Глава первая

1

Стенки лифта были изрезаны ножом, ножницами, гвоздем и представляли целую энциклопедию жизни — безграмотную, бестолковую и, в основном, матерную. Мужчина спиной загородил от дочери неприличное слово, но закрыть другие, подобные, все равно бы не смог, даже если бы его ладони превратились в два огромных блина. Жена укоризненно покачала головой.

На пятом этаже лифт остановился, впустив четвертого пассажира — мальчика лет двенадцати. Кабина тронулась вниз.

— А вы и есть наши жильцы? — спросил мальчик. — Я видел, как вчера выгружали вещи. Ну-ну…

У него были светлые вьющиеся волосы, круглое румяное личико — внешность почти ангельская, но темные глаза сверлили, как два буравчика.

— Будем знакомиться? — предложил мужчина, протянув руку. — Меня зовут Владислав Сергеевич. Дядя Слава. Это моя жена Карина. А это дочка Галя — твоя ровесница, надо думать.

— Думать не вредно, — нагло ответил мальчик, так и не пожав протянутую руку.

— Сколько тебе лет? — спросила Карина, нахмурившись. — И как тебя зовут?

— Годков не считал, вроде, шестьдесят шесть. А имя у меня длинное. Звучит так: «Не-суйте-нос-не-в-свое-дело-и-идите-к-дьяволу!»

Двери лифта открылись, мальчишка выскочил из кабины и, повернувшись к ошарашенным жильцам, зло рассмеялся. Его смех напоминал металлический скрежет. Затем он нахально подмигнул и выбежал из подъезда.

— По-моему, этот паренек не в своем уме, — произнесла Карина, прижимая к себе дочку. — Зря мы сюда переехали. Какой-то бандитский район.

— Не бери в голову. Подумаешь! — отозвался муж. — Еще подружимся. Сам был таким же в его возрасте. А район обыкновенный, других в Москве нет. Главное лес рядом.

— И кладбище, — заметила Карина. — Нет, не нравится мне это место.

— Ты у меня известная трусиха. Неужели мальчишка так на тебя подействовал?

— Мне тоже показалось, что он ненормальный, — вставила дочка. — И от него чем-то пахнет. И глаза противные. Давайте уедем обратно!

— Хватит! — рассердился Владислав. — Что на вас напало? Так и будем мотаться по всей Москве? Нарочно приглашу его сегодня в гости, чтобы вы успокоились. Стыдно.

Они остановились возле стареньких «Жигулей».

— Вас подбросить до школы?

— Не надо. Пешком пройдемся, — отказалась Карина.

Она чувствовала, что напрасно «завела» мужа. Действительно, что уж особенного случилось? Ну, нахамил им в лифте мальчишка — так теперь почти все дети такие. Никакого воспитания. Насмотрятся по телевизору всякой дряни и выкобениваются. Пустяки все это, надо взять себя в руки и успокоиться.

Улыбнувшись, Карина поцеловала мужа, и они с дочерью бодро зашагали по тенистой аллее парка. Но какая-то непонятная, едва уловимая тревога уже зародилась в сердце.

«Жигули», за рулем которых сидел Владислав, обогнули дом и выехали на шоссе. По обочине шел мальчик из лифта. Было заметно, как он нарочно припрыгивает, скрывая хромоту. Притормозив, Владислав открыл дверцу:

— Тебе куда? Могу подвезти.

— Не надо. Тут недалеко, — отозвался паренек.

— Приходи сегодня к нам в гости, часам к семи. Квартира сто сорок.

В ответ он услышал неопределенный смешок.

— Хочешь яблоко? — Владислав вынул из пакета белый налив и подбросил на ладони.

— Давай.

— Будем ждать. — Дверца захлопнулась, «Жигули» набрали скорость и понеслись дальше.

2

Мальчик постоял некоторое время, подкидывая яблоко. Надкусил. Выплюнул. Затем, размахнувшись, запустил им в пробегавшую мимо собаку. Взглянул на массивные наручные часы, которые стоили немалых денег. Клиенты опаздывали.

Наконец рядом затормозила вишневая «тойота».

— Привет, задрыга! — усмехнулась усатая, кирпичного цвета морда, высунувшаяся из окна.

В машине сидели еще двое — мужчины с оловянными пустыми глазами.

— Я же тебя предупреждал — не смей называть меня так! — со злостью произнес мальчик. — Ты это нарочно, да?

— Нет, задрыга. Просто мне не нравится твое имя. Герасим… Что это такое? А где же тогда твоя Муму? Утопил, задрыга?

— Еще раз назовешь меня так — выбью глаз, — холодно произнес мальчик.

В его голосе Усатый услышал нешуточную угрозу. Встретившись взглядом с двумя буравчиками, он вздрогнул. Пес с ним, с мальцом, надо бы проучить за нахальство, но в другой раз. Дело не ждет.

— Ух, какой сердитый волчонок, — миролюбиво сказал он. — Ладно, садись, опаздываем.

Через несколько минут, пока «тойота» петляла по переулкам, один из сидевших на заднем сиденье спросил:

— Ты все понял, что надо сделать?

— Не дурак, — огрызнулся мальчик. — Где деньги?

— Получишь потом.

— Тогда тормози. Я выйду. Потом — лапша с котом.

Усатый обернулся:

— Корж, может, врезать ему, чтоб не возникал? На пользу пойдет.

— Зачем? Не надо. Парень умный, все правильно говорит. Из такого толк выйдет. Дай.

Усатый недовольно открыл бардачок и бросил на колени мальчику почтовый конверт. Тот стал сразу же пересчитывать купюры.

— Пятьсот баксов, — хмыкнул он. — А где еще три сотни?

— Вычли за прошлый раз. Когда ты в машине напукал.

— Ладно, пусть будет по-вашему. — Мальчик сложил деньги обратно в конверт и спрятал его в карман джинсов. — Долго еще ехать?

— Причалили. Обратно доберешься пехом. И не светись нигде, — произнес сидевший рядом с Коржом мужчина. У него был землистый цвет лица — характерный для тех, кто недавно вышел из колонии. Он протянул мальчику туго свернутую газету. — Держи свой любимый «Московский комсомолец». Или ты еще в пионерском возрасте?

— В пенсионерском, — снова огрызнулся парнишка.

— Вон твой клиент. — Усатый показал пальцем на плечистого мужчину средних лет, выгуливающего на газоне карликового пуделя. — Бить будешь в живот.

— А он не хилый. — В голосе мальчика впервые послышались опасливые нотки.

Корж успокаивающе похлопал его по плечу:

— Не шатайся, мы рядом. Вали, пока народу мало.

Герасим скачком выпрыгнул из машины, хлопнул дверцей. Направился в сторону плечистого. Оставшиеся в «тойоте» молча наблюдали за ним сквозь тонированные стекла. Дойдя до газона, мальчишка, нагнувшись, стал завязывать кроссовку. Потом вдруг принялся играть с пуделем, подкидывая вверх ветку.

— Дрейфит, — произнес Усатый.

— Его правда называют «маленьким дьяволом»? — спросил Корж.

— Так точно, ваше благородие. Гляди, гляди…

Герасим подошел почти вплотную к плечистому, продолжая гладить левой рукой собаку. В правой он держал свернутую в жгут газету.

— Дяденька, а как зовут вашу сучку? — писклявым голоском спросил он.

— Альма, — отозвался мужчина.

— Да я же не про собаку, а про жену вашу спрашиваю, — сказал мальчик и тотчас нанес короткий удар.

Остро наточенная спица, смяв газету, вошла в плоть, как в масло, пробив внутренности. Мальчишка бросился наутек, вскочил в отходящий автобус, а плечистый, недоуменно глядя ему вслед и прижимая обе ладони к животу, начал опускаться на газон. Жалобно заскулил пуделек, пытаясь лизнуть хозяина в лицо.

В «тойоте» с пристальным интересом наблюдали за этой сценой.

— Теперь Гнилой либо сдохнет, либо будет на врачей работать, — произнес Корж. — Надо было вовремя долги отдавать. Поплыли.

«Тойота» медленно отъехала прочь, а солнце продолжало светить так же ярко, словно ничего не случилось.

3

Деньги в своей квартире прятать было бессмысленно, с таким же успехом можно выбросить их в мусорный ящик. Отчим шарил по всем углам в поисках жалких «деревянных», а что находил — тратил на водку. Брал последние вещи и продавал возле ларьков. Бил и его, и мать, а та продолжала цепляться за него, как за бревно в мутном потоке. Дура! «Когда-нибудь я перережу ему горло», — подумал Герасим. Представив, как он сделает это, мальчик зло рассмеялся: заточит столовый нож и — от уха до уха. Вот так! Резко, с глубоким разворотом. А затем отойдет в сторонку и будет смотреть, как тот дрыгает своими граблями. За отца, за мать. За себя. О том, что произошло час назад на залитом солнцем газоне, мальчик не вспоминал. Было — и прошло, проехали. Следующая остановка — станция «Кукиш». Теперь надо спрятать доллары. У него был тайник, где хранились вырученные деньги. Правда, придется вновь «поработать» на Мадам.

Обогнув свой дом, он направился к соседнему. Там, на первом этаже, жила тетка, которая приютила его полгода назад, когда, не выдержав побоев отчима, он удрал из дома и слонялся по улицам, ночуя по подвалам. Она нашла его, пожалела, привела домой, отмыла. Недели две Герасим жил у нее, как кот в мясной лавке. Жрал деликатесы, упивался фантой. Тетка, которую он называл Мадам, работала директрисой гастронома. Жирная, лет сорока пяти. Одинокая. Почему-то Герасим думал, что она хочет его усыновить. Но нет, у Мадам были другие планы. Однажды вечером она предстала перед ним в кружевном белье — эдакая дебелая нимфа. Поманив пальцем, посадила рядом с собой на постель, стала прижиматься, заигрывать. Гера, еще в детстве насмотревшись всякого, понял, чего она хочет. Вот тебе и плата за фураж.

Так Мадам стала его первой женщиной, а у него навсегда появилось отвращение к этим занятиям. Вскоре он огорошил ее условием: такса за сексогимнастику — тридцать долларов. Та подумала и согласилась. Кормила она его на убой. Вскоре стала приводить и подруг, желавших порезвиться с молодым зверьком. Гера ходил сонный, раздражительный, огрызался на каждое слово. Кочевал из своей квартиры к Мадам и обратно. Иногда вновь прятался по подвалам. Там хоть можно было спокойно выспаться. И никто не лез ни в душу, ни к телу.

Однажды, когда он дрых на рваном матрасе, его разбудил луч фонарика.

— Ты-то мне и нужен, — произнес он насмешливо, но Гера почему-то сразу понял: бить и приставать не будет. Тем не менее взбрыкнул:

— Чего надо? Отлезь.

— Хочешь машины «бомбить»? Войдешь в долю.

— А как это?

— Научу.

Так он познакомился с Симеоном. Работа предстояла не слишком пыльная, даже интересная и азартная, требующая особой ловкости. Пока Сима и его приятели сидели в двух тачках на стреме, Герасим вышибал кирпичом ветровое стекло в намеченной машине, влезал в салон, вытаскивал автомагнитолу и «делал ноги». Сима подбирал его на перекрестке, машины мчались прочь. Но как-то раз произошла осечка, чуть не стоившая ему жизни. В «иномарке» сработала сигнализация, и из подъезда выскочил здоровенный бугай, когда Гера еще копошился в салоне. Едва увернувшись от растопыренных лап, мальчишка помчался к поджидавшей его тачке, но Сима, зараза, рванул с места, не дожидаясь своего юного напарника. Гера успел каким-то чудом прыгнуть на багажник, зацепиться и проехаться таким образом несколько кварталов. И только после этого машина затормозила, а «бомбист» перебрался на заднее сиденье. После этого случая Герасим охладел к подобным приключениям, но еще несколько ночных вылазок вместе с Симой все же совершил. Тот как-то и познакомил его с Коржом, назвав «способным пареньком, к которому стоит приглядеться».

Сейчас «способный паренек» стоял в наполненной запахом хвои ванной, куда отправила его Мадам, впустив в квартиру. Но перед тем как залезть в горячую воду, он отковырял снизу под раковиной плитку, вытащил из углубления целлофановый пакет и доложил туда полученные недавно доллары. Сумма была внушительной — около пяти тысяч баксов. Замурлыкав какую-то мелодию из мультфильма, Гера погрузился в ароматную пену.

4

Карина проводила дочь до порога школы и шутливо погрозила пальцем. Все формальности с зачислением в седьмой класс были улажены еще вчера. Оставшись одна и постояв немного в нерешительности, она все же вошла следом. Из головы у нее не выходил этот странный мальчик. Было в нем что-то путающее, какая-то притаившаяся в черных глазах опасность.

Кабинет директора располагался на втором этаже. Несмело постучав, Карина зашла. Пожилой человек с орденской планкой на пиджаке, оторвав от бумаг взгляд, приветливо улыбнулся.

— Все-таки, не послушались моего совета — продолжаете водить дочку за руку до самого класса? А как же самостоятельность? Поверьте старому педагогу лишняя опека над ребенком только вредит.

— Да-да, Вы правы… Но я по другому поводу. Извините, не знаю, как и сказать, — сбивчиво произнесла Карина.

— Вас что-то беспокоит? — Директор посерьезнел. — Да Вы садитесь.

— В нашем доме живет один мальчик. Наверное, Галиного возраста. Очевидно, он тоже учится в вашей школе. Милый такой, лицо как у ангела. Кажется, немного прихрамывает… — Карина рассказала о недавней сцене в лифте. Потом добавила: Может быть, я сгущаю краски, но у меня какое-то тревожное предчувствие. Поймите меня правильно.

Директор нахмурился и забарабанил по столу пальцами.

— Я знаю, о ком Вы говорите, — произнес он. — Его фамилия Диналов. Герасим Диналов, седьмой класс. Вот только не представляю, будет ли он в этом году посещать школу, или нет. И в прошлом-то ходил от случая к случаю. Надо было бы отчислить, но мы его перевели, потому что парень он чрезвычайно способный. Знания схватывает на лету, отменная память. Говоря откровенно, по уровню умственного развития он на голову выше своих сверстников. При желании мог бы вообще закончить школу экстерном. Даже поступить в институт. У него особая тяга к точным наукам, но и другие учителя-предметники не жалуются: хватает пятерки по литературе, по истории. Видите ли, у Геры особый, аналитический склад ума, он умеет видеть, слушать, запоминать информацию, препарировать ее, оценивать, выбирать самое главное и делать правильные выводы, как взрослый человек. Его однокашникам это пока не дано. Они все еще дети, а он — маленькая личность. Маленькая в смысле физического развития. На моей памяти, а я уже почти пятьдесят лет в педагогике, подобных вундеркиндов встречалось мало. С десяток, не больше. Это — как золотые зернышки, которые надо бережно выращивать. Я бы пророчил ему большое будущее, если бы… — Директор замялся.

— Если бы что? — спросила Карина. — Вы нарисовали портрет почти идеального ребенка.

— Он не ребенок. В его детском теле живет взрослый, умный, жестокий человек. Не знаю, когда и почему он стал таким. Возможно, моя вина, школы… Что-то упустили, проглядели. Родители? Наверное, и это. Его отец повесился два года назад. Мать с отчимом пьют. Опять же улица, подвалы. Компании. А телевизор? Это же сущее окно в дьявольский мир. Вы представляете, как оно влияет на психику ребенка? Герино поколение нарочно развращают, зомбируют. Практически уничтожают будущее поколение полноценных и нормальных людей. Вот и в нем, в Диналове, что-то сломалось, треснуло. Поломка очень серьезная, и я разделяю Ваше беспокойство. Это и моя боль, поверьте. Жалко парня. Трудно что-то сделать в одиночку, когда все вокруг летит в тартарары.

Директор тяжело вздохнул, ослабив узел галстука. Тут только Карина заметила болтающуюся на пиджаке пуговицу, пятнышко на воротнике белой рубашки, нервно подрагивающие пальцы и беспомощность, сквозившую во взгляде выцветших голубых глаз.

— Значит, надо как-то помочь ему, — мягко сказала она.

— Конечно, — согласился директор. — Знаете, я предлагал ему жить у себя. У меня двухкомнатная квартира, я одинок. Жена умерла десять лет назад. Он отказался. А вообще-то ему место не в нашей школе, а в каком-нибудь привилегированном колледже. Были бы у меня деньги, ей-богу, не пожалел, послал бы его в Англию. А то ведь там теперь обучаются дебильные отпрыски «новых русских», политиков, воров. Не будет из них толку, нет. Печально и горько. И страшно. Что нас всех ждет в будущем? Полный крах, никакого просвета…

Прозвенел звонок, и коридор наполнился детским визгом и гамом.

5

Свой рабочий день Владислав Драгуров всегда заканчивал одной и той же фразой: «Благодарю, съемки окончены, все свободны!» Но, произнося эти слова, он обращался к расставленным на стеллажах, протянувшихся вдоль стен, на специальных столах и верстаках куклам. Деревянным, пластмассовым, гипсовым, восковым, металлическим. Выточенным из слоновой кости, бронзы и мрамора. Крошечным, величиной с наперсток, и огромным, вроде поднявшейся На задние лапы гориллы. Они глядели на него разноцветными немигающими глазами, с застывшими улыбками или гримасами, неподвижные и безмолвные. С печальными, веселыми, сердитыми, утомленными, жестокими, трогательными лицами и мордами. Некоторые из кукол могли «оживать», если Драгуров копался во внутренних механизмах, трогал колесики, пружины, шестеренки, припаивал электронные платы, чинил испортившиеся микросхемы, подсоединял блоки питания. Таких современных игрушек здесь было больше трети. Остальные — обычные, дорогие своим владельцам по каким-то особым причинам и потому не выброшенные на помойку, а дожидавшиеся ремонта.

Владислав считался одним из лучших специалистов в своем деле. Он относился ко всем одинаково, с нежностью и любовью, жалея их, как врач — пациентов, и с грустью расставался с ними после «выздоровления», когда приходила пора возвращать кукол хозяевам.

Перед тем как запереть мастерскую, Владислав еще раз бросил прощальный взгляд на своих питомцев. При поступлении каждую из кукол он обязательно фотографировал «полароидом», чтобы между ним и владельцем не возникало разногласий по поводу качества выполненной работы. Сегодня он принял почти две дюжины заказов. В основном требовался мелкий, косметический ремонт. Но были и серьезные поломки. Здесь предстояло потрудиться как следует.

Одна из игрушек вызвала особенную тревогу. По сути, это был металлический хлам, и, наверное, стоило даже отказаться принимать его, но Владиславу отчего-то захотелось в очередной раз испробовать свои силы, исправить безжизненную куклу. Кроме того, он искренне посочувствовал клиенту — ветхому старикану, с сучковатой палкой в руках, одетому, несмотря на теплый сентябрьский день, в меховое пальто. Игрушка была тщательно завернута в простыню. Старик с гордостью сообщил, что вывез куклу еще в конце сороковых из Маньчжурии. Но сделана она была, судя по всему, в начале века в России. Как кукла попала в Китай, объяснить трудно. Ни один известный Драгурову мастер не был причастен к этому творению. Очевидно, тут работал какой-то талантливый любитель. Старик уверял Владислава, что кукла умеет говорить, петь и выполнять несложные движения, надо только разобраться в механизме. Недавно его зять погиб в автокатастрофе, в машине находилась и эта игрушка. Но ей повезло больше. Впрочем, она и не могла умереть. Так что уж постарайтесь, ради бога…

Когда заказчик ушел, Драгуров поставил куклу на стол и сфотографировал ее. Это был металлический ребенок, мальчик, сантиметров сорока в высоту, улыбающийся, держащий в руках лютню; одна нога его опиралась на чью-то отрубленную голову с закрытыми глазами, другую обвивала змея; через плечо висел лук, за спиной — колчан со стрелами. Кое-какие детали этой странной композиции старик принес в отдельном пакете, объяснив, что к чему крепится. Механизм находился внутри, к нему можно было подобраться, отделив верхнюю часть туловища, вращая ее против часовой стрелки, от нижней. Драгуров пока еще не знал, с чего начать, поэтому отложил работу на сутки.

Покидая мастерскую, он снова взглянул на злополучную игрушку — и неожиданно вздрогнул. Ему показалось, что металлический мальчик также следит за ним, сощурив глаза.

6

Семья Драгуровых ужинала, обсуждая дневные новости, когда раздался короткий звонок в дверь. Карина посмотрела на мужа, вскинув тонкие брови:

— Кажется, мы никого не ждем?

— Ах, ты, Господи!.. Я ведь пригласил этого мальчишку. Совсем вылетело из памяти. Ставь четвертый прибор.

Владислав, торопливо поднявшись, направился к двери.

— Мог бы предупредить. Я бы надела вечернее платье и драгоценности, язвительно бросила ему вслед Карина, обменявшись с дочерью недовольными взглядами. Им обеим этот визит был не по душе.

Мальчик, которого Владислав слегка подталкивал сзади, появившись на кухне, сразу почувствовал их настроение. На лице его мелькнула мстительная улыбка, но он вежливо поздоровался, скромно сел на подставленный Кариной стул, между ней и дочерью.

— Галя, разглядывать так долго гостя неприлично. Или ты обнаружила у него на лбу золотую монету? — весело спросил Владислав.

— Ничего, пусть смотрит. Я красивый. Она таких и не видела, — сказал мальчик. — А ведь вы меня вовсе и не ждали.

Воцарилось неловкое молчание.

— Ну почему же? — мягко возразила Карина. — Я даже торт к чаю купила.

Вообще-то «Наполеон» был куплен ко дню рождения дочки, но теперь оказался на столе. Глаза у Геры жадно блеснули. Галя обиженно надула губы и отвернулась. Гера это заметил.

— Я не ем сладкого, — хмуро сказал он. — Предпочитаю соленые огурцы. Под водку.

— Ну все, хватит придуриваться! — Владислав взял штурвал накренившегося корабля в свои руки. — Ты парень юморной, как мы уже все оценили, но наш борщ и котлеты все-таки попробуешь. И от торта с чаем никуда не денешься. Если только не прыгнешь в окно.

— А что, я могу, — серьезно ответил Гера. — Восьмой этаж — ерунда. Хотите проверить? — Он даже привстал со стула, словно намеревался немедленно произвести эксперимент.

— Садись. Я не сомневаюсь, что ты способен на все, — сказала Карина. — Но устраивай свои фокусы в другом месте. Не в нашей квартире.

— А пусть прыгает, — вставила вдруг Галя. — Мне кажется, он трус. Только выпендривается.

Драгуров еле успел ухватить Геру за руку — так резво тот бросился к открытому окну.

— Я верю, верю, — пробормотал Владислав, сам испугавшись не меньше жены и дочери. Он почти насильно усадил мальчика обратно на стул. — Вы как хотите, но я, пожалуй, действительно выпью рюмку водки. Такие фильмы мне противопоказаны.

Дальше Герасим вел себя вполне нормально. Сидел за столом чинно, не крошил хлеб и не давился тортом. Отвечал на вопросы вежливо, хотя вяло и как-то неопределенно. Искоса бросал пронизывающие взгляды на хозяев, будто пытался понять, кто что собой представляет. Со своей ровесницей Галей почти не разговаривал. Правда, и она к нему не обратилась ни разу. Карина, знавшая о госте больше других, напряженно молчала, а когда к ней обращался муж, отвечала невпопад.

К концу вечера все настолько устали от общения, словно перетаскали с этажа на этаж тонну груза. Впечатление осталось тягостное.

— Уф! — выдохнул Владислав, когда мальчик, попрощавшись, ушел. — Даже дышать трудно. Как перед грозой. Атмосферное давление — понятное дело.

— Иди-ка сюда! — позвала его из коридора Карина. Она стояла перед открытой дверью туалета. Там, на кафельном полу, блестела лужа. — И чтобы больше его тут не было.

— Он что, не умеет писать в унитаз? — выглянула из-за спины матери Галя и фыркнула.

— Возможно, — хмуро отозвался Владислав.

7

Отчим был пьян, мать — тоже, хотя умудрялась стирать белье в раковине. Поскольку ей постоянно приходилось бегать из ванной на кухню, вода переливалась через край и на полу оставались следы босых ног. Вот и сейчас она помчалась на грозный окрик, забыв завернуть кран.

— Не суетись, сядь! — приказал муж. — Наскачешься еще.

Она выпила протянутую стопку, подхватила из миски огурчик. Только бы не разозлился, а то начнет — не остановишь. Но и бессловесная, животная покорность вызывала у него раздражение. Он пришел в эту семью с улицы, не имея ни кола ни двора, но отчего-то считал и жену, и пасынка обузой на своей шее. Хотя вообще за все сорок пять лет своей жизни никогда толком не работал. Сидел раза три по мелочевке, мог стянуть что плохо лежало, орал в поддержку демократов, освободивших его от угрозы статьи за тунеядство… Лицо — темно-коричневое, совсем испитое — на вид можно дать и шестьдесят. Внутри у него — и в животе, и в голове — уже давно все сгнило, тусклые глаза загорались лишь при мысли о водке, но драться по пьяному делу он любил и умел. Первый ее муж был гораздо лучше. Тот хоть на приличной работе вкалывал, правда, денег в последние годы ему все равно не платили, но зато рюмки опрокидывал лишь по воскресным дням да праздникам. Сама виновата, что довела мужика до петли…

Мать украдкой вздохнула. Хотела перекреститься, но рука не поднялась под пристальным и жестким взглядом.

— А где наш Герка-геронтолог? — Муж любил мудреные словечки, смысла которых, конечно, не понимал: услышит где-нибудь и запоминает.

— Вон идет, — откликнулась она, заслышав, как в коридоре хлопнула дверь. Лучше бы уж позже пришел, когда этот чумовой спать завалится.

— А ну, герой, топай сюда! — позвал отчим, Она побежала к раковине, где журчала вода, успев шепнуть сыну на ухо, чтоб был непокладистее, не возникал. Два мужика в доме — как волк и волчонок, того и гляди перегрызут друг другу горло.

— Ну, чего уставился? — спросил Гера, усаживаясь напротив отчима. Смотрел не мигая, буравя того глазами, и это подействовало. Пьяный немного смягчился, забыв, зачем звал мальчика.

— Ты… это… ужинал или как?

— Или как.

— Отвечай правильно! Смотри… Чего?

— Чего «чего»? — усмехнулся Герасим. — Ты, дядя Вова, совсем дурной, когда нажрешься. Как космонавт в невесомости.

— К-хм!.. Распустился без отцовской руки. Поживи с мое — поймешь что к чему. Я в твои годы… Гм-м… А ты чего меня дядей Вовой, а не папой кличешь? Ты должен меня батей называть, по закону. Я тебя усыновил, заразу такую.

— Я не просил.

— Еще бы тебе, сопле, слово давали! И ты меня век помнить должен, И Клавка, кобыла заезженная. Клавк, поди сюда!

— Сейчас! — откликнулась мать из ванной.

Отчима, прикончившего вторую бутылку, окончательно развезло. Положив здоровенные кулаки на стол, он пережевывал сало и уже не говорил, а что-то мычал:

— Ты… понял?.. Гад… Где шлялся?.. А?..

— У новых соседей был в гостях, — произнес Гера. Еще минут десять, и придется вместе с матерью волочь отчима к кровати. Сам не дойдет.

— Знаю их. Видел вчера, — чуть отрезвел тот. — А чего ты к ним липнешь? У тебя дома нет?

— Это они ко мне прилипли. Дочка их в меня втюрилась. Ничего деваха, ногастая будет. Уже и сейчас есть за что подержаться.

— Чего-то ты рано об этом думать стал. Хотя я в твои годы уже столько девок попортил… В рабочем городке жил, а там… В каждой подворотне…

— Это о чем вы тут? — спросила мать, входя на кухню.

— О бабах, — ответил Гера. — Дядя Вова меня уму-разуму учит.

— Ты бы лучше спать шел, — сказала она мужу. — Совсем вымотался. — Это прозвучало так, словно он только что вернулся после трудовой смены.

— И то дело, — согласился труженик, но неожиданно взгляд его вдруг вновь упал на Герасима и из мутного стал кроваво-красным. — Падла, — просипел отчим, — ты почему «здрасьте» не говоришь?

— А вали-ка ты на фиг! — огрызнулся Герасим.

— Убью-у! — Отчим вцепился одной рукой в стол, пытаясь достать пасынка кулаком, но его повело, он завалился на бок и растянулся на полу. Гера отскочил к плите, на которой закипала кастрюля с бульоном из говяжьих мослов.

— Ну хватит, будет тебе. — Клавдия попыталась поднять мужа, загораживая от него сына, но сама тут же получила удар кулаком в бок, сдавленно охнула и отлетела к стене.

— А-а, твари!.. Сговорились! — заорал отчим, встав на ноги и схватив бутылку за горлышко.

И в это мгновение кипящий бульон выплеснулся ему на голову.

Гера юркнул в коридор, слыша за спиной звериные вопли отчима.

8

Карина еще продолжала в истоме прижиматься щекой к его плечу, но уже исчезала, растворялась во сне, уходила в единственную для каждого страну, ив такие мгновения он всегда глупо боялся, что жена не вернется обратно никогда. Почему — он и сам не мог себе объяснить. Ночь, темнота, все, что связано с луной, тяготило его, таило некую опасную тайну, к которой Владислав боялся прикоснуться. Порою он ощущал себя просто большим ребенком, вынужденным притворяться и играть во взрослого, не понимая и не принимая навязываемых ему правил. Возможно, именно поэтому он и выбрал столь редкую профессию — кукольный мастер. Может, именно оттого и находил больше смысла в жизни детей, чем в жизни тех, кто их породил. Жена что-то прошептала во сне. Он не разобрал, скорее, почувствовал: что-то ее тревожит. Сам он сейчас думал про этого паренька, который случайно вторгся в их жизнь. Хотя, собственно, ничего и не произошло: ну, сначала нахамил, потом напакостил в туалете… И что? Выкинуть его из их крохотного семейного мира, выбросить из головы и больше не замечать. Еще лучше — надрать уши. Но воспоминания о нем невидимо звенели в темноте, словно комар, способный превратить ночь в бессонный ужас, когда приходится постоянно вскакивать с постели, зажигать свет, искать зловредное насекомое по всем уголкам и, не найдя, валиться в изнеможении обратно, стараясь заснуть, а потом ждать, напряженно ждать, когда оно все-таки обхитрит тебя и вонзит свой острый хоботок в твою кожу. Было в этом ожидании новой встречи с мальчиком что-то мистическое, инфернальное, будто предопределенное судьбой, и Владислав чувствовал это. Они как бы наконец-то сошлись, идя несколько лет навстречу друг другу. Странно, странно…

Потом мысли кукольного мастера перекинулись к появившейся сегодня в его мастерской новой игрушке. И это также показалось ему не случайным, наоборот, чрезвычайно важным, знаковым событием. Кто-то словно разбрасывал перед ним метки, в которых он должен был разобраться. Стоило только тому старикану выложить на стол куклу, высвободив ее из простыни, Владислава кольнуло в сердце: что-то знакомое проявилось в чертах лица металлического мальчика. Он уже видел его утром — в этом не было никаких сомнений. Та же улыбка, тот же овал лица. И, что самое удивительное, взгляд. Хотя как можно всерьез говорить о каком-то взгляде у безжизненного куска железа, пусть даже и приобретшего форму человеческого тела? И все же, все же… Ведь и вещи умеют смотреть на своего нового хозяина. Старик, мастер и кукла — все трое улыбались друг другу, как попавшие в одну клинику тяжелобольные, ожидающие операции и не ведающие, что ждет их впереди.

Владислав заворочался, потревожив спящую жену, и та отвернулась, разметав черные длинные волосы по подушке. Приподнявшись на локте, он стал всматриваться в ее бледное, словно выточенное из мрамора лицо. Галя унаследовала черты матери, подумал он. Восточная кровь сильнее славянской. Карина, будто почувствовав его взгляд, тяжело вздохнула, веки ее дрогнули.

— Спи, милая, спи, — прошептал Владислав, склонившись ниже, не зная, как оградить их всех от неведомой опасности, притаившейся в темном углу комнаты.

Он осторожно отодвинулся, встал, прошел на кухню, где, наконец-то, включил свет. Хотелось пить, было душно, хотя из открытого окна доносилась ночная прохлада. На новом месте все кажется таким неуютным, необжитым, тревожным, хотя и вселяющим какую-то надежду на счастливые перемены. И тут же он подумал, что никаких особых перемен ему в общем-то не нужно. Зачем? Все и так слава богу! Не надо желать слишком многого. Сохранить бы то, что даровано тебе как величайшая милость, — семью, дом, любимое дело, покой. Никто не сможет отнять их у него. Разве что смерть.

Он пил холодный, горький, вяжущий чай, искоса поглядывая в растворенное окно, на улицу, упирающуюся в парк, шумный и веселый днем, а теперь, во втором часу ночи, похожий на огромного мертвого сенбернара. «Надо бы купить собаку», подумал вдруг Владислав. Так, на всякий случай. Да и Галинка Давно просит…

Неожиданно его внимание привлекла странная картина, хотя, если разобраться, ничего особенного для этого времени не происходило. Просто по улице пошатываясь брел какой-то пьянчужка, еле волоча ноги и прикладываясь к каждому фонарному столбу. Путь он держал прямо в парк — под сень деревьев, видно, облюбовав там место для ночлега. А за ним, на некотором расстоянии, скользили три короткие тени — эти тоже останавливались возле столбов, но явно прятались. Все это имело одно объяснение: трое выслеживали одного, крались за ним, как опытные охотники. Намерения их были ясны.

— Эге-ге! — произнес Владислав, в раздумье почесав кончик носа. — А игра-то тут нечистая.

И в это время пьянчужка на всю улицу загорланил песню — одну из тех модных, в которых почти не было слов. Впрочем, он и так сократил их до минимума, а потом и вовсе внезапно умолк. Владислав понял, почему тени у «охотников» такие короткие. Это были подростки, Ему показалось, что он даже узнал одного из них. Позвонить в милицию? Выйти на улицу? Или пойти спать? Пока он размышлял, пьяный добрался до парка и шагнул в его чрево. Через пару минут туда же нырнули и его преследователи. «Разберутся сами», — подумал Владислав, впрочем, без особой уверенности. Подождав еще некоторое время и напряженно вслушиваясь в ночную тишину, он закрыл окно, ограждая свою крепость от внешнего мира.

Эту ночь он спал плохо, что случалось с ним редко. Обычно Владислав засыпал сразу же, слыша размеренное дыхание жены. Теперь же он словно погрузился в ледяной колодец, из которого никак не мог выбраться.

Над его головой, где-то высоко-высоко, зависла багровая звезда.

 

Глава вторая

1

Выскочив из подъезда, Гера решил: больше он никогда домой не вернется. Пусть делают что хотят — пьют, дерутся, убивают друг друга… Ему наплевать. Хоть бы они сгорели там заживо. Он даже представил себе эту картину: полыхающие огнем стены, мечущуюся в дыму мать, и снисходительно согласился ее спасти. А отчим пусть корчится в пламени, пока не превратится в головешку. Немного отдышавшись, Гера щелчком выдвинул из пачки «Мальборо» сигарету, прикурил от изящной зажигалки в виде маленького серебристого пистолетика. Затем неторопливо направился в сторону большого магазина, пиная по пути пластиковую бутылку. В «Барсе» продавалось почти все: от домашних тапочек и детских игрушек до видеотехники и ювелирных украшений. Держателями заведения были азербайджанцы-беженцы, изрядно процветавшие, несмотря на свой скорбный статус. Хозяин «Барса» недавно приобрел «Мерседес», вдобавок к своей новенькой «тойоте», продавцы его также прочно обжились в Москве, чувствовали себя тут уверенно, как завоеватели-конкистадоры, не церемонясь с туземцами. Благо что начальником местного отделения милиции полтора года назад тоже стал выходец с Кавказа. Столица России с некоторых пор вообще все больше превращалась в тюрко-язычный мегаполис, теряя остатки славянских черт.

У Геры к азерам было особое отношение. Он не забыл, как прошлым летом его избили трое подростков — племянники Магомета, владевшего тогда еще не супермаркетом, а обычной коммерческой палаткой, правда, с тем же названием «Барс». Гера тогда купил жевательную резинку, но не получил сдачи — какую-то ерунду, мелочь. Но было обидно, что его так нагло и откровенно надувают, словно он слабоумный.

— Я тебе гранату в окошко брошу, — пообещал Гера продавцу-племяннику. Тот выскочил из палатки. Дело происходило днем, в три часа, на улице полно народу. Азербайджанец был выше и здоровее, но Гера, увидев перед собой злобное лицо, не сдержался и двинул кулаком прямо в пляшущий кадык. Может, потом он и убежал бы, пока чернявый подросток валялся на земле, да вслед за племянником выскочили еще два его брата. Один из них держал в руке пустую бутылку, другой — кастет. Сбитый с ног, Гера ужом завертелся на горячем асфальте, увертываясь от ударов. Но от шести ног не спрячешься, как ни извивайся. Они могли бы забить его насмерть — никто не вмешивался, здоровенные мужики опасливо проходили мимо, а некоторые задерживались в отдалении — поглядеть на бесплатное кино. Наконец какая-то русоволосая девушка влетела в самый эпицентр драки, отталкивая разъяренных азербайджанцев. Напор ее, сопровождаемый криком, был так неожидан, что те опешили, остановились, а может, и испугались. Трусости, как и злобы, у них было с избытком. Племянники ретировались обратно в палатку, а девушка нагнулась над Герой, чтобы помочь ему встать.

— Я сам! — промычал он, отталкивая ее руки и выплевывая изо рта кровь. Губы были разбиты, под глазом начинал оформляться синяк.

— Ничего не сломано? — спросила девушка, поправляя воротник его джинсовой курточки.

Гера взглянул на нее с недоумением и досадой: откуда она взялась, чего ей нужно?

— Вроде нет, — ответил Гера. — А тебе-то что за дело? Шла бы своей дорогой, мы тут сами разберемся.

— Остынь, мальчик! — улыбнулась она, коснувшись его лба прохладной ладонью. — Экий ты герой — голова с дырой. Теперь еще и от родителей попадет. Пошли, я тебя хоть зеленкой смажу. Тут недалеко, в соседнем доме.

Гера хотел ответить ей что-нибудь резкое, но почему-то сдержался. Улыбка у нее была не обидной, не насмешливой. Обычное круглощекое лицо, васильковые глаза. Пригляделся внимательнее — совсем девчонка, может, года на два-три старше его.

— Ладно, пойдем, — согласился Гера.

Так они познакомились, а потом даже подружились, хотя виделись не столь часто, как хотелось бы Гере. Света училась в другой школе, в старших классах, у нее были свои интересы, а у него — совершенно иные, И это разъединяло их куда сильнее, чем возраст. Но все равно он иногда чувствовал себя ее тенью.

Покрутившись немного возле прилавков, Гера купил перочинный ножик с двумя лезвиями, который был ему в общем-то не нужен. Он преследовал другую цель наблюдал за продавцами и покупателями. Племянники Магомета здесь не работали, они выполняли другие поручения. Сам хозяин появлялся в торговом зале изредка, заглядывая в различные секции и отдавая короткие указания. С лица его никогда не сходила широкая, будто намертво приклеенная улыбка. Гера уже достаточно хорошо изучил планировку «Барса», в здании которого когда-то размещался кинотеатр. Теперь просмотровый зал был поделен на торговые отсеки, бывшие комнаты администрации стали офисом Магомета, буфет превратился в небольшой ресторан с отдельным входом, а в подвальных помещениях оборудовали склад. Кроме того, вплотную к «Барсу» Магомет пристроил еще и двухэтажное зданьице, где обитали его нуждающиеся в жилье земляки. Другая стена бывшего кинотеатра примыкала к двенадцатиэтажному дому, где жил Гера. На крышу «Барса» можно было попасть либо из окон второго этажа, либо по пожарной лестнице. А там уже, если обладать достаточной ловкостью, не составляло труда спуститься и на балкон общежития азеров, откуда наверняка был проход в сам магазин, вернее, в офис Магомета. Это-то и являлось целью Герасима. Он уже давно продумал весь план, теперь оставалось лишь доработать кое-какие детали.

Выйдя из «Барса», Гера столкнулся на углу улицы с двумя своими приятелями, которые также слонялись без дела и почти по тем же причинам, что он сам, не желали возвращаться домой. Дылда был старше Геры на два года, а Жмох, похожий на маленькую вертлявую обезьянку, — на два года младше.

— Пошли завалимся, Жмох классный газ спер, — пробасил Дылда, заливаясь ни с того ни с сего смехом и показывая гнилые зубы. От него разило потом и почему-то конским навозом. Ладони у Дылды были вечно потные, грязные, хотя сам он чрезвычайно гордился своей внешностью, не упуская случая заглянуть в любую зеркальную поверхность.

Делать было все равно нечего, и Гера отправился вместе с дружками в подвал. Там стоял старый, протертый до дыр кожаный диван, повидавший на своем веку всякое, несколько колченогих стульев, обшарпанный стол. С потолка свисала лампочка. В углу была свалена куча тряпья — пальто, одеяла, занавески; всем этим барахлом можно было укрыться в холодную ночь.

Место отдыха оказалось занятым. В подвале уже разместились пятеро подростков, и среди них две девочки. Все они успели нанюхаться резинового клея из банки, стоявшей на столе, и теперь валялись вповалку, кто на диване, кто на полу. Один из подростков так и лежал с полиэтиленовым пакетом на голове, с усилием втягивая воздух, который еле проникал в горло.

— Кича сейчас концы отдаст, — расхохотался Дылда, кивнув на задыхающегося подростка. — Жаль, неплохой был пацан. Давай пока девок отдерем, что ли?

— Этих я уже пробовал, — важно отозвался Жмох, и по всему было видно, что он врет. Носком ботинка он задрал у одной из девчонок юбку, под которой ничего не было. — Во, видал? Так без трусов и ходит.

Дылда оттолкнул его, стал расстегивать ширинку, но передумал.

— Ладно, доставай свой газ, — сказал он, облизывая пухлые губы. — Это успеется…

Пока Жмох и Дылда втягивали в себя аэрозоль из баллончика, Гера нагнулся над Кичей, стянул с его головы полиэтиленовый пакет и похлестал по щекам, приводя в чувство. В сознание подросток так и не пришел, но зато задышал более ровно, с лица стала исчезать мертвенная бледность.

— Кайф! — пробасил Дылда, сбрасывая кого-то с дивана и занимая его место. А, Жмох?

— Ну! — отозвался тот, пристраиваясь у его ног. — А ты, Герка, чего менжуешься? Нюхалка заела?

— Замри и усохни, — не оборачиваясь, произнес Герасим. — Я твой сероводород в своем сортире каждый день нюхаю.

— Нет, правда? — не понял Жмох. Он уже «поплыл», и блаженная блуждающая улыбка стала растягивать губы. Так он и отключился — с этой идиотской маской на лице. Дылда продержался чуть дольше. Он еще попытался встать, потянувшись к валявшейся на полу девчонке, но потерял равновесие, споткнулся и врезался головой в стол. Затихнув, Дылда остался лежать на животе, подвернув под себя руки.

Вытащив сигарету, Гера закурил, с презрением поглядывая на уложенных дурманом приятелей. Затем встал, пнул лежавшего на пути Дылду в бок и выбрался из подвала.

Вернулся около двенадцати ночи, с продуктами и бутылками пепси. Эти два с половиной часа он провел возле дома Светы, надеясь, что она выйдет со своим ротвейлером на прогулку. Но собаку повел выгуливать Светин отец, и Гера, хотя и был с ним знаком, не стал подходить ближе и вступать в разговоры. Заведет старую волынку: как учишься, да кем хочешь быть? Санитаром в психбольнице. Чтобы лупить таких идиотов, как ты и все остальные.

Забредя в чужой квартал, Гера наткнулся на компанию «живчиков» во главе с их заводилой — Пернатым. Это были давнишние враги, и, поймай они его, потрепали бы от всей души. Хорошо, что Гера первым заметил кодлу и успел юркнуть в переулок. Слыша за собой топот ног, запетлял проходными дворами и, оставив противников с носом, выбрался на свою территорию. Сюда «живчики» сунуться не посмели: Пернатый соблюдал конвенцию. Тут ему могли накостылять с превеликой охотой.

Накупив продуктов, Гера спустился в подвал.

Почти все, очухавшись, уже разошлись по домам. Остались только Дылда, Жмох и Кича, резавшиеся за столом в карты. Тусклая лампочка освещала бледные потные лица, а глаза все еще были пустые и оловянные.

— Ваша мать пришла, молочка принесла! — проблеял Гера, вывалив на стол продукты. — Жрите, гниды, пока я добрый.

Его появление встретили радостными возгласами, карты полетели на пол, начался полуночный пир. Насытившись, мальчишки отвалились на спинки стульев, разомлев от тепла и спертого воздуха.

— А ты, Кича, чего домой не идешь? — спросил Гера. — Ты хоть знаешь, что чуть не загнулся?

— Знаю, — буркнул тот. Он был примерно одного возраста с Дылдой. — Я живучий.

— Живучий… В морге бы ты был, — вставил Жмох, — если б с тебя пакет не сняли. Пошли, что ли, пьяных поищем? Порезвимся. Я знаю, где тут неподалеку один бомж ночует.

— Сгодится и бомжиха! — загоготал Дылда. Ему было все равно, кого бить и в кого совать свой «хобот». — Аида, кулаки чешутся!

— Лучше бы у тебя мозги чесались. Хоть иногда, — заметил Гера. Однако присоединился к дружкам, отправившимся за ночными приключениями.

Кича остался в подвале, заняв освободившийся диван.

Пьяненького мужичка, который, видать, возвращался с гулянки, хватаясь за каждый фонарный столб, они нашли довольно быстро. Мужичок словно сам шел в руки, ничего не замечая вокруг. Он направлялся в парк, то ли намереваясь заночевать в старой беседке, то ли вообще не соображал, куда идет…

— Наш клиент, — прошептал Дылда, азартно блеснув глазами. — Как же я их ненавижу, бомжей этих!

— А сам-то ты кто? — ответил ему Гера. — Твой дом — вокзал. Не сегодня, так завтра.

Они крались за мужичком до лесополосы, а потом, уже возле старой беседки, накинулись на него все разом, с трех сторон. Тот даже и не понял, что произошло. Минуту назад вокруг было все спокойно, и вдруг посыпались удары: спереди, сзади, с боков. Схватившись за голову, мужичок прислонился спиной к дереву, не пытаясь сопротивляться. Кричать тоже не мог, лишь как-то по-бабьи взвизгивал. Дылда, метя прямо в лицо, пытался свалить его на землю, Гера отрабатывал удары ногой, а маленький Жмох орудовал подхваченной по дороге палкой.

Молодые волчата нападали яростно, жадно, распаляясь все больше и больше, а появившаяся на лице жертвы кровь взбудоражила их еще сильнее. Теперь возле беседки слышались только глухое сопение и тяжелые звуки ударов, словно кто-то энергично месил тесто для пирога. Избиение продолжалось долго. Мужичонка уже лежал на земле, вывернув руки и ноги, не подавая признаков жизни. То ли отключился, то ли действительно помер.

Первым остановился Гера, тяжело дыша и отплевываясь. Злость и ненависть, переполнявшие его, вдруг резко пошли на убыль. Он смотрел на валявшееся тело, которое еще совсем недавно двигалось, шло к какой-то цели, и не узнавал ни себя, ни своих приятелей. А те продолжали пинать ногами и бить палкой это напоминающее манекен туловище. Особенно свирепствовал Жмох, его даже пришлось оттащить в сторону.

— Хватит! — рявкнул Гера, ткнув его кулаком в лоб. — Пошли отсюда.

— Погоди, — отозвался Дылда. Он торопливо обшаривал карманы бомжа. Ничего ценного там не оказалось. Тогда Дылда, глупо гогоча, спустил с мужичонки штаны, расстегнул ширинку и, пристроившись, заработал бедрами. Жмох, ни в чем не уступавший своему старшему приятелю, попытался повторить то же самое, но у него ничего не вышло. Тогда он подхватил с земли палку и загнал ее бомжу в задний проход. Тело дернулось — очевидно, мужичонка был жив.

— Так и лежи, — засмеялся Жмох вслед за гогочущим Дылдой. — Может, поджечь его? Хорошее жаркое будет к утру!

Где-то неподалеку, у входа в лесопарк, раздалась трель милицейского свистка.

— Россыпью кто куда, встречаемся в подвале! — крикнул Гера, бросившись в гущу деревьев.

Утром Владислав обнаружил, что лобовое стекло его «Жигулей» разбито. Мелкие осколки покрывали капот и сиденья в салоне. Красть из машины было нечего. Он почему-то сразу подумал, что это сделал вчерашний мальчишка, Герасим. Зачем? Просто так.

Владислав не ошибся. Возвращаясь в пятом часу утра из лесопарка, Гера действительно швырнул кирпичом в стекло «Жигулей». Сам он также не смог бы объяснить, зачем это сделал. Наверное, таким способом просто хотел еще раз напомнить о себе. Жив, целую, жду встречи.

Подавив в себе бесполезный гнев, Владислав закрыл машину чехлом и отправился в мастерскую на метро. Дорога в подземке совсем выбила его из колеи. Душный, спертый воздух, монотонный шум, тысячи раскачивающихся, словно механические куклы, тел- все это действовало удручающе, давило на мозги. И только очутившись на рабочем месте, среди поломанных, ожидающих его возвращения игрушек, он почувствовал себя лучше, будто вырвался из плена.

Отложив все другие, в том числе срочные, дела, Владислав установил перед собой на столе нового питомца — мальчика с лютней и луком, как он мысленно окрестил его, и задумался. Работа предстояла нелегкая. Вздохнув, Драгуров начал разбирать куклу.

Почти не отрываясь и не отзываясь на телефонные звонки, он провозился несколько часов, вплоть до самого обеда. Затем наспех перекусил прихваченными из дома бутербродами и вскипятил на электрической плитке чайник.

— Скоро будешь как новенький, потерпи, — произнес Владислав, обращаясь к разложенным на столе железным деталям — частям тела, механизму, разобранному до последнего винтика, разным колесикам, пружинкам, постаменту с впаянной в него отрубленной головой, на которую должна была опираться нога мальчика. Предназначение этой странной головы Драгуров пока понять не мог — она заключала в себе какую-то аллегорию, но в работе механизма не принимала никакого участия. Автор игрушки, обладавший несомненным мастерством и фантазией, вложил в свое детище определенный смысл, но разгадать его Владислав был не в состоянии. Возможно, здесь присутствовали библейский сюжет либо миф. Нагой мальчик, попирающий чью-то голову со спутанными волосами… Лютня, лук — символы искусства, войны… Безмятежная улыбка на ангельском лице…

Драгуров был не силен в преданиях седой старины и не стал мучиться. Но техническая работа ему явно удавалась. Он словно бы почувствовал дыхание давно умершего мастера, его руку, волю и с новой энергией И силой приступил к возрождению игрушки.

Хитрый механизм должен был приводить в действие руки и голову мальчика. Говорить, как уверял дед, кукла, конечно же, не могла, но извлекать звуки на лютне — несомненно. Струны этого инструмента представляли собой тонкие стальные нити, с которыми соприкасались пальчики куклы. В результате могла рождаться какая-то мелодия. Такая же прочная нить, только потолще, соединяла концы лука. Каждая стрела в колчане, а всего их было шесть, входила в пазы на днище и крепилась особым крючочком. Вынуть их просто так, не сломав зажимы, оказалось невозможно. Здесь была своя тайна, какая-то особая хитрость. Драгуров еще не сумел разобраться во всем — слишком мудреную игрушку создал загадочный мастер. Но кое-что он уже понял. Например, змея, обвивавшая одну из ног мальчика, с помощью скрытой пружинки могла ползти вверх, словно скользя по бедру и талии, а потом замирала у горла. При этом она еще высовывала маленький раздвоенный язычок. Шарниры в туловище позволяли кукле наклоняться, поворачивать голову и кивать, двигать руками и даже сжимать кулачок. Это была необычная, уникальная игрушка, и Драгуров уже нисколько не жалел, что взялся за ее починку. Ему нравилось решать самые сложные задачи, а старик притащил именно то, что требовалось душе.

Работа настолько затянула Владислава, что он позабыл о времени. А когда взглянул на часы, оказалось, что уже пора ехать домой. За окнами мастерской давно было темно.

После завтрака, проводив мужа на работу, а затем дочь в школу, Карина осталась в квартире одна и впервые почувствовала себя тут не слишком уютно. Теперь ей показалось, что и потолки чересчур низкие, и стены, обклеенные новыми, выбранными ею же самой обоями, мрачноваты, и почему-то стал раздражающе подкапывать кран на кухне, а вид из окна на подступающий к улице лесопарк вовсе производил какое-то тревожное впечатление, словно в нем каждую ночь происходили страшные вещи. Она заставила себя выбросить из головы эти мысли, занявшись уборкой квартиры, хотя все вокруг и так блестело чистотой. Повесила в комнате несколько семейных фотографий в паспарту, снимки родителей и кадры из кинофильмов, в которых снималась Карина. Это были роли второго плана, не главные, но все равно их набиралось почти два десятка и они запомнились зрителям. Раньше режиссеры охотно приглашали ее, оценивая мягкую пластику, женственность, особую восточную печаль в глубоких черных глазах. Потом кино вообще перестали снимать. На экраны поползла разная дрянь, полупорнография с садистским уклоном. Карине предлагали роли с откровенным насилием или половыми актами в кадре. Она даже слушать не хотела о подобном. Тогда о ней попросту забыли.

Еще прежде, на съемках одного из фильмов, молодая актриса познакомилась с кукольником. Через год они поженились. Роль супруги и матери стала для нее главной в жизни. Но вот теперь, когда дочери исполнилось двенадцать, а все домашние заботы как-то отодвинулись в сторону, Карина начала вновь скучать по своей профессии. Почему бы не попробовать вернуться на съемочную площадку, тем более что вчера неожиданно раздался телефонный звонок с одной из киностудий. Как они ее сумели разыскать, да еще после переезда на новую квартиру, она не представляла. Звонил ассистент режиссера Клеточкина, с которым она когда-то работала в трех картинах. Сегодня они должны были встретиться. Мужу Карина ничего не сказала: она была немного суеверной и не хотела предопределять события. Пусть будет то, что и должно случиться…

Встреча с Клеточкиным в павильоне киностудии «Лотос» была назначена на три часа. Карина уже давно привела себя в порядок, а после ванны и макияжа в зеркале отражалась молодая красивая женщина, чуть старше тридцати, с легкой улыбкой и выразительным взглядом. Своим обликом она осталась вполне довольна. Интересно, какую роль собирается предложить ей Коля Клеточкин?

Ей не терпелось поскорее отправиться на встречу, но задерживалась дочь, хотя должна была прийти полчаса назад. Может быть, гуляет с новыми подружками? Карина заволновалась. Она то и дело подходила к окну, прислушивалась к лифту, к любому шуму за дверью квартиры. Так прошло еще минут тридцать. Встреча с Клеточкиным срывалась, но сейчас уже было не до того. Вновь всякие кошмары полезли в голову, весь мир вокруг был полон насильников и убийц. Не выдержав, Карина торопливо вышла на улицу и стала поджидать дочь у подъезда. На скамейке сидели старушки, Нет, никто из них Галю не видел. А вот «Жигули» ваши ночью разбили. Скользнув взглядом по накрытой чехлом машине, Карина побежала в школу.

Уроки в седьмом классе давно закончились, все разошлись по домам. Директор, сидевший в своем кабинете, попытался ее успокоить.

— Этот Диналов… — вырвалось у Карины, поскольку образ мальчишки постоянно возникал в ее мыслях. — Он очень… опасен? Я боюсь, что дочь могла пойти с ним.

— Не думаю. Какие у них могут быть общие интересы?

— Скажите мне номер его квартиры.

Вернувшись к своему дому, Карина в полной растерянности позвонила в обшарпанную дверь на пятом этаже. Открыл мужчина в трусах и майке, с испитым лицом. Сивушный запах был так силен, что Карина поморщилась. Мужчина заметил это и недобро усмехнулся.

— Герасим… здесь живет? — нервно спросила Карина.

— Мать, смотри какие дамочки к нашему Герке шастают! — заорал мужчина, повернувшись к ней спиной. — Где он только таких клеит?

Дальше разговаривать было бессмысленно, и Карина, не дожидаясь новых оскорблений, торопливо пошла по лестнице вверх. Мужчина что-то кричал вслед и смеялся, но она не слышала, закрыв ладонями уши.

Придя домой, она устало опустилась на стул. Вздрогнула от резкого телефонного звонка, тотчас же схватив трубку. Клеточкин, даже не поздоровавшись, обрушил на нее целый водопад гнева.

— Погоди, Коля! — перебила режиссера Карина. — У меня дочь пропала.

— Чем помочь? — с готовностью спросил Клеточкин. — Могу договориться с кабельным телевидением в вашем округе — объявят.

— Пока не надо. Возможно, я зря психую.

— Ладно. Когда Галя найдется, в чем я не сомневалось, приезжай. У меня для тебя есть интересное предложение.

Он повесил трубку, не попрощавшись, а Карина продолжала ждать. Время тянулось страшно медленно. Галя не появилась ни к пяти, ни к шести. В семь должен вернуться Владислав, Но в семь ни муж, ни дочь тоже не появились. И только тогда Карина почувствовала, что начинает сходить с ума.

Родной отец Герасима повесился два года назад. Тогда все шло по-другому, и Гера хорошо помнил то время. Не было ни побоев, ни пьянок, ни постоянной вони в квартире. Даже ссорились они редко, а если и возникали у кого-то обиды, то проходили так же быстро, как летний дождь в солнечную погоду. Отец относился и к нему, и к матери бережно, с нежностью, постоянно пытался развеселить их. Он носил с собой огромный чемодан шуток и еще целую авоську смешков. Он был очень веселым человеком. И при этом хорошо зарабатывал, служа в Министерстве энергетики. Занимал там какой-то ответственный пост. Писал пародийные стихи и юмористические рассказы, печатался в разных газетах и журналах, и весь гонорар также шел в семью. А как было славно говорить, что «мой папа — писатель»! Сколько Гера себя помнил, он никогда ни в чем не нуждался и ему ничего не было нужно. Ему было достаточно находиться рядом с отцом и матерью, отвечать на их любовь и жить счастливо.

А потом что-то сломалось. Не только в их семье, во многих других тоже. Но это Гера понял гораздо позже.

Большинство людей в бывшем Союзе мгновенно разорились дотла и оказались на улице. Остался без работы и отец. Торговать в переходах он не мог, да и не хотел. Друзья сами выкарабкивались, как умели, другие, более сноровистые и вороватые, — попросту вычеркнули его из своих списков. Устроиться на новое место не получалось. Попробовал сунуться в магазин грузчиком — не хватило силенок. Мать, жившая все это время у него за спиной, как у Христа за пазухой, тем более не умела делать ничего путного. Смех в доме стих, улыбки с лиц стерлись. Иногда не хватало денег на самую примитивную еду. Стали продавать вещи. А отец еще умудрился в свое время влезть в долги, которые теперь надо было возвращать. Тут-то и начались ссоры, скандалы, взаимные оскорбления и обвинения.

Гера стал убегать из дома. Пару раз даже заночевал в подвале, но ни мать, ни отец словно не заметили этого. Им было не до него. Они проходили новую для себя науку — выживания. Иногда не ночевала дома и мать, и это было уже совсем скверно — достаточно было взглянуть на отца. Он ходил по квартире, как пришибленный пес, жалкий, потерянный, какое-то подобие человека. Куда делись его сила, энергия, ум, обаяние? Все сожрал мелькающий в телевизоре чмокающий свин, которого Гера, как и других опухших от пьянства и обжорства «благодетелей», возненавидел всей душой. Он вообще стал презирать и ненавидеть практически все человечество, усомнившись в его необходимости. Жили бы на земле одни животные — было бы гораздо лучше. Те хоть честно пожирают друг друга, когда хотят есть. Люди — убивают из чувства гадливого страха к самим себе. Они равнодушны и ничтожны в своей прыти. Они любят измываться, лгать, ябедничать, совершать большие и маленькие подлости, пакостить. И каждый из них согласен пытать ближнего, дай лишь в руки нож или плетку.

Маленький Гера познал своим умом природу человеческих чувств и закрыл створки раковины, чтобы никто не смог коснуться его души. Родители больше не были для него ни идеалом, ни источником радости, ни объектом любви. Вообще потеряли свою ценность, поскольку вся сила их, как оказалось, держалась только на благополучии.

Но когда отец умер, Гера все равно плакал. Он же первым и обнаружил его висящим в раскрытом платяном шкафу, когда вернулся из школы. Словно это проветривалось старое пальто на вешалке, ехидно показывая ему язык. Гера в последний раз увидел на лице отца улыбку — жуткую улыбку смерти.

Что происходило потом, было уже не так интересно. Мать сменила несколько сожителей, пока в конце концов не появился этот козел, отчим. Гера жил своей жизнью. И в эту маленькую страну никому не было доступа.

После уроков Галя с новой подружкой, с которой ее посадили за одну парту, вышли из школы, не прекращая болтать, словно стремясь поскорее выговориться, перебивая друг друга и почти не вникая в смысл сказанного. Темы для обсуждения были самыми разнообразными: от домашних заданий и внешности исторички до последнего компакт-диска Фили Киркорова и употребления марихуаны.

— Я один раз попробовала, — сообщила подружка. — Ты знаешь, ничего, кайф!

— Фу, гадость, — поморщилась Галя. — А где ты достала?

— Мне Гера дал. Он в вашем доме живет. Видела его?

— Имела счастье. Он что, придурок?

— Как же! Просто ты с ним еще плохо знакома. За ним все девчонки бегают. С ним интересно. И у него всегда куча денег. Если честно, я в него немножко влюблена.

— Тоже мне, нашла объект внимания! Ну, мордашка красивая… А вообще он злой и глупый.

— Ничего подобного. У него весь класс списывал. И он на одни пятерки учился, пока школу не бросил. — Похоже, подруга была готова обидеться.

— А старушек твой Гера через дорогу не переводит? — язвительно спросила Галя. — Скворечники не строит? Смазливый урод — вот он кто. Кстати, легок на помине.

Герасим, чуть прихрамывая, шел им навстречу. Его загадочной улыбке на ангельском лице могла позавидовать сама Джоконда. Он действительно был очень красив: природа расписала его внешность самыми яркими красками, но это-то и делало его похожим на ожившую куклу. Не дойдя до девочек метров десять, Гера остановился и выкрикнул:

— Эй, ты! Тебя Галя зовут, да? Иди сюда. А ты, Людка, отваливай.

— Не ходи, — прошептала подруга, но Галя послушно, как загипнотизированная, шагнула вперед, хотя мгновение назад ей хотелось ответить грубостью.

Остановившись перед Герасимом, Галя посмотрела ему в глаза, словно надеясь прочесть в них какую-то тайну. Но там было темно и бездонно.

— Дура! — услышала она за своей спиной. И усмехнулась.

— Ты меня не боишься? — спросил Герасим. — А вдруг я тебе откушу голову?

— Чего мне тебя бояться? Ты не путало, а я не ворона. Зачем ты меня позвал?

— Хотелось посмотреть на тебя поближе. Ничего, симпатичная. Тебе бы в кино сниматься. В роли дохлой кошки.

Галя размахнулась, но Герасим перехватил ее руку и сильно сжал пальцы.

— Хотела меня ударить? Этого делать нельзя, я злопамятный.

— Мне больно, отпусти!

— Ладно, прощаю. Пошли в кафе-мороженое. Или тебя мамочка ждет?

Галя подумала и вновь поступила совсем не так, как хотела.

— Идем, — с вызовом сказала она. — Я люблю шоколадное, учти.

— Какое угодно, — отозвался он весело. — Хоть с ядовитыми грибами.

Ресторан в магазине «Барс» днем работал как обычное кафе. Любители выпить сто грамм сюда заходили редко — цены кусались. Гера усадил спутницу за столик в уютной нише и, велев ждать, отправился к стойке бара.

Бармен, усатый азербайджанец, смотрел на него круглыми, как железные рубли, глазами и почему-то вздыхал. Герасима он знал, видел здесь не один раз, но на приветствие не ответил.

— Неси за мой столик две порции шоколадного мороженого, виноград, персики, коробку конфет и охлажденную бутылку шампанского, — жестко произнес Гера, бросая на стойку деньги.

— Тэбэ, малчык, рано выно пыт, — сказал бармен, не шелохнувшись.

Герасим молча прибавил к лежащим на стойке купюрам еще столько же и, не оборачиваясь, пошел к своему столику. Через пять минут перед ними стояло все, что он заказал.

— Кюшайты, вах! — широко улыбнулся бармен, плотоядно поглядывая на Галю.

— Какой он противный, — сказала та, когда он вернулся за стойку. — А зачем ты взял шампанское? Я пить не буду.

— Не хочешь — выльем. Но немножко можно. За знакомство.

— Скажи честно, зачем ты напакостил вчера в туалете?

— Просто так. В детстве я неудачно упал и ударился головой, с тех пор не отвечаю за свои поступки.

— Ты, по-моему, и сейчас «в детстве».

Гера налил в фужеры шампанское и хитро прищурился.

— Я ровесник Октябрьской революции. За исполнение желаний?

Гале уже приходилось немного пробовать вино на Новый год. Подняв фужер, она мысленно произнесла тост: «Чтобы родители жили счастливо и долго, пока не умру я…»

Легкий хрустальный звон вывел бармена из сонного состояния, и он громко зевнул.

8

В девятом часу вечера наконец-то появился Владислав. Карина бросилась к мужу, уткнулась лицом ему в плечо и заплакала.

— Ну что ты, что случилось? — спросил он, пытаясь успокоить ее. Подумал: из-за того, что так долго задержался в мастерской. Потом заметил, что дочь, как обычно, не вышла его встречать.

— Галя пропала, — выговорила Карина, взяв себя в руки. — Я здесь никого не знаю, не к кому обратиться, ты не подходил к телефону… Почему?

— Срочный заказ, — уклончиво пробормотал Владислав. Этот мальчик с лютней и луком преследовал его и тут, занимая мысли. Но сейчас, опомнившись, он выбросил его из головы. Надо немедленно действовать!

— В милицию я не сообщала, — опережая вопрос, сказала Карина. — Мне страшно.

— Прежде всего давай не будем паниковать.

Владислав зашагал по комнате, пытаясь сосредоточиться.

— Я была в школе и даже у этого… Геры. Ее нигде нет.

— Он-то при чем?.. Может, она зашла в гости к какой-нибудь новой подруге?

— Она бы непременно позвонила, ты же ее знаешь.

— В том-то и дело! — воскликнул Владислав. — В том-то и дело, что мы, наверное, не знаем нашу дочь. Галя уже выросла, а ты продолжаешь считать ее ребенком.

— Я не хочу, чтобы с ней случилось что-нибудь ужасное.

— Никто этого не хочет. Ладно, — Владислав снял с полки адресный справочник и подсел к телефону, — буду звонить в милицию и по больницам. А ты пока опроси соседей. Может, кто-то из них что-то видел?

Прошел час. Никаких результатов. В больницы девочка с такой фамилией и приметами не попадала. В отделении милиции записали данные, но ничего определенного не обещали. Соседи попросту не открывали двери, а те, кто рискнул выйти, ничего не знали. Оставались еще морги, но ни Карина, ни Владислав не решались туда звонить. Это означало бы одно: смириться с неизбежным. Несколько раз они выходили из подъезда, бродили возле дома, но так было еще хуже — все время казалось, что Галя как-то сумела проскочить мимо них и теперь спокойно сидит в квартире. Они возвращались, но их встречала тишина. Карина чувствовала, что больше не сможет выдержать. Двадцать, тридцать минут, и она сорвется, завоет зверем. Владислав также ощущал приближение коллапса. В их мир вмешалось что-то страшное, необъяснимое. Оно рядом, близко, уже внутри них. Это Нечто пытается пустить трещину по их счастливой жизни, разрушить ее.

— Звони в морг, — обреченно сказала Карина. Губы у нее дрожали, лицо было бледнее обычного.

Накапав жене валерьянки, Владислав снова подсел к телефонному аппарату.

— Что надо говорить в таких случаях? — спросил он.

— Не знаю.

В это время на лестничной площадке грохнула дверь лифта, Они переглянулись, напряженно прислушиваясь. В замке начал поворачиваться ключ очень тихо, медленно.

— Господи! — выкрикнула Карина, распахивая дверь.

Галя стояла на пороге и виновато улыбалась.

— А… вы уже дома? Здрасьте, — как-то неестественно выговорила она, бочком проходя мимо матери.

— Где ты пропадала? — как можно более сурово спросил Владислав, хотя сейчас ему хотелось обнять дочь, прижать к себе.

— Гуляла в парке. С… подругами. Там интересно. — Галя прошла на кухню, и ее голос доносился оттуда. Карина растерянно переглянулась с мужем.

— Что-то я ее не узнаю, — произнес Владислав и тоже направился на кухню.

Карина пошла следом.

— Ты хоть понимаешь, что мы тут чуть с ума не сошли? — еле выговорила она. — Почему ты не позвонила, не предупредила?

— Извини, мамочка! — Галя положила себе на тарелку салат и отрезала ломтик сыра. Потом потянулась к матери и потерлась щекой о ее подбородок. — Из дубового дупла не дозвонишься. А белочка, которой я наказала тебе сообщить, наверное, перепутала адрес.

— Ты что, издеваешься?!

— Нет. Просто у меня хорошее настроение.

— А у нас? Как ты думаешь? — Владислав втянул носом воздух. — Кстати, кажется, ты пила спиртное?

— Ну и что? — ответила дочь. — Самую капельку.

Не удержавшись, Владислав ударил ее по щеке и сам испугался того, что сделал. Глаза дочери вспыхнули.

— Спасибо, папочка, — помедлив немного, произнесла Галя. — Ты получишь от меня поздравительную открытку к дню рождения.

И она, пройдя мимо них в свою комнату, хлопнула дверью.

 

Глава третья

1

С двенадцатого этажа на крышу вела металлическая лестница, но ее перегораживала решетка с амбарным замком, ключи от которого были только у дворника. Он держал наверху голубятню и не без основания опасался подростков или бомжей, способных перебить всех птиц. Подвалы — пожалуйста, гуляйте сколько хотите, а на крышу — ни-ни! Но прутья в решетке были достаточно широкие. Конечно, взрослый человек пролезть бы сквозь них не смог, а ребенок, обладая достаточной сноровкой и гибкостью, наверняка бы умудрился. Что Гера уже и доказывал не раз. Голубей он не трогал, ему было на них чихать с высокой колокольни. Он вообще не понимал, зачем взрослому бородатому мужику, по слухам, чуть ли не кандидату наук, держать этих мерзких пакостных птиц, выпускать их в ясную погоду на волю и со свистом гонять по небу? Вероятно, дворник был все-таки немного тронутым — видно, в голову попадал мусор, который он старательно убирал возле магазина «Барс».

Протиснувшись сквозь прутья решетки, Гера выбрался на крышу здания и облегченно вздохнул. Пока все складывалось удачно. Никто его не видел. Кроме, разумеется, Гали, которую он проводил до квартиры. Оставалась еще уйма времени, но не хотелось слоняться по улицам или идти в подвал. И тем более — к Мадам.

На крыше было довольно холодно, зато все окрестности — как на ладони, если эту ладонь осветить крошечными огоньками. Подняв воротник куртки, Гера уселся возле голубятни, где меньше дуло. Вскоре совсем стемнело, только звезды лили какой-то противный, тусклый свет. Изредка поглядывая на часы, Гера дремал, вспоминая сегодняшний день. Вернее, ту его часть, которую провел с новой соседкой, Галей.

После кафе-мороженого, забрав с собой персики и конфеты, они пошли гулять в парк. Там уже две недели работали чешские аттракционы, где можно было и пострелять из пневматических пистолетов, и спуститься в «Подземелье монстров», и погонять на роликовых коньках по искусственным горкам. Несмотря на свою врожденную хромоту, Гера катался просто здорово и в своем районе не уступал никому. Но, как оказалось, эта хрупкая и совсем не спортивная девчонка могла дать ему фору. Она выделывала такие сальто, что даже у него захватывало дух.

— Где научилась? — хмуро поинтересовался Гера. — Я-то думал, что ты еще на горшок ходишь.

— Ну что с дурака взять? — последовал немедленный ответ. — У тебя не язык, а ядовитое жало. Разве так можно разговаривать с женщиной?

— Тоже мне женщина! Козочка на привязи.

В «Подземелье монстров», где было скорее смешно, чем страшно, он осторожно взял ее за руку. Непонятно зачем. Просто вдруг появилось такое желание. И до самого выхода держал ее прохладную ладонь в своей. А затем они стреляли в тире, и тут уж он показал высший класс. Галя так ни разу и не попала в мишень, сколько он ее ни учил.

На эстрадной площадке выступали какие-то бестолковые клоуны, а они ели бутерброды с горячими сосисками, пили кока-колу и смеялись.

— Кто эта девушка, которая на тебя смотрит? — спросила Галя. — Красивая… Ты ее знаешь?

Он тоже давно заметил ее, но встал боком. Теперь пришлось сознаться. Он даже слегка покраснел, чего с ним давно не случалось.

— Познакомьтесь — Света, Галя, — буркнул он. — Ты чего тут делаешь, Свет?

— То же, что и вы, — ответила она, приветливо разглядывая его новую соседку.

Кажется, они понравились друг другу. Да и сошлись на редкость быстро, словно разлученные когда-то сестры. Уже через полчаса они все втроем весело болтали, и порою Гера даже чувствовал себя немного лишним. У девушек нашлось гораздо больше общих интересов, чем у него с ними, хотя Света и была старше своей новой подруги года на три.

— Я вам не мешаю? — несколько обиженно спросил Гера.

— Если не трудно, сходи за хрустящим картофелем и пепси! — ответили обе.

Очнувшись, Гера, чиркнув спичкой, взглянул на часы. Половина второго. Пора. Азерботы спят и видят сладкие сны. Теперь предстояло спуститься по пожарной лестнице вниз, на крышу магазина «Барс».

— Знаешь что я сделаю? — произнесла Карина, и ее голос — чужой, мстительный — поразил Владислава.

В комнате было темно, но они оба не спали. Просто лежали с открытыми глазами и думали о своем. — Завтра же отведу ее к гинекологу. Вот что я сделаю.

— Ты сошла с ума, прекрати, — отозвался он, нахмурившись.

— Да? — Карина почти соскочила с кровати, распрямившись, как пружина. Она будет шляться где попало, неизвестно с кем, а я спокойно смотреть на это? Вдруг ее изнасиловали?

— Ну что ты мелешь? Успокойся. — Владислав и сам чувствовал себя на взводе: эта пощечина была ни к чему. — Ей и так не сладко. Как ты думаешь, мне стоит попросить у нее прощения?

Глаза жены в темноте заблестели еще ярче.

— На коленях, — насмешливо сказала она. — Если Хочешь, чтобы она продолжала над нами издеваться и совсем села на шею. Этот Гера… Она была с ним, я уверена.

— Ну и что?

— Ты должен поговорить с его родителями. Нет, не то. Я их видела. Мы должны переехать отсюда. Это плохой район. А лес? На него смотреть страшно. И люди…

— Люди везде одинаковы. Ты сама себя уговариваешь бежать. В конце концов, это просто глупо. Завтра наступит день, и ты посмотришь на все другими глазами. Ночь — скверный советчик. И… не ругай больше Галю. Сделай вид, будто ничего не случилось. Она сама разберется со своими проблемами. Наша дочь умная девочка и не сделает ничего дурного. Мне не надо было ее бить.

— Ей еще мало досталось. Я бы ее убила. — Голос у Карины изменился, и последнюю фразу она произнесла так, как все люди, когда хотят просто отвязаться от какой-то назойливой мысли. Потом она добавила: — Коля Клеточкин — помнишь такого? — предлагает мне работу, наверное, в своем фильме.

— Стоит подумать.

