет. Загадочное явление природы в затерянном поселке Полынья. А что, если такие камни разбросаны по всей Земле? Может быть, где-нибудь в Африке, в Океании, Кордильерах? Кто знает… И какую функцию они выполняют? Нет, в этом есть что-то сенсационное. Спасибо, Вадим, что ты пригласил меня в гости. — Он перегнулся через стол и пожал мне руку. — Благодаря тебе я получу журналистскую премию года. Заработаю кучу денег.

— Скорее всего, ты заработаешь геморрой, если будешь слишком долго лежать на таких камнях, — поправил я. — Еще неизвестно, в чем его истинное предназначение. А может быть, Волшебный камень подавляет волю к сопротивлению, лишает силы духа? Уводит в страну грез и миражей.

— Хватит болтать! — снова вмешалась Ксения. — Вы как два юных натуралиста, начитавшихся о разных НЛО и прочей бесовщине. Все объясняется просто: камень — редкий минерал, излучающий тепло, а голова кружится от болотного газа, который скопился где-то очень близко. Вот и все загадки. Это вам любой специалист скажет. Я даже смотреть на него не пойду. Давайте лучше подумаем, что будем делать дальше? Нам тут еще целый месяц париться.

— А может быть, год? — тоскливо спросила Маша.

— Есть один вариант, — сказал я в некотором сомнении. — Правда, он довольно рискованный. Но можно попробовать выбраться из Полыньи. Если кто пожелает…

— Так чего ж ты молчишь? — взорвался Сеня. — Мне здесь все обрыдло. Я готов даже в дремучих лесах скитаться.

— Пекарь Раструбов, — сказал я. — Он исходил эти болота и знает тропки. Думаю, что он может вывести к дороге, обогнув оползень. Но учтите, булочник тут родился, у него навык. Он прыгает по кочкам, как горный козел. А один неверный шаг и… Венок заказывали, куда его положить?

Барсуковы переглянулись. Маша тяжело вздохнула, пожав плечами. Я понимал, что у них-то ситуация самая сложная: в Москве остались трое детей, правда с бабушками и дедушками, но через неделю родители обещали вернуться.

— Я, пожалуй, поговорю с Раструбовым, — хмуро сказал Сеня.

Поскольку я выполнял здесь обязанности и хозяина, и повара, и прислуги, и судомойки, то начал убирать со стола. Милена, естественно, и не думала мне помогать, хотя могла бы это сделать в виде добровольной повинности. Но неожиданного помощника я приобрел в лице Комочкова. Он принес стопку тарелок на кухню и сложил в раковину.

— Есть новости, — загадочным шепотом сообщил он. — Весьма любопытные.

— Выкладывай.

— Ты, конечно, догадываешься, что вчера вечером я встречался возле Волшебного камня с Жанной?

— Дальше не продолжай. Твои любовные победы меня не интересуют.

— Я не о том. Просто мне удалось кое-что выяснить. У нас, журналистов, есть свои приемы развязывать языки.

— Развязывая при этом ремешки на брюках?

— Сие к делу не относится.

— А ты знаешь, что Маша вчера весь вечер играла у мужа на нервах, постоянно интересуясь, куда это ты отправился и почему тебя нет так долго? Мне показалось, что он уже начинает догадываться. Ты играешь с огнем.

— Это она играет с огнем. Хорошо, я поговорю с ней. А знаешь, о чем мне проболталась Жанночка? — Комочков выдержал паузу, которой позавидовал бы настоящий артист. По крайней мере, я, как профессионал, оценил его умение. — Доктор Мендлев кого-то прячет в своем доме.

— Почему ты так думаешь?

— Не я, Жанна так считает. Во-первых, он ни разу не пригласил ее к себе в гости. А если она и заходила по делу, то дальше прихожей он ее не пускал.

— Ну и что? А она хотела бы, чтобы он пропустил ее до самой койки?

— Ну, коек хватает и в медицинском пункте, так что это для них не проблема. Но у него в доме вообще никто не бывает.

— Может быть, он нелюдим?

— А продукты, которые он закупает на двух-трех человек? А железные решетки и ставни на окнах? А — самое главное! — почему он разговаривает сам с собой? Жанна как-то недели две назад подошла к его дому — калитка была не заперта — и слышала его голос. Он с кем-то разговаривал, хотя тот, второй, и не отвечал. Такое впечатление, что он беседовал с книжным шкафом. Она пыталась подглядеть в щелочку между ставнями, но ничего не увидела. Вернее, разглядела только накрытый стол, сервированный на две персоны. Сам хозяин и тот, кого он держит взаперти, находились где-то рядом. Она хотела дождаться, когда они сядут за стол, но овчарка Мендлева выскочила откуда-то из-за угла и…

— …разорвала Жанну на куски.

— Нет. Они знакомы. Стала повизгивать и поскуливать, крутясь возле Жанны. И она вовремя удалилась, потому что через несколько секунд сам доктор вышел на крыльцо, позвал собаку и запер калитку. Закрыл — значит, из дома больше никто не должен был выйти. Соображаешь?

— А что сама Жанна думает по этому поводу? — Я уже домыл тарелки, потому что помощник из Николая оказался никудышный, и подтолкнул его к выходу. — Давай покурим на крылечке.

— Она думает, что все это очень странно.

— Глубокое наблюдение. Ну и зачем же она тебе все это рассказала?

— Я ее сам навел на разговор о докторе Мендлеве. Ведь он по твоим версиям проходит как подозреваемый номер один? Кого он может прятать в доме? Убийцу деда?

— Вот, значит, какие кроссворды вы решали на Волшебном камне… Забавно. Я-то думал, что вы слушали музыку звезд.

— Не утрируй. Я всегда стараюсь совмещать приятное с полезным. Как новость?

Новость была действительно интересной. Выходит, в доме доктора Мендлева кто-то прячется. Или он кого-то прячет. Связано ли это со смертью деда? Вполне возможно. Хотелось бы познакомиться поближе с тем, кого охраняют железные решетки и овчарка.

— Я готов пойти вместе с тобой, — угадал мои мысли Комочков. — Прокрадемся туда ночью, овчарке подбросим какое-нибудь отравленное мясо, влезем по приставной лестнице на чердак через слуховое окно, а там…

— А там доктор Мендлев пальнет в нас из дробовика: тебе картечью по яйцам, мне — по ушам. Нет, не годится. Надо действовать тоньше и умнее.

— А как?

— Не знаю. Надо подумать.

И тут мы увидели, как к нам по дорожке торопливо идет тетушка Краб. Она уже была в курсе того, что произошло в поселке: весть о разыгравшейся трагедии быстро облетела все дома. Такие новости подобно черному ворону перелетают с крыши на крышу, громким карканьем извещая людей о пришедшей беде, напоминая и о тленном существовании, и о неминуемой смерти каждого из нас.

Труп Алевтины (так звали дочь соседки) обнаружил ранним утром один местный старик, Ермолаич, который срезал ивовые прутья для своих корзин. На его крики и сбежались люди. Что же произошло? Алевтина убежала из дома посмотреть на оползень еще вчера утром, около десяти часов. Потом ее видели шедшей обратно к поселку в компании других подростков. Все они вроде бы собирались идти к озеру, купаться. Но потом компания разделилась, часть из них ушла к болоту, где намеревалась развести костер. Среди них была и Алевтина.

Все, что нам сейчас рассказывала тетушка Краб, мы потом узнали и из других источников, побывав на месте преступления через полчаса. Другую информацию, специфического свойства, мне удалось выяснить у доктора Мендлева и Петра Громыхайлова, который как единственный представитель милиции в поселке вынужден был на некоторое время протрезветь и заняться своими служебными обязанностями. Но созрел для этого он лишь к двум часам дня, а до тех пор труп девочки оставался лежать на том же месте, в зарослях ивняка. И только Мишка-Стрелец взял на себя добровольную охрану места преступления, отгоняя любопытных ребятишек и прочую публику. Куда-то запропастился и поселковый староста Горемыжный, еще один представитель официальной власти, видно убоявшись груза ответственности. Впрочем, и немудрено: подобные события в Полынье происходили крайне редко, а проще сказать — почти никогда. Последнее убийство случилось здесь, почитай, двадцать пять лет назад, как раз во время Мюнхенской олимпиады, когда разгоряченный футбольными баталиями болельщик запустил из окна подвернувшимся под руку будильником, который зазвенел сам по себе и в голове случайного прохожего. Прохожий позже скончался от гематомы, а болельщика (кстати, он был не местного производства, а приехавшим в гости к другу) заслуженно посадили. А так в Полынье все больше в моде были мелкие пакости: кто-то у кого-то что-то украдет, кто-то подерется…

Итак, подростки разожгли костер, а некоторые из них стали пугать Алевтину тем, что привяжут ее за веревку и опустят в болото, а потом вытащат. Такие у них теперь в ходу шутки благодаря телевизионным фильмам. Надо сказать, что эта девочка не случайно была выбрана объектом для столь странного эксперимента: физически развитая, она тем не менее отставала от сверстников в умственном отношении и была чрезмерно пуглива. Над ней постоянно издевались. Она убежала, а двое мальчишек пошли ее искать. Вернулись они одни, чем-то очень напуганные. Сказали только, что кто-то ломился сквозь заросли. Вот, собственно, и все. Больше Алевтину живой никто не видел. После того как Ермолаич обнаружил труп, а доктор Мендлев констатировал, что девочка была изнасилована и задушена, по поселку поползли разные слухи. Говорили и о том, что это злодеяние совершили сами подростки, и о маньяке-убийце Григории — сыне местной продавщицы Зинаиды, который скрывался где-то здесь, то ли на болотах, то ли в чьем-то доме, и об охранниках Намцевича из особняка, позволявших себе иногда излишнюю вольность, и даже о моих гостях — все они были тут люди пришлые, не знакомые никому. А проповедник Монк в своем «айсберге» громко вопил о пришествии Гранулы, которая наконец-то опустилась на Полынью в наказание за нерадивость в постижении его учения. При этом он призывал громы и молнии на отца Владимира и на всех тех, кто осмелится посещать соседнюю церковь. Страсти накалялись.

Мы втроем — я, Марков и Комочков — побывали там, где был найден труп девочки. Мишка-Стрелец тотчас же стрельнул у всех нас по сигарете, а потом немедленно высказал свою версию происшедшего. Довольно необычную.

— Знаете, кто ее угрохал? Сам Громыхайлов, — шепотом произнес он. — Петька, когда нажрется, как танк на всех баб лезет, будь перед ним хоть старуха, хоть девка. А Алевтина была уже в теле, и я видел, как он на нее косился. Дурак человек! Вот теперь с горя напился и носа не кажет.

— Что ты мелешь, заноза? — остановил его стоявший рядом старик Ермолаич. — Вот Петруха тебе язык-то подрежет!

— Не посмеет! Я про него та-акое знаю!.. По нашему менту самому тюрьма плачет. Он несколько лишку на свободе задержался. Пора сажать, как капусту.

— А где мать? — спросил я.

— Ее увели от греха подальше, — отозвался Ермолаич. — Сейчас бабки валерьянкой отпаивают… Уж как она убивалась — смотреть страшно!.. Хотела дочку с собой унести. Да девку-то теперь трогать нельзя — а ну как следы насильника остались? Мы ученые, фильмы-то смотрим… Вот пусть Громыхайлов ищет.

— Какие следы, которые он сам оставил? — не унимался Мишка-Стрелец. — Так он их подберет и в карман положит.

Мы стояли чуть в сторонке от трупа, накрытого с головой простынкой, а Марков рыскал вокруг, словно ищейка. Видно, не давала покоя старая профессия следователя МУРа — до его перехода в налоговую полицию. Он чего-то высматривал, вынюхивал, подбирал с земли, ощупывал, загадочно посвистывая. На нас он не обращал никакого внимания. Затем подошел к трупу, сдернул с жертвы простынку. Смотреть на мертвую было страшно и неприятно. Мы с Комочковым отвернулись.

— Странно, странно… очень странно, — услышал я за спиной голос Маркова.

— Ну? Чего там? — настырно спросил Мишка-Стрелец.

— Отлезь! — строго приказал Егор. — Займи свое место и не шевелись.

Он еще покрутился там некоторое время, а потом присоединился к нам. Мы вместе пошли в сторону дома. Меня и Комочкова разбирало любопытство.

— Ну? — первым не выдержал Николай, в точности повторяя вопрос смотрителя башни. — Чего там?

— Отлезь! — так же ответил Егор. — Я еще не разобрался.

— Но хоть улики какие-нибудь нашел? — поинтересовался я.

— Угу. Ситуация сложная. Но не безнадежная.

— Смотря для кого. Ей-то уже все равно.

— Одно могу сказать: перед смертью она была напугана до такой сильной степени, что… возможно, умерла уже до того, как насильник настиг ее. От разрыва сердца. Впрочем, это должно установить вскрытие. А где здесь найдешь приличного патологоанатома? Мы отрезаны от всего мира.

— А доктор Мендлев?

— Не смеши. Тут нужен профессиональный судмедэксперт. А твоему доктору Мендлеву только клизмы из кипятка ставить.

— Зря ты так. Он делал вскрытие трупа моего деда. Но… Вот что странно. Густав Иванович утверждал, что следов насильственной смерти не было, а рыбак Валентин говорил мне, что у деда была вмятина на виске, словно бы его стукнули чем-то тяжелым. Зачем ему надо было скрывать этот очевидный факт?

— Вот видишь! — порадовался Комочков. — Твой Мендлев сам замешан в убийстве. Или покрывает кого-то.

— Эх, если бы провести эксгумацию, — вздохнул Марков. — Можно будет попробовать этого добиться, когда дорога в город станет свободна.

Мы подошли к дому, где увидели застывший около калитки джип «чероки». В нем сидел бритоголовый охранник в камуфляже, который возил меня к Намцевичу. Он держал на коленях автомат и лениво позевывал.

— Это еще что за бельгийский наемник? — проворчал Марков. — А разрешение на оружие у него имеется?

Когда мы проходили мимо «бельгийца», тот кашлянул и произнес нечто нечленораздельное, но похожее на «Добрр утрр…».

— Привет-привет! — ласково отозвался я. В доме нас поджидала такая сцена: на столе в зале стояла корзина фруктов и высились три бутылки шампанского, а среди теплой компании наших друзей сидел и сам Александр Генрихович Намцевич собственной персоной, местный феодал, а теперь уже и король затерянного среди болот и лесов королевства под названием Полынья. Чувствовал он себя здесь превосходно, а главное — весело, что можно было сказать и обо всех остальных. Милена сидела справа от него, а Ксения — слева. Увидев нас, Намцевич легко поднялся со стула, пошел навстречу. На его лице играла улыбка, но серые глаза оставались прохладными, а между бровей лежала все та же упрямая морщинка.

— Акулам пера, знаменитым сыщикам и великим артистам — наше нижайшее! — вновь, как и тогда, в особняке, витиевато произнес он. — Вы уж извините, что я к вам без приглашения. Но если, как говорится, гора не идет к Магомету…

— Одна маленькая горка к вам все-таки пришла еще вчера, — напомнил ему я.

— И вновь прошу прощения, что увлек вашу супругу в поездку на катере, но… не мог устоять. Она прелестна. Я вас поздравляю и надеюсь, что вы простите меня за легкомысленное похищение Елены.

— Милены, — поправил я. — Вас опять потянуло на древнегреческие мифы?

— А… помните про мою Лернейскую гидру, браво! — засмеялся Намцевич. — Как приятно иметь дело с образованными людьми. Как я счастлив, что мы теперь все вместе. И должно быть, надолго. — Он усмехнулся. — Возможно, даже навсегда. Хотя я и предупреждал вас, что вам лучше уехать, Вадим Евгеньевич. А вы вот не послушались… Да еще и друзей сюда притащили. А ну как завал никогда не разберут? Ведь это ж… даже страшно подумать, что будет… — Голос его понизился до шепота. — Мы же останемся здесь до конца дней.

Представляете перспективу? Маленький поселок, отрезанный от всей цивилизации. Где зарождается новая жизнь. Где прошлое забыто, а будущее — туманно. Где… — Намцевич вдруг осекся и обвел нас полубезумным взглядом. Но вскоре глаза его вновь обрели прохладную серость.

Марков молча подошел к столу, налил себе бокал шампанского и выпил.

— Кислятина, — произнес он. — Не бойтесь, папаша, я вас выведу через болото.

Намцевич засмеялся. Хихикнула и Милена. Но все остальные хранили неловкое молчание, словно ожидая, что произойдет дальше.

— Итак, господа, сегодня вечером я всех вас приглашаю к себе в гости, — торжественно сказал Намцевич. — Я понимаю, что в связи с происшедшей трагедией на Полынью опустился траур, но… не будем забывать и о жизни. Кто знает — сколько нам еще осталось. Кто знает…

И с этими словами он удалился.

 

Глава 2

Пир во время чумы

Посещение Намцевича оставило у меня в душе неприятный осадок, словно бы я глотнул в темноте незнакомую жидкость и теперь не мог понять: что же я выпил? Этот человек явно стремился к какой-то цели, которую я не видел, но чувствовал в ней нечто зловещее. С какой стати ему понадобилось приглашать нас всех в гости? Прихоть баловня судьбы или определенный умысел? Кроме того, передо мной вставали и другие вопросы, которых с каждым днем пребывания в Полынье накапливалось все больше и больше. Кого прячет в своем доме доктор Мендлев? Что выискивает пекарь Раструбов на болоте? Наконец, кто убил эту несчастную девочку? Мне казалось, что все это каким-то образом связано и со смертью деда. А тут еще прибавилась дополнительная головная боль от поведения Милены: наш семейный корабль начинал давать сильную течь.

Да и остальные гости вели себя не так, как ожидалось… И к приглашению Намцевича мы отнеслись по-разному. Милена, Ксения и Комочков решили непременно пойти вечером в его особняк. Барсуковы колебались. Ну а я и Марков наотрез отказались.

Мы взяли с ним хозяйственные сумки, сплетенные стариком Ермолаичем из ивовых прутьев, и отправились в продуктовый магазин, чтобы пополнить запасы провианта. Консервов у меня оставалось еще дня на четыре. А рассчитывать на постоянное хлебосольство тетушки Краб было бы уже сродни московской бесцеремонной наглости. По дороге нам встретился Мишка-Стрелец, который сообщил, что очухавшийся Громыхайлов приступил к дознанию и опросу подростков, а убитую перенесли в дом матери.

— Только вряд ли у него что-нибудь выйдет. Улики-то ты первый собрал, — произнес Мишка, в упор глядя на Маркова. Тот усмехнулся.

— А ты об этом помалкивай, — сказал он. — От вашего милиционера все равно мало толку.

— А что ты там нашел интересного? — спросил я.

— Потом узнаешь, — отозвался он. — Только чутье мне подсказывает, что это убийство не последнее. Ты бы, Мишка, предупредил жителей поселка, чтобы они не ходили поодиночке. Особенно в глухих уголках. Убийца может накинуться на любого, потому что он явно ненормален. И жертвой может стать не обязательно девушка или женщина. Сейчас под руку подвернулась Алевтина, а завтра мы можем найти труп старика.

— На чем основываются твои выводы? — поинтересовался я.

— На том, что я обнаружил, — невнятно ответил он. — Мне кажется, что убийца давно хотел сделать это. Но что-то его останавливало. А когда произошел оползень, то запрет исчез. Неизвестно почему, но случившийся обвал выступил катализатором, растормозил его сознание. Теперь он будет убивать и нагонять страх на жителей поселка. До тех пор, пока его не поймают.

Мы слушали Маркова внимательно, пытаясь угадать, куда он клонит. Но лицо капитана оставалось непроницаемым. Он всегда любил нагонять туман.

— Я предупрежу кого успею, — пообещал Мишка. — Только все равно мне кажется, что это дело рук самого Громыхайлова.

— А может быть, вполне добропорядочного человека, на которого никак не подумаешь, — возразил Марков. — В криминалистике таких случаев полным-полно. В прошлом году в Москве пол года, орудовал маньяк по кличке Квазимодо. Изувечил четырнадцать детей. А на поверку оказался журналистом одной из центральных газет, парламентским корреспондентом. И никто подумать не мог! Вот так-то… Даже Комочков его знал и нахваливал.

Мы подошли к магазину. Здесь нас поджидали одутловатое лицо продавщицы и абсолютно пустые полки. А ведь еще позавчера они ломились от различных консервов, сухих колбас, сала и прочей снеди.

— А где… все продукты? — спросил я Зинаиду. — Неужели мыши съели?

— Все на складе, опечатано, — ответила продавщица. — С сегодняшнего дня у нас карточная система. Строгое нормирование продуктов.

— Кто же это так распорядился?

— Александр Генрихович. Его указание.

— Разве вы уже подчиняетесь Намцевичу?

— А как же иначе?

— Ну вообще-то это разумно, — вмешался Марков. — И тут я его поддерживаю. А то слопают все к чертовой бабушке, а потом друг за дружку примутся. Ну а где же нам раздобыть эти самые карточки?

— У Намцевича. — Голос у продавщицы был печальный, будто она совсем недавно плакала. И я подумал, что ей сейчас действительно несладко, ведь по поселку ползут слухи, что убийство девочки — дело рук ее сына. Она наверняка знает, где он прячется, подумал я. Только как его выследить?

— Лучший способ держать людей в повиновении — это посадить их на голодный паек, — заметил между тем Марков. — Светлая голова у нашего Александра Генриховича. Ну а бутылочка водки нам не обломится?

Продавщица замахала руками:

— Спиртное вообще все вывезено!

— Круто. Придется самогон гнать, — сказал Марков и неожиданно резко спросил: — Ваш сын в детстве увлекался ловлей жуков, мух или бабочек?

Этот вопрос прозвучал так внезапно, словно Егор щелкнул курком пистолета. Даже я растерялся.

— Кто… Гриша? Нет… иногда, — испуганно пробормотала Зинаида. — А зачем вам это? Я не помню.

— Ну как же не помните? Такие вещи каждая мать очень хорошо знает. Были у него подобные увлечения?

— Кажется, да… Но вообще-то он больше любил рыбу ловить. Часами на озере пропадал. Да к чему вам все это знать?

— Так просто. Ну, к рыбе мы еще вернемся, а пока — прощайте. — И Марков, ничего больше не говоря, вышел из магазина. На улице я нагнал его и первым делом попросил объяснить столь странные вопросы.

— Надо, — коротко отозвался он. — Это может многое прояснить.

Больше мне не удалось выдавить из него ни слова.

Вечером возле церкви произошел скверный инцидент. Мы не были свидетелями, но к нам забежал Мишка-Стрелец и рассказал все в подробностях. Мертвую девочку принесли в церковь и стали готовить к отпеванию. Но Монк и его сподвижники стали требовать, чтобы Алевтину в последний путь провожали именно они. Ворвавшись в храм, они пытались вырвать мертвое тело и унести в свой «айсберг». Скандал разгорелся нешуточный. И если бы не оказавшийся в церкви кузнец Ермольник со своим помощником, то неизвестно, чем бы все закончилось. Они прекратили безобразную сцену, вытолкав сподвижников Монка на улицу. Сам проповедник вновь призывал свою Гранулу, грозя немыслимыми карами всем, кто участвовал в отпевании девочки. Выслушав Мишку-Стрельца, мы с Марковым понимающе переглянулись. К этому времени мы уже оставались в доме одни. Все остальные подались в особняк Намцевича.

— Не нравится мне все это, — сказал Марков. — Зреет большая гроза. Даже как-то дышать тяжелее стало. Словно кто-то кислородный шланг перекрывает и старается присвоить весь воздух. А не отправиться ли и нам к Намцевичу? Должны же мы получить хотя бы продуктовые карточки?

По правде говоря, мне и самому хотелось вновь побывать у нашего феодала. Была у меня и еще одна приманка — Валерия.

— Пойдем, — согласился я. — Делать-то все равно нечего.

Мишка-Стрелец плелся за нами и что-то бубнил себе под нос. Только сейчас я заметил, что он сильно пьян. И то лишь по одному признаку: глаза его не косили в разные стороны, а, наоборот, сходились у переносицы.

— Где ты раздобыл спиртное, дружок? — поинтересовался Марков, принюхиваясь. — Или Зинаида открыла тебе свой Сезам?

— Мне с башни видно-о все, ты так и знай! — запел вдруг Мишка. — К одиноким женщинам нужен особый подход…

— Какой же?

— Не скажу!

— Так я тебе сам отвечу, — сказал Марков. — Просто ты знаешь, где прячется ее сын, Гриша, и шантажируешь этим Зинаиду.

Мишка-Стрелец остановился как вкопанный. Глаза его стали нелепо вращаться, пытаясь сфокусироваться на Маркове.

— Откуда ты?.. Черт московский! Одно слово — сыщик…

— Значит, угадал? — продолжил Марков. Он взял Мишку за плечи и, хотя и был ниже его ростом, встряхнул так сильно, что казалось, кости смотрителя забренчали на весь поселок. — А теперь говори: где он скрывается? Иначе я из тебя дух вышибу. — С этими словами он нанес ему короткий удар в солнечное сплетение.

Мишка согнулся пополам, ловя ртом воздух. Потом он с трудом распрямился, опасливо косясь на кулаки Маркова.

— Когда ты его видел последний раз и где? — повторил Егор.

— Чего ж ты такой… дурной, — отозвался Мишка. — Прямо как гестаповец. У меня ж язва…

— Оставь его, — попросил я Маркова. — Он и так скажет.

— Скажу, — согласился Мишка. — Только не сейчас. Вот завтра возьму еще одну бутылку у Зинаиды, а потом вместе пойдем Гришку ловить. Ему теперь никуда не деться. Мы его, как медведя, обложим! В берлоге. Рогатины только возьмите. А медаль потом дадите?

— Дадим, дадим, — успокоил его Марков. — Ладно, иди проспись…

Ковыляющей походкой Мишка-Стрелец побрел к своей башне. А мы направились к особняку Намцевича, до которого было уже рукой подать.

— Поймаем этого маньяка — тогда многое прояснится, — сказал Марков. — Зря ты меня остановил. Я бы из него вытряс, где он прячется. Тогда бы прямо сейчас и занялись этим делом. У меня охотничий азарт начинается.

— Ничего, попридержи свой пыл до завтра.

Через пару минут мы стояли перед массивными чугунными воротами, из-за которых доносились громкие голоса и смех. В кармане у меня лежал ключ от этих ворот, и мне очень захотелось воспользоваться им, похвастаться перед Марковым. Но я сдержался: раз у него есть от меня секреты, то и у меня тоже будут. Нас заметил стоявший за решеткой охранник, позвал другого — бритоголового «бельгийца», как окрестил его Егор, и тот отправился отпирать ворота. Мы вошли во внутренний двор, а «бельгиец» вновь пробурчал что-то нечленораздельное, похожее на «Добрр-р вчр-р…». А навстречу нам уже шел сам Намцевич.

— Значит, все-таки соизволили принять мое приглашение? — улыбаясь, спросил он, протягивая каждому из нас по руке. — Ну и правильно. Я же не ядовитая гадюка, чтобы меня бояться. — Он взглянул на меня с каким-то намеком, а я подумал, что, возможно, о той змее в нашей постели ему рассказала Милена. Но могло быть и совсем иначе… Мне почему-то хотелось верить, что и гадюка, и смерть деда и девочки, и даже оползень, да и вообще все, что происходит или еще может случиться в Полынье, — все на его совести. Я понимал, как это глупо — вешать все на одного человека, но не мог отказать себе в удовольствии думать именно так. Этот человек внушал мне неприязнь. Может быть, я просто завидовал ему? Его богатству, умению жить по своим законам, не подлаживаясь и не завися от других, как это делал я? Или завидовал тому, что рядом с ним живет эта девушка — Валерия? Странно, но Намцевич каким-то образом и притягивал меня, и отталкивал.

— Все уже в сборе, — сказал он и повел нас в дом.

Мы поднялись на второй этаж, в тот самый зал, где стояли гипсовые статуи, а по стенам были развешаны картины. Но теперь тут также были установлены с десяток легких столиков, между которыми сновали слуги с подносами, звучала музыка, а в удобных креслах сидели приглашенные гости. Меня несколько удивило, что кроме наших друзей здесь были и поселковый староста Горемыжный с супругой, доктор Мендлев с Жанной, Дрынов, Раструбов, учитель, проповедник Монк, а также еще пять-шесть незнакомых мне человек. Позже я узнал, что они принадлежали к самым зажиточным семьям Полыньи. Но первым же делом я углядел Валерию, на которую трудно было не обратить внимание — столь ярко она выделялась среди остальных. Черные волосы обрамляли мраморное лицо древнегреческой богини, темные глаза блестели, а тонкие губы нервно подрагивали. На ней было надето бежевое вечернее платье, довольно открытое, подчеркивающее ее стройную, чуть хрупкую фигуру. Я видел ее всего третий раз в жизни: первый — когда она, словно разъяренная пантера, влетела на балкон, помешав нашему разговору с Намцевичем; а второй — когда она смирно сидела рядом с учителем, а я подгладывал за ними в бинокль с башни. Мне подумалось, что она принадлежит к натурам весьма неуравновешенным, холерического типа, у которых взрывы эмоций сменяются равнодушием и апатией к жизни. Она сидела за отдельным столиком, и, судя по всему, гости ее не особенно интересовали. Но едва мы вошли в зал, как она посмотрела на нас и как-то заметно вздрогнула, встрепенулась, словно что-то подхлестнуло ее. Она неотрывно следила за нами, повернув свою скульптурную головку. Нет, не за нами. Она смотрела не на Намцевича или Маркова, а именно на меня! Я был удивлен и польщен этим, ведь в первый раз Валерия не обратила на мою персону ни малейшего внимания. А теперь просто не спускала с меня глаз, будто весь вечер ждала этой встречи. Она даже приподнялась из-за столика, как бы намереваясь пойти мне навстречу. Я не мог ошибиться — наши взгляды встретились, сцепились в какой-то магнетической борьбе. Почему я так заинтересовал ее? Я понимал, что, должно быть, она видит во мне кого-то другого, но все равно плыл в сладостном тумане, стремясь к ней всеми силами своей души. Из этой прострации меня вывел голос хозяина дома. Намцевич уже подошел к Валерии, вновь усадил ее за столик и поднял бокал.

— Друзья мои! — сказал он. — Не удивляйтесь, что я собрал вас здесь всех вместе. Вы принадлежите к элите нашего островка, на котором мы оказались волею судьбы. Можно добавить, что все вы — духовная и материальная квинтэссенция Полыньи. Здесь есть и ее уроженцы, и занесенные сюда случайным ветром. Но нам теперь предстоит жить вместе, по новым правилам, поскольку мы отрезаны от всего мира. Следует забыть прошлое… на неопределенное время. Сейчас мы подобны древнегреческим богам, восседающим на вершине Олимпа…

«Эк, как круто берет!» — подумал я и тут только заметил, что все еще стою возле дверей — в полном одиночестве. Марков уже сидел за столиком вместе с Барсуковыми и Раструбовым, а за соседним Милена манила меня пальчиком. И я пошел к ней, усевшись между Ксенией и Комочковым. Намцевич между тем продолжал свою тронную речь.

— Ситуация сейчас такова, что Полынье необходим особый порядок. Вы знаете, какое трагическое событие произошло недавно. Чтобы ничего подобного не повторилось впредь, нужно особое внимание, тщательный контроль и забота обо всех жителях. Меня попросили установить спокойствие в Полынье. И я решил взять на себя эту тяжелую ношу. Так, Илья Ильич? — обратился он к Горемыжному. Тот поспешно закивал головой. — Я надеюсь, что никто из присутствующих меня не разочарует, а, напротив, будет помогать и всячески поддерживать. Ведь мы теперь представляем единый организм, который должен действовать слаженно и четко. А я постараюсь разрешить все возникшие проблемы. Пью за вас, дорогие друзья!

— Что это означает? — тихо спросила Ксения.

— Смена власти, — ответил ей Комочков. — Пей и не рыпайся. Он же ясно дал понять, что больные члены организма будут заменены протезами. Скажи спасибо, что попала в элиту.

— Спасибо! — громко фыркнула Ксения.

А мне тост Намцевича напомнил нашу недавнюю беседу с ним, где он говорил о желании владеть маленьким миром, в котором хочет установить земной рай. Что же, похоже, он добился своего… Тем временем начали раздаваться другие тосты, славившие хозяина особняка, а чуть позже шампанское и крепкие напитки ударили в головы, наполняя их весельем и бестолковым безумием. Возможно, так мне показалось, в напитки было что-то подмешано, какое-то наркотическое снадобье. Но я почти не притрагивался ни к ним, ни к пище и поэтому сохранял спокойствие и трезвый разум. Кроме того, мне не хотелось выглядеть пьяным перед Валерией, которая продолжала бросать на меня острые взгляды.

Скоро все это застолье стало напоминать мне пир во время чумы… Я глядел вокруг себя и видел, как меняются люди, словно чья-то умелая рука срывает с них привычные маски. Вот щебетал о чем-то на своем родном восточном языке проповедник Монк, теребя длинную белую бороду: он походил на заведенную куклу, ожившую в ночном кошмаре… Как оглобля перегнулся через стол Горемыжный, ловя длинными руками воздух… Прильнул к статуе Венеры пекарь Раструбов, лаская ее интимные места, всхлипывая от удовольствия… Неподвижно застыл Дрынов, уставившись немигающими глазами в одну точку… Плакал, рыдал учитель Клемент Морисович, закрыв лицо ладонями… Торопливо пил одну рюмку за другой доктор Мендлев, дико озираясь вокруг, будто ища кого-то невидимого… Танцевала в центре зала рыжая Жанна, постепенно освобождаясь от лишней одежды… Уснул за столиком Сеня Барсуков, опрокинув бутылки, сжимая в ладони руку жены… Маша чему-то беззвучно смеялась… А Комочков заливался хохотом, глядя на мрачного, сцепившего зубы Маркова… Милена пыталась ущипнуть меня как можно больнее и уже исщипала мне весь бок… Другие гости тоже вели себя как сумасшедшие, дико и необузданно. Кроме Валерии, которая осталась одна, после того как куда-то исчез Намцевич. Я встал, оттолкнув руку Милены, и направился к ней. Не говоря ни слова, она показала мне глазами на стул.

— Зачем Александру Генриховичу понадобилось превращать тут всех в безумных уродов? — спросил я.

— Это доставляет ему удовольствие, разве не ясно? — пожала она плечами. — Сейчас он сидит где-нибудь и наблюдает за нами и смеется.

— Он — сумасшедший?

— Возможно. Но дело не в этом.

— А в чем же?

— Позже. Сейчас я не могу с вами разговаривать. — Она легко встала из-за столика и добавила: — Моя комната — в левой угловой башне, а пройти туда можно через первый этаж.

— Когда я смогу увидеть вас?

— Когда вам удастся это сделать, — ответила Валерия, сделав упор на третьем слове, после чего быстро пошла к двери. Я смотрел ей вслед, чувствуя какую-то нереальность всего происходящего. И этот странный разговор с Валерией, и пир вокруг — все казалось мне зыбким полубредовым сном, словно я должен был скоро очнуться, чтобы погрузиться еще глубже в забытье. Я увидел, что Милена целуется с Комочковым, а Ксения держит над ними две тарелки и смеется. Я встал и пошел к их столику.

— Не пора ли нам домой? — спросил я, но они меня не услышали. Зато рядом раздался голос Маркова:

— По-моему, нас тут всех отравили.

Его тошнило, а лицо было зеленое и блестело от пота. Я подхватил его под руку и потащил на балкон, чуть не споткнувшись по дороге о вытянутую ногу Горемыжного. Там в кресле-качалке сидел Намцевич и попыхивал сигарой, глядя на разгоравшееся зарево на берегу озера.

— Капитану плохо? — спросил он. — Пить надо Меньше.

— Слушайте, Намцевич, чем вы тут всех опоили? — грубо спросил я. — Я и не знал, что вы такая… медуза, — подобрал я сравнительно безобидный образ.

— Человек ведь по натуре свинья, — спокойно отозвался он, кивнув в сторону зала. — И в этом вы можете легко убедиться. Жаль, что вы сами ничего не попробовали. Весь в деда. Такой же осторожный.

— Что там полыхает?

— Лодки. Горят лодки. Они теперь никому не нужны.

— Ваша работа? Чтобы никто не уплыл?

— А попробуйте по морю, аки посуху. Вы же верите в Христа.

— А вы — нет? Впрочем, не отвечайте. И так ясно. Слушайте, Александр Генрихович, не пора ли заканчивать эту катавасию? Велите своим нукерам отвезти нас домой.

— Что ж, пожалуй, — согласился он. — Мне и самому надоело. А о чем вы беседовали с Валерией?

— О вас. Я считаю, что вы ненормальный.

— Она тоже так думает?

— Спросите у нее сами.

— Лень. Да и скучно.

Спустя некоторое время он вызвал бритоголового «бельгийца», и я еле усадил всех своих друзей в джип. А потом, когда мы подъехали к дому, с еще большим трудом вывел их из машины. Но самых огромных усилий мне стоило развести их всех по комнатам и уложить спать. Сам же я остался один…

 

Глава 3

Измена

Утром меня постигло одно горькое разочарование, которое, очевидно, рано или поздно приходит почти ко всем мужьям, имеющим жен ветреных и привлекательных. Я стал рогоносцем. Впрочем, вполне возможно, был им уже давно. Но мог ли я судить свою жену, поскольку сам изменил ей в Полынье дважды, да еще и был без ума от Валерии? Но подобные факты всегда больно бьют по мужскому самолюбию, по нашей скотской привычке ставить собственное фирменное клеймо на все вещи, окружающие тебя, включая приписанных тебе судьбой или загсом жен. Так хочется владеть ими вечно, до смертного часа, а порой и после смерти, подобно африканским вождям, уносящим в могилу все свое одушевленное и неодушевленное имущество. В глубине души я всегда надеялся, что Милена сохраняет мне верность, несмотря на ее частое отсутствие или другие вольные шалости. Я не мог поверить, что это может случиться и со мной, словно я не был ни эгоистом, ни московским пустозвоном, а занимал какое-то особенное, привилегированное положение в Храме Мужской Доблести, а хроника нашей семейной жизни не изобиловала и моими «командировками», равнодушием к супруге, самосозерцанием, да и простыми пьянками, несущими и чревоточину, и разлад, и прочую бесовщину. Но мне было горько еще и потому, что она изменила мне с моим лучшим другом. А узнал я об этом так.

Я проснулся в седьмом часу утра, потому что меня мучила сильная жажда. Вышел из своей комнаты номер шесть, прошел через зал на кухню, которую у нас занимал Комочков. Николай лежал на кушетке в какой-то неестественной позе, вывернув набок голову, словно ему сломали шею, а лицо покрывала мертвенная бледность. Я даже испугался, что он умер. Но, наклонившись ко рту, уловил слабое дыхание. Я вспомнил, как он целовался в особняке Намцевича с Миленой, и меня охватила злость. Я не стал его будить, а, напившись из ведра воды, пошел обратно. Но по привычке вошел не в свою комнату, а в соседнюю, куда накануне отнес Милену, уложив ее в постель. Открыв дверь, я увидел на подушке две головы — ее и Маркова. Она спала на его плече, разметав волосы, а он обнимал ее одной рукой. Мне все стало ясно… Как только я вошел, Егор открыл сначала один глаз, затем другой и холодно уставился на меня, не произнося ни слова. Милена же продолжала тихо посапывать. Так мы смотрели друг на друга минуты две. Потом чуть виноватая улыбка тронула его губы.

— Скотина! — тихо, но выразительно сказал я, закрыл дверь и пошел к себе в комнату. Сначала меня обуревало желание вернуться обратно, сорвать с них одеяло, устроить драку и вообще излить на них свою ярость. Меня душила злость и обида.

«За что? — думал я. — Какая все-таки это подлость… и она и он… Ну как они могли?..» Потом мне захотелось заплакать. Какой-то комок подступил к горлу и стоял там довольно долго, мешая дышать. Я услышал, как из соседней комнаты кто-то вышел и осторожно пробрался через зал. Марков. Я подумал: а не пойти ли прямо сейчас к нему и расквасить морду? Или устроить дуэль на мечах? Эта мысль привлекла мое внимание, и я стал разыгрывать в воображении сцену, как мы бьемся этим оружием, бегая по всему дому, по лестницам, а в конце концов я пришпиливаю его, словно жука, к стенке. Финальная сцена меня несколько успокоила, но драться на мечах расхотелось. Потом я стал думать о немедленном разводе. Как только вернемся в Москву — сразу же… Бесповоротно. И никакие слезы меня не остановят. А будет ли Милена вообще плакать? Скорее всего, она просто посмеется и согласится с разводом. О Боже! Как безнравственно наше время! В патетических раздумьях о «временах и нравах» я впал в какую-то прострацию, не замечая, как быстро бегут стрелки часов… Мне казалось, что я переживаю страшную трагедию, настоящую драму, подобно героям Шекспира или Толстого, не отдавая себе отчета в том, что такие вещи случаются на каждом шагу в тысячах семей, а мой вариант — всего лишь песчинка на житейском пляже, где много солнца, моря, радости и благоглупостей, поэтому если и стоит отчаиваться, то только потому, что я увидел их в одной постели, а не прошел мимо. Вскоре я услышал, как в доме начинают шевелиться гости, где-то хлопнула дверь, очевидно, это проснулись Барсуковы — они вообще вставали рано. И я вдруг почувствовал к Сене горькую симпатию, как к собрату по несчастью, ведь Маша тоже изменяла ему. Но у него было одно преимущество передо мной — он не знал об этом…

Но видеть никого из гостей мне не хотелось. Проклятая Полынья, где открываются глаза на самые сокровенные тайны! Я осторожно вышел из своей комнаты, на цыпочках прошел через зал в апартаменты Ксении, где был запасной выход, и выбрался на задний дворик. Путь мой лежал к тетушке Краб. Кто еще мог утешить меня в этом гнусном и вероломном мире? Кто накормит меня вкусными пирогами и даст наливочки, чтобы погасить тоску? А эти балбесы пусть сами готовят себе пищу, мучаясь от запоздалого раскаяния и головной боли. Пусть поищут меня и думают, что я утопился в озере. Как дед. Пусть рвут на себе волосы и рыдают от горя. Вчера им было очень весело. Так надо было и оставить их всех там, у Намцевича. Я бы поглядел, как они плетутся утром домой, словно побитые собаки.

Размышляя таким образом и невольно ощущая себя маленьким мальчиком, которого лишили мороженого, я постучался в уютный домик тетушки Краб. Она долго не открывала дверь, и я уже начал беспокоиться, не случилось ли чего? Все-таки где-то по поселку бродит маньяк-убийца, а Марков (будь он неладен!) предупредил, что его очередной жертвой может стать любой одинокий человек. Но наконец в коридоре послышалось какое-то шуршание, словно там действительно ползал огромный краб, и тетушка отворила дверь. Выглядела она неважно: куда-то исчезла и розовощекость, и сердечное добродушие, и забавная суетливость. Потом я понял, что она чем-то очень сильно напугана, и не ей предстоит меня утешать, а мне — ее. Возможно, этот страх был связан со смертью девочки. Но тут оказались несколько иные причины.

— Снова он мне во сне являлся, — пожаловалась тетушка.

— Кто? — не сразу сообразил я.

— Арсений, дед твой. К чему бы это, Вадим? Чувствую, быть беде.

— Опять вы за свое? — расстроился я. — Как он хоть выглядит?

— В какой-то тине болотной, — испуганно ответила она, тотчас же зажав рот ладонью. Потом зашептала: — Сердитый такой, суровый… Молчит и смотрит, будто ждет от меня чего-то. Помощи какой-то… Я уж и в церковь ходила, свечку ставила, чтобы дух его угомонился… Ан нет! Все равно приходит. Боюсь я… Утянет он меня с собой…

— Живых надо бояться, тетушка, а не мертвых. Вы по вечерам поосторожней будьте, не ходите никуда. Да двери и окна запирайте. Маньяк этот пострашнее будет, чем покойник. К тому же, насколько я понимаю в привидениях, они бродят лишь тогда, когда тело не захоронено. А дедуля наш на кладбище, под большим слоем земли, да еще и памятником сверху придавлен. Так что при всем желании ему оттуда не подняться…

И тут вдруг меня резанула такая страшная мысль, что я даже на стул присел, а рука сама собой потянулась к графинчику с наливкой.

— Не рановато ли для зелена вина? — осуждающе спросила тетушка.

— В самый раз, — отозвался я, наливая полную рюмку. — У меня тоже свои неприятности. Только мне эти огорчения живые доставили… Погодите, дайте-ка подумать.

Махнув рюмку и отказавшись от предложенного пирожка, я вновь вернулся к поразившей меня мысли. Вот и вчера, здесь же, в разговоре с Марковым, я высказал предположение, что в озере, возможно, был утоплен совсем другой труп. А ненайденное тело деда покоится где-нибудь в болоте. Произошла подмена. Которая кому-то была выгодна. Кому-то нужно было, чтобы неизвестный утопленник, пролежавший на дне озера невесть сколько времени, был признан за труп деда. И дело не в том, что к тетушке Краб является привидение — все это чепуха! Здесь какая-то гораздо более хитрая игра… А то, что труп незнакомца к озеру тащил один из охранников Намцевича, лишь подтверждало мое предположение, что игру эту затеял сам хозяин особняка. А может быть, две эти смерти совсем не связаны друг с другом? Кого-то угрохали по приказу Намцевича, а кто-то, тот же пекарь Раструбов, убил деда. Да… но… Теперь меня смущало другое: перстень на пальце утопленника, о котором мне рассказали рыбаки и который принадлежал деду. Именно по нему определили личность покойника. Что-то здесь не сходилось. Из-за этого перстня вся моя версия лопалась, словно мыльный пузырь. Получалось не два трупа, а все-таки один.

— Тетушка, вспомните, — сказал я, — когда дед утонул в озере, кто-нибудь из жителей поселка или приезжих исчез бесследно? Уехал? Были такие случаи?

— Нет… не было, — ответила она. — Хотя… К Намцевичу часто приезжали всякие гости. И тогда тоже. А как они уезжают, все ли или кто остается, мы не знаем.

— Ну понятно, — произнес я. — Кто-то мог и нырнуть на дно. А перстень… У деда был перстень, его так и похоронили с ним?

— А как же? Он же был его фамильной реликвией. Массивный такой, с печаткой. Да его ведь и снять было невозможно. Врос в палец.

Нет, не сходились у меня концы с концами. Эх, Маркова бы сейчас сюда! И все-таки мне казалось, что я иду по верному следу… Если кто-то хотел, чтобы утопленника приняли за деда, то могли и палец отрубить, а перстень потом надеть на труп. Но как проверить это, как узнать, кто лежит в могиле? Дед или… Меня даже бросило в дрожь… А ведь это можно сделать… Если… Раскопать могилу и открыть гроб. Жуткая идея, но… осуществимая. У меня было одно преимущество перед теми, кто опознавал утопленника. То, что я знал с детства, они не ведали. У деда был один физический недостаток, отличие от других людей. И мама мне рассказывала о том же. Дед был шестипалый, на левой ступне у него были два сросшихся мизинца… Вот тот признак, по которому можно идентифицировать труп. И если бы я тогда был в Полынье, то все встало бы на свои места. Но и сейчас не поздно. Конечно, за эти месяцы мягкие ткани уже подверглись тлению, распаду, но кости-то сохраняются! Значит, если в могиле лежит человек с шестью фалангами на ступне, то это дед. Если же нет, то… труп деда надо искать в другом месте. Боюсь только, что найти будет уже невозможно. Но все равно проверить мою идею необходимо. Вот только как и когда это сделать? Идти одному ночью на кладбище с лопатой? От этой мысли меня всего передернуло. А тут еще и тетушка Краб вдруг запричитала:

— Ой, смотри, смотри, Вадим… вот он… возле стены… за спиной твоей!

