1988

В деревне неподалеку от нашего дома рос священный баньян. Под ним амма молилась – обходя вокруг, она обвязывала толстый ствол ниткой в надежде, что ее мечты сбудутся. Я смотрела, как нитка обвивается вокруг дерева. Сухие листья опадали, а позже ветер уносил их прочь. Я часто представляла, каково это – быть листком. Как ветер против твоей воли отрывает тебя от родного дерева и несет к чужому порогу, но куда – ты сам не знаешь. Вот и я сейчас в огромном городе, среди чужих людей, далеко от моего единственного дома. Вы, наверное, спросите, почему я не сбежала, почему я покорно летела туда, куда нес меня ветер. Но бежать мне было просто некуда. Говоря по правде, такая идея мне и в голову не приходила. Первые дни в Бомбее я прожила словно в тумане.

В день, когда сагиб привез меня к себе домой, на нас вдруг внезапно, словно порыв ветра, налетела девочка. Так я впервые увидела Тару, дочку сагиба. Они с отцом обнялись, а лицо ее светилось от радости. Отец поднял ее и поцеловал в лоб, и сердце мое сдавила зависть. Глаза у нее были добрыми, как у сагиба, и она улыбнулась мне, словно подружке. Тара была на пару лет младше меня и обожала отца – это каждому было ясно. Видя их вместе, я, сама того не желая, пыталась представить, каково это – когда у тебя есть папа, который тебя так любит.

Я вошла в их квартиру, успокаивая себя, что Сакубаи тут нет, поэтому ныть и ворчать никто не будет, но эти уговоры не смогли заполнить ужасающую пустоту у меня внутри.

– Как тебя зовут? – спросила мама Тары.

Перед глазами у меня вдруг появилось лицо аммы, а по щекам потекли слезы.

Кажется, мама Тары засыпала меня вопросами, я силилась ответить, но, к собственному изумлению, не слышала своего голоса. Впервые после смерти аммы я открыла рот, попыталась заговорить и поняла, что язык, как и сердце, обладает способностью иссушаться.

Вспоминая то время, я не могу с уверенностью сказать, что голос действительно меня покинул. Возможно, мне просто не хотелось разговаривать. Порой слова притупляют боль, разрушают печаль в наших сердцах. Да и заговори я – о чем мне было рассказывать? В тот день воспоминания будто подернулись дымкой. Помню, как, поселившись вместе с этой семьей, я осваивала кухонные премудрости, все вокруг спрашивали, почему я молчу, а я чувствовала себя потерянной: мне казалось, будто всего этого на самом деле не происходит. Иногда, глядя на себя в зеркало, я принималась ощупывать свое лицо – хотела убедиться, что это и правда я.

Мама Тары, худощавая и миловидная женщина с медовой кожей, носила паллу от сари как вуаль и прикрывала им лицо каждый раз, когда в квартире появлялся мужчина. Прилежная жена, она никогда не повышала на мужа голос. Хоть я и молчала, мне велели называть ее «мемсагиб». Выполненную мною работу она оценивала крайне придирчиво, и за малейшую оплошность мне приходилось расплачиваться. Плохо отстиранное пятно на одежде стоило мне еще двух часов стирки, а если на вымытой посуде обнаруживался налет, то потом в наказание я часами натирала кафель в ванной. Впрочем, работа меня не раздражала – она отгоняла тягостные образы прошлого, особенно воспоминания о той ночи. Каждое утро мама Тары просила меня проводить ее дочь в школу и донести ее рюкзак.

В городе жизнь была устроена совсем не так, как в моих родных местах. Чего стоят одни лампочки, зажигавшиеся по вечерам. А еще на потолке размахивали лопастями похожие на призраков вентиляторы. В доме имелась электрическая мясорубка, такая шумная, что когда мемсагиб решила научить меня ею пользоваться, я выскочила из кухни и спряталась за дверью. Испугалась я ужасно, а мемсагиб тогда смеялась до слез. Лишь когда она несколько раз повторила, что мясорубка ничего дурного мне не сделает, я вылезла из укрытия. В такие моменты в голове у меня звучал голос Сакубаи, бубнивший про коварных демонов, захвативших эту квартиру.

С самого начала я чувствовала, что от сагиба словно веет теплом. Таких людей, как он, я еще не встречала. Он был немногословен, но когда говорил, то слушали его все. А еще там была Тара – полная задора и удивительной силы, которая позволяла ей не бояться, кто бы ни встал у нее на пути. Однажды я наблюдала из окна, как на площадке Тара играет с мальчишками в шарики. Одного из мальчиков она обыграла, и он крикнул:

– Да она мухлюет!

Тара замахнулась было на него, но Навин схватил ее за руку, повернулся к мальчику и сказал:

– Ты здесь новенький и ее вообще не знаешь.

– Да у нее зубы торчат и волосы короткие! Мама говорит, хорошие девочки так не выглядят.

