2005

В то пасмурное утро я нерешительно топталась перед дверью в квартиру Мины-джи. Знала ли ааи, что Мукта – моя единокровная сестра? Но ответа на этот вопрос я боялась. Я постучалась в дверь. Цепочка звякнула, мое сердце подпрыгнуло, а потом в узкую щель выглянула седовласая женщина, лицо которой я едва могла различить.

– Да?

– Мина-джи?

Женщина открыла дверь шире и подалась вперед, пристально изучая меня. Она осунулась и постарела, лицо покрылось морщинами, а волосы поредели.

Судя по взгляду, Мина-джи узнала меня.

– Да ведь это…

– Это я, Тара.

– Ну конечно! Вылитая мама! Как же я сразу тебя не узнала?! Ну заходи же! – Она заулыбалась, сняла цепочку и распахнула дверь.

В гостиной она усадила меня в кресло, а сама уселась напротив.

– Вот так неожиданность, – сказала она. – Я-то думала, вы больше в Индию не вернетесь. Как отец поживает?

– Он умер несколько месяцев назад.

– Ох, прими бхагаван его душу. – Она закатила глаза.

Мы немного помолчали, не зная, что сказать, а потом Мина-джи вдруг неуклюже вскочила:

– Давай, дорогая, я напою тебя чаем с печеньем.

– Спасибо, не стоит.

– Ты говоришь прямо как фиранги. У нас в Индии гости не сидят голодные – ты что же, забыла?

Я натянуто улыбнулась. Мина-джи вышла из комнаты, и я осталась одна. Мне хотелось задать мучивший меня вопрос сразу же, пока я не передумала и пока хватало храбрости, но пришлось подождать. Я оглядела увешанные гобеленами стены – сколько себя помню, здесь всегда висели эти гобелены. На кухне зазвякали кастрюли-сковородки, и вскоре Мина-джи с подносом в руках вернулась в гостиную. Я встала и взяла у нее поднос.

– Так что привело тебя обратно в Индию? В Америке же все есть. Впрочем, кто бы что ни говорил, а родина есть родина.

– Мина-джи, – я собралась с духом, – вы помните Мукту?

– Мукту? – Она на секунду задумалась. – Ну да, деревенская девчонка, которая вечно крутилась возле тебя.

– Да, я просто хотела спросить… спросить… – Я осеклась. А есть ли вообще смысл в том, чтобы вспоминать об этом?

– О чем?

– Я все думаю… Знала ли ааи? – Вот я наконец и сказала об этом вслух. Я слышала, как колотится мое сердце, отчего дыхание сбивалось.

Сперва ответом мне было молчание. Кажется, Мина-джи поняла, о чем я пытаюсь спросить. Быстро отведя глаза, она посмотрела в окно, и я проследила за ее взглядом, но ничего интересного не увидела. Только небо.

– Откуда ты знаешь? Отец рассказал?

– Нет, бабушка.

– Точно мы так и не выяснили. Лишь догадки строили. Она была так на него похожа – кожа светлая и глаза зеленые. А твоя ааи – она была умной женщиной. Я восхищалась ее терпением. Когда твой отец привел Мукту, она сразу заподозрила неладное. У девчонки же были его глаза – это каждый видел. Но никто ничего не говорил, пока однажды твоя мама вдруг не прибежала ко мне. Она села прямо вот тут, на полу, обняла меня и весь вечер рыдала. Говорила, что даже если это правда, если твой отец прижил ребенка с другой женщиной, то что теперь поделаешь? Твоего отца спросить у нее смелости не хватало. Ведь как ни крути, а идти-то ей было некуда. Из родной деревни она сбежала, пошла против воли родителей и навлекла на себя их гнев – так она говорила. Хорошего образования она так и не получила, да и о тебе надо было позаботиться. Разве могла она лишить тебя отцовской любви? Придется смириться – так она сказала. Вот она и мирилась, пока жива была. Такая уж у нас, у женщин, доля. – Мина-джи вздохнула.

Я смотрела в окно, стараясь убедить себя, что с улицы веет прохладой. Мы молчали, вслушиваясь в крики детей, играющих во дворе в классики.

