Каматипура, Мумбаи. 1993

Знаете, каково это – падать в глубокую темную яму? Хуже всего даже не страх, а отчаянная надежда, что там, внизу, ждет кто-то, кто тебя любит и спасет. В тот день я проснулась с этим чувством. Сперва мне казалось, будто я утонула во тьме, – ничего, кроме тьмы, вокруг не было. Когда я пришла в себя, в запястьях и локтях пульсировала боль. Пол подо мной был влажным. Где-то рядом капала вода, а потом я услышала всхлипы – плакала девочка или, возможно, младенец, которого положили на мокрый пол. Я пошарила вокруг, пытаясь нащупать младенца, но руки были скованы, а плач становился все громче и громче. Говорить я не могла и тихо замычала мелодию старой песни, надеясь, что младенец успокоится и его крики сменятся радостным лепетом. Но вместо этого я услышала девичий голос. Девочка что-то говорила. Я прислушалась.

– Как…

С первого раза я не расслышала и промолчала.

– Эй, ты как? – донеслось до меня сквозь всхлипы.

Я попыталась ответить, но лишь застонала.

– Не волнуйся, это тебя таблетками напичкали, – послышался другой голос откуда-то сзади.

Сколько же здесь, в темноте, было девочек? Перед глазами вдруг вспыхнула картинка: лицо Тары, в оцепенении смотревшей, как меня уносят от нее. А потом еще и еще – картинки нашего детства: вот мы сидим на террасе и смотрим на птиц, читаем книги, хихикаем, вот я провожаю ее в школу, вот мы тайком едим мороженое. Мне казалось, что всего этого не было, словно я сама выдумала воспоминания о проведенном с Тарой времени. Я предчувствовала, какая участь меня ждет. Я вспомнила, как тот мужчина в деревне набросился на меня, восьмилетнюю, изо рта у него пахло чесноком и сигаретами, опять услышала звон разбившегося вдребезги зеркала. А потом – его рука на моей коже… Мысль о том, что это вновь случится, была невыносимой. Но внутренний голос говорил, что мне уготована именно такая судьба и последние пять лет я лишь пыталась убежать от нее. Вот только бегство невозможно. Я попыталась стряхнуть жуткие воспоминания и заставить себя встать, однако ноги были стянуты веревкой, поэтому даже шевельнуться получалось с трудом. Тьма была почти непроглядной, я хотела рассмотреть лица вокруг, но видела лишь размытые тени.

Голоса рядом убаюкивали, я задремывала и вновь просыпалась, стараясь вернуться к жизни. Сбросив с себя оцепенение, я прислушалась – девушки вокруг тихо переговаривались сквозь плач.

– Где мы? – спросила я.

– Не знаю, – ответил кто-то, – но они нас тут дня два держат, не меньше. Меня Жасмин зовут, и я в этом борделе уже десять лет. Каждый год пытаюсь смыться, но они меня ловят и сажают сюда. Я-то к наркоте уже привыкла, а вот новеньким не позавидуешь.

Ее голос звучал устало, мне показалось, что она вот-вот расплачется, но она неожиданно засмеялась, и ее смех эхом прокатился по комнате, после чего все умолкли. Видно, другие боялись не меньше моего.

– Не бойтесь, это я в последний раз смеюсь. Мне теперь недолго осталось. – Жасмин усмехнулась. – Меня поэтому сюда к вам, новеньким, и запихнули – чтоб вы знали, что бывает с беглянками. Они меня прикончат у вас на глазах. Вот увидите.

Одна из девушек тихо заплакала, другая последовала ее примеру, и вскоре отовсюду слышались рыдания.

– Тсс, – шикнула Жасмин. – Это вовсе не значит, что ни у кого из вас не получится сбежать. Об этом я и толкую: не отчаивайтесь! Иногда лучше один раз набраться храбрости, чем всю жизнь прожить трусом и рабом.

Рыдания не стихали, но ее слова запали мне в душу, проникли в самую глубь страха, упали, подобно каплям воды на умирающий от засухи цветок, и я пообещала себе, что запомню их, запомню ее уверенность и силу.