Я быстро обернулся, но кроме выцветших обоев и коврика ничего не увидел. Должно быть, у бедной тетушки совсем крыша поехала. Впрочем, иллюзию человека могла дать тень от ракиты, маячившей в окне. От порыва ветра ветки задвигались, и тень тоже шевельнулась на стенке.

— Хлебните наливочки и успокойтесь, — посоветовал я.

— Какое уж тут спокойствие! — испуганно ответила она. — Мне так и чудится, что он где-то рядом.

— Скоро я все выясню. И поверьте, за всякой чертовщиной всегда скрываются живые люди. — И хотя я произнес это уверенным тоном, но на душе у меня стало как-то неспокойно. Нет, я не верил в загробную жизнь, в мистику, в привидений, но… в Полынье все же происходили странные вещи. Это надо было признать. А для себя я уже твердо решил, что, несмотря ни на что, выясню, кто же покоится в могиле, над которой установлен этот необычный памятник с надписью: «Арсений Прохорович Свирнадский. 1929–1997». Только когда я сделаю это, я еще не знал. А пока, попрощавшись с тетушкой и немного успокоив ее, я отправился назад, к своему дому.

За разговором с ней и моими догадками у меня совсем вылетели из головы другие проблемы, которые казались мне с утра самыми главными, почти общечеловеческого масштаба: измена жены. А теперь, возвращаясь по тропинке домой, я лишь грустно усмехался, вспоминая свое недавнее отчаянье. «Все проходит, — думал я, вдыхая запах цветущих лип. — И любовь, и горе». Так уж устроена жизнь, что нам не дано долго грустить и пребывать в печали. Где-то всегда ждет тебя новое счастье, или удача, или просто маленькая радость, которая все равно будет посильнее самой большой тоски. И даже собственная неизбежная смерть подобна всего лишь отдаленному раскату грома, а ты сидишь в теплой комнате и наслаждаешься уютом, глядя на огоньки пламени в камине, и надеешься, что она пришла за кем-то другим, а ты будешь жить вечно… Вот прошло всего два часа, а я готов простить все и Милене и Маркову и забыть то, что видел. Я вспомнил, как шел по этой же тропинке в первый день своего прибытия в Полынью, возвращаясь от тетушки Краб. Это было ночью, я был пьян и пел какую-то дурацкую песню, сочиненную на ходу, а кто-то следил за мной, прячась за липами. Не та ли Девушка-Ночь, с которой я позже встретился наяву и провел чудесные часы у Волшебного камня? Где она сейчас, когда появится вновь? И не привиделась ли она мне вообще? Нет, я слышал ее голос, это таинственно повторяемое: «Идем… идем…» Куда? Ведь она больше ничего не произносила. Куда же она звала меня? Только ли к Волшебному камню, к безбрежному морю любви? Или в иные, недоступные человеческому восприятию дали? Доведется ли мне снова увидеть ее, ощутить на устах вкус ее поцелуя, заглянуть в синюю пропасть глаз, обнять нежное тело и опустить лицо в золотую рожь ее волос? Да уже из-за одного этого стоило приехать в Полынью… чтобы сгинуть здесь навсегда.

Я подошел к дому, а навстречу мне из калитки вышли Барсуковы и Комочков. Неразлучный треугольник, с некоторой ехидцей подумал я.

— Слушай, Вадим, кто нас вчера доставил домой? — спросил Сеня. — Я ничего не помню.

— Я и приволок на своих плечах. Шесть рейсов сделал, — ответил я. — Хотел в болото бросить, да пожалел дурней.

— Н-да-а… — многозначительно протянул Комочков. — Видно, лишку хватили.

— А ты вообще утром загибался. Дыхание Чайн-Стокса — один вдох, два выдоха. Думал, пора свечку в руки.

— Ладно, я еще поживу…

— Поживи, поживи, — угрожающе напутствовал его Сеня.

— А куда это вы собрались?

— К пекарю, — ответила за всех Маша. — Хотим спросить его насчет этих тропок на болоте. Может быть, выведет?

— Валяйте, — сказал я и пошел к дому. Возле крыльца стояли два шезлонга, а в них полулежали Милена и Ксения, в купальниках. Загорали.

— Эй, привет! — крикнула мне моя женушка. — Ты где пропадаешь?

— В публичном доме, — грубо ответил я, хотя поначалу мне вообще не хотелось с ней разговаривать. Но она-то не знала, что я видел их ранним утром, а потому была весела и беззаботна. Как птичка. Та самая, которая долго не вьет долгожданного гнезда.

— Ну, это понятно, — сказала она. — А вот завтракать когда будем?

— Сейчас полевая кухня подъедет с солдатской кашей, — отозвался я и вошел в дом. Мне хотелось увидеть Маркова и переговорить с ним. Пришло время. Я обнаружил его в зале. Он сидел, насупившись, за столом и чистил свой пистолет. Взглянув на меня, Егор еще больше нахмурился и буркнул:

— А где у тебя старые валенки хранятся?

— Зачем они тебе? — опешил я.

— Да просто так спросил, чтобы грозу развеять…

— Ты все-таки скотина порядочная, — вновь, как и утром, повторил я.

— Да ладно, хватит… С кем не бывает? Ну хочешь, пристрели меня из этого пистолета? Или мне самому застрелиться? Как скажешь.

— Давно это у вас началось?

— Нет, — честно признался Марков, глядя мне в глаза. — Как только ты в Полынью уехал. Случайно все вышло как-то, глупо.

— Скорее, подло.

— Может, и так. Ты уж извини, дружище… Больше не повторится.

— Значит, попользовался — и хватит?

— Ну что мне теперь, на коленях ползать? — Марков вдруг поднес пистолет к виску и щелкнул курком. — Осечка. Доволен теперь?

— Да у тебя там пуль не было. Ладно. Но я тебе этого все равно не прощу.

— Что, врагами будем?

— Не врагами, но и по дружбе нашей прошла трещина.

— А мы ее замажем чем-нибудь. Давай выпьем?

Я немного подумал, и мне его идея показалась довольно здравой. Что еще делать мужикам в такой ситуации? Только водку пить. Я полез в подвал и принес из запасников бутылку «Абсолюта». Мы перешли на кухню, нарезали огурчиков, помидорчиков и налили по полному стакану.

— За то, чтобы вся мебель в квартире встала на свои места! — находчиво произнес Марков.

— И чтобы пылесос работал! — отозвался я.

…Когда через час Милена и Ксения пришли на кухню, мы уже приканчивали семисотграммовую бутылку и пили за вечную дружбу, будущих внуков и окончание войны на Шри Ланке.

— Ты только погляди на этих голубчиков, — с возмущением сказала Ксения. — Накачиваются тут и даже нас не кликнут.

— А вы вообще уходите, — икнул Марков. — Это наш колодец.

— Топайте, топайте отсюда, — поддержал его я. — Не женское это дело. У нас мужской разговор. За что я тебе хотел морду набить, Егор? Ты не помнишь?..

— Забыл… Ты вроде спер у меня что-то? Или я у тебя?..

— Мальчики, вы тут от тоски совсем одурели, — сказала Милена. — Шли бы на воздух, проветрились. На вас смотреть больно.

— А ты не смотри. Мне стыдно. Я голый, — сказал я и зачем-то стал укрываться скатертью. Тарелки при этом чуть не полетели на пол. Марков едва успел ухватить бутылку за горлышко.

— Я тоже голый, — подтвердил он. — У нас души обнажены. Вам этого не понять, женщины!

— Да мы вас всяких видели, — усмехнулась Милена. — Марш отсюда!

— Слушай, Егорунька, а ведь нам сегодня маньяка ловить надо, — вспомнил вдруг я. — Стрелец обещал показать, где он прячется. Пошли?

— Пошли, — согласился Марков, продолжая икать. — Где мой черный пистолет?

— На Большой Каретной, — съязвила Ксения. — Вон, из штанов торчит. Да не там щупаешь!

Марков похлопал себя по карманам.

— Точно, здесь. Тогда идем.

И мы выбрались на улицу. Там мы допили нашу бутылку и, обнявшись, пошли в сторону водонапорной башни. Солнце светило изумительно ласково, а на душе стрекотали какие-то глупые кузнечики. Хотелось петь и дурачиться, а вот ловить маньяка Гришу не было никакого желания. Наверное, такое же настроение было и у Егора, но мы продолжали идти к башне. До нее оставалось метров сто, когда я увидел, как от сарайчика, где жил Мишка-Стрелец, отделилась какая-то темная фигура и торопливо пошла в сторону‘Кузницы. Кажется, это был Ермольник. А может быть, и нет, поскольку солнце светило мне прямо в глаза. Но телосложением и широкими плечами этот человек напоминал кузнеца. Мы подошли к сарайчику, и Марков заорал во всю глотку:

— Выходи по одному, руки за голову, стволы и ножи на землю!

— Спокойно! — остановил его я и толкнул дверь. Мы вошли внутрь и сначала в полумраке ничего не могли разглядеть. Потом увидели Мишку-Стрельца. Он сидел за столом, а лицо было искажено гримасой боли. Из уголка рта сочилась кровь.

— Гр-рр… гр-рр… — захрипел он и с трудом поднялся. Сделал навстречу нам пару шагов и, заваливаясь на бок, рухнул на пол. Его разноцветные глаза немигающе уставились на нас.

— Опять придуривается! — со смехом сказал я. — Не надоело?

Марков нагнулся, перевернул безжизненное тело на живот. В спине под левой лопаткой у Мишки-Стрельца торчала рукоятка ножа.

— Мертв! — трезвым и холодным голосом произнес Марков.

Мой хмель улетучился так же быстро.

 

Глава 4

Вопросы без ответов

Вторая смерть пришла в Полынью… Пока Марков осматривал труп, я, глядя на помертвевшие черты лица местного балагура и затейника, невесело пошутил:

— Кажется, на этот раз он перестарался.

Было очевидно, что убийца вышел из сарайчика за несколько минут до нашего прихода. И им, несомненно, мог оказаться именно тот человек, которого я увидел в слепящих лучах солнца. Тогда он показался мне Ермольником, да и путь его лежал к кузнице. Но я мог и ошибиться. А если это был разыскиваемый нами маньяк? Ведь Мишка-Стрелец знал, где он прячется, и тот мог догадаться об этом… Да и с какой стати кузнецу убивать смотрителя башни? Мне было искренне жаль этого веселого и непутевого человечка, который и сам в чем-то являлся местной достопримечательностью. Без его подчас злых забав Полынья сильно осиротеет. Но его постигла участь всех придворных шутов. Если бы мы пришли хотя бы на полчаса раньше…

— Вот те раз! — произнес между тем. Марков, взявшись за рукоять ножа и вытаскивая его из спины. — Такие ножички в магазинах не продаются. Лезвие-то нестандартное. Сделано на заказ. Уж не в местной ли кузнице?

— Конечно, — согласился я. — Наверняка Ермольник ковал ножи чуть ли не для всех жителей поселка. Станут они бегать по магазинам, когда проще обратиться к местному мастеру. А инициалов каких-нибудь на рукоятке нет?

— Буква «М». Нож мог принадлежать самому Михаилу. — Марков впервые отозвался о покойном с таким уважением, назвав его полным именем. Он вынул свой носовой платок, завернул в него нож и спрятал в карман брюк.

— Еще какие-нибудь улики есть?

— Отсутствие улик — тоже улика, — туманно отозвался он. — По крайней мере, у меня есть основания предполагать, что наш маньяк тут ни при чем.

— Почему ты так думаешь?

— Не мешай следствию, ладно?

— Тоже мне, следователь! Ты в отпуске. Да и вообще, работаешь в другом ведомстве. Этим должны заниматься официальные органы.

— А где ты здесь их найдешь?

— Ну хорошо, — согласился я. — А помнишь, что Стрелец хрипел перед смертью? Он хотел назвать имя убийцы, выговорить его. Но у него выходили только начальные буквы. Так мне кажется. «Гр-р…» Это может означать… Гриша? Или же — Громыхайлов. Во-первых, Стрелец видел, как Громыхайлов тащил ночью труп к озеру. А во-вторых, он прилюдно обвинял его в убийстве девочки.

— Логично, — усмехнулся Марков. — Но твое, а вернее, его «гр-р…» может быть просто предсмертным звуком, бульканьем крови в горле. Не придавай этому такого большого значения. Гораздо важнее другое.

— Что именно?

— То, что Стрелец и не думал защищаться, а спокойно сидел за столом и позволил убийце зайти за спину. Значит, он его хорошо знал и не боялся. Да и удар нанесен профессионально, мастерски.

— Думаю, нам следует навестить Ермольника. Он сможет опознать нож. Если, конечно, не сам воткнул его в спину Стрельцу.

— Думать тебе никто не запрещает, — ехидно отозвался Марков. — Не строй из себя розыскную собаку.

— Ну ладно, а что ты собираешься делать дальше? — спросил я обиженно.

— А дальше нам уже делать нечего, — понизив голос, ответил он. — Кажется, сюда идут…

Марков отскочил за дверь, а я спрятался за выступом в стенке: слышались чьи-то шаги, приближающиеся к сараю. Егор подал мне знак, чтобы я не шевелился. Возвращается убийца? Дверь скрипнула, и в помещение вразвалочку вошел Петр Громыхайлов. Он близоруко щурился, привыкая к полумраку. А когда взгляд его скользнул по лежащему на полу трупу, Марков подпрыгнул и нанес ему сзади удар по затылку сцепленными кулаками. Милиционер рухнул, заняв свое место рядышком с Мишкой-Стрельцом.

— Сматываемся, — сказал Егор. — С полчасика он еще проваляется…

— Зачем ты это сделал?

— А ты хочешь, чтобы он нас застал на месте преступления? Да еще с орудием убийства в моем кармане. И как бы мы стали объясняться?

Выбравшись из сарая, мы постояли, привыкая к слепящему солнцу. Марков вынул нож и тщательно вытер его о траву, очищая от крови.

— Одно из двух, — сказал он. — Либо твой Громыхайлов убийца и вернулся, чтобы удостовериться в смерти Стрельца и забрать улику, либо он совершенно ни при чем, а забрел сюда случайно. Но в любом случае мы поступили правильно. Не надо, чтобы он нас видел. К чему лишние, неприятности?

— А теперь куда?

— Давай-ка заглянем к кузнецу да потолкуем с ним. Надо, как и он, ковать железо, пока горячо.

И мы направились к кузнице, оставив позади себя один труп и одно бесчувственное тело. Уже на расстоянии было слышно, как злобно, с какой-то яростью стучит молот, словно разделываясь с железным врагом, а потом вдруг наступила тишина. Из дверей кузницы вышел помощник Ермольника Степан и уселся на бревнышко, дружелюбно поглядывая на нас.

— Потап Анатольевич там? — спросил я, ответив на приветствие. Вихрасто-соломенный парень кивнул головой, разминая плечи.

— А он никуда не отлучался минут тридцать назад? — продолжил я, заслужив одобрительный взгляд Маркова.

— Так… было, — непонимающе моргнув глазами, ответил он. — Живот у него прихватило. А что?

— Нет, ничего.

Мы вошли в кузницу. Ермольник стоял возле бака с водой и жадно пил из большой кружки. Увидев нас, он нахмурился.

— Ну что, туристы, все шляетесь? — спросил он.

— А вы нас возьмите к себе в помощники, — сказал я.

— Кишка тонка.

Я не знал, как приступить к делу, а Марков молчал, словно доверяя всю инициативу мне. Он разглядывал стоявшие возле стен решетки для ограды, пики, кольца, даже пощупал их руками.

— Потап Анатольевич, — начал я издалека. — Хотелось бы с вами поговорить кое о чем… Как работается?

— Не крути, — отрезал он. — Или говори, или проваливайте.

— Тогда скажите, что за человек… Мишка-Стрелец?

Ермольник усмехнулся, глаза его сощурились: он смотрел не на меня, а на Маркова.

— Пустой он человек, зря только на белом свете живет. Таких убивать надо, — произнес наконец Ермольник.

Откровеннее не скажешь, я даже растерялся.

— Когда вы видели его в последний раз? — повернулся к нему Егор.

— Не люблю ищеек, — ответил кузнец весьма красноречиво. Но Марков, видно, привык к подобным штучкам.

— Сразу ясно, что вы побывали под следствием, — спокойно сказал он. — За что сидели?

— За драку. Вот с таким пронырой, как ты.

— И все-таки напрягите память: когда вы его видели в последний раз?

— А я его вообще в упор не вижу. И знать о нем ничего не хочу.

— Что так?

— А так, — коротко ответил кузнец.

— Вы с ним что, поссорились?

— А какое тебе дело?

Чувствуя, что между ними начинает вспыхивать вольтова дуга, я решил вмешаться. Конечно, характер у обоих был не сахар, но что вот так, сразу, они поведут себя как кошка с собакой, я не думал.

— Потап Анатольевич, вы много сделали ножей для жителей поселка?

— Ну, много, — ответил он, повернувшись ко мне, а голос его чуть смягчился.

— А вот это изделие вам знакомо? — Я жестом попросил Маркова показать нож. Тот неохотно протянул его мне, а я уже передал Ермольнику. Кузнец лишь чуть взглянул на него и вернул обратно. У него была отличная память на свои работы.

— Докторский, — сказал он. — Полгода назад для Мендлева делал.

— Понятно, — сурово произнес Марков, пряча нож в карман.

А мне показалось, что он сейчас добавит: «А теперь прошу следовать за нами…» Но он ничего не сказал, а просто повернулся и пошел к двери. Даже не попрощавшись. Напряженную обстановку пришлось смягчать мне.

— Вы на него не обижайтесь, — .сказал я. — От него две жены ушли. Одновременно.

— Оно и видно. Ты бы, парень, держался от него подальше. Он тебе еще устроит пакость.

— Собственно говоря, уже устроил. А ключиком вашим мы скоро воспользуемся. Может быть, даже завтра ночью.

— Ладно, дашь знать, — сказал кузнец и взялся за молот, заорав в сторону дверей: — Степка, иди сюда!

Маркова я нашел возле кузницы, сидящего на корточках. Он смачно плюнул и пружинисто поднялся.

— Жук навозный твой кузнец, — сказал он. — Будь моя воля, я бы на него вмиг статью подобрал. Да и подбирать не надо, у него на лбу весь Уголовный кодекс отпечатан.

— Ну это ты брешешь, — не согласился я. — Нормальный мужик, только занозистый. Как ты сам.

— Ладно, пойдем.

— Куда теперь?

— К доктору Мендлеву. Пощупаем его за горлышко.

Я не стал пока говорить Маркову, что доктор кого-то прячет в своем доме. Мне хотелось самому, в крайнем случае вместе с Комочковым, выяснить — кто этот незнакомец. Чтобы утереть Егору нос. Вполне возможно, что этим человеком мог оказаться маньяк Гриша. Мало ли какие отношения их могут связывать. Даже гомосексуальные. Ведь в свое время от доктора сбежала жена и, может быть, именно на этой почве. А если моя догадка верна, то Гриша мог воспользоваться ножом Мендлева, чтобы убить Мишку-Стрельца. Или это сделал тот, кто прячется в его доме. Что ж, посмотрим, как Марков станет «щупать» доктора за горло…

Мы пришли в медпункт, где Жанна, отличившаяся вчера вечером в танце живота и стриптизе, сидела с видом утомленного рыжего солнца, глотая какие-то пилюли.

— Это было ужасно! — ответила она на мой вопрос, каково ее самочувствие после вчерашнего. — Я ничего не помню.

— А мне понравилось, — соврал Марков. — Веселенький был пикничок. Хорошо бы повторить… Доложи-ка, красавица, доктору, что пришли двое больных люэсом, да поживее, а то у нас мозги вскипают.

Густав Иванович встретил нас смущенной улыбкой, поблескивая круглыми стеклами очков. Видно, и ему было стыдно за вчерашний вечер в особняке, хотя он-то вел себя наиболее скромно: просто хлестал одну рюмку за другой и искал кого-то глазами, словно именно ему должно было явиться привидение. Но это безобразное пиршество теперь каким-то образом объединяло нас в некое таинственное братство. «Элиту Полыньи», как сказал бы Намцевич. Может быть, это и было целью его вечера?

Без долгих разговоров Марков выложил нож перед носом доктора Мендлева.

— Ваша игрушка? — коротко спросил он.

— Моя! — обрадовался Мендлев. — Как она к вам попала?

Он попытался взять нож, но Марков накрыл его рукой.

— Я его вам потом верну, — пообещал он. — А пока скажите, где вы его потеряли?

— Да и не терял я его вовсе, — отозвался доктор. — Просто он исчез с моего стола. Недели две назад. Всегда тут лежал, возле фонендоскопа. Наверное, кто-то из пациентов прихватил.

— Вы хотите сказать: украл?

— Можно сформулировать и так.

— Странно.

— Конечно, странно. Кому он мог понадобиться? Свиней резать?

— Или людей.

— Что вы имеете в виду?

— Скоро узнаете. А скажите-ка, доктор, что у вас в том пузырьке, который вы поспешно задвинули в ящик стола, когда мы вошли? Ужасно жажда мучает.

Густав Иванович молча улыбнулся, встал, достал три мензурки, пузырек и разлил спирт.

— Это лучше того, что мы пили вчера, — сказал он.

— Да… — согласился Марков. — Гораздо лучше. А чем он вчера нас опоил, как вы думаете?

— Наверное, какой-нибудь экстракт белладонны с красавкой.

— Либо наркотические травы, — вставил я. — Но надо быть хорошим специалистом, чтобы разбираться в них. Очевидно, у него грамотный помощник. Вроде Раструбова. Ведь он часто приносит вам свои находки с болота? — Я не забывал, что мне надо выявить еще и возможную причастность пекаря и Мендлева к убийству деда. Но мой вопрос нисколько не смутил его.

— Да, я пользуюсь его услугами, — ответил он. — Иногда я составляю лекарства и по методам народной медицины.

— И яды тоже?

— Ядами занимался ваш дедушка, — холодно произнес доктор.

— А как часто его и ваши пути пересекались? В какой точке болота?

— Я вас не понимаю.

— Поставим вопрос иначе: сколько раз пекарь обещал вам то, что отдавал деду, и наоборот? И из-за какого редкого растения разгорелся главный конфликт?

— Вы говорите загадками, Вадим Евгеньевич. Хотите еще спирта?

— Я хочу, — ответил за меня Марков. — А ему хватит.

Минут через десять мы брели в сторону озера и рассуждали, врет доктор Мендлев или говорит правду, украл у него нож кто-либо из пациентов или он сам имеет прямое отношение к убийству Мишки-Стрельца.

Версия Густава Ивановича выглядела довольно правдоподобно.

— Но я ему все равно не верю, — сказал Марков. — Уж больно все гладко стелется.

— А тебе и положено никому не верить.

— Итак, у нас четверо подозреваемых. Ермольник, Громыхайлов, Гриша и — гипотетически — сам Мендлев. Но не исключено, что есть кто-то и пятый — пациент доктора.

— И вот что любопытно. Заметь, что все они имеют какое-то косвенное отношение к смерти деда. Девочку также могли убить либо Громыхайлов, либо маньяк Гриша, либо опять неизвестный. Какой-то заколдованный пасьянс получается. Как новый труп, так вокруг него те же лица, которые подозреваются в гибели дедули. А за ними — таинственная фигура умолчания. Что это — случайность? Мне так кажется, что все вертится вокруг деда. Найдя его убийцу, мы распутаем все эти узелки.

— И все-таки ты зря раскрыл перед Мендлевым некоторые карты из этого пасьянса, — укорил меня Марков. — Пекаря надо было держать в резерве. Теперь, если их действительно связывает серьезное дело, они будут осторожнее.

— У меня есть против доктора кое-какие козыри в запасе.

— Выкладывай.

— Подожду. Ты же мне тоже не все рассказываешь.

— Ладно. Только не зарывайся. Мы подошли к берегу, на котором лежали сожженные остовы лодок. Вся рыбацкая флотилия была уничтожена за одну ночь. Понурая группка рыбаков стояла чуть поодаль.

— Что это еще за кладбище погибших кораблей? — спросил Марков.

— Какой-то умный ход Намцевича, — пояснил я. — Пока вы давились белладонной и изображали театр времен императора Нерона, мы с ним наблюдали, как горит Рим.

— Понятно. Очевидно, он хочет, чтобы из Полыньи вообще никто не улизнул. Вот только зачем?

— Спроси у него сам. Валентин! — позвал я знакомого рыбака — того самого, кто первым обнаружил труп деда. — Как это все произошло?

— Ночью, — хмуро откликнулся он. — Когда мы спали. Кто-то облил их бензином и поджег. Найти бы эту сволочь!

— И неужели никто ничего не видел и не слышал?

— Куда там! Все так накушались на радостях, что… — И он махнул рукой.

— А что за радость-то? Русалок наловили?

— Да Намцевич нам ящик водки прислал. В подарок. Вот мы… и соблазнились.

— Тогда вопросов больше нет. Бойтесь данайцев, дары приносящих…

— А?

— Я говорю: спроси моего друга. Он вчера был у Намцевича, и его тоже опоили. Только что не подожгли. Еще успеется.

От группы рыбаков отделился один здоровенный мужик.

— А ну валите отсюда! — сказал он, угрожающе надвигаясь на нас. — Еще неизвестно, кто поджег! Может быть, ты сам со своими пришлыми? А Александра Генриховича не трожь, понял?

— А сколько он тебе платит, дядя?

Вместо ответа огромный кулак чуть не влетел мне в ухо, но Марков ловко перехватил руку и вывернул ее за спину. Мужик взвыл. И хотя он был раза в два крупнее Егора, но походил сейчас на беспомощный куль с песком. Остальные рыбаки, потоптавшись, нерешительно двинулись в нашу сторону. Марков оттолкнул к ним мужика и успокаивающе поднял руки.

— Все, ребята, все! Инцидент исчерпан. Будем дружить семьями.

— Уходили бы вы, правда, — посоветовал Валентин. — Мы тут сами разберемся. Без посторонних.

— Уже уходим. А ты все-таки подумай над моими словами, — сказал я.

Мы повернулись и пошли прочь, оставляя поле не состоявшейся битвы. И правильно сделали, потому что даже при всей сноровке Маркова нам бы не поздоровилось. Но зато я понял, что и среди рыбаков у Намцевича были свои люди. Не они ли и подожгли лодки?

— Что ты думаешь по этому поводу? — спросил я.

— То же, что и ты. Что мы влипли, как тараканы в дуст. А выход только один.

— Какой?

— Принять вызов и бороться. Я лично намерен так и поступить.

— С кем или с чем бороться? Мы еще даже не знаем, что нам угрожает.

— Не беспокойся. Очень скоро мы это узнаем. Я тебе гарантирую. Артподготовка кончается. Теперь жди наступления по всем фронтам.

— А тебе не страшно?

— Наоборот. Давненько я не попадал в такие веселенькие ситуации. Аж руки чешутся…

— Все-таки ты дурак, Марков. Недооцениваешь опасности. А здесь ею пропитан весь воздух. Я чувствую это. Мы просто плывем в ней, словно в густом тумане. И каждый шаг сопряжен со смертельным риском. И главное, реальность тут переплетена с какими-то мистическими явлениями, с запахами потустороннего мира. Я не могу объяснить, но мне кажется, что Полынья — это слепок с умирающего человечества, ждущего прихода Антихриста. Здесь сейчас сосредоточена основная борьба между силами добра и зла, света и тьмы. И мы втянуты в нее, каждый по-своему. А может быть, так и было предопределено нам судьбой… Ты меня понял?

Марков усмехнулся.

— Тебе бы, Вадимка, стихи писать. Или философские трактаты. И то и другое — глупость.

Мы подходили к церкви, из которой выносили гроб с телом девочки. Впереди шел бледный отец Владимир, неся перед собою крест. А рядом, возле «айсберга», в окружении своих многочисленных почитателей, стоял проповедник Монк и громко вещал:

— Вторая Гранула опустилась на Полынью! Вторая Гранула!

Значит, они уже знали, что Мишка-Стрелец убит…

 

Глава 5

Обстановка накаляется

Я не мог себе и представить, сколько злобной энергии может скопиться в этом маленьком и хрупком человечке с фарфоровым личиком и белой бородкой-кисточкой. Вокруг Монка стояли четыре обритых наголо служки в цветастых одеждах, а за ними — его паства, человек двадцать пять, в основном молодого и среднего возраста, жители поселка. Все они были возбуждены и подогреты зажигательными речами проповедника, раскачиваясь словно телескопические антенны, настроенные на нужную волну. Монк взмахивал коротким жезлом, с которого сыпались искры, и кричал:

— Вот они — сгинувшие в лжевере, уводящие детей ваших и застившие глаза! Глядите на них и возненавидьте! Мой свет озарит ваши души и пробудит сердца, идите ко мне, братья и сестры, склоните головы перед духом божественного Космоса, где я вижу ваши счастливые души!

Монк продолжал в том же бредовом духе, пересыпая свою речь проклятиями, предрекая близкое разрушение церкви и гибель отца Владимира. Это были уже явные угрозы, за которые в любом другом месте можно было бы схлопотать срок или по фарфоровому личику. Но он прекрасно знал, где и когда можно выкрикивать свои пропитанные ядом заклинания. Здесь, в Полынье, он был в полной безопасности. Даже наоборот, численное преимущество и сила были на его стороне. Похоронная процессия состояла всего из семи человек, среди которых я увидел и тетушку Краб, а возле церкви оставалось трое молодых парней, которые словно бы защищали вход в храм. Все это слишком явно напоминало сцены гонения на первых христиан, будто бы повторяющиеся через две тысячи лет в зловещем фарсе. Мне даже показалось, что вот сейчас Монк отдаст приказ — и его паства набросится на отца Владимира и его сподвижников, начнет бить и рвать их на клочья, а затем ринется в церковь. Но, увидав меня и Маркова (а мы подошли совсем близко и встали между его толпой и похоронной процессией), он несколько охладил свой пыл. Не думаю, что это произошло из-за того, что на сторону отца Владимира встали еще два человека. Скорее всего, наше появление — людей, которых сам Намцевич включил в элиту Полыньи, не входило в его планы. А мне вдруг захотелось повторить жест деда, ухватить Монка за бороду и потащить за собой по улице. Почему он сделал это? Только ли из-за того, что не принимал его проповеди, или тут скрывалась иная причина?

Между тем от процессии отделился отец Владимир и подошел к нам, что возбудило злобные выкрики с противоположной стороны. Казалось, они вновь готовы ринуться в драку. Марков хладнокровно повернулся лицом к толпе, скрестив на груди руки и поигрывая желваками на скулах. Он напоминал маленького, но когтистого зверька, умеющего постоять за себя, и его решительное спокойствие подействовало на «монковцев» отрезвляюще, словно холодный душ. Никто не посмел выступить вперед или хотя бы встретиться с ним взглядом.

— Прошу вас, — обратился ко мне отец Владимир. — Окажите мне одну услугу. — Он был чем-то сильно расстроен.

— Слушаю вас, — с готовностью отозвался я. — Что случилось? Вам мешает этот сброд?

— Нет-нет, это заблудшие души, которые требуют помощи. Они не ведают, что творят, но Бог вразумит их и не допустит, чтобы они исчезли бесследно… Я о другом. У меня пропала дочка…

— Аленушка? — поразился я. — Когда это случилось? Где?

Сердце екнуло в моей груди, и я, пытаясь отогнать от себя эту мысль, все равно первым же делом подумал о маньяке.

— Она ушла пять часов назад и до сих пор не возвращалась. Вы ведь знаете, что я ее часто отпускаю одну, но теперь… мне как-то тревожно. Я не могу сейчас сам отправиться на ее поиски, поскольку должен завершить обряд похорон. Но вы… Может быть, вы поможете мне?

— Конечно, — быстро ответил я. — Мы найдем ее. Не волнуйтесь. Где чаще всего она любит играть?

— Собственно говоря, поселок так мал… что… Я не знаю.

Отец Владимир вернулся к похоронной процессии, и она двинулась в сторону кладбища, а я объяснил Маркову, что случилось. Тем временем Монк увел свою паству в «айсберг», откуда стало доноситься крикливое пение.

— Говоришь, пять часов, как ее нет? — переспросил Егор. — Скверно. Но будем надеяться на лучшее. В конце концов, маньяки обычно выбирают или очень раннее время суток, или самое позднее.

Куда идти и где ее искать, мы не представляли. Но решили двинуться наугад в сторону болота. Прошли небольшой березовый лесочек, затем обшарили южную оконечность поселка, обогнув мой дом и Волшебный камень, и углубились к западу, постепенно приближаясь к тому месту, где произошел оползень. Но все наши поиски пока не приносили никакого результата. Мы опрашивали местных жителей, но никто из них не видел Аленушку. Сердце мое тревожно сжималось. Я вспомнил нашу первую встречу с ней и то, как мы оба напугали друг друга. Стоп! Ведь она тогда искала своего усатого разбойника, который забежал в мой дом. А что, если и сейчас она пошла следом за ним? Я предложил Маркову продолжить наши розыски в районе нашего дома. И мы вернулись назад, продираясь сквозь заросли ив. Мое предположение оказалось верным. Выйдя на небольшую полянку, которая золотой монетой лежала в тополиной роще, мы увидели среди ромашек черную спинку котенка. Он прыгал и играл с пойманной мышкой, не обращая на нас никакого внимания.

— Эй, Федор! Кис-кис! — позвал я, присаживаясь на корточки. Котенок повернул ко мне голову и махнул хвостом. А затем продолжил свои игры. — Где твоя хозяйка?

Аленушки здесь не было, иначе она бы откликнулась, услышав мой голос. Но зато сбоку раздался какой-то шорох, а за деревьями мы увидели фигуру человека, мелькнувшую и пропавшую, словно он спрятался за стволом тополя.

— Это кто же там вздумал со мной в прятки играть? — грозно произнес Марков и торопливо пошел в ту сторону. Я поспешил следом за ним. Человек вышел из-за дерева, смущенно кашлянул. Это оказался Дрынов, продавец газет, но меня поразил цвет его лица: обычно восковое и бледное, оно теперь приобрело какой-то пятнисто-фиолетовый оттенок.

— Что с вами? — спросил я. — Вам нездоровится?

— Нет, просто гуляю, — сказал он. — Дышу воздухом.

— А почему прячетесь? — Марков подозрительно смотрел на него.

— Я думал, это чужие.

— Какие чужие. Полынья отрезана от всего остального мира.

— Мало ли… А иной мир, астральный? — Дрынов говорил то ли всерьез, вконец помешавшись на своих спиритических сеансах, то ли пытался дурачить нас. Но глаза его как-то торопливо бегали.

— А что это вы в кулаке сжимаете? — продолжил Марков свой допрос.

— Так, бабочку поймал красивую. — Викентий Львович чуть разжал пальцы, показывая нам трепыхающееся насекомое с яркими синими крылышками. — Для своей коллекции. Люблю, знаете ли, подобные символы трансформации жизни. Ведь и после нашей смерти мы неизвестно во что превращаемся. Не так ли?

Я вспомнил, как Марков спрашивал у Зинаиды про ее сына: собирал ли тот в детстве насекомых? Вопрос этот был наверняка не праздный. Очевидно, у Егора были на то основания.

— Ну, я пошел, — сказал Дрынов. — Всего хорошего!

Он торопливо зашагал прочь, а Марков продолжал смотреть вслед, словно жалея, что отпустил его так быстро. Затем он повернулся ко мне и уверенно, но тревожно произнес:

— Девочка где-то здесь… Боюсь только, что мы уже опоздали.

Мы обшарили всю поляну и только на другом ее конце увидели на смятых цветах тело Аленушки.

— Вот дьявол! — выкрикнул Марков и бросился к ней. Он осторожно поднял ее на руки, а девочка вдруг сладко зевнула и открыла свои синие глазки. — Уф! — выдохнул он с облегчением. Да и я тоже не помню, как пришел в себя от внезапного испуга, что она мертва.

— А где Федор? — весело спросила она. — Опять убежал?

— Только дети способны играть до потери пульса, а потом брякнуться на травку и уснуть, — заметил мне Марков, опуская Аленушку на землю. — Пошли домой, принцесса. Отец заждался.

— Сначала я должна найти Федора, — упрямо отозвалась она.

Но черный проходимец уже сам, подпрыгивая, мчался ей навстречу: Она подхватила его на руки, лаская и целуя в усатую морду.

— А я бы его в болоте утопил, — шепнул мне Марков.

Все трое, а вернее четверо, мы отправились обратно. Возле ее дома, который находился за церковью, я сказал:

— Аленушка, обещай мне, что больше не будешь одна никуда ходить? Сейчас здесь стало очень опасно. Даже если твой четвероногий друг снова куда-нибудь убежит. Я сам пойду его искать. И поверь, сумею ему внушить, что так поступать тоже нельзя.

— Это точно, — подтвердил Егор. — Он может.

— А почему опасно? — спросила девочка. — Потому что Богородица на нас сердится?

— Возможно. Скорее всего, именно так. Наверное, много грехов накопилось, а одному твоему отцу трудно за всех молиться. Не огорчай его и будь умницей. А сейчас запрись дома и жди, когда он придет.

— Хорошо, — важно сказала девочка. — Я больше не буду.

Мы постояли, подождали, пока щелкнет дверной замок, и пошли к себе. Лично у меня словно камень с души свалился, потому что с самого первого дня я чувствовал какую-то ответственность за эту девочку, как будто она была моим ребенком — пусть даже не по крови, а по духу. Не знаю, почему у меня появилось такое ощущение после первой же встречи. Может быть, я просто полюбил ее, как маленькую звездочку, сияющую в ночи и дарящую своим светом последнюю надежду усталым путникам? И если бы с ней что-нибудь случилось, я бы не простил этого себе никогда. Любимое существо можно охранять и мысленно, на расстоянии, главное, чтобы твое желание было столь сильно, что никакие иные черные помыслы не смогли бы его одолеть.

Дома, кроме наших друзей, мы застали еще и пекаря Раструбова, чего я никак не ожидал. Он пил чай из моей любимой кружки и шевелил рыжими усами, словно огромный, пробравшийся за стол таракан.

— Вы слышали последнюю новость? — спросил нас Комочков: — И вообще, где вы шляетесь? Ким Виленович только что рассказал, что маньяк нанес свой второй удар — убил Мишку-Стрельца. Топором, по затылку.

— Вот как? — хладнокровно сказал Марков. — А почему вы думаете, что это дело рук маньяка?

— А кого же еще? — отозвался пекарь. — Ясно, что это Гришка, беглый убийца. Весь поселок шумит.

— А я слышал, что его замочили бревном. И не по голове, а по ягодицам, — довольно невесело пошутил Марков. — Нельзя доверять слухам. Но ясно одно: убийца ходит среди нас.

— Среди… вас? — испуганно переспросил пекарь, оглядывая собравшихся.

— Только вы себя тоже не исключайте, — посоветовал ему Марков. — Говоря «нас», я имею в виду всех жителей Полыньи.

Раструбов недоверчиво рассмеялся, после чего наступило какое-то неловкое молчание, словно каждый примерял на себя личину убийцы.

— Мы решили выбираться отсюда через болото, — произнес наконец Сеня. — Вот Ким Виленович согласился нам помочь.

— Только не бесплатно! — тотчас же отреагировал он. — Дело это трудное, опасное. За просто так я никого не поведу.

— Какая же будет ваша цена? — спросила Маша.

— Тысяча долларов. С каждого.

«Не хило, — подумал я. — Этот пекарь испечет еще много булочек». Я налил себе чаю, уселся за стол и с любопытством приготовился к предстоящему торгу. У меня таких денег не было, да я и не собирался отсюда никуда уматывать. Тем более через страшную трясину. Но меня удивило, что и Милена собиралась отправиться в этот вояж вместе с Барсуковыми и Ксенией. Значит, мы должны были остаться здесь втроем. Но откуда у моей женушки могла взяться эта сумма?

— Не косись на нее так, — заметила мой взгляд Ксения. — Я одолжу Милене.

— Ага, отдавать-то все равно мне придется!

— И зачем только я вышла замуж за человека, который способен лишь завести свою жену в болото, а чтобы вывести оттуда — у него нет ни цента, — съязвила Милена.

— Было бы лучше, если бы ты в этом болоте и осталась, — немедленно ответил я.

— Как только приеду в Москву, заберу свои вещи и ухожу к маме.

— Мама — это тот усатый грузин, с седьмого этажа?

— А хоть бы и он!

— Бедный кацо, лучше бы он оставался в своей Сванетии…

— Мы согласны, — прервал наш милый семейный спор Барсуков. — Вы получите свои четыре тысячи долларов.

— Когда?

— Как только мы окажемся в Москве.

— Э нет! — усмехнулся Раструбов. — Деньги вперед. Где же я потом стану вас искать?

— Вам недостаточно моего слова?

Пекарь посмотрел на Барсукова как на ненормального, которого уже бесполезно лечить. Даже ничего не ответил, только пожал плечами.

— Но… у нас нет с собой таких денег, — произнесла Маша.

— Мои золотые сережки стоят всего долларов двести, — добавила Ксения. — Если они вас устроят…

— Нет, — отрезал пекарь. — Так дело не пойдет. — Он насупился, глядя на всех нас. Потом вдруг сказал: — Тогда у меня есть другое предложение. Я провожу кого-нибудь одного через болото и возвращаюсь обратно. Этот человек едет в Москву, собирает полную сумму — все четыре тысячи — и приезжает через три дня в наш уездный городок, где я буду его ждать. Получив деньги, я вывожу из Полыньи всех остальных. Но только поодиночке, потому что гуськом, как на экскурсии, мы не пойдем. Думайте.

— Ну что ж, это разумно, — произнес Барсуков, который, очевидно, взял на себя роль начальника болотной экспедиции. — Мы согласны. Теперь надо решить, кто пойдет первым.

— Тот, кто сможет собрать за несколько часов требуемую сумму, — сказала Ксения. — У меня на книжке как раз лежат пять тысяч долларов. Я, пожалуй, готова рискнуть и пойти первой.

Возражений не последовало.

— Осталось только оговорить срок выступления, — произнес фельдмаршал Барсуков. — Но это уже зависит от вас, Ким Виленович.

Тот закатил глаза, высчитывая что-то. Видно, тоже ощущал себя великим стратегом.

— Дня через два-три, — ответил наконец он. — На рассвете.

Пекарь уже собирался уходить, но вдруг задержался в дверях.

— А не получится ли так, — сказал он, — что я выведу дамочку из Полыньи, а она так и останется в Москве? Мало ли что… Тогда что же, плакали мои денежки?

— Нас связывают многолетние узы чистой и бескорыстной дружбы, — несколько ехидно заметил я. — Мы все любим друг друга столь сильно, что каждый готов заменить выпавшего из гнезда. Не беспокойтесь.

— Хорошо же, — произнес Раструбов и удалился.

— Мне послышалась в твоих словах скрытая издевка, — сказала Милена. — На кого ты злишься, деточка? Ты сам нас сюда зазвал. Вот теперь и расхлебывай. Получай то, что хотел, и даже еще с наваром.

— По-моему, нам всем было хорошо, когда мы выбирались в какой-нибудь горный отель или на подмосковный пикник, — ответил я. — Никогда не возникало никаких проблем. Что же случилось теперь? Откуда эти постоянные трения?

— Тогда мы были свободны и в любой момент могли вернуться назад, — произнесла Маша. — А теперь мы… в тюрьме.

— Милая моя, весь мир — тюрьма. Так ответил один шекспировский персонаж Гамлету. Свободу надо ощущать внутри себя, вне зависимости от той местности, где ты находишься. Чем тебе плоха Полынья? Это та же Москва, только крошечная.

— А я вам скажу с точки зрения юриста, что свободы вообще не существует, — заметил Марков. — Это приманка для идиотов, которые хотят, чтобы какое-то красивое слово ласкало их слух. Нет, братцы, Вадим прав: весь мир — тюрьма. Добавлю только, что жить в ней все же прекрасно. Надо только перестать ныть и видеть всюду решетки. Мы ведь сами вешаем вокруг себя замки и запоры, не так ли?

Ему никто не успел ответить, поскольку возле калитки несколько раз просигналил джип.

— Кого еще черти носят? Новое приглашение на пир? — сказал я и вышел во двор. Там возле машины стояли два охранника Намцевича. У одного из них тянулся длинный шрам через левую щеку.

— Оружие в доме имеется? — спросил он.

— Нет. А что? Готовимся к войне? — отозвался я. — С кем, со Швейцарией? Давно пора разорить этих проклятых банкиров.

— В поселке убит еще один человек, — не обращая внимания на мой шутливый тон, произнес второй охранник, белобрысый, похожий на сельского паренька из деревни. — Мы вынуждены собрать все огнестрельное оружие и складировать в арсенале. В целях безопасности.

— Ну, какие же у нас могут быть бомбы да пистолеты? — ответил за моей спиной Марков, вышедший следом. — Стреляем, только когда пукаем.

— Проверять не будем? — спросил охранник со шрамом.

— А ордер на обыск есть? — Марков скрестил на груди руки.

Охранники некоторое время молча смотрели на него.

— Ладно, — сказал «шрам». — Советуем вам не выходить из дома после двенадцати часов вечера.

— Это что же, в Полынье вводится комендантский час?

— Нет, просто дружеский совет.

— Хорошо, мы учтем его, — сказал я.

Когда они уехали, Марков посмотрел на меня.

— Значит, уже собирают оружие… — задумчиво сказал он. — Дело серьезное.

— А ты все шутишь! Спрячь куда-нибудь подальше свой пистолет. Думаю, он нам еще пригодится.

— Теперь нам прежде всего пригодятся мозги. Если дело дойдет до большой заварухи, то перевес все равно будет не на нашей стороне.

— Мозги, говоришь? Тогда тебе крупно повезло, что я рядом.

Марков рассмеялся, толкнув меня в бок. Мы уже совсем позабыли о том, что произошло между нами ранним утром.

 

Глава 6

Портретная галерея в доме Мендлева

После скромного ужина, состоявшего из перловой каши с тушенкой, зелени с огорода и чая, мы разбрелись по своим комнатам. Настроение у тех, кто готовился к скорому отбытию из Полыньи, было приподнятое. Но и мы, остающиеся, были полны сил и энергии. Я пришел на кухню к Комочкову и предложил сегодня же вечером попытаться проникнуть в дом доктора Мендлева. У меня был интересный план, который я изложил Николаю. Маркова мы решили с собой не брать и не посвящать в наши действия — третий человек здесь был лишним. А вот помощь Милены мне бы потребовалась. Ее мастерство театральной гримерши было неоценимо, недаром она пользовалась такой популярностью в наших актерских кругах. Могла из юноши сотворить старика, а из женщины преклонного возраста — невесту на выданье. И я пошел к ней мириться, наступив на собственное тщеславие.

Она полулежала одетая на кровати и листала старые журналы. Бросив на меня внимательный взгляд, понимающе улыбнулась.

— Ну что, котик, соскучился по своей женушке? — мягко сказала она. — Тяжко одному-то спать?

Я еле сдержался, чтобы не уйти.

— Милена, давай поговорим серьезно. Твоя жизнь — это твоя жизнь, и я не восточный султан, чтобы держать тебя взаперти, в серале.

— Да у тебя и не получится.