– Она любила тебя, твоя ааи. Без тебя для нее жизни не было бы, – сказала наконец Мина-джи. – Может, не надо мне этого говорить, но я иногда думала: а что, если Мукта на самом деле дочка Анупама? Глаза-то у него тоже зеленые. Когда сказала про глаза твоей маме, ей, кажется, сперва стало полегче. «Может, так оно и есть, – согласилась она, – а может, мой муж заботится о Мукте просто по доброте душевной, как и обо всех этих сиротах, которых он приводит домой». Но потом опять заплакала, дескать, уверена: Мукта – дочка твоего отца.

Я ошеломленно смотрела на нее. Ее рассказ сразил меня. Значит, ааи жила с постоянным осознанием того, что Мукта – моя сестра, и умерла, считая папу лжецом и изменником? Из меня словно выкачали весь воздух. Слушать дальше я была не в силах.

– Спасибо, – прошептала я, после чего поставила чашку на стол и вышла из квартиры.

Так вот почему ааи не любила Мукту! Вот почему нагружала ее домашними делами! Мысли путались. Сама не помню, как оказалась на улице. Я шагала вперед, а по щекам текли слезы, превращая мир вокруг в размытую картинку. Незаметно для себя я влезла в самую гущу людей и то и дело наталкивалась на прохожих. «Ты что, слепая?» – крикнул кто-то мне вслед. Мне захотелось обернуться и закричать в ответ, что да, слепая. Я много лет не замечала, как мучился мой папа. Когда мы уезжали в Америку, папа не только потерял жену – он считал, что потерял еще и дочь. А я не видела этого, не разглядела в его глазах бесконечной тоски. Как же, должно быть, нелегко дался ему этот выбор! Уехать в Америку, чтобы подарить мне достойное образование и забыть все обрушившиеся на нас несчастья – или остаться разыскивать Мукту. Папа выбрал меня, мое будущее. Как же я этого не понимала? Как не понимала, что Мукта может оказаться моей сестрой? Сколько же таких детей мы шпыняли или просто не замечали, потому что они не принадлежали к высшей касте! Сколько таких детей по-прежнему остаются жертвами наших традиций… Мысли не давали мне покоя, и я все шла и шла. Наконец ноги будто налились свинцом, и я опустилась на ступеньки какого-то магазинчика. Внутри, за моей спиной, торговались с лавочником покупатели, требуя просеять мешок зерна, чтобы убедиться, что в нем нет камней. Небо затянуло тучами, вокруг все потемнело. Закапал дождь. Рядом со мной устроились двое ребятишек – они прихлебывали холодный гола и хихикали. Куда еще убежать, я не знала. Где скрыться от воспоминаний о таком же дождливом дне и сидевшей рядом девочке, которая тогда открыла мне свое сердце? Я полезла в сумочку, словно желая найти какую-то подсказку, знак, который выведет меня из лабиринта. Вытащила ручку, блокнот, косметичку. Прохожие поглядывали на меня так, будто я была сумасшедшей. В эту секунду зазвонил мобильник. Раза. Может, это и есть знак, которого я ждала?

– Я нашел Салима, – сказал он.

Я подозвала рикшу и помчалась к нему в контору.

Мы поехали к Салиму вместе. Мы тряслись в повозке рикши, ощущая каждую выбоину на мумбайских улицах. Наконец рикша остановился у какого-то здания. Я направилась было к двери, но Раза взял меня под локоть и повел в обход.

– Лучше пройдем по переулку. Улица тут узкая, и рикши часто мешают беднягам, которые живут в местных трущобах, – объяснил Раза. Я кивнула и зашагала следом. – Я все хотел спросить: а почему ты не рассказала об этом полицейским? Ну, о том, что это Салим ее похитил? Так ты сильно упростила бы им задачу. И это куда надежнее, чем отправляться на встречу с человеком, который когда-то напал на тебя, разве нет?

Я вспомнила записку, в которой просила Салима забрать Мукту, вспомнила смятый комок бумаги в канаве.

