В эту безумную ночь, насыщенную грозовыми разрядами, кажется, никто не спал. По крайней мере, чудачества и всякие странные происшествия продолжались… Едва я отвел Анастасию в ее апартаменты и запер за ней дверь, как мне позвонил охранник.

– Господин Тропенин, – радостно-деловито сообщил он, – я поймал «женщину в белом». Верткая оказалась, кусалась и лягалась, пришлось оглушить и надеть наручники.

– Что-что? – не сразу сообразил я, все еще пребывая в некоторой эйфории от общения со своей любимой. Потом подумал, что речь идет о мадам Ползунковой. Или… Нине?

– «Женщина в белом», – повторил Сергей. – Как у Коллинза. Только эта – очень больших размеров. И щетина на морде.

– Еце она сейчас? – озадаченно спросил я.

– У меня в будке. Пыталась перелезть через забор.

– Ждите. Скоро приду.

Мне надо было срочно выпить фирменный коктейль, чтобы взбодриться. Но сделать этого не удалось. В коридоре мне попался Левонидзе в халате с японскими дракончиками, обнажавшим волосатую грудь. Следом за ним шел наш фээсбэшный Шерлок Холмс с трубкой, жмурясь, как кот, полакомившийся сливками.

– Александр, мы за тобой, – сказал Георгий. – Вася нашел Бафомета.

– В библиотеке? – почему-то решил я.

– Нет, я загнал его в рентгеновский кабинет, – довольно ответил сыщик. – Вот так, друзья мои. Надо быть профессионалом, а не… мозги пудрить. Этак-то каждый умеет. А я устроил засаду.

– Где? – одновременно спросили мы.

– В укромном уголке, между первым и вторым этажом. Там есть ниша с цветочной вазой, где я и спрятался. Я ведь предполагал, что Бафомет – один из ваших клиентов, и если он начнет действовать, то непременно в ночные часы, а мимо меня не пройдет.

– Ну и? – задал вопрос Левонидзе.

– Ну и появился, – расплылся в торжестве Волков-Сухоруков.

– Как он выглядит? – спросил я.

– Как сущий дьявол. Весь черный, голый, разит потом. И глаза бешеные.

– Что же ты сделал? Кинулся на него? – усмехнулся Левонидзе.

– Нет, я же не совсем дурак, правда? Помню, что он сотворил с несчастным Лазарчуком. Но по порядку. Сначала на лестнице возникла женщина в белом.

«Еще одна? – подумал я. – Сколько же их тут развелось?»

А вслух сказал:

– Сначала по лестнице должны были спуститься я и Анастасия. Это моя супруга.

– Ну да, вас я пропустил. А потом появилась эта: белый плащ, на голове то ли платок, то ли капюшон, длинная юбка. Кобылистая дама.

По описанию походило на мадам Ползункову.

– Ее я тоже не стал задерживать, – продолжил следователь. – Спустя минут пять вновь услышал шаги. Вот это уж точно был Бафомет! Существо то еще, одним словом. Я уже говорил, что он был голым и черным?

– Говорил, Вася, – кивнул Левонидзе. – А может, тебе померещилось? В темноте-то?

– У меня с собой труба ночного видения, – огрызнулся тот. – С риском для жизни я пошел за ним следом. Вы хоть представляете, какой смертельной опасности я подвергался?

– Еще бы! Ты, бяша, герой! – Эти ехидные слова Левонидзе почти совпали с другими, раздавшимися позади нас:

– Тут не пробегала моя Принцесса?

Мадам Ползункова, в белом ночном пеньюаре, будто парусник, плыла на нас и повторяла: «Кис-кис-кис!»

Бесцеремонно отодвинув Волкова-Сухорукова, стоявшего у нее на пути, она проследовала дальше и скрылась в столовой.

«Кого же тогда захватил в плен охранник?» – подумал я.

Сыщик нервозно чиркнул спичками, раскурил трубку и продолжил:

– Я крался следом, за этим Бафометом, разящим потом и кровью, пока не увидел открытую дверь в рентгеновский кабинет. Я тотчас понял, что судьба посылает мне шанс. Вот оно – лучшее место, где капкан должен захлопнуться. Я изловчился…

– Александр Анатольевич! – перебил его другой голос.

На верхней ступени лестницы стояла Нина. В бежевом свитере и светлой юбке. Она досадливо постукивала ладонью по перилам.

– Александр Анатольевич, я жду. Вы обещали почитать мне что-то из Шопенгауэра.

– Да-да, конечно, – только и оставалось сказать мне. – Позже. Сейчас я страшно занят. Еще немного терпения.

Нина недовольно, даже капризно фыркнула, повернулась и скрылась на втором этаже.

– Шопенгауэр с Кантом отдыхают, – точно так же фыркнул и Левонидзе.

А Волков-Сухоруков невозмутимо продолжил:

– Итак, я изловчился, рванул вперед и втолкнул скользкого Бафомета в этот рентгеновский кабинет. В дверь был вставлен ключ, мне оставалось лишь повернуть его – и замок защелкнулся. Преступник оказался в ловушке. Теперь нам надо только пойти и всем вместе надеть на него наручники. Основную работу за вас я уже сделал.

Сыщик самодовольно похлопал Георгия по плечу. Тот еще раз насмешливо фыркнул:

– Рентгеновский кабинет, Вася, соединяется проходной дверью с амбулаторной комнатой, – сказал он. – А оттуда выход свободный. Об этом ты не подумал?

– Да? Я и не знал… – кисло ответил Волков-Сухоруков.

– В любом случае, надо сходить и посмотреть, – предложил я.

Как мы и предполагали, ни в рентгеновском кабинете, ни в амбулаторной (дверь в которую была отворена) никого не было. Зато в коридоре нам встретился Бижуцкий в пижаме, лунатически проследовавший мимо. На нас он не обратил никакого внимания, занятый своими мыслями.

– Это не он, – тихо произнес сыщик. – Тот был выше ростом и голый.

– Если Бижуцкого раздеть, он тоже станет голым, – отозвался Георгий. – А пойдет на цыпочках – так и выше ростом.

– Нет, тот был черный и скользкий, – уперто заявил Волков-Сухоруков, а потом вцепился в мое плечо и прошипел: – Тихо! Замрите! Вот он.