Утром солнечный свет просочился сквозь просветы в затянутых черной бумагой окнах и щели в стенах, так что теперь я могла разглядеть остальных. Вокруг меня было множество девушек, измученных и голодных. Все были прикованы наручниками к трубам или к оконным засовам, руки оказались свободными лишь у одной, ярко накрашенной и одетой в красное шелковое сари, – она сидела, обхватив колени, по лицу размазана тушь. Она улыбнулась мне, и я догадалась, что передо мной – та, чьи слова заставили тьму во мне отступить. Это была Жасмин, и лицо ее сияло надеждой.

– Ключей от наручников у меня нету, а то я бы помогла тебе, – сказала она и вновь улыбнулась, но по ее глазам я поняла, что за улыбкой она пытается спрятать страдания.

Одна из девушек щурилась от света. Как и у меня, руки у нее были закованы, и она всхлипывала – то ли от боли, то ли от отчаяния. От голода у меня свело желудок, и, даже несмотря на солнечные лучи, все вокруг казалось мрачным и унылым.

– Ты ранена? – спросила Жасмин, но девушка покачала головой.

Рядом с Жасмин сидели еще две девочки. На лбу у одной был глубокий порез, на щеке запеклась струйка крови. Совсем юные – им было не больше двенадцати, года на три младше меня. Они показались мне очень похожими.

– Они сестры. Их папаша сюда продал. Все мы тут – как овощи, нас прямо на корню продают. Видали, как на рынке картошкой торгуют, по пять рупий за два кило? Вот и мы – как та самая картошка… – Жасмин не договорила и снова истерично рассмеялась.

– Ну хватит уже, замолчи, – одернула ее еще одна девушка, – ты всех пугаешь. Мы наверняка можем выбраться отсюда. Давайте-ка поразмыслим хорошенько. Мама мне всегда говорила: «Нирджа, даже из самых сложных ситуаций всегда есть выход». Отсюда, скорее всего, тоже можно сбежать.

– Да-да, бегите, бегите… Пытайтесь. – Жасмин опять захихикала.

Обнявшись, близняшки забились в угол и заплакали. Мой собственный страх на миг отступил, мне захотелось успокоить и утешить их. Я уже открыла было рот, как вдруг полоса света между неплотно закрытой дверью и косяком начала расширяться. Дверь распахнулась, и в проеме выросли силуэты – женский и два мужских. Женщина на минуту замерла, подождав, когда глаза привыкнут к полумраку, а затем, расплывшись в улыбке, оглядела нас, сломленных и разбитых.

– Жасмин мне больше не нужна. Заберите ее, – приказала женщина своим спутникам.

Жасмин исступленно захохотала.

Женщина наклонилась к двенадцатилетним близняшкам, разом сжала личики обеих и проговорила:

– Девственницы исцеляют множество недугов. Вы мне очень пригодитесь.

Девочки разрыдались.

Подойдя ко мне, она нагнулась, и я отшатнулась, так что наручники впились в кожу.

– Помнишь меня?

В ее глазах таились те же злоба и жестокость, что и много лет назад, когда она сидела у нас дома, прихлебывая налитый аммой чай. «Ты представляешь, сколько денег заработаешь, если поедешь со мной в Бомбей?» – спросила она меня тогда. Я вспомнила, что случилось потом, и задрожала. Пот стекал со лба и разъедал глаза. Я заморгала. Пять лет эта женщина приходила ко мне в ночных кошмарах. После приезда в Бомбей я еще несколько месяцев плакала во сне. Но шли годы, и я убедила себя, что она – лишь часть моего прошлого.

– Ты что же, думаешь, что церемония в храме Йелламмы обошлась тебе даром? Или решила, что одной ночи с заминдаром хватит, чтобы выплатить долг? Сбежать вздумала? – Она не сводила с меня глаз.

