2004

Я вздрогнула и проснулась. За окном чирикали птицы, а с улицы доносились автомобильные гудки. Утро после похищения Мукты было похожим на это. Я ждала, когда папа позовет меня, когда по пустой квартире прокатится эхо его голоса. Меня захлестнула тревога. Может, если позвонить кому-нибудь, она отступит? Я попыталась отогнать воспоминания, сняла трубку и набрала номер Элизы, единственной, с кем я близко подружилась в Америке, не считая Брайана. Мы дружили со школы, и с тех пор, как я уехала из Индии, ни на кого, кроме Элизы, я положиться не могла.

Три гудка, и подруга сняла трубку.

– Привет, как ты? – спросила она.

– Да вроде ничего. Хотя сегодня мне что-то невесело… Не знаю даже почему.

– С тобой все в порядке? – В ее голосе звучало беспокойство.

Я села в кровати. Сильно болела голова.

– Ну да… просто… непонятно, что мне дальше делать. Я тут уже три месяца, а с места не сдвинулась.

– Ты бы лучше себя поберегла.

– Знаешь, здесь слишком много воспоминаний…

Я слышала, как она глубоко вздохнула, и представила, что она сейчас сидит в спальне возле окна, вдалеке шумит океан, ее светлые волнистые волосы распущены в продуманном беспорядке – сегодня вечером Элиза наверняка собирается пойти куда-нибудь с Питером, своим женихом.

– Я бы советовала тебе вернуться, но ты такая упрямая, что и слушать не станешь, уж я-то знаю. И ты что-нибудь придумаешь, я уверена.

Я сдавленно усмехнулась. Папа бы тоже так сказал.

– Как поиски-то продвигаются? В полицию ты обращалась? А в детективное агентство?

– Обращалась, но от них помощи ждать не приходится. Я… на самом деле… я тут одного парня встретила…

– А вот это уже интересно, – игриво подхватила она.

– Да нет же, Элиза, не в этом смысле, не придумывай. Этот парень… то есть мужчина… когда я была маленькой, он занимался всякими грязными делами, был мелким хулиганом. Однажды он пытался… – Я помолчала. – Ладно, неважно, он вроде исправился и выглядит порядочным. Он сказал, что руководит благотворительной организацией и может помочь мне отыскать Мукту.

– И чего ты ждешь?

– Я… я не знаю, можно ли ему верить.

– Хм. Люди-то меняются. Говоришь, он работает в благотворительной организации?

– Да, но я что-то сомневаюсь…

– Иногда можно и рискнуть.

– Ладно, подумаю, – согласилась я. – Как там у Питера дела?

– Хорошо. Мы вовсю к свадьбе готовимся. Вчера ходили мебель для дома выбирать и наткнулись на потрясающие скидки. И Питер говорит… – Элиза вдруг осеклась. – Слушай, тебе сейчас и так тяжко, а я еще про свадьбу болтаю. Все, не буду тебе больше надоедать. Как жаль, что тебя не будет! Знаешь, я же хотела, чтобы ты была подружкой невесты.

– Знаю. – Я невольно вздохнула.

Элиза так и не спросила о Брайане и о том, как мы расстались. Мне ужасно хотелось сказать ей, что я чувствую себя виноватой, ведь я о нем больше не думаю.

– Риелтор продал квартиру твоего отца. Выручили за нее не очень много, но деньги я перевела на твой индийский счет. Жди, скоро придут. Наверняка это поможет тебе там устроиться.

– Так и есть. Спасибо, Элиза. – Я оставила ей доверенность на продажу папиной лос-анджелесской квартиры. Папа завещал мне немного денег, но и средства от продажи квартиры тоже лишними не будут и уж точно пригодятся в поисках Мукты.

– Ладно, дорогая. Звони! – попрощалась Элиза.

Я поехала к Разе утром в понедельник. Небо затянуло тучами; по-прежнему накрапывал дождь. Перед дверью я замерла, задумавшись, что я тут делаю. Неужели я совсем отчаялась – настолько, что согласна просить помощи у мужчины, который когда-то, будучи еще мальчишкой, до смерти напугал нас, двух девчонок? Неужто я готова поверить человеку, который хотел тогда причинить мне боль? Наверное, ради того, чтобы отыскать Мукту, я согласна на все.

Дверь открылась – на пороге стоял Раза.

– Ох ты, а я как раз ухожу. Я… я не ожидал, что ты придешь, – удивленно сказал он.

– Ну, я хотела узнать, чем ты можешь мне помочь. – Я отвела глаза, пытаясь заглушить страх.