С нижней лестницы, где находились спортзал, бильярдная и бассейн, поднималась, шлепая купальными тапочками, действительно голая (правда, в плавках) и дочерна загорелая фигура с махровым полотенцем на шее.

– Стоять! – заорал истошным голосом сыщик, выхватив из наплечной кобуры пистолет: – Лежать! Молчать! Не двигаться!

– Ба! Да ведь это же наш полковник, – спокойно произнес Левонидзе. – Не стреляй.

Алексей Топорков продолжал стоять с поднятыми руками.

– Какой еще полковник? – чуть ли не обиженно вопросил следователь, явно горя желанием продырявить «дичь».

– Мы тебе говорили о них – два брата, наши пациенты. – Левонидзе пришлось силой затолкать пистолет обратно в кобуру.

На лестницу выскочили некоторые из моих «гостей» со второго этажа: Стоячий, Каллистрат, Гамаюнов.

– Кто кричал? Пожар? Наводнение? – посыпались вопросы.

Алексей Топорков опустил руки, озадаченно глядя на всех нас

– Все в порядке, – сказал я. – Расходитесь по своим комнатам. Спите.

– Ну-ну! – откликнулся сверху Антон Андронович. – Уснешь тут. То гроза с молниями, то… Каллистрат, пойдем сыграем на бильярде?

– Легко, – ответствовал бомж.

– И я с вами, – сказал Гамаюнов. – Впервые у меня бессонница.

Спустя пару минут после того как они ушли вниз, я промолвил:

– Попрошу вас больше не орать в моей клинике. А тем более не размахивать пистолетом.

– Да он не заряжен, патроны еще летом кончились, – ответил Волков-Сухоруков. – А вот что ваш полковник делает тут в таком виде?

– Объясняю, – четко, по-военному произнес Топорков. – В самые тяжелые минуты моей жизни, когда в голову лезут всякие сумбурные мысли, меня спасает только спорт, активные физические упражнения до полного изнеможения. Вот и сегодня, после того как я узнал, благодаря вам, всю правду про брата, мне захотелось покончить с ним раз и навсегда. Но потом я взял себя в руки. Это что же получится? Еще одно братоубийство? Достаточно того, что случилось. И я начал отжиматься до седьмого пота. Затем решил искупаться в бассейне. Но по дороге какой-то болван втолкнул меня в темную комнату и запер дверь. Хорошо, что я нашел выход через соседний кабинет. Вы не знаете, кто бы это мог быть?

– Тут по ночам разные идиоты бродят, – безразличным тоном сообщил Левонидзе, а Волков-Сухоруков стал усиленно пыхтеть трубкой.

– Это хорошо, что вы встали на мирный путь развития ваших взаимоотношений с братом, – сказал я. – Идите теперь, отдыхайте. Прошлого не воротишь. Утром поговорим.

В это время у меня зазвонил сотовый.

– Она очухалась, – сообщил охранник. – Ругается матом, как ломовой извозчик. Что делать? Еще раз оглушить?

– Ни в коем случае. Уже иду.

Я кивнул Левонидзе и Волкову-Сухорукову:

– За мной. Кажется, нам в сети попался еще один Бафомет. На сей раз в обличье женщины.

Сергей встретил нас у ворот, возле будки.

– Это не «она», а «оно» какое-то, – произнес охранник.

– Разберемся! – хмыкнул Левонидзе, толкнув дверь в сторожку.

На полулежало связанное существо в надвинутом на лицо женском платке. Юбка задралась, обнажив армейские брюки. Бафомет поприветствовал нас отборным матом. Волков-Сухоруков вновь вытащил свой дурацкий пистолет и стал им размахивать, едва не угодив мне в глаз.

– Все ясно, – сказал я, склоняясь над пленником и поправляя платок на его голове. – Где вы взяли женское платье?

– Как Керенский, ей-богу! – усмехнулся Левонидзе.

– В какой-то комнате. Там никого не было, – глухо отозвался Владимир Топорков.

– А зачем?

– Я боялся, что он убьет меня. Что караулит где-нибудь под окнами. Что мне оставалось делать? – подполковник тяжело вздохнул. – Алексей ведь бешеный. Пришлось переодеться, сменить облик. Ничего лучшего я просто не мог придумать.

– Теперь уже не убьет, – сказал я. – Ваш брат, кажется, простил вас.

– Я бы этого делать не стал! – хмуро промолвил Левонидзе.

– Значит, опять мимо? – произнес Волков-Сухоруков, пряча пистолет в кобуру. – А где же Бафомет?

Было уже три часа ночи. Владимир Топорков наотрез отказался покидать сторожевую будку, вцепившись в походную койку. Как мы ни уговаривали его вернуться в свой номер, он не соглашался, мотая головой и твердя, что Алексей «размажет его за брата и за все прошлые грехи». Судил о нем по себе. Даже не захотел переодеться в мужскую одежду.

– Ладно, – сказал я. – Утро вечера мудренее, пока же пришлю вам сюда добрую бутыль водки, чтобы успокоились. Но плащ и юбку надо вернуть Ползунковой. У нее и так постоянно крадут эти проклятые часики.

– В клинике орудует очень опытный вор-фокусник, – согласился со мной Левонидзе. – Мастер высочайшего класса.

– Неладно что-то в вашем «Датском королевстве», – заметил Волков-Сухоруков, когда мы уже шли через парк к клинике. – Россия, конечно же, страна воров, дураков и предателей, но ваша милая обитель – как наглядный слепок со всего нашего многострадального государства. Будь моя воля, навел бы тут порядок. Вмиг бы все поздоровели и выбросили из головы всякую дурь! Одних тихо расстрелять, других заставить танцевать железное болеро с рельсами на плечах. Только так, жестко и твердо. А то мы скоро окончательно превратимся в каких-то «эрефиан» из Эрефии.

– Завел свою любимую песню! – усмехнулся Георгий.

– Да, завел, потому что душа болит! – с надрывом ответил сыщик – Я же вижу, кто мешает нам жить по-человечески.

– Кто же? – спросил я.

– А то не знаете! Хорошо, перечислю: чиновники-бюрократы, недобитые и перекрасившиеся коммуняки, подлые либералы-демократы, религиозные фанатики, международные террористы, тайные масоны, олигархи-инородцы, дегенераты и извращенцы всех мастей и уровней.