— Я о другом… — А о чем другом, я стал забывать, глядя на ее изученное мною до малейшей морщинки лицо, милое и родное, и меня вновь потянуло на опасную тему наших взаимоотношений, на это проклятое минное поле, где каждый подвергался риску взорваться. Но мы же сами постоянно и устанавливали эти мины. — Почему ты так себя ведешь со мной? Я что, твой враг, в которого надо целиться из ружья?

— Ты — мой муж. А муж объелся груш, — ответила она.

— Что это значит? Что я недостоин тебя?

— Это значит, не надо меня насиловать.

— Да кто тебя насилует-то? Ты сама из кого хочешь душу вытащишь. Ты ведь изверг рода человеческого.

— Пришел сюда ругаться? Так поди вон.

Я прикусил язык, понимая, что ссориться мне с ней не с руки. Да я и не хотел ее оскорблять. Меня снова тянуло к ней, словно я был игрушечным парусником, плывшим в смастерившие его руки. Ну что я мог с собой поделать, если наша любовь-ненависть была так сильна, что не позволяла нам ни окончательно расстаться, ни соединиться навсегда. Наверное, мы всегда будем рядом, не вместе, но около друг друга, а разлучит нас только какая-нибудь неодолимая сила вроде смерти. Да и Милена сейчас, искоса поглядывая на меня, будто изучала заново и покусывала верхнюю губку, что я расценил как признак внутреннего волнения и ожидания.

— Почему мы не можем жить, как живут Барсуковы? — спросил я. И добавил: — Надо срочно заводить детей.

— Прямо сейчас?

— А хотя бы!

— Изволь, — согласилась она, расстегивая пуговки на платье.

— Ты все понимаешь слишком примитивно, — разозлился я, хотя и сам не понимал, чего я сейчас хочу.

Она снова застегнулась.

— Ты никогда не станешь настоящим человеком, — сказала Милена. — Потому что ты — мутант, продукт кислотных дождей. Как и большинство из нас. По облику мы еще люди, а по сути своей уже совершенно другие существа, с мягким мозгом, вялым сердцем, пустой душой, но с гиперсексуальными желаниями. Единственное достоинство. Хотя какое это достоинство? Так, блуд. А где найти мужчину, который любил бы тебя не за длинные ноги и красивую мордашку, а за то, что ты — единственная для него?

— Ну… я такой… — смущенно промямлил я. Она впервые говорила со мной так откровенно, и я даже не ожидал, что в ее головке кроются такие мысли. Я-то думал, что у нее между симпатичными ушками ничего подобного нет и быть не может.

— Нет, Вадим, ты не такой, — ласково сказала она. — Ты хороший и добрый, податливый, мягкий. Но ты не такой. Ты не сильный. Ты просто играешь разные роли, как в театре. Иногда можешь сыграть и супермена. Но когда спектакль заканчивается, ты снова надеваешь привычный халат.

— А Марков — такой? — коварно спросил я.

— При чем здесь Егор? — Она посмотрела на меня настороженно. Потом ответила: — Да, если хочешь знать. Он — цельный. Хотя и в нем много скотского. Но, по крайней мере, он не мутант… Извини, если я тебя обидела.

— Ну и ты меня тогда прости. Наверное, мы слишком невнимательны друг к другу. Но вот вернемся в Москву и тогда…

— Брось… — остановила меня она. — Там все будет по-прежнему. Те же люди, те же встречи, те же разговоры. Та же жизнь. Ничего не изменится.

— И наши с тобой отношения? А если попробовать?.

— Хорошо, — улыбнулась она. — Попробуем…

За этим разговором я совсем забыл, зачем пришел к ней. Но с другой стороны, я был даже рад, что у нас состоялся такой разговор. Но время шло, и Комочков ждал меня.

— Милена, ты должна превратить меня в смертельно больного человека, — сказал я. — В умирающего лебедя.

— Каким образом? — спросила она. — Дать тебе по башке кирпичом?

— Это лишнее. Просто загримируй меня, как ты это умеешь.

— Зачем? В какой пьесе ты хочешь сыграть?

— «Мнимый больной» Мольера. И больше ничего не спрашивай.

— Ну что же… — сказала она. — Поглядим, что можно сделать из цветущего мужчины.

Милена достала из сумочки свои гримерные принадлежности, разложила их на столе, установила зеркало. Оценивающе посмотрела на меня. Затем принялась за дело. По правде говоря, сначала я хотел сделать так, чтобы доктор Мендлев принял меня за раненного в голову, но в фальшивых наклейках и сиропо-клюквенной крови он бы быстро разобрался. А вот сыграть умирающего от какого-то внутреннего заболевания, чтобы он не догадался, я бы смог. В театре у меня как-то была подобная роль в пьесе современного автора: в первом акте я узнавал, что болен СПИДом, а все остальные три действия медленно умирал, решая попутно всякие сложные личные и мировые проблемы; но в конце спектакля зритель, со злорадством предвкушающий мою смерть (потому что сама пьеса была утомительна, нудна и вызывала массовый исход из зала), разочаровывался: я выздоравливал, поскольку болезнь моя оказывалась обыкновенной простудой. Это была моя единственная более-менее крупная роль в театре, но славы она мне не принесла. Цветов, по крайней мере, мне никто не дарил…

Закончив свою работу, Милена подсунула мне зеркало, и я увидел человека с серо-землистым цветом лица, заострившимся носом и подбородком, запавшими глазами, под которыми расплывались темные круги. Короче, без пяти минут покойник.

— Отлично! — произнес я бодрым голосом. — Это то, что нужно. Спасибо, милая.

Я обнял ее и поцеловал, забыв о фиолетовой помаде на губах. Но дело в том, что, пока она накладывала своими тонкими пальчиками грим на мое лицо, эта «рабочая» ласка так меня томила и возбуждала, что я не мог дождаться окончания сеанса. Неужели и все другие артисты, которых она гримирует, чувствуют то же? Но сейчас мне было плевать на них, на себя, на Комочкова, который меня ждал, и на весь свет. Я ощущал близость ее тела, снова вдыхал запах ее волос, целовал чувственные губы, гладил нежную кожу.

— Подожди… — прошептала она. — Так же нельзя…

— Можно… — Я видел, что ее широко раскрытые глаза призывно зовут меня. В ней пробуждался тот же неутомимый и страстный зверь, что и во мне. Было ли от него спасение? Мы снова любили друг друга, как прежде…

— Ты не похож на умирающего лебедя, — туманящим сознание голосом шептала она, и я так же тихо отвечал ей что-то. Наше любовное борение было обречено на безмолвное и сладостное слияние, в котором мы теряли контроль над рассудком и забывали наши обиды, нанесенные в иной борьбе — за самоутверждение. И в прошлые времена нас всегда мирила постель, но сейчас это бессознательное отключение от реальной жизни чуть не привело к подлинной драме: в самые напряженно-томительные секунды Милена, вскрикнув, прошептала другое имя, назвав меня Егором… И руки мои, вернувшись в подчинение к разуму, который взорвался яростью, стали сжиматься на ее хрупком горле. Всего лишь несколько мгновений я сдавливал ее шею, холодея от сладостного сознания, что она сейчас умрет — и это будет моей местью за все, а она хрипела и не могла вырваться. Я бы, наверное, так и задушил ее, но в этот момент в дверь постучали, и этот стук словно бы отозвался в моей голове. Я разжал руки и откинулся на подушку.

— Ну скоро ты там? — услышали мы голос Комочкова.

— Сейчас! — откликнулся я глухо и повернул лицо к Милене.

— Дурак… — прошептала она. — Ты чуть не убил меня.

— Может быть, это тебе бы понравилось, — сказал я. И мстительно добавил: — Извини, Валерия…

Мы молча оделись, стараясь не смотреть друг на друга. Нам было и хорошо, и плохо, и смешно, и досадно. Полный набор чувств. Где еще испытаешь такое, как не в Полынье?

— Давай подправлю грим, — деловито произнесла Милена, снова взявшись за свои кисточки. — Сейчас ты похож не на больного, а на сумасшедшего.

— Никогда больше не называй меня именами своих любовников, — сурово предупредил ее я. — Иначе я завершу то, что начал. — И она посмотрела на меня с каким-то потаенным уважением. Может быть, впервые за всю нашу совместную жизнь.

Минут через десять я вышел из ее комнаты в зал, где за столом, лениво играя в карты, сидели Барсуковы и Комочков.

— Ой, Вадим, что с тобой случилось? — испуганно спросила Маша. — Ты заболел?

— Перегрелся, — ответил я. — К утру пройдет. Пошли, Николай.

— Лучше бы тебе лечь, — посоветовал Сеня. — Пока кризис не минует.

— Тибетские монахи лечат болезни активными физическими упражнениями.

— Оно и видно, что ты не терял времени даром, — усмехнулся Комочков. — Я тебя уже полтора часа жду.

— А куда вы собрались? — поинтересовалась Маша.

— К доктору, куда же еще? — ответил я. — Лечиться будем.

Мы вышли на улицу. Времени было около одиннадцати, и уже вовсю светила луна. Мысленно я благодарил Комочкова за то, что он так вовремя постучал в дверь — иначе в Полынье появился бы еще один труп. Поистине, поселок любви и смерти…

Окна в домах, мимо которых мы проходили, уже не светились. Жители здесь ложились рано. И на улице, конечно же, никого не было. Лишь лай собак сопровождал наше торопливое шествие. Вскоре мы подошли к жилищу доктора Мендлева — высокому кирпичному дому на восточной окраине Полыньи, неподалеку от церкви и кладбища. Когда мы приблизились к калитке, во дворе глухо зарычала овчарка.

— Зови! — шепнул я Комочкову. — Буди этого Айболита.

— Густав Иванович! — закричал Николай. — Эй, доктор! Откройте!

И тотчас же в ответ ему яростно залаяла собака, бросаясь на проволочное заграждение, пытаясь перепрыгнуть через высокий забор. В одном из окон зажегся свет. Потом дверь в доме открылась, на порог вышел сам Мендлев, включив мощный фонарь.

— Кто там?

— Густав Иванович, срочно нужна ваша помощь! Идите сюда! — Комочков толкнул меня в бок: — Ну, теперь дело за тобой. Как ты думаешь, он давал клятву Гиппократа?

А доктор уже шел к нам. Он привязал собаку, открыл калитку и подхватил меня, чуть не упавшего ему на грудь. Вместе с Комочковым, поддерживая меня под руки, они довели больного до дома, ввели в прихожую, а затем в какую-то комнату, уложив на кушетку. Я тяжело дышал, блуждая взглядом по стенам, словно не узнавая ни доктора, ни Комочкова. По моему лицу катились крупные капли пота, которыми меня заранее наградил Комочков из пульверизатора. Одной рукой я держался за сердце, а другой — за живот, решив на всякий случай, что у меня должны болеть все внутренности. От печени до селезенки.

— Что с ним? — спросил Густав Иванович, надевая очки.

— А это уж вам карты в руки, — на преферансном языке ответил Николай. И, продолжая тасовать колоду, добавил: — Шли мы с ним вдоль берега озера, разговаривали, а потом он как повалится на землю, как сожмется, застонет… Я испугался, думал, концы отдает… Ну, немного пришел в себя. Хорошо, что ваш дом рядом. Еле довел. Что будем делать, доктор? Можно ли его сейчас трогать?

— Нет, пусть лежит, — поспешно отозвался Мендлев. — Очевидно, лучше ему остаться у меня до утра. — Он пощупал мой лоб, потом пульс. — Странно…

Доктор вышел в соседнюю комнату, затем вернулся с фонендоскопом и аппаратом для измерения давления. Но за это время мы успели обменяться с Комочковым парой фраз:

— Это не дом, а крепость, смотри, какие решетки.

— Лежи, больной, и побольше постанывай. Главное, что он хранит верность клятве Гиппократа, не выгнал тебя, чтобы ты подыхал под забором…

Мендлев начал выслушивать меня, бормоча себе под нос:

— Странно, странно… Пульс почти ровный… Тоны сердца ясные, неприглушенные… Может быть, перитонит?

— Точно, перитонит! — авторитетно заявил Комочков. — Он с утра за живот держался.

— Живот мягкий… Странно, странно… Наверное, кардиология. Что-то связанное с неврозом… На лицо явная астения…

Минут десять он ощупывал и выстукивал мое тело, а я продолжал громко дышать, мучительно корчиться, изредка постанывать. Не думаю, чтобы я переигрывал, хотя порой мне страстно хотелось рассмеяться, глядя на встревоженно-глупое лицо Николая. Наконец доктор беспомощно произнес:

— Не могу поставить даже предварительный диагноз. Главное, чтобы он сам ответил на мои вопросы. Подождем до утра, когда он придет в сознание. Но, скорее всего, это нейроциркуляторная дистония.

— Чего? — переспросил Комочков. — Точно. Она самая.

— Сейчас я дам ему валокордина и сладкого чая, а вы пока идите домой, — сказал доктор.

— А может быть, я останусь с ним до утра? — попросил Комочков. — Где-нибудь тут… на коврике. Как собака. Мне не привыкать.

— Нет, — твердо произнес доктор. — Я сам о нем позабочусь. А с вами мы увидимся утром.

Густав Иванович выпроводил Николая, затем вернулся ко мне. Накапал лекарства, влив в рот, укрыл пледом. Я продолжал изображать из себя смертельно больного, но уже в меньшей степени, постепенно затихая, словно погружаясь в сон. Мне было желательно, чтобы он поскорее оставил меня в покое. Доктор еще некоторое время потоптался в комнате, поглядывая на меня, потом потушил свет и тихо вышел. Прошло полчаса… Я не решался встать, чувствуя, что лучше выждать как можно дольше. И не ошибся. Доктор снова вернулся, пощупал мой лоб, пульс, неопределенно крякнул и ушел. В доме наступила тишина. Только через час я осторожно свесил ноги с кушетки. Теперь можно было действовать. Я вытащил из кармана приготовленный фонарик и подошел к двери. Пол под ногами предательски скрипнул. Интересно, крепко ли спит доктор? И что меня поджидает в других комнатах, которые я намеревался обследовать? Если он действительно прячет в доме маньяка и мне придется с ним столкнуться… то надо готовиться к худшему. Одному мне с ними двумя не совладать. Я не такой умелый боец, как Марков. Не поторопился ли я, отправившись в этот дом, словно в западню? Мне стало как-то не по себе. Легкий холодок побежал по телу, когда я представил, как мне проламывают голову какой-нибудь гантелей, а потом волокут к болоту и бросают в трясину. А Комочкову доктор скажет, что я почувствовал себя лучше и ушел на рассвете. Я посветил вокруг себя, выискивая что-нибудь тяжелое, какой-нибудь предмет, которым можно было бы защищаться в случае чего. Подхватив со стола бронзовую статуэтку Асклепия, я вышел в коридор. Справа от меня находилось две двери, напротив — еще три… В какой-то из этих комнат должен был спать доктор. А где-то — его гость, или пленник, или соучастник. Мне предстояло это выяснить. В любом случае, я уже не мог отсюда уйти, во дворе меня бы разорвала овчарка. Оставалось только продолжить свои изыскания. Я подошел к соседней двери и прислушался. Оттуда доносился легкий храп. Отлично. Мне повезло, что я сразу определил, где спит Густав Иванович. Теперь можно было действовать поспокойнее. Но сердце все равно продолжало колотиться у меня в груди, как взбесившийся метроном. На цыпочках я отошел от этой комнаты и тихонько отворил дверь в соседнюю. Луч фонарика стал шарить по темному помещению. Стол, диван, стеллажи книг, несколько стульев, магнитола, телевизор… Наверное, здесь был кабинет Мендлева. Я закрыл дверь, повернулся и пошел по коридору к первой комнате. Там стояла газовая плитка, холодильник, различная кухонная утварь. Ничего интересного. Но на всякий случай я вошел внутрь и заглянул в холодильник. Он был битком забит продуктами. Почувствовав вдруг сильный голод, я не удержался, отщипнул кусок вареной курицы и начал жадно есть. Потом сделал несколько глотков из початой бутылки с вином. Жанна была права: доктор основательно запасся пищей, словно ему действительно надо было кормить двух, а то и трех человек. Снова выйдя в коридор, я заглянул в соседнюю комнату. Здесь на столе лежали в тарелках остатки ужина, стояла бутылка вина, два бокала. Ну вот, это уже кое-что. Теперь я видел явные доказательства того, что у доктора в самом деле кто-то живет. Все здесь говорило о том, что ужин был рассчитан на две персоны. Где же тот, второй? Оставалась последняя, третья комната по коридору. Постояв перед дверью в некоторой нерешительности, я тихонько открыл ее, крепко сжимая в руке статуэтку Асклепия. Но комната была пуста…

Я водил лучом фонарика и удивлялся: все стены были увешаны рисунками. Это были портреты мужчин, только мужчин от двадцати до пятидесяти лет, и ни одной женщины. Выполненные карандашом или фломастером, они были очень живописны, разнообразны, живы, с легкой, стремительной линией, подчеркивающей характер натурщика, и все они смотрели на меня по-разному: одни хмуро, презрительно, другие весело, ласково, третьи гневно и злобно, словно требуя, чтобы я немедленно удалился. Несомненно, все эти работы были выполнены большим мастером, умевшим передать и взгляд и настроение. Кто же автор этих портретов? Неужели сам доктор Мендлев? Здесь было, наверное, три десятка рисунков. И некоторые из них, примерно половина, были отмечены крестами, проставленными в уголках картона. А потом я остановился как вкопанный: со стены на меня смотрел мой собственный портрет. Это был я — какой-то радостно-оживленный, с застывшей на губах улыбкой, изображенный так умело, словно бы неизвестный художник просто сфотографировал меня. И в уголке картона не было никакого крестика. Когда и кто нарисовал меня здесь, в Полынье? Или это было в другом месте? Но зачем, кому это понадобилось? Я стоял задумавшись, теряясь в догадках, пока в комнате неожиданно не зажегся свет.

— Вы уже чувствуете себя получше? — услышал я голос доктора.

— Да… значительно, — промямлил я, оборачиваясь. — Как-то само прошло…

— И часто у вас бывают такие приступы? — насмешливо спросил Густав Иванович. — Положите Асклепия.

— Когда приближается полнолуние, — ответил я, кладя на мраморный столик статуэтку, которую все это время продолжал сжимать в руке. — А может быть, лекарство подействовало.

— Я дал вам таблетку плацебо. Она безвредна. В таком случае вам лучше покинуть мой дом. Надеюсь, вы найдете дорогу обратно?

— Чьи это рисунки, Густав Иванович?

— Уходите, — решительно произнес доктор, поблескивая стеклами очков.

— А кто у вас еще живет? — нагло спросил я, ожидая, что мне сейчас все-таки придется воспользоваться бронзовым Асклепием, — поскольку у доктора появилось такое выражение, будто он готов броситься на меня.

— Немедленно уходите, — грозно повторил он. — Иначе вам придется иметь дело с моей овчаркой.

— Ладно, — ответил я, чувствуя, что зашел уже достаточно далеко. — Спасибо за гостеприимство. Но мне кажется, что вот этот человек в вашей галерее, — и я указал на свой собственный портрет, — еще не сказал своего последнего слова…

 

Глава 7

Послание

Я не успел отойти от дома доктора Мендлева и на десяток метров, как из-за дерева выскользнула человеческая фигура и ухватила меня за локоть.

— Тсс! Не дергайся, это я, — прошептал Комочков. — Я нарочно остался, чтобы подождать: а вдруг тебя начнут убивать?

— И что бы ты тогда стал делать?

— Побежал бы им помогать. Удалось что-нибудь выяснить?

— Я засветился. Доктор Мендлев оказался хитрее, чем мы думали. Он меня выгнал.

И я рассказал Комочкову о том, что произошло в доме, и об этой странной портретной галерее. Более всего меня озадачил мой собственный портрет. Остальные изображенные лица были мне неизвестны.

— Не думаю, чтобы все это нарисовал сам доктор, — сказал я. — Если бы он был таким заядлым художником-любителем, то наверняка в комнате висело бы много портретов жителей поселка. Да и здесь, в Полынье, знали бы о его увлечении. И вообще, с какой стати я попал в его галерею?

— А тебе не кажется, что крестиком отмечены те, кого уже нет в живых? — высказал предположение Комочков. — У меня лично возникает именно такая ассоциация. А то, что ты не обнаружил там неизвестного сожителя Мендлева, еще ни о чем не говорит. Этот человек мог находиться в комнате самого доктора. Ведь ты туда не заглядывал? Или еще где-нибудь, в потайном укрытии. Странно, что тебя вообще выпустили живым.

— Ничего странного. Просто я узнал его тайну не до конца. Подумаешь — увидел рисунки! Это не криминал. Да и нельзя было меня убивать, ведь ты-то был свидетелем, что я остаюсь в доме на ночь.

— Как же нам снова пробраться туда?

— Придумаем что-нибудь другое…

Мы вернулись к себе и разошлись по своим комнатам, но я долго не мог уснуть, ворочался, кашлял, отрывал голову от подушки и всматривался в лунную ночь за окном. Я вспоминал свое лицо на портрете, изображенное так умело, что оно казалось живым. Ни разу в жизни я не позировал ни одному художнику, тем более здесь, в Полынье. Человек, сумевший так меня нарисовать, был очень талантлив, если не сказать больше… Нет, им не мог быть провинциальный врач, похожий на сушеную сливу, с его немецкой педантичностью и склонностью к точным наукам. В художнике жила душа поэта, стремящаяся к безумному полету мысли. Он был явно не от мира сего, поскольку сумел схватить мой образ по памяти. Возможно, этот человек лишь мельком видел меня. Но где и когда? Я поднялся, зажег свечку и достал те фотографии, которые были сняты в автоматическом режиме, когда я устраивал западню на незваного гостя в Моем доме. Там на некоторых снимках был заснят и я, и мне подумалось, что, возможно, одна из этих фотографий исчезла. Тогда она могла послужить тем материалом, с которого сделан рисунок. Но все они были на месте. Я уже собирался убрать их обратно в сумку, как вдруг мое внимание привлек один из снимков. В прошлый раз я не увидел в нем ничего особенного. Но сейчас, вглядевшись в него попристальней, я обнаружил, что мое лицо, запечатленное на нем… какое-то странное. Вроде бы это и не совсем я. Лицо на фотографии вышло не очень отчетливо, часть его скрывалась в тени. А главное… и тут я вздрогнул от неожиданного открытия — одежда! Совершенно иная рубашка… Тот человек, попавший под объектив фотоаппарата, был одет не так, как я. Почему я сразу не заметил этого? Из-за качества снимка? Или потому, что заранее был настроен увидеть на всех фотографиях себя? Так или иначе, но теперь-то я был убежден, что в доме действительно побывал какой-то человек, похожий на меня. Не тот ли, кого я мельком увидел в особняке Намцевича? Значит, он существует… Если только тут нет какой-то мистической чертовщины. Тогда, может быть, и на рисунке в доме Мендлева изображен не я? Но это было бы слишком невероятно: портрет идеально соответствовал моему облику. А этот двойник на фотографии все-таки чем-то отличался. Более жестким профилем, подбородком, формой носа. Мне совсем расхотелось спать, и я начал расхаживать по комнате.

Эти мои шаги, наверное, и услышала Милена, которая отворила дверь и тихо ступила внутрь. Она была босиком, в короткой ночной рубашке, с распущенными волосами и каким-то странным выражением глаз — широко раскрытых, в которых мерцал огонек моей свечи. Она словно бы ничего не видела, но шла прямо ко мне. И ее бледное лицо было бесстрастно, как гипсовая маска.

Протянув руку, она коснулась моей щеки, а я, холодея от охватившего меня ужаса, не мог вымолвить ни слова. Я не понимал, что с ней происходит да и она ли это вообще? Пальцы ее были совершенно ледяные, словно принадлежали мертвецу. Я чувствовал, что еще немного, и из моего горла вырвется страшный крик.

— Где ты? — прошептала она. — Я не вижу. Почему ты молчишь?

Я отступил назад, к стене, прижавшись к ней спиной, но и она сделала шаг вперед, упершись в мою грудь обеими ладонями. А потом вдруг обхватила меня за шею и тотчас же прильнула к моим губам. И я тоже поцеловал ее, будучи не в силах сопротивляться. Милена откинула назад голову, посмотрела на меня совсем иным взглядом, рассмеялась и нежно проворковала:

— Ну что, милый, испугался? Это тебе за то, что ты хотел меня задушить. Будешь теперь знать, как обижать бедных девушек.

— Чертовка! — произнес я растерянно, все еще находясь под впечатлением колдовской сцены. — Да в тебе пропадает великая актриса. Я чуть рассудком не тронулся.

— Чуть-чуть тронуться тебе бы не помешало. Впрочем, я тебя и такого люблю.

— Правда?

— А когда я тебе лгала?

— Всю жизнь. — И я понес ее к нашему ложу, подхватив на руки.

Утром я проснулся поздно, а Милена еще продолжала посапывать, уткнувшись своим милым личиком в мое плечо. «Странные все-таки мы с ней существа, — подумал я. — Другие бы уже давно разбежались в разные стороны, а нас продолжает тянуть друг к другу, несмотря ни на что». А в этой Полынье я как-то заново полюбил ее, да с еще большей силой. Наверное, и она тоже. Но ведь где-то тут была еще и Валерия, которая также занимала в моем сердце особое место и к которой стремилась моя душа. Был Егор Марков, значивший для Милены очень много, хотя самим им владели совершенно иные думы, в чем я не сомневался. Была, наконец, таинственная Девушка-Ночь и моя любовь к ней, промелькнувшая мгновенно, тоже была… Я никогда не думал, что в моей жизни наступит когда-нибудь такой момент и я попаду в такое место, где буду поистине счастлив, подвергаясь тем временем вместе со всеми смертельной опасности. Любовь на краю пропасти — именно так я бы назвал свое нынешнее состояние.

Я осторожно отодвинулся от Милены, встал, оделся и вышел из комнаты. В зале тоскливо сидел один Сеня Барсуков, катая по столу хлебный мякиш.

— Послушай-ка, какое стихотворение я сочинил для малых деток, — сказал он.

— Неплохо, — похвалил я. — Сгодится для рекламного ролика путешествий.

— Нет, это для души, — сумрачно отозвался он. — Там, в агентстве, я пишу барахло. Ради куска хлеба. А настоящих стихов получается все меньше и меньше. Скоро ручеек совсем иссякнет. Нельзя даже самый маленький талант использовать ради заработка. Нельзя путать Мамону с творчеством. Ведь что такое дар Божий? Это действительно не яичница, которую проглотил и наелся. Это скорее неупиваемая чаша, которую ты жадно пьешь всю свою жизнь и не можешь напиться. Но как только ты начинаешь использовать эту чашу в корыстных целях, напиток кончается. А на дне — пустота. Ни единой капельки. Только воспоминания о чем-то светлом, и чистом, и радостном.

— Давай-ка хлебнем вермута? — предложил я. — Что-то мне не нравится твое настроение.

— Не хочу, — ответил он. — Пошли лучше поглядим на похороны. На сожжение трупа.

— Какие такие похороны?

— Этого вашего Мишки-Стрельца. Его тело отдали Монку, а уж тот совершит над ним какие-то свои обряды. Все наши уже отправились на площадь.

— Дурдом, — сказал я. — Не могут похоронить по-человечески. Ладно, пошли…

Поселковая площадь была запружена народом. В центре ее возвышался сложенный из дров и хвороста помост, на котором покоилось тело несчастного смотрителя башни, а рядом стоял сам проповедник Монк со своими служителями и выкрикивал в толпу звенящие фразы. Я прислушался, но до него было далеко, а пробираться вперед не очень-то и хотелось. Да и что он мог сказать путного, прощального? Доносилось лишь знакомое: «Гранула… Гранула…» Вся эта процедура показалась мне весьма отвратительной. Кто позволил ему устраивать крематорий в центре поселка? Здесь же не Бангладеш, где подобный обряд был бы уместен, а почти сердцевина России. Но вопрос о том, кто дал такое право, был неуместен: на четырех улочках, примыкавших к площади, стояло по джипу, в которых восседали охранники Намцевича. По двое в каждой машине. «А сколько их всего, этих камуфлированных барбосов? — подумал я. — Человек двенадцать, как говорил Ермольник. Не так уж и много…»

Между тем мистическое действо в режиссуре проповедника Монка продолжалось. Самым прискорбным для меня было то, что в толпе оказалось довольно много детей и подростков, которые с жадностью наблюдали за подготовкой к сожжению. Они, словно губки, впитывали в себя все жесты и выкрики Монка и его служителей, причем многие из них смеялись, подражая ему, как маленькие обезьянки. Здесь начисто отсутствовало не только таинство похорон, но и элементарное уважение к покойнику. Если Мишка-Стрелец и не заслужил подобного отношения при жизни, то хотя бы после смерти он мог рассчитывать на какое-то бережное отношение к своему телу. Сомневаюсь, что он высказывал когда-либо пожелание отдать свои бренные останки в руки Монка и его паствы. Но у покойника не было ни родных, ни близких, которые могли бы вступиться за него. И я также не мог противостоять этой вакханалии, разыгрывающейся среди бела дня, поскольку был бы просто сметен толпой, входившей в какой-то непонятный экстаз.

Мне вдруг показалось, что смерть Стрельца была предопределена и предназначена именно для этой цели: провести шумное похоронное шоу на площади, чтобы показать всему народу, как бесстыдно-ничтожна жизнь одного человека, как она беззащитна перед могуществом Монка и его новой религией. Конечно, лучшего человека для этой роли было бы не сыскать. Но если он был выбран жертвой для показательных похорон, а вернее, глумливого сожжения, то убившие его — преступники вдвойне. Они загубили не только одинокую душу, но и ввергают в бездну другие, оживленно наблюдающие вокруг помоста. С отвращением я смотрел на то, что творит Монк. Зачем ему надо, чтобы его служки разрисовывали — тело Стрельба желтой, белой и черной краской? Зачем изображают звезды на его груди и лбу? Совершают какие-то кабалистические пассы и телодвижения? Поют гнусавые гимны, двигаясь по кругу? И наконец — апогей безумия! — они стали перепиливать горло покойника длинной ножовкой, чтобы отчленить ее от тела. Я больше не в силах был смотреть на весь этот сатанизм, разум отказывался спокойно созерцать монковский обряд погребения. Я заметил, что многие люди вместе со мной стали покидать площадь, уводить своих детей. Это было невозможно вынести. Но джипы в проулках были поставлены так, что загораживали выход с площади, а дюжие охранники не пускали прорывающихся назад людей. И не только охранники… Возле них появились и добровольцы из местных жителей, крепкие молодые парни, которые тоже стояли молчаливой стеной, отталкивая народ. Словно кто-то специально задался такой целью: задержать на площади толпу, чтобы она досмотрела все до конца. Я знал, кто автор этой мистерии: Намцевич…

Позади меня взметнулся столб пламени, раздался возбужденный рев. Языки костра устремились высоко вверх, грозя обжигающим огнем небу, а проповедник Монк держал в поднятой руке голову Стрельца, продолжая безумно кричать, пока не бросил ее в желтое пламя. Страшный прилюдный обряд подошел к концу… Только тогда мы смогли покинуть площадь. Я потерял Барсукова, не нашел никого из своих друзей и в одиночестве вернулся домой. Встретила меня Милена, которая, как радивая хозяйка, подметала полы.

— Это на тебя не похоже, — сказал я. — Ты не заболела?

— Надо же когда-то попробовать, — ответила она. — А где ты был? Где вообще все?

— Там… на площади… — неопределенно произнес я. Мне не хотелось даже мысленно возвращаться к происшедшему. Слишком сильное потрясение было пережито мною.

— А я приготовила обед, — горделиво сообщила Милена.

— Умница, — сказал я, целуя ее. — Надеюсь, его можно есть? Или сначала дать попробовать собакам?

Я спустился в подвал, достал из запасников бутылку вермута и поднялся обратно. Выпив полный стакан, я немного успокоился, прошла нервная дрожь в пальцах. Вскоре пришли Комочков с Марковым, а за ними — и Ксения с Барсуковыми. Мы снова были все вместе.

— Ужасное зрелище! — произнесла Ксения. — И это в конце двадцатого века. Расскажи кто — я бы не поверила.

— Брось! — отмахнулся Марков. — Что двадцатый век, что пятнадцатый — какая разница? Человек остается самим собой во все времена. Копни его поглубже — и такое откроется!.. А это все цветочки. Наливай! — протянул он мне свой бокал. — Чего раззявился?

— И мне, — потребовал Комочков. — Я тебя полночи пас у доктора. Зря, что ли?

Потом мы пообедали теми макаронами, которые приготовила Милена и которые напоминали пересоленную стружку с дерева, а запили все это чем-то похожим на слабо разведенный стиральный порошок.

— Это компот, — пояснила Милена. — Я добавила туда крахмала для сытости.

— Вон из той баночки? — спросил я. — Поздравляю, там была сода.

— Ну какая разница? — откликнулась Ксения. — Все равно пить нельзя. Хорошо, что ты не держишь на кухне крысиного яда.

Милена обиделась.

— Вы все считаете, что я плохая хозяйка? — спросила она.

— Нет!.. Отнюдь!.. — заговорили все разом.

— Ты чудесная хозяйка, и лучше не сыскать. — Эти слова произнес Комочков. — Только лучше тебе испробовать себя не в гастрономии, а… скажем… в вязании свитеров.

— Тогда Вадима смело можно отправлять на работу в цирк, клоуном, — заметил Марков.

В это время в наружную дверь слабо постучали, и я, оставив их веселиться дальше, вышел на крыльцо. Передо мной стоял местный учитель — Клемент Морисович Кох, которого я меньше всего ожидал увидеть у себя дома.

— Здравствуйте, проходите, — сказал я. — Я угощу вас чудесными макаронами.

— Нет, нет, спасибо, — поспешно ответил он, словно чувствуя какой-то подвох. — Я сыт. Кроме того, мое дело к вам конфиденциального свойства.

— Слушаю вас.

— Давайте пройдемся, если это вас, конечно, не затруднит.

Мы вышли с ним на улицу, а потом свернули вниз, в сторону болота и березовой рощицы. Клемент Морисович смущенно молчал, ведя меня явно к Волшебному камню. Я чувствовал, что он хочет сказать мне что-то очень серьезное, поэтому не торопил с началом разговора. Наконец мы выбрались на земляную косу и прошли по ней до зеленой площадки, где лежал огромный пористый валун с блестящими от солнца черными боками и изголовьем.

— Здесь мое любимое место, — произнес Кох. — Думается как-то лучше… Уносишься, знаете ли, в какие-то мечты…

— Одна моя приятельница утверждает, что все это — следствие болотных газов, скопившихся где-то неподалеку, — сказал я, а сам подумал: «Не приводила ли и его сюда Девушка-Ночь?»

— Александр Генрихович считает, что под этим камнем сокрыта бессмертная голова Лернейской гидры, — усмехнулся учитель. — Глупость, конечно. Но звучит весьма романтично. Всем нам хочется верить в какой-то свой миф, близкий тебе по духу.

— А Намцевичу близки гидры, тифоны, химеры и ехидны?

— Они тоже жители нашего мира, как и феи, эльфы, небесные ангелы, — ответил Кох. И добавил с каким-то тягостным полувздохом: — Вам письмо. Я, собственно, должен был только передать вам его. Но мне необходимо сказать кое-что еще.

Он протянул мне незапечатанный конверт, в котором лежал лист бумаги.

— Это от Валерии, — пояснил он. И вновь последовал едва слышный вздох.

«Трудную миссию он на себя взял, — подумал я. — Если учесть, что он любит эту черноволосую девушку».

— Вы знакомы с содержанием письма? — спросил я на всякий случай.

— Что вы! Как вы могли такое подумать, — взмахнул он руками. — Если бы она желала этого, то не преминула бы сказать об этом. А так… нет, ни в коем случае!

Я углубился в чтение. В послании было всего несколько фраз: «Если вам дорога ваша жизнь и жизнь ваших друзей, то вы должны попытаться сегодняшней же ночью пробраться в замок, — она так и написала — „замок“, словно была заколдованной принцессой в плену у злого чародея, — и встретиться со мной. Вы знаете, где меня найти. Промедление недопустимо. Готовятся ужасные вещи. Условным сигналом будут четыре коротких удара в мою дверь. Я буду ждать вас и не спать всю ночь. Прощайте». Я свернул письмо и положил его в карман.

— Вы можете сказать мне, что здесь вообще происходит? — спросил я. — Вы часто бываете у Намцевича и должны знать или хотя бы предполагать.

— Больше я ничего не могу добавить, — ответил учитель, на чьих бледных щеках играл нездоровый румянец. — Поскольку это касается других людей. У меня такое правило.

— Но хотя бы — кто такая Валерия?

— И об этом я не вправе вам говорить. Если она пожелает, вы узнаете об этом от нее самой. Но зато я могу сообщить вам другое, что относится непосредственно к нам с вами. Помните тот спиритический сеанс у Викентия Львовича Дрынова?

— Конечно. Меня тогда чуть не убило электрическим током. Такое, знаете ли, не забывается…

— Вот-вот… об этих проводах. Я догадываюсь, кто подложил их на спинку вашего кресла. Этот человек находился тогда среди нас. Я не знаю причин, почему он собирался это сделать, и не могу пока назвать вам его имя, поскольку мне надо еще раз все тщательно проверить, но поверьте, это происшествие меня сильно расстроило, так как я относился к этому человеку со всем уважением.

«Меня бы это происшествие, удайся оно до конца, расстроило бы еще больше», — подумал я. Мне был симпатичен этот голубоглазый юноша с легким пушком на подбородке, сочинивший себе какие-то благородные правила, от которых не мог отступить ни на шаг. Он очень напоминал разорившегося дворянина, занесенного сюда из девятнадцатого века и вынужденного подрабатывать учительством.

— Через несколько дней я назову вам имя человека, намеревавшегося вас убить, — продолжил Клемент Морисович. — А пока прощайте! Честь имею.

— Постойте, — остановил его я. — Вам нравится Валерия?

— Это к делу не относится, — махнул он рукой и пошел прочь.

А я, посидев еще немного на Волшебном камне и перечитав послание, поспешил к Ермольнику, чтобы предупредить его о ночной вылазке.

 

Глава 8

Вновь у Намцевича

Не знаю, поступил ли я правильно, решившись отправиться ночью в особняк Намцевича и не предупредив об этом своих друзей. Но послание Валерии было адресовано лично мне, и никому иному. Она ведь не остановила свой выбор на Маркове, или Комочкове, или Сене Барсукове. Но почему именно я вызвал ее столь пристальное внимание? Здесь тоже была какая-то загадка, хотя в глубине души я надеялся, что она просто прониклась ко мне неожиданной симпатией, а возможно — сердце мое трепетало — даже внезапно полюбила. Надеяться на это было, конечно, смешно и глупо, но мне хотелось так думать и верить. Но, по правде говоря, а совершал довольно рискованный ход: а что, если послание Валерии было ловушкой, средством заманить меня в западню? Да и написать его мог кто-либо другой, тот же Намцевич, договорившись предварительно с учителем, ведь я не знал ни ее почерка, ни то, какие внутренние мотивы двигали поступком Клемента Морисовича. Некоторые сомнения вызывал у меня также и Ермольник, сам вызвавшийся сопровождать меня в особняк Намцевича. Понятно, что он преследовал какие-то свои цели. Его постоянная угрюмость и настороженность говорили о том, что и на его душе лежит какой-то камень, отягчающий жизнь. И кроме того, я помнил о пропавших из моего дома тетрадках деда, об оставленных в подвале следах тупоносых ботинок, точно таких же, что носил кузнец. Но отступать было уже поздно.

Дождавшись, когда Милена уснет, я выскользнул из постели, оделся в темноте и осторожно прошел через зал в первую комнату, где был выход во двор, который, как сторожевой пес, охранял Марков. И хотя ступал я почти бесшумно, он тотчас же вскинул от подушки голову.

— Ты куда? — спросил шепотом Егор.

— Пройдусь немного, — уклонился я от ответа. — Голова побаливает.

— Врешь. И я с тобой.

— Спи, спи… Я ненадолго.

— Пистолет дать?

— Не надо. — У меня с собой и так было кое-что из моих пиротехнических спецэффектов. Не зная, что меня ждет в особняке, я на всякий случай захватил несколько «подарков» для хозяина и его охранников.

— Где тебя хоть искать, если не вернешься?

— У Намцевича, — немного помедлив, ответил я. А потом поспешил из дома. Времени было половина второго, и Ермольник уже поджидал меня на берегу озера. Я увидел его коренастую фигуру возле остова сгоревшей лодки.

— Все-таки пришел, парень? А я думал, что побоишься.

— Нам надо покинуть особняк до рассвета, Потап Анатольевич. Но сначала нужно туда попасть…

Я заметил в руках у Ермольника короткую чугунную дубинку, напоминающую древнерусскую палицу. Значит, и он тоже приготовился основательно.

— Вы видели, что сделали с трупом Стрельца? — спросил я.

— Сволочи… — произнес кузнец. — Хорошо хоть не над живым так изгалялись. Но дай срок, и за этим дело не станет.

— У вас есть в поселке верные люди?

— Найдутся.

— В случае чего можно будет на них опереться?

— Там видно будет, — хмуро отозвался Ермольник. — Пошли.

Через некоторое время мы стояли возле высокой ограды. Окна в самом особняке и в возвышающихся по углам башенках были погашены. Кроме одного — расположенного прямо напротив ворот. Очевидно, именно там находилась ночная охрана. Сколько их было: двое, трое? Вряд ли больше. Да и кого Намцевич мог опасаться здесь, в Полынье, где жители были разобщены и трусливо сидели по своим домам? Я бы нисколько не удивился, если они покорно примут все, что предложит им Намцевич. Меня всегда поражала терпеливая и какая-то безропотная природа русского человека, позволяющая сносить самые гнусные и подлые оскорбления, подставлять выю под очередное ярмо, словно так и должно быть.

Такие мысли одолевали меня, пока кузнец Ермольник тихо возился с замком в воротах. Наконец они слабо скрипнули и подались в сторону. На наше счастье, никакой сигнализации в ограде не было. Пригнувшись, мы вошли внутрь, и кузнец запер за собой ворота. Мы сразу же отступили в темноту, оставив позади полоску света, падавшую из окна. Но едва мы сделали несколько шагов, как из-за кустов выскочила огромная черная тень и помчалась на нас. Ермольник тихо присвистнул и вполголоса произнес:

— Спокойно, Тубо! Свои…

Мощный мастифф замер в полутора шагах от нас. Признаться, глядя на его разинутую пасть, мне стало не по себе. Такая милая собачка могла бы разорвать человека в два счета. Но кузнец, очевидно, хорошо знал ее. Он подошел к ней вплотную и положил руку на голову. Мастифф вильнул хвостом, выражая свое дружелюбие. Затем Ермольник обратился ко мне:

— Теперь, парень, не жалеешь, что я пошел вместе с тобой? Тубо привязался ко мне еще со щенячьего возраста. Иди, крошка, гуляй… — Последние его слова относились к четвероногому стражу особняка. Тот бесшумно нырнул в темную ночь, исчезнув так же внезапно, как и появился.

— А еще какие-нибудь подобные сюрпризы нас тут ожидают? — спросил я. — Крокодилы там или ягуары?

— Люди, — коротко отозвался кузнец. — Эти звери будут пострашнее животных.

— Ну разумеется, — согласился я. — Но только и мы с вами не ангелы. А все-таки скажите откровенно: вы ведь пришли сюда не только ради того, чтобы оградить меня от Тубо?

— Надо поискать открытое окно, — промолвил Ермольник, так и не пожелав открывать свои карты. — Тогда мы сможем пробраться внутрь особняка.

— И что вы там намерены отыскать? — Наверное, сейчас я был похож на назойливого щенка, вроде того мастиффа несколько лет назад. Кузнец тяжело взглянул на меня и наконец-то ответил более-менее вразумительно:

— Следы…

— Которые ведут к смерти моего деда?

Мой вопрос так и повис в ночном воздухе, но, собственно говоря, молчание Ермольника было достаточно красноречиво. Мы уже обошли особняк и вскоре натолкнулись на приоткрытое окошко. Я посветил внутрь фонариком: комната была пуста. Она предназначалась то ли под хозяйственную кладовку, то ли под склад, поскольку вдоль стен стояло множество картонных ящиков. Когда мы влезли, я заглянул в некоторые из них. Там были консервы, галеты, пластмассовые бутылки с минеральной водой. В общем, пищевые запасы. Должно быть, все они перекочевали сюда из продуктового магазина Зинаиды.

— Недурно бы и подкрепиться? — предложил я, но Ермольник лишь сверкнул глазами. Да я и сам почувствовал, что веду себя слишком беззаботно. А ведь в послании Валерия вполне серьезно предупреждала меня о грозящей опасности.

— Вот что, парень, — сказал Ермольник. — Там, куда я сейчас пойду, твое присутствие не потребуется. Поэтому разойдемся. Делай свое дело, но старайся не шуметь, иначе нам обоим отсюда не выбраться.

— Хорошо, — согласился я. — Давайте договоримся встретиться здесь же через час. Надеюсь, этого времени хватит и вам и мне.

Кузнец молча кивнул. Он приоткрыл дверь и выглянул в коридор. Я не знал, куда пойдет он, но мне надо было отыскать лестницу, ведущую в левую угловую башню, где меня ждала Валерия. Она говорила, что пройти туда можно через первый этаж, а склад, в котором мы очутились, располагался где-то в середине особняка. Мы вышли в коридор, и здесь наши пути разошлись. Ермольник пошел налево, я — направо, памятуя о том, что зашел к «своей» башне с тыла. Вскоре я оказался напротив главного входа, прямо под центральной лестницей. Охранники сидели в одной из ближайших комнат. Теперь надо было быть особенно осторожным, чтобы не налететь на них сдуру как куропатка.

Но, видно, Бог продолжал хранить меня в эту ночь. Дверь в левую комнату открылась (я еле успел прижаться к балюстраде), оттуда вышел зевающий «бельгиец» и стал подниматься по лестнице. Его кованые ботинки простучали буквально в нескольких сантиметрах от моей головы. Когда он скрылся, я шмыгнул в правую дверь, прошел через пустую комнату и выбрался в еще один, более узкий коридорчик. Как я уже догадался, отсюда можно было попасть в угловую башенку. Вот и заветная винтовая лесенка. Я поднялся на самый верх, где была небольшая площадка и одна-единственная дверь. Постучав в нее четыре раза, я прислушался. Но стояла полная тишина, если только не считать звук моего колотящегося сердца. Что случилось? Я ошибся и попал не туда? Или что-то изменилось в планах Валерии? На всякий случай я повторил условный сигнал, а потом нажал на ручку двери. Она не была заперта и отворилась. И мне ничего не оставалось, как войти в комнату. Я еще успел подумать, что уже вторую ночь как вор блуждаю по чужим домам, прежде чем на мою голову обрушился довольно ощутимый удар, после которого я свалился на пол. Но сознание не потерял. Надо мной стояла Валерия, держа в руках толстую книгу в наитвердейшем переплете.

— Чем это вы меня? — через силу поинтересовался я. — Часом, не «Капиталом» ли Маркса?

— Нет, это «Древняя и новая магия», — смущенно ответила девушка, помогая мне подняться и усаживая на кровать.

— Все равно больно. В следующий раз выбирайте что-нибудь полегче. Например, сборник анекдотов. Заодно и посмеемся. Разве вы не ждали меня? Кажется, я постучал условленным способом. Как вы и хотели.

— Я думала, это другой. Он только что был здесь.

— Кто? Намцевич?

— Нет. Хуже. И мне показалось, что он решил вернуться.

— А кто этот человек?

