ПОЧЕМУ НА РОССИЮ НАДЕЛИ «СМИРИТЕЛЬНУЮ РУБАШКУ»

В разразившемся ныне экономическом кризисе обращает на себя внимание одна важная вещь. Наша спокойная жизнь рухнула совершенно внезапно, совершенно неожиданно для простого человека, не следящего за конъюнктурой мирового рынка. Какое-то время мы процветали по причинам, от нас почти не зависящим, а ныне бедствуем в связи с тем, что где-то далеко-далеко произошли какие-то события, подорвавшие стабильность цен на нефть. В XXI веке подобные неожиданности станут обычным явлением, поскольку связи между событиями, происходящими в различных частях мира, становятся все более сложными, многоступенчатыми и почти незаметными простому глазу.

Роль Гондураса в советской жизни

В СССР был такой короткий анекдот. «Беспокоит меня Гондурас», — заводит разговор один человек. «А ты его не чеши», — отвечает другой.

Сегодня этот диалог поражает нас откровенным пренебрежением политкорректностью. Но в старые времена, когда о политкорректно-сти никто еще не знал, анекдот воспринимался иначе. Он высмеивал культуру ильф-петровских «пикейных жилетов», способных часами рассуждать о темах, ничего не значащих для нашей будничной жизни. Какой там Гондурас? Какие там Америка с Австралией? Какие там международные проблемы, когда у нас в стране нет ни колбасы, ни свободы слова, ни нормальных перспектив для развития?

Возмущенный советский интеллектуал предпочитал кухонные разговоры о несовершенстве режима и о развале нашей экономики, но простой человек вел себя совершенно по-другому. На кухне он только кушал, а с режимом общался на «официальном уровне» — правда, не совсем в тех формах, которые ему предлагала официальная идеология.

Обыватель в СССР любил слушать лекции о международном положении, а не об экономических проблемах очередной пятилетки. По телевизору смотрел «Международную панораму», а не программу «Время» с бесконечным рассказом об успехах социалистического строительства. И, в общем, понятно, почему его предпочтения были именно такими. Успехи строительства на поверку оказывались чистым блефом, тогда как рассказ о жизни в США или хотя бы о перевороте в Гондурасе имел непосредственное отношение к реальности. Правда, не к нашей, а в широком смысле слова. Наиболее важные события, происходившие в Гондурасе или даже в США, никак не могли повлиять на быт обитателя ленинградских или московских спальных районов. Советские люди и те, кто находился за границей, жили в разных мирах.

Впрочем, для рядового американца события, происходившие в иных странах, тоже были малоинтересны, поскольку почти никогда не влияли на его жизнь. Американцы вообще «прославились» своей слабой информированностью о том, что происходит в Гондурасе, и неспособностью отличить Ливию от Боливии, Литву от Латвии или Словакию от Словении.

В XX веке такого рода знания никак нельзя было отнести к числу знаний, имеющих практическое значение. Различные страны мира были слабо связаны друг с другом. Про государственные перевороты обыватель с другой части планеты узнавал лишь из газет, но никак не чувствовал эти катаклизмы на собственной шкуре. Экономические кризисы могли по этой «шкуре» пройтись, но только в том случае, если были достаточно сильными. И лишь начало крупной войны способно было оказать по-настоящему серьезное воздействие на человека, живущего вдалеке от разворачивающихся событий.

В последние два десятилетия минувшего столетия картина жизни стала заметно меняться. Резко интенсифицировался процесс, который ныне принято называть глобализацией [Фридмен 2003; Фридман 2007; Линдси 2008; Хелд, Гольдблатт, Макгрю, Перратон 2004]. И как только глобализация вошла в нашу жизнь, условный Гондурас начал беспокоить каждого, поскольку и эта страна, и любая другая в XXI веке связана с различными странами мира сотней тонких и толстых нитей. Если, скажем, сегодня происходит что-то, беспокоящее граждан Гондураса, в различных частях мира обязательно найдутся миллионы людей, на жизни которых это беспокойство тем или иным образом скажется.

Один из американских министров финансов заметил в беседе с известным журналистом Томасом Фридменом: «Я представить себе не могу, чтобы двадцать — двадцать пять лет назад мои предки стали бы волноваться из-за экономического кризиса в Таиланде, Индонезии или даже Южной Корее. <...> События там влияют на нашу страну, и много моего времени уходит на то, чтобы разобраться с побочными результатами этого» [Фридмен 2003:239].

Все регионы мира сегодня связаны, однако некоторые постоянно проигрывают. Россия должна постараться не стать Африкой или Ближним Востоком, поскольку тогда мы проиграем таким удачливым конкурентам, как Китай, хорошо вписавшимся в глобализацию.

Если мы хотим предельно кратко определить, что такое глобализация, то надо выделить эту быстро нарастающую взаимозависимость различных уголков мира. Кто-то в свое время грустно пошутил в связи с гибелью принцессы Дианы, что глобализация — это когда из русских газет мы узнаем, что английская принцесса на немецком автомобиле разбилась во Франции с арабским бойфрендом в окружении итальянских папарацци по вине шофера, напившегося шотландского виски, что мигом вызвало реакцию на американском фондовом рынке.

В текущем столетии глобализация будет, скорее всего, интенсифицироваться. С каждым новым десятилетием мы станем все более ощутимо зависеть от побочных результатов экономических и политических процессов, происходящих в тех регионах, про существование которых рядовому обывателю еще совсем недавно было ничего не известно.

Американский экономист Лестер Туроу как-то заявил, что сегодня «все может быть сделано где угодно и продано кому угодно» [Туроу 1999: 139]. На это, правда, польский экономист Гжегож Колодко возразил, что, скажем, на Ближнем Востоке или в Центральной Африке особо не развернешься [Колодко 2011: 154]. Это, конечно, справедливое замечание. Все регионы мира сегодня связаны, однако некоторые в подобной игре постоянно проигрывают. Россия должна постараться не стать Африкой или Ближним Востоком, поскольку тогда мы проиграем таким удачливым конкурентам, как Китай, хорошо вписавшимся в глобализацию.

Кошмар побочных результатов

Как изменился мир, когда в Китае приказал долго жить маоистский режим и Дэн Сяопин начал осуществлять свои реформы?

На рубеже 1970-1980-х годов вряд ли кто-то толком понимал, что произойдет с человечеством в результате китайской трансформации. Все радовались тому, что Пекин перестал быть непосредственной угрозой миру, снижается вероятность ядерной войны и, значит, наша жизнь становится стабильнее. Но на самом деле стабильности убавилось. Жизнь поменялась радикальнейшим образом. Только перемены произошли не в сфере международной конфронтации, с которой раньше ассоциировался Китай, а в экономической области, где имели место своеобразные побочные результаты отказа пекинских правителей от своего старого безумного курса.

Российским «процветанием» нулевых годов мы гораздо больше обязаны Дэн Сяопину, чем Путину.

На трудовой фронт внезапно вышли миллионы низкооплачиваемых работников. Капиталы из развитых стран стали перемещаться в Китай. Эта страна превратилась во всемирную мастерскую. На всей планете потребители стали приобретать дешевые товары, которые были бы намного дороже, если бы их производили в Англии или даже в Японии.

Японцев, которые перед этим считали себя самой успешной нацией в экономике, поразила длительная депрессия. И это неудивительно. Система пожизненного найма, считавшаяся японским ноу-хау, обеспечивавшим лояльность работников фирме и их высокую производительность, теперь стала камнем, тянущим страну на дно. В быстро меняющейся экономике лояльность старых, не приспособленных к переменам трудящихся была уже не нужна, а издержки, связанные с содержанием этого балласта, сильно повышались. Чтобы преуспеть в конкурентной борьбе, японские компании стали переносить бизнес в соседний Китай с его низкой зарплатой и отсутствием «дармоедов», которым пожизненный наем гарантирует рабочее место.

Для России китайская трансформация со временем обернулась притоком нефтедолларов, поскольку растущая экономика восточного соседа предъявляла огромный спрос на энергоносители. Приток нефтедолларов обеспечил в XXI веке рост реальных доходов населения и тем самым стабилизировал построенный Путиным политический режим. Если бы Китай не вошел в процесс глобализации, Россия была бы сегодня значительно беднее и вряд ли наш авторитарный режим мог бы благополучно существовать. В известном смысле он является побочным результатом отказа от маоизма в Китае. Российским «процветанием» нулевых годов мы гораздо больше обязаны, как это ни парадоксально, Дэн Сяопину (создавшему страну, предъявляющую спрос на нефть и газ), чем Путину.

Во многом благодаря китайским деньгам США имеют сегодня возможность покрывать займами хронический дефицит государственного бюджета. Американский государственный долг вырос до размеров, которые в 1980-е годы вряд ли кто-то смог бы спрогнозировать. Экономистам недавнего прошлого казалось, что подобные финансовые пирамиды должны быстро рушиться. Однако в мире скопилось много свободных денежных средств (в том числе китайских), которые инвестируются в американские государственные бумаги как наиболее надежные. И конца этому пока не видать.

Трансформация, похожая на китайскую, происходит сегодня и в Индии. Но здесь обнаруживается еще один неожиданный фактор, влияющий на мировую экономику. В Индии дешевизна рабочей силы сочетается с хорошим знанием английского языка. И вот американцы вдруг с удивлением обнаруживают, что обработка их налоговых деклараций все чаще осуществляется индийскими бухгалтерами, не покидающими своей страны и контактирующими с Америкой через интернет. Врачи, работающие в США, поручают обработку томограмм индийским специалистам, поскольку это дешевле. Сотни тысяч индийцев отвечают на звонки американцев в кол-центрах, причем звонящие даже не догадываются, что их проблемы решает человек не из соседнего офиса, а из страны, находящейся за двумя океанами [Фридман 2007].

События, происходящие в Китае, Индии и десятке-другом развивающихся стран, которые активно перетягивают к себе капиталы и рабочие места из развитого мира, позитивно сказываются на мировой экономике. Но в отдельных точках земного шара могут внезапно происходить политические события, делающие миллионы людей на земле беднее, причем большая часть пострадавших вряд ли понимает, что именно повлияло на их жизнь.