– Просто решила, что так будет вернее, – уклончиво ответила я.

– Он что-то знает про тебя, да? – Раза остановился и посмотрел на меня.

Я быстро взглянула ему в глаза, но тут же отвернулась.

– Я должен тебе кое-что сказать… Мы с Салимом сегодня поговорили. Думаю, это не он похитил Мукту. Как раз в ту ночь нас сцапали полицейские, и ту взбучку я на всю жизнь запомнил.

– Хочешь сказать, что ее похитил кто-то другой?!

Раза пожал плечами:

– Ты же не видела его лица, верно? И, судя по всему, у похитителя были ключи от вашей квартиры. Откуда бы Салиму их взять?

– Может, он их украл.

– В ту ночь мы с Салимом были вместе, – терпеливо повторил он.

– По-твоему, выходит, мы зря приехали к Салиму? Только время напрасно потеряем? – почти закричала я. – Думаешь, я совсем идиотка и мне больше заняться нечем? Зачем тогда мы вообще сюда притащились? На черта он нам сдался?

– Затем, – миролюбиво произнес Раза, – что, как мне кажется, Салим знает больше, чем говорит.

– Ох… – Меня захлестнул стыд.

– Ну что, идем? – спросил Раза. Я кивнула и молча двинулась за ним.

Пробираясь между лачугами, я заглядывала внутрь. Их обитатели смотрели телевизор или болтали, женщины стряпали еду и резали овощи, а рядом играли дети. Все они кивали и улыбались мне, словно давно привыкли к таким невольным гостям.

Некоторые из местных жителей выходили из лачуг специально, чтобы поприветствовать Разу.

– Намасте, Раза-сагиб!

В ответ Раза махал или пожимал им руки и справлялся о жизни. Похоже, люди и правда радовались его появлению. Я вспомнила те времена, когда мы с папой гуляли по улице, а лавочники приветствовали его – с той же признательностью, которую я видела сейчас в глазах обитателей трущоб.

– Ты помогаешь им, да? – спросила я.

Раза оглянулся, улыбнувшись одними глазами.

– Я же социальный работник. Это мои клиенты. Ты, похоже, в этом районе впервые. – Он протянул мне руку и помог перебраться через канаву.

– Да, впервые. Я и не думала, что в одной комнате может жить сразу столько народу.

– Ты же выросла в Индии – разве ты никогда подобного не видела?

– Нет, – я покачала головой, – наверное, папе хотелось, чтобы я видела только хорошее.

– Хм… Помогать тем, кому повезло меньше, чем мне, – занятие очень благодарное.

– Папа тоже так говорил… Как же давно это было.

Раза сочувственно улыбнулся:

– Ты, наверное, скучаешь по нему.

– Конечно. Очень!

Минут через десять мы остановились перед обветшалым чоулом. Штукатурка облупилась, а кирпичные стены расчерчивали такие глубокие трещины, что мне показалось, будто здание вот-вот рухнет нам на голову. Снаружи выстроилась целая вереница женщин – с тазами и ведрами в руках они ждали своей очереди набрать в колонке воды. Мы прошли мимо уборной, и в нос мне ударило зловоние. Раза сказал, что на весь чоул, где живет множество семей, здесь всего одна уборная. Взобравшись по лестнице на второй этаж, мы остановились перед открытой дверью.

– Вот мы и пришли, – сказал Раза, – тут живет Салим.

Дверь была открыта, как почти повсюду в чоуле. Силясь унять страх и злость, я шагнула внутрь, на веранду, где болтали женщины и задирались мальчишки, а на перилах сушилось белье.

– Салам алейкум, Раза-бхай, – послышался из темной комнаты голос Салима. Лица его в сумраке я разглядеть не смогла.

– Ва-алейкум ассалом, – ответил Раза, и они по-братски обнялись.

Меня Салим не узнал и лишь пригласил Разу войти. Я последовала за ним, отгоняя воспоминания о том давнем вечере. Когда глаза привыкли к полумраку, я наконец рассмотрела лицо Салима, утратившее мальчишеские черты, которые подсовывала мне память. Глубокие морщины, особенно отчетливые, когда Салим улыбался, вокруг глаз залегли темные тени, на лбу белел неровный шрам.