Владиславу не нравился этот режиссер, хотя он-то и познакомил его с Кариной. Тогда снималась картина, в которой играли и люди, и куклы, а Драгурову приходилось осуществлять всю механическую работу с манекенами. Это был серьезный фильм, никакая не сказка, как считали зрители. То, что куклы «оживали» и вступали в контакт с людьми, а потом и захватывали власть над ними, поскольку были неуязвимы для чувств, казалось и Клеточкину, и Владиславу естественным. Другие этого не понимали. Даже актеры. Наверное, поэтому фильм и не получился, прошел «малым экраном». Критики так и не смогли отнести его ни к какому жанру: ни к ужасам, ни к притчевым картинам, ни к элитарному кино. А идея была проста: все люди в детстве играют в куклы, мальчики — в солдатиков, девочки — в Машу, Таню, Катю, Сашу, которых наряжают, баюкают, ласкают. Не осознавая того, отдают им частицу своей души. И порою кукла для них значит не меньше, чем живущие рядом родители, бабушки и дедушки. Но куда исчезает любовь, когда дети взрослеют? Они выходят из мира кукол, но попадают в такой же кукольный мир, где игрушки оживают, но не одушевляются. Несчастья, окружающие людей, произрастают из детства. Такова была несложная идея фильма. Единственное, что не нравилось Драгурову, — сам режиссер, не видевший черты между людьми и куклами.

— Ты спишь? — спросил Владислав, повернувшись лицом к жене. Карина дышала ровно, веки чуть подрагивали, но она не ответила. Или не хотела, или действительно спала.

А Владислав отчего-то именно сейчас решил рассказать ей о своем новом заказе, об этом металлическом мальчике с лютней и луком. Он вдруг понял, что тот собою представляет, разгадал хитрый механизм действия. Если, по уверению старика, игрушка может извлекать из лютни звуки, то умеет производить и другие несложные движения. Владислав уже догадывался, какие именно. Завтра же надо постараться собрать ее целиком и проверить. И вообще, он начинал немного жалеть о том, что со временем ему придется расстаться с этим металлическим мальчиком. Ведь в игрушке уже живет какая-то капля его души. Хорошо бы не отдавать ее заказчику… Подарить Гале. Хотя она давно вышла из этого возраста… Он так и не пожелал ей спокойной ночи… Чувствуя наваливающуюся дремоту, Владислав зевнул и закрыл глаза. «Всем спать, — мысленно приказал он. — Людям, зверям и куклам…»

Именно в это время на подоконник в соседней комнате что-то упало. Но Галя не проснулась. Слезы на ее щеках давно высохли, и она лежала, уткнувшись лицом в подушку.

Спускаясь по пожарной лестнице, Гера задержался на уровне восьмого этажа и, изогнувшись, бросил на подоконник перевязанный бечевкой пакет. Сюрприз для Гали. Затем проворно заскользил вниз, словно маленькая обезьяна. Он не боялся высоты и, похоже, был вообще равнодушен к страху. В самых критических ситуациях Герасим умел каким-то образом предельно концентрировать волю и ум, выбирая наиболее верное решение. Мозг превращался в компьютер. Или был таким всегда?

На крышу «Барса» можно было попасть, только совершив сложный прыжок с лестницы, но Гера, с силой оттолкнувшись от перекладины, сумел уцепиться за жестяную кровлю. Подтянувшись, он перебросил через бордюр тело и затаился, прислушиваясь к каждому шороху. Где-то мяукали кошки, но человеческих голосов слышно не было. Через пару минут он уже стоял на крыше общежития, прямо под ним находился балкон. Привязав веревку к вентиляционной трубе, Гера проворно спустился вниз, коснувшись ногами каменного пола. Дверь на балкон оказалась запертой, форточка тоже. Азеры любили тепло. Но Гера предвидел и это. Вытащив из кармана стеклорез и липкую ленту, он приступил к работе. Через десять минут, беззвучно выдавив кусок стекла, Гера просунул руку, открыл балконную дверь и вошел внутрь.

Он очутился в комнате, где едко пахло едким потом и одеколоном. Вдоль стен стояли четыре кровати. В одном из спящих мужчин Гера узнал усатого бармена, продолжающего вздыхать даже во сне. Остальные были продавцами из магазина, причем двое спали на одной кровати, тесно прижавшись друг к другу. Голубки не пошевелились даже тогда, когда Гера из озорства помочился в расставленные на полу ботинки.

Затем он прошел через комнату и вышел в коридор. Тут находились разные двери, но они его не интересовали. Во всех этих комнатах жили азербайджанцы, целая колония кавказских горилл, привезенная в Москву Магометом. Чистить их карманы Гера не собирался: слишком невелик улов, к тому же кто-нибудь мог проснуться. Гере нужен был офис хозяина, расположенный в самом магазине.

Спустившись по лесенке на первый этаж, Гера толкнул дубовую дверь. Заперто. Но наверху было крошечное окошко, куда могла едва протиснуться его голова. Подставив стул и вновь воспользовавшись стеклорезом, Гера освободил для себя узкий проход, а потом ужом пролез в эту дыру и скатился вниз. Боли от падения не почувствовал, слишком велико было напряжение всех мышц и нервов. В магазине мог находиться сторож — об этом он помнил с самого начала. Сигнализация подключена к наружным дверям и витринам, а своих сородичей Магомет не опасался. И напрасно.

Усмехнувшись, Гера продолжил маршрут, подсвечивая себе фонариком. Сначала он вышел в подсобные помещения, миновал лестницу, ведущую в склад, свернул налево, где располагались комнаты администрации. Замки в них были обыкновенные, простые, которые легко открыть перочинным ножом, а Гера недаром считался способным учеником Симеона и Коржа. Уроки пригодились. Вот с дверью Магомета пришлось попотеть дольше, но и она наконец поддалась.

Посередине кабинета стоял массивный стол, около стены — кожаный диван, в углу — сейф. Первым делом Гера выдвинул ящики стола, но ничего ценного, кроме нескольких сотенных долларовых купюр в коробке, паркеровской ручки, зажигалки из драгметалла и газового пистолета, не нашел. Зато обнаружил в пачке из-под сигарет «Кент» плоский ключ с несколькими бороздками. Магомет хранил его тут, рядом с сейфом. Гера знал об этом, поскольку несколько недель назад, стоя у прилавка, услышал фразу, вскользь брошенную хозяином своему продавцу: «Возьми там у меня в столе, в пачке сигарет, ключ и принеси из сейфа деньги…» Магомет оказался не слишком осторожен. Впрочем, разве он мог предполагать, что этот светлолицый мальчик, с таким упоенным интересом разглядывающий модели гоночных машинок, запомнит его слова и сделает вывод?

Открыв сейф, Гера стал выгребать оттуда доллары и складывать в небольшую сумку на поясе. Он не пересчитывал купюры — не было времени, просто уминал их, утрамбовывал, как капустные листья. Тут же лежали и ювелирные изделия, которые продавец секции сдавал на ночь хозяину. Рассовав кольца, сережки, медальоны по карманам, Гера замер, прислушиваясь. По коридору кто-то шел. Сторож? Повернув голову, Гера схватил со стола бронзового дискобола и вжался в стену. Бежать некуда — только окно. Теперь слышались чьи-то голоса. Сторож не один. Они обнаружили следы, вычислили его. Не дожидаясь, когда дверь в кабинет откроется, Гера со всей силой ударил дискоболом по стеклу, выбил его и, совершив акробатический прыжок, полетел вниз.

Директор школы по заведенной привычке поднимался очень рано — в пятом часу утра. А ложился в двенадцать. Четырех часов для сна ему вполне хватало, к тому же он любил иногда по-стариковски подремать днем в своем кресле, когда знал, что в кабинет, кроме секретарши, никто не заглянет. А та проработала с ним почти тридцать лет и умела охранять директорский покой. Но этот ранний гость, позвонивший в дверь, побил все рекорды. Директор торопливо встал, набросив на плечи старенький халат. Подойдя к двери, посмотрел в «глазок».

— Заходи, — отпирая, сказал он.

Вид у Геры Диналова был не ахти: на лбу и щеке царапины с запекшейся кровью, рукав куртки порван, брюки заляпаны грязью. Но темные глаза блестели весело, хотя и смотрели с вызовом.

— Мне бы умыться, — сказал мальчик, проходя мимо него в квартиру. Здравия желаю, Филипп Матвеич. Разбудил?

— Ничего. Гость от Бога.

— Я от другого товарища.

Гера хорошо ориентировался в квартире директора, поскольку не раз бывал тут. Бросив на пол куртку, он сразу пошел в ванную, открыл кран. Директор тем временем достал из аптечки йод, вату, пластырь. Подождал, пока мальчик умоется, обработал порезы, оставленные осколками стекла.

— Ну, рассказывай, — произнес Филипп Матвеевич, покончив с этим.

— А чего говорить? Свалился в канализационный люк. Крышку, гады, забыли закрыть.

— Не ври. Небось подрался с кем-нибудь?

— Точно. Подрался. Еле утек. Приютите на день?

— А школа? Так и не пойдешь ни сегодня, ни завтра? Смотри, отчислим. Я больше не смогу за тебя заступаться. Куда ты тогда денешься? Ведь загремишь по полной программе, так и знай.

— Не загремлю. Пойду я в школу, только не сейчас. Куда с такой рожей? Гера взглянул в зеркало на свое лицо, заклеенное кусочками пластыря, усмехнулся. — Шрамы украшают мужчин, не правда ли?

— Ты еще ребенок. А без знаний так и останешься им до конца жизни. А мог бы со временем поступить в институт. Голова у тебя светлая, — директор тяжело вздохнул. Эти беседы он вел с Герой не в первый раз, да все без толку. — Снова из дома ушел?

— Ага. Повздорили с отчимом. Морковку не поделили.

— Ладно. Разговаривать с тобой бесполезно. Ты, часом, не железный?

Директор тронул его за плечо, начал ощупывать руку. Гера дернулся в сторону. Он не любил, когда к нему прикасались взрослые. Ничего хорошего не жди. А у Филиппа Матвеевича взгляд стал какой-то туманный, словно покрылся слюдой. Что у него на уме — поди разберись.

— Не бойся, — сказал директор. — Меня ты можешь не опасаться, я тебе вреда не причиню.

— Угу, — согласился Гера, отойдя на всякий случай кокну.

Директор неловко потоптался на месте, подошел к старым ходикам, завел их. Вздохнул.

— Странный ты мальчик, — сказал он. — Будем завтракать, или спать ляжешь?

— Я бы лучше почитал чего-нибудь. Дайте какую-нибудь книжку. С картинками.

Директор открыл шкаф, вытащил с полки объемистый том.

— Сервантес, «Дон-Кихот». Подойдет?

— А интересно?

— Спрашиваешь! А пока снимай брюки. И рубашку.

— Зачем?

— Надо все это барахло замочить и постирать.

— Нет, нет. Я сам. Потом. Я новые куплю.

— У тебя что же, есть деньги?

— Немного. — Гера решительно взял книгу и уселся в кресло-качалку. — Вы не обращайте на меня внимания.

— Да, все-таки ты странный мальчик, — вынес свой вердикт Филипп Матвеевич, прежде чем уйти на кухню. — Еда в холодильнике, захочешь есть — сам найдешь.

Когда он снова вернулся в комнату, Гера уже спал, свернувшись калачиком в кресле-качалке. Сервантес валялся на полу, раскрытый на литографии Рыцаря Печального Образа. Директор поднял свою любимую книгу, положил ее на стол. Затем принес плед и укрыл им мальчика. Некоторое время он молча стоял над ним, всматриваясь в его лицо. Во сне Гера шевелил губами, словно пытался что-то сказать, но не мог выговорить. «Он красив, — подумал Филипп Матвеевич. — И это станет его бедой на всю жизнь. Лучше бы он был уродом». Коснувшись пальцами его лба, директор почувствовал холод. Мальчик что-то пробормотал, какое-то слово, не то «люблю», не то — «убью»… Директор резко повернулся и вышел из комнаты.

За столом во время завтрака царило неловкое молчание: и отец, и дочь старались не смотреть друг на друга. Карина же, наоборот, буквально жгла их обоих взглядом. Она впервые чувствовала себя какой-то лишней, словно, выполнив наконец свою главную роль, осталась не у дел. И теперь она не знала, что предпринять дальше. Владислав, допив чай, засобирался на работу.

— Позвони Клеточкину, — сказал он, будто угадав ее мысли. — Если что-то стоящее — не отказывайся. Приду вовремя.

— Я так и собиралась сделать, — ответила Карина, подставив для поцелуя щеку.

Поглядев на дочь и слабо улыбнувшись, Владислав вышел из квартиры. Карина стала убирать со стола посуду.

— Я тоже пойду, опаздываю, — сказала Галя. Она думала, что именно сейчас мать начнет читать нотации, но та лишь как-то спокойно, даже равнодушно пожала плечами. Ночь вымела из сознания все страхи и волнения. Действительно, пришла пора подумать и о себе, годы уходят, а она не обязана всю жизнь быть привязанной к мужу и дочери.

— Иди, — ответила Карина, не оборачиваясь. И добавила: — Когда вернешься, возможно, меня не будет дома. Ты знаешь, как разогреть обед.

— Конечно, — кивнула Галя, не вникая в слова матери.

Она была поглощена своими мыслями. Утром, встав с кровати и открыв окно, чтобы сделать зарядку при свежем воздухе, Галя увидела перевязанный бечевкой пакет, лежащий на подоконнике. Почему-то она сразу подумала, что это сюрприз от Геры. И некоторое время гадала, каким образом он попал сюда. Потом распутала бечевку и развернула пакет. Она ожидала обнаружить внутри коробку конфет или книгу. Но там лежала видеокассета без названия. Повертев ее в руках, Галя включила магнитофон, приглушив звук, чтобы в комнату не вошли родители. О зарядке она забыла, усевшись на краешек стула. Титров не было. Гнусавый голос за кадром произнес: «Учебное пособие для начинающих лесбиянок». Появились две-молодые красивые девушки, стали целоваться и попутно раздевать друг друга. Галя давно знала, откуда берутся дети и какие сексуальные извращения существуют, но тут она воочию видела перед собой столь откровенные сцены, что щеки ее начали густо краснеть. Минут пять, не отрываясь, она смотрела на экран телевизора, пока не опомнилась, услышав в коридоре голос отца. Поспешно вскочив, она выключила видик, вытащила кассету и, не зная, куда ее спрятать, вышвырнула в открытое окно. «Дурак! — подумала Галя со злостью. — Зачем он это сделал?» Она стояла, прижав ладони к щекам, и ей хотелось расплакаться.

А Гера, проснувшийся в квартире директора школы, и сам не смог бы ответить на этот вопрос. Наверное, он злился на Галю из-за того, что она так быстро подружилась со Светой. Эти девчонки совсем чокнулись, языком мелют, что помелом. Еще там, в парке, отлучившись за мороженым, он купил в коммерческом киоске эту подпольную кассету. Раз они игнорируют его, пусть смотрят порнуху. Ну их обеих в болото!.. Осмотревшись в пустой квартире, Гера поставил на плиту чайник, а затем выложил из карманов на кухонный стол побрякушки, достал из сумочки доллары. Тщательно и не торопясь пересчитал. Сумма получалась приличная: под двенадцать штук. Да кучка колец и брошей потянула бы на столько же. А главное, они не успели заметить его лицо. Когда он вылетел со второго этажа и упал на мусорную кучу, то сразу дал деру. Несмотря на хромоту, бегал он здорово. Еще погоняться надо, чтобы поймать. Сладко потянувшись, Гера откинулся на спинку стула и зажмурил глаза. За спиной засвистел чайник, но мальчик не шелохнулся. Теперь надо куда-то спрятать все это барахло. К Мадам идти не хотелось. Нужно оборудовать новый тайник, здесь. Правда, старый пердун, Филипп Матвеевич, может ненароком загнуться, и тогда будет весьма хреново. Придется навещать его почаще. Или вообще пожить некоторое время здесь? Только бы он не приставал со своими разговорами. Нет, старик он неплохой, но кто разберет, чего ему надо. Каждый ищет свою выгоду. Или удовольствие. Или хочет поизмываться. Или просто дурака валяет. Хорошо бы на всякий случай достать пистолет. Настоящий, а не эту пукалку с газом. Стоит поговорить с Коржом или Симой. Тоже, правда, сволочи, как и все вокруг. Ладно, каждый получит то, что заслужил. А придет время, и он уедет отсюда. Навсегда. В горы. В горах жить лучше всего. На самой недоступной вершине. Где нет даже зверей и птиц. Лишь снег, снег и снег. И повсюду — пропасть. А далеко внизу лежат те, кто пытался его достать… Чайник все свистел, но Гера продолжал думать, закрыв глаза.

«Меня создал мастер Бергер, из обрусевших немцев, живший на Сухаревке, напротив будки с городовым. Его мастерская находилась тут же, в подвале двух-этажного дома, а в крошечном окне мелькали ноги прохожих. В тот день на город обрушились потоки воды. Казалось, что небо гневается за что-то на людей и землю, но в подвале было тепло и сухо. В печи жарко полыхали поленья, потрескивая вслед за покряхтывающим мастером. Его очки держались на кончике носа, грозя сорваться на дубовый стол. Сухонькие пальцы проворно двигались, успевали всюду. Чудак-человек работал быстро, как заведенный. За свою жизнь он смастерил сотни игрушек: и простых, деревянных; и металлических, со сложным механизмом. Но такой, как я, у него еще не было. С гордостью сообщу вам: это стало его вершиной, лебединой песней. Он делал меня по наитию, вдохновенно, забывая про сон и еду, гоня прочь близких и не подпуская к себе даже любимую собаку, которая тоскливо выла под дверью. Особенно неприятное впечатление производил этот вой по ночам, когда в подвале плясали тени, а за спиной мастера, казалось, скалятся чьи-то наглые и гнусные рожи.

Бергер был сумасшедшим, это понятно. Стоило только взглянуть в его плавающие, словно туман, глаза. Но сумасшедшим гениальным, не от мира сего. Он служил хозяину другого мира. Тот-то и помогал ему в его работе. Механик-самоучка не изготовлял куклы на заказ или для продажи, и ни на одной из них не ставил Свое клеймо, хотя бы начальные буквы имени и фамилии. Просто вырезал или гравировал где-нибудь в неприметном месте малюсенькое око — со зрачком-точкой и ресничками. Будто оставлял о себе память. „Третий глаз“ и был фирменным знаком мастера Бергера. Куклы и игрушки живут дольше своих хозяев. А сумасшедший хотел наблюдать за миром после своей смерти. Через это око.

У него вообще была масса причуд. Ходил в рваной одежде, хотя в шкафу висел хороший сюртук; ел что попало и курил скверный табак, но не отказывал себе, в удовольствии выпить хорошего шнапса и пива; жену поколачивал, а четырех дочек иначе как уродинами не называл; спал в сутки по три-четыре часа, не более, и весьма изысканно играл на лютне. Даже заслушаешься. Зачем-то и мне присобачил этот музыкальный инструмент. Ни слава, ни деньги его не занимали. Надоевшие куклы Бергер дарил своим знакомым, которых, впрочем, было не так уж и много. А под старость и вовсе осталось с гулькин нос.

Когда-то он работал управляющим на пивоваренном заводе — отсюда и сбережения. Но настоящая страсть у него была одна — игрушки. Каждой он давал имя, а уж относился лучше, чем к родным детям. Потому и не торопился расставаться. Меня он назвал Куртом. Он все, время что-то бормотал под нос, бубнил, разговаривал сам с собой, обращаясь то ко мне, то к другим игрушкам. Наверное, считал нас безмолвными слушателями. Живыми, а не мертвыми. Забавный старик, смышленый и хитрый. Безумцы очень умны и подозрительны: они видят дальше и глубже других.

Бергер мастерил не только меня, но и мою точную копию — две куклы одновременно. Поскольку, пожалуй, впервые работал на заказ, а за Германом — так звали ту, вторую, — вскоре должен был явиться новый хозяин. Меня же он оставлял себе. Влюбился, старый дурак, что ли? Вообще-то это понятно. Не так уж я плох собой. Умею извлекать музыку из струн лютни и натягивать тетиву лука. Моя ядовитая змея всегда рядом со мной, а отрубленная голова учителя и творца — под ногами. Мне не страшен холод и зной, хотя я наг; смех и плач не могут повлиять на тонкий механизм. Я — само совершенство, созданное не Природой и Духом, а Бергером.

Мне было не жаль его, когда он умер, расставшись с Германом. Он не должен был так переживать, ведь у него оставался еще я, Курт. Сам виноват, несчастный старик: плоды созрели, их надо съесть. Таков закон жизни и смерти. Потом… Потом было разное, много всего. Я сменил всяких хозяев, но все они были мне слугами. Путешествовал по миру. Слышал и видел достаточно. Куда исчез брат? Не знаю. У Германа — иной путь, чем у меня. Но оба мы живем и вращаемся среди людей. А люди — живут в нас».

— Ну, просмотрела сценарий? — спросил Клеточкин, возвратившись в съемочный павильон и подсаживаясь на скамейку к Карине. В руках он держал бутерброды с ветчиной и пару бутылок пива. На столике горела желтая лампа, а все софиты вокруг были потушены. За расходом электроэнергии, особенно в обеденный перерыв, следили строго. Киностудия «Лотос» существовала всего два года, но уже стояла на грани банкротства. За все это время не было выпущено ни одного хорошего фильма. Картина Клеточкина для совета директоров оставалась последней надеждой. В нее были вложены все средства.

— На, ешь! — грубовато сказал режиссер, кладя бутерброды прямо на сценарий. — Что скажешь?

— Я прочитала только несколько страниц, — ответила Карина. Она уже стала отвыкать от особой, киношной атмосферы, от рваного и беспорядочного ритма актерской жизни, когда все делается наспех, легко, через смех и слезы, в густом гриме и с фальшивым голосом, под слепящим светом и готовыми обрушиться тебе на голову декорациями.

— Этого вполне достаточно. Хотя, матушка, должен тебе заметить, ты разучилась читать быстро, — хмуро заметил Клеточкин. — А схватываешь на лету по-прежнему, или в твою прелестную головку придется вбивать молотком?

— Коля, скажи честно: ты делаешь римейк своего старого фильма про кукол? Или готовишь новую версию «Буратино»?

— Ни то, ни другое. Впрочем, какая-то ностальгия по той картине у меня осталась… Но тут совершенно иное. Идею ты все равно не поймешь, поскольку женщина. У вас мозги набекрень. Но актриса ты хорошая, я знаю. И мне нужна не только ты, но и твой муж. Как специалист по куклам и консультант. Вы еще не развелись?

— С утра — нет. Но не знаю, что будет вечером.

— Ладно, не важно. Сценарий возьмешь с собой, почитаешь на ночь. Написал его один молодой парень, очень талантливый, хотя и полный идиот. Я только кое-что подправил. История необычная, загадочная, не для болвана-зрителя. Чувствую, что с этой картиной мы окончательно прогорим, скажу тебе по секрету. Тс-с! Об этом никому ни слова, пусть все думают, что мы прем на «Оскара». А вдруг?

— Ты бы не стал снимать фильм, если бы не надеялся на грандиозный успех. Уж я-то тебя знаю, — усмехнулась Карина. Достав платочек, она приложила его ко лбу режиссера. Клеточкин был тучен и лыс, несмотря на свои тридцать восемь лет, а в павильоне стояла нестерпимая жара. Пот струился по лицу режиссера, он тяжело дышал.

— Спасибо. Тогда молчи. И слушай. И пей пиво, пока оно не превратилось в мочу. Деньги на картину уже отпущены. Продюсер — зверь, стережет каждую копейку. Времени мало, снимать будем быстро. В условиях, приближенных к боевым. В основном здесь, в павильоне. В Швейцарские Альпы нас никто не пустит. В общем, пан или пропал. Актеры подобраны, ты их знаешь. Оператор старый, Юра Любомудров. Что еще? Золотых гор не обещаю, но заплатят нормально и вовремя. Не как бюджетникам. С пикетом на улицу не выйдешь, гарантирую.

— Какую роль ты мне предлагаешь?

— Об этом догадаешься сама, когда прочитаешь сценарий. Ты почему пиво не пьешь?

— Разучилась.

— Надо же! — Клеточкин всплеснул руками. — Ладно. И приводи ко мне завтра же своего мужа. Нам есть о чем с ним потолковать.

— Вряд ли он согласится. Влад тебя недолюбливает.

— Мы с ним не голубые, чтобы любить друг друга. А на съемках «Игры в кукол» понимали с полуслова — и я его, и он меня.

— Тогда было другое время. Сколько воды утекло! Скажи, а этот Бергер, он действительно существовал?

— Почему ты спрашиваешь? Какая разница! Если и жил, то твой кукольник должен наверняка о нем знать.

Режиссер, допивая пиво, взглянул на часы. Он был в потертой кожаной куртке, джинсах и кепочке-бейсболке. Но весь вид какой-то неухоженный, запущенный, словно он непрерывно переезжал с места на место. Карина понимала, что пора уходить, да и тревога за Галю подгоняла ее, но хотелось еще очень о многом расспросить своего старого приятеля.

— Как ты живешь? — неуверенно произнесла она, уже понимая, что задала вопрос впустую. — Женат?

— В пятый или шестой раз, — отмахнулся Клеточкин. — Не считал. Актриса. Елкина, ты ее знаешь.

— Такая лупоглазая?.. Ой! — Карина смутилась.

— Не всматривался. Короче, жду тебя завтра к двенадцати часам.

Клеточкин встал, потянулся к ней, чтобы поцеловать на прощанье, но толстый живот помешал ему. Они рассмеялись.

— Коля, занимайся по утрам гимнастикой, — посоветовала Карина. — Иначе будешь менять жен до конца жизни.

— А мне это нравится, — отозвался он, запыхтев, словно оскорбленный еж. Ведь ты же за меня не пошла, когда я предлагал? А я говорил серьезно.

8

В мастерской что-то изменилось. Владислав почувствовал это сразу, как только открыл дверь. Окинув взглядом просторное помещение, стеллажи с куклами, зашторенные окна, он некоторое время постоял в нерешительности, прислушиваясь к непонятному монотонному звуку, похожему на слабое попискивание. Сняв плащ, кукольник огляделся более внимательно. На полу валялось несколько игрушек, упавших с полок. «Что за странное землетрясение?» — подумал Владислав, водворяя кукол на место. У плюшевого тигра оказался почти оторван хвост. Клоун-марионетка потерял один глаз-бусинку. Несладко пришлось красавице Барби, которой неизвестный злодей расцарапал все лицо.

— Теперь тебе придется делать косметическую операцию, — пробормотал с нескрываемой досадой Владислав. — Кто ж тебя такую возьмет замуж?

Наконец он постиг и природу непонятных звуков: просто-напросто телефонная трубка лежала поперек аппарата. Он не мог оставить ее в таком положении, уходя вчера вечером из мастерской. Драгуров зябко поежился. Ему показалось, что он в помещении не один, кто-то наблюдает за ним. Подойдя к столу, он заметил, что и металлический мальчик лежит как-то не так. На спине, с поднятыми вверх руками, хотя Владислав был уверен, что оставил его в вертикальном положений. А одна тонкая струна в лютне порвана. Лопнула сама, от напряжения, когда он укреплял разболтанный гриф? Теперь придется подыскивать подходящий стальной проводок. Если бы Владислав верил в чудеса, он непременно подумал бы, что ночью здесь состоялся необычный кукольный праздник, в конце которого игрушки переругались и подрались. Но настоящая причина выяснилась очень скоро, едва он нагнулся под стол и увидел спящего возле тумбы трехцветного толстопузого котенка. Драгуров вытащил его за шкирку.

— Ну, разбойник, признавайся, как ты сюда попал?

Котенок смотрел на него немигающим взглядом и даже не пытался мяукать. Очевидно, он пролез в форточку, которая на ночь оставалась открытой. Или кто-то забросил его сюда, надеясь таким образом избавиться от надоевшей живой «игрушки».

— Что же с тобой делать? Ладно, поживи пока тут, — произнес Владислав.

Сходив в магазин на углу улицы, он купил пакет молока, колбасу, какие-то кошачьи консервы и угостил своего нового постояльца. А затем принялся за работу. Теперь он занимался только металлическим мальчиком с лютней и луком, отложив все остальные заказы в сторону.

Еще вчера его внимание привлек непонятный знак на спине мальчика, между лопатками. Крошечное око.

Какой-то символ? Или это своеобразное клеймо изготовившего игрушку мастера? Но кто этот загадочный мастер? Надо покопаться в книгах, может, удастся наткнуться на его следы… Старик говорил, что вывез куклу из Маньчжурии, но сделана она в России. У доморощенного умельца должны быть и другие игрушки. Не поговорить ли со своим старым учителем, если он, конечно, еще жив? Вспомнив об Александре Юрьевиче Белостокове, обучавшем его этому ремеслу, Драгу-ров почувствовал угрызения совести. Вот уже несколько лет он ему не звонил и не навещал. Скверно. Белостоков был для него не только учителем, но и старшим другом, в какой-то мере заменившим отца. Так всегда и случается: птенцы вырастают и забывают о своих родителях. Но дети — те же игрушки для взрослых, редкая из них остается несломанной…

Драгуров думал об учителе, продолжая собирать тонкий механизм металлического мальчика. Еще не все было готово, но он уже знал: если повернуть по оси голову, на которую опиралась нога куклы, — завести пружину, регулирующую движения рук и пальцев мальчика, то он начнет проворно перебирать струны лютни, и тогда зазвучит мелодия. Несмотря на то, что одна из струн была порвана котенком, Драгуров проверил действие механизма. Тотчас же в помещении раздалась негромкая музыка, журчащая, как ручеек. И хотя Владислав ожидал этого, но все равно замер, словно только что вдохнул жизнь в свое детище. Конечно, ничего удивительного в этом не было, существуют сотни более «умных» игрушек с гораздо более сложными механизмами. Но здесь чувствовалось нечто свое, близкое, даже родное.

Завод кончился: музыка, немного фальшивая из-за отсутствия одной струны, оборвалась. Какую мелодию он играл? Что-то из Моцарта… Но это было еще не все: механизм продолжал работать. Как завороженный, Владислав наблюдал за движением рук металлического мальчика. Лютня вошла в боковой паз, а лук заскользил по плечу куклы. Зажимы, удерживающие стрелы в колчане, разжались; тонкие пальчики вытащили одну из них, приладили к тетиве… Драгуров с любопытством следил: что будет дальше? Поразительное совершенство — эта кукла. Одновременно двигалась и змея, поднимаясь по бедру к талии. Мальчик стоял на столе, прямо перед лицом Владислава, и он не осознавал опасности. Просто любовался игрушкой. Ему даже показалось, что вновь звучит музыка, но только где-то внутри него, в сознании. Тетива лука упруго натянулась, стрела с острым наконечником грозила сорваться и ужалить в любую секунду. А сил шелохнуться не было… И тут что-то мягкое и пушистое прыгнуло к нему на плечи, вонзив коготки в плоть.

 

Глава четвертая

1

Человек, которого Гера ударил спицей, не умер. Его уже перевели из реанимационного отделения в отдельную палату, и теперь он лежал под капельницей, подключенный проводками к аппарату «искусственная почка», глядя в белоснежный потолок и размышляя. Приходившему накануне следователю Евстафьев, по кличке Гнилой, сказал лишь, что не разглядел лица того паренька, который его ранил. Следователь понимающе улыбнулся и ушел: пусть разбираются сами. Евстафьев так и намеревался поступить, поскольку и хорошо запомнил пацана, и высчитал, кто мог направить его руку. Он сам найдет его, коли уж остался жив. Никуда не спрячется.

А вскоре появился и Корж, который непременно должен был прийти: такой уж он человек. Никогда не откажет себе в удовольствии.

Корж принес пакет с фруктами, минеральную воду и цветы.

— Надо же, как не повезло! — участливо произнес он, цокая языком. — Как только узнал, тотчас же сказал себе: нет, Гнилой не тот парень, чтобы вот так взять и загнуться. Он выкарабкается, обязательно встанет на ноги. А как же иначе? Это такой парень, что ему никакая смерть не страшна.

— Ага. Поэтому ты и принес шесть гладиолусов. Как покойнику, — поморщился Евстафьев.

— Цветочница ошиблась. Не обращай внимания. Любишь киви? А виноград? Кто же это тебя подколол?

— Нашелся один, бойкий.

— Ай-яй-яй! Ну ладно. Мы живем в опасное время. Сам хожу и оглядываюсь. А на охрану денег нет. Плохо, Гнилой, с деньгами, совсем плохо.

— Я тебя понял.

Дотянувшись до цветов, Евстафьев смял один из гладиолусов и бросил на пол.

— Теперь пять, нечет. О долге я помню, Корж. Отдам все, сполна. Дай только поправиться.

— Дай? — переспросил посетитель. — А кто мне «даст»? Время не ждет. А может, ты будешь полгода здесь валяться? Ты бы позвонил жене. Она баба умная, пораскинет мозгами.

Евстафьев скрипнул зубами, глядя, как Корж вынимает из букета еще один цветок и меланхолически ломает его. Получался снова чет.

— Хорошо, — сказал он. — Я позвоню. Деньги тебе отдадут завтра. Не волнуйся.

— А я и не сомневался в тебе. Такой парень, как ты, не подведет. И я очень рад, что операция прошла удачно. Если что, я бы этих хирургов за уши подвесил.

— Конечно, кто бы тогда тебе бабки отдал? Хватит гнать пургу, Корж. Помоги мне лучше в одном дельце.

— Каком? — Глаза посетителя сузились, он наклонился ниже, поскольку Евстафьев говорил тихо.

— Мне надо разыскать того мальца, который в меня воткнул спицу.

— Как же его найти? — усмехнулся Корж. — Я ведь не Пинкертон, Это очень сложно сделать.

— Сколько?

— Ну-у… Штук в пять, думаю, обойдется. Но ничего не обещаю. Я не волшебник.

— Разве? А иногда у тебя выходят забавные фокусы.

Евстафьев закрыл глаза, чувствуя навалившуюся усталость. Ему хотелось, чтобы Корж поскорее ушел. Все уже и так сказано. Он отдаст ему пацана. За пять тысяч баксов он продаст ему и родную мать. А где-то рядом раздался голос посетителя:

— Ладно, отдыхай, набирайся сил. Такой славный парень, как ты, Гнилой, должен жить. А я постараюсь тебе помочь.

Оставался последний урок — физика. Галя со своей новой подружкой стояли возле открытого окна, в конце коридора, и Люда продолжала допытываться:

— Ну скажи, когда вы вчера ушли, чем вы занимались? Где были? Гера приставал к тебе, да?

— Нет. С чего ты взяла?

— Даже не целовались? Ни за что не поверю! А в подвал не ходили?

— В какой еще подвал? — Галя отмахнулась. Люда продолжала напирать:

— Я же его знаю: он и за мной ухлестывал, да ничего не вышло. Вернее… чуть не вышло. А вы? Неужели ты еще… ни разу? У тебя никогда не было… никого? Ни одного мальчишки?

— Прекрати, — твердо оборвала ее Галя, уже сожалея, что вообще связалась с этой дурой.

— Ой, поглядите на нее! — возмутилась Люда. — Врешь. Никогда не хотела попробовать? Если не врешь, то ты какая-то блаженная. У нас в классе еще поискать таких надо. Одна вообще вечерами старичков ловит да денежки снимает. А меня еще два года назад распечатали. На каникулах. И ничего страшного, нормальное дело. Хочешь, я приведу тебе одного парня? У тебя сегодня родители дома?

— Да пошла ты…

Галя впервые выругалась и сама растерялась. Люда, обидевшись, покрутила пальцем у виска, и отошла в сторону. Обе они раскрыли учебники и не заметили; как в коридоре появился Гера. Бесившиеся на перемене школьники уступали ему дорогу, а он шел, не обращая ни на кого внимания и не отвечая на приветствия.

— Ну, здорово! — сказал он, встав перед Галей.

Та мимолетно взглянула на него, с еще большим энтузиазмом зашелестев страницами. Подруга сделала несколько шагов в их сторону и навострила уши.

— Людка, вали отсюда в сортир! — грубо произнес Гера, не оборачиваясь.

— А ты — за ней, — добавила Галя.

— Сначала поговорим.

Он захлопнул ее учебник и нахально взял двумя пальцами за подбородок.

— Ты обиделась на меня за что-то? Смотришь, как крыса, того и гляди укусишь. Пошли в кафе, мороженое поедим.

— Отстань. — Галя мучительно думала, как поступить. Вот ведь пристал как банный лист. — Во-первых, у меня еще последний урок. А во-вторых… Это не ты бросил мне на подоконник кассету? Только честно.

— Какую еще кассету? На восьмой этаж? Ты в своем уме, старушка?

Гера говорил так искренне, что Галя засомневалась. Может, и не он вовсе? Тогда кто? Сорока принесла? Все еще сомневаясь, она спросила:

— Ты не врешь?

— Я никогда не вру, — с вызовом ответил Герасим. — И всегда делаю то, что обещаю.

— Неужели?

— Можешь убедиться.

Галины глаза озорно блеснули. Какой-то бесенок, сидящий внутри, подтолкнул ее.

— У нас дома ты сказал, что запросто прыгнешь в окно. Если бы папа не удержал тебя, — прыгнул?

— Конечно.

— Навряд ли. Что-то я не верю. Докажи.

Оба они одновременно выглянули в окно. Четвертый этаж. Внизу росли деревья, касаясь ветками стен. Но школьники там, на земле, казались маленькими заведенными игрушками. Гера нахмурился, сжав зубы.

— Ладно! — произнес он как-то чересчур равнодушно. — Гляди.

Не успела Галя опомниться, как Гера вскочил на подоконник и, обернувшись к гудящему коридору, прокричал:

— Почтеннейшая публика! Сегодня и больше никогда! Всего один раз смертельный номер! Нервных прошу покинуть зал!

Шум в коридоре стих, а Гера, красуясь и чувствуя всеобщий интерес, продолжал:

— Трюк исполняется впервые, это вам не жопой клюкву давить для варенья! Внимание на меня! Деньги за зрелище и на похороны соберет моя ассистентка. — Он махнул рукой в сторону Гали, а та, уверенная, что Гера дурачится, сделала реверанс. — Эйн, цвейн, дрейн! Оп! — И проем в окне оказался пустым.

Маленькая стальная стрела с острым наконечником впилась в стеллаж за спиной Драгурова, войдя в дерево более чем наполовину. Как раз на уровне головы Владислава. Если бы не котенок, прыгнувший к нему на плечи и заставивший отклониться, она угодила бы ему прямо в лоб.

— Поосторожнее надо быть с этими механическими игрушками, — пробормотал Драгуров, держа в руках пушистого гостя и подходя к стеллажу. Вытащить стрелу удалось только с помощью плоскогубцев. Что за причуда подвигла мастера создать эту странную и опасную для игр куклу? И какие родители позволят своему ребенку держать ее у себя? Нет, мальчик с лютней и луком предназначался не для детей. Тут что-то другое, Какая-то тайна сокрыта в работе неизвестного мастера. Хорошо бы порасспросить старика-заказчика более подробно.

— Ну что, спаситель, выпей за мое здоровье, — произнес Владислав, подливая в миску молоко. Трехцветный котенок заурчал, довольный. — Что же мне с тобой делать? Карина нас вдвоем домой не пустит. Твое племя она на дух не переносит. Поживешь пока здесь, а там что-нибудь придумаем…

Затем он снова вернулся к мыслям о металлическом мальчике. «Он мог убить меня», — подумал Драгуров, словно имелась в виду не безжизненная кукла, механизм которой он сам же и заставил работать, а существо, способное на осмысленные поступки. Глупость, конечно. Просто в любом деле нужно соблюдать необходимые меры безопасности. Пострадать можно и ухаживая за цветами. Если уколоться о шип прекрасной розы и занести в кровь ядовитые химикаты. Но ощущение какой-то необъяснимой угрозы, нависшей над ним, не проходило.

В последнее время, может, с полгода, он стал как-то по новому оценивать свою работу, задумываться о том, творит ли благое дело или занимается никчемным; более того, что гораздо хуже — потворствует ли страстям низменным, растлевающим души? Казалось бы, что в том особенного? Возрождать к жизни, ко второму ее сроку, изломанные вещи — игрушки и кукол, разве в этом есть грех? Или гордыня творца? Или тайная зависть к ребенку, который получает от жизни больше ощущений, чем он? Возможно, есть.

Но тягостнее другое, то, что открылось ему недавно. Игры, любые игрища придуманы не людьми и, уж конечно, не Богом. Это изобретение падшего ангела, того, кто, возгордясь, противопоставил себя Спасителю. Он ведет и будет вести с Ним неустанную борьбу, до последних дней Алокалипсиса, а поле сражения — в душах людей. Чем легче увлечь их, безумных, слабых и доверчивых? Игрой. От кубиков до компьютеров. От «морского боя» до Интернета. Игрой в жизнь. Игрой в смерть. Живое лицо подменяется кукольным, любовь — занятиями сексом, слово зрелищем. Конкурсы и развлечения с желанными призами подстерегают на каждом шагу. Всюду — манекены, биороботы, пустые глаза. И он, Владислав Драгуров, также причастен к индустрии Игр. Пусть он лишь ремонтирует игрушки. Но в той пирамиде, которую сами люди возводят Люциферу, лежат и его камни…

Он устал. Не только сегодня, вообще… Может, пока не поздно, заняться другим делом, сменить ремесло? Ведь у него есть педагогическое образование, он кандидат наук. Правда, и диссертацию свою посвятил проблемам игр в современном обществе. Их влиянию на развитие абстрактного мышления. Глупая тема, как сейчас считал Владислав, ненужная, даже вредная. А в детстве сам выдумывал всевозможные игры, увлекательные и азартные. Старшие братья и все его товарищи охотно принимали в них участие. Лепили из пластилина фигурки древнегреческих героев, разыгрывали Троянскую войну, метали за Ахилла и Гектора копья, сделанные из отточенных спиц, и они пробивали щиты из фольги, вонзаясь в плоть. Чувствовали себя языческими богами с Олимпа, управляющими событиями внизу. И ахейцы оживали, вели себя не так, как у Гомера, совершали другие подвиги и умирали иначе.

Много было игр, разных, простых и сложных, длящихся часами или целыми неделями, Владислав создавал игрушки из любого подручного материала. Правила и условия игр выдумывал сам. Уже тогда отлично разбирался в механике, в законах физики и химических свойствах материала, без которых не сотворишь высокоточную в движениях куклу, только чучело. И еще одно нужно знать настоящему мастеру: психологию человека, все фазы ее развития с детства до старости. Только смерть ставит точку в бесконечной игре людей. Вот и получается, как ни крути, что вся жизнь Драгурова была связана с неким виртуальным миром, с игрищами. С потворством зыбкому, неясному началу в каждом из живущих на земле. Он тяжело вздохнул, и в этот момент в дверь мастерской постучали.

Из своего кабинета Филипп Матвеевич сначала услышал треск ломающихся веток, затем сильный удар о землю, шум и крики. Само пролетевшее мимо окна тело увидеть не успел. Но уже понимал, что случилось несчастье. Выскочив из кабинета, он побежал по коридору к выходу.

Вокруг Геры толпились школьники, а он все пытался подняться. Наконец ему удалось это сделать…

Позднее, два часа спустя, врач в больнице сказал, что на его памяти подобных случаев — когда человек падает с такой высоты и не получает почти никаких травм, лишь царапины — было всего три. А как правило, готовят место в морге.

— Девчонка одна из-за любви безответной с крыши двенадцатиэтажного дома нырнула. И представляете себе — ничего! Встала и побежала, — усмехнулся врач. А вашего подопечного мы пару дней подержим. Наверняка у него сотрясение мозга.

Филипп Матвеевич прошел в палату, где на кровати сидел мальчик. Он взглянул на директора, но ничего не сказал, только скривил губы в улыбке. В глазах не было ни страха от пережитого, ни тревоги, ни особой радости.

— Ну, космонавт, как там, в свободном полете, — приятные ощущения? спросил директор.

— Падаешь, как мешок с говном, — отозвался Гера. — Можете попробовать, только не советую.

— И пытаться не стану. У меня на плечах все-таки голова, а не кочан капусты.

— А это с какого угла посмотреть. И при каком освещении.

— Ладно, умник. Поскольку ты пациент, ругаться не стану. Скажи только: зачем ты это сделал?

— Да случайно! — поморщился Гера. — Сидел на подоконнике и вдруг потерял равновесие.

— Вдруг? А в школе говорят — из-за девчонки.

Гера засмеялся, но как-то неестественно, наигранно.

— Я ведь еще не совсем идиот. Чтобы из-за какой-то сучки…

— Ты бы поосторожнее с выражениями, — заметил директор. — А то, что ты не идиот, это верно. Хотел самоутвердиться? Показать себя в полном блеске, со звоном шпор? Славно.

— Филипп Матвеич, можете выполнить мою просьбу?

— Говори.

— Оставьте меня сейчас одного.

Директор несколько растерялся, настроившись на долгую беседу, но перечить не стал. Он поднялся, сухо попрощался с мальчиком и пошел к двери. Там, задержавшись, обернулся.

— Поживешь после больницы у меня, — произнес он.

— Видно будет, — буркнул Герасим.

В больничном дворике навстречу Филиппу Матвеевичу со скамейки поднялась Галя Драгурова, новенькая, кажется, из седьмого класса. Лицо перепуганное, глаза красные.

— Ты чего тут делаешь? — спросил он. Не дождавшись ответа, догадался сам. Улыбнулся, пригладив ее волосы. — С ним все в порядке, зря беспокоишься. Ему бы твои волнения. У парня совсем нет нервов, только стальные проводки. Так, значит, он из-за тебя в полет отправился?

Галя неуверенно кивнула:

— Мы шутили, дурачились. Никто ничего такого не ожидал.

— Дурачились… — повторил Филипп Матвеевич. И задумался. Они будут дурачиться еще очень долго, несколько десятков лет, а некоторые из них — до конца жизни. В природе человеческой заложено относиться к собственной жизни снисходительно и небрежно, словно в запасе у него есть и вторая, и третья… Иные просто кличут смерть на свою голову, как тот же Герасим. Зачем? Отсутствует инстинкт самосохранения?

Или впереди настолько не видно никакого света, что наплевать на себя? Что остановит его? Будущая любовь? Не к этой ли девочке?

— Поезжай домой, — вздохнув, произнес директор. — Уже поздно. Тебя, наверное, и так заждались.

— А когда его выпишут? — спросила Галя, чуть покраснев.

— Скоро. Через пару дней. Он тебе нравится? Гера — необычный мальчик. Но будь с ним осторожна. — Филиппу Матвеевичу не следовало бы о том говорить, но он не мог смолчать.

— Почему? — спросила Галя.

— Потому что неизвестно, что окажется сильнее: здравый смысл или безумие, любовь или ненависть, сам человек или его тень. Эта беспощадная борьба затягивает всех, кто окажется рядом. Как ты. Ты понимаешь меня?

— Мне кажется, да, — ответила девочка.

— Открыто! — крикнул Владислав.

В мастерскую вошли, протиснувшись в дверь, двое: один высокий, плечистый, похожий на тяжелоатлета, другой — низенький, с лицом, как печеное яблоко. Он протянул Драгурову руку и сказал:

— Напрасно не запираете. Тут всякие ходят. Вы к какому комбинату бытовых услуг относитесь?

— Ни к какому, — ответил Владислав, решив, что эти люди — из налогового управления. Вчера ему звонили и предупредили, что должны явиться с проверкой. У нас фирма по ремонту мелких изделий домашнего обихода. Налево, если вы заметили, чинят пылесосы, утюги и чайники.

— Заметили. И уже побывали, — сказал низенький, улыбаясь и выдерживая паузу.

Второй прошелся по мастерской, оглядывая стеллажи с куклами. Остановившись возле клоуна-марионетки, взял его в руки, подергал за ниточки и коротко заржал.

— Положите на место, — попросил Драгуров. — Эта игрушка требует бережного отношения. К тому же она сломана.

— Положи, положи, — сказал низенький. — Еще успеешь наиграться.

— А вы, собственно, по какому вопросу? — забеспокоился Владислав. — Вам, наверное, нужен финансовый директор? Все документы, бухгалтерские отчеты у него. А сидит он в другом месте, здесь мы только арендуем мастерские.

— К нему мы зайдем позже. Если потребуется. А может быть, обойдемся и без него. У Вас ведь своя касса и свой финансовый счет, не так ли?

— Все ясно, — сообразил наконец Драгуров, усмехнувшись. — Напрасные хлопоты. Я не имею дела с наличными. Только выписываю квитанции, а заказчик оплачивает их в Сбербанке. Кроме того, если это вам интересно, у фирмы уже есть «крыша». Не знаю, правда, сколько идет на ее «ремонт». По этому вопросу вам все же надо связаться с руководством. Я всего лишь одно из колесиков в этой машине.

— Речь ваша мне близка и понятна, — выспренно сказал низенький. — Но позвольте усомниться в ее искренности. Ни за что не поверю, что Вы, такой классный мастер, может быть, единственный специалист в своем деле, к которому обращаются даже из музеев восковых фигур и из кукольных театров, да и просто богатые дамочки, помешанные на своих дорогих игрушках, ни за что не поверю, что Вы не берете с них дополнительную плату. Превышающую проставленную сумму в квитанции. Нонсенс!

Тяжелоатлет вновь тихо заржал, наткнувшись на голого фавна с дудочкой, обнимающего двух нимф. Очевидно, из двух непрошеных посетителей лишь низенький обладал даром речи.

— Не беру, — хмуро сказал Драгуров. Ему стал надоедать этот бесполезный разговор, хотя он и понимал, что окончить его по собственной воле вряд ли удастся.

Низенький покачал указательным пальцем.

— Придется брать и начинать жить по новым экономическим законам, — сказал он весело. — Как думаете: пятьсот долларов в месяц Вас не слишком обременят? Уверен, Вы зарабатываете раз в шесть больше. Я имею в виду чистый нал, а не пособие в фирме.

— Где же я их вам возьму? — простодушно спросил Драгуров.

— Это, батенька, Ваши проблемы, не так ли? Пораскиньте мозгами. Потрясите своих клиентов. Вы же не хотите, чтобы они остались без своих любимых игрушек? А Вы — без заказчиков. Какой прелестный мальчуган! — Низенький подошел к столу, а печеное яблоко-лицо еще больше сморщилось. — Старинная вещь, сразу видно. Мальчик с лютней и луком. Сколько Вы за него получили?

— Лично я — нисколько. Все идет фирме.

— Оставьте!.. Право, надоело слушать Ваши сказки.

Тяжелоатлет рыгнул и наконец-то подал голос, оказавшийся высоким и сиплым:

— Ну, че? Может, я пока начну тут ломать все? Чтоб время не терять?

— Погоди, — остановил его низенький. — Мы же еще не договорились. Так как, господин Драгуров? Ваше решение? Учтите, что мне стоит больших усилий сдерживать Федора — это все равно, что тянуть белого медведя за собачий поводок.

— А может быть, Федор пока подождет за дверью?

— Нет. Думайте скорее. У меня еще так много работы!

Драгуров не знал, что ответить. Официально он получал в месяц около двух тысяч долларов. Других доходов у него не было. Отдавать четверть заработка этим подонкам? И глупо, и обидно. Но теперь везде так. На днях даже приходили из префектуры, чтобы он за свой счет отремонтировал фасад здания. Узаконенный рэкет. Где выход?

— Я согласен, — произнес Владислав, а про себя подумал: «Ладно, еще поживем. Главное, выиграть время…»

Галя выглядела расстроенной, но Карина не придала этому значения. Она вдруг почему-то перестала интересоваться делами дочери, хотя в другое время замучила бы расспросами. Ей не терпелось прочитать сценарий, еще до возвращения мужа, а потом уж переговорить с ним. Стоит ли вообще снова связываться с кино? На титульном листе значились две фамилии: Алексей Колычев и Николай Клеточкин. Затем шло условное название будущего фильма — «Свет и тени в среде обитания». Название было громоздкое, претенциозное, годящееся для новеллы или повести, но не для кинопроката. Оно не понравилось Карине; ясно, что Клеточкин заменит его на другое, более кассовое. Он и сам сказал ей об этом. А кто такой Алексей Колычев? Такую фамилию она не слышала, хотя и заставляла себя следить за новостями из мира кино и литературы. «Талантливый идиот», — так определил его Коля. А он и сам попадает под эту категорию…

Действие сценария происходило в старой Москве и в сегодняшние дни, даже с небольшим захлестом в будущее, года на три-четыре. От начала и до конца века. Герои — люди и куклы, как и в прежнем фильме Клеточкина. Но та картина провалилась с треском. Что будет с его новым «шедевром»? Нет, все-таки он сумасшедший. Вновь хочет соединить несовместимое: живой дух и мертвую материю.

Перелистнув первые страницы, которые Карина уже успела прочесть в студии, она углубилась в сценарий… Мастер Бергер создал две одинаковые механические игрушки, двух металлических мальчиков. Один исчез вместе со своим странным заказчиком, второй начал долгое путешествие по миру людей. Колычев с Клеточкиным одушевили куклу, она должна была вести закадровый монолог для зрителя, иллюстрируя жизнь тех семей и те события, вокруг которых вращалась. По существу, игрушка оказалась свидетелем целой эпохи, огромного исторического пласта, показанного не через какие-то глобальные знаковые символы, вехи, а сквозь увеличительное стекло, направленное на обычное течение жизни людей. Аристократ, купец, белый офицер, эмигрант, совслужащий, крестьянин, рабочий, староста в оккупации, священник, партаппаратчик, дирижер, вор, генерал, диссидент из психлечебницы, демократ в перестроечное время, бандит, депутат Думы, новый русский, бомж, самоубийца… Все истории были пунктирно связаны друг с другом — не только этой куклой, но и каким-либо визуальным или смысловым скрепом: выстрелом, разбившейся чашкой, боем часов, оброненным словом, жестом, восходом солнца, льющимся дождем… Конец одного эпизода становился началом другого. Это не только не давало сценарию распасться на отдельные фрагменты, но и привносило ощущение сопричастности малого и великого, природы и человека, неразрывности всего мироздания, где нет случайной травинки. И не случайно было создание этих двух металлических мальчиков мастера Бергера как предвестников конца света, как символов апокалиптичности времени. Один жил среди людей, другой — в ином мире, но рано или поздно должен был явиться сюда.

Чем дольше Карина читала сценарий, тем хуже у нее становилось на душе и тем больший страх ее охватывал. Она и сама не могла понять, почему это происходит. В рукописи не было ничего мистического, наоборот, все реально, узнаваемо, а многие эпизоды выписаны с тонким психологизмом, исторической достоверностью, юмором. Этот Колычев — действительно очень одаренный парень. Кукла, ставшая тотемом, не влияет на судьбы людей и не убивает их — это мертвый кусок железа. Она просто является катализатором их безумных желаний, просвечивает, подобно рентгеновским лучам, их мечты, а то, что комментирует их поступки и становится невольным участником и свидетелем детективных, любовных или житейских историй, так это всего лишь причуды жанра, волшебство кино. Нет, тут и не пахнет ни мистикой, ни триллером, ничем другим новомодным и глупым. И авторы умеют «держать» сюжет, не размазывают его в философско-эстетическую кашу. Фильм может получиться и зрелищным, и дающим пищу для ума…

Не выдержав, отложив сценарий, так и не дочитав его до конца, Карина набрала номер телефона Клеточкина.

— Как ты собираешься отснять исторический материал? — спросила она возбужденно. — Это же нереально. А эпизоды в Маньчжурии? Выпишешь всей съемочной группе командировку? Ты не Спилберг.

— Обычное дело: монтаж документальной хроники. Ясно? — отозвался Николай. — Ты все прочитала?

— Нет.

— Тогда какого хрена звонишь?

И в трубке раздались короткие гудки. А Карина вновь пододвинула к себе сценарий.

Вечером в палату к Гере ввалились его уличные приятели, галдя и шутливо толкая друг друга. Видно, кто уже обкурился, а кто нанюхался клея. Как их всех пропустили — непонятно. Наверное, дежурившая медсестра просто побоялась связываться.

— Я ей сказал, что она сейчас сама на больничной койке окажется! загоготал Дылда. — Сразу со всеми нами. Ну-ка, подвинься. Ты, говорят, в летчики записался?

В палате лежало еще семеро. Согнав двух больных с ближайших кроватей, подростки уселись возле Геры. Вытащили из сумок спиртное и яблоки. Закурили, сплевывая на пол.

— Хорошо лежишь, — сказал Кича. — Как икона. Свечку в руку еще не ставили?

— А чего ты вообще прыгнул? — спросил Жмох.

— Дозу перебрал, что ли?

— Или столкнул кто? — поинтересовался Аист.

— Ты скажи, он у нас так полетает! С подъемного крана. Нет, правда?

— Думал, бассейн внизу, — отозвался наконец Гера.

— Ну, чего приперлись? Здесь, между прочим, госпиталь, а не помойка сраная, где вам всем и место. Смотрите, как бы медсестра милицию не вызвала. Он оглядел вытянувшиеся лица приятелей и усмехнулся:

— Не боись, я отмажу. Скажу, что вы мои дебильные братья.

— Короче, расклад такой, — нерешительно произнес Дылда, взяв руль управления на себя. Он негласно числился первым заместителем Геры. — Живчики совсем оборзели, а Пернатый и вовсе съехал. Сегодня ночью разборку устраиваем, Назрело. Но без тебя не начнем.

— Пошевели пальчиками, — вставил Жмох. — Члены не отнялись? Могу свой одолжить.

— Твоим пупырышком только мух щекотать, — огрызнулся Гера. — Что произошло?

Ребята переглянулись, заерзали, не решаясь начать. Они знали, что слушать об этом Гере будет неприятно.

— Лешку-Лентяя они поймали. И измордовали так, что тот сейчас в Склифе загорает, — сказал Дылда.

— Он в парке с девчонкой гулял. А парк общий, ничей. Так мы договаривались. Это не дело.

— Лентяй вышел из нашей компании, — задумчиво произнес Гера, чувствуя, что они чего-то не договаривают. — Зачем вмешиваться?

— Еще не вышел. Только хотел, — вмешался Кича.

— Ему нос сломали, руку, пару ребер. Били ногами и литыми трубками. Ты сейчас по сравнению с ним хоть в кино можешь сниматься.

— А девчонка кто? — спросил Гера, уже начиная догадываться.

— Света твоя, — ответил кто-то из них. — Сам будто не знаешь, что они последнее время дружбу водят?

— Так, понятно. — Гера нахмурился. То, что Леша, который был старше него года на три, ухаживал за Светой, Герасима не сильно трогало. Он не мстительный собственник, чтобы чинить препятствия, к тому же относился к девушке больше как к другу. И у нее своя голова на плечах, чтобы сделать правильный выбор. Лешка неплохой парень и вовсе не лентяй, просто толстый. И умный, не чета этим придуркам. Хотел завязать с их компанией — и пусть. Никого не держим.

— Что со Светой? — спросил он.

— Тоже маленько пострадала. Стала вмешиваться… Короче, голову ей пробили, — сказал Дылда. — Они, видно, решили, что ты в больнице надолго застрял, вот и пошли вразнос.

— А она сейчас где?

— В другом госпитале. Во взрослом. Это ты у нас с малолетками кантуешься. — Приятели заржали, но под сердитым взглядом Геры остановились.

— Да ты не бзди, жить будет, — сказал молчавший до сих пор Кент. — Я справлялся у родителей. Правда, они меня чуть матом не послали… Недельку поваляется, станет как новенькая игрушка. Сможешь снова заводить.

— Так что решим? — неуверенно спросил Дылда, поскольку Гера молчал.

— Одежду принесли?

— А как же! И размерчик твой, как положено.

— Тогда поторопимся. Нечего языком трепать.

8

Отправляясь к своему наставнику по кукольному ремеслу Белостокову, Драгуров вообще не был уверен, жив тот или нет. Телефон угрюмо молчал, слышались только какое-то шипение и бульканье, словно он звонил по водопроводному крану, в котором к тому же не было воды. Владислав поехал сразу после ухода незваных гостей, захватив с собой тяжелый саквояж.

На его счастье, старый учитель пока не собирался помирать. Он вел тихую жизнь многолетнего, высохшего растения, не требующего особой подкормки и влаги. Сколько могло продлиться такое существование, было известно одному Господу Богу и начальнику РЭУ, грозившему отключить свет, газ и воду за хронические неплатежи. Местная АТС телефонную связь уже вырубила. Что Белостокова нисколько не огорчило, а Даже порадовало. Он стал к старости злющим мизантропом, в контакты с людьми предпочитал не входить, дверь никому не отпирал, а из квартиры выбирался всего раза два в неделю — за хлебом и какой-нибудь крупкой. Сколько ему сейчас было лет, он уже и не помнил — наверное, за восемьдесят. Высокий костлявый старик, обросший седой щетиной, походил на некий сказочный персонаж, связанный непременно с нечистой силой. На это указывала и целая галерея кукол, хранившихся в комнате, причем собраны тут были исключительно лешие, ведьмы, черти, домовые, тролли, черные коты и собаки, а также затесавшиеся в теплую компанию инопланетяне с рожками-антеннами. Все они уже давно были покрыты пылью и паутиной.

Услышав настойчивые звонки в дверь, за которыми последовали ритмичные удары, Белостоков замер у порога. Поскольку стук не прекращался, старик сипло прокаркал:

— Кого еще черти на ночь носят?

— Александр Юрьевич! Это я — Драгуров, помните? Владик, — откликнулся гость.

— Не знаю такого, — ворчливо сказал Белостоков, хотя и тотчас же вспомнил. Просто он был обижен на всех, в особенности — на своих учеников и детей с внуками, которые выросли, разбежались и забыли о нем. Мерзкая людская порода!

— Вы меня еще «пасынком» звали. Ну же, вспомните! — продолжил Драгуров, а про себя подумал: «Чтоб тебе пусто было, старый притворщик!» Белостоков всегда отличался чудачеством и был очень обидчив. — Я Вам гостинцы принес, — добавил Владислав. Наконец щелкнул замок, дверь заскрипела, приоткрылась.

— Заходи, — произнес старик. — И снимай галоши.

— Я даже и не знаю, что это такое. А дождя нет. Как Вы поживаете? — Драгуров хотел обнять мастера, но тот брезгливо отодвинулся и махнул рукой, приглашая за собой, в комнату.

— Тут конфеты, печенье, чай, сыр с колбаской, хлеб. Хотел еще кофе взять, да вспомнил, что Вы не пьете. — Владислав выкладывал из саквояжа продукты и оглядывал хозяина. Не больно-то он изменился.

— Колбасу сам ешь, у меня зубов нет, а за чай спасибо, — сказал старик и взял в руки красивую бутылку. — Это что?

— Ликерчик. «Амаретто». Выпьешь — и умеретто. Нет, вкусно, сейчас попробуем. Где рюмки?

Через полчаса Белостоков немного оттаял. Щеки его чуть покраснели, глаза заблестели, а кровь даже быстрее побежала по венам. Стало тепло и покойно. Дра-гурова он любил, возлагал на него большие надежды. Когда-то…

— Вы, наверное, на меня, на всех нас сердитесь? — спросил Владислав, подливая старику чай. — Напрасно. Сами знаете, какое теперь на дворе время. Каждый, как улитка в раковину, спрятался. Ни просвета, ни особой надежды. Все в тартарары летит. И мы следом.

— Туда и дорога, — блаженно улыбаясь, заметил мастер. — Чем скорее, тем лучше. Черти, говоришь, одолели? Так сами же вы их и накликали на свои головы. Мало вам еще. Погодите, дождетесь настоящего ада.

— Чего это Вы, Александр Юрьевич, такой беспощадный? Люди все же. Не жалко?

— Сволочи, а не люди, не путай. Настоящих человеков повымели, нет их. Одни слуги сатанинские остались.

— То-то, я гляжу, Вы всю комнату чертями забили. Дружите, что ли?

— Нет, соседствую в согласии. Они меня по ночам тешат и байки рассказывают, — серьезно ответил старик. — А я могу любому из них голову свернуть. И это радует. Кто породил — тот непременно и убить должен.

— Или наоборот, — добавил задумчиво Драгуров. — Я ведь к Вам вот по какому делу… — Он вновь раскрыл саквояж и вытащил металлического мальчика, установив его на столе, среди чашек и блюдец. — Вы все знаете. Кто бы мог смастерить эту механическую игрушку?

Белостокову хватило одного взгляда.

— Бергер, — коротко ответил он, как пролаял.

 

Глава пятая

1

Трехцветный котенок стал прозываться Никак. Пушистые существа с подобной окраской должны приносить счастье, но он об этом не знал, иначе возомнил бы о себе невесть что.

— Никак, беги сюда, пей молочко! — позвал Владислав, прежде чем отправиться к старому учителю. Имя котенку не понравилось, но к миске он поскакал вприпрыжку, покосившись на металлического мальчика, которого упаковывали в саквояж.

— Пока, Ник! — сказал Человек и ушел. Они все куда-то уходят, исчезают, а потом либо возвращаются, либо ты находишь нового хозяина. В кошачьей жизни главное — никогда не оставаться одному, но и не показывать вида, будто тебе кто-то уж больно сильно нужен. Сами подойдут и все предложат.

Вылакав молоко, котенок захотел поиграть. Он затаился за ножкой стула, навострив ушки и уставившись на стеллаж с куклами. Но хвост вел себя непослушно и нетерпеливо ерзал по полу. В засаде от хвоста одна морока. Игрушки сидели неподвижно, словно совсем мертвые. Нет, они не хотели играть в его игры. Или не желали принимать в свои. Не выдержав, котенок подскочил на всех четырех лапках и как-то боком прыгнул на несчастного клоуна-марионетку. Вцепившись в тряпичную фигурку острыми зубками и коготками, котенок стал трепать куклу, таскать ее по всей мастерской и подкидывать в воздух, потом ложился ненадолго, чтобы через минуту наброситься опять. Удовлетворившись содеянным, Никак задрал голову, поглядывая на другие куклы. Страху, видно, он на них нагнал немалого, поскольку они застыли в немом ужасе: кто же следующий попадет в пасть этому свирепому зверю? Котенок мяукнул, предупреждая, чтобы все оставались на своих местах и не вздумали бежать.

Прыгнув на подоконник, он стал смотреть через мутное стекло окна на улицу. Там торопливо шли люди, и каждого из них Никак провожал взглядом. Потом появились две собаки. Шерсть у котенка начала подниматься дыбом, но собаки его не заметили, а принялись обнюхивать друг друга, и котенок успокоился. Все-таки они тоже имеют право на место под солнцем, пусть живут. Только на расстоянии. Все вокруг должны находиться на каком-то расстоянии — кто ближе, кто дальше. Это закон.

Позади котенка вдруг что-то зашуршало. От неожиданности Никак смертельно испугался и даже подпрыгнул, не зная, куда спрятаться. Потом вспомнил, что хозяин здесь — он, а вот незваный гость или гостья сейчас крепко получит. К тому же это оказалась маленькая серая мышка, схватившая его кусочек сыра и проворно семенившая теперь внизу, пересекая мастерскую. Погнавшись за воровкой, котенок ударился лбом об стенку, поскольку мышь успела шмыгнуть в свою норку. Лапа-то с когтями в дырку пролезла, а голова — никак. Не потому ли, что имя такое дали?

Котенок уселся перед мышиной норкой и от огорчения жалобно замяукал, приглашая вороватую соседку выйти и покалякать. Но дураков и дур в мастерской не оказалось. Сами заходите в гости. Если протиснитесь.

Игрушки смотрели на возню котенка насмешливо и презрительно. Мир животных их занимал куда меньше, чем людской. А ведь существуют еще и другие миры, множество… Но что может об этом знать какой-то трехцветный пушистый комочек с когтями? Даже если он совсем недавно, по собственной глупости, спас Человека от смерти? Это всего лишь отсрочка приговора. От судьбы еще никому не удавалось уйти. Никому и никогда. Никак.

Все «живчики» жили в соседнем микрорайоне, примыкавшем к лесопарку, и считались среди местных подростков отчаянными ребятами. Верховодил у них тринадцатилетний акселерат по кличке Пернатый, остальные были кто на год, кто на два младше. Причем не только из неполных или пьющих семей, но и из вполне нормальных, приличных, где родители и дети, обманывая друг друга, играли во «все отлично», да еще с закрытыми глазами. Родители стремились не выпасть из утлой лодки в житейском море и не оказаться на дне, сыновья подражали «новым русским», довольствуясь видеожвачкой, мечты дочек дальше карьеры манекенщиц или валютных проституток не простирались. Все они слишком рано потеряли веру и надежду, заменив их механическими желаниями, как любовь — привычными движениями.

В глубине лесопарка находилась полуразрушенная беседка, где сейчас, коротая вечер, сидела компания «живчиков». Среди них были три девчонки, беженки, откуда-то из Молдавии, чьи родичи промышляли нищенством возле рынка, а жили в отапливаемом подвале, платя за это дворнику.

Пернатый встал, молча поманил одну из девчонок, рыжую, за собой. Та послушно пошла следом: около деревьев, куда он ткнул пальцем, легла на спину, задрав платье и разбросив худые ноги. Пернатый сначала возбудил себя рукой, потом налег на девчонку, справился, тяжело задышав.

— Эй, кто еще? — крикнул он в сторону беседки.

— Топайте сюда, пока у нее течка!

Лениво подошли трое: Гусь, Арлекин и Додик. Подтягивая джинсы, Пернатый вернулся в беседку, где остальные дулись в карты. Матерились при этом изо всех сил, перекатывая под ногами пустые бутылки.

— Слышь, Пернатый, а когда Герка из больницы выйдет — че будет? — спросил вдруг Татарин. — Он ведь бешеный. С тараканами в голове. А мы Лешку-Лентяя здорово покалечили. Да и девку его…

— А ты уже обосрался? То-то, чую, вонять стало, — усмехнулся Пернатый. Как выйдет, так снова и ляжет. Двум медведям в одной берлоге не жить. — Он запомнил это выражение от одного звероподобного генерала в телеке, тоже с какой-то пернатой фамилией, и оно понравилось. — Пора нам свою власть тут устанавливать. Делиться ни с кем не стану. А вякнешь еще — яйца отрежу.

— Да у него их и нет, — хихикнула одна из девчонок. — Он обрезанный. Во насколько! — и она согнула локоть.

Татарин обиделся. Спустив брюки, он вытащил член и стал напирать на девчонку.

— На! Видела? Да я тебе в рот даже не дам, потому что ты заразная. Тебя еще в детском саду во все дыры драли. Ты на вокзале под каждого бомжа ложишься. А помнишь, пьяная была, сама рассказывала, что тебя собственный батя в девять лет трахнул?

Ссора чуть не переросла в драку, но Пернатому достаточно было цыкнуть, и они угомонились. Даже рядышком сели, подталкивая друг друга локтями.

— В «ромашку», что ли, сыграем? — предложил Гриб, косясь на Пернатого.

— Вечно тебя на экзотику тянет, — отмахнулся тот. — Холодно. Да и устал я чего-то.

Он задумался, отстранившись от остальных и не влезая в вялую беседу. С Герой они давно враждовали, особенно в последние полтора года. А до этого даже дружили, приятельствовали. И не делились на две ненавидящие друг друга компании. Ссора произошла по пустяковому поводу, как обычно и бывает. Пернатому родители купили тогда «полароид», и он пригласил домой Геру. И девку соседскую, ради смеха. Дуреха выпила бокал сухого вина, но не знала, что там — клофелин, который Пернатый купил у одного студента-медика. Девчонка через пару минут отрубилась напрочь, а они раздели ее догола и стали снимать. В разных ракурсах и позах, сверху, снизу, вплотную к ее «тайнику», издалека, с Герой, с Пернатым. Две кассеты отсняли. Решили сначала показать их в школе, у нее в классе, а после загнать кому-нибудь, какому-нибудь старичку, падкому на голеньких девочек. Можно было приличную сумму заработать. И вообще, хороший бизнес начать.

Таких дур можно набрать и без клофелина, только свистни. Но потом какая-то ерунда получилась. В классе они эти фотографии показали, и вся школа от смеха попадала. Девчонка сначала держалась молодцом, не реагировала, а через неделю взяла и ни с того ни с сего повесилась. Шуму было! Крыша у нее поехала, что ли? Так они бы, если бы продали фотки, поделились бы с ней, не жлобы какие-нибудь. А загнать их все равно не вышло. Герка снимки себе забрал, а после сказал, что ножницами порезал. Что он, Пернатого за козла держит? Ни фотографий, ни денег так и не вернул. Гнида! Небось толканул кому-нибудь на рынке или в «Барсе», азерам. Нет, так друзья не поступают. Это не по-товарищески. С того все и началось…

— Расходиться будем? — спросил Додик.

Очнувшись, Пернатый зыркнул глазами.

— Посидим еще, — угрюмо отозвался он, зябко поводя плечами.

— Механик Бергер, пивовар, мастерил в свободное время каверзные, нехорошие игрушки, — продолжал Белостоков, по-стариковски пожевав губами. — В конце прошлого века. В Москве.

— Я никогда не слышал это имя, — произнес Владислав.

— Не мудрено. Все, кто что-то смыслит в нашем ремесле, настоящие мастера, постарались о нем забыть, И я не рассказывал вам о нем. Не упоминал всуе. Человек он был злой, страшный, ненавидящий людской род. И куклы делал такие же. Будто передавал им свою энергетику, свой характер. Ты знаешь, что есть вещи добрые, верные, которые исправно служат, а есть — злые, коварные, на которые ты постоянно натыкаешься. Цветочный горшок падает на голову не случайно. Выключатель жалит электрическим током в нужный для него момент. Игрушка может лишить рассудка или убить.

— Каким же образом? — недоверчиво спросил Драгуров, хотя несколько часов назад сам был свидетелем подобного.

— Вспомни историю, языческих идолов, — усмехнулся старый учитель. Одержимость толпы перед сатанинскими личинами. Поклонение не светлым ликам, а мордам. Шаманство. А сколько всяких колдунов развелось в нынешнее время? Мы опять вошли в эпоху средневековья. Наверное, сейчас Бергеру жилось бы припеваючи. Его приняли бы с распростертыми объятиями. Дни массового помешательства, век безумия… Удивляюсь, как о нем еще не написали книгу или не сняли фильм? Нет, недаром его куклы начали появляться вновь. Словно ждали чего-то, где-то затаившись. Человек сам подошел к выключателю, чтобы потушить свет.

— Пока что я обнаружил только одну — вот эту.

— Будут и другие. Готовьтесь.

— А Вы, Александр Юрьевич, как ветхозаветный пророк, укрылись в пещере, окружив себя фигурками идолов, и предрекаете новый всемирный потоп?

— Я сам теперь стал, как Бергер, — неожиданно ответил Белостоков. — Моя беда в том, что я пытался состязаться с Творцом. И твоя — тоже, если не одумаешься вовремя. Мне теперь поздно меняться, я человек пропащий. А у тебя еще есть шанс спастись. Выброси эту игрушку на помойку. Послушайся старика.

«Бедняга совсем свихнулся от своих чудачеств», — подумал Владислав, а вслух сказал:

— Не могу, я человек подневольный, клиент ждет выполнения заказа…

— Клиент твой — с хвостом под брюками, — проворчал Белостоков. — Попроси его раздеться, сам увидишь. — Так непременно и сделаю, — мягко сказал Драгуров. — А как Вы определили, что игрушку смастерил Бергер?

— А я ее уже видел однажды, в молодости. И знаю его стиль. К тому же где-то тут должно быть бергеровское клеймо. — Белостоков стал осматривать металлического мальчика. — Глаз, всевидящее око. Знаешь, чей это символ? Он ведь был еще и мастером Ложи, Бергер этот.

— На спине, между лопатками, — подсказал Владислав, — Расскажите поподробнее. Кто он, откуда взялся, как умер?

— Что рассказывать? — вновь пожевал губами Белостоков. — Биография его мне мало известна. Жил не шумно. Знаю только, что перед смертью Бергер отравил всю свою семью — жену и детей. Выходит, больной был человек, безумец. Изделия свои редко кому дарил или продавал. На заказ тоже не работал. Да и вряд ли кто дал бы своему ребенку поиграться с куклой, которая могла укусить острыми зубками, если не так нажмешь, или поцарапать железными пальчиками, выдвинув шипы. Или выстрелить стальной горошиной из игрушечного ружья. Да мало ли какой гадости можно ждать от игрушек Бергера?

— Зачем он это делал? — недоуменно спросил Владислав.

