2004

Раза считал, что на поиски Салима может уйти несколько недель, поэтому еще один месяц моей жизни прошел в ожидании телефонного звонка. Впрочем, я давно поняла, что разыскивать человека, похищенного одиннадцать лет назад, – настоящая пытка, даже если бросить на поиски все силы, а улики давным-давно канули в небытие. Но так как я даже не знала, где искать, то проводила бо́льшую часть времени в полицейском участке, сидя на лавке и наблюдая за посетителями, приходившими оставить заявление, глядя, как людской поток то редеет, то вновь становится гуще. Иногда полицейские жалели меня и предлагали чай или освежающий напиток. Подходил ко мне и инспектор Правин Годболе – он говорил, что поиски продолжаются, и советовал вернуться домой. Однако я упрямо сидела на лавке, наивно надеясь таким образом напоминать им о своем деле.

По вечерам я заходила порой в лавочку мороженщика, куда мы когда-то заглядывали вместе с Муктой, и садилась на ту же скамейку в парке, облизывая рожок мороженого и разглядывая гуляющих с детьми мам. Каждое утро, перед тем как поехать в полицию, я шагала по бесконечным улицам, по которым прежде ходила с Муктой, останавливалась возле моей старой школы и смотрела, как дети в коричневой форме собираются в школьном дворе для утренней молитвы. Время от времени ночью я ложилась на полу в кладовой, глядя на небо и засыпая под стрекот сверчков и шум машин. Возвращение в родной город бывает приятно, и, сложись все иначе, я, вероятно, была бы счастлива. Здесь все было знакомым – язык, люди, улицы, даже автомобильные гудки, и от этого я чувствовала себя увереннее. К тому же, куда бы я ни пошла, везде находились места, пробуждавшие во мне воспоминания. И возможно, некоторые из этих воспоминаний мне не хотелось прогонять. Там мы бывали с родителями и Муктой, и там я была счастлива. В моменты отчаяния эти воспоминания превращались в единственную мою отдушину, поэтому я то и дело забредала туда, куда в детстве ходила с Муктой. По вечерам, вернувшись из полиции ни с чем, я сидела на террасе и наблюдала за птицами в небе. Каждые выходные ездила в Азиатскую библиотеку и вспоминала все, что папа когда-то рассказывал мне о мраморных статуях и о том, как книги расширяют границы наших знаний. И я слышала шепот Мукты: «храм книг». Так проходили дни, складываясь в недели, а потом и в месяцы.

Время от времени я заглядывала и в сыскное агентство, но, когда бы я ни зашла в обшарпанный кабинет, заставала там лишь секретаршу, которая перекладывала с места на место документы, не обращая внимания на разрывающийся от звонков телефон. Порой она даже не удосуживалась поднять голову и взглянуть на меня. Однажды, когда терпение мое было на исходе, я даже закричала на нее:

– Вы же ничего не предпринимаете! Зачем же было обещать, что вы со мной свяжетесь?

– Ну а я-то что могу поделать? – пробормотала она, испуганная моей вспышкой.

Я посмотрела на ее бумаги, стопки папок и сказала, что больше никогда не вернусь. И слово я сдержала. Спустя несколько месяцев я поняла, что частный сыщик оказался простым жуликом, который тянул из отца деньги, но при этом и пальцем не шевельнул. Отец вполне доверял ему и на протяжении нескольких лет регулярно оплачивал счета. А сыщик, похоже, и не думал вести расследование, но, боясь потерять деньги, бегал от меня. Впрочем, вникать в это я тогда не собиралась. Все мои мысли крутились вокруг Мукты, но шли дни, а продвижения не наблюдалось.

В самые тоскливые минуты отчаяния и безысходности я вспоминала время, наступившее после тринадцатидневного поминального ритуала ааи. Нас тогда мертвым коконом опутывал траур. Внезапно не осталось ничего, кроме тишины, и я удивлялась легкости, с какой та вползла в нашу жизнь. После поминальной церемонии Мина-джи перестала заходить к нам за деньгами, из нашей квартиры исчезли чужие слуги, и никто больше не приносил разные предметы, нужные для церемонии. Известие о смерти ааи пронзило наши сердца много дней назад, однако осознание пришло к нам только сейчас.

Каждое утро, просыпаясь от непривычно резкого звонка будильника, я ждала прикосновения ааи, ждала, что она стряхнет с меня сон, и надеялась услышать ее голос, поторапливающий меня в школу. Я вскакивала и бежала на кухню, ожидая увидеть, как ааи учит Мукту замешивать тесто для чапати или определять, сколько молока нужно для кофе. Удивительно, но повторялось это изо дня в день, несмотря на то что ааи уже давно не было рядом. Каждый раз, когда я смотрела на Мукту, я вспоминала о ее поступке, и меня пронзала боль. После того как Мукта призналась, что притворилась больной и отказалась помочь ааи, в голове у меня постоянно крутилась мысль, что согласись она сходить на базар – и моя ааи осталась бы жива. И чем больше я об этом размышляла, тем лучше понимала Мину-джи, заявившую, будто Мукта приносит нам несчастье. Мне казалось, что в смерти ааи действительно виновата Мукта, пусть даже папа и не верил в это. Самим своим видом Мукта напоминала мне о том предательстве и о наглости, с которой она осмелилась солгать, не посоветовавшись со мной. В конце концов, она всего лишь деревенская девчонка, чужая для нашей семьи.