– Конечно! – Он провел меня внутрь и предложил кресло. – Можешь подождать немного? Я только одно дело закончу и вернусь. Я мигом. Мне просто надо кое-что передать, тут недалеко, прямо за углом. – Раза ткнул пальцем куда-то в окно, по стеклу барабанил дождь.

– Ничего страшного, я подожду.

Я посмотрела ему вслед и огляделась. Помещение было обшарпанным, стены явно требовали покраски. Я насчитала пять кабинок, но людей в них не было. Стол Разы стоял посреди кабинета, неподалеку от приютившейся в углу кухоньки, а на столе лежала куча папок и документов. Еще там стояла фотография: Раза обнимает женщину в хиджабе, а та радостно улыбается в камеру. Были и другие их общие снимки: на одном они раздавали еду в приюте для бездомных, на втором позади них колосилось поле. На стене висел листок бумаги, изящным почерком на нем было выведено:

Я подошла к окну. Ливень не прекращался, то и дело грохотало, серое небо прорезали молнии. Может, и Мукта сейчас где-то в этом городе тоже смотрит на дождь и думает обо мне?..

Я увидела, как возвращается Раза, а ветер треплет его зонтик. Оставив зонтик снаружи, Раза зашел в офис, вытащил из ящика полотенце и вытер волосы.

– Вот уж не думал, что на улице такой кошмар. – Он улыбнулся и жестом предложил мне сесть. – Сделать тебе чаю?

– Да, было бы здорово, спасибо. – Я отошла от окна и вернулась в кресло. Я старалась вести себя дружелюбно, но получалось плохо – все же воспоминания уходят неохотно.

Раза подошел к электрической плитке в углу и включил ее.

– Мои сотрудники сегодня собирают еду для неимущих, – сказал он, наливая в чайник воду и молоко.

– Вон те строчки у тебя над столом – красиво сказано. – Я старательно пыталась поддержать беседу.

– Да, – Раза посмотрел на листок, – это моя жена написала. Она считала, что идти нужно трудной дорогой, непохожей на ту, что выбирают остальные. Говорила, что это единственный путь и что мы можем изменить чью-то жизнь.

Я показала на фотографию:

– У тебя красивая жена.

Он сглотнул.

– Она погибла в прошлом году во время взрыва. Во имя религии кто-то постоянно отнимает у нас тех, кого мы любим. С прошлых взрывов одиннадцать лет прошло, а ничего не изменилось.

– Прости, я не знала.

Он кивнул, повернулся к плите, разлил чай по стаканам и поставил на стол. После чего опустился на стул напротив меня.

– Ладно, про меня все ясно. Скажи, чем тебе помочь? – В этом грубоватом мужчине ничего не осталось от маленького бандита, с которым много лет назад пересеклись наши пути.

– Я разыскиваю Мукту – девочку, которая когда-то у нас жила.

– Это я знаю. Слышал, как полицейские в участке обсуждают твое заявление. Они еще никак не могли взять в толк, зачем тебе понадобилось разыскивать девочку, которая пропала так давно.

Я внимательно посмотрела на него.

– Можно я спрошу тебя кое о чем?

– Ну конечно. – Он прищурился.

С усилием вдохнув поглубже, я лихорадочно подбирала слова. Раза – единственный близкий друг похитителя, единственный, кто может найти его и спросить, что тот сделал с Муктой. И я знала, что должна рискнуть. Я посмотрела ему прямо в глаза. В голове у меня совсем помутилось.

– Тогда ночью к нам приходил Салим. Это он похитил Мукту. Но он, наверное, и сам тебе рассказывал?

Об этом я прежде еще никому не говорила. Никому – ни Брайану, ни Элизе, ни даже папе. Раза не отвел взгляда.

– С чего ты решила, что он мне об этом рассказывал? Потому что я когда-то был в его шайке? – Он усмехнулся. – С той жизнью я давно покончил и решил помогать людям. А почему ты вообще думаешь, что похититель – Салим? Когда я дружил с ним, он… ему нравилось запугивать. Он так самоутверждался, показывал остальным, что он главный. Но чтобы по-настоящему кого-то похитить? Он бы никогда…

– Ты что? – перебила я. – По-твоему, я вру? Это Салим – я уверена! Я видела его. Когда Мукту похитили, я была с ней в одной комнате.

Он ошарашенно смотрел на меня:

– Ты находилась в той же комнате? И видела, как он похитил Мукту?

– Да… Я…

– Прости, я и предположить не мог…

– Ты… ты знаешь, где он сейчас?

– Салим? Я давно уже потерял его из виду.

Меня охватило отчаяние.

– Но я могу это выяснить, – сказал он.