— Мне трудно вам объяснить, но поверьте, что он очень опасен.

— Вся Полынья играет в какие-то загадки. И прятки. Похоже, это нечто вроде местного вида спорта. Скажите хотя бы, зачем я вам вообще понадобился?

— Чтобы отразить готовящийся удар.

— Ну, один удар, ваш, я отразить не успел. Вряд ли сумею и следующий.

— Молчите! — Валерия прижала палец к губам и прислушалась.

Но кругом была тишина, только где-то далеко в поселке отрывисто пролаяла собака. Странный разговор мы вели в полутемной комнате, еле различая друг друга в узкой полоске лунного света. Валерия сидела рядом со мной, почти касаясь меня плечом, а ее точеный профиль был загадочно бледен, словно оживающий на листе бумаги рисунок. Я, скосив глаза на полупрозрачную кружевную ночную рубашку, не мог не залюбоваться почти обнаженной девичьей грудью с темнеющими сосцами. Но ее, казалось, мало тронуло мое неожиданное волнение. Она словно бы и не принимала меня за особу мужского пола. Так, за какое-то недоразумение в брюках, которое тем не менее должно в чем-то помочь.

— Он может подкрасться незаметно, — продолжила Валерия. — Он очень хитрый и… бесшумный. Тогда нам конец.

Я снова подумал о Намцевиче, но она, очевидно, имела в виду кого-то другого. Того, кто стоит за ним. Может быть, это Монк? Или есть еще кто-то, неизвестный ни мне, ни другим жителям Полыньи?

— Успокойтесь, — сказал я. — Клянусь, что помогу вам во всем. И хотя я не обладаю задатками супермена, но постараюсь оградить вас от неприятностей.

— Неприятности прежде всего ожидают вас и ваших друзей. А также и всех остальных, кто живет в поселке. И вы один можете противостоять им.

— Почему? Я самый обычный человек. Я просто неудавшийся актер. И совсем несчастливый муж. Я — никто.

— Неправда, — возразила Валерия. — Вы — внук… Арсения. А значит, только вы и готовы к борьбе, хотя сами пока не догадываетесь об этом. У вас есть тот же дар, что и у него. И он обязан проявиться. Только вы можете стать достойным противником. Остальные для него не представляют серьезной опасности. Их раздавят.

Меня немного задело, что она называет моего деда не по имени-отчеству, а этак фамильярно — Арсений, словно он был ее ровесником. И кого она постоянно имеет в виду? Кто этот монстр, левиафан, с которым мне нужно сразиться? А если я не хочу? Я всю жизнь избегал любых конфликтов и стремился жить в покое. К этому меня приучила изнеженная и сытая Москва. Я — типичный продукт нашего времени, и Милена в отношении меня и мне подобных абсолютно права. Мы не способны на героические поступки. Но сейчас, слушая Валерию, мне было и лестно и приятно, и я даже чуточку поверил в то, что смогу сыграть роль защитника и спасителя. И возможно, это будет самая лучшая роль в моей жизни. По крайней мере, я постараюсь исполнить ее «на бис». Но, в отличие от театра, здесь будут настоящие кровь и слезы, подлинные любовь и смерть. Это я хорошо чувствовал, а все предыдущие дни в Полынье лишь служили тому подтверждением.

— Что значил для вас мой дед? — задал я несколько коварный вопрос, поскольку знал о его последней любви к ней, к этой таинственной красавице, призванной подавать нектар богам либо самой восседать среди них. Но ее ответ превзошел все мои ожидания, просто ошеломил меня.

— Он… мой муж, — сказала она.

— Он был… вашим мужем? — как эхо, переспросил я, не в силах поверить. Кто из нас троих тронулся рассудком: она, я или мой дед перед своей смертью?

— Да, был, — ответила Валерия. — Это правда.

— И вы любили его?

— Нет. Ни единого дня.

— И все же были его официальной женой?

— Можно ли считать официальным обряд, совершенный Монком? Когда вы клянетесь в верности не друг другу, а извивающейся змее и целуете ее жало? Когда вам дают испить кровь, а вместо кольца погружают палец в горсть пепла? И наконец, вот это… — Она обнажила левое плечо, и на белоснежной коже я разглядел небольшое, величиной с копеечную монету, пятно. Это было клеймо, изображающее человеческий глаз со зрачком и ресницами. Он словно бы вглядывался в меня, в мое изумленное лицо. Неужели и деду поставили такую же мистическую отметину, призванную следить за всеми и за ним самим? Как вообще он решился на подобный обряд и почему не обратился к отцу Владимиру? Или это противоречило правилам игры? Неужели его любовь была так сильна и столь слепа, что он, не понимая происходящего, позволил превратить себя в куклу в руках Монка? Быть того не может.

— Такое же клеймо поставили и Арсению, — сказала Валерия, угадав мои мысли. — Правда, потом, чуточку отрезвев, он оттаскал Монка за бороду, но это уже не играло никакой роли.

— Но… почему, почему вы решились на это? — произнес я.

— Меня просто продали, — ответила Валерия. — Как рабыню. И поверьте, цена была достаточно высока.

— Я не понимаю. Неужели это сделал Намцевич?

— Да. И он имел на это полное право.

— Что же это за право такое? — Наш разговор становился все более фантастическим, мы словно плыли впотьмах к какому-то неясному берегу.

— Право сильного… Чьей воле я не могла противиться. Он слишком многое сделал для меня, — чуть слышно отозвалась Валерия. — Это он дал мне новую жизнь.

— Вы говорите так, будто… любите его. — Мне не хотелось в это верить, но я уже знал, что мне ответит Валерия.

— Да. Люблю. И ненавижу столь же сильно. Я не могу разобраться в своих чувствах. Иногда он мне кажется самым умным, искренним, великодушным человеком. А порой — исчадием ада, коварным и беспощадным хищником. Средоточием мирового зла. Потому что его сущность раздвоена и обе половинки борются друг с другом. По-настоящему он просто безумен и способен на все. И он заражает безумием всех, кто соприкасается с ним. Наверное, и я скоро сойду с ума, живя рядом с ним… Вы знаете, оползень на дороге был вызван искусственно. Они взорвали гору, чтобы отрезать поселок от остального мира. Я узнала об этом, случайно подслушав разговор.

— Зачем, с какой целью?

— Ему нужен человеческий материал для своих экспериментов. Ему нужны живые люди, чтобы проверить на них… некоторые знания, которыми он вскоре начнет обладать полностью. А потом он уничтожит весь поселок. Ему не нужны будут свидетели. Поверьте, в подвалах скоплено достаточно цианида, чтобы отравить всю питьевую воду. Или он придумает что-либо другое. Но сначала он убьет вас, по крайней мере, постарается, поскольку вы ближе всех подошли к тайне исчезновения Арсения.

«Не у него ли находятся тетрадки деда?» — подумалось вдруг мне. Хотя что в них может быть особенного? Но сказанного Валерией было достаточно, чтобы всерьез призадуматься. Хорошо, что она предупредила меня о замыслах этого человека. Но какие меры можно было предпринять нам, безоружным, против его цепных псов? Все преимущества были на его стороне.

— Валерия, а как вы попали к Намцевичу? Это не праздное любопытство. Вы… дороги мне, извините… — Последнюю фразу я просто промямлил себе в усы, а она посмотрела на меня более внимательно и чуть отодвинулась.

— Вы очень похожи на Арсения, вам это известно? — промолвила Валерия. — Как же я сразу не догадалась, что вы… О Господи!.. Только не смейте — слышите? — не смейте в меня влюбляться. Я вам запрещаю это. Не вздумайте пойти по стопам своего деда!

— А если это уже произошло?

— Вы с ума сошли! Уходите! — Но я видел, что она не злится, а лишь делает вид. — Вы хотите знать, как я оказалась радом с Намцевичем? Хорошо, но вряд ли вам это понравится. Александр вытащил меня из грязи, когда я была жрицей любви в каирском борделе. Правда, это был очень дорогой бордель, посещаемый самыми богатыми шейхами со всего Востока. Он не только выкупил меня, но и заставил забыть всю прошлую жизнь, начать все заново. И мне это удалось. Но зато душа моя теперь принадлежит ему.

— Я вам не верю, — сказал я, пораженный ее словами.

— И тем не менее это так. А теперь уходите. Вам пора. Скоро начнет светать.

Я поднялся, но она задержала меня еще на несколько мгновений. Подойдя совсем близко, она поцеловала меня в губы, а затем оттолкнула ладонью. И я отлетел, словно воздушное облако.

— Идите. И помните о нашем разговоре.

Ощущая на устах вкус ее мягких губ, я спустился по винтовой лестнице, прошел через коридор и комнату и оказался возле главного входа. Наверное, наша беседа так повлияла на меня, что я потерял чувство осторожности. Услышав мои шаги, из-за двери высунулся один из охранников Намцевича. Он увидел лишь мою спину, а я ускорил шаг, стараясь не поворачиваться к нему лицом. Одновременно я вытащил из кармана китайскую шутиху, начиненную черным порохом, и поджег фитиль.

— Эй! — крикнул охранник. — Стой!

Бросив позади себя шутиху, я побежал вперед. Свернув в тот коридор, который вел к складу, я зажег еще две китайские бомбочки и оставил за своей спиной. Через несколько секунд прогремел первый взрыв, затем еще два. Преимущество этих вполне безобидных штучек заключалось в том, что они давали много дыма, весьма едкого и разноцветного. Толкнув дверь в склад, я оказался лицом к лицу с Ермольником. Раздраженно поигрывая своей чугунной дубинкой, он бросил мне всего лишь два слова:

— Чего шумишь?

А затем первым полез в окно. Я же оставил в складе еще и припасенный мной заранее взрывпакет, который должен был наделать гораздо больше шума. Так и произошло. Когда мы пересекли двор и отпирали ворота, в доме раздался оглушительный взрыв. Впрочем, и так многие окна уже светились и в них мелькали тени. Прощальный фейерверк удался…

 

Глава 9

Новый удар маньяка и ночь на кладбище

Мне понравилось бегать по ночному поселку, хотя за спиной у нас с Ермольником пару раз прощелкала автоматная очередь. Стреляли от главного входа, когда мы уже покинули особняк и, петляя, мчались по тропинке к кузнице. Но настоящей погони они так и не организовали, разбираясь со взрывами в особняке. Наверное, подумали, что ночные воры еще там, внутри.

Полночи я провел у Ермольника, в его невзрачном домике, и мы почти не разговаривали. Я не сообщил ему о том, что виделся с Валерией, а он — где провел свой час. Но, судя по всему, и он потрачен не бесцельно: кузнец был еще более замкнут и раздражен, а глаза выдавали тоску затравленного зверя. На что же наткнулся он, на какие следы?

Я спросил только, удалось ли ему что-нибудь обнаружить интересненького, и он молча кивнул своей кудлатой головой. Нам еще повезло, что нас никто не видел в лицо, поэтому можно было не опасаться, что Намцевич начнет охоту немедленно. А так — мало ли кто залез к нему ночью в особняк. Хотя меня не покидала одна мысль: если угроза, о которой говорила Валерия, так сильна, то почему Намцевич не прикончил меня еще раньше? Два, три, пять дней назад? Ведь это было бы очень просто, все равно что прихлопнуть муху. Или его что-то останавливало? Кто-то мешал. Мне хотелось верить, что этим «кто-то» была именно Валерия. Я думал о ее прошлой судьбе, и — странно! — мои чувства к ней не претерпели никакого изменения. У меня не появилось ни предубеждения, ни чувства неловкости, что я влюбился в бывшую жрицу любви, а попросту, если уж называть вещи своими именами, в проститутку. Я был уверен, что она и тогда, в прежней жизни, не была обыкновенной шлюхой. Как же тогда назвать Клеопатру, которая меняла мужчин каждую ночь? Нет, судьба подобных женщин особенная, они — истинные цветки любви, к которым слетаемся мы, пчелки мужского рода. Какая разница, кем была женщина до своего перерождения, до своего обновления? И я даже был благодарен Намцевичу, что он откопал в Каире эту жемчужину, омыл ее чистой водой и заставил сверкать прохладной белизной лунного света. Странные шутки сыграла судьба со всеми нами: дед был влюблен в Валерию до потери памяти, я — тоже (очевидно, это у меня наследственное), она же, равнодушная к нам обоим, любит и ненавидит Намцевича, который готовит какую-то страшную кару всей Полынье… Она заклинала меня не идти по стопам деда, но я все равно проделаю тот же путь до самого конца, пусть даже мне придется пройти через брачный обряд Монка. В эти минуты я почему-то напрочь позабыл о Милене, словно был старым холостяком, и облик моей жены спрятался где-то в глубине души.

Но пришло время возвращаться в свой дом, и на рассвете я покинул Ермольника. А по дороге чуть не налетел на медленно проезжавший джип с охранниками, успев спрятаться в кустах. Не хватало только вновь прыгать, подобно зайцу, ожидая выстрела в спину. Хватит. Пора съесть свою морковку и прижаться к теплой спине моей женушки, такой земной и понятной, не похожей ни на загадочную Валерию, ни на еще более таинственную Девушку-Ночь. И именно так я и поступил, пробравшись в свой дом.

Утром я рассказал Маркову и Комочкову, уединившись с ними на веранде, о своих ночных похождениях и о том, что нас всех ожидает в ближайшее время, если, конечно, принять предупреждение Валерии на веру.

— А по-моему, она просто сумасшедшая, — заметил Комочков. — Здесь, в Полынье, все немножко сдвинутые. Ну какой такой цианид в бочках? Мы что, в Гайане? И оползень был вызван вполне нормальным природным явлением.

— Поживем — увидим, — хмуро отозвался Марков.

— Если, конечно, еще поживем, — сказал я. — Но на всякий случай больше никому не говорите, чтобы не вызвать панику. Наши и так на пределе. Хорошо бы разжиться оружием.

— Ежели его нет, то оружие добывают в бою, — произнес Марков. — Намотай это на свой ус. Коли ты побывал ночью в особняке Намцевича, то мог свистнуть там пару автоматов.

— Каким образом? Прокравшись к охранникам под ковровой дорожкой?

— А я бы им закатил в лоб, и вся недолга. Зря я не пошел с тобой. Теперь такой возможности больше не будет. Особняк начнут охранять, как Грановитую палату.

Потом мы все вместе позавтракали, а еще чуть позже пришла тетушка Краб и принесла новую дурную весть: ночью в поселке была убита женщина, вдова, жившая одиноко и не причинившая за свою жизнь никому никакого вреда… Она была зарублена топором во сне. Убийца влез в окно и таким же манером выбрался обратно, а обнаружила мертвую ее соседка, у которой та покупала молоко. Не достучавшись в дверь, соседка заглянула в открытое окно и увидела страшную картину: несчастная буквально плавала в луже крови.

Марков тотчас же собрался и поспешил на место происшествия, а мы с Комочковым еле поспевали за ним. В доме уже толпился народ, и милиционер Громыхайлов безуспешно пытался вытолкать их вон.

— А, сыщик! — обрадовался он Маркову. — Давай помогай, коли сможешь. У меня голова кругом идет.

— Это, Петя, с похмелья, — заметил я дружелюбно, но Громыхайлов так зыркнул на меня, что я умолк.

А Марков уже приступил к осмотру помещения и трупа. Он действовал сноровисто и быстро, не то что наш растяпа-милиционер, который и в самом деле маялся, бестолково толкаясь из стороны в сторону. Мне даже его стало чуточку жалко, но потом я вспомнил о смерти Мишки-Стрельца и о странном визите Громыхайлова в его каморку, к еще не остывшему телу: ведь именно на нем висит подозрение в убийстве смотрителя башни. А кто совершил новое преступление? С какой целью? Ограбление тут начисто исключалось. Что можно было взять у бедной женщины? Нет, решил я, здесь орудовал маньяк, убивающий ради удовольствия. К этому же мнению пришел и Марков, закончив осмотр. Я заметил, что он снял что-то с шеи трупа и положил в спичечный коробок. Я помнил, что в этом же коробке у него хранилась и улика, которую он нашел на теле изнасилованной и убитой ранее девочки. Если ее оставлял маньяк, то, без сомнения, он делал это специально, — словно бы ставя на очередной жертве собственное клеймо.

— Вот так, — важно произнес Марков, обращаясь к нам. — Как я и предполагал, он будет убивать только одиноких людей. Потому что… потому что и сам одинок. Надо искать вдовца, старого холостяка или вообще какого-нибудь нелюдима.

— Здесь таких много, — заметил Громыхайлов. — Человек двадцать наберется. Значит, снова маньяк? Уже третьего погубил, зараза…

— Почему третьего? — снисходительно возразил Марков. — К убийству Стрельца он не имеет никакого отношения. На его совести только два трупа. Правда, сейчас он обошелся без своих сексуальных проявлений. Но след все равно оставил.

— Какой? — спросили мы с Комочковым почти синхронно.

— А такой, который позволит нам сузить круг подозреваемых. И есть еще ваш неуловимый Гриша, с которым я очень хотел бы познакомиться.

— Так мы сейчас организуем розыск, облаву, — встрепенулся Громыхайлов. Видно, это дело было ему по душе. — Мобилизуем народ, все закоулки обшарим, все щели проверим! Найдем, никуда он от нас не денется… Я сам, лично, займусь этим.

— Без толку, — сказал Марков. — Есть места, куда тебя просто не пустят. Например, особняк Намцевича.

— Так что… он может быть там?

— Вполне. Ты пока подожди со своей облавой. Успеется.

— А что же мне тогда делать? — Растерянный Громыхайлов, похоже, полностью отдал инициативу в руки столичного сыщика.

— Прежде всего позаботься о трупе. Чтобы ее похоронили по-человечески. А не так, как Стрельца. И собери мне данные на всех этих одиноких. Меня интересует одно: их увлечения. Начиная с раннего детства.

— Сделаю, — пообещал Громыхайлов.

Предупреждение Маркова о похоронах прозвучало не напрасно. У входа в дом уже стояли бритоголовые служки Монка, а также человек семь из его паствы, намереваясь забрать тело женщины с собой. Им противостояла небольшая группа прихожан церкви, в основном женщины, доказывая, что убитая была истинной православной и ее надо похоронить по христианскому обряду. Но те вели себя очень агрессивно, крича, толкаясь и пытаясь войти в дом. Скандал разгорался. И Марков и Громыхайлов уже хотели вмешаться в склоку, когда на помощь прихожанам неожиданно пришло подкрепление: это были с десяток крепких мужчин, которые имели при себе хорошо знакомые мне чугунные дубинки. Такие же, что и у Ермольника. Они быстро оттеснили «монковцев», заставив их в конце концов удалиться восвояси.

— Вы кто будете, ребята? — спросил я у одного из них.

— Отряд самообороны, — угрюмо ответил тот.

— А кто у вас за главного?

— Ермольник.

— Ну, тогда все в порядке. — И я отошел в сторонку. Меня обрадовало, что кузнец начал действовать, причем горазд о решительнее нас. По крайней мере, теперь мы были не одиноки. Можно было не сомневаться, что труп будет перенесен в церковь, а затем и похоронен как положено.

Когда мы возвращались домой, я не утерпел и спросил Маркова:

— Скажешь наконец, какие улики оставляет маньяк?

— Не скажу. У меня свой метод. Если начну болтать, то все провороню. Потерпи еще немного. Не сомневайся, след взят верный.

Я плюнул и пошел к тетушке Краб. Еще утром меня обеспокоил ее вид: темные круги под глазами, растрепанные волосы, пугливый взгляд. Куда подевалась все ее благодушие и старушечья аккуратность? Ее будто бы подменили за эти дни, подсунули двойника. Или ее снова терзает это навязчивое привидение деда? Так оно и оказалось.

— Тетушка, — предупредил ее я, внимательно выслушав «ночные страхи». — Вы сами себя накачиваете. Если не остановитесь, придется отправить вас в сумасшедший дом.

— Где же ты его возьмешь здесь, в Полынье?

— Организуем. Клиентов достаточно. Считай, каждый второй. А вот скажите-ка мне, дедушка ведь считал себя колдуном, не так ли?

— Так, так! — ответила она и закрестилась.

«Бедная женщина, — подумал я. — Она ведь даже не знает, что в свои последние дни, может быть недели, дедуля был мужем Валерии. Правда, такой брак не может считаться настоящим, но все же… Вот и еще одна трагедия невостребованной любви, на этот раз тетушки Краб. Да ее удар хватит, если я скажу ей об этом нонсенсе. Но как же она, христианка, могла жить с колдуном?»

— Значит, его магическая сила передалась ему от его отца или деда, — продолжил я. — Это наследственное. Но он не мог забрать ее с собой в могилу. Он должен был оставить ее… Мне, что ли? Поскольку других ближайших родственников нету.

— Да, верно… — зашептала тетушка Краб, оглядываясь на дверь. — Колдуны обычно тяжко умирают, скверно, коли нет поблизости сына или внука, кто может принять ее, силу эту… Мучают и себя и других. А и не всякий посторонний решится взять этот… дар, будь он неладен! Я уж и корила его, и ругала, а он только ухмылялся в усы. Но кажется мне, что это лишь блажь ему в голову запала. Не верила я в его колдовство. Просто знал он много да лечить людей умел.

— А теперь верите?

— Теперь почему-то верю, — вздохнула она. — Как являться стал. Видно, так и схоронили Арсения с его колдовством…

— В общем-то все это глупости, но чего в жизни не бывает? — произнес я. — Я-то никаким колдуном быть не собираюсь, и если он на меня как-то рассчитывал, то совершенно напрасно. Я хочу быть космонавтом. Или, на худой конец, поваром. А теперь собирайте-ка свои вещи да переселяйтесь ко мне. Нас там много, и вам будет безопаснее. Маньяк пострашнее привидения. Он одиноких выбирает.

— Нет, нет! — запротестовала она. — Я лучше запрусь покрепче, и ладно.

— Силой перенесу.

— Нет, Вадим, нет. Что ж мне на старости свой дом бросать? Здесь все родное.

— Ну смотрите. Завтра приду, проведаю.

И я оставил ее одну, хотя на сердце у меня было неспокойно. Вернувшись домой, я взял в сарае кое-какие инструменты, завернул их в холщовую ткань и спрятал под крыльцом. Они были необходимы мне для моей ночной работы, которую я непременно намеревался проделать. Я все же решился на этот полубезумный шаг — отправиться на кладбище, разрыть могилу деда и выяснить, кто же все-таки покоится в гробу? Я все думал: взять мне с собой Комочкова или Маркова? Одному было идти не то что тревожно, но просто страшно, хотя я и не верил во всякие там загробные штучки и прочие кладбищенские истории. Но и Марков и Комочков наверняка стали бы отговаривать меня от этой затеи, и в конце концов я бы согласился с ними. А меня просто жег какой-то зуд, я должен был проверить свои подозрения. Словно какая-то сила влекла меня к могиле деда. И сейчас, ужиная вместе со всеми, я не мог дождаться, когда мы покончим с нашей скудной пищей и разойдемся по своим комнатам.

— Посмотрите на хитрую рожу Вадима, — заметил вдруг Марков. — Никак, снова в ночное собрался. Коней пасти.

— А мы его не пустим, — сказала Ксения. — Свяжем как душевнобольного.

— Пусть идет, — вздохнула Милена. — Его теперь не остановишь. Честно говоря, мне даже нравится, что он начал принимать самостоятельные решения.

— Твой муж совсем оборзел, — сказала Маша. — Как, впрочем, и мой.

— Это ты… ты во всем виновата! — вскипел вдруг Сеня. Я еще не видел его в такой ярости. Мне даже показалось, что он сейчас ударит свою жену. Но, прошипев что-то неразборчивое, Барсуков умолк и угрюмо уставился в свою тарелку. Что с ним происходит? Тайное стало явным?.

— Ну, я пошел спать, — промолвил Комочков, поднимаясь из-за стола. — Семейные ссоры действуют на мою вегетативную систему.

— Советую всем последовать его примеру, — сказал я. — И ждите меня к утру.

Забрав из-под крыльца инструменты — лопату и заступ, — я отправился к кладбищу. Церковь я обогнул, издали заметив двух дежуривших у ее входа парней из отряда самообороны Ермольника. Это было разумно, поскольку люди Монка могли совершить нападение на храм и ночью. Потом я перелез через кладбищенскую ограду, свалившись на какой-то могильный холмик.

— Извините, — поспешно прошептал я. — Спите спокойно.

Подобрав инструменты, я пошел дальше, вновь начиная блуждать среди могил, словно болотный огонек. Хорошо, что светила луна, помогая мне кое-как ориентироваться. В последнее время она наливалась все полнее и полнее, приближаясь к полнолунию. Механически взглянув на часы, я отметил про себя время: половина двенадцатого. Час, когда мертвецы особенно охотно начинают покидать свои могилы. Но пока мне что-то ни один из них не встретился. Почему я был такой храбрый? Да потому, что после ужина успел хватить добрый стакан водки, а оставшееся в бутылке взял с собой. Иногда алкоголь становится неоценимым другом, помогая в самых наитруднейших задачах. Теперь мне было ничего не страшно. Я даже присел возле какого-то памятника и вежливо поинтересовался:

— Не желаете ли, мой друг, пригубить из горлышка?

Наверное, со стороны это выглядело и смешно и глупо. Памятник не ответил, а я выпил и за него, и за себя. Потом пошел дальше, мурлыкая себе под нос. Честно говоря, я не представлял, как буду разрывать могилу деда. И справлюсь ли вообще в одиночку. Должно быть, на это уйдет уйма бремени. Успеть бы до утра… Вдруг мне показалось, как что-то белое мелькнуло впереди меня среди деревьев. Я остановился. Прислушался. Но тишина стояла поистине мертвая.

— Ква-ква! — позвал я, чувствуя себя несколько неуютно. Алкоголь алкоголем, но лучше бы я прихватил с собой какую-нибудь иконку. Никто не отозвался мне ни на лягушачьем, ни на птичьем, ни на каком другом языке. Выждав еще немного, я продолжил свой путь. Но теперь мне казалось, что кто-то следует за мной, подсматривает, и я поминутно оглядывался, ощущая на спине цепкие взгляды. Прошло еще некоторое время, прежде чем я набрел на могилу деда. Положив на землю инструменты, я сделал еще один согревающий глоток из бутылки, а потом приступил к работе.

Сначала я с помощью заступа отодвинул в сторону памятник из скрещенных мечей. Это оказалось не таким уж и трудным делом. Ну а затем пришла очередь лопаты… Не знаю, сколько времени я рыл землю, но, наверное, не меньше часа, делая изредка передышки. Рубашка моя промокла от пота, но я так увлекся, что даже не обращал внимания на появившиеся на ладонях мозоли. И уж тем более позабыл о той белой фигуре, мелькнувшей среди деревьев. Если кто-то и наблюдал за мною сейчас, то, должно быть, был очень огорчен моей сосредоточенностью и невниманием к его персоне. Меня настораживало другое: земля была такой рыхлой, словно ее уже перекапывали до меня, и не так уж давно. Кто-то, показалось мне, уже разрывал могилу, что-то искал в ней. Потом в моей голове стала свербить другая мысль, совершенно нелепая: а что, если земля эта разрывалась не снаружи, а изнутри? И если тетушка Краб права, а из гроба периодически выходит сам дед?

— Тьфу! — сказал я сам себе. — Не будь идиотом. Иначе ты тут совсем свихнешься!..

Снова дурные страхи стали овладевать мною, и я поежился, оглядываясь вокруг. «Бояться надо людей, а не мертвецов, — подумал я. — А вдруг?..» И какая-то звериная тоска вдруг проникла в мою душу. Мне захотелось опуститься на четвереньки, поднять к луне голову и завыть. По-настоящему, как волк или собака, когда они сталкиваются с непостижимым ужасом.

— Спокойно, спокойно… — прошептал я. — Хлебника еще из бутылочки, это поможет. — И тотчас же последовал своему совету. Тоска и страх отступили, а я, перекрестившись, продолжил свою безумную работу. Наконец лопата ударилась во что-то твердое. Это была крышка гроба. Я уже стоял по самые плечи в могиле, лихорадочно выбрасывая наверх землю. Я знал, что если сейчас остановлюсь, сделаю хотя бы небольшую передышку, то произойдет нечто страшное. Возможно, я сойду с ума или сам свалюсь замертво рядом с обнажившимся гробом… Мне нельзя было прекращать работу ни на минуту, нельзя… И комья земли вылетали из могилы с бешеной скоростью. И точно так же колотилось в груди мое сердце. Где-то неподалеку вдруг что-то заухало, должно быть, это подавал свои сигналы филин. Я вздрогнул, остановился, а лопата чуть не выскользнула из моих мокрых ладоней. Потом мне послышались чьи-то легкие шаги. Но я ничего не видел, так как уже полностью, с головой погрузился в могилу. Снова наступила тишина. Я взялся за крышку гроба, и она легко, словно бы там и не было гвоздей, подалась вверх.

 

Глава 10 Бритва «Золинген»

Теперь было определенно ясно, что гроб уже вскрывали до меня. В лицо мне ударил тошнотворно-сладкий запах разложившейся плоти. Я отвернул голову, глотнув свежего воздуха, и пожалел, что не захватил с собой хотя бы марлевой повязки. Все-таки опасность заразиться трупным ядом была велика. Сбросив крышку гроба набок, я взглянул на покойника. Лунный свет хорошо освещал его лицо, вернее, то, что когда-то называлось им, а теперь представляло из себя полуразвалившийся оскал с пустыми глазницами. И это почерневшее месиво из обнажившихся костей и остатков плоти словно бы улыбалось, глядя на меня. Призывно манило, шевелилось… Потом я понял, почему оно как бы подрагивало. Черви. Я стиснул зубы и призвал на помощь все свои силы и волю, чтобы продолжить начатое. Сначала я посмотрел на руки покойника, сложенные на животе. Ни знаменитого перстня деда, ни самого указательного пальца не было. Кто-то завладел им, побывав здесь до меня. Потом я, преодолевая отвращение, сорвал ботинок с левой ноги мертвеца. Пока я проделывал эту операцию, мне все время казалось, что над могилой кто-то стоит и заглядывает вниз, а покойник сейчас перегнется пополам и руки его окажутся на моих плечах. Снова заухал филин, подавая кому-то свои ночные сигналы. Взглянув на ступню, мне все стало ясно: у трупа было пять пальцев, пять фаланг, как и у других нормальных людей. Он не был шестипалым. Значит, здесь лежал не мой дед. Совершенно посторонний человек. Кто же тогда? Впрочем, меня теперь это мало интересовало. Я выяснил главное, и сейчас мне хотелось как можно скорее выбраться из проклятой могилы, которая будто бы не отпускала меня, сковав страхом и холодом все мои члены. Я был словно парализован, продолжая смотреть на разложившийся труп и думая о том, что подобный исход ждет и меня, всех нас, никто не избегнет этого конца.

Ужасна судьба людей… Она поистине отвратительна. И ничто никогда не сделает ее иной. Но что есть тело человека? Так ли уж оно важно? Именно здесь, в смрадной могиле, я вдруг подумал о том, сколь прекрасна изначально душа каждого из нас и как нелепо мы заботимся о нашей бренной плоти, уделяя ей порой всю свою жизнь. И вот результат: тело гниет, а душа продолжает свое сакральное путешествие по Вселенной. И если она, душа этого несчастного человека, сейчас наблюдает за мной, то лишь печально недоумевает, исполненная высших тайн, которые никогда не будут доступны нам на горькой земле.

Преодолев судороги, я набросил обратно крышку гроба и с трудом выбрался из могилы. Оглядевшись, я вновь приложился к заветной бутылке и только потом заметил оставленные на рыхлой земле следы — узкие, легкие, они явно принадлежали женщине. Значит, я не ошибся: кто-то действительно подходил к могиле.

— Кто тут бродит ночью по кладбищу? — выкрикнул я в сторону темнеющих деревьев. Но в ответ мне раздалось лишь возмущенное уханье филина. Ладно, решил я, переживем и это…

Пока я забрасывал могилу землей, меня не покидала одна мысль: где же в таком случае покоится тело деда? Может быть, действительно в болоте? Выходит, выловленный из озера труп утопленника был принят за деда и похоронен вместо него. Но почему в таком случае на пальце несчастного оказался его перстень? И кто потом похитил его из гроба? Концы с концами все равно не сходились. Я предположил так: кому-то было очень важно, чтобы утопленника приняли именно за деда, поэтому и надели на его палец перстень. Но зачем? Бессмыслица. Или здесь какая-то хитрая игра, которую мне не дано понять? У меня голова шла кругом не только от этих загадок, но и от смрадного запаха, которым я надышался в могиле. И я решил поразмыслить обо всем этом на досуге, в более спокойной обстановке. Закончив свою работу, я сдвинул на место памятник и взглянул на часы. Было уже начало четвертого.

— Идем!.. — услышал я вдруг призывный голос, который словно бы прошелестел позади меня. Я быстро оглянулся, но никого не увидел. Но я уже догадался, кто произнес это слово. Так могла звать только Девушка-Ночь. Она была где-то здесь, на кладбище, прячась за деревьями или памятниками. Но почему она скрывается, почему не показывается мне на глаза? Сердце мое снова учащенно забилось, и я продолжал всматриваться в темноту. Как на грех, и луна скрылась за тучами, и мне теперь трудно было различить что-либо вокруг.

— Идем… — донеслось откуда-то слева, тихо и маняще.

Я повернулся в ту сторону и сделал несколько шагов, передвигаясь чуть ли не на ощупь, а голос Девушки-Ночь выплыл из густого воздуха уже где-то справа от меня:

— Идем…

Она словно играла со мной в прятки, увлекая за собой.

— Где ты? — громко произнес я, круто развернувшись, а в ответ мне раздался серебристый, как колокольчик, смех. И снова:

— Идем… идем…

— Если ты не прекратишь, то и я не сдвинусь больше с места, — строго сказал я, хотя понимал, что это бесполезно: она наверняка не слышит меня. Она и тогда, в ту ночь на Волшебном камне, не слышала меня, поскольку жила в каком-то своем мире, куда не было доступа ни мне, ни кому другому. Мы, встречавшиеся ей на пути, были для нее лишь странными и забавными существами, совершенно иной породы, интерес к которым исчезал столь же быстро, как тающий на огне лед. Я был уверен, что она даже не помнит меня, поскольку все мы сливались для нее в одно лицо. И у нее было несомненное преимущество передо мной, перед подобными мне: легкость, бесшумность, стремительность перемещения, всевидимость, словно она была ночной феей. А со всех сторон продолжало доноситься:

— Идем… идем… идем…

И меня неумолимо влекло на ее голос. Я не мог ничего поделать с собой: торопливо шел и разворачивался, совершал прыжки, бежал, но передо мной лишь изредка мелькал ее белый силуэт, а потом он исчезал, будто взлетая ввысь или проваливаясь сквозь землю. Я позабыл обо всем: о недавно разрытой мною смрадной могиле, о деде, о Милене и Валерии, о всей этой Полынье, о том, где вообще я нахожусь и жив ли я или уже на границе смерти?

— Идем… — звал меня голос, и я стремился к нему всеми силами своей души.

Я гонялся за призраком, за существом, которое превосходило меня во всех отношениях во сто крат, и это было бесполезным занятием. Но кто сейчас мог остановить меня? Где был покинувший меня ангел-хранитель?..

Еще несколько торопливых шагов, а потом я вдруг почувствовал, что теряю опору, почва уходит у меня из-под ног… Я закричал, падая в какую-то дыру, яму, пропасть, ломая кусты, пытаясь зацепиться за них и ударяясь головой о камни…

Не знаю, сколько времени я был без сознания. Я лежал на дне глубокого оврага, и в лицо мне светила луна. Вокруг были разбросаны груды острых камней — все дно было усеяно ими, и я с каким-то необъяснимым равнодушием подумал: почему же я все еще жив? Ведь непременно я должен был или размозжить себе голову, или сломать шею. Осторожно потрогал висок, на котором запеклась кровь. Странно, зачем она хотела убить меня, заманив в этот губительный овраг на краю кладбища? И почему в таком случае она не сделала этого тогда, возле Волшебного камня, когда я тоже был без сознания, но от наслаждения от нашей любви? Чего проще было подтолкнуть меня в болотную топь? Напротив, она даже вывела меня домой, ведь не сам же я прошел тогда по узкой тропинке, не зная пути? И где она сейчас? Конечно же улетела… Но почему? Какое зло я ей причинил? С трудом поднявшись, я убедился, что, слава Богу, кости были целы. Мне еще повезло. Наверное, я очень удачно упал, недаром нас учили группироваться на актерском факультете. Это умение меня и спасло.

Циферблат часов при падении разбился, и я не знал, сколько времени, но рассвет уже осторожно вползал в Полынью. Голова гудела, и меня сильно поташнивало. Наверное, я все-таки получил сотрясение мозга. Мне вспомнились слова тетушки Краб о том, что любовники Девушки-Ночь заканчивали свою жизнь очень скверно. Один, кажется, даже сиганул с водонапорной башни. Не она ли сама и подтолкнула его, увела вслед за собой на смотровую площадку? Что ж, египетская царица так же воздавала должное своим любовникам за безумные ночи любви. Но почему-то я не чувствовал к ней ни гнева, ни зла, словно она поступила так со мной совершенно бессознательно, соблюдая правила своей игры, где я, выполнив определенную мне роль, должен был умереть. Даже сейчас, лишь чудом избежав смерти, я не мог разобраться в своих ощущениях. Она все равно притягивала меня к себе, как ночная звезда, которая оставалась единственной в небе. И скажи мне кто сейчас: повторил бы я свою встречу с ней у Волшебного камня, то я бы ответил — да. Неужели я продолжал любить ее, презрев свою жизнь, которой она столь упоительно жутко распорядилась? Возможно ли такое? Должно быть, в любом другом месте это показалось бы невероятным. Но только не в Полынье.

Я брел по дну оврага, прихрамывая на ушибленную ногу, пока он не кончился, и только тогда с трудом выбрался наверх. Потом мне еще долго пришлось блуждать по кладбищу, прежде чем я нашел выход. Дома я оказался, когда уже совсем рассвело. На крыльце меня поджидали Комочков и Марков.

— Явился, — с облегчением произнес Николай и уставился на меня, как на перешедшего границу диверсанта. Потом он толкнул в бок Егора. — Что это с ним? Кто это вообще?

— Не знаю, — недоуменно отозвался тот. — Похож вроде бы на Вадима. Но не берусь утверждать. Нужна экспертиза крови.

— Дурачье, я в овраг свалился, — сказал я.

— Да это-то понятно, ты хоть в сортир провались, дело в другом, — заметил Комочков и повел меня на кухню, где у нас висело зеркало. — Глади.

Я посмотрел на себя и, пораженный, застыл на месте. Мало того, что висок и щека были измазаны кровью, но и волосы мои теперь покрывал седой иней. За несколько часов я приобрел благородный серебристый блеск в волосах. Конечно, до густой седины спирита Дрынова мне было далеко, но и этого было достаточно, чтобы состарить меня на несколько лет. Мне стало понятно, почему это произошло. Когда я рассказал своим друзьям, что делал на кладбище, они покачали головами.

— Как ты вообще разумом не тронулся, — заметил Комочков.

— Еще успеет, — сказал Марков. — Зато теперь мы точно знаем, что труп деда отсутствует. А нет трупа — нет и преступления.

— Что ты имеешь в виду? — спросил я, смывая кровь.

— А то, что, возможно, твоего деда никто и не убивал. Его могло затянуть в трясину, когда он собирал на болоте свои травы.

— А перстень? Кто-то же надел перстень на палец утопленника?

— Верно. Это путает все карты.

— Знаете что? — вмешался Комочков. — Дело происходило так. Твой дед был похищен, и от него чего-то требовали, а после чудовищных пыток труп уже опасно было бросить где-нибудь на окраине. В болото? Но исчезновение деда вызвало бы массу кривотолков. Тогда где-нибудь на стороне подыскали бродягу, бомжа подходящего роста и телосложения, убили его, надели на палец перстень для опознания, и бросили в воду. И пустили слух: дед утонул. А когда бродяга через два месяца всплыл, то все приняли его за Арсения Прохоровича. По-моему, вполне логично.

— А кто вам сказал, что его вообще убили? — произнес вдруг Марков. — Ну а если предположить, что ему просто надоела Полынья и он уехал? Все наши прошлые доводы основывались на том, что в могиле лежит труп деда. Да, у него были здесь враги, желавшие смерти, были и мотивы. Но нет главного — самого покойника.

Мы замолчали, обдумывая эту неожиданную версию. Но она была слишком невероятна. Вот так уехать, бросив здесь все? Дом, больных, которые стекались к нему со всего уезда, даже свои драгоценные тетрадки? И кроме того, была еще одна причина, по которой он не мог покинуть Полынью: Валерия. Нет, невозможно. А зачем ему расставаться со своим перстнем? Мне был ближе ход рассуждений Комочкова. Чтобы опровергнуть версию Маркова, мне пришлось рассказать им о последнем увлечении деда, о его молодой жене.

— Старый ловелас, — хмыкнул Марков. — Тогда, конечно, это меняет дело. Теперь меня интересует другое: кто же похитил из могилы этот злополучный перстень?

— Тот, кто и убил деда, — сказал я.

— А какую ценность он представляет?

— Магическую.

— А может быть, ты сам и спер его сегодняшней ночью?

— Ну конечно. Как же ты сразу не сообразил?

В это время в комнату заглянул Сеня Барсуков. Выглядел он более бодро, чем в последние дни, когда постоянная хмурость не сходила с его лица. Я даже порадовался, что он возвращается в свой прежний образ добродушного увальня. А Сеня, увидев мою шевелюру, неприлично заржал.

— Поздравляю с совершеннолетием, — сказал он. — С чего это ты вдруг поседел?

— От тоски, что вижу твою харю каждый день, — огрызнулся я. — Мы тут чай собрались пить, присоединяйся.

— А чего-нибудь посущественнее не найдется?

— Припасы кончаются. Но и идти за карточками к Намцевичу не больно-то охота.

— Так надо разжиться где-нибудь хотя бы мукой, крупами…

— Все это есть у тетушки Краб. В неограниченном количестве. Придется потрясти старушку. Она встает рано, предлагаю пойти всем вместе.

Возражений не последовало, и мы вышли из дома, оставив наших женщин досматривать последние утренние сны. Я подметил одну особенность, свойственную Полынье: здесь и погода и настроение менялись довольно быстро. Сейчас вовсю светило ласковое солнце, обещая светлый и жаркий день, а ведь предрассветное небо было затянуто темными тучами и скопившийся в невидимых резервуарах дождь готов был хлынуть на землю. Ночью я испытал сильные потрясения, чуть не разбился насмерть, даже преждевременная седина тронула мои волосы, а теперь я беззаботно шел по улице вместе с друзьями, как в прежние времена, и мы весело болтали о пустяках и просто радовались свету, теплу, тому, что будет и новый день, и новая неизбежная удача в жизни, и новые испытания в ней. Здесь, в Полынье, смешное и трагическое, глубинное и легкое, мимолетное и вечное соседствовали. Из-за подобных перемен я порой начинал ощущать себя в некоем ирреальном мире, словно бы был выдернут из своей привычной жизни ради какого-то непонятного эксперимента. Проверки самого себя. Может быть, на прочность? Или человечность? Трудно сказать, поскольку события, к которым мы все прикоснулись, начинали только входить в свою заключительную фазу. И еще мне казалось, что Полынья является действительно огромным театром, где перемешались и актеры, и зрители, и даже сами создатели трагического спектакля, где мне отведена одна из главных ролей.

Дверь в дом тетушки Краб была заперта изнутри, и сколько я ни стучал, ответом мне была полная тишина. Я обошел вокруг дома, пытаясь заглянуть в окна, но они были занавешены шторами и затворены на шпингалеты. Я побарабанил и по стеклам, но и это не принесло никакого толку. Дом словно вымер.

— Что будем делать? — спросил Комочков.

— Не знаю. Не нравится мне все это, — ответил я и рассказал друзьям о ее ночных страхах.

— Может быть, ее удар хватил? — предположил Барсуков.

— Надо ломать дверь, — решительно произнес Марков. — Вадим прав, здесь дело нечистое.

— Зачем же сразу дверь? Лучше окно, — посоветовал Комочков. — Вон, разобьем форточку…

Марков посмотрел на фрамугу, потом подтащил к окну деревянный чурбан и встал на него.

— Покажу вам, как это делают воры-домушники, — сказал он. — Запоминайте, пригодится.

Мы еще не успели ничего сообразить, как Егор резко ударил локтем по форточке, вытащил осколки стекла, бросив их на землю, а затем, каким-то непостижимым образом, словно змея, вполз в узкое пространство и нырнул внутрь дома. Мы услышали только мягкий шлепок упавшего тела.

— Классно! — заметил Сеня. — Он и в замочную скважину пролезет. Ему надо премию выписать.

— Сейчас ему тетушка выпишет… ухватом, — сказал Комочков. — Чего это он там застрял?

Прошло минуты три напряженного ожидания. Наконец щелкнули шпингалеты, окно открылось, показалось лицо Маркова. Оно было очень серьезно.

— Коля, беги за милиционером, — мрачно произнес он. Потом посмотрел на меня и добавил: — Доктор уже не нужен…

Когда он открыл дверь, отодвинув внутреннюю задвижку, и мы с Сеней вошли в комнату, то нашим глазам предстала страшная картина. Тетушка Краб лежала на кровати, полураздетая, а горло ее было перерезано от одного уха до другого. Эта зияющая кровавая рана напоминала еще один огромный рот.

Я услышал, как Сеня Барсуков, издавая булькающие, утробные звуки, выбежал из комнаты. А сам я не мог оторвать взгляд от воскового лица тетушки Краб. Чудовищное зрелище словно парализовало меня. В голове крутились какие-то обрывки мыслей, я корил себя за то, что мне не удалось уговорить ее перебраться в мой дом. Тогда бы она осталась жива… Нет, неправда, сейчас она встанет… снова захлопочет вокруг меня, угощая своими пирожками… Или скажет что-нибудь смешное, а я начну подтрунивать над ней… О, Господи, ведь она стала мне почти родной!.. Что же это происходит? Тетушка Краб безмолвно лежала на своей кровати, успокоившись навсегда.

Я увидел, как Марков нагнулся и поднял что-то с пола — сверкнуло лезвие.

— Бритва «Золинген», — произнес он. — Вот с помощью этого… — Фразу он так и не окончил.

— Как же убийца мог выбраться из дома, если здесь все было закрыто? — спросил я, а голос мой показался мне чужим. — И дверь и окна… Неужели она сама… покончила с собой?

— Не исключено, — ответил Марков, расхаживая по комнате. — Но очень сомнительно. Чтобы нанести такую страшную рану, перерезав артерии, нужна недюжинная сноровка. Самоубийцы так не кончают. Чего проще — возьми веревку… или эссенцию. Кроме того… — Он подошел к трупу, потом оглянулся на меня. — Язык.

— Что «язык»? — не понял я.

— Отрезан. Ты смог бы сам с собой совершить такое?

Сейчас, услышав его слова, мне захотелось выбежать из комнаты вслед за Барсуковым. Все это было слишком ужасно, чтобы поверить. А Марков продолжал, хладнокровно роняя слова:

— Ты видел у нее когда-нибудь эту бритву?

— Нет, — ответил я. — Но знаю, кому она принадлежала.

— Деду?

— Да. Она знакома мне еще с детства. Наверное, тетушка хранила ее как память о нем.

— Лучше бы она выбросила ее на помойку. Но, значит, и убийца знал, где лежит бритва. Это сделал кто-то из ее близких, потому что она не стала особенно наряжаться, встречая гостя. И произошло это, скорее всего, ночью.