Скажем, поддержание высокого уровня цен на энергоносители является следствием не только растущего спроса производителей из развивающихся стран, о котором шла речь выше, но также результатом нестабильности в регионах, специализирующихся на производстве нефти и газа. Любая революция на Ближнем Востоке или государственный переворот в одном из арабских государств приводит к скачку цен, поскольку нефтяной рынок опасается временного сокращения добычи или даже уничтожения разработанных скважин противоборствующими сторонами. И вот потребитель в Америке, который раньше не желал ничего знать про Магриб и не отличал Ливии от Боливии, вдруг обнаруживает, что ему приходится больше платить за бензин по причине гражданской войны, случившейся за тридевять земель от его места проживания.

Золотая смирительная рубашка

Но могут происходить и приятные неожиданности. Допустим, в какой-то очередной стране, про существование которой обычный человек толком даже не знает, начинается модернизация. Следствием этого становится появление широких возможностей для инвестирования. В стране, вчера страдавшей от голода, пока еще держится совсем низкий уровень жизни и, соответственно, низкий уровень оплаты труда. Значит, там можно разместить производство, которое стало в последние годы сравнительно более дорогим из-за повышения зарплаты в тех странах, куда заводы выносились из Америки или Европы десять-двадцать лет назад. Включение в процесс глобализации все новых модернизирующихся стран позволяет усиливать конкуренцию и поддерживать относительно низкий уровень цен на товары, которые в противном случае обязательно дорожали бы.

При этом странам, не желающим терять интерес иностранных инвесторов, следует постоянно помнить о маленьких заокеанских народах, которые сегодня еще «на деревьях сидят», а завтра благодаря реформам могут вступить в конкуренцию за привлечение капиталов.

В России до сих пор популярно представление, будто для иностранных инвесторов наша страна чрезвычайно соблазнительна, а следовательно, мы имеем возможность обставлять их приход множеством разнообразных условий, защищающих отечественные интересы. На самом деле глобализация поворачивает данную проблему совсем иной стороной.

В мире существует множество мест, борющихся за то, чтобы привлечь капиталы.

И в XXI веке число таких мест будет, скорее всего, нарастать по мере вовлечения в мировую экономику отсталых государств Азии и Африки. Стоит лишь одной стране слегка ухудшить инвестиционный климат, как капитал тут же перебрасывается в другие страны с более благоприятными условиями для вложений. Причем развитие современных технологий делает принятие решений о выводе денег из кризисной точки значительно более легким и быстрым, чем в прошлом. Понятно, что трудно демонтировать и вывезти за рубеж построенный завод. Но можно в считанные мгновения «скинуть» акции так, что их курс резко снизится и станет невозможно привлечь новые капиталы для расширения бизнеса и строительства очередных предприятий.

Включение в процесс глобализации все новых модернизирующихся стран позволяет усиливать конкуренцию и поддерживать относительно низкий уровень цен на товары, которые в противном случае обязательно дорожали бы.

Фридмен назвал этот эффект «золотой смирительной рубашкой» [Фридмен 2003: 116-124]. Подобный «наряд» всерьез ограничивает возможность амбициозных политических режимов проявлять свой характер и бравировать независимостью. Любая страна, желающая сегодня развивать экономику, легко может манкировать мнением Вашингтона (то есть американской администрации), если, скажем, тому не нравится ущемление прав и свобод, но она не может манкировать мнением Нью-Йорка (то есть крупнейшего финансового рынка), если тому не нравится инвестиционный климат.

Вообще, надо заметить, что в обывательских представлениях у нас сильно преувеличиваются возможности политического давления одних стран на другие в XXI веке и сильно недооцениваются возможности экономического давления со стороны международного капитала, который не политизирован, но жестко блюдет свои коммерческие интересы.

Плохо информированный обыватель полагает, что наши проблемы — это результат козней вашингтонских политиков, но на самом деле с нами расправилась мировая экономика.

Фактически сейчас на Россию надели эту самую «золотую смирительную рубашку». Плохо информированный обыватель полагает, что наши проблемы — это результат козней вашингтонских политиков, но на самом деле с нами расправилась мировая экономика. Цены на нефть стали жертвой активности американского бизнеса в сфере добычи энергоносителей принципиально нового типа. Бегство капитала из России происходит потому, что в других местах инвестировать спокойнее и прибыльнее. Именно вследствие этих двух важнейших причин мы стали получать меньше нефтедолларов, а те, что были, устремились в иные места. И рубль рухнул.

 

МОЖЕТ ЛИ РУХНУТЬ АМЕРИКА?

Будет ли в XXI веке существовать Америка? Хотя вопрос этот звучит совершенно по-дурацки, на деле он для России становится все более актуальным. Понятно, никто не предполагает, что США провалятся в какую-нибудь пропасть и Нью-Йорк превратится в Нью-Атлантиду, однако в «патриотических кругах» у нас активно проводится мысль о нежизнеспособности американского капитализма. И эта идея постепенно охватывает массы.

Ничего, кроме зеленых бумажек?

Все чаще от самых простых людей, которым, казалось бы, до США нет никакого дела, приходится слышать примерно такие фразы: «Америка ничего не производит, кроме зеленых бумажек», «Американцев содержит Китай», «Доллар вот-вот рухнет навсегда». Распространение подобных взглядов неудивительно, поскольку их давно уже пропагандируют с телеэкранов. Например, известный журналист Михаил Леонтьев еще в 2009 году заявлял, что доллару, мол, осталось гулять пару месяцев [Политолог 2009].

Как-то раз я ехал по Петербургу в такси и всю дорогу слышал от водителя подобные рассуждения. Любопытно было при этом, что рулил он отнюдь не «Ладой», а самым что ни на есть американским «Фордом». Возможно, не в США собранным, но именно Америкой сконструированным.

Понятно, что в респектабельных научных кругах подобную народную философию даже не обсуждают. Есть множество статистических данных, показывающих экономическую и военную мощь США. Кроме того, «респектабельные круги» практически в полном составе бывали в Америке, а многие их представители даже неоднократно. Когда своими ногами пройдешься по Нью-Йорку или по Чикаго, мысли о скором исчезновении этого мира быстро из головы улетучиваются.

Видимость, впрочем, обманчива, а всякая статистика нуждается в серьезной интерпретации, без которой становится просто набором малозначащих цифр. США далеко не столь прочны, как порой нам кажется, однако стандартный набор антиамериканских штампов плохо отражает реальность. Что будет с Америкой в XXI веке — серьезный вопрос, влияющий на судьбу всего мира. И в него не следует подмешивать идеологию как проамериканскую, так и антиамериканскую.

Главное во всей этой истории то, что нынешняя слабость Америки, как ни парадоксально, выросла из ее силы. Именно благодаря своему богатству Соединенные Штаты получили в свое время возможность жить не по средствам. И чем сильнее становилась страна, тем больше у нее было возможностей потреблять товаров и услуг сверх того, что американцы реально зарабатывали.

Вначале (примерно со времен провозглашения «нового курса» Франклином Делано Рузвельтом) у американцев появилась возможность всерьез обложить налогами богатеющий бизнес и перераспределить средства в пользу государства и тех, кто существует за его счет. Однако через несколько десятилетий (во времена Рональда Рейгана) выяснилось, что повышать дальше налоги невозможно. Тогда расширять масштабы потребления стали за счет займов. Богатые сами отдавали часть денег государству, чтобы потом на этом заработать. А когда оказалось, что на своих американских деньгах далеко в потреблении не уедешь, на помощь пришли деньги иностранцев (в частности, того же Китая), которые тоже не прочь были заработать на кредитовании самой богатой и самой платежеспособной страны мира. Глобализация мировой экономики привела к тому, что деньги стали легко путешествовать из одного конца мира в другой. И, получив такую возможность, они двинулись в США, поскольку этой стране было чем расплатиться. Возникла огромная финансовая пирамида.

В принципе, как в налогах, так и в госзаймах нет ничего специфически американского. Перераспределяют деньги с помощью бюджета все народы. Однако масштабы притока капиталов в США особенно велики. И определяется это силой американской экономики.

Почему Греция не Америка

Чтобы разобраться в тайнах госдолга, возьмем, например, для сравнения Грецию. Жители этой страны тоже нормальные люди, как и американцы. Тоже стремились всегда потреблять больше, чем зарабатывали. И каков результат?

Миллиардер Уоррен Баффет объяснил, что финансовая пирамида напоминает историю про бал Золушки. Спекулянты понимают неизбежность обвала, но тянут время до «полуночи», не желая уходить слишком рано со столь соблазнительного бала. «Какого черта уходить без четверти двенадцать? Уйду за две минуты до полуночи». Но проблема в том, что на стене нет часов и каждый думает уйти без двух двенадцать [цит. по Закария 2009: 13].

Поскольку греки в экономике не слишком преуспели, халява довольно быстро кончилась. Кредиторы потребовали от греков вернуть взятые раньше в кредит деньги. И пирамида госдолга рухнула. Спекулянты потеряли вложения.

В США долгов в общей массе накоплено больше, чем в Греции, однако американцам все время удается перезанять на финансовом рынке, поскольку они в созидании преуспели побольше греков. Америке по-прежнему доверяют. Этой стране есть чем расплатиться, поэтому «конец бала» она откладывает на какое-то время и спекулянты, не натанцевавшиеся в других местах, устремляются сюда.

Другой пример — Япония. Формально там с долгами дело обстоит даже хуже, чем в Греции и США, поскольку японцы являются мировыми лидерами по размеру долга в соотношении с ВВП. Но здесь, как и в Америке, пирамида не рушится, поскольку японская экономическая машина работает непрерывно и создает массу товаров, пользующихся спросом во всем мире.

Таким образом, как ни парадоксально, выходит, что большой размер государственного долга, который все время удается рефинансировать, служит косвенным признаком эффективной работы экономики. Не признаком слабости, а признаком силы. Возможность производить большое количество зеленых бумажек определяется тем, что США производят большой объем товаров и технологий, пользующихся спросом во всем мире. Зеленые бумажки являются всеми признанным платежным средством как раз по данной причине.

При этом реальные проблемы США, которые нам надо осознавать, вытекают именно из того, что хозяйственная эффективность бизнеса позволяет государству прибегать к нездоровым заимствованиям для максимизации потребления. Иными словами, экономика здорова, государство больно.

«Доллар — наша валюта, но ваша проблема»

Что будет дальше с Америкой и с миром, который от нее сильно зависит?