– И Бафомет, – добавил мой помощник

Мы подошли к Загородному Дому, где, несмотря на столь поздний час, светились многие окна. Так и хотелось заглянуть в них и посмотреть: кто чем занимается? Горел свет и в окне у Анастасии – я увидел там мелькнувший силуэт Параджиевой. Нехорошее предчувствие охватило меня. Расставшись в холле со своими спутниками, которые продолжали спорить о судьбе России, я поспешил по коридору к апартаментам жены. Дверь отворилась сама, на пороге стояла глухонемая медсестра… с подушкой в руках. Ее уродливые губы, кажется, язвительно улыбались. Она явно загораживала мне проход, не желая пускать в комнату. Оттолкнув ее, вероятно, довольно резко, я прошел внутрь.

Анастасия умиротворенно лежала на кровати, вытянув по бокам руки. Лицо ее было бледно. Она напоминала Офелию в гробу. Сперва мне показалось, что дыхания у нее нет. Опустившись рядом с ней на колени, я прикоснулся пальцем к шейной артерии. Пульс прощупывался, был спокойным, ровным. Она просто спала… Параджиева что-то промычала позади меня. Я повернулся и по ее жестам понял, что медсестра занималась сменой постельного белья и наволочек на подушках. По заведенному мною же самим порядку, поскольку Анастасия всегда любила все свежее и накрахмаленное.

– Извини, – произнес я и вышел из комнаты. Пора было самому подлечить нервы.

Зайдя в кабинет, я выпил фирменного коктейля, а потом решил продолжить ночной обход. Сон бежал от меня, как заяц от черепахи в теореме Зенона. Но рано или поздно я должен был его нагнать.

До меня доносились смех и стук шаров в бильярдной. Спустившись вниз, я немного пообщался с ночными игроками, которых веселил примкнувший к ним Тарасевич. Хотя ничего особенно смешного в том, что он говорил, на мой взгляд, не было. Он излагал свою теорию, которую окрестил «Занимательной хронофутурологией».

– …Это почти наука, – говорил он, – основанная на аналитических прогнозах, физических величинах, кабалистике и метеосводках. Я лично ее изобрел, но пока что не успел запатентовать. Не требуйте от меня доказательств того или иного грядущего факта в истории, все равно не поймете, просто примите как непреложную истину. Например, могу вам сообщить, что лет через десять в Москве произойдет сильное землетрясение, которое разрушит треть города. Накануне грузинские войска займут Новороссийск. Турки оккупируют Крым и половину Украины. Через год после этого Россия окончательно развалится на пятьдесят два независимых государства, а президент сложит с себя полномочия. Власть перейдет к коллегиальному органу управления во главе с опытным менеджером-управленцем из Канады. Но не заладятся дела и у Соединенных Штатов. Гигантский метеорит врежется в Калифорнию. Одновременно над Флоридой террористы взорвут ядерную бомбу. Президентом в Америке будет избран мусульманин. Начнется война против «неверных». Европа быстро «отвалится» как союзник: все там друг с другом передерутся, а албанцы завоюют Германию и Францию. Великобритания опустится на дно, уцелеет лишь часть Шотландии. У нас в это время белорусские партизаны войдут в Москву и остановят продвижение китайцев на запад. Будет объявлено о создании Евразийского союза с центром в Кремле. А вскоре после этих катаклизмов на Земле произойдет небывалое чудо – впервые за всю историю…

Но я уже не слышал, что случится в этот день, поскольку тихонько покинул бильярдную, плотно затворив за собой дверь. Я вспомнил, что меня ждет Нина. Белорусские партизаны и китайцы войдут в Москву еще не скоро, можно заняться более насущными вопросами. Прихватив из кабинета бутылку Киндзмараули и кое-какой порошок, я решительно двинулся на второй этаж – в объятия аристократки.

Нина возлежала на удобном диване, листая гламурный журнал. Она была в атласной голубой пижаме, но с драгоценным ожерельем на шее. В синих глазах – волшебная поволока и манящий призыв.

– Наконец-то, – произнесла роковая женщина. – Не прошло и двадцати пяти часов.

Я достал из серванта хрустальные рюмки, штопор и шоколадные конфеты. Открывая бутылку, сел рядышком.

– Знаете, что самое трудное в моей работе? – сказал я. – Угодить всем. Порой мне кажется, что я просто служу официантом, поскольку ко мне обращаются жаждущие испить и наесться. В духовном смысле, разумеется.

– А чаевые берете? – спросила Нина.

– Натурой? – включился я в игру. – Это очень рискованно. Можно потерять голову. Особенно с такой женщиной, как вы.

– Вот как? А мне кажется, что у нас бешеный интерес друг к другу? Или я ошибаюсь?

– Нет, вы правы. В вас заключен некий магический кристалл, такой же, как и во мне. Вот поэтому мы вдвойне опасны друг для друга. Мы с вами одного поля ягоды. Может, останемся просто друзьями?

– Скажите еще, братом и сестрой. Нет уж! – засмеялась она и положила свои стройные ноги на мои колени.

Я вздохнул, протягивая ей рюмку с вином. Порошок я насыпал раньше, когда доставал хрусталь из серванта.

– Только что я прослушал лекцию одного занимательного хронофутуролога, – сказал я. – Он по величайшему секрету сообщил мне, что 17 мая 2009 года мы с вами соединим наши сердца и души.

– Тела тоже? Не будем ждать так долго. Это, в конце концов, попросту глупо.

Нина выпила вино, улыбнулась мне и добавила лукаво:

– Ох, Александр, какой же ты…

Но закончить фразу не сумела. Глаза ее стали закрываться, она склонила голову мне на плечо и – уснула. Мое снотворное действует очень быстро. Я бережно перенес Нину на кровать, укрыл одеялом, погасил свет и вышел из комнаты.

Между первым и вторым этажами находится ниша с той самой полутораметровой цветочной вазой, за которой прятался Волков-Сухоруков. Проходя мимо, я замер, поскольку услышал громкий чих. По-видимому, и сейчас там кто-то сидел в засаде. Не клиника, а аттракцион с прятками!

– Выходите, – потребовал я, постучав костяшками пальцев по вазе.

Из-за нее высунулась пышная шевелюра пианиста.

– Тс-с!.. – прошептал Леонид Маркович Гох.

– Господи, что вы тут делаете? – спросил я, уж никак не ожидая увидеть здесь международного лауреата.

– Как вам объяснить… Жду. Думаю, она непременно появится.