— Снова маньяк?

— Нет, Вадим. Тут орудует еще кто-то. Маньяк уже дважды оставлял свои опознавательные знаки. Сделал бы это и сейчас. Но как убийца смог выбраться из запертого дома? Ума не приложу.

— Может быть, через чердак?

— Пошли поглядим.

Мы забрались по шаткой лестнице на чердак и подошли к небольшому окошку, в котором не было стекла. Марков высунулся наружу.

— Прыгать отсюда довольно-таки высоко. Да и следов внизу не видно. Хотя… он мог воспользоваться приставной лестницей.

— У тетушки ее не было, — возразил я.

— Тогда он дьявольски ловок — одно могу сказать, — произнес Марков. — Просто акробат какой-то…

Мы спустились вниз, где уже находились Комочков и Громыхайлов. И вид у них был весьма болезненный.

 

Глава 11

Гранула стучит в дверь

— Мы все здесь умрем, все! — истерично кричала Ксения, мечась по залу, где мы все собрались. Прошло уже двенадцать часов после того, как мы обнаружили труп тетушки Краб. Теперь телом покойницы занимались ее близкие подруги и соседки, омывая, причитая и приготавливая в последний путь. К вечеру ее должны были перенести в церковь, где уже лежала зарубленная маньяком женщина, а на следующий день похоронить их рядом — в двух могилах. Ермольник и его парни из отряда самообороны взяли всю черновую работу на себя. Если так дело пойдет и дальше, подумал я, то им предстоит много потрудиться. Смерть стала посещать Полынью каждый день. Об этом же завывал и проповедник Монк, бродя со своей паствой по улицам поселка. Он врывался в дома, пугая жителей пришествием Гранулы, призывая к покаянию и очищающему огню. Разъезжали по улицам и охранники Намцевича с автоматами, но в происходящие события пока не вмешивались. Они словно бы выжидали чего-то. Возможно, всеобщей паники, которая вот-вот могла начаться. Вся Полынья была наэлектризована, и все считали, что эти убийства — дело рук маньяка, сына Зинаиды. Была даже предпринята попытка поджечь ее дом, и лишь тот же Ермольник сумел остановить беду, уговорив собравшихся поджигателей разойтись. Но если бы сейчас продавщица появилась где-либо, то обезумевшая толпа неминуемо растерзала бы ее. Поселковый староста Горемыжный также не показывал носа, а местный милиционер Громыхайлов был бессилен что-нибудь предпринять. Он бегал то в особняк к Намцевичу, то к нам, испрашивая советов, а после сделал самое простое в этой ситуации: махнул на все рукой, напился до бесчувствия и свалился во дворе собственного дома. А в церкви в это время началась панихида по усопшим, на которую никто из нас не пошел. Мне лично тяжело было видеть тетушку Краб в гробу, и я намеревался лишь завтра отправиться на похороны.

Мы слышали нервные выкрики Ксении и молчали. Все были потрясены случившимся. И только Марков, сохранявший самообладание, хладнокровно процедил сквозь зубы:

— Хватит кудахтать, курица! Сядь и угомонись…

Ксения повернулась к нему, хотела что-то сказать, но покорно уселась на стул.

— Приходил Раструбов, — произнес в неловкой тишине Барсуков. — Завтра он сможет вывести кого-то из нас через болото. Первый рейс, так сказать.

— Не «кого-то», а меня, — раздраженно отозвалась Ксения. Мы так договаривались. Потом я вернусь из Москвы с деньгами.

— Лучше бы со следственной бригадой и ОМОНом, — заметил Марков. — Мы-то, может быть, и выберемся из Полыньи, а остальные жители? Здесь надо всех эвакуировать.

— Что же ты, сыщик, ничего не можешь сделать? — спросила Маша. — Неужели так трудно найти убийцу?

— Сама попробуй, — буркнул Егор.

— А может быть, — усмехнулся Комочков, — этот убийца — среди нас? А что? Как только мы приехали, так и пошли трупы. Мне кажется, это Сеня орудует.

— Сволочь, — прошипел Барсуков. — Надо было сначала тебя удавить…

— Вот-вот, — продолжил Комочков. — Видите, как он запел? Он на меня давно зуб точит. Не знаю, правда, за что.

— Скоро узнаешь, — пообещал Барсуков.

— Прекратите, — вмешалась Милена. — Как малые дети, право. А ты, Ксюша, на мою долю денег не бери. Я здесь останусь.

Мы все посмотрели на нее с недоумением. Особенно я.

— У тебя тоже крыша поехала от местного воздуха? — спросила Ксения. — Как это понимать?

— Считай, что я не могу оставить мужа, — ответила Милена.

Она бросила на меня такой взгляд, какого я давно не видел. И я пожалел, что нас тут так много. А я-то, дурак, гоняюсь за Валерией, Девушкой-Ночь, хотя совсем рядом сидит женщина, которая меня действительно любит, полюбила теперь — я чувствовал это. Благодарно положив руку ей на колено, я тихо сказал:

— Спасибо, но лучше тебе все-таки уехать. Ситуация здесь становится непредсказуемой.

— Чепуха! Вы остаетесь здесь втроем, три мужика, а кто-то должен о вас позаботиться, хотя бы пищу приготовить?

— Не надо! — тотчас же отозвался Комочков. — Вот пищу, пожалуйста, не надо.

— На тебя блажь напала, — со злостью сказала Ксения.

— Нет, любовь, — ответила Милена. — Но тебе этого, подруга, не понять.

— Где уж нам! Мы ведь с чужими мужьями и женами не спим.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Барсуков.

— А то, что, может быть, и Маша здесь останется? Может быть, мы тут все шведской семьей заживем?

— Дура! — сказала Маша. — Я всегда это знала.

— А ты…

— Ну, хватит! — вмешался Марков, треснув кулаком по столешнице. — Развели тут Сандуновские бани… Кто хочет — пусть остается, кто не хочет — уматывает. И давайте спать.

— Все вместе? — не смогла удержаться Ксения.

Я и не предполагал, что она такая змея. Зачем она всех нас заводит на ночь глядя? А в сон и в самом деле стало быстро клонить, как в тот, первый вечер в Полынье, когда мы собрались в зале все вместе, а Марков устроил свою нелепую игру «Убийца в ночном доме». Я тогда еще подумал, не подсыпал ли кто нам снотворное в пищу. И если в тот раз это была всего лишь игра, то сейчас Смерть-Гранула нанесла удар по нашему дому. Но об этом мы узнали лишь утром…

Я проснулся раньше всех, а голова гудела, словно с похмелья, и была совершенно чугунной. Меня не покидало ощущение, что это действие каких-то препаратов, лекарств, которые были подсыпаны в чай. Я посмотрел на спящую Милену и дотронулся до ее щеки. Мне просто очень хотелось к ней прикоснуться, как бы зарядиться энергией. Я знал, что мы вряд ли теперь расстанемся надолго и, скорее всего, начнем в Москве новую, счастливую жизнь. Разве это невозможно? Мы простили друг друга и поняли, что радо идти по одной дороге, не сворачивая к соблазнительным кострам вдоль нее. Там, в Москве, будет все иначе.

— Спи, Милена, любовь моя, — прошептал я, отрывая взгляд от ее беззащитного и нежного лица. — Я с тобой и никому тебя не отдам…

Затем я быстро оделся и покинул комнату. Умывшись во дворе, я увидел вышедшего на крыльцо Маркова.

— Пойдем, — произнес он только одно слово. Судя по его напряженному лицу, я сразу понял, что случилось что-то серьезное. Мы прошли на кухню, где на кушетке лежал Комочков, а на полу валялся мой меч. Николай как-то странно улыбался, устремив взгляд ввысь. И он был неподвижен, словно восковая фигура.

— Что с ним? Откуда тут взялся меч? — спросил я.

Марков приподнял одеяло, показывая на глубокую рану в груди Николая, там, где расположено сердце. И только сейчас до меня дошло, что Комочков мертв.

— Вот этим мечом… — мрачно произнес Егор. — Очевидно, его убили во сне. Вот так, Вадим….

Я как стоял, так и опустился на стул. Ноги будто подкосились. Мне вдруг захотелось оказаться отсюда где-нибудь далеко-далеко, на краю земли, и чтобы рядом была только Милена — и никого больше. Смерть шествовала по Полынье как победитель. Как беспощадный завоеватель, невидимый и страшный. Гибли невинные люди, и никто не был застрахован от того, что завтра настанет его черед.

— Когда ты его обнаружил? — глухо спросил я.

— Только что. Когда услышал, что ты проснулся. Мне кажется, что вечером нам всем дали снотворного. Я спал как убитый. Он, конечно же, тоже. Так и закололи во сне.

— Это сделал тот, кто знал о моих мечах.

— А об этом знали только мы. Ты же не показывал их никому постороннему?

— Хочешь сказать…

— Да. Убийца — среди нас.

Марков подтянул одеяло, накрыв им голову Комочкова. Бедный Николай!.. Он так хотел здесь остаться, чтобы докопаться до сути. Написать сенсационную статью о Полынье, о Волшебном камне. А вернувшись в Москву — жениться. Боже мой, я совсем забыл о его невесте, которая его наверняка ждет, любит, надеется на счастливую жизнь. Еще одна трагедия, еще одно разбитое сердце. Вот он и сыграл свадьбу со смертью.

— Через несколько месяцев он собирался жениться, — сумрачно сказал я, думая о его безвременной кончине — по моей вине, ведь если бы я не пригласил его в Полынью…

— На ком?

— Не знаю… А Маша? Она любила его… Для нее это тоже будет ударом. Кто же мог его убить?

— Ну, кто… сам подумай.

— Сеня Барсуков?

— Других вариантов, по крайней мере, пока нет. Вспомни его злость на Николая.

— Значит, он узнал про их связь?

— Уверен. Иначе бы так не бесился вчера вечером за столом.

— А если это сделал кто-то посторонний?

— Мы уже несколько ночей запираем все двери и окна, проникнуть в дом снаружи нельзя. О том, где хранятся твои мечи, знали только мы. Вечером убийца подсыпал нам снотворное, дождался, когда мы все крепко уснем, потом спокойно вошел в твою комнату и взял меч. Мне только интересно, почему он не убил его ножом? Зачем выбирать такой экстравагантный способ? Из-за любви к внешним эффектам? Затем, сделав свое дело, он спокойно лег спать.

— Или она, — поправил я Маркова.

— Ладно, согласен, — усмехнулся тот. — Дадим Сене шанс. Он или она — не важно, главное — убийца здесь, в доме. И наверняка также будет утверждать, что спал как убитый. Он все тщательно продумал: если уж убивать, то только здесь, в Полынье, где мы отрезаны от всего мира. К тому же вокруг столько смертей, что… одной больше, одной меньше. Теперь до этого никому нет дела. И следствие никто не будет проводить. Только мы сами, хотя ни с кого из нас не снимается подозрение. Может быть, даже-с меня и тебя. А вдруг это было какое-то наркотическое снотворное? Под воздействием которого ты, Вадим, встал ночью, достал свой меч и в бессознательном состоянии убил Комочкова?

— Но зачем?

— У каждого всегда есть какие-то причины желать смерти своему близкому. Запомни это. Желание это может прятаться глубоко в подкорке. А наркотик вывел его наружу.

— Ты что же, всерьез считаешь, что я заколол Николая?

— Я не могу исключить никого из списка подозреваемых. Вплоть до самого себя. Поэтому нам надо собраться всем вместе и выяснить, где прячется правда. Давай будить остальных…

— Ты хочешь сразу огорошить их смертью Николая?

— А ты предлагаешь сказать, что он ушел прогуляться?

Наш разговор прервало появление Маши — их комната была ближайшей к кухне.

— Слышу чьи-то голоса… — Она улыбнулась. — А Сеня спит как мертвец. Что случилось? Почему у вас такие лица, словно вы наелись лимонов? — Она посмотрела на кушетку, где лежало накрытое одеялом тело Комочкова. — Он там не задохнется?

— Не подходи. Маша, — остановил ее Марков. — Он… мертв.

— Как мертв? — не поняла она. — Вы шутите?

Но мы молчали, а Маша сдернула одеяло, тотчас же вскрикнув и зажав рот ладонью. Марков еле успел подхватить ее, падающую в обморок. Мы отнесли ее в комнату к Барсукову и положили на кровать. Потом растолкали Сеню. Он поднял голову от подушки, тяжело посмотрел на нас.

— Меня отравили, — произнес он. — Слушайте, сколько водки мы вчера выпили?

— Ни грамма, — сказал я. — Николая убили.

— Кто? — спросил он так буднично, словно Комочкова убивали каждый день и это уже стало входить в дурную привычку.

— Не знаем.

— Так вы серьезно?

— Если хочешь — пойди посмотри.

Барсуков встал и быстро оделся. Марков повел его на кухню, а я пошел в соседнюю комнату, к Ксении. Она тоже спала, причем так крепко, что мне еле удалось разбудить ее.

— Что ты здесь делаешь? — недовольно поморщилась она, увидев мое лицо. — Неужели пожар? Наконец-то все здесь сгорит дотла.

— Нет, Ксюша. У меня другая новость, гораздо неприятнее. Одевайся и иди на кухню. Там Егор с Сеней, они тебе все объяснят. — Самому мне было тяжело говорить ей о смерти Комочкова. Я знал, что она относилась к нему с большой симпатией.

— Еще кого-то убили? — спросила она вдруг.

Я молча кивнул головой и отправился к Милене. Жена моя сидела перед зеркалом и расчесывала волосы. Улыбнувшись мне, она подозрительно спросила:

— Что это ты делал в комнате Ксюши? Утренняя любовная разминка? Ну и как, был на высоте?

— Оставим шутки, — сказал я, думая о том, что раз мечи лежали под нашей кроватью, то на меня и Милену должно падать самое сильное подозрение. — Дело слишком серьезно… Убит Николай.

Милена продолжала механически взмахивать гребнем, словно мое заявление так и не достигло ее сознания.

— Из-за Маши? — спросила она наконец.

— А ты знала об их связи?

— Все знали. Кроме Сени. Ужасно… — Плечи ее содрогнулись, а гребень выпал из рук, и она закрыла ладонями лицо. Я подошел и обнял ее, прижимая к груди.

— Успокойся. Теперь ты понимаешь, что тебе любым путем нужно выбраться из Полыньи? Если пекарь проведет Ксению через болото, то через три дня и ты с Барсуковыми сможешь пройти тем же маршрутом.

— Нет, — покачала она головой. — Теперь тем более — нет. Я останусь с тобой до конца.

— Но зачем такое упрямство?

— А ты не понимаешь?…

Я поцеловал ее и больше уже ни о чем не спрашивал. Странно, но семейное счастье, к которому я всегда стремился, само настигло меня именно здесь, в Полынье, где вовсю свирепствовала смерть…

Потом я услышал крики и побежал в комнату к Барсуковым. Там билась в истерике Маша, а Егор и Сеня держали ее за руки, но она порывалась вырваться и кричала, что любит Николая, только его, и это мы все вместе убили их любовь. Я нашел в медицинской аптечке элениум, и мы заставили ее проглотить несколько таблеток сразу…

А на кухне возле тела Комочкова тихо плакала Ксения, размазывая по лицу слезы, и ее утешала Милена, пока и сама тоже не зарыдала навзрыд. Короче говоря, в эти утренние часы мой дом принял потоки слез. Сеня ходил мрачный как туча, а Егор метался между женщинами, призывая их успокоиться. Но как можно было успокоиться, когда убили нашего общего друга? И никто еще не знал, что, по версии Маркова, это убийство лежало на совести одного из нас… А значит, кто-то из нас был очень хорошим артистом. Значительно лучшим, чем я. В одиннадцать часов я отправился на похороны тетушки Краб. Не мог не пойти, потому что должен был отдать последнюю дань памяти этой милой женщине, простой и бесхитростной, чье добродушие было для меня словно путеводной звездой с первого же дня моего пребывания в Полынье. Она встретила меня как родного, и я должен был проводить ее так же.

Народу на кладбище собралось очень много, я даже не предполагал, что у тетушки Краб столько близких людей, пожелавших проститься с ней. Тут же была вырыта еще одна могила — для женщины, зарубленной маньяком. Две жертвы бессмысленного убийства отныне будут покоиться рядом. И души их, также вместе, полетят в горние выси, возможно, простив своим убийцам все. А теперь здесь предстоит вырыть новую могилу, третью — для Николая Комочкова. И его жизненный путь окончился тут, в не ведомой никому Полынье, едва ли нанесенной даже на районные карты. Предполагал ли он когда-нибудь о такой нелепой и внезапной кончине от удара мечом? Его жизнь оборвалась на самом взлете, хотя всякая смерть настигает убегающего от нее человека именно тогда, когда он думает, что уже спасся. Нет долгих и коротких жизней, есть завершенный цикл, единый по времени для всех. Младенец, умерший на десятый день, или старик, доживший до девяноста, похожи друг на друга, как близнецы: оба они явились в этот мир, чтобы прокричать что-то свое, а поняли мы их или нет, для них обоих не так уж и важно. Главное, что эти крики не утихают, они наполняют воздух, кружась во Вселенной, и мир без них беден и пуст. Так было и так будет всегда.

Отец Владимир прочитал заупокойные молитвы, а голос его был тих и печален, лишь ветер шевелил светлые длинные волосы. Я заметил рядом с ним Аленушку, которая не отходила от отца ни на шаг. Потом оба гроба опустили в темные ямы, разинувшие свои пасти. Ермольник и его ребята стали забрасывать могилы землей. Вот и все, прощай, тетушка Краб! Я отомщу и за тебя, и за Николая, и за всех остальных, убитых здесь, в Полынье. Я готов к этому. Здесь, на кладбище, я почувствовал в себе какую-то новую силу, излившуюся на меня с ясного, открытого неба, словно меня подвели к чудодейственному источнику и я напился живой воды, обретя решимость и желание принять бой, тот поединок, о котором мне толковала ночью Валерия. Меня выбрала не только она, но какие-то светлые лики, вручившие мне меч. И я теперь не вправе был пятиться назад в своих сомнениях. Я был призван сражаться.

По дороге назад я подошел к отцу Владимиру и сказал ему, что ночью произошло еще одно убийство, на сей раз в моем доме. Он перекрестился, вздохнув столь тяжко, словно принимал на себя все грехи покойного Николая.

— Когда вы сможете отслужить панихиду? — спросил я.

— Завтра вечером, — произнес он.

— Мы перенесем его в церковь. И подготовим все к похоронам. Скажите, какой зверь вырвался в Полынье из клетки?

— Тот, который прячется внутри каждого из нас, — отозвался он, положив руку на голову Аленушке. — Тот, кто борется в душе и сердце с Богом. Сейчас он празднует свою силу. Изрыгает слюну и смеется над нами. Но ему все равно не победить. Не одолеть в святом поединке. Кто-то должен его остановить… Кто-то должен, — повторил он, распрощавшись со мной возле церкви.

Я вернулся домой, где в зале, за столом, в тишине и молчании сидели все мои друзья. Все, кроме Комочкова.

— Ты договорился насчет Николая? — спросил Марков.

— Да. Надо подготовить его к прощальному обряду.

Маша вздрогнула, но больше не заплакала.

— Сейчас придет Раструбов, — сказала Милена, — и Ксения отправится с ним. Пожелаем ей удачи.

— Смотри не обижай на болоте лягушек, — произнес я, пытаясь как-то взбодрить всех, но никто даже не улыбнулся.

— Через три дня я вернусь, — сказала Ксения. — И тогда пекарь выведет Машу и Сеню. А ты, ты не передумала? — Ее вопрос был обращен к Милене. Та отрицательно покачала головой. — Как знаешь…

— А вот и наш булочник, — хмуро сказал Марков.

Раструбов заглянул в дверь и грубовато произнес:

— Ну что, дамочка, готовы? Пошли?

Мы вышли все вместе и проводили Ксению до самого болота. Пекарь насмешливо посматривал на нас.

— Не бойтесь, — сказал он наконец. — Доведу в целости и сохранности. Это вроде экскурсии. Хотя и с острыми ощущениями. Как в комнате страха.

— Хватит нам страха, — сказал Марков.

Мы смотрели, как они прыгают по кочкам, опираясь на длинные шесты. Они удалялись все дальше и дальше, а потом Ксения повернула к нам свое бледное лицо и слабо взмахнула рукой, словно прощаясь или прося прощения. И вот уже ее фигурка растворилась в лучах солнца. А я почему-то внезапно с острой болью подумал, что больше никогда ее не увижу. Милена же произнесла мою мысль вслух. Три ее слова прозвучали как лопнувшие в воздухе струны:

— Она не вернется.

 

Глава 12

Крыса в ловушке

Каждый из нас думал об одном: кто убил Николая Комочкова? Но все словно бы избегали задать этот вопрос вслух, поскольку подозрение падало на всех нас, а ответ мог быть непредсказуемым. И к вечеру напряжение достигло такой степени, что избежать разговора уже не представлялось возможным. Первой не выдержала Милена.

— Егор, все-таки кто мог это сделать? — спросила она. Мы впятером сидели за длинным столом в зале, а горькое вино было разлито по рюмкам.

— Тот, кто усыпил нас, — ответил он, обводя всех взглядом. — Но ведь каждый будет говорить, что спал как убитый и ничего не слышал. А посторонний в дом проникнуть не мог. Утром я еще раз проверил все окна и двери. Все было закрыто. Даже слуховое окошко на чердаке. Значит, как ни горько это мне говорить вам, но преступник — среди нас.

— Круто берешь, — заметил Сеня. — И что это ты на меня так смотришь?

— Потому, Сенечка. Ладно, давайте не будем притворяться, откроем карты. Маша была любовницей Николая. И ты узнал об этом здесь, в Полынье, совсем недавно. Может быть, два-три дня назад. И у тебя был повод убить его. Это самое разумное объяснение случившегося.

После его слов наступила глубокая тишина, все мы смотрели куда угодно, только не на Барсукова, чувствуя какую-то неловкость от происходящего.

— Я не делал этого, — ответил наконец Сеня. — Я мог бы его убить, но я не убивал. У меня бы не хватило духа.

— Под влиянием наркотического снотворного можно сделать что угодно, — возразил Марков. — Возможно, ты убил его в бессознательном достоянии. Ответь мне, пожалуйста, на один вопрос: откуда ты узнал об их связи?

Я взглянул на Машу. Она сидела бледная как снег, с широко раскрытыми глазами, а на виске у нее пульсировала синяя жилка. Наверное, она думала о том же, о чем и я: что тут, рядом, всего в пяти шагах, лежит труп Николая и он один знает имя своего убийцы.

— Мне сказал… один человек, — с трудом выговорил Сеня.

— Кто?

— Ксения…

— Так я и думал, — сказал Марков. — Это на нее очень похоже. Значит, она подтолкнула тебя на этот шаг.

— Сколько раз повторять: я не убивал, — устало произнес Барсуков. — По возвращении в Москву я решил развестись. Вот чего я хотел! Спросите Машу, мы говорили с ней об этом два дня назад.

Марков перевел взгляд на его жену.

— Да, — подтвердила она. — Мы все с ним обсудили. Спокойно и без горячки. Я сказала, что люблю Николая, и он понял, что силой меня не удержишь. Лучше расстаться по-хорошему. У Сени не было причины убивать Комочкова. Можно ли ревновать к человеку, с которым ты уже почти разошелся?

— Вот как? — произнес Марков и задумался. — Значит, пар был уже выпущен… Интересно.

— Скажи, а как ты планировала жить дальше? — спросил я. — Вместе с Николаем?

— Да, с ним, — ответила она. В ее голосе не было слышно уверенности.

— Но это было бы невозможно, — продолжал я, как бы переняв эстафетно-следственную палочку у Егора. — Николай собирался жениться месяца через три. Он обманывал тебя, Маша.

— Скотина! — сквозь зубы процедил Барсуков, не сумев сдержаться.

— Я не знала об этом, — ответила его жена, умоляюще взглянув на Милену, словно именно в ней видела поддержку.

— Нет, знала, — вновь вмешался Марков. — Не лги. Кто сказал тебе об этом?

Опять наступила тишина, было даже слышно, как тикают часы.

— Я, — ответила за Машу Милена. — Я хотела только предупредить ее, чтобы она не разрушала семью ради человека, которого она все равно не сможет удержать. Который готовится к свадьбе с совершенно другой женщиной.

— А откуда тебе самой стало это известно? — спросил я.

— От невесты Николая.

— Ты видела ее?

— Да. И все вы — тоже.

— Ксения? — произнес Марков. — Как же я сразу не догадался об этом! Ловко же они скрывали свои отношения.

— Ксения и Николай хотели, чтобы это стало для нас сюрпризом, — продолжила Милена. — Но у нас с ней не было друг от друга секретов. А на его связь с Машей она смотрела сквозь пальцы. Говорила: пусть до свадьбы побесится, все равно будет мой. Но в последнее время Маша стала ей мешать все больше и больше. Наверное, поэтому она и рассказала обо всем Сене, чтобы он как следует занялся своей женой.

— Змея… — отрывисто бросила Маша. — Так бы и удавила ее.

— Но ты выбрала другую жертву, — быстро отозвался Марков. — Когда Милена предупредила тебя о предстоящей свадьбе Николая и Ксении, ты пришла в ярость: как же так — тебя предает любимый человек? Ты подсыпала нам снотворное, вот это. — Егор вытащил из кармана пустой пузырек. — Извини, но я нашел его в вашей комнате под матрасом. Дождалась, когда мы все уснем. Затем спокойно прошла к Милене и Вадиму, вытащила из-под кровати меч — ты всегда любила эффектные сцены — и заколола Комочкова.

— Чушь! Я любила его! — закричала Маша. — А ты… ты… как ты мог рыться в наших вещах, ищейка?

— Любимых-то чаще всего и убивают первым делом, — невозмутимо ответил Марков. — Что ты на это скажешь?

— Пузырек нам наверняка подбросили, — вмешался Сеня. — Убийца хотел, чтобы подозрение пало именно на нас. Как же иначе? И у меня, и у Маши все причины желать смерти Николая. Только не забывайте, что меченосцем у нас является Вадим. Это его оружие.

— Ну и что? — спросил я.

— А то, что ты точно так же мог убить Комочкова. Ты или Милена.

— Да с какой стати?!

— А ты спроси у самого себя, сколько задолжал Николаю денег?

— Ну, много… Но это не повод для убийства.

— Еще какой! Самый объяснимый. К тому же он был во сто раз удачливее тебя. Ему все давалось легко. И ты всегда завидовал ему.

— Неправда, — возразил я, хотя в его словах была доля истины. Меня действительно порою раздражала счастливая звезда Комочкова, которая светила ему, а не мне. Но убить?

— А теперь перейдем к Милене, — продолжил Барсуков, и уже по его лицу я понял, что сейчас он скажет какую-нибудь гадость. — Ведь она самая близкая подруга Ксении? И вот та решила выйти замуж. Значит, теперь будет потеряна для нее. А до какой степени они были близки друг с другом?

— Чего-то я не понимаю, — сказал я, туго соображая.

Но Марков ухватил мысль Барсукова гораздо быстрее.

— Сеня намекает на то, что они были лесбиянки, — насмешливо произнес он. — И Милена убила Комочкова, как соперника. Забавная гипотеза. — Он ухватил меня за руку, потому что я рванулся к Барсукову. — Сядь и успокойся. Ты видишь, что твоей жене весело? Посмейся и ты. Но Сеня отбивает удары мастерски, надо признать. Даже переходит в наступление.

— Гнида он, — хмуро сказал я.

— А это как посмотреть, — усмехнулся Барсуков. — Вся каша заварилась из-за того, что ты пригласил нас в Полынью. Сидели бы мы в Москве — и никто бы Николая не убил. Наоборот, все бы были счастливы, пусть даже с шорами на глазах. И дружны по-прежнему.

Мне не хотелось об этом думать, и я ничего не ответил. Но даже если это было так и в Полынье нашей дружбе пришел конец, то я не жалел об этом. Лучше идти дальше одному, освободившись в своем сердце от случайных попутчиков. Мы очень часто принимаем тех, кто был с нами в дни юности, за преданных и верных товарищей. И не хотим признать за ними право на внутренние изменения — в хорошую или плохую сторону. Словно они всегда должны оставаться в том образе, который нам удобен и привычен. Но время смывает и позолоту и грязь.

— Егор, ты в курсе того, что некоторые свои статьи Николай подписывал псевдонимом? — спросила вдруг Маша.

— Это обычная практика журналистов, — отозвался Марков, а я поинтересовался, чувствуя здесь что-то жареное:

— Какие статьи?

— Криминального характера. О коррупции, — произнесла Маша. — Он мне как-то признался в этом. Я и не думала, что нашумевший московский обозреватель Герасимов, который вскрывал связи мафии и милиции — это он.

— Быть не может! — удивился я. Мне также было знакомо имя Герасимова, да и кто его не читал? Журналист проникал в самые сокровенные тайны московской элиты и уголовных авторитетов. Теперь понятно, почему Комочков скрывал этот факт. Писать на подобные темы, особенно в наши дни, было чревато. Можно получить пулю в лоб. Причем неизвестно, с какой стороны: то ли от мафии, то ли от правоохранительных органов. А прикрывался статейками о полтергейсте! Вот где настоящая-то нечистая сила прячется — не в квартирах, а в государственном аппарате.

— Последняя тема, которую он разрабатывал — о налоговой полиции, — продолжила Маша. — Я даже читала кое-какие черновики из его материалов. Он мне сам показывал. Сильно, Речь там, между прочим, идет о твоем ведомстве, Егор. Если бы статья вышла, то она прогремела бы как взрыв бомбы. Вас бы всех погнали на нары. Ты знал об этом?

— Глупости. — Впервые я увидел в лице Маркова некоторое смущение. — Он много фантазировал. И пользовался непроверенными данными. Гонялся за дешевой сенсацией.

— Но ваше ведомство хотело остановить публикацию!

— Комариный укус! — отмахнулся Егор.

— Как знать. Вот вам и еще один повод для устранения Николая.

— Ты хочешь сказать, что я специально приехал в Полынью, чтобы убить его? — Марков усмехнулся.

— Но ты же подозреваешь нас? Почему бы и к тебе не предъявить подобные претензии? Грядут выборы, а вам, государственным чиновникам, надо быть чистенькими.

— Я розыскник, а не наемный убийца, — возразил Марков.

Мне показалось, что он даже обиделся на нее.

— Итак, — произнес я, подводя итоги, — вне подозрений у нас остается одна Ксения.

— Это почему же? — возразил Сеня.

— Да потому что она была его невестой! — не выдержал я, заорав на него. — Или теперь невесты убивают своих женихов до свадьбы? Чтобы посмотреть, из чего они там внутри состоят? Нет ли трухи или опилок?

— У них могла произойти серьезная размолвка, — спокойно ответил Сеня. — Они могли вдрызг разругаться. Он мог смертельно обидеть ее. Или не выполнить обещание. А Ксения, как нам известно, девушка истеричная и злопамятная. И если уж она захотела убить, то лучшего случая, чем здесь, ей бы никогда в жизни не представилось. И вы заметили, как она порывалась первой сбежать отсюда? Убраться из Полыньи в Москву. А вот когда мы освободимся — еще неизвестно. И произойдет ли это когда-нибудь вообще? Я уверен на сто процентов, что она не вернется обратно, чтобы выручить нас. Она уже всех нас здесь похоронила.

В это время мы услышали, как кто-то стучит в наружную дверь. Я вышел на крыльцо и увидел Раструбова. Сапоги его были заляпаны болотной грязью.

— Ну все, — сообщил он, довольно потирая руки, даже его тараканьи усы топорщились кверху. — Вывел я ее на дорогу. Теперь, наверное, уже до городка добралась. Готовьте через три дня следующего.

— Спасибо, — произнес я, хотя весь его внешний вид меня просто раздражал. И эта ухмыляющаяся морда, словно он съел что-то сладкое. Мне почему-то так и захотелось заехать ему кулаком в лоб. Наверное, я просто был на взводе после нашего застольного собеседования. Но я проводил его до калитки и вернулся обратно.

— На чем же мы остановились? — спросил я, встретив напряженное молчание.

— Нет ответа, — произнесла Милена. — Убийство Николая такое же странное и бессмысленное, как смерть твоего деда.

— Здесь, в Полынье, все бессмысленно и странно, — заявила Маша. — И мы никогда не докопаемся до истины.

— Зря ты так думаешь, — возразил Марков. — От меня еще никто не уходил.

— Не хвастайся. А что, если этой ночью в нашем доме произойдет еще одна смерть? Маховик раскручивается и набирает обороты.

— Кто же кого должен убить на сей раз? Я — Сеню или Милена — Вадима?

— Утро покажет… — загадочно ответила Маша и передернулась. — Что-то прохладно стало. Будто потянуло откуда-то сквозняком.

— Надо проверить все окна, не оставили ли мы какое-нибудь открытым, — сказала Милена и поднялась. Я пошел следом за ней. Мне не хотелось оставлять ее одну. Действительно, кто знает, что поджидает нас в этом доме? Мы обошли все комнаты, проверили задвижки и возвратились в зал. Но за столом увидели лишь одну Машу.

— А где мужчины? — спросила Милена.

— Ушли прогуляться.

— Тихо! Вы слышали сейчас что-нибудь? — Я настороженно замер, сделав предостерегающий жест. — Только что… какой-то легкий скрежет. Словно провели маленькой пилкой по камню.

— Да, пожалуй…

— Оставайтесь здесь. Я пойду проверю подвал. — Мне показалось, что странный звук донесся именно оттуда.

Прежде чем они успели мне возразить, я вошел в свою комнату, достал фонарик, открыл люк и начал спускаться вниз. Тщательно осмотрев весь подвал, я убедился, что он пуст. Недовольный, словно опоздав на назначенное свидание, я уже хотел подняться наверх, когда взгляд мой упал на одну из цементных плит возле лестницы. Потом я посмотрел на вторую плиту и сравнил увиденное. Конечно, как же мы сразу это проворонили! Они были совершенно одинаковы и в то же время отличались друг от друга. Покрывавшей их пылью. Вернее, в ближайшей ко мне плите с обоих боков были небольшие затертые участки, словно именно здесь к ним прикасались чьи-то руки, стершие пыль. Почувствовав, что напал на след, я решил действовать предельно осторожно, чтобы не спугнуть зверя. Оставаться тут дальше было рискованно. Стараясь не шуметь, я попятился к лестнице. В моей голове уже сложился план дальнейших действий. Но, чтобы он не сорвался, мне надо было быть терпеливым, как рыболову. Я поднялся через люк в комнату, вернулся в зал.

— Ну, что там? — спросила Милена.

— Ничего особенного. Должно быть, крыса.

— Надеюсь, она не заберется в мою постель?

— Не беспокойся, я установлю мышеловку. — Меня немного трясло от возбуждения. Я чувствовал, что нахожусь на грани раскрытия той тайны, которую пытался разгадать с первого дня в Полынье. Мне всегда казалось, что в доме живет кто-то еще. И вот, как видно, мои подозрения оправдываются…

Вскоре вернулись Барсуков и Марков. Но я решил не посвящать их в свои планы. Мне хотелось во всем разобраться самому.

— Там такое творится! — встревоженно заговорил Барсуков. — Ермольник и его ребята дерутся с «монковцами», аж перья летят! А где-то возле особняка Намцевича слышалась стрельба. Говорят, что вечером охранники выгоняли жителей из домов и заставляли идти к Монку на поклонение… Да не все, видно, согласились. Вот и началось…

— Это только репетиция, — хмуро произнес Марков. — Самое главное еще впереди. Советую теперь всем лечь спать, чтобы набраться сил. Они нам еще понадобятся. А тело Николая мы перенесем в церковь утром.

— Как бы его у вас не отбили служители Монка, — сказала Милена. — И не сделали с ним то же самое, что и со Стрельцом.

— Не получится, — успокоил ее Марков.

— Может быть, нам установить ночью дежурство? — предложил я. — На всякий случай?

— Разумно, — согласился Марков. — Но займутся этим только мужчины. Бросим жребий?

— Зачем? Я готов быть первым, — сказал я. Это было мне на руку, а возражений не последовало.

— Сменишь его часа через три, — кивнул Марков Барсукову. — Ну а я уж заступлю под утро.

Мы разошлись по своим комнатам, и теперь меня стало тревожить другое: стоит ли оставлять Милену одну? Все-таки это было очень опасно, поскольку я не знал, кто убийца, только догадывался. А если я ошибаюсь?

— Чем ты так встревожен? — спросила Милена, внимательно глядя на меня.

— Так… Ложись спать. Я буду дежурить в зале.

Достав из-под кровати один из своих мечей, я уже собрался уйти, как она задала мне еще один вопрос:

— Скажи, ты по-прежнему любишь меня?

— Даже еще больше, — улыбнулся я ей. — А ты не жалеешь, что я вызвал тебя в это гиблое место?

— Нет. Когда-нибудь, через много-много лет, когда мы будем совсем старенькими, мы станем вспоминать об этом времени и Полынье с грустью, печалью, но и с радостью тоже. Все рано или поздно умрут, а мы будем жить долго и слегка жалеть о нашей молодости. Даже об этом доме, каким бы страшным он нам сейчас ни казался.

— Конечно, родная, — согласился я. — Так всегда и бывает. И мы будем думать, что все случившееся с нами было сном.

— А когда мы проснемся — по-настоящему, — поддержала она мою мысль, — когда мы освободимся от череды сновидений, которые и есть наша жизнь, мы поймем, что все, что с нами было, — лишь прелюдия к счастью. И смерть откроет нам ворота к другой жизни, волнующей и совершенной, где мы встретим всех наших друзей и близких…

— …где нет ни злобы, ни зависти, ни ненависти, ни боли. Только любовь.

— …только любовь, — повторила она. Потом свернулась калачиком на кровати и закрыла глаза. И я, мысленно пожелав ей покоя, ушел в зал. Там я пробыл недолго, минут двадцать. А затем вышел на кухню, где покоилось тело Комочкова, приоткрыл одеяло, вглядываясь в уже заострившиеся, восковые черты лица друга, вспомнил и прочитал молитву. «Вот этим мечом, — подумал я, коснувшись острия, — тебя и убили… Но твой убийца понесет наказание, где бы ни скрывался». А я уже знал, где он может прятаться. Открыв люк, я осторожно спустился по лестнице в подвал, подсвечивая себе фонариком. Вот здесь должно было быть мое дежурство. Здесь была установлена моя мышеловка для крысы. Почти бесшумно я прокрался в угол подвала, напротив цементных плит. Но из двух меня интересовала всего лишь одна — та, с боков которой отсутствовала пыль. Я уселся на небольшой чурбачок и стал ждать. Я понимал, что, возможно, мне предстоит просидеть тут очень долго. А может быть, и вообще проторчу впустую. Крыса в эту ночь может не появиться… Но я запасся терпением. И во мне жила ненависть, которая не давала мне задремать. Изредка я светил фонариком, проверяя, сколько времени и все ли на месте. Но никаких звуков ниоткуда не доносилось. Прошло два с половиной часа.

И вот — я мгновенно вздрогнул — до меня дошел легкий скрежет. Я напрягся, сжимая рукоять меча и готовясь включить фонарь. Но глаза мои и так уже привыкли к темноте и различали предметы вокруг. Цементная плита поехала в сторону, из-под нее вырвалась узкая полоска света. Скрежет усилился, образовался лаз, из которого стала подниматься человеческая фигура, державшая свечу. Вот она встала в полный рост, развернувшись ко мне лицом. Я включил фонарь, а острие меча уперлось в горло этого человека.

— Стоять! — произнес я одно слово.

 

Глава 13

«Летучий глаз»

У мужчины, которого я держал «на крючке» с помощью своего меча, было одутловатое, землистого цвета лицо, высоко поднятые брови и испуганные глаза. Он так походил на свою мать Зинаиду, что у меня не было нужды гадать, кто стоит передо мной. Беглый убийца был ниже меня ростом, но значительно шире в плечах и массивнее. Если бы нам сейчас пришлось схватиться, то я бы, наверное, не устоял, хотя меч в моей руке давал мне значительное преимущество. Но Григорий и не делал никаких попыток к сопротивлению. Он опустил плечи, как-то обмяк, тревожно всматриваясь в меня, вернее, в слепящий его луч фонарика.

— Погодите, не убивайте… — пробормотал он. — Я не сделал вам ничего дурного.

— Медленно повернись и иди к лестнице, — произнес я. Он послушно выполнил мое приказание. — Теперь стой спокойно.

Не спуская с него глаз, я стал спиной подниматься вверх, нащупывая ступеньки. Положение мое было довольно шаткое: в одной руке меч, в другой — фонарик, я даже не мог опереться на перила.

— Давай двигай по лестнице на меня, — сказал я. — И без глупостей.

Я головой выдавил крышку люка и выбрался на кухню. Через минуту вслед за мной здесь же оказался и Григорий.

— Теперь открой дверь и иди вперед, — приказал я, коснувшись острием меча его лопатки. Мне надо было привести его в комнату Маркова. И через некоторое время мы были там.

— Егор! — позвал я. — Включи свет, у нас гость.

— Э? Кто здесь? — услышал я знакомый голос. Загорелась лампочка, и Марков недоуменно уставился на нас, протирая глаза. Увидев в моей руке меч, который я прижал к спине Григория, он быстро обо всем догадался и вскочил на ноги. Тотчас же полез в свою сумку и звякнул наручниками.

— Ну-ка, давай лапы! — грозно сказал он и ловко защелкнул железные браслеты на запястьях. Потом повернулся ко мне: — Где ты поймал этого голубя?

— В подвале. У него там гнездо. Знаешь, кто это?

— Можешь не говорить. И так ясно. Так вот, значит, кто держит в страхе всю Полынью? — Марков развернул Григория к себе, вглядываясь, потом толкнул на стул. — Ну, рассказывай про свои подвиги.

— Что вам от меня надо? — затравленно проговорил тот. — Почему вы все меня преследуете? Я никому не причинил никакого зла.

— А убийство девочки? А зарубленная топором женщина? А Николай? — Марков сжал кулаки, и я подумал, что он сейчас ударит Григория, но этого не произошло.

— Я не знаю, о чем вы говорите. Я никого не убивал.

— И там, в Мурманске, когда ты вырезал всю семью?

— Нет! Это сделал не я! Меня просто подставили, чтобы скрыть настоящего убийцу.

Григорий переводил взгляд с меня на Маркова, а губы его дрожали. И мне стало понятно, что он пережил в последнее время, прячась в подвале. Почему-то я почувствовал, что он говорит правду.

— Расскажи все по порядку, — произнес я, усаживаясь на кровать.

— А мы послушаем твои басенки, — добавил Марков.

В течение часа Григорий, волнуясь и заикаясь, рассказывал нам свою историю, а Марков только хмыкал и, прищурившись, смотрел на него. Было ясно, что он не верит ему. Мне же, неискушенному в подобных делах, исповедь убийцы показалась вполне правдоподобной. Со слов Григория выходило, что в Мурманске, сойдя с корабля, он познакомился с двумя кавказцами. Они пили на какой-то квартире, потом еще на одной, а потом он ничего не помнил. Очнулся в незнакомой комнате, в руках — нож, на полу — трупы хозяев. Он испугался, бросился бежать. Григорий понимал, что все улики падают на него. Но за те два дня, что ему удалось остаться на свободе, он сумел разыскать кавказцев, вычислив первую квартиру. Они и не скрывали того, что убийства и изнасилования — дело их рук. Но сказали, что ему все равно не отвертеться и будет лучше, если он уедет вместе с ними в Чечню. И еще предложили пронести на корабль мощный заряд взрывчатки. Григорий понял, что его попросту посадили на крючок именно ради этой цели. Началась драка. Его ударили чем-то тяжелым по голове, а затем выбросили из машины на улицу. Там его и забрали в милицию. Следователь не поверил ни единому его слову, а может быть, он уже был подкуплен чеченцами. Нужен был преступник, чтобы отмазать их. И им оказался Григорий. Потом — изолятор, допросы, выбивание признания. Каждодневные избиения. Он понимал, что ему грозит смертная казнь. И во время следственного эксперимента решился на отчаянный шаг. Выбив головой стекло, совершил прыжок с третьего этажа, уцелел, бросился бежать. Скрывался на окраине города, в каком-то сарае. Потом удалось пробраться в товарный состав. Жил некоторое время в Москве, скитался по чердакам, собирал объедки. Все это время его тянуло в Полынью. Хотел встретиться с моим дедом, спросить у него совета, как жить дальше. Арсений Прохорович был у него вроде учителя и относился к нему всегда как к родному внуку. И он отправился сюда. Пришел в поселок ночью, постучался к матери. Все рассказал ей, всю правду. А вот деда уже не застал… Что же теперь было делать? Оставаться здесь или идти скитаться по России вечным изгоем? Была даже мысль уйти в какой-нибудь монастырь. Но он решил пока пожить в пустующем доме Арсения Прохоровича. Тут, в подвале, было укромное место, вроде небольшой комнатки с дренажной системой для воздуха, укрытое сверху цементной плитой. Так просто сдвинуть ее было нельзя. Требовалось повернуть рычаг под нижней ступенькой лестницы, и тогда мощная пружина ослабевала, а плита подавалась в сторону. Точно такой же рычаг был и внутри комнатки, чтобы вернуть плиту на место. Об этом Григорий знал еще с детства, когда проводил у деда все свободное время, обучаясь его хитростям во врачевании. Он жил там некоторое время, пробираясь по ночам к матери и запасаясь продуктами. Потом подыскал себе еще одно лежбище — на болоте. Так, на всякий случай. И оно ему пригодилось, когда в Полынью приехал я…

— Так это за тобой я гонялся в свою первую ночь в Полынье? — спросил я.

— Да, за мной. Но я не хотел вас пугать. Так получилось.

— А кто подложил под лестницу мечи?

— Не знаю. Когда вы приехали, я провел этот день у своей матери. И вернулся сюда только ночью.

— Значит, ты ничего не знаешь и о тетрадках деда?

— Они куда-то исчезли. Я несколько раз обшаривал весь дом, но не мог их найти. Я знаю, какую ценность они представляют. Ведь там собраны рецепты на все случаи жизни. Даже такие, которые и не снились нынешним докторам. Арсений Прохорович очень дорожил ими.

— Странно. Я сразу же наткнулся на них в подвале, под лестницей. Словно бы кто-то специально подбросил их мне на глаза. А потом они исчезли.

— Вы знаете, — шепотом произнес Григорий, — мне всегда казалось, что в этом доме кроме меня порой бывает кто-то еще… Но он до того ловок, что я никогда не мог увидеть его или застать врасплох. Но он навещает дом — в этом я уверен точно. Может быть, этот человек и подложил вам мечи? И тетрадки. Но как они оказались у него?

— Вопросы здесь будем задавать мы, — грубо остановил его Марков. — Давай ври дальше.

— Егор, сними с него наручники, — попросил я. — Никуда он отсюда не убежит, потому что некуда.

С большой неохотой Марков щелкнул браслетами и убрал их в сумку.

— Только одно лишнее движение, — предупредил он, — и…

— Понял, — ответил Григорий, разминая запястья. Потом посмотрел на меня и продолжил: — Я жил здесь до того времени, пока не приехали ваши гости. И тогда я понял, что оставаться тут больше нельзя, слишком много народа.

— А ты, значит, любишь философствовать в одиночестве? — съязвил Марков.

Григорий теперь обращался только ко мне:

— Я ушел на болото, в свое лежбище. Там было довольно уютно, а многого мне не надо.