Проанализируем первый вариант развития американской экономики. Сегодня его можно рассматривать в качестве базового, поскольку мир в основном за последнее время действует именно по данному сценарию.

Любые демократические власти, в том числе американские, чрезвычайно боятся глубокого экономического кризиса. Несмотря на то что со времен Великой депрессии прошло уже много лет, память о том, насколько серьезные проблемы она создала, жива по сей день.

И никто не хочет второй раз наступать на те же самые грабли. Поэтому при малейших признаках возникновения экономического пожара государство начинает в различных формах заливать его деньгами.

В ответ на любые проявления кризиса Федеральная резервная система (как и центральные банки других стран) проводит политику смягчения, то есть снижает, в частности, ставку рефинансирования, облегчая доступ к деньгам для коммерческих банков. Более того, правительство, скопившее деньги кредиторов всего мира с помощью распространения своих ценных бумаг, усиливает поддержку кризисных сфер экономики. Если вдруг начинает гибнуть какой-то промышленный или финансовый гигант, дающий работу огромному числу людей и влияющий на функционирование многих смежных предприятий, к нему начинают относиться по принципу: «Слишком большой для краха» [Стиглиц 2011: 208]. Иными словами, его вытягивают из кризиса любой ценой, меньше всего думая об экономической эффективности, а в первую очередь заботясь о том, чтобы общество мирно подремывало и не всколыхнулось от грохота падения гиганта.

В какой-то степени такого рода политика помогает решить проблемы. Или, точнее, замаскировать их наличие, поскольку закачанные в экономику деньги, с одной стороны, поддерживают работу экономики, но с другой — служат строительным материалом для формирования огромных спекулятивных пузырей. Иными словами, кто-то из тех, кто получает доступ к легким деньгам, находит прибыльные возможности для созидательного бизнеса, а кто-то обнаруживает гораздо лучшие возможности извлечения краткосрочной выгоды благодаря биржевой игре. Надувающиеся пузыри временами начинают лопаться, и тогда государство вновь накачивает экономику деньгами, спасая «слишком больших для краха» и создавая базу для еще более вздутых пузырей.

Естественно, в то же время правительственные чиновники и эксперты начинают вести разговоры о необходимости жестко регулировать финансовые рынки, чтобы исключить деструктивные спекуляции и направлять деньги в основном на созидательные цели. Однако успех подобного рода регулирования весьма сомнителен. Оно очень сильно напоминает попытки советских экономистов 1970-х годов создать такую оптимальную систему управления плановой экономикой, при которой удастся устранить как основные негативные черты капитализма (кризис, безработица, бедность), так и важнейшие разрушительные элементы социализма (дефицит товаров, неэффективность производства).

Таким образом, если подобный механизм сохранится в дальнейшем, рано или поздно настанет момент, когда накачивать экономику деньгами будет уже невозможно, поскольку она утратит доверие финансовых рынков, даже несмотря на всю свою мощь. Утрата доверия может обернуться дефолтом, и это приведет к резкому падению совокупного спроса на мировом рынке. Если же вместо дефолта Америка предпочтет «напечатать» денег и расплатиться с кредиторами свеженькими зелеными бумажками, курс доллара резко снизится.

Как в том, так и в другом случае американцы вынуждены будут существенно уменьшить привычный объем потребления. А это уже серьезно ударит по тем развивающимся экономикам, которые специализируются на экспорте. По миру прокатится мощная волна сворачивания производства, банкротства различных предприятий, увольнения рабочих и служащих. Как сказал в свое время один американский министр финансов обеспокоенному миру, «доллар — это наша валюта, но ваша проблема» [Арриги 2009: 225]. А один из китайских общественных деятелей, понимая сложную взаимозависимость экономик мира, заметил прибывшему с визитом американцу: «Только, пожалуйста, пусть Америка сдуется не слишком быстро» [Бжезинский 2015: 125]. По всей видимости, он слышал популярную в деловых кругах поговорку: «Когда Уолл-стрит простужается, остальной мир страдает пневмонией» [Сорос 1999: 136-137].

Однако развития ситуации по данному сценарию, возможно, удастся избежать благодаря проведению сравнительно трезвой политики экономии бюджетных ресурсов. Предположим, что США и другие страны Запада начнут серьезную борьбу за то, чтобы жить по средствам. Некоторые признаки подобного подхода сегодня можно обнаружить. Скажем, в Евросоюзе ведущие страны-кредиторы потребовали от Греции соразмерения бюджетных доходов с расходами. Более того, в отношении всех государств, входящих в зону евро, существуют обязательные для исполнения критерии по ограничению размера текущего бюджетного дефицита и общей величины госдолга к ВВП. В США ситуация более «либеральная», однако республиканцы время от времени ставят склонным к излишнему расточительству демократам жесткие ультиматумы, согласовывая рост госдолга лишь в обмен на некоторое урезание бюджетных расходов. Словом, хотя склонность политиков потакать потребительским аппетитам избирателя исчезнуть не может, нельзя исключать того, что победит здравый смысл и долгосрочные интересы экономического развития возобладают над краткосрочными интересами, связанными с ближайшими выборами.

Увы, следование здравому смыслу тоже не сулит мировой экономике спокойного будущего. Механизм возникновения проблем получается тот же самый. Допустим, США энергично сокращают гос-расходы, а значит, и размеры потребления. Только происходит это не хаотично и масштабно, как бывает при дефолте, а планомерно, небольшими порциями в соответствии с заранее принятыми властью решениями. Опять получается шок для мировой экономики. Придется смиряться со значительным сокращением размеров производства, с банкротством определенной части предприятий (в том числе «слишком больших для краха») как в развитых, так и в развивающихся странах. И, наконец, смиряться придется с тем, что очередной гигантский пузырь лопнет без государственной поддержки.

А что же Россия?

Когда возникнут проблемы и по какому сценарию пойдет развитие, сказать сейчас невозможно. Скорее всего, в чистом виде ни один сценарий не реализуется. Америка, как и другие страны Запада, будет маневрировать, оттягивать принципиальные решения, но все же стараться не доводить дело до ситуации, чреватой дефолтом. Однако при реализации любого подхода экономика в XXI столетии должна будет рано или поздно пройти через кризис, разрушающий ту старую модель неумеренного потребления, которую много лет выстраивало государство всеобщего благоденствия.

Америка из-за своей не вполне эффективной экономической политики может рано или поздно рухнуть. Однако она упадет и встанет. Россия же из-за своей абсолютно неэффективной экономической политики при падении расшибется в лепешку. И вставать нам будет намного труднее.

По всей вероятности, этот кризис существенно изменит многие традиционные механизмы функционирования экономики. Возможно, он вторгнется и в политику, поскольку для целого ряда экспортоориентированных развивающихся стран шок, связанный с сокращением потребления на Западе, будет чреват серьезными внутренними катаклизмами, социальными взрывами, сменой режимов.

Для России подобные процессы важны в первую очередь по причине влияния мирового производства на цены энергоносителей. В лучшем для нас случае кризис ограничит рост цен на нефть, в худшем — приведет к их резкому одномоментному падению. Скорее всего, значительно большему, чем то падение, которое было на нашей памяти в 2008 и 2014 годах.

В новых экономических реалиях выживать будут лишь те нефтедобывающие экономики, у которых самые низкие издержки. То есть те, которые смогут продавать нефть за бесценок.

Конечно, труднее всего придется американским разработчикам сланцевой нефти. Однако для Америки в целом возможное банкротство отрасли не станет катастрофой. В США есть еще много чего другого для нормального выживания. Но вот Россия, которая по издержкам находится в худшем положении, чем страны арабского мира, может столкнуться с серьезными проблемами. Энергоносители нас кормят, и если они станут неконкурентоспособны, российская экономика фактически замкнется в собственных границах. Импорт будет для обедневших россиян столь дорогим, что фактически исчезнет. Уйдут из бизнеса импортеры, закроются все иностранные торговые сети. Отдельным богатым гражданам придется ездить за рубеж, чтобы отовариваться на имеющуюся у них валюту.

Словом, Америка из-за своей не вполне эффективной экономической политики, бесспорно, может рано или поздно рухнуть. Однако она упадет и встанет. Россия же из-за своей абсолютно неэффективной экономической политики при падении расшибется в лепешку. И вставать нам будет намного труднее.

 

ПОЧЕМУ НАМ НАДО РАБОТАТЬ НЕ ПО СПЕЦИАЛЬНОСТИ

В ближайшие годы многим российским гражданам придется обязательно трудиться по своей специальности

 

в соответствии с утвержденными властями профессиональными стандартами. Этого, по всей вероятности, будет требовать законодательство. Работодатель потеряет право брать хорошего специалиста, если у того не зафиксировано в «бумажке», что он таковым является. В общем, как говорится, «без бумажки я букашка, а с бумажкой — человек».

Подобные нововведения, если только не превратятся в полную профанацию, негативно повлияют на российскую экономику. Понятно, что чиновники и депутаты хотят как лучше, но выйдет у них (согласно известному афоризму Виктора Черномырдина) как всегда. Формально отмеченные выше требования вводятся, дабы пресечь непрофессионализм. Но экономика XXI века столь сложна, что человек на протяжении своей долгой трудовой жизни должен постоянно на практике приобретать новые навыки и, по сути, менять работу в соответствии с потребностями рынка. Ко второй половине нашей карьеры мы, скорее, вынуждены откликаться на потребности этого рынка, чем действовать в соответствии с образованием, полученным двадцать лет назад. В итоге нововведения станут лишь кормушкой для всякого рода мошеннических институтов, академий и курсов повышения квалификации, которые за взятки и откаты получат от государства право выдавать и без того зрелым специалистам (имеющим практический опыт) официальные бумажки о приобретении ими очередной специальности.

Есть несколько важнейших причин, по которым в XXI веке мы больше вынуждены реагировать на рыночные требования, чем действовать в соответствии со своей старой квалификацией.

Кассир не нужен. Срочно требуются банкоматы

Первая причина перемен — кардинальные технологические сдвиги. О том, что экономика знаний вытесняет старые отрасли экономики промышленной эпохи, говорил в свое время еще Элвин Тоффлер [Тоффлер 2001].