Дорого же я заплатила за те мысли!

Приготовив еду, Мукта накрывала на стол, подражая ааи, – парату клала в левый угол, чашу с творогом ставила в центр, а кофе разливала по чашкам так, как мы привыкли. Всему этому научила ее ааи, и все эти небольшие ритуалы сама ааи неукоснительно соблюдала. Меня так и подмывало надерзить Мукте, выбросить наготовленную ею еду и сказать, что ей в жизни не научиться готовить так же хорошо, как ааи. Может даже не пытаться. И что она недостойна даже находиться рядом со мной. Но обругай я ее – и папа бы расстроился, а этого я допустить не могла.

В те дни папа тоже ходил тихий и подавленный. К завтраку он едва притрагивался или вообще ограничивался чашкой кофе. На работе он взял короткий отпуск и бо́льшую часть времени спал, а вставал лишь для того, чтобы сгрызть яблоко или выпить стакан молока. Изредка он устало интересовался моим самочувствием и спрашивал, ела ли я, но затем, не дожидаясь ответа, отворачивался и уходил к себе в комнату. Сперва я честно отвечала, но, увидев несколько раз, как за ним закрывается дверь, отвечать перестала, и вскоре папа прекратил спрашивать. Дверью он хлопал громко, и, кроме этого звука, теперь тишину в нашей квартире ничто не нарушало. Этим мое общение с папой и ограничивалось.

Однажды вечером к нам зашел дядя Анупам. Я сидела на балконе, положив голову на перила и глядя на прохожих.

– Где твой папа? – спросил он.

Я махнула рукой в сторону папиной комнаты и поплелась следом. Дядя Анупам разбудил папу и отдернул занавески на окнах. Солнечный свет ударил папе в лицо, он сел в кровати, прищурившись, посмотрел на меня и обвел глазами комнату.

– Задерни шторы. Солнце…

– Пошли прогуляемся, воздухом подышим. Хватит хандрить, этим горю не поможешь. И у тебя есть дочь, о которой тоже нужно заботиться.

Дядя Анупам помог папе одеться, и они отправились на балкон, где уселись на свои привычные места. Вот только сейчас эта сцена уже не казалась мне обычной. Я смотрела на них из гостиной и жалела, что жизнь не похожа на видеопленку и что ее нельзя перемотать и заново пережить некоторые моменты.

– Мне, наверное, пора возвращаться на работу. Чтобы хоть чем-то заняться… – сказал папа, глядя в потолок.

Дядя Анупам похлопал его по спине и налил ему пива. Оно пенилось и шипело, но через край не перелилось.

Я не ходила в школу уже две недели, и в тот вечер за ужином папа, глядя в тарелку, сказал:

– Надо тебе в школу вернуться. Я завтра поговорю с директором, и учителя помогут тебе наверстать пропущенное.

Мы доели ужин в молчании, которое нарушал лишь стук столовых приборов, когда Мукта накладывала нам еду. В такие минуты мне хотелось, чтобы папа сказал, что все образуется, что он обо всем позаботится и, что бы ни произошло, мы выживем. Но в тот момент, сидя за накрытым столом, я вдруг осознала, что дни, когда он разговаривал со мной, когда объяснял мне устройство мира, рассказывал истории или читал стихи, – все эти дни остались позади.

Время от времени ко мне подходила Мукта.

– Может, пойдем на террасу? Ты немного развеешься, – предлагала она.

– Со мной и так все в порядке, – отвечала я и, тяготясь ее присутствием, уходила к себе в комнату.

Когда Мукта спрашивала, не купить ли мне чего-нибудь на базаре, я притворялась, будто читаю какую-нибудь папину книгу, и, не поднимая глаз, качала головой, дожидаясь, когда Мукта уйдет. Возобновив занятия, я хватала рюкзак и выскакивала из дома пораньше, чтобы Мукта не увязалась за мной. На третий день Мукта заглянула ко мне в комнату.

– Я чем-то провинилась, да? – встревоженно спросила она, теребя подол платья.

– Нет. – Я взяла рюкзак и направилась мимо Мукты к выходу.

Учителя, знавшие, что я потеряла мать, смотрели на меня с жалостью и гладили по спине, старались окружить меня заботой, но лишь все портили. Чем больше я слушала их, тем сильнее становилось щемящее чувство в груди. Что это за чувство, я не понимала, но одно знала точно: что угрызения скоро прожгут у меня в сердце дыру. Я жалела, что не могу вернуться в тот день, не могу изменить в нем ни минуты, жалела, что мне вообще вздумалось подружиться с такой, как Мукта.