– Тогда не смотри на меня, – заявила Тара и отвесила ему оплеуху.

О, вот это была сцена! Вот это храбрость! В ту ночь я все размышляла, хватило бы у меня смелости поступить так же. Конечно же, у меня не было и капли ее мужества. В деревне, когда местные злословили про амму или меня, я и рта открыть не смела.

Порой мне нравилось, что Тара вновь и вновь делала попытку со мной заговорить, я даже ждала этого.

Время от времени она подходила ко мне сзади и легонько трогала за плечо, а когда я оборачивалась, Тара убегала и пряталась за дверью, выглядывая оттуда и улыбаясь. Знаю, ей хотелось разговорить меня, хотелось, чтобы я улыбнулась. Обычно люди вокруг либо просили меня сделать что-нибудь, либо говорили обо мне так, будто я невидимка, а этой девочке, в отличие от всех остальных, хотелось со мной подружиться.

Мемсагиб одергивала ее, убеждала, что дружить с такими, как я, нельзя, но Тару это не останавливало. Она атаковала меня вопросами, без устали, докапываясь до ответов. И иногда я жалела, что не могу говорить, иначе непременно сказала бы ей, что разговаривать с такими, как я, нельзя.

Кажется, я все же не совсем верно описала характер Тары. Она была невероятно упорная, и, я уверена, если уж что-то взбрело ей в голову, она ни за что не отступится.

Однажды, когда я прожила с ними в Бомбее уже два года, она принялась расспрашивать меня о моем отце и не отставала до тех пор, пока я не призналась, что он тоже живет в Бомбее. Ведь как ни крути, так оно и было. Мы тогда как раз возвращались из школы, и Тара, не дойдя до дома, направилась прямиком в полицейский участок, хоть я и тянула ее назад, уговаривая бросить эту затею. Инспектор, к которому Тара подошла, улыбнулся – неожиданный визит явно забавлял его.

– Чем могу быть полезен? – спросил он.

– Она ищет своего отца, – Тара ткнула в меня пальцем, но я лишь молча сидела рядом, положив на колени ее рюкзак и разинув рот от изумления.

Инспектор угостил нас лимонадом и позвонил сагибу, и вскоре тот забрал нас домой, твердя по дороге, что Тара поступила глупо. Эта история навсегда осталась в моей памяти. И ведь Таре тогда было всего десять! Такой отваги во мне нет даже сейчас.

Окружающим я доставляла немало хлопот. Соседи то и дело жаловались на меня, утверждая, будто по ночам я плачу и мешаю им спать. Однако это получалось не нарочно, и, как я ни силилась, положить этому конец у меня не выходило. Сейчас, вспоминая те дни, я не могу определить, кого я оплакивала – мою погибшую маму или того ребенка, каким мне уже никогда не суждено было стать. Впрочем, тогда я об этом не размышляла, решив, что плачу только о нем – о моем отце. Я питала тщетную надежду, что мои рыдания облетят этот бескрайний город и дойдут до его ушей. Иначе почему мой плач был таким громким, что будил даже соседей?

Когда сагиб сказал, что отведет меня к врачу, мемсагиб не обрадовалась, и в то утро мне еще предстояло на своей шкуре почувствовать ее гнев. Я вытирала стаканы и нечаянно выронила один, он разбился. Мемсагиб, мывшая стеклянный поднос, отложила его в сторону, уперлась ладонями в мойку и глубоко вздохнула. Потом повернулась и нагнулась ко мне. В ее глазах сверкала ярость. Я думала, меня ждет выволочка за то, что я такая неуклюжая, но мемсагиб сказала:

– Мне известно, кто ты такая. Я выросла в той же деревне и все знаю про тебя и твою гнусную мать. Обманывать – это у тебя в крови. Но меня не проведешь.

Когда я поняла, что ей все про меня известно, меня захлестнул стыд. Впоследствии я старалась не отвлекаться и выполнять работу как можно тщательнее. Я надеялась, что мемсагиб больше никому не расскажет о том, что со мной случилось. Но сколько я ни трудилась, мое усердие ее не трогало, и следующие два дня мемсагиб выбрасывала объедки от ужина в мусорное ведро, оставляя меня голодной. Должна признать, порой я считала, что она права – лучшего обращения я не заслуживала, а теплота, с которой относились ко мне Тара и ее отец, вгоняла меня в ступор.

На следующий день я мыла после обеда посуду, представляя, как мы с аммой гуляем по узким деревенским улицам, а по ветвям деревьев неподалеку прыгают воробьи. К действительности меня вернул громкий голос сидевшего в гостиной сагиба. Он говорил Таре, что собирается в библиотеку – хочет поискать книгу, которую давно задумал прочесть. По-моему, на самом деле слова его были адресованы мемсагиб, которая хлопотала рядом со мной на кухне. В те дни, желая что-то сказать друг дружке, они обращались к Таре. Причиной этого, как я подозревала, стало намерение сагиба показать меня врачу, хотя мемсагиб, кажется, почти убедила его в том, что никакой врач мне не нужен.