– Да кто же?

– Одна девушка. Женщина. Богиня. Моя тайная Муза, которую я потерял почти год назад.

Беда с этими людьми искусства. Волковых-Сухоруковых на них не хватает! Но я лишь мягко улыбнулся и ласково произнес:

– Пойдемте в каминный зал, расскажите мне о вашей Музе.

Тогда я еще не предполагал, что история его любви превратится… в кошмар. Никогда не знаешь, какие призраки бродят возле нас и возникают из прошлого, прячась в нишах за цветочными вазами и «вонзая нож в сердце».

– …Я познакомился с ней на одном вернисаже, – начал рассказ Леонид Маркович, пока я разжигал камин: – Не стану описывать ее внешность, скажу лишь, что она удивительно красива, воздушна и как-то трогательно беззащитна. И несчастна в браке. Муж у нее, насколько я мог судить по отдельным фразам, намекам и недомолвкам, какой-то хитрый тиран, негодяй, самовлюбленный тип, скотина, одним словом.

Я его ни разу не видел и рад этому. Если бы увидел, то дело бы не ограничилось пощечиной, я бы его, возможно, убил. Жаль, что сейчас не практикуются дуэли.

– Да, пожалуй, – согласился я. – Это гораздо цивилизованнее заказных убийств.

– Вот именно, – кивнул он. – Хотя, признаться, у меня мелькала мысль «заказать» его. Я с вами откровенен. Я хотел освободить ее от тирана, чтобы для нашей любви не было никаких препятствий. Я в то время был холост, как и сейчас. И сразу, с первой же встречи, понял, что она именно та женщина, которая может стать моей женой. Музой, верным спутником в жизни. Поскольку она представлялась мне самим совершенством, ангелом, посланным Богом. Я говорю несколько возвышенно и пафосно, потому что не могу сдержать слез…

Господин Гох действительно заплакал, а я принялся его утешать, используя обычный в таких случаях набор фраз. Подобных исповедей я выслушал за свою практику немало, все они в общем-то были похожи друг на друга. Высморкавшись в мой носовой платок, Леонид Маркович продолжил:

– Нас тянуло друг к другу, потому что мы были с ней людьми одного круга, одних взглядов. Одинокие, непонятые души, если хотите.

«Нет, не хочу», – вертелось у меня в голове, готовое сорваться с языка.

– После вернисажа мы стали встречаться довольно часто. И все время на людях – то в концертном зале, то в парке, то в укромном кафе. Мы много разговаривали, обменивались впечатлениями, смеялись, даже строили какие-то иллюзорные планы на будущее. Плотская близость была как-то далека от нас, не представлялась главным. Родство душ – вот что возвышало наши отношения, окрашивало их в самый яркий, небесной голубизны цвет. Вы скажете, что это половая холодность с нашей стороны?

– Нет, не скажу, – ответил я. Мне становилось все скучнее, и я едва не зевнул, поэтому быстро добавил: – Есть же любовь земная и небесная. И многие могли бы вам позавидовать, потому что все, что вы рассказываете, достойно пера Шиллера.

– По крайней мере, все было так романтично и сказочно, как во сне, – кивнул Он. – Я был как Ланселот, а она – как леди Гвенивера при стареющем короле Артуре. Рано или поздно она должна была ему изменить, соединиться со мной, ее верным рыцарем.

– Так оно и случилось? – предположил я.

– Погодите, – ответил он, устремив взор на пылающие в камине поленья. Прошло несколько минут, прежде чем он вышел из транса.

Я терпеливо ждал, стараясь вновь подавить зевоту.

– Я предложил ей бежать в Америку, – сказал наконец этот Ланселот. – У меня есть там небольшая вилла в Санта-Барбаре. Но она отказалась.

– Напрасно, – вставил я, чтобы хоть что-то сказать: скулы сводило невыносимо. – Чем жить с нелюбимым мужем, лучше отдаться своим чувствам, плыть по воле волн.

– Да-да. То же самое сказал ей и я. Тогда она пригласила меня к себе домой. Думаю, это было сделано специально: пришел час, когда мы должны были испытать телесную близость. Стать наконец-то настоящими любовниками.

– Разумно, – вновь сказал я, прикрывая ладонью рот.

– Ее мужа в тот день дома не было. Он уехал на какой-то конгресс медиков. Я примчался с букетом роз – она очень любила цветы, – и мы упали друг другу в объятия…

– Поздравляю.

– Не спешите. Мы остались одни, страстно целовались, но когда я начал ее раздевать – раздался звонок в дверь. Как в плохом романе (тут уже не Шиллер, а «Скверный анекдот» Достоевского), вернулся ее супруг. Что мне оставалось делать? Прыгать с двенадцатого этажа? Я еле успел спрятаться в стенной шкаф.

– Дали бы ему пощечину и объяснились, – сказал я.

– Нет уж, дудки! – ответил «рыцарь Круглого стола». – Физически я весьма слаб, как вы знаете. А у него в коридоре лежали пудовые гири. Поэтому я предпочел некоторое время побыть наедине с его костюмами и галстуками. Слава богу, муж ни о чем не догадался. Короче, он заехал за женой, и они уехали на какую-то встречу. Я же, пропитавшись нафталином, выбрался из шкафа и тоже покинул эту квартиру на проспекте Мира.

С этого момента я стал слушать господина Гоха более внимательно. Кое-что заинтересовало меня.

– Я все же сумел уговорить ее бежать в Штаты, – продолжил пианист. – Не знаю, почему она изменила свое решение. Наверное, поняла, что с этим мерзавцем, ее мужем, счастья не будет никогда. Но поставила одно условие: бежать после ее персональной выставки в одной очень модной галерее.

– Она что же – художница? – спросил я.

– Да, и очень талантливая. Человек искусства. Я же говорил, что мы родственные души?

– Говорили. А как ее зовут?

– Анастасия, – коротко ответил Леонид Маркович.

Если бы сейчас здесь взорвалась граната, я бы, наверное, меньше удивился. Но выдержка у меня отменная. Я лишь отвел взгляд в сторону.

– На выставке в галерее произошел какой-то конфуз, – проговорил господин Гох медленно. – Меня там не было, я не в курсе, поскольку в это время гастролировал в Италии. Но билеты в Америку у меня уже были куплены. Анастасию, как мне позже рассказывали, увезли в больницу. А потом она и вовсе… исчезла. Я человек далеко не практичный, совершенно не предполагал – как и где ее искать? Не расспрашивать же об этом ее жирного мужа-подонка?