– Правда? Выяснишь? Это… это просто чудесно! Спасибо тебе огромное! – Уныние мгновенно сменилось эйфорией.

– Тара, чтобы найти Салима, нужно время – возможно, несколько месяцев. Я поспрашиваю в городе. Мумбаи огромен, и мне неизвестно, здесь ли вообще Салим или, может, уехал. Когда я с ним дружил, он был на самом деле маленьким напуганным мальчишкой; да, он угрожал детям помладше, грабил… возможно, торговал наркотой, но чтобы залезть в чужой дом и похитить человека? Никогда бы не подумал, что он на такое способен. И допустим даже, что Салим действительно пошел на подобное преступление, – с чего бы ему признаваться в нем?

– Мне его признания не нужны. Мне надо, чтобы он сказал, что сделал с Муктой. Я лишь хочу знать, где она сейчас.

– Может, тебе лучше обратиться в какую-нибудь благотворительную организацию, которая разыскивает пропавших детей? Я могу дать тебе контакты…

Больше слушать я не желала.

– Тебе Салим скажет, верно? Вы же с ним дружили! По-моему, если он кому-нибудь и признается, то только тебе. И мы узнаем, где она… – Мой голос задрожал.

Я попрощалась с Разой, лишь когда он заверил меня, что во что бы то ни стало постарается отыскать Салима.

Я возвращалась домой, колеса рикши подскакивали на выбоинах, а перед глазами у меня маячило сияющее лицо жены Разы. Я знала, что он тоскует по ней, – поняла по его глазам. И я задавалась вопросом, сколько же нас таких – кто живет, и дышит, и недоумевает, почему в тот день судьба выбрала не нас, а тех, кого мы любили. И если бы тогда ничего не произошло, что сталось бы с нами?

12 марта 1993 года – эта дата навсегда останется в моей памяти. Мне тогда было тринадцать.

– Посидим сегодня на террасе, когда из школы придешь? – спросила меня утром Мукта, я рассеянно кивнула, а потом в суматохе напрочь об этом забыла. Дело в том, что в тот день мы писали контрольную по математике, но с математикой у меня не ладилось, так что все мои мысли крутились вокруг контрольной. Мои мучения, с утра казавшиеся такими важными, к вечеру уже ничего для меня не значили.

Была пятница, и после контрольной я собиралась в гости к подружке – посмотреть телевизор. Перед тем как я вышла из дома, ааи попросила меня после школы забрать сверток с одеждой и занести его в магазинчик возле «Сенчури Базара».

– Отнесешь, когда вернешься из школы, ладно? Это недалеко, а мне надо кое-что доделать. Я уже много кого спросила, но все заняты. Лучше бы, конечно, Мукту отправить, но ей сегодня нездоровится, – объяснила ааи.

Но я сказала, что у меня никак не получится, – я не сомневалась, что ааи наверняка найдет кого-нибудь еще или попросит соседского слугу. Сейчас я уже совершенно забыла, под каким предлогом отказалась. Что же я тогда ответила ааи? Что мне нужно зайти к подружке, потому что та обещала мне помочь с домашним заданием? Или наоборот, что я обещала ей помочь с уроками?

Сейчас уже не вспомнить, какими были мои последние слова, сказанные маме.

Тогда я даже не задумалась над тем, что ааи, прежде чем попросить меня, обращалась с тем же поручением к Мукте, но та тоже придумала отговорку. Это я научила Мукту притворяться больной, если ааи хотела нагрузить ее какой-нибудь работой, когда нам срочно надо было поговорить. Сперва Мукта хитрить побаивалась, но я переубедила ее – мол, ложь эта совершенно безобидная и зла никому не причинит. Мукта всегда действовала под моим руководством: мы заранее подробно обсуждали, что именно она скажет, чтобы ааи не раскусила нас. Мы не раз успешно проделывали этот трюк, и я велела Мукте строго придерживаться моих указаний и не самовольничать. Однако в тот день все пошло иначе.

Ближе к вечеру, после школы, мы с подружкой сидели у нее дома перед телевизором, грызли чипсы и злословили об учителях-придирах и тупых восторженных учительских любимчиках. Вдруг передача резко прервалась и начался экстренный выпуск новостей. Удивительно спокойным голосом женщина на экране сообщила о взрывах. За ее спиной мелькали картинки – разрушенные стены, перевернутые машины, повсюду осколки стекла, люди с израненными лицами, окровавленные тела и густой черный дым.