К концу месяца это чувство стало невыносимым. Находиться рядом с Муктой я была не в состоянии и решила что-нибудь предпринять. Однажды я даже проговорилась об этом Навину, когда мы сидели на скамейке во дворе. Наш двор почти не освещался, и мы часто сидели в темноте.

– Вот бы кто-нибудь забрал ее у нас. Это из-за нее ааи погибла, глаза б мои ее не видели. Что бы такое придумать?

– Тара, так нельзя!

– А что я, по-твоему, должна сказать? Это же правда. Думаю… думаю, надо, чтобы кто-нибудь увез ее обратно в деревню. Она там будет счастлива, и я мучиться перестану. – От гнева щеки у меня пылали.

Навин удивленно смотрел на меня. Ему и говорить ничего не требовалось – я все по его глазам поняла. Он не верил, что я способна на подобные мысли. Прежде это остановило бы меня, но теперь все было иначе. Сперва мы этого не понимаем, но смерть не только приносит нам горе, но и меняет нас. И я тоже изменилась.

Следующим вечером, когда кумушки судачили у нас во дворе, до меня донеслись обрывки разговора.

– Мне в квартире надо проводку поменять, а электрика никак не найду! Все хотят содрать тройную цену! Раньше-то все стоило дешевле, но, видно, ушли те времена. – И Мина-джи с досадой хлопнула себя по лбу.

– Ну надо же! Хотя сейчас столько негодяев, и все так и норовят слупить с тебя побольше деньжат. А заплатишь им – и все равно либо копаться долго будут, либо схалтурят. Ну чисто бандиты!

Пройдя мимо возмущенных соседок, я направилась домой, но в голове у меня блеснула идея. В тот безумный миг я вдруг поняла, к кому надо обратиться, – к уличным бандитам, которые за деньги пойдут на все. Я несколько лет копила деньги, которые выдавались мне на карманные расходы, и сейчас, немного поразмыслив, решила пожертвовать частью сбережений и попросить, чтобы Мукту увезли туда, откуда она приехала. Тогда мне больше всего на свете хотелось, чтобы нас – меня и папу – избавили от нее. Единственными знакомыми мне уличными бандитами были Раза и Салим, и они всегда ошивались на углу улицы неподалеку от Стейшн-роуд. Проезжая там с папой в такси, я много раз их видела. Вот только эти двое однажды напали на меня, поэтому к ним путь мне заказан. При мысли о том, что придется пойти туда, меня прошиб холодный пот. Нет, убеждала я себя, нельзя! Но эта идея не отпускала меня, она расцветала и, обрастая все новыми деталями, превращалась в полноценный план. Я словно складывала в голове волшебную историю. Если я действительно хочу избавиться от Мукты, придется подавить собственные страхи и разыскать Салима. Из тех двоих он явно был более сильным и готовым идти до конца. Иначе от боли мне не избавиться – в этом я не сомневалась. Возможно, Салиму и не захочется со мной связываться, но деньги наверняка переубедят его, а вдобавок у него появится возможность помочь девочке из низшей касты, такой же, как он сам. Я наплету ему, что Мукте не терпится вернуться в родную деревню. Он же говорил, что никогда не причинит зла бедной деревенской девчонке? Но я вновь отмела эту мысль: именно от этой шантрапы Мукта когда-то спасла меня, и я должна быть ей благодарна. На следующее утро я корила себя за такие злые мысли, и мне даже стало легче оттого, что с Салимом встречаться не придется. Однако порой гнев бывает сильнее благодарности и искажает весь мир вокруг.

Помню, была среда. Днем Мукта проводила меня в школу.

– Все образуется, – ласково проговорила Мукта, тащившая мой рюкзак.

Эти слова вновь воскресили мой план: ее блестящие глаза, полные желания положить конец моим страданиям, лишь распалили во мне злость.

Решение я приняла моментально. Попрощавшись с Муктой возле усыпанного алыми цветами дерева гульмохар, я прошла на школьный двор, но обогнула здание школы, перелезла через забор и спрыгнула с другой стороны. О чем я думала – не знаю. Прохожие смотрели изумленно, переглядывались, а один из них даже окликнул меня, спросив, не случилось ли чего. Я же, не обращая на них никакого внимания, зашагала прочь. Я думала об учителях, которые примутся разыскивать меня, и подозревала, что Мукта бросится домой и донесет папе, что я сбежала. Но даже мысль о том, как встревожится папа, меня не останавливала. Я думала лишь об одном.

Минуя тележки с едой и измученных матерей, бранящих своих детей, припаркованные на обочине машины, играющих в шарики ребятишек, я поочередно обходила улицы, пока наконец не наткнулась на них – на Салима и его шайку. Они топтались на углу, громко смеясь и переговариваясь. Именно там, где я и рассчитывала их найти. Переполненные вонючие мусорные контейнеры рядом, похоже, ничуть их не смущали. Я остановилась у перекрестка, наблюдая за ними издали и чувствуя, как на лбу выступают капли пота. Прямо за моей спиной на стене было намалевано граффити – лохматая девочка со слезами на глазах и надпись: «Помогите девочке!»