– Почему же он «жирный»? – не утерпел я. – И такой ли уж «подонок» и «негодяй»?

– Ну… мне так кажется. Словом, я потерял всякую надежду ее разыскать и встретить. У меня наступила депрессия, кризис в творчестве. Появились всякие суицидные мысли. Я страшно переживал.

– Еще бы! – пробормотал я.

– Я начал путешествовать по Европе, Японии. Потом мои добрые знакомые посоветовали обратиться к вам. И вот представьте себе, дорогой Александр Анатольевич! – сегодня ночью, во время грозы, я выглянул в окно и в свете блеснувшей молнии вдруг увидел на аллее парка ее! Она шла с распущенными волосами, словно плыла по воздуху! И я едва не умер от разрыва сердца.

– Вам померещилось, – произнес я скупо.

– Нет, ошибиться я не мог! Не верю.

– Во время грозы бывают всякие оптические обманы. Эффект преломления зрительных образов, возникших в мозгу.

– Разве? А я ведь бросился ее искать. Сам промок до нитки.

– Ну и напрасно. И за цветочной вазой зря прятались, – жестко сказал я. – Здесь вашей «Анастасии» нет. Ложитесь-ка лучше спать.

Сэр Гох уныло поглядел. Мне его даже стало немного жаль. Но внутри, как это ни странно для психиатра, все клокотало.

– Я еще побуду здесь, возле камина, – печально промолвил Леонид Маркович, устремив взгляд на языки пламени.

Неужели Анастасия действительно намеревалась сбежать от меня в Штаты с этим человеком? Я не мог поверить, меряя широкими саженками в бассейне одну дюжину метров за другой. Физические упражнения возвращают душевное спокойствие. Топорков-младший тут абсолютно прав. Мне припомнилось, как странно и рассеянно вела себя Настя накануне выставки. Тогда я приписал это естественному волнению перед первым показом на публике ее картин. Но, видимо, ошибался… Психоаналитик фигов, дурья башка! Сапожник без сапог. Вот уж поистине – имеющий глаза, но не видит! Человек в шортах, утонувший в трудах Фрейда, Юма, Морено и прочих балбесов. Я и сейчас чуть не утонул, наглотавшись воды с хлоркой, потому что у меня вдруг свело судорогой икры ног и защемило сердце. Но все же доплыл до бортика и вылез на кафельный пол. Перед глазами стояла та сцена, когда я вернулся с конгресса психиатров в нашу квартиру, а Анастасия как-то нервно курила, отвечала на вопросы невпопад и постаралась поскорее увести меня на какую-то концертную площадку. Если бы я только знал, что в стенном шкафу между моих пиджаков сидит эта клавиша от фортепьяно, то… То что бы я сделал? Король Артур из меня тоже никакой. Скорее всего, я просто ушел бы сам. Навсегда.

– Вот вы где! – раздался надо мной чей-то голос.

Я все еще лежал на кафельном полу бассейна, восстанавливая сердечный ритм. Открыв глаза, увидел в пяти шагах от меня человека в каком-то зеленом просторном балахоне. На ногах у него были бахилы, на лицо натянута гуттаперчевая маска свиньи. Этакая милая хрюша с розовым пятачком. Но голос звучал глухо, серьезно, даже сурово:

– Поплавали? Молодца. Ловите последний миг удовольствия. Скоро ваша жизнь превратится в сплошной кошмар. Узнаете, что такое настоящий страх и безумие на собственной шкуре.

Что еще за шутки? – проговорил я. – Кто вы? А ну-ка, скиньте эту дурацкую маску!

Человек засмеялся, почти захохотал и побежал к двери. Я не смог бы его догнать, потому что икроножные мышцы все еще сводила судорога. А странный ночной гость повернулся и прокричал:

– Помните – кошмар! Я всегда буду у вас за спиной.

Он скрылся за дверью. Я даже не смог понять – кто э го был: мужчина или женщина. Кто-то из обитателей Загородного Дома решил надо мной поиздеваться. Розыгрыш? Или все гораздо серьезнее? Угроза? Предупреждение? Вызов?

Я поднялся, сделал несколько наклонов и приседаний, потом вытерся насухо махровым полотенцем и не спеша оделся. В коридоре за дверью обнаружил зеленый балахон, бахилы и маску. Этот человек, убегая, сбросил свой маскарадный камуфляж. Что ж, разумно и предусмотрительно. Если это была акция устрашения, то «хряк» подготовился к ней основательно. Уж не тот ли самый это Бафомет, о котором твердит Волков-Сухоруков? Или… ко мне явился представитель ордена Зеленого Дракона? «Полярные зеленые», как называли их Каллистрат со Стоячим?.. Мистика! История Загородного Дома превращается в голливудский триллер.

Не понимаю из-за какого мальчишеского озорства, но я вдруг натянул на себя этот балахон, бахилы и маску. Стал подниматься по лестнице, насвистывая арию тореадора. Детство всегда с нами, оно лишь ждет удобного случая, чтобы оседлать повзрослевшие шею и плечи и погонять разум вскачь. Признаюсь откровенно: я мечтаю вновь стать младенцем. По крайней мере, вернуться в ту страну, в которой был счастлив.

В холле на первом этаже от меня с визгом бросились врассыпную три женщины: путана, актриса и вдовушка. Ну, мадам Ползункова – понятно, она продолжала искать Принцессу, а вот что тут делали Леночка Стахова и Лариса Сергеевна Харченко? Или повальная бессонница охватила всю клинику, как эпидемия? Я быстро прошел в кабинет и скинул балахон с маской. Хватит главному психиатру пугать народ. Глотнув холодного кофе, вышел в коридор. Навстречу мне бежал Волков-Сухоруков, размахивая пистолетом.

– Цде он, вы не видели? – прокричал сыщик.

– Кто? – невинно отозвался я.

– Да этот… зеленый, в маске? Бафомет чертов!

– Никого тут не было.

– А мне женщины сообщили. Они все по углам попрятались. И Левонидзе его ищет. Побежал вниз, в спортзал.

– Ну-ну, – произнес я спокойно. – Только не создавайте панику. И засуньте свой пистолет в… кобуру. Я вас уже предупреждал об этом.