Я слышала, как Тара принялась упрашивать сагиба взять ее с собой, совсем как я прежде упрашивала амму. Но чего я никак не ожидала, так это того, что сагиб заглянет в кухню и предложит мне поехать с ними. Я ошеломленно посмотрела на него, а потом перевела взгляд на мемсагиб – убедиться, что она не против. Стоя возле плиты, она нареза́ла имбирь и сейчас подняла голову, но на меня едва взглянула.

– Не бойся, мемсагиб не рассердится, – сказал сагиб, и я, оставив грязные тарелки в мойке, вытерла руки висевшим у меня на плече полотенцем и выскочила из кухни. Нож в руках мемсагиб громче застучал по доске.

Навин тоже собрался поехать с нами, но тут его отец оторвался от газеты и, нахмурившись, спросил:

– А музыка?

И Навин уныло поплелся домой.

Сперва мы немного прошлись по соседней улице, вдоль которой, как я уже рассказывала, тянулись ряды магазинчиков. Тара бежала впереди и тянула отца за руку, некоторые лавочники высовывались на улицу и приветствовали сагиба, а тот кивал им в ответ. Прежде я бы умерла от страха, но сегодня меня занимали лишь мысли об отце. Я видела его в каждом прохожем, представляла, что однажды он заметит меня, узнает и позовет, как прежде амма: «Мукта, доченька, иди сюда!» Я цеплялась за эту призрачную надежду, словно паук за разорванную паутину.

В тот сонный полдень мы не сразу поймали такси, а когда уселись в него, Тара показывала на мелькавшие за окном храмы, море, сады и без умолку болтала, так что я будто смотрела на все вокруг ее глазами. Волны на море больше не пугали меня – теперь я слышала в них музыку. И толпы я перестала бояться – у людей на улице и без меня хлопот хватало. Когда Тара заговорила о своей маме, я представила, как мы с аммой гуляем по саду, мимо которого только что проехали. В тот день я осознала, что благодаря Таре уверенности у меня прибавилось.

Когда такси остановилось, Тара распахнула дверцу, и за ней открылся мир, какого я никогда еще не видела. Тара сказала, что это Азиатская библиотека. Что такое библиотека, я не знала, но когда надо мною выросло огромное здание с лестницами, я поняла, что это храм, книжный храм с белыми стенами, необозримый в своем величии. Замерев у подножия лестницы, я оглядывала здание и думала: нет, должно быть, глаза меня обманывают! Тара взяла меня за руку и потянула к лестнице, а я, пораженная теплотой ее внезапного прикосновения, последовала за ней.

Воздух внутри оказался спертым, но мне было все равно. Пожилые люди вокруг читали газеты, а винтовая лестница вела наверх, к другим книгам. Разглядывая книги, я пыталась осознать всю значимость собранных в них сокровищ – знаний. Как мне хотелось прикоснуться к этим мыслям! Я открыла книгу и погладила пальцами буквы, удивляясь власти слов, заставивших людей выстроить ради них целый храм. Сагиб показывал Таре мраморные статуи и рассказывал о редких золотых монетах, принадлежавших императору Акбару, но слушала я невнимательно. В моем сердце пробудилось желание читать, совсем как в тот день, когда мы с аммой шли по деревне и она в первый раз показала мне деревенскую школу. Мне довелось прикоснуться к величию этого места, и я не могла поверить своему счастью.

Когда мы вышли из библиотеки, к входу подъехал автобус, из которого высыпали туристы с фотоаппаратами. Они принялись позировать на ступеньках, и Таре тоже захотелось сфотографироваться. Услышав ее просьбу, один из туристов предложил сагибу сфотографировать нас.

– А фотографии и негатив я вам пришлю, – пообещал он.

Тара встала перед входом в библиотеку и настояла на том, чтобы я сфотографировалась рядом с ней. На этом снимке мы стоим рядом, одной рукой Тара обнимает меня за плечи, а позади высятся восемь массивных колонн. Спустя некоторое время мы получили по почте конверт с двумя одинаковыми фотографиями и негативом. Одну из фотографий Тара отдала мне, и я спрятала ее в тайнике за кафельной плиткой на кухне.

В такси по пути домой сагиб спросил Тару:

– Ну что, хочешь побыстрее пойти в школу?

Она скорчила рожицу, пожала плечами и вдруг ни с того ни с сего показала на меня и выпалила:

– Папа, а она тоже пойдет в школу?

Я озадаченно уставилась на нее, а сагиб повернулся и посмотрел на меня.

– А сама-то что скажешь? Тебе ведь хочется учиться, верно?

Не успев до конца переварить эту идею, я увидела в глазах сагиба свое отражение – и у меня будто выросли крылья.