Старые профессии в XXI веке просто регулярно устаревают. Представление о том, что можно всю жизнь или хотя бы достаточно долгое время работать по одной специальности, целиком вышло из советской эпохи и нынче, очевидно, поддерживается либо чиновниками и депутатами, которые с тех пор вообще не обновляли свои знания, либо консервативными политиками-мечтателями, откровенно тоскующими по реставрации СССР.

Но вопрос об устаревании специальностей вообще не зависит от того, предпочитаем ли мы советскую административную экономическую модель или же ориентируемся на современную рыночную систему хозяйства. Скажем, сохранять нерентабельные угольные шахты в ситуации, когда мир все активнее переходит на газ, нефть, атомную энергию и самые современные виды топлива, невозможно даже в консервативной стране. Если сознательно отвергать перемены и делать ставку на уголь, то либо угольщики станут работать за гроши, либо кто-то должен будет дотировать поддержание старого неэффективного производства. Скорее всего, государству придется забирать деньги у передовых отраслей и перекачивать их на поддержание отрасли, пережившей свой расцвет в XIX-XX столетиях. Когда же государству надоест подобная бессмысленная работа, профессии, связанные с угледобычей, постепенно начнут умирать.

Похожим образом будут умирать профессии, связанные с печатным делом, поскольку в большей или меньшей степени электронные носители информации вытесняют газеты, журналы, книги. Похожим образом умирает ряд направлений в технике, поскольку ныне более совершенную продукцию можно выпускать на иной технической основе. В общем, отраслевая структура экономики объективно меняется, а вместе с ней меняется и структура специальностей.

Другой пример кардинальной смены профессий связан не столько с умиранием отраслей прошлого века, сколько с компьютеризацией и обновлением работы во всех сферах экономики. Еще лет двадцать назад профессия кассира была одной из самых распространенных. Ни одно предприятие по понятным причинам не могло обойтись без него, и, наверное, многим молодым людям, выбирающим специальность, казалось, что кассирам-то уж безработица не грозит, поскольку никто не сможет обойтись без выдачи зарплаты. Увы, появились банкоматы, и старая профессия стала исчезать. Не потому, что деньги рабочим не нужны, а потому, что их можно выдавать совершенно иным способом.

Примерно по той же причине умирает ряд специальностей, связанных с ремонтом. При современной производительности труда, делающей многие вещи относительно дешевыми, ремонтировать старье становится невыгодно. На ручной ремонт потратишь почти столько же, сколько на приобретение новой вещи заводского изготовления, которая лучше работает, лучше выглядит и больше соответствует требованиям моды.

Существуют и совершенно неочевидные причины устаревания профессий, связанные с техническим прогрессом. Например, бурное развитие гражданской авиации за последние десятилетия привело к тому, что все большее число людей из северных стран ездит отдыхать на южные курорты. Соответственно, в южных странах возрастает спрос на гидов, водителей, гостиничных горничных, администраторов, поваров, официантов и т. д. Однако одновременно перестают развиваться северные курорты, которые лет сто назад были очень удобны для обеспеченной публики развитых стран, поскольку находились сравнительно недалеко от европейских и американских мегаполисов. Значит, потребность в обслуживающем персонале на севере будет существенно ниже, чем на юге. Кто мог в свое время подумать, глядя на первые пассажирские самолеты, что через несколько десятилетий из-за них уменьшится потребность в ресторанах и кафе на многих популярных направлениях отдыха?

Кого перестанет кормить нефть?

Вторая причина возможных перемен — смена старой экономической модели.

Например, в России за последние 10-15 лет сложилась система, при которой в числе наиболее привлекательных для молодых людей специальностей находится государственное управление. Миллионы юношей и девушек стремятся стать чиновниками, поскольку вполне реалистично представляют достоинства этого вида деятельности. Во-первых, здесь постоянно появляются новые вакансии, так как каждый начальник стремится расширять свою сферу влияния и, соответственно, увеличивать штаты. Во-вторых, здесь существуют высокие оклады благодаря тому, что деньги не надо зарабатывать на рынке: их просто выколачивают из бюджетов. В-третьих, есть неплохая возможность брать взятки и откаты в связи со сворачиванием всех форм демократического контроля.

Но вот беда, возможность осуществлять распил бюджетов напрямую связана с объемом государственных доходов. А доходы эти напрямую зависят в нашей стране от притока нефтедолларов. Снижение цен на нефть резко подрывает возможность расширять число государственных служащих. Старые чиновные зубры, скорее всего, удержатся в своих креслах и при неблагоприятной ситуации, но вот существующие пока еще социальные лифты по большей части отключатся. Юных чиновников перестанут принимать на работу. В рыночном секторе экономики при низких ценах на нефть и девальвации рубля могут появиться неплохие вакансии, тогда как в государственном секторе обнаружится застой.

Соответственно, специалисты по государственному управлению должны будут менять специальность, ориентируясь на частный бизнес. И спрос на этих специалистов на рынке обязательно появится, как появился он в начале 1990-х годов, когда тысячи советских чиновников перебегали в коммерческие структуры из распадавшихся министерств и ведомств.

Сегодняшнему российскому политическому режиму для выживания нужны не учителя и врачи, а солдаты и полицейские. Но стоит ему смениться на более демократичный, как государственное финансирование пойдет в те отрасли экономики и социальной сферы, которые необходимы для развития общества, а не для консервации образа жизни прошлых столетий.

Другой пример влияния на рынок труда смены экономической модели — судьба наших многочисленных силовиков, а также работников военно-промышленного комплекса. По мере того как государство будет терять свои привычные нефтедолларовые доходы, ему придется сокращать закупку вооружений, разработку новых военных технологий, а также численность армии. В настоящее время наш политический режим сопротивляется подобным переменам, поскольку для его выживания нужны не учителя и врачи, а солдаты и полицейские. Но стоит режиму смениться на более демократичный, как государственное финансирование пойдет в те отрасли экономики и социальной сферы, которые нужны для развития общества, а не для консервации образа жизни прошлых столетий. И тогда людям, получившим военное образование, необходимо будет искать себе новые специальности. Такие перемены тоже происходили в 1990-х годах и обернулись трагедией для многих военнослужащих, не готовых к новой жизни.

Будущая смена экономической модели ударит заодно и по охранникам, без которых сегодня трудно представить себе работу любого

магазина. Если полиция будет ориентирована на защиту интересов общества, а не на поборы, позволяющие ей хорошо жить, то потребность в большинстве частных охранников автоматически отпадет. И этим людям придется кардинальным образом менять профессию, на ходу обучаться совершенно иным навыкам, чем те, которые они культивировали на протяжении долгих лет.

Китайский удар по кадрам

Третья причина перемен — фундаментальные сдвиги в мировой экономике.

Под воздействием конкурентной борьбы мы можем захватывать определенные ниши на мировом рынке или, наоборот, их отдавать. Соответственно, в зависимости от этого будет кардинальным образом меняться спрос на различные специальности. Одни виды деятельности станут уходить куда-нибудь в слаборазвитые азиатские государства, тогда как другие — возникать из ниоткуда.

Скажем, страна готовит большое число инженеров, специализирующихся на работе в текстильной и легкой промышленности. Но затем появляются дешевые китайские товары, вытесняющие с рынка отечественную продукцию. Появляются они не потому, что наши инженеры плохие, а потому, что в Китае из-за дешевой рабочей силы изделия оказываются дешевле. Соответственно, инженеры остаются без работы. Как квалифицированные специалисты они неизбежно должны будут менять профиль своей деятельности. Возможно, переходить на другие инженерные направления, где наша промышленность остается конкурентоспособной. А возможно, наоборот, оставаться именно в легкой промышленности (благо они ее хорошо знают), но заниматься при этом не инженерией, а импортом, маркетингом, розничными продажами. Как в том, так и в другом случае требуется смена специальности.

Но могут быть и позитивные шоки со стороны мировой экономики. Если, скажем, подтвердятся значительные успехи американцев в добыче сланцевых нефти и газа, то нас, наконец, перестанет донимать ресурсное проклятие. Иными словами, если низкие цены на нефть установятся надолго и приведут к длительному существованию дешевого рубля, в России появятся возможности для развития некоторых отраслей экономики, которые раньше (при дорогом рубле) были заведомо неконкурентоспособны. Правда, следует отметить, что населению страны придется пройти через мучительный кризис, через значительное снижение жизненного уровня, но «на выходе» из такого кризиса мы окажемся здоровее. Мы сможем производить товары, спрос на которые не будет так колебаться в зависимости от конъюнктуры рынка, как спрос на нефть и газ.

Скажем, возможности туризма сильно зависят от того, насколько высоко или низко стоит наша валюта и, соответственно, насколько высоки или низки цены для иностранных туристов в отелях и ресторанах. При дешевом рубле в таком признанном туристическом центре, как Санкт-Петербург, может сильно возрасти спрос на все профессии, связанные с обслуживанием гостей города. И тогда множество людей, кормившихся с дорогой нефти, будут искать себе в этой сфере новую работу. Среди людей, меняющих профессию, могут оказаться и чиновники, и офицеры, и профессора университетов, теряющих госфинансирование. Подобный шок станет тяжким испытанием для тех, кто привык к стабильности своего существования, но он одновременно создаст и возможности для выживания в меняющихся условиях.

Зачем ходить в «присутствие»?

Наконец, ко всему вышесказанному надо добавить еще и то, что смена профессии ныне все чаще определяется вынужденной сменой образа жизни. Миллионам людей, работающих с компьютером, уже не нужно сидеть в офисе или на заводе. Благодаря интернету они спокойно могут выполнять свои функции дома, а иногда даже в кафе. Фактически к различным видам «домашних» работ может относиться все, что связано не с производством продукции, которую «можно уронить себе на ногу», а с производством и обработкой информации, передаваемой на дальнее расстояние электронным образом.

Рабочий, стоящий у конвейера, должен находиться на заводе. Но бухгалтер, начисляющий ему зарплату, может в офис не ездить. Ведь конвейер под кровать не запихнешь, тогда как компьютер есть дома у каждого.

Точно так же ходить на службу должны водители, строители, продавцы, учителя. Но торговцы, осуществляющие продажи по интернету, журналисты или ученые могут большую часть времени проводить вне офиса, а то и вообще его не иметь.

Для миллионов молодых мам, сидящих с детьми, или для миллионов стариков, которым трудно передвигаться на большие расстояния, смена работы, позволяющая трудиться дома, является единственной возможностью продолжать нормально жить и зарабатывать.