В коридоре появился Сатоси, спустившийся по лестнице со второго этажа. Он был в привычном черном костюме, белоснежной рубашке и галстуке, будто и не ложился.

– Нужна помощь? – деловито осведомился маленький японец.

– Ноу проблем, – ответил я. – Учебная тревога. А где Олжас?

Это был, пожалуй, единственный человек, которого я не видел в нынешнюю тревожно-комическую ночь: все остальные «прошли» перед моими глазами. Правда, поэтесса еще не показывалась.

– Я заходил к нему, он спит, – сказал Сатоси. Их номера находились рядом. – Накрывшись с головой одеялом.

Мне это показалось подозрительным. Казах, по моим наблюдениям, всегда спал на спине, сцепив на груди руки и приоткрыв рот. Это свойственно всем среднеазиатским народам. Не знаю почему, но я решил проверить. Ко мне присоединились и Сатоси с Волковым-Сухоруковым. Сыщик так и не спрятал свой пистолет.

– Я же сказал, засуньте его себе в зад, – уже более грубо произнес я. Это не мой пациент, можно было не церемониться.

Мы поднялись на третий этаж и остановились перед номером Олжаса. В конце коридора находились апартаменты поэтессы. Ее дверь вдруг отворилась, и, пятясь, вышел полуобнаженный плейбой Гамаюнов. Послав мелькнувшей Заре Магометовне Ахмеджаковой воздушный поцелуй, он повернулся к нам. Ничуть не смутившись, Парис пожал плечами, бугрившимися от мышц.

– Работа такая, – скромно сказал он и быстро прошел мимо нас к лестнице.

– Однако! – крякнул Волков-Сухоруков. – У вас не клиника, а бордель какой-то.

– Оставьте свои глупые замечания при себе, – заметил я и постучал в дверь.

Поскольку никто не отвечал, мы вошли в номер. Комнаты в моей клинике редко кто запирал. Я включил свет. На кровати под одеялом угадывалась фигура человека. Даже слышался храп с посвистом. Но какой-то очень уж вычурный и однообразный.

– Это магнитофон, – сразу определил Волков-Сухоруков.

Он подошел к кровати и сдернул одеяло. Там оказались диванные подушки и маленький японский плеер. И никакого Олжаса.

– Так-так-так… – пробормотал сыщик, глядя на нас.

В последний раз за сегодняшнюю ночь, уже далеко-далеко, прогремел гром. Я машинально взглянул на циферблат: стрелки приближались к шести часам утра. За окном было по-прежнему темно.

– Так-так-так… – повторил Волков-Сухоруков. – Вот теперь мне все совершенно ясно. Нормальный человек не станет притворяться спящим, оставляя вместо своей головы плеер.

– Где вы здесь ищете нормальных? – спросил Сатоси. – Каждый из нас отягощен грузом неразрешимых проблем. Верно, Александр Анатольевич?

Я молча кивнул, раздумывая несколько о другом. У меня не выходили из головы Гох и Анастасия, человек в зеленом балахоне и маске, неожиданная любовная связь между Парисом и поэтессой, загадочный вор-фокусник, странное, почти ритуальное убийство Принцессы и вся прочая полумистическая чертовщина, происходящая в клинике за последние два дня.

Ну и Олжас, разумеется… Мне показалось, что я начинаю терять контроль над своим Загородным Домом. Как президент в охваченной волнениями и беспорядками стране.

– У меня есть ориентировка на Олжаса Сулеймановича и его брата, – сказал Волков-Сухоруков. – Коллеги из Казахстана обратились. Они – близнецы.

– Что же ты молчал? – спросил возникший в дверях Левонидзе.

– Не в моих правилах чесать языком попусту, – ответил сыщик, выключая плеер. – Один из них действительно дипломат, второй – преступник, душевнобольной. Маньяк-людоед. Недавно бежал из Чимкента. По нашим предположениям, может скрываться в России. Дьявольски хитер и изворотлив. Зовут Нурсултан.

– Да, дело нешуточное, – почесал затылок Левонидзе. – Скажите, вы смогли бы отличить двух казахов друг от друга, если они к тому же и братья-близнецы? Я – нет. Может быть, наш Олжас вовсе не Олжас, а Нурсултан? Это вам не приходило в голову? Сатоси-сан, вы его больше других знаете?

– Вообще-то он мне показался несколько странным, – признался японец. – Но ведь прошло столько лет, как мы не виделись!

– А история с рапиристкой? Откуда он мог ее знать, если это не Олжас? – спросил я.

– Но он мог рассказать о ней своему брату, Нурсултану, – ответил Сатоси. – И потом…

– Что – потом? – спросил сыщик. – Говорите.

– Олжас никогда столько не пил. Вот что меня поразило с самого начала.

– Ну, пить можно научиться, это дело наживное, – сказал Левонидзе. – А вот где он достает вонючую рисовую водку джамбульского розлива? Я глотнул как-то из его фляжки. Врата ада раскрылись, едва не окочурился.

– Понятно, – подвел итог Волков-Сухоруков. – Олжас – это Нурсултан, а Нурсултан – это Бафомет. Но боюсь, нам его уже не поймать. Он сбежал из клиники. Видимо, почувствовал, что за ним следят.

– Конечно. У тебя на роже написано, что ты – сыщик, – усмехнулся Левонидзе. – И глаза кагэбэшные, с прищуром.

– У самого такие же, глянь в зеркало! – огрызнулся Волков-Сухоруков.

Они затеяли перебранку, во время которой Сатоси деликатно отвернулся, но я заметил, что он беззвучно смеется. «Еще одна темная лошадка, – подумал я. – Какого беса он вообще напросился в мою клинику? С нервами у него, кажется, все в порядке».

В кармане у меня запиликал мобильный. Звонил охранник.

– Еще одна попытка проникновения на территорию через забор, – сообщил Сергей. – Я делал обход, видел за ограждением человека в плаще, он удалялся в сторону леса. С нашей стороны на земле остались следы. Кроме того, на шоссе стоял джип с потушенными фарами. Сейчас он уже уехал. Что мне предпринять?

– Ничего, оставайтесь на своем посту, – ответил я. – Как ведет себя «Керенский»?

– Спит. Насосался водки.

– Это хорошо. А человек казахской внешности вам не попадался?

– Пока нет. Надеть наручники, если встречу?

– Ни в коем случае.