Я смотрела на Салима и видела подростка, который связал мне руки. В нос мне ударил горьковатый запах пива – так пахло у него изо рта. Мне захотелось развернуться и убежать прочь, домой, к папе. Подойти к Салиму у меня не хватало смелости. «Это скверная затея», – твердил голос в моей голове. Но я обещала себе побороть страх и заговорить с Салимом. Только так мы сможем избавиться от Мукты. Я быстро вытащила из рюкзака записную книжку, прямо посреди улицы, потом, не обращая внимания на острые камешки, впившиеся в кожу, опустилась на колени и вырвала чистую страницу. Торопливо написав первое, что пришло в голову, и ругая себя за то, что не предусмотрела этого раньше, я сунула листок в конверт и положила туда же двести рупий. От пота моя школьная форма насквозь промокла, а сама я смотрела на Салима и не знала, как к нему подойти.

Ждала я долго: вслушивалась в бездумный гогот парней, наблюдала, как прохожие тащат полные продуктов сумки, как разгружаются возле магазинов фургоны. День превратился в вечер, люди спешили с работы по домам, машин на улицах стало меньше. Карманные деньги, которые я откладывала годами, лежали у меня в рюкзаке, словно дразня и издеваясь. На секунду я представила, чем бы мы сейчас занимались, будь я дома. Я представила, как Мукта готовит для папы чай, а папа отхлебывает из стакана. Не убеги я сегодня из школы, сейчас был бы самый обычный вечер.

Если бы тот маленький попрошайка не подошел ко мне, я бы вернулась домой. Но тут вдруг он вырос передо мной: ноги грязные, одежда изодрана в клочья, на лице дорожки от слез. Мне достаточно было взглянуть на него, чтобы понять – это мой шанс. Я сунула руку в сумку и вытащила пятьдесят рупий. Он уставился на купюру и протянул руку, после чего поднял на меня изумленные глаза.

– Получишь деньги, если передашь этот конверт вон тому человеку. – Я показала на Салима.

Попрошайка выхватил конверт у меня из рук и побежал к нему. Я отошла на безопасное расстояние: если Салим вздумает броситься на меня, я успею выскочить на улицу, а на глазах у прохожих нападать на меня он не станет.

Попрошайка подергал Салима за рукав и, протянув ему конверт, показал на меня, после чего перебежал дорогу и исчез. Салим уставился на конверт, потом перевел взгляд на меня и открыл конверт. Он развернул записку, и деньги упали на землю, но даже в тот момент я не осознавала всей жестокости моего поступка. В записке было три строчки – в них уместилось все, что занимало тогда мои мысли. «Увези девочку, которая живет с нами, в ее родную деревню. Там ей будет лучше. Я заплачу тебе даже больше, чем попросишь».

Салим расхохотался и прочел записку вслух своим друзьям. Те тоже рассмеялись. Он наклонился, поднял деньги, засунул их в задний карман и двинулся ко мне, заорав:

– Я что, должен слушаться сопливую девчонку?!

Он смял записку и отшвырнул в сторону, в канаву. Я развернулась и со всех ног побежала прочь, вытирая слезы рукавом школьного платья. Улица вокруг меня словно поплыла.

Когда я добралась до дома, папа беспокойно расхаживал по лестничной площадке.

– Ты где была?! – заорал он. – Я звонил в школу и уже собирался полицию вызвать! Мало мне того, что твоя мама умерла, так и ты еще меня изводишь?

Сердце у меня колотилось, а дыхание обжигало гортань. Ответа папа дожидаться не стал, он развернулся и скрылся у себя в комнате, оглушительно хлопнув дверью. В тот вечер он даже ужинать не вышел.

– У тебя все в порядке? – спросила Мукта.

Наверное, вид у меня был жалкий: когда я бежала, то два раза упала и сильно разбила колени. Я не ответила. Мукта подала мне стакан воды и протерла ссадины антисептиком. Она принесла ужин мне в комнату и присела на кровать.

– Знаю, ты думаешь, это я во всем виновата, но я не хотела, чтобы мемсагиб пошла туда одна. Я и правда думала, что тебе надо поговорить со мной, вот и придумала предлог. Без твоего разрешения я бы ни за что так не поступила.

Обвинения уже готовы были сорваться у меня с языка, но я набила рот едой. Чести много – еще разговаривать с ней, так я решила.

Мукта выключила свет, а я лежала в кровати, прокручивая в голове сцену, как Салим смял мою записку и швырнул в канаву. Моя последняя надежда рухнула. Внезапно на пороге появилась Мукта.

– Я буду спать здесь – на всякий случай. – И она расстелила на полу простыню.