— Постой, — остановил его я. — А та ночь, когда мы тут затеяли беготню… Кто-то вывернул пробки, потом жуткий крик… Говорящая кукла на веранде, напугавшая Машу до истерики… Наконец, живая гадюка в моей постели. И перевернутый подсвечник, от которого чуть не случился пожар. Чьих рук это дело?

Григорий покачал головой.

— Я ушел еще в сумерках, — произнес он. — Говорю же вам, что в доме бывает кто-то еще. Наверное, он все это и учинил. Я никогда не вредил вам… Ни вам, ни кому другому. Я жил на болоте, а когда начались все эти убийства — мне рассказала о них мать, — я испугался. Я решил, что все подумают на меня.

— На кого же еще? — сказал Марков.

— Егор, остынь, — посоветовал я.

— Да нет, я понимаю, — отозвался Григорий. — Я самая удобная мишень. А друг ваш, как посмотрю, такой же следователь, что и тот, в Мурманске… Потом мое лежбище обнаружил булочник Раструбов, я еле успел спрятаться в кустах. Теперь — все, решил я, хана. Он непременно приведет туда людей. Меня схватят и разорвут на куски. И я снова решил перебраться сюда, в ваш дом. Но я никого не убивал, поверьте… — закончил он.

— Да мы-то тебе верим, — усмехнулся Марков. — Вот поверит ли прокурор?

— А вчера ночью ты слышал что-нибудь подозрительное? — спросил я.

Григорий секунду помедлил.

— Я видел… — тихо сказал он.

— Что именно?

— В середине ночи я решил пробраться на кухню и разжиться немного хлебом и водой.

— Ворюга, — процедил Марков.

— Но когда я чуть приоткрыл люк, то увидел босые ступни ног и опущенное острие меча. С него уже стекала кровь. Я тотчас же спустился по лестнице вниз. Как я понял, на кухне кого-то убили. И еще… Мне кажется, что это были женские ступни. Уж больно небольшие.

— Если это верно, — задумчиво промолвил я, — то подозрение в убийстве Николая теперь падает на Машу или Ксению.

— Или Милену, — добавил Марков. — Но, по-моему, все это вранье.

— Я готов поклясться на чем угодно, — произнес Григорий. — Вы же разумный человек: зачем мне рубить сук, на котором сижу? Зачем кого-то убивать? Наоборот, я должен быть тише воды ниже травы. Я бы давно уже покинул Полынью, если бы не оползень… Что вы решили со мной делать?

Мы с Марковым переглянулись. Егор пожал плечами, словно перекладывая всю ответственность на меня.

— Пока останешься здесь, — сказал я. — Я покажу тебе твою кровать.

— Ежели так, — с облегчением вздохнул он, — то позвольте мне спуститься вниз, в подвал. Там мне будет привычнее.

— Как хочешь, — согласился к, а Марков так хрустнул суставами пальцев, словно предупреждал, что будет с ним в случае чего.

После того как Григорий удалился в свою нору, мы на всякий случай завалили оба люка — на кухне и в комнате Ксении — тяжелыми вещами. Потом еще раз обсудили услышанное, взвесив все «за» и «против». Я склонен был доверять этому несчастному человеку, преследуемому судьбой. Марков — нет.

— Не отдавать же его на растерзание толпе? — произнес я.

— Нет, конечно… Но и держать в доме потенциального убийцу опасно.

— Пусть живет. Будем за ним приглядывать. Пойми, если бы он захотел, то давно бы уже всех нас вырезал, как кур. Неужели ты, когда работал в милиции следователем, так же издевался над подозреваемыми?

Марков посмотрел на меня, почесал затылок, но ничего не ответил. Потом улыбнулся:

— Ладно, гуманист, давай спать. Утром разберемся…

А утром, перед тем как мы сели завтракать, я сказал Милене, чтобы она приготовила еще одну чашку, поскольку нас будет шестеро. Пока Марков объяснял им, кого я выловил вчера ночью, я спустился в подвал, нашел под первой ступенькой лестницы скрытый дугообразный рычаг и повернул его на себя. Потом ухватился за цементную плиту, и она с легким скрежетом подалась в сторону. Вниз вели несколько каменных ступенек. Подсвечивая себе фонариком, я спустился в крошечную каморку, настоящий земляной чулок примерно три на три метра. У стены, на подстилке из поролона, лежал Григорий.

Возле его головы стояла канистра с водой, керосиновая лампа, несколько свечей. Вот, пожалуй, и все, что тут было.

— Я все думаю, — произнес Григорий ровным голосом, — за какие такие грехи меня наградила судьба столь жестокими испытаниями? И знаете, к какому выводу я пришел?

— А ты, видно, так и не спал всю ночь? — промолвил я. — И что же ты надумал?

— Я мечтал воспользоваться знаниями вашего деда, Арсения Прохоровича. Я считал, что он всемогущ, и ловил каждое его слово, буквально впитывал в себя. Я тоже хотел быть таким. — сильным, независимым, излечивающим людей от болезней, которого все любят… Но это было не желание помогать, а обыкновенная гордыня. Я думал возвеличить себя с помощью его мастерства. Вы знаете, что Арсений Прохорович был колдуном?

— Об этом все говорят, но я в эти сказки не верю.

— Напрасно. Они существуют. И я стремился к тому, чтобы он передал мне свой дар. — Григорий посмотрел на меня и добавил: — Извините… По праву именно вы должны были наследовать ему. Так заведено. Но вас не было, вы были далеко. Простите, если я пытался перейти вам дорогу.

— Да ради Бога! — отмахнулся я. — По правде говоря, мне этот «дар» даром не нужен. И что же произошло дальше?

— Он умер, а я остался ни с чем. И за это мое стремление к колдовству меня наказывает судьба и Бог. Теперь я понимаю это.

— Пойдем чай пить, — сказал я. — Нас ждут.

— А можно? — оживился он, и его глаза радостно вспыхнули. — Я сто лет не сидел в человеческом обществе.

— Вот и посиди. Только не обращай внимания на некоторые косые взгляды, которые на тебя поначалу будут бросать. Им надо привыкнуть.

— Разумеется, — сказал он. — Что угодно, лишь не гоните меня прочь.

В зале нас встретили с напряженным любопытством, а Маша — так даже с нескрываемым ужасом. Григорий поздоровался, скромно сел на краешек стула. Он тоже чувствовал себя неловко. Я же думал о том, что он увидел на кухне, когда приподнял крышку люка. Чьи это были босые ступни ног? Маши? Ксении? Или… Милены? Какие-то нехорошие, гнусные подозрения о моей жене стали закрадываться в голову. А что, если Николая убила действительно она? Нет, не из-за своей подруги, а по какой-то другой, неведомой мне причине. Может быть, ее и Комочкова связывала какая-то тайна? Я внимательно посмотрел на нее и встретил ее встревоженный взгляд. Чего она опасается? Теперь мне казалось, что Милена знает о том, что нам поведал Григорий. Вот так всегда: стоит мне в чем-то засомневаться, и я уже начинаю развивать эту тему до конца.

Марков между тем продолжал невозмутимо осыпать Григория различными вопросами, касающимися его жизни, и не только ее. Наш новый собеседник оказался совсем неглупым парнем, начитанным, самобытно образованным, склонным к глубоким размышлениям. Он производил впечатление человека, который относился к испытаниям судьбы философски, принимая их как должное. И уж никак не походил на кровожадного и безумного маньяка-убийцу. Кроме того, меня поразила его любознательность. Он спрашивал обо всем, что происходило за последнее время в стране и в мире. Видимо, более всего он страдал от отсутствия информации.

После завтрака мы оставили его вместе с женщинами и Сеней Барсуковым, а сами понесли тело Комочкова к церкви, положив покойного на самодельные носилки. Отец Владимир подтвердил свое обещание отслужить панихиду сегодня же вечером. Вернувшись назад и прихватив лопаты, мы отправились на кладбище, готовить могилу — последний скорбный приют для нашего друга. Здесь нас разыскал Громыхайлов.

— Пойдемте скорее, — сказал он. — Еще одно убийство…

Мы уже кончили копать и торопливо пошли вслед за ним. По дороге он рассказал нам, что случилось. На рассвете Викентий Львович Дрынов услыхал крик, донесшийся из соседнего дома: там жил одинокий старик, тот самый Ермолаич, который плел из ивовых прутьев корзины. Дрынов почему-то не придал этому крику никакого значения и снова уснул, а часа полтора назад забеспокоился. Обычно в это время он уже видел Ермолаича на скамейке за своей работой. Он пошел к дому, открыл дверь и увидел, что старик лежит на полу, лицом вниз, а буквально полчерепа у него снесено садовой тяпкой, которая валялась тут же. И Викентий Львович тотчас же поспешил к Громыхайлову.

— Это Гришка, маньяк, — повторял Петр, размахивая зачем-то своим пистолетом. — Уж попадется он мне — пристрелю, как бешеного пса. Без суда и следствия. — Он вдруг остановился. — А кому вы копали могилу?

— У нас друг умер — сердечный приступ, — отозвался Марков.

— Вот горе! — вздохнул милиционер. — Прямо одна беда за другой. Ну вот мы и пришли…

Возле дверей неказистого домика стоял Дрынов, бледнее обычного, а рядом с ним, спиной к нам, — доктор Мендлев. Увидев нас, они расступились.

— Смерть наступила мгновенно, — произнес Мендлев. — Но до этого он, очевидно, увидел своего убийцу и закричал.

Мы вошли в комнату, где лежал труп. Марков тотчас же склонился над ним, перевернул на спину, осматривая лицо. Все мы сгрудились возле него.

— Отойдите! — прикрикнул на нас Егор. — Вы же загораживаете свет. Кто к нему прикасался?

— Только я, — ответил доктор Мендлев. — Но мне достаточно было пощупать пульс, чтобы понять, жив он еще или мертв.

— Странно, — произнес Марков как-то разочарованно. — Я был уверен, что это работа маньяка. — Он прошелся по комнате, лениво осматривая вещи, а мы не спускали с него глаз.

— Кто же, если не маньяк? — сердито произнес Громыхайлов. — Ясно, что Гришка.

— Да Гриша здесь ни при чем, — отмахнулся Марков и взглянул на меня. Конечно, подумал я, раз он всю ночь провел в моем доме. Наконец-то и Егор понял, что Григорий говорил нам правду.

— Вот еще что, — добавил Мендлев, протягивая на ладони небольшую ярко-красную, с желтыми вкраплениями бабочку, проколотую булавкой. Рисунок на ее крылышках походил на открытый глаз. — Я удивился, что она была пришпилена к горлу Ермолаича. Я совершенно непроизвольно снял ее с кожи. Вы не ее ищете?

— Ее, ее, голубушку! — обрадовался Марков. Он достал из кармана свой заветный спичечный коробок и вытащил оттуда еще две точно таких же бабочки с булавками. Потом убрал их обратно, добавив к ним новую. — Ну, вот. Три совершенно разных убийства, но три одинаковых улики на трупах. Ясно, что маньяк специально оставляет свою метку. Еще когда я осматривал тело той девочки, меня поразила эта находка. Я так и понял, что бабочка появилась на ее шее неспроста. Потом женщина — и тот же знак. Теперь здесь.

— Ну… мастер! — восхищенно произнес Громыхайлов, не спуская с Маркова восторженных глаз. — Прямо Шерлок Холмс!

— Будет тебе, — урезонил его мой друг. — Мы теперь знаем только, что он одинокий любитель бабочек, но где его искать?

— Кстати, эта тварь водится на болоте, — сказал доктор. — Называется она по-здешнему «Летучий глаз». Местные жители ее боятся, поскольку верят, что на болоте стая этих бабочек способна облепить все лицо и человек, не видя ничего вокруг, упадет в трясину. Не знаю, правда ли это?

— Правда, — подтвердил Громыхайлов. — Я сам как-то собирал на болоте клюкву и еле отмахался от них. Приставучие, заразы.

— Надо было стрелять, — посоветовал Марков.

— А где Дрынов? — спросил вдруг я. Он как-то незаметно исчез. И я вспомнил ту сцену, когда мы встретили его на полянке возле болота. Ведь он тоже был большим любителем бабочек…

 

Глава 14

Лернейская гидра очнулась

Когда мы возвращались с Марковым домой, я рассказал ему о своих подозрениях. Лично я теперь не сомневался в том, что Дрынов и есть тот маньяк, которого все ищут. Более того, мне казалось, что именно он и подложил электрические провода на спинку моего кресла во время спиритического сеанса. А может быть, и убил деда.

— Не будем рубить сплеча, — отозвался Егор. — То, что он собирает бабочек, — еще ничего не доказывает. Конечно, бледноспирохетистый заклинатель духов весьма подозрителен. Но… здесь, в Полынье, все такие, в кого ни плюнь.

— А тебе не кажется, что мы словно бы увязли в болоте? Вокруг нас порхает смерть, будто бы та же бабочка «Летучий глаз», а мы ничего не можем поделать. За короткий срок шесть убийств, а что-нибудь изменилось? Такое ощущение, что мы бессильны что-либо предпринять.

— Почему же? В любом деле объективно существует процесс накопления кинетической энергии. Рано или поздно эта энергия должна выплеснуться через край. Либо взорваться. И вот тогда все встанет на свои места.

— Ждать новых убийств?

— Я не имею права кого-нибудь арестовать или задержать. У меня нет таких полномочий. Даже допросить никого не могу.

— Можешь, Егор. В экстремальных ситуациях действуют иные законы. Созданные не крючкотворами-юристами, а предписанные высшим судией — Богом. Кто-то должен стать исполнителем Его воли.

— Для меня все это — абстракция. Я практик.

— Сама жизнь докажет тебе, что ты не прав. И очень скоро.

Говоря это, я и не знал, насколько окажусь прав. События этого дня и все последующие уже выходили за рамки общечеловеческих законов и словно бы направлялись дьявольской рукой. Ужас, охвативший жителей поселка, сделал людей неуправляемыми, они как бы потеряли разум, взбудораженные убийствами, следовавшими одно за другим. В своем древнегреческом мифе Намцевич оказался искусным пророком: Лернейская гидра очнулась и напала на Полынью… И самое страшное было в том, что она вселилась в каждого, и каждый теперь словно бы носил одну из ее ядовитых голов.

Стали вспыхивать беспричинные драки, вспоминались старые обиды, и сосед шел на соседа. Особенно лютовали те, кто всю жизнь считал себя обиженным или обделенным чем-то. На колонию рыбаков напали мужики с северной окраины поселка, которые издавна копили на них злобу. Стычка между ними разгорелась среди бела дня. Появились и первые раненые. Один из рыбаков лежал со сломанной рукой, а двое из нападавших получили травмы головы. Снова была предпринята попытка «монковцев» захватить церковь. Женщины толпились возле дома зажиточного старосты Горемыжного, требуя продуктов. Часть из них двинулась к особняку Намцевича, но была очень быстро разогнана охранниками, которые выпустили несколько автоматных очередей поверх голов. Милиционер Громыхайлов и несколько его добровольных помощников рыскали по всему поселку и его окрестностям в поисках Григория, бесцеремонно врывались в подозрительные дома, где по большей части занимались откровенным грабежом. В довершение всего к вечеру, когда мы находились на панихиде в церкви, отдавая последнюю дань памяти Николаю Комочкову, в Полынье случился первый пожар. Группа лиц, возглавляемая и подстрекаемая пекарем Раструбовым, подпалила дом Зинаиды. Они считали, что именно там прячется маньяк, ее сын. Возможно, здесь были и иные причины, личного характера. Огонь, охватив строение, перекинулся и на два соседних дома. Через час все было кончено, все три дома выгорели дотла. Самой Зинаиде удалось спастись лишь чудом. Ее, с сильными ожогами, вынесли люди Ермольника из отряда самообороны. Позже продавщицу магазина поместили в медицинский пункт доктора Мендлева, где она получила квалифицированную лечебную помощь. В условиях подобного разброда и анархии в поселке реально существовали лишь две силы, которые могли бы противостоять творившемуся беспределу. Это была вооруженная охрана Намцевича и местный отрад самообороны Ермольника. Но первые словно бы наблюдали за происходящим издалека, не вмешиваясь в события, а вторые просто не могли поспеть во все горячие точки. Третья же сплоченная и организованная группа — «монковцев» — все больше и больше начинала чувствовать себя в Полынье подлинными хозяевами. После панихиды и состоявшихся сразу же похорон Комочкова мы вернулись домой, где оставался один Григорий, подавленный всем происходящим. А через полчаса произошел инцидент, касавшийся уже непосредственно нас.

Когда мы сидели на кухне и готовились помянуть Николая (у меня оставалась еще одна бутылка водки), стекло в окне вдруг с треском разлетелось вдребезги, осыпав нас осколками, а на стол упал здоровенный булыжник. Тотчас же с улицы донеслись возбужденные выкрики. Небольшая толпа, скопившаяся около калитки и забора, состоявшая в основном из пьяных мужиков, угрожающе потрясала кулаками и палками. Они кричали, что это мы привезли в Полынью все беды и что нас надо как следует проучить. За первым камнем последовал второй, который разбил окно в соседней комнате. Милена и Маша сидели бледные и притихшие, да и я несколько растерялся, подумав о том, что если толпа ринется в дом, то нам придется весьма худо. Их было раза в три больше, чем нас. Только один Марков чувствовал себя словно бы в своей стихии. Быстро вскочив, он выбежал во двор, где ухватил с земли длинную жердь, которая валялась там с незапамятных времен, будто бы ожидая именно этой минуты. Мы видели в окно, как Марков, издав какой-то воинственный кельтский клич, с жердью наперевес бросился к калитке. Натиск его был столь стремителен и угрожающ, что в стане неприятеля сначала возникла пауза-заминка, затем растерянность, а потом враг и вовсе позорно ретировался, не желая, очевидно, связываться с явным сумасшедшим. Марков милостиво не стал преследовать бежавших и, гордый своей викторией, вернулся обратно.

— Объявляю им конфузию, — заявил он. — Эх, горе-вояки, им бы только лаптями щи хлебать!

— А что ты там кричал? — спросил я, убирая со стола осколки стекла.

— Я и сам задрожал от страха, — сказал Сеня. Похоже, что так орут охотники за черепами на Калимантане.

— Нет, это был рык голодного ягуара, — вставила Маша.

— Могу повторить, — усмехнулся Марков.

— Не надо, — попросил его я. — Лопнут остальные стекла.

Однако дело принимало скверный оборот. Пьяная атака могла повториться ночью. Вдвоем с Барсуковым мы забили разбитые окна досками и укрепили калитку, подперев ее изнутри бревнышками. Конечно, все это было не слишком надежно, но я придумал еще один способ обезопасить наш ночной покой. Я соорудил нечто вроде сигнальной системы, развесив вдоль забора пустые бутылки, благо что их в доме оказалось больше, чем требовалось в приличном жилище. Теперь без стекольного звона вряд ли кто смог пролезть во двор. И все-таки мы решили вновь установить ночное дежурство.

— У меня все равно бессонница, — сказал Григорий. — Я привык спать днем… Поэтому, если не возражаете, я готов бодрствовать до утра.

Мы согласились. Этот человек, еще недавно вызывавший нашу неприязнь и опасение, как-то быстро вошел в доверие, и его уже стали принимать за своего. Словно бы он заменил собой умершего Комочкова. Особенно, как ни странно, любознательное благодушие Григорий вызывал у женщин — Милены и Маши. Дамским сердцам всегда нужен какой-нибудь несчастный, изгой, чтобы направить на него свою нерастраченную жалость и милосердие. Хотя у Барсукова и Маркова беглый арестант продолжал вызывать скрытую неприязнь.

Перед сном я предложил провести небольшой следственный эксперимент. Меня не отпускала мысль о тех женских ногах, которые видел Григорий, приоткрыв крышку люка в роковую ночь убийства Николая. Чего проще повторить эту сцену? Не так уж похожи ступни Милены и Маши. И если бы Григорий не узнал их, то мы бы сразу же исключили двух подозреваемых. Я тогда почему-то не подумал о том, что бы мы стали делать, если бы он узнал их? Но мое предложение и так вызвало бурные возражения со стороны женщин. И Маша и Милена наотрез отказались демонстрировать свои лодыжки.

— Я стриптизом не занимаюсь, — сказала Маша. — Все это глупости.

— А я босиком не хожу, — произнесла Милена. — И тебе это хорошо известно.

— Значит, вы сознательно сваливаете все на Ксению? — спросил я.

— Ну почему же? — ответила Милена. — Если вам всем так хочется, чтобы убийцей была именно женщина, то… вот вам вариант: ваша таинственная Девушка-Ночь. По слухам и разговорам, она очень ловка и вездесуща. Может быть, именно она и совершила всю эту серию убийств?

«А ведь и правда, — подумал я. — Кажется, она действительно не пользуется обувью, а ходит босиком…» И все-таки мне было жаль, что они обе отказались от этого эксперимента. У меня бы свалился с души камень. Не хотелось верить, что кто-то из них — Маша, Ксения или Милена убила Комочкова.

Мы разошлись по своим комнатам, а ночью мне приснился скверный сон. Очевидно, возбуждение последних дней как-то сказалось на моей нервной системе. Это был даже не сон, а какие-то полубредовые галлюцинации с чередой лиц и картинок. Вот шел по солнечной дороге, ведущей в Полынью, Коля Комочков, чему-то улыбаясь, а груды камней бесшумно летели вниз… Озерная гладь подернулась зыбкой рябью, и на берегу лежал труп человека — это мой дед, и я вместе с Миленой приближаюсь к нему. Он поднимает голову… лицо деда неузнаваемо. Это он, но взгляд совершенно безумен и страшен… Мы куда-то бежим, падаем, поднимаемся, снова бежим… Кричат люди, они преследуют нас… И впереди только болото… Кто-то манит нас к себе, протягивает руки… Они тянутся из трясины… Ксения? Да, это она… встающая в полный рост, звонко смеющаяся… «Я живая, — говорит она. — Здесь тепло и покойно, идите ко мне…» Теперь слышится лишь мой крик, а Милена зажимает мне рот ладонью…

— Тихо, успокойся, — услышал я ее голос и очнулся. Она поцеловала меня, прижимаясь всем телом. — Что тебе снится?

— Не помню, — отозвался я. — Ксения… Мне кажется, она утонула в трясине.

— Нет, не может быть… Ведь Раструбов сказал, что вывел ее на дорогу.

— Раструбов? — Я подумал о нем. — Раструбов… Почему он так гнусно улыбался, когда говорил об этом? Что он за человек?

— Тебе везде мерещатся убийцы, нелюди… Я чувствую, что даже обо мне ты думаешь такое.

— Да… ты права. Скажи, что тебя связывало с Комочковым?

— Ничего. Только наша общая дружба.

— Это правда?

— Вадим, нельзя так жить, подозревая всех и каждого. Ты сойдешь с ума.

— Мне порой кажется, что это уже произошло. Мы попали в безумное место. Господи, дай нам силы выстоять!

— Когда-нибудь весь этот кошмар закончится… Иди ко мне.

— Я люблю тебя…

Мы снова уснули, а утром нас одновременно разбудили первые солнечные лучи, ласково прикасавшиеся к нашим обнаженным телам. И весь мир снова показался напоенным любовью и добротой. Может быть, так оно и было на самом деле, а мы просто прятались от своих чувств, подражая улиткам? Почему человек всю жизнь обречен жить в клетке, созданной им же самим? Где его желанная свобода и может ли он вообще разумно пользоваться ею? Григорий, как и обещал, не спал всю ночь. Я обнаружил его в зале, где он листал старые журналы, и он доложил мне, что ничего подозрительного за время его дежурства не произошло.

— Если не считать выстрелов, — добавил он. — Похоже на ночную охоту…

— Возможно, так оно и есть, — сказал я, подумав об охранниках Намцевича. Может быть, ради устрашения они палили во время своего «комендантского часа»? Спустя полчаса мы все вместе позавтракали. У нас еще оставалось немного крупы, а вот консервы уже закончились.

— Надо что-нибудь продать, — предложила Милена.

— Зачем? Схожу-ка я лучше к Ермольнику, — сказал я. — У него наверняка что-нибудь найдется…

Но едва я вышел за калитку, как столкнулся с учителем.

— А я к вам, — произнес Клемент Морисович. В руках он держал сумку. — Здесь кое-какие продукты. Их посылает вам… ну, вы знаете кто.

— Валерия?

— Да.

— И конечно, втайне от Александра Генриховича?

— Разумеется.

— Покорно благодарю. — Я отнес сумку в дом, а затем вернулся к учителю. — Как ее настроение?

— Как обычно. Она просила вам передать, что… — Клемент Морисович немного замялся. — Что готовится какая-то акция против отца Владимира. И это очень серьезно.

— Что я должен делать?

— Не знаю. Вам виднее.

— Клемент Морисович, а вы сами-то на чьей стороне?

— Я… ни на чьей. Я не хочу ни во что вмешиваться.

— Трудно остаться посередине.

— Возможно. Теперь о другом. Помните, я обещал вам сказать, кто подложил электрические провода на ваше кресло?

— Я уже догадываюсь, чьих рук это дело. Викентий Львович Дрынов?

Учитель удивленно посмотрел на меня.

— Нет, вы ошибаетесь. Дрынов здесь ни при чем. Я проверил. Это сделал доктор Мендлев. В его кабинете я видел лампу с оторванными проводами.

— Но… зачем?

— Этого я не знаю.

— Спасибо за информацию. — Я пожал его руку. — Скажите, а зачем вы сами посещаете эти спиритические сеансы, вы же образованный человек?

— Здесь мало развлечений, — уклончиво ответил он. — А так… хоть какое-то разнообразие.

— А Дрынов… что он из себя представляет?

— Немного помешан на духах.

— Но это же несерьезно?

— Для него это смысл жизни. Хотя я прекрасно осведомлен обо всех его фокусах. Он прекрасный чревовещатель и имитатор. А когда в темной комнате появлялось какое-нибудь светящееся существо, то здесь тоже не было большой хитрости. Но остальные действительно верили в вызванное им привидение.

— В чем же секрет, Клемент Морисович?

— В человеке, которого он нанимал для этой цели.

— Здесь, в Полынье, я знал только одного артиста подобного рода. Мишка-Стрелец?

— Совершенно верно. Он очень хорошо умел притворяться.

Я задумался. Неожиданная мысль пришла мне в голову. Стрелец был нужен Дрынову для роли духа, но потом он мог стать для него и опасен, поскольку мог разоблачить спирита. И тогда бы все, кто принимал участие в его спиритических сеансах, подняли бы его на смех. То есть уничтожили бы его идею фикс, лишили бы его смысла жизни. Ему бы пришлось либо уехать из Полыньи навсегда, либо жить с клеймом шарлатана. Почему же не предположить, что именно Дрынов убил Мишку-Стрельца? Возможно, что тот стал его каким-то образом шантажировать. Я оставил эту мысль вариться в моей голове, а сам, распрощавшись с учителем, отправился к доктору Мендлеву. Мне не терпелось с ним разобраться. Я не люблю, когда меня пытаются убить так подло и хитро. Уж лучше в открытую.

В кабинет к доктору меня проводила Жанна, вильнув под юбкой своим хвостиком. И я сразу же взял быка за рога.

— Густав Иванович, вот в этом осветительном приборе, — я показал на подоконник, где стояла лампа, — нет проводов. Объясните же дураку, не они ли упали на мое кресло во время спиритического сеанса у Дрынова? Рука духа Бориса протянулась и в ваш кабинет?

— Конечно, — усмехнулся он без тени смущения. — Я сам об этом догадался совершенно недавно.

— Что вы имеете в-виду?

— А то, что кто-то из моих пациентов испортил хорошую лампу. Вы как-то спрашивали меня, куда делся мой нож, выточенный Ермольником. Теперь я вспомнил, кто его взял.

— Кто?

— Тот же, кто и вырвал провода из лампы.

— И этот человек…

— Дрынов, — подтвердил он мое предположение. — Понять не могу, зачем ему понадобились эти вещи?

Я подумал, что Мендлев — человек изумительной выдержки. У него на все был готовый ответ. Или он сейчас мастерски врал мне, перекладывая всю вину на Викентия Львовича, или говорил правду. А лицо доктора было абсолютно спокойно.

— Мишка-Стрелец был убит вашим ножом, — устало произнес я. — Если его взял Дрынов, то именно он — убийца. Более того, у меня есть подозрения, что именно он тот маньяк, которого все ищут.

— Это серьезное обвинение, — сказал доктор Мендлев. — Но раз вы так говорите, то у вас должны быть веские основания.

— Боюсь, что у меня есть только косвенные улики. Когда состоится очередной спиритический сеанс?

— Сегодня вечером. Вы хотите присутствовать?

— Да. И хочу, чтобы вы помогли мне.

— Постараюсь, — пообещал доктор Мендлев.

Я частично посвятил его в свой план, рассчитанный на внезапность и патологическую страсть Дрынова к потустороннему миру. Конечно, я не был уверен и в самом докторе, но у меня не оставалось выбора. Пришло время действовать, иначе Лернейская гидра, в существование которой я начинал реально верить, пожрала бы всех нас. Позднее я отправился к отцу Владимиру и предупредил его о том, чтобы он был начеку: против него готовится серьезная провокация, а исходить она будет, скорее всего, от Монка — лютого врага Христианской церкви. Священник воспринял мое сообщение спокойно, но поблагодарил с легкой улыбкой.

— Все в руках Божьих, — напомнил он мне. — И если что-то случится, на то будет Его воля. Каждый должен нести свой крест по мере сил.

— И все-таки будьте осторожны, — сказал я.

Когда я шел домой, на душе у меня было неспокойно. Вновь резко изменилась погода: на небе сгустились тучи, подул холодный ветер. Какое-то предгрозовое ожидание зависло в тяжелом воздухе. А дома меня поджидал очередной сюрприз — наше жилище было обстреляно из проезжавшего мимо джипа. А зачем они это сделали, можно было только догадываться…

 

Глава 15

Заклинатель духов

— Стреляли не по окнам, а по крыше, — сказал мне Марков. — Ради профилактики. Чтобы не слишком высовывались.

— Жаль, сегодня вечером мы как раз должны «высунуться». У меня есть идея, как расколоть Дрынова, чтобы он выдал себя. И мне нужны два помощника.

— Считай, что один у тебя уже есть.

Я рассказал Маркову, что нам предстоит сделать. Он усмехнулся, но против моего плана возражать не стал.

— Учти только, — сказал он, — что там соберутся не девицы из благотворительного общества. Дрынов замешан в каком-то преступлении — это ясно. Но и другие тоже. У всех рыльце в пушку. Как бы не повторилась история с электрическими проводами. А возможно, они придумают для тебя какую-нибудь новую пакость. Вот только кто именно? Раструбов, Монк, твой доктор? Когда потушат свет — жди самого худшего. Мементо мори.

— Спасибо, утешил.

— Тебе понадобится вот это. — Марков порылся в своей сумке и вытащил металлическую трубку с оптическим стеклом синего цвета.

— Что это за хреновина?

— Прибор ночного видения. Умыкнул на работе.

— А зачем с собой носишь?

— За бабами подглядывать, как по ночам купаются.

Я положил трубку в карман. Сейчас я чувствовал себя режиссером, ставящим спектакль, и от моего умения зависело многое. Но в этом действе снова требовалась помощь гримера — Милены, которая должна была преобразить Маркова. И нужен был еще один человек, опускающий занавес. Для этой роли я выбрал Сеню Барсукова. Но я никак не ожидал, что он наотрез откажется. Мы ужинали в зале, нахваливая продукты Валерии и ее саму, а я попутно объяснял, что нам предстоит сделать у Дрынова, когда Сеня хладнокровно заявил:

— На меня не рассчитывайте. Я в ваших играх принимать участие не намерен.

— Почему? — недоуменно спросил я.

— Потому что ты сам уже поседел от своих сражений. Хочешь, чтобы и я таким же стал? В нас уже сегодня днем стреляли. А теперь просто убьют. А ведь завтра в городок вернется Ксения, и Раструбов начнет нас поодиночке выводить через болото. И я буду рисковать накануне избавления от всего этого кошмара? Дудки.

— Да ты просто трус! — сказала Милена.

А мы все молчали.

— Пусть трус, — отозвался Сеня. — Но жизнь дороже.

— Жизнь червя, — заметил Марков, презрительно глядя на Барсукова.

Тот усмехнулся, накладывая себе печеночного паштета.

— Можешь называть меня как угодно. Меня это не колышет.

— Считай, что нашей дружбе пришел конец.

— Вот и отлично. Давно пора. В сущности, вы все пустые и бестолковые люди. Хотите, я скажу, что я о вас думаю? Извольте. Марков корчит из себя супермена, потому что страдает комплексом неполноценности. Он боится, что когда-нибудь усомнятся в его способностях, вот и пыжится, как индюк перед курицами. Вадим — мелкий актеришка, обречен на забвение уже при жизни. Потому что характер бабы. Милена и Ксения — две вертихвостки, пустышки, птичий ум, а желание быть светскими львицами. Комочков — царствие ему небесное! — развратный болтун, прохиндей, писака, бумагомаратель…

— А я? — спросила Маша, глядя на него с некоторым ужасом. Да и все мы смотрели на Барсукова как на появившееся вдруг привидение. Его характеристики были убийственно метки, полны необъяснимой желчи и злости. Его словно бы прорвало.

— Ты, женушка моя милая, обыкновенная шлюшка. Мы с тобой все равно разведемся, когда вернемся в Москву. Да у меня у самого есть любовница, если ты хочешь знать. А квартиру я тебе не отдам. Отправляйся в свои Химки, к матери. Вместе с детьми. Еще неизвестно, от кого ты их родила.

— Ну и скотина же ты, — сказала Милена. — Как ты только притворялся столько лет!

— Может быть, ему в лоб закатить? — подумал вслух Марков.

— Ну, закати, ты это умеешь, — отозвался Сеня. — Ничего ведь не изменится. Вы и меня превратили в какого-то недоросля. А я же был отличный поэт. Мне светило такое будущее, которое вам и не снилось. Все растратил впустую… Не по той дороге надо было идти… Не с вами.

— Высказался? — спросил я. — А теперь послушай меня. Ты, Сеня, поэтом бы не стал. Завистливые люди не бывают талантливыми. Твой удел — сочинять рекламные стишки. Наверное, ты проживешь долго. Есть такая пословица: плохие не умирают. Но в старости, когда ты останешься один, ты будешь вспоминать свою жизнь не с грустной радостью, а с черной злобой. И вспомнишь эти минуты — здесь, в Полынье, но не сможешь вернуть то, что потерял безвозвратно. А сейчас — пошел вон!

— Никуда я не пойду, — огрызнулся Барсуков. — Вот доем паштет, а потом завалюсь спать. А вы давайте боритесь, сражайтесь, ломайте себе шеи. Они у вас длинные, как у жирафов.

Некоторое время мы все молчали. Тишину нарушил Григорий.

— Я здесь человек посторонний и благодарен вам за приют и доверие. Хочу предложить себя для той роли, от которой отказался ваш… — Он не сказал слово «друг», и правильно сделал.

— Еще один сумасшедший! — не удержался Барсуков.

— Это невозможно, — сказал я. — Тебе опасно выходить из дома. Может узнать случайный прохожий или там, у Дрынова.

— А почему бы и нет? — заметил Марков. — Милена его тоже загримирует. Кроме того, нам все равно нужен третий.

— Пожалуй, — согласился я. — Тогда давайте готовиться. Время не ждет. Дома остаются три женщины. — Я покосился на Барсукова, но он никак не отреагировал на это. — В случае опасности спускайтесь в подвал. Там есть укромная комнатка, я покажу, как передвигать рычаг. Счастливо оставаться.

Через полчаса я вышел из дома. Марков и Григорий должны были явиться к Дрынову чуть позже по воле заклинателя духов. Но сам он об этом еще не догадывался… У Викентия Львовича меня уже ждали, все местные спириты были в сборе. Учитель встретился со мной взглядом и смущенно улыбнулся, словно извиняясь за свое присутствие здесь. Раструбов враждебно прищурился. Маленький Монк зачем-то стал потирать ладони. Доктор Мендлев подмигнул, как заговорщику. Староста Горемыжный тяжело вздохнул. Рыжая Жанна посверлила меня чуть-чуть своими зелеными глазами. А сам Дрынов радостно провозгласил:

— Наконец-то к нам снова присоединился и Вадим Евгеньевич! Тянет вас все-таки к потустороннему, признайтесь?

— Тянет, — усмехнулся я, а сам подумал: «Чему же ты так радуешься, дуралей? Может быть, это твой последний спиритический сеанс». Снова мы оказались за круглым столом, покрытым бархатом, на котором стояло блюдце с черепом. Окна в комнате были завешены темными шторами, а по углам горели четыре свечи.

— Все, что происходит за стенами дома — пусть там и остается, — сказал Дрынов. — А здесь присутствуют иные силы и явления, которые нам невозможно разгадать никогда. Настроимся же на благоговейное отношение к духам и станем внимать им в тишине и внутреннем созерцании. Приступим, друзья мои?

— Согласны, — отозвался за всех пекарь. Я вспомнил, что в прошлый раз дух Бориса предсказал ему скорую смерть в этом году. Если Раструбов всерьез отнесся к его заявлению, то в его психике несомненно должны были произойти какие-то сдвиги. Он мог в последние дни своей жизни сыграть ва-банк, по-крупному. Но что было ставкой в его игре? Марков сказал, что каждый из них, возможно, причастен к какому-то преступлению. Может быть, сейчас это удастся выяснить…

— Присутствует ли здесь кто-нибудь, кроме нас? — произнес Дрынов, оглядывая помещение. Глаза его сделались пустыми, словно из них вытекла жизнь. Блюдце на столе звякнуло один раз. Это означало: «Да». Я подумал: как ему удается сей фокус? И зачем ему вообще морочить людям голову? В сущности, он мало чем отличался от Монка, такого же шарлатана, только у того были масштабы покрупнее. А Дрынову, очевидно, доставляло наслаждение камерность, закрытость его секты. Блюдце продолжало позвякивать, а Викентий Львович расшифровывал на листке бумаги буквы.

— Его зовут Аспарий, — объявил он наконец. — Он жил во втором веке до нашей эры. Родина его — Персия. Над Полыньей он оказался случайно. Он готов ответить на ваши вопросы.

— Спроси его, сколько я еще проживу… месяцев? — зашептал пекарь Раструбов, навалившись на стол.

— Состоится ли в скором времени Страшный Суд для землян? — проговорил Монк; видно, в своем «монкианстве» он не мог найти четкого ответа на этот вопрос и решил прибегнуть к услугам древнего перса.

— Когда Минздрав вызволит меня отсюда на кафедру? — Этот голос принадлежал доктору Мендлеву.

Посыпались и другие вопросы…

— Спокойнее, господа, по порядку! — урезонил их Дрынов. — Вы же не на базаре. Аспарий может покинуть нас.

Я подумал, что, наверное, Марков и Григорий уже подошли к дому и наш бравый капитан возится с замком. Что ж, ему не привыкать открывать чужие двери. Справа от меня сидел Горемыжный, слева — Мендлев, и я толкнул доктора ногой, напоминая о нашем уговоре. Тот опомнился, виновато взглянул на меня, оставив свое выяснение отношений с Минздравом до более подходящего случая.

— Викентий Львович, пусть Аспарий свяжется с духом одного умершего человека, — попросил он.

— Какого человека? — насторожился Дрынов.

— Он жил здесь, в Полынье.

— Не надо, — ответил за главного спирита пекарь.

— Надо, — произнес я. — И давайте потушим свечи, как в прошлый раз.

— Как угодно, — вяло согласился Дрынов, взглянув на Жанну.

Та быстро встала и, обойдя комнату, потушила все свечи. Комната погрузилась в полную тьму, а Жанна на ощупь добралась до своего кресла. Я достал из кармана прибор ночного видения и посмотрел через глазок на собравшихся. В красно-синем изображении они сами выглядели как духи, слетевшиеся на тайную мессу. Лица у всех были напряжены, пугливы и тревожны. Монк теребил свою длинную бороду, словно черпая в ней силу, Дрынов и Раструбов навалились грудью на стол, Кох сидел с брезгливой гримасой, а Жанна положила руку на колено Горемыжного. «Ай да ведьмочка!» — подумал я. Мне вдруг страшно захотелось немного похулиганить. Я осторожно поднялся, зашел сзади к поселковому старосте, наклонился к его уху и чуть слышно прошептал:

— Пошто прелюбодействуешь, старый козлище?

— Я… я… — отшатнулся от меня Горемыжный. Коснувшись пальцем его темени, я прошептал в другое ухо: — Как у тебя очутилась трость убиенного Арсения Прохоровича, сознавайся…

— Украл… бесхозная… вещь… — забормотал староста, крутя головой. Чувствуя, что старик сейчас впадет в обморочное состояние, я тихо вернулся на свое место.

— Илья Ильич, чего вы там булькаете? — спросил пекарь.

— Да, не мешайте сосредоточиться, — добавил Дрынов.

— Аспарий… он… говорил со мной, — чуть дыша, отозвался Горемыжный.

— Дух Аспария может говорить только со мной, — назидательно произнес Дрынов. — И то посредством мистического блюдца. Успокойтесь. Итак, доктор, мы слушаем вас.

— Вопрос тот же: пусть он свяжется с духом убитого здесь человека, известного нам под именем Мишки-Стрельца.

Блюдце торопливо звякнуло два раза. Я посмотрел через свой прибор на Дрынова. На висках у него взбухли вены, а рот слегка приоткрылся. Раструбов откинулся на спинку кресла, словно ему как-то полегчало. Остальные сидели в тех же позах.

— Это означает — нет, — произнес Дрынов. — Дух Стрельца сейчас находится в низшем астрале, где нет связи.

— Неправда, — сказал я. — Связь есть. Я даже слышал, как дух Стрельца поднимается сейчас по лестнице.

— Чушь! — громче обычного отозвался Дрынов. — Как вы можете это слышать, молодой человек?

— Я обладаю высшими экстрасенсорными возможностями, как и мой дед, — заявил я. — Я, например, вижу даже, как вы сунули руку в карман. Не надо ничего доставать, Викентий Львович.

Дрынов медленно вытащил руку из кармана — в ней ничего не было. Но взгляд его стал блуждать по комнате, словно он искан в кромешной темноте пути к отступлению. Я почувствовал, что моя догадка обретает плоть.

— Дух Стрельца стоит сейчас за дверью, — продолжил я, рассчитывая на то, что Марков слышит мои слова. — Сейчас он откроет ее и войдет к нам.

— Включите свет! — резко выкрикнул Дрынов. От этого возгласа очнувшийся Горемыжный подскочил с кресла, ударился головой о лампочку, и ее осколки посыпались на пол. Теперь даже при всем желании мы не смогли бы зажечь электричество. Дверь скрипнула и отворилась. На пороге зыбко покачивалась небольшая фигура в белом, с таким же мертвенно-бледным, будто фосфоресцирующим лицом. Сидящие за столом издали сдавленный, испуганный вздох. Но больше всего меня интересовал Дрынов, который стал медленно подниматься с кресла. Глаза его расширились от ужаса.

— Опуститесь на место, — произнес я, и главный спирит послушно выполнил мое указание. Фигура в белом плавно выдвинулась на середину комнаты.

— Спрашивайте… — тихим, загробным голосом проговорил Марков. «Из него получился бы неплохой артист!» — подумал я. Мне было хорошо видно через прибор его густо набеленное лицо, куда Милена добавила немного фосфора, но перед другими маячило лишь бледное облако. Горемыжный снова стал впадать в полубессознательный транс, Монк бормотал какие-то свои заклинания, и только учитель Кох с каменной решимостью всматривался в явившийся дух. Я увидел, как рука пекаря тянется к лежащему на блюдце черепу. Доктор не был посвящен в эту часть моего плана и потому также взирал на Маркова с немалым удивлением. А Жанна попросту закрыла лицо ладонями.

— Спасибо, Аспарий, что ты привел к нам дух Стрельца, — произнес я. — Теперь ты можешь удалиться по своим делам. Мы же хотим спросить убитого: кто повинен в твоей смерти?

— Он здесь, — печально откликнулся Марков.

— А убийца несчастной девочки?

— Он также присутствует тут. Пусть тот, кто повинен в убийствах, отзовется…

— Да… — хрипло выдавил из себя кто-то. Я обругал себя за то, что смотрел в этот момент на Маркова, а не на собравшихся. Теперь было поздно. Кто из них произнес это слово? Четыре человека поднялись со своих кресел: Дрынов, Монк, Раструбов и Мендлев. Не шевелились Кох, Горемыжный и Жанна.

— Сидеть, — произнес я. — Дух Стрельца, можешь ли ты сам назвать нам злосчастное имя? Или имена убийц?

В это время пущенный пекарем череп пролетел мимо головы Маркова. Тот даже не шевельнулся. Я подскочил с кресла и стукнул Раструбова по затылку. Потом вернулся обратно.

— Имя? — повторил я. — Мы требуем!

— Его назовет вам ангел смерти, поднимающийся из ада! — гробовым голосом отчеканил Марков. — Он идет сюда, чтобы наказать убийц!

Все присутствующие были парализованы страхом. Мы стали различать какие-то тяжелые шаги, доносящиеся из коридора. Они приближались, медленно и неумолимо, словно к нам двигалось существо из железа.

— Он покарает убийц! — повторил Марков. — Он уже рядом. Он здесь.

Шаги, которые, казалось, сводили с ума, замерли за дверью.

— Не-ет! — заорал вдруг Дрынов нечеловеческим голосом. — Я убийца! Я!.. — Он метнулся к окну, выбив всем телом стекло, и вывалился наружу. Звон разбитого стекла смешался и с другими криками: Жанны, Монка, Горемыжного… Пекарь подскочил к двери, распахнул ее и без чувств рухнул на пол. Лунный свет уже просочился в комнату, и надобность в моем приборе отпала. Я увидел, как Марков повторил за Дрыновым его прыжок, точно так же вывалившись из окна.

— Доктор, — сказал я, похлопав сидевшего без движения Мендлева по плечу, — приведите здесь всех в чувство. «Впрочем, — подумал я, — ему самому нужен нашатырь…» Но у меня не было времени деликатничать. Я залепил Мендлеву здоровенную пощечину, а сам побежал к двери. В коридоре стоял Григорий, отвязывая от ботинок листы кровельного железа, которые напоминали ласты.

— Бежим за ними! — крикнул я на ходу.

Мы выскочили на улицу, различив в конце ее бледную фигуру Маркова. «Раз он взял след, то достанет Дрынова из-под земли», — подумал я. Можно было не торопиться, все равно нам его не догнать. Обернувшись, я сказал Григорию, что финальная сцена была превосходна. Я увидел, что Марков берет курс к водонапорной башне. Неужели Дрынова потянуло на место преступления? Чего он хочет? Мы с Григорием чуть прибавили темпа, но когда подбежали, то оказалось, что все уже кончено. Марков стоял возле бесчувственного тела и тихо ругался.

— Что с ним? — спросил я.

— Дурак, прыгнул со смотровой площадки. Зачем? Разбился насмерть.

— Сам себя наказал, — тихо произнес Григорий и перекрестился.

— Одного убийцу мы выявили, теперь дело за остальными, — сказал Марков и настороженно огляделся. Где-то неподалеку послышалось урчание мотора. А когда фары внезапно осветили нас, Марков толкнул нас обоих в траву. Но было уже поздно. Раздалась автоматная очередь, и пули засвистели где-то над головами.

