Итак, теперь, наконец, мы можем подойти к анализу главного вопроса, интересующего нас в данной книге: чем завершится режим Путина? Точный прогноз дать невозможно, но ничто не мешает разобрать ключевые факторы, определяющие перспективы страны.

И Крым, и севрюжины с хреном

Если судить по массовым опросам, то настроение российских граждан после присоединения Крыма можно выразить словами из известного стихотворения Генриха Гейне «Китайский император»: «Мятежный дух исчез совсем. // Кричат маньчжуры дружно: // “Нам конституция зачем? // Нам палку, палку нужно!”»

Экономический кризис делает жизнь общества всё более трудной. Перспектив выхода не видно. А общество пребывает в эйфории, поскольку мы отняли у соседа кусочек земли, на котором подавляющее большинство никогда не бывало и не побывает. В общем, социологические данные, если считать опросы таковыми, показывают полную неспособность населения решать свои реальные проблемы и, более того, сознательное намерение жить хуже ради сохранения былой империи.

Однако в действительности мы сейчас сильно искажаем наши представления об обществе в угоду моде на массовые опросы. Общественные науки пытаются математизировать, поскольку многим кажется, будто адекватное представление об обществе можно получить лишь с цифрами в руках. Отсюда — моделирование в экономике и опросы в социологии. Но часто выходиттак, что ученые не могут учесть все факторы, влияющие на результат, а потому принимают во внимание лишь некоторые. И итог их исследований, скорее, искажает реальную картину жизни, чем помогает понять нам существующее в обществе положение дел.

Это примерно как в метеорологии. Прогноз погоды составлять можно, но всех тонкостей поведения природы не учтешь. Поэтому на два часа вперед прогноз будет точным, а уже на два дня — нет. Подует ветер с другой стороны — и унесет обещанные нам тучки в тот регион, где синоптики гарантировали сушь.

Чтобы понять, как можно использовать массовые опросы, их следует разделить на три категории. Во-первых, когда людей спрашивают о том, о чем они думают каждый день. Во-вторых, когда мнением респондентов интересуются по проблеме, о которой они обычно не думают, но которая требует их однозначного решения. И, наконец, в-третьих, когда задается вопрос о том, в чем народ плохо разбирается и что никаких конкретных решений от него не требует.

О повседневной жизни людей нужно спрашивать постоянно. Массовые опросы, выясняющие, скажем, сокращает ли семья потребление в связи с кризисом, весьма полезны и хорошо дополняют статистику реальных доходов. Рассказывая о повседневной жизни, респондент, как правило, искренен. Он не фантазирует и не выдает желаемое за действительное.

Иная картина складывается, когда респондента спрашивают, за кого он будет голосовать на ближайших выборах. Возможно, есть 5—10% политизированных граждан, для которых выборы — вещь столь же важная, как бюджет семьи, и они постоянно о них думают. Но обычный человек размышляет о Путине или Навальном значительно меньше, чем о проблемах на работе, о зарплате, о регулярных походах в магазин и выборе продуктов. Скорее всего, такой человек способен адекватно сказать, как он проголосует, и социолог может принять ответ респондента во внимание, чтобы спрогнозировать результат. Но получить из таких опросов представление о реальных предпочтениях общества довольно сложно, поскольку Путин или Навальный в массовом сознании сильно мифологизируются и наделяются свойствами, которых реально не имеют

Один образ героя формируется в массовом сознании, когда СМИ его постоянно хвалят, но совсем другой — когда они рассказывают о его корысти, коррумпированности и человеческой непорядочности. Изменится картина в медиапространстве — и за пару месяцев кардинальным образом могут измениться оценки населения. То есть применительно к ближайшим выборам по социологическим опросам можно оценить вероятность победы кандидата, но в перспективе мы нисколько не можем быть уверены в том, что оценки общества не сменятся на прямо противоположные.

А если ученые спрашивают респондента про Крым, отношение к Америке, склонность к госрегулированию экономики или смысл жизни, то ответ будет зависеть от того, как сформулирован вопрос. Если человеку дадут понять, что расплатой за Крым является снижение уровня жизни, респондент вынужден будет задуматься. Если же просто спрашивать о предпочтениях, то народ ответит по принципу «Лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным». И Крым хотим, и Путина, и зарплату с пенсией, и Анталью с Хургадой, и санкции против Турции, и чтобы Америка сдохла, и чтобы на «Форде» ездить.

Респонденту ведь не приходится реально выбирать курс и нести ответственность за свой выбор собственным кошельком. Поэтому он скажет о предпочтениях в самой общей форме. И запросто изменит ответ, как только получит иную постановку вопроса или новую информацию для ответа. Так что нынешняя поддержка населением путинского курса свидетельствует, скорее, о качестве машины для промывания мозгов, а не о самих мозгах российских граждан.

Все привычные нам представления о сознании отечественного обывателя могут быстро перемениться в иных условиях. Путин сразу перестанет быть популярен, если его начнут не хвалить, а разоблачать с помощью телевидения. И Крым перестанет быть «сакральным местом», если вдруг телевидение увяжет снижение уровня жизни в России с нашей внешней политикой.

Вам «Шанхай», «Дубай» или «Мумбай»?