Когда-то в прошлом они получили специальность, требующую, как говорили лет двести назад, ходить «в присутствие». Но сегодня эти люди готовы самостоятельно приобрести иные навыки, чтобы без всякого «присутствия» оставаться социально активными и быть полезными обществу. А государство, плохо представляющее, насколько велики ныне возможности домашнего труда, ставит преграду на пути объективно совершающихся перемен.

В мире XXI века широко распространен домашний труд. Скажем, в Финляндии более 10 % работников хотя бы раз в неделю трудятся дома [Мокир 2012: 203]. Но нас, по всей видимости, власти хотят держать в XIX столетии.

 

КАК БОГАТЫЕ СТАНУТ БОГАЧЕ, А БЕДНЫЕ... ГРУСТНЕЕ

До начала эпохи глобализации дифференциация доходов в развитых странах постепенно уменьшалась. Это происходило по целому ряду причин.

Во-первых, государство всеобщего благоденствия перераспределяло через бюджет значительную часть ВВП, забирая деньги у богатых с помощью прогрессивного налогообложения, а затем вкладывая их в системы социального страхования и в создание рабочих мест для многочисленных бюджетников.

Во-вторых, работники, организованные в профсоюзы, добивались повышения зарплаты с помощью забастовок и иных форм давления на капиталистов.

В-третьих, постепенно росла квалификация основной массы трудящихся, и работодатели вынуждены были хорошо оплачивать труд этих людей, поскольку на место профессионала уже нельзя взять любого подвернувшегося безработного.

Но нынче ситуация меняется. В США, например, «доход 1 процента наиболее богатых семей в 10 раз превышал доход типичной семьи в 1979 году и в 23 раза — в 1997, и разрыв продолжает расти» [Кругман 2004: 269]. Дифференциация, похоже, усиливается. Неужели мы возвращаемся в «дикий капитализм»? Или же существуют иные причины, по которым богатые становятся богаче?

Код Филофея

Допустим, Вы — успешный автор детективов. Ваши книги пользуются широким спросом, а значит, труд хорошо оплачивается. Поработав годик-другой над новым романом, Вы завалили прилавки магазинов своим бестселлером, и каждый желающий поразвлечься читатель приобрел себе интригующий томик с рассказом о том, как таинственный старец Филофей Акакиевич во времена матушки-ца-рицы Екатерины расшифровал секретный код масонов и раскрыл страшный антироссийский заговор.

Такой же успешный писатель существует в Америке, во Франции, в Англии и во многих других странах. И каждый из этой плеяды удовлетворяет спрос сограждан на детективную литературу, взамен получая изрядные отчисления с тиража. Каждому автору до поры до времени неплохо живется. Однако в какой-то момент глобализация вносит в жизнь свои коррективы. Литературный рынок всего мира становится единым. Информация об очередных бестселлерах через интернет мгновенно распространяется среди миллионов читателей множества стран. Книги с английского моментально переводятся на русский, французский, немецкий и прочие языки. Оплата труда переводчика — ничто по сравнению с тем, какой доход издателю принесет по-настоящему раскрученный бестселлер.

На первый взгляд, кажется, что эта ситуация будет способствовать взаимному культурному обогащению народов. Ваши гениальные творения узнают, наконец, в Америке, а наши читатели получат доступ к Дэну Брауну, разгадывающему на страницах своего романа таинственный код Леонардо да Винчи. Однако на самом деле все выходит несколько иначе: с гораздо большей пользой для Дэна Брауна и с некоторым разочарованием для Вас.

Дело в том, что средний читатель способен за год осилить лишь ограниченное число романов. И если вдруг культурные барьеры пали и на него обрушился поток зарубежных бестселлеров, он вынужденно будет выбирать, на каких книгах следует остановиться. Все не прочтет, большую часть по какой-то причине отвергнет, и лишь меньшую — поставит к себе на книжную полку. Проще говоря, Вы с Дэном Брауном вступите в конкурентную борьбу за внимание читателя. И выйдет так, что вместо приобретения некоторой доли американской читательской аудитории Вы потеряете большую долю своей.

При отсутствии литературной глобализации каждая национальная литература способна прокормить, скажем, от десятка до сотни (в зависимости от численности населения) «властителей дум». А при глобализации во всем мире останется лишь сотня-другая творцов настоящих бестселлеров. И гордый внук славян, и финн, и какой-нибудь друг степей из американского штата Канзас в один и тот же день откроют один и тот же том (соответственно, на русском, финском, английском) и отдадут свой честно заработанный доллар одному и тому же издателю, который сделает соответствующие отчисления одному и тому же автору, мигом превратившемуся в мультимиллионера. Он может за всю жизнь больше уже ничего не писать. На пентхаус в Нью-Йорке денег хватит. А Вы тем временем обнаружите вдруг «упадок национальной культуры», которая вчера еще хорошо кормила своих «властителей дум», а нынче проявляет страшную бездуховность, тратя деньги на код да Винчи, а не на заговор Филофея Акакиевича.

Вы, скорее всего, по миру не пойдете, поскольку любой рынок имеет множество ниш, секторов и закоулков. Филофеевы тиражи упадут в сотню-другую раз, но на хлеб с маслом автору все-таки гонораров хватит. А во время редких встреч с читателями Вы убедитесь в существовании некоторого числа чрезвычайно стойких поклонников, не желающих ни при каких обстоятельствах отказываться от возлюбленного ими еще в юности старика Акакиевича и каждый год ждущих продолжения масонского цикла.

Рынок в XXI веке благодаря глобализации разделился на «два этажа». На верхнем — находится узкий круг чрезвычайно успешных авторов с бестселлерами мирового масштаба. А на нижнем — широкий круг писателей, имеющих, как говорится, своего читателя и, может быть, даже не одного.

Такое вот кино

Пример с писателями вполне нагляден, но вообще-то данная история — мелочь в сравнении с тем, какие изменения происходят в других отраслях экономики.

Возьмем, скажем, современное кино. Зритель, как и читатель, может посмотреть за год ограниченное число фильмов. И если в один и тот же день на экраны всего мира выходит очередной американский блокбастер, он может сильно потеснить плоды национального кинематографа. Соответственно, на дорогой пентхаус себе заработают не только автор с издателем, но сразу много людей: продюсер, режиссер, исполнители главных ролей, а также, возможно, сценарист, композитор, творец крутой компьютерной графики и всякие прочие творцы. Мир обретет десятки новых фигур, быстро отрывающихся от основной массы населения по уровню своих запредельных заработков.

Впрочем, в случае с кинематографом масштаб кассовых сборов влияет не только на дифференциацию доходов. Важнее другое. Так уж за последнее время сложилось, что сборы, как правило, сильно зависят от бюджета фильма. Чтобы много заработать, необходимо сначала довольно много потратить. Зрелищность стоит больших денег. И хотя она не делает фильм гениальнее, широкие массы, несущие в кинотеатр свой трудовой доллар, требуют в первую очередь зрелищности, а уж потом — разумного, доброго, вечного.

Без глобализации, обеспечивающей широкие кассовые сборы по всему миру, бюджеты современных фильмов (даже американских) были бы значительно меньше. Таким образом, разделение кинематографа на «два этажа» не просто способствует появлению множества кинозвезд с астрономическими гонорарами. Это разделение фактически сформировало современное зрелищное кино, принципиально отличающееся по своим техническим возможностям от театра и даже от кино XX века.

При этом судьба национальных кинематографов, не выдерживающих конкуренции по зрелищности (хотя зачастую превосходящих американские блокбастеры в творческом отношении), по-настоящему печальна. Если «некассовый» писатель, которому нужны для творчества лишь хлеб, масло и компьютер, может найти свою нишу в условиях глобализации, то «некассовый» фильм (даже с минимальным бюджетом) оказывается убыточен и попадает в зависимость от государства или спонсоров. Экономика XXI века в силу особенностей глобализации отторгает таких творцов, как Лукино Висконти и Микеланджело Антониони.

Большие деньги в маленькой таблетке

Любая отрасль экономики, быстро развивающаяся в XXI веке, также разделяется на «два этажа», поскольку глобализация дает новым продуктам невиданные ранее возможности. Нью-Йоркский финансовый гуру Нассим Талеб писал, например, про «Гугл»: «.. .в истории еще не бывало, чтобы компания в столь короткие сроки стала практически монопольной» [Талеб 2015: 362].

Похожая ситуация складывается в разработке программного обеспечения, в создании средств для телекоммуникаций и т. д. Можно приводить еще самые различные примеры компаний, занявших «верхний этаж» в различных секторах, связанных с компьютерами и современной системой коммуникаций, но мы рассмотрим лишь один случай из сферы, несколько менее известной.

В США давно уже существует сильная фармацевтическая промышленность. Главное в этом бизнесе — не количество изготовленных таблеток, а сложные, наукоемкие, дорогостоящие исследования и разработки, позволяющие получить принципиально новые препараты, лучше способствующие излечению болезней. Когда такой препарат получен, он на какое-то время становится монополистом в определенном сегменте рынка медикаментов. Свой монополист существует среди сердечно-сосудистых средств, свой — среди противоязвенных, противораковых и т. д. Конечно, лечить болезнь можно и старыми лекарствами, но в большинстве случаев новое действует эффективнее, а потому все, кому этот препарат по карману, будут стремиться его приобрести.

Если бы американский фармацевтический рынок был замкнут и отгорожен от других рынков жесткими протекционистскими барьерами, то в Евросоюзе, наверное, появились бы свои монополисты в каждом сегменте, тогда как в Китае, Индии, России — свои. В мире, разделенном на сферы влияния и не подверженном глобализации, имелось бы большое число фармацевтических компаний, каждая из которых собирает урожай со своей делянки и не вступает в борьбу с монополистами, разместившимися на других делянках.

При глобализации получается совсем иная картина. Если протекционистские барьеры рушатся, в борьбу между собой вступают лучшие лекарственные препараты, существующие на каждом национальном или региональном рынке. А поскольку уровни исследований и разработок в США и, скажем, в России совершенно не сопоставимы между собой, американские препараты начинают не просто теснить российские, а прямо-таки сметать их с рынка. Соответственно, это приводит к значительному росту доходов той компании, которая осуществила научно-технический прорыв.