Я решил, что и охранник тоже основательно приложился к бутылке, поскольку голос у него был какой-то заплетающийся. Сомневаюсь, чтобы он делал обход. Скорее всего, трескал водку на пару с Топорковым. А человека в лесу и джип выдумал в качестве своего «служебного рвения». Но, как показали дальнейшие события, я был не совсем прав…

Дверь вдруг отворилась, и в комнату вошел сам Олжас, с перекинутым через плечо бурдюком. Он уставился на нас и громко икнул.

– Стоять! – дурным голосом заорал Волков-Сухоруков, вновь пытаясь выхватить застрявший в кобуре пистолет.

Олжас, надо отдать ему должное, не обратил на сыщика никакого внимания.

– Что здесь происходит? – спросил он у меня, ставя бурдюк на пол.

– Вот вам и разгадка! – произнес Левонидзе. Он нагнулся к этому верблюжьему бурдюку, вытащил деревянную затычку и понюхал. Потом сказал: – Несет ослиной мочой с керосином. Рисовая джамбульская водка. Беременные женщины и дети умирают от одного запаха.

– Но-но! – обиделся Олжас. – Такую целебную жидкость вы во всей Москве не сыщете. Только в нашем, казахском представительстве. У моего друга, военного атташе.

– Ясно, – сказал я. – Он ездит на джипе и курит «Честерфилд»?

– Ну да. А откуда вы это знаете?

– Не важно. Вчера тоже он приезжал?

– Было дело. – Олжас несколько смутился. – Но вчерашняя водка мне не понравилась, другого качества. Я попросил заменить.

– Что же вы мне об этом прямо не сказали? – спросил я. – Зачем устраивать такие сложности, лазить через забор? Мы же не в пионерском лагере. Я никого и ни в чем не ограничиваю.

– Не хотелось афишировать, – пробормотал Олжас. – Стыдно. А кроме того… Понимаете, то, что разрешено, это неинтересно, невкусно. А то, что поставляется тайно, через запрет – совсем другое дело. Есть в этом какая-то особая прелесть, кайф.

– Я тебя понимаю, – вмешался Сатоси. – Древо познания Добра и Зла с запретными яблочками. Это ведь философский вопрос: что лучше для человека? Не ведать ни добра, ни зла и пребывать в раю, или спуститься в ад, на землю, вкусив истины?

– Вкусив ослиной мочи с водкой, – уперто возразил Левонидзе. – Если после этого вас не вывернет наизнанку, то что же такое ад? Тут уже перестанешь отличать, где добро, а где зло.

– А может быть, мне именно это-то и нужно? – туманно отозвался Олжас.

– А зачем вы оставили вместо себя этот камуфляж с плеером? – поинтересовался Волков-Сухоруков.

– Это один из элементов игры, – пояснил я, попав в цель.

Казах согласно кивнул. Одного я только не мог понять: кто же этот человек на самом деле – Олжас или Нурсултан?

Когда мы вышли из комнаты (Сатоси остался со своим однокурсником), неугомонный Волков-Сухоруков мрачно изрек:

– Не доверяю я им обоим. Восток никогда не сойдется с Западом, как говорил Киплинг. Хитрые азиаты. Я бы им прописал длительную изоляцию в одиночной камере. А еще лучше – пристрелить в лесном массиве, подальше от населенных пунктов, чтобы не сразу нашли.

– У тебя другие рецепты имеются? – усмехнулся Левонидзе.

– Есть и другие. Но ты не понимаешь, мы никогда не одолеем преступность и терроризм, если будем постоянно с ними цацкаться и оглядываться на Совет Европы! А когда суды дают высокопоставленным ворюгам чиновникам по двенадцать лет условно? Это же курам на смех! Тогда можно и пожизненное условно, и смертную казнь с немедленной амнистией! Нет, это полный идиотизм. А против России и внутри нее уже давно идет необъявленная война, вкупе с геноцидом. Я знаю, что говорю. У меня дочь убили.

Это было неожиданно услышать. До сих пор Волков-Сухоруков представлялся мне какой-то абстрактной схемой, заигравшимся в сыщика службистом с пистолетом без патронов, почти фикцией, но теперь я увидел в нем нечто человеческое. А лицо его как-то передернулось, и он сжал губы.

– Извини, – промолвил Левонидзе. – Я и не знал. Давно это случилось?

– Почти год назад. Ей было всего семнадцать лет. Только школу окончила. Хотела поступать на юридический.

– Кто же это сделал? Нашли убийцу?

– Нет, – неохотно отозвался Волков-Сухоруков. – Она переходила улицу. Пьяный водитель. На иномарке. Из «новых русских». С-сволочь!.. даже не остановился.

– Что же следствие?

– Знаешь, Георгий, что я тебе скажу? Следствие закончено – забудьте. Вот точно также мне и сказали. Высшее руководство. Чтобы я особенно не рыпался. Думаю, они его нашли… Но… Этот подонок либо занимал слишком высокий пост, либо откупился. И дело закрыли. Сбросили в архив. Но ничего. Я сам до него доберусь. У меня уже есть кое-какие наводки. Он от меня не скроется. Даже в сумасшедшем доме. – При этих словах Волков-Сухоруков как-то странно поглядел на меня. Словно знал гораздо больше, чем хотел сказать.

– Однако надо немного и вздремнуть, – предложил Левонидзе.

– Пожалуй, – согласился сыщик. – Впереди – трудный день. В этом я абсолютно уверен. Все только начинается.

Они разошлись по своим комнатам, а я отправился на второй этаж, чтобы завершить обход. Просто для проформы, поскольку и мне пора было отдохнуть. Мне тоже почему-то казалось, что главные события впереди. Что это будет – я не знал, лишь интуитивно чувствовал. Ощущал кожей.

Я шел по коридору, который как бы опоясывал все здание, мимо жилых комнат, надеясь, что наконец-то наступили мир и покой. И никто больше, по крайней мере, в ближайшие час-полтора, не станет орать, бегать, прятаться и гоняться за призраками. Но тут, прямо перед моим носом, отворилась дверь из номера, в котором проживала актриса. Она высунула голову и подслеповато прищурилась, глядя на меня. За ее спиной маячил полуголый плейбой.

– Вы? – испуганно выдохнула Лариса Сергеевна, едва не выронив при этом вставную челюсть. Она была в ночной сорочке, на плечах цветастая шаль.