Раньше я обожала, когда Мукта спала рядом, и ей тоже нравилось проводить ночь не в тесной кладовке, а на полу рядом с моей кроватью. Конечно, ааи была от этого не в восторге и пыталась отучить меня, но тщетно.

Я подумала про ааи – как же ей хотелось, чтобы я слушалась ее! Теперь, когда я и близко не подпускала к себе Мукту, ааи гордилась бы мной. Я пробурчала, чтобы Мукта убиралась и больше никогда не совалась ко мне в комнату, а затем повернулась к ней спиной. Однако она сделала вид, будто не слышит, и калачиком свернулась на полу. Наверное, ей казалось, что она нужна мне, но ее неповиновение вывело меня из себя. Я спрыгнула с кровати, подскочила к двери и, включив свет, заорала:

– Сказала же – не хочу тебя больше тут видеть!

Она похлопала по полу, приглашая меня присесть и разделить с ней мои страдания. Переполнявшее меня раздражение выплеснулось наконец наружу.

– Вот бы сегодня ночью тебя дьявол забрал! Я ему даже дверь открою. – Я бросилась к двери и повернула ключ. – Чтоб я тебя больше никогда тут не видела. Чтоб ты в аду горела! – Выключив свет, я запрыгнула в постель и с головой укрылась одеялом.

Мои слова повисли в воздухе, похожие на ржавчину, разъедающую нашу дружбу. Тусклый отсвет падал на лицо Мукты. Она сидела рядом, с отчаянием в глазах глядя на меня, но в ту ночь я о своих словах не жалела.

Несмотря на приказ, Мукта не ушла. Помню, мне и правда было спокойнее, оттого что она рядом. Потом, намного позже, я поняла, насколько нуждалась в ней в те дни, но тогда мне хотелось лишь избавиться от нее.

Посреди ночи я отчего-то проснулась – не помню отчего. Что разбудило меня – порыв ветра или шорох занавесок? Я лежала с закрытыми глазами, но учуяла запах опасности – кислый алкогольный смрад. Сперва почудилось, будто мне снятся папа с дядей Анупамом: они сидят на балконе, смеются и пьют виски. Но, открыв глаза, я увидела возле моей кровати незнакомого мужчину и поняла, что это от него разит спиртным. Свет в комнату почти не проникал, но Мукту я разглядела – она сидела на полу, прижавшись к шкафу, и в ужасе смотрела на незнакомца. Его тень темным пятном двигалась по комнате, и от этого меня бросило в дрожь. Он был в маске, но я видела, как глаза его обшаривают комнату. «Это мне снится». Опустившись на колени рядом с Муктой, он заклеил ей рот пластырем и связал за спиной руки. «Сейчас я проснусь».

Но проснуться не получалось, потому что я не спала. Мукта вывернулась и попыталась оттолкнуть его. Помню, я попробовала встать – хотела помочь ей, – но тело не слушалось. Я открыла рот, но не смогла произнести ни звука. По щекам Мукты потекли слезы. Мокрыми дорожками они сползали по пластырю, капали с подбородка. Мукта силилась кричать, однако крики выходили сдавленные и тихие. И тогда я вдруг поняла: Салим, это Салим, кто же еще? Он подхватил Мукту на руки и, перекинув через плечо, отвернулся. Я в последний раз увидела ее лицо, ее глаза, полные страха, боли и недоумения. Но лучше всего я запомнила – и никогда не забуду, – с какой надеждой она смотрела на меня, уверенная, что у меня хватит храбрости спасти ее. У меня, у той, которая в своем желании избавиться от Мукты не побрезговала помощью Салима.

Я лежала, зажмурившись. Долго ли – не знаю, время застыло, на лбу у меня выступила испарина. Когда я открыла глаза, комната выглядела так, словно ничего не произошло. Я огляделась, убеждая себя, что Мукта по-прежнему спит на полу и что я все напридумывала. В голове одна за другой мелькали картинки случившегося, и я бросилась в кладовку, надеясь увидеть Мукту там. Но кладовка опустела, как и мое сердце.

Той ночью я не стала будить папу, а вместо этого уселась в кладовке на пол и принялась ждать, пока кто-нибудь не избавит меня от этого дурного сна. Наверное, входную дверь похититель оставил открытой, потому что всю ночь, дожидаясь рассвета, я слушала ее скрип и чувствовала сквозняк. Позже я пожалела, что не разбудила папу или, по крайней мере, не закричала, – так у нас было бы больше шансов остановить похитителя. Боялась ли я? Или не желала ничего предпринимать, потому что и впрямь хотела избавиться от Мукты? Долгие годы я вспоминала события той ночи, обдумывала, анализировала, но ответа не нашла.

Наутро папа несколько раз позвал меня, его голос эхом прокатился по нашей квартире, а немного позже папа обнаружил меня сидящей на полу в кладовке. Помню его взгляд – папа остановился на пороге и заглянул внутрь, в глазах тревога. Я поднялась и бросилась ему на шею, рыдая и пытаясь рассказать обо всем. Папа крепко обнимал меня и гладил по голове.