Диктор перечисляла пострадавшие от взрывов объекты: Бомбейская фондовая биржа, паспортный стол, «Сенчури Базар», «Завери Базар», кинотеатр «Плаза»…

«Сенчури Базар» – эти два слова колокольчиком зазвенели у меня в голове. Ведь ааи так и не нашла никого, кто согласился бы ей помочь, и сама собиралась сходить в магазинчик возле базара. Вдруг с ней что-то случилось? Речь диктора вдруг превратилась в невнятную тарабарщину, мысли сбивались, уступая место оцепенению. Нет, с ней все в порядке – убеждала я себя. Помню, как бежала по улицам, расталкивая людей, проскакивала перед сигналящими машинами. Наконец я распахнула дверь подъезда, метнулась к квартире, с силой забарабанила в дверь, но никто не открывал. Мукта же дома! Или ее отправили за покупками? И ааи уже должна была вернуться. Я попыталась сунуть ключ в замочную скважину, но липкие от пота руки тряслись. Когда я все же открыла дверь и вошла в квартиру, меня встретила тишина. Я позвала ааи, и сердце откликнулось резкой болью.

– Ааи! Ааи!

Снаружи послышался приглушенный голос. Я выскочила из квартиры и увидела Мукту – улыбаясь, она неторопливо спускалась по лестнице.

– Не зря мне показалось, что кто-то дверь открыл, – сказала она, – ты куда подевалась? Я тебя наверху ждала, на террасе. Думала, ты хочешь поболтать.

Я глядела на ее улыбающееся лицо, на то, как радостно она подскакивает, и меня захлестнула ярость.

– Поболтать? Ты что, с луны свалилась? Деревенщина тупая! Ни черта же не соображаешь!

Удивление на ее лице сменилось обидой, но я безо всяких объяснений развернулась и побежала вниз.

Я забарабанила в дверь этажом ниже. Наш телефон уже несколько дней не работал, и я хотела позвонить папе от соседей. Дверь открыла соседка в халате, подружка ааи.

– Ты чего это? – воскликнула она. – Чуть дверь не выбила!

– Надо позвонить папе! Ааи – она сейчас там… – Голос у меня сорвался.

– Ох… – Она сочувственно посмотрела на меня. – Телефонные линии перегружены. Ни до кого не дозвониться.

Я сделала вид, будто не слышу, и проскользнула мимо нее в квартиру. Подбежав к телефону, я набрала номер, но услышала лишь короткие гудки. Пальцы еле шевелились, дыхание сбивалось, однако я снова и снова пыталась дозвониться. Соседка сперва стояла рядом, озабоченно глядя мне в лицо, а потом принялась мерить шагами комнату. Немного погодя я неохотно положила трубку.

– Я же говорила, – сказала она, – мой муж тоже где-то там. Я пыталась до него дозвониться, но…

Не дослушав, я выскочила из квартиры, решив добраться до папиной работы пешком. Возле подъезда я наткнулась на соседей – сегодня все вернулись с работы пораньше.

– Что ж, надо идти, – сказал один из них.

Ко мне подошел дядя Анупам.

– Я все знаю – там твоя мама, – проговорил он с напускным спокойствием, однако я уловила в его голосе страх и почувствовала, как меня накрывает отчаяние. Но Анупам не сдавался: – Туда многие наши соседи пошли, и твой папа тоже. Я встретил его по дороге сюда. Мы найдем твою маму, не переживай! – Он ободряюще похлопал меня по плечу.

– Я с вами!

– Нет, ты останешься здесь – возможно, ааи вернется сама. Слушайся меня и никуда не уходи. Ясно?

Говорил он громко и властно, и я послушалась. Наверное, я кивнула, потому что он улыбнулся, а затем развернулся и присоединился к остальным. Я уселась на ступеньки возле подъезда, высматривая ааи, представляя, как откроются ворота, она бросится ко мне и скажет, что волновалась я зря. Жильцы шли мимо меня, все они спешили – им самим было о ком тревожиться. В голове вновь всплывали картинки из новостей: вот рыдающая женщина укачивает своего мертвого сына, вот окровавленные тела на асфальте, вот проступают сквозь дым ошарашенные лица прохожих, а рядом виднеются расплющенные автомобили. Я представляла, что моя ааи где-то там, что самое страшное ее миновало и сейчас она на пути домой, к своим родным. И когда она откроет ворота, мне хотелось выглядеть спокойной, чтобы ааи сразу поняла – тревожиться не стоит. Но как бы я ни старалась сохранять хладнокровие, мне то и дело приходилось смахивать подлые слезы, наворачивавшиеся на глаза. Мукта сидела возле меня и молча сжимала мою руку, боясь сказать хоть слово – иначе я расплачусь. Я мысленно давала Богу клятвы никогда больше не обижать ааи, не дерзить ей и во всем слушаться. Я обещала всегда, когда она ни позовет, ходить с ней в храм и, самое главное, больше никогда не отказывать ей ни в единой просьбе.