— Я же тебе объяснял. Такой уж он был человек. Либо не человек вовсе. А погляди, какое ангельское лицо у этого мальчика! — Белостоков взял в руки металлическую фигуру. — Вроде даже нежность к нему охватывает. Тут тебе и лютня, и лук. Голову врага попирает. Змея — признак мудрости. Прямо Аполлон в детстве. Даже фигового листочка нет. Свободен от всего. Прежде всего — от любви. Но берегись — ужалит.

— Так оно и есть, — согласился Драгуров. — Иногда я чувствую, что он внимательно наблюдает за мной. Как живой. Глупо, конечно, но не могу избавиться от этого ощущения.

— Нервы, — сказал старик. — Все болезни от нервов, особенно — смерть. Ты оставь его пока у меня, ладно?

— Зачем?

— Хочу покопаться в механизме. Не было у меня еще в руках игрушек Бергера, только слышал о них и видел однажды. Вот и довелось на старости приобщиться к прохвосту. Может, пойму что.

— Ладно, — согласился Драгуров, подумав и все взвесив. Это даже хорошо: Белостоков поможет ему разобраться в игрушке. — Но будьте осторожны. А завтра загляну снова.

«Бергер умер — да здравствует Курт! Вслед за мастером отправилась и вся его семья, а также свояченица с мужем, которые на свою глупость пришли в тот субботний вечер пить чай с маковыми булочками, выпеченными самим Бергером. Почти выгорел и весь дом, подожженный безумным стариком, но подвал уцелел. Еще когда тушили огонь, много игрушек затоптали или растащили зеваки; значительную часть из них потом попросту не нашли. У Бергера был тайник под полом — в вырытой им яме, где он и хранил в кованом железном сундуке самые ценные и дорогие ему куклы. Никто об этом не знал. Наверное, сундук до сих пор так и лежит там, засыпанный землей и временем. И я, быть может, оказался бы в нем, ежели бы не смерть мастера…

Накануне, в пятницу, за Германом явился заказчик. Мы с братом стояли на дубовом столе рядышком, и нас почти невозможно было отличить. Одинаковые лица, фигуры, лютни, луки, колчаны со стрелами, поверженные головы под ногами. Одинаковые змеи. Только жало одной из змей несло в себе яд. Бергер не зря отличался хитростью и коварством. Он устроил так, что змейка непременно ужалит того, кто вздумает ее ощупывать. Может быть, он надеялся вернуть игрушку назад после смерти заказчика? Или просто хотел ему отомстить за расставание с куклой? Так или иначе, но он наказал сам себя… Старик вдруг заупрямился, стал набивать цену, думая, что заказчик уйдет, но тот спокойно сидел в кресле, не снимая ни плаща, ни шляпы, и смотрел на Бергера ледяным взглядом, от которого, если бы у меня была кожа, побежали бы мурашки. Потом равнодушно выложил дополнительные деньги, словно они не имели для него никакого значения и он извлекал их из воздуха. Бергер сник, молча протянул ему металлического мальчика. И тут впервые неподвижное лицо заказчика изменилось: он улыбнулся.

— Вы уверены, что это именно та кукла, которую Вы не хотите оставить себе? — насмешлив о спросил гость.

— Берите и уходите, — ответил мастер, кивнув. — Прощайте.

Заказчик поднялся; ему вдруг стало так весело, что он едва не рассмеялся.

— До скорого свидания! — загадочно произнес он, коснувшись рукой шляпы, и ушел.

Затем произошло то, что и должно было произойти… Как Бергер умудрился перепутать куклы, непонятно. Но яд находился в змее, которая обвивала мою ногу. Она-то и ужалила мастера на следующий день, в субботний вечер, когда верхний этаж уже был объят пламенем.

С пепелища меня унес с собой пристав, завернув в холщовую тряпку. Отмыв от копоти, водрузил на буфет, где я полгода покрывался пылью, коротая досуг с проворными черными тараканами. Пристав тащил в свой дом все, что можно утянуть, и его квартира на Якиманке напоминала склад с самым разнообразным барахлом. Я, должно быть, представлялся ему экзотической фигурой времен Зевса, причудливой металлической скульптурой, красивой, но совершенно бесполезной. Занимающей лишнее место, но хотя бы не приносящей вреда.

Он был исправным служакой, вместе со Скобелевым едва не дошел до Царьграда, получил унтера, а после оказался пригоден по полицейской части. Тут-то его натура стала как-то раздваиваться: с одной стороны — славный вояка, герой русско-турецкой войны, с другой — вороватый пристав, не брезгующий ни „щенками“, ни звонкой монетой. С ним жила тихая неприметная женщина — то ли жена, то ли прислуга, не смевшая сказать лишнего слова. В свободные дни пристав любил приложиться к водочке, кричал славу Государю Императору, плакал, вспоминая молодость и боевые походы. Драчлив не был. А в тихие вечера порою открывал одну и ту же книгу, толстую, в золоченом переплете с застежками, принесенную невесть откуда — „Великие четьи-минеи“, — и по слогам вслух читал жития святых, пустынников и основателей русских монастырей. В эти минуты его грубое, словно вытесанное из камня, лицо просветлялось, а женщина сидела поодаль, сложив на коленях узловатые руки, и слушала, наклонив голову набок, как доверчивая курица.

Однажды пристав ушел на службу и не вернулся. Через три дня он уже лежал на деревянном столе, с закрытым лицом, поскольку голова, как поговаривали гости, собравшиеся в соседней комнате на поминки, была изуродована взрывом. Какой-то террорист бросил бомбу в царского сановника, пострадал и наш пристав. Жена-прислуга несколько дней плакала. Царь остался без преданного слуги, она без хозяина в доме. Вскоре все имущество пошло с молотка…»

В кабинете начальника милиции, подполковника Рзоева сидел, вальяжно закинув ногу на ногу, его земляк Магомет, владелец «Барса». Обсуждали ночное ограбление магазина. Говорили между собой по-азербайджански, хотя посторонних не было.

— Профессионал сработал, ты извини, но красиво. Так бы и ушел через балкон обратно — на крышу, если бы твой сторож не очухался. Надо было сигнализацию везде ставить и окно зарешетить. Честно скажи: в сейфе больше было?

— Э! Ерунда, недельная выручка. Сам знаешь, дела сейчас плохо идут, через жопу. Другое обидно. И ты глупости несешь. «Профессионал»! Сторож сказал: мальчишка это был. Спину его он из окна видел. Вскочил — и побежал, щенок сучий. Порезался при этом. Ты понял?

— Порезался, говоришь? — Подполковник задумался. — А это интересно. Если местный, то… Найти сможем. Кто-то за ним наверняка стоит. Взрослый. Вот что: я поговорю с «шестерками», прижму — ответят, откуда запах идет. Есть тут у меня один, в курсе всех событий.

— Постарайся. Я в долгу не останусь. — Магомет, перегнувшись через стол, бросил в открытый ящик конверт. — Жене на побрякушки.

Начальник милиции снял телефонную трубку и сердито приказал по-русски:

— Клементьев! Приведи ко мне срочно этого Симеона, он у тебя в камере загорает. Сию минутку. — Потом взглянул на земляка. — Видишь, какой у меня порядок? Русских надо в узде держать, только тогда они и работают.

— Это верно, — согласился Магомет. — Ты, если найдешь мальчишку, ничего не предпринимай. Мне отдашь.

— Если задержим — не имею права. Как отдам?

— А ты не задерживай. Просто скажешь, кто он, откуда, где живет. Я уж сам разберусь.

— Закопаешь?

— В рабство продам, — засмеялся Магомет. — Какая тебе разница?

— Дело-то на мне повиснет.

— Мало их, что ли? И потом, старость ты себе уже обеспечил. Выше не поднимешься. Поработай еще года три и уходи. Место мы тебе найдем, теплое.

В дверь постучали, и дежурный лейтенант ввел Симеона. Тот был высок, худощав, одет прилично, а глаза тревожно бегали. Отпустив Клементьева, начальник постучал по столу костяшками пальцев.

— Звук ясен? — произнес он. — Выкладывай. Ты сегодня опять с ворованной магнитолой попался? Думаешь, снова твои басенки буду слушать или глаза закрою?

— А что говорить? — ничуть не удивился Симеон, покосившись при этом на Магомета. — Вы намекните, я, может быть, и отвечу.

— Ночью сейф вскрыли в «Барсе». — Хозяин магазина взял объяснение на себя. — Вор — мальчишка. Шустрый. Изрезался. Каким-то образом узнал, где я храню ключи. Судя по всему — местный.

— Вашей породы? Пардона просим, — сконфузился Симеон.

— Нет, вашей, — спокойно отозвался Магомет. — Рюский. — Последнее слово он произнес презрительно, нарочно коверкая.

— Поможешь узнать кто — помогут тебе, — добавил Рзоев, усмехнувшись.

— У меня руки связаны.

— Да вали ты сейчас же на все четыре стороны! Сроку тебе — два дня. Иначе загремишь у меня по полной программе.

Симеон знал, что «не загремит», он делился с начальником выручкой. А сегодня попался по ошибке. Рзоев бы его и так отпустил, ну подержал бы денька три для отвода глаз. Но дело, видно, серьезное, надо помочь. Он хорошо знал всю местную шпану и мысленно перебрал в памяти. Остановился на нескольких пацанах, среди них был и Гера. Однако высказываться пока не спешил. Надо проверить, расспросить кое-кого. А может быть, и самому кусок отколется, если с умом подойти.

— Чего задумался? — спросил начальник милиции. — Есть кто на примете?

— Пока нет, — отозвался Симеон. Начальник снова снял трубку:

— Клементьев? Отпускай этого козла, он не крал, нечего воздух в камере портить…

Владислав не пришел к ужину, но Карина махнула рукой: вчера дочь устроила себе гулянки, сегодня — отец… Мысли ее были поглощены прочитанным сценарием. Она уже знала, какую роль мог бы предложить ей Клеточкин, если бы фильм действительно состоялся. Хотя попытка снять его — чистое безумие. Не потому, что сценарий плох или скучен. Наоборот, захватывает с первых же эпизодов и так — до самого конца. Но он производит впечатление большой Игры в подкидного дурака, где карты — это люди, лишенные и воли, и свободы выбора, превращенные в марионеток. А кто сдает их на ломберный столик? Кто владеет душами этих людей? Ответ угадывался с самого начала, с первых слов в сценарии: «Меня создал мастер Бергер…» Автор не пускался в аллегории, он четко давал понять, слугой чьего хозяина является человек. Вот почему от прочитанного оставалось тяжелое, гнетущее впечатление, чувство безысходной тоски и ощущение, что пропасть разверзается под ногами. А зритель? Что будет чувствовать он, ведь восприятие с экрана, от игры актеров, от специфических эффектов еще сильнее, глубже, эмоциональнее? Не каждому дано заглянуть за амальгаму зеркала, не всякая психика выдержит это. И Карине не понравился финал будущего фильма.

Сняв телефонную трубку, она в нерешительности набрала номер студии. Клеточкин, как ни странно, все еще пребывал там.

— Коля, ты имеешь какое-нибудь отношение к сценарию или просто поставил свою фамилию на титуле? — спросила она.

— А ты думаешь, даже это не стоило мне каких-то усилий? — засмеялся он. В общем-то ты права. Но кое-что я там подправил. Снимать-то все равно мне. А что ты имеешь в виду? — настороженно добавил режиссер.

— Твой соавтор… Кто он? Сценарий очень странный, будто написан… мертвой рукой. У меня какие-то нехорошие предчувствия.

— Глупости. Типичные женские страхи, вызванные задержкой цикла.

— Хам. Как с тобой люди работают?

— Я завтра же тебя с ним познакомлю, с Колычевым.

— Если он такой же хам, как ты, — лучше не надо.

— Алеша — милый, симпатичный юноша, из интеллигентной семьи. Лет двадцать пять, постоянно извиняется, даже если ему наступить на ногу. Смотри не влюбись. Ты у нас красавица восточная, пылкая. Предпочитаешь лысым блондинов.

— Не ерничай, Коля. Лучше ответь: хочешь, чтобы я сыграла в фильме Селену?

— Угадала. Эта роль для тебя. И по фактуре, и по внутреннему содержанию.

— Ты считаешь, что я способна совершить тот же поступок, что и она?

— Никто из нас не знает, на что он способен, пока не окажется в безвыходной ситуации, — изрек Клеточкин и повесил трубку.

Карина задумалась, неподвижно сидя в кресле и положив на колени руки. Потом рассеянно взглянула на вошедшую в комнату дочь.

— А где папа? — спросила Галя, устраиваясь рядом и заглядывая ей снизу в глаза. — Что-то его давно нет.

— Может быть, он нашел себе другую семью? — улыбнулась Карина. — Проживем мы с тобой одни, как считаешь?

— Нет, не проживем.

— Никто не знает, на что мы способны, пока не попробуем, — перефразируя Николая, произнесла Карина. — Ты что-то хотела мне сказать?

— Да. Только между нами, — ответила дочь. — Честно. Папа и ты — это понятно. Но ты ведь и до него наверняка влюблялась в кого-то, он же не сразу появился. Как у тебя это начиналось? В первый раз. Кого ты любила?

— Странные вопросы, дорогуша. У каждой женщины должна быть тайна. За мной многие ухаживали. А что ты вообще имеешь в виду?

— Кто у тебя был первым мужчиной?

— Вот оно даже что! — Карина растерялась. Она не ожидала от дочери такого любопытства. Видно, та действительно повзрослела. Впрочем, что ж удивительного? Вопросы пола встают перед человеком рано.

— И сколько тебе тогда было лет? — добавила Галя.

Как тут ответить? Правду? Солгать? Что принесет пользу, а что — вред? Сказать, что ей тогда было чуть меньше, чем сейчас Гале? Как она это воспримет? Или что хранила целомудрие до встречи с мужем? Не поверит. Они, нынешние дети, все знают, даже больше, чем мы. Тот мальчик был ее ровесником, и они просто играли, играли и заигрались, оставшись одни. Все вышло из-за какого-то детского любопытства, желания подражать взрослым, собезьянничать. Но она не стала ни распутной девчонкой, ни психованной дурой. Было — и прошло, как запомнившийся урок. Наоборот, относилась с тех пор к мужчинам осторожно, выборочно, а до замужества с Владиславом и было-то всего шесть любовников (включая тот первый «опыт»), И за все двенадцать лет жизни с мужем ни разу ему не изменяла…

Из трудной ситуации Карину вывел звонок.

— Папа пришел, беги, открывай! — с облегчением выдохнула она.

Пернатый поднял руку, сердито цыкнул и замер, прислушиваясь. Затихли и его приятели, тревожно переглядываясь.

— Ты чего? — шепотом спросил Татарин, щуря и без того узкие глазки.

Гусь застыл со стаканом в руке. Арлекин и Додик, уже нанюхавшись «резины», бессмысленно улыбались. Девчонки испуганно жались друг к другу. Где-то неподалеку хрустнула ветка. Потом еще одна.

— Медведь, — хихикнул Гусь, поднося стакан к губам. Но выпить не успел. Вылетевший из темноты камень угодил ему прямиком в лицо. Кровь и крик слились воедино. Завизжали и девки, а камни в беседку посыпались со всех сторон. Пернатый сразу же бросился на пол, отполз к боковому стояку, поджав ноги и закрыв голову руками. Нападение произошло столь неожиданно и стремительно, что поначалу никто и не помышлял сопротивляться. Да это было бы пустым делом. Все «живчики» настолько растерялись, что, позабыв о «взрослом» гоноре, орали и метались по беседке, как дети, кем и были в действительности. Блаженствовавшие всего минуту назад Арлекин с Додиком, потеряв реакцию, приняли на себя основную груду камней. Рыжая девчонка, упав на колени, держалась за голову, а кровь из разбитого лица сочилась сквозь пальцы. Один Пернатый, затаившись в углу, молча выжидал. В беседку ворвались пять обезьян, размахивающих палками… Вернее, обезьяньими были только каучуковые маски. Яркая полная луна исправно освещала побоище. Нападавшие работали быстро, сноровисто, набрасываясь сразу по двое-трое на одну жертву и щедро нанося короткие удары по чему попало. В отличие от «живчиков», «обезьяны» не кричали, и это вносило еще больший страх и сумятицу, словно из леса выскочили не подростки, а всамделишные животные, не умеющие говорить.

Пернатый улучил момент, резко, как распрямившаяся пружина, вскочил на ноги и перемахнул через загородку.

— Стой! Лови его! Пернатый удирает! — закричала одна из «обезьян» голосом Геры.

Он бросился за главарем «живчиков». Но тот, петляя между деревьями, набрал такую скорость, что погоня быстро закончилась.

— Пустой номер, — махнул рукой Герасим, сдирая с лица маску. — Его теперь и на мотоцикле не догонишь. Так и будет шпарить до окружной дороги.

Они вернулись назад, а в беседке было уже все кончено. Поверженные, стонущие «живчики» сбились в одну кучу возле опорного столба. Возле них, как часовые, стояли «обезьяны» с палками.

— Скидывайте с себя все, до последней нитки, — приказал пленным Гера. И угрожающе поднял палку:

— Считаю до трех.

Те стали поспешно разоблачаться. Когда они остались нагишом, поеживаясь от холода, Гера показал на кучу тряпья:

— Дылда, облей это собственной мочой — она у тебя на девяносто процентов из керосина — и подожги.

— Зачем? Я бензинчик припас! — вставил Жмох.

— А что с ними будем делать?

— Ничего. Пойдут домой голыми. Жаль, Пернатый утек.

— За них выкуп полагается. Надо девок отодрать, что ли? — заспорил Кича. Вон та, чернявая, — моя.

— Делайте что хотите, — согласился Гера. — Только поскорее, времени в обрез.

— А потом мы их в говне вымажем. Тут рядом помойка классная, кучи этого добра, — засмеялся Кент.

Пока горел костер, а «обезьяны» развлекались, Гера ткнул палкой Татарина и спросил:

— Кто пробил Свете голову? Ты?

— Нет! — испуганно сжался тот. — Пернатый.

— Так я и знал. Ладно, он мне еще попадется в руки.

— Смотри, как бы ты ему не попался! — зло прошипел Гусь, левый глаз которого уже заплыл так, что не открывался.

Гера рассмеялся, помахивая палкой.

— Я против вас всегда наверху буду, — ответил он. — Запомни, Гусек. Так ему и передай при встрече.

Луна, скрывшись за тучами, была больше не нужна. Языки пламени и так достаточно хорошо освещали искаженные лица.

8

Галя открыла дверь, но на площадке стоял не отец, а какой-то незнакомый пожилой мужчина, жилистый, в байковой рубашке. Галя испуганно отпрянула назад.

— Не боись, не трону! — осклабился тот, дохнув перегаром. — Я к твоим родичам.

— Мама! — позвала Галя, не спуская глаз с рук мужчины, по локоть украшенных татуировкой: там были и кресты, и ножички, и фигурки людей, и змеи, а на костяшках пальцев она прочитала имя владельца тела: «ВОВА».

— Нравится? — спросил Вова, заметив ее любопытный взгляд. — Могу и тебе такое же сделать.

Не дожидаясь приглашения, он прошел мимо девочки в коридор. Появившуюся Карину приветствовал развязным смешком, и та узнала в нем сивушного мужчину с пятого этажа — отчима Геры. Что ему тут надо?

— По делу! — опережая ее вопрос, произнес Вова. — Куда здесь пройти можно, чтоб поговорить без свидетелей? — Он покосился на Галю и подмигнул ей.

— Что Вам угодно? — растерянно спросила Карина. — Зачем Вы сюда пришли?

— Затем! — грубо отозвался Герин отчим и направился на кухню. Там он развалился на стуле и потянулся к недопитому стакану чая. — Иди сюда, че застряла-то?

— Ступай к себе в комнату, — кивнула Карина дочери. — Мы разберемся.

Она почему-то подумала, что мужчина пришел просить денег. Таким всегда не хватает на водку.

Только он ошибся адресом. Тут благотворительностью не занимаются.

Герин отчим тем временем закурил, сплевывая крошки табака на пол.

— Садись! — приказал он. — Разговор будет долгим.

— Нет, коротким, — возразила Карина. — Потрудитесь объяснить свой приход в двух словах. А потом убирайтесь. И здесь не курят.

— А муж твой где? — продолжая дымить, спросил Герин отчим. — Ну, это не важно. Справно устроились. Мебелишка чешская?

— Пришли сюда интерьер обсуждать? А цвет обоев Вас устраивает или заменить?

— Да ты не злись. Я сам лютый бываю. Не буди лиха, пока оно тихо, поняла? Вчера ты заходила насчет Герки. Зачем?

— Дочку свою искала. Думала, они где-то вместе. А что? — Карина все больше терялась под его взглядом. Мужчина вызывал и отвращение, и страх, и жалость, и даже смех, — все вместе. Он не был ни безобидным, ни грозным — каким-то никаким, способным, тем не менее, на все.

— Мне сказали, сейчас он в больнице. Пацаны во дворе вякнули. В окно прыгнул, между прочим, из-за твоей дочери. А может, она его и пихнула туда. Разумеешь? Малыш теперь калекой останется на всю жизнь.

— Этого не может быть! — опешила Карина.

— Че не может? — выкрикнул отчим. — Да у него все руки-ноги переломаны! Зови дочь, пусть подтвердит. Зови-зови, барышня.

Карина не успела даже крикнуть дочери: та уже стояла возле двери. Выглядела спокойно, только побледнела.

— Это правда, мама, — негромко произнесла Галя.

— Так получилось. Он прыгнул, но ничего не сломал.

— Из-за тебя?

— Я… пошутила.

— Ничего себе шутки! — сердито фыркнул отчим.

— Да я могу в суд подать! Однозначно. Ясно?

— Иди к себе, — потребовала Карина. — Поговорим после.

Когда за Галей закрылась дверь, она повернулась к мужчине:

— Вашему Герасиму место в дурдоме, — отчетливо произнесла она. — А по Вам нары плачут.

— Чего-чего? — Он стал приподниматься со стула.

— Сколько Вы хотите, чтобы покончить с этой историей?

Карина насмешливо наблюдала за тем, как в голове мужчины заработал счетчик.

— Костыли… лекарство, усиленное питание… — забормотал он, закатив глаза к потолку. — Короче, штука.

— Штука чего? — не сразу сообразила Карина.

— Да уж не деревянных. Тысячу баксов, — усмехнулся отчим.

Вновь раздался звонок в дверь. На этот раз, судя по всему, вернулся Владислав.

— Хорошо. Пусть это останется между нами, — поспешно согласилась Карина, хотя и не представляла, где возьмет столько денег. Но сейчас ей хотелось, чтобы этот человек поскорее ушел.

— Можешь отдавать частями, — сказал отчим и нахально потрепал Карину по плечу.

 

Глава шестая

1

У Геры имелось еще одно убежище, где можно было спокойно выспаться и где он хранил некоторые личные вещи, — на пустыре, возле замороженной новостройки, в укрытом фанерными щитами канализационном люке. Там проходили трубы теплоцентрали, было довольно сухо и вообще сносно. Гера приспособил для сна пару картонных ящиков, подушку и одеяло, держал запасы питья и консервы. О логове своем никому не рассказывал. После разборки с «живчиками» ему не хотелось возвращаться ни в больницу (да его бы и не пустили ночью), ни домой (еще неизвестно, как поведет себя отчим), ни к Филиппу Матвеевичу, ни к Мадам оба станут приставать, один с душещипательными беседами, другая потащит в койку. Какая ему от этого радость?..

Уже под утро Гера почувствовал, как наверху кто-то ходит, продавливая фанерные щиты. Затем крышка люка начала сдвигаться. Окончательно проснувшись и напрягшись всем телом, он сунул руку под подушку. Конечно, от газового пистолета Магомета толку было мало, но бежать отсюда все равно некуда. Может быть, лезет какой-то бомж, так хоть напугается. Притворяясь спящим, Гера, неплотно смежив веки, следил за спускающимся по скобам человеком. Кожаные ботинки, приличные брюки, фонарик в руке — нет, это не бродяга. И не мент. Труп сюда хотят сбросить, что ли? Приятное будет соседство, станет с кем поболтать на досуге.

— Эй, кто тут? — тихо спросил мужчина.

Пучок света скользнул по картонным ящикам, над. мальчиком нависла темная фигура. «Хрен с ним, сам напрашивается!» — подумал Гера и выхватил пистолет. Но выстрелить успел только два раза, прямо в лицо человеку. Незваный гость перехватил его руку и заломил кисть. Пистолет выпал, а Гера чуть не взвыл от боли, чувствуя, как трещит кость. У обоих начали слезиться глаза и запершило в горле.

— Дурак, чумовой, сука! — зарычал мужчина, откашливаясь. Кисть он держал крепко, а в люке было так тесно, что не размахнешься ни рукой, ни ногой. — Да не дергайся ты, не то шею сломаю! Это ж я, Симеон.

— Сима? — переспросил Гера, узнав подельника. — Ты чего приперся? А если б у меня настоящий ствол был? Скажи спасибо, что без дырок в шкуре остался. Пусти руку!

— Ну и злющий же ты, бесенок. Жаль, что не я твой отец, ты бы у меня пукнуть не смел без разрешения.

— Ага. Твой Вовчик уже в колонии, грамотно воспитал.

Оба они терли глаза и отплевывались. Симеон вдобавок еще и стукнулся затылком об трубу, а Гера разминал кисть. Первый испуг прошел, теперь можно было и посмеяться. Хотя неожиданный визит Симы не предвещал кинопросмотр комедии. Зачем ему понадобился Гера — снова «бомбить» машины? Вряд ли, с этим завязано.

— Пошли на воздух, тут как в Дахау после дезинфекции, — проворчал Симеон и первым полез по скобам вверх.

Гера, подхватив с цементного пола газовый пистолет, стал карабкаться следом.

— Ну, чего разбудил-то? — спросил он, присаживаясь рядом, на бетонную тумбу. — Или соскучился?

— Корж тебя искал вчера. Мне передали. Дело к тебе есть. — Это было правдой, но Сима и сам не знал, зачем мальчишка понадобился авторитетному вору. Неужели этот щуплый пацан и впрямь подломил, сейф в «Барсе»? Впрочем, особой силы тут не надо, был бы умишко. А мозги у Герасима варят, в этом он мог убедиться. Если паренек провернул дело в одиночку, что сомнительно, то еще проще — он его «сдаст» Рзоеву. А если за Герой стоит Корж и это их совместная работа — лучше не связываться.

— Ты где так расцарапался? — поинтересовался Симеон. — Кошек мучил?

— Со звезды упал, — отозвался Гера. — Я теперь не живу дома. Временно.

— Это я уже понял. Так что сказать Коржу? Где ты будешь его ждать?

— Вот там, возле котлована. — Герасим махнул рукой в сторону новостройки, где стояли зияющие провалами окон три дома без крыш. — В семь часов вечера, добавил он. — И вот еще что. Мне нужна «игрушка». Ты говорил, что можешь достать.

— Цена та же — штука баксов, — сказал Симеон, ничуть не удивившись. Все сходится: раз у мальчишки появились деньги, то в «Барсе», судя по всему, поработал именно он. А что, если заманить Геру куда-нибудь за город и вытянуть из него всю сумму? Зарыл где-нибудь, сволочь. Поднять на ножики — скажет, не такие раскалывались. А как же Корж и Рзоев? У них свои интересы. Стоит ли игра свеч? Как бы самому не оказаться «под током». Взвесив все, Симеон решил пока не рисковать. Пусть парень встретится с Коржом. А он понаблюдает.

— Чего замолчал? — нетерпеливо спросил Гера.

— Будет тебе «игрушка». Готовь деньги, — хмуро ответил Сима. — В два часа, здесь.

— Нет. Возле универмага.

Там было многолюднее, а потому — гораздо безопасней. Гера уже давно почувствовал, что Симеон ведет какую-то хитрую игру. А может быть, и Корж.

Впервые в своей жизни Галя сбежала с уроков, причем с любимого французского.

Появление на перемене Геры вызвало всеобщее возбуждение и ликование. Встретили как героя, только цветы под ноги не бросали. Если бы захотел — увел бы сейчас из школы всех, не потребовалась бы и флейта. Наслышаны были и о победе «обезьян» над «живчиками», что еще больше подлило в огонь масла. Но Гера отнесся к чрезмерному поклонению равнодушно, едва кривя рот в улыбке и пожимая плечами. Пройдя мимо Гали, он бросил ей несколько слов, и та последовала за ним. Словно так и надо было, будто ждала, когда ей бросят конец поводка. На втором этаже Гера велел подождать, а сам нахально толкнул ногой дверь в кабинет директора.

— Филипп Матвеич, хорошо, что застал. Дайте ключи от квартиры. Где деньги лежат, — сказал он, ухмыляясь.

— Ты сбежал из больницы? — спросил директор, поправляя на носу очки.

— Нет, выписали. А идти куда — на вокзал?

— Конечно, конечно, — поспешно ответил директор. — Бери ключи и отправляйся ко мне. Поешь, отдохни. Я приду вечером, и тогда мы обо всем поговорим. Дать тебе денег? — Он пошарил в карманах, отчего-то засмущался и даже чуть покраснел. Видно, сам еле-еле сводил концы с концами.

— Не надо, — сказал Гера, с удовольствием наблюдая за его потугами. Чудак-человек: вот выбросят его скоро с работы — как жить станет на свою нищенскую пенсию? — Вы, Филипп Матвеич, когда-нибудь хоть ели досыта? Гуляли в ресторанах? Я уж не спрашиваю про отдых на лазурных берегах, с нимфами.

— Ну ты и загнул! — рассмеялся директор. — Много у тебя в голове мусора, погляжу. Я честно жил. Мне стыдиться нечего.

— А богато жить — стыдно? А притворяться честным? А завидовать более удачливым и ловким?

Директор развел руками, растерявшись от такого напора.

— Я не притворяюсь, — только и ответил он. — Ты куда сейчас? Ах, да… забыл.

— И память уже слабеет, — добивая, произнес Гера. — Ладно, проехали. Еще свидимся.

Прежде чем отправиться в больницу к Светлане, они зашли в директорскую квартиру. Пока Галя ставила чайник и намазывала бутерброды маслом и черной икрой (Гера купил по дороге целую сумку деликатесов), он залез в оборудованный за стояком в ванной тайник, отсчитал тысячу долларов на «игрушку» и засунул их в задний карман джинсов. Подумав, добавил еще пятьсот, на всякий случай, а также прихватил золотую цепочку с медальоном.

— Кушать подано! — крикнула Галя из комнаты.

— Классно! — сказал Гера, глядя на сервированный столик. — Тебе бы в будущем официанткой работать.

— У меня более серьезные планы. Даже обидно слышать.

— Какие же?

— Потом скажу, не сейчас.

— Ладно. Тогда закрой глаза.

Галя послушно выполнила просьбу. Почувствовала его руки на шее, но не испугалась.

— Теперь открывай… Нравится?

— Очень, — ответила Галя. Сняв медальон, она рассматривала его, повернувшись к окну. — Красивый. Где достал?

— Там таких больше нет. Носи на здоровье.

Бутерброды улетучились в одно мгновение. Пришлось делать еще.

— Я так и не поняла, что же случилось со Светой? — спросила Галя, когда все было выпито и съедено.

— Гулять в парке опасно, — ответил Герасим, проследив за ее взглядом, брошенным на фотографию в рамочке. Там были запечатлены два человека — мужчина и женщина со счастливыми лицами.

— Ой! Как этот усач похож на нашего Филиппа Матвеевича! — Галя всплеснула руками.

— А ты еще не догадалась, где мы находимся? — усмехнулся Гера. — Старый пустозвон тоже когда-то был молодым и делал кучи ошибок. Пошли, пора.

— Зачем ты так? — Галя вдруг подошла к нему и нерешительно попросила: — А теперь ты закрой глаза.

— Бей прямо в сердце, — согласился Гера. Когда она несмело поцеловала его и отпрянула, он добавил: — Не стоит того медальон, нет.

Владислав ехать на киностудию к Клеточкину наотрез отказался, но Карина особенно и не настаивала. Может, оно и к лучшему?

— Я уже поработал с ним на одном фильме. Ничего путного из этого не вышло, — произнес муж, собираясь утром на работу.

— Теперь он задумал совсем другое. — Карину несколько покоробили слова Влада. — Как же «ничего путного»? А где же мы тогда познакомились, и кто свел нас вместе? Разве не Клеточкин?

— А мне на это плевать, — совсем уж грубо ответил Владислав, и Карина почувствовала, что он не здесь — витает мыслями где-то в другом месте. Не стоит даже и разговаривать.

— Возьми хоть сценарий, почитаешь в дороге.

Он замотал головой, но она все же сунула украдкой дерматиновую папку в портфель, вместе с бутербродами. Драгуров видел все это в зеркале, но промолчал. Они словно играли в какую-то странную игру под названием «Обмани меня». И впервые за много лет, уходя, Владислав забыл поцеловать Карину. А она промолчала.

На столе в мастерской его поджидал котенок Никак; задрав хвост, он стал тереться о ноги и пронзительно мяукать, выражая то ли радость, то ли обиду на так долго не появлявшегося Человека.

— Никак не научишься говорить толком? — спросил Владислав.

Подобрав измочаленного клоуна, он выбросил его в мусорное ведро. Другого материального урона котенок вроде бы не нанес. Придется в следующий раз запереть его в коридоре. Драгуров вспомнил двух вчерашних посетителей, нахмурился. Подливая в миску молоко, сказал:

— Когда вырастешь размером с тигра — поможешь мне в одном деле. Лучше потратиться на тебя, чем на них.

— Мр-рр-мя! — согласился Никак. Работы было много, но иногда Драгуров все же отвлекался, возвращаясь мыслями к металлическому мальчику, оставленному у Белостокова. Будто беспокоился о живом ребенке. Ловил себя на этом и, неизвестно отчего, злился. С появлением в его жизни странной игрушки Бергера все как-то пошло наперекосяк. Нет, конкретно ничего плохого не случилось, но он чувствовал непонятную, нависшую над ним и его семьей угрозу. Вот и с Кариной что-то происходит. И Галя… Даже приход рэкетиров казался ему теперь связанным каким-то боком с этой игрушкой, что было уж совсем глупо. Владислав понимал это, но ничего не мог поделать, не мог отогнать рой мешавших работе мыслей.

Перед обедом в мастерскую вошла зеленоглазая девушка в белом плаще.

Она остановилась, с любопытством разглядывая стеллажи с куклами, а Владислав с не меньшим интересом смотрел на нее, поскольку никогда не видел столь красивых и хрупких созданий. И голос у нее оказался под стать всему облику: мелодично-звенящий, словно хрусталь.

— Ну вот! Кажется, я пришла не вовремя.

— Данетже, как раз… я… — смутился Драгуров, будто боясь спугнуть неожиданно залетевшую бабочку в конце сентября. — А что Вам угодно? Присаживайтесь, ради бога!

Девушка оперлась ладонями о спинку стула, но продолжала стоять и улыбаться.

— У Вас тут так интересно, — промолвила она. — Как в музее. Но, говорят, нельзя слишком долго жить среди кукол. Они отнимают сердце. В детстве у меня было мало игрушек.

— Почему? — машинально спросил Владислав.

— Не знаю. Так воспитывали. — Пожав плечами, девушка прошлась по мастерской. — А вот своей любимой игрушки я здесь что-то не вижу.

Наконец-то Драгуров сообразил, что девушка пришла забрать заказ.

— Как Ваша фамилия? — Он достал регистрационную тетрадь, открыл на последних страницах.

— Караджанова.

Пока Драгуров листал тетрадь, девушка заглядывала через его плечо, и он чувствовал тонкий запах духов. Странно, Владислав считал себя более стойким мужчиной, не способным терять голову при виде смазливого личика или стройной фигурки. Но тут было что-то другое. Девушка нагнулась еще ближе и показала пальчиком в запись, сделанную четыре дня назад.

— Вот он, мой дед. «Металлический мальчик с луком и лютней». А… где же сама игрушка?

Драгуров вдохнул воздух, поскольку все это время почти не дышал.

— Хотите кофе? — неожиданно для самого себя спросил он.

Девушка немного помедлила, зеленые глаза взглянули чуть удивленно.

— Хочу, — просто ответила она.

— Вот этот негодяй, — ткнул пальцем в сторону сухощавого молодого человека Клеточкин. — Леша, иди сюда!

Карина представляла себе сценариста несколько иначе, более солидным, что ли, а тут к ней направлялся совсем юноша с курчавой бородкой, спутанной гривой соломенных волос и ускользающим взглядом. Передвигался он как-то лениво, будто размышляя над каждым последующим шагом, или будто любое лишнее движение вызвало у него отвращение. О своей внешности, судя по всему, он заботился мало. По пути успел пару раз остановиться, небрежно закурить, обмолвиться с кем-то несколькими фразами.

— Ползет, как черепаха, — проворчал Клеточкин. — Дармоед. Как он тебе?

— Вроде бы ничего. Хватит ругаться.

— Я ведь любя. А где, кстати, твой муж?

— Он не придет. Влад не хочет с тобой работать.

— Почему?

— Спроси у него сам, если надо. — Карина коснулась протянутой ладони сценариста, вялой и прохладной.

— Угу…гм-м… — промычал что-то нечленораздельное Колычев.

— А я — гым-м…ага… — ответила Карина. Сценарист улыбнулся.

— Вот и познакомились, — сказал Клеточкин, переводя взгляд с одного лица на другое. Что-то заинтересовало его, и он точно так же, как только что они, добавил: — Гм-м… гм-м… Ладно, вам есть о чем поговорить. А меня продюсер ждет. Юра! — крикнул он занятому работой оператору. — Кончишь снимать, иди в дирекцию — жду тебя там.

Любомудров, оторвавшись от камеры, помахал Карине рукой. Они все тут хорошо знали друг друга. И только Алексей Колычев производил почему-то впечатление инородного тела, как брошенная в кипящий работой муравейник личинка мухи. И, наверное, сам отлично понимал это, поскольку губы его то и дело кривила ироническая и слегка застенчивая улыбка.

— Извините, — произнес он вдруг.

— За что? — удивилась Карина.

— Так… просто. Мне показалось, что я Вас чем-то обидел.

— Нет.

— Ну, тогда заранее. Вперед. Может быть, расстрою в будущем.

— Мне бы этого не хотелось. Господи, мы говорим о какой-то ерунде.

Карина почувствовала, что начинает сердиться, — не столько на него, возомнившего о себе невесть что, сколько на себя. И все потому, что никак не могла уловить его взгляд: он скользил в сторону или вниз, хотя сам сценарист каким-то внутренним зрением изучал ее — это ощущалось всей кожей. Она даже испытала какое-то неприятное жжение внутри, около сердца. Странно, но он не походил на других людей, с которыми ей доводилось встречаться.

— Как Вас занесло в кино? — несколько раздраженно спросила Карина, не зная, о чем вести речь, хотя до последней минуты ей хотелось расспросить его о многом: например, откуда взялась идея сценария, какой он видит роль Селены в фильме, что он вообще, черт возьми, собой представляет?

— Пишу, и все. А Вам этого мало? — грубовато ответил Колычев. — Окончил ВГИК. Что еще? Не женат.

— Достаточно. Мне пора.

— Погодите! — Он ухватил ее за руку. — Мы еще не договорили.

— Разве? — Карина задержалась, наконец-то взглянув ему в глаза: они были серые, влажные, как два камешка в прозрачном ручье. И уходить расхотелось.

— Вам хоть понравился сценарий?

— Не совсем. И не все. Но впечатление производит.

— Это моя десятая попытка. Предыдущие девять пылятся на полках. Честно говоря, не уверен, что и сейчас фильм пойдет.

— Клеточкин другого мнения.

— А-а! Коля… — махнул рукой Колычев. — Знаете, что? Не могу я тут торчать, как фонарный столб. Пойдемте найдем какой-нибудь укромный уголок и потолкуем.

— Согласна, — ответила Карина.

Света Большакова относилась к Герасиму, как к младшему брату. Вообще-то ей всегда нравилось возиться с детьми и воспитывать их: она мечтала стать учительницей и знала, что будет поступать только в педагогический вуз. Гера никак не поддавался перевоспитанию и хороших манер не усваивал, но она не отчаивалась, упорно добиваясь поставленной цели — сделать из мальчика человека идеального во всех отношениях, грамотного и полезного обществу. Все задатки для этого у него есть, считала она. Просто надо помочь раскрыть их. И перевоплощение гадкого утенка в лебедя станет ее первым успехом на педагогическом поприще. Несмотря на разницу в возрасте, они были сильно привязаны друг к другу, и хотя Света иногда вела себя с ним чересчур строго, но никогда не ругала и не отталкивала.

Вот и сейчас она обрадовалась, увидев его в больничной палате вместе с Галей. «Это даже хорошо, что у него появилась подружка, — подумала она. Девочка умная и интеллигентная, а в этом переходном возрасте у них появляется интерес к противоположному полу. Надо бы дать Гере какую-нибудь книжку на эту тему, а то он совсем ничего не знает…» Сама Света уже добралась до Песталоцци и осваивала Гельвеция. Но тотчас поймала себя на «преступной» мысли о том, что скучает не по своему юному воспитаннику и даже не по родителям, приходившим вчера, а по любимому ротвейлеру, и обрадовалась бы его появлению здесь гораздо больше.

— Цветы в вазу, фрукты — в тумбочку, — сказала она. — Но у меня все есть. Как уроки? Вы что, сбежали?

— Еще чего! Я даже пятерку получил. По литературе, — ухмыльнулся Гера, толкнув Галю локтем.

— А по какой теме? — строго спросила Света.

— Сервантес. Внеклассное чтение.

— Отвечал без запинки, как Леня Якубович, — подтвердила Галя, не моргнув глазом. Ей Света еще тогда понравилась, в парке. Но раз она хочет играть в Мальвину, почему бы не присоединиться? Гера, конечно же, будет Буратино, ну а она согласна и на роль Пьеро.

— Молодец, — обрадовалась Света, а потом тяжело вздохнула. — А мне вот не повезло. Какие-то хулиганы на нас напали. Что с Лешей, не знаете? встревоженно спросила она.

— С ним все в порядке, — сказал Гера, взяв с тумбочки раскрытую книгу. Ян Амос Коменский. Тебе нельзя голову ерундой забивать.

Никто не успел ответить, а книжка уже полетела в форточку.

— Я схожу принесу? — предложила Галя.

— Нет, это сделает Герасим, — твердо ответила Света. — Ты поступил плохо и должен сам исправить свои ошибки. Иди.

— Вот она всегда такая, — засмеялся Гера. — Ей делаешь хорошо, а она не понимает. Ладно, с пациентами нельзя спорить, а то температура поднимется. Сейчас вернусь.

Спустившись по лестнице, он выскочил во внутренний дворик. Между липами и березками проветривались больные, кто — опираясь на костыли, а кто и в инвалидной коляске. Подобрав с клумбы книжку, Гера поднял голову и тотчас же присел на корточки, спрятавшись за чахлыми кустиками. Мимо него шли два человека. Одним из них был тот, кого пять дней назад он ударил спицей. Второй Корж. «Ну и дела! — подумал Гера. — Спелись они, что ли? А этот, выходит, выжил? Ну и отлично». Ему очень хотелось подслушать, о чем они говорят, и он крадучись пошел за ними вдоль кустов.

— Теперь мы в расчете? — спросил тот, с продырявленным животом; тугая повязка обхватывала его брюхо.

— Такой парень, как ты, Гнилой, никогда не подводит, я знаю, — с дурацким пафосом отозвался Корж. Гера усмехнулся: он хорошо изучил своего «наставника».

— И что дальше?

— Сегодня же и получишь его. В семь вечера.

Кусты кончились, а они удалялись по аллее, и Гера уже не мог слышать продолжение разговора. Сплюнув на землю, он побежал назад. Достаточно и того, что ему удалось узнать.

— Галя, нам пора! — сказал он, влетев в палату, — Наша подводная лодка погружается через пять минут. Вот, Светочка, твоя бесценная книга, поправляйся!

— Заводной, как юла, — прошептала Света, разглаживая страницы.

6

Девушку с зелеными глазами звали Снежана. Ей было двадцать пять лет, она училась в консерватории, терпеть не могла Филиппа Киркорова и обожала пирожки с капустой, испеченные в русской печке. В этом возрасте люди охотно говорят о себе и мало слушают других. Но Драгурову почему-то самому хотелось узнать о ней как можно больше, поэтому он только улыбался, вставлял редкие фразы и не мешал говорить. Наверное, у нее было мало друзей, либо она нелегко сходилась с людьми. Но отчего же столь откровенна с ним?

— Не подумайте, ради бога, что я так люблю болтать, — неожиданно сказала она, прервав какую-то тему и словно угадав его мысли. — Не знаю почему, но мне кажется — сегодня какой-то необычный день. Я с утра это поняла. Все — чудесно, легко, прекрасно. Так не бывает. По крайней мере, со мной. То начинают вдруг жать туфли, то кто-то пребольно толкнет в метро. Или не узнаешь себя в зеркале. У Вас бывает так, что смотрите в зеркало, а видите чужое лицо? То есть оно ваше, но совсем-совсем незнакомое — другой взгляд, улыбка…

— Нет, не бывает, — сознался Драгуров. — Это плохо?

— Не знаю. Вы счастливый человек. И с Вами очень просто. Может быть, потому что мы больше никогда не увидимся и нас ничто не связывает. Наверное, если бы Вы были моим соседом или старшим братом, я бы так не разговаривала.

— Клянусь никогда в жизни не становиться ни тем, ни другим, — всерьез пообещал Владислав.

— Нет, правда, чужой человек порою гораздо ближе, чем родственник. Даже чем отец, сын, муж или жена. Ведь в семье все запутано, скрыто… Вы не согласны?

— Когда постоянно лгут друг другу и это становится привычкой — да, жизнь превращается в лабиринт, из которого нет выхода, — ответил Драгуров. — Вы, наверно, не слишком счастливы, раз так думаете?

— Меня очень любили в детстве. Навязывали свою любовь, — поправилась она. — А по существу были заняты сами собой. Только дед относился искренне… Я Вам еще не надоела?

— Что Вы! — поспешно откликнулся Владислав, боясь теперь больше всего, что она вдруг очнется, станет холодно-вежливой и уйдет. О своей работе он уже позабыл и поймал себя на том, что ему приятно просто смотреть на нее и слушать. Ему не хотелось, чтобы она исчезла.

— Мои родители — болгары, и дед тоже, все они живут в России уже давно, продолжала Снежана и вдруг запнулась, замолчала. Глаза чуть потемнели, и теперь она смотрела мимо Драгурова, сквозь него. — Никак не могу привыкнуть к смерти отца.

— А Вы не говорите об этом, — сказал Владислав, вспомнив, что старик, принесший металлического мальчика, упоминал о гибели зятя в автокатастрофе.

Чтобы отвлечь девушку, он разбудил спящего в коробке под столом котенка и вытащил его на свет божий. Котенок уставился на Снежану, раскрыв от удивления глазки и даже не мяукнув.

— Какая прелесть! — воскликнула она, беря котенка на руки и позабыв, кажется, сразу обо всем.

— Вы ему понравились. У Вас с ним одинаковые глаза.

— Правда? Как его зовут?

— Никак.

— Надо придумать имя. Даже куклам дают имя. Хотя они этого не заслуживают.

— А у него уже есть. Никак.

Снежана рассмеялась, сообразив. Владиславу было радостно, что он сумел развеселить ее. Всем стало хорошо, даже котенку. Может быть, сегодня действительно какой-то необычный день? Драгуров позабыл не только о работе, но и о доме, словно оторвавшись от земли и ее тяготения. Но вопрос девушки вернул его обратно:

— Вы, должно быть, счастливы со своей семьей?

— Конечно, — промолвил он. — У меня отличная жена, дочь. Другая жизнь и не нужна.

— А Вы пробовали жить другой жизнью? — загадочно спросила Снежана. И сама же ответила: — Впрочем, пробуют вино; если оно невкусно — выливают, а если желанно — выпивают бокал до дна. — Она поднялась и протянула руку. — Кажется, мне пора идти. Дедушка приболел, просто просил узнать, как продвигается работа. Но в следующий раз за игрушкой он придет сам. Я передам ему, что все в порядке. Ведь так?

— Остались детали, — смущенно пробормотал Владислав, растерявшись. — А Вы? Вы не придете больше? У меня сейчас, наверное, очень глупый вид?

— Такой же, как у него. — Снежана показала на котенка. — Прощайте! Мне было очень хорошо здесь, поверьте.

Почувствовав, что Драгуров хочет что-то сказать, возразить, ответить, она приложила пальчик к губам и улыбнулась — только глазами, лиственной зеленью весны.

— Ни сло-ва больше, — раздельно, по слогам, проговорила она. И ушла.

Некоторое время Владислав ходил по мастерской из угла в угол. Потом остановился, задумался, вспомнил весь разговор со Снежаной.

— А на что ты рассчитывал, старый дурень? — наклоняясь к котенку, насмешливо спросил он. Никак тотчас же замяукал, словно объясняя, что если кто из них двоих и дурень, тем более старый, то уж не он, а хозяин. — Пожалуй, ты прав, — согласился Драгуров.

Работать не хотелось. Вытаскивая из сумки бутерброды, он наткнулся на сценарий. И, чтобы как-то отвлечься, открыл его наугад.

«…Князь купил меня на торгах за смехотворно низкую цену: два рубля с полтиной, но я не был в обиде ни на него, ни на аукционщика, уж больно надоело торчать без всякого дела на складе, среди других, томящихся в тусклой немоте вещей. Он был игрок и повеса, этот князь, уже немолодой, изъеденный разными болячками, в который раз проматывающийся дотла, но спасавшийся от долговой ямы неожиданным наследством или удачной женитьбой и все хорохорившийся, как юноша. Злые языки поговаривали, что жены его, числом три и все купеческого сословия, чахли и умирали не без содействия князька. Горевал он и впрямь недолго. Торопился жить дальше. Словно предчувствовал, что время его кончается. Россия рушится, а впереди — бездна.

С аукциона, на который заглянул случайно, он привез меня в свой дом возле Никитских ворот. Был такой особнячок с колоннами и мраморными Венерами у подъезда, теперь уж, наверное, снесли… Спроси его в тот момент: зачем ты, князь, приобрел № 18 в аукционном реестре — „Металлический мальчик с лютней и луком“? — он бы и не ответил, поскольку и сам не знал. Не догадывался даже, что внутри меня находится тонкий механизм. Поставил на удобное место возле камина, словно хотел, чтобы я лучше видел длинный игровой стол, за которым по вечерам собирались гости. Все стены вокруг были обвешаны картинами и обставлены зеркальными панно. Князь отличался отличным зрением и зал оборудовал таким образом неслучайно. Вообще-то он шельмовал по-всякому, искусный был. игрок, мастер на разные хитрости, даже приятно. Если бы прожил подольше, наверняка бы кончил свою жизнь на дне, в какой-нибудь ночлежке. Но судьба распорядилась иначе…

Волочился он за одной прехорошенькой девицей из семейства благородного, да только брат этой девушки был такой же заядлый игрок и мот, как наш князь. Она за ним частенько приезжала сюда, вытаскивала из-за стола чуть не со слезами, уговаривала уехать. А братец, пока не проиграется в пух или не сорвет крупный банк, чтоб тут же и спустить все, — ни ногой. Вот и приходилось ей терпеливо ждать да украдкой глаза платочком батистовым вытирать. Тут и князь, в паузах, все рядом и рядом, то шепнет что-то на ушко, а то и вовсе рассмешит чем-то. Известное дело, молодое, не все ж плакать! Короче, вышло меж ними сильное чувство, а попросту — любовь, по крайней мере уж с ее-то стороны точно. А князю, видно, и самому надоела беспутная его жизнь, желал он остепениться, в поместье своем родовом осесть, детишек нянчить. Уж эта-то супружница не последовала бы так скоро за тремя предыдущими. А может, и не задержалась бы, кто его знает?

Эх, дурень князь, хоть и башка хитрая: не в деревню тебе, а в Париж ехать, да со всех ног. Не видел, что ли, что за окном делается? Какой год на дворе, какая игра идет крупная, не чета этой, в каминном зале. Тут уж не смухлюешь, станешь подглядывать за картами в зеркало, а оттуда тебе — Р-р-революция морды кажет. Так-то…

Сидят они, значит, с братцем этим, вдвоем, оба пьяные, на столе — карты. О ней говорят, о невесте.

— Поскольку я в семье старший, ты, бревно этакое, князь, на сестре моей не женишься, потому как мерзавец.

— Кто ж спорит, что я мерзавец? Да только и спрашивать я тебя, голуба душа, не стану, а увезу ее и без твоего согласия.

— А сыграем на нее в карты, кто верх одержит — тому и быть.

Начали банк метать. И вот ведь что интересно: честно сыграл князь — уж мне ли не видеть — может быть, впервые за всю жизнь. Не иначе как на судьбу понадеялся. Тут-то она его и достала. Иной раз не худо бывает и проиграть либо поддаться. Черт с ней, с девицей, других, что ли, мало бродит? Братец тем временем в крик: вор! шулер! да я тебя!.. Кровь вскипела, за грудки схватились, да по мордасам, да по мордасам!.. Какие уж тут дуэли, позабыли про Онегина с Печориным. Тут кто первым канделябр ухватит. А вместо канделябра — статуэтка возле камина, металлическая. Фигурка мальчика. Ловчее-то братец оказался, а князек оплошал. Жалко. Вот тебе и сыграл честно. В ящик».

8

Из здания больницы выбрались через запасной вход, а затем пошли вдоль забора, пока не отыскали подходящее место, чтобы можно было перелезть. Галю пришлось подсаживать, хотя она и уверяла, что брала «в детстве» и не такие барьеры.

— Как же, поверил я тебе! — усмехнулся Гера. — Небось до сих пор в куклы играешь. А я с восьми лет со шпаной вожусь.

— Нашел чем гордиться! Ты бы лучше в школу ходил… А чего это мы убегаем, как шпионы? Ты кого-то боишься?

— Никого я не боюсь. Так надо. И запомни: никогда не спрашивай ничего лишнего. Целее будешь.

— А ты со мной так не разговаривай!

— Ладно, тебе — направо, мне — налево. Расходимся.

— А ты куда теперь?

— На кудыкину гору. Дело есть.

— И я с тобой, можно?

Они встали посреди улицы, сверля друг друга взглядами.

— Ты чего ко мне привязалась? — сердито спросил Гера.

— Это ты от меня отклеиться не можешь, — точно так же ответила Галя. — Ты, кстати, знаешь, что твой папаша требует от моей матери тысячу долларов?

— Это еще зачем? И он не папаша, а отчим.

— Не важно. За то, что ты якобы покалечился. Из-за меня. Ты с ним сговорился, да?

— Была бы мальчишкой — двинул в глаз.

— Ничего другого от тебя и ждать нельзя. Теперь вижу, что ты не в курсе. Значит, отчим твой — шантажист?

— Выходит, так. Я с ним разберусь, не волнуйся. Он к вам дорогу забудет. Ладно, поехали в универмаг.

— А что мы там будем покупать? — спросила Галя, семеня рядом.

— Детскую коляску и подгузники, — не оборачиваясь, ответил Герасим. Пригодятся. А теперь слушай меня внимательно…

У Геры созрел план, в котором нашлась роль и для его подруги. Это даже хорошо, что она оказалась рядом. Пусть примет участие в «мероприятии». Только бы не струсила, но, судя по всему, характер у нее есть. Со временем может выйти толк. И она не шалава какая-нибудь, вроде Людки и других девчонок. И красивая, хотя это неважно. Был бы ум. Вот и проверим, можно ли на нее положиться, или нет? Покосившись на Галю, он спросил:

— У тебя сейчас дома никого нет?

— Пусто, а что?

— Одолжишь мне какое-нибудь свое платье? Надо.

— Идем, — без лишних расспросов согласилась Галя.

Обошлось без примерок, Гера не привередничал, к тому же они с Галей были приблизительно одного роста.

— Лифчик дать? — ехидно спросила она.

— Пожалуй, — подумав, согласился он. — Все должно выглядеть натурально.

— Тогда я поищу у мамы.

Минут через десять, когда Герасим был полностью экипирован, Галя критически осмотрела его и заставила пройтись по комнате.

— Туфли не жмут? Хорошо, что у тебя ступня тоже маленькая. А ты, оказывается, премиленькая. Просто ангелочек. Надо еще беретик. И можно чуть-чуть подкрасить губы. И очки забыли.

Гере пришлось стерпеть и эту противную процедуру. Покончив с гримом, Галя подвела его к зеркалу. В нем отразились две девочки, одна — с темными волосами, другая — с золотистыми.

— Если ноги красивые, можно носить и короткую юбку, — солидно сказала Галя. — Тебе идет.

— Какое же я чучело в этом наряде! — усмехнулся Гера.

— Наоборот, как куколка. Просто у тебя другая психология, мужская. Поэтому неудобно. Бери пример с Дастина Хоффмана. А теперь скажешь наконец, что ты задумал? Ограбить банк?

— В таком виде у меня только один путь — на панель, — вновь усмехнулся Гера и посмотрел на часы. — Пора.

 

Глава седьмая

1

Укромный уголок на студии они так и не нашли, пришлось отправиться в открытое кафе напротив. Неделя-две — и цветастые зонтики снимут, пластмассовые столики и стулья уберут, а пока еще можно было, запахнувшись в плащ, выпить на свежем воздухе чашку горячего чая с лимоном. Легкий ветерок совсем растрепал соломенную гриву сценариста, и Карине вдруг захотелось причесать его своей расческой.

— Вы что, близоруки? — спросила она. — То щуритесь, то глядите куда-то… в никуда. Не хотите смотреть на людей?

— Угадали, — усмехнулся Колычев. — А очки не ношу потому, что, если будут бить морду, могут попортить битым стеклом глаз. Разумно?

— Вполне. Наверное, у Вас был в этом деле опыт.

— Просто предусмотрительность.

— Тогда и шляпу носить не стоит. Бывает, отрывают поля вместе с ушами.

— Это хорошо, что у Вас есть чувство юмора. Селена в моем представлении не столько трагическая фигура, сколько комическая. Думаю, Вы справитесь с ролью.

— А я еще вообще не решила, буду ли играть в фильме.

— Не ломайтесь. Ведь Вам хочется? — с грубоватой прямотой спросил он.

— Допустим, что так. — Карина была вынуждена признать это, но следующий вопрос ее немного огорошил:

— Расскажите о себе. Мне интересно. Вы замужем? И конечно, несчастливы?

— Что-то Вы наглеете прямо на глазах, — улыбнулась она, вертя кольцо на пальце. — Раньше на детских сеансах перед фильмом показывали такой киножурнал «Хочу все знать!». Жаль, если Вы уже не застали. Почерпнули бы много полезного.

— Ну, раз Вы не хотите, я сам расскажу про Вас, — произнес Колычев, впервые не отводя взгляда. Даже наоборот, он смотрел так, будто пытался загипнотизировать.

Карина почувствовала и легкое волнение, и страх. Не обращая внимания на ее предостерегающий жест рукой, Колычев начал:

— Замуж Вы вышли довольно рано, лет в двадцать, еще не успев как следует пожить для себя, и сразу же родили ребенка, мальчика. Пытались продолжать сниматься в кино, но роли Вам предлагали все хуже и хуже, совсем эпизодические, и Вы от обиды и злости уверили себя, что все это — чепуха, главное — семья, дом. Муж и ребенок. А кино обойдется без Вас. И Вы очень хорошо вжились в новую роль, играли ее от всего сердца — роль любящей жены и матери, хранительницы домашнего очага. Но где-то в глубине души пряталась коварная мысль, как бы Вы ни старались ее запрятать: годы-то проходят. Неужели это все? Все, для чего я была рождена на свет? И вот неожиданно наступил день, когда Вы поняли: да провалитесь вы в болото, я молода и красива, и талантлива, и почему всё, Колычев развел руками, словно пытался обхватить окружающий их мир, — всё это не принадлежит мне? Почему я не живу, а существую? И муж, и сын живут своей жизнью, Вы отдали им все, и теперь пора заняться собой. Стоя перед зеркалом, Вы сказали себе: «Я свободна». И повторили это еще раз, вслух. Хотя в квартире, кроме Вас, никого не было… Ну, я угадал?

Карина слабо улыбнулась в ответ. Она настолько была поражена его словами, что растерялась. Он понял ее лучше других. Этот «сукин сын», как сказал бы о нем Клеточкин, угадал даже немую сцену в комнате, перед зеркалом, будто стоял за ее плечом.

— Вам не сценарии, а гороскопы составлять, — тем не менее язвительно сказала она. — Все, что Вы тут наболтали, — полная ерунда. И у меня не сын, а дочь. Ясновидящего из Вас не выйдет.

— Жаль. — Колычев досадливо махнул рукой. — Мне казалось, что я Вас «почувствовал». А Вы?

Что она могла ответить? Он был меткий стрелок и попадал точно в цель. Дальнейший разговор становился просто опасен. Неизвестно, куда их могло занести.

— Мы же хотели обсудить сценарий, — поспешно сказала Карина. — Что Вас подтолкнуло к этой идее, теме — люди и куклы, игрушка, следящая за людьми?

— Не игрушка, нет, — промолвил он, помолчав. — Тень. Человеческая тень, которой все равно, за кем следовать. Ты сам, раздвоившийся, оторвавшийся от души. То начало в каждом из нас, которое мы тщательно скрываем. Скажите откровенно: Вам никогда не хотелось кого-нибудь убить? Совершить преступление?

— Да, — призналась Карина. — Но все это на уровне эмоций. Безгрешных людей нет. Но я понимаю, что Вы имеете в виду. А Вам самому разве не страшно заглянуть в бездну?

— Хорошо, что хоть понимаете… — тихо проговорил он.

Возле универмага было многолюдно, рядом находился вход в метро, а около него — коммерческие палатки. Стояли цепочкой женщины, предлагавшие разный товар — белье, платья, парфюмерию, кухонную утварь. Невдалеке на скамейке сидели две девочки-подружки, лакомились мороженым. Одна из них была в беретике и очках.

— Вот он идет, — сказал Гера. — Опаздывает. Симеон остановился у входа в универмаг, начал оглядываться. В руке он держал полиэтиленовый пакет.

— Немного подождем, потом работаем по плану, — произнес Герасим. — Почему он один? Я эту сволочь хорошо знаю, не мог он прийти один. Где-то его приятели… Пошли пройдемся!

Среди припаркованных автомашин стоял «Москвич» с тонированными стеклами. Гера уже давно вычислил его, а когда дверца на секунду открылась и на землю полетел окурок, он узнал одного из дружков Симеона. Вместе иномарки «бомбили». Он так и предполагал, что Сима замыслил какую-то пакость. Скажет, что пистолет в машине, а там они отберут у него баксы и вышвырнут на скорости в кювет. Или еще что-нибудь в том же роде. Гад ползучий. И он, и Корж тоже, и этот — Гнилой. Ничего, сейчас поглядим, кто кого перехитрит.

— Следи за машиной — дашь знак, — шепнул он Гале, а сам направился к Симеону. Остановился в двух шагах от него, доедая мороженое. Затем, скосив глаза, будто невзначай бросил:

— Дяденька, удовольствие не хотите получить?

Симеон вперился в него и хмыкнул:

— Вали отсюда, козявка, пока ноги узлом не завязал.

— Нет, всерьез? Всего десять долларов.

— На кино не хватает?

Симеон оглянулся, ищя глазами Геру. Время поджимало. Скорее всего, пацан передумал и не придет. В полиэтиленовом пакете лежал «Макаров» с полной обоймой, завернутый в газету. Сима рассчитывал так: показать пистолет мальчишке, а потом повести его в лес, якобы пару раз пульнуть по деревьям. Или отправиться на машине за город. Дальше — проще. Кто будет искать мальчишку и кому он вообще нужен? Мало ли чьи кости потом по весне находят… Если Гера все-таки придет, то ребята его не упустят. А пока можно и развлечься. Он посмотрел на стоявшую рядом пигалицу в беретике — кого-то она ему напоминала.

— Тут рядом подъезд с чердаком, — торопливо сказала девчонка.

— А ты, видно, дорогу туда хорошо знаешь? — усмехнулся Симеон, махнув рукой в сторону «Москвича». — На жвачку зарабатываешь?

— На учебники, — ответил Гера. Из машины вышел один из барбосов, лениво подошел к ним.

— Отлучусь, — коротко бросил Сима. — А вы ждите. Если придет — везите его на дачу, скажите, что я там.

— Оставь ствол-то, — барбос потянул руку к пакету.

— Со мной будет.

— Как хочешь. — Барбос вернулся к машине.

Галя постояла еще немного рядом, а затем тихонько пошла вслед за Симой и Герой, удалявшимися в сторону пятиэтажек. Когда те нырнули в один из подъездов, она осталась ждать, не зная, что делать дальше. Ей нравилась эта игра с переодеванием, нравилось ощущение азарта и риска, хотя она и чувствовала, что все может кончиться совсем не весело. У Геры была какая-то тайна, вроде как у Монте-Кристо. Галя вообще начинала романтизировать его все больше и больше. Он жил другой жизнью, гораздо более насыщенной событиями и приключениями, какими-то непонятными опасностями, и ей хотелось также принять в них участие. Или хотя бы быть где-то рядом…

— Эй, малышка, куда так торопишься? Дай хоть разглядеть как следует, говорил Симеон, карабкаясь вслед за Герой по узкой лестнице на чердак.

— Время, дяденька, деньги! — откликнулся тот. Он хорошо знал это место. Иногда они собирались тут всей компанией. А чтобы посторонние не совали нос, имели в запасе кое-какие ловушки. Утром он успел побывать здесь и все проверить. — Вот и пришли, — сказал он писклявым голосом. — Куда хотите-то? Туда или сюда?

— По-всякому, — благодушно отозвался Симеон, начиная расстегивать брюки. В этот момент на шее его захлестнулась петля из проволоки, которая словно упала со стропил, и Гера моментально потянул задругой конец, закручивая его вокруг балки. Сима захрипел, вцепившись в горло, глаза стали наливаться кровью. Он не мог двинуться, поскольку петля от любого движения затягивалась еще туже. Последовал болезненный удар в пах, от которого Сима согнулся бы вдвое, если бы не проволока. Сквозь туман в голове до него донесся писклявый голос:

— Ну что, дяденька, получили удовольствие? С вас десять баксов, как договаривались.

Пошарив по карманам Симеона, Гера отсчитал нужную сумму, остальное положил обратно. Забрал полиэтиленовый пакет.

— Отдохни, пока дворник не придет, — сказал он, застегивая на Симеоне брюки.

От этой сцены с убийством князя у Драгурова осталось неприятное ощущение, словно он не читал страницы, а жевал их. Отбросив в раздражении дерматиновую папку, он задумался. Владислав еще не предполагал, что между его металлическим мальчиком с лютней и луком и этим сценарием может существовать какая-то связь, пусть даже совершенно случайная, но уже чувствовал беспокойство и тревогу. Как если бы ступил на болотистую почву и теперь каждый его шаг был сопряжен с риском. И еще Снежана, неожиданно вошедшая в его жизнь… Сейчас он не мог просто взять и выбросить ее из головы. Что-то изменилось. И перемена судьбы, если такое возможно, готовилась исподволь, вызревала внутри него. Ему претили собственные мысли, желания, поскольку таили в себе сладостную неизвестность, но что можно было поделать? Запретить себе думать?

Тишину прорезал телефонный звонок, и котенок, лежавший у него на коленях, испуганно спрыгнул на пол. Владислав снял трубку, не ожидая почему-то ничего хорошего. Голос старого мастера узнал сразу, хотя на том конце провода что-то хрипело и булькало, будто Белостоков звонил из преисподней, а рядом с ним закипали смоляные котлы.

— Я думал, у Вас не работает телефон, — усмехнулся Драгуров.

— А я от соседей, — пробурчал наставник. — Ты давай приезжай ко мне спешно. Надо.

— Что случилось?

— Игрушка твоя… Мальчик этот. Неладно.

Владислав взглянул на часы. Он никогда не позволял себе уходить с работы так рано. Чудит старик, блажь одолела. Или?..

— Обождать до вечера можно?

— Можно, да не нужно. Боюсь, поздно… Сам решай!

Больше от Белостокова ничего нельзя было добиться. Очевидно, он не хочет говорить при соседях, догадался Драгуров. Но что могло заставить так нервничать старого медведя?

— Приеду, как освобожусь, — произнес он, вешая трубку. — Жаль, что к нему нельзя отправить тебя, — добавил Владислав, глядя на котенка, вновь прыгнувшего к нему на колени.

Срываться по первому зову из мастерской не хотелось. Иногда руководство устраивало внезапные проверки, грозившие штрафными санкциями. Но и телефонный разговор не выходил из головы. Да и работа теперь как-то не клеилась, казалась пустой и никчемной. Провозившись с куклами еще минут сорок, Драгуров в сердцах выругался, запер мастерскую и отправился к Белостокову.

Настроение было препоганое, будто он ехал к врачу за приговором-диагнозом. В последнюю неделю все шло наперекосяк. В довершение всего автобус застрял в пробке из-за какой-то аварии впереди, и сквозь грязное ветровое стекло Драгуров долго смотрел на две искореженные легковушки. Потом к «скорой помощи» понесли покрытые белыми простынями тела на носилках. «В Москву пришла Смерть», — глупо подумал Владислав, словно есть на земле место, куда она еще не заглядывала и где ее не ждут столь обреченно, как здесь.

— Это только начало! — проворчал сосед с землистым цветом лица. — Чума нас всех забери…

— Дайте пройти! — раздраженно произнес Драгуров, проталкиваясь к выходу.

К Белостокову пришлось добираться окружным путем, потеряв при этом еще лишний час. На звонок никто не открывал, а когда Владислав начал стучать в дверь, она сама подалась, поскольку замок был поставлен на предохранитель. В квартире было темно. И — затхлый запах, ударивший в лицо. В прошлый раз пахло иначе, просто жилищем старого человека, пропитанного миазмами тела и остатками пищи. Теперь — как из разрытой могилы. Владислав осторожно переступил порог, позвав в пустоту:

— Александр Юрьевич? Спите, что ли? А я вам кефир купил.

Щелкнув пару раз выключателем, он чертыхнулся. Наверное, полетели пробки. Пришлось двигаться по коридору на ощупь. Куда делся старик? Пошел за электромонтером? Перебравшись на кухню, Драгуров щелкнул зажигалкой и поискал на полке спички. Рядом с коробком лежал и огарок свечи. Только сейчас он почувствовал, как сильно колотится сердце. Казалось, этот стук слышен и в соседней комнате. Но он уже догадывался, что квартира пуста. Здесь никого нет. Ни одной живой души, кроме него самого.

Запалив фитилек свечи, Драгуров побрел в комнату, прикрывая робкое пламя ладонью. И почти у самого порога чуть не споткнулся о тело старого мастера. Александр Юрьевич лежал на спине, лицом вверх, а в мертвых глазах плясали два огонька. И это было по-настоящему страшно.

Выскочив из подъезда, Гера кивнул своей подружке и быстро пошел прочь, не сомневаясь, что она, как собачонка, последует за ним.

— Куда теперь? — тормознула его Галя. — А этот… с которым ты был, где?

— Тебе не надоело задавать глупые вопросы? — огрызнулся Герасим, чуть повернув голову. — К тебе идем! Я что, всю жизнь буду ходить в твоем дурацком платье?

— Я тебе что, марионетка?! — обиделась она. — Я не кукла, которую можно таскать за собой, куда взбредет.

— Ладно, не дуйся, — немного погодя, произнес Гера. — Просто не надо тебе ввязываться в дерьмо. Впрочем, поздно…

— Что ты хочешь этим сказать?

Гера ответил загадочной фразой, которую она так и не смогла понять:

— Если начнет дергаться, тогда играй для дурака музыку.

Сам-то он знал, о чем говорит. Симеону сейчас оставалось только одно: ждать. Ждать, когда кто-нибудь придет и высвободит его из петли. А кто забредет на чердак и скоро ли? Сколько должно пройти времени? Он почти висел, касаясь носками ботинок пола и вытянув в напряжении шею, обхваченную стальной проволокой. Голова гудела, перед глазами плыли красные круги, дышать было почти невозможно. И кроме того — ужас, сковавший его сознание и лишивший способности мыслить. Ноги и пальцы рук, вцепившиеся в горло, постепенно немели.

«Попался… Попался, как последний лох! Гадина… — твердил он про себя. Ну, обожди! Дай только выбраться…» Тут Симеон сообразил, кого напоминала ему эта девчонка: Герасима! Это был переодетый и расфуфыренный, как малолетняя шлюшка, Герка! Сима чуть не взвыл от огорчения и бессильной злобы. «Убью его!» — твердо решил он, стараясь не шевелиться. Но колени предательски дрожали, и уже не ужас, а бездна отчаяния начинала овладевать всем его естеством…

Дома у Гали, не обращая на нее внимания, только повернувшись спиной, Гера стал поспешно разоблачаться, швыряя девчоночьи тряпки на пол. Галя вытащила из брошенного на кровать полиэтиленового пакета газетный сверток и с любопытством развернула.

— А это зачем? — спросила она, взвешивая на ладони тяжелый, поблескивающий вороной сталью пистолет.

— Положи на место! — строго сказал Гера. Она не послушалась, держа «Макаров» обеими руками и направив дуло в его сторону.

— Ну и стреляй! — равнодушно произнес Герасим, вновь поворачиваясь к ней спиной. Между его острыми худыми лопатками синело пятнышко, похожее на нарисованный глаз.

— Что это? Откуда? — Галя коснулась стволом пистолета вытатуированного ока.

— Давняя история! — отмахнулся он. — Как-нибудь расскажу.

— Глупо и смешно. Третий глаз, — сказала она, фыркнув. — А больше ты себя никак не изукрасил?

— Мне что, догола раздеться? — разозлился Гера.

— Раздевайся! — насмешливо сказала она, подначивая его еще больше. Но она никак не ожидала, что он воспримет ее слова всерьез. Наверное, у него действительно было не все в порядке с головой, по крайней мере, стыда никакого. Галя не успела моргнуть глазом, как он сбросил плавки и повернулся к ней лицом, уперев кулаки в бока. Она почувствовала, что начинает краснеть, но продолжала смотреть. Взгляд задержался там, где только начинали курчавиться волосы.

— Ну! — с вызовом произнес он. — А теперь ты! Чтобы по-честному.

Непонятно, что с ней случилось… Он обладал какой-то магической властью, повелевал ее волей. Медленно, но покорно Галя стала расстегивать молнию на юбке, хотя голова ее работала ясно. На пол полетела блузка, потом колготки. Затем, сжав губы, она сбросила последнее и переступила с ноги на ногу, стоя теперь перед ним такая же обнаженная, как он сам.

— Ты почти взрослая. И красивая, — произнес Герасим, сощурившись. — А я? Он словно ощупывал ее взглядом.

— Ты тоже, — нерешительно ответила Галя, чувствуя, что еще немного — и разрыдается. Ее тянуло в новую, неизведанную жизнь… и сковывал страх. А он так и стоял поодаль, не двигаясь. Еще не мужчина, но уже не ребенок. Странный мальчик.

— Мы сошли с ума, — прошептала она.

И в это время задребезжал спасительный дверной звонок.

Карина уже давно хотела прервать разговор. Казалось, они уплывают все дальше и дальше от берега и вернуться обратно не хватит сил. На столике стояли пустые чашки, осенний ветер, врываясь в открытое кафе, трепал соломенные волосы Колычева, а он продолжал говорить — о своей жизни, сценарии, учебе во ВГИКе практически ни о чем, поскольку все это было неправдой, вернее, каким-то поверхностным слоем, доступным чужому взору. Главное хранилось глубоко внутри. Ей было неинтересно слушать, и она думала: когда же он откроется по-настоящему, сбросит с лица удобную маску то ли разочарованного странника, то ли доморощенного плейбоя, скучающего среди людей.