– Ш-ш-ш… все хорошо, не надо, потом расскажешь.

Позже мы сидели в очереди в полиции, и папа сжимал мои трясущиеся руки. Солнце пробивалось сквозь зарешеченное окно. Я видела, что папа беспокоится за меня, и понимала – в последнее время мне не хватало именно этого. С тех пор как умерла ааи, подобных моментов у нас не было, и теперь стало ясно, почему я так хотела, чтобы Мукта исчезла из нашего дома. Если уйдет та, что приносит несчастье, то все наладится и, хотя я всегда буду скучать по ааи, папа начнет относиться ко мне, как прежде, – так я думала. Чувство вины пронзило сердце, но я решила никому не рассказывать о том, что на самом деле произошло ночью. Расскажи я полицейским правду – и они доберутся до Салима, а может, и до меня. И тогда папа узнает о коварстве своей дочери, которой захотелось вычеркнуть из их жизни несчастную деревенскую девочку. Поэтому я хорошенько продумала, что именно расскажу в полиции. Скажу, что вообще ничего не помню, а если привяжутся, придумаю что-нибудь.

– Зря я тебя сюда притащил… – повторял папа, стискивая мои пальцы. Было лето, но папины руки оказались холодными.

Мы долго там просидели. Семейная пара перед нами жаловалась на то, что их кто-то преследует, и дежурный все записывал и записывал за ними. Наконец очередь дошла до нас, и мы уселись перед столом.

– Что случилось? – поинтересовался дежурный.

– Ночью кто-то вломился к нам в дом, – ответил папа.

Полицейский слегка подался вперед.

– Преступник похитил девочку… которая жила с нами. Он…

– Что за девочка? – спросил полицейский.

– Она была сиротой, мы взяли ее из деревни. И она жила с нами.

– Значит, вашу служанку! Да, видал я таких, как вы, – привозят из деревни девочек и превращают их в прислугу. А сейчас хотите оставить заявление о похищении служанки? Что вы с ней сделали? – Брови у полицейского сошлись на переносице.

– Служанкой она не была. По дому помогала, это правда, но не более того.

– Ясно. То есть она училась в той же школе, что и ваша дочь? И ваша дочь делала по дому столько же, сколько эта девочка? Кого вы пытаетесь обмануть?

От гнева щеки у папы покраснели, он отодвинул стул и вскочил.

– Позовите вашего начальника! – громовым голосом потребовал он, и гам вокруг моментально стих.

Дверь одного из кабинетов открылась, и вышедший оттуда офицер полиции посмотрел на дежурного:

– Что здесь происходит?

Его форма отличалась от других, и это придавало ему важности. Сидевший перед нами дежурный вскочил и заторопился к начальнику.

– Этот человек хочет оставить заявление о похищении. Похитили деревенскую девочку, – громко сказал он.

Офицер перевел взгляд на папу.

– Я инспектор Чаван, – представился он, после чего пригласил нас пройти к нему в кабинет и предложил присесть. – Чем могу быть полезен? – спросил он с искренним интересом.

Выглядел он суровым, и я испугалась, что собьюсь и расскажу все так, как оно на самом деле и было, но тут папа заговорил:

– Сегодня ночью из нашей квартиры похитили девочку. Какой-то мужчина влез в…

– Хм… Он украл еще что-нибудь?

Папа задумался.

– Я не проверял. А девочка спала в комнате моей дочери.

– Ты видела этого мужчину?

– Моя дочь проснулась и…

– Я спросил ее. – Инспектор посмотрел на меня.

Его глаза испугали меня, и я, запинаясь, пробормотала:

– Я… я почти не разглядела…

– Ясно. А не помнишь, какого он был роста? И как выглядел? Хотя бы что-то – нам любые сведения могут пригодиться.

Я опустила глаза и покачала головой.

– Моя дочь… для нее это сильное потрясение. Возможно, через пару дней она что-то вспомнит. – Папа глядел на меня так, словно где-то в глубине моего сознания хранился ключик от всех его несчастий.

– Хорошо, – инспектор вздохнул, – я зайду к вам через несколько дней.

Из кабинета инспектора я вышла, держа папу за руку и не зная, куда заведет меня мое вранье.

Инспектор постучался к нам в дверь спустя два дня. Этого я не ожидала. Недавно Мина-джи говорила кому-то, что разыскивать таких детей никто не станет. Но когда я открыла, на пороге, широко улыбаясь, стоял инспектор.

– Здравствуй, Тара, – сказал он, постукивая по полу латхи.

Позади маячил дежурный. Пригласив их войти, я машинально крикнула, чтобы Мукта сделала чай. Это вышло у меня по привычке. Пустая кухня за спиной откликнулась эхом, а ложки на подставке зазвенели от сквозняка.

– Твой папа дома? – спросил инспектор.