Иными словами, при отсутствии глобализации, когда мир разделен на ряд замкнутых рынков, производитель, добившийся большого успеха, может на каждый вложенный доллар получить, например, десять. А если протекционистские барьеры рухнули, тот же самый научный успех дает уже не десять, а пятьдесят. Мировая экономика оплачивает научный прорыв в гораздо больших масштабах, чем национальная. Соответственно, выше окажется вознаграждение ученых, совершивших открытие, и менеджеров, которые довели научную идею до стадии коммерческой окупаемости. Правда, их менее успешные конкуренты в других странах вообще не смогут получить доходов от выпуска на рынок принципиально нового препарата. Они не разорятся и будут, по всей видимости, зарабатывать на обычных медикаментах (так называемых дженериках), которые тоже нужны рынку, но это будет бизнес среднего масштаба со средними поступлениями от продаж и весьма средненько оснащенный научными лабораториями и квалифицированным персоналом.

Выходит, в XXI веке бедные становятся беднее, а богатые богаче, как говорят антиглобалисты? В известной мере так, однако не следует забывать самый главный результат этой истории. Высокая окупаемость новых лекарственных препаратов позволяет ведущим компаниям собрать много денег на то, чтобы осуществлять исследования и разработки.

Наука сегодня чрезвычайно дорога. Фармацевтическая компания должна много лет хорошо оплачивать труд своих ученых без какой бы то ни было гарантии получения препарата, дающего миллиардные доходы. А если такой препарат все же выходит из лаборатории, требуются еще большие расходы на проведение серии клинических испытаний, доказывающих, что от приема новой таблетки пациент не получит больше вреда, чем пользы. Крупные доходы определяют возможность осуществления крупных расходов. И если бы глобализация не предоставила компаниям возможность собирать долларовый урожай со всего мира, многих наукоемких лекарственных препаратов могло бы вообще не появиться, поскольку даже гигантам фармацевтики не хватило бы ресурсов для создания соответствующей научно-технической базы.

Что в итоге?

Глобализация выделяет сравнительно узкий круг чрезвычайно богатых людей, отрывающихся от основной массы на порядок. Причем это не только капиталисты, но также ученые-изобретатели, кинозвезды и разнообразные представители креативного класса, которые нашли свою «фишку» на мировом рынке. Никакое социал-демократическое перераспределение средств, выравнявшее доходы в XX веке, не сможет в XXI столетии удержать этих богатеев на небольшом расстоянии от представителей среднего класса.

В условиях глобализации богатые становятся богаче, но совсем не потому, что бедные становятся беднее. Традиционные марксистские схемы вряд ли помогут объяснить нынешние реалии. В развитых странах XXI века социальная картина выглядит следующим образом: по-настоящему бедных людей остается не так уж много, средний класс доминирует, но в резкий отрыв от него уходят те, кто закрепился на «верхнем этаже» и собирает урожай с глобализации.

Бедные не беднее, но зачастую... грустнее, поскольку счастливцев, оседлавших глобализацию, бывает не так уж много. Хотя пробиться на «верхний этаж» можно буквально с самых низов (ведь важен не столько первоначальный капитал, сколько талант, напор и счастливый случай), доля обитателей этого «верхнего этажа» по отношению к общей массе населения в нынешнем XXI веке значительно меньше, чем была доля капиталистов по отношению к общей массе в XIX столетии. Добропорядочный ремесленник прошлого мог превратиться в мелкого буржуа благодаря труду, бережливости и тетушкиному наследству. Но превратиться в Билла Гейтса или Брэда Питта никакая тетя не поможет.

 

ВОЗМОЖНЫ ЛИ В ЭКОНОМИКЕ РАДИКАЛЬНЫЕ ПРОРЫВЫ?

Всемирная хозяйственная система, похоже, так и не вышла по-настоящему из кризиса, начавшегося в 2008 году. У США дела сравнительно неплохи, но уже в Европе положение весьма неопределенное. В России кризис раскрутился во всю мощь, причем перспективы развития нашей экономики весьма проблематичны. Даже Китай нынче далек от своей лучшей формы. И хотя ответственные чины по всему свету уверяют, будто скоро начнется выздоровление мировой экономики, чувство беспокойства не оставляет ни научную среду, ни деловые круги. Несколько упростив ситуацию, можно сказать, что рекомендации по радикальному преодолению кризиса в основном варьируют в интервале от «давайте напечатаем денег» до «пусть потребитель купит новый iPad».

Новизна различных устройств строится на том, что в них включают множество функций. Современный телефон можно использовать как камеру, плеер, диктофон, ежедневник, мини-компьютер, а если повезет, с него удается еще и позвонить [Тоффлер Э., Тоффлер X. 2008: 327]. Но все эти «навороты» удорожают устройство и при ограниченной платежеспособности населения, скорее, способствуют углублению кризиса, а не помогают из него выйти.

Денежная эмиссия или стимулирование спроса может сработать, если рецессия не связана с фундаментальными проблемами. Но время от времени в мировой экономике возникает ситуация, когда потребителю уже неинтересно выбрасывать старую вещь ради новой, не отличающейся принципиально иными свойствами. И денежная эмиссия в этой ситуации стимулирует не столько рост ВВП, сколько рост потребительских цен или надувание спекулятивных пузырей, поскольку экономика нуждается не в деньгах, а в идеях. В принципиально новых товарах или принципиально новых рынках.

Я не знаю, подошли ли мы уже сейчас к подобной черте. Возможно, у мировой экономики есть еще запас прочности на несколько лет или даже десятилетий. Но рано или поздно понадобятся радикальные прорывы. Возникает вопрос: на каких направлениях их можно ждать? И что должно делать общество для ускорения позитивных изменений?

Для ответа на эти вопросы надо сначала понять, как раньше человечество выходило из серьезных кризисных ситуаций.

Три пути из кризиса

Первый, наиболее древний способ преодоления экономического кризиса состоит в том, чтобы обнаруживать новые рынки сбыта товаров, которые ты не можешь продать у себя дома. Со времен средневековых европейских городов купцы отправлялись во все более дальние путешествия, чтобы найти себе покупателя.

Поначалу они осваивали окраины Европы, приучая периферийные народы к высококачественным, яркоокрашенным флорентийским тканям, заменявшим примитивную домашнюю одежду. К испанским, итальянским, немецким винам, постепенно вытеснявшим со стола северной аристократии эль, пиво, водку и медовые напитки. К миланским или толедским клинкам, пользовавшимся высоким спросом среди воинов тех стран, где не умели хорошо обрабатывать металл.

В дальнейшем стремление отыскать новые рынки содействовало формированию огромных колониальных империй. За океаном обнаруживались разного рода богатства, начиная с серебряных рудников Боливии до сокровищ, накопленных индийскими магарджами. Новые деньги вовлекались в оборот, что позволяло увеличивать производство товаров.

В конце XIX и середине XX века мировая экономика быстро росла, поскольку появились огромные рынки быстро развивающихся в промышленном отношении стран — США, Германии, а затем и Японии [Закария 2009:41 —44].

Наконец, в нашу эпоху расширение рынка означает интенсивное вхождение разных регионов мира в процесс глобализации. Если страны снимают таможенные ограничения или, тем более, разрушают «железные занавесы» на границах, товары, с избытком накопленные в наиболее развитых странах, начинают заполнять прилавки отстающих государств — тех, где у людей давно уже текут слюнки при виде заморских диковинок. Подобным образом, в частности, расширялся мировой рынок на рубеже 1980-1990-х годов, когда к нему подключились страны бывшего СССР и государства советского блока.

Второй способ выхода из кризиса и ускорения роста состоит в обновлении господствующих технологий, в формировании новых потребностей и в производстве таких товаров, которые раньше либо вообще не существовали, либо были настолько дороги, что использовались лишь узким кругом людей.

Технологические прорывы случаются в хозяйственной системе постоянно, причем, как полагают некоторые исследователи, с определенной периодичностью. Экономисты даже говорят о так называемых длинных волнах или больших циклах конъюнктуры [Кондратьев 1989]. Технологические прорывы заставляют отправлять на свалку многие старые производства, зато новые способствуют в целом ускорению экономического роста. Происходит, как сказал в свое время выдающийся австрийско-американский экономист Йозеф Шумпетер, созидательное разрушение [Шумпетер 1995: 124-130].

Первый серьезный технологический прорыв случился в Европе XVIII столетия. Промышленная революция, совершившаяся в Англии, способствовала резкому повышению производительности труда в изготовлении тканей. А хлопок, выращенный в Америке с помощью дешевого рабского труда, оказался для нарождающейся промышленности оптимальным сырьем. В итоге хлопчатобумажная одежда стала удобным и сравнительно недорогим товаром, который могли регулярно приобретать широкие слои населения. Европа приоделась, а спрос, который потребитель предъявлял на бумазею, создал многочисленные рабочие места как в Англии, так и в других странах.

Следующий технологический сдвиг произошел уже в XIX столетии и был связан с быстрым развитием железных дорог. Спрос на рельсы и паровозы стимулировал металлургию. А созданная новым видом транспорта возможность быстро доставлять товары в отдаленные уголки способствовала тому, что наиболее эффективно работающие предприятия приобрели стабильный рынок сбыта на всех территориях, до которых дотягивалась стальная магистраль.

На рубеже XIX-XX веков появились автомобили. Поначалу их приобретали только богатые люди. Однако новая отрасль создала так много высокооплачиваемых рабочих мест, что со временем покупка машины стала возможна для рядового инженера, менеджера, конторского клерка и, наконец, для человека, непосредственно стоящего за станком. Растущий спрос на автомобили сформировал спрос на бензин, что дало старт развитию нефтяной промышленности. Одновременно формировалась электротехника: лампочки заменили свечи и газовые фонари, по городам стали ходить трамваи. Именно эти технологические сдвиги позволили европейской экономике выйти из многолетней депрессии, последовавшей за кризисом 1870-х годов.

После Великой депрессии 1930-х мир опять коренным образом изменился. Большая часть домашней техники, лекарств, бытовой химии, которыми мы сегодня пользуемся, стала следствием технологических изменений середины XX века. Тогда же в жизнь вошла гражданская авиация. Вслед за ней появился массовый туризм, предполагающий быстрое перемещение отдыхающих на большие расстояния. Естественно, каждая из новых отраслей создавала в экономике высокооплачиваемые рабочие места, а хорошие заработки еще больше стимулировали рост ВВП.