— Мы обречены погибнуть, — сказал Колычев неожиданно, без всякой связи с предыдущей фразой: манера у него была такая — перескакивать с одного предмета на другой. — Вы, конечно, читали Апокалипсис? Там все очень толково разъяснено про нас с вами. Россия на земле — последнее пристанище Господа. Но Его позиции здесь теперь очень уязвимы. — Он произнес это так, словно речь шла о котировке акций на бирже. — Скоро и от России останется один пшик. С Ним борются не атеисты, которых уже нет, не заговорщики-масоны и даже не все мировое персонифицированное зло. А ангельский ребенок во главе воинства кукол. Он уже вышел из мрака, обрел силу и готов царствовать. Новый эквивалент мер в двадцать первом веке — не золото или энергоносители, а расчетная стоимость души. Не волнуйтесь, умные головы уже определили цену каждой душе. Кто откажется продавать, будет уничтожен. Вот так, милая. Хотите еще кофе?

— Вы сами-то верите в то, что несете?

— Приходится. Поглядите на москвичей! — Колычев ткнул пальцем в сторону парочки за соседним столиком. — Выведена абсолютно новая порода, можно клонировать без ущерба для психики. Мне их не жалко, это уже давно не люди, а механические игрушки. Надо только вовремя их заводить, а временами запирать в шкаф, чтобы не мешались. Разве в этих пустых головах могут быть какие-то собственные мысли? У них на плечах телевизор вместо башки. Москва — город призраков.

— Но и Вы принадлежите к их племени, — сказала Карина.

— Я — нет. Я из другого варева. Хотя… плевать, это не имеет значения. Не хотите поехать ко мне? Познакомлю Вас со своей бабушкой, замечательная старушка. Между прочим, прототип Селены, в молодости. Или Выбейтесь? Сценарист смотрел на Карину насмешливо, с вызовом.

— Поехали, — согласилась она, хотя собиралась сказать другое. — Только ненадолго, в три я должна быть дома.

Колычев жил неподалеку от студии. Минут через двадцать Карина уже стояла посреди захламленной комнаты, недоуменно озираясь, пока Алексей возился на кухне с кофейником. Вся квартира напоминала склад старинных вещей — реликтовая мебель, граммофон, доисторические зонтики, статуэтки, вазы, пожелтевшие фотографии на стенах. В одном углу стояла промятая тахта со скомканным одеялом, в другом — огромный дубовый стол, заваленный книгами и бумагами. Там же примостилась и пишущая машинка времен царя Гороха. На открытом окне колыхались белые занавески, щедро пропуская солнечный свет. Карина подошла к столу, наклонилась к вставленной в каретку странице. И от неожиданности вздрогнула. Там было напечатано: «В моей нелепой смерти прошу никого не винить. Алексей Колычев».

— Прочитали? — Он стоял за ее спиной с подносом. Неуязвимый, словно живущий не сейчас, а когда-то давным-давно.

— Зачем Вы играете с судьбой? — спросила Карина.

— На самом деле все очень разумно. Мало ли что может произойти в любую минуту? Это для меня как завещание, когда я выхожу из дома. Считаете, глупо?

— Я считаю, что у Вас нет никакой бабушки. Вы просто так и не повзрослевший мальчишка.

Колычев улыбнулся. Опустив поднос, он подошел к фотографии на стене. Мужчина со стертым от времени лицом, женщина, несколько девочек в дореволюционных платьях.

— Одна из них моя бабка, тут, правда, не разберешь — какая. Она говорила, но я не уверен в ее памяти. Старушка умерла пятнадцать лет назад. Какая Вам разница, общаться с живой или мертвой? Шучу, не уходите.

Карина направилась к двери, но чуть задержалась.

— А это — Бергер. — Колычев ткнул пальцем в мужчину на фотографии. — Вы, наверное, плохо читали мой сценарий. Он мой прадед. Видите ли, Бергер отравил всю семью, но младшей дочери в тот день не было дома. Гостила у тетушки. Это ее и спасло. Вот только не знаю: на ее счастье или нет? Род-то продолжился…

— А Вы об этом жалеете? — спросила Карина, подходя и вглядываясь в какие-то обреченные лица на фотографии.

— Иногда, — серьезно ответил Алексей. Затем неожиданно сильно притянул ее к себе, прошептав: — Не уходи, ты нужна мне…

«…Убивец бежал из особняка в сильно приподнятых чувствах, не разбирая дороги, а очухался только на мосту. И я с ним. То бишь, как бил он фигуркой мальчика с лютней и луком князя по башке непутевой, так и припустил с ней, окровавленной. Потом лишь сообразил, что с орудием убийства стоит, облокотись на перила, да в полынью смотрит. „Бедный Курт, лежать тебе на дне реки до лучших времен!“ — сообразил я. А чем эти-то времена плохи? Самое раздолье: всюду помрачение умов, всюду злость, подлость, предательство, всюду кровь проступает, того и гляди — потоками хлынет. Смешно человек сделан — цирк горит, а он над клоунами хохочет; его топят, а ему щекотно; у него душу крадут, а он торгуется… Ну, бросил тот дурак меня в прорубь, как старца царского, а я в лед вмерз, так до весны и пролежал, пока меня ребятишки, что на санках катались, не нашли.

В смуте, которая шла, сменилось несколько хозяев: мальчишка кухаркин, чуть не оторвавший лук с лютней; его отец-хам, толкнувший меня заезжему купцу за мешок овса; трактирщик, в чьем заведении тот пьяный купчик меня и оставил, поскольку спускать уже было больше нечего. Обчистили через две недели, на радость революции, и самого трактирщика — толпа продовольственные склады громила, и ему досталось, под шумок. Какой-то контуженный дезертир, вцепившись в меня скрюченными пальцами, уволок в свою конуру под чердаком. Все его имущество состояло из солдатской шинели, винтаря с примкнутым штыком и портретика голой распутной девки. Зачем я ему понадобился — один черт знает! Он ставил нас рядышком и скалил желтые зубы.

— Ну шо, раздуем мировой пожар? — бормотал дезертир, целясь из ружья то в фотографию, то в меня. — Бах-бух, кончены! Ужо дождетесь… — и грозил при том пальцем.

Уходил солдат со двора рано, а возвращался за полночь. В окне мелькали бродячие звериные стаи с красными бантами, сухо потрескивали выстрелы, девка рядом закатывалась от восторга.

— Дура сифиличная, тебе-то что до всего этого?

— Как же! Гуляем… Сыграй что-нибудь на своем струменте, парнишка…

Оказывается, была она когда-то женой этого солдатика: его — на фронт, а ее ростовщик богатый утешил, пока не надоела. А там и по рукам пошла, поскольку изначально с гнильцой была девка, есть такие, что с детства на передок слабы, сами перед мальчишками стелются, просят огонек в паху потушить. Эх, солдатик, кого ты в невесты брал, не видел, что ли? Очутилась она в дешевом борделе, горе не беда, Ивана своего не помнит, а он только к ней и тянулся все четыре года, пока грязь в окопах месил. Надоело, все побежали — и он тоже. Ни царя, ни Бога — все можно, все позволено! Удерживающего в России нет, а это и страшно, и… сладостно. К жене, к жене — новую жизнь строить! Задержался в Москве, товарищи уломали его заглянуть к девкам. Ну, пришли. Перед ними альбомчик с фотками выставили. Глянул солдат на одну распутную — и обмер.

— Эту вот! — сказал, ткнув пальцем. Дальше — ясно. Все старо в мире, и любовь, и смерть. Нету других сюжетов в истории человечества: либо большая война, либо малая, на двоих, но всюду кровь. Счастливы лишь дети, только народившиеся, еще бесполые ангелы, безгрешные даже от предчувствий любви, не ведающие страстей, а потому, коли их и забирает внезапно смерть, то отпускает чистые души — к Нему. Мне их не взять. А только начнут взрослеть, только начнут подглядывать и сгорать, только начнут мыслить об этой тайне, возжелают впервые — тут и поджидает пропасть. И все остальные бездны — уже от греха первородного. Так есть, так было. И будет до самой гибели человечества.

Солдат ее штыком заколол, а сам в весеннюю слякоть вышел. Был он контуженный с фронта, повредился в уме еще больше. А кругом все такие, кто на чем сдвинулся, так что незаметно. И вот ведь что интересно: в России смута разом всех охватывает — от верного царева слуги до калеки нищего. Общинная страна-то. А потом трезвеют и начинают расхлебывать. Или сидят сиднем и ждут народного спасителя. А вместо него один самозванец явится, второй, третий, потом лже-пророки косяками, как сельдь, пойдут, прочие мудрецы заморские… Благодатная почва, сей, что хочешь.

Скучно мне было в каморке с этой девкой глупой.

— Мальчик хорошенький, дай закурить, а я тебе покажу кое-что.

— Видел я твои прелести! Отстань.

— У-у какой у тебя железный! — хохочет. — Всю ночь сможешь.

Солдат как-то пришел не один, а с рыжим и вертлявым, похожим на собачий хвост. Увидел он меня и аж затрясся.

— Выбрось, немедленно выбрось, — кричит, — эту буржуазную нечисть. Мы, анархисты, отрицаем всякую сущность бытия! Тем более, искусство живописи с ядовитым креном! — Оказался он таким же психом, как все. — А фотку с девкой оставь, — добавил.

Так и очутился я на помойке, рядом с выгребной ямой…»

Назойливый звонок в дверь вывел Галю из оцепенения.

— Мама! — испуганно прошептала она, присев на корточки и собирая в охапку брошенную одежду, А Гера стоял над ней совершенно спокойно, словно издеваясь над ее страхами. Даже посвистывал.

— Ты что, очумел? Одевайся! — Сейчас ей хотелось убить его, а еще лучше если бы он был картонный — выбросить в окно.

— Пойду открою, — сказал Гера, — звонят же.

— Идиот! — прошипела Галя, успев схватить его за руку. — Ты же голый!

— Ну и что? Твои родители не видели этого? — Он выпятил живот. — Для тебя, может, и новость, а другим не привыкать.

Между ними завязалась борьба, в результате которой оба полетели на пол. Галя оказалась сильнее, наверху, прижимая его грудь коленом и не давая вырваться. Она еще больше раскраснелась, тяжело дыша. А звонок все не умолкал. Но теперь они уже не обращали на него внимания, словно привыкнув.

— Сдаешься? — грозно спросила она.

— Еще чего! — Гера ловко, как змея, вывернулся из-под нее, толкнул в бок. И они покатились по ковру. Как в любой войне, удача перешла на его сторону, и Гера распял ее руки. Наступило перемирие. Их лица были в нескольких сантиметрах друг от друга. И Галя первая поняла, что игра зашла слишком далеко. Могло произойти то, чего она и ждала в своих ночных фантазиях, и боялась. Она чувствовала его тело, плоть, которая вдруг стала упираться в бедро. Колени ее сомкнулись, пробежала острая дрожь.

— Пусти! — сказала она, вывернувшись, ударив по руке, потянувшейся вниз, к ее межножью. Сладкое наваждение исчезло.

— Дура! — отреагировал Герасим, сев на колени. — Я же тебя не насилую, была охота!

— Тебе еще подрасти надо. Утенок!

— Растут огурцы на грядках, а я зрею. Не видишь, что ли?

— Вот и зрей дальше, без меня. И вообще, мы еще дети…

Галя, вскочив на ноги, уже поспешно одевалась. Ее примеру последовал и Гера, прыгал на одной ноге, пытаясь справиться с джинсами.

— Ну кто там все трезвонит, как пономарь? — выкрикнул он от злости. — У твоих родителей ключей нет?

— И слава богу, что дома забыли, — ответила Галя, поправляя волосы. — Лезь под кровать.

— А мы уроки делаем, книжки читаем, телевизор смотрим.

— Тогда сиди тихо. И не высовывайся.

— Ладно, товарищ генерал. Ты там построже с ними…

За дверью стоял Герин отчим, вдавив указательный палец в кнопку звонка. Казалось, что эта маленькая кнопка и не дает ему упасть, поскольку глаза его были закрыты, а сам он раскачивался, как молодой тростник.

— Это я! Дядя Вова! — очнулся он, когда опора вдруг исчезла, а перед ним обрисовалась девочка. — А мамка где? Дома? Наставили тут порогов…

— Вам чего? — спросила Галя, пытаясь вытолкнуть его обратно.

— Хозяйка нужна! Дело у меня… Пусть деньги дает — в счет долга, забубнил тот. — Давай поторапливайся, зови скорее. Меня люди ждут.

— Нет никого дома. Уходите. — Галя беспомощно оглянулась, не зная, что предпринять.

— Тогда… вещами возьму, — сказал отчим.

Войдя в квартиру, он осмотрелся. Пока в поле зрения попали лишь детские фигурные коньки, висевшие на крючке. Галя уже полгода не ходила в секцию, но с ноября занятия должны были возобновиться. Дядя Вова деловито повесил коньки себе на плечо.

— А лыжных ботинок нету? — озабоченно спросил он. — Классно за грибами ходить.

— Вам не стыдно? — Гале и плакать хотелось, и разбирал смех. — Взрослый человек, а ведете себя, как полный идиот!

— Цыть, соплячка! Щас ухо крутану.

Гера, наконец, вышел из комнаты, ему надоело ждать и прислушиваться. Рядом с отчимом он выглядел хрупким цыпленком, а дядя Вова отчего-то стал наливаться краской.

— Ты… чего здесь? — буркнул он недовольным голосом.

— Верни коньки, — сказал Гера, подходя ближе.

— Я спрашиваю: чего тут делаешь, гаденыш?

Отчим качнулся, пытаясь схватить пасынка, но тот ловко увернулся из-под руки, очутившись за его спиной. Толкнул — и дядя Вова налетел на трюмо, лезвия коньков ударились об зеркало, посыпались осколки.

— Ну я тебя сейчас! — Отчиму удалось поймать Геру за ворот рубашки. Он занес над его головой кулак. Посыпались удары…

— Прекратите! — закричала Галя. Она уже успела вернуться из комнаты.

Оба они застыли, увидев в ее руках пистолет. И в этот момент прогремел выстрел.

8

Осторожно, словно боясь разбудить старика, Драгуров приподнял его кисть, пытаясь нащупать пульс. Рука была холодной и морщинистой, как гусиная лапка. «Веселенькое дельце!» — подумал Владислав, тревожно оглядываясь. Слабый огонек свечки колыхался, грозя потухнуть в любую секунду. Перспектива остаться в полной темноте наедине с покойником не радовала. А помочь Белостокову было уже ничем нельзя. Старик вышел из игры. Наверное, отказало сердце. Или несчастный случай?

Тут только Драгуров обратил внимание на то, что в комнате царит беспорядок. В прошлый раз здесь было более прибрано, что ли, по крайней мере, казалось, что каждая вещь стоит на своем месте — как того хочет хозяин. Теперь некоторые куклы из его коллекции валялись на полу, одна полка с рогатыми игрушками-чертями была даже сорвана, словно Александр Юрьевич, прежде чем упасть, ухватился за нее. Или это сделал не он? И запах… Противный кисло-сладкий запах, смешанный с дурманящей мутью, как из чана с наркотическим зельем. Владислав почувствовал, что у него начинает кружиться голова, болезненно заныли виски. Он поспешил на кухню, проверил газовую плиту, но все конфорки были отключены. И тем не менее ощущение каких-то болотных испарений продолжало оставаться. Дом старый, прогнил насквозь, возможно что угодно… Находиться здесь дальше было бессмысленно и опасно. Надо уходить.

Владислав вернулся в комнату, пребывая в некоторой растерянности. Он вспомнил о металлическом мальчике с лютней и луком, оставленном здесь накануне. Фигурка так и стояла на столе, будто Белостоков не прикасался к игрушке. Теперь уже не узнать. Первым желанием было уйти, оставить все как есть. Но металлический мальчик должен вернуться к хозяину. И лучше, если это произойдет как можно скорее. Драгуров шагнул к столу и чуть не упал, будто двигался на ватных ногах. Сознание еще ясное, а все тело — чужое, отказывается повиноваться. Понятно, почему свалился старик… Действительно, что-то произошло с трубами… Впрочем, какая разница? Хотелось точно также прилечь на пол, рядом с мертвым телом, и уснуть. Владислав даже не заметил, что огарок свечи погас. В темноте перед ним продолжали вырисовываться очертания предметов. Блестела на столе металлическая фигурка. Неожиданно, сквозь равнодушное спокойствие, ему показалось, что он узнает в ней свою дочь. Словно она вошла в эту игрушку, превратившись в мальчика с лютней и луком, и теперь глядит на него, улыбается, наблюдает, ждет чего-то…

— Галя? — произнес он, поперхнувшись. И вырвавшийся звук ненадолго вернул его в реальный мир. Быстрее, вон отсюда!..

Драгуров схватил фигурку, побрел к двери, едва не споткнувшись о тело Белостокова. В коридоре он сорвал с крючка хозяйственную сумку, бросил туда, на картофельную шелуху, металлического мальчика, переступил через порог. На лестничной клетке дышать было немного легче, хотя и тут ощущался приторный запах. Держась за перила, Драгуров побрел вниз.

На улице стало лучше, в лицо ударил холодный ветер, Владислав набрал полные легкие воздуха. Пошатываясь, зашагал в сторону метро, больше не оборачиваясь на старый дом и не вспоминая об оставленном мастере. У него еще мелькнула мысль вызвать милицию, но потом он решил, что на старика все равно наткнется кто-нибудь из соседей. Какая разница, кто обнаружит труп? Сейчас это не играет никакой роли.

Драгуров поехал не домой, а обратно в мастерскую. Он и сам бы не смог объяснить, почему поступил именно так. Возможно, он даже не отдавал себе отчета, куда едет. А очнулся только тогда, когда вставил ключ в замочную скважину.

— Вот ведь история! — растерянно пробормотал он, увидев выгнувшего спинку котенка. — Выходит, я снова здесь?

На некоторое мгновение ему даже показалось, что он никуда и не уезжал, а Белостоков сидит спокойненько у себя дома и пьет чай. Но его хозяйственная сумка — с ним, а в ней — металлический мальчик. Котенок Никак прыгнул на эту сумку, выпустив когти.

— Раз уж я вернулся, не купить ли чего-нибудь съестного — для тебя и меня? — произнес Владислав. Странно, но ему вовсе не хотелось ехать домой. Не было и желания позвонить. В конце концов, они могут поужинать и без него. А он имеет полное право… напиться! Эта неожиданная идея пришлась Драгурову по душе. Может он хоть раз в жизни подпортить свою репутацию трезвенника? И повод достаточно убедительный: смерть Александра Юрьевича. Тут надо помянуть как следует, по полной программе.

Владислав вышел из мастерской, основательно отоварился в ближайшем магазине и съестным, и питьем. Когда он вернулся и подошел к двери, то вдруг почувствовал, что внутри кто-то есть. На порог пробивалась узкая полоска света, а в замочной скважине торчал ключ, который он, уходя, позабыл вынуть. Толкнув дверь, он произнес:

— Снежана?.. — И увидел ее в углу мастерской, сидящей на диване и прижимавшей котенка к груди.

 

Глава восьмая

1

Карина смотрела на этого «соломенного» человека с недоумением и досадой, ощущая на губах вкус его поцелуя, — все произошло так неожиданно… Она не успела оттолкнуть Алексея. Может быть, и не хотела? Теперь и он стоял перед ней с какой-то виноватой улыбкой, а взгляд вновь ускользал, словно блуждал в лабиринте.

— Неужели ты думаешь, что я пришла сюда только затем, чтобы заняться с тобой любовью? — насмешливо спросила она.

— А разве нет? — нагло ответил Алексей. Секунду спустя он уже потирал щеку, а пыл его несколько остудился.

Карина на всякий случай отступила к стене.

— Квиты, — сказал сценарист. — Может быть, заключим договор? Не прикасаться друг к другу до поры до времени. Еще не наступил срок. Ты не готова.

— Вы все-таки невозможный пижон, — ответила она. — Сама не пойму, почему я все еще здесь.

— А Вам нравится.

Они снова перешли на «вы», будто выставив перед собой щиты и спрятав оружие в ножны. Карина посмотрела на старую фотографию, притягивающую взгляд.

— Бергер… — начала она, а Колычев перебил:

— Вот именно — Бергер. Вы хотите понять сценарий, чтобы войти в роль, — и не можете. А без меня Вам не обойтись. Ведь я — автор. Честно говоря, Коля Клеточкин тоже ни черта не смыслит, его привлекает лишь внешняя фактура, сюжет. Он хочет выразить что-то свое, и пусть старается. Думаю, он толковый режиссер, но главную идею ему не поднять. Не тот масштаб.

— Вы бы подсказали. Коля такой умный. Что мешает?

— Ему — нет. Вам, пожалуй, скажу. — Колычев прошелся по комнате, заглянул в пишущую машинку, усмехнулся, искоса поглядывая на Карину. — Идея в общем-то не нова… Апокалипсис, пришествие антихриста. Вернее, то, что перед этим. Гибель мира связана не с глобальной катастрофой. Наоборот, со всеобщим благоденствием. Знаете, что самое страшное? Мы даже не поймем, что уже попали в другое время, в другой мир… Иную форму существования. Мы будем имитировать сами себя, поскольку и антихрист — великий имитатор. Это его главный принцип: имитировать добро и зло, справедливость и несправедливость. Он будет прельщать притворным благоговением и смирением, кротостью и любовью, благоразумием, умом, силой, лаской, постоянством, крепостью семейных уз, совершать чудеса и знамения. Он станет угождать всем — и угодит. Потому что его примут за Бога. Расплата — душа, и вот уже человек превращается в зверя, готового служить ему до конца дней.

— Есть время и есть вечность, — произнесла Карина, когда он умолк. — То, о чем Вы говорите, неизбежно произойдет, я знаю. Но даже если оно продлится тысячу лет, все это — лишь временно. В Вечности записано иное — там все неизменно и последовательно. В конце пути будет спасение. Но мы говорим о том, чего не может понять никто, не только Коля Клеточкин. Это не дано представить. Нужно либо верить, либо отрицать. И поэтому наш разговор лишен смысла. Нет, поправилась она, — не смысла, а конечного результата, истины. Вернемся к вашему Бергеру.

— Я бы на Вашем месте оставил его в покое, — усмехнулся Колычев. — Он промелькнул — и исчез. Он всего лишь задал поступательный ход этой Игре. Наделал кукол и распределил «роли». Они — те слуги, которые выполняют волю грядущего лже-мессии. Вот о чем я вам толкую.

— И Вы сами верите во все это? — с сомнением спросила Карина.

— Я художник, — сказал Колычев. — У меня творческая фантазия. Кроме того, Бергер — реальное лицо, он, в конце концов, мой прадед. Конечно, многое мне пришлось выдумать, дополнить… Но почему бы и нет? А вдруг действительно существует где-нибудь некая одушевленная кукла, вернее, «оживленная» без души, которая разрушает все и всех? Вы разве мало встречали подобных людей? Да их сейчас море!

— А почему… — Карина запнулась, понимая, что он говорит правду. — Почему Селена убивает близкого ей человека?

— Подошли к цели. — Алексей потер ладони, словно обрадовался чему-то. Это ли мне Вам объяснять?

— И все же?

— Потому что каждому хочется совершить нечто подобное.

— Кажется, у меня был знакомый психотерапевт, — сказала Карина.

Пуля ушла в стену, прямо над головой отчима, а Галя от испуга выронила пистолет.

— Это… чего? — ошарашенно спросил дядя Вова, покрутив головой. — Ты… того это…

Гера поднял с пола «Макаров» и четко произнес:

— Теперь топай отсюда. Быстро. Шевели клешнями. И забудь дорогу сюда. Иначе убью.

До отчима наконец-то дошло. Повернувшись к стене и дотронувшись до дырки пальцем, он цокнул языком.

— Ладно, сыночек, не шути так. — Голос у него стал притворно ласковым. Дядя Вова трезвел прямо на глазах. — Конечно, я понимаю. Все, заметано. Договорились.

— И никаких денег тебе не будет! — добавил Гера.

— Чего уж… — согласился отчим. — Я ж для тебя старался. А теперь вижу ты и сам с усам. Кхе-кхе… Усов-то, правда, еще нет, а прыткий! Ну да в этом деле усы не главное. Верно я говорю, красавица? — Он подмигнул Гале, и та покраснела.

— Пшел вон! — ткнул его в спину Гера. — Смотреть на тебя тошно, блевотина.

— Все-все, ухожу. — Отчим попятился к двери и тихонько закрыл ее за собой.

Они переглянулись, улыбнувшись друг другу.

— Классно шарахнула, — одобрительно сказал Гера. — Чуть ниже, и мозги бы на стенку вылетели.

— Сама не знаю, как получилось. Я не хотела, — ответила Галя.

— А чего такого-то? Ну, застрелила бы… Главное в этом деле — куда труп спрятать. Можно было под кровать к твоим родителям.

— Очень остроумно.

— Вообще-то ты мне даже начинаешь нравиться, — заявил Герасим и взглянул на часы. — Мне пора.

— А ты куда? Я с тобой.

Гера развел руками, чуть ли не обреченно произнес:

— Конечно! Куда же ты денешься?

…Они подошли к дому, где жила Люда, Галина одноклассница.

— Жди здесь! — приказал Гера, а сам побежал вверх по лестнице.

Ему нужен был сиамский кот. До встречи у котлована оставалось еще два часа. Он успеет все, что задумал.

— Приветик! — обрадованно удивилась Люда. И тут же затараторила: Домашнее задание пришел списывать? А у меня родителей допоздна не будет. Чаю хочешь? Ты чего пришел?

— Людка, продай своего кота, — сказал Герасим, гладя любимца квартиры.

— Еще чего!

— Даю пятьдесят долларов.

— Забирай, — тотчас же ответила она, даже не моргнув глазом. — Мне плеер нужен. Тебе целиком или порезать?

— Так сойдет, сумку только какую-нибудь брось. — Гера вытащил деньги.

— Интересно… — Люда задумалась. — А сколько бы ты за меня дал? Только не ври.

— Ни цента.

— Вот и врешь! Помнишь, сам умолял меня, чуть не плакал? В подвале?

— Это тебе приснилось. Не больно-то ты тогда и ломалась.

— Подожди! — Люда придержала его за рукав. — Ты что, не понял: родителей дома нет. Тебе не охота?

— Вот что Людка, если ты уже такая мокренькая, то позови кого-нибудь со двора! — Гера захлопнул перед ее носом дверь и побежал вниз, прижимая холщовую сумку с обалдевшим котом.

…Галя едва поспевала за ним, когда он шагал к другому дому. Из сумки раздавалось мяуканье.

— Где ты его отловил? И зачем? — спросила она.

— Некогда! — отозвался Гера. — Теперь жди здесь. Полчаса.

Он поднялся на этаж, где жила Мадам. «Старая мегера!» — скрипнул зубами Гера, нажимая на звонок. Наконец, дверь открылась, и улыбка расплылась на жирном лице Мадам.

— Заходи, куманек! — Глазки блестели, как две медные монеты. Из комнаты доносились женские голоса.

«Подруг привела, — догадался Гера. — Таких же шлюх, как она сама».

— Щас познакомлю, — хихикнула Мадам. — Да ты, кажется, их знаешь — Клава и Верка. Жрать будешь? — И сама же ответила: — А то как же!

— Я вам кота принес, в подарок, — смиренно сказал Гера. — Вы же любите. А я пока в ванну пойду, помоюсь…

Мадам держала кота за шкирку и продолжала хихикать. Щеки ее тряслись.

«Погоди немного, сейчас будет совсем весело», — подумал Гера, запираясь в ванной комнате. Там он включил воду, затем отковырнул под раковиной плитку, вытащил целлофановый пакет с деньгами и сунул в карман. Теперь можно было переходить к финалу. Мысленно он уже давно проигрывал всю сцену, наслаждаясь каждой деталью.

— Ну, че застрял? — крикнула Мадам. — Вылезай так, как есть, голый!

Гера вышел из ванной, прошел в комнату, где сидели тетки. На столе бутылки, гора всякой снеди.

Сиамский кот встревоженно бил хвостом, пытаясь вырваться из рук Мадам.

— Дайте-ка сюда! — сказал Гера. — Эх, жалко, что у меня не три кошки… Было бы справедливей.

С силой рванув кота за хвост, он бросил его прямо в расплывшуюся физию Мадам. И тот вцепился в глаза, нос, щеки всеми четырьмя лапами…

Да, это была она-девушка в белом плаще, Снежана, но Драгурова почему-то удивил не столько ее приход, вернее, неожиданное возвращение, сколько заплаканные зеленые глаза. Будто она и должна была явиться именно сюда, случись с ней какое-либо горе. А то, что произошло нечто из ряда вон выходящее, не вызывало сомнений.

— Можно мне остаться? — спросила она звенящим голосом.

— Да! Да, разрази меня гром, — бодро, по-пиратски ответил Владислав. По правде говоря, по дороге он уже успел основательно хлебнуть из бутылки и теперь чувствовал себя необычайно смелым и сильным, готовым сразиться с кем угодно. Жаль, что сейчас тут нет рэкетиров, которые приходили намедни. — Хотите выпить? — добавил он, опуская на стол поклажу. — Сегодня праздник… Тьфу ты!.. Напротив, у меня траур.

— Как, у Вас тоже? — Если Снежана и плакала недавно, то слезы и все, что с ними связано, — осталось в прошлом. Глаза ее снова почти сияли. Видно, она ждала его появления и так же хотела видеть, как он — ее. И все их приподнятое настроение совершенно не соответствовало скорбному разговору.

— Погодите, а как Вы здесь очутились? — спросил Драгуров. — Впрочем, не важно. Наверное, что-то забыли?

Она чуть покраснела, и Владислав понял, что сморозил глупость.

— Я думала застать Вас… Ключ был в двери. А потом… не хотелось уходить. Хорошо, что Вы пришли.

— Ну, разумеется, — согласился он, распечатывая пакеты с заморскими фруктами. — Иначе мы не попробовали бы ананас, киви, манго. Вы предпочитаете ликер или виски?.. Почему я чувствую себя так свободно, вы не знаете?

— А может быть, мы перейдем на «ты»? — предложила Снежана.

Казалось, оба они уже позабыли о своем «трауре». Но Владиславу пришлось вспомнить о нем, когда его взгляд упал на хозяйственную сумку. И он на мгновение помрачнел.

— Расскажи, что случилось, — попросил он, протягивая Снежане бокальчик с ароматным ликером. — Торопиться некуда.

— А разве тебя дома никто не ждет? Жена…

Драгуров небрежно махнул рукой. Хмель, ударивший ему в голову, совсем замутил сознание. И сейчас ему вообще не хотелось ни о чем думать. Ну, ждут! А он имеет право на отдых. От них. Странно… Когда она появилась в его жизни? Только сегодня? А словно прошел год…

— Кто-то умер? — осторожно спросил он. Хотя сейчас, в этот вечер не хотелось говорить о смерти.

— Почему умер? — переспросила Снежана, готовая вновь расстроиться. — Дед в больнице, чувствует себя уже хорошо, от тебя я сразу же поехала к нему, проведать. Он даже просил передать тебе поклон. А мама в командировке, в Болгарии. Не накличь беду!

— Тогда я ничего не понимаю. — Драгуров развел руками. — Ты говорила о трауре.

— Не помню. Я имела в виду другое. Просто я испугалась. Мне показалось… Когда я возвращалась домой, то увидела в окне чью-то тень. Кто-то мелькнул за шторами. Я не могла ошибиться — в квартире кто-то был. Ключей нет ни у кого, кроме меня, деда и матери. А этот человек явно поджидал… Меня?

— Почему же ты не пошла в милицию?

— Извини… — Голос ее прозвучал несколько обиженно. — Так и надо было поступить. Но я зачем-то поехала к тебе. И правда — зачем?

— Да нет, ты поступила правильно! — воскликнул Владислав. — От милиции все равно никакого толка. Все они заодно с преступниками. Ты думаешь, это вор?

— Не знаю. Я просто потеряла от страха голову, и единственное, что могла придумать, — отправиться сюда.

Она уже удобно устроилась на диванчике, потягивая ликер и покусывая дольку ананаса. И смотрела с каким-то ожиданием… Или вызовом? Владислав не мог понять.

— Это дело нельзя оставлять просто так, — твердо сказал он. — Надо поехать и все проверить. Я захвачу какую-нибудь железяку и в случае чего проломлю домушнику голову. На моей совести десять трупов, будет одиннадцать.

Снежана засмеялась. Им обоим не хотелось отсюда уходить.

— Представляю тебя в роли Рембо, — сказала она. — А может быть, посидим еще? Там нечего особенно красть.

— Как Вам угодно, принцесса! — Склонившись, Драгуров поцеловал кончики ее пальцев.

Карина взглянула на часы, продолжая рассеянно слушать Колычева: его речь была точно паутина из слов и мыслей. Он перескакивал с одного предмета на другой, передвигаясь по видимым только ему болотистым кочкам. Тут был и закат мира, и Великий Инквизитор, и сублимация творчества, и Ницше, и полная эклектика из футурологических прогнозов. «Мальчик умен, — подумала Карина, — но явно с комплексами».

— Теперь мне действительно пора, — перебила она Алексея. Но уходить почему-то не хотелось, и Колычев почувствовал это.

— Зачем? — спросил он. — У тебя уже нет семьи.

Фраза прозвучала холодно и бесстрастно, как диагноз врача.

— Что ты себе позволяешь? — Рассердившись, Карина поднялась с места и направилась к двери.

— Она закрыта, а ключ спрятан, — донеслось вслед.

— Чего ты добиваешься?

Ей не было страшно — она умела постоять за себя, да и Алексей выглядел довольно субтильным, вряд ли он смог бы физически справиться с ней. И вел он себя не агрессивно. Наоборот, слишком спокоен и уверен в себе. Что означают его слова? Хочет ее обидеть?

— Я не маньяк, — ровным тоном продолжал Колычев. — Просто у меня есть одно преимущество перед… вами. Я вижу дальше и больше. Я знаю, что происходит и что будет потом. Зрение такое, внутреннее. Не могу объяснить. Все творческие натуры подобны колдунам, волшебникам. Магия слов — это то, из чего потом рождаются и материализуются идеи. Например, я чувствую, что твой муж сейчас находится с другой женщиной, девушкой. Он любит ее. И твоя дочь — на пороге любви, ей уже не нужны ни ты, ни отец. Она создала идола в своем воображении, и он влечет ее в бездну. Ты остаешься одна, вернуться в свой счастливый мир невозможно. Он разрушен. Построй новый.

— Замолчи! — крикнула Карина.

Вот теперь ей стало действительно страшно. Глаза Колычева — как две льдинки, в которых горел огонь. Слова его доносились сквозь какой-то туман, и она понимала, что он говорит правду. Но почему? Почему она верит ему, покорно дает обнять себя? Неужели ей нужен этот человек, его соломенные волосы, пронзительно синие глаза? Что он шепчет?..

Алексей неожиданно поднял ее на руки — в нем оказалось достаточно силы — и понес по комнате. Он понес ее по комнате, и Карина закрыла глаза, продолжая слушать его голос.

— Мы совершим великие, самые величайшие дела, — шептал он. — Откроем старый сундук с волшебными сказками, выпустим на волю наши сокровенные желания… и они покорят людей, весь мир…

— Что? О чем ты? — проговорила она словно в полусне.

— Молчи… ты познаешь это потом… когда придет срок…

Колычев опустил ее на тахту и лег рядом. Она отвечала на его поцелуи, словно забывшись. И пламя разгоралось все сильнее… Лишь на мгновение она вдруг очнулась, посмотрела вокруг, не узнавая ни себя, ни комнату, ни Колычева.

— Пусти, — пробормотала она, но тут же безвольно откинулась на спину — сил сопротивляться не было. Напротив, ее уже влекло к нему. Карина торопливо помогала и ему, и себе освобождаться от одежды — в порывах отчаянья и жажды. Шепот становился все бессвязнее, все глуше. Но одно слово, сорвавшееся с его уст, она успела услышать:

— Преступление…

«Преступление? — подумала Карина. — О чем он?» Но истома, предвкушение бились в ее теле электрическими разрядами, и все остальное отодвинулось куда-то в сторону, далеко за пределы мысли. Почувствовав входящую плоть, она вскрикнула. Бесовский жар играл во всем теле — такого еще не было никогда. Она будто видела себя со стороны, распластанную на постели, с запрокинутым в блаженстве лицом, с капельками пота на лбу, с безумным взглядом, в котором копилось наслаждение, готовое извергнуться огненной лавой. И в следующее мгновение это наслаждение достигло своего пика, вырвалось наружу. Содрогнувшись, она услышала свой крик. Только сейчас Карина поняла, что принадлежит этому человеку, и он может делать с ней все, что захочет.

На улице Гера сунул своей спутнице в руки целлофановый пакет из тайника Мадам.

— Спрячешь в своей комнате, — буркнул он. — А теперь уходи.

В ушах еще стоял крик, безумные вопли Мадам, пытавшейся оторвать от окровавленного лица сиамского кота. Кажется, она лишилась своих свинячьих глазок. Славный получился кадр из фильма ужасов.

— А ты куда? — спросила Галя.

— Встреча у меня там, — он махнул рукой в сторону новостройки. — Завтра увидимся.

— А где будешь ночевать?

— Еще не знаю.

— Если хочешь — приходи к нам. Папа с мамой возражать не будут. Я поговорю с ними.

— Не надо.

— Боишься? Ты можешь прийти ночью, когда они уснут. Я открою дверь.

— Ладно, поглядим, — отозвался Гера. Не добавив больше ни слова, он торопливо пошел прочь, чуть прихрамывая. Галя смотрела ему вслед, сжимая в руке целлофановый пакет. Ей хотелось быть рядом с ним. Сейчас и всегда. Но Гера не оборачивался, и она, тяжело вздохнув, направилась к своему дому.

Проходя мимо универмага, Галя вдруг задумалась и свернула в сторону пятиэтажек. Некоторые мысли не давали ей покоя. Куда делся тот человек, с которым Гера вошел в одно из зданий? Какие-то предчувствия сами привели ее к подъезду, заставили подняться по лестнице на последний этаж. Дверь на чердак оказалась незапертой.

Симеон услышал, как где-то позади него скрипнула половица. Наверно, почудилось, поскольку вновь наступила тишина. Лишь кровь пульсировала в голове ударами тяжелого молота. Он уже давно потерял надежду и держался из последних сил, стоя на цыпочках. Гнев, страх, жажда мести сменились отчаяньем, а оно уступило место почти равнодушному созерцанию крошечного окошка, в котором растворялся кусочек неба. Там, в запредельной синеве, мелькнула чья-то рука, зовущая за собой. Он скривил губы, что должно было означать страшную улыбку живого мертвеца.

— Сейчас… сейчас… — пробормотал Симеон. Молитва, которую он пробовал прочитать, не складывалась. Слова вылетели, словно шипящий воздух из проколотого мячика. И собрать рассыпающийся разум не было никакой возможности… Неожиданно он услышал тихую музыку — кто-то цеплял пальцами струны в углу чердака. Здесь никого не было и не могло быть, и даже он сам уже принадлежал другому миру, но мелодия звучала так отчетливо, что Симеон собрал остатки сил и дернулся. Стальная проволока еще сильнее сдавила горло. Он захрипел и увидел выдвинувшуюся тень, фигурку, целившуюся в него стрелой с острым наконечником.

— Пришел? — сорвались с его губ булькающие звуки. — Помоги мне. — И Симеон из последних сил захохотал, переполненный какой-то неземной, сатанинской радостью, тело его забилось в конвульсиях, и он повис на проволоке, подогнув колени.

Когда Галя открыла дверь на чердак и ступила внутрь, она несколько минут привыкала к полумраку, затаив дыхание. Ей показалось, что здесь кто-то есть. Но вокруг было необычайно тихо. Потом послышалось какое-то царапанье, скрежет. Зубовный скрип. Неуверенно сделав пару шагов вперед, Галя очутилась в полоске света, падающего через небольшое окошко. Затем оглянулась. И теперь ей почудился тихий смех, доносящийся позади нее. Испуганно сжавшись, Галя присела на корточки, пытаясь сделаться как можно меньше, превратиться в песчинку, исчезнуть. А смех продолжал звучать, он становился все громче и громче, переходя в хохот. Закрыв ладонями уши, она вскочила и бросилась куда-то в сторону, споткнулась о перевернутое ведро и полетела на, пол. Вновь тишина, только отчаянно стучит сердце. Подняв голову, Галя увидела прямо перед собой ступни ног, подогнутые колени, безвольно повисшие руки. Взгляд скользнул еще выше. Лицо с выпученными глазами издевательски показывало ей язык, вываливающийся изо рта. Голова удавленника находилась в полуметре от нее, и Гале показалось, что он готов вновь засмеяться. Взвизгнув, она опрометью бросилась прочь, не чувствуя ни боли в разбитом колене, ни катившихся по щекам слез. Отдышалась и успокоилась Галя только дома. Странно, но ни отца, ни матери не было, а ей сейчас больше всего хотелось оказаться рядом с ними. Она впервые видела смерть так близко, достаточно было протянуть руку и коснуться ее страшного лица. Что произошло с этим человеком, который вошел в тот подъезд вместе с Герой? Почему он повесился? Или…? Только сам Гера мог дать ответ на эти вопросы. Но он ни за что не скажет.

Вытащив из кармана целлофановый пакет, Галя развернула сверток. Доллары, много долларов. Она даже не стала считать, торопливо засунув деньги обратно, и спрятала пакет в щель между шкафом и стенкой.

Где родители? Она часто оставалась одна и давно не испытывала страха от одиночества, но теперь ей было не по себе. Словно в каждом углу притаилось что-то зловещее, неведомое, не поддающееся разуму. Включив во всех комнатах, в коридоре и на кухне свет, Галя уселась возле окна, вздрагивая от каждого шороха. Сколько она так просидела, неизвестно. Но на улице уже давно стало темнеть. «Хоть бы кто-нибудь пришел», — подумала Галя и заплакала. Потом вдруг встала, торопливо надела плащ и вышла из квартиры.

Выпитое вино придало Драгурову смелости. Он давно не чувствовал себя так легко и свободно, а общество Снежаны словно добавляло ему силы, подсказывало слова, мысли. И хотя он знал уже достаточно много из биографии девушки, но она продолжала оставаться для него загадкой, инопланетным существом. По крайней мере, такие могли встретиться ему лет десять назад, но никак не сейчас, в пору зрелости и размеренно-спокойной семейной жизни. Пробыв в мастерской около часа, подкрепившись легким ужином и почти позабыв о своих тревогах, они вдруг оба одновременно встрепенулись, вспомнив о том, что свело их вместе в это позднее время. Владислав подумал о старом мастере, чье тело лежало в пустой квартире, а Снежана — о напугавшей ее тени, мелькнувшей в освещенном окне.

— Я просто глупая трусиха, — улыбнувшись, сказала она. — Наверное, сама забыла выключить свет, а человек за шторой — моя фантазия. Иногда я бываю очень впечатлительна. Пора домой.

— Я провожу тебя. — Драгуров поднялся, шагнул и споткнулся о хозяйственную сумку, в которой лежал металлический мальчик.

— Чертова кукла, — пробормотал он.

— Это ты обо мне? — засмеялась Снежана. Владислав вытащил из сумки механическую игрушку и поставил на стол.

— О нем. Почти готов. Остались мелочи. Но я хотел поговорить с твоим дедом. Где он раздобыл это очарование? Кто прежний владелец? Как вообще эта фигурка оказалась в его руках?

— Зачем тебе знать?

В голосе Снежаны Владислав уловил встревоженные нотки. И даже ее взгляд, устремленный на металлического мальчика с лютней и луком, как-то изменился, стал более строгим, скрытным, словно она боялась выдать себя, проговориться. Или это показалось? Алкоголь, соединенный с избытком чувств, дает порою неожиданный эффект — замечаешь детали, но упускаешь главное.

— Человек, которому я показывал эту игрушку, только что умер, — решился сказать Драгуров. — Подозреваю, что с ним случился сердечный приступ. Все это никак не связано между собой, но… Это очень странная кукла. Ее механизм родился в больной голове некоего Бергера, еще в начале века. Тебе ничего не говорит эта фамилия?

— Ни разу не слышала, — неуверенно ответила Снежана. — Надо спросить деда. По правде говоря, я всегда испытывала какой-то страх перед этой игрушкой. Не понимаю почему. Какую-то тяжесть, когда оставалась наедине с ней. Но дед дорожил этой вещью. Может быть, с ней связана его юность, какая-то тайна в прошлом?

— Может быть, — кивнул Драгуров. — Осторожней! — предупредил он, когда девушка прикоснулась к змейке на ноге мальчика, но ее пальцы скользнули вверх и повернули металлическую голову вокруг оси. — Ты знаешь, как заводится механизм? — удивленно спросил он.

— Я видела, как это делает дед, — объяснила Снежана.

В комнате раздалась мелодия — пальцы мальчика проворно перебирали струны лютни. Казалось, сама фигурка неожиданно ожила после долгого сна и приступила к своей колдовской работе. Во всем этом было что-то завораживающее и отвратительно противоестественное. Будто искусственный, выращенный в колбе алхимика гомункулус начал кривляться перед своими новыми хозяевами. Музыка смолкла; лютня вошла в боковой паз, а лук заскользил по плечу куклы.

— Ну хватит! — сказал Драгуров, остановив движение, — для этого было достаточно изменить угол наклона головы мальчика. Послышался щелчок, и игрушка стала повторять действия в обратном порядке. Опять звенящая музыка и сползающая с бедра вниз змея. И вновь механическая нежить застыла в скрытом безмолвии, готовая очнуться, когда придет срок.

— Уйдем, — негромко произнесла Снежана, с трудом отрывая от металлического мальчика взгляд.

…Отпустив такси, Драгуров шел следом за девушкой к ее дому через безлюдный парк. Было уже совсем темно, но он не думал о том, что его ждут и тревожатся, — та жизнь осталась где-то позади, за чертой, которую он неожиданно переступил. Что это за черта, и какой мир она разделяет? В это ему не хотелось вникать.

— Видишь, в окнах горит свет? — сказала Снежана, махнув рукой в сторону трех освещенных окон в торце дома. Затем шутливо схватила его ладонями за горло и замогильным голосом возвестила: — Вампиры и ведьмы ждут — не дождутся! У тебя свежая кровь?

— Прекрати дурачиться, — остановил ее Владислав. — Ты как ребенок. Заметив, что она обиделась, извинился: — Прости. Я, наверное, кажусь тебе ужасно старым и занудливым?

— Вовсе нет, — откликнулась Снежана, открывая дверь в подъезд. — Ты прав, я никак не повзрослею. Нам на шестой.

Кабинка лифта выпустила их на просторную лестничную клетку. Остановившись возле двери в квартиру, они прислушались.

— Вроде никого, — произнес Владислав. Снежана вставила в замок ключ.

— Сейчас поглядим! — сказала она, открывая дверь.

Едва они вошли в коридор, как стало ясно: кто-то здесь поработал на славу, будто задавшись целью перевернуть все вверх дном.

У Геры было одно преимущество перед теми, кто поджидал его на стройплощадке возле котлована, на дне которого торчал частокол арматурных пик: он знал, что это ловушка, а ловцы не догадывались о его чутье и нюхе зверя. Гера пришел раньше, забравшись на двенадцатый этаж недостроенного дома, и теперь в проем окна наблюдал за всем, что творится внизу. Сначала к забору подъехала одна машина, почти сразу — другая. Вишневая «тойота» принадлежала Коржу, из нее выбрался усатый шофер с кирпичной мордой. Сам Корж опустил стекло, но остался в салоне. Из «ауди» вышли трое, среди них — Гнилой, поддерживающий рукой брюхо. Приблизившись к «тойоте», они стали о чем-то переговариваться.

Гера презрительно сплюнул на цементный пол. Многовато на меня одного, подумал он. И могила готова — целый котлован выкопан. Щелчком отбросив окурок, он сжал рукоятку пистолета. Как не крути, а встречи не избежать. Если сейчас спрятаться, потом они его все равно достанут. Затягивать агонию только хуже. Или — или.

Совещавшиеся внизу разделились на две группы: Гнилой со своими ребятами пошли вдоль забора, Корж и Усатый направились к котловану. Затем Усатый отстал, спрятавшись возле бытовки. Один из людей Гнилого обозначился за подъемным краном, другой нырнул в подъезд дома, где Гера оборудовал свой наблюдательный пункт. Сам продырявленный пропал из вида. Итак, пятеро, подумал Гера. Но из «тойоты» неожиданно вышел шестой. Он сделал несколько движений, разминая руки. Еще один «коржик». А вот и сторож… Старик в рваной телогрейке вышел из бытовки, окликнул Усатого. Тот что-то сказал ему, и сторож торопливо пошел прочь, испуганно оглядываясь. Теперь они тут полные хозяева.

Стрелки часов показывали начало восьмого. Ну что же, пора приступать к лечебным процедурам.

7

Пока Корж бродил вдоль котлована и нетерпеливо посматривал вокруг, Гера спустился на несколько этажей вниз, осторожно выглянул из окна. У входа в подъезд, прямо под ним, стоял человек, переминаясь с ноги на ногу.

— Сейчас, родненький, — прошептал Гера, подтягивая к окну пару кирпичей. Только не двигайся.

Но мишень и так вела себя идеально, словно на полигоне. Оба кирпича Гера бросил одновременно, с левой и правой рук; один угодил в ключицу, другой прямо в голову. Главное, человек не издал ни единого звука, так и рухнул на землю, а место вокруг затылка окрасилось кровью. Выскочив из подъезда, Гера, пригнувшись, обежал дом и замер, наблюдая за тем, кто стоял возле подъемного крана. А где Гнилой? Ага, вот и он! Гнилой вышел из подъезда соседнего дома и присоединился к тому, который стоял у крана. Ладно, пусть пока поболтают… Гера попятился назад и пошел вдоль забора к бытовке. Все это время он хорошо видел Усатого, который сидел на корточках и курил. Зайдя ему за спину, Гера приставил пистолет к макушке и тихо спросил:

— Ты чего здесь делаешь?

— Тебя жду, — спокойно ответил тот, чуть повернув голову. — А ты, задрыга, опаздываешь. Убери пушку.

— Я же тебя предупреждал, чтобы ты не называл меня задрыгой? — произнес Гера. — Говорил, что глаз выбью? Теперь пеняй на себя.

Почти без замаха он с силой вдавил дуло пистолета в глазное яблоко, чувствуя, как оно погружается в мешанину из крови и слизи. Усатый взвыл от боли, схватившись обеими руками за лицо. Не теряя времени, Гера подхватил спрятанную под лавкой канистру и стал быстро поливать все вокруг, включая самого Усатого, корчившегося на земле, бензином. Затем торопливо нырнул в бытовку. В окошко было видно, как сбежались все остальные: Корж, Гнилой со своим человеком, и тот, что оставался дежурить возле автомашин. Он первым метнулся к своему напарнику, отрывая его руки от лица, залитого кровью.

Не оставляя им возможности опомниться, Гера чиркнул спичкой, запалив весь коробок, и метнул его через окошко в бензиновую лужу. Пламя вспыхнуло мгновенно, охватив трех человек, которые стояли ближе всех к Усатому. Гнилой покатился по земле, сбивая с себя огонь. Еще двое, полыхая, словно пеньковые факелы, с воплями метались среди строительного мусора. Усатый лежал, не двигаясь, ноги его пожирало пламя. А Корж, пятясь, отступал к котловану, не спуская глаз с пистолета в руке Геры. Он не знал, что уже достиг края.

— Давай поговорим, — произнес Корж.

— Говори, — усмехнулся Гера. Следующий шаг оказался последним. Теряя под собой опору, Корж взмахнул руками и полетел вниз, на арматурные пики.

8

«…Женщина с большими коровьими глазами руководила всей этой шайкой опоясанных кожаными ремнями и с огромными маузерами; один из этих ее прихвостней и притащил меня в подвал дома по Гороховской улице.

— Вот тебе, Роза, еще один экспонат, — объявил он, щелкая каблуками. Не только ему, но и другим чекистам, как я позднее понял, нравилось прислуживать этой бабе, выполнять все ее требования, самые дикие капризы. Почему? Черт его знает, природа людская именно такова: чем гаже вокруг, тем сильнее самому хочется измазаться. Я их не осуждаю, мне интересно — как далеко зайти можно? Оказалось, нет предела.

В подвале вершился скорый суд, по стенам были расставлены снесенные сюда статуи, амуры, нимфы — экспонаты, одним словом. Развешаны картины, иконы, церковную утварь они особливо любили, особенно штыками дырявить. В центре стулья, кресла, как в театре. Передними — помост сколотили, сцену, стало быть. Даже занавес из тяжелой портьеры соорудили. Раздвинут шторки, а там осужденные или просто так, кого на улице поймают, из подозрительных.

— …Чегой-то мне твоя морда буржуйская не ндра-авится! А ну пошли к Розе Шварц!

Роза свое дело знала до тонкостей. Как надрезы на коже делать, чтобы шкурка снималась аккуратными лоскутьями, где прижать и придавить пальцами, а где и подпалить слегка. Руки у нее были тонкие, изящные. Музыкантша все-таки. Поначалу сюда свозили офицеров да коммерсантов, потом за попов принялись, профессоров всяких, а после всякая тварь пошла, что помельче. Одних в ящик заколачивали и по сцене катали, а в ящике том — гвозди острием внутрь. Голова наружу торчит. Надоест — установят ящик вертикально, на макушку свечку поставят. И давай стрелять прямо с кресел. Фокус в том, чтобы сначала в фитиль попасть. Дальше — в глаз. Ну и в лоб, конечно. Прислуга шампанское, коньяк, фрукты разносит, а сама дрожит от страха: не так поднесешь или не понравишься чем — сам в том ящике окажешься. Плевое дело. Каких только забав Роза не выдумывала! Дыбы, растяжки, погоны и кресты на теле, раскаленный свинец в глотку, гвозди в темечко, распилы по костям и сухожилиям, иглы под ногти, зубы собственноручно рвала, ну и так далее. А более всего она была помешана на половой почве. Ей было мало этих мужиков-чекистов, с которыми она спала по очереди, а то и со всеми разом, ей еще и пленных подавай.

Особенно гимназистов, юнкеров, кадетов. Тут она аж с крючка срывалась. Губы дрожат, в глазах коровьих — огонь и смерть. Юноши и сами от ужаса сознание теряли, лишь только она с щипцами и спицами приближалась. Мужики здоровенные за ее спиной, соратники ее бледнели. А потом тоже загорались, в ладоши хлопали. Ведь не были они прежде ни насильниками, ни злодеями. Кто бы сказал о том русском пареньке-крестьянине, что на лбу его печать загорится и отречется он от Христа в один день?.. Роза ворковала и колдовала над своими жертвами не спеша, пробуя тело на вкус, на кровь, глядела, как течет семя из разбуженной плоти, как плоть эта кромсается ножницами, как закатываются глаза, как с губ срываются мольбы о пощаде. Нет, не о пощаде даже, а о смерти быстрой, чтобы кончились мучения. Один из ее сотоварищей как-то сам не выдержал, враз с ума съехал, завизжал, стал по полу кататься, весь в чужих мозгах вывалялся. Так и его на крюк подвесили. Чего жалеть-то? Привели в другой день партию монашек… Груди поотрезали, колья промеж ног забили, отречения требовали. Они тут все, как стадо диких свиней визжали, обступив монашек, а я повторял: „Смотри, Курт, смотри, что люди творят, радуйся низости их и смраду, ибо сойдут в ад!“

По ночам крысы пиршество свое устраивали, иной раз тех, кто еще жив был, шевелился, дожирали. Потом, осенью это было, власть в городке на какой-то момент переменилась, не то Роза со своей свитой драпанула куда, но наступило затишье. А как-то привели вниз и саму Розу, изловленную в поле. Поскуливая, пробовала она царапать стену длинными ноготками, ломая их, до крови кусала губы и плела что-то про золото с бриллиантами, но получила аккуратную дырку промеж глаз.

Какой-то офицерик завернул меня в Розину шаль и бросил в обоз, а войска уходить стали. Долгий путь, невеселый. Малороссия, Крым, потом обоз банда отбила, у тех — другая, самостийная, хозяин мой новый, хохол с длинными усами, у зазнобы своей меня оставил, та в Киев свезла, продала, тот еще раз, а очередной владелец подарил самому главному начальнику над какими-то швейными мастерскими, мордастому пупсу, большевичку со стажем. Пупс занимал громадную квартиру на Крещатике и даже имел прислугу, чего по партейным законам делать не следовало бы. Но для чего же тогда морда эта к-кр-ровь свою пр-рро-ливала. а?..»

 

Глава девятая

1

Карина вернулась домой в двенадцатом часу ночи, опустошенная, сосредоточенная, с рассеянной улыбкой, готовая к тому, что теперь предстоит постоянно лгать — мужу, дочери, всем. Она даже приготовила историю о том, как попала в милицию, поскольку не захватила с собой документов, а сейчас повальные проверки, и ее южный облик… Словом, приняли за чеченскую террористку, правда смешно?

Но смеяться над этой историей было некому, так как квартира оказалась пуста. Ни Владислава, ни Гали. И Карина даже вздохнула с некоторым облегчением, поскольку особенно боялась, что ее выдадут собственное лицо, глаза. Лгать надо было учиться с детства. Только сейчас Карина заметила разбитое зеркало в коридоре и впервые тревожно задумалась. Что здесь произошло? Почему никого нет? Может быть, Влад поехал с дочерью в театр или… в цирк? Никакой записки. Смутное чувство вины за предательство мешало ей сосредоточиться. Лечь спать, зарыться головой в подушку и ничего не видеть, не слышать. Подойдя к телефону, она набрала номер Колычева.

— Это я. Их нет, — сказала она в трубку.

— Приезжай ко мне, — быстро ответил Колычев.

— Невозможно.

— Тебя не поймешь. Час назад ты говорила, что желаешь свободы, хочешь освободиться от пут. Воспользуйся случаем, брось все и уходи. Сделай шаг. Главный в своей жизни.

— К пропасти?

— К очищению, к свету. Хочешь, я приеду и увезу тебя?

— Ты — дьявол! — прошептала Карина, опуская трубку.

У нее больше не было сил разговаривать с ним. Голос Алексея проникал в самую душу, подчинял ее волю. И в то же время она отдавала себе отчет в том, что стремится к нему, вновь жаждет испытать то наслаждение, тот вулкан чувств, которые он подарил ей. Возможно, она и не была женщиной до встречи с ним. Отдаваясь мужу, она выполняла приятную обязанность, но не более того. Тут иное. Краснея до кончиков волос, она вспомнила свое неистовое желание в объятиях «соломенного» человека, длящийся минутами оргазм, свои стоны и бесконечное падение. Она и не представляла, насколько безумно радостно ощущать собственную похоть и не скрывать этого. Как наваждение, в котором хочется пребывать долго, отбросив условности, стыд, разум. Карина смотрела на себя в осколки разбитого трюмо — и не узнавала. Перед ней стоял совершенно другой человек — молодая красивая женщина-девушка с блестящими глазами, румянцем на щеках, желанная. Но взгляд… Взгляд испугал ее. Два огонька, горящие в зрачках, будто бы жгли зеркало, в них не было ни жалости, ни пощады. Они несли смерть.

«Что же происходит?» — подумала Карина, отворачиваясь. Может быть, все дело в том, что сукин сын Клеточкин вновь втянул ее в кино, в этот сказочный мир, населенный манекенами и вымышленными чувствами, столь далекий от жизни, подсунул мерзкий сценарий с очеловеченными куклами и куклообразными людьми, ввел ее в музей восковых фигур и оставил там наедине с главным Хранителем человеком с соломенными волосами? Или… Или она всегда была такой, только скрывала, от себя, мужа, дочери, подавляла свои чувства, таила, прятала, а истоки сегодняшнего — в порочном детстве? Ведь научилась же она подавлять свои желания с ранних лет, исключая тот первый опыт-инстинкт, похожий больше на экскурс в строение тела, а потом, потом все шло благопристойно и… скучно. Она и не помнила сейчас того мальчишку, с которым сошлась в родительском саду, под деревьями. Помнила только, что удивилась, когда все закончилось так быстро, принеся ей кратковременную боль, смешную щекотку и разочарование. Но оказывается, она все время думала и помнила о нем, хотя больше никогда не встречала. И все это время, всю жизнь ждала его, именно его, этого вихрастого мальчишку с соломенными волосами, паренька из детства. Зачем? Чтобы вернуться в прошлое, в беззаботный и счастливый мир, полный надежд и безграничной любви? Чтобы слиться с ним сейчас, по-настоящему полно и глубоко, как невозможно было тогда, продлить тот краткий миг до бесконечности — сквозь годы, вместе испытать безумие страсти? Она никогда не задумывалась, где он? Да это было и не важно. Он стал мифом, облаком, дуновением воздуха, и Карина привыкла считать его мертвым. Но мертвые поднимаются и идут к тем, на ком оставили след, свою метку.

Сейчас, стоя перед открытым окном, она понимала, что все не могло произойти случайно или благодаря стечению обстоятельств. Алексей Колычев — это тот мальчик из ее детства. В ее воображении. В ее желаниях. Проспавший два десятка лет и пробужденный к жизни. Чьей волей восставший и идущий к ней? На это отклика не было.

Когда все более-менее стихло, приехала вызванная сторожем милиция, а за нею и машины «скорой помощи». Несколько висячих фонарей освещали огороженную забором новостройку и котлован. Возле бытовки тлел строительный мусор, на который помочился один из милиционеров.

— Отмени вызов пожарных, — сказал Рзоев молоденькому лейтенанту. — А этого — в морг, — он указал на Усатого, лежавшего на боку, с подогнутыми к животу коленями. Ноги его походили на две головешки, один глаз был широко открыт, другой вытек. Врачи занимались еще двумя обожженными — оба были без сознания, но подавали признаки жизни.

Больше всего повезло Евстафьеву-Гнилому, которому удалось сбить пламя, добраться до своей «ауди» и уехать до появления милиции. В тот момент ему было не до своих охранников, корчившихся на земле.

— У того и другого обгорело процентов по пятьдесят кожного покрова, сказал один из врачей Рзоеву. — Выкарабкаются. Я поехал. Шашлыками воняет, как на пикнике.

— Ума не приложу, что тут случилось? — отозвался подполковник. — На бандитские разборки вроде не похоже. Буддисты хреновы, сами себя сожгли, что ли?

— Еще одного нашли, за домом, у подъезда, — доложил приблизившийся сержант, с автоматом через плечо. — Голова кирпичом проломлена. Дышит. Но заговорит нескоро.

Его уже перетаскивали к свободной машине «скорой».

— А эта усатая морда мне знакома, — прищурился Рзоев, вглядываясь в покойника. — Симеон у него в дружках был. Так, Клементьев?

— Так точно! — подтвердил милиционер. — А сам Симеон — тю-тю, знаете?

Час назад Рзоеву уже доложили о найденном на чердаке трупе, подвешенном стальной проволокой за горло. Если бы не чудак-голубятник, вялиться бы там ему целую неделю, не меньше. А то и до первого снега. Рзоев не верил, что Симеон повесился сам. С чего бы? Уж если его кто прижал, то он бы дал деру в теплые страны, а совать тыкву в петлю… Но и его смерть, и то, что случилось здесь, наверняка как-то связано между собой. Иначе и быть не может.

— Тут кто-то шевелится! — крикнул Клементьев, стоя возле котлована и заглядывая вниз. Рзоев подошел ближе, светя фонариком.

— Ну! Сам вылезешь или тебе помочь? — грозно произнес он.

— Веревку бы, — подсказал сержант.

Но сподручных средств не понадобилось. Цепляясь за землю, вновь сползая обратно, карабкаясь вверх, Корж упорно тянулся к краю котлована. Наконец ему удалось ухватиться за куст и подтянуть туловище. Все его лицо, тело, одежда были измазаны глиной и кровью. Ему относительно повезло, как и Гнилому, — кусок арматуры лишь пробил бок, и сейчас Корж не чувствовал боли, лишь звериную жажду выжить.

— Это еще что за рожа? — брезгливо спросил Рзоев.

— Никак Корж? — негромко подсказал Клементьев.

— Сам вижу, — усмехнулся подполковник. — И чего тебя сюда занесло? Редкий гость. Квартирку в новом доме присматриваешь?

— Брось острить, начальник, — с хрипом выдавил из себя Корж. — Дай очухаться.

— Бо-бо, что ли? Так щас в ЦКБ отправим, на усиленное питание. Как ты в котловане оказался?

— Запонку искал. А ты тут мальчишку шустрого не видел? Чуть прихрамывает?

Врач пытался осмотреть Коржа, но тот с силой оттолкнул его.

— Не было никого, — сказал Рзоев. — А что? Хочешь мне сказать, что это он тебя вниз столкнул? И людей твоих пожег? И голову тому бедолаге пробил? Действительно шустрый. У тебя, наверное, мозги после падения перетряхнулись. Или через уши вытекли. Не хочешь в больницу — садись в машину, поехали в отделение, там и потолкуем.

Корж, передернув плечами, пошел вперед, Рзоев — за ним, обронив Клементьеву:

— Заканчивай тут. Утром вернемся, досмотрим.

Минут через пять-десять машины стали отъезжать с новостройки.

Все это время, прячась в кустах возле забора, согнувшись вдвое, сидела Галя, дрожащая от страха и неизвестности. Она появилась здесь еще до приезда милиции, но так и не успела ничего понять. А когда раздались громкие голоса, тотчас же метнулась в укрытие. Когда милиционеры обследовали все вокруг, то чуть не высветили ее фонариком. Галя пришла сюда только ради Геры, поскольку он дал понять, что будет именно тут. Но что все-таки произошло? Кто-то сгорел, кто-то сорвался в котлован. А при чем здесь Гера? И где он сам? Что с ним случилось? Самые разные вопросы метались в ее голове, все смешалось — страх и отвага. Сзади послышался шорох, но она не успела вскрикнуть. Чья-то ладонь с силой зажала ей рот, а другая рука придавила голову к сырой траве.

Драгуров помогал Снежане прибирать разбросанные вещи, но звонить в милицию отсоветовал. Во-первых, замок в двери не был сломан — злоумышленники скорее всего проникли через окно, рядом с которым находилась пожарная лестница. Во-вторых, по уверению девушки, ничего не пропало — ни дорогостоящая аппаратура, ни деньги, лежащие почти на виду, в шкатулке, ни фамильные драгоценности, хранившиеся в серванте, завернутые в отрез бархата. Профессиональные воры нашли бы их в два счета. Тогда что было нужно людям, посетившим квартиру Караджановых? Какие-выводы сделала бы милиция? Наверняка сочла бы, что у самой хозяйки не все в порядке с головой. Психопатов в Москве нынче более чем достаточно.

А в-третьих, Драгуров обнаружил на зеркале в ванной странный знак, нарисованный красной губной помадой. Он напоминал подвешенную змейку или изогнутый дамоклов меч. Владислав нахмурился, глядя на это оставленное послание. Когда-то он всерьез изучал и астрологию, и тайные эзотерические учения Востока, теперь же ему пригодились его знания.

— Что это? — встревоженно спросила Снежана.

— Тринадцатый знак Зодиака, Змееносец, — пояснил Влад.

— А что он означает?

— Долго объяснять, но хорошего мало. Видишь ли, существует некая теория, что кроме обычных, известных двенадцати знаков существует еще один. В созвездии Стрельца расположен участок, примерно в двадцать градусов, занимаемый тринадцатым зодиакальным созвездием Змееносца. Его еще называют знаком Заххака. Я тебе после расскажу почему. Но когда Луна попадает в сферу влияния Змееносца, на Земле происходят определенные аномальные явления. К слову сказать, почти все войны, революции, крупные политические убийства или катастрофы случались именно в знаке Змееносца.

— Откуда тебе это известно? — недоверчиво спросила девушка.

— Был период, когда я чуть не увяз в оккультном болоте. Но многое и почерпнул. Впрочем, статистика не может не быть объективной, я проверял сам по хронологии исторических событий. Во всем этом есть какая-то мистическая тайна. Почему Змееносец несет людям горе? Ведь и само название его связано с тем, кто погубил на земле первых людей — Адама и Еву. Кстати, есть у тебя карты Таро? — неожиданно спросил он.

— Где-то были, у деда… — рассеянно ответила Снежана.

Они вернулись в комнату, в одном из ящиков стола девушка нашла колоду и положила перед Драгуровым.

— Смотри, — сказал он. — Их семьдесят восемь. Двадцать две из них пронумерованы и поименованы. Они особенно важные. Каждую из них каббалисты связывают с каким-либо знаком Зодиака или планетой… Вот Лев, Меркурий, Дева… А вот Стрелец, в котором расположено и созвездие Змееносца. Как называется эта карта?

— «Дьявол», — прочитала Снежана.

— Правильно. Думаю, не случайно. Посмотрим на этот вопрос с астрономической стороны. Зодиакальные созвездия, в отличие от знаков Зодиака, занимают на эклиптике неодинаковые по длине участки. Ты ведь знаешь, что каждый из знаков является частью круга эклиптики в тридцать градусов?

— Догадываюсь, — усмехнулась Снежана. — Только постарайся попроще, без занудства.

— Попробую. Мы оцениваем не только частоту попадания Луны в знаки Зодиака, но и частоту ее прохождения через границы зодиакальных созвездий. А их, как я уже сказал, тринадцать, а не двенадцать. Так вот, попадание Луны в знак Стрельца в два раза превышает среднеожидаемую частоту. Потому что именно там расположено созвездие Змееносца, знак Заххака. Деление эклиптики на двенадцать знаков не изменялось как минимум две тысячи пятьсот лет. А про тринадцатое зодиакальное созвездие всегда знал весьма ограниченный крут астрологов. Египетские жрецы, каббалисты, восточные мудрецы, люди с Тибета.

— И ты.

— Ну, и я… Всего лишь потому, что в последнее время доступ к тайным знаниям необычайно расширился. И это также не выглядит случайно. Открытое появление знака Змееносца обещает какое-то глобальное потрясение. То есть подошел срок исполнения неких давно обещанных, скрываемых до поры до времени явлений. Я не знаю, каких. Тайной владеют лишь посвященные.

— Но почему этот дурацкий знак появился в моей квартире, на моем зеркале? — сердито спросила Снежана.

— Его оставил человек, который хотел напомнить, что ему нужны не деньги и не драгоценности. А что-то другое. Поэтому милиция тут совершенно бесполезна. Бессмысленно пробовать разобраться в компьютере с помощью гаечного ключа.

Пройдясь по комнате, Драгуров остановился возле телевизора и, чтобы проверить, включил. Продолжать тему ему не хотелось, поскольку и так девушка выглядела довольно напуганной. Экран засветился, мелькнуло лицо дикторши, сразу же пошли кадры ночной хроники. Камера показывала часть разрушенного дома. Сделав чуть громче звук, Владислав замер. Он узнал этот дворик и остов здания.

Снежана подошла и встала рядом, коснувшись его плеча.

— …пока еще неизвестно, отчего произошел провал фундамента, вызвавшего разрушение дома, — продолжала говорить дикторша. — Нельзя исключать и утечку газа, поскольку некоторые жильцы в последние часы жаловались на появление странного запаха. Прибывшие на место сотрудники МЧС продолжают разбирать завал. Представители спецслужб пока начисто отрицают возможность террористического акта. Этот окраинный район отличает болотистая почва и… — Камера скользнула по лицу человека, лежавшего на носилках. Кто-то набросил покрывало, и труп отнесли в сторону.

Драгуров выключил телевизор.

— Белостоков, — прошептал он. — Я был там несколько часов назад.

Бессонницей Филипп Матвеевич мучился последние лет двадцать, но ему вполне хватало трех-четырех часов, чтобы отдохнуть. Главная проблема — как убить ночное время? Телевизионные программы он смотреть не мог из отвращения, любимые книги! навевали печаль, и порою он просто сидел на балконе или возле открытого окна, вглядываясь в мрачные тени и вспоминая пролетевшую, как единый миг, жизнь. Иногда директор школы начинал делать в квартире уборку, переставлял мебель, словно желая оживить старые, давно уснувшие вещи. Вот и теперь, в первом часу ночи, он вдруг решил, что книжный шкаф следовало бы передвинуть поближе к кровати, тогда было бы удобнее брать нужный томик, а на освободившееся место поставить письменный стол. Подставив табурет, он принялся снимать с верхней полки книги, сдувая пыль и протирая корешки мокрой тряпкой. Странно, но в полном собрании Диккенса лишь один, седьмой, том оказался до удивления чистым. Будто его недавно брали в руки и заботливо вытерли. Раскрыв обложку, Филипп Матвеевич от удивления чуть не полетел с табурета. Все страницы в середине тома были аккуратно вырезаны, образуя таким образом подобие шкатулки. Внутри лежал целлофановый пакет.

— Что за варварство! — пробормотал директор. Развернув пакет, он обнаружил пачку долларов и ювелирные украшения. У него не было сомнений в том, кто мог оставить тут эти предметы, соорудив из книги тайник. За последние годы в квартире надолго оставался лишь один человек — Гера Диналов. Откуда у него эти ценности? Неприятный ответ напрашивался сам собой. Положив находку на стол, Филипп Матвеевич задумался. Мальчика наверняка поймают, подобные вещи не проходят даром. Кто-то из учителей в школе говорил об ограблении магазина «Барс». Уж не оттуда ли тянется ниточка? Теперь пропадет ни за что. Если только…

Из тягостных размышлений его вывел настойчивый звонок в дверь. Сначала ему не хотелось открывать, он даже не желал видеть мальчишку, но потом передумал. Еще не все потеряно.

— Ну, заходи, — произнес директор, пропуская Геру. И тот сразу понял — по тону, по жестко поджатым губам: что-то произошло. Наверное, старик вынюхал что-то, или приходила мать, мало ли…

— Вид у Вас кислый, словно налимонились, — сказал Гера, прошмыгнув в комнату. Ему хотелось добраться до кровати и заснуть. Слишком тяжелый и нервный выпал денек. Но тут взгляд его упал на стол, где лежали целлофановый пакет и раскрытый томик-шкатулка.

— Зачем же ты изуродовал Диккенса? — спросил за спиной Филипп Матвеевич. — Мог бы спрятать свои драгоценности где-нибудь в другом месте. Хоть на антресолях, в старом лыжном ботинке.

— Да, тут Вы правы, чего-то я не учел, — согласился Гера. — Вы ведь все равно на лыжах не ходите? Да и до снега далеко. Пастор Шлаг впервые встал на лыжню…

— Не смешно. Тут плакать надо.

— Просто рыдать в полный голос. Не понимаю, чего Вы волнуетесь? Мне это барахло от деда досталось. Фамильные сбережения, от отчима прячу, чтобы не пропил.

— Дед твой доллары и в глаза не видел. А финтифлюш-ки эти из магазина «Барс». Ведь так?

— Дога-адливый! — протянул Гера. — Даром, что ли, в университетах обучались? Вам бы, Филипп Матвеевич, в органах работать, а не в школе. В юные годы, часом, в НКВД не служили?

Директор лишь усмехнулся, но ничего не ответил. Ему было грустно и немного не по себе. Взгляд мальчика напоминал взгляд волчонка, загнанного в угол. Но страшен был не этот блеск в зрачках, а непонимание происходящего вокруг, надвигающегося будущего, подобного снежной лавине, которая сметет всех.

— Что, сдадите в милицию? — насмешливо, спросил Гера.

— Нет, — помедлив, ответил Филипп Матвеевич. — Зачем? Разве это поможет?

— Вот и я так думаю, — с облегчением согласился Гера, вынув из кармана, в котором лежал пистолет, руку. Но радоваться было еще рано.

— Мы поступим иначе, — размеренно произнес директор, медленно приближаясь к нему.

Подполковник Рзоев заканчивал разговор с отчимом Геры, которого вытащили из теплой постели и доставили в отделение. На мальчишку указывал Корж, хотя его показания путались и напоминали именно бред человека, звезданувшегося на дно котлована. Но сторож новостройки также описал паренька, крутившегося на территории и исчезнувшего до появления пострадавших. В словесном портрете один из милиционеров узнал «трудного подростка из неблагоприятной семьи». Он как раз занимался двумя молодежными шайками-лейками — «живчиками» и «обезьянами». Вожаком последней и был Герасим. Более того, от этого пацана тянулась ниточка к Симеону, подвешенному на чердаке. И как знать, не связан ли парень с ограблением «Барса», не его ли так ждет — не дождется его земляк Магомет? Рзоев чувствовал, что близок к удаче, а перепуганный отчим готов был выложить все. Даже то, о чем его не спрашивали; не понадобилось и ногами пинать.