Папа вернулся поздно, измученный и всклокоченный, в перепачканной кровью рубашке, бормоча что-то о погибших и о человеческой безответственности. Таким я видела его впервые. Я смотрела на взрослого мужчину в слезах – на моего собственного папу, который рассказывал мне истории о храбрецах, и сердце стискивала боль. Смахнув слезы, я потянула его за рукав и с трудом выдавила:

– Где ааи?

Он посмотрел на меня невидящим взглядом, но промолчал. Навин прошептал, что папа с дядей Анупамом переворачивали и осматривали тела, пытаясь найти ааи. Мы с Навином поднялись по лестнице следом за папой и дядей Анупамом. Подойдя к двери квартиры, папа вдруг осел на пол, словно у него не хватало сил войти в собственный дом. Дядя Анупам попытался поднять папу, как поднимают маленьких детей, когда учат их ходить.

– Тара, ты должна быть сильной, твоему отцу требуется поддержка, – сказал мне дядя Анупам.

– Что с ааи? – спросила я.

– Пока ничего не известно, – ответил он.

Проводив папу в квартиру, дядя Анупам усадил его на диван и ушел, забрав с собой Навина и Мукту. «Им сейчас надо побыть в одиночестве», – сказал он.

Какое-то время мы с папой просто молча сидели на диване, слушая тиканье часов в гостиной и каждую секунду надеясь, что дверь откроется и на пороге появится ааи. А потом папа сказал, что ему надо идти.

– Я должен искать твою маму. Бездействие ничего не изменит. А ты должна ждать меня дома, Тара… На тот случай, если… ааи вернется, – сказал папа на прощанье.

Той ночью я лежала в кровати, глядя на луну, а та смотрела на меня. Как же все вдруг изменилось, так резко и внезапно! Всего лишь сутки назад ааи укладывала меня спать и рассказывала сказку на ночь. Приготовила мне джалеби. Мне казалось, стоит зажмуриться – и время повернет вспять, а сегодняшний день не настанет.

Папа вернулся домой на следующее утро, совершенно подавленный. Вслух мы об этом не говорили, но оба опасались худшего – что тело ааи просто затерялось среди других. В тот день мы ходили по больницам, разыскивая ее останки.

– Зря ты пошла, Тара. Лучше бы осталась дома, – повторял время от времени папа, но мне хотелось быть рядом, держать его за руку. Глядя на тела, я старалась не вздрагивать и надеялась в последний раз увидеть маму и попрощаться с нею.

Дядя Анупам пошел с нами – он стал нашим голосом, когда силы у папы иссякли и вместо слов выходили лишь сдавленные хрипы. Возле больниц и полицейских участков собрались толпы, и полицейским едва удавалось сдерживать их. Иногда медсестры проверяли списки, в которых имена превратились в номера, качали головами и говорили:

– Нет, возможно, она в другой больнице.

Я вспоминала лицо ааи в то утро, когда она просила меня отнести в магазин сверток.

К вечеру же от нее ничего не осталось, даже тела.

Во всех больницах медсестры говорили примерно одно и то же, и папа бледнел от отчаяния. Когда же медсестра просила нас подождать и начинала проверять списки поступивших, в глазах у него загоралась надежда. Дожидаясь, я представляла, что ааи вот-вот выйдет из палаты с парой синяков и царапин и с улыбкой заверит нас, что с ней все в порядке, скажет, что Господь велик и что она едва спаслась. Но этого не происходило. В толпе царило смятение и разочарование, и как унять тревогу, никто не знал. В каждую новую больницу мы входили с упованием, а выходили, едва переставляя ноги под бременем разрушенных надежд. Ощущение было странным – мертвых тел мы не видели, однако смерть смотрела на нас отовсюду, болью утраты отражаясь в глазах каждого из собравшихся.

Когда спустя несколько дней я пристала с расспросами к Навину, тот признался, что они искали ааи на месте взрыва, одновременно помогая и другим.

– Мы поднимали людей, сажали их в такси и отправляли в больницу. Но дело в том… – его голос сорвался, а на глаза навернулись слезы, – знаешь, Тара, порой мне казалось, что они уже умерли.

В последующие дни Навин стал молчалив. Я даже боялась, что он больше никогда не заговорит. Все, что осталось у меня в памяти, – это искаженные страданием лица, шум, хаос и запах смерти, который отныне окутывал каждого из нас.