Губы ее растянулись в прежней хитрой усмешке, хотя сама Мадам постарела. Как и много лет назад, он нее пахло жасмином, потом и супари. Я вспомнила, как амма водила меня в деревню, как мы вместе стряпали что-нибудь, о временах, когда жизнь моя была так проста. Пока эта женщина не отняла у меня все мои немудреные радости. Мне хотелось выдержать ее взгляд и крикнуть, чтобы она прекратила разрушать человеческие жизни. Я повернула голову и взглянула на Жасмин. Один из мужчин скрутил ее и крепко держал.

– Чего ждешь? Убрать ее! – приказала Мадам.

Жасмин потащили к двери, но девушка обернулась и улыбнулась мне, словно будущее не пугало ее. Я навсегда запомню ту улыбку, глаза, в которых не было страха, и еще много лет буду жалеть, что Бог не наделил меня ее храбростью.

Мадам выпрямилась и обратилась ко всем нам:

– Смотрите, вот вам урок от меня! Сбежать отсюда невозможно, посмотрите на Жасмин – либо вы живете здесь, либо умрете.

Совсем скоро мужчины вернулись и бросили перед нами тело Жасмин. Вы, наверное, думаете, что если я видела мертвой свою собственную мать, то смотреть на труп мне проще. Вовсе нет. К телу Жасмин я подползла первой. Мне хотелось верить, что она спит, что с минуты на минуту проснется и опять захихикает. Руки у меня были скованы, но я умудрилась осторожно пихнуть ее. Она словно смотрела в потолок широко открытыми глазами, вот только жизнь их покинула. С криком отшатнувшись, я поскользнулась в лужице воды, оцарапала локоть, ударилась головой о влажный пол и расплакалась. В любой момент каждую из нас могла настигнуть судьба Жасмин. Нирджа, прежде такая храбрая, утверждавшая, будто выход всегда найдется, рыдала теперь громче всех. Следующую ночь мы провели в темноте, а рядом лежало тело Жасмин. Сколько мы плакали и долго ли нас тошнило – не помню.

Утром Мадам вернулась в сопровождении мужчины, который поставил перед нами блюдо с едой – роти и картошка – и кувшин с водой. Потеряв голову, мы принялись хватать еду. Я не ела уже несколько дней, и в тот момент мы не думали о том, что нас ждет, не боялись и не тревожились – мы пытались насытиться. Лишь спустя некоторое время я поняла, что и думать забыла о Жасмин. Я набивала рот и даже не попрощалась с ней; к выходу потащили всхлипывающих близняшек, а я жевала. Что же случилось со мной? Чужие слезы не трогали меня, и страха за тех, кто рядом, я тоже не испытывала. Я вдруг стала ценить жизни других людей меньше, чем мою собственную.

– Чтобы к завтрашнему утру были готовы! – распорядилась Мадам. – Я немало заплатила за вас, и пришло время возвращать долги. А кстати, Мукта, Ашок-сагиб увез тебя прямо у нас из-под носа. Но меня так просто не проведешь, от меня никто еще не сбегал. Я пять лет вела поиски, и вдруг один из моих людей видит тебя возле того дома в Дадаре! Подумать только, ты все это время жила в Бомбее, совсем рядом!

Она вышла и захлопнула за собой дверь.

Я поняла, что засыпаю. Наверное, другие девушки тоже задремали, потому что никто из них не проронил ни слова. Они снова напичкали нас чем-то. Я погрузилась в сон, и в ту ночь мне снилась Тара.

Держась за руки, мы идем по мягкому песку. Мы на пляже. Песок теплый, Тара сидит возле меня, подставив лицо ветру, мы обе смотрим на спокойную морскую гладь перед нами. Я думаю, что Тара рядом, и оттого все вокруг кажется мне таким ярким! Она улыбается мне, говорит, что теперь мы всегда будем вместе, куда бы она ни отправилась. Я поворачиваю голову, но рядом никого нет. Тара уходит от меня. «Моя ааи умерла из-за тебя, да?» – спрашивает она, и ее слова эхом отдаются у меня в голове.