Наконец, ныне мы пользуемся плодами новшеств, вошедших в жизнь после серьезного кризиса середины 1970-х годов. Компьютеры, интернет, цифровые технологии, биотехнологии полностью перевернули мир [Перес 2013].

Третий способ выхода из кризиса — массированное перераспределение ВВП в пользу широких масс населения, то есть укрепление социалистических начал.

С одной стороны, такого рода перераспределение оказывает негативное воздействие на бизнес, поскольку он теряет часть средств, которые могли бы быть инвестированы. Высокое налоговое бремя с большой степенью вероятности подрывает осуществление исследований и разработок, благодаря которым возникают технологические прорывы. Особенно в наше время, когда серьезные изобретения часто требуют многомиллиардного финансирования.

С другой же стороны, деньги, перераспределенные через государство в пользу рядовых граждан (бюджетников, пенсионеров, учащихся, получателей разного рода пособий и дотаций), позволяют им в массовом порядке приобретать новинки, которые становятся результатом технологического прорыва. Чем меньше дифференциация доходов в обществе и чем больше доля тех, кого можно отнести к среднему классу, тем интенсивнее будут приобретаться товары, рассчитанные на широкого потребителя.

Активное внедрение социалистических начал после Второй мировой войны оказало существенное воздействие на технологические прорывы XX века. Автомобили, бытовая техника разного рода (холодильники, телевизоры, стиральные машины), компьютеры, дорогостоящие лекарства, авиаперелеты, отдых на курортах и многое другое стало принадлежностью не узкого круга хорошо обеспеченных лиц, а элементом массового потребления. Собственно говоря, даже возникновение словосочетания «общество потребления» отразило качественные перемены, произошедшие в этой сфере за последние 50-60 лет.

Возможности XXI века

Теперь, нарисовав общую картину того, как ускоряет свой бег экономика, мы можем проанализировать возможности, которые имеются у нее в XXI веке.

Есть ли шанс на осуществление новых технологических прорывов? Бесспорно, есть. Правда, при размышлениях об этих возможностях мы сразу должны сделать несколько важных оговорок.

Во-первых, подобные прорывы по-прежнему остаются уделом лишь небольшого числа стран, где гарантированы права собственности. В частности, интеллектуальной, что особенно важно для технологических прорывов. Как бы ни надувал щеки весь остальной мир, на его долю остается лишь производство товаров на базе технологий, рожденных в США или отдельных европейских государствах. Страны, которые хотят войти в «клуб технологических лидеров», должны защищать права собственности. Однако чрезвычайно часто они, наоборот, защищают тех, кто стремится отнять чужую собственность или, по крайней мере, крышует ее. Объясняется это тем, что у подобных силовиков существует поддержка во властных структурах. Власти думают не о глобальных перспективах своей страны, а о собственных краткосрочных интересах. Именно так обстоит дело в современной России, и именно в этом кроется важнейшая причина у нас кризисной ситуации, которая сложилась в последнее время.

Во-вторых, даже в странах-лидерах технологических прорывов перспективы развития все более проблематичны. Главной проблемой в этом плане становится так называемый эффект вытеснения инвестиций. Правительства все более активно внедряются на рынок капиталов, выстраивая многомиллиардные (и даже многотрил-лионные) пирамиды государственного долга. Однако доллар, отданный государству (пусть даже в кредит), уже не может быть

использован для инвестиции в развитие исследований и разработок. Государство (российское в том числе) вытесняет деньги из инвестиционного сектора под предлогом осуществления важнейших социальных и военных расходов. А бизнес на этом фоне постепенно теряет динамизм. Зачем рисковать? Зачем изобретать? Зачем мучиться со сложными проектами? Ведь можно легко зарабатывать, ничего не делая. Одолжишь деньги правительству, а потом получишь обратно с процентом.

Возникновение таких проблем, скорее всего, не остановит технический прогресс. Однако наверняка притормозит. Большие пирамиды госдолга (в том числе американского) — явный признак того, что разработка и внедрение многих изобретений будет отложена на годы. Получается, что деятельность властей не столько способствует технологическим прорывам, сколько препятствует им. Темпы экономических изменений будут зависеть от того, сможет ли общество в XXI веке найти подходы к решению этой проблемы.

Власти думают не о глобальных перспективах своей страны, а о собственных краткосрочных интересах. Именно так обстоит дело в современной России, и именно в этом кроется важнейшая причина кризисной ситуации, которая сложилась у нас в последнее время.

А есть ли в мире возможности для дальнейшего расширения рынков? Здесь, думается, перспективы для развития наиболее благоприятны. Производства активно выносятся в развивающиеся страны. Сначала это были отсталые европейские государства и латиноамериканская периферия христианского мира. Затем прорыв осуществили «драконы юго-восточной Азии». Наконец, всемирной мастерской стал Китай. Рядом с ним — Индия, Индонезия, Турция, Малайзия. Впереди подключение к процессу глобализации множества африканских стран.

Мы обычно обращаем внимание на то, как данный процесс формирует новые производительные регионы. Но следует иметь в виду и другое. Процесс выноса производства из развитых стран в развивающиеся формирует на «окраинах мира» емкий рынок для потребления товаров. Люди выбираются в города из деревень, где жили почти натуральным хозяйством. Получают зарплату, пусть небольшую, но достаточную для того, чтобы начать покупать дешевую продукцию собственных предприятий, а также тех предприятий, которые расположены по соседству. Рост рынка стимулирует переселение в города все новых и новых жителей. Натуральное хозяйство уступает место товарному.

Конечно, у процесса глобализации много противников. К ним относятся идейные антиглобалисты, не признающие выгод рынка, левые радикалы, борющиеся за сохранение природной среды, европейские и американские правые, стремящиеся сохранить рабочие места в своих странах, а также коррумпированные верхушки развивающихся государств, грабящие бизнес и создающие тем самым препятствия для его развития. Однако опыт последних десятилетий показывает, что группы, заинтересованные в глобализации, пока сильнее. Слишком уж много выгод несет этот процесс миллионам людей, начиная с собственников крупных американских компаний и заканчивая жителями отдаленных китайских деревень.

А есть ли в мире возможности для укрепления социалистических начал и перераспределения ВВП в пользу бедных?

В развитых странах они практически полностью исчерпаны. Наоборот, для выживания экономики им, возможно, придется сворачивать часть программ, создававших в свое время общества потребления. Однако развивающиеся страны, в которых сегодня обычно господствует «дикий капитализм», постепенно начнут двигаться по тому пути, который проложили развитые страны во второй половине XX века. В Китае и других государствах «всемирной мастерской» люди вскоре перестанут радоваться тому, что выбрались из деревни и получили зарплату в городе. Они начнут требовать непрерывного роста реальных доходов. Для поддержания социальной стабильности развивающихся стран государствам придется все больше перераспределять ВВП в пользу бедных, и это сформирует там емкие внутренние рынки, которые станут серьезной базой для укрепления мировой экономики.

Таким образом, технологические прорывы — дело развитых стран, а расширение рынков (в том числе посредством перераспределения благ) — дело стран развивающихся. Что же касается сегодняшней России, то она, похоже, оказывается ни там, ни там. Осуществлению прорывов мешает хищническое государство, а расширение социализма может окончательно добить бизнес.

 

КОГДА НОВЫЕ ТЕХНОЛОГИИ ПОХОРОНЯТ НАШУ ЭКОНОМИКУ

Если бы Дон Кихот сумел перенестись через века и оказаться сегодня на Балтике, он, наверное, окончательно бы сбрендил и вынужден был броситься в Испанию за подмогой ввиду явного доминирования превосходящих сил противника. Любая самостоятельная попытка справиться с многочисленными ветряными мельницами оказалась бы заведомо обречена на провал.

Кошмар Дон Кихота

Когда путешествуешь по южному побережью Балтийского моря, первое, что бросается в глаза, — обилие ветряков, производящих электроэнергию. У нас в России их нет, но как только пересекаешь границу Эстонии, проходящую по реке Нарве, картинка резко меняется. В странах Евросоюза альтернативным источникам энергии уделяется большое внимание. Поэтому одинаковые белые ветряки стоят практически по всему побережью. В сравнительно бедной Эстонии их поменьше, в богатой Германии — очень много. Порой кажется, что в Мекленбурге и Померании буквально всю электроэнергию надувает ветром с Балтики (хотя это пока еще далеко не так).

Южногерманская картина выглядит по-иному. Ветры на юге не столь часты, как на севере страны, а потому система получения альтернативной энергии устроена другим способом. Она не очень заметна, и, проезжая, скажем, по Баварии, следует внимательно присматриваться, чтобы обнаружить, как немцы пытаются сократить зависимость от поставок нефти и газа из России. Разглядывая из окна поезда аккуратные баварские деревеньки с традиционно красными черепичными крышами, в какой-то момент вдруг замечаешь, что эти крыши местами перестают краснеть. Черепицу прикрывают какие-то странные темные панели.

Эти небольшие домики, по сути, представляют собой настоящие частные электростанции. Солнечные батареи используются в теплых землях Германии так же интенсивно, как ветряки в продуваемых с моря регионах. А когда путешествуешь по Италии, пробираясь на машине меж виноградников Тосканы, внезапно обращаешь внимание, что лоза на одном из обращенных к свету склонов вдруг уступает место по-настоящему большой электростанции — десятки, если не сотни одинаковых батарей стоят друг с другом рядышком, впитывая энергию интенсивных солнечных лучей.

Скорее всего, то, что мы можем увидеть своими глазами, является лишь частью реально существующего нового энергетического сектора экономики. Дело в том, что хозяин дома, желающий сохранить в неприкосновенности свою красивую черепичную крышу, может прибегнуть к использованию самых современных технологий, скрывающих солнечные батареи. По словам экспертов, уже существуют компании, встраивающие небольшие фотоэлектрические элементы прямо в кровельную черепицу, козырьки зданий, стены, стекло, ставни и даже жалюзи, маскируя их практически на любой доступной внешней поверхности. Говорят, что и ветряки можно встроить в здания, разместив их небольшие, компактные разновидности где-нибудь на подходящей для этого крыше.