— Значит, говоришь, ствол у него? — рассеянно переспросил Рзоев. Уже за одно это надо было парнишку хватать, не мешкая. — А что ж ты, пакость этакая, Вовчик, сразу не пришел и не доложил, как положено? Смотри, ответишь за сына.

— Да не сын он мне вовсе! — оскорбился тот. — Говорю же. Выблядок настоящий, вот кто. Если б не мать, я бы его в детприемник давно сдал. Кого растим, начальник? Куда страна катится?

— Заткнись, падла. Оппозиционер выискался. У тебя сколько судимостей? Пора еще одну вешать. Сам знаешь, когда и что мне докладывать, не маленький. Теперь насчет мальчишки. Как только появится — звонить. В любое время ночи. Дежурный в курсе. А сейчас пшел вон, сволочь!

— Слушаюсь, начальник. — Дядя Вова вскочил и поспешно ретировался из отделения.

Рзоев все еще сомневался. Он не был уверен, что этот шкет причастен сразу к нескольким нешуточным преступлениям — к убийству Симеона, разборкам возле котлована и ограблению магазина. Ладно там разбить стекло и выкрасть магнитолу из автомобиля, или еще какая-нибудь ерунда… Но хладнокровно совершить подобные вещи? Нет, все надо проверить самому. Поэтому он пока не стал звонить Магомету и радовать его новостью. Время терпит.

А дядя Вова трусцой бежал к своему дому и не сразу узнал новую соседку, Карину, которая, несмотря на позднее время, стояла возле подъезда.

— 3-з-дрась-те! — испуганно сказал он, стуча зубами от холода. Теперь он ругал себя за то, что пытался шантажировать эту женщину. Связывайся с ними со всеми! Сам влипнешь.

— Вы не видели мою дочь? — спросила Карина.

— Н-н-нет! — быстро ответил отчим, прошмыгнув мимо.

— А ваш сын, Гера, дома? — крикнула она вслед.

Дядя Вова только махнул рукой, плюнул и побежал вверх по лестнице. Перед дверью в квартиру он остановился, осененный внезапной мыслью: там, где девчонка, — там и парень, найдешь ее — отыщется и Герка. Начальник будет доволен. Радостно потирая руки, дядя Вова ввалился в коридор.

— Бутылку! — коротко приказал вышедшей на шум жене. — И пошевеливайся, старая шлюха.

— Где ж я тебе возьму, родненький?

— Клава, не шути! — строго произнес дядя Вова, подкрепив слова ударом в голову. Женщина покачнулась, но устояла на ногах. Дожидаться второго удара, который мог оказаться гораздо сильнее, не стала. Покорно вытащила из припрятанного кошелька деньги.

— Это все. Последние, — сказала она. — А жить еще две недели до получки. И заплатят ли, не знаю, — может, опять обещаниями накормят.

— Где Герка? — рявкнул дядя Вова. Его мало заботили бытовые проблемы. Подь за водкой! Постой! Он приходил сегодня?

— Нет, не знаю, куда делся. Ты его довел до такого.

— Заткнись, сучка, башку откушу. Если придет — запри дверь и не выпускай. Так надо. Проваливай.

Выйдя из подъезда, Клавдия увидела новую соседку. Женщины поздоровались. Обменялись взглядами, как-то понимая друг друга без слов. И разошлись. Одна торопливо побежала к палатке, другая вошла в лифт и поднялась на свой этаж.

Карина еще долго бесцельно бродила по комнатам, не зная, что делать, куда идти, где искать дочь? И Влад… Почему его до сих пор нет? Чувствуя свою вину перед ними, она замерла возле приоткрытого окна. Затем, лишь чтобы отвлечься и чем-то занять себя, вытащила из сумки ненавистный уже сценарий Колычева и раскрыла наугад.

«…Как я оказался на исторической родине мастера Бергера, в Баварии? Где-то в середине двадцатых годов, когда переоборудованием швейных мастерских в Киеве занимались колбасники — немецкие инженеры, мой Пупс пригласил одного из них к себе в гости. Жить в его доме было тоскливей, чем в склепе. Мещанин, дорвавшийся до власти, хуже ленивого покойника в суповом котле. С виду съедобно, и навар, и запах, и „кушать подано“, а все равно воротит. Раздулся Пупсик от своей должности до такой ширины, что в дверь не влазил, а придет с работы — и только глазами на диване хлопает. Немец же, зашедший в гости, напротив, сухой, поджарый, взгляд вострый, ушки торчком, носик туда-сюда, туда-сюда, как у спаниеля. Учуял что-то, подбежал к полке, где меня поставили и даже пыль неделями не стирали, и замер. Стал со всех сторон разглядывать да вертеть.

— О, мальчик с лютней и луком! — сказал. — О, Змееносец, — добавил. — О, глаз Заххака! — прошептал чуть ли не благоговейно и ладони как-то особенно к груди приставил.

Потом уже, много позже, я узнал, что означает эта „поза Гора“, — когда очутился на собрании теософов в баварском домике инженера Карла Хаусфишера. Думаю, и сам Бергер смастерил меня, держа в уме кое-какие древнеегипетские тайны и кабаллистические секреты Востока. Гор был сыном черной богини Изиды, рожденной ею от мертвого Озириса, которого она для такого дельца оживила. И все эти теософы, справляя свои мессы, уже знали, что эпоха Гора придет в самом конце двадцатого века.

— Чего? — тупо спросил Пупс, — Ах, это!.. Так, бронзулетка.

— Откуда она у Вас? — спросил немец. По всему было видно, что он взял след, шел по нему осторожно, чтобы не спугнуть зверя.

— Купил где-то. Не помню.

Тут немец вновь как-то по-особенному сложил руки, но на Пупса эти движения не произвели никакого впечатления. Зря Хаусфишер проверял болвана, не был он причастен ни к какому братству. Но все же произнес напоследок, словно невзначай:

— Стрела предков вылетит из вращающейся мельницы в руке ламы.

— Чего? — уставился на него Пупс, посчитав, очевидно, что гость подвинулся на почве швейных машин, — Не промочить ли нам горло?

— Про-мо-чить, — радостно согласился Карл Хаусфишер, потирая ладони.

Беседа за столом протекала вяло и скучно — о чем может говорить посвященный с недоразвитым? Но немец то и дело бросал на меня вожделенные взгляды, и это не укрылось от свинячих глазок хозяина.

— Так и быть, продам тебе бронзулетку, — благодушно сказал он, не держа в уме особой выгоды.

— Не-ет, — вежливо отказался немец.

— Нет? — удивился Пупс. — Ладно, не хочешь купить — бери даром. На память от меня. От всего нашего Советского государства. На вечную дружбу между нашими великими народами… — Тут его понесло — не удержишь, говорить речи на митингах он был большой мастак. Слушал его немец минут десять, а когда тот закончил, красный, как раки на столе, все так же ласково повторил:

— Нет. Нет и нет.

Но пустым он из дома не ушел. Пупс все же всучил ему какую-то другую безделушку, коих в квартире было навалом, и Карл долго благодарил, тряся руку и оставив „от всего германского народа“ свои наручные часы, изготовленные в Москве.

Прошла неделя. Из разговора хозяина с домашними стало понятно, что немцы вскорости уезжают на родину, в Дойчланд, покончив с братской помощью. Уже простились со всеми. Но в последнюю ночь в доме Пупсика появился гость. Никто его, видимо, не звал, поскольку он проник через кухонное окно и, светя фонариком, пробрался в гостиную. Семья Пупса в это время отдыхала на загородной даче, служанка жила отдельно, в квартире находился один хозяин. Я думал, что Хаусфишер положит меня в сумку и удалится тем же путем, что и проник сюда, но он повел себя странно. Зачем-то направился в спальню и разбудил Пупса.

— А-а?.. Э-э?..

— Кто это тут? — донеслось оттуда. Через несколько минут оба вышли из спальни.

— Значит, проститься зашли? — пробормотал Пупсик, путаясь в полах халата. Был он немного встревожен, потому что ничего не понимал со сна, но улыбался.

— Проститься, — подтвердил немец. — Прощайте.

И тонким стилетом нанес ему удар прямо в сердце. Потом склонился над мертвым телом, поднес капельки крови к губам, этими же пальцами дотронулся до моих глаз.

— Глупый боров, — прошептал он. — Нельзя ни продавать, ни дарить. Твоя сила, мой мальчик, в смерти…»

Рука, зажимавшая ей рот, ослабла; Галя смогла дышать и попыталась вырваться, но сзади кто-то прошептал в самое ухо:

— Молчи, не то погибнешь!

На минуту Галя затихла, но вскоре вновь дернулась, поскольку ей очень сильно сдавливали плечи. Она больше всего на свете боялась маньяков, хотя голос вроде бы не принадлежал взрослому человеку. Скорее, напоминал Герин, но это был не он.

— Ты кто? — прошептала она. Руки наконец-то отпустили ее.

— Давай выбираться отсюда, пока менты не обнаружили, — ответил парень, возраста Геры или чуть постарше его. Брюнетистый, с прямым длинным носом и по-детски пухлыми губами.

— А если я сейчас закричу?

В ответ она услышала щелчок, и выскочившее лезвие ножа оказалось у ее лица.

— Разрисую так, что мать родная не узнает, — ответил парень. Но по всему было видно, что его угрозы — всего лишь мальчишеское хвастовство.

— Боевиков насмотрелся, — сказала Галя.

— Пойдем, — почти умоляюще произнес он. — Я от Геры.

Вот тогда его слова возымели действие.

Выбравшись через дыру в заборе, они перебежали улицу, затем пошли медленнее, держась чуть поодаль друг от друга.

— Где он? — настороженно спросила Галя.

— Там… — Мальчишка неопределенно махнул рукой. — В надежном месте. Ждет.

— А что случилось? Ты, вообще-то, кто? Как ты меня нашел? — приставала Галя с расспросами.

— Случайно. Я следил за вами, — ответил парень.

Тут он не солгал. Еще днем он неожиданно встретил их, когда они шли к ней домой, и с тех пор уже не упускал из виду, идя следом. И возле универмага, когда Гера, переодетый девчонкой, ушел вместе с Симеоном в подъезд, а вышел один, и когда они снова вернулись к ней домой, и потом. А дальше ему пришлось пробираться за Герой на новостройку. Здесь у него появилась возможность рассчитаться с ним, напасть сзади, но он стерпел, выдержал время и, как оказалось, не напрасно. Теперь он хорошо понимал, что это могло стоить ему жизни. Гера застрелил бы его, не задумываясь. Прячась невдалеке от разыгравшейся трагедии, Пернатый отчетливо видел все. Он впервые по-настоящему испугался, чуть не наложив в штаны, но поразился хладнокровной жестокости извечного соперника. Когда-то он был его другом, но стать теперь смертельным врагом не желал. А эта девчонка, которая шла рядом с ним, кто она? Не похожа на честную давалку, но что-то все же связывало ее с Герой. Вот сейчас и выясним.

— Тебя как звать? — спросила Галя, когда они подошли к какому-то дому и стали спускаться в подвал.

— Пернатый, то есть, Юра, — ответил тот. — Осторожней, здесь крутые ступеньки. Вот и пришли.

Он запер дверь на засов и подтолкнул девочку в спину. Свет давала одинокая лампочка под потолком. Вдоль стен тянулись трубы теплоцентрали. А в углу, на диване и в креслах, развалились четверо подростков с такими лицами, что Галя невольно содрогнулась.

— Знакомьтесь: Додик, Татарин, Арлекин, Гусь. А это — новая подружка Герасима. Звать Му-му, — сообщил Пернатый, снова толкнув Галю в спину, отчего она вылетела на середину.

Беспомощно оглядываясь, Галя уже поняла, что оказалась в западне. Она повернулась к Пернатому, словно ища у него защиты, но губы его были жестко сжаты, а взгляд… Он не хотел на нее смотреть, будто и сам боялся чего-то. В эти мгновения Галя вдруг сообразила, чего или, вернее, кого он так боится.

— Гера с тебя кожу по кусочку снимет, а потом крысу в штаны запустит, стараясь говорить спокойно, произнесла она.

— Во какая отчаянная! — усмехнулся кто-то из подростков. Это был Гусь. Он лениво поднялся и, проходя мимо Гали, лапнул ее, прямо под юбкой, стал шарить, пытаясь залезть пальцами.

Галя и сама не поняла, как сумела нанести сильный удар головой ему в лицо, но боднула так удачно, что расквасила мерзавцу нос. Юнцы тотчас же вскочили и бросились на нее. Кто-то ухватил за руки, другой зажал рот, третий рванул блузку, рассыпав пуговицы. Она уже лежала на цементном полу, а Гусь сдирал с нее трусики, упираясь коленом в живот, потом просто разорвал их, придурошно загоготав и сдавив ладонью лобок.

— Шерсткой покрыта — значит, можно! — закричал Гусь. — Пернатый, ты первый? Она еще целка, падлой буду! — Он уже начал в нетерпении расстегивать брюки, когда раздался грозный окрик Пернатого:

— А ну хватит! Слезьте с нее, живо! Я сказал!

Один из подростков отлетел в сторону, получив в лоб, двое других сами отошли к дивану. Лишь Гусь продолжал держать Галю за раздвинутые колени. Она в это время находилась в полуобморочном состоянии и почти ничего не осознавала.

— Встань! — приказал Пернатый.

— Ты чего? — заорал Гусь. — Забыл, как это делается? Сейчас покажу, учись!

— Встань, — повторил Пернатый.

— А… понятно… — Гусь одним прыжком вскочилна ноги. — Кое-кто тут чересчур раскомандовался. А может быть, мне уже давно надоела твоя морда? Вспомни, как мы обосрались с «обезьянами»? А ты драпанул, гнида. Все, Пернатый, пора менять вожака, — добавил он, и в руке его блеснул нож.

8

Итак, он чудом избежал смерти. Часть дома рухнула, погребя под своими останками уже мертвого мастера и еще десятка три живых людей. Вызвано ли это было взрывом газа, подвижкой почвы или кислотными соединениями в подземных потоках, связанных с болотистой местностью, на что намекала дикторша программы новостей, — теперь это уже было не суть важно и интересовало Владислава не столько, сколько сам факт смерти мастера. Ведь Александр Юрьевич умер до того, как произошла катастрофа. Конечно, могло отказать сердце, старик не был вечен. Но что-то продолжало тревожить Драгурова, не давало ему сосредоточиться и найти причину. А не связана ли она… Нет, подумал он, при чем здесь игрушка, кукла, этот металлический мальчик? Теперь мысли его были направлены на странное происшествие в квартире Снежаны, визит неизвестных. А почему он уверен, что их было несколько? Знак Змееносца на зеркале… Глаз Заххака… Что все это значит? Шевельнулась догадка, что события эти, возможно, имеют одну природу вещей, взаимозависимы каким-то непостижимым образом. И как бы фантастически ни звучала эта мысль, но Владислав почувствовал вдруг уверенность, словно, плутая по лабиринту, увидел, наконец, проблеск света.

— Ты совсем погрузился в себя! — несколько обиженно произнесла Снежана, выведя его из раздумий.

— Прости, — отозвался он. — У тебя не найдется чего-нибудь выпить? Лучше крепкого кофе.

Стрелки часов показывали уже половину второго ночи. Он понимал, что следует хотя бы позвонить домой и… И что сказать? Что он задержался, помогая почти незнакомой девушке убирать перевернутую злоумышленниками квартиру? И по этой причине останется здесь до утра? Карина примет его за сумасшедшего или, того хуже, сочтет, что он решил бросить их. Но уйти сейчас, все забыть и мчаться домой не было ни малейшего желания. Пока Снежана варила кофе, Владислав подошел к книжным полкам и принялся разглядывать корешки собранной Караджановыми литературы. Он почему-то так и предполагал, что натолкнется тут на Рерихов, Блаватскую, Горбигера, Гаусхофера и других известных адептов восточных культов, создателей новых религий и тайных обществ.

— Кто этим увлекается, дед? — спросил Владислав, когда девушка, вернувшись, поставила на столик две чашки кофе. Она молча кивнула. — Так я и думал. Кажется, он говорил мне что-то о Маньчжурии. Что он там делал?

— Работал, — коротко ответила Снежана. — Строил мосты. А параллельно собирал всякие предания, изучал нравы, быт, прошлое местного населения.

— Наверняка объездил весь Китай, не только Маньчжурию?

— Конечно. И Тибет тоже.

— Может быть, побывал и в Шамбале? — весело спросил Драгуров.

— Мне он об этом не рассказывал, — ответила Снежана вполне серьезно. Чувствовалось, что разговор становится ей неприятен. Что-то или тяготило ее, или оставалось загадкой для нее самой. Уводя намеренно беседу в другое русло, Снежана вдруг, словно вспомнив о чем-то, спросила: — Ты упомянул о «Глазе Заххака», помнишь? Странно, но и дед произнес то же самое, когда я поинтересовалась, что означает клеймо на спине металлического мальчика, этой механической куклы. Тогда он ничего не стал объяснять мне, ответил, что я слишком мала. Расскажи ты.

— Ну… это легенда, — помедлив, отозвался Драгу-ров. — Древний иранский мир о Змееносце. Один из вариантовдаже использован в эпосе «Шахнаме». Видишь ли, все давние поэмы, эпосы, руны, сказания несут в себе очень много того, что нам, современным людям, кажется выдумкой. Это не так. Вернее, прошлое — гораздо большая тайна, чем будущее. Что касается Заххака, то этот юноша был совращен дьяволом, а от его поцелуев из плеч Заххака выросли две змеи, которых нужно было кормить человеческим мозгом. С помощью дьявола Заххак овладел иранским троном и установил тысячелетнее царство зла. Ему ежедневно приносили в жертву двух юношей, и их мозг пожирали змеи. Не слишком-то веселое зрелище, правда? Змеи доставали мозг, вонзаясь в глаза несчастных. Не отсюда ли и всевидящее око на спине Заххака? Короче, он совершил множество преступлений, пока… Драгуров не успел договорить. Неожиданно резко зазвонил телефон, и они оба встревожено переглянулись.

 

Глава десятая

1

Разговор на кухне между выпившими супругами все больше накалялся, вращаясь вокруг Геры. Дело дошло до крика.

— Ну что ты к нему все цепляешься, крючок? — не выдержала Клавдия. — Мало тебе, что у него отца нет, так совсем затереть хочешь?

— Пусть только появится! — завел старую волынку Вовчик, забыв, что, напротив, ждет-не дождется пасынка. — Я его за дверь вышибу. Нет, запрешь, а я кое-куда сбегаю.

— Ты что задумал?

Водки оставалось на донышке, но Клава предусмотрительно взяла две бутылки и, нагнувшись к сумке, шмякнула вторую на стол.

— Вот это ты молодец! — похвалил, смягчившись, Вовчик. — Ноги тоже надо пожалеть, не бегать лишку. А чего ж стихоплет-то твой, энергетик этот, повесился? Хотя, с таким волчонком, как Герка, лучше сразу в петлю, чем ждать, когда он вырастет да зарежет. Может, мне его утопить, пока мал?

— Откуси язык, — сказала Клавдия и заплакала. Слезы не текли по ее лицу, а застывали, как крупные капли пота. На кухне, из-за горящих конфорок, было действительно жарко. На плите ничего не готовилось, но приподнять обмякшее тело и выключить огонь было лень. Радио орало дурным голосом, наполняя помещение не только адской музыкой, но даже какой-то вонью.

— Ну, будя! — грозно сказал Вовчик то ли жене, то ли радиоприемнику, а может, и газовым конфоркам. Но никто его не послушался.

— Чего-то не так… не то… ошиблись мы… зря взяли… зря… — стала твердить женщина, вытирая лицо ладонью.

— Что ты там бормочешь? Водку зря взяли? Так портвейн, зараза, еще хуже.

— Не о том я, не так вышло…

— Да говори ты толком, дура старая!

Клава уставилась на него, но вроде бы и не видела, словно перед ней сейчас сидел кто-то другой. Она начала говорить, и Вовчик только потом, спустя несколько минут, понял, к кому она обращается. К тому, первому мужу, который повесился в платяном шкафу.

— Это ты все затеял! Пилил меня и пилил, что детей нету… А вот не могу я рожать! Не сподобил Господь… Чего только не перепробовала, сам знаешь. И кто тебя надоумил мальчика усыновить? Взяли бы девочку, как я хотела. Такая ведь славненькая была, крохотная, с синими глазками и даже чуть на тебя похожа, помнишь? И заведующая детским домом советовала. А ты что? Нет, вот этого возьмем, шустрый очень, хоть и прихрамывает. Родинку у него меж плеч, царское пятно увидел. Дурак! Как был дураком, так и помер. А мне цыганка и говорит… Я с ней в бане мылась, и Герка с нами. «Э-э! — говорит, — не просто тебе с ним будет, не мальчиком он пахнет, а…» Выговорить страшно. У-у-ууу!.. Цыганка, зараза, знала, чуяла, они все наперед видят, как в зеркало. И что я тебя послушалась? Девочка такая крохотная была, глазастая, где-то она сейчас?

— Шлюхой, поди, стала, — прошептал Вовчик, но продолжал слушать. Даже стакан с водкой отставил, как конвоир — ружье.

— А-а-аа-оо-ооо!.. — в полный голос завыла Клава. — Кончилась жизнь, кончилась… Не ты умер, а я. Ты думал — повесишься и от расплаты уйдешь? Как бы не так, жди! Да и не повесился ты вовсе, а бродишь тут, рядом, следишь за мной и Геркой. Хочешь знать, что дальше будет. А я тебе скажу. Ты слушай, слушай!

— Да слушаю я, чего вцепилась! — заорал Вовчик, сбрасывая ее руки с плеч. Ему даже страшно сделалось, до того глаза ее горели безумным огнем. Просто полыхали, как конфорки на плите.

— Все подохнем, пока он не сгинет! Все! А тебя он первого убил. Голову твою в петлю сунул и затянул. Нынешней ночью видела. На чердаке. Нет… в шкафу. А на ногах повис и качался. Кхо-ха-ха-кха…

Она то ли закашлялась, то ли засмеялась, не поймешь. Одной рукой схватила занавеску, сорвав ее с карниза.

— Ну все! Сливай воду — уходи в тайгу, — пробормотал Вовчик. — Допилась до чертиков. В кровать ее уложить, что ли? Или санитаров вызвать? Тронулась баба.

«А Герка-то, значит, приблудный!» — с вожделенной ненавистью подумал он, помогая жене подняться из-за стола. Она все кашляла и смеялась, вцепившись теперь в скатерть, пока та не поползла на пол вместе с кухонной утварью. Хорошо, что Вовчик успел подхватить свободной рукой бутылку, как цирковой жонглер. Что-что, а разбиться он ей не даст! Отведя Клавдию к кровати, он накрыл жену одеялом, сам сел рядом.

— Ну, будя, будя! — повторял он, прихлебывая из горла, пока женщина не уснула, тяжело и прерывисто дыша. А на кухне в это время сорванная занавеска уже занялась огнем, который начал лизать и линолеум.

Гера чуть отступил, не понимая, что нужно этому старику. Вернее, ему не хотелось верить, что и Филипп Матвеевич относится к тем, кто ищет запретные сладости. Хотя в школе порой ходили подобные слухи о директоре, но на кого там не вешают грязи? И ученики, и сами учителя, была бы мишень. С извращенцами ему приходилось сталкиваться не впервой, с раннего детства. Но он умел давать им отпор. Взять того же Симеона. Пробовал нажать и навалиться, да Гера выскользнул. А теперь тот же Сима пылится на чердаке, облепленный мухами. Или отчим. Этому, после тюремных отсидок, вообще неважно, кто перед ним лежит: мужик или баба, было бы куда сунуть. Попадались и другие, даже в его компании. Дылда, например. Чего таить, был и у него случай. Прямо в школе, в пустом классе, год назад. Когда они с Дылдой завели туда отличника из параллельного. Он как раз к Гере был прикреплен, чтобы подтянуть по алгебре. Должен был подтянуть, а вышло — самого натянули. Сначала Гера ножик около глаза держал, а Дылда пыхтел, пристроившись. Потом он и сам решил попробовать, ради интереса. Вдул этому образцовому отличнику с охотой и ненавистью. Чтобы не слишком задавался своими пятерками. Дылда — садист, ему мало удовольствие получить, он потом хотел еще и указку вставить. Гера оттащил, а то бы кишки разворотил парню… А отличник этот потом в другую школу перевелся, от позора. Потому что Гера уж постарался, чтобы вся школа узнала — и мальчишки, и девчонки, вряд ли бы кто теперь с ним дружить стал… Вот и сейчас ему показалось: он понял, что на уме у Филиппа Матвеевича. Уж больно глаза блестят.

— Не бойся, — повторял директор, — не бегай от меня, я тебе не сделаю ничего плохого.

— А чего Вам нужно-то? — Гера оказался зажатым в угол комнаты. — Мы можем и на расстоянии поговорить. Эй, осадите!

Но руки директора уже сомкнулись на его плечах, рывком притягивая. Гера почувствовал запах мыла и пота, какую-то едкую смесь, присущую старикам. Пальцы держали крепко.

— Знаешь, что мы сделаем? — сказал директор. — Мы уедем отсюда. Куда-нибудь на Алтай. Это прекрасная страна. Ты знаешь, существует версия, что именно там появились первые люди.

— А как же Ваша работа? — с недоумением спросил Гера.

— Что работа? Не нужна она никому. Сейчас ничему нельзя научить, бесполезно. Нет сил. С кем борешься? Со Змеем, который внутри каждого и у себя самого. Наступила пора, когда спасется лишь тот, кто желает спастись. Остальные — погибнут. Мы с тобой можем уберечься. Если покинем этот чумной город, всех этих людей вокруг. Экраны телевизоров в каждой квартире, откуда сочится семя дьявола, все эти прелести и соблазны… Я стар, но проживу еще какое-то время. Там, на Алтае, в горах или на берегу реки. Сколько мне отпущено? Может быть, еще лет пять-десять. За это время я научу тебя многому. Это станет для тебя не школой, а университетом жизни. Ты очень способный мальчик, ты будешь схватывать знания на лету, как птичка корм. Представляешь, что произойдет? Там, в чистоте, на лоне природы, вдали от шума и грязи, ты вырастешь в прекрасного юношу, умного, здорового, сильного, способного любить. Ты преобразишься, оставив здесь всю эту шелуху, старую кожу, которая уже покрыта чешуей, болезнью. А потом похоронишь меня и вернешься в мир, но с душой светлой и ясным разумом. И я тоже буду счастлив, что мои мечты исполнились. Что я прожил не зря, спас хотя бы одного ребенка. Сына. Ты будешь моим сыном, хочешь?

— Это Ваша мечта? — недоверчиво спросил Гера.

— Да-да, конечно! — торопливо продолжал Филипп Матвеевич, словно боялся, что не успеет, опоздает выговориться. — Я давно думал об этом. И видел нас двоих там — в горном Алтае. Я знаю этот край очень хорошо. Он примет нас, если мы отправимся туда с чистой совестью, оставив здесь все. Ты и я. Вместе. Это последний шанс, который дарит судьба. Другого больше не будет. Пойми это.

Директор мягко гладил его ладонью по голове, прижимая к груди. Если бы Гера сейчас мог видеть его лицо, то, наверное, удивился бы — Филипп Матвеевич плакал. Но мальчику были неприятны эти поглаживания, он больше всего на свете терпеть не мог ласку, слюнявые нежности. Поэтому весь напрягся, почти не слушая больше тихого бормотания Филиппа Матвеевича. А тот поцеловал его в лоб, потом в щеку, и Гера начал вырываться.

— Ну что ты? — улыбнулся директор. — Ты как пугливый олененок. Успокойся. Зачем тебе пистолет? — Он увидел в руке мальчика вороненую сталь и взялся за ствол. — Отпусти, отдай. Это не игрушка, тебе она ни к чему.

Гера и сам не мог понять, почему раздался выстрел. Ему казалось, что он не нажимал на спусковой крючок. Но Филипп Матвеевич вдруг отпустил его и сделал пару шагов назад. На рубашке расползалось красное пятно. Как-то сразу обмякнув, но все еще продолжая улыбаться, директор с трудом выдавил из себя:

— Ты., не понял меня… жаль… — и боком завалился на ковер, у ног Геры.

Драка, а точнее, бой между двумя подростками проходила ожесточенно, почти в тишине, если не считать одобрительных выкриков со стороны их товарищей. Додик, Татарин и Арлекин не болели за кого-то конкретно, а пытались предугадать победителя.

Галя уже пришла в себя и забилась в угол, натянув на колени порванную юбку. Ее била дрожь, она чувствовала омерзение, страх, стыд. Исход поединка не был предрешен. Если парень, который привел ее сюда, проиграет, то все повторится вновь и, может быть, еще хуже. Тогда уж они не выпустят ее отсюда.

— Бей в живот! — крикнул кто-то, когда Гусь прыгнул и нанес удар ножом, но Пернатый увернулся, словно тореадор от разъяренного быка.

Сейчас Галю меньше всего тревожило то, почему он вдруг вступился за нее. Нож Пернатого прошил куртку Гуся, но самого не задел. Тот локтем ударил нападавшего в лицо. Подростки зааплодировали, Но довершить начатое не удалось. Падая, Пернатый увлек за собой и противника, и они покатились по цементному полу, нанося друг другу удары кулаками. Ножи выпали. Одно лезвие оказалось возле Гали, и она быстро подобрала его, прижав к груди. Теперь, чувствуя холодную сталь в руке, она вздохнула спокойнее.

— Души его! — заорал Арлекин, а Гусь, приподняв голову Пернатого, стал бить ею о выступ стены. Получив коленом в пах, он взвыл и согнулся, и тотчас же на его затылок обрушился другой удар. Еще несколько прямых в голову, затем кулаком снизу, в челюсть. Пернатый занимался боксом и знал дело. Последний удар последовал в солнечное сплетение, и Гусь рухнул как подкошенный, словно получив пулю.

— Нокаут! — пошатываясь, произнес Пернатый. — Ну, кто следующий?

Вытирая ладонью кровь с лица, он направился к приятелям. Те сбились около стены в кучу и молчали, виновато понурившись. Никому не хотелось нарываться на кулаки Пернатого.

— Нет желающих? — спросил он. — Тогда вон отсюда. И этого с собой захватите. Разговор будет завтра.

— Как скажешь, Пернатый! Мы не хотели, это все он, — произнес Татарин, пнув лежащего Гуся в голову. — Давай бери его за ноги. Вытащим на улицу, пусть отлежится.

— Стоило из-за девки ссориться, — проворчал Додик, глядя на съежившуюся Галю. — Ладно, разбирайся с ней сам.

Парни, торопливо подхватив поверженного Гуся, поволокли его к выходу. Когда они поднимались по лестнице, было слышно, как голова юнца методично стучится о ступеньки. Наконец все стихло.

Пернатый сел в кресло и задумался. Один глаз у него начал заплывать, с губ все еще сочилась кровь. Галя, достав платок, встала и подошла к нему. Присев рядом на корточки, вытерла кровь.

— Больно? — спросила она.

Пернатый отрицательно покачал головой.

— Зачем ты это сделал?

— Что?

— Ну, вступился за меня. Ты же враг Геры, насколько догадываюсь. Так зачем?

— Не хочу, чтобы из тебя сделали одну из этих, — ответил он, глядя на нее одним глазом. — Стоит начать, потом сама станешь по подвалам шастать. Я знаю, как это происходит. Они бы тебя еще и клеем угостили. Держали бы тут дня три. Пока бы весь двор не перепробовал. Влили бы в тебя ведро спермы, вот как. А ты молодец, даже нож подхватила. И еще: не хочу, чтобы ты ходила с Герой, медленно добавил он.

— Почему? — спросила она, краснея от всего услышанного. — Я тебе нравлюсь, да?

— Не в этом дело. Просто он… Как бы тебе сказать? Я понял это совсем недавно. У нас раньше были с ним кое-какие делишки. Даже в друзьях ходили. Но то, что я узнал потом, увидел своими глазами… На котловане. Не хочу рассказывать. Ты и не поймешь, как он тех людей… То, что мы с ним раньше творили, — просто детские шалости. Хотя одна девчонка и покончила с собой, но в этом его вина, не моя! Он способен на все, пойми ты. И тебя раздавит, в грязь. Даже рук не вымоет. Он — зверь, бешеный зверь, готовый сожрать кого угодно.

— Я не понимаю, — сказала Галя. — Мне кажется, ты сильно заблуждаешься. Он обозлен на весь мир, ты прав. Но он может быть и добрым и справедливым. Я знаю, чувствую.

Пернатый протянул руку, коснувшись ее щеки. Потом закрыл глаз. После некоторого молчания произнес:

— Как хочешь. Я тебя предупредил. Дойдешь до дому?

— Пожалуй, побуду еще немного здесь, — ответила Галя. — Если не возражаешь.

Палец возле губ означал: не снимай трубки, но телефон продолжал трезвонить, и Драгуров, не выдержав, протянул аппарат Снежане. Она выглядела очень напуганной после его рассказов о Заххаке и прочей чепухе, и Владислав укорил себя за то, что слишком распустил язык. В конце концов, все это обычные мифы, предания, покрытые пылью и плесенью. А знак, нарисованный губной помадой на зеркале, мог оказаться мазней маньяка, залезшего в квартиру. Всему можно найти трезвое объяснение, если жить в реальном мире, а не вымышленном.

— Ответь, — сказал он. — Мы не совершили никакого преступления, чтобы прятаться.

Снежана послушалась. Взяв трубку, она, послушав, проронила всего несколько слов:

— Да… Понимаю… Еду… — Положив трубку, растерянно посмотрела на Драгурова. — С дедом что-то случилось. Я не поняла толком, что-то серьезное. Надо ехать.

— Кто звонил? Врач?

— Нет. Тогда бы мне сообщили только утром. Наверное, кто-то из больных. Там был один старичок в палате, с которым дед успел подружиться. Может быть, он? Ты поедешь со мной? — Снежана начала собираться.

— Конечно. Теперь уже не брошу.

Зачем он это добавил, Владислав не знал. Пока она находилась в ванной, Драгуров набрал свой номер. «Хоть бы спали и не проснулись», — подумал он. Но трубку сняли очень быстро, словно ждали у аппарата. Это была Карина.

— Слава богу! Ты где? — спросила она.

— Умер старый знакомый, — торопливо сказал Владислав. — Теперь не жди, приду, возможно, утром.

— Галя пропала. — В голосе Карины слышались истеричные нотки, которые его всегда раздражали.

— И уже не в первый раз, — сердито ответил он. — А ты смотрела в ее комнате? Под кроватью?

— Ты что, пьян?

— А где ты сама шляешься?

— Я была… на студии. — Карина явно растерялась.

— Странно, что ты вообще заметила, что ее нет. Какова мать, такая и дочь.

— Что с тобой произошло? Где ты? Ты понимаешь, что Гали нет дома?

— И меня нет. И тебя. Все будем решать завтра.

Владислав вытер ладонью проступивший на лбу пот. Он почему-то почувствовал себя скверно, но остановиться уже не мог. Словно издалека смотрел на взрываемый им самим мост. Оказалось, что это не так сложно: достаточно лишь повернуть ручку рубильника. И, красивая надежная конструкция, соединяющая два берега, медленно поднимется в воздух, прежде чем рассыпаться в прах.

— Это не ты, — сказала Карина. — Я не понимаю тебя.

— Большая трагедия, — язвительно ответил Владислав и повесил трубку.

Снежана стояла рядом и все слышала. Прижавшись щекой к его плечу, она проговорила:

— Не огорчайся, вы еще помиритесь. Но у нас мало времени, едем в больницу.

— А кто тебе сказал, что я огорчаюсь? — усмехнулся Драгуров.

Такси домчало их до больницы минут за двадцать. Здание клиники больше напоминало заброшенный хоспис, где умирали пожилые люди. Мрачный неуютный дом в окружении чахлых деревьев и одиноких беседок, небольшой водоемчик, в котором исчезала луна. Полуразрушенный заборчик и, конечно же, никакого сторожа. Но дверь была закрыта. Драгуров несколько раз нажал на звонок, прежде чем появилась какая-то женщина в белом медицинском халате, заспанная и злая.

— Ну чего ходите? И ходют, и ходют. Привезли, что ли, кого?

— Как раз нет, — отозвался Драгуров, решительно проходя мимо. — Мы к Караджанову. Это его внучка. Что случилось?

— Снова? — сердито спросила медсестра. — Прямо нашествие какое-то. А до утра не могли подождать?

Драгуров сунул ей в руку деньги, и она сразу потеплела.

— Идите, второй этаж, восьмая палата.

— Знаем, знаем, спасибо, — кивнула Снежана и пошла вперед.

Драгуров еще немного задержался около женщины.

— Кто к нему приходил? — спросил он.

— Двое, мужчина и женщина, вечером, — охотно сообщила она. — Он блондинистый такой, назвался зятем. А ее я не рассмотрела. Только удивилась: ведь зять-то его, сам рассказывал, в автокатастрофе погиб. Чудно! Может, другой какой родственник?

— Может быть, — рассеянно ответил Драгуров, но ему стало не по себе.

«…В баварском домике Хаусфишера собиралась самая разношерстная публика, благо места хватало всем. Не скажу, что все их внимание было приковано исключительно ко мне. В эзотерической калильне хозяина хранилось много предметов — и египетские мумии, и какой-то „священный камень“, который хозяин называл осколком чаши Грааля, и черный клок шерсти, вывезенный с Тибета, и некий „кристалл воли“, отражавший взгляд смотрящего в него, и печать ложи с рыцарской символикой, и много другого, подлинного и мнимого, включая старинные свитки, рукописи, манускрипты. Некоторые книги, по уверению Карла Хаусфишера, дошли до него, передаваясь из поколения в поколение, и содержали загадочные таблички с древними письменами. Зашифрованная в них информация описывала какие-то языческие ритуалы и сверхмощные знания, восходящие еще к царю Соломону. Кстати, и род Хаусфишеров-Виллигутов, так правильнее, поскольку одна его ветвь — черных магов Виллигутов — еще в средние века была проклята Ватиканом, упоминался очень давно, в рунических эпосах. А один из этих самых баронов Хаусфишеров был создателем ордена Тамплиеров — тех самых крестовых рыцарей, которым удалось найти и завладеть кладом царя Соломона. Кто-то думает, что он заключал в себе несметные сокровища… Чепуха! Тайные знания — вот то оружие, которое может покорить весь мир. Не золото, не мечи и не пушки, а магическое воздействие на сознание, на каждого отдельного человека и на всю массу копошащихся людей, на весь этот муравейник по имени Земля. В генеалогический герб Хаусфишеров входила пятиконечная звезда со свастикой внутри, и он очень напоминал гербы маньчжурских средневековых правителей, о чем я узнал значительно позже. У этих теософов-мистиков я вообще поднабрался достаточно, будто прошел курс обучения в некоем закрытом университете…

Был там один венец, с усиками, фигура медиумическая, на которую и сам Хаусфишер, и другие возлагали большие надежды. Когда он орал слово, то говорил, что видит нового человека, ужасного в своей красоте — это исполин, подобный кельтскому менгиру, гигант третьей эпохи, освобожденный от веса собственного тела… и еще многое другое, непонятное. А взгляд при этом обычно останавливался на мне. Может быть, просто потому, что искал блестящее пятно, чтобы сфокусировать в глазах мысль. Не знаю. Ему аплодировали.

Однажды, в Вальпургиеву ночь на первое мая, другой участник собрания, нервный юноша с белозубой улыбкой, застрелился прямо на глазах всей публики. Странно, но это не произвело столь уж особого впечатления на остальных. „Герой! — обронил кто-то, стоя над телом юноши. — Его душу сейчас уносят в Валгаллу, к спящему Меровингу, к великому Фридриху! До встречи, Брат Демон-Противобог…“

Иногда они начинали говорить о Высших неизвестных, которые пришли с других планет, но скрываются под землей. Кто они, спящие под золотой оболочкой в гималайских тайниках? Маленький венец уверял, что у него были личные контакты с этими Высшими, наделенными ужасающей сверхчеловеческой силой. Добро и Зло в них заложено равномерно, а вот для простого человека оно равно недостижимо: потому что святой стремится обрести потерянное, а грешник силится овладеть тем, чем не владел никогда. Человек лишь блуждает из зоны Зла в область Добра, но постичь полностью природу этих явлений не в состоянии. Высшие неизвестные приближают к себе лишь посвященных, а те несут в остальной мир ростки Знаний. Но и Знания эти несовершенны, поскольку должны вызывать смятение умов и прилив крови, а все самое значительное — остается в тайне, доступной немногим. Н-да…

Любопытно было наблюдать за ними в минуты экстаза и откровений. „Наступают великие времена!“ — неслось со всех сторон. „Эпоха Гора“, противостояние, война льда и пламени, битва богов… Повергнутся могущественные империи, многочисленные троны, а на их обломках воссядет потомок Меровинга — и возьмет абсолютную полноту власти. В их понимании Меровинг был не только основателем древней династии, которая внезапно оборвалась по замыслу Ватикана, но и прямым наследником Христа, а вообще-то я не мог уяснить: ведь ежели отец Меровинга выполз из моря, то значит — он зверь, предтеча антихриста? И коли взойдет на трон его потомок, которого так пестуют эти люди, то какие скрижали он станет держать в руках, если не люциферовы? Я внутренне смеялся, дивясь их хитрости и уму. Уж между собой-то могли бы и не лгать. И все они ожидали крика новорожденного! Кого именно? Я не знал. Но крика этого ждали и во многих других местах, не только в скромном баварском домике Карла Хаусфишера. И в Лондоне, и в Москве, и в Нью-Йорке, и в Париже. Даже в католическом Ватикане, поскольку люди везде одинаковы. И случайным ли можно назвать то совпадение, что в языческом пантеоне римских божеств был один совсем маленький, неброский, с лютней и луком, вроде меня. Этот божок отвечал за первый крик новорожденного младенца. И звали его — Ватикан. Случайных совпадений не бывает… Так какого же младенца ждет будущий престол? И чей первый крик должен буду приветствовать я?..»

Пожарных вызвали слишком поздно, когда дым уже вовсю валил из открытого кухонного окна. Это сделал кто-то из жильцов дома, расположенного напротив. Огонь охватил весь коридор и отрезал комнату от входной двери. Пробиться сквозь пламя было невозможно, и Вовчик, бросив супругу, задохнувшуюся от ядовитых продуктов горения, метался по балкону. Он что-то орал скопившимся внизу людям, грозил кому-то кулаком, зависал через карниз и вообще производил впечатление сумасшедшего. На все уговоры подождать и не прыгать отвечал бранью. Пожарные только подъехали и начали выдвигать лестницу. Одновременно, развернув шланги, вышибали дверь в квартиру на пятом этаже. Но Вовчик не хотел ждать — он был пьян, напуган и уже ничего не соображал. Когда языки пламени стали вырываться на балкон, лизать пятки, он сиганул вниз, причем как-то совсем по-идиотски ласточкой, головой вперед, будто прыгал с вышки в бассейн. Но перед ним была не водная гладь, а твердая почва. Правда, в воздухе тело Вовчика немного изменило заданное направление, задев ветки тополя, и он упал боком, на клумбу. И был еще жив, когда его стали поднимать.

— Не трогайте, ради бога! — сообразил кто-то из посторонних. — Сейчас «скорая».

Вовчик стонал, царапая пальцами землю. Он все равно бы не смог встать позвоночник в основании крестца был сломан, и нижнюю часть тела уже парализовало. Он лежал на спине, уставившись в звездное небо, продолжая шепотом материться, и плакал. Потом с трудом узнал наклонившееся над ним лицо Карины.

— Вот… как… вышло… — пробормотал он.

— Потерпите, скоро приедут, — сказала она, пытаясь отереть с его лица копоть и пот.

— Уйди… с-сука… поздно… береги… дочь…

— Что? Что? — переспросила она, наклоняясь ниже, почти к самым губам умирающего.

— Огонь… Гера… убей… убьет… поздно… все… уйди… не видно… бормотал он, впадая в беспамятство. На какое-то мгновение он пришел в себя, осмысленно посмотрел на Карину и с каким-то злорадством прошептал: — Никто… из вас… от него… не спасется.

— Бредит, — произнес кто-то за ее спиной.

«Он назвал имя Геры, почему? — в растерянности подумала Карина. — Неужели квартиру поджег мальчик?» Нет, невозможно. Этот человек действительно бредит.

— А вот и врачи, — добавил тот же голос, и он показался ей знакомым.

Она резко обернулась и чуть не вскрикнула — слишком велико было нервное напряжение, сконцентрировавшееся этой ночью. Алексей Колычев стоял рядом, брезгливо глядя на лежащее тело.

— Я почему-то решил все-таки приехать, — сказал он. — Что здесь у вас происходит? Ты не рада?

Вместо ответа Карина уткнулась лицом ему в грудь, заплакала, зашептала:

— Рада… любимый мой… не оставляй меня никогда…

Сейчас они сидели в ее квартире, Карина уже успокоилась и заботливо подливала кофе в чашку.

— Ты ухаживаешь за мной, как за своим мужем, — смущенно сказал Алексей. Но было видно, что он доволен.

— За ним я никогда так не ухаживала, — ответила она. — Хочешь еще что-нибудь?

— Тебя.

— Нельзя так… погоди! — засмеялась Карина, отбиваясь. — Ты сумасшедший!

— Вовсе нет. Я хочу тебя все время.

— Это ненормально.

— Я желаю и требую, чтобы мы немедленно пошли в спальню. Где ваше семейное ложе? Мы соединимся и там, и на постели дочери, в ванной под душем и здесь, прямо на столе. Где ты пожелаешь. Где нас застигнет страсть.

— Ну пусти! Нет, поедем к тебе… — упрашивала Карина, но чувствовала себя тряпичной куклой с ватными руками и ногами, с пустой головой, в которой пульсировала только одна мысль: к нему! Сейчас же, пусть он возьмет меня… Он овладел ею, как и говорил, именно здесь, подсалив на край стола, прижав ее колени к плечам. Карина откинулась с застывшей улыбкой и потусторонним взглядом.

— Мы занимаемся любовью, а там внизу лежит мертвый человек, — прошептала она.

— Его уже увезли, — ответил Алексей, легко подхватив ее на руки.

Отнеся Карину в комнату, уложил на кровать, лег рядом. Теперь он раздевал ее медленно, никуда не спеша, словно наслаждаясь видом обнажающегося тела. Она чувствовала, что огонь внизу не проходит, разгорается еще сильнее — как пламя, пожравшее ту квартиру.

— Еще… хочу еще… — шептала она, прильнув к Колычеву, теряя остатки сил и разума. Она вновь видела себя той девочкой, решившей поддаться на уговоры, сбросить одежду и просто попробовать, — ведь это, наверное, так забавно? И кто сейчас твердо проник в нее, шепча заклинания, тот или этот, или он один первый, ужалив ее в лоно, пустив сладкое семя; кто он — мальчик, муж, любовник или змея? Карина содрогалась в любовном танце, а ее блуждающий взгляд вдруг остановился на фотографии, где они были запечатлены втроем: Влад, Галя и она, с беспечными улыбками, полными надежды и любви.

Пернатый уснул, откинув голову и тревожно шевеля губами, словно продолжал драку. Иногда дергал рукой и вскрикивал, но глаза оставались закрытыми. Галя сидела на краешке дивана, подогнув колени, думала о своем. Она хотела уйти домой, но боялась: что скажут родители, увидев ее такую? Блузка порвана, юбка тоже, от трусиков вообще остались одни воспоминания. И что же теперь делать? Кроме того, она не знала толком, где находится, и запросто могла заблудиться в незнакомом квартале. Подождать, когда этот парень проснется, попросить его проводить до дома? Но и самого Пернатого она тоже немного боялась, хотя он и вступился за нее. А что было бы, повернись все иначе?

Замерев от страха, от самих мыслей об этом, она вздрогнула: ей послышались чьи-то шаги. Нет, показалось. Вновь переживая случившееся, Галя задумалась. Почему им нужно только одно: грязь, грязь, грязь? Почему надо непременно сделать кому-то больно, унизить, разорвать, надругаться? Гера совсем не такой. Он и смотрит-то на нее как-то по-особенному. Не так, как другие мальчишки. А Людка — дура. Разве любовь — в этом? В том, чтобы, как собаки… при всех… Она покраснела, дотронувшись до саднящей царапины, которую оставил Гусь своими ногтями. Кожа в укромном месте была сорвана, она провела пальцем ниже, коснувшись бороздки и нежных выпуклостей. Они были чуть влажные и словно дышали, как она сейчас, — прерывисто, требуя продолжить, не останавливаться, дойти до того места, где было приятнее всего. Во сне, дома, с ней случалось подобное, и она отвечала на требование созревающей плоти, еще не осознавая собственного желания. И в удивлении просыпалась, испытывая томление и негу, какую-то смутную радость. Но сейчас, испуганно взглянув на спящего подростка, она поспешно отдернула руку.

Представив, как будет добираться до дома, Галя чуть не заплакала. Опять послышался какой-то шорох, там, на лестнице, ведущей вверх из подвала. «Если это вдруг произойдет, — подумала она, — то только с Герой. Я хочу этого, и так будет». Наверное, по лестнице бегали крысы. «Интересно, может ли у нас родиться ребенок, каким он будет? — снова подумала она. — Похожим на меня или на Геру?» В прежней школе одна девочка из ее класса родила, полгода назад. Сейчас созревают рано и ничего не стесняются.

Может, и ей надо быть такой, как все? Чего она боится? Была бы дурой или уродиной! И в той школе на нее заглядывались, даже из старших классов, и в этой. Один мальчишка проходу не давал, но он дурак. Вытащил на задней парте свое хозяйство и стал показывать. Больше она с ним не разговаривала. А другой… в летнем лагере… Тот был симпатичным, с пробивающимися усиками. Они спрятались в сарае и стали целоваться. Долго-долго, как ненормальные. Она и не умела целоваться по-настоящему. Потом он игриво толкнул ее на копну сена, но она вырвалась и убежала. А если бы осталась? Ну и что такого? Когда-то же это произойдет? Она и сейчас помнила, как он взял ее руку и прижал к плавкам, чтобы она почувствовала, как что-то шевелится. «Можешь даже потрогать, — сказал он со смехом. — А потом я тебя пощупаю». Да, именно тогда в первый раз она ощутила какое-то волнение, тревогу, словно заболел живот, в самом низу. Но убежала не потому, что испугалась. Ведь она согласилась, взяв двумя пальчиками то, что он так настойчиво предлагал и он сглотнув слюну, дотронулся до нее, сначала осторожно, а потом сильнее, сжав в ладонь ее маленькое лоно, думая, что теперь — все, сейчас она будет покорна, стоит только подтолкнуть, и она ляжет на копну сена. Но этого не произошло. Ей, наоборот, стало противно — и его масленые глаза, и эти дурацкие усики, и рука, залезшая под купальник, как щупальца осьминога.

Наверное, она просто не была готова ко всему дальнейшему. И слава богу! Теперь есть Гера…

Галя вдруг тихо вскрикнула, очнувшись от дремы, потому что ее вновь охватил жар. Она не могла понять: видит ли его наяву, или он ей снится? В дверном проеме стоял Гера, но его было плохо видно, поскольку свет от лампочки падал на Пернатого, свернувшегося клубочком в кресле. Галя попыталась вскочить, но ноги от долгого сидения будто одеревенели.

— Тс-с! — сказал Гера, приложив палец к губам.

Да, это был он. Но тут в дверном проеме появился еще один парень. А за ним — еще один. И какая-то девчонка… Сколько их?

— Тс-с! — повторил Гера и огляделся, изучая обстановку.

8

Второй этаж. Дверь в палату № 8 чуть приоткрыта. Снежана задержалась в коридоре, оглядываясь на Драгурова. У окна на столике горела лампа, под ней раскрытый журнал, телефон. В самой палате было темно.

— Пришли? — проскрипел чей-то голос. — Не зажигайте свет, может, они еще где-то рядом. Стоят во дворе и наблюдают.

— Мы никого не видели, — сказал Владислав. Все было так странно — этот голос откуда-то из угла, тошнотворный запах лекарств, напомнивший вдруг посещение квартиры Белостокова, вспыхнувшая в темноте спичка, озарившая старческое лицо, изъеденное морщинами, — что Владислав перешел на шепот, словно боялся вспугнуть собственную тень, оставшуюся в коридоре: — Вы кто? И какого черта все это значит?

— Погоди! Я сама. — Снежана вышла вперед и приблизилась к старику в пижаме, забившемуся в углу. — Вы меня узнаете? Я приходила к деду.

— Говорите громче, — ответил тот. — Я плохо слышу.

— Я внучка Караджанова, — почти крикнула ему в ухо Снежана. — Это вы мне недавно звонили?

— Я, я! — закивал старик. — Не кричите. Я вас нормально слышу. Говорите тише, они могут услышать.

Драгуров отвернулся, процедив сквозь зубы:

— Старый идиот! По-моему, он просто маразматик. Развлекается от бессонницы.

— А где дед? Сосед ваш где? — продолжала допытываться Снежана.

Драгуров наконец-то нащупал на стене выключатель, щелкнул, и лампа дневного освещения под потолком замигала. Сумасшедший старик закрыл лицо ладонями, начал раскачиваться, как одинокий тростник под сильным ветром, вперед-назад и захныкал:

— Зачем? Зачем? Выключите!

Прежде чем снова погасить свет, Владислав разглядел две пустые кровати со смятыми одеялами, пару тумбочек, несколько книг и кувшин с водой. Из-под кровати тянуло испражнениями: наверное, ночные горшки выносили раз в день.

— Довольно убогая лечебница, — проворчал Драгу-ров. — Ты что же, не могла поместить дедушку в более приличное заведение?

— Он сам выбрал эту, — резко ответила Снежана, — А где дед?

Владислав услышал какой-то звук, будто выбивали половик, и догадался, что Снежана трясет старика, надеясь услышать от него вразумительный ответ.

— Где он? Где? — повторяла Снежана, пока Владислав не остановил ее и не оттащил в сторону.

— Совсем с ума сошла? — прошептал он. — В нем же еле душа теплится. Надо просто разыскать дежурную и все выяснить.

— Хорошо. — Девушка пришла в себя. — Может, его перевели в другую палату?

— Никуда его не перевели, — неожиданно сказал старик. — А звонил я. Ваш дед в ванной, мокнет.

Почему-то сразу заподозрив неладное, Драгуров взял Снежану за руку.

— Странное время для приема ванны, — пробормотал он.

Они вышли из палаты, направились в конец коридора, где обычно размещаются процедурные кабинеты и туалет. Драгуров толкнул одну дверь, другую. В третьей горел свет. Здесь стояли две чугунные ванны, напоминавшие, скорее, большие корыта. Из одной продолжала течь вода, выливаясь на пол.

Именно в этой ванне лежал старик в пижаме, и Драгуров сразу узнал в нем своего заказчика, приходившего в мастерскую пять дней назад. Узнала деда и Снежана, отпрянув и закрыв рот ладонью, чтобы подавить рвущийся вопль. Старик был погружен в ванну с головой, но босые ноги торчали наружу, а грудь придавлена тяжелыми медицинскими весами. Мертвые глаза блестели сквозь слой воды.

— Пошли! — потянул девушку Драгуров. — Мы тут лишние.

Драгурову пришлось почти силой вытолкнуть Снежану за дверь. Губы девушки беззвучно шевелились.

— Я не знаю, кто это сделал, — произнес Влад. — Но просто поднять и положить себе на грудь такую махину он бы явно не смог. А его сокамерник — тем более. Надо уходить, пока мы сами не вляпались во что-нибудь похуже. Пойдем, здесь дурно пахнет, — добавил он, уводя Снежану.

— Да, да… — бормотала она, покорно, словно послушный ребенок, идя за Драгуровым. Возле палаты № 8 Владислав остановился.

— Подожди тут, — шепнул он, зашел и, не включая света, на ощупь направился в угол. Драгуров щелкнул зажигалкой, и слабое пламя отразилось в безумных глазах старика. — Что они от него хотели? — спросил Владислав. — Те двое, мужчина и женщина?

— Хотели? — переспросил старик. — Хотели… Да, они хотели… — Он подмигнул. — Они думали, что я сплю.

— Что им было нужно? — прошипел Владислав. — Отвечай, старый дурак, пока я тебе шею не свернул!

— Вот-вот, и они говорили то же самое, слово в слово. — Старик засмеялся, тихо и злорадно, как настоящий сумасшедший.

Драгуров понял, что вытрясти из него ничего не удастся. Он повернулся и так же на ощупь направился к двери. Он уже почти дошел, когда вслед ему донесся дребезжащий старческий голос:

— Куклу! Куклу! Куклу!..

 

Глава одиннадцатая

1

Наверное, больше всего Галя удивилась, увидев среди спустившихся в подвал и свою одноклассницу Людку. Были тут и другие девчонки, но их она не знала. А всего пришло человек пятнадцать. Они встали вдоль стен, в дверном проеме, за спиной у Геры. И, как ни странно, приятели Пернатого, которых он выгнал из подвала часа два назад, тоже были тут, в полном составе: Додик, Арлекин, Татарин, даже побитый Гусь. Полный сбор обеих уличных банд. Словно они готовились сесть за стол переговоров. «Они что, решили примириться?» — подумала Галя, но тотчас отбросила эту мысль, потому что почувствовала, как все эти подростки, сбившись в новую стаю, смотрят на Геру, будто готовы уловить малейшее его движение, выполнить любое желание.

Пернатый уже очнулся и теперь презрительно смотрел на своих корешей. Достав сигарету, закурил.

Гера, не глядя на Галю, словно она вообще отсутствовала, спросил:

— Ну, Пернатый, ты понял?

Тот лениво кивнул, будто ему было противно разговаривать с ними.

— Ты понял, что теперь ничего не значишь? Они сами ко мне пришли. И теперь я — главный. А ты — никто, и звать тебя — никак. Ты меньше котенка и слабее кузнечика. Ты смог побить Гуся, а со мной тебе никогда не справиться. Но я и не буду с тобой драться. Зачем? Я взял тебя хитростью. Теперь ты — один против всех. Слабак! Какой же ты слабак! Ты заманил сюда девчонку, думая насолить мне, но даже этого дела не сумел довести до конца. Струсил. Пошел против своих. Распустил сопли. Стал ее защищать. А в результате проиграл сам. Никогда не играй в благородство, Пернатый! Люди ждут крови, боли и страха.

Галя слушала его и не понимала. Что он такое говорит? Ей хотелось заткнуть уши. Он упрекает Пернатого за то, что ее не изнасиловали?! Подростки смотрели на Геру и ловили каждое его слово. Людка даже улыбалась, выглядывая из-за чьего-то плеча. Пернатый, докурив сигарету и сплюнув, достал другую. А Гера продолжал свою тронную речь.

— Ну что ж, ты не справился, за дело возьмусь я. Вам всем крупно повезло, что я решил заняться вами в свободное время. Но сначала я хочу посмотреть на вас в деле. А тебе, Пернатый, я предлагаю вот что. Как ты понимаешь, выбор невелик. Или ты идешь ко мне… Нет, заместителем я тебя не сделаю. Пока. Может быть, потом, со временем. Мы ведь все-таки дружили… Или… сам знаешь. Другого выхода нет. Ну, думай. Думай, только побыстрей. А то скоро светать начнет… Ты что-то сказал?

Пернатый пошевелил губами, и Гера, подойдя ближе, наклонился к нему.

— Пошел ты к дьяволу! — отчетливо проговорил Пернатый и плюнул.

Плевок попал прямо в глаз. Гера отпрянул, вытер лицо рукой и усмехнулся.

— Как вам будет угодно, — кривя губы, сказал он и позвал: — Дылда, Кент, Татарин, Додик! Валяйте! Он ваш.

— А можно мне? — выкрикнул Гусь.

— Ладно, ты заслужил право на месть, — согласился Гера и мельком взглянул на Галю, словно проверяя ее реакцию. Но она смотрела не на него, а на Пернатого, и тот, прищурившись, улыбнулся ей и кивнул.

И тут на него набросились пятеро… Силы были слишком неравны, хотя Пернатый и отбивался как мог. Его скрутили, заломив руки за спину, пиная ногами в лицо.

— Не здесь, не здесь! — крикнул Гера.

В подвале оказалась еще одна дверь — в соседнее помещение. Пернатого поволокли, и на цементном полу оставались кровавые пятна. Вскоре из-за двери стали доноситься глухие удары и крики. От ужаса Галя не могла вымолвить ни слова, все происходящее казалось ей кошмарным сном, бредом.

— Итак, — произнес Гера спокойно, не обращая внимания на вопли Пернатого. — Мы приступаем ко второму действию. Братство наше надо скрепить. Вы знаете чем.

Подростки захихикали, начали переговариваться.

— Тише! — Гера поднял руку. — Я еще не кончил. Для того, чтобы мы соединились кровью, нам нужно не только это… — Он кивнул на дверь, за которой били, а может быть, и убивали. — Нам нужна девственница. Целка, как говорит Жмох. Да, Жмох?

— Так точно! — дурашливо скривился тот, добавив целую тираду из нецензурных слов.

— И у нас есть такая! — Гера вдруг повернулся к Гале, подошел, взял ее за руку. Она покорно встала, но ноги не слушались, стали как ватные. — Не бойся, тебя это не касается, — шепнул Гера. — У нас есть такая, — громко повторил он. — Кича, ты привел сестру?

— Да, командир! — откликнулся тот и вытолкнул в центр подвала худенькую девчонку, Видимо, ее напоили или дали нанюхаться клея, потому что она тоже подхихикивала.

— Точно целка? — строго спросил Гера. — Ничего девчушка.

— Ну так! — хохотнул Кича. — Конечно, я не заглядывал, но знаю наверняка. Мои предки с нее глаз не спускают. А сейчас на даче. Да я ей уже все объяснил, она согласна.

— Знает, что хором будет? — спросил Арлекин.

— Потом допрет, — отозвался Кича, начиная раздевать сестру.

Та не сопротивлялась, сама помогая освобождать себя от одежды. Когда она осталась совсем голая, прижав ладони к еще детским соскам, остальные подростки, включая и девчонок, тоже начали сбрасывать с себя шмотки.

— Ну все, пошли, — сказал Гера, не выпуская Галину руку из своей. — Людка, иди сюда, помоги ее вывести!

Поддерживая с двух сторон, они повели ее к лестнице, а в сознание Гали пробивалось — сквозь доносящиеся из-за спины смех и повизгивания — вскрики и глухие удары, которые, казалось, не кончатся никогда.

Уже вот-вот должен был забрезжить рассвет. Они вновь ехали в такси.

— Куда мы едем? — спросила Снежана, словно только что очнувшись. Ее знобило, и Драгуров набросил ей на плечи свою куртку.

— Ко мне в мастерскую, — ответил Владислав, покосившись на ухмыльнувшегося таксиста. Наверное, тот подумал: вот, отец семейства, снял девицу и везет пистониться, старый козел. — Это моя жена! — неожиданно для самого себя выпалил Владислав. — Так что заткнись и крути баранку!

— А я ничего и не говорю, — возразил таксист испуганно: связывайся с психами, да еще в ночное время…

В мастерской Драгуров усадил девушку в кресло, сам подошел к столу, на котором оставались фрукты и бутылки, и стал жадно пить прямо из горлышка. Проснувшийся котенок терся об его ноги.

— Ну что, Никак? — спросил Владислав, взяв его на руки. — Никак не вырастешь в настоящего зверя?

— Дай его мне, — попросила Снежана. Передав котенка, Драгуров посмотрел на сумку, в которой лежала механическая игрушка.

— Кукла, — сказал он, сделав еще несколько глотков. — Им нужна была эта кукла.

— Ты о чем?

— Да все о том же. Пока я ничего не понимаю, но, кажется, начинаю догадываться.

Драгуров с раздражением пнул сумку.

— Прекрати, — сказала Снежана. — Успокойся. Не становись, как все. Налей и мне тоже. О, черт!

Котенок вдруг выпустил коготки и до крови оцарапал ей шею. Это было странно, поскольку прежде за ним подобного хулиганства не наблюдалось.

— Ему что-то не понравилось, — произнес Драгуров, наклоняясь к девушке. Позволь?

Он поцеловал ее в шею, в то место, которое расцарапал негодник, и ощутил на губах вкус крови. Посмотрел в глаза. Потом снова, жадно и крепко поцеловал.

— Все, пусти! — сказала Снежана, вдохнув. И добавила, гораздо мягче: — У меня дед умер.

— Я знаю, — криво усмехнулся Драгуров. — Все когда-нибудь умирают.

— Но не такой смертью.

— Любая смерть вызывает отвращение. Уснуть в собственной постели ничуть не лучше. Может, даже более обременительно для близких. И уж гораздо глупее. Впрочем, жизнь также глупа и отвратительна.

— Неужели? А как же любовь?

— Любовь — обман. Яд в стакане, который тебе подносит убийца. Засмеявшись, Владислав передал Снежане рюмку с ликером. — Пей, забудь и ни о чем не думай. А когда откроешь глаза, увидишь, что мир остался таким же серым, грязным и скучным. В нем нет просвета, лишь ложь, навеянная самовнушением. И еще — постоянное предательство. И еще — страх, который ты ощущаешь в себе с рождения, потому и кричишь. И еще — гвозди, которые забивают в крышку, но ты этого уже не слышишь.

— Откудау тебя такие мысли? — спросила Снежана, беря его руку в свою.

— Да вот появились, знаешь ли, с некоторых пор.

— Послушай, а почему ты назвал меня своей женой — там, в такси?

— Потому что… — Владислав задумался. — Потому что мы все равно поженимся. И, может быть, одни и уцелеем.

— И у меня нет выбора?

— Нет, — серьезно ответил он.

Некоторое время они сидели рядом и молчали, и Драгурову даже показалось, что девушка уснула. Но она открыла глаза и неожиданно попросила:

— Почитай мне что-нибудь.

— Что? — удивился Владислав. — Стихи какие-нибудь? Я ничего не помню.

— Да что угодно. Все равно. Вон у тебя на столе какая-то книга лежит…

— Это не книга, — сказал Драгуров. — Это дурацкий сценарий одного дурацкого дурака.

— Вот и почитай, хотя бы с середины. Мне надо успокоиться.

— Вряд ли тебя это успокоит, — с сомнением покачал головой Владислав, но встал и направился к столу.

«…Однажды к Хаусфишеру, когда в хранилище никого не было, кроме него самого, пришел человек, лица которого я не мог разглядеть, поскольку оно словно бы укрывалось тенью, хотя свечи горели достаточно ярко. Хозяин не был слишком удивлен внезапному появлению гостя, называя его то Демиургом, то Кроули, то Мириам, из чего я заключил, что раз последнее имя присуще женскому полу, второе мужскому, а первое сочетает в себе черты обоих полов, то человеку этому (или существу) все равно, как именно к нему относятся.

Он, несомненно, принадлежал к числу избранных, познавших терпкий вкус допинга. Все остальное человечество — это коллективный донор. Которым можно подкрепить силы в случае необходимости — во время мировой войны, демонической революции или ради искупительной жертвы. Сам Карл Хаусфишер в дни своей юности, когда путешествовал по Гималаям, не брезговал использовать проводников-шерпов в качестве провизии. Употребление в пищу крови, некоторых частей человеческого тела происходит на протяжении всего видимого мира и за его объяснимыми пределами. Это — необходимый элемент мутации избранных, начиная от древнеегипетских жрецов и кончая современными вампирами. Я — посторонний наблюдатель, игрушка, фетиш, вроде черной кошки в храме Изиды или Уробороса, змеи, кусающей свой хвост; но некоторые выводы позволительно сделать и мне.

Прежде всего, мертвая жизнь, несомненно, существует, ею полна история, она окружает нас со всех сторон и пьет кровь живой жизни. Нет, недаром звучит древнее проклятие: „За то, что они пролили кровь святых и пророков, ты дал им пить кровь: они достойны того…“ Или другое, из того же ряда: „Кровь Его на нас и на детях наших“. Дурак не поймет, о чем я говорю, а в — жизни людей надо видеть не доступные стороны, а постигать символы, звуки, шорохи и тени, которыми она насыщена и по которым можно читать, как в открытой книге.

Иудейские маги еще в те, приснопамятные времена, использовали не только кровь новорожденных младенцев, но и желчь, кости и их пепел, сперму, выделяющуюся из трупов в первые минуты после смерти, зная, что все это избыточная физико-сексуально-химическая субстанция, которую душа умершего не успела потратить при жизни. Три зуба Люцифера есть — физический, психический и духовный, и они вампирически высасывают все человеческие силы. Об этом тоже следует помнить тем, кто хочет войти в число управленцев миллионами рабов… Калиостро и Бенджамин Франклин, Тамерлан и Наполеон, считать — не пересчитать их, поклонялись Уроборосу и пили ассиратум — целебный напиток, известный очень давно и составленный из вина и человеческой крови. Иные добавляли туда и частицы мозга. Съесть печень или сердце врага даже сейчас считается делом весьма похвальным, приносящим силу, храбрость, а в ряде случаев — обретение бессмертия.

Дряхлые вожди и диктаторы — все они сплошь из нашего братства, прикоснувшиеся к дьявольской энергии, их сила и могущество только отсюда — из омолаживающего кубка, из поклонения Сатане. Все они входят в заговор вампиров, как, к слову, и большинство писателей. Воздействовать на умы, изрекать слово, которое есть начало материализующейся идеи, особенно ежели она направлена на разрушение, — не есть ли это парализация свободной воли?

Больше всего ненавижу гениев, думающих, что они как-то влияют на мир! Они — всего лишь талантливые проводники мифов, антенны, передающие сокровенную жажду крови и людоедства. Да, они постигли „язык птиц“, то есть умеют общаться с нечеловеческими сущностями, с падшими ангелами, которые и нашептывают им информацию, недоступную обычным людям. Они вечно пляшут, делая шаг вперед, два шага назад, как плясали и тут, на черномагических мессах Хаусфишера, и всегда тянутся к потустороннему, ко всему инфернальному и запрещенному. И устанавливают связи друг с другом во всех уголках Земли, потому что не могут не соединиться. Так и пришедший к моему хозяину гость, оканчивая разговор, сказал, что необходимо отправить один из находящихся здесь, в хранилище, магических предметов — с тайной миссией… Речь его сводилась к тому, что в потоках крови — вся информация и все сокровища мира, и кто владеет этим потоком, текущим не только из прошлого в будущее, но и назад, тот стоит на вершине пирамиды. Психические ужасы — один из элементов субстанции власти, теневые стороны души, которые нужно покорить.

— Обретя знания, станем как боги, — вслед за Демиургом-Кроули-Мириам повторил Карл Хаусфишер.

Вскоре я понял, что именно мне предстоит покинуть стены хранилища. Было ли это случайным выбором или же преднамеренным, неясно. Но в тот же вечер состоялась прощальная месса, где я был погружен в чан с кровью, обретя благодаря этому дополнительные силы, которые пригодились бы на долгом пути. Некий трансильванец первым начал слизывать с меня кровь, за ним последовали и другие. Но кто должен был меня сопровождать? Тут молча выдвинулись двое мужчина и женщина, которых я прежде не видел…»

Драгуров перевернул страницу, но Снежана больше не хотела слушать.

— Ну все, довольно, — потребовала она, вновь принимаясь гладить котенка. Какая ерунда!

— Возможно, — сказал Владислав, хотя думал иначе. Впервые он почувствовал, что прочитанное имеет некий тайный смысл. И если вникнуть в него непредвзято, отбросив уже существующие и понятные истины, то вскроется сердцевина, словно мозг грецкого ореха, освобожденного от скорлупы. Но сейчас и ему тоже не хотелось копаться на дне илистого пруда в поисках откровений.

Сквозь зашторенные окна в мастерскую вступал рассвет.

— Хочешь, отвезу тебя домой? — спросил Драгу-ров.

Девушка отрицательно покачала головой, но он уже и сам понял, что сказал глупость. Куда она вернется? В квартиру, где неизвестно что ожидает? Где будет звонить телефон, напоминая о смерти деда? Но привезти ее к себе также не представлялось возможным.

Значит, надо оставаться здесь. Выждать время, собраться с мыслями.

— Мы с тобой, как потерпевшие кораблекрушение, выброшенные на необитаемый остров, — с усмешкой сказал он.

— Трое, — поправила Снежана, гладя котенка. Что-то с ним происходило не то: он вновь вздыбил шерсть, выпустил когти, и девушка поспешно сбросила его с колен. — Противный, чулки порвал.

Драгуров не стал защищать котенка. Включив маленький телевизор, он настроил антенну — хотелось узнать какие-нибудь новости о разрушенном накануне доме. Но на экране плясали, сотрясая воплями воздух, марионетки, похожие не то на мужчин, не то на женщин, потом появилась качающаяся голова политического обозревателя, изрекавшего прогнозы и утешения, затем пошел репортаж о приеме на государственном уровне — опять куклы, изображающие людей, и снова — песни и пляски. Наконец, прогноз погоды — обещались солнечные дни.

— Значит, жди урагана, — заметила Снежана. — А хорошо бы, если бы Москву завалило деревьями.

— Ты думаешь, пора?

Диктор на экране говорил теперь о курьезных происшествиях, случившихся в столице за последнюю неделю. Гибель людей в число этих происшествий не входила. Пока еще смерть не стала объектом курьеза, хотя, по всем показателям, уже приближалась к этому.

— А вот еще одно интересное сообщение, — продолжал диктор. — Вчера утром в районе Сретенки строители подземного туннеля наткнулись на кладку фундамента древнего здания, которого давно нет. В засыпанном подвале они обнаружили старинный сундук, вы видите его сейчас на экране. Этот купеческий «ящик Пандоры», как назвал его один остроумный человек, безуспешно пытались вскрыть, пока не приехали специалисты-архивариусы. Телезрители, конечно, ожидают от нас сенсационного сообщения? Напрасно. Ни золота, ни каких-либо свитков из библиотеки Ивана Грозного там не оказалось. Что же тогда? Игрушки, куклы, созданные, по всей видимости, в прошлом веке. Но все они сохранились в прекрасном состоянии, хоть сейчас выставляй на продажу в «Детском мире». В мэрию уже поступило предложение выставить эти куклы на аукцион…

— Бергер! — выдохнул Драгуров. Снежана встала рядом, не понимая, почему Владислав вдруг словно прирос взглядом к экрану и побледнел. Скрипнула дверь.

— Можно войти? — раздался довольно противный голос.

Галя пришла в себя только на улице, что-то отвечала Людке и Герасиму, кивала, когда они обращались к ней, но смысл их слов ускользал, поэтому фразы казались обрывочными и глупыми. Она улыбнулась и хихикнула. Людка выразительно посмотрела на Геру, покрутив пальцами у виска, и это позабавило Галю еще больше. О том, что уже произошло и продолжало твориться в подвале, ей не хотелось ни думать, ни вспоминать. Ей почему-то сейчас вообще казалось, что все это было во сне. Она там просто уснула, а пришли Гера с Людкой и вывели ее на улицу.

— А как вы тут очутились? — спросила она.

— У меня предки уехали, — фыркнула Людка.

— Я и к тебе заходил, — сказал Гера, снисходительно улыбаясь. — Домой. Сначала я не поверил твоей матери, думал, она врет, что тебя нет и всю ночь не было, а потом…

— Потом он увидел, что в коридор вышел какой-то мужик в трусах, хихикнула Людка, которой Гера, очевидно, уже все рассказал. — Но не твой отец. И все стало ясно. Раз мать принимает дома любовника, то, значит, ни мужа, ни дочки нет.

— Не понимаю, — глупо улыбаясь, сказала Галя.

— А чего тут понимать? — разозлилась Людка. — Не строй из себя дурочку-то! И вообще, Герка, чего ты с ней столько возишься? В королевы готовишь?

— А ты бы сама хотела ей стать? — отозвался тот. — Твое место другое, запомни. Первой ведьмы, если хочешь. А нет — переведу к крысам.

— Ладно тебе, — надулась Людка. — А чего мы ушли?

Гера не ответил. Он подошел к скамейке, стоявшей возле подъезда, перегнулся через спинку и вытащил припрятанный картонный пакет с ручками.

— На! — протянул его Людке. — Тут все: курево, клей, колеса, водка и пожрать. Отнеси им, в подвал. Дылда знает, что делать дальше. Но и ты проследи за ним, чтоб не заносило.