Еще один сон. Мой папа – аппа – сажает меня к себе на колени и рассказывает сказки. Мы в деревне, возле нашего дома, вдалеке виднеется лес, амма кормит кур на заднем дворе и время от времени с улыбкой поглядывает на нас. Здесь так хорошо и спокойно, мне ничто не угрожает. Сакубаи протягивает мне стакан молока, и в моих руках он выглядит таким чистым и белоснежным. «Помни, – Сакубаи тычет в меня пальцем, – ты грязная и навсегда такой останешься! Ты даже собственную мать спасти не смогла!»

– Вставай! – послышался рядом хриплый мужской голос, и я почувствовала грубый пинок в спину. Наверное, все это опять мне снится. – Вставай! – повторил голос.

Я открыла глаза и увидела, что надо мной склонились двое мужчин.

– Весь день дрыхнуть решила? Давай-ка заработай нам деньжат, – сказал один из них, а другой расхохотался.

В комнате стояло зловоние: связанные, мы сидели здесь в собственных испражнениях и рвоте. Они вывели нас на террасу, и мы, шесть девушек, заозирались. За столько проведенных в темноте дней мы отвыкли от солнца, горячего и злого. Нас заставили пройтись немного, чтобы стряхнуть с себя дрему.

Туман в голове у меня еще не рассеялся, глаза по-прежнему слипались, когда меня втолкнули в комнату. Я услышала чей-то голос:

– Окон здесь нет, сбежать не получится.

В комнату вошла какая-то девушка. Она обтерла меня смоченным в нимовом масле теплым полотенцем, переодела, накрасила и снова исчезла. На потолке медленно вертелись лопасти вентилятора, а над дверью мигала лампочка. Меня затошнило. Вскоре дверь открылась и на пороге появился мужчина. Он курил биди и пускал колечки дыма. Хотя и одурманенная, я чувствовала, как он разглядывает мое тело.

– Ты красивее, чем говорили, – сказал он, стряхивая пепел, а потом двинулся ко мне.

Помню, как меня прошиб холодный пот, как я поднялась и отступила назад, но наткнулась на стену. Он подошел совсем близко – так близко, что я почувствовала, как изо рта у него пахнет табаком. Мужчина схватил меня за волосы, и я ударилась головой о стену, к которой он тут же прижал меня одной рукой. Я кричала и извивалась, чувствуя, как другая его рука сползает вниз по моей спине. Рука опускалась все ниже, а потом он принялся стягивать с меня юбку.

– Нет, нет! – вырвалось у меня, но он уже крепко держал меня за бедра.

Он ослабил завязки своих брюк, и те сползли на колени. Прижавшись ко мне, он втолкнул себя внутрь, в меня. Боль была ужасной. Мой голос превратился в хрип, я вцепилась ему в плечи, запустила ногти в самую плоть, но он даже не вздрогнул. Хоть и одурманенная, я чувствовала, как он трется своей небритой щекой о мою кожу, ощущала его яростное дыхание. Я закрыла глаза и попыталась воскресить в памяти картинки из прежней жизни: мы с Тарой сидим на террасе, и она рассказывает мне разные истории, мы с аммой стряпаем что-то, она ведет меня в деревню…

Вскоре он грузно опустился на пол рядом со мной. Постепенно и его, и мое дыхание замедлялось, хотя сердце мое по-прежнему громко колотилось. Он снова схватил меня за волосы и принялся бить головой о стену. Лучше всего я слышала теперь размеренные удары, мои же собственные всхлипы доносились откуда-то издали, словно это плакала не я, а какая-то другая девушка.

Наконец он выпустил мои волосы, я сползла по стене вниз и пощупала затылок. Пальцы были выпачканы кровью, и, увидев это, мужчина хохотнул.

– Так вам, шлюхам, и надо, – сказал он. И скрылся за дверью, оставив меня в прокуренной комнате.

Как он выглядел, я не запомнила и все старалась вспомнить его глаза. Оставались ли они такими же спокойными и равнодушными, когда он бил меня? Но мужчин было слишком много, лица сменялись, появляясь и исчезая.