Попробуем по-другому взглянуть на то, что скрыто в головах наших граждан. Допустим, мы решили сделать странную вещь — провести голосование о том, какого валютного курса хочет население России. С большой уверенностью можно предположить, что оно выскажется за укрепление рубля, причем образованные и успешные граждане поведут себя точно так же, как основная масса. Ведь все мы зарплату получаем в национальной валюте. Но стоит успешным и образованным ощутить реальные деньги в кармане, как многие из них пойдут покупать доллары, поскольку прекрасно понимают ненадежность рублевых сбережений.

Что это, двойные стандарты? Ни в коей мере. Человек поступает совершенно искренне, как тогда, когда высказывается за рост рубля, так и тогда, когда подрывает его стабильность, отправляясь в обменник. Данный «несерьезный» пример помогает нам понять логику россиян, которых ныне часто упрекают в неевропейской ментальности, в неготовности к реформам, в стремлении паразитировать на нефтяных доходах. Если взглянуть на массовые опросы, то все они так или иначе демонстрируют патриотизм, идентификацию с властью и почти полный «одобрямс». Однако эта «социология» в известной степени похожа на наш гипотетический опрос про рубль. Она говорит не о реальной жизни общества, а, скорее, о стремлении к идеалу.

Реальный же настрой человека трудно «засечь» массовым опросом. Но если понаблюдать за некоторыми аспектами нашей жизни, обнаруживаются вдруг вещи, которые, казалось бы, не вписываются в привычную картину.

Профессора часто жалуются, что при оценке их работы всё реже принимают во внимание публикации в российских изданиях. Зато тот, кто «тиснул статью» в американский журнал, получает большую премию. Что это, низкопоклонство перед Западом и безродный космополитизм? Конечно, нет. Обычный прагматизм, стремление стать частью американской науки, являющейся ныне наиболее авторитетной. Причем приказ о премии подписывает тот же ректор, который в публичных речах демонстрирует начальству столь необходимую для получения господдержки любовь к Крыму, Китаю, импортозамещению и партии «Единая Россия».

А вот пример из совершенно иной области — с рынка недвижимости. В Петербурге на потенциального покупателя обрушивается реклама шведских квартир, финских домов, французских планировок, евродвушек, евротрешек и даже целых кварталов, названных в честь крупных западных столиц. Прагматичный бизнес прекрасно понимает, каковы реальные приоритеты людей с деньгами, какой образ жизни является для них привлекательным. Никто не пытается втюхать кварталы «Шанхай», «Дубай» или «Мумбай» успешному человеку, располагающему для покупки недвижимости суммой в несколько миллионов.

Перенесемся с рынка недвижимости в спортивную сферу. Вот где, казалось бы, царит неприкрытый патриотизм. Вот где болеют всегда за своих и искренне ненавидят любых противников. Однако понятие «свои» за последнее время стало у нас чрезвычайно расплывчатым. Мы искренне поддерживаем футбольный клуб, составленный почти целиком из легионеров, хотя среди его противников — полно наших сограждан, а порой даже земляков. Причем стоит владельцу клуба сменить легионеров, и вскоре болельщик начинает симпатизировать игрокам, которых освистывал, когда они играли в рядах соперников.

Самый яркий пример относительности нашего патриотизма — это кино. Антиамериканизм удивительным образом сочетается с популярностью Голливуда. В опросах наш человек демонстрирует гневное осуждение американской военщины, но, превратившись из респондента в зрителя, он платит деньги за возможность идентифицироваться с американским морпехом или полицейским. Причем здесь опять-таки нет никаких двойных стандартов. В профессионально сделанном отечественном боевике тот же зритель с удовольствием окажется на стороне нашего десантника или мента. Но Голливуд круче, богаче и опытнее в подготовке зрелищ. А в кино мы приходим именно ради зрелища — не для демонстрации патриотических чувств. Вот и платим за то, что нам нужно, хоть продукт и изготовлен вероятным военным противником.

Похожая ситуация и наТУ. Патриотическая «информационноаналитическая» пропаганда сменяется там сериалами и шоу, сделанными на базе заокеанского первоисточника. И миллионы граждан постоянно «американизируются», даже если никогда не ходят в кино на просмотр голливудских блокбастеров. Телевизионный опыт показывает, что мы плачем и смеемся примерно так же, как западные люди. У нас с ними близкие психологические реакции. Нас можно завести похожими сюжетами. Мы чувствуем азарт, реагируя на идентичные раздражители, и расслабляемся, прослушав мелодию, которая точно так же нравится жителю Бостона или Копенгагена.

Подобные примеры можно было бы приводить долго. Думается, если какой-нибудь профессор социологии посадит пару въедливых аспирантов покопаться в деталях реальной жизни российских граждан, мы получим о ней больше информации, чем от массовых опросов, при которых люди говорят не о своем повседневном существовании, а о ментальных конструкциях, создаваемых из страхов, желаний и фобий с поправкой на систему промывания мозгов.

Не стоит, впрочем, ругать опросники. Они делают важную вещь, показывая тот мир страстей, в котором живет человек. Только не надо думать, будто там идет речь о реальной жизни.

Человека модернизирующегося общества обычно мучают противоречия. В реальном мире он ориентируется на образ жизни успешных стран — хочет потреблять, как там, отдыхать, как там, развлекаться, как там. Но поскольку для основной массы населения отстающей страны «как там» невозможно, модернизирующееся общество оказывается в состоянии фрустрации. И чтобы защититься от нее, человек выстраивает своеобразный «ментальный щит»: на самом-то деле мы не отстаем — мы лучше, честнее, правильнее.