«Зачем в подвал?» — подумала Галя, но вслух ничего не сказала.

— Все, вали! — жестко произнес Гера, глядя на Людку.

Недовольно скривившись, та взяла пакет, обожгла Галю взглядом и ушла.

Рассвет только-только начинал выступать из-за лесного массива, словно неукротимое войско, пробудившееся и готовое к битве — последней и решающей. Но эта битва была не первой и не последней, она начиналась и заканчивалась каждый день. Победа и поражение шли рядом, а убитые исчезали в ночи…

4

Галя шагала рядом с Герасимом, не имея никакого представления, куда они направляются. Она смотрела на него сбоку и удивлялась происшедшей в нем перемене. Вроде бы ничего не изменилось — тот же рост, волосы, нос, овал лица, губы. И в то же время что-то не так. Вся эта ангельская внешность чуть исказилась, словно сквозь слой румян проступила мертвенная бледность. Светлые вьющиеся волосы распрямились и казались седыми, нос заострился, пухлые губы жестко поджаты и краснее обычного, желваки играют на скулах… Исчезли куда-то царапины на щеке. Твердая поступь, широко развернутые плечи, глаза, сосредоточенные, обращенные внутрь, где он видит то, что недоступно другим. Он не просто выглядел старше. На мгновение показалось, что Гера вообще состарился в считанные секунды, лет на пятьдесят, превратившись… Да это же директор их школы, Филипп Матвеевич! Даже голос звучит так же ворчливо, как у того.

— Ты что-то сказал? — спросила Галя.

— Надо нам навестить Свету, ту, в больнице. Потом.

— Конечно, — согласилась Галя. — Она мне нравится.

— Мне тоже, — усмехнулся Гера. — Слишком правильная.

И она опять не смогла понять, говорит ли он серьезно, или шутит, или у него что-то совсем иное на уме. И не могла понять себя: почему идет рядом с ним, и куда, и что их ждет? Любит она его или нет? Кто он: прекрасный принц или тролль, демон? Единственное, в чем она сейчас была уверена, — это не мальчик, вроде других ее сверстников. Он старше их всех. А может быть, он и сам не знает, в кого превратился…

— У меня квартира сгорела, — как-то равнодушно произнес Гера. — Вот такие дела.

— Значит, мы идем на пепелище? — также спокойно спросила Галя.

— Почти угадала, — отозвался он, сдвинув брови.

— Я тебя отпущу, Корж, — уже утром, после долгого разговора, сказал подполковник Рзоев. — Не тот ты человек, чтобы тебя держать в камере. Да и не за что. Ты и сам пострадал. Я, конечно, ни одному твоему слову не верю, про мальчишку этого… Списываю на ушиб мозга. Не хочешь говорить правду — не надо, меня ваши разборки не касаются. И начальству моему до фени. Зафиксируем как драку бомжей на котловане. Мало ли кого там пришили.

— Ага, — согласился Корж. — До того обгорел, что стал лицом кавказской национальности.

— Ты это поосторожней! Я с тобой не в бирюльки играю.

— А ты со мной вообще не играй. Я тебе не шестерка. Не отпустишь — меня и без тебя вытащат. Еще сам пойдешь камеру открывать. Не гони пургу, говори, чего надо?

— Клементьев! — заорал Рзоев. Южная кровь бросилась в голову, ему захотелось отвести Коржа обратно и поработать над ним с полчасика, выбить гонор, но, когда появился сержант, подполковник остыл и передумал. — Принеси чего-нибудь горло промочить. И два стакана… Значит, так. Оставишь штуку, чтобы я не возбуждал никакого дела. Это первое. Второе. Вижу, копытами бьешь, чтобы с этим мальчишкой встретиться?

— Хочу посмотреть, что у пацана внутри, — усмехнулся Корж. — Какие там колесики крутятся.

— Не ты один этого хочешь. Он многим успел насолить, если, конечно, это один и тот же. — Рзоев вытащил из папки лист бумаги. — Вот, например, заявление от гражданки… Ползухиной Маргариты Ивановны. Записано с ее слов, подругой, поскольку сама Ползухина, х-мм, окривела. Второй глаз тоже еле видит. Вся морда изуродована. Сейчас в больнице, кожу пересаживают и нос лепят. Ничего, будет как куколка с кладбища. Так тут сказано, что некий Герасим Диналов нанес физический ущерб ее роже посредством использования сиамской кошки. Идиоты! Подполковник швырнул лист на стол, тот плавно перелетел через него и опустился на пол.

Вошел Клементьев, неся стаканы, закуску и конфискованную водку. Наступил сапогом на заявление и молча удалился.

— Это он и есть, — уверенно сказал Корж.

— Ну и ночка выпала, — проворчал Рзоев, разливая из бутылки. Выпили, не чокаясь. — Идем дальше. Симеона ты, конечно, знаешь?

— Ну?

— Подвесили на чердаке.

— Хрен с ним.

— Оно понятно. Да что-то тут не то.

— Пацан?

Рзоев не ответил, продолжая улыбаться: ему даже нравилось думать, что Гера может быть причастен и к этому преступлению. Такие юнцы ему встречались, но не здесь, среди этих трусливых русских, а там, на его родине, где растут настоящие мужчины, джигиты, горные орлы. Хотя в поступках Диналова было что-то уж совсем запредельное, даже по его меркам.

— Ночью у этого паренька квартира сгорела, — продолжал он. — Мать в дыму задохнулась, отчим с балкона сиганул, уже не хрюкает, не жалко.

— Это он поджег, Герка! — сказал Корж. — Ты слушай, что говорю: он. Я знаю, он их всегда ненавидел, из-за отца. Потому что до петли довели. Он, больше некому.

— За отца отомстить — святое дело, — согласился Рзоев, разливая дальше. Хотя позади была бессонная ночь, но они не пьянели, только наливались краской. — За отца я сам соседа убил. Мне это понятно. Но мать?..

— Шлюха она была, а не мать ему, — сказал Корж. — Я знаю, слышал. Я теперь думаю, что и магазин он подломил.

— А ты откуда знаешь?

— Земля слухами полна. Так и скажи Магомету.

— Я сам знаю, что ему говорить, а чего нет! — рявкнул подполковник.

Оба они теперь наливались не только краской, но и какой-то тупой яростью, хотя ярость эта была разного свойства. Оба думали о Гере, но если Корж мечтал добраться до горла этого пацана, то Рзоев, напротив, все больше поднимал того в своих глазах. Они как бы поменялись местами: интересы милиции сейчас в гораздо большей степени представлял Корж, чем подполковник Рзоев.

— Его изловить надо! — почти проскулил Корж, опрокидывая стакан. — Че ты сидишь не шевелишься? Ладно, сам поймаю.

— Еще один охотник выискался! — отмахнулся Рзоев. — Много вас на одного парня. Если так, то его по правде не в колонию, а в «Артек» надо, чтобы отдохнул как следует. Чую, пацан с задатками. Его бы в горный аул, да учителей приставить, а вырастет — никто с ним не справится. Земли покорять будет!

Рзоев так размечтался, что уже не видел собеседника, а тот, глядя на него с изумлением, постучал пальцем по лбу.

— Ну совсем, азер, спятил, — пробормотал Корж.

В мастерскую, криво усмехаясь, вполз низенький и пузатый, с лицом, как печеное яблоко. За ним протиснулся второй, здоровый, похожий на тяжелоатлета.

— Яков, — представился Снежане низенький. — Федора можете называть по-всякому, ему все равно. Лишь бы платили вовремя. — Он выжидающе поглядел на Драгурова. Поскольку тот молчал, пришлось напомнить: — Неужто Вы отнеслись к нашему прошлому визиту настолько легкомысленно? А ведь наступила пора собирать камни — так, кажется, у Экклезиаста? Мы же с вами интеллигентные люди, дорогой мой, вот Вы и девушку культурненько принимаете, небось стишки читаете, а с нами-то пошто так? Будто мы хазары какие. Даже не улыбнетесь.

Он продолжал молоть ерунду и кривляться, но вострые глазки рыскали по мастерской. Федор стоял молча, подперев стенку и сложив на груди могучие руки. Только позевывал.

— Разве сегодня? — спросил Драгуров. — Прошло-то всего ничего…

— А как же? А как же! — чуть не завопил Яков. — Милый мой, ну как же так можно, мне, ей-богу, стыдно за Вас. Ах, эти чудаки с сахарными головками, ничего-то они не помнят. Обидно. Грустно. Больно. Но… готов простить. Готов принять извинения и мытарить дальше, но… когда расплатитесь. Давай, давай, пошевеливайся! — уже грубо добавил он. — Некогда нам.

— Влад, кто эти люди? — спросила Снежана, еще ничего не понимая. — Ты им должен?

— Ничего я им не должен, — огрызнулся Драгуров.

Он потянулся к телефону, но Яков оказался проворнее. Он выдернул провод из розетки, приподнял аппарат вверх и с наслаждением грохнул на пол.

— Жаль, — сказал он и раздавил пластмассовый корпус каблуком. — Очень огорчен. Ну, что же… Федя, приступай.

Федор тяжело отодвинулся от стены. Лениво смахнул с полки несколько кукол. Прошелся по ним. Потом нехотя подошел к шкафу, немного постоял, будто примериваясь, и свалил его на пол. С грохотом разлетелось стекло, треснула фанерная стенка. Яков быстро нагнулся, подхватил метнувшегося в сторону котенка.

— А это еще что за крыска? — спросил он. — Да у вас тут антисанитарные условия?

— Пусти котенка, — сказал Драгуров. — Я тебе заплачу. И убери отсюда этого борова.

— Слышь, Федя, это он о тебе так. При даме. А девушка хороша. Может быть, мы ею потом займемся? На развалинах Карфагена? Ладно, давай баксы. — Он протянул руку, держа в другой котенка, который изгибался, выпустив коготки.

— Сейчас нет, завтра, — сказал Драгуров, пытаясь выиграть время. Он лихорадочно соображал. На столе лежали его инструменты, в углу висел огнетушитель, но все это не то по сравнению с чугунными кулаками Феди. Да и навыков подобных драк у Владислава не было.

— Так не годится, — сказал Яков. В то же мгновение он буквально разорвал котенка пополам и отшвырнул окровавленное тельце.

— Гимнастика у-шу! — похвастался Яков, вытирая руки о светлый плащ Снежаны, висевший на вешалке, потом повернулся к Драгурову и усмехнулся: Теперь ты понимаешь, что я умею не только языком молоть, ной…

Договорить он не успел. Внезапный прилив ярости, вызвав какие-то дополнительные силы, выбросил Владислава вперед в прыжке, и в ладони у него очутилось длинное стальное шило. Он ударил так сильно, что шило, по самую рукоятку войдя возле ключицы, вонзилось в деревянную стену. Яков заорал, забился, словно пришпиленный жук. Свитер его тотчас же окрасился темной кровью.

Драгуров схватил огнетушитель и, направив пенную струю в лицо Федору, ослепил его. Тот завертелся на месте, Снежана метнулась ему под ноги и, схватив за причинное место, сжала кулак. Федор взревел. Драгуров несколько раз ударил его огнетушителем по голове, и тяжелоатлет наконец вырубился. Лишь тогда Снежана разжала свой кулачок и брезгливо вытерла ладонь о брюки.

Яков уже не кричал, а лишь стонал. Он еще не потерял сознания, но был близок к этому. Тело его обмякло, но шило держало крепко.

— Вырви… вырви… — пролепетал Яков, испуганно глядя, как к нему приближается Драгуров с огнетушителем в руках.

— Ты хочешь, чтобы тебя вырвало? — спросил Владислав. — Чтобы я засунул тебе два пальца в рот? А может быть, тебе в глотку вбить вот это? — Он поднес конус, из которого продолжала выползать пена, к губам Якова. — Глотай, глотай, давись, сволочь!

— Хватит! — остановила его Снежана. — Ну и бардак же мы тут устроили. Смотреть тошно.

— А ты не смотри, — ответил Драгуров, начиная приходить в себя.

8

Они вместе принимали душ — Карина и Алексей. Теперь ей даже почему-то хотелось, чтобы неожиданно вернулся муж. Интересно было бы поглядеть со стороны, что из этого выйдет. Но со стороны не получится, придется сыграть роль. Какую? Наверное, все актрисы одинаковы, думала она, всем им хочется прожить много жизней, примерить на себя платье и Джульетты, и Марии Стюарт, и леди Гамильтон, а окончить спектакль непременно с овациями и цветами, чтобы зрители и плакали, и восхищались одновременно. Что ж, она постарается доставить всем им истинное удовольствие. В их памяти она останется надолго — до следующей великой актрисы.

Карина чувствовала себя так, словно вобрала в себя черты многих женщин, их суть, тайну природы. Не только молодых, красивых, здоровых, но всех — и старух, и пробуждающихся к жизни, и калечных с рождения, не способных познать свое предназначение, и распутно-восхитительных, и безобразных, но жаждущих, и убогих, и расчетливых, и многих-многих других… Будто в нее вселился целый легион женщин, которые перекликались друг с другом и звали ее откуда-то из глубин души.

— Ты сейчас похожа на монашку-ведьму, — улыбаясь, сказал Колычев.

Карина пожала плечами и нахмурилась. Она вдруг вновь вспомнила о Гале. Уже давно наступило утро, а ее все нет.

— Ты, может, будешь смеяться, — неожиданно сказала она. — Но я так и не знаю, кто ее отец.

— Что? — переспросил Алексей. — А-а, ты о дочери?

— Как-то забавно и глупо вышло, — продолжала Карина. — Я забеременела до свадьбы с Владом, но уже жила с ним. И с тем, другим, тоже. Иногда это происходило в один день, хотя они оба, конечно, не догадывались. А когда это случилось, я так и не смогла высчитать, кто же все-таки ее отец.

— Ну, ты даешь! — усмехнулся Алексей. — Впрочем, я сразу понял, как только тебя увидел, на что ты способна.

— И на что же я способна?

— На многое. Если тебя разбудить.

— А хочешь знать, кто был тем, вторым?

— Какая разница?

— Это Коля Клеточкин. Наш режиссер.

— Вот как? — немного помолчав, произнес он. — Ну что же, могу сказать одно: у него всегда был вкус, несмотря на бардак в голове. Он догадывается о том, что это, возможно, его чадо?

— Мне кажется, нет. А Влад вообще не знает, что я была близка с ним. Видишь, как все хорошо устроилось? — зачем-то добавила она.

— Лучше некуда. Устроить бы и наши отношения так, чтобы твой муж пошел к черту.

— Это не так просто, — сказала Карина, еще не вполне осознавая, говорит ли серьезно, или так — к слову. — Но ты умный, что-нибудь наверняка придумаешь.

— Может быть, его отравить? — шутливо предложил сценарист.

— Может быть. А теперь все-таки тебе пора уходить.

Они уже выпили кофе и сейчас просто сидели за столом.

— Хватит и того, что тебя видел этот мальчишка, приятель Гали.

— Он мне показался каким-то странным, — заметил Алексей. — Где-то я его уже встречал, но где — не помню.

— Не в своем ли воображении? — Карина, протянув руку, постучала пальчиками по его лбу. — Оно у тебя чересчур развито. Как у эмбицила.

— Это наследственность, — улыбнулся он. — Может, поедем на студию вместе? Найдутся твои дети, не волнуйся. Как и сундук с куклами, пролежи он в земле хоть сто лет.

— Ты о чем?

— Сразу видно, что ты плохо читала мой сценарий. Я об игрушках Бергера, моего прадеда. Они — как дети, которые придут на смену людям. Новая формация жизни. В иносказательном смысле, разумеется, без всякой мистики. Собственно говоря, все это я выдумал — ну, про его сундук. Но почему бы и нет? Мертвые питаются живыми, это истина. А во вчерашних новостях я услышал: нечто такое найдено на Сухаревке. Не его ли наследство? Может, заявить права, пока не опередили? — рассмеялся он, но Карина его почти не слушала, подталкивая к двери.

Они торопливо поцеловались, а когда вышли на лестничную клетку, увидели другую пару — мальчика и девочку, отпрянувших друг от друга после поцелуя.

— Я привел ее, как обещал, — хмуро сказал Гера, указывая на Галю, растерявшуюся при виде незнакомого мужчины.

 

Глава двенадцатая

1

В милицию Владислав позвонил из телефонной будки, стоявшей напротив мастерской. Снежана находилась рядом, держа в руках сумку с механической куклой.

— В «Доме быта» по улице Лемешева драка, — сообщил Драгуров и повесил трубку. Он посмотрел на девушку: от бессонной ночи под глазами у нее образовались синие круги. «Словно мы занимались любовью без отдыха», — подумал Драгуров, а вслух сказал: — Пусть приезжают и сами тут разбираются.

Из мастерской почти вывалился Яков, держась рукой за плечо. Сумел-таки освободиться от шила… Упав, он снова поднялся и боком, как выброшенный на берег краб, побежал в сторону. Наблюдать за ним было забавно.

— Бросил товарища, — усмехнулся Драгуров. — Вот гнида.

— А мне кажется, он мертв, — сказала Снежана. — Как-то подозрительно спокойно лежал.

— Тем лучше. — хмуро отозвался Драгуров. — Не я первый начал. Нас здесь вообще не было.

Когда подъехала машина с мигалкой, они уже уходили вдоль по улице к метро.

— Заскочим ко мне, я сниму деньги в Сбербанке. Потом что-нибудь придумаем, — сказал Владислав. — Тебе надо отдохнуть. Да и мне тоже. Может быть, уедем куда-нибудь…

— В Гималаи, — Снежана грустно улыбнулась. — Или в горный Алтай.

Возле дома Драгуров снял со своих «Жигулей» чехол, открыл дверцу.

— Побудь пока тут, — сказал он и, прихватив сумку с металлическим мальчиком, вошел в подъезд.

Дома его встретили так, будто он никуда не уходил и вообще все время был здесь, только прятался. Карина что-то читала. На секунду она оторвалась от книги и испуганно взглянула на него. Дочь делала вид, что смотрит телевизор и ее сейчас больше всего интересует, какими темпами идет строительство свинофермы в Вологодской области. Усмехнувшись, Владислав подошел к столу, порылся в ящиках. Задвинул сумку под диван.

— Завтракать будешь? — спросила Карина.

— Нет, — отозвался он.

Проходя мимо, выключил телевизор. Бросил на стол сценарий Колычева-Клеточкина.

— Будешь сниматься? — спросил Владислав.

— Конечно.

— А ты что молчишь? — Драгуров повернулся к дочери. — Попроси маму, она тебе подберет какую-нибудь роль.

— Вероятно, у тебя была скверная ночь, — сказала Карина.

— Ну и что? Тебя это не касается.

Он, пожалуй, впервые говорил с ней так вызывающе грубо, но ничего не мог с собой поделать. И остановиться не мог. Сейчас они обе — и жена, и дочь — раздражали его. Драгуров понимал, что не прав, но даже получал какое-то удовольствие от своей грубости, будто, как в детстве, злил собаку. Он вытащил из шкафа несколько рубашек, белье и швырнул в портфель. Туда же положил паспорт и сберкнижку, Потом огляделся: не забыл ли чего?

— Куда-то едешь? — спросила Карина.

— Да. В командировку, — коротко ответил он. — Конгресс кукловодов в Базеле. Собрание марионеток в Мелитополе.

— Папа… — начала Галя, но умолкла Драгуров снисходительно посмотрел на нее.

— Что у вас тут случилось? — небрежно спросил он. — Вроде, какой-то пожар был на пятом этаже?

— Ничего особенного, — равнодушно сказала Карина.

— Но сами-то вы уцелели?

— Как видишь. Когда вернешься?

— Не знаю.

— Папа, мне надо с тобой поговорить, — решилась наконец Галя.

— Потом, потом, — торопливо ответил Владислав. — Во всем будем разбираться потом.

Гера помнил, как в одной из детских сказок главный герой, чтобы выболтаться, шел в лес, находил заветное дупло и нашептывал в него свои тайны. Сейчас он ощущал себя точно так же. Голова у него разламывалась, хотя боли не было-лишь одно жгучее желание выплеснуть все, что накопилось там, внутри. В мозгу жил какой-то зверек, путешествовал по извилинам и грыз все подряд. И множество мыслей наскакивали друг на друга, словно состязаясь. Гера знал одного человека, которому можно было бы все рассказать и который его никогда не выдал бы. Потому что и сам относился к этому «заветному дуплу» точно так же. И он отправился в больницу, к Свете Большаковой.

Она сидела на лавочке, в укромном уголке парка, и читала.

— Садись, — сказала Света, обрадовавшись. — Рассказывай, что произошло.

Как будто только и ждала со вчерашнего дня его появления, чтобы он пришел и излил душу.

— Ты, Светка, блаженная, — усмехнулся Гера. — С чего ты решила, что у меня что-то произошло?

— Я тебя насквозь вижу, — ответила она. — Во-первых, ты влюбился. Но еще не догадываешься об этом, потому и хорохоришься. А во-вторых, что-то дома, в семье. Опять поругался? Давай по порядку. Ты знаешь, что я твой друг.

— Знаю. Но по порядку не получится. Тут, как в колоде карт, все перемешано. А карты крапленые. И чувствую, что играю с кем-то не в подкидного дурака, а гораздо хуже. Но все время выигрываю, вот что страшно. Так ведь не бывает?

— Бывает. Если тебе специально поддаются. А что еще ты чувствуешь?

— Многое. Какой-то бешеный прилив сил, — сознался Герасим.

— Усиленный рост гормонов, — пояснила Света. — Идет процесс полового созревания.

— Он у меня уже давно кончился, — хмыкнул Гера. Знала бы она, сколько он уже испробовал девок и теток! А его все за девственника держат.

— Ты хочешь сказать, что… у тебя произошло с кем-то? — смущенно спросила Света. — С Галей? Понимаю, вы не удержались, но… рано, поверь. Вы еще слишком маленькие, чтобы начинать в таком возрасте. Я имею в виду психическое развитие. А это главное.

— Да при чем здесь Галя? — рассердился он. — Я ее пальцем не трогал! И вообще, еще два года назад я хорошо изучил, что вы там прячете в трусах, Насмотрелся на ваши бугорки. Не в этом дело.

— Не груби. Говори толком.

— Голова шумит, — сказал он. — Как будто нажрался или клея нанюхался. И тошно от всего. Смотреть ни на кого не хочется. Только ты и она, больше никого и нет.

— Понимаю, — сказала Света. — А Галя? Ты с ней говорил об этом.

— Нет, ей все это знать ни к чему. Это ведь ты у меня вроде громоотвода.

— Спасибо. — Света не обрадовалась и не огорчилась. Просто приготовилась выслушать все, что он скажет.

И он начал говорить. Медленно, словно выдавливая из себя по капле, иногда возвращаясь назад, к уже сказанному, а порою забегая вперед, к тому, что еще должно случиться. Начал с того, как увидел семью Драгуровых в лифте и ему вдруг страшно захотелось им насолить, ткнуть их всех носом в кучу дерьма, чтобы не сияли так от счастья. Но потом это желание уступило место другому. Да, ему понравилась Галя, и может быть, Света даже права, но не в этом суть. Что-то происходит, он чувствует. Вокруг, в нем самом, в других людях. Что-то меняется, будто приближается гигантский шторм, ураган. Или землетрясение. Почему сгорела его квартира, и куда подевались мать с отчимом? Может быть, они погибли? Выяснять это нет никакого желания. За что его хотели убить, там, на новостройке — этот Корж с Гнилым, который лежал где-то здесь, в соседнем отделении? Но он справился с ними со всеми, обманул. И Симеона обхитрил тоже, затянул ему проволоку на шее. Что с ним? Уже выбрался из петли? И Мадам, которая его терзала, получила свое, по заслугам. И Пернатый… Это ведь его банда напала на нее и Лентяя, из-за них они оба в больнице парятся. Но теперь все они — с ним, с Герой. Кроме Пернатого. Сам виноват, слишком был гордый. А Филипп Матвеевич пострадал случайно. Пистолет выстрелил сам, он тут не при чем. Не хотел убивать, нет. Но что было у старика на уме? Твердил про горный Алтай, звал уехать… А зачем, кого он хотел из него вырастить? Сына? Почему все липнут к нему, со всех сторон? Он не хочет. Не желает. Он ничей. Ему ни до кого нет дела, и о его призвании не знает никто…

Света слушала его сумбурную речь и все больше бледнела. Книжка давно выпала из рук и валялась теперь на земле, а ветер шелестел страницами. То, что рассказывал Гера, не укладывалось в сознании, и она не хотела этому верить. Наверное, он многое нафантазировал. Но даже если частица сказанного — правда, это страшно. Он уже шагнул с края обрыва в бездну, но парит в воздухе, как человек-птица, как демон, и какие-то силы поддерживают его с обеих сторон. Ей становилось не по себе, когда она глядела в искаженное лицо, словно мгновенно состарившееся. Черный взгляд. Шепот, срывающийся с ярко-красных губ.

— Тебя надо спасать! — таким же кричащим шепотом отозвалась она, закрыв ладонями уши.

В съемочном павильоне киностудии «Лотос» царила какая-то напряженная суматоха, хотя и невидимая обычным взглядом, но Колычев почувствовал ее сразу, едва прибыл на площадку — прямо от Карины, даже не заезжая к себе домой. Коля Клеточкин бродил, будто лев. Продюсер Ермилов мелькнул и исчез, не проронив ни слова, хотя обычно держался очень приветливо.

— Что здесь намечается — приезд Дастина Хоффмана? — спросил Алексей у Юры Любомудрова, оператора. — Или картину все-таки закрывают?

— Еще ничего толком не известно, — ответил тот. — Но Коля чего-то не поделил с продюсером. Поди спроси сам, я к нему боюсь соваться. Еще укусит.

Колычев взял две банки пива и пошел к режиссеру.

— Плюнь и выпей, — сказал он. — Какие проблемы?

— Отстань! — огрызнулся Клеточкин. — Тебя тут не хватало!

Но пиво взял. Спустя минут двадцать Алексей повторил попытку. К этому времени он уже кое-что выяснил у помрежа, сутулой рыжеволосой девицы. Оказывается, весь сыр-бор разгорелся из-за того, что Клеточкин решил самовольно изменить всю схему сценария и концовку фильма. Теперь получалась просто мелодрама, без конфликтных линий, эротических сцен и крови, на чем был круто замешан весь сюжетный материал. Продюсер возражал: совет директоров надеялся получить сдобный триллер со всеми его атрибутами.

Колычев же не хотел ни того, ни другого, но его мнения никто не спрашивал. Хотя он мог бы поспорить и доказать, что жанр философской притчи, как он и задумывал, приступая к сценарию, был бы сейчас наиболее уместен. Зритель устал от крови, секса и мистики, самое время преподать ему урок для раздумий. А мелодрама с куклами по сценарию Клеточкина будет выглядеть пошлым фарсом, вроде сказки про «Буратино». Тогда уж надо снимать детское кино.

— Нет, нет и нет! — заорал Клеточкин, когда Алексей высказал ему свои идеи. — Только через мой труп. В конце концов, кто здесь режиссер — я, ты или Ермилов?

— Но финансирует-то картину он. А сценарий мой.

— Засунь его себе в задницу. Я сам напишу новый, не волнуйся.

— А чего мне волноваться? Гонорар я уже получил. Но ты пойми, что твое упрямство…

— Я тоже вхожу в совет директоров «Лотоса», и у меня есть право голоса, перебил его Клеточкин. — У меня контракт, который они не могут расторгнуть. Как я могу согласиться на собственное уничтожение? Дудки! Тут они сели в лужу. Или фильма вообще не будет, или снимать его буду только я. Как захочу. В конце концов, я творческая личность, а не мешок с деньгами, как этот Ермилов!

— Конечно, ты не мешок с деньгами, — согласился Колычев, а про себя подумал: «Ты мешок с дерьмом, Коля». -Делай, как знаешь. Но все равно они что-нибудь придумают, коли уж взялись за это. В любом контракте можно что-нибудь выкопать. Юристы у них есть.

— Не мешайся под ногами! — сердито оборвал его Клеточкин.

Через час к Колычеву подошла испуганная девица-помреж и шепотом сказала, что его вызывают в дирекцию.

— Начинается обработка! — трагически произнесла она. Все знали, что девица без ума влюблена в режиссера. — Но вы держитесь. Если что, мы все грудью встанем на его защиту!

Колычев усмехнулся, взглянув на ее впалую грудь.

В кабинете продюсера Алексея вежливо усадили за стол.

— Вы уже знаете, в чем суть нашего конфликта с Клеточкиным? — спросил Ермилов, выпятив нижнюю губу.

— В общих чертах.

— Нам не хотелось бы менять Ваш сценарий.

— Мне, собственно, тоже.

— Если мы откажемся от услуг Николая, Вы сможете взяться за работу самостоятельно?

— Я? — удивился Колычев, не ожидавший такого поворота событий.

— Да, Вы. У Вас за спиной ВГИК, более чем уверен, что Вы мечтали снять собственный фильм.

— Допустим. А как же Клеточкин? Он никогда на это не согласится.

— Я найду способ его уговорить, — ответил Ермилов.

— Нет, — произнес Алексей, мягко улыбнувшись.

— Нет — значит «да», — усмехнулся продюсер, потрепав его по плечу.

Корж расставил своих людей повсюду, где только мог, — на рынке, в парке, у аттракционов, шныряли они и по улицам этого района, прочесывая кварталы и расспрашивая местную шпану. Рзоев, в свою очередь, также не терял времени даром, отправив наряд милиции по чердакам и подвалам. Улов — несколько полудохлых бомжей и труп подростка, присыпанный строительным мусором. Забили его до смерти ночью, такие же, как он. Рядом валялись банки из-под клея, целлофановые пакеты, пустые бутылки, презервативы. Вскоре установили и личность убитого — Юрий Петухов, по кличке Пернатый. Основной соперник Герасима Диналова в борьбе за влияние среди юнцов. «Уж не он ли с ним и расправился?» — подумал подполковник.

С другой стороны на Рзоева давил Магомет: земляк требовал найти парнишку во что бы то ни стало, и подполковник нехотя выдал кое-какую информацию, сказав, что квартира пацана сгорела, а сам он подался в бега. Магомет подбросил своих людишек, которые тоже пустились по следу.

Днем Рзоеву сообщили, что застрелен директор школы, Филипп Матвеевич Холмогоров. Труп обнаружила соседка, заметившая чуть приоткрытую дверь. Сейчас там работала следственная бригада из прокуратуры. Но Рзоев сделал свои выводы: директор любил возиться с трудными подростками, Гера наверняка входил в их число — это подтвердили в школе, куда подполковник не поленился сходить, — и у него был ствол. Вполне можно допустить, что ночью между ними что-то произошло. «Не слишком ли много на одного парнишку?» — задумался Рзоев. Все это попахивало каким-то триллером, который он смотрел накануне…

А Евстафьев, по кличке Гнилой, вернувшись в больницу, проходил дополнительный курс лечения, связанный на сей раз с ожогом ног. Он, как и Корж, теперь понимал, что их обоих подвела излишняя самоуверенность. Где-то они просчитались. Нельзя относиться даже к малым сим с пренебрежительной легкостью. Мальчишка показал, что он гораздо хитрее и коварнее их, шестерых взрослых мужиков. Но если уж на то пошло, то по-настоящему ошибся именно пацан: ни Коржа, ни его самого нельзя было оставлять в живых. А теперь он покойник вдвойне, никто ему ничего не простит. Гнилой был почти на сто процентов уверен, что Корж выжил и уже ищет Геру. «Но мы найдем раньше», — подумал он, поправив подушку и глядя в окно.

Евстафьев уже дал указания своим костоломам, и сейчас те уходили по аллее, покачивая плечами, потом оба, не сговариваясь, повернулись к больничной стене и издалека помахали ему. Гнилой ответил, высунувшись в окно. И тут взгляд его упал на укромную скамейку, где сидели двое — мальчики девочка. Евстафьев чуть не вскрикнул от неожиданности, вцепившись пальцами в подоконник. В светловолосом пареньке он узнал Геру. А костоломы уже ушли, они не могли его ни слышать, ни видеть.

— Б-блин-н! — прошипел Гнилой, скрежеща зубами.

Больше всего он боялся опоздать и упустить мальчишку. Он и так зароется на самое дно, а то и вовсе уедет из города. Ищи тогда ветра в поле! Гнилой слез с кровати, всунул забинтованные ступни в тапочки, набросил на пижаму халат — не серый, больничный, а домашний, из китайского шелка, с вышитыми на спине золотыми драконами.

— Сейчас, сейчас! — пробормотал он в радостном возбуждении. — Ты только жди, никуда не дергайся. Мы с тобой ласково побеседуем…

Порыскав глазами, он прихватил свою палку, которую ему недавно принесли из дома. Увесистая трость удобно легла в ладонь. Опираясь на нее, преодолевая боль в ступнях, Гнилой вышел из палаты, побрел по коридору и начал спускаться по лестнице вниз.

— Больной, Вы куда? — всполошилась дежурившая в коридоре медсестра.

— Заткнись, сука! — буркнул Гнилой. Ему было не до этикета.

Выйдя из подъезда, Евстафьев огляделся. Надо подкрасться незаметно, подумал он, из-за деревьев. Если только спугнет — пиши пропало. Гоняться за парнишкой бессмысленно. Нужно подойти и размозжить голову набалдашником: Вот и весь сказ. И Гнилой, пригибаясь, пошел вдоль забора.

Прежде всего заехали в автомастерскую, где в «Жигули» вставили новое лобовое стекло. Сумку с механической игрушкой Драгуров сунул в багажник.

— Не пойму, что ты ее с собой таскаешь? — спросила Снежана, когда они завтракали в кафе.

— Сам не знаю, — ответил Владислав, пожав плечами.

Он действительно не смог бы дать сейчас вразумительного ответа на этот вопрос. Просто чувствовал, что все в его жизни начало меняться с появлением этой куклы, которую принес дед Снежаны. А потом дед умер, вернее, его убили. И возможно, именно из-за этой игрушки, если верить слабоумному старику из восьмой палаты. Все как-то очень запутанно и странно. Кто перерыл вещи в квартире Снежаны, и что там искали? Опять же напрашивался простой ответ: эту куклу. Зачем оставили таинственные знаки на зеркале в ванной? Возможно, они убили бы и девушку, окажись она дома. Но ее не было, и гости — мужчина с женщиной поехали в больницу. Очевидно, они знали, что дед Караджанов — там. Следили за ним и раньше? Но почему не забрали металлического мальчика тогда, когда это можно было сделать гораздо проще? Или дед не держал ее дома? Или здесь что-то иное? Сказал ли он им перед смертью, где она находится, или они так и не смогли у него ничего выпытать? Много вопросов, а ответы придумывай, какие хочешь…

Драгуров усмехнулся и чуть не расплескал кофе: идиот, может быть, в этой кукле спрятана какая-нибудь ценная вещь, редкий бриллиант или нечто подобное? Или древний свиток, письмо, послание, за которым они и охотятся? Игрушка за свою жизнь прошла через многие руки, кто-то мог устроить в ней тайник. Сам Бергер? Но где? Драгуров тщательно разбирал ее, когда ремонтировал, и не обнаружил никакого тайника. Значит, плохо смотрел, решил он. Надо попытаться снова. Прощупать каждый миллиметр, развинтить полностью, до последней пружинки. Но в мастерскую возвращаться больше нельзя. Милиция ему ничего не сделает, а вот Яков… Подлечив плечико, он наверняка заявится вновь, на сей раз с полдюжиной Федоров. Может быть, уже сейчас они начали его искать. Черт с ними! И к Снежане нельзя ехать. Кто даст гарантию, что незваные гости не придут опять? Если бы был жив Белостоков, они бы могли пересидеть некоторое время в его нафталиновой берлоге. И он помог бы разобраться с куклой. Но кукла сама убила его.

Драгуров вздрогнул, подумав об этом. Почему ему пришла в голову такая дурацкая мысль? Да ведь и сам он чудом избежал смерти, когда металлический мальчик натянул тетиву лука и пустил стрелу. Если бы не котенок… Чепуха, у Александра Юрьевича просто остановилось сердце. Может, он что-то увидел?

— Что с тобой происходит? — Снежана встревоженно теребила его за рукав. Положил в кофе две ложки соли, а потом вылил его, крошишь по всему столу хлеб… Ты не заболел?

— Заболел, — сказал Владислав. — Ты поела? Тогда поедем. На сей раз в тихую гавань, где нас никто не потревожит.

— А куда?

— У меня все-таки два старших брата. Один женат, и у него куча детей, зато другой холост. К кому бы ты предпочла направиться?

— У кого много детей, — ответила Снежана, не раздумывая.

— Но мы отправимся к Леониду, — решил он. — Там гораздо спокойнее, к тому же он неделю как в отпуске. У меня есть ключи.

— И долго мы там пробудем?

— Пока не разберемся, — уклончиво сказал он.

До Ясенева добрались часа за полтора. Еще в машине Владислав несколько раз заводил разговор, пытаясь расспросить девушку поподробнее, откуда у деда появилась эта кукла. Где он ее хранил? Почему так дорожил, и что она вообще для него значила? Но Снежана или не знала, или не хотела говорить на эту тему. Да. Нет. Память о Маньчжурии. Не имею понятия.

— После смерти отца дед собрал эту куклу по частям, — наконец более-менее ясно сказала она. — Никто не брался ее отремонтировать, пока он не нашел тебя. Вот, собственно, и все.

— А не лучше ли было выбросить ее на помойку? — спросил Владислав. Все-таки, как ни крути, кукла всегда будет напоминать близким об аварии… Зачем он ее оставил?

— Не знаю. Но у меня сейчас к ней двойственное отношение. А раньше нравилась, — призналась Снежана.

— Странно, мы говорим о «ней», хотя это «он», — заметил Драгуров. — Словно заранее привносим женское и мужское начало. Бесполое существо, как ангел или демон. А человек не может стать ни тем, ни другим, потому что он всецело принадлежит одному из этих начал. Он давит в себе другую половину, но и стремится к ней, ищет всю жизнь.

Владислав еще долго рассуждал, развивая свою мысль, пока не увидел в зеркальце, что Снежана давно спит. Он усмехнулся этой здоровой реакции на его философские изыски. И замолчал, чувствуя, что и сам смертельно устал после бессонной ночи и всех этих передряг.

— Приехали, — сообщил он, когда машина подкатила к нужному дому.

Драгуров вытащил из багажника сумку и помог девушке выбраться.

Они поднялись на второй этаж.

— Двухкомнатная квартира, все удобства, — сказал Владислав, отпирая дверь. — Хочешь сразу принять душ?

— Потом, потом, — пробормотала Снежана.

Драгуров пошел в ванную и включил воду, а когда вернулся, увидел, что девушка уже спит на диване, сняв только плащ и туфли. Он тихо сел рядом и осторожно погладил ее по волосам.

К двенадцати часам дня на студию приехала Карина — ее уже поджидал Алексей, чтобы кто-нибудь не перехватил и не начал агитировать за Клеточкина. Найдя укромное местечко за декорациями, он коротко объяснил суть происходящего. Не рассказав, правда, о предложении продюсера. Не хотелось торопить события.

— Значит, либо триллер, либо мелодрама, — подытожила Карина. — В принципе, твой сценарий можно повернуть и так, и этак, было бы желание.

— По-моему, у Клеточкина вообще иссякло всякое желание снимать картину, отозвался Алексей. — Уперся, как козерог в камень. Кончится тем, что фильм вовсе прикроют. Ты бы с ним поговорила, чтобы не артачился.

— Он меня не послушает.

— И то верно. Его сейчас никто не убедит.

Они помолчали, глядя друг на друга. Потом Алексей притянул ее за шею и поцеловал. Карина жарко прильнула к нему, а спустя некоторое время рядом раздался насмешливый голос:

— Быстро же вы, черт подери, спелись! Ну, он — понятно, а ты, матушка? Коля Клеточкин раскачивался на пятках, сунув руки в карманы широченных брюк. Я сейчас разговаривал с Ермиловым, — продолжал он хмуро, — и они готовы свернуть весь проект, лишь бы меня выжить. Ну не идиоты? Кто лучше меня может поставить этот фильм? Если только выпишут Спилберга.

— Я знаю о твоих проблемах, — сказала Карина.

— Ну и?

— Попробуй их обмануть, схитри. Согласись на триллер, а делай по-своему. В конце концов, все будет зависеть от внутренней интонации. И монтажа. Сколько примеров, когда задумывалось одно, а получалось совсем другое. Они еще тебе спасибо скажут. Когда получишь «Оскара».

Режиссер задумался, не прекращая раскачиваться. Он выглядел до того багровым, что, казалось, еще немного — и лопнет, брызнув на них инсультной кровью.

— Ты, матушка, не глупа, — ответил наконец он. — Только кончайте обниматься. Не мое это дело, но где-нибудь в другом месте. Через полчаса у нас будет маленькое производственное собрание. Юра Любомудров собирает подписи под петицией. В мою защиту. Вы как?

— Не глядя, — сказал Колычев. — О чем речь.

— И ты еще спрашиваешь! — подтвердила Карина.

Клеточкин, довольно фыркнув, пошел сквозь декорации, что-то сбивая и роняя на своем пути.

— Как кабан в зарослях, — усмехнулся Алексей. — Жаль.

— Ты о чем? — спросила Карина.

— Конченый человек, — объяснил он. — Я знаю, что произойдет завтра.

— Что же? — Карина вдруг испугалась его взгляда, почти ледяного, замораживающего, черного, как беззвездная пустота неба.

— Его вышвырнут, как надувную куклу. Выпустят воздух, сдуют и положат вместо половика на улице.

— Что ты такое говоришь?

— Но пока с ним будут судиться-рядиться, съемки заморозятся. Павильон и аппаратуру передадут другой группе, временно, актеров распустят. Любомудров пойдет подрабатывать в кинохронику, девица-помреж станет с тоски нюхать кокаин и бегать за Клеточкиным, поджидая его возле клозета. И в конце концов своего добьется: вытеснит жену Коли с насиженного места, но это будет уже другая история, которая мне неинтересна. А начать фильм заново, через полгода, даже если мне посулят золотые горы, будет очень сложно. Кто знает, какие у меня тогда будут планы?

— Почему тебе надо будет начинать заново? — недоумевая, спросила Карина.

— Ну а кому же еще? — холодно ответил он.

…Довольно скучно путешествовать в пломбированном ящике, не зная, куда и зачем тебя везут по железной дороге. Но время — фикция, спасательный круг для глупцов, барахтающихся в океане, их жизнь настолько конкретна, что бессмысленно лишать ее последних символик…

Лишь много позже, по ненавистному колокольному звону, я узнал, что вновь прибыл в Москву, Она стала для меня не конечным пунктом, а всего лишь промежуточной станцией, но пребывание здесь затянулось на несколько лет. И вовсе не по стечению обстоятельств, а исходя из продуманного плана. Те люди, что привезли меня сюда — мужчина и женщина, которые называли себя Дана и Велемир, — будто растворились в толпе, оставив в подарок своим кремлевским друзьям, супружеской паре, занимавшей слишком высокое положение, чтобы это могло оказаться случайным совпадением. Но сами постоянно находились где-то рядом; словно прячась за декорациями. Связь с ними и холодное дыхание их я уже привык ощущать как бы сквозь толщу стен и расстояние. Я понимал, что должен пройти через различные человеческие слои, нанизывая их на выпущенную из лука стрелу. Вся жизненная информация из людского материала впитывалась в меня, словно вода в губку, выдавливалась и поглощалась. Уже одно это стоило того, чтобы воздать мастеру Бергеру по его заслугам… А ведь где-то существовал еще и Герман, мой брат во плоти! Впрочем, черт с ним, не о нем речь.

К наркомпромовской чете приходило много гостей, один раз даже сам Хозяин, о котором они постоянно шептались и тайно ненавидели; в другой раз на всеобщее обозрение выставили заспиртованную в сосуде голову последнего Удерживающего, как знак хаоса и разрушения, что вызвало презрительные насмешки и ликование. Собственно говоря, баварские мессы Хаусфишера, патронируемые тайными обществами «Вриль» и «Туле», мало чем отличались от тутошних.

Уроборос, кусающий свой хвост, незримо присутствовал и здесь. Вдохновляемый безумными идеями и алчущий крови.

Кровь лилась всюду, но вдалеке от стен этого дома. Пока гости не стали собираться все реже и реже, напуганные исчезновениями. Исчезла и наркомпросовская чета, растворившись в пыль, а хоромы перешли следующим по очереди, но далеко не крайним в этом бесконечном ряду рвущихся к вершине… Как-то раз подвыпивший дирижер оркестра унес меня в другой дом — на Набережной, где в богемной среде нищих духом показалось еще гаже и истеричнее. Голые актрисы, слоняющиеся по утрам из комнаты в комнату, придворные певцы и поэты, инженеры человеческих душ с голодным блеском в глазницах, не понимающие ни единого винтика в людских механизмах, воровато-наглая прислуга, вроде самих хозяев. Вся эта подлая мразь, величающая себя элитой, спустя полчаса проявляла свое нутро и превращалась даже не в соль, а в грязный песок, утекающий сквозь пальцы. Странно, но и здесь я ощущал своих наблюдателей — Дану и Велемира, а один раз они даже в открытую зашли к дирижеру на «огонек»…

Что говорить! Познай причины, загляни в исток — и направишь русло. Дирижер умер с бокалом шампанского в руке, не успев сказать тост, а пляска теней вокруг меня продолжалась, словно все они танцевали на костях предков… Полетели новые хозяева и новые головы — курчавые, лысые, седые, соломенные, стриженные бобриком, в кепках, шляпах, ермолках, тюбетейках и париках. Все они хотели стать богами, а превратились в конечном счете в ничто. Как и этот командарм-прапорщик, хвалившийся дружбой с Хозяином, но забитый на моих глазах, харкающий зубами и кровью, с пробитой молотком головой и засунутой в зад ножкой от табуретки. Кто был ничем — тот станет всем, так кажется, он любил попевать, играя на аккордеоне? Его молодая жена, редкая шлюха, тотчас же выскочила за дипломата в надежде укатить за границу. Она водила дружбу с Даной, а спала со всеми, включая Велемира, один раз использовала и меня, натирая промежность. Не брезговала догом дипломата, рассыльным, приносящим почту, прислугой обоего пола. Настоящая патологическая стерва. В конце концов ее заклинило с догом, их вынесли на носилках, укрыв простыней, а дипломат вечером пустил себе пулю в лоб. Велемир очень долго смеялся, обсуждая эту историю с моим новым хозяином красным попом-обновленцем. Расстрига был готов продать душу кому угодно, лишь бы побольше вина и мальчиков… Глядя на меня, твердил: «Жаль, что он не из костей и мяса!» Так и хотелось пустить ему стрелу в глаз, но поп не знал, как заводится механизм. Никто не знал. Сдох за столом, подавившись куском говядины, и стал протухать прямо на глазах. Потому что стояла невыносимая жара… Рабочий и колхозница, пришедшие ему на смену, выбились из простого народа, но быстренько ожирели и душой, и телом. Капелька бронзы разъедает любую плоть. Так и стоят сейчас где-то на улицах Москвы, закусив удила от страха за содеянное. И если присмотритесь, увидите у одного из них на спине мой знак…

8

— Света, что с тобой? Тебе плохо? — спрашивал он, поддерживая ее за плечи и пытаясь заглянуть в глаза, но зрачки у нее вращались как на шарнирчиках у куклы, голова тоже свешивалась, точно тряпичная, набитая ватой. Гера беспомощно оглянулся. Только что они сидели и разговаривали — и вдруг! Обморок, что ли? Он положил девочку на скамейку и стал дуть в лицо.

— Ну очнись же, — повторял он, может быть, впервые испугавшись по-настоящему. Ударил по щекам. Один раз, второй.

Наконец Света открыла рот, глубоко вздохнула. Взгляд стал осмысленным. Она села и начала растирать ладонями виски. Гера поднял упавшую книгу, положил рядом на скамейку.

— И часто это с тобой бывает? — спросил он, пытаясь скрыть тревогу.

— Почти каждый день, — призналась она. — После того как меня стукнули… Врачи говорят — пройдет.

— А тут еще я со своими рассказами! — нахмурился Герасим. — Ты… это… не верь, что я тут тебе наболтал. Просто врал со скуки. И Филипп Матвеевич здоров-живехонек, и квартира не сгорела, и все прочее. Пойдем, я тебя провожу в палату.

— Не надо, посидим еще, — слабым голосом возразила Света. — Почему ты пришел именно ко мне?

— Потому что ты… светлая, — после некоторой паузы ответил Гера. — Вокруг все темное или серое, а у тебя — другой цвет. Я чувствую. Ты, наверное, и в Бога веришь?

— Верю, — сказала она. — И когда я поправлюсь, мы пойдем в церковь. Обещаешь?

— Не знаю. Как честный пионер, не имею права.

— Не дурачься. И все, что ты мне рассказал, повторишь там, священнику.

— А это еще зачем?

— Так надо, не спорь. Это называется — исповедь, покаяние. Ты смоешь с себя всю грязь и станешь лучше. Сам почувствуешь такую легкость, будто выросли крылья. И на весь мир вокруг будешь смотреть иначе. С любовью. К тебе придет очищение. Ты даже не представляешь, до какой степени ты изменишься. Все бесы из тебя вылетят, бесы, которые пытаются крутить каждого. Прельщают. И меня тоже, ты не думай! Но надо с ними бороться и гнать от себя, из своих мыслей. Самое слабое у нас — это мысли, в них легче всего влезть. Вот они и стараются. Я тебе не могу помочь, только подсказать, направить, куда надо идти. У тебя сейчас два пути, вот и ступай за мной. Иначе совсем пропадешь. Куда ты смотришь? Ты меня не слушаешь?

— Слушаю, — усмехнулся он. — Конечно, пойдем в церковь. Только сейчас мне надо уйти. Тут один гад подбирается и думает, что я его не вижу.

Гера быстро вскочил и отпрыгнул в сторону — из кустов вылетел Евстафьев с занесенной над головой палкой. Палка со свистом опустилась на то место, где только что сидел мальчик.

— Не попал! — закричал Гера. — Промазал! А ну, попробуй еще!

Евстафьев размахивал палкой, пытаясь достать Геру, а тот нарочно бегал вокруг него и возле скамейки, смеясь и дурачась. Гнилой бил направо и налево, но достать верткого мальчишку не мог.

— Прекратите! — закричала Света.

— Давай, давай! Еще раз! Промахнулся! — подзуживал Гера, ловко ускользая и хохоча во все горло. — Эх ты! — Он успел пнуть Евстафьева в зад и отскочить в сторону.

— Убью, гадина! Убью! — ревел Гнилой, уже не разбирая вокруг ничего. Пришибу! Забью! Башку снесу!

— Давай сноси! — заливался Гера. — Что же ты? Да куда тебе!

Перед глазами Евстафьева стояла кровавая пелена. Прыгавший вокруг него чертенок казался неуловимым, недосягаемым до его палки. Еще немного, и он вообще заскочит ему на шею и начнет рвать волосы.

— Вот тебе! Вот! — орал Евстафьев. Палка рассекала воздух, но наконец зацепила за что-то. — Ага! — торжествующе завопил он. — Попал!

Гнилому и в самом деле почудилось, что он задел мальчишку по спине, потому что тот споткнулся. Не дожидаясь, когда он вновь начнет прыгать, Евстафьев с силой ударил его палкой по голове. Лицо окрасилось кровью, руки взметнулись вверх. Тело упало на землю, и мужчина продолжал бить, теперь уже ногами.

— Стой! — заорал кто-то позади него и толкнул в спину.

Гнилой обернулся и выронил палку. В двух шагах от него стоял Гера, целый и невредимый. Гнилой попятился назад, не отрывая взгляд от земли. Там лежала Света, похожая на разбитую фарфоровую куклу, из которой течет кровь. Евстафьев дико закричал, воздев кулаки к небу.

 

Глава тринадцатая

1

Пока Снежана спала, свернувшись на диване клубочком, Драгуров нашел в кладовке все необходимые инструменты и ушел в соседнюю комнату. Сбросил со стола все лишнее и вновь начал разбирать металлическую куклу, на сей раз проверяя и простукивая каждую клеточку «тела». Работа продвигалась скоро, поскольку ему уже был знаком механизм игрушки. Владислав отделил мальчика от постамента, разомкнул соединяющие пружины и стальные нити, вывинтил отрубленную голову, снял с ноги змейку, положил отдельно колчан со стрелами, лук, лютню… Само туловище также развинчивалось пополам. С внутренним механизмом пришлось повозиться подольше, тут нужна была ювелирная работа, некоторые детали были настолько тонки, что Драгуров опасался повредить их пинцетом или отверткой. К сожалению, инструменты брата не совсем подходили к подобному занятию, а свои он оставил в мастерской. Приходилось медленно, шаг за шагом, порой наугад, продвигаться вперед. На столе горели две лампы — одна сверху, другую он приспособил сбоку, а шторы были плотно задвинуты, и он вдруг подумал, что так, должно быть, бывает, когда одновременно светят и луна, и солнце. А сам он похож на мага-алхимика, творящего колдовское действо над человеческим телом.

Драгуров отмахнулся от этой неприятной мысли и, поискав в ящике стола сигареты, впервые за многие годы закурил. Ему было приятно затягиваться дымом, возвращаясь к старому пороку. Так бывает всегда, когда ты думаешь, будто что-то похоронил окончательно, а оно подстерегает тебя за дверью. И когда кто-то кашлянул сзади, он вздрогнул.

— Ты так тихо… подошла, — произнес Владислав и умолк. Он хотел сказать «подкралась».

— Мне послышалось, кто-то плачет, — ответила Снежана, положив ладони ему на плечи.

— Это на улице. Или я тут задел струны.

— Опять все разобрал до винтика?

— Хочу посмотреть, нет ли здесь еще каких-то секретов.

— Не спрятано ли что внутри? — напрямую спросила она. — Думаешь найти какой-нибудь алмаз магараджи?

— Почему бы и нет? — усмехнулся Владислав. — Или я полный идиот, или эта кукла кому-то позарез нужна, раз за ней охотятся.

Девушка вздохнула, взяв со стола крошечную лютню и тронув струны. Вырвавшиеся звуки действительно напоминали плач ребенка. Потом Снежана нашла нужный ритм, воспользовавшись тонкой заколкой. Но то, что она пыталась сыграть, мало напоминало музыку.

— Прекрати! — резко сказал Владислав.

Ему совсем не нравились эти извлекаемые из лютни звуки — они походили на учащенное монотонное дыхание. Неожиданно налились тяжестью глаза, заложило уши, появилась головная боль, но тут же исчезла, словно лишь пробовала свою силу. А Снежана с любопытством смотрела на него, будто врач, изучающий состояние пациента после процедуры. И продолжала перебирать заколкой маленькие струны: два быстрых аккорда, один медленный и непрерывный накапливающийся звук, напоминающий стоячую волну. Драгуров вспомнил, как называется этот ритм, используемый в ритуальных танцах. Особенно часто он звучит у кришнаитов, когда каждое движение и удар отточены веками, каждая звуковая тропинка — стук в потустороннее. Эффект мантры — акустического резонанса. Или же воздействие торсионным полем на человеческий организм. Он знал об этом, читал о ритме прерывающегося анапесбита, которым учитель в буддийских храмах, задавая ученику определенную индивидуальную мантру, подавляет его волю и сознание, и сейчас, попав в ту же ситуацию, ничего не мог поделать, чтобы воспротивиться демонической музыке. Теперь у него все стало расплываться перед глазами. Веки отяжелели, дыхание сбилось, мозг будто сдавило железным обручем. Хотелось взмахнуть рукой, вырвать лютню, но ничего не получилось. Руки его висели, как плети, и он чувствовал, что находится в состоянии плазмы, полного размягчения, словно полностью погрузился в кипящую вулканическую лаву и горит там. Но больно не было. Напротив, приятно и покойно. Невиданное наслаждение, отсутствие каких-либо мыслей, тревог, волнений, памяти… Хотелось только как можно дольше плавать в этой лаве и слушать ритмичные звуки.

— Тебе нравится? — смеясь, спросила Снежана. Владислав не слышал вопроса, но видел ее огромное белое лицо над ним и улыбался, кивая.

— Ты такой смешной, — сказала девушка, и он засмеялся, очень довольный и собой, и ею. Лишь бы она не прекращала играть на лютне. Райское блаженство достигло своего пика.

— Как муравей. — Снежана наклонилась к нему, поцеловала и положила лютню на стол.

Драгуров ощутил, как пальцы девушки растирают ему виски, и понемногу сознание стало возвращаться к нему.

Гале казалось, что сейчас ее все бросили: и отец, и мать, уехавшая на студию, так ни о чем и не спросив, и Гера, исчезнувший неизвестно куда, после того как оставил ее на лестничной клетке. Она немного полежала на кровати, уткнувшись лицом в подушку, потом встала. Спать совершенно расхотелось. Пойти в школу? «Да сегодня же воскресенье», — вспомнила она. День седьмой. Столько суток прошло с тех пор, как они спускались все вместе на лифте и в кабинку вошел он — этот мальчик. Так они впервые встретились. «Вы и есть наши новые жильцы?» — спросил он. Словно почувствовал что-то. «Может быть, запах крови?» подумала Галя. В то утро она порезала палец, помогая на кухне, и кровь долго не свертывалась, пока мама не смазала йодом. Ранка давно зажила, а бинт она выбросила на второй день. Что за глупости лезут в голову! При чем тут кровь? Он уже тогда произвел на нее какое-то впечатление. Наверное, и она на него тоже. А если бы этой случайной встречи в лифте не было? Как бы все повернулось в ее жизни? Или если бы они не переехали в этот район? Интересно, что сотворил Господь на седьмой день? Кажется, ничего…

Галя достала из заветной шкатулки медальон, подаренный Герой, и надела на шею. Маленький стрелец на коне, с натянутым луком, готовый спустить стрелу. Из золота, и стоит, наверное, ужасно дорого. «Откуда у него столько денег?» подумала она, вспомнив о целлофановом пакете. Стрелец, удобно устроившись на груди, отражался в зеркале золотой точкой, капелькой блестящей ртути, жег кожу. Она поправила медальон, но снимать не стала. Вытащила из шкафа самые любимые платья. Примерила одно, другое, наконец остановилась на том, которое недавно подарили родители, — из фирменного магазина «Ле Монти». Узкое, красного цвета, чуть выше колен. Оно очень шло к ее темным волосам. Надела темные колготки и туфли на высоком каблуке. Тоже подарок мамы, почти совсем взрослые. Был у нее и легкий французский свитер, белоснежный, с длинными рукавами, которые она закатала по локоть. Получилось очень недурно.

Галя понравилась себе так, что долго стояла перед зеркалом. Красивое лицо, стройные ноги, маленькая, но упругая грудь. Все как надо, чтобы при желании свести с ума. Она чувствовала, что сегодня что-то произойдет, очень важное. Она была готова к этому и ждала. Ей хотелось, чтобы ею восхищались и завидовали, чтобы провожали взглядом и шли следом. Чтобы стремились к ней, страдали и горели желанием. Потому что и в ней тоже происходила какая-то борьба, томление, жажда огня и чуда.

Она немного подкрасила губы и подвела ресницы. Теперь можно было начинать. «Что?» — подумала она, вспыхнув от той мысли, которая не давала ей покоя. Мысль была стыдная, связанная с мужчиной, и она отвернулась от зеркала, испугавшись собственного взгляда с потемневшими и расширившимися зрачками. Словно кто-то сейчас подглядывал за ней, поймав на месте преступления. Но она вновь вернулась к тому, что уже видела: себя и его, слившихся вместе, и даже ощутила жар в своем лоне. Она понимала, что это неизбежно произойдет, потому что созревший плод должен упасть, и если бы сейчас появился Гера… Куда он исчез? Она даже недовольно поморщилась, прикусив губу. Другая озорная мысль мелькнула теперь в голове. «Как это происходит, когда девочки ее возраста впервые выходят на панель? А если попробовать., нет, просто изобразить из себя такую вот… что из этого выйдет? Удастся кого-то обмануть? Надо посоветоваться с Людкой». Сейчас ей будто кто-то подсказывал. «Глупости! — ответила она. — Я и сама знаю, что мне делать!» «Ничего ты не знаешь». — «Да ну тебя!»

Галя помахала рукой своему отражению, вышла из квартиры и заперла дверь. Вскоре она шла по улице, пытаясь поймать чей-то заинтересованный взгляд, но навстречу попадались одни старики или мальчишки-ровесники. А на эту публику она терять времени не хотела. Свернув за угол, она вспомнила о кафе-мороженом, в котором сидела с Герой несколько дней назад, и пошла туда. Когда она приблизилась к стойке, сердце испуганно заколотилось, потому что она услышала за спиной восхищенное цоканье каких-то молодых людей.

— Эй, девушка, идите к нам! — крикнул кто-то из них.

Кавказец-бармен также глядел на нее маслеными глазами, чуть не облизываясь. И она совсем расстроилась от волнения.

— Э-э… шампанское, — сказала она. — Бокал. И земляничное.

— Ай момент! — усмехнулся бармен. — Только у нас не бокалами, а бутылками. Но Вам — сделаю.

— Можно и бутылку, — совсем потеряв от страха голову, пролепетала она.

— Дэвушка кого-то ждет? — поинтересовался бармен. — Здэс не очэн удобно. Могу проводить в отдельный кабынэт.

— А у вас есть кабинет? — не поняла Галя.

— Вах! Как жэ! — осклабился он. Взгляд его упал на медальон на груди Гали. — Вах! — повторил он немного другим тоном. — Какая цэнная вэщ!

Коржу позвонили в начале двенадцатого и сообщили:

— Его видели возле больницы, там, где Гнилой лежит…

— Ну и?.. «Видели»! — фыркнул Корж. — Может, еще автограф попросили? Удрал, что ли?

— Да у Гнилого крыша поехала, он там какую-то девчонку пришиб.

— Меня это не интересует! Ищите пацана.

— Ищем.

Примерно в то же время вышли на связь и с Магометом.

— Он на рынке, сейчас будем ловить, — голос был с кавказским акцентом. Теперь никуда не денется, обложили.

— Ну-ну! — сказал Магомет. — Везите его ко мне, только не помните. Мне он нужен живой.

К подполковнику Рзоеву также поступали последние новости, касающиеся Геры Диналова. Сначала привели двух подростков — Кичу и Дылду, которые, пройдя обработку в камере, растирали по щекам сопли. Выглядели они очень напуганными и были готовы на все.

— Дяденька, отпустите! — хныкал Дылда, растеряв всю свою наглость и лютость. Теперь это был просто длинный прыщавый юнец с порочными глазами. Кича держался молчаливо, но губы и руки трусливо дрожали. Смотреть на них было противно.

— Ну, где ваш Герасим? — спросил Рзоев, хрустя пальцами.

— Не-е зна-а-ю… — проблеял Дылда.

— Сейчас запоешь по-другому, — пообещал за его спиной Клементьев.

Дылда втянул свою грушевидную голову в плечи.

— Ладно, отпусти их! — махнул рукой Рзоев. — Они теперь знают, что надо делать. Знаете?

— Да, да! — торопливо проговорил Дылда, толкнув в бок Кичу.

— Как только его встретим, сразу к вам, — выдавил тот.

— Вот и ладно, — усмехнулся подполковник. Нет, одно слово — шакалы, на Кавказе им только коз пасти.

Полчаса спустя по рации сообщили дежурному, что «ублюдка взяли, на пятнадцатой Парковой, он, гаденыш, мороженое жрал». Наряд уже ехал в отделение, а Рзоев в нетерпении вышагивал по кабинету, когда пришло еще одно известие — об инциденте в больнице. Решив посмотреть на Геру, подполковник пока отменил выезд.

Наконец в кабинет втащили упирающегося подростка.

— Знакомая личность. Гусь, кажется? — сердито бросил Рзоев. — Ладно, передайте его Клементьеву, пусть пока дурь выбьет и расспросит. А я поехал.

Пока Рзоев направлялся к больнице на «уазике», люди Коржа выловили по подвалам Жмоха, Кента и Татарина, а Арлекина вытащили прямо из его квартиры, из теплой постельки. Всех приволокли к хозяину, но тот лишь мотал головой:

— Нет. Не этот.

Их били здесь же, в квартире, заклеив рты пластырем, чтобы не орали. Жмоха изнасиловали.

— Хватит, — сказал наконец Корж. — Теперь объясните, что им надо делать. Кто мне принесет голову Геры — будет жить, и неплохо.

— А-а-атрезанную? — заикаясь, спросил Кент.

— Это яйца у тебя будут отрезаны. А мне его подадите на тарелке. Пшли вон!

На рынке поймали белобрысого подростка. Он пытался вырваться, но один из кавказцев ловко всадил шприц ему в руку. Затем его, будто куль, потащили к машине и бросили между ящиками с огурцами. Через десять минут «газель» притормозила возле магазина «Барс». Подростка внесли в общежитие, приволокли на второй этаж. Магомет был там, но занимался другим делом. Он стоял к ним спиной, со спущенными брюками, и пыхтел. Потом повернулся. Со стола слезла Людка, одергивая платье. Она ничуть не смутилась, что их застукали. Магомет сунул ей несколько долларов.

— Завтра приходи, — сказал он. — Стой! Это тот? Людка остановилась возле лежащего на полу мальчишки.

— Это Додик, — ответила она. — А Герка я знаю где.

— Чего ж молчала? Уберите его! — брезгливо приказал Магомет, взглянув на распростертое тело.

— Ищите Галю Драгурову, — сказала Людка. — Она все время где-то рядом с ним. Или он — с ней.

— Молодец, — похвалил Магомет. — Ступай. Пройдя через магазин, он поднялся в свой кабинет и позвонил Рзоеву.

— Где ты пропадаешь? — сердито спросил Магомет.

— Был сейчас в больнице, — доложил тот. — Там остались следы этого Геры. Он к девчонке одной ходил. Но ей не слишком-то повезло. Знаешь Гнилого?

— Обожди, — прервал его Магомет. — Мне теперь нужна какая-то Галя Драгурова.

В это время дверь за его спиной раскрылась. Бармен из кафе-мороженого ввел за руку красивую девочку в красном платье и белом свитере. Он протянул ладонь, на которой лежал золотой медальон в виде стрельца.

— Узнаешь? — спросил бармен. — Их всего десять штук было, и ни один не продан.

— Как тебя зовут? — спросил Магомет, вешая трубку.

— Галя, — испуганно ответила девочка.

Колычев о чем-то долго беседовал с режиссером, оба возбужденно размахивали руками. Потом Клеточкин ушел, а Алексей направился к Карине, одиноко ходившей по застекленному вестибюлю.

— Все в порядке, — весело, даже игриво сказал он. — Ты пока поезжай домой и приготовь что-нибудь вкусненькое.

— Зачем? — удивилась она.

— Потому что я пригласил его к тебе в гости.

— Кого? — не поняла Карина.

— Колю Клеточкина. Должен же он взглянуть на свою дочь. Я ему сказал.

Пожалуй, его забавляло то, что он говорил. Но Карина восприняла эти слова совсем иначе. Она смотрела на Алексея столь ошарашенно, что тот засмеялся.

— Пустяки, чего ты волнуешься? Это самый удобный способ поговорить с ним серьезно. Сейчас он размяк и отправился выпить. И еще не вполне соображает, что случилось. Радоваться ему или огорчаться? Я бы на его месте тоже напился.

— Ты идиот, — наконец проговорила Карина. — Для чего ты все это затеял?

— Чтобы спасти фильм. И сценарий, — усмехнулся он. — И потом, ты ведь не уверена, что именно он является отцом Гали? Так чего же беспокоиться? Скажешь, в конце концов, что никто не собирается подсовывать ему взрослую дочь. Тем более чужую. Что я пошутил или действительно идиот. Можешь говорить что угодно. Главное — убрать его отсюда, пока он не наломал дров. А я приеду чуть позже и вправлю ему мозги на место.

— Ты, мой милый, достойный правнук Бергера, — сказала Карина.

— Просто я быстро соображаю и принимаю конкретные решения. Поезжай домой. Он ввалится к тебе через час-два. Думаю, к этому времени не успеет наклюкаться. Впрочем, я его сам довезу до багажного отделения.

— А что я скажу мужу? — в раздумье спросила Карина, начиная принимать этот план.

— Да нет у тебя никакого мужа! — махнул рукой Колычев. — Что-то за всю ночь ни разу не заглянул в комнату. Хорошо бы дочка оказалась на месте. Хотя можно обойтись и фотографией.

— Все-таки ты свинья! — Карина пробовала оттолкнуть его, но он все равно поцеловал в губы.

— Иди. Вино мы сами купим.

Подождав, пока она выйдет из вестибюля, Колычев отправился на поиски Клеточкина. Нашел он его в баре киностудии. Перед режиссером стояло несколько пустых бокалов, но на подходе были полные. В бар заглянул Ермилов, взял минеральную воду, покачал головой.

— Иди ты в жопу! — сказал Клеточкин. — Что, язва замучила?

— Я с Вами не хочу разговаривать, — ответил продюсер и, гордо вздернув подбородок, удалился.

— Ты чего-то совсем вразнос пошел. — Колычев присел рядом с Николаем.

— Она уехала?

— Не знаю, чего она хочет, но будет ждать. Ты через час еще будешь держаться на ногах?

— Конечно. Но машину поведешь ты.

Клеточкин бросил на стойку ключи. Алексей убрал их в карман.

— Знаешь, что я решил? Продолжать снимать этот фильм! — сказал Николай, замотав головой, как бык на привязи.

— Конечно, — согласился Алексей.

— На другой студии, — добавил режиссер. — Это наш сценарий, и Ермилов не может им пользоваться. Даже в туалете.

— В туалете сгодится любая бумага, — заметил Колычев. — Не обольщайся.

— Чтобы они продолжали съемки с другим — нужны две наши подписи. Клеточкин заметно пьянел.

— И они ни одной не получат, — подсказал Колычев. — Не бери в голову. Ты разве не рад, что у тебя появилась дочь?

Режиссер залпом выпил бокал и сердито уставился на Алексея.

— Чего ты все лезешь не в свои дела? — спросил он, наливаясь краской. Рад — не рад, что это вообще меняет? У них — семья, а у меня ее нет, хотя и женат, и у тебя — нет и не будет.

— А мне она и не нужна, — усмехнулся Алексей.

— Что же тебе нужно?

— Ты.

Режиссер опрокинул второй бокал и долго соображал.

— Фильм, — поправился Алексей. — А то еще не то подумаешь.

— Ладно, что тебе там надо подписать? — кивнул режиссер. — Новую заявку?

— Я же тебе говорил. — Колычев вытащил из кармана сложенные листки. Хочешь, прочту?

— Не надо. Наверняка снова какая-нибудь ерунда. — Клеточкин достал ручку. — Опять куклы?

— Кто же еще? — усмехнулся тот. — И второй экземпляр.

Расписавшись, режиссер грузно встал и, пошатываясь, направился в туалет. «Конечно — ерунда, о которой даже смешно говорить», — подумал Колычев, развернув один из подписанных листков бумаги. На нем крупными буквами было отпечатано: «В моей нелепой смерти прошу никого не винить».

Драгуров пошевелился, чувствуя, как затекли руки и ноги, но голова больше не гудела, сознание вернулось, резкость зрения — тоже. Снежана улыбалась, глядя на него.

— Извини, — поспешно сказала она. — Я и не думала, что на тебя это так подействует.

— Что это было? — спросил он. — Что ты играла? Зачем?

— Так… Один парень научил, в консерватории. Он бурят.

— Ты хочешь сказать — кришнаит? — поправил Владислав.

— Кто его разберет! — беспечно отозвалась Снежана, присаживаясь рядом с ним. — Скорее, буддист. Очень способный студент. Он мне говорил, что из древнегреческой теории музыки можно вывести основу некоей заматериальной формулы, или мантры. То есть, коль скоро мы знаем главную тональность — ноту какой-то сущности, будь то стихия, предмет или божество, мы способны, используя тональность, воздействовать напрямую на эту сущность. Добиваться чего-либо в порядке приказа, повеления. Интересно, да? А если это предмет неживой, вроде куклы, то можно определенными частотами разрушить его. И вообще… Музыка оказывает на мозг поистине магическое влияние. Можно было в этом убедиться, наблюдая за тобой.

— Вот уж спасибо! — сердито усмехнулся Драгу-ров. — В следующий раз будь, пожалуйста, осторожней. Все эти восточные ритмы, звуковые колебания очень опасны. Я читал об этом в «Тибетской книге мертвых». Технология послесмертного общения душ с нечеловеческими сущностями, вот что это такое. Ты даже не знаешь, что только что исполняла древнеиндийский обряд «пра-на-пратихштха». Чуть не отправила меня на тот свет…

Снежана негромко вскрикнула, сложив руки в ладони. Ее зеленые глаза возбужденно заблестели: то ли от огорчения, то ли от непонятного веселья. Склонив голову, она опустилась на колени и поцеловала Владиславу руку.

— Прости, повелитель! — сказала девушка, прыснув от смеха.

— Прекрати! Я говорю вполне серьезно. Твоя музыка — это птичий язык, голос демонов. И вообще, под эти звуки происходит обряд поклонения индуистским статуэткам, всяческим божкам и многоруким куклам. А цель всего этого — вдохнуть в неодушевленный предмет жизненную силу верующего. Ты когда-нибудь видела, как они их купают, одевают, кормят, укладывают в постель, обмахивают платками, только в клозет не водят? Все это кажется глупостью или детской игрой, вроде той, когда девчонки играют в Барби. Но это не так. Во-первых, все это порождает особые психические ощущения. Во-вторых, это взаимообразная связь. Сообщенная кукле жизнь поддерживается ежедневно поклонением ей. Та же Барби, в сущности, подпитывается сосредоточенной на ней концентрации мысли. А вспомни средневековых магов с их восковыми фигурками! В фигурки втыкали иголки, и это могло привести к смерти, Манипуляции с неодушевленными предметами убийственны. А в-третьих, мозг человека, образ куклы и сам манипулятор — составные части князя мира сего. И тому, кто наделен душой и свободной волей, в нем нет места. Придет время, когда куклы перестанут терпеть своего создателя. Впрочем, это время уже наступило. Ты сможешь провести ночь в музее восковых фигур? — неожиданно спросил он.

— Вряд ли, — поежилась Снежана.

— А мне как-то пришлось. По работе. Не хотелось возвращаться домой. Там происходило что-то… непонятное. Наутро я даже видел следы. А на стене — тот же знак, что в своей квартире. Око Заххака. Или символ «анкх» — жизнь, скрытая в вещах.

— Бедненький, — пожалела его Снежана. — И откуда только ты все это знаешь?

— Я ведь кукольный мастер, — отозвался он. Взгляд его упал на стол, где лежала разобранная металлическая игрушка. Драгуров подошел ближе.

— Ты здесь ничего не трогала? — удивленно спросил Драгуров.

«…Жил в Марьиной Роще некий манихей, которому меня принесла Дана, человек неглупый и осторожный, сумевший выжить в самые лютые годы и даже собирать вокруг себя учеников.

Пошептавшись с хозяином, Дана ушла, а тот, едва бросив на меня взгляд, пробормотал что-то на птичьем языке, потом сказал более внятно: „Войдешь в Золотые Врата и воссядешь в Третьем Храме…“

Одного я никак не мог уразуметь: откуда они все знают друг друга, и почему узнают каждого, принадлежащего их кругу, и идут за тем, кто ведет их? Один может жить в Берлине, другой — на берегу Гудзона, третий — в Марьиной Роще, четвертый — в Эфиопии. И сколько их, много или мало? Не делится ли мир поровну на тех и других, или прилив одних чередуется с отливом прочих? Посвященные в тайну пророчествуют, будто бы откровенничая Именем, но не они ли услышат в конце концов: „Я никогда не знал вас; отойдите от меня, делающие беззаконие!“

Раввин хитрил перед своей паствой, а может, вел их по ступеням, чтобы не перепрыгивали нетерпеливые. Им говорил одно, самым близким своим ученикам — иное. Но так же точно поступали все, кому мне довелось с пре-любопытством внимать, впитывая в себя их инфернальную сущность, мысли, слова, взгляды, повадки, запах кожи, образы и звуки. Я „питался“ ими, любовью или ненавистью, силой или бессилием, особой энергией духа, связанной с кровью, страданием, страстью животной и бесовской, тайными желаниями и пороками, всеми людскими грехами, идущими за человеком со времен Адама.