– Да, да, я здесь, отлично, что вы пришли! – раздался папин голос.

Пожав инспектору руку, он усадил его на диван и попросил меня принести ему стакан воды. Когда я вернулась, инспектор уже осматривал нашу квартиру. Папа открыл дверь в мою комнату, а инспектор остановился на пороге и заглянул внутрь.

– Где она спала?

– Вот тут, рядом с Тарой. – Папа показал на пол возле моей кровати.

Инспектор повернулся ко мне:

– Ну что ж, малышка, расскажи нам обо всем, что запомнила.

– Я буду весьма признателен, если вы не станете ее в это втягивать. Она недавно потеряла мать, и мне кажется, она не готова к…

– Понимаю, но без нее нам не обойтись. Она единственная свидетельница.

– Вы позволите?..

Папа махнул рукой, приглашая инспектора отойти в сторонку, чтобы я не слышала их разговора.

Они вышли на лестничную площадку и зашептались, а когда вернулись, инспектор направился прямо ко мне.

– Твой папа говорит, ты умница, поэтому ты, конечно, понимаешь, что если не расскажешь нам все, что тебе запомнилось, то найти девочку будет сложно.

Я взглянула на папу, и тот кивнул.

– Расскажи все, что помнишь, – попросил он.

Инспектор испытующе буравил меня глазами, словно высматривая тщательно скрытую тайну.

– Ты спала здесь? – Он показал на кровать в моей комнате.

Я кивнула.

– И за всю ночь ты ни разу не проснулась и ничего не слышала?

Силясь выдавить слезу, я с мольбой посмотрела на папу.

Папа подошел и сжал мое плечо.

– Она обычно по-другому себя ведет. Если бы она что-то знала, то наверняка рассказала бы. Тара девочка храбрая.

Инспектор вздохнул и поднялся.

– Сделаем все, что в наших силах. – Он пожал папе руку и двинулся к выходу, но на полпути вдруг остановился. – Вы каждый вечер запираете дверь? – обернувшись, спросил он.

– Да, перед тем как ложиться спать.

Инспектор кивнул и, задумавшись, прикусил губу, после чего подошел к двери и осмотрел замок.

– Замок в порядке, его не взламывали. Кто-то отпер дверь изнутри и впустил похитителя.

– Что за чушь, – удивился папа, – тут сотворить подобное никому и в голову не пришло бы!

«Мне пришло!» – подумала я. Можно сказать, что это я отворила дверь, когда попросила Салима забрать Мукту. Вот только как он открыл дверь? Замок я отперла, это верно, однако дверь у нас так устроена, что снаружи без ключа ее не открыть, даже если изнутри она не заперта. Как же он забрался в квартиру, не взламывая замка?

Папино возмущение инспектора не впечатлило, и он невозмутимо продолжал:

– У кого еще есть ключи?

– У некоторых наших соседей. – Папа перечислил имена, а инспектор записал их.

– Мы опросим их – возможно, например, что ваши ключи они случайно потеряли и таким образом те попали в руки похитителя. – Потом инспектор улыбнулся, пожал папе руку и ушел, оставив нас в опустевшей квартире.

Спустя несколько дней, когда мы пришли в участок узнать, как продвигаются поиски, инспектор заявил, что ему было некогда, поговорить с соседями он не успел, а заняться расследованием – и подавно. По словам папы, таким образом инспектор дал нам понять, что похищение деревенской девочки никого не волнует, – по крайней мере, сейчас, когда полиция все еще пытается установить, кто устроил взрывы. Потом мы еще четырежды приходили в участок, хотя я не сомневаюсь, что после работы папа и один туда заглядывал. Раз за разом инспектор повторял, что они работают над нашим делом, но пока безрезультатно. Выслушав его, мы возвращались домой; папа едва передвигал ноги от расстройства, меня же мучила совесть: из-за того, что мне вздумалось избавиться от Мукты, папе теперь приходится разыскивать ее. Впрочем, он, вероятнее всего, понимал, что поиски ни к чему не приведут. И мы забросили их.

Помню последние дни в Индии – мы с Навином бесцельно бродили по округе и молчали, словно он понимал, что я натворила. Чаще всего, когда я пробовала заговорить с ним, он тотчас же выдумывал какой-нибудь предлог и убегал, бросая, что, мол, спешит на встречу с друзьями. Папа приходил с работы вымотанный, а на мои вопросы лишь что-то бурчал себе под нос. Иначе он со мной тогда не разговаривал. Порой мне казалось, что теперь моя жизнь вечно будет такой. Я смотрела на счастливые семьи, шагающие по улице, и думала о своем детстве до того, как все это произошло. Вспоминая слова Мукты, я поднималась на террасу и вслушивалась в шепот ветра, стараясь услышать то, о чем она рассказывала. Как же мне хотелось броситься на шею ааи и сказать ей, что я не желала Мукте зла. Но даже и этой малости я была теперь лишена.