— Ползите назад, прячьтесь за башню, — проскрежетал Марков. Перекатившись на другое место, он тотчас же несколько раз выстрелил в ответ. Обе фары, рассыпавшись стеклом, погасли. Еще одна автоматная очередь взрыхлила землю на том участке, где только что лежал Марков, но он уже стрелял с колена в десятке шагов отсюда. Кто-то в джипе болезненно вскрикнул. Я подумал, что Егор представляет хорошую мишень в своем проклятом белом одеянии, но он, как уж, катался по земле и стрелял по машине. Дав в ответ еще несколько очередей, джип развернулся и понесся к особняку.

— Вояки… — презрительно произнес Марков, подходя к нам. — Пистолетика испугались. А одного я, кажется, задел…

— Надо уматывать отсюда, — сказал я. — Минут через пять — семь тут будет куча охранников.

— Есть еще время закурить. — Егор вытащил сигарету и зажигалку. Затянувшись, он еще раз посмотрел на мертвое тело Дрынова, а потом приказал: — Теперь — бегом, обойдем поселок по околице!

И мы помчались в сторону болота, к нашему дому.

 

Глава 16

Болотное танго

Всю ночь мы ожидали нападения, готовясь при малейшей опасности отправить женщин в подвал. Марков перезарядил пистолет, а я отдал Григорию свою ракетницу. Сам же достал оставшиеся взрывпакеты и хлопушки, разбросал в коридоре проволоку-петлю, установил кое-где взрывающиеся капсюли. Даже усадил в первой комнате, у входа, свою говорящую куклу-монстра. Конечно, все это были детские игрушки против автоматов, и шансов уцелеть у нас было мало. Единственное наше преимущество заключалось в знании дома, а в его лабиринтах охранники могли запутаться. Но нападения не последовало. Очевидно, там, у водонапорной башни, нас просто не узнали — все произошло мгновенно. Тем более что Марков был загримирован до такой степени, что его не признала бы и собственная мама. К утру мы вздохнули с облегчением, надеясь, что все худшее миновало. Но в одиннадцатом часу, когда мы уже позавтракали, возле калитки затормозил джип. Марков сосредоточенно передернул затвор пистолета. Я сказал женщинам, чтобы они шли в подвал, а сам приоткрыл дверь и выглянул. Вот уж кого я никак не ожидал увидеть, так это самого Намцевича. Он вышел из джипа и помахал мне рукой. В машине осталось двое охранников с автоматами, но сам Намцевич был безоружный. Я вышел из дома и пошел к нему по дорожке. Отворил калитку и пропустил во двор.

— Извините, не могу пригласить в дом — полы моют, — сказал я. — Что вас ко мне привело, Александр Генрихович?.

— Обстоятельства, — широко улыбнулся он. — Некоторые туманные обстоятельства. Нынче ночью возле водонапорной башни произошла перестрелка между моими людьми и одним неизвестным. Там были еще двое, но те спрятались в кустах, словно зайчата. А этот клоун — надо сказать, что он был измалеван белилами до неузнаваемости, — серьезно ранил моего охранника. И вот я думаю: кто бы это мог быть?

— Это вы меня спрашиваете?

— А кроме нас, тут вроде бы никого и нет. — Намцевич оглянулся. — Разве что чей-то дух витает… Там, кстати, позднее был найден труп бедняги Дрынова. Что, забавный спиритический сеанс был?

— Это вам Монк рассказал?

— Ну конечно. Мы же с ним друзья. Как вы с вашим капитаном.

— Не могу сказать ничего определенного, — произнес я. — Мы все спали.

— На ходу? После того как сиганули в окно за Дрыновым…

— Это был дух убиенного Викентием Львовичем Мишки-Стрельца. Я сам видел.

— Забавно, забавно вы все интерпретируете, Вадим Евгеньевич. Чувствуется сценическая школа. Не вы ли и устроили весь этот спектакль? Талантливо, слов нет. Поселок уже шумит и аплодирует. Я понимаю, вы артист и вряд ли умеете хорошо стрелять. Но я не знал, что и капитан ваш, стрелять умеющий, тоже хороший артист.

— Что-то я вас не понимаю.

— Да я и сам порой, по правде говоря, путаюсь в своих мыслях. А почему вы ко мне не заходите? Хотя бы за продуктами.

— А у нас постные дни.

— Завидую. А я вот, грешен, ем все подряд. Так что вы лучше бы не бегали по ночам. Подстрелят ведь… Впрочем, — Намцевич внимательно поглядел на меня, — вы знаете, что у вас есть очень сильный покровитель?

— Догадываюсь.

— Нет, вряд ли. Вот поэтому вы еще и живы.

— Бросьте, я уже одной ногой в могиле. Сам не пойму, как еще трепыхаюсь. Наверное, в силу привычки.

— С вами весело. Жаль расставаться. Значит, в дом так и не пригласите?

— Как-нибудь в другой раз. Когда уборку закончим.

— А стоит ли мыть полы, если дом все равно рано или поздно сгорит?

— Так ведь и особняк ваш не вечен, Александр Генрихович?

— Хм-м… Укол засчитан. Вы, должно быть, чувствуете себя Гераклом, побеждающим Лернейскую гидру? А ведь одна ее головушка — бессмертная…

— Уж не ваша ли, часом?

— А хоть бы и моя, вам-то что?

— Нет, ничего, мое дело сторона. Только Волшебный камень-то — вот он, рядышком. Аккурат головку придавит. Как в мифе вашем.

— Знаете, друг мой, как получить бессмертие? Через других смертных. Я говорю иносказательно, но вы умница, поймете.

— Мозги у меня слабые. — Мне стала надоедать беседа. — Прилечь пора.

— Тогда не буду больше задерживать. Прощевайте.

— Ага. Приветик передайте Валерии.

— Непременно, — согласился Намцевич и откланялся.

Я смотрел на отъезжающий джип и видел злые глаза его охранников: будь их воля, они бы разорвали меня на куски. Потом тщательно запер калитку и вернулся в дом.

— Надо было нам захватить его заложником, — сердито обронил Марков. — Тогда бы мы могли диктовать условия. О чем вы болтали?

— Наша беседа имела глубокий подтекст. Он намекнул, что может прихлопнуть нас в любой момент. Но что-то ему мешает.

— Значит, у нас еще есть время. Постараемся использовать его на полную катушку.

— По-моему, Жора, он помешан на идее бессмертия. Вот только зачем оно ему нужно?

— А тебе — нет?.

— Да ведь и тебе тоже. Нормальный человек должен прожить жизнь и умереть, и в этом нет ничего стыдного или горького. Так заведено, и если уж смерть пришла к Сократу, Наполеону, Пушкину, то какой смысл жить вечно таким типам, как Намцевич? Или нам с тобой? Земля должна утрамбовываться мертвыми, чтобы рождать людей заново. В этом смысл. А бессмертие — всего лишь потуги гордеца, страдающего запором. Это — сатанизм, все та же продажа души дьяволу.

— Вадим прав, — заметил стоявший рядом с нами Григорий. — Я понял это, когда еще был учеником у вашего деда. Вы знаете, что в последние годы он также искал рецепты бессмертия?

— Неужели? — спросил я. — Нет, не знал. Да и откуда? Я видел-то его в своей жизни всего ничего.

— Да, так оно и было. И когда он стал заниматься этой… проблемой, то и сам начал меняться. Мне это было хорошо заметно, поскольку я постоянно был рядом с ним. Характер его изменился, весь внутренний мир. Он стал неуравновешенным, злым, словно бы потерял покой. Порой мне даже казалось, что он сходит с ума. А однажды, когда я спал, я очнулся от его взгляда. Мне стало страшно. Это были глаза убийцы… Извините, если я как-то задел вас.

— Нет, ничего, мне просто любопытно. А все его вокруг так нахваливают. Прямо отец родной.

— Это потому, что они не знали его так близко, как я.

— Что же было потом?

— Я ушел на флот. А дальнейшее… вам известно. Больше нам не удалось свидеться.

— Дедулю замочили из-за его рецептов, — уверенно сказал я. — Это теперь понятно. Тот же Намцевич, гад! Бессмертия ему захотелось. А хрен с редькой?

— Кончайте трепаться! — взорвался вдруг Марков. — Развели тут философскую сырость: бессмертие — смертие, вечность — конечность… фигли-мигли! Проветривать после вас надо помещение. Давайте лучше обсудим наши дальнейшие планы. Маньяк-то еще не пойман.

— А Дрынов? — спросил я.

— Да какой он маньяк! Пришил Стрельца из страха, что тот его разоблачит. А бабочек-то к убитым другой прикладывает. А кто зарезал тетушку Краб и Комочкова? С этим еще тоже надо разобраться.

— Ну, ты у нас парень ушлый, докопаешься.

— А я уже почти знаю — кто это. Дай только Бог не ошибиться. — Он выразительно посмотрел на меня. — У тебя не осталось водки?

— Только бутылка вермута.

— Тащи. Я расскажу вам, что будем делать дальше.

Спустившись в подвал, я увидел там Сеню Барсукова, сидящего на цементной плите.

— Ты что здесь делаешь?

— Так ведь джип подъехал.

— Как подъехал, так и уехал. Выходи. Милена с Машей уже давно наверху.

Прихватив бутылку вермута, я поднялся через люк на кухню, и мы выпили по стакану.

— Иногда то, о чем ты постоянно думаешь, материализуется, — произнес вдруг Григорий.

— О чем ты?

— О Дрынове. Он устраивал все эти спиритические фокусы и в то же время верил в реальность духов, а потом и сам попался в ловушку.

— Мне его ничуть не жалко, — сказал Марков. — Его настигло возмездие за Стрельца, которого он заколол. Весьма подло.

В это время меня кто-то окликнул с улицы. Я вышел на крыльцо и увидел Раструбова, стоявшего около калитки.

— Пойдемте в дом, — сказал я.

В прихожей я отодвинул ногой говорящего монстра и выключил надоевший всем магнитофон. Надо заметить, что Маша, которую так напугала эта кукла в первую ночь, теперь стала относиться к ней даже с какой-то симпатией. О, женщины! Кто их поймет?

— Как вы себя чувствуете после вчерашнего? — спросил я. — Не хотите ли вермута?

— Нет, дело прежде всего, — хмуро отозвался пекарь, подозрительно косясь на вошедшего в зал Маркова. Здесь уже сидели Барсуковы и Милена. Григорий, которого нельзя было никому видеть, нырнул в подвал.

— Так что за дело?

— Да все то же! Утром я уже побывал в городке и встретил там вашу подружку. Она сдержала обещание и вернулась вовремя. Деньги у меня. Могу теперь провести через болото следующего.

— Я! Это я, меня надо отправить, — быстро откликнулся Сеня. — Когда пойдем?

— Да хоть сейчас, — усмехнулся пекарь. Его тараканьи усы встопорщились, а глазки заблестели. — А знаете, пожалуй, я выпью стаканчик вашего вермута.

Я ушел на кухню и вернулся с бутылкой.

— Как себя чувствует Ксения? — спросил Марков, внимательно глядя на пекаря.

— Как и положено. Цветет и пахнет. Приветик вам передает. Я вот что подумал: вы, наверное, считаете меня очень корыстным человеком? Напрасно. Ежели хотите, так я вас всех поодиночке проведу через болото на дорогу. А тех денег, что она уже передала, хватит.

— Да вы просто молодчина! — воскликнул Сеня и посмотрел на нас. — Ну? Что же вы?

— А я тут как-то уже прижился, даже нравится, — произнес Марков. — Но мы подумаем над вашим предложением.

— Думайте скорее, у меня настроение быстро меняется. — Пекарь как-то сник. Марков незаметно поманил меня пальцем. Я вышел вслед за ним в прихожую.

— Вот что, — сказал он. — Передай Милене, чтобы она задержала Раструбова и Сеню как можно дольше. Пока мы не вернемся.

— А куда мы пойдем?

— Увидишь.

Минут через пять мы уже торопливо шли по улице.

— Ты заметил, что у него сапоги чистые, а ведь он по болоту шлепал, — обронил Марков на ходу.

— Может быть, помыл, прежде чем к нам идти?

— А потом опять через трясину топать? Нет, тут другое.

Мы подошли к дому Раструбова, и Марков, воровато оглянувшись, начал ковыряться в замке.

— Остынь, Громыхайлов идет, — сказал я, загораживая его спиной.

— А он нам не помеха, зови его сюда.

Я помахал милиционеру рукой.

— Чего это вы тут делаете, ребята? — спросил он, выдыхая алкогольные пары, от которых я покачнулся.

— Булочки хотим спереть, — не оборачиваясь, отозвался Марков.

— А у него еще и самогон есть, — деловито произнес Петр.

Наконец дверь подалась, и мы вошли в дом.

— Петя, ты как официальное лицо присутствуешь при обыске, — заметил Марков.

— А что будем искать? — поинтересовался я.

— Я сам найду что надо, а ты не мешай.

Марков работал быстро и без лишних движений.

Открыл ящики письменного стола, потом полез в старый комод, заглянул в шкаф. Там, под постельным бельем, он обнаружил небольшую шкатулку и вытащил ее на свет. Отковырнул замок перочинным ножиком.

— Гляди, — сказал он. Внутри лежали золотые и серебряные цепочки, серьги, колечки. — Узнаешь вот это? — Он подкинул на ладони две сережки.

— Кажется, их носила Ксения, — тихо сказал я.

— Не кажется, а точно. У меня глаз наметан. А вот и медальон. Все сходится.

— Чей это медальон?

— Комочкова.

Мысли туго варились в моей голове, и, пока я соображал, Марков обшарил кухню и обнаружил на полке стеклянную банку.

Она была наполнена мертвыми болотными бабочками «Летучий глаз».

— Ясно теперь? — обратился он ко мне и Громыхайлову. — Раструбов — убийца, маньяк. Это он задушил девочку, женщину и зарубил старика Ермолаича. И оставил свои метки — этих бабочек, которых ловил на болоте.

— Значит… и Ксению — тоже? — спросил я.

— Да, — подтвердил Марков. — К сожалению, ее уже давно нет в живых.

— А откуда у него взялся медальон Комочкова?

— Потом объясню. Сейчас некогда.

— Я застрелю его, — сказал Громыхайлов, сделав большой глоток из бутылки, которую он нашел на подоконнике. У него были свои поиски, также увенчавшиеся успехом.

— Если успеем, — мрачно произнес Марков, отбирая у милиционера бутылку. — Надо поторопиться.

Когда мы подбежали к нашему дому и ворвались внутрь, Раструбова там уже не было. Ни его, ни Сени.

— Я не смогла их больше задерживать, — сказала Милена. — Мы с Машей чуть ли не танец одалисок исполнили, но они так торопились…

— Когда они ушли? — прикрикнул на нее Марков.

— Минут пять назад.

Теперь мы бросились к болоту, а Петя показывал кратчайший путь. Остановившись возле самой трясины, мы увидели метрах в ста перед нами две фигуры. Впереди шел пекарь, за ним неуклюже прыгал с кочки на кочку Сеня Барсуков.

— Раструбов, стой! — закричал Марков.

И он, и Громыхайлов вытащили свои пистолеты. Обе фигуры остановились, повернувшись к нам. Марков потряс над головой банкой с бабочками.

— Иди сюда, цыпочка, я тебе корм приготовил!

Сообразив, что все кончено, пекарь вновь повернулся к нам спиной и запрыгал по кочкам.

— Стой, стрелять буду! — заорал Громыхайлов. Тут же Марков выстрелил в воздух. Раструбов замер. Между ним и нами маячила фигура Барсукова, который, не понимая, что происходит, стоял в полной нерешительности. Петя выстрелил три раза подряд, и я с тревогой подумал, что он скорее попадет в Сеню, чем в ускользающего пекаря. Руку милиционера так трясло, что тут уже стоило опасаться и за свою жизнь. Но выстрелы все равно сделали свое дело, хотя бы психологическое, приведя Раструбова в такое неуравновешенное состояние, что он заторопился еще сильнее. Последний его прыжок стоил ему жизни. Поскользнувшись на кочке, он упал в трясину, которая стала его медленно засасывать. Мы слышали его отчаянный крик — смертельный вопль загнанного зверя… Вот еще на поверхности видна голова Раструбова… Потом трясина издала животное бульканье и поглотила свою жертву. А в ушах продолжал стоять его последний крик, полный нерастраченной злобы. Мы с Марковым переглянулись. Маньяк нашел свой конец на болоте, одна голова Лернейской гидры была срублена.

— Сеня! — крикнул Марков. — Сможешь допрыгать до нас?

— Попробую! — отозвался Барсуков.

Опираясь на длинный шест, он перескочил на одну кочку, затем на другую. И так, медленно и неуверенно, стал преодолевать трясину.

— Ничего, дойдет, — произнес Громыхайлов. Но когда до нас оставалось метра три, Барсуков оступился и погрузился по пояс в топкую грязь. Болото стало засасывать его. — Шест тяни! — заорал Громыхайлов.

Ухватившись за протянутый нам конец, мы втроем вытянули Барсукова из липких лап смерти. Он лежал на берегу, обляпанный грязью, и тяжело дышал.

— Скажи спасибо, что мы подоспели вовремя, — заметил Марков. — Иначе это была бы твоя прощальная гастроль.

— Я все понял, — произнес Сеня.

— Тогда отдыхай…

Мы присели рядом с ним и закурили по сигарете.

— Ну что ж, — сказал Громыхайлов. — Пойду составлю протокол, а заодно и опечатаю дом Раструбова.

— Не забудь и самогона глотнуть, — напомнил ему Марков.

— Это уж непременно.

Милиционер стал подниматься по пригорку, потом оглянулся.

— Капитан, — сказал он с каким-то уважением в голосе. — А вы молодец. Вы тут, конечно, в Полынье, наделали много шума, но все путем. Оставайтесь у нас жить?

— Ты бы, Петя, поменьше пил, и у тебя бы все получалось, — лениво откликнулся Марков. — Кстати, что ты как шестерка у Намцевича бегаешь?

— А хочешь, вот прямо сейчас пойду и плюну ему в рожу? — воинственно сказал Громыхайлов. — Он мне и самому до чертиков надоел.

— Успеешь еще. Давай лучше скоординируем наши действия.

— А как?

— Я тебе потом скажу. Ты, главное, будь наготове.

— Всегда готов! — по-пионерски откозырнул Петя.

Мне не терпелось задать ему один вопрос, и случай был как раз подходящий.

— А кого вы тогда тащили в мешке к озеру? Когда вас углядел с башни Мишка-Стрелец?

— Да… бродягу одного, — сконфуженно произнес Громыхайлов. — Его охранники Намцевича где-то зашибли. Говорят, случайно… Попросили помочь, я и согласился. Пьян был шибко.

— Ну и дурак! — сказал ему Марков. — Они же тебя повязали этим. Тут ведь, милый мой, преступление, а не игра в шашки.

— Понимаю… Это уж я потом догадался, что дело нечистое. Посадили они меня к себе на крючок, точно. Да только они еще не знают Петра Громыхайлова! Я когда разозлюсь — зверь.

— И они же просили тебя вытурить меня из Полыньи?

— Так точно.

— Ладно, Петруха, ступай пока и не вешай носа, — сказал Марков. — Как говорил наш вождь и учитель: наше дело правое — мы победим. А не победим, так хоть повеселимся на собственных похоронах.

Мы подождали, пока Громыхайлов не скрылся за деревьями, затем, как и Сеня, разлеглись на зеленой травке.

— А хорошо здесь лежать, — заметил я. — Вроде бы и не было ничего. Покой, тишина… И небо голубое, ясное… Красота. Как тебе, Сеня?

— Угу! — откликнулся он.

— А живым быть везде хорошо, — довольно произнес Марков.

 

Глава 17

Сошествие в Ад

Когда мы вернулись домой, я спросил у Маркова:

— Объясни все-таки, как медальон Комочкова оказался у пекаря? Значит, это он убил Николая?

Вопросы, которые я задал, интересовали нас всех, и мы с нетерпением ждали от него ответа. Но Марков специально тянул время, словно проверяя наши возможности.

— Нальет мне здесь кто-нибудь чая? — произнес он.

— Говори, не томи, — попросила Маша. А Милена даже стукнула Егора по спине своим кулачком.

— Ладно, — смилостивился Марков. — Раструбов конечно же не убивал Николая. Он просто не смог бы сюда проникнуть. А медальон вместе с сережками снял с мертвой Ксении.

— А как он оказался у нее? — спросил Сеня. — Он его подарил ей?

— Нет. — Марков открыл медальон и показал нам фотографию женщины. Это была мать Комочкова, умершая три года назад. — Портреты своей матери не дарят даже невесте. Ксения сама сняла его… С уже мертвого тела. Вот такая получается петрушка. Медальон перекочевал с двух трупов и в конце концов оказался у Раструбова. А все дело вот в чем. — Марков подцепил ногтем фотографию, вытащил ее, а вслед за ней вынул и крохотный клочок бумажки. На нем было написано несколько цифр. — Вот из-за этих нескольких чисел его и убили, — сказал он, оглядывая всех нас.

— Кто? — Вопрос этот сорвался почти со всех уст.

— Ксения, разумеется. — Марков пожал плечами. — Чего ж тут неясного? Видите ли, эти невзрачные цифры представляют большую ценность. Я знал от самого Николая, что в последнее время он проделал большую работу по сбору материала на одно высокопоставленное лицо из Кремля. Это грозило таким громким скандалом, что… не будем говорить. А все папки с документами он хранил в камере хранения на Казанском вокзале. Это было самое надежное место. Я сам посоветовал ему положить их туда. А чтобы не позабыть номер, он записал его на бумажку и спрятал в медальоне. И на всякий случай предупредил об этом меня. Материалы эти представляют огромную ценность. Если их, допустим, продать тому же скомпрометировавшему себя лицу или кому другому, то… В общем, на Западе можно было бы жить безбедно. Очевидно, Николай проболтался об этом и Ксении. Ну, сами знаете — жених да невеста, о чем только не говорят… Договорился. Я его, идиота, предупреждал. А Ксению, мы все это знаем, всегда интересовали только деньги.

— Это верно, — тихо подтвердила Милена.

— И она решилась на этот шаг, — продолжил Марков. — Лучшего случая ей было бы не сыскать. Мы заперты в Полынье, и еще неизвестно, когда отсюда выберемся… А она получала шанс перебраться через болото, реализовать документы и уехать из страны навсегда. И она этот шанс использовала на сто процентов.

— На девяносто девять, — поправил его я. — Один процент остался за Раструбовым. Одну змею ужалила другая.

— Если бы пекарь знал, какой медальончик ему достался! — усмехнулся Сеня. — Что ты собираешься с ним делать?

— Пусть пока носит Вадим, а в Москве мы разберемся, как эти документы использовать и где их опубликовать. — Марков вставил на место бумажку с цифрами и фотографию и протянул медальон мне. — Думаю, что дело Комочкова надо довести до конца.

— И все-таки смерть Ксении ужасна! — вздохнула Маша.

— А Николая? — прищурился на нее Марков. — Нет, ребята, я начинаю верить в Божий суд. Каждый здесь, в Полынье, получает то, что заслуживает. И мне ее ничуть не жаль.

— А как хитроумно она все продумала, — поразилась Милена. — Ведь подозрение падало на каждого из нас. А на нее в самой меньшей степени.

— Да, со временем из нее бы вышла гениальная преступница, — согласился Марков. — В этом ей надо отдать должное. Ведь я и сам до последнего времени был уверен в том, что она невиновна. Более всего я подозревал тебя, Маша.

— Спасибо, — поблагодарила его та. — Ты очень любезен.

— О москвичи! Какие страсти вас обуревают там, в столице, жутко становится… — поставил точку в нашем разговоре Григорий, молчавший до сих пор.

До позднего вечера все мы пребывали в подавленном состоянии, а потом произошло событие, которое еще больше побудило нас признать греховность, несовершенство и скорую гибель мира. Это случилось в одиннадцатом часу, когда темная ночь уже стала покрывать Полынью, а луна разочарованно смотрела на землю… На улице послышались возбужденные крики, люди куда-то торопливо бежали. Выглянув во двор, я увидел на востоке, в районе поселкового кладбища, кровавое зарево. Оно ползло к небу, будто именно сейчас начинало всходить новое, страшное солнце, пришедшее на смену старому. Уже тогда нехорошее предчувствие сжало мне сердце. Я догадался: это горит церковь… Следом за мной во двор выскочили все остальные.

— Боже, что это? — громко прошептала Милена.

— Случилось то, что я и предполагал, — отозвался я.

Не раздумывая больше ни секунды, я побежал к пожарищу. Там творилось что-то неописуемое. Церковь была охвачена огнем с разных сторон, и уже по одному этому можно было понять, что она загорелась не случайно. Пламя полыхало так сильно, что его жар охватывал пятившуюся назад толпу. Здесь было, наверное, человек семьдесят, чуть ли не половина жителей поселка. Они также были охвачены огнем, но внутренним, вырывавшимся из глубин души при виде дьявольского зрелища. Толпа эта превратилась в многорукое животное, у которого отсутствовали и мозг и инстинкт, оно было безумно, потому что давило и топтало самое себя. Где-то кричали женщины, плакали дети, а брызги огня падали на их головы…

— Где Милена? — выкрикнул я, стараясь не смотреть в сторону церкви. Но то, что я сейчас увидел, уже приковало мое внимание намертво, и я подумал, что эта картина навечно отпечатается в моих глазах. Там, в огне, на дверях храма висел распятый отец Владимир, и его облик был божественно страшен и суров.

Мне казалось, что я сойду с ума… Я уже не мог говорить, лишь что-то мычал, не отводя глаз от пылающего пламени. Потом я почувствовал, как Марков хлещет меня по щекам, и посмотрел на него.

— Я слышу, слышу тебя, уймись, — говорил он. — Сене удалось увести Милену и Машу домой. Они еле вырвались…

— Это Монк, — произнес я.

— Да, Монк, — повторил за мной Марков. — И Намцевич.

— Их надо убить.

— Убьем, куда они денутся…

Его спокойный голос немного отрезвил меня. Я вспомнил об Аленушке. Неужели ее… тоже? Надо найти, немедленно найти ее… Не помню, сказал ли я об этом Маркову, но он и так понял меня.

— К дому священника, — сказал он. — Быстро!

И тут мы услышали громкий, перекрывающий все другие крики вопль, донесшийся с крыши «айсберга»:

— Гранула!

Там стоял Монк в окружении своих служек. Его белая борода развевалась, как дьявольское знамя, покрытое кровавыми отблесками зарева. Я рванулся к нему, но Марков снова удержал меня.

— Не пробьемся сквозь толпу, — сказал он. — Потом.

Но зато я заметил, как к «айсбергу» прорываются другие люди, орудуя чугунными дубинками: это были местные бойцы из отряда самообороны, и среди них — сам Ермольник. «Дай-то Бог, — подумал я, — чтобы они проломили им всем головы!» Мне некогда было смотреть, чем все это закончится, — теперь мы мчались с Марковым окольной дорогой к дому отца Владимира. Он тоже горел, но, наверное, его подожгли значительно позже, поскольку из окон только показался дым. Там ли Аленушка? Не останавливаясь, Марков с ходу вышиб плечом дверь, и мы влетели внутрь. Горела прихожая, но мы проскочили сквозь пламя, устремившись в комнату. Она уже была заполнена едким дымом, и я закричал, зовя девочку. Ее голос послышался откуда-то снизу, и я понял, что она прячется, скорее всего, под кроватью. Быстро нагнувшись, я наткнулся на ее руку и потянул к себе.

— Егор, я нашел ее! — выкрикнул я, чувствуя, что он где-то рядом.

— Назад нельзя, к окну! — отозвался он.

Я услышал, как разлетелось стекло.

— Сюда! — крикнул Марков снаружи.

Пошатываясь, неся Аленушку на руках, я подошел к окну и, перегнувшись, вывалился на землю. Потом мы откатились подальше и отдышались.

— Ну, все, — сказал Марков. — Теперь отнесем ее к нам.

Я молча кивнул головой. Всмотревшись в лицо девочки, я подумал, что она спит. Но это было не так. Она потеряла сознание.

— Идем, — произнес я, продолжая держать ее на руках. А от того места, где горела церковь, стали раздаваться короткие автоматные очереди. Что там сейчас происходило? Но мне это уже было не так важно. Аленушка была спасена, а все остальное, клокочущее в огне и безумии, теряло смысл — там воцарились лишь злоба, ярость, месть, смерть, сам Сатана. А любовь оставалась с нами, на моих руках. Я бережно нес ее, прижимая к сердцу, а Марков изредка поддерживал меня, шатающегося, наглотавшегося дыма. Мы подошли к дому, где около калитки нас встретили Милена и Маша. Хорошо, что они ни о чем не спрашивали меня, — я бы не смог им ничего ответить. Мне вообще казалось, что отныне я онемел.

Эта тяжелая ночь была бессонной для всех нас. Милена уложила Аленушку в кровать, а сама просидела рядом с ней до утра. Не спал и я в соседней комнате, слыша, как тихо бродит по залу Марков, как вполголоса разговаривают о чем-то Барсуковы, как кашляет Григорий. Я смотрел на белеющую в темноте стену и вспоминал всю свою жизнь. Временами я уплывал в свое детство и улыбался, а потом чувствовал, как у меня сводит скулы и сжимаются зубы. Призраки и тени окружали меня, и я мысленно разговаривал с ними, спорил, убеждал в чем-то. Мне казалось, что мы обсуждаем что-то важное, а это было лишь эхом моих дней, которые прошелестели по земле совершенно бесцельно… Но еще есть время, есть надежда и есть будущее, в которое надо войти, как в омывающую тебя купель. Нет, не кончен мир. Он возродится, пока в нем существует любовь.

Утром мы узнали страшные итоги ночного кошмара: семь человек были задавлены в толпе насмерть, троих «монковцев» во время потасовки убили бойцы отряда самообороны Ермольника, но и двое из них были застрелены охранниками Намцевича. Несколько человек позднее скончались от ран. Был подожжен и сгорел дотла и «айсберг» Монка, а сам он исчез, скрываясь, скорее всего, в особняке Намцевича. В уничтоженном огнем храме страдальчески погиб отец Владимир… В поселке наступило короткое, странное, обманчивое затишье, словно бурлящее море внезапно успокоилось на несколько мгновений, чтобы с новой силой взметнуть к небу яростные волны, способные заслонить солнце.

Никого из нас не надо было предупреждать о том, чтобы относиться к Аленушке как к родной дочери. Это было ясно без слов. К счастью, она не догадывалась, что ее отец умер. И наверное, пусть бы это неведение продолжалось подольше. Милена и я расспросили ее обо всем, когда она проснулась.

Картина выглядела следующим образом: отец ушел на вечернюю службу, уложив ее в постель, потом она очнулась, услышав звон разбитого окна, и тотчас же повалил густой дым. От страха она спряталась под кроватью, прижав к себе своего любимого кота. А что было дальше — этого она уже не помнит.

— Где папа? — спросила Аленушка, а в синих глазах ее все росла и росла тревога. Мы с Миленой переглянулись, не зная, что ответить.

— Не волнуйся, — произнесла наконец Милена. — Твой папа заболел… и его отправили в город. Видишь ли, ночью в вашем доме начался пожар. Сейчас там жить нельзя… Поэтому ты пока останешься у нас. Так решил твой папа. Ты согласна?

Она молча кивнула головой, но я видел, что Аленушка не верит нам. И оказался прав.

— Но отсюда нельзя выбраться, — сказала она. — Дорога-то закрыта. Как же его увезли в город?

— Вертолет, — краснея как кипящий рак, пробормотал я. — По воздуху. Ты не должна беспокоиться, все будет хорошо. — Все мое красноречие иссякло, и я умоляюще посмотрел на Милену. Хоть бы она что-нибудь придумала путного! Все-таки эти две женщины, маленькая и большая, должны были понять друг друга.

— Сейчас тебе пока нельзя выходить из дома, — ласково сказала Милена. — В поселке карантин. Знаешь, что это такое? Когда все люди, и дети и взрослые, покрываются сыпью. Так что ты посиди с нами, а мы придумаем какие-нибудь игры.

— А сыпью и кошки покрываются? — недоверчиво спросила девочка.

— Ну разумеется, — подтвердил я. — Кошки-то особенно.

— А где Федор?

— Вот и твой Федор на карантине. — Я вытер со лба капельки пота. — Уф! Пойду-ка я завтрак приготовлю.

— Мы с тобой подружимся? — раздался за моей спиной голос Милены. Но что ответила девочка — уже не расслышал.

Встретив на кухне Машу, я сказал, чтобы она шла к ним.

— Все-таки у тебя самой дети, ты знаешь к ним подход, — напомнил ей я. — И развлекайте ее как только можете.

— Будь спокоен, — уверенно отозвалась Маша. — Я не дам ей скучать.

Правильно ли мы поступили, скрыв от Аленушки гибель ее отца? В тот момент мне казалось, что это самый разумный выход. Нельзя, чтобы ребенку была нанесена такая страшная травма. Но ведь она все равно рано или поздно узнает. И что тогда? Не возненавидит ли она меня, Милену, всех нас? Такое могло произойти, потому что при всем желании мы не смогли бы заслонить собой смерть самого близкого ей человека. Но что было делать?

Приготовив завтрак, я отнес его в зал, а потом поспешил в комнату к Маркову, где уже сидели Григорий и Сеня. Их разговор продолжал вестись вокруг вчерашней трагедии. Ранним утром Марков уже успел побродить по поселку и узнать последние новости. Он-то и сообщил обо всех этих жертвах на пожарище.

— Свидетелей, что всю эту мерзость начал Монк со своими отморозками, — масса. Тут и доказывать ничего не надо. Они распяли отца Владимира и подожгли церковь. Но вот как добраться до этого Монка?

— Надо связаться с Ермольником, — сказал я. — Пока в поселке стоит тишина, это сделать нетрудно.

— Да уж, охранники Намцевича куда-то попрятались, — согласился Марков. — Видно, еще не чувствуют своей полной власти. Чего-то боятся. Кстати, на берегу озера я видел обгоревший джип. Интересно, кто его поджег и каким образом? Хотелось бы мне посмотреть на этих смельчаков.

— Может быть, это сделали ребята Ермольника? — предположил Григорий.

— Как бы то ни было, но главное, что в Полынье существует противодействие силе Намцевича и Монка. А это уже радует.

— И нам не мешало бы объединиться, — подытожил Марков. — План таков. Сейчас я и Вадим попробуем пробраться к кузнице, а ты и Сеня держите дом. В крайнем случае у вас есть укрытие в подвале.

На том и порешили. Уходя, я взглянул на Барсукова. Он выглядел весьма бледно, хотя и слабо улыбнулся нам, помахав рукой. Интересно, что он переживает в душе теперь, после того как он смешал нас всех с грязью, а мы спасли его от смерти на болоте? Чувствует ли он хоть какое-то раскаяние или ему просто некуда деваться?

Кузница представляла собой настоящее оборонительное сооружение. По периметру вдоль нее была разбросана железная проволока, накопаны ямы, выставлены металлические щиты.

— Они тут что, танковой атаки ждут? — усмехнулся Марков.

— Стой! — предупредил нас голос, донесшийся из проема двери. Мы подождали некоторое время, видно, внутри совещались относительно нас. Потом нам разрешили двигаться дальше.

В кузнице мы встретили человек семь молчаливых мужиков и Степана — помощника Ермольника. Самого кузнеца здесь не было. У Степана и еще одного человека на плечах висело по автомату, остальные были вооружены охотничьими ружьями.

— Молодцы! — похвалил Марков. — Арсенал неплох. А базук нема? Чи минометов? По скильки патроны?

— Вы с какой целью явились? — остановил его ерничанье Степан.

— Договориться, как действовать дальше, — сказал я. — Ты же меня помнишь, Степа. Я сколько раз к Ермольнику заходил.

— Помню, — хмуро ответил он. — Помню и то, что вы и у Намцевича не раз были. Кто вас сейчас разберет — на чьей вы стороне? Что-то вас не было видно там, у церкви, когда бой шел.

— Ладно, а где сам Ермольник? — спросил Марков.

— Скоро придет.

Больше с нами никто не разговаривал. Они тихо обсуждали между собой что-то, не обращая на нас никакого внимания. «Конечно, — подумал я с какой-то горечью, — мы для них — пришлые люди, москвичи, почти инопланетяне…» Ждать нам пришлось около двух часов. Мы уже начинали изнывать от скуки, когда неожиданно явился Ермольник, словно бы вырос из-под земли. Обменявшись со Степаном несколькими фразами, кузнец подошел к нам. Кивнув вместо приветствия, он коротко обронил:

— Чем располагаете?

Марков сообразил быстрее меня, о чем толкует Ермольник.

— Один ствол у меня, — сказал он. — Второй — в запасе.

— У кого?

— Петр Громыхайлов.

— Э, нет. Этот не годится. Продажный.

— Он уже выкупился, — сказал я.

— Ладно, потом посмотрим. Не сегодня завтра надо ждать большой заварухи. Вы готовы?

— Ну а чего еще делать-то тут? — отозвался Марков. — Со скуки помирать? Хоть постреляем…

— Нет, парень, здесь тебе не шутки.

— А откуда у вас взялись автоматы? — спросил я.

— А ты джип на берегу озера видел? Разумей.

— А охранники из машины где?

Ермольник поднял глаза к небу и усмехнулся.

— Ясно. Что вы намерены делать дальше? Брать штурмом особняк? Или сидеть тут, как кроты, и ждать, что само собой рассосется?

— К Намцевичу увели несколько жителей поселка, — произнес Ермольник после короткой паузы. — Вот и надо выяснить — зачем? Что он намерен с ними сделать? Пригласил полы помыть? Давай-ка, парень, не рубить сплеча. Вы пока ступайте к себе и ждите. А надо будет — я пришлю весточку.

— Потап Анатольевич, Аленушка у меня, — произнес я. — Так что за нее вы можете не волноваться.

— Слава Богу, от сердца отлегло! — Впервые я увидел на лице сурового кузнеца улыбку. — А я уж все пепелище обшарил. Думал, и ее тоже… Схорони ее подальше, сынок. Ты мне за нее головой отвечаешь.

— Слушаюсь, командир, — не удержался я. — Или вас лучше называть — батька?

— Олухи вы все же оба, — усмехнулся Ермольник. — Что ты, что сыщик твой. Ладно, топайте отсюда…

Мы попрощались с ним и его «гвардией» и вышли из кузницы.

 

Глава 18 Нападение

До вечера все было спокойно, а ночью — я спал в соседней от Милены и Аленушки комнате — мне послышался подозрительный шум во дворе. Я быстро оделся и подошел к входной двери, возле которой уже стоял дежуривший Григорий, сжимая в руке ракетницу. Он предостерегающе поднес палец к губам.

— Что там? — шепотом спросил я.

— Вроде бы кто-то ходит…

— Выйдем через заднюю дверь.

Мы прошли в комнату Ксении и осторожно выскользнули во двор. Потом разделились, обходя дом с обеих сторон. Сейчас только я подумал, что у меня нет с собой никакого оружия, и подобрал с земли черенок от лопаты. Луна еле проглядывала сквозь тучи, и ее слабых лучей было недостаточно, чтобы разглядеть что-то в ближайших пяти метрах. Неожиданно где-то справа от меня, возле забора, хрустнула ветка. Сделав в ту сторону несколько бесшумных шагов, я стал напряженно всматриваться в темноту. И до меня донесся слабый, призывный, хорошо знакомый мне шепот:

— Идем…

О Господи, снова она! Там, за забором, белея своей одеждой, стояла Девушка-Ночь. Но призыв ее относился не ко мне, и звала она за собой другого. Спиной ко мне стоял человек, и я почему-то с ужасом подумал, что это отец Владимир, поскольку и фигурой, и светлыми волосами он напоминал именно его. Но это было настолько нереально и чудовищно, что я содрогнулся, чувствуя, как холодная испарина покрывает мой лоб. Кто-то сзади коснулся моего плеча, и я чуть не вскрикнул.

— Я вижу их, — прошептал мне в ухо Григорий.

— Идем… — словно бы раздалось в ответ. И человек со светлыми волосами шагнул ей навстречу.

«Кто бы он ни был, но ему угрожает опасность», — подумалось мне. Я знал, на что способна эта ночная фея. Сделав Григорию знак, я тихо пошел к калитке, чтобы обойти забор. Он последовал за мной. Мы вышли и осторожно приблизились к этой паре, которая продолжала стоять на том же месте. Наконец-то луна вырвалась из плена, и теперь мне было хорошо видно лицо человека, стоявшего перед Девушкой-Ночь. Глаза его, погруженного в гипнотический транс, напоминали два бездонных колодца. Это был Клемент Морисович Кох.

— Идем… — повторила Девушка-Ночь, взяв его за руку.

В этот момент мы оба выступили из тени, и я проворно ухватил ее за локоть. Странно, но она нисколько не испугалась, даже не вскрикнула, а лишь скользнула по моему лицу равнодушно-безумным взглядом. Учитель же продолжал оставаться в каком-то невменяемом состоянии.

— Идем… — негромко сказала Девушка-Ночь, потянув его за собой.

— Кто ты? — спросил я, отталкивая от нее Клемента Морисовича. Его подхватил Григорий и начал трясти за плечи, стараясь привести в чувство.

— Идем, — сказала мне Девушка-Ночь, пронзая меня своим магнетическим взглядом. Я уже давно догадался, что она обладает какой-то чудодейственной силой, способной превращать человека в безропотное и послушное существо, готовое следовать за ней куда угодно, хоть к пропасти.

— Валерия! — услышал я за своей спиной голос учителя, и тотчас же — шепот Григория:

— Нет, нет, вы ошибаетесь…

— Идем… — позвала меня за собой Девушка-Ночь, и теперь уже я шагнул ей навстречу, чувствуя, что сознание мое туманится, а коварная искусительница становится сильнее меня. Но, преодолевая слабость, я схватил ее за плечи и грубо встряхнул это нежное, почти воздушное существо. Я понял, что ее чары могут воздействовать лишь на одного человека. Но нас было трое. Клемент Морисович уже пришел в себя и с удивлением смотрел на всех нас.

— Как я здесь очутился? — спросил он. — Кто эта девушка?

— Не догадываетесь? — произнес я, не отпуская свою пленницу. — Вам выпала честь познакомиться с местной легендой. Разрешите представить — Девушка-Ночь.

— Идем, — потухшим голосом отозвалась она, сникнув и уже не глядя на нас. Казалось, мы ее перестали интересовать.

— Я несколько раз видел ее, — промолвил Григорий, — когда прятался в вашем доме, а ночью выходил подышать воздухом. Но боялся приблизиться.

— И правильно делал, — заметил я. — Вам бы, Клемент Морисович, тоже не поздоровилось. Нет, сначала вы бы получили райское наслаждение… Но потом…

— А вы кто? — спросил учитель, всматриваясь в Григория.

— Странник, — ответил за него я. — Ну, что будем делать? Надо выяснить, где обитает это волшебное существо.

— Идем… — словно бы в ответ на мои слова откликнулась Девушка-Ночь.

— Ну что же, пойдем, — сказал я, отпуская ее. Она легко скользнула вперед. И мы двинулись следом за ней.

— А не убежит? — тревожно спросил Григорий.

— Нет, мы для нее уже не существуем, — ответил я. — Она возвращается к себе…

Охваченный азартом, я совсем позабыл о том, что мы покидаем дом, оставляем его без прикрытия и даже позабыли запереть калитку. Но желание разгадать тайну Девушки-Ночь было столь сильно, что я ни о чем не помнил. И я уже начинал догадываться, куда ведет нас это странное, и, без всякого сомнения, безумное существо. Через некоторое время мы подошли к дому доктора Мендлева.

— Вот где она прячется, — шепнул я своим спутникам.

Девушка-Ночь толкнула калитку и вошла во двор. Мы неотступно следовали за ней. И вновь я допустил промах: я позабыл об овчарке, охранявшей дом Мендлева. Пес, лежавший на крыльце, поднял голову и метнулся нам навстречу. Проскочив мимо Девушки-Ночь, он уже сделал прыжок в мою сторону, как где-то сбоку громыхнул выстрел из ракетницы, и заряд, рассыпаясь желтыми брызгами, влепился прямо в его разинутую пасть. Овчарку отшвырнуло в сторону, и она распласталась на земле, не ведая в свой последний миг, что за смертельный огонь выжег все ее внутренности.

— Хорошо, что ты успел вовремя, — заметил я. — Не хотелось бы подставлять ей свое горло…

Девушка-Ночь открыла дверь, и все мы гуськом вошли за ней в дом. Она пошла к той комнате, где находился кабинет Мендлева, но он уже сам возник в коридоре, заслышав наши шаги. Мы замерли перед его прищуренным взглядом, а Девушка-Ночь проскользнула в комнату. Доктор опустил плечи, тяжело вздохнул. Весь его вид говорил о каком-то отчаянии.

— Я знал, что все произойдет именно так, — произнес он, снимая очки и протирая стекла платком. — Все кончится… рано или поздно… Ну что же, прошу в кабинет.

Он посторонился, пропуская нас в комнату, где уже сидела Девушка-Ночь, бессмысленно уставившись в одну точку. Она странно изменилась, за какие-то несколько минут превратившись из воздушного, сотканного из лунного света существа в обычную женщину, красивую, но совершенно земную, похожую на увядший цветок. Я тронул ее за плечо. Мне хотелось, чтобы она взглянула на меня.

— Идем… — равнодушно откликнулась Девушка-Ночь, даже не подняв голову.

— Не прикасайтесь к ней! — гневно закричал доктор. А потом тихо добавил: — Извините, мне просто больно, когда это кто-то делает. Садитесь…

Никто из нас не принял его приглашения, а сам доктор заходил по комнате из угла в угол, бросая на Девушку-Ночь косые взгляды. Та продолжала сидеть неподвижно, вяло, будто из нее выпустили весь воздух.

— Это моя жена, — произнес наконец доктор Мендлев. — У нее ишемия мозга. Впрочем, к чему вам знать эти подробности?

— Почему вы держите ее здесь, а не отправите в клинику? — спросил я.

— Потому что все равно ее болезнь неизлечима, — горько отозвался он. — А там ей будет гораздо хуже. И кроме того… я продолжаю ее любить… хотя вам это, наверное, неинтересно. Вы видите ее? Разве она не прекрасна? Но она может повторять лишь одно слово, а большего от нее никому не добиться. Никогда. В ее голове произошли необратимые процессы. А ведь прежде она была талантливой художницей… Правда, сейчас ее рисунки стали еще гениальнее… Вы их видели.

— Та серия портретов в комнате?

— Да. Она рисует по памяти. С кем встретилась…

— Но почему вы ее держите взаперти?

— А вам не ясно? Вы же сами стали ее любовником… Но, несмотря на все замки, она умудряется иногда ускользать… Иногда ее просто разрывает бурный огонь желаний, и она становится очень опасной. Кроме того, ей и самой присуща гипнотическая сила. Единственный человек, кто может с ней справиться в эти часы, — это я. Остальные подвергаются опасности… умереть.

— Но если дело обстоит так, то почему же она не убила меня еще тогда, возле Волшебного камня? — спросил я, вспомнив, как хвастался перед доктором Мендлевым своей встречей с Девушкой-Ночь.

— Вам просто повезло. Очевидно, она приберегла это для следующего раза. Любовь и смерть — неразлучны…

— И когда вы изолировали ее, то пустили в поселке слух, что она сбежала?

— Естественно. Мне не оставалось ничего другого.

Доктор тяжело опустился в кресло. Я взглянул на Григория и учителя. Они слушали нас затаив дыхание.

— Доктор, почему некоторые портреты помечены крестами?

— Это те, кого уже нет в живых, — негромко отозвался он.

— Вы помогали убивать ее любовников, — догадался я.