– Чай, кофе? – спросил он, переведя взгляд с Разы на меня, и указал на единственный в комнате диван.

– Нет, благодарю, – ответила я.

– Тара-мемсагиб, в моем доме гости от угощения не отказываются и голодными не уходят. Такой уж у нас обычай.

– Тогда мы оба выпьем чаю. Спасибо, – поблагодарил Раза.

Салим махнул рукой в сторону кухни и кивнул.

– Тара-мемсагиб, в 1993-м, во время взрывов, каждый из нас потерял кого-нибудь. А потом нам, мусульманам, пришлось расхлебывать и расплачиваться, словно все мы были в этом виноваты. Поэтому ты уж прости, но вины за гибель твоей матери я не чувствую.

Я молча смотрела на него, а воспоминания комом застряли у меня в горле.

– Салим, мы пришли сюда лишь по одной причине, – проговорил Раза.

– Ну конечно, Раза-бхай, – невозмутимо согласился Салим, после чего повернулся и позвал: – Наджма!

Из кухни вышла худенькая женщина в никабе. В руках она держала поднос с чаем и печеньями. Сквозь узкую прорезь мне были видны лишь ее глаза.

– Моя жена, – представил ее Салим, когда она поставила перед нами поднос и принялась разливать чай.

– Мы разыскиваем девочку, жившую в семье у Тары, – напомнил ему Раза.

– Да разве же я ее помню? – Салим бесстрастно отхлебнул чаю и посмотрел куда-то мимо нас, будто бы стараясь вспомнить. – Говорят, ты сейчас большой человек, Раза-бхай. Всем помогаешь – неважно, кто какой религии. Вот только с чего ты решил, что мне что-то известно об этой девочке? По-твоему, это я ее похитил, да?

Словно перепуганный котенок, я спряталась за спину Разы, дожидаясь его ответа.

– Салим-бхай, – миролюбиво начал Раза, – ей лишь хочется знать, что именно тебе известно.

– Поверь мне… – На миг умолкнув, Салим глубоко вздохнул. – Если бы это сделал я, то ты, Раза-бхай, узнал бы об этом первым. Клянусь Аллахом, эту девочку похитил не я. В ночь, когда ее похитили, меня как раз арестовали полицейские. Ты что же, сам не помнишь?

Уверенность, с которой он врал, заставила меня нарушить молчание.

– Ты лжешь. Это ты ее похитил. Я тебя видела, – проговорила я дрожащим голосом.

Он взглянул на меня и медленно, оскалив зубы, произнес:

– Это… Не… Я! – Лицо исказила гримаса ярости, тут же воскресившая в моей памяти воспоминания, от которых у меня перехватило дыхание. Я вновь была маленькой девочкой и рыдала, умоляя отпустить меня. Я вскочила и, задыхаясь, бросилась к выходу.

Раза метнулся следом:

– Будет тебе, успокойся!

– Да ладно, я не хотел тебя пугать. – Скрестив на груди руки, Салим прислонился к двери.

– Заткнись, Салим, – осадил его Раза.

Салим скрылся в комнате. Я посмотрела на Разу.

– Ты же понимаешь, он врет! Тот похититель – это он и есть! – в который раз повторила я, хватаясь за соломинку.

Раза кивнул:

– Видимо, нам пора уходить.

Спускаясь по лестнице, я недоумевала – чего я вообще ожидала от этой встречи? Неужели я и впрямь думала, что Салим кинется мне в ноги и покается? Как же я была глупа, предполагая, будто он скажет, куда увез Мукту, и это поможет мне отыскать ее!

Уже почти внизу мы услышали голос Салима:

– Эй, Тара-мемсагиб, не обижайся. Я и впрямь не похищал ту девочку. – Мы подняли головы, и Салим усмехнулся. Он стоял, облокотившись на перила, с сигаретой в руке. – Но я тебе кое-что скажу. Много лет назад я видел эту девочку в одном борделе в Каматипуре.