Раввин тщетно и безуспешно пытался по древним каббалистским книгам создать подобие Божественного творения, вырастить искусственный голем, человечка, для чего требовались некоторые младенческие органы. Его сестра поставляла для этих целей материалы. Она занималась акушерством, делала аборты, принимала роды. Старуха знала, что глупых девок вокруг очень много, и не каждая из них будет рада, если ей скажут, что ребенок выжил. О трехмесячных зародышах нечего и говорить… Все это шло на дьявольскую кухню Ковалевского — так звали моего нового хозяина. Извлекая „запчасти“ из плоти, сей ученый талмудист пытался воссоздать облик своего рано умершего сына, хотел получить его близнеца-брата. Мне думается, что внешне его усопший от скарлатины отрок походил на мое изображение, недаром Ковалевский часто так пристально всматривался в мое лицо, изучал каждый сантиметр тела. Но плоть — не железо, не сталь, пружинки и колесики не заменят сухожилий и печени, а весь мой механизм — мозг и сердце. Кровь из трупа не влить в куклу, которую пытались „вырастить“ он и его сестра.

Впрочем, я подозревал, что она является не только его сестрой, но и женой тоже. И это оказалось правдой, когда он однажды, после неудавшихся опытов, овладел ею прямо среди человеческих останков. Кровосмешение также входило в науку познания тайных, адских контактов, и, может быть, они надеялись, что таким образом, пролив свое семя на чужую и мертвую плоть, воскресят сына? Кого же они хотели создать? Нового Сверхчеловека? Или ветхого, из прошлого, из тех дней библейских, когда к ним пришел Сам и они не узнали Его? А может быть, обезьянку или мистического двухголового андрогина? Или бессмертное существо, сотворенное на костях смерти? Но всегда, всегда получалась только пародия, рассыпающаяся в прах… Но мог ли он отказаться от надежды вывести из небытия не только сына, но и положить начало новой многочисленной расе, имеющей и силу, и тайные знания, чтобы принудить людской род признать над собой власть могущественного царства? В этой породе будет сконцентрировано все, а другие человеки низойдут до положения скотов или подвергнутся уничтожению.

Такие мысли витали в прозрачной голове Ковалевского и его сестры-жены Софьи. А однажды произошло то, что и должно было произойти… Так происходит со всеми, и это — всего лишь плата. Подлинный Фауст, достигший всего, был найден в своей лаборатории с ножом в спине; почки и сердце Тамерлана съел демон Чжамсаран, а Рудольф Дизель исчез вообще неизвестно куда, но я-то знаю, куда запихнули этого гения… Итак, с приходом полной Луны, в каком-то дурманящем чаду, под пиликанье скрипки, на столе под стеклянным колпаком началось какое-то шевеление. Что-то там булькало, пузырилось, соединялось и вновь распадалось на части.

— Процесс пошел, — удовлетворенно потирал руки Ковалевский, поглядывая на музицирующую сестру. Это был миг их высшего торжества, и как им должно было бы быть обидно, что никто из учеников их не видел! Но наблюдал я, Курт Бергер, если мне позволительно присвоить фамилию моего творца. Вдох-выдох, что-то настойчиво скреблось по стеклу, то ли пытаясь вырваться, то ли зовя к себе своих кровосмесительных родителей…

Дана и Велемир, придя к утру, нашли их обоих на полу, растерзанных до неузнаваемости. Все вокруг было переломано, разбито и залито кровью. Соседи говорили шепотом, что брат с сестрой ненавидели друг друга и убийственная ссора вышла на почве „острой личной неприязни“… Так было и записано в протоколе. На пятый день Велемир вынес меня из дома под полой плаща…»

Убежав из больничного парка, Гера бродил кругами поблизости, не решаясь ни вернуться, ни уехать. Он заглядывал сквозь забор, прятался за деревьями, но расспрашивать кого-либо побоялся. Еще раньше Свету унесли на носилках, а с Евстафьевым пришлось повозиться — тот метался по аллеям, дико кричал, размахивал палками (вторую отобрал у какого-то больного) и лупил всех подряд, кто не успевал увернуться. В голове у него что-то замкнулось, и он совсем обезумел: каждый встречный ему теперь представлялся Герой, то превращавшимся в старика, то в женщину, то в доктора в белом халате, а то и в собаку, трусливо лающую на него из-за кустов. Иногда Гера раздваивался и растраивался, их было уже несколько, подбиравшихся к нему с разных сторон, и четвертый — кричащий что-то бабьим голосом, и пятый — сидящий на ветке и издевательски каркающий.

— Вот тебе, вот! — орал и повизгивал Евстафьев, отбиваясь от них палками. Но многоликий и многорукий Гера, к тому же еще и многокрылый и многохвостый, казался неуязвимым…

Наконец кому-то удалось прыгнуть на Гнилого сзади и зажать руки. Другие навалились, выкрутили палки, схватили в тиски. Но в сумасшедшего словно вселились бесы, он вырывался с такой чудовищной силой, разбрасывая всех вокруг себя, что лишь прибывший наряд милиции сумел с ним справиться. Затем его увезли уже в другую больницу, соответствующего профиля.

Гере удалось остановить одну из медсестер, лицо которой было ему знакомо, и спросить про Свету.

— Девочка сейчас в реанимации, — ответила медсестра. — Очень серьезное положение. Кома.

— Она умрет?

— Может случиться так, что сознание уже не вернется.

Повернувшись, Гера пошел прочь. Он чувствовал свою вину за то, что с ней произошло. Гнилой метил в него, но попал в Свету. Что же это такое? Зачем она встряла между ними? И что теперь делать?

Гера остановился возле забора, раздумывая. Совсем рядом с больницей находилась церковь, ее купола просвечивали золотом сквозь кроны деревьев. То, что хотела Света, казалось ему сейчас невыполнимым. Он не мог двинуться в ту сторону и свернул налево — к трамвайной остановке. «Может быть, потом, в другой раз», — с пробудившейся злостью подумал он. Будто намеревался взять штурмом то, что и так было открыто и доступно. Гера дождался трамвая, но ехать передумал. Возвращаться в свой район было опасно, он чувствовал это каким-то звериным нюхом. Всюду его поджидали, таились и ловили момент, чтобы наброситься. Он ощущал это кожей, кончиками пальцев. И их было много, его врагов — и живых, и мертвых.

Гера нашел телефонную будку, сделал несколько звонков. Странно, но голоса приятелей — и Дылды, и Арлекина, и Жмоха, тех, до кого ему удалось дозвониться, были как-то похожи. Одинаково взволнованные и трусливые. И все они спрашивали, одно: где он сейчас, и как бы им встретиться?

— Сам найду, — говорил он, вешая трубку.

Наверное, их уже взяли в оборот, и они напустили в штаны. Этого и следовало ожидать. Неужели из шакалов может что-то выйти? На что он рассчитывал, связавшись с ними? Они храбры только в стае, а поодиночке готовы лизать ноги кому угодно. С каким бы удовольствием он перестрелял каждого из них! Гера набрал номер Гали, но там никто не отвечал. Тогда он подумал и позвонил Людке.

— Привет! — весело откликнулась она. — Сходим куда-нибудь? Ты где?

— Достали вы меня уже этим вопросом, — проворчал Герасим.

— Потому что тебя ищут, — сказала Людка. — По крайней мере, Магомет точно.

— Зачем? — равнодушно спросил Гера.

— Не знаю. Может, хочет, чтобы ты поговорил с Галей?

— А при чем тут Галя?

— Так она ведь сейчас у него, — засмеялась Людка.

— И что она там делает?

— Наверное, то же, что и я, что другие девчонки. — Людка продолжала хихикать, а потом просто повесила трубку.

Гера в ярости оборвал телефонный шнур. Ладно, это меняет планы. Не надо было дарить медальон, так и знал. Или… она сама пришла к Магомету? Как мышь к горе. В любом случае надо что-то делать. Жестко усмехнувшись, он стал похож на злобного тролля.

8

Все металлические части тела лежали на столе совсем не так, как он их оставил, аккуратно разложив в ряд. Драгуров вообще не терпел беспорядка на рабочем месте, а сейчас все было перемешано в кучу, одно на другом, словно кто-то нарочно обозлился и сотворил весь этот хаос. Не мог же он возникнуть сам по себе? Владислав сразу же отбросил эту мысль и взглянул на Снежану.

— Да так и было, — сказала она, и Драгуров вдруг почувствовал, что она говорит неправду. Она смотрела на него чуть искоса, не улыбаясь, а в зеленых глазах притаилось что-то непонятное, вызывающее тревогу.

— Наверное, — согласился он. — Очевидно, я еще не успел все тут разобрать и разложить по полочкам.

— Тебе помочь?

— Нет, не надо.

Он вновь принялся за работу и восстановил прежний порядок, положив каждую вещь и пружинку отдельно.

Снежана не уходила, стояла рядом и молча наблюдала за ним. Владислав затылком чувствовал ее заинтересованный взгляд, и это раздражало его.

— Ты не хочешь что-нибудь приготовить поесть? Или в магазин сходить? — не выдержал наконец он.

— Тебе нужно, чтобы я исчезла? — обиделась Снежана. — Хорошо, я уйду.

Драгуров смотрел, как она выходит из комнаты и закрывает дверь. Работать расхотелось. Расхотелось ковыряться во всех этих внутренностях, напоминающих человеческие органы, останки трупа, словно он был патологоанатомом и ему предстояло выяснить, отчего умер пациент? Он почувствовал отвращение и даже какой-то скрытый страх, пробуждающийся в груди. «Ну ее к дьяволу, эту куклу!» — подумал он. Все равно ничего не найти. По крайней мере, сейчас. Глупо искать черную кошку в темной комнате, особенно если ее там нет. Надо подождать, когда кошка хотя бы вернется… И тут он действительно услышал какие-то звуки, напоминающие плач ребенка, о чем совсем недавно говорила Снежана. Владислав прислушался, пытаясь понять, откуда они раздаются. Ведь не может же всхлипывать этот металлический мальчик, разделенный на части? Ему показалось, что он сходит с ума от напряжения и растущего в нем ужаса.

— Нет, нет! — прошептал он, резко поднявшись и опрокинув стул. Затем, пятясь, выскочил из комнаты.

В коридоре, прижавшись к стене лбом, стояла Снежана. Плечи ее вздрагивали. Драгуров вытер об себя вспотевшие ладони, подошел к девушке и повернул к себе. Она продолжала закрывать руками глаза, а припухшие губы шептали:

— Не хочу… нет… ничего не выйдет… все напрасно… обречены… я виновата… зря…

— Ну, успокойся! — произнес Владислав, обнимая ее и ласково поглаживая. Он поцеловал ее в глаза, губы, нежно прижал к себе, и девушка перестала содрогаться от плача. Оборвался и шепот, слезы как-то мгновенно высохли на ее щеках. Еще несколько секунд — и вот она уже улыбнулась, а глаза озорно сверкнули.

«Если она притворялась, то очень искусно», — подумал Владислав, но тут же отбросил от себя эту мысль. Ему казалось, что сейчас в нем живут два человека. Один любил и тянулся к ней, другой — подозревал в чем-то и отталкивал. Возможно, Снежана почувствовала это, потому что губы ее вновь предательски задрожали.

— Какой же я идиот… — прошептал Драгуров, крепко, изо всех сил обнимая ее. — Прости меня, прости…

— Мы с тобой, как два путника, которые поодиночке заблудились в лесу, но вышли на одну тропинку, — ответила она. — Мы встретились, но разве пройдем мимо?

Владислав жадно поцеловал ее, забывая обо всем: об этой механической игрушке на столе, о Карине, о дочери, о том отрезке пути, который они уже прошли вместе… Что ждет их всех впереди?

— Ты согласна быть со мной? — спросил он.

— Глупый вопрос, — не ответила, а выдохнула Снежана.

Ее платье соскользнуло с плеч, он наклонился и прижал его к лицу, вдыхая аромат тела. И смотрел на нее, словно вчитываясь в ее стройную фигуру, освобождавшуюся от одежды. Блуждающий взгляд останавливался на тонких ключицах, напряженных изгибах бедра, дышащей от волнения груди, округлых коленях, открывающейся ему виноградной лозе жизни. И он припал к ней, как жаждущий вина странник… Он познавал ее, как недоступную прежде книгу, полную тайн, любви, страсти, тех знаний, которые приходят лишь с бессмертием души и оставлением плоти.

 

Глава четырнадцатая

1

Отпустив бармена, Магомет прошелся вокруг стола, оглядывая Галю с головы до ног. Взгляд был нехорошим, каким-то оценивающим. Медальон болтался у него на толстом волосатом пальце.

— Это не мой, — солгала Галя и покраснела.

— Ты его нашла и повесила на шейку, — согласился Магомет, присаживаясь на диван. Галю он пригласил сесть рядом, но она выбрала стул, положив ладони на колени, словно прикрывая их. Теперь она ужасно стеснялась и своего короткого красного платья, и накрашенных губ, и черных колготок, и даже кружевного белья, будто его могли разглядеть под верхней одеждой.

— Что ты такая скованная? Боишься? — спросил Магомет. — Напрасно. Я тебе ничего плохого не сделаю. Ты давно знаешь Геру?

— С неделю, — робко ответила она.

— Врешь! — рявкнул Магомет. — Ты вместе с ним ограбила мой магазин и украла деньги из сейфа?

Галя испугалась не столько этого вопроса, сколько грозного окрика. На глаза у нее навернулись слезы.

— Ну-ну, — успокаивающе произнес хитрый кавказец. — Я ведь понимаю, что ты не виновата. Это он заставил тебя. Так?

Галя замотала головой. Она просто не понимала, чего от нее хотят.

— Он твой друг? Как это по-русски — хахаль? — продолжал допытываться Магомет. — Ты с ним спишь, да? И готова ради него на все? А то, что ты попадешь в тюрьму как соучастница, это ты понимаешь?

— Нет, — пролепетала она.

— Такая молодая красивая девушка — и за решеткой! Плохо, очень скверно. Ты зачем так вырядилась, отвечай! — заорал он.

Это походило на настоящий допрос, и от страха у нее стали путаться мысли.

Магомет то держал ее на коротком поводке, то отпускал.

— Ты что, шлюха, да? Девка? — кричал он, а потом — другим тоном, гораздо тише: — Нет, конечно нет. Ты хорошая, славная девочка. Скромная. Просто тебе захотелось казаться взрослой. А знаешь, что делают со взрослыми девушками? Их кладут на спину. Может, и ты хочешь лечь и побаловаться? Тебе ведь уже приходилось этим заниматься? С Герой или другим мальчишкой? Иди сюда, быстро!

Галя послушно встала, на ватных ногах подошла и села с Магометом.

— Пожалуй, я тебе помогу, — ласково произнес он. — Я не отправлю тебя в милицию. Зачем? Я не хочу, чтобы ты пропадала. Выпей шампанского.

Магомет вытащил из бара бутылку, наполнил бокал.

— Пей. Не стесняйся, тебе ведь хочется. Сними свитер.

И вновь она не смогла ему противиться, словно он полностью подавил ее волю. Сделав несколько глотков шампанского, сняла через голову свитер. Магомет жадно посмотрел на нее и тяжело задышал. Она ему действительно нравилась, и он знал, что будет потом.

Сначала он получит от нее все видимые удовольствия, заставит ее исполнять любое желание — и пусть только попробует отказаться или сделает что-то не так! Потом он оставит ее здесь до утра. Пусть на ней побарахтаются другие мальчики, им тоже надо. А завтра придет фургон. В нем будут и другие девчонки, собранные по всей Москве. Русские красавицы. Забитые и напуганные, боящиеся пикнуть. Они и не смогут пикнуть, потому что постоянно получают дозу. Так и покатятся без остановок до Кавказа. Он уже не первый раз отправлял этот фургон, и все проходило гладко. Если милиция и цеплялась, то неприятности всегда улаживались быстро. Кто откажется от денег в стране, где не платят зарплату?

Там, на Кавказе, их рассортируют. Одни отправятся еще дальше — в Иран и Турцию, по публичным домам, другие останутся у местных, кого-то станут снимать в порнофильмах, а кто-то потом пойдет и на органы, тоже вещь достаточно прибыльная. С одной почки можно выручить до двадцати тысяч долларов. В Америке и Европе ждут трансплантантов, там нужны почки, печень, сердца, глазные яблоки, много всего… Торговый путь открыт, а на вырученную прибыль идет закупка вооружения, у тех же русских генералов — на войну с той же Россией. За счет русских мальчиков и девочек. Магомет засмеялся, открыто и цинично, глядя на вновь съежившуюся Галю.

— Ты не бойся, — ласково сказал он, протягивая руку и касаясь пальцами ее шеи. — Какая тонкая кожа! — Он ущипнул ее за щеку и опять засмеялся. — Глупая мордашка, совсем глупая… А теперь раздевайся! До последней нитки, все скидывай. Ты у меня сейчас, сучка, попляшешь, — и взвизгнул, потому что Галя, изловчившись, укусила его за палец.

2

Успев приготовить только салат и — назло им! — овсяную кашу, Карина пошла открывать дверь. Вообще-то она надеялась, что у Колычева с Клеточкиным все же хватит ума и они не приедут, но оба весело раскачивались на пороге. Изрядно нагрузившийся режиссер завопил:

— Где наша дочь, показывай! Хочу видеть… — Он полез целоваться, но промахнулся, зацепилсяобо что-то и едва не свалился на пол. Алексей поддержал его и повел прямо к столу.

— А правда, где Галя? — спросил сценарист. Он тоже поцеловал Карину, и у него это вышло гораздо удачнее. Похоже, он вообще только притворялся пьяным.

— Я теперь и не представляю, где она все время ходит, — махнула рукой Карина. — Слишком взрослая стала.

— Хороша мать! — зарычал Николай, принюхиваясь к тарелке с овсянкой. Бр-р!.. Ведь знает, чего я терпеть не могу. Роковая женщина. А муж?

— Муж умер, — не слишком удачно пошутил Колычев, выставляя на стол бутылки. — На этой неделе. От несварения мозгов.

— Знаете что? Здесь вам не кабак! — разозлилась Карина.

Ей захотелось выставить их обоих вон. Прежде всего — Алексея, а Николай пусть прочухается где-нибудь в углу, на коврике. Но они и так почему-то временно присмирели, может, кончился запал, или подействовал грозный окрик. Надо было перезарядить батареи. Колычев принялся разливать вино.

— Не куксись, матушка! — сказал режиссер. — Я пришел. Встречайте салютом. Ты думаешь, я пьян? Нет, сейчас включу вторую скорость и дам задний ход. Алексей дурак.

— Почему? — спросил тот.

— Потому что тебе меня никогда не напоить. И все, что ты задумал, я вижу насквозь. Ты хочешь, чтобы я усыновил Карину.

— Ее-то за что? К тому же, она не мальчик, а девочка, и замужняя. Тс-с!.. Овдовевшая.

Карине стало смешно, хотя и противно: взрослые люди несли всякую чушь, глупо улыбались и походили на Арлекина и Петрушку. Один толстый, другой худой, и у обоих полное отсутствие мозгов. На них и обижаться-то не стоило. Напрасно она поддалась на уговоры и согласилась их принять. И эти дурацкие шутки насчет мужа… Кстати, где он? И что с Галей? От таких мыслей и от суматохи за столом у Карины разболелась голова, но смех и тосты не прекращались. Ей тоже пришлось пригубить вино, и она чуть опьянела, поскольку ей достаточно было и самой маленькой дозы.

— Еще, еще! — уговаривал Алексей, подливая им то шампанского, то сухой мартини, то коньяк из пузатой бутылки. — За хранительницу домашнего очага!

— Хороша «хранительница»! — рыгнул Клеточкин. — А вот моя Елкина-Палкина где-то в Сочах, на фестивале. Эх, Карина, почему ты не вышла за меня замуж, когда я тебе предлагал? Сейчас даже не проси, поздно.

— А она и не просит, — засмеялся Колычев. — Она умоляет, чтобы ты не блевал за столом, в кашу.

— Так вы будете снимать фильм? — спросила Карина, пытаясь увести разговор на серьезную тему. — Что там Ермилов? Решился как-то ваш конфликт или нет?

Оба они умолкли, будто выскочили на берег и отряхнулись. А потом вновь прыгнули в воду.

— Я ему всадил вилку в печень, — сказал Клеточкин. — Теперь так и ходит, держится за бок.

— Нет-нет, — замахал рукой Колычев. — Мы его привезли, в багажнике лежит, хочешь — принесем.

— Мне кажется, ничего у вас не получится, — вздохнула Карина. — Вы как малые дети. Напились, вместо того чтобы что-то делать.

— А я уже делаю. Под стол, — икнул Клеточкин. — Дорогуша, проводи в туалет.

— Сам найдешь.

Но режиссер вдруг передумал. Он уставился на Колычева и погрозил ему пальцем. Грозил очень долго, пока Алексей не вытянул шею, попытавшись куснуть за палец.

— Я знаю, — проговорил Николай почти трезвым голосом. — Я знаю, что тебе предлагал Ермилов. Сволочь.

— Девка-помреж донесла? — весело спросил сценарист.

— Но запомни — только через мой труп.

— Ладно! — еще веселее отозвался Колычев и подмигнул Карине.

— Я виновата перед тобой, прости, — произнесла вдруг Снежана, когда Владиславу показалось, что она уже спит, прижавшись к его груди.

— Ты не можешь быть виновата ни в чем, — отозвался он, любуясь ее лицом, глазами с зеленоватым отливом, полураскрытыми губами, которые продолжали шептать:

— Нет, я тебя обманула, рассказала не все. Думала, это не так важно. Боялась. А теперь скажу.

— Тайны мадридского двора? — улыбнулся он.

— Уж не знаю какого. Мой дед, помимо всего прочего, вел вторую жизнь, о которой мало кто знал. Может быть, только наша семья и его ученики, друзья… Он занимался ворожбой, магией, не знаю, как объяснить. По-моему, это было для него самым главным, а все остальное — работа, строительство мостов — всего лишь дымовая завеса, ширма, прикрытие.

— Как ты узнала? — Драгуров не то чтобы удивился, но как-то напрягся, почувствовав, что она говорит правду. Более того, он ведь и сам догадывался, что старик, принесший ему эту механическую игрушку, далеко не так прост, как хотел казаться. Во всем его облике проступало что-то инфернальное, то, что трудно утаить. На человека, подверженного подобным занятиям, накладывается особая печать.

— Ведь это происходило на моих глазах, с детства, — продолжала девушка. Все его причудливые заклинания, опыты, самопогружения и прочие магические обряды… К нему приходили люди… Конечно, я не принимала в этом никакого участия. Родители мои тоже. Мы были от всего этого далеки. А он никогда не принуждал нас и не настаивал. Насильно втянуть в это нельзя.

— Да. Человек сам выбирает дорогу, по которой ему идти, — согласился Драгуров. Ему было интересно слушать ее, и сейчас перед ним открывалось многое из того, о чем он только догадывался.

— Ты ведь слышал, что он долгое время прожил в Китае и Индии? Я думаю, что знания, полученные им в Тибете, Маньчжурии, других центрах оккультизма — он много ездил, — значительно пополнили его опыт, — продолжала Снежана. — Он занимался и врачеванием. В детстве я почти никогда не болела… Своими снадобьями он лечил не только меня и родителей, но и всех наших знакомых. Это казалось причудой старого человека, но только потом я поняла, что в сущности являюсь — знаешь кем? — внучкой колдуна. Мага.

— И что ты ощутила?

— Сначала мне было смешно, потом любопытно. А затем мне стало как-то стыдно за него и неловко, поэтому я старалась никому не рассказывать. Ты первый.

— Любовь также связана с колдовством, — произнес Владислав. — Человек в этом состоянии готов поклоняться кому угодно, не отделяя смеха от слез. Смешивает кровь с потом, а жизнь — со смертью. Беспредельная любовь и всепоглощающая ненависть — как сестры.

— Наверное, это было и в нем, — сказала Снежана, вдумываясь в его слова. Он был человеком и добрым, и… страшным. Иногда я просто боялась его, но любила слушать. Дед всегда очень интересно рассказывал, о самых необычных вещах. Еще с детства он тянулся ко всему загадочному. Там, в Болгарии, он обучался всему этому у одной старухи, ясновидящей. Он научился ходить по раскаленным углям, не обжигая ступни. Познал всякие премудрости: как управлять своим телом, воздействовать на другого человека с помощью гипноза… Все, о чем сейчас много пишут и говорят — телекинез, общение с запредельным миром и прочее. Иногда мне казалось, что он попросту еще один сумасшедший, а может, так оно и было на самом деле. Но шарлатаном он не был, это я могу сказать совершенно точно.

— Многие из них обыкновенные обманщики, — согласился Драгуров. — Но далеко не все. На протяжении человеческой истории, с сотворения мира, они живут и существуют рядом с нами как обычные люди. Но они отличаются от нас. Некоторые достигают вершин своего могущества, иные стоят на подступах, но они есть, я знаю. И совращают других. Ведь главное для них — погубить душу, своей-то уже нет. Вот и подпитываются кровью или энергией попавших к ним в сети. Ты веришь в Бога? А кто-то верит в его извечного противника, в обезьяну. Нам стараются доказать научно, что все мы произошли от шимпанзе. Лишь бы изъять душу, а за ней — и разум… Но вот что мне непонятно: почему твой дед так странно погиб? Он ведь наверняка мог предвидеть многое и обладал колоссальными возможностями.

— В последнее время, может быть, год-полтора, он сильно сдал, — ответила Снежана. — Стал слабеть, постоянно мерзнуть. Из него выходила жизнь, высыпалась, как из разбитых песочных часов. Это происходило буквально на глазах.

— Но почему его убили?!

— Возможно, искали куклу.

— Я понял. Она была для него не только талисманом, но и каким-то источником силы, — сказал Владислав. — И они хотели завладеть ею.

— Да. Они приходили к нему еще год назад. Двое — мужчина и женщина. Я случайно подслушала их разговор. Речь шла о каком-то мальчике, но я тогда подумала, что они говорят про металлическую куклу. Они ушли ни с чем. Я только запомнила, что дед называл женщину Селеной. Как звали мужчину, не знаю. Потом… Потом однажды я увидела Селену и своего отца. Как они познакомились? Мои родители никогда не жили особенно дружно. У них были свои секреты друг от друга. Но этот секрет скрыть не удалось. Когда отец погиб, мама сказала мне, что его убила та женщина — Селена. Конечно, самой ее в машине не было, но ведь всегда можно что-то испортить. Или подсыпать водителю снотворное. А механическая игрушка вновь оказалась у деда. Но теперь он берег ее особенно тщательно. Хотя она уже и была сломана. А Селену и того, другого, я больше никогда не видела. Но почему-то ощущала их присутствие постоянно. Даже сейчас, — добавила она, вздрогнув и прислушиваясь к чему-то.

По-бабьи взвизгнув, Магомет схватился за палец, из которого пошла кровь. С удивлением он смотрел то на маленькую ранку, то на Галю, которая отскочила к окну. Безвыходность положения придала ей отчаянной решимости.

— Получил, жирный кабан? — громко сказал она. — Сейчас окно выбью и заору!

— Какие острые зубки, — покачал головой кавказец. — И какой дикий норов. Нет, ты не девочка, ты — лесная кошка, рысь. Я ведь хотел тебя всего-навсего попугать. Чтобы ты поняла, что нельзя себя так вести. Отойди от окна.

— Поняла, ага, — кивнула Галя. — Сначала открой дверь.

— Ладно. — Магомет встал, раздумывая, как поступить. Позволить ей подойти к двери, а там наброситься? Или кинуться сейчас? В это время кто-то торопливо застучал, и Магомет повернул в замке ключ. На пороге стоял один из продавцов. Его появление пришлось как нельзя кстати, хотя он и принес не слишком приятную весть.

— Приехали из налоговой полиции, трое, — зашептал продавец. — Тебя спрашивают, ведут себя тихо.

— Разберемся, — ответил Магомет. — Сейчас спущусь. Сядешь на телефон и звони Рзоеву, пусть на всякий случай приедет. И еще… — Он посмотрел на девочку, стоявшую у окна. — Проводи ее до выхода. Иди! — громко сказал он Гале. — Этот тебя выведет. И скажешь Гере, чтобы сам явился. Тогда — прощу.

Отойдя чуть в сторону, он даже повернулся спиной, чтобы она не боялась. Но когда Галя осторожно огибала его, Магомет, с неожиданной для его комплекции ловкостью, обернулся и нанес ей кулаком сильный удар в голову. Галя отлетела к стене и потеряла сознание.

— Спустишь ее вниз, в холодильник, — бросил он продавцу, который не слишком-то и удивился. — Накроешь чем-нибудь, чтобы не замерзла. И гляди у меня — не трогай! Заклеишь рот пластырем, руки свяжешь. Вечером разберемся.

— Хорошо, сделаю, — кивнул продавец. — В фургон пойдет?

— А ты хотел на шашлык? — засмеялся Магомет и посмотрел на распластанную на полу Галю. — Эх, жалко времени нет. Головой за нее ответишь, если кто испортить надумает, понял? — Для большей убедительности Магомет схватил продавца за горло и потряс.

— Все, все понял, — прохрипел тот. — Что мы, не знаем, ты — первый, наше место с краю…

— То-то, — погрозил Магомет. Хоть он и доверял своим людям, но все равно предпочитал держать в строгости. Они знали: в случае чего можно не только с ушами и пальцами расстаться, но и с головой. А выбиться наверх хотел каждый. Тогда у всех будут и магазины с машинами, и рынки, и бензоколонки, и свое отделение милиции под боком, и юные русские красавицы, и депутаты в Думе, и свое правительство в Кремле. А чего еще надо, чтобы окончательно выветрить из Москвы весь русский дух? Коли этот народ готов сознательно и добровольно умирать, так пусть подыхает где-нибудь в тундре. Магомет вновь засмеялся и пошел вниз.

Проблем с налоговой полицией не было. Поводив их по павильонам, потянув время, чтобы девчонку успели перенести в холодильную камеру, Магомет вместе со всеми вновь поднялся к себе в кабинет, выставил угощение, заплатил положенный оброк.

К этому времени подъехал и подполковник Рзоев.

— Мы должны жить дружно! — поднял рюмку Магомет. — Все мы — братья. Русский, таджик, еврей, татарин, горец. И великая страна, сплотившая нас, достойная самого глубокого уважения и процветания. У меня слезы подкатываются к горлу, когда я вижу чью-то беду или какую-то несправедливость. Особенно, когда это происходит с детьми. А такое еще случается. Выпьем же за детей — нашу надежду и наше будущее!

— Слава Аллаху и храни нас всех Господь Бог, — насмешливо сказал Рзоев. Он знал, что завтра должен подойти автофургон, который повезет «надежду и будущее» на Кавказ.

Режиссер вроде бы позабыл, о чем только что говорил. Он не мог быть настолько пьян, подумала Карина, здесь что-то другое. Расстроен тем, что происходило на студии? Или потерял голову, узнав, что у него есть дочь? Но, хорошо изучив Клеточкина, она не могла в это поверить и усмехнулась. Не такой он человек, чтобы огорчаться даже из-за крупных неприятностей, а одна у него дочка или десять — ему на это, по большому счету, плевать. Его всегда интересовала только работа, и он шел напролом. Для мужчины главное — дело, а как оно у него получается, говорит о качестве самого мужчины.

Но Николай вел себя настолько странно, что Карина забеспокоилась. Он то болтал без умолку, размахивая руками и опрокидывая на стол рюмки, то угрюмо замолкал, вперившись в нее или в Алексея настороженным взглядом, то вскакивал, подбегая к окну, словно ожидая кого-то, а то требовал, чтобы они оставили его одного, потому что ему надо подумать. И при этом пытался положить голову на колени Карине и уснуть.

— Во ВГИКе я репетировал Гамлета, — говорил он.

— Похоже? Он был тучен и стар. А Гертруда оказывалась его любовницей. Это ведь он отравил мать. А вы не знали? И убил всех, включая себя. И знаете почему? Он был марионеткой в руках своего отца. Единственный живой персонаж в этой гениальной пьесе — тень отца Гамлета. А чья тень, вы задумывались? Великого Кукольника, играющего фигурками людей. Кукольник и его куклы.

— Тебе пора спать, — не выдержала Карина. — Я постелю. Влад тебя, конечно, не тронет, но будет долго смеяться.

— Давайте ляжем втроем? — предложил Колычев.

— А когда придет муж, мы подвинемся. Групповая любовь должна его возбудить.

— Вот негодяй, — зарычал Клеточкин. — Так и хочется плюнуть в твою ржущую рожу! Наливай.

— Так, хватит, — твердо сказала Карина. — Мне это все уже осточертело. Забирайте вино и катитесь отсюда. Допьете на скамейке. А выспитесь в отделении.

— Селена, не гони! — отозвался Клеточкин. — Я Жду, когда придет дочь.

— Тогда сиди спокойно. А тебе, Алексей, лучше уйти. Ты на него дурно влияешь.

— Селена, ты не права! — подхватил Колычев. — Я трезв и отвезу его на машине. Ключи у меня, а «тойота» во дворе. Если ее еще не угнали.

— Почему вы называете меня Селеной? — возразила она. — Что за шутки?

— Фильм ведь продолжается, не так ли? — пояснил Колычев, посмотрев на режиссера.

— И кроме меня, его снимать некому, — подтвердил тот. Голова его стукнулась об стол. Карина покачала головой.

— Надо его хотя бы перетащить на кровать, — сказала Карина.

— Не стоит. Пусть отдохнет пять минут. И мы уедем. Ты уж извини, что так вышло, — несколько виновато произнес Колычев. — Я не думал, что все получится так скверно и глупо. Не надо мне было его сюда тащить. — Он выглядел действительно расстроенным. — Ладно, что-нибудь придумаем, — сказал он. — У тебя есть нашатырный спирт? А у меня с собой. Всегда ношу, когда предстоит какая-нибудь пьянка. На, капель десять, не больше.

Он извлек из кармана маленький пузырек и протянул ей, а сам начал растирать Клеточкину виски и уши. Карина ушла на кухню, налила воды, отсчитала положенное число капель и вернулась. Пузырек, открытый, оставила на кухне. Режиссер уже сидел за столом и мутным взглядом смотрел на нее.

— Выпей, — сказала она, поддерживая ему затылок.

— И поедем, — добавил Колычев.

Николай залпом выпил полный стакан воды с нашатырным спиртом, передернул плечами, скривился и встал. Средство, видимо, подействовало мгновенно.

— Лучше? — спросила Карина.

— Еще бы! — ответил за Клеточкина Алексей. — Как на воздух вынырнул. Теперь в номера, к девочкам!

— Нет, домой, — проворчал режиссер. — Ну вас всех в болото…

Слегка пошатываясь, он направился к двери, даже не прощаясь с Кариной, Колычев, пожав плечами, пошел следом. На пороге они оба обернулись.

— Завтра начинаем пробные съемки, — трезвым голосом произнес Клеточкин. Смотри, не опаздывай.

— Селена придет вовремя, — успокоил его Колычев, похлопывая по плечу. Куда тебя доставить? Я поведу машину.

Закрыв за ними дверь, Карина прижалась спиной к стене. Что-то давило грудь, словно она надышалась ядовитых испарений. «Селена — ведь это моя роль», — подумала она со страхом и неожиданным отвращением.

«…Лето. Дачный поселок, где-то возле реки, и это последний день перед тем, как поезд повезет меня на Восток через всю страну. Выкрашенный в оранжевый цвет, я чувствую себя торжественно, словно именно мне предстоит играть главную роль в проведении какого-то научного эксперимента. То, что это действительно так, подтверждает присутствие за столом солидных мужчин, в которых, по их характерным повадкам и пенсне, можно без труда определить ученых, а также околонаучных дамочек, настроенных весьма истерически. Здесь же — Дана и Велемир, пристроились где-то в уголке комнаты. Вскоре я вынужден буду расстаться с ними, потому что срок их командировки заканчивается. Но как это произойдет, еще неизвестно. Насколько можно понять из беседы за столом, целью собравшихся здесь людей является подтверждение или отрицание способности неживой материи аккумулировать физические и умственные возможности. человека. То есть его биологические излучения… Тьфу ты, пропади они пропадом с этим своим поганым языком! Можно заметить, что как только я начинаю длительное время вращаться в какой-то среде, так и выражаюсь на их сленге. Вот жил когда-то у дворника на Воробьевых горах и говорил с собой — через слово мат, а жил у одного военного моряка — только о крейсерах да шлюпках.

У меня нет души и мозга, как у людей. Я способен только впитывать информацию. Любой самый высокоразвитый интеллектуал использует свое сознание лишь на десять процентов, хотя в его башку вмонтированы миллиарды нейронов про запас. Но идиоты люди боятся и не хотят умнеть. Мне же положен всемирный, космический разум, практически беспредельное хранилище информации, чувств, чужого опыта, и я должен познавать и познавать все вокруг: людей, страны, обычаи, науки.

— …даже растения реагируют на эмоции человека, — говорил за столом один из ученых. — И приборы регистрируют это. Мы с вами уже не отрицаем телепатию, после нашего знакомства с господином Мессингом, присутствующим здесь… Но не разумно ли предположить и обмен информацией между неживой материей и человеком? Все мы тут атеисты, но разве поклонение наших богомольцев деревянным дощечкам и мощам усопших не доказывает на чисто бытовом уровне, что у них там идет процесс некоей взаимосвязи — на астральном уровне, если хотите?

— Нет, не хочу, — возразил ему другой. — И не желаю. В Мадриде, еще лет этак семь назад, мне показывали тело одной монахини, покоящееся в склепе. Она скончалась триста сорок пять лет назад. Так вот, господа-товарищи, это молодое тело сохранилось самым замечательным образом, без малейших признаков распада или тления. Будете в Мадриде, непременно наведайтесь. Я уверен, что и через сто лет оно не изменится. Причем она натурально мертва! Анализ ткани показал — мне позволили это сделать, — что монахиня скончалась будто вчера. Но это произошло более трех столетий назад. Так что же все-таки это — неживая материя или живое существо? Или же нечто новое, что должно возродиться в будущем и придет на смену людям? Кукла в коконе?

— Я знаю, о чем Вы говорите, был там в прошлом году, — вмешался в разговор третий, ловя взгляды истеричных дамочек, сложивших от ужаса руки ладошками. — Биологические часы мадридской красавицы-монахини пошли как-то по-иному, непонятно по какой причине. Это уже биохимия. Возможно, ее клетки обрели способность как бы связывать молекулы воды, или ее мозг в результате какой-то химической реакции сумел приобрести необычные свойства, нам покудова неизвестные. В одном из Тибетских монастырей, между прочим, я уже видел нечто подобное. Несколько огромных гробов, в которых покоились гигантские люди. Мертвые, но как бы живые, либо спящие… Пришельцы будущего, махатмы, как их называли местные ламы, поклоняющиеся им. Но вот перед нами совершенно неживое существо, и вы этого отрицать не смеете, — он указал на меня пальцем. — Для пущей биологической изоляции его намеренно выкрасили в оранжевый цвет масляной краской.

— Да, да! — подхватил председатель. — Начнем, пожалуй. Сегодня, в день солнцестояния, мы собрались, чтобы…

— Хватит вам! — перебил его предыдущий оратор. — Давайте без экивоков и долгих вступлений.

Попрепиравшись некоторое время, приступили к делу. Во мне, говоря их же языком, было саккумули-ровано столько человеческой энергии за прошедшее время, что смешно было смотреть на вращающиеся былинки, поднесенные ко мне, и прочую ерунду. Поглядели бы они на то, что мне довелось увидеть у манихея из Марьиной Рощи!

— Попав в пространство неживой статуи, предмет начинает взаимодействие.

С этим вердиктом председателя все согласились.

— Идолы у североамериканских индейцев выполняют ту же роль! — взвизгнула одна из дамочек. — Когда я в Мичигане… — Но на нее тут же зашикали, и она испуганно замолчала.

Следующие опыты были столь же дурацкими и смешными.

— Идет нагрев… Моя рука тяжелеет… Я чувствую выброс из него какого-то сгустка, облачка…

— А я, а я вижу, как из него выходит энергетический двойник! — слышалось со всех сторон.

Но самое интересное было впереди. Я и сам не предполагал, до какой степени возможна запоминаемость неорганической материи, особенно сохраняющейся в металле: звучание струн на лютне воспроизводит яд в жале змеи. Открытие было интересным особенно для меня, и позже я не раз пользовался этим обстоятельством, когда того требовала необходимость.

Председатель взял меня в руки и задел струны, потом завел механизм, чтобы присутствующие немного отвлеклись от дискуссии и развеялись. Лютня заиграла…

А тот, который первым заговорил о мадридской монахине, решил вдруг потрогать поднимающуюся по моей ноге змейку с раздвоенным язычком… Когда его обступили, пытаясь привести в чувство, а после стали смущенно расходиться, констатировав смерть, кто-то обронил:

— С утра жаловался на сердце. Я ведь говорил, что лучше было бы собраться ближе к вечеру, а не в такую жару.

— Н-да… Это тебе не монахиня, — заметил другой, понизив голос. — К утру протухнет.

А я понял, что обладаю смертельным оружием…»

В магазине высокой моды можно было приобрести все — от носков и туфель до кепочки, от изысканного белья до верхней одежды. Лишь бы были доллары. А их у Геры хватало, даже с излишком. Можно одеть всю школу, еще бы осталось на праздничный обед. Он подобрал себе прочные и легкие ботинки на толстой подошве, с высокой шнуровкой, американские рейнджерские брюки защитного цвета, со множеством кармашков и ремешков, черную майку с эмблемой «Кока-Колы», рубашку из звездно-полосатого флага, рокерскую кожаную куртку и бейсболку с длинным козырьком, закрывающим пол-лица.

В находившемся неподалеку салоне Гера без всякого сожаления расстался со своими длинными русыми кудрями. Ему сделали модную короткую стрижку и по его просьбе выкрасили волосы в темный цвет. Солнцезащитные очки с крупными стеклами довершили смену облика. Теперь из зеркала на него смотрел какой-то странный человек — не то рано повзрослевший мальчик, не то молодящийся мужчина, сразу и не разберешь. Если бы только не рост, но это уже не играло роли. Метр шестьдесят два — не так уж и плохо, иные остаются карликами всю жизнь.

Из салона Гера направился в автомагазин, где выбрал недорогой отечественный мотоцикл. Езде на нем его обучил еще Пернатый, два года назад. «Не зря жил на свете!» — подумал Гера, ничуть не сожалея о том, что его бывший друг мертв. Здесь же он купил мотоциклетный шлем и краги.

Сразу сев на мотоцикл, Герасим поехал еще в одно место. Сегодня был день покупок и исполнения желаний. Сколько лет он мечтал о такой одежде, о мотоцикле и арбалете! Особенно о спортивном арбалете, стоящем под тысячу долларов, с набором стрел с металлическими наконечниками. Даже записывался в секцию и ездил туда через весь город в прошлом году. Приходилось платить за обучение тренеру, а для этого — воровать из автомашин магнитолы. Но наскрести денег на арбалет, из твердого красного дерева, отливающего металлическим блеском, с упругой тетивой и мягким спуском, не удавалось. Теперь время пришло.

Продавец в секции сначала заартачился, потребовал разрешения, но лишние пятьдесят долларов охладили его пыл.

— Давайте еще и ружье для подводного плавания, — на всякий случай решил Гера. — И большую сумку. Сложив покупки в сумку, он удалился с гордым видом победителя. Теперь предстояло отправиться на знаменитую барахолку, где он со своими приятелями бывал уже не раз и кое-кого знал. Тут можно было раздобыть практически все, от наркотиков до холодного оружия. А можно и кое-что погорячее… И он нашел то, что хотел. Две обоймы к своему «Макарову», широкий спецназовский нож и гранату «ФГ-1». Немного поторговавшись, приобрел еще и пару взрыв-пакетов. Теперь он считал себя полностью экипированным, словно киногерой из боевика, готовый к сражению.

И действительно, трудно было понять, кто он на самом деле. Жесткое лицо-маска, уверенные движения… Недаром, когда он садился на мотоцикл, рядом остановились две взрослые девушки и стали пялиться.

— Может, поедем куда-нибудь, прокатимся? — зазывно улыбнувшись, спросила одна из них, словно невзначай упираясь своим круглым коленом в его бедро.

— У нас квартира свободная, — поддержала другая.:- И много мы с тебя не возьмем. За двух сразу.

— В другой раз, некогда! — твердо сказал он. И мотоцикл рванул с места, плюнув выхлопным газом.

— Как ты думаешь, он кто? — спросила первая.

— У-у… — красноречиво протянула вторая, подняв вверх большой палец.

8

Прошло не так уж много времени, может, минут десять, как кто-то забарабанил в дверь. Карина так и думала, что гости вернутся и, отложив сценарий, который, перечитывала вновь, бросилась открывать. На пороге стоял Колычев.

— Что случилось? — испуганно спросила Карина, сердцем чувствуя, что произошло несчастье.

— Случилось… — повторил Алексей, растерянно проходя мимо. Затем повернулся, взял ее за плечи и прижал к себе. — Ужасно! Как это могло произойти? Яне виноват…

— Где Николай? — Карина схватила его за рубашку и затрясла: — Что с ним?

— Он погиб, — ответил Колычев и прошел на кухню. Там он начал жадно пить воду прямо из-под крана. Затем увидел пузырек с нашатырным спиртом, забрал со стола и положил в карман. — Пригодится, — криво усмехнулся Алексей, поймав взгляд Карины.

— Ты его что, отравил? — спросила Карина, отступая. — Что в пузырьке?

— Не говори глупостей, — резко сказал Колычев. — Он был слишком пьян, чтобы вести машину. А меня за руль не пускал. Мы доехали только до поворота, и я сказал: все, хватит! В смертники не гожусь. И вышел. Лучше добираться на метро, чем в одной машине с сумасшедшим. Я прошел-то всего несколько метров, как он обогнал меня и посигналил, а потом — я сам видел — выехал на встречную полосу. То ли его занесло, то ли он сделал это нарочно, но не увидеть мчащийся грузовик мог только слепой идиот. Хотя в этих грузовиках тоже сидят одни пьяные… Машина лопнула, как орех… И тело вышвырнуло аж метров на десять в сторону. Можно было к нему даже не подходить. Там все горело. Если бы он меня послушался…

— Значит, Николай мертв, — произнесла Карина. Голос ее сейчас был ровным, она как-то странно успокоилась.

— Мертвее не бывает. Напрасно я его сюда привез. Каюсь. И выбрось из головы эти дурацкие мысли о каких-то там каплях! Хочешь, сам выпью, на твоих глазах? — Он вытащил из кармана пузырек и вытряхнул все его содержимое в стакан. Добавил воды, отпил, а остатки выплеснул в раковину.

— Прекрати, — устало сказала Карина. — Хватит ломать комедию. Это совсем другой пузырек, я помню. Но меня это уже не интересует.

Колычев неожиданно засмеялся, глаза его блестели. Он снова подошел к ней, взяв за руку.

— Что бы там ни было, но дело сделано, — произнес он. — Клеточкин умер, да здравствует Колычев. То есть я хотел сказать другое. Картиной теперь придется заниматься мне.

— Зачем ты его убил?

— У меня не было выбора.

— Разве нельзя было поступить иначе?

Карине казалось, что все это происходит во сне, и он, этот человек с соломенными волосами, также выплыл откуда-то из ее подсознания, из самых глубин. Но ведь именно так ей всегда и казалось, когда она лежала в его объятиях и возвращалась в прошлое. В этом сне появлялись и исчезали другие люди, не похожие на живых, созданные не из плоти, а из какой-то ваты, глины, металла. Может быть, таким был и Клеточкин? И Влад, и все остальные, и она сама?

— Ты знаешь, я давно хотел это сделать. — Голос Колычева прозвучал где-то рядом. Но сам он находился далеко, в конце коридора, а потом вновь направился к ней. — Еще когда я только начинал писать этот сценарий. Дело даже не в Николае. Хотя сейчас обстоятельства сложились именно так, что его смерть стала необходима. Надо было расчистить путь. И это подтолкнуло меня, а то бы я так никогда и не решился… Желание убить должно созреть, оформиться, как спелый плод, как жажда первой любви, томительное ожидание плоти. Ты ждешь этого и боишься. Мечтаешь во сне и распаляешь свое воображение, но его или ее все нет, и ты не можешь пойти к первому встречному или убить этого первого встречного. Я говорю об одном и том же, потому что эти чувства похожи… Не знаю, что со мной происходит, но я думал об этом постоянно. О преступлении. О смертельном грехе. Наверное, во мне слишком живет мой прадед.

— Ты сходишь с ума, — сказала Карина.

— Даже по официальной статистике, в Москве уже больше семидесяти процентов потенциальных невротиков, — отмахнулся тот. — Город больных призраков. Как он еще держится, непонятно. Но это неважно. Скоро наступит конец. И ты… ты тоже помогла мне убить его. Ты дала ему выпить из этой чаши.

Колычев опять засмеялся, сначала тихо и медленно, а потом все громче, пока вдруг не застонал, схватившись пальцами за виски, словно от невыносимой боли у него стала раскалываться голова.

 

Глава пятнадцатая

1

Ему хотелось выяснить побольше об этих таинственных незнакомцах, приходивших к старику Караджанову, но Снежана больше ничего не знала. Женщину звали Селеной… Странное имя, означающее вечный спутник Земли — Луну. Они хотели забрать механическую куклу. А может, им нужно было от старого мага что-то еще? О каком другом мальчике шла речь? Все это слишком запутанно и непонятно. У людей, посвятивших свою жизнь оккультным наукам, всяческим мистическим экзерсисам и тайным каббалистическим знаниям, свои законы и свой путь в этом мире. Из него нет выхода, за вошедшим туда дверь захлопывается. И непосвященному трудно разобраться в его сути. Владислав, как и сама Снежана, тоже ощущал какое-то напряженное атмосферное давление вокруг них, хаотическое движение атомов, будто бы ускоренное приближением незримой бури. Все это относилось к области внутреннего чутья, интуиции и лежало за пределами разума. Как зверь нутром чует приближение охотника, так и Драгуров чувствовал, что затишье обманчиво, оно усыпляет, но готово внезапно взорваться и изменить ровное течение жизни. Что должно было произойти? Об этом он не только не мог знать, но даже не догадывался.

Но теперь было хотя бы понятно, кто перемешал на столе все части металлического тела.

— Это я перемешала все на столе, прости, — сказала Снежана, и Владислав немного успокоился — можно было хотя бы не опасаться за свой разум. — Когда эти звуки на тебя так подействовали, я испугалась. Эта лютня… Сама игрушка стала вызывать у меня отвращение. И страх. Честно говоря, я хотела от нее избавиться. Выбросить. Даже если бы кто-нибудь и подобрал разрозненные части, он вряд ли смог бы их собрать воедино. Наверное, сейчас это способен сделать только ты. Других, тех, кто знает, как она работает, нет. Дед умер, а мне это не под силу.

— Остается еще Селена, и тот, второй, — напомнил Драгуров.

— Эти двое не в счет, — ответила Снежана. — Почему-то мне кажется, что они всего лишь исполнители и вряд ли разбираются в том, что представляет собой этот металлический мальчик.

— Что же нам с ним делать? — Владислав вдруг поймал себя на мысли, что говорит так, словно они обсуждают будущее их сына.

— Не знаю. — Снежана пожала плечами. — Это решать тебе. Все теперь зависит только от тебя.

— Хорошо. Я закончу работу. Вновь верну его… к жизни. — Сказав так, Владислав опять ощутил внутреннее беспокойство. Нет, не надо было произносить слово «жизнь», подумал он, это кощунственно и лишено смысла. Мы сами, все люди, одушевляем материальные предметы, не понимая того, что воплощаются не только идеи и мысли, брошенные в гневе или в любовном запале слова, но и самые тайные желания. Мир населяют призраки, нереализованные проекты и замыслы, фантомы из написанных книг, персонажи фильмов и сошедшие с полотен художника портреты, карикатуры и зыбкие очертания фигур и лиц прошлого. Все это великое множество населяет землю и витает в воздухе, пытаясь влиять на живую жизнь, отвечая на призывы колдунов и магов. Не дай бог войти в число тех, кто взывает к ним, отторгая данную ему душу, ища смысл лишь в мертвом и потустороннем. Четыре вопроса стояли перед человеком всегда. Вот они: что в жизни святого? зачем нам дан разум? для чего мы живем? почему мы умираем? Ответы на них глубоко внутри тебя самого. Слыша лукавое нашептывание на ухо, ты можешь поверить, что познал все и обманул всех, и выберешь любой удобный для тебя ответ. В час несчастья или в минуту искушения особо непрочна твоя связь с истинным Творцом, и ты можешь уйти за другим, выбрать путь мертвых и жить среди них. Но любовь, которая лежит в основе всех четырех ответов на эти вопросы, еще может тебя спасти…

Снежана позвала его из соседней комнаты. Там были приготовлены бутерброды, чай, светился экран телевизора.

— Забавные новости, — сказала она, протягивая Владиславу чашку. — Нашли какой-то старый сундук с куклами, а сегодня днем его уже украли. Прямо из музея игрушек, куда его доставили. В обеденный перерыв. Причем сундук остался, а кукол нет. Все двери и окна были закрыты. Словно куклы сами разбежались.

— Так не бывает, — ответил Драгуров, надкусывая бутерброд.

— Я тоже думаю, что чепуха. Чего только эти журналисты не придумают!

— Работа такая. А что у нас с погодой?

— Ветрено, — беспечно улыбнулась Снежана.

Тренировка необходима всегда, в любом деле, а Гере особенно хотелось пострелять из арбалета, тем более что прошло месяца четыре с тех пор, как он последний раз держал этот замечательный инструмент в руках. Погоняв вдоволь на мотоцикле по знакомым улицам своего района, он и удовольствие получил, и проверил обстановку: кто, где и чем занимается. Самого Геру в шлеме и новом прикиде узнать было невозможно. За спиной висела большая спортивная сумка, в зубах — сигарета, в руке — банка колы. Он видел машину Коржа и его самого, разговаривающего о чем-то со своими парнями, затем к ним торопливо подошли два подростка — Кент и Татарин. И Жмох был рядом, прятался за деревьями, но не выходил.

Затем Гера медленно ехал за торопливо шагавшей в сторону рынка Людкой. Она вошла в одну из палаток, где торговали кавказцы, и дверь за ней закрылась. На окошке вывесили табличку «Закрыто». Гера усмехнулся. Каждый зарабатывает, как может, здесь ее точно накормят…

Он свернул к магазину «Барс» и долго кружил возле него, видя издалека милицейскую машину, открытые в бар двери, запоминая всех, кто входит и выходит из «черного» общежития.

Потом он отправился к Светиному дому, словно надеясь в последний раз увидеть ее здесь, хотя и понимал, что это невозможно. Она лежала где-то в реанимационном отделении, с подключенными проводками, которые сейчас заменяли ей мозг, сердце, почки и все остальное. Жизненный механизм уже искусственный, а плоть еще человеческая.

Неожиданно он увидел, что из подъезда выходит Лешка-Лентяй. Значит, уже выписался из больницы. Значит, ничего серьезного с ним и не произошло. Гера снял шлем и подъехал к Лентяю.

Поздоровались.

— Чего ты такой странный? — спросил Леша.

— Надо. Только не говори никому, что меня видел.

— Не сболтну.

Лентяю можно было верить, не такой он человек, как эти «обезьяны» и «живчики»…

Выглядел Леша как покойник, даже глаза ввалились. И Гера догадался почему.

— Сейчас в больницу, к Светке, — сказал Лентяй и махнул рукой. — Боюсь, уже поздно, — и, не став больше ничего объяснять, пошел прочь.

Гера проводил его взглядом, затем, фыркнув мотором, помчался в сторону леса. Там он начал на предельной скорости гонять по дорожкам, распугивая детей и собак, наслаждаясь руганью взрослых. Когда это занятие ему надоело, Герасим медленно поехал к знакомой беседке. Остановившись за деревьями, разглядел своих бывших приятелей, даже услышал, о чем они толкуют. Все по-прежнему: шмотки, клей, курево, девки и кому дать в морду…

В беседке сидели Гусь, Арлекин, Жмох, Кича и Дылда. А вскоре к ним присоединились еще трое — Кент, Татарин и Додик. Почти вся компания в сборе. Интересно, кто же из них будет вожаком, у кого хватит ума и силы? Наверное, либо Гусь, либо Кент. Дылда, может, и посильнее, но он дегенерат. Жмох и Татарин — шестерки. Кича уже не человек, всю дорогу обкуренный и проклеенный. Додик и Арлекин не настолько злы, как надо. А впрочем, все равно…

Гера расстегнул сумку, вытащил из чехла арбалет и приготовил его. В комплект входило двадцать пять стрел, более чем достаточно. Положив арбалет на колено, он опустил шлем и медленно выехал из-за деревьев. Подростки в беседке удивленно уставились на появившегося невесть откуда парня.

— Гляди-ка, какой лыцарь! — загоготал Жмох, обычно первым начинавший всякое безобразие. — Черная маска Смерти! Эй, придурок, ты откуда взялся?

— Погоди! — остановил его Гусь, который уже готовился командовать всеми. Ты кто? А ну-ка слезай со своего ишака, иди сюда! Пока зову по-хорошему.

Он сделал знак, и Додик с Арлекином выскользнули из беседки, решив обойти мотоциклиста с боков. Гера приподнял арбалет и пустил стрелу. Подростки в беседке даже не поняли, почему Арлекин вдруг упал и замер. Будто споткнулся и теперь притворялся, решив отдохнуть. Из-под куртки у него торчал наконечник стрелы. Радуясь удачному выстрелу, Гера перезарядил арбалет, и вторая стрела догнала Додика, который, успев все сообразить раньше других, метнулся к деревьям. Дылда, растопырив руки, пошел прямо на мотоциклиста, матерясь и брызжа слюной, но третья стрела угодила ему прямо в горло, и он замолчал, рухнув навзничь.

Поднялся крик. Никто еще до конца не понял, что происходит. Все думали, что идет какая-то игра, в которой по правилам надо падать и притворяться мертвым. Или убегать. Но выскочить из беседки никому не удавалось. Лишь только кто-то пробовал высунуться, как в него или рядом с ним вонзалась стрела. Наездник кружил вокруг беседки, словно издеваясь, перезаряжая свое смертоносное оружие, выпуская одну стрелу задругой…

Через пять минут все было кончено. Гера расстрелял весь запас, слез с мотоцикла и убрал арбалет в чехол. Затем зашел в беседку. Никто не шевелился. Жмох был пришпилен к опорному столбу, Кент и Кича лежали на полу, Татарин свешивался через перекладину. Один Гусь сидел на лавке, будто отдыхая, но конец стрелы торчал у него ниже ключицы. Неожиданно он с трудом приподнял голову и мутным взглядом посмотрел на мотоциклиста. Гера снял шлем и подошел ближе.

— Ты?.. — прошептал Гусь.

— Я, — ответил Гера. — Встретимся в аду, — добавил он и, вытащив из-под куртки пистолет, выстрелил ему в голову.

Холодильная камера представляла собой довольно просторное помещение, величиной с две комнаты, и была разделена на отсеки, в которых хранились скоропортящиеся продукты. Температура чуть-чуть выше нулевой. Имелась внутренняя вентиляция, но пахло почему-то свежемороженой рыбой. Пара отсеков в камере уже давно были приспособлены Магометом под своеобразный зиндан, там даже было кольцо с цепью, на которую сажали «особо отличившихся» или, например, девицу из следующей партии, предназначенной к отправке на Кавказ в автофургоне. Иногда там, рядом с тушами мяса или связками рыбы, лежал завернутый в рогожу недруг, чье тело по каким-то обстоятельствам нельзя было вывезти немедленно, и оно дожидалось своего срока, уже не предъявляя претензий.

Знай об этом Галя, она сошла бы с ума, хотя сейчас никаких покойников в камере не было. Очнувшись, девочка не сразу поняла, где находится. Откуда-то сверху лился слабый свет. Кавказец оставил лампочку включенной специально, чтобы она не слишком боялась, когда начнет немного соображать. Не стал он и связывать ей руки и заклеивать пластырем рот. Да, он ослушался хозяина, но у него было сердце, а где-то в Чечне тоже подрастала дочь, и, представив ее на месте этой девочки, кавказец просто уложил Галю в один из отсеков на овечью шкуру, прикрыв сверху другой. Выбраться из камеры было невозможно, дверь открывалась только снаружи.

Галя попыталась встать, но у нее закружилась голова. Она попыталась вспомнить, что произошло. Вспомнила, но плакать не было ни сил, ни желания. Слезами тут не поможешь. Она хорошо понимала, что ее ждет, какую участь ей уготовили, хотя даже и в самых страшных мыслях не могла представить того, что замыслил Магомет. Меня убьют, подумала вдруг она. И больше всего ей стало жаль маму и отца. Потому что они уже никогда не увидят ее. Гера не сможет ее отсюда вытащить. Он даже не знает, где она.

Чтобы согреться, Галя начала прыгать и бегать из одного конца камеры в другой. Затем увидела торчащий в мясной туше нож, забытый кем-то из продавцов. Вытащив его, она потрогала острое лезвие. Это был хороший нож, длинный и тонкий, настоящий мясницкий. Пригодится, решила она, сунув его под овечью шкуру. Хоть какое-то оружие, которым можно попытаться себя защитить.

Неожиданно она услышала снаружи какой-то шум и лязг, быстро метнулась в свой отсек и накрылась шкурой. Вытащила нож, прижимая его к груди. Сердце отчаянно колотилось, но она лежала тихо, не шевелясь, закрыв глаза.

Дверь в камеру открылась. Вошли, как она поняла, двое.

Они сразу стали переговариваться друг с другом. В Одном из них она узнала по голосу человека, который был хозяином всего. С жирными волосатыми пальцами.

— Ну, вот она, — сказал один, и Галя по голосу узнала жирного хозяина магазина. — Этот болван, кажется, даже не связал ее.

— А к чему? — ответил второй. — Еще бы на цепь посадил! Ты кончай с этими средневековыми глупостями.

— Девчонка красивая, пойдет по высшей цене, — продолжал Магомет. — Хочешь посмотреть? Можно ее вытащить да раздеть, сам убедишься. В первом сочку.

— Да мне-то до лампочки, пусть лежит, — отозвался второй.

Чуть приоткрыв глаза, Галя едва сдержалась, чтобы не вскрикнуть от радости: второй человек был в милицейской форме.

— В фургоне много будет? — спросил милиционер.

— Два десятка девчонок, да пацанов с дюжину. Сейчас они на овощной базе, к утру будут здесь. А дальше — прямая дорога на Кавказ.

— Я сам поеду с фургоном, — произнес Рзоев. — Возьму с собой Клементьева. Так будет спокойнее.

— Пожалуй, ты прав, — согласился Магомет.

Захватив с собой несколько бутылок вина и выключив свет, они ушли. Дверь в камеру захлопнулась.

Галя с трудом разжала стиснутые зубы. Ее била дрожь.

С Колычевым что-то произошло: лицо перекосилось, губы задергались, глаза стали совершенно мутными, будто в них плеснули кислотой, и вращались они из стороны в сторону. Он продолжал держаться пальцами за виски, а потом повалился на пол, скрючился, подтянул колени к подбородку, изо рта хлопьями пошла белая пена, словно сорвался кран у огнетушителя. Голова билась об пол. Показался длинный, как у собаки, язык.

Карина пришла в ужас. Это было похоже на эпилептический припадок. Надо как-то помочь, иначе он разобьет голову или откусит себе язык. Навалившись на Алексея всем телом, она схватила его за руки, но он вырывался. Пена летела ей в лицо. Карина прижала его голову. Борьба длилась минут пять, и, когда казалось, что она вообще не закончится, Колычев внезапно успокоился. Грудь его слабо вздымалась, руки превратились в набитые ватой тряпки, голова болталась на тонкой шее, как соломенная. Карине удивительно легко удалось поднять его и дотащить до дивана.

В сознание Алексей не приходил. Он лежал, закатив глаза и тяжело дыша. Смочив полотенце водой, Карина вернулась в комнату и положила ему на лоб. Припадок кончился. Чем он был вызван? Алексей ни разу не говорил ей, что страдает каким-то недугом. Ей сейчас было и жаль Колычева, и страшно — это чувство не проходило, словно она только что боролась не с ним одним, но и с кем-то еще, засевшим внутри него, пытавшимся покинуть тело или изменить его физическую структуру, как происходит в фильмах про оборотней. Она не любила мистику, не признавала ее, считала все это бредом. Но теперь ощущала нечто, вызывающее омерзение и ужас.

Чтобы избавиться от неприятного чувства, Карина распахнула все окна, включила радио, телевизор и снова уселась возле Колычева. Она смотрела ему в лицо, поглаживая светлые волосы. Когда Алексей пришел в себя, она приготовила крепкий чай с лимоном и начала поить его с ложечки, вливая между губ.

— Ничего, ничего… — шептала она, поправляя подушку. — Скоро пройдет… Только не пугай меня больше… Тебе лучше?

— Гораздо, — прошептал он, глядя на нее не только осмысленно, но даже как-то чересчур пристально. — Что со мной было? Обморок?

— Я бы сказала — припадок. У тебя эпилепсия?

— Вроде того. Но припадки бывают не часто, раза два в год. Извини, что это случилось в твоей квартире.

— Хуже, если бы произошло на улице.

— Да, ты права. Еще бы отвезли в вытрезвитель. Один раз со мной так и было. Приняли за пьяного. Впрочем… Все дело как раз в алкоголе. Мне нельзя пить.

— Никому нельзя пить, — успокоила его Карина.

— Но особенно таким, как я. Я ничего не болтал? — вдруг спросил он. Иногда со мной бывает.

— Нет, ты бился головой об пол и хотел откусить себе язык.

— Никого не звал? Никаких имен не произносил? — продолжал допытываться Алексей.

— Ты просто как шпион, — усмехнулась Карина. — Да, звал своего резидента. Только я не разобрала, как его имя.

— А зачем тебе вообще знать? — серьезно ответил он. — Рано еще. Каждый должен созреть. Пройти по ступеням. Познать.

— По-моему, тебе надо отдохнуть, — забеспокоилась Карина.

Его голос, вся эта бессвязная речь пугали. О чем он говорит? Она чуть придержала его за плечи, когда он попытался встать. И Алексей вновь обессиленно откинулся на подушку.

— Я ведь неслучайно тебя выбрал, — прошептал он.

— Ну конечно, — согласилась Карина, думая о другом.

— Нет, ты не понимаешь! — рассердился Колычев, но это получилось забавно, поскольку он не мог даже толком поднять голову.

— Естественно, не понимаю, — снова согласилась она. — Ты лежи.

— Любовь — это одно. Это всего лишь мостик между двумя существами, — слабым голосом произнес он. — И совсем другое — то, чем ты занимаешься. Вся твоя жизнь. Тот мир, в котором ты существуешь, И там, в этом мире, должна быть ты.

— Почему? Почему не ты — в моем мире? И вообще, он един, мир.

— Нет, ты не понимаешь… — Голос его слабел, растворяясь в сумерках. Есть два мира. Два. И они находятся в постоянной борьбе друг с другом…

Ничто не предвещало беды. Дети стайкой переходили улицу. Рядом шли две пожилые воспитательницы. Горел зеленый свет. Да и ни одной машины поблизости не было. Дети возвращались из зоопарка, продолжая делиться впечатлениями. Жирафа видели, крокодил был болен, медведи грустили, а обезьяны вели себя подобающим образом — как обезьяны. Неожиданно откуда-то из подворотни вылетел мотоциклист в шлеме и черной куртке. Он мчался прямо на детей. Врезавшись в толпу и раскидав всех передним колесом, как мошкару, мотоциклист пронесся дальше и скрылся за поворотом. Все произошло в считанные секунды. А пожилые тетки-учительницы даже не успели ничего сообразить и теперь дико кричали, ползая по асфальту среди уцелевших и сбитых детей.

Школа была закрыта, но Герасим и не собирался туда идти. Свою учебу он уже считал законченной. Ничего полезного школа ему не дала. Поплескав бензином на парадную дверь, Гера уселся на мотоцикл и бросил спичку. Вспыхнуло красиво. Полюбовавшись немного пламенем, он понесся прочь.

В одной из коммерческих палаток, на отшибе, двое кавказцев лениво играли в нарды, чтобы убить время. Клиентов не было. За последний час подползли лишь два местных торчка, наскребших на бутылку водки, да знакомый пацан, купивший пакетик анаши. Водка изготовлялась в соседнем доме, шла прямо из подпольного цеха. Пить ее было опасно, но торчки пили и почему-то не умирали. Словно тараканы, которых трави хоть чем — бесполезно. Все равно бегают.

Рядом с киоском остановился мотоцикл. Перед окошком замаячила голова в шлеме. Кавказцы оторвались от нард.

— Привет Магомету! — сказал мотоциклист и бросил что-то внутрь.

Рванувшись на скорости с места, Герасим услышал позади себя грохот разорвавшегося взрывпакета.

Прием посетителей в больнице уже был закончен. Но к Свете Большаковой и так все равно никого не пускали, кроме родителей. Они как раз только что ушли. Врач сказал им, что надежда есть, но в глаза при этом старался не смотреть. Он знал, что человек в таком состоянии может прожить еще несколько месяцев, может быть, лет. Но надеяться стоит только на чудо. Гера оставил мотоцикл возле входа, рядом с машиной «скорой помощи», и вошел в приемный покой. Подождав некоторое время, приглядевшись, он обратился к одной из санитарок:

— Проведите меня к той девушке, которая… которую… утром…

— В коме? — подсказала та. — Ты что, мальчик? Нельзя.

Гера молча протянул ей стодолларовую бумажку. Наверное, это был ее трехмесячный заработок. Она испуганно покраснела, но деньги взяла и повела его за собой какими-то переходами, по служебным лестницам. Остановилась возле двери в палату.

— Теперь уходите, обратно я найду дорогу, — сказал Гера.

Войдя внутрь, он разглядел на кровати Свету. Руки ее лежали поверх натянутого по самый подбородок одеяла, голова обмотана бинтами. Какие-то проводки тянулись к приборам. Капельница. Глаза закрыты. Острый носик торчит вверх.

— Света? — позвал Герасим, но она, конечно, не откликнулась.

Подержав недолго ее руку в своей и слабо пожав, он отошел от кровати и стал щелкать тумблерами, отключая аппаратуру. Затем еще раз взглянул на девушку и, торопливо покинув палату, прикрыл дверь.

Он медленно ехал по улице, вновь направляясь к своему району. В одном из переулков, там, где Гера видел машину Коржа, он остановился. Машина и сейчас стояла тут, возле мебельного салона. За рулем сидел шофер. Гера не стал подъезжать ближе. Не выключая мотора, он закурил и приготовился ждать. Корж с хозяином мебельного салона крутили какие-то дела, Гера знал об этом и набрался терпения. Раз машина тут — значит, выйдет. Через полчаса Корж в сопровождении двух охранников действительно показался в дверях. Все трое сели в машину и принялись что-то обсуждать. Стекло рядом с шофером было опущено. Корж сидел на заднем сиденье. Один из охранников вылез из машины и вновь направился к салонуочевидно, что-то забыли. Дверца осталась открытой. Корж ел вишню и бросал на асфальт косточки.

Гера медленно поехал по переулку. Притормозив возле машины, он сунул руку в карман. Шофер и охранник продолжали разговаривать, но Корж почувствовал что-то неладное. Напрягшись, он выронил кулек с вишней и быстро захлопнул дверцу, но Гера уже выдернул чеку и аккуратно забросил гранату через ветровое стекло.

— Подарок! — крикнул он, газанул и, заложив лихой вираж, свернул за угол. Услышав грохот взрыва, он засмеялся.

Так он и мчался вперед, в черном шлеме и куртке, с привязанной за спиной сумкой, смеясь и плача одновременно…

Вновь собирая куклу, Драгуров обратил внимание на одну деталь, которая и прежде вызывала у него удивление. Внутри игрушки, там, где у мальчика должно было находиться сердце, к металлической стенке крепились часы. Владислав считал, что это излишество, поскольку часы были скрыты от глаз, мертвые стрелки застыли на цифре «12». Вероятно, это была очередная причуда мастера Бергера вложить старые сломанные часы в куклу и припаять к корпусу. Причем внутри, что было лишено всякого смысла. Если только он не придавал этому какого-то особого значения. Но что самое поразительное — сейчас стрелки часов двигались… И секундная, и минутная, а значит, и самая большая. Часы работали!

Драгуров позвал Снежану.

— Странно, — сказала она, заглядывая в корпус куклы. — А ты знаешь, когда я раньше брала игрушку в руки, мне всегда казалось, что внутри что-то тикает. Как бомба с часовым механизмом.

— Наверное, твой дед иногда развинчивал туловище и заводил их. Вот маленькое колесико, сбоку, — он показал отверткой. — Но теперь-то они почему пошли? Сами по себе, что ли?

— Секундная стрелка так прыгает, будто они кварцевые, — сказала Снежана.

— Это невозможно. Во времена Бергера кварцевых часов не было.

— А может, часы появились позже?

— Даже если они кварцевые, я все равно не понимаю. Зачем? И потом, я точно помню, что они не работали. Стрелки стояли на двенадцати. Чепуха какая-то! Словно сам собой пошел отсчет времени.

— Отсчитывают отпущенный нам срок, — попробовала пошутить Снежана, хотя ей самой явно стало не по себе. — Надо было все же выбросить эту чертову куклу!

— Еще успеем, — отозвался Владислав. — Может, попробовать их вынуть? Я, правда, не часовой мастер, но посмотреть, что там внутри, интересно.

— Не нужно, — испугалась Снежана. Она даже взяла Владислава за руку, будто часы действительно могли взорваться. — Мало ли что может произойти? Лучше не рисковать.

Драгуров решил послушаться, чтобы она не волновалась. Вынуть часы он всегда успеет. Но Снежана не уходила.

Окончательно собрав механическую игрушку, Драгуров закончил работу.

— Не пойти ли нам прогуляться? — спросил он, глядя в окно. Уже давно смеркалось, на улице зажигались фонари. И в доме напротив тоже горели окна. Ветер то набрасывался на ветки деревьев, обрывая желтую листву, то затихал, словно таясь в переулке и накапливая силы. Воскресный вечер обещал быть прохладным.

— Пойдем, — согласилась Снежана. — А ты не хочешь позвонить домой?

— Там все в порядке, — ответил Драгуров, хотя особой уверенности у него почему-то не было. — Ладно, — добавил он, заметив ее укоризненный взгляд. Позвоню.

…Карина сняла трубку, будто ждала этого звонка. Она не отходила от кровати и слушала Колычева. Какой-то бессвязный бред, где смешалось все культовые символы, религия, восклицания, цитаты… Речь его лилась нескончаемым потоком, будто Алексей был передатчиком чьей-то мысли и воли. Он говорил о каких-то Учителях, о Знамени Владык с изображенным на нем знаке, который означает чудесный камень Чантамана — магический талисман, призванный изменять энергетику того места, где он находится…

— Это терафим, — шептал он. — Плазмоид, образованный в виде шара, состоящий из светящейся плазмы, но твердой, как кристалл… Махатмы учат, что он несет свои заряды света и насыщает токи вокруг Земли… Он вызывает магнитные и биологические аномалии… Связует нас и Неизвестных… Терафим накапливает космическую энергию. И впитывает наши чувства, сознание… Но если ему перестать поклоняться, если исчезнет питательная среда, то он чахнет и умирает, вновь превращаясь в мертвую материю… Тогда его надо бросить в священную реку… и змей снова оживет… надо забрать его… Это — зеркало… Зеркало, в которое можно смотреть. Таких камней, осколков от них, очень мало, всего несколько…

Махатмы иногда посылают их тем, кого они решили выбрать… В дар. Но многие не умели и не знали… Не каждый способен стать Майтрейей… В сакральном календаре записано, что терафим Чантамана сейчас попадет в руки того, кто именем Великих Учителей понесет Знамя Владык, именем Христа и Будды, Магомета и Соломона, Махатм Мира… последний терафим… Чантамана… камень…

Поток продолжался, мысли путались, и в это время как раз зазвонил телефон.