Американский эксперт Джереми Рифкин — большой энтузиаст «зеленой электроэнергетики» — сравнивает скорость распространения ветряков и солнечных батарей с хорошо известной нам скоростью распространения компьютеров и интернета. «Первые персональные компьютеры, — пишет он, — появились на массовом рынке в конце 1970-х годов, а к 2008 году их насчитывалось уже более миллиарда. Число пользователей интернета более чем удвоилось за первое десятилетие XXI века и к 2010 году достигло 2 млрд. Число солнечных и ветровых установок удваивается каждые два года и, похоже, пойдет в следующие два десятилетия по той же траектории, по которой нарастало использование персональных компьютеров и интернета» [Рифкин 2014: 61].

Установка на крыше солнечных батарей, способных обеспечить потребность семьи в электроэнергии, стоит порядка 60 тысяч долларов [Там же: 70]. Это, конечно, довольно большие инвестиции, и не каждый домовладелец может себе их позволить. Пока что для многих западных потребителей проще покупать электричество, производимое традиционным способом. Однако в перспективе на энергетическом рынке могут произойти такие серьезные изменения, что инвестиции в «солнце» окажутся выгодны.

Понятно, что не каждый домовладелец захочет превращать свой дом в маленькую электростанцию. Хотя бы потому, что есть множество регионов, где и с солнцем и с ветром дела обстоят не лучшим образом. Однако проблемы традиционных домов теоретически могут быть решены за счет нового рынка, на котором малый производитель энергии будет продавать излишки своему соседу. В том числе — «соседу» из другого региона.

Рассуждения о формировании подобного рынка — это, скорее, в настоящий момент вольные фантазии, чем экстраполирование уже сложившейся тенденции. Однако Рифкин приводит любопытные аналогии, которые, думается, здесь вполне уместны. «Звукозаписывающие компании, — отмечает он, — не понимали силы горизонтальных взаимодействий до тех пор, пока миллионы молодых людей не стали обмениваться музыкальными файлами онлайн, а корпоративные доходы упали. Издатели энциклопедии Britannica не оценили по достоинству силу сотрудничества и горизонтальных взаимодействий, которые сделали Wikipedia ведущим онлайновым справочным изданием. Да и газеты поначалу не приняли всерьез силы распределенных взаимодействий в блогосфере, а теперь многие из них либо ушли из бизнеса, либо переместили значительную часть своих ресурсов в интернет. Последствия обмена распределенной энергией в открытых сообществах еще масштабнее» [Там же: 57].

Не обнаружат ли со временем крупные нефтегазовые компании, в том числе наши «Газпром» и «Роснефть», что общество все чаще обходится без их услуг, реализуя на рыночной основе энергию миллионов малых производителей?

Каменный век кончился не потому, что кончились камни

Европа активно готовится к тому, чтобы принципиальным образом изменить свой традиционный энергобаланс. Не следует думать, будто весь мир станет ждать, пока сгорит в топке последняя капля российской нефти, чтобы начать потреблять энергию по-другому. Один умный арабский шейх однажды сказал: каменный век кончился не потому, что кончились камни. И век нашего энергетического процветания, основанного на экспорте дорогостоящих энергоносителей, завершится, по-видимому, задолго до того, как мы полностью исчерпаем запасы нефти и газа, находящиеся на территории России. Технологии постепенно меняются, а вместе с ними меняется и структура потребления энергии.

Впрочем, не стоит думать, будто бы путь к альтернативным источникам энергии чрезвычайно прост. Российские официальные лица любят говорить, что странам Запада выгодно будет отказываться от российской нефти лишь в том случае, если издержки превысят определенный порог, а в настоящий момент тратить деньги на поиск замены наших энергоносителей ради укрепления энергетической безопасности — дело слишком дорогое и невыгодное в экономическом плане. Даже альтернативные способы добычи нефти (сланцевой, например) дороже, чем традиционные. Поэтому, как бы Европа ни относилась к нынешней политике Путина, отказываться от коммерческих связей с Россией она не станет.

Динамика ВВП в России полностью определяется динамикой цен на энергоносители. Нефть дорожает — у нас намечается рост, нефть дешевеет — у нас происходит падение. Нефть остается на прежнем уровне — российская экономика входит в состояние стагнации.

Это, конечно же, верно. Переоцени вать значение ветряной и солнечной энергии пока не стоит. Однако наши официальные лица не обращают внимание на другое. Последние несколько лет показали, что мы на большой нефтедолларовой волне залетели в своеобразную ловушку, которая не сулит России ничего хорошего фактически при любом ценовом раскладе на рынке энергоносителей.

Допустим, цены после нынешнего кризиса вновь поднимутся и в дальнейшем останутся примерно на том же уровне, на котором они находились на протяжении нескольких докризисных лет.

Тогда, скорее всего, в мире будет недостаточно стимулов для массового перехода к альтернативным источникам энергии. Более того, даже разработки сланцевых нефти и газа, которые в США идут чрезвычайно успешно, вряд ли смогут составить альтернативу российским энергоносителям, поскольку себестоимость американской продукции повыше, да к тому же доставка энергоносителей в Европу тоже стоит денег. Мы по-прежнему будем продавать нефть и газ в Европу и в Китай, получая весьма высокие валютные доходы. Однако сегодня уже ясно, что эти доходы лишь помогают поддерживать нашу экономику на достигнутом уровне, но не обеспечивают дальнейшего роста.

При быстром увеличении цен на нефть, происходившем до 2008 года, наша экономика могла расти на семь-восемь процентов в год. В 2013 году при стабильных, хотя и весьма высоких, ценах мы имели чуть больше одного процента роста, но даже его не удалось сохранить через год. Нефтяной локомотив, тащивший российскую экономику вперед, заехал в тупик. Жизнь показала, что динамика ВВП в России полностью определяется динамикой цен на энергоносители. Нефть дорожает — у нас намечается рост, нефть дешевеет — у нас происходит падение. Нефть остается на прежнем уровне — российская экономика входит в состояние стагнации.

Многих подобное положение не устраивает. Поэтому ряд экспертов утверждает, что по причине непрерывного роста потребности в энергоносителях со стороны Китая, Индии и прочих активно развивающихся стран цена на нефть скоро полезет вверх. Запасов мало, спрос растет — значит, удорожание неизбежно. События 2014 года не подтверждают подобных предположений. Цены пошли не вверх, а вниз, несмотря на то что ни одна крупная экономика мира не рухнула. Но допустим, что оптимисты все же правы и в будущем наметится вновь тенденция к росту цен, которые перевалят за стодолларовый рубеж и устремятся «в облака». При реализации подобного сценария Россия, понятно, получит краткосрочную выгоду от благоприятной нефтяной конъюнктуры. Однако в этом случае станет реализовываться и сценарий активного перехода стран Запада к использованию иных энергетических технологий, начиная с добычи сланцевых нефти и газа вплоть до по-настоящему массового использования ветряков и солнечных батарей. Ведь высокие цены автоматически делают высокие издержки не такими уж страшными для энергетиков.

В этой ситуации Россия просто компенсирует те утраты, которые несет в условиях кризиса. В лучшем случае мы через какое-то время замрем в своем развитии на несколько более высоком уровне благосостояния, чем тот, на котором наша страна находилась в 2013 году. Продвинуться дальше наша экономика не сможет из-за активизирующейся конкуренции. Не исключено даже, что эта конкуренция со временем приведет к общему снижению цен на рынке энергоносителей и российская экономика перейдет из стагнации в рецессию.

Арабы говорят: мой дед ездил на верблюде, мой отец гонял на автомобиле, я летаю на самолете, а мой сын... опять будет ездить на верблюде. Не придется ли и нам осваивать верблюдов?

Куда ни кинь — всюду клин

Таким образом, получается: куда ни кинь — всюду клин. При стабильных ценах на нефть у нас нет возможностей для развития, а при растущих ценах эти возможности появляются, но одновременно активизируется новая техническая революция, которая в конечном счете погубит отстающих.

Один раз в мировой экономической истории нечто подобное уже происходило. В XVIII веке английские изобретатели сделали множество важных открытий, породивших первую техническую революцию. Континентальные европейские страны долго не могли устремиться в погоню за Британией и перенять ее достижения. Почему? Да потому что на континенте (в отличие от Англии), как показал оксфордский профессор Роберт Аллен, была очень низкая зарплата. Предпринимателям было выгоднее нанимать множество рабочих для выполнения тяжелого ручного труда, чем тратиться на дорогостоящие механизмы, заимствуемые из Британии. И лишь после того как рабочая сила на континенте существенно подорожала, технический прогресс наконец пересек Ла-Манш [Аллен 2013:46^8; Аллен 2014:202-205].

Сегодня проблемы массового использования технологий добычи сланцевых нефти и газа наряду с широким распространением ветряков и солнечных батарей представляют собой аналог проблем двухсотлетней давности. Наша дешевая нефть — это как дешевый труд той эпохи. Стоит подняться ценам на энергоносители, и промышленную революцию будет не удержать.

Единственный выход для России — модернизировать свою хозяйственную систему, постепенно слезая с нефтяной иглы и развивая отрасли экономики, которые могут нормально развиваться вне вышеописанной ловушки. Однако для модернизации требуются капиталы и технологии. Бюджетные ресурсы, которые можно было бы направить на развитие, уже практически исчерпаны, поскольку за время так называемого «путинского процветания» у нас энергично росли военные расходы, затраты на правоохранительную деятельность и финансирование социальных нужд. Поэтому модернизация экономики зависит в основном от привлечения частных капиталов — как отечественных, так и иностранных. Но острый конфликт, в который Россия вступила со странами Запада из-за Украины,

обусловил массовое бегство капиталов. Наша страна все чаще рассматривается в качестве горячей точки — с такими точками бизнес не хочет иметь дела. В итоге выходит, что нам вряд ли стоит ожидать серьезной модернизации.

Курс, который сегодня проводит Россия в политике и экономике, совершенно не вписывается в картину XXI века. Оптимисты полагают, будто подъем имперской мощи можно отделить от экономики. В одной сфере сохранять традиции «времен очаковских и покоренья Крыма», тогда как в другой — встраиваться в XXI век. Подобный оптимизм, увы, из области фантазий. Серьезный анализ современных реалий показывает, что, скатываясь в XVIII-XIX века при проведении внешнеполитического курса, мы там же окажемся и по социально-экономическим параметрам.

Скатываясь в XVIII-XIX века при проведении внешнеполитического курса, Россия окажется там же и по социально-экономическим параметрам.