– Как это неприятно. Надеюсь, моя репутация не пострадает? Иди, Юрочка, отдыхай, – сказала актриса своему юному любовнику. – Александр Анатольевич обещает сохранить нашу тайну. Он человек благородный, к тому же врач. Ничего не бойся.

– Угу-гу, – произнес Парис, и Лариса Сергеевна поцеловала его в лоб. Затем он прошмыгнул в дверь.

– Работа такая? – шепотом спросил я у него.

– Угу, – вновь изрек плейбой, пожал плечами и зашлепал к лестнице. Я проводил его взглядом и повернулся к Харченко. Она куталась в шаль и явно хотела мне что-то сообщить.

– Я все понимаю, – сказал я мягко. – Не волнуйтесь.

– Правда? – обрадовалась актриса. – Это хорошо. А то, знаете ли, журналисты, светская хроника, сплетни… Но мы действительно любим друг друга. Это о нем я вам говорила там, в библиотеке. Теперь наш секрет открыт, а я бы все равно вам сказала, рано или поздно. Не могу сдержать слез от счастья. О! – Она в самом деле пустила скупую слезу по напудренной щеке: надо отдать должное ее актерскому дарованию (все-таки народная!). Я мысленно аплодировал. Словно был сейчас единственным зрителем перед великой Сарой Бернар.

– Да-да-да! – трагическим тоном продолжила Лариса Сергеевна. – И не убеждайте меня, что это невозможно – чистая и светлая любовь между двадцатилетним мальчиком и женщиной, приближающейся к седьмому десятку. Мир прекрасен, и красота его именно в том, что есть искренние чувства, есть шекспировские страсти и любовь, которая способна преодолеть возраст и свершать чудеса. Несмотря на всю мещанскую зависть и обывательские пересуды. Вы верите мне?

– Конечно, – сказал я. – Как же иначе?

– Мой Ромео явился ко мне на склоне лет, но он дарован судьбой, – вознесла руки к небу актриса. Шаль при этом соскользнула с плеч и опустилась у ног. Как ласковый домашний зверек

– Парис, – поправил я, отметив, что «Джульетта» весьма костлява и пигментированна.

– Юрочка, – в свою очередь поправила меня Лариса Сергеевна. – Не считайте меня совсем уж сумасшедшей. Просто я сейчас пребываю на седьмом небе. Когда я играла в театре «Позднюю любовь» Островского, я жила внутренним ощущением того, что эта пьеса написана именно про меня и для меня.

– Там, кажется, не так уж все хорошо и закончилось, – напомнил я.

– Не важно. Понимаете, Александр Анатольевич, дорогой, все мы в жизни играем какие-то роли, копируем чьи-то судьбы, в основном литературных героев. Не замечаем уходящего времени, а ведь это текут наши песочные часы, мои, невозвратно, жестоко исчезающие. Да, я – актриса! Но я – женщина. И сейчас, именно теперь, у меня главная роль. Я знаю это, знаю, знаю.

Что мне было на это ответить? Пожалуй, ничего. В некоторых ситуациях пустота слов особенно очевидна. Тем более когда речь идет о любви. А впрочем, если уж говорить честно, то пустота слов, как болезнь всех времен от сотворения мира, очевидна всегда. Мало кому удается наполнить ее смыслом. Вот и сейчас, вместо того чтобы произнести нечто умное, я зачем-то сказал:

– Завтрак, как обычно, в девять утра. – И откланялся.

Я был уверен, что где-то внизу, в холле, меня поджидает Гамаюнов. И не ошибся. Проказник плейбой нахально развалился в кресле и считал на потолке мух. Мускулатуре его мог бы позавидовать Шварценеггер.

– Итак, – произнес я, усаживаясь в кресло напротив, – это называется – геронтофилия, если вам интересно.

– Не понимаю, о чем вы, – усмехнулся Парис.

– О вашей тяге к пожилым женщинам. Которые вам годятся в мамы и бабушки.

– Ах, вот оно что! Ладно. Только не говорите о том, что видели, моей Харимаде. Маришка очень ревнива. Иначе я вас убью. Шутка.

Однако сказано это было вполне серьезно. Но я пропустил его слова мимо ушей. Мне достаточно часто угрожают, а некоторые особо нервные пациенты порой и кидаются на меня. Не привыкать.

– Ей, насколько мне известно, тоже хорошо за пятьдесят? – спросил я.

– Так точно, гражданин доктор, – отозвался он. – Может быть, вы и правы. Меня действительно привлекают дамы в возрасте. Сам не пойму – почему так? Молоденькие девицы никогда не нравились. У меня и первой-то женщиной, когда мне исполнилось двенадцать, была старуха-соседка. Я подглядывал за ней в замочную скважину, когда она принимала ванну, и вовсю онанировал. Она услышала, открыла дверь и пригласила искупаться вместе. Долго я не раздумывал. Потом пошла череда других бабушек. Иных-то я и не знал.

– У вас есть мать? – поинтересовался я.

– Умерла при родах, – сказал он. – Воспитывала меня старшая сестра. Я младше ее на пятнадцать лет.

– Вы испытывали к ней сексуальное влечение?

– Как сказать… Возможно. В детстве она часто ласкала меня. Ну, вы понимаете? Повсюду. Я возбуждался. А она смеялась. Но до инцеста даю не доходило. Хотя ей нравилось смотреть, как я кончаю. И позволяла трогать себя.

– Сейчас вы видитесь?

– Нет, она тоже умерла. К сожалению. Погибла.

– Как это случилось?

Гамаюнов помолчал, потом коротко произнес:

– Трагическая нелепость.

– А конкретнее? Это произошло на ваших глазах?

– Да. У нас было охотничье ружье. Отцовское. Я играл с ним. Мне было уже тринадцать лет. Сестра вошла в комнату. Ружье выстрелило. Я даже не знал, что оно заряжено. Я не хотел, поверьте.

– Верю, – сказал я, видя, как у него дрожат губы, а лицо пошло пятнами. – Успокойтесь.

Гамаюнов, несмотря на свои внушительные бицепсы, все еще напоминал неоформившегося подростка. Он поднялся с кресла, возвышаясь надо мной, как гора.

– Не говорите ничего Харимаде, – повторил он. – Не надо. Она сегодня обещала приехать, навестить.

– Не скажу, – пообещал я, думая, что он действительно способен меня убить.