— Да, это я! — сказала Карина, узнав голос мужа. — Приезжай, если сможешь. Мне нужно тебя видеть, Влад.

Она вдруг заплакала. А телефон неожиданно отключился.

«…Этот необычный храм находился где-то на территории Калмыкии, хотя я мог и ошибаться — время и расстояние играли теперь малую роль в продвижении к некоей Надземной Сфере. Еще в баварском домике Хаусфишера я слышал, что его естество отторгает две вещи — нравственный закон внутри и звездное небо над ним. Так вот, та Сфера, к которой мы приближались, была лишена этих отягчающих человека уз. Надземная она или подземная — это, в сущности, ничего не меняет… В храм тоже приходилось спускаться, обходя потоки воды, а затем взбираться на гору, и снова — вниз, сквозь какие-то непроходимые ущелья и пещеры. Любопытно, что никаких животных или птиц мы не видели, сама местность вызывала страх и дрожь, даже у охранников-монголов. Но это еще не была та Священная Страна, в которой Правитель Мира смотрит в свое зеркало и определяет ход событий, держа в руке чудесный камень и посылая его осколки избранным. Обо всем этом мои спутники — мужчина и женщина, — удивительным образом похожие на оставшихся где-то в пределах Москвы Дану и Велемира, говорили шепотом: о Майтрейе, терафиме, Шамбале и вновь о Чантамане — осколке магического кристалла, формирующего энергетические поля, который они должны были принять из чьих-то рук…

Встретивший нас у входа в храм лама, не говоря ни слова, провел внутрь, где была установлена металлическая статуя с четырьмя руками, причем две из них напоминали змей, росших из лопаток. На шее — четки, на голове — знак Воды, на лбу — третий глаз. В Иране его прозывали Заххаком, здесь — Дхиан-Коган, ближе к югу — Локапати или Локанатха, а в самом Тибете, конечной цели пути — уже Джигтен Гонпо: всюду по-разному. Возле озаренного языками пламени Дхиан-Когана стоял старейший гуру с покрытой головой и скрещенными на груди руками. Шевелящийся во рту язык да горящие глаза — вот и все живое, что было в его лице. А у ног его светились какие-то буквы на непонятном наречии. Своими заклинаниями и пассами, насколько стало понятно, он призывал силы мрака и входил в духовную связь с идолом, но Дхиан-Коган что-то не спешил ответить на его приветствие или хотя бы просто помахать ручкой, тем более, что у него их было целых четыре. Наверное, я был не слишком настроен на серьезный лад, поскольку все эти игры людей меня попросту забавляли, как бы серьезны и кровавы они ни были, но гуру что-то шепнул своему помощнику, и лама, забрав меня у моих провожатых, поставил рядом с Дхиан-Коганом, у его подошв. И вашему покорному слуге Курту пришлось сосредоточиться под ритмичное постукивание мантр. Акустическая мелодия действовала на всех присутствующих чрезвычайно возбуждающе и демонически.

Ввели несколько человек со связанными за спиной руками. Это были какие-то пленники, некоторые из них-явно европейцы. Все они должны были принять участие в тантристском ритуале освящения Дхиан-Когана, а заодно и меня. Служки в это время били в обтянутые человеческой кожей барабаны и дудели в раковины или музыкальные инструменты, очень напоминающие полые человеческие кости. Приготовлены были горшочки и блюда — для крови и органов. Гуру, а вслед за ним и все остальные (что удивительно — даже некоторые из пленников) запели: „Ом-ма-хум! Дхиан-Коган, покажи свою силу, схвати врагов сетью, переруби их мечами, прострели стрелами, пронзи копьями, высоси у них сердце, прекрати жизнь врагов твоих, плоть, кровь и кости вкуси устами твоими, о, великий богатырь, на чье лицо невозможно смотреть, имеющий три глаза, возложивший на себя корону из черепов, красноликая мать мира, свирепый палач и владыка, освяти знамя свое и сына твоего, стоящего у ног твоих, оммане-хум!..“ И так далее.

Оратория, довольно-таки заунывная, продолжалась часа полтора. Поскольку речь шла и обо мне тоже, о чем было нетрудно догадаться, я подумал: как все же согласуется их заповедь щадить все живое с жертвоприношением? Наконец служки и ламы бросились к пленникам и проворно раздели их донага. Руки и ноги им заломили за спину, головы откинули назад, привязывая волосы к ступням таким образом, чтобы грудь и живот торчали вперед. Гуру еще громче забормотал свои молитвы и заклинания. Затем вышел вперед и сбросил с головы мантию. Вид его совершенно голого черепа был страшен — смерть с горящими глазами. Он встал на колени перед одним из пленников, в левой руке его оказался короткий серпообразный нож. Мгновенно вонзив нож в грудь жертвы, правой рукой он вырвал все еще трепещущее сердце. Хлынувшей кровью ламы стали торопливо писать на белом полотнище какие-то заклинания и формулы. Затем гуру вложил окровавленное сердце в заранее приготовленную чашу, оправленную в серебро и напоминающую человеческий череп. Раздался крик очередной жертвы. За гуру шел его помощник, который ловким ударом ритуального ножа вскрывал теменную часть и выпускал в ту же чашу с сердцами еще теплые мозги. Некоторым из жертв, прежде чем убить, гуру перерезал шейные артерии, а служки собирали хлещущую кровь в горшочки и сосуды! Черной кровью было залито и забрызгано все вокруг. И вся эта кровь, и все эти сердца предназначалась ему — Дхиан-Когану, безразлично взирающему вниз, и мне, стоящему у его ног…»

8

Их было трое, поднимающихся по лестнице. Низенький мужчина, с лицом, как печеное яблоко, прикладывающий иногда руку к плечу, болезненно кривясь, и два мощных гориллообразных существа с тупыми глазками. В какой колбе их выращивал Яков — непонятно, но то, что они были однояйцевыми близнецами Феди, в этом сомнений не оставалось. Квартиру Драгурова вычислили еще днем. Все это время Яков со своими спутниками кружил возле дома, опасаясь, что хозяин мог сообщить в милицию. В любом случае надо было дождаться темноты. Сам Владислав из подъезда не показывался: либо сидел дома, либо вообще уехал. Другой на его месте непременно залег бы на дно, рассудил Яков. Такое не прощается. Одного продырявил шилом, второго отправил в больницу — того и гляди помрет. Правда, у Федора вместо головы чугунный шар, но в сознание он еще не пришел.

В половине десятого решили начинать — сидеть на лавочке больше не имело смысла. В конце концов можно подождать и в квартире.

На восьмом этаже они остановились, Яков достал металлический шприц и осторожно впрыснул кислоту в замочную скважину. Одна из горилл тихонько заржала, но вторая показала ему кулак. Яков покачал головой: идиоты! Но без них было бы трудно. Ждать пришлось минут пять. За это время кислота разъела внутренний механизм замка, оставалось лишь слегка надавить — язычок запора прогнулся, и дверь открылась. В коридоре было темно, но где-то в комнате горел свет и слышался монотонный бубнеж. Затем неожиданно зазвонил телефон. Трубку сняли, и женский голос что-то ответил. Яков зажег маленький фонарик, вытащил нож и, поискав глазами телефонный провод, перерезал его.

— Пошли, — прошептал он и ударом ноги распахнул дверь в комнату.

На него испуганно смотрела заплаканная женщина, держащая в руке телефонную трубку. На диване лежал мужчина, укрытый пледом, но это был не Драгуров. Гориллы бросились к нему и скинули вниз, изготовившись пинать.

— Отставить! — прикрикнул Яков и толкнул женщину в кресло. Потом прошелся по комнате, заглядывая во все углы. Затем вышел в другую, осмотрел кухню и ванную. Вернулся назад.

— Кто вы? — спросила женщина.

Гориллы стояли возле нее и скалились, мужчина лежал возле дивана на полу и безучастно следил за происходящим, но был еще слишком слаб, чтобы оказать хоть какое-то сопротивление. Да кажется, и не собирался. Просто лежал и смотрел на происходящее.

— Сиди уж! — проворчал Яков, бросив косой взгляд.

— Деньги там, в серванте, — сказала женщина. Она перестала плакать очевидно, взяла себя в руки.

— Это хорошо. — Яков открыл сервант, быстро нашел портмоне и, пересчитав деньги, скривился. — Курам на смех. А где муж?

— В командировке, — ответила она.

— А это кто? Ясно, можешь не отвечать. Но насчет командировки ты врешь. Я слышал, как ты говорила в трубку: «Влад, приезжай». Стало быть, сейчас приедет?

— Не знаю. Чего вы хотите?

Гориллы заржали, Яков тоже усмехнулся.

— Я сюда пришел, чтобы наказать его, — ответил он. — И сделаю это, даже если мне придется ждать до утра. Времени у нас много. Вздумаешь кричать вырежу язык. И глаза. Будешь вести себя спокойно — останешься цела. Но поскольку ты его жена, то и тебе кое-что полагается. Чтобы наперед знала, кто твой муж и как он со всеми нами поступил. Включая тебя. Пострадаешь за него, пока он не явится. Впрочем, для тебя это будет только в удовольствие.

Подав знак своим гориллам, он наступил ногой на грудь распростертого на полу мужчины, чтобы тот не вздумал барахтаться. Женщина вскочила, но одна из горилл схватила ее за руки, а другая принялась срывать с жертвы одежду. Борьба проходила беззвучно, женщина даже не пыталась кричать, словно онемела от ужаса. Но когда она наконец опомнилась и закричала, сильный удар в лицо бросил ее на пол.

— Давайте-давайте, ребятки, не спешите! — подзуживал Яков, сцепив руки на горле мужчины и слегка придушив его.

Но они и так не торопились, делая свое дело обстоятельно, как дорвавшиеся самцы. Один сел женщине на грудь, зажимая ладонью рот и держа руки, другой, разорвав белье, поднял и раздвинул ее изгибающиеся ноги, вошел твердым концом в противящееся и отвергающее его чрево. И загоготал, оскверняя лоно своим семенем. Еще один, последний крик вырвался у женщины из горла, и она провалилась в небытие, уже не чувствуя, как гориллы меняются местами, хохочут и налезают на нее снова и снова.

 

Глава шестнадцатая

1

Сильный ветер, бросавший в лица запоздалым прохожим скопившийся на улице мусор, изгибавший ветки деревьев и хлопающий открытыми форточками, неожиданно стих, словно дожидался, когда круглая и страшная в красноте Луна начнет проскальзывать над погружающейся в дрему Москвой. Но было всего начало одиннадцатого, ярко горели окна и неоновые вывески ресторанов и казино, в парках продолжалось воскресное веселье, а в самом центре, на Красной площади, проходил какой-то очередной концерт рок-музыкантов, сотрясающих древние стены расположенного рядом собора демоническими ритмами и вибрирующими воплями фанатов. Куклы и марионетки разъехались по своим загородным домам и сейчас занимались привычным делом — пили и веселились, ругали кого-то и жаловались, изобретали новые планы и заклинали продлить свое бессмысленное существование, погружаясь в пучину праздничного пира во время надвигающейся чумы.

В Москве что-то происходило, накапливалось, приближалось, но никто еще ни о чем не догадывался. Тем временем в районе Серпухова уже начинали трещать деревья, где-то произошел обрыв проводов, погасло электрическое освещение. Метеорологи продолжали выдавать утешительные прогнозы, никто не хотел верить в какие-то ураганы или другие природные явления, которых просто не может здесь быть по определению. Не тот климат, не тот менталитет. И не тот народ, чтобы его можно было напугать еще чем-то. Пусть хоть Луна упадет на Землю, хуже уже все равно не будет.

— Надо ехать, — сказал Драгуров, посмотрев в окно. — Ветер, кажется, стих.

— К жене? — спросила Снежана. И спокойно добавила: — Поедем.

— Там что-то случилось… Телефон больше не отвечает. И вообще пора нам как-то определиться. Ненавижу врать. Я скажу ей, что ухожу от них.

— Если ты решил… — промолвила Снежана, но не закончила фразу. — А дочь?

— Она уже взрослая. Надеюсь, поймет.

— Когда я узнала, что мой отец и эта Селена… Я не могла простить.

— Но ты ведь хочешь, чтобы мы были вместе? — Владислав смотрел ей в глаза и ждал ответа. Сейчас он думал, что безусловно прав, но секунду спустя, когда девушка сказала «да», вновь почему-то начал сомневаться. Ее односложный ответ прозвучал как-то рассеянно и неопределенно, будто она сама не могла решить этот важный для себя вопрос.

— Не хочу, чтобы он оставался здесь, — сказал Владислав, указывая на металлического мальчика. — Возьмем с собой.

Он принес из ванной полотенце, завернул в него куклу и положил в сумку.

— Завтра мы с тобой отправимся на юг, — заявил Драгуров. — Или почему бы нам не поехать на Кавказ? Хотя нет, опасно.

— Тогда уж лучше в Болгарию, — предложила Снежана. — У меня тоже есть деньги. Остановимся в Пловдиве, у родственников. Мама сейчас там. Познакомитесь.

— Боюсь, она воспримет меня как старого ловеласа, соблазнившего единственную дочку.

— А я опасаюсь, как бы она сама тебя не соблазнила.

— Это интересно, — усмехнулся Владислав. — Ладно, так и поступим. Осточертело в этой Москве. Будто у меня высасывают все силы, всю энергию. Особенно в последние дни… Еще неделю назад я чувствовал себя совершенно иначе. Была семья, дом, работа… Теперь — ничего. Кроме тебя. И этой куклы.

— А у тебя нет такого ощущения, что тобой кто-то играет? Твоей судьбой?

— Может быть, — отозвался он. — Я сейчас уже ничего не хочу. А ты?

Снежана ответила не сразу.

— Одно желание у меня было всегда. Увидеть моего младшего брата. Ему сейчас должно быть почти тринадцать.

— Ты мне не говорила, что у тебя есть брат, — удивился Драгуров.

— Но ведь ты и не спрашивал, — рассеянно улыбнулась Снежана.

В баре оставался только один посетитель — какой-то парень в темных очках, не то подросток, не то гей, работающий под мальчика. Сидел в углу, тянул колу и ел мороженое, в беседу ни с кем не вступал, иногда курил, а к заказанной бутылке шампанского так и не притронулся. Рядом с ним лежала спортивная сумка. Очевидно, он кого-то ждал. Бармену было все равно, лишь бы платил. Со служебного входа вошли два продавца, уже закончивших работу. Они и жили тут же, в пристроенном к зданию общежитии. Перекинулись несколькими фразами, стали смотреть телевизор, попивая пиво. Один из них покосился в сторону подростка, но ничего не сказал. Другой шепнул бармену:

— Голубой, да?

— Первый раз вижу, — отозвался тот. — Сам спроси.

— Эй, хочешь конфетку? — крикнул продавец. Подросток встал, пошел к двери, запер ее на засов и вернулся обратно за свой столик.

— Не здесь, — сказал продавец, поняв его действия по своему. — Иди за мной.

Бармен и второй продавец молча смотрели на них.

— Хорошо, пойдем, — согласился подросток, подхватывая сумку.

Через тот же служебный вход они прошли коридорами в подсобные помещения магазина. Встретившийся им сторож-охранник ничего не сказал, только ухмыльнулся. Откуда-то сверху доносились шум, голоса, выкрики.

— Магомет гуляет, а мы чем хуже? — спросил продавец сторожа, подмигнув. Хочешь присоединиться? Мальчик не возражает, да?

— Давай, — кивнул подросток.

— Сейчас, только магазин обойду, — сказал сторож. — Через полчаса.

Наконец они пришли в маленькую комнатку, где стояли промятый засаленный диван да пара стульев.

Продавец-кавказец, напевая какую-то песенку, начал раздеваться.

— А ты чего стоишь? — повернулся он к подростку. — Любишь, когда за тобой ухаживают? — но тут же испуганно замер: в одной руке мальчишка держал ствол, в другой — стальной изогнутый нож.

— Ложись, Сулико, и не вздумай орать — убью, — посоветовал подросток. — А скажешь, где девчонка, будешь жить.

Продавец послушно улегся на диван, прямо со спущенными штанами. Подросток приставил нож к его паху, и кавказец смертельно — перепугался.

— Отрежу, — сказал мальчишка. — Говори.

Дуло пистолета вдавилось в горло. Лезвие полоснуло по бедру, но, хоть и было больно, продавец не закричал: побоялся, что убьют.

— Какая девчонка? — через силу пробормотал он.

— Должен знать. Она с Магометом?

— Нет там никого, сам относил закуску.

— А где она? — Подросток сделал еще один надрез, ближе к члену.

— Стой, стой! Аяз говорил, кого-то в холодильной камере заперли… Может, ее?

— Так. Зачем заперли? Она жива?

— Не знаю. Ничего не знаю. Отпустишь, нет?

— Где холодильная камера?

— Тут, рядом.

— Тогда, веди. И если, Сулико, дернешься — не промажу. — Подросток отступил на пару шагов. — Штаны не застегивай, так пойдешь. А руки опусти.

Гера во многих фильмах видел эти сцены, слышал такие фразы и сейчас словно примеривал их на себя. Но главным героем он себя все равно почему-то не чувствовал. Как артист, который играет роль по желанию режиссера. Идет съемка, где-то затаился оператор с камерой, поодаль стоят другие артисты, массовка, просто зеваки-зрители. Кто-то из актеров уже выпал из действия, изобразил смерть, другим еще предстоит сыграть в дальнейших сценах. Но что будет дальше неизвестно. О том ведает лишь режиссер. Гера ощущал все это в себе, но пистолет в его руке был настоящий, и нож — тоже, и шедший впереди кавказец со спущенными штанами хоть и походил на какой-то комический персонаж, но был живой, потный, испуганно вздыхавший и косящий глазами.

Они подошли к железной двери с засовом.

— Отпирай, — приказал Гера. Продавец открыл холодильную камеру. Там было темно. Гера подтолкнул его в спину лезвием ножа.

— Входи.

«Жигули» ехали по Москве. Снежана рассказывала. Но то, что она говорила, не укладывалось у Драгурова в голове. Чудовищно и мерзко. Мир состоит из грязи и лжи, каждый человек вынужден сталкиваться с тем, что противно его разуму, самой природе человеческого духа, но когда это становится обыденным и привычным, входит в порядок мироустройства, то меняется и человеческий облик, словно вырастают клыки и шерсть. Очевидно, таким оборотнем и был дед Снежаны, и Владислав теперь нисколько не жалел, что тот умер такой страшной смертью.

Брат Снежаны, которого она хотела увидеть, не был ей братом.

— Но я называла его так, — продолжала она. — Потому что и сама была еще ребенком… Всего тринадцать лет.

— Но он был твоим сыном, — произнес Владислав.

— Да. Сыном. Я родила его. Странно, правда? Что у меня к нему были не материнские, а сестринские чувства. А отцом ребенка был мой дед… И родители не знали об этом. О том, что произошло между мной и дедом…

— Я не понимаю! — воскликнул Драгуров, чуть не врезавшись в застывший на дороге грузовик. Он был потрясен. — Как это могло случиться? Он тебя изнасиловал?

— Не знаю, — помолчав, ответила она. — Скорее, загипнотизировал. Лишил воли и чувств. Я была как кукла в его руках. Надувная кукла из магазина, которой он просто воспользовался. И я ничего не понимала, ничего не чувствовала. Я даже почти ничего не помню. Он словно бы проделывал со мной свои опыты без моего участия. Подчинял меня в эти моменты полностью, отключал мой разум. Может, он еще что-то со мной вытворял, не знаю. Родители часто уезжали в командировки. Я даже не помню, когда это началось. Не помню, когда он лишил меня невинности. Он пользовался какими-то мазями, чтобы мне не было больно, одурманивающими травами. И еще этот его взгляд… Лишь потом, когда ко мне возвращалось сознание, я пыталась понять, что со мной было. Почему сижу в кресле и смотрю телевизор? Или иду вместе с дедом по улице? Но память всегда возвращается… Сколько бы ее ни затормаживать. Я начала вспоминать то, что со мной происходило в детстве, совсем недавно. Может быть, полгода назад. Но никому не говорила. Только тебе.

— Я понимаю, это нелегко, — сказал Владислав, — А что стало с мальчиком?

— Когда я забеременела, родители не на шутку перепугались. Они не догадывались и не могли понять, как такое вообще могло случиться. Святой Дух тут ни при чем. И они стали искать отца будущего ребенка, требовали от меня, чтобы я сказала им правду… Но я-то и сама не знала ее! Меня водили по врачам, но об аборте не могло быть и речи. И мне пришлось рожать. Дед изображал, что страшно озабочен, расстроен, говорил, что в его время такого не могло быть… Сейчас-то я понимаю, что он врал. Врал и, должно быть, посмеивался в душе. Если она у него была.

— Как сильно ты должны была его ненавидеть, — произнес Владислав.

— Но я даже не догадывалась. А потом я видела, как он превращается в развалину… И когда начала вспоминать все, мне стало страшно жить с ним рядом. Я думала, когда-нибудь он меня убьет.

— Но убили его самого… А сын?

— Он прожил в нашем доме всего года два. И был для меня игрушкой, поскольку какая из меня могла получиться мать? Им занимались то родители, то дед. Потом… Меня отправили в Болгарию, к родственникам, чтобы я подлечилась, а когда через полгода я вернулась, мне сказали, что он умер. Я, конечно, огорчилась, но по-моему не настолько, чтобы позабыть из-за этого все на свете. Впереди — целая жизнь, учеба, новые встречи…

— Любовь, — подсказал Владислав.

— И любовь. Вскоре я стала забывать о нем. Но полгода назад узнала, что он жив… Отец проговорился, что его отдали в детдом. Чтобы не осложнять мне жизнь. Отдали без моего согласия. Но, думаю, они бы смогли уговорить меня и так.

— Где он сейчас и что с ним, ты, конечно, не знаешь?

— Точно не знаю. Но я была в том детдоме и кое-что выяснила. Всегда остаются какие-то следы. В записях, в разговорах… На теле — тоже.

— Что ты имеешь в виду?

— Видишь ли, дед без нашего ведома сделал мальчику маленькую татуировку на спине. Между лопатками. Как я теперь понимаю, это то, что ты называешь знаком Заххака.

Яков бросил Карине одеяло, но она, забившись в угол комнаты, продолжала дрожать — не от холода, а от омерзения и ненависти. В глазах все расплывалось, тяжелый ком стоял в горле, боль была всюду — по всему телу, словно ее избили. У нее было такое ощущение, будто в нее влили яд, и она, чувствуя эту липкую отраву между ног, безуспешно пыталась стереть ее ладонью.

— Вам лучше убить меня… — через силу выговорила Карина. — Иначе я убью вас.

Одна из горилл захохотала, вторая смачно плюнула, целясь в Карину.

— Может быть, я так и сделаю, — сказал Яков. — Спасибо за совет. А этого тоже? — Он пнул ногой Колычева, который лежал на полу со связанными за спиной руками. — Гляди, как смотрит! Прямо глазами ест. Гипнотизер, что ли?

Алексей не ответил, но Якову, видно, стало не по себе. Он отступил в сторону и рявкнул:

— А ну отвернись! Не то возьму вилку и выколю твои зенки. Кому говорю, ты, пиявка!

— Давай я ему башку сверну? — предложила одна из горилл. — А потом — ей. Чего тянуть?

— Погоди, — отозвался Яков. — Все должно быть в порядке очередности. Придет хозяин — тогда. На его глазах. Чтобы видел, как его женушке бутылку вобьют. А этого тоже не оставим. Ты кто?

— Твоя смерть, — ответил Колычев.

— Ну… тогда я спокоен, — засмеялся Яков. — Тебе и комара не прихлопнуть. Копи силы. А я пока посплю…

Ему действительно хотелось спать, может быть, потому, что с утра на ногах. Глаза слипались. Он тряхнул головой, пытаясь взбодриться, но веки тяжелели, руки тоже. И ноги. Яков лег на диван, не снимая ботинок, сладко потянулся.

— Ладно, — вяло сказал он. — Как только придет — разбудите.

— Без тебя не начнем! — Гориллы захохотали. Они были очень похожи — с выпуклыми надбровными дугами, запавшими внутрь глазками, выступающими подбородками и массивными загривками. Таких не прошибить ничем.

«Интересно, есть ли у них вообще разум? — подумал Колычев. — На который можно хоть как-то воздействовать?» Живым отсюда не выйти, он понимал это. Но сила Кундалини, к которой он взывал и которая уже гипнотически подействовала на коротышку, на этих горилл не влияла.

Гориллы, сидевшие к нему спиной, вдруг напряглись, как звери, которые чувствуют опасность. Карина не спускала с них ненавидящего взгляда. Желание умереть было столь велико, что она почти сходила с ума. Она и выглядела безумной — с горящими глазами, спутанными волосами, расцарапанной щекой.

— Во, баба! — сказала одна из горилл. — Отодрать ее снова, что ли? Или его? — Он ткнул пальцем в Колычева.

Второй громко зевнул.

— Лучше поспать.

— Нельзя. Яша велел ждать.

— Вот ты и жди.

— Почему я? — И они заспорили.

Оказавшись в темной холодильной камере, кавказец неожиданно ойкнул, выкрикнул что-то на своем языке и схватился обеими руками за живот. Он мог и заорать, если бы не страх, сдавивший горло, и боль, пронзившая внутренности.

Герасим захлопнул дверь камеры. Теперь вообще ничего не было видно.

— Это я! — громко произнес он. — Ты где?

— Здесь, — откликнулась Галя. Голос ее дрожал. — Сейчас найду выключатель.

Что-то упало на пол, звякнуло. Кавказец продолжал стонать. Наконец лампочка вспыхнула. Кавказец сидел на полу, его руки и живот были в крови. Рядом валялся длинный нож.

У Гали было такое лицо, словно она извалялась в муке. Удивленно глядя на них, Гера произнес:

— Ты его зарезала. Могла и меня.

Она лишь кивнула, не в силах вымолвить больше ни слова, а кавказец повалился на бок, подтянув колени к подбородку. Он перестал стонать и только что-то шептал. Потом перевернулся на спину, вытянул ноги и затих. Глаза остались открытыми, будто он продолжал следить за тем, что происходит.

Галя заплакала. С тех пор как она услышала разговор Магомета и милиционера, а потом осталась тут в кромешной тьме, она плакала почти все время, сжимая в руке нож. Когда дверь в камеру опять открылась, она, плохо соображая, что делает, бросилась вперед.

Теперь Галя прижималась к Гере — он был ее последней надеждой.

— Ладно, что-нибудь придумаем, — успокаивающе сказал он.

— Он мертв?

— Мертвее не бывает. — Гера нагнулся, перевернул продавца и положил на него валявшуюся рядом овечью шкуру. — Нам надо дождаться, когда они все уснут. Сейчас не выберемся. Но и сюда может кто-нибудь заглянуть. Чего от тебя хочет Магомет? Он уже получил свое? — грубо спросил Гера. Но, вглядевшись в ее испуганное лицо с синяком на виске, усмехнулся. — Ты ведь сама виновата. Зачем сунулась?

— Не знаю. Я тебя искала.

— Не ври. Вечно вас, девчонок, тянет на всякие приключения. А потом выручай.

— Утром должен прийти какой-то фургон. Я так поняла, что они отправят его на Кавказ. Не меня одну. Там и другие будут. Мне страшно…

В одном из отсеков были свалены овечьи шкуры, Гера разбросал их, устроив некое подобие пещеры.

— Забирайся внутрь, — сказал он. — Переждем. Здесь теплее. Слышал я об этом фургоне… У нас в районе две девки пропали — Магомета работа. Все знают, и никто ничего не говорит. И еще несколько ребят, совсем маленьких. Они их вывозят… Я догадываюсь, зачем. Сам как-то раз чуть не попался, хотели меня обкурить.

— Давай уйдем, — прошептала Галя. — Немедленно. Я боюсь тут оставаться. С ним, — она кивнула на распростертое тело мертвого продавца.

— Он нам уже не помешает, — возразил Гера. Поставив сумку, он уселся на шкуру. — Надо подождать хотя бы полчаса, пока не уйдет сторож.

Галя послушно села рядом. Она дрожала, и Герасим набросил на нее одну из шкур.

— Мы с тобой, как древние люди — охотники за мамонтами, — усмехнувшись, сказал он. — Костра только нет. А ты молодец. Где нашла нож?

— Здесь. Не надо об этом.

— Почему же? Страшно было убивать?

— Я ничего не видела и не понимала. Думала, за мной пришли.

— Ну и правильно. Что же, ждать, как баран?

— А как ты меня нашел?

— Людка накукарекала. Знаешь что? У меня есть деньги. Но мы с тобой достанем еще. Я знаю как. И уедем отсюда. Вообще из Москвы. Филипп Матвеевич хотел отправиться со мной на Алтай. Вот мы туда с тобой и поедем. Купим или построим дом в самом заброшенном уголке. И выживем. А если хочешь, твои родители будут иногда к нам приезжать. Только не слишком часто. Мне не хотелось бы никого видеть. Вдвоем с тобой — другое дело. Ты будешь моей женой. Согласна?

— Да, — прошептала Галя, — согласна. Гера обнял ее одной рукой и продолжал:

— Представляешь, как там будет спокойно и хорошо? Одни, совсем одни на земле — а все вокруг давно вымерло, все уже убили друг друга. И от нас пойдет новый род, от тебя и меня, могучие и бесстрашные, может быть, даже бессмертные. И мы с тобой тоже станем бессмертными. Я чувствую, что во мне что-то происходит. Словно я избавляюсь от какого-то кокона… Ты веришь мне?

— Верю, — прошептала Галя.

— Но этого не будет, — хмуро ответил он, кусая губы. Потом встал, погасил свет и вернулся.

«Надо же, что-то получается», — подумал Колычев, хотя и не был уверен в том, что его магнетический взгляд и мысленные заклинания, которым его обучали в восточных сектах медитации, как-то подействовали. Конечно, коротышка уснул, но он вполне мог свалиться на диван и захрапеть по своей воле. Те двое никак не реагировали, наоборот, они вели себя чересчур возбужденно. Что-то не так. Вполне вероятно, что, поскольку этих парней вообще только с большой натяжкой можно причислить к разряду существ разумных, их, как и любое животное, трудно подчинить своей воле. Попробуйте усыпить настоящую гориллу! Колычев подумал, что энергия, которую он направляет, лишь злит их, вбрасывает в кровь адреналин и действует не как затормаживающее средство, а возбуждает агрессию. Хотя, вполне возможно, они просто находят особое удовольствие в том, чтобы пинать друг друга и переругиваться. Так или иначе, но пустяковый спор между ними разгорался, и они, очевидно, позабыв причину ссоры, уже не обращали внимания ни на Колычева, ни на Карину, ни на своего спящего хозяина.

— Ты когда долг отдашь? — спрашивал один, толкнув другого в грудь.

— А кто тебя угощал? — следовал ответ, сопровождаемый ударом по плечу.

— А бабу тебе кто достал?

— Так я ее в карты у тебя выиграл!

И так довольно долго. Сначала вопрос, потом — несильный удар, затем обиженный ответ и тычок рукой. Как в детском саду. Если бы не драматичность положения, Колычев, наверное, рассмеялся бы.

Но Карина продолжала смотреть на них все с той же ненавистью.

Наконец один из них, наверное, ударил слишком сильно, и второй схватил его за грудки, вырвав из рубахи клок ткани.

— Так, да, так? — прошипел первый. — А ну, пошли!

— Пошли! — захрипел второй. Глаза у обоих налились кровью.

— Щас!

— Ага!

Они рванулись из комнаты и выскочили за дверь. Колычев не знал, остались ли они на лестничной клетке или спустились во двор, чтобы продолжить выяснение отношений на свежем воздухе: и места больше, и можно кого-нибудь еще зашибить, если кто подвернется под руку или сдуру полезет разнимать.

Колычев приподнял голову и посмотрел на Карину.

— Развяжи меня, — прошептал он. — Только тихо.

Но Карина будто не слышала его. Она медленно поднялась, сбросив одеяло, и так, полуобнаженная, истерзанная, прошла мимо. Смотреть на нее было страшно. Она шла, будто ведьма на костер — с распущенными волосами и пустым взглядом.

— Что ты задумала? — прошептал Алексей, продолжая следить за ней. Развяжи!

Карина открыла сервант и вытащила капроновые чулки. Свернула их жгутом, подергала, проверяя на прочность. Очевидно, результат ее вполне устроил. Колычев уже догадался, что она задумала, но останавливать ее было бесполезно. Съежившись, он боялся пошевелиться. Почему-то он был уверен, что Карина собирается задушить именно его. Будто он виноват в том, что случилось. Хотя так оно в какой-то степени и было.

Однако Карина даже не взглянула на него и, обойдя, направилась к дивану. Она осторожно просунула капроновый жгут под шеей коротышки, чуть приподняв его голову, и скрестила концы. Все это она проделала легко и быстро, словно имела основательный опыт. Затем, уперевшись коленом в грудь коротышки, резко закрутила жгут. Коротышка захрипел, очнулся и, выпучив глаза, вцепился руками в свое горло. Но было слишком поздно. Он не мог перехватить капроновую петлю, не мог просунуть под нее пальцы. Глаза его вылезли из орбит, рот открывался все шире и шире, пока его не заполнил высунувшийся далеко язык. Карина действовала с такой силой, что чулок вытянулся в нить. Наконец она с интересом посмотрела на обезображенное лицо и отошла от дивана.

— Теперь твоя очередь, — сказала она, глядя на Колычева.

Они торопливо разделись в темноте и легли рядом на прохладную овечью шкуру. Галя потянулась за другой, но Гера остановил ее. Они лежали, не двигаясь, будто прислушиваясь друг к другу. Галя знала, что все произойдет именно сейчас, и ждала этого с нетерпением. Тело ее горело, будто в камере стояла нестерпимая жара, но сильнее всего огонь разгорался в голове, в груди, в ногах, и, когда Гера коснулся их, а рука его скользнула по бедру к впадине, тронув кустик волос, она больше не смогла ждать; ей казалось, что сейчас он возьмет созревший спелый плод, который лопнет и обдаст соком. Так и случилось несколько секунд спустя, и Галя вскрикнула от нахлынувшего, незнакомого до сей поры наслаждения. Почувствовал на ладони влагу, Гера прильнул к девушке, ее податливые колени сами разошлись в стороны, его ждали, требовали, две плоти стремились друг к другу, к полному слиянию. Еще никогда до этого он не испытывал ничего подобного: все прошлое было грязью, мерзостью, какой-то собачьей радостью, о чем вспоминалось с отвращением. Сейчас было совсем иное нежная ласка, шепот, слабое пожатие, светящаяся кожа, пронзительные глаза, ее изучающая рука, которая не хочет отпустить, сама направляет его плоть, как лоцман, вводящий в гавань корабль, — и вновь вскрик, на этот раз от кратковременной боли. Он чувствовал и кровь, и живородящее семя, павшее на благодатную почву, и не мог остановиться, почти обезумев, достигнув вершины горы. Теперь оставалось только упасть вниз и разбиться насмерть. Вместе с ней, обессиленно лежащей рядом. Она снова поцеловала его, продолжая тяжело дышать, мокрая от пота, как и он.

— Здесь пахнет рыбой, — прошептала Галя. — Может быть, мы стали дельфинами и плывем в море? Куда?

— В Атлантический океан, — ответил он. — Так всегда бывает. Человек вышел из моря, вся жизнь в море, и его семя там же. Значит, и наше потомство уйдет с берега на дно.

— Наше — мое и твое?

— Ну, разумеется.

— Какой ты умный. И сильный. И нежный. Я мечтала, чтобы это не было грубо. Пошло и гадко. И все получилось так, как я задумывала. Удивительно.

— Ничего удивительного. Просто мы любим друг друга.

— Это правда?

— Да. Я полюбил тебя, наверное, как только увидел.

— Я тебя тоже. Почему ты иногда бываешь таким злым?

— Не знаю. Иногда мне кажется, что у меня просто нет выбора. Словно кто-то ведет меня за руку.

— Давай, теперь я буду тебя вести?

— У тебя не получится.

— И все-таки давай попробуем.

— Вот и теперь у меня нет выбора, — усмехнулся Гера, целуя ее в глаза. — А как все забыть и начать заново? Как?

— У тебя же есть деньги, — сказала Галя. Теперь она стала повторять его мысли: — И немалые. Можно куда-нибудь уехать. Где будет мало людей и никто никого не знает. Где можно жить спокойно, никому не мешая, изучать какие-нибудь науки, ремесла. Мы были бы чудесной парой. Плели бы, например, корзины из бересты. А я бы рожала тебе детей.

— И тебе бы это понравилось? Такая жизнь?

— Мне — да. Что нужно для счастья? Только любовь. Любовь к тебе и ко всему миру, ко всем окружающим. К луне и солнцу, без различия. Без тайной мысли, что можно получить выгоду; Без обмана, без крови…

— Даже сейчас была кровь, — напомнил он.

— Это — другое. И ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю.

Он отвернулся, но Галя, приподнявшись на локте, заглянула ему в лицо. Оно светилось, будто натертое воском, но и сквозь эту бледность на скулах проступал слабый румянец, словно из-под снега пробивались живые ростки. Гера смотрел, не мигая, на стену, губы его улыбались.

— Чему ты смеешься? — спросила Галя.

— Все женщины хотят одного: властвовать, подсказывать из-за плеча, отозвался он.

— Нет, не все. Ты — мой властелин, я просто хочу спасти тебя, — сказала она, обняв Геру.

— Не надо, пусти. Меня уже хотела спасти одна девушка. Но она умерла. Не повторяй ее ошибки.

— Ты говоришь о Свете?

— О ней.

— И ты знаешь, отчего она умерла?

Гера продолжал лежать неподвижно. Он не отодвинулся, но как-то отдалился. Галя повторила вопрос, чувствуя некую недосказанность.

— Что с ней случилось? — в третий раз спросила она и села, обхватив руками колени. По коже прошла дрожь, Галя знала, предвидела ответ.

— Ты… ты… ее?.. — шепотом спросила она. — Я не верю.

Гера молча кивнул.

8

«…Селена — Луна, печальная и прекрасная, высматривающая кого-то на Земле и зловещая в своей любви, похожая на всех женщин мира, она сопровождала меня во время всего заключительного путешествия, поскольку мы двигались ночью. Мы шли к тем, кто держал ключи от Агарти, а жили они в гималайских пещерах, куда после гобийской катастрофы, случившейся много веков назад, переместились сыны Разума, маги-водители народов. Здесь они разделились на два пути — правой и левой руки, здесь существовал Центр скрытого могущества, добра и насилия, созерцания и невмешательства, управляющий стихиями и человеческими потоками, временем и стоячей водой безвременья. Так говорили между собой мои спутники… Девушку тоже звали Селеной, и в лице ее сочетались черты женщин всех рас, красота их природы и мужской дух воина. А было ли у нее живое, человеческое сердце — не знаю.

Как и все другие ламы, она принимала участие в жертвоприношениях, не отступая от меня ни на шаг.

Вполне вероятно, она была гораздо старше, чем казалось, потому что молодость возможно продлевать почти до бесконечности, а в гималайской Агарти знали, как это делать. Умели и в других точках планеты — в Андах, Месопотамии, в Абиссинии, Новой Гвинее, Мексике, на Алтае… Там, где люди, выжившие после самых разрушительных катастроф, сумели сохранить и постичь древние знания. Там знали, что эта Луна, освещающая сейчас наш путь и скитания, — четвертая. Первые три, по очереди, в течение сотен тысяч лет вращались вокруг Земли, постепенно сближаясь, нарушая законы гравитации и притяжения, вызывая этапы гигантизма. Потом они падали… Потом начиналась мутация людей… Так написано в книге „Дзиана“, где сказано, что в густом мраке времен будут найдены гиганты всех первых трёх цивилизаций, а четвертая будет последней. Новый человек вырвется из кровавого лона Зверя, будет двуногим колоссом и сможет достигать возраста пятисот лет.

Что ж… Книга „Дзиана“ написана не человеком, но сохранились и другие предания: греки помнят об эре Сатурна и чтят Геркулеса, жрецы Египта и Месопотамии были посвящены в тайну гигантов; в Германии, Скандинавии, России находили останки токсодонов, а в исчезнувшей Атлантиде вообще жили мутанты-тольтеки, выходцы с Тикуанаке, исполины, перед которыми нынешние существа — всего лишь саранча, покрывшая земную коросту…

Опять в мою голову лезут мысли этого идиота из академии, который сопровождает экспедицию. Он не то географ, не то ученый-натуралист. Мне привычно читать чужие мысли. Во Вселенной все отражается на всем, идеи, словно дым, поднимаются вверх, память не исчезает, информация не распыляется, разум человека не умирает. Все, что происходило и происходит на Земле, накапливается в банке данных. Происходящее в небе предопределяет земные события, но существует и обратная связь. В своей душе каждый человек — и в коллективной душе все человечество — обречено повторять прошлые взлеты и падения. Вся история Космоса — битва между огнем и льдом, и эта борьба бросает на Землю могучие отсветы. Если огонь гаснет в сердцах и душах людей, то приходит лед. Приходит возмездие. Но то, что находится внизу, подобно тому, что находится вверху…

Это уже мысли Селены, чье интуитивное познание мира шире, чем у сотен ученых. Она — одна из посвященных в замысел и знает, что мы идем за осколком камня Каабы… Он был разбит на много кусков, и в разных странах ему дают разные имена. Чертят на нем самые разнообразные знаки — и всевидящее око, и изогнутый на концах крест, и многоконечные звезды. Его держали в своих руках многие великие люди, злодеи и гении, без них — история человечества мертва и пуста. Но и каждый из них приходит в мир с потоками крови. Высший посвященный, взявший в дар Чантаману, осколок Каабы, должен требовать от себя и собратьев устранить из жизни никак не меньше, чем несколько миллионов существ, псевдолюдей. Или отступить, признав свое поражение. Подлинное могущество требует жертвенной крови. Нужно пройти через преступление, смертный грех, чтобы взять небо приступом. Подлинное зло всегда позитивно, оно — редкость, дающаяся лишь самым избранным. Это чудо тьмы, как святость — чудо света. Святой стремится обрести утерянное, а грешник силится овладеть тем, нем никогда не владел, и в этом они схожи…»

«Селена очаровывает встречающихся нам людей своим взглядом, и они расступаются. Она обладает удивительной психической силой, искусством управлять своим мышлением, направлять потоки сознания. Вызывать любовь или боязнь, облегчать боль или затормаживать разум. Я знаю, тупоумие двуногих бесит ее, но она подавляет свои желания. Однако академический ученый слишком заносчив, постоянно вступая с ней в споры. Напрасно. Нельзя постигнуть или опровергнуть то, что дается на ином уровне знаний. И я уже предчувствую, что он сорвется в пропасть, так и не подержав в руках осколок Чантаманы…»

 

Глава семнадцатая

1

Они сидели в кабинете втроем: Магомет, Рзоев и их земляк — важный господин с унылым и круглым, как луна в окне, лицом.

— Хочешь развлечься? — подмигнул ему хозяин. — Есть одна куколка. Как раз для твоего фургона приготовил. Томится.

— Заразная?

— Ты что? — возмутился Магомет. — Из приличной семьи. У меня товар высшего качества. Сам даже еще не пробовал. Пошли.

— Только сюда не ведите, — сказал Рзоев. — Я этого не люблю, ты знаешь.

— Ладно, там управимся, — вздохнул Магомет. — Хоть и холодно, но согреемся за работой.

— Ты что ее, на леднике держишь? — спросил земляк, спускаясь вслед за ним по лестнице. — Чтобы не испортилась, да?

Он засмеялся и продолжалвсе время хихикать, пока они не подошли к холодильной камере. Выпивший Магомет даже не заметил, что дверь не заперта, а просто прикрыта.

— Сейчас увидишь, какого качества у меня товар, — усмехнулся он, заходя в камеру и щелкая выключателем. За ним, пошатываясь, вошел хозяин фургона.

— Эй, цыпочка, где ты? — позвал он, все еще хихикая.

Магомет первым сообразил, что здесь что-то не так. Отсек, в котором находилась девчонка, был пуст. Шелохнулась овечья шкура, Магомет опустил глаза вниз, различил какой-то блеск и, повинуясь инстинкту, рухнул на колени. Гарпун, выпущенный из подводного ружья, пролетел прямо над его головой и вонзился в грудь хихикающему хозяину фургона. Это был последний смех в его жизни. В горле у кавказца булькнуло, и он упал навзничь. Магомет так и остался стоять на коленях, удивленно взирая на сбросившего шкуру подростка. Девчонка тоже была здесь, она подкралась сзади, и длинный нож в ее руке впечатлял не меньше, чем направленный на него пистолет.

— Так вот ты… какой, я узнал тебя, — пробормотал Магомет, глядя на мальчишку. — Ты Гера?

Тот молча кивнул, не двигаясь с места.

— Я должен был догадаться. И ты не боишься?

— Это тебе надо бояться, Магомет. Хватит болтать. Кто остался наверху?

— Никого. Я вас выведу.

— Он врет, не верь, — быстро сказала Галя. — Это хитрый зверюга. Убей его!

Последние слова вырвались у нее сами по себе, но она словно почувствовала вкус крови. И жажду крови. И вся она сейчас выглядела как-то иначе — не девочкой, растерянной и пугливой, а светящейся изнутри воительницей, женщиной, познавшей любовь и смерть. Это преображение заметил даже Магомет, зорко следивший за обоими.

— Ну-ну, — успокаивающе произнес он. — Я старый больной человек, и мне ничего от вас не нужно. Я вас отпущу, а этого сам вывезу. — Поднявшись, Магомет пнул мертвого земляка.

— Еще захочу ли отпустить тебя я, — сказал Гера. — Мне нужны деньги.

— Не надо, — вмешалась Галя. — Зачем? Уйдем так.

— Замолчи! — одернул ее Гера. — Где ключи от сейфа?

— Тут, — Магомет вынул из кармана связку ключей и протянул Гере.

— Брось на пол, отойди к стене, — приказал тот.

— Галя, закрой дверь в камеру.

Они послушно выполнили его требования. Гера подобрал ключи и усмехнулся.

— И что дальше? — спросил Магомет, прищурившись.

— Сядь. Теперь ложись на спину. Возьми шкуру. Магомет повиновался. Гера подобрал еще одну овечью шкуру и швырнул ее кавказцу.

— Набрось на голову. Закутайся.

Теперь хозяин магазина ничего не видел. Галя подошла ближе. Гера переложил пистолет в левую руку и вытащил десантный нож. Магомет лежал прямо перед ним, его голова и торс были завернуты в овечьи шкуры. Он не шевелился, ожидая.

— Ты никогда не видела, как режут баранов? — шепнул Гера. — Я тоже, но когда-то надо научиться…

Он зашел сбоку, нагнулся и резко вонзил нож туда, где белела полоска шеи. Наверное, он попал в артерию, поскольку кровь сразу же брызнула фонтаном, забрызгав лицо и грудь. Гера продолжал молча наносить удары, и, лишь когда Галя стала оттаскивать его за плечи, остановился, с занесенной рукой, сжимавшей нож.

— Почему ты не убила меня? — спросил Колычев, когда Карина отошла от него, развязав руки. — Я разрушил твою семью и сделал это намеренно. Уничтожил твой привычный мир и заменил его новым. Мне нравилось лепить совершенно другого человека, как из куска глины, и у меня получилось. В жизни, а не на страницах. Листки бумаги — ничто, важнее то, что материализуется из твоих мыслей.

Карина слушала его, стоя вполоборота, глядя в окно и не перебивая. Она видела, как подъехали «Жигули» и оттуда вышли двое — мужчина и женщина.

— В жизни все происходит не так, как в сценарии, — продолжал Колычев, мельком взглянув на тело Якова, его посиневшее лицо с выпученными глазами и страшно распухшим языком. — Селена в фильме становится жрицей любви и смерти. И убивает своего создателя. Так бывает всегда. Все куклы, фантомы, идолы уничтожают своих творцов и тех, кто им поклоняется. Как гаитянские зомби, выходящие из повиновения. Ты убила другого, хотя он не заслужил такого наказания. С моей помощью ты лишила жизни беднягу режиссера, который никогда не был настоящим кукольником. Все они — искусственные создания, надутые ветром сегодняшнего времени. Но не они избранные… Почему ты не убила меня?

— Не знаю, — ответила Карина, вздрогнув. — Ты играешь страницами ненаписанной книги. И мне жаль, что ты можешь писать лишь скверные истории, где нет добра. Ты сам исчезнешь вместе со своими сценариями. Мир держится не на той силе, которой ты поклоняешься. Она обманчива. Ты даже не смог защитить меня, я все сделала сама. И не жалею об этом. Мне держать ответ перед Господом. Да, я не Селена. Но ты найдешь другую. Это нетрудно сделать. Вокруг нас миллионы мужчин и женщин, уже превратившихся в покорных кукол. Живых людей — единицы. Как мой муж. И дочь.

— Ты в этом уверена? — спросил Колычев. — А я сомневаюсь. У них свои дороги, которые не пересекутся с твоей уже никогда. Да, мы все играем, у каждого из нас своя роль, а кто дергает за нитки — неизвестно. Ты хочешь выйти из образа и пробуешь поступать самостоятельно, но это не получится. Не для того пишется книга, чтобы ее герои жили сами по себе и делали то, что им вздумается… Невежественное большинство не может принять мудрость этого. Но посвященные в тайные знания и учения — уже постигли смысл грядущего блага, где не будет свободной воли или мнимой зависимости от каких-то придуманных устоев. Ты права, я не смог тебя защитить, потому что мне еще не дано концентрировать свою энергию до такой степени, чтобы сообщать роковое движение выбранной жертве. Но есть существа, способные убивать на расстоянии, и мне эти люди были известны. Почему же и я не смогу когда-нибудь овладеть их способностями? Может быть, для этого мне надо держать с собой осколок Чантаманы? Тогда и можно будет приказывать совершать кому угодно любые действия?

— Ты вновь о своем, — сказала Карина. — Ты продолжаешь бредить. Ты действительно сумасшедший. Мы живем в последний год двадцатого века, в центре Москвы.

— Ну и что? Сущность человека не изменилась с самого начала его появления в мире. Его окружали и окружают демоны. И борьба за него будет вестись до самого конца, до прихода Армагеддона. Его эпоха уже наступила. Мы стоим в его прихожей и переступаем порог, а третье тысячелетие — наше. Эра Водолея… Все знаки Зодиака будут править по очереди — каждые двенадцать лет. Библия кончается Апокалипсисом, но Апокалипсис на грани человеческой истории прозревает не Царство Христа, а царство Антихриста. Будут два апокалиптических Зверя — один выходит из моря, другой — из земли, так сказано. Символы Запада и Востока. Кто встанет между ними, будет расколот, И люди создадут-таки такой образ жизни, такое общество, в котором будет нельзя найти Христа. Когда отнимется последняя свобода выбора — твоя вера, створки истории захлопнутся, движение станет невозможно. А в преддверии этого мы можем видеть сейчас не только войны и междоусобицы, природные катаклизмы, но и охлаждение любви, подмену ее животной страстью, совокуплением самцов и самок, жаждой крови и смерти ближнего, всеобщим коллективным безумием, пустотой в душе каждого из нас… Ты не согласна?

— Тебя не легко слушать, но вижу, ты основательно готовишься к приходу Антихриста, — ответила Карина. — Хочешь быть в числе первых слуг?

— Или одним из хозяев, посвященных в тайные доктрины, — отозвался Колычев. Он уже не скрывал своих мыслей. — Но пока я всего лишь одна из людских пешек, продвинутая, быть может, на одно или два поля вперед. А надо идти дальше, к постижению многих тайн, стать над людьми, управлять ими с помощью мыслей… Ты ведь знаешь, — он усмехнулся, — что писатели также являются властителями дум. Это те же маги, выпускающие из-под пера демонов и фантомов, которые потом населяют инфернальный мир и живут в сознании людей. Но у меня немного другая стезя… Я хочу сделать пророческий фильм и поэтому…

Он не окончил свои откровения, внезапно замолчав и прислушавшись. Кто-то вошел в квартиру, скрипнув дверью.

Гера осторожно поднимался по лестнице, держа за руку свою подругу. Сторожа нигде не было. Наверное, сидит сейчас где-нибудь в баре, пьет пиво. Голосов не слышно. Возле кабинета хозяина также тихо. Но в замочную скважину виден был свет. После всего пережитого Галя уже ничего не боялась. Она знала: сейчас они войдут, Гера возьмет из сейфа деньги, и на этом сегодня все кончится. Куда они направятся потом? Что будут делать, где жить? Об этом не хотелось думать. Но возвращаться домой она больше не желала… Станут колесить по стране, останавливаться там, где понравится. А может быть, начнут совершать преступление за преступлением, как Бонни и Клайд, фильм про которых она смотрела летом. Ей понравилось. Главное — они любили друг друга и умерли вместе. Их застрелили, но это красивая смерть. Она хотела бы умереть так, как Бонни.

— Мы возьмем деньги и уйдем, — шепнул Гера.

И тут они увидели сторожа, который поднимался по лестнице. Внизу горела лампочка, но сторож освещал дорогу фонариком. Герасим и Галя отступили в тень, прижавшись к стене. Сторож мог бы пройти мимо… Но неожиданно он замер, будто что-то почувствовав. Так ведут себя звери, привыкшие к таящей опасность темноте. Медленно повернувшись, он посветил фонариком туда, где стояли подростки.

— Старик, стой, где стоишь, — негромко сказал Гера. — Останешься цел.

— Чего-о? — удивился сторож. Он даже не заметил, что блестело у подростка в руках. — Да я тебя сейчас…

Шагнув вперед, он запнулся — пуля попала ему в грудь. Сторож не сразу понял, что произошло, и продолжал идти вперед, но второй выстрел отбросил его к стене.

— Дурак, сам виноват! — сказал Гера. — Надо быстрее забрать деньги и сматываться.

Галя схватила его за руку и тянула вниз, но он вырвался, дернул дверь в кабинет, но там было почему-то темно.

Услышав выстрел, Рзоев успел погасить свет настольной лапмы, бесшумно бросился на пол и отполз за диван. Вытащив пистолет, затаился. Получить дурную пулю не слишком хотелось. Сначала подполковник решил, что это налет. Какая-нибудь конкурирующая группировка… Если б это был ОМОН и Магомета пришли брать, Рзоев знал бы заранее. Хотя не исключено и это. Возможно, что ФСБ проводило операцию в таком секрете, что утечки информации не было. Тогда — дело хана. Не выпутаешься. Магомет — трус, расколется, если его не убьют при задержании. И с ним, Рзоевым, шибко церемониться не будут… Но почему сейчас, а не утром, когда должен прийти фургон? Подполковник немного успокоился. Значит, не ФСБ.

Раздался еще один выстрел, а потом все стихло. Рзоев вытащил из кармана рацию, включил и быстро зашептал:

— Дежурный! Наряд милиции — к «Барсу», я здесь, в кабинете у Магомета. Нападение. Быстро сюда.

Дверь в кабинет распахнулась, он увидел в проеме невысокую фигуру и, не прицеливаясь, выстрелил. Перекатился ближе к столу, ожидая ответного выстрела, и выпустил еще две пули, но там, где в дверях уже никого не было. Человек куда-то исчез, либо отполз в сторону. Прячется. Где он? Затаив дыхание, Рзоев лихорадочно соображал. Кто это был? Почему он один? И куда делись Магомет и водитель фургона? Непохоже на нападение… Надо затаиться, выждать. Возможно, у этого человека есть сообщники. В одиночку на грабеж не ходят. А может, он вообще уже мертв?

— Я здесь! — Голос, по тембру-девичий, доносился из коридора, и подполковник начал стрелять в дверной проем. Сделав несколько выстрелов, он прислушался. Что-то не так. Абсолютная тишина, ни одного стона, а он не мог промахнуться…

Позади что-то скрипнуло. Рзоев мгновенно перевернулся и выпустил пулю.

— Здесь я! — произнес кто-то совсем рядом.

Подполковник вскочил, потому что больше не мог выдержать такого напряжения. Выстрелив на голос, он попятился к двери.

— Сюда! — Голос раздался за спиной.

Последние пули Рзоев выпустил наугад. Обойма была пуста. Он вновь замер, задрожав от внезапного подступившего холода и страха, Подполковник вдруг понял, кто играет с ним здесь в эти прятки… Тот, кого они искали. Искали, а он пришел сам. Магомет мертв, в этом нет сомнения. И Корж тоже. И многие другие. Теперь настала его очередь.

— Гера, не стреляй! — произнес Рзоев. — Я твой друг. Я знаю, что ты здесь. Ты все сделал правильно, и я единственный, кто тебя понимает. Выслушай меня. Я тебя вывезу из Москвы. Тебя и твою подружку. Ты станешь великим воином Аллаха, поверь мне. Все лягут к твоим ногам. Стой, не стре…

Рзоев не успел закончить фразу. Ослепительно яркая вспышка неожиданно разорвалась у него в голове, и все кончилось.

Драгуров прихватил сумку и повел Снежану к подъезду, но оттуда вдруг вывалились два пьяных мужика, которые на ходу колошматили друг друга. Они перевалились через низенькую ограду, в кусты. Глухие удары и звериное рычание не смолкало.

— Пойдем! — позвал Владислав Снежану, открывая дверь. В лицо пахнуло какой-то гнилью, мочой, потом. Лампочка еле горела, возле батареи, скрючившись, запахнувшись в несуразное пальто, обмотанная какими-то тряпками, сидела старуха. А может, старик, не разберешь… Лица в темноте видно не было, только поблескивали озорные глаза, а рот что-то шамкал.

— И ведь милицию никто не вызовет, — проскрипело существо и захихикало. Идите, идите…

Они уже входили в лифт, когда Снежана, вздрогнув, удивленно посмотрела на Владислава.

— Ты что? — спросил он. Ему вдруг тоже стало как-то не по себе.

— Мне показалось, меня зовут, — произнесла она.

— Кто? — Но Драгуров и сам слышал, как эта старуха — или старик? — что-то выкрикнула вслед.

— Селена! — прошамкало существо около батареи и вновь захихикало.

Владислав увидел, как Снежана неожиданно побледнела, зрачки ее расширились от ужаса. Она стояла неподвижно, и ему пришлось втолкнуть ее в лифт. Двери закрылись.

— Много тут всяких кретинов, — произнес он, нажимая на кнопку. — Чего ты испугалась?

— Не понимаю… — прошептала она. — Кто это?

— Откуда я знаю? Какой-то бомж. Потерял всякий человеческий облик.

— Мне показалось… нет. Не может быть. Мы же его… — Она не закончила фразу, прикусив губу. Встряхнула головой и взглянула на Владислава, будто ища поддержки. Но он и сам вдруг побледнел, вспомнив, кого напоминает ему существо внизу, этот скрипучий голос и хихиканье, — того сумасшедшего из больницы, где они были прошлой ночью… Старика в палате, который сказал им, где искать деда Снежаны. Который твердил им вслед: «Кукла! Кукла! Кукла!» Вот и сейчас его голос звучал в голове Драгурова. Нет, не может быть! Почему он оттуда удрал, как очутился здесь? Это другой человек, они все похожи…

— Он тебе никого не напоминает? — на всякий случай спросил Драгуров.

— Кто?

— Этот идиот внизу. Ты же прекрасно знаешь, о ком я спрашиваю. Зачем притворяешься?

— Я ничего не знаю! — истерично выкрикнула Сне-жана. — Оставь меня в покое!

— Почему он назвал тебя Селеной? — Драгуров почувствовал, что не ошибся, что разгадка близка.

Но девушка не ответила. Она стала вырываться, ее трясло, словно тело прошивали электрические разряды. Глаза закатились, губы посинели…

— О, Боже! — прошептал Владислав, поддерживая ладонью ее голову.

Лифт остановился, двери открылись, и он на руках вынес девушку на лестничную площадку, перебросив сумку через плечо. Снежана была в глубоком обмороке. Драгуров не понимал, что с ней происходит, держал на руках и боялся положить на пол. Он не мог достать ключи, чтобы открыть дверь в квартиру. Присмотревшись, увидел, что замок поврежден. Толкнув ногой дверь, Драгуров переступил порог. Свет горел только в одной комнате, и Владислав направился туда. Снежана не подавала никаких признаков жизни, и это сейчас пугало его больше всего.

Навстречу шагнул незнакомый человек с соломенными волосами.

— Ну, здравствуйте! — немного насмешливо произнес Колычев и отступил в сторону, заложив руки за спину.

— Врач нужен? — спросила Карина так, словно ждала их появления. Она стояла возле окна. У нее было странное лицо, одежда изодрана, повсюду царапины, взгляд ускользающий…

Оглядевшись, Драгуров направился к дивану.

— Туда не стоит, — заметил человек с соломенными волосами. — Там, видите ли, уже занято.

Лес был совсем недалеко — всего несколько десятков метров, и они бежали к нему, обгоняя друг друга, словно соревнуясь. Все, что оставалось позади, уже принадлежал° иному миру и не интересовало их, оно рассыпалось и исчезло… И только природа влекла их и жадно ждала. Здесь Гере были знакомы каждая тропинка и каждое деревце, он бежал и кричал что-то, а ветер свистел в ветвях. Полную свободу ото всего чувствовала и Галя, вторя его крикам, вроде бессмысленным, чувствовала полную свободу. Наверное, также вели себя и древние люди, не знавшие, как выразить ощущение счастья. Гера вытаскивал из карманов деньги и выбрасывал их, доллары взмывали вверх, подхваченные потоками воздуха, застревали в листве и оседали на землю. Чего жалеть бумажки, которых и так много, ими забиты все карманы, они под рубашкой, в брюках, всюду. А будет еще больше…

— Что ты делаешь? — крикнула Галя. И стала швырять свои деньги, цепочки из сейфа, медальоны…

Казалось, они оба сошли с ума, им было весело, и, представляя, как утром удивленные грибники найдут тут залежи золота и долларов, Галя и Гера хохотали. Потом, не сговариваясь, они рухнули под серебристую в лунном свете ель, и молча, лишь тяжело дыша, лежали, глядя на мерцающие в вышине звезды.

— Хватит, — сказал наконец Гера. — Этак мы все выбросим. А нам надо оставить на дорогу.

— Есть ведь еще твой пакет, который ты мне оставлял на хранение, напомнила Галя. — Надо сходить домой и забрать.

— Да ну его! Не хочу, чтобы ты возвращалась. Поедем на вокзал прямо сейчас.

— Но я все равно должна заглянуть к родителям. Всего на минуту. Они не смогут меня задержать. Я просто скажу им или оставлю записку.

— Это опасно.

— Ничуть. Уж нам-то с тобой никто больше не угрожает.

— Тогда пойдем немедленно.

Но им не хотелось уходить отсюда, где, казалось, сама земля защищает их от любой беды. И, когда они все же поднялись, деревья вокруг обиженно закряхтели, начали скрипеть, качая ветвями. Луна скрылась за тучами, ветер усилился. А где-то вдалеке прогремел гром, хотя молнии не было.

— Давай быстрее, — сказал Гера, шагая впереди. — Не попасть бы в грозу.

— А что, можем растаять? — улыбнулась Галя. — Я люблю дождь.

— Да похоже, это не дождь, это ураган.

И действительно, на спящий город надвигалось что-то непонятное и страшное, отголоски его уже доносились с восточных окраин. Там ярко вспыхивали красные огни и тотчас же гасли, горизонт пронзали зигзагообразные молнии, устремляющиеся в землю. Что-то тревожно бухало, будто взрывались артиллерийские снаряды. Галя и Гера снова бежали, но теперь уже к дому, из леса, похожие на двух жеребцов, отбившихся от табуна. И хотя им еще не было по-настоящему страшно, но необузданное веселье уступало место беспокойной тревоге. Они как раз подбегали к дому, когда небеса будто бы вмиг разверзлись и потоки воды обрушились вниз… Хлынул такой ливень, за которым уже ничего не было видно. Промокнув в секунду, они влетели в подъезд, отряхиваясь от воды, вытирая ладонями лица.

— Фу ты, ну и потоп, — сказал Гера, посмеиваясь. — Тебе надо переодеться, а то простынешь.

Галя отжимала волосы и уже собиралась ответить, но тут откуда-то из угла донесся голос:

— Простынет, непременно простынет…

Возле батареи сидел противный неопрятный старик и скрипел, бубнил себе под нос.

— Гера, Герасим, это ты? — вдруг позвал он. — Это ты, я узнал. Иди сюда.

— Ты кто? — брезгливо спросил подросток. Он встал, заслоняя собой девочку. Хихикнув, старик пробормотал:

— А я жду, жду, уж надоело. Думал, не появишься. А ты с подружкой. Что ж… жизнь идет. Ты уже взрослый… А меня, конечно, совсем не помнишь. Сколько времени прошло… Почитай, десять лет…

— Что он там бормочет? — спросила Галя. — Ты его знаешь?

— Нет! — резко ответил Гера, пристально всматриваясь в старика. — Пойдем отсюда.

— А я ведь нашел тебя. — Старик поднялся и заковылял к ним. — Гера, подожди!

Они побежали по лестнице, но старик не отставал, пытаясь нагнать, — откуда только взялась прыть? — и все кричал:

— Гера, сынок, постой! Гера!

«…Курт вернется в Москву и встретит своего брата Германа там… Там же и начнется катастрофа. Что будет потом? Об этом Селена не знала. Она получила пророческие предсказания в Агарти вместе с осколком Чантаманы, но была лишь хранительницей камня, а владеть им полагалось высшим посвященным, которые могут управлять волей народов. Власть дается не каждому, и не всякий способен свершить то, что сотрясет землю и небо. Но она не только несла камень во мне, хотя звучит это странно, но носила и меня — в себе. Под сердцем. Носила то, что должно было родиться… Такое вот дело. Иногда мне казалось, что Селена прямая наследница Бергера, а сам мастер жив. Он исчез в мертвом мире, а потом, через несколько десятков лет, когда подошел срок, вновь появился. Такие люди, как он, не умирают, они возрождаются во времена наивысшего греха и мучений, их отпускают, чтобы они могли идти впереди войска. И они идут, зная, что их невозможно убить. Если проигрывают, то ждут нового часа. Борьба не кончается, лишь затухает. Вот и сейчас мы возвращаемся обратно, но кому предназначен кристалл, я не знаю. Нас ждут… Везде… По всему миру… Смотрите, смотрите! Это иду я!..»

На улице уже бушевал такой ураган, что окно с треском распахнулось, будто разорвался снаряд, и Карину отбросило в сторону. Она ухватилась за стол и метнулась назад, чтобы закрыть окно, оно не поддавалось: дождь и ветер били в лицо, секли его, словно на Карину напал сумасшедший с бритвой.

— Давайте я приведу ее в чувство, — сказал Колычев, вновь подходя к Драгурову, который все еще продолжал держать Снежану на руках. Они уложили ее на ковер, и, пока Карина боролась с окном, Колычев влил девушке в приоткрытые губы содержимое пузырька.

— Вот и все, — произнес он, вставая. — Сейчас начнется подъем сил. Ну, а потом… — И сценарист развел руками, улыбнувшись.

Драгуров не понял его, да и разговаривать сейчас не хотелось. Он видел, как Снежана понемногу оживает, розовеет лицо, губы шевелятся. Наконец она открыла глаза, посмотрела на них и слабо кивнула.

— Он здесь, — сказала она. — Мы не убили его.

И вновь Владислав не понял, о чем она говорит. Но зато догадался Колычев.

— Я почему-то так и думал, — отозвался он, щелкнув пальцами. — Проклятье! Я чувствовал, что он жив. Всей кожей, каждой клеточкой. Но… Как?

— Мы ошиблись. Я сама не знаю… В темноте или… Или он внушил нам. Но умер другой. И с этим надо смириться. Он все еще сильнее и хитрее тебя.

Снежана говорила путано, отрывисто, но Драгуров начал постигать смысл, заключенный в ее словах.

Подошла Карина и встала рядом.

— В его постановке этот фильм получился лучше моего, — насмешливо сказал Колычев. — Не мы, а он играл нами. Одно утешение: он такая же марионетка, как и все мы. Может, чуть более самостоятельная. Но и его кто-то дергает за ниточки.

— И он идет сюда, — добавила Снежана.

— О чем они говорят? — спросила Карина, взяв мужа за руку.

— Помолчи, — отозвался тот. — Значит, вы давно знакомы?

— Пожалуй, с детства, — призналась Снежана. — Но тебя это не должно касаться. Хотя и странно, что мы все встретились именно здесь. Пойми, если я тебя и обманывала, то не в главном. Я люблю тебя. Все остальное — игра. Придуманная им, — она кивнула в сторону Колычева, который сердито расхаживал по комнате.

Карина не выдержала:

— Он вообще большой любитель сочинять разные истории, — сказала она. — Не знаю, какие сети вы все плетете, но чувствую я себя ужасно. Будто меня долго топили в болоте, а потом зачем-то вытащили. Что тебе было нужно?

Колычев остановился перед ней и пожал плечами.

— Ничего. Я даже не сразу начал догадываться, что он — твой муж. Все настолько переплелось… само собой… настолько запуталось… Жизнь преподносит сюрпризы, которые человек не способен понять. Любой роман — ничто в сравнении с загадками судьбы. Я написал сценарий, а он оброс мясом и плотью. Так бывает. Предыдущая жизнь соединилась с нынешней. И вымышленная — с реальной. Что же в этом удивительного? Разгадки надо искать внутри нас. В каждом сидит то, что потом вырывается наружу. И это самое страшное, что может произойти в жизни. Зверь — внутри.

Драгуров бросил взгляд на сумку и, открыв, вытащил куклу.

— Вам был нужен этот металлический мальчик? — спросил он.

Колычев отвел взгляд и усмехнулся.

— Это всего лишь один из элементов игры, — произнес он. — Не придавайте слишком большого значения символам или идолам. Они — последнее прибежище для тех, кому уже некуда идти.

— Но внутри него спрятано то, что Вы ищете, — ответил Владислав. Он поставил игрушку на стол и вынул из ящика инструменты. Затем быстро отвернул верхнюю половину металлического туловища и стал развинчивать механизм. Все наблюдали за его работой. Никто не проронил ни слова, пока Владислав не начал стамеской отбивать от внутренней стенки корпуса впаянные часы.

— Осторожней! — вырвалось у Колычева.

— Терафим там, — добавила Снежана.

— Осколок Чантаманы, магического кристалла? — усмехнулся Драгуров. — Как же, слышали… Очевидно, для твоего деда этот кусок метеорита имел особенное значение, коли он так его замуровал.

Колычев подошел к Снежане и сердито спросил:

— Значит, ты знала? И не могла сказать?

— Зачем? Ты и так почти сумасшедший. — Она пошатнулась, и Карине пришлось поддержать ее.

— Вам плохо? — спросила Карина, подводя побледневшую девушку к креслу, и тут взгляд ее упал на пузырек, валявшийся на ковре. И она все поняла.

Драгуров закончил работу, небрежно бросив на стол сверкающий черный камешек — с голубыми и бледно-желтыми прожилками, в форме капли.

8

Галя и Герасим ворвались в квартиру, даже не обратив внимания на то, что дверь открыта. Из комнаты доносились голоса, и они пошли прямо туда, к людям.

— …Если он Вам не нужен, позвольте я заберу его себе? — произнес Колычев, протягивая к камешку руку. — Пригодится, знаете ли, в хозяйстве.

Но Драгуров успел схватить терафим и подбросил его на ладони.

— Насколько я понимаю, он принадлежит не Вам, — сказал Владислав. — Скорее всего — Снежане. И если он представляет какую-то ценность, то… — Он посмотрел на девушку. Она ничего не ответила, лишь слабо улыбнулась. — Что с ней?

— Ее отравили, — сказала Карина и кивнула на Колычева. — У нас есть большой специалист по этой части. Достойный наследник своего прадеда.

Драгуров побледнел. Не выпуская из руки терафим, другой рукой он схватил со стола металлическую игрушку и направился к Колычеву. Ему хотелось размозжить негодяю голову, но в этот момент в комнату вбежали Галя и Герасим. Оба выглядели испуганными и тяжело дышали.

Никто еще не успел опомниться, как послышались чьи-то торопливые шаркающие шаги и противный скрипучий голос. На пороге комнаты появился безумный старик. Остановившись, он оглядел всех подслеповатыми красными глазками, и Драгуров узнал своего заказчика, который неделю назад принес металлическую игрушку. Лицо старика как-то странно изменилось, будто его окунули в кислоту, а потом нарумянили. Что-то шамкая, старик посмотрел на куклу в руке Владислава, потянулся к ней, но, сделав пару шагов, передумал. Продолжая бормотать, он задвигался, будто пританцовывал. Заметив Геру, направился к нему и опять остановился.

— Это твоя дочь, — сказал Колычев, показав пальцем на Снежану, которая, казалось, уснула, сидя в кресле.

Старик обрадованно закивал головой, но тут же с беспокойством принялся оглядываться, точно искал что-то.

— Дочь? — с недоумением переспросил Драгуров.

— Ну да, — отозвался Колычев. — И дочь, и внучка… И жена. Она, должно быть, поведала вам свою семейную тайну? Ее зовут не только Снежана, но и Селена.

— Я ничего не знал!

— Теперь это уже не имеет значения. Она умерла. — Алексей наклонился, заглянул девушке в лицо, выпрямился и с усмешкой посмотрел на Геру. — Старик разыскал своего сына. Отдайте кому-нибудь из них терафим. Лучше — младшему. Мне он не нужен.

Сумасшедший быстро закивал и, протянув руку, направился к Драгурову.

— Вот он, — произнес Владислав, разжимая ладонь. Искрящийся блеск завораживал, притягивал взгляды. — Обычный камень. Но, может быть, в нем скоплено ничуть не больше зла и порока, чем в поклоняющихся ему. Человек сам выбирает свой путь, пора бы об этом знать.

— Не делайте этого! — предупредил Колычев. Но Драгуров уже подошел к окну, разбил стекло кулаком и, замахнувшись, с силой бросил кристалл.

Старик завопил и полез на подоконник. Никто его не удерживал. Карина потрясение молчала. Владислав подошел к дочери и обнял ее.

— Смотрите, смотрите! — закричал Герасим.

Старик, ранясь об осколки, свешивался все ниже и ниже и вдруг исчез…

Колычев захохотал, стискивая пальцы.

Будто в ответ ему раздался гром, сотрясая стены. В разбитое окно летел поднятый ветром мусор, смешанный с градом, в небе продолжали сверкать молнии. Ураган уже надвинулся на Москву. Срывая с крыш листы железа, ломая деревья, как спички, переворачивая гаражи-ракушки и сбивая с ног не успевших спрятаться запоздалых прохожих. Эпицентр разбушевавшейся стихии находился где-то рядом. Дом напротив уже был объят пламенем. Казалось, стонет сама земля.

— Скорее вниз, в подвал! — закричал Драгуров. Он схватил растерявшихся Карину и дочь за руки и потащил их к двери. За спиной он слышал безудержный хохот человека с соломенными волосами. Куда делся Гера, Владислав уже не видел. Надо было успеть спастись.

 

Эпилог

К разбору завалов приступили лишь на следующий день, и конца работы было не видно. Слишком велика оказалась сила стихии, обрушившейся на Москву. Метеорологи, как всегда, опоздали со своими прогнозами. Последствия урагана были значительны. Вырванные с корнем деревья, поваленные линии электропередач, искореженные гаражи и машины… Несколько домов пострадало особенно сильно. Например, полностью было разрушено здание супермаркета «Барс», хотя число жертв оказалось не таким уж и большим.

Примерно через пару недель после урагана, в солнечный день, возле дома, где шли восстановительные работы, остановились трое — мужчина, женщина и девочка-подросток. Неподалеку в куче строительного мусора копались дети.

— Смотрите, смотрите! — вдруг воскликнул маленький мальчик, демонстрируя остальным какую-то находку.

Дети обступили его, с завистью разглядывая блестящий черный камушек в форме капли. Мальчик подбрасывал его в воздух и ловил, подставляя ладонь.

Он гордился своей находкой и посматривал на других свысока.

— Теперь я буду у вас главным! — неожиданно заявил он. — А вы все станете меня слушаться…

Мужчина, женщина и девочка взялись за руки и пошли прочь.