И потребление в соответствии с западными стандартами, и ментальное отторжение Запада в равной степени есть продукт догоняющей модернизации. Примерно так же, мучаясь от противоречий, догоняли Запад в свое время немцы. И в конечном счете догнали, несмотря на то что модернизация в середине XX века сыграла с ними злую шутку.

Может ли рухнуть путинский режим?

В общем, несмотря на то что демонстрируют нам массовые опросы, склонность общества к жизни по-европейски никуда не исчезла. Она вполне сочетается с поддержкой Путина. Однако в практической жизни всё устроено совсем не так, как в головах. Там или-или. Реальный путинский курс отдаляет Россию от Европы. И поэтому для будущего страны очень важен вопрос: может ли рухнуть путинский политический режим со всеми его изощренными механизмами маргинализации оппозиции, промывания мозгов населения и формирования идеологии осажденной крепости, сплачивающий толпы людей?

Многие ожидали, что режим рухнет под давлением массовых протестов зимы 2011—2012 гг. Но этого не произошло. Мирные многотысячные протесты эффективны лишь в обществе, где уже работает демократия, поскольку там массмедиа могут рассказать народу о масштабах протеста и причинах недовольства столичных активистов. В авторитарных же обществах власть спокойно выжидает, пока этим активистам надоест выходить на площадь, произнося без всякого результата одни и те же лозунги. Провинция же в это время будет думать с подачи настроенного на агитацию и пропаганду телевидения, будто в столицах бузят зажравшиеся на западные деньги бандерлоги, не желающие честно работать.

Многие ожидают, что режим всё же рухнет под давлением экономических проблем, поскольку в такой ситуации протест станет более широким и более агрессивным. К столицам, мол, присоединится провинция, где жизнь в условиях углубляющегося кризиса становится совсем трудной. Развитие событий по такому сценарию, конечно, не исключено, однако жизненные трудности далеко не всегда приводят к массовому протесту. В брежневском СССР с его пустыми прилавками мало кто был удовлетворен экономическим положением, но протестов не было, и политическая система просуществовала до кончины самого Леонида Брежнева и двух его престарелых преемников (Юрия Андропова и Константина Черненко).

Серьезный анализ нашего советского прошлого 1960—1980-х гг. показывает, каковы стандартные условия стабильности авторитарных режимов и при каких обстоятельствах они могут разваливаться.

Бесспорно, условием выживания поздней советской системы не являлась коммунистическая идеология. В ее идеалы тогда уже мало кто верил, и сами вожди часто были в числе первых обуржуазившихся советских граждан (как Брежнев с его коллекцией дорогих зарубежных автомобилей). Слова насчет строительства коммунизма являлись не более чем скучным ритуалом, от которого нельзя было отказаться, но который никого не привлекал.

Скорее всего, условием выживания системы не был и железный занавес. Хотя выезд за границу жестко лимитировали, а цензура отсекала западные демократические идеи с помощью запрета иностранных книг, газет и журналов, «безыдейный» кинематограф (в первую очередь французский и американский) демонстрировал миллионам советских людей, как красива жизнь «за бугром». Каждый зритель легко мог сравнить их прилавки, квартиры и машины с нашими. И наивных людей, полагавших, будто в мире капитала трудящиеся массы голодают, было не так уж много в брежневском Советском Союзе.

Потенциально мы в ту эпоху готовы были потребовать от власти сделать хоть что-нибудь для улучшения жизни. И в кухонных разговорах эти «требования» порой фигурировали. Но реально настаивать на своем было невозможно по трем причинам. Именно они и определяют устойчивость авторитарного режима.

Во-первых, КГБ при Юрии Андропове выстроил четкую систему минимально достаточных репрессий, способную парализовать потенциальных лидеров протеста за исключением узкого круга героических диссидентов. Вместо массовых сталинских репрессий, разрушавших общество до основания, Андропов внедрил систему профилактирования, при которой нарывавшегося на неприятности человека не хватали внезапно ночью, а мирно приглашали, куда следует, и объясняли, чем его поведение может вскоре закончиться. Подавляющее большинство после этого смирялось с неизбежным и предпочитало заткнуться.

Во-вторых, брежневская система, в отличие от сталинской, худо-бедно поддерживала сложившийся уровень жизни и никого не доводила до откровенной нищеты, вынуждающей порой к отчаянному протесту. При Брежневе не было вымиравших от голода украинских деревень. При Брежневе мы не участвовали в мировой войне, вынуждающей перекачивать все ресурсы тыла на фронт. Более того, именно при Брежневе мы стали экспортировать нефть, а вырученные деньги использовать не на возведение индустриальных гигантов (как при Сталине), а на импорт хлеба, шмоток и зрелищ.

В-третьих, советская элита оставалась единой, несмотря на существование в ней различных мнений о том, как следует жить. Люди типа Михаила Горбачева помалкивали до поры до времени и цинично делали карьеру. Потенциальные претенденты на пост генсека (вроде Суслова, Косыгина, Андропова или Черненко) не только не пытались досрочно скинуть стареющего и слабеющего Брежнева, но даже, когда вождь впал в полный маразм, мирно ждали его кончины, выстраиваясь в очередь на преемство (некоторые, кстати, умерли раньше, так и не дождавшись своего звездного часа). Иными словами, возможные конфликты внутри элиты не расшатывали систему, не разрушали работу КГБ, не поощряли слияние оппозиционных вождей с нонконформистами из низов.

Если путинской политической системе удастся обеспечить эти три условия выживания, то и она сможет, скорее всего, просуществовать до момента полной смены поколения правителей. Хотя, конечно, обеспечить их сложно. Особенно в условиях нашей сильной зависимости от мировой экономической конъюнктуры.

Есть ли слабости у Путина?

Итак, в целом путинский режим довольно устойчив, но и у него имеются слабости. Политическую систему авторитарного типа трудно будет сохранить, если в экономике наметятся по- настоящему серьезные долговременные трудности, если правоохранительные органы станут работать неэффективно или если различные группировки элиты вступят между собой в острый конфликт из-за раздела всё уменьшающегося ресурсного пирога.

Когда экономика может повлиять на политику? Наиболее близкая для власти опасность — это провалы в городах с промышленной монокультурой. Таких у нас по стране насчитывается более трех сотен. Не все они приближаются к серьезному кризису, но некоторые при неблагоприятном развитии событий рискуют оказаться настоящей зоной бедствия.

Эти города целиком зависят от одного-двух градообразующих предприятий. Если такие предприятия окажутся убыточными и собственник вынужден будет их прикрыть, большая часть горожан потеряет все средства к существованию. Подчеркнем, люди не просто станут жить хуже, чем раньше, а вообще не смогут заработать себе на жизнь, поскольку в их городе рабочих мест не окажется, а переселиться в иные места они не смогут, так как не смогут продать свое обесценившееся жилье и, соответственно, приобрести квартиру на новом месте.

Люди, пострадавшие от деградации промышленных моногородов, потенциально могут составить серьезный протестный электорат. В отличие от успешных москвичей и петербуржцев, ходивших на митинги зимой 2011—2012 гг. не из-за голода, а из-за «стилистических» (по выражению писателя Андрея Синявского) разногласий с властью, безработные провинциалы могут выйти на протест от полной безысходности. Когда нет работы в городе с промышленной монокультурой, остается лишь жить на пенсии бабушек или на скромную зарплату жены-учительницы, перечисляемую из федерального центра. А то и вовсе идти в соседний лес по грибы, по ягоды.

Впрочем, такой провинциальный протест никогда не свергает режимов. Они всегда рушатся только от революций, происходящих в столицах. А у нас, в отличие от Украины, нет свободного, независимого бизнеса, который мог бы профинансировать перевозку протестующих из глубинки на столичный майдан и проживание их на площадях Москвы в течение неограниченного периода времени.

Нет у нас и внешней поддержки демократии, о которой говорят кремлевские пропагандисты. Все мифы о щедром зарубежном финансировании российского протеста — не более чем мифы. Протест беден. А потому его слабость выявляется еще даже до того, как полиция приступает к разгонам митингов. В условиях быстро беднеющей страны разгонять, собственно говоря, некого.

Что же касается протестов непосредственно в столицах, то там даже при ухудшении экономического положения не так уж много имеется людей, которым нечего терять и которые готовы идти до конца. В столицах всегда можно найти работу (хоть плохонькую). Люди там обладают сравнительно дорогой недвижимостью, и даже протестующие не готовы, как правило, рисковать здоровьем в стычках с правоохранительными органами.

Экономический кризис лишь в том случае может спровоцировать по-настоящему серьезные протесты в столицах, если жизнь москвичей и петербуржцев ухудшится настолько, что им уже нечего будет терять. Подобное положение сложилось в феврале 1917 г. в Петрограде, но сейчас мы от него очень далеки.

Другое дело — создадут ли массовые протесты в столицах ситуацию, по-настоящему рискованную для протестующих. Иными словами, готовы ли будут силовики идти до конца в случае возникновения агрессивного протеста, скажем, в самом центре Москвы? Если будут готовы, то такой протест в столице может стать непримиримым лишь при полной экономической катастрофе страны. Если же силовики вдруг побоятся применять силу при первых же легких столкновениях с протестующими, режиму трудно будет сохранять свои позиции даже в относительно терпимой экономической обстановке.

Эту проблему можно назвать синдромом «Беркута» по имени украинского силового подразделения, которое, несмотря на надежды бывшего президента Виктора Януковича, так и не сумело предотвратить победу киевского майдана. Будут ли московские силовики вести себя сравнительно пассивно на манер «Беркута» или готовы будут действовать, как царские войска в Кровавое воскресенье января 1905 г., заранее не знает никто. Даже Владимир Путин.

И, наконец, несколько слов по вопросу единства элит. До недавнего времени они и впрямь были едины, поскольку все в большей или меньшей степени выигрывали от существования путинского режима. Но сегодня размер кормушек резко сократился, и начались серьезные схватки в рамках «внутривидового» отбора. Побеждают пока лица, наиболее тесно связанные с Путиным лично, и это не нравится значительному числу людей из вчера еще всем довольной элиты. В некоторых странах в некоторые времена возникновение такого рода проблем приводило к государственным переворотам. Но у нас они маловероятны.

Возможен ли переворот в России?

В развивающихся странах довольно часто случались государственные (в частности, военные) перевороты, а потому вопрос о возможности чего-то подобного в России отнюдь не является праздным. Но внимательный анализ отечественной традиции не подтверждает представление о реальной возможности путча у нас. Дворцовые перевороты временами случались в России XVIII века, когда гвардия готова была взять на себя ответственность за судьбы престола, а широкие народные массы к политике вообще никакого отношения не имели. Но уже в XIX столетии ситуация радикально изменилась. Последней серьезной попыткой военного переворота было восстание декабристов в 1825 г., но оно, как известно, полностью провалилось.

С тех пор Россию сотрясали временами революции и гражданские войны, теракты и контртеррористические операции, массовые мирные и немирные протесты горожан, но настоящих путчей не было. События августа 1991 г. — это исключение, которое лишь подтверждает правило. Группа политических руководителей страны решилась вроде бы восстать против единоличной президентской власти Михаила Горбачева, но когда на его защиту встала не столь уж большая группа демократически настроенных москвичей, армия отказалась брать на себя ответственность и тихо «ушла в кусты». Путч завершился на редкость бескровно.

Серьезные военные перевороты, как правило, происходят там, где есть традиция вмешательства армии в политику. То есть где генералитет и офицерство считают себя корпорацией, ответственной за судьбы страны. Корпорацией, способной взять власть в свои руки тогда, когда политики запутываются в противоречиях и перестают толком контролировать ситуацию.

У нас же военная служба — не более чем разновидность обычной государственной службы. Способ сделать карьеру, заработать деньги, прокормить семью. Менталитет российского офицера в этом смысле не сильно отличается от менталитета обычного чиновника, клерка: наше дело, мол, выполнять свои обязанности и получать зарплату, а путчи в круг обязанностей не входят.

Впрочем, само по себе отсутствие традиции не может гарантировать невмешательства армии. Или тем более спецслужб, которые в России довольно активны и в большей степени, чем военные, похожи на корпорацию, имеющую собственные интересы. За последние годы спецслужбы усилились, разбогатели, ощутили

вкус высшей власти и могут, в принципе, попытаться переломить традицию. Могут. Но попытаются ли?

В первую очередь надо отметить, что популярные среди силовиков разговоры об их корпоративном единстве не могут скрыть клановости системы. Сотрудники госбезопасности враждуют друг с другом, если принадлежат к разным кланам и если борются между собой за кормушки. Практические групповые интересы доминируют над теоретическими представлениями силовиков о необходимости корпоративного единства и о священной службе родине.

Более того, в последнее время внутренние конфликты становятся наиболее напряженными. Обычно принято считать, что спецслужбам при Путине столь хорошо живется, что вряд ли они станут желать чего-то большего. До недавнего времени так оно и было. Но сегодня возникла проблема поддержания привычного для элиты образа жизни. Санкции, черные списки, запреты на выезд из страны... Возникает ситуация, когда денег вроде бы много, но они не приносят того удовлетворения, которое еще недавно имелось. А дальше ведь будет еще хуже.

Впрочем, все минусы подобного рода сейчас перекрываются тем, что именно Путин обеспечил элите в целом и спецслужбам в частности очень комфортный способ существования. Можно забирать себе из ВВП страны непропорционально большую долю материальных благ, но при этом не требуется подавлять протесты и рисковать своей репутацией. Народ ведет себя тихо благодаря путинской харизме и созданной им машине для промывания мозгов.

Пока у президента сохраняется столь высокий рейтинг поддержки, никакие путчи ему не страшны. Пока Путин популярен, устраивать любой переворот — себе дороже. При отсутствии в России иной столь же популярной фигуры любой правящей группе выгоднее поддерживать Путина, чем свергать его. Потому что после свержения замучаешься поддерживать стабильность.

Как ни пафосно это звучит, но именно Путин с его высоким рейтингом является гарантом стабильности в нашей стране. Для малообеспеченных людей такая стабильность оборачивается всё большими проблемами, но для хорошо обеспеченных она предотвращает появление проблем, по-настоящему серьезных.

Поэтому для Путина нет более важной задачи, чем сохранение высочайшего рейтинга. Он нужен не для противодействия майдану, а для предотвращения возможного путча. Революция в России вряд ли произойдет даже при низком президентском рейтинге, при больших фальсификациях результатов выборов и при силовом подавлении протестов. Но государственный переворот в подобных условиях может стать реальностью. Ведь если Путин перестанет обеспечивать стабильность режима, может возникнуть спрос на иную фигуру, способную оптимальным образом решать данную проблему.

Можно ли передать Россию по наследству?

Всё вышесказанное говорит о том, что существует большая (хотя, конечно, далеко не стопроцентная) вероятность сохранения путинского режима вплоть до кончины самого его создателя. Правдами и неправдами президент будет удерживать политическую власть в стране еще достаточно долго. Но означает ли это вечность путинской политической системы? Можно ли воспроизвести режим без самого Путина в интересах его преемников?

Политическое устройство нашей страны таково, что вероятность этого не слишком велика. Скорее всего, нынешняя система власти будет существовать столько, сколько простоит у руля ее создатель. А затем начнется быстрая демократизация. Персо- налистские режимы, где все полномочия концентрируются в руках вождя (национального лидера), а не политической партии, очень трудно «унаследовать» преемнику, если, конечно, наследование происходит не от отца к сыну, как в Северной Корее, Сирии, Азербайджане или на Гаити.

Если взглянуть на историю нашей страны в XX веке, то обнаружится, что ни разу диктатор, уходящий в мир иной, не мог даже определиться с выбором преемника. И уже тем более — аккуратно передать ему власть.

Ленин в последние годы жизни размышлял о том, кто из ведущих большевиков мог бы после его смерти подхватить правление в Советской России. Итог его размышлений известен по так называемому «Письму к съезду», где дается уничижительная характеристика всей правящей верхушке. Сталин груб и неспособен аккуратно пользоваться властью. Троцкий излишне самоуверен. Бухарин слишком схоластичен. Зиновьев с Каменевым недостаточно надежны. Пятаков увлекается администрированием и плох как политик. Фактически отвергнув мысль о конкретном преемнике, Ленин предложил фантастический вариант усиления коллегиальности в ЦК РКП(б), который, естественно, провалился.

Власть захватил Сталин, попутно поубивав большинство членов ЦК, чтобы не осталось и намека на коллегиальность. При этом «отец народов» также не смог никому передать власть перед смертью. Письменных разъяснений на этот счет вождь не оставил, но, по всей видимости, он, как и Ленин, не видел в ближайшем окружении человека, равного самому себе по гениальности.

В итоге Хрущев с Маленковым съели Берию как самого опасного. Затем Хрущев съел Маленкова с Молотовым, Кагановичем и примкнувшим к ним Шепиловым. На всякий случай прижали маршала Жукова. Что в конечном счете не уберегло самого Хрущева от заговора во главе с Брежневым.

После смерти Брежнева подобной драчки уже не наблюдалось, но не было и подробных инструкций о наследовании. Генсек ЦК всё время колебался, то приближая, то отодвигая соратников. Самые влиятельные лидеры — Косыгин и Суслов — умерли раньше него. Кириленко — своего личного друга — Брежнев перед смертью задвинул в тень. Продвигал Андропова, Черненко и, возможно, Щербицкого, но никого из них так и не поддержал однозначно.

Проблема преемственности связана не только с представлением уходящего вождя о себе любимом как об оптимальном правителе, равного которому уже не подобрать. Дело еще и в том, что при жизни любой автократ боится соперничества и устраняет конкурентов. Не обязательно убивает. И даже в отставку отправляет не обязательно. Он может просто подрывать их позиции во власти, отсекая от аппаратной поддержки и отправляя руководить периферийными сферами. При этом автоматически на ведущие позиции возле вождя попадают самые слабые и сервильные. С ними безопаснее.

В итоге после кончины лидера слабые оказываются на сильных позициях, а сильные — на слабых, что уравновешивает их в борьбе за власть. Борьба эта при подобном раскладе становится более трудной и продолжительной. Политический режим расшатывается. И когда всё так или иначе устаканивается, режим фактически приходится выстраивать заново.

Путин ведет себя точно так же, как его предшественники. На посту премьера оказываются лишь странные персонажи вроде Фрадкова, Зубкова или Медведева. Во главе Государственной Думы, Совета Федерации и политических партий находятся безвластные марионетки, которыми рулят из кремлевской администрации. Причем руководителем самой этой структуры становится слабый политик, а главный кукловод остается на позициях его заместителя.

«Народный герой» Шойгу не поднимается выше министра. Собянина при выборах мэра Москвы обломали, заставив конкурировать с популярным среди интеллигенции Навальным, что резко ухудшило результат победителя. А Сечин — теневой «гений зла» — так фактически никогда из тени и не выходит.

При этом молодежь на ключевые посты вообще не привлекается. Рулят страной люди, давно уже связанные с Путиным, а новые лица получают лишь технические должности (министры, губернаторы и ниже), а не политические.

Удержать в равновесии подобный режим без Путина будет чрезвычайно сложно. Неизбежно произойдет перегруппировка сил. Причем разные группы интересов наверняка будут в поисках поддержки апеллировать к элитам и, возможно, даже к народу. Выйдет из-под контроля система пропаганды и дезинформации. В массы пойдет компромат на ближайших соратников Путина. Кого-то задвинут, кого-то арестуют. Отладить расшатанную систему правления будет проще всего с помощью компромиссов, а не посредством борьбы на уничтожение противника. Компромиссы же неизбежно ведут к демократизации.

Любит ли бизнес Путина?

Итак, явная слабость нынешней политической системы состоит в том, что ей очень трудно будет сохраниться без своего создателя. Ведь, по большому счету, она никому, кроме него, не нужна.

Странный вроде бы получается вывод: ведь все в пропутинских элитах постоянно твердят о том, как хорошо складываются дела в сегодняшней России. Однако на самом деле именно сегодня настроения элиты быстро меняются. А завтра станут, по всей видимости, меняться еще быстрее. И к тому времени, когда в силу естественных причин будет происходить смена поколений правителей, когда Путин на смену царствию земному обретет царствие небесное, сторонников той политической модели, которую он создал, практически не останется.

Для начала посмотрим на то, каковы интересы бизнеса. Деловые круги, конечно, не сильно горевали из-за отсутствия демократии в нулевые годы. Даже если в душе они предпочитали западный образ жизни со свободными выборами, гарантией сохранности собственности и возможностью критики правителей, на деле российские бизнесмены легко утешались теми сверхприбылями, которые на них обрушивались в период благоприятной нефтяной конъюнктуры. Свободы мало — денег много, а значит, можно существовать.

Огорчало бизнес, конечно, то, что на него часто наезжали и заставляли делиться доходами. Сначала с бандитами, затем с силовиками, бандитов заменившими. Но совокупная прибыль была столь велика, что даже необходимость отстегивать крупные суммы за крышевание не подрывала в целом благоприятного положения отечественных деловых кругов. При росте экономики на 6—7% в год денег обычно хватает и тем, кто производит, и тем, кто крышует. И даже народу при этом кое-что перепадает.

В данной ситуации бизнес был откровенно сервилен по отношению к власти. Выражал готовность произносить любые верноподданнические фразы и выделять деньги на любые политические проекты Кремля (естественно, в рамках разумного). Оппозиция или свободная пресса могли апеллировать к деловым кругам: мол, дайте денег, поддержите свободу, а не то вам самим рано или поздно хуже будет при такой власти. Бизнес кивал головой, но при этом разводил руками и закатывал глаза к небу: вы же понимаете... Хуже-то когда еще будет, а сейчас — уж больно всё хорошо.

Но с началом кризиса 2008—2009 гг. ситуация стала резко меняться в худшую сторону. А после 2014 г. положение дел стало откровенно плохим. Возможности для развития деловой активности сокращаются. С одной стороны, наезды и коррупция по-прежнему всерьез уменьшают доходность предпринимательской деятельности. Но с другой — былой приток нефтедолларов уже не компенсирует необходимость отстегивать деньги чиновникам и силовикам. Бизнес постепенно переходит от хорошей жизни к выживанию.

Это не означает, что деловые крути станут голодать. Жизнь элиты по-прежнему качественно отличается в лучшую сторону от жизни простых людей. Но благодарить путинский режим деловой элите уже не за что. Разве за то, что он пока не съел ее окончательно.

Впрочем, из всего вышесказанного отнюдь не следует делать вывод, что бизнес вдруг встрепенется, набросится с критикой на созданную Путиным систему и начнет активно финансировать оппозицию. Михаил Ходорковский уже попытался в 2003 г. раскрыть президенту глаза на тех коррупционных змей, которых глава государства пригрел на своей груди. Результаты известны и не вызывают желания подражать Михаилу Борисовичу.

Бизнес всегда сервилен. Таковым он останется и дальше. Тот, кто не хочет в подобной системе существовать, просто эмигрирует, а вовсе не борется с режимом. Но для понимания перспектив существования путинской политической системы важно другое. Нежелающий рисковать своим состоянием бизнес с радостью займется трансформацией режима, как только это будет позволено. Иными словами, пока нынешняя политическая система крепка, деловые круги не вложат денег в ту борьбу, которую с ней ведут маргиналы. Но, как только она ослабнет в связи со сменой поколений правителей и влиятельные политические группировки станут оспаривать друг у друга право наследовать Путину, бизнес с радостью вложит деньги и силы в то, чтобы такой деструктивной системы, как путинская, больше в России не повторилось.

Не имея возможности пилить халявные нефтяные деньги, бизнес захочет от будущих правителей получить хотя бы западные правила игры (так называемые институты), при которых можно делать деньги цивилизованными методами. Пусть со значительно меньшей нормой прибыли, чем в «благословенные нулевые», но зато с настоящими гарантиями прав собственности. Без западных санкций, наездов силовиков, чиновничьих поборов и необходимости скидываться на нужды политиков, которые всё равно не бизнес защищают, а только Путина, желающего править Россией постоянно.

Путин и олигархи

С олигархами складывается несколько иная картина, чем с обычным бизнесом. Они вроде бы теснее связаны с политическим режимом, но всё же и эта узкая группа интересов постепенно теряет желание быть частью путинской системы.

Как отличить олигарха от обычного бизнесмена? Нередко говорят, что, мол, олигархи — это понятие, взятое из «лихих 90-х», тогда как сегодня наш бизнес уже не является олигархическим. Или даже конкретнее: олигархи правили страной, отняв власть у избранных народом политиков, тогда как сегодня государство вернуло себе свои полномочия.

На самом деле всё обстоит не совсем так. Олигархами в свое время стали называть сравнительно узкую группу бизнесменов, получивших собственность от представителей власти на особо выгодных условиях. По сути, это были «назначенные» бизнесмены. Точно так же как были (и есть) назначенные властью парламентарии. Иными словами, в России сформировалось еще в 1990-х гг. три разновидности чиновников. Во-первых, политические чиновники, непосредственно управляющие страной (бюрократия). Во-вторых, экономические чиновники, управляющие крупным бизнесом (олигархи). В-третьих, юридические чиновники, управляющие законотворческим процессом (депутаты).

Путин, конечно же, не уничтожил олигархическую систему правления, как утверждает у нас официальная пропаганда. Он интегрировал олигархов в свой политический режим, сделав взаимовыгодным сосуществование правящей группы с крупным бизнесом. В этом смысле олигархи сохранились. Они управляют страной вместе с ведущими политиками и силовиками при законотворческой поддержке депутатского корпуса. Но будет ли путинский политический режим для олигархов выгоден и в перспективе?

Значение олигархических капиталов для нынешней политической системы состоит в том, что они фактически представляют собой второй госбюджет. Им может управлять лично Путин при поддержке своего политического аппарата. Он неподконтролен ни министерству финансов, ни даже пропутинскому депутатскому корпусу. И данные о размере этого бюджета никогда не обнародуются.

Любой олигарх понимает, что переданная ему государством собственность может быть в любой момент у него отнята, как у Ходорковского, а значит, он в любой момент должен быть готов передать часть своих доходов для решения важных государственных задач. Или, точнее, не государственных, а окологосу- дарственных — тех, которые важны непосредственно для правящей группы.

К олигарху может прийти некий политик или генерал. Возможно, музыкант или бывший сосед очень высокопоставленного государственного деятеля. А может быть, не сосед, а его партнер по дзюдо или коллега по работе в органах. И этому человеку на офшорный счет надо будет перевести соответствующую денежную сумму. В пределах разумного, естественно. Так, чтобы эта сумма не подрывала олигархический бизнес. Поскольку олигархическое правление в современной России взаимовыгодно для всех сторон, в нем участвующих.

Не стоит думать, будто этот второй бюджет просто исчезает в чьих-то карманах. Он выполняет важные функции. На эти деньги строятся политические кампании. Не обязательно официальные. Кто-то же должен содержать так называемые «фабрики троллей», обнаруженные недавно в Санкт-Петербурге. Или снимать скрытой камерой грязные видео про оппозиционных политиков. Какие-то суммы необходимо переводить на содержание фондов известных деятелей культуры, высказывающихся во время предвыборных кампаний в поддержку Путина. Что-то, наверное, перепадает и зарубежным политикам, которые вдруг внезапно начинают испытывать страстное желание хвалить правящих в России «демократов чистой воды». А уж кондотьеров, сражающихся за свободу регионов, недавно еще ни о какой свободе не думавших, точно не профинансируешь иначе как из тайных фондов, остающихся вне общественного внимания.

Олигархи не возражают против того, что их «стригут» ради осуществления подобных операций. Выгода от сохранения олигархического режима, в котором они ворочают миллиардами, перекрывает ущерб от вынужденных трансферов. Причем, в отличие от рядового бизнесмена, которого могут обстричь полностью, олигархи всегда имеют возможность апеллировать лично к Путину или, во всяком случае, к фигурам, весьма высокопоставленным.

Но всё это выгодно им лишь до тех пор, пока перспективы своей деятельности в России они оценивают как благоприятные. Лишь в таком случае инвестиции в политиков и троллей имеют смысл. Если же перспективы режима становятся сомнительными, им проще вывести деньги из России и осесть за рубежом. Причем сделать это тем быстрее, чем больше шансов попасть в какой- нибудь черный список за содействие путинской политике.

Контролировать вывод олигархических капиталов из страны Путин никак не может. Поскольку офшоры создаются как раз ради того, чтобы генералы и музыканты держали там деньги, необходимые для укрепления режима. Иными словами, олигархи получают карт-бланш на создание офшоров, и сколько они их создадут, сколько и куда выведут капиталов, не проконтролирует никакая госслужба. Любому ретивому чиновнику сразу дадут по носу: не суйся в офшоры, которые вне твоей компетенции. А когда выведенные из России миллиарды перестанут работать на путинскую систему и просто растворятся между Каймановыми островами, поздно будет заниматься деофшоризацией.

Любят ли Путина чиновники?

Бюрократический аппарат, включая силовиков, является важнейшей опорой нынешней политической системы. Эти люди больше всего выиграли за время правления Путина. Разрастающаяся коррупция позволяет им иметь доходы, сопоставимые по размеру с доходами бизнеса, но при этом не вкладывать в дело своих капиталов и не нести никаких рисков в случае провала.

Неудивительно, что чиновничество стремится в максимальной степени содействовать сохранению режима. Однако, как и в случае с бизнесменами, вчерашнее процветание не обязательно оборачивается будущими успехами. Бюрократия в обозримой перспективе будет всё меньше выигрывать от сохранения нынешней политической системы, несмотря на то что с коррупцией по- настоящему никто не борется и на накопленные коррупционерами доходы никто не покушается.

Дело в том, что благосостоянию бюрократии мешают два одновременно развивающихся процесса. С одной стороны, экономические трудности сокращают общую «взяткооблагаемую базу» России (как сокращают они и налогооблагаемую базу), поскольку нельзя взять с предпринимателей больше того, что они зарабатывают. С другой стороны, вчерашние успехи чиновничества на ниве обирания бизнеса сформировали весьма привлекательную картину для многих молодых людей, раздумывающих вслед за Владимиром Владимировичем (Маяковским, естественно) «сделать бы жизнь с кого». Делать они ее собираются не с товарища Дзержинского (как советовал в свое время классик советской поэзии), а с тех нынешних силовиков и чиновников, которые хорошо зарабатывают на взятках, распилах, крышеваниях и откатах.

Итак, спрос на взятки становится с годами всё большим, а предложение на этом рынке — всё меньшим. Если при плохой экономической конъюнктуре из бизнеса будут вытрясать душу, наши предприниматели просто уведут капиталы в офшоры, а то и вообще отправятся доживать свой век за границу, где, конечно, нет таких доходов, как во вчерашней России, но нет и таких рисков, как в России завтрашней. Происходящий в последние годы быстрый отток капиталов за рубеж показывает, что многие в бизнесе уже не связывают свои перспективы с Россией, а если на тех, кто еще пока связывает, навалятся без меры всякие прихлебатели, то отток капитала еще больше ускорится.

В общем, в будущем нам следует ожидать двух важных изменений. Во-первых, благоразумным чиновникам придется как-то затягивать пояса, чтобы не потерять возможность кормиться с бизнеса