Время от времени, сидя за уроками, я поднимала голову и замечала за окном голубя. Мукта наверняка усмотрела бы в этом скрытый знак. В такие моменты мне хотелось расплакаться и признаться во всем папе, сказать, что Мукта сейчас в родной деревне и что надо забрать ее оттуда. Я надеялась, что Салим внял моей просьбе и отвез Мукту обратно. По здравом размышлении я понимала призрачность таких надежд, но старалась убедить себя в обратном. Часто, сидя в четырех стенах, когда-то бывших моим домом, я думала, что надо поговорить с Салимом и узнать, все ли в порядке с Муктой, но меня даже на это не хватало.

Однажды вечером папа вернулся домой, поставил на пол кейс и объявил, что у него для меня сюрприз.

– Что?! – с нетерпением спросила я.

Уже несколько месяцев в нашем доме жила тишина, к которой я так и не привыкла. Я сгорала от любопытства, а папа ослабил галстук и, раскинув руки, плюхнулся на диван.

– Подойди-ка сюда, – позвал он.

Я бросила уроки и уселась рядом с папой.

– Тара, мне предложили работу в международной компании. После того как я получил диплом инженера, меня часто звали работать за границей, но мне не хотелось уезжать из Индии. И твоей ааи в чужой стране не понравилось бы. Но сейчас мне кажется, что нам лучше уехать. – Он глубоко вздохнул и, обняв меня за плечи, посмотрел в окно.

Вечер был ясным, а небо – синим и безоблачным. Стаи птиц взмывали вверх и выстраивались клином. Я ждала, силясь понять, к чему он ведет.

– Тара, ты же понимаешь, что это все значит? Мы уедем отсюда, из этой квартиры, из этой страны. Уедем в Америку. Там ты получишь хорошее образование. Тебя ждет такое будущее, каким я видел его в мечтах. К тому же, по-моему, пора нам покинуть этот дом, оказаться подальше от горьких воспоминаний.

Я смотрела в небо и думала сперва о Мукте, а потом об ааи – обе покинули меня быстро и внезапно. В последние месяцы пустота, воцарившаяся в доме после исчезновения Мукты, мучила меня, и я, страдая от невозможности признаться во всем, надеялась, что полиция будет разыскивать ее и рано или поздно доберется до ее родной деревни. И тогда мы снова возьмем ее к себе.

– Тара, ты меня слушаешь?

– Но, папа, нам надо сначала найти Мукту.

Папа помрачнел.

– Я… я хотел еще кое-что тебе рассказать. – Его внезапное уныние насторожило меня. Папа заморгал и отвел глаза. – Сегодня мне на работу звонили из полиции. Они сказали, что Мукта уже несколько дней как мертва.

Внезапно тишина нашей квартиры едва не оглушила меня. Та ночь, боль в глазах Мукты, ее отчаянные попытки освободиться, надежда – я вспомнила все. Это моих рук дело. В своем легкомыслии я ни секунды не боялась, что с ней что-то случится. Хуже того – я была такой наивной, что была уверена, будто Салим не причинит ей зла. О чем я вообще думала? Спросить папу, от чего Мукта умерла, у меня не хватило сил. Страдала ли она? Испытала ли боль? Достойную ли церемонию погребения ей устроили? Эти вопросы пугали и заставляли стыдиться, но потом они надолго станут частью меня.

Слезы, прежде обходившие меня стороной, хлынули из глаз. Мы еще долго так просидели – медленно опускались сумерки, а папа молча гладил меня по голове.

Помню, в день, когда мы садились в самолет, я оглянулась и увидела счастливые семьи, пришедшие проводить своих любимых и близких. Я выискивала в толпе знакомые лица, но нас никто не провожал. Самолет взлетел, и я смотрела на окутанный дымкой город внизу, не ведая, вернусь ли сюда. Учителя в школе много рассказывали про Америку. Они говорили, что там ни в чем нет недостатка. Некоторые из моих друзей, чьи родственники жили в Америке, называли ее страной, где сбываются мечты. В самолете у меня была уйма времени, чтобы предаться фантазиям или даже сомнениям, представить, как пойдет там наша жизнь, но все это мне и в голову не пришло. Я не думала ни о новой школе, ни о квартире, ни о том, как найду друзей. Я думала о Мукте, о том дне, когда мне вдруг пришло в голову избавиться от нее.

– Тара, порой приходится искать новую жизнь и новую цель, особенно если со старой ничего не вышло, – сказал папа, когда самолет пошел на посадку и пассажиры вокруг защелкали ремнями. Папа говорил это без улыбки, глядя перед собой, а между бровей у него пролегла глубокая морщина. Я ждала, что он посмотрит на меня, скажет еще что-нибудь, и сомневалась, что он верит в себя, верит в то, что нам удастся построить ту новую жизнь, о которой он говорил.

Когда самолет приземлился в Америке, я знала, что тяжесть совершенного мною поступка на этой чужой земле не исчезнет.