— Да… — почти прошептал Мендлев. — Вы правы. Я не мог жить, зная, что существует человек, ласкавший ее, которому она принесла свою любовь, хоть на несколько мгновений… Это выше моих сил…

— Значит, это вы, а не Дрынов подложили электрические провода на мое кресло?

— Конечно, я. Вы стали мне ненавистны, после того… как провели с ней ночь на Волшебном камне. Но теперь… все кончено. Поздно. Жизнь ушла, а я все пытался и пытался ее продлить…

Он взглянул на часы.

— Время принять лекарство.

Мендлев подошел к шкафчику, достал какой-то пузырек и накапал в стоявший на столике стакан. Затем подошел к своей жене и поднес к ее губам жидкость. Она вскинула голову.

— Идем? — спросила Девушка-Ночь. И медленно выпила. Глаза ее закрылись, и она улыбнулась так счастливо, что у меня сжалось сердце.

— Теперь она уснет, — произнес доктор Мендлев.

Он легко поднял ее на руки, словно она была пушинкой, и перенес на диван. Укрыл пледом. Оглянувшись на нас, он произнес:

— Не уходите. Осталось последнее. Я не могу умереть так же легко, как она. Я заслужил худшей смерти. Но знайте, что, несмотря на все беды, которые она мне принесла, я никогда не был счастлив ни с кем другим. Вам этого не понять…

Доктор вынул из ящика два скальпеля, зажав их в обоих кулаках. Мы еще не понимали, что он собирается сделать, и никто из нас, придавленный какой-то тяжестью, не сделал и шага, чтобы его остановить. Мы словно бы впали в гипнотический транс. А Мендлев, положив руки на стол, посмотрел на два скальпеля, торчавшие остриями вверх. Потом спокойно откинул назад голову и резко опустил ее вниз. Страшная смерть вошла в его глаза и поразила мозг. Он умер мгновенно…

Учитель вскрикнул от ужаса, а я почувствовал, что меня бьет сильная дрожь. Мы наконец-то очнулись, но теперь уже ничего нельзя было предпринять. Все было кончено. Григорий попятился к двери, не отрывая взгляда от головы доктора на столе, возле которой расползалось бурое пятно.

— Надо покинуть это место, — глухо произнес он. — Невыносимо…

Взглянув в последний раз на мертвую и вновь ставшую прекрасной Девушку-Ночь, я торопливо вышел вслед за ними.

На улице мы услышали беспорядочную стрельбу, которая разносилась по всему поселку, а кто и где стрелял — было совершенно непонятно. Складывалось такое впечатление, что по всей Полынье шли небольшие бои. Мне казалось, что палят возле кузницы, а Григорий начал уверять меня, что в стороне кладбища. Мы распрощались с учителем, поторопившись к себе домой. Но успели пройти лишь с полсотни метров.

— А ну не двигаться! — услышали мы чей-то грозный голос. Нас осветили фары притаившегося в переулке джипа. Один из охранников — это был «бельгиец» — соскочил с подножки и направился к нам. Второй, со шрамом, оставался в машине.

— Вот ты-то нам и нужен! — сказал «бельгиец», ткнув меня автоматом в грудь. Потом взглянул на Григория. — А этот — вообще лишний… Повернись спиной!

Григорий послушно и медленно развернулся, но, прежде чем тот успел выстрелить в него, я ударил ногой по стволу автомата, а сам откатился в темноту, к канаве. Из-под локтя Григория тотчас же вырвался сноп пламени, а заряд из ракетницы ударил в лицо «бельгийца». Охранник взвыл, схватившись за голову, упал на колени. Подхватив его автомат, Григорий выстрелил в сторону машины, оттуда сразу же раздалась ответная очередь. Все это длилось Несколько мгновений. Перестрелка между ними закончилась так же быстро, как и началась. Поднявшись с земли, Григорий осторожно подошел к машине, через борт которой свешивался вниз мертвый охранник. Встал и я, приблизившись к лежащему ничком «бельгийцу».

— Ну как там? — крикнул Григорий.

— Кажется, готов! — отозвался я, подходя к нему. — Они явно поджидали нас. Значит, знали, что нас нет дома. Мне это не нравится. Там что-то случилось.

— Тогда нам надо поторопиться. — Подхватив второй автомат, Григорий шагнул в сторону, и в это время я услышал легкий свист. Выпущенный из темноты нож вонзился в грудь Григория. Он недоуменно посмотрел на меня, пытаясь улыбнуться, и упал на спину. Я обернулся. В пяти шагах от меня, раскачиваясь, стоял обгоревший «бельгиец», и мне показалось, что у него просто снесено полчерепа. Но он был еще жив и пытался вытащить из-за пояса пистолет.

Не спуская с него глаз, я медленно нагнулся, взял в руки автомат Григория, подошел к «бельгийцу» почти вплотную и выпустил в его грудь длинную очередь, продолжая стрелять даже тогда, когда он уже упал на землю.

— Вот так… — произнес я, опуская руки. Какая-то пустота и омерзение навалились на меня. Впервые в жизни я убил человека. И не важно, плох он был или хорош, заслужил смерть или нет, но это было убийство, и я теперь был помечен особой печатью. Клеймом убийцы. Я сидел на земле, зажав ладонями голову, а возле меня находились три трупа. Смерть теперь буйствовала в Полынье со страшной силой, разя все вокруг, и не было видно конца ее ненасытной жадности.

Мне показалось, что она не остановится, пока не уничтожит все вокруг, весь поселок. Но должен же быть когда-то предел? Я поднялся и подошел к Григорию. Для него больше ничего нельзя было сделать. Только мысленно попрощаться. Собрав все оружие, я быстро пошел в сторону своего дома.

Я ожидал увидеть там самое худшее, и мои опасения подтвердились. Дом словно бы вымер, нигде не видно было ни души. Зато повсюду валялись стреляные гильзы, стены были изрешечены пулями, окна разбиты, а пол в коридоре и комнатах испачкан кровью. Здесь шел крутой бой, и принял его, очевидно, один лишь Марков. Но где он сам? Где женщины, Сеня, Аленушка? Я вспомнил о подвале и торопливо спустился вниз. Нажав под лестницей на скрытый рычаг, я стал отодвигать в сторону поддавшуюся цементную плиту. Затем посветил вниз фонариком. Увидев испуганные, напряженные лица Милены и Маши, я облегченно вздохнул:

— Слава Богу! Выходите. Аленушка с вами?

— Нет, она исчезла, — отозвалась Милена, ухватившись за мою руку. — Вадим, это было ужасно…

— Как «исчезла»? — встревоженно спросил я. — Когда?

— Надеюсь, еще до того, как началась вся эта стрельба.

Я помог им подняться наверх, потом открыл в зале двери во все комнаты, чтобы у меня был круговой обзор, положил на стол оба автомата, пистолет и ракетницу. Здесь можно было держать оборону еще долго. Но вряд ли они повторят атаку именно сегодня. Почему они вообще напали этой ночью? Что заставило их перейти к активным действиям и практически объявить войну всему поселку? Дождавшись, когда женщины успокоятся, я продолжил свои расспросы.

Выяснилось следующее. Милена и Маша проснулись в своих комнатах от того, что в доме началась стрельба. Вернее, вначале она шла где-то во дворе, потом — в коридорах. Милена сказала, что Аленушки рядом с ней уже не было. Куда она спряталась — неизвестно. Маша выглянула в окно и увидела, что Сеня сидит в джипе, между охранниками. Но ее поразило то, что он не выглядел пленником. Наоборот, ей показалось, что именно он навел сюда людей Намцевича. Какое-то внутреннее ощущение убеждало ее в этом. Чувствовал себя Сеня не слишком уютно, но вполне свободно. Даже курил. А в доме, перебегая из комнаты в комнату, отстреливался один Марков. Крикнув женщинам, чтобы они спускались в подвал, он увел охранников за собой на чердак. Что произошло дальше — они уже не знали, поскольку спрятались в потайном лазе под цементной плитой. И просидели там до того времени, пока не подошел я.

Выслушав их, я задумался. Что же теперь делать? Где Аленушка и Марков? Если они убили его, то почему забрали мертвое тело с собой? Трупы охранников они бы еще могли увезти, но Маркова бросили бы здесь. Возможно, он ранен… А Сеня? Неужели он мог предать нас?

— Теперь остается только ждать утра, — произнес я. Потом рассказал им, что произошло в доме Мендлева и по пути к дому, когда убили Григория.

— Ужасно, — сказала Милена, а Маша вдруг закрыла лицо ладонями и заплакала.

— Боже мой… — повторяла она только два слова. И в них было столько отчаяния и боли, что любое утешение оказалось бы бессильно. Мы подождали, пока она выплачется.

— Как пользоваться этим автоматом? — спросила Милена.

Я ответил, что лучше ей взять пистолет, поскольку один из автоматов я отнесу завтра Ермольнику.

— Мне все равно необходимо с ним связаться, поскольку надо что-то решать. А вам сейчас лучше вернуться вниз, в подвал.

— Мы всегда успеем это сделать, — ответила Милена.

Я не стал спорить. Я понимал, что необходимо выспаться, потому что завтра, очевидно, предстоит решающий бой, но сон не шел ни к кому из нас. Так, почти не разговаривая, мы просидели до утра. А когда кровавый рассвет начал вползать в окна, мы услышали легкий скрежет возле калитки. Я выглянул во двор и увидал идущего мне навстречу Ермольника. Голова его была перевязана белой тряпкой, на которой проступало пятно крови, с плеча свисала охотничья тулка.

Кивнув мне, он уселся рядышком на крыльцо. Закурил папиросу, с наслаждением выпустив густой дым.

— Жарко было? — спросил я.

— А тут, у вас?

Я рассказал, что произошло, добавив, что двое охранников остались на улице, неподалеку от дома Мендлева.

— Это хорошо, — усмехнулся он, подсчитывая что-то. — Значит, их осталось не больше семи-восьми человек. Не считая самого Намцевича и Монка. И еще кое-кого.

— Кого вы имеете в виду?

— Не знаю, но этот человек живет в особняке. Помнишь, когда мы пришли туда ночью? Я столкнулся с ним в одной из комнат, в подвале. И успел разглядеть его, прежде чем он запер перед моим носом дверь. Знаешь, на кого он был похож?

— Догадываюсь. Потому что тоже один раз видел его мельком. На меня.

— Правильно. Я даже подумал, что это ты и есть. У тебя нет близнеца-брата? Он выглядел как твой двойник.

Я отрицательно покачал головой.

— Ладно, оставим пока это. Сейчас надо решить, когда захватывать особняк Намцевича. У него находится много заложников.

— И может быть, Аленушка, — напомнил ему я. — И Марков.

— Тогда подождем до вечера. А вам лучше перебраться к нам, в кузницу.

— Нет, — ответил я. — Будем ждать здесь. Захватите с собой один из автоматов.

Я смотрел, как он шел обратно к калитке, и не чувствовал в себе никакой усталости. Только готовность к борьбе.

 

Глава 19 Противостояние

До двух часов дня мы пребывали в напряжении, и во всем поселке стояла гнетущая тишина. Даже собаки не лаяли, словно чувствуя, что любой шум может взорвать хрупкое противостояние. Складывалось впечатление, что вся Полынья либо мирно спит, либо полностью вымерла. Но это было не так. В каждом доме возле затворенных дверей и окон измученные и доведенные до предела люди ждали чего-то, какого-то исхода, определенности, которая положит конец их напряженному состоянию. Большинству из них было не важно — что случится с ними в дальнейшем, кто и куда поведет их, обманет или нет. И даже возможная смерть не так пугала их, как это раскачивание на маятнике — от света к тьме, от любви к ненависти. Они хотели лишь, чтобы маятник этот кто-то остановил, в любой точке, и покорно приняли бы свою судьбу.

Я сидел на крыльце, положив автомат на колени, и всматривался в пустынную улицу. Мне казалось, что именно сегодня должно все и закончиться. Сколько времени я уже находился в Полынье? Недели две? Я потерял счет времени, потому что оно сконцентрировалось для меня в густой снежный ком, летящий с горы. За эти дни я будто прожил всю свою жизнь, от начала и до конца, стал совсем иным человеком. И смог бы я теперь, вернувшись в Москву, продолжать играть свою роль? Конечно нет. Я вырос из коротких штанишек, и между мной сегодняшним и прошлым мост был разрушен.

Вздрогнув, я передернул затвор автомата — к моей калитке приближался Клемент Морисович Кох, ведя за руку мальчика лет семи. Я узнал в нем юного отпрыска Намцевича. Интересное явление, подумал я. Впустив их во двор, я поинтересовался, что все это означает.

— Прежде всего отведите Максима в дом, — сказал учитель.

Позвав Милену, я перепоручил ей этого бледного, анемичного мальчика, который напоминал куклу.

— Сегодня утром я был в особняке, — продолжил Клемент Морисович. — У меня есть для вас кое-какие новости. Алена, дочь отца Владимира, находится там. И ваш друг Марков — тоже. Он ранен.

— Так я и знал! — воскликнул я.

— Вот поэтому я и привел к вам Максима. Хотя это было не так-то просто. Но мне удалось обмануть охранника, который сопровождал нас на прогулке… Бедняга, наверное, ему сейчас приходится не сладко.

— Зачем вы это сделали?

— А как иначе вы обменяете Аленушку и вашего друга?

Я молча пожал его руку, понимая, каких трудов ему стоило преодолеть свои мучительные колебания и нарушить нейтралитет. Что вынудило его совершить этот рискованный шаг?

— Я рад, что от теории вечных ценностей вы перешли к практике, — сказал я. — Но вам теперь нельзя покидать мой дом. Вас просто убьют, если встретят.

— Да, я знаю. Но выбор сделан.

— Тогда… вы умеете стрелять из пистолета или автомата?

— Все-таки после института я прослужил год в армии. Хотя и на бумажной работе в штабе.

— Ну, на курок нажимать умеете.

Я повел его в дом и объяснил, что надо делать в случае нападения. Потом попрощался с Миленой, взял у нее белый платок и, безоружный, отправился к особняку Намцевича. Еще по дороге я подобрал какую-то длинную палку, привязал к нему свой белый «флаг» и в таком парламентерском виде шествовал мимо домов с затворенными ставнями. Но я чувствовал, что жители поселка следят за мной через щели. Для бодрости я даже запел какую-то песенку. У дома Горемыжного меня окликнул сам поселковый староста. Опасливо оглядываясь, он подбежал к калитке.

— Вы с ума сошли, — прошептал он. — Вас там убьют… Берите свою жену и перебирайтесь ко мне. Я вас спрячу в подполе. Авось перебьемся…

— Нет, Илья Ильич, поздно прятаться. Надо дело делать. Видите, как все повернулось?

Горемыжный виновато пожал плечами.

— Прямо чума какая-то свалилась на Полынью, — сказал он. — Что же теперь будет?

— Не знаю. Только отсиживаться нельзя.

— Вы считаете, что я в чем-то виноват?

— А сами-то вы как думаете? Загляните в себя.

— Мне уже не измениться…

— Было бы желание, Илья Ильич.

Он только тяжело вздохнул и ничего не ответил. А я продолжил свой путь. Впереди показался особняк Намцевича. Метров за пятьдесят до него перед моими ногами от автоматной очереди забурлила фонтанчиками земля. Я высоко поднял над головой палку с белым платком и остановился. Потом уверенно зашагал дальше. Больше не стреляли. Подойдя к самым воротам, я увидел охранника с косичкой на затылке, который держал меня под прицелом.

— Позови хозяина, — сказал я. — Хочу поговорить.

Он молча кивнул головой, но не сдвинулся с места.

А от особняка уже шел к воротам сам Намцевич, приветливо помахивая мне рукой.

— Дорогой гость, — сказал он, широко улыбаясь. — Если бы вы только знали, как я рад! А что это у вас за палка с тряпкой? Никак, в парламентера играете? Так мы же с вами вроде бы и не ссорились?

— Ага, дружки неразлучные, — согласился я. Ворота открылись, и меня впустили внутрь. — Поговорим здесь, Александр Генрихович?

— Зачем же тут? На балконе, там нам и кофейку подадут.

Мы поднялись с ним на второй этаж. В особняке его было как-то безлюдно, я заметил только четырех охранников. Где остальные? Где пленники?

— Вас, очевидно, интересуют ваши друзья? Одного из них вы сейчас увидите, — усмехнулся Намцевич.

Так и произошло. Буквально минут через пять на балкон, где мы сидели за столиком, вышел Сеня Барсуков с подносом, на котором стоял кофейник, чашки, сахар и все прочее. Выглядел он как прибитая собака, виляющая хвостом. Поставив поднос на столик, он выпрямился, смущенно кашлянул.

— Много тебе здесь платят, Сеня? — спросил я. — Или жратвой берешь?

— В отличие от вас, он разумный человек и сделал правильный выбор, — отозвался Намцевич. — Вам бы последовать его примеру, а не тягаться со мной силой. Вы еще не знаете, на что я способен. Идите, Сеня, вы свободны.

— Как там Маша? — спросил Барсуков, не глядя на меня.

— Считает, что ты умер. И я не буду разуверять ее в этом.

— Ну и… катитесь! — Он повернулся и торопливо пошел прочь. А Намцевич, взяв кофейник, налил мне чашку, но я к ней даже не притронулся.

— Давайте о деле, — сказал я. — У вас находятся дочь священника и Марков. Предлагаю вам обменять их.

— Это на что же? На мыльные пузыри?

— На вашего сына Максима. Я спрятал его в надежном месте.

Впервые я увидел, как перекосилось лицо Намцевича. Одним уголком губ он продолжал улыбаться, а другой пополз вниз. С минуту он находился в замешательстве.

— Я должен был это предусмотреть, — произнес он наконец. — Значит, учитель решил подписать себе смертный приговор? Его воля. Где Макс?

— Я же говорю: у меня. Но вам его не достать. Будете меняться?

— Двоих на одного? Не многовато ли будет? Давайте так: девочку на мальчика. Это справедливо.

— Вам ли толковать о справедливости, Александр Генрихович? Не гневите Бога.

— Довольно. А вы, оказывается, умелый игрок. Где состоится обмен? — деловито спросил он.

— Возле моего дома. Но с вами должно быть не больше двух человек. Если же вы захотите напасть на нас, то погибнем и мы, и ваш сын.

— Хорошо, это меня устраивает.

— Через час, — сказал я.

— Чем больше я на вас смотрю, — произнес вдруг Намцевич, — тем больше вспоминаю вашего деда, Арсения Прохоровича. Такой же был уверенный в себе человек. И тоже предложил мне как-то обменяться… Думал, выиграет.

— Я знаю. Вы продали ему Валерию.

Намцевич удивленно вскинул брови.

— Вот как? Какой же вы все-таки проныра, Вадим Евгеньевич. И с Валерией уже успели переболтать. Я так и знал, что это вы пролезли ночью в мой особняк. Как вор.

— Вор — это вы. Вы же украли старинные рецепты деда?

— Нет, мы честно договорились.

— А потом вы его убили.

— Да кто вам вообще сказал, что он мертв? — усмехнулся Намцевич. — А если он уехал в Америку и зарабатывает там сейчас большие деньги, ведь он умница.

— Вряд ли бы вы выпустили его живым, — покачал я головой.

— Вы меня переоцениваете. Мне нужны только рецепты, а не ваш дед. А для этих рецептов нужны живые люди.

— Зачем?

— Много будете знать, Вадим Евгеньевич, быстро состаритесь. Вон и так уже поседели.

— Зачем вам живые люди? — повторил я, начиная кое о чем догадываться. Неужели некоторые рецепты деда были основаны на использовании человеческих органов? Если это так, то тогда понятно, почему Намцевич хочет превратить Полынью в большую лабораторию с живыми донорами. Я вспомнил, что в средние века маги и алхимики также использовали людей для своих опытов, для приготовления колдовских мазей и лекарств. Им требовалась еще теплая кровь, дымящееся сердце, печень, семенники, почки. И все это ради того, чтобы продлить свою жизнь, вернуть молодость, обрести силу, заглянуть в бессмертие…

— По глазам вижу, что вы уже догадались, — улыбнулся Намцевич. — А смышленость — большой порок. Прямой путь к могиле.

— Не надоело пугать? Я вас не боюсь.

— А зря. Вы знаете, ваш покровитель отступился от вас. Теперь вы обречены. У меня развязаны руки.

— Прощайте. Мне пора, — произнес я и поднялся. — Встретимся через час.

— А не хотите ли поговорить напоследок с Валерией? — коварно спросил Намцевич. — Я же чувствую, что она вам нравится. И в этом вы тоже не отстаете от деда. Просто гены какие-то…

— Не откажусь, — согласился я, хотя сначала хотел произнести совсем иное.

— Пойдемте.

Он повел меня по коридору, потом открыл дверь в одну из комнат. Там друг напротив друга сидели Монк и Валерия. Проповедник что-то монотонно бубнил, не спуская с девушки пронзительного взгляда, а та пребывала в каком-то сомнамбулическом состоянии, даже не обратив на нас никакого внимания. Складывалось такое впечатление, что своим голосом Монк поразил ее сознание.

— Валерия! — тревожно позвал я.

Она посмотрела на меня, но… узнала ли? В этом я не был уверен.

— Не мешайте им, — насмешливо произнес Намцевич. — Монк свое дело хорошо знает. Через пару дней Валерия пойдет за ним куда угодно. А что, Вадим Евгеньевич, не выдать ли мне ее за него замуж? Хорошая бы получилась парочка.

Я рванулся к Монку и, потеряв над собой контроль, ухватил его за бороду, накручивая ее на кулак. Но в то же мгновение выскочивший из-за спины Намцевича охранник вывернул мою вторую руку.

— Ай-яй-яй! — невозмутимо произнес Намцевич. — Вы же парламентер. Ведите себя прилично.

Меня вывели из комнаты, но, обернувшись, я успел увидеть вспыхнувшие живым разумом глаза Валерии: она словно молила меня о чем-то… Потом я оказался за воротами особняка.

Прежде чем возвратиться домой, я пошел в кузницу — форпост Ермольника и его людей. Там я сообщил о своем визите к Намцевичу и сказал, что операцию можно начинать через час. Более ждать нельзя. Дальнейшее промедление уже невозможно. Или — или. Противостояние заканчивалось. И кузнец, выслушав мои доводы, согласился. Они начали подготовку к нападению на особняк, а я вернулся к себе и стал ждать ответного визита Намцевича.

Джип подъехал в назначенное время. Маша и Милена с мальчиком находились на кухне, готовые в любой момент скрыться через люк в подвал, Клемент Морисович с автоматом прикрывал меня из окна соседней комнаты. Я открыл дверь и вышел на крыльцо. В машине, кроме шофера, сидели сам Намцевич, двое охранников, Аленушка и Марков — боком ко мне. Я сунул пистолет за пояс и пошел к ним. А Намцевич вышел из джипа и встал возле калитки.

— Где Максим? — крикнул он.

— Сейчас выйдет. — Я махнул рукой: — Отпускайте Алену и Егора.

Мне почему-то показалось, что Намцевич задумал какой-то подвох. Марков сидел неподвижно, и это начинало меня беспокоить. Неужели он не может повернуться ко мне? Что с ним? Аленушка уже спрыгнула на землю, а из дверей дома вышел мальчик, и они пошли навстречу друг другу. Два ребенка, которых взрослые втянули в свои игры, встретились возле меня и переглянулись.

— Егор! — крикнул я. — Слезай.

Но он не шевелился.

— Сейчас дойдет очередь и до него, — усмехнулся Намцевич. — Не все сразу.

По его сигналу охранники приподняли Маркова за плечи и буквально вынесли из машины, положив на землю. Намцевич с мальчиком уже садились в джип. Я стоял в полной растерянности. Мотор взревел, и джип, сразу набрав скорость, понесся по улице. Открыв калитку, я подошел к Маркову, перевернул его на спину. Мне сразу все стало ясно. Они убили его совсем недавно, выстрелом в висок… Может быть, это произошло всего полчаса назад. Опустившись рядом с ним на колени, я взвыл, и мой отчаянный вопль разнесся над всей Полыньей.

А джип возвращался, но я не слышал этого. Высадив на перекрестке Максима, они мчались к дому, и двое охранников палили в мою сторону из автоматов.

— Назад! — закричала Милена, махая мне рукой с крыльца. — В дом! Быстрей!..

Оторвав взгляд от мертвого лица Маркова, я наконец-то начал соображать, что вокруг происходит. Перекувырнувшись через плечо, я влетел в калитку и побежал к дому. Пули щелкали прямо над головой. Ворвавшись в дом, я запер дверь на засов и занял позицию у окна шестой комнаты, откуда хорошо просматривался весь двор.

— Уходите в укрытие! — крикнул я Милене. — Спрячьтесь там вместе с Аленушкой.

Сам же начал стрелять из окна по подъехавшему джипу. Намцевич и охранники выскочили из него и укрылись за забором. Короткая автоматная очередь вылетела из кухонного окна — учитель приобщался к таинствам войны. Ответ не заставил себя долго ждать. Охранники ударили сразу из трех стволов, а в руках самого Намцевича я разглядел боевой карабин — с ним обычно охотятся на кабанов или тигров. Я прекрасно знал, что он меткий стрелок, и подумал, что с таким оружием он перестреляет нас как мух. На несколько мгновений наступила тишина, мы словно бы прилаживались друг к другу. И тут снова безмолвие взорвалось частыми выстрелами, но… не здесь. Перестрелка шла в другом месте, возле особняка Намцевича. Это начался штурм, организованный Ермольником. «Молодец! — с радостью подумал я. — Давай, дави их со всех сторон!» И хотя положение наше было незавидное, но атака на особняк явно пришлась Намцевичу не по вкусу. Он что-то яростно выкрикнул, и один из охранников побежал по улице прочь от нашего дома. Отлично, значит, теперь их осталось всего трое, включая самого Намцевича. Автоматная очередь прошила стену за моей головой, и я упал ничком на пол. Затем подполз к лестнице, ведущей на чердак. Надо бы мне сразу занять позицию именно там. Пока я поднимался на чердак, Клемент Морисович бил короткими очередями по калитке, не давая им сунуться во двор. Выглянув из чердачного окошка, я разглядел всех троих нападавших: они укрывались за джипом, поливая свинцом окна дома. Потом я с удивлением увидел еще одну фигуру, появившуюся в конце улицы.

Это был Петр Громыхайлов, который направлялся именно сюда… Но шел он прижимаясь к деревьям, и ни охранники, ни Намцевич его не видели. Когда до джипа оставалось метров сорок, милиционер начал стрелять, опустившись на одно колено. Со второго же выстрела он поразил одного из охранников. Тот выронил автомат и ничком рухнул на землю. «Есть!» — чуть не закричал я от радости. А Намцевич развернулся, выпрямился в полный рост и пустил пулю в Громыхай — лова, которая швырнула его на спину. Голова его судорожно дернулась, и он затих. Не давая Намцевичу времени снова спрятаться за джип, я выстрелил в него несколько раз подряд. И хотя стрелок я не меткий, но одна из пуль достигла цели: Намцевич схватился за левое плечо, выпустив из рук карабин. Он с удивлением посмотрел в мою сторону и что-то крикнул оставшемуся в живых охраннику. И я еле успел отскочить в сторону, потому что автоматные очереди засвистели по чердаку.

Вновь наступило кратковременное затишье. Намцевич, видно, не ожидал такого поворота событий. Наше отчаянное сопротивление и неожиданное вмешательство Громыхайлова не входило в его планы. К тому же он и сам сейчас был ранен, а вокруг его особняка также шел бой. Выстрелы оттуда продолжали доноситься до нас. А здесь перестрелка между учителем и охранником снова продолжилась. Я также, высунувшись из чердачного окна, пустил несколько пуль в сторону джипа и понял, что патроны закончились. А потом почувствовал что-то неладное. Автомат Коха замолчал.

Я увидел, как переглянулись Намцевич и охранник. Поднялись и подошли к калитке. «Все кончено, — подумал я. — Учитель мертв». У меня был последний шанс: успеть сбежать вниз и взять его автомат. Я помчался к лестнице и кубарем полетел по ступенькам, чуть не сломав себе при этом шею. Но неожиданно стрельба снова возобновилась. Ворвавшись на кухню, я увидел Милену, которая как-то неловко, по-женски держала автомат учителя и беспорядочно палила из окна. Сам же учитель лежал на полу, и его застывший взгляд уже ничего не выражал.

— Иди в укрытие! — крикнул я Милене, оттолкнув ее к стене. Отобрав автомат, я выпустил очередь в окно и увидел, как покачнулся попавший в зону обстрела охранник, как он медленно опустился на колени, не выпуская из рук оружие. А стоявший во дворе Намцевич вскинул одной правой рукой свой карабин. Я даже не успел заметить, что Милена встала между мной и им.

Все произошло за какие-то доли секунды. Прогремел выстрел, и я подхватил падающую Милену, которая, повернув ко мне лицо, что-то прошептала. Осторожно опустив ее на пол, я распрямился и разрядил в окно весь магазин. Но Намцевича там уже не было.

 

Глава 20

Последний поединок

В одной из комнат разлетелось стекло в окне, и Намцевич пробрался в дом. Опустившись на колени, я приподнял голову Милены и в последний раз поцеловал ее в губы. Она уже не дышала. «Прощай, родная моя…» — прошептал я, закрывая ей глаза. Потом передернул затвор автомата, проверил, сколько у меня осталось патронов. На несколько выстрелов. Но и у Намцевича, по моим подсчетам, было не больше. Теперь предстояло главное состязание, и оба мы должны были превратиться в хитрых и ловких зверей, чтобы почуять противника, прежде чем он успеет выстрелить в тебя.

Я осторожно вышел в коридор и подошел к комнате номер три, которую когда-то занимали Барсуковы. Прислушался. Там было тихо, но я все равно затаился между дверным косяком и стенкой. Так прошло минут пять. Наконец в зале послышался какой-то шорох, потом чуть скрипнула дверь на кухню. Намцевич пришел на то место, которое я недавно покинул. Очевидно, он сейчас разглядывал трупы учителя и Милены… Я почувствовал, что он там, и выстрелил прямо через кухонную дверь. Через разлетевшиеся щепки я видел, как он быстрой тенью мелькнул в прихожую, и снова выстрелил. Потом побежал по коридору в обход. Остановился я только в своей комнате, где находился люк в подвал. Открыв его, я спустился по лестнице вниз. Пусть он пока поищет меня по дому, вымотается…

Подождав некоторое время, я прошел к другой лестнице и выбрался по ней снова на кухню. Стараясь не смотреть на мертвую Милену, я осторожно открыл дверь в зал. Там было пусто. В какой-то из пяти комнат, выходящих в зал, находился Намцевич. Мне предстояло угадать — в какой. От этого зависела не только моя жизнь, но и, возможно, судьба Маши и Аленушки, остававшихся в укрытии. Слух мой напрягся до такой степени, что казалось, лопнут барабанные перепонки. Я стоял в центре зала возле стола и медленно поворачивался вокруг своей оси, держа автомат навскидку. Я был готов выстрелить на любой шорох. Но и Намцевич был искусным охотником: он выжидал. И тогда я сам спровоцировал его на выход. Я с силой перевернул одной рукой стол, а сам отскочил к стене. Тотчас же распахнулась дверь моей комнаты, и высунувшийся Намцевич стал стрелять в меня из своего карабина. Падая, я выпустил в него ответную очередь. Все это произошло так быстро, что я даже ничего не осознал, лишь пороховой дым завис в воздухе да гулкое эхо от выстрелов продолжало звучать в зале. Приподнявшись с пола, я с облегчением обнаружил, что он так и не попал в меня. Но и моя комната была пустой. Намцевич снова куда-то скрылся. Я вошел в нее и увидел валявшийся на полу карабин. Он расстрелял все патроны. Но и мой автомат был также пуст. Отбросив его, я вытащил из-под кровати меч. Все-таки это было достаточно надежное оружие.

Хлопнула входная дверь, и я бросился в прихожую. Намцевич бежал по двору к калитке, петляя как заяц. Я сошел с крыльца, обхватил рукоять меча обеими руками и поднял его над головой. Затем отклонился назад и, резко выпрямившись, пустил что есть силы клинок в спину властелина Полыньи. Острая сталь вошла Намцевичу между лопаток. Пролетев по инерции несколько метров, он уткнулся головой в калитку, раскинув руки. Я осторожно приблизился, глядя, как покачивается в спине Намцевича меч, вошедший в нее сантиметров на десять. В предсмертном движении Намцевич повернулся ко мне. Будто продолжая куда-то спешить, он прошептал, глядя мне прямо в глаза:

— Не надо… останавливаться… убей… и его… тоже…

После чего умолк навсегда. Я вытащил меч и возвратился в дом. К Милене. Мне хотелось побыть с ней наедине… И, когда я сидел возле нее, мне казалось, что она улыбается и говорит мне какие-то слова, смысл которых был от меня бесконечно далек. Должно быть, прошел час, прежде чем я очнулся. Вспомнив о Маше и Аленушке, я спустился в подвал, повернул рычаг и сдвинул с места цементную плиту.

— Выходите, — устало сказал я. — Все кончено.

Мы выбрались по лестнице в мою комнату, потом вышли во Двор. Аленушка с ужасом смотрела на лежавшие на земле трупы.

Наверное, впервые она видела смерть так близко. Кто-то подошел к калитке и окликнул меня. Я узнал старосту Горемыжного.

— Победа! — провозгласил он радостно. — Они захватили особняк. Охранники перебиты. Монк растерзан толпой. Вот только Намцевич скрылся…

— Вон он лежит, — кивнул я головой.

Горемыжный опасливо покосился на него.

— Ну… тогда все в порядке, — шепотом произнес он, все еще не веря, что всесильный властелин мертв. Потом добавил: — Народ собирается на площади… Все ликуют! Вы не хотите присоединиться? Кто-то должен что-то сказать… А Ермольник тяжело ранен.

— Нет, не хочу, — отозвался я. — Займитесь трупами.

— Обязательно, немедленно, — согласился Горемыжный. — Я уже отдал указание. Всех снесем в одно место. А позже похороним. Господи, трагедия-то какая!

«Вот именно, — подумал я, глядя, как он удаляется. — Спектакль почти закончен, только актеры, игравшие в нем, уже не поднимутся со сцены…»

— Маша, — произнес я. — Вам бы с Аленушкой тоже пойти на площадь… Все-таки немного развеетесь среди народа.

— Хорошо, — кивнула она. — А ты?

— За меня не волнуйся. Мне хочется побыть одному.

Я открыл калитку и вышел на улицу. А затем стал спускаться к болоту. Туда, где лежал Волшебный камень. Он необъяснимым образом притягивал меня к себе и на расстоянии жег лицо, а пока я шел, шатаясь и спотыкаясь, словно пьяный, какая-то горечь давила горло, и я хотел, но не мог заплакать.

Опустившись на его пористую поверхность, я закрыл глаза. Наверное, я ни о чем не думал. Просто сидел, и все. Во мне была пустота, и она должна была излиться наружу, вытечь, испариться, освободить меня от себя самого. Я раскачивался в такт какой-то музыке, звучавшей в ушах, я погружался в мир, где оживали мои друзья и близкие, враги и преследователи. Мы снова были все вместе, но уже не продолжали борьбу, а просили друг у друга прощения за все содеянное. Любовь и смерть соединила всех…

Но вот я снова остался один. Я чувствовал, что кто-то спускается ко мне, приближается к Волшебному камню. Остановился за спиной. Вглядывается в мой неподвижный затылок. Я знал, что борьба еще не окончена. Остался последний поединок. И я понял, кто торопит меня. Повернувшись к Валерии, я глухо спросил:

— Он ждет?

— Да. Он в твоем доме… В вашем доме, — поправилась она.

— Почему ты раньше не сказала мне, что он жив?

— Я не могла. Ты бы не поверил. И я подумала, что потом ты догадаешься сам.

— Так оно и вышло. Ты хочешь, чтобы я убил его?..

— Иначе тебя убьет он. И тогда все повторится снова. И уже никто не сможет его остановить. Ты должен идти.

— Да. Я готов.

— Тебе горько?

— Конечно. Но что бы ни случилось — жизнь не прожита напрасно. Я хотя бы попытался исправить ее. Но слишком высока цена, которую мы все заплатили.

— Я желаю тебе удачи, — мягко произнесла Валерия. — Ты обязан победить.

Мы покинули Волшебный камень, поднялись к моему дому, и здесь, возле калитки, она оставила меня, а я пошел дальше. Пройдя прихожую, я вошел в зал и увидел его, сидящего спиной ко мне. На столе лежали два меча, словно приготовленные для сражения. Потом он повернулся ко мне — мой двойник, мой дед.

— Ты неплохо выглядишь для своих лет, — усмехнулся я.

— Нужно уметь пользоваться старинными рецептами, — отозвался он. — Поверь, что я еще дам тебе сто очков вперед… Ну, здравствуй, Вадим!

— Надеюсь, целоваться не будем?

— Отчего же? Можно и облобызаться по-родственному. Ведь ты мой внук, моя кровь.

— Думаю, что на мне твоя дурная кровь и закончится. Скажи, почему ты не убил меня раньше? Ведь для этого у тебя были все возможности. Что стоило заколоть меня ночью, сонного?

— Разве так поступают? — возразил он. — Мой род тянется от древних египетских жрецов, но и они себе не позволяли такое. Тем более со своими внуками. Откровенно говоря, я вообще надеялся, что мы поймем друг друга. Тогда я смог бы научить тебя… многому. И ты станешь продолжателем моего дела. Ведь я не вечен, хотя и способен еще некоторое время омолаживать свой организм. Но достичь бессмертия, о котором толковал тебе Намцевич, невозможно. Он увлекся этой идеей, которую я ему подбросил, и… сошел с ума.

— И ты искусно манипулировал им. Ты стоял за его спиной все это время, да? И все, что случилось в Полынье, проистекало от тебя. Но почему? Ты же был совсем другим, когда я тебя знал. Тебя любили люди, ты помогал им. Что с тобой стряслось, дед? — Я всматривался в его лицо, покрытое еле видимой сетью морщин, в его горящие каким-то адским огнем глаза. Волосы у него также были кое-где побелены сединой, как и у меня, и я подумал, что мы сейчас действительно очень похожи друг на друга. Только он стал моложе, а я преждевременно постарел. А на пальце у него я увидел перстень. Тот самый. Значит, понял я, это он сам разрыл могилу и снял его с убитого бродяги.

— Видишь ли, в чем дело, — задумчиво произнес он. — Я не думал, что такое может случиться. Что вместе с обновлением организма произойдут и какие-то мутационные изменения в психике. Но природу нельзя обмануть. Ни ее, ни того, кто нас создал. Нельзя купить желаемое, не заплатив чем-то. Когда я это осознал, было уже поздно. Потом я сошелся с Намцевичем, потому что мне нужна была Валерия.

— Которую он тебе продал.

— Да, за рецепты. Но он все равно не смог бы в них разобраться без меня. Так что я ничем не рисковал. А где она, кстати?

— Ждет за калиткой.

— Ждет, кто из нас победит… Чем не приз для одного из нас? Ты хотел бы, чтобы она стала твоей?

— Нет.

— Это ты говоришь сейчас, когда в твоей душе еще не улеглась боль от утрат. Но через неделю, месяц ты будешь думать иначе. Горе не вечно. А любовь вылечивает все.

— Тебя же она не вылечила…

— Верно. Потому что я стар, несмотря на свой облик. И видно, это чувство мне уже недоступно. Во мне теперь живет одна лишь ненависть. — Он наклонился вперед и повторил: — Ненависть ко всему сущему на земле. Этого нельзя объяснить. Это можно только почувствовать.

— А за что ты убил тетушку Краб? — спросил я, вытирая со лба пот, хотя в зале не было жарко. Наоборот, каким-то могильным холодом тянуло от деда и его слов.

— Она напоминала мне о прошлом. А я хотел позабыть его. Кроме того, она слишком много болтала обо мне. Намцевич передавал мне, что тут происходило, в поселке. И я с интересом следил, как ты ведешь расследование моей… смерти.

— Лучше бы ты действительно умер.

— Ты так считаешь? Напрасно. Тогда бы все мои труды пропали впустую. Ты спрашиваешь, почему я не убил тебя сразу? Я хотел, чтобы люди привыкли к тебе, запомнили. А потом я бы подменил тебя собой, и они стали бы думать, что я — это ты. Впрочем, так оно и будет. Когда я завтра выйду на площадь, жители станут здороваться со мной и называть Вадимом Евгеньевичем. А я буду мило раскланиваться с ними.

— Все-таки ты безумен.

— Нет, просто я люблю иногда пошутить. Вспомни, когда к тебе приехали гости. Как ловко я дурачил вас ночью.

— Гадюка в кровати — очень остроумно.

— Ерунда, у нее уже не было яда. Я выдавил его.

— А для чего ты подбросил мне эти мечи?

— Чтобы ты был готов к бою. Ведь ты мой внук. Я не могу убить тебя просто так. Когда ты пренебрежительно отшвырнул мои тетради и даже не захотел вникнуть в них, я понял, что ты никогда не унаследуешь мой дар. А все последующие события только подтвердили это. Ты создан из другой закваски. И мы с тобой по разные стороны Черты. Поэтому один из нас должен умереть.

— И все же не понимаю… Неужели вы с Намцевичем готовы были использовать живых людей, их кровь и плоть, для приготовления твоих колдовских снадобий?

— Человеческий организм, если им умело пользоваться, целый кладезь лекарств, которые могут послужить другим людям. Я знал об этом давно, но все не решался… приступить. Теперь я знаю столько, что мне порой самому становится тяжко от своих знаний.

— Почему же ты не направишь их на добрые дела, как это было прежде?

— Мосты сожжены…

— Последний вопрос. Где ты хранишь свои записи?

— Зачем тебе это? Надеешься все же победить меня? Ты не найдешь их. Они спрятаны в надежном месте.

— Я знаю где, — произнес я вдруг. — Под Волшебным камнем.

Дед резко вскочил на ноги, и я понял, что догадался. Его взгляд стал еще более тяжел и бездонен.

— Приступим, — сказал он, кивнув на мечи. — Не будем больше терять попусту времени. Мы достаточно поговорили.

— Согласен, — произнес я.

Мы выбрали себе по мечу и отошли в разные концы зала. Потом стали сближаться. Внезапно с неожиданной силой дед кинулся на меня, и я еле отбил его натиск. Надо признать, он был в отличной форме и владел оружием мастерски. Наверное, у него был неплохой учитель. Может быть, кто-то из бывших фехтовальщиков. И рост, и вес у нас с ним были одинаковые, но дед показался мне даже чуть гибче, чем я, изнеженный московской жизнью. И кроме того, я был просто уверен в этом, дед наверняка принял какие-то биологические стимуляторы перед нашим поединком. Он походил на беспощадного жреца Смерти, и я даже растерялся, отступая под его ударами к стене. Несколько раз его выпады чуть не достигли цели, и я лишь чудом сумел увернуться, стараясь не выронить меч, который стал для меня вдруг необычайно тяжел. Потом я догадался, что он еще и подавляет меня своим магнетическим взглядом, и попытался больше не смотреть в его лицо.

Я отступал все дальше и дальше, а затем толкнул спиной дверь в комнату номер три, которую когда-то занимали Барсуковы, и побежал по коридору вдоль дома. Через кухню я вернулся в зал и встретил на пороге преследовавшего меня деда резким выпадом. Острие моего меча было нацелено ему прямо в грудь, но оно лишь скользнуло под мышкой, пропоров одежду.

— Поздравляю! — улыбаясь, сказал он. — Ты отлично владеешь сталью, мой мальчик.

Бой продолжался. От постоянно скрещивающихся мечей в зале стоял несмолкаемый звон, а мне казалось, что вокруг нас еще и сыплются искры. В одно из мгновений я оступился и упал на пол, но успел перекатиться под стол и выбраться с другой стороны. И тут дед чуть не снес мне голову, ухватив меч обеими руками и с чудовищной силой махнув им параллельно земле. Он просвистел над моими волосами, а я снизу ткнул деда в бок. Но снова лишь прорвал одежду. Он был неуязвим. И я не понимал, почему мой удар, который не мог не достичь цели, прошел мимо. Может быть, он и в самом деле заколдован?

— Смелее, смелее! — подбодрил меня дед. — Из тебя мог бы выйти толк.

Но я отступал перед его стремительными выпадами, отбиваясь как попало, и вот уже клинок деда задел мое левое предплечье, следующим ударом он полоснул меня по ноге, а третьим выбил меч из моих рук. Острая сталь коснулась моего горла. Я тяжело дышал, стараясь унять охватившую меня дрожь.

— Так не годится, — услышал я насмешливый голос деда. — Я не могу убить безоружного. Подними меч.

Взглянув на него, я послушно нагнулся, схватил оружие и отбежал назад.

— Старайся не допустить больше такой оплошности, — произнес дед. — В следующий раз я не прощу.

— Хорошо, — пообещал я. И со всей яростью бросился вперед, нанося колющие и режущие удары, стремясь задавить противника своим натиском. И на первых порах мне это удалось. Я попал ему в локоть и бедро, и на этих местах проступила кровь.

— Ага! — ликующе выкрикнул я. — Значит, ты не так неуязвим, как кажется!

— Ты тоже ранен, — хладнокровно заметил он.

— Пустяки! — отозвался я. — Царапины.

— А вот так? — спросил он, и я не успел уследить, как его клинок коснулся моих ребер, пронзив меня острой болью. Дед отступил назад. — Так лучше?

Мой правый бок стало заливать кровью.

— Гораздо, — через силу согласился я. Сжав зубы, я попытался взять себя в руки, чтобы не потерять координации. С новой, отчаянной злостью я бросился на него, моля Бога помочь мне… Я призывал на помощь своих мертвых друзей — Маркова, Комочкова, всех погибших здесь, в Полынье, вступивших в сражение со злом. Я знал, что и Милена сейчас находится рядом со мной, направляет мою руку. Мой клинок ткнулся в грудь деда, и он тяжело вскрикнул. Алое пятно расползлось по рубашке. С нескрываемым удивлением он посмотрел на меня, а затем перехватил меч в левую руку и начал атаковать так стремительно, что я снова вынужден был отступить. Мы уже оба обливались кровью, но продолжали бой. Никто из нас не мог уступить другому. Никто.

Я не знаю, сколько прошло времени, но мне показалось, что начинает темнеть. Или чернота стала заполнять мои глаза? Я чувствовал, что теряю силы. Но и дед уже не выглядел так, как перед поединком. Усталость настигла и его тоже. Нас обоих пошатывало, но мы снова и снова сходились и отступали, бросались друг на друга и уворачивались от ударов, отражая смертельные выпады. Звон мечей и отчаянный хрип, вырывавшийся из двух глоток, разносились по залу. И мне уже казалось, что этой схватке не будет конца…

 

Эпилог

Человек с сединой в волосах, обессиленный, сидел в кресле. У ног его лежал труп противника с пронзенным мечом сердцем. Деревянная мебель в зале была изрублена, а пол залит кровью. Кровь сочилась и из ран победителя. «Вот и все, — думал он, пытаясь закрыть глаза, но его блуждающий взгляд продолжал скользить по стенам, возвращаясь к мертвому, успокоившемуся лицу. — Все кончено… И все начинается заново». Откуда-то издалека доносился шум ликующей толпы. Человек усмехнулся, взглянул на меч, который он продолжал сжимать в руке. С трудом разогнув неподдающиеся пальцы, он отбросил оружие в сторону. И оно зазвенело, упав на второй меч, скрестившись с ним, словно поединок продолжался и после смерти. Но так, должно быть, оно и было. Этому сражению, ведущемуся в душах людей, не будет конца никогда. И может ли быть иначе, пока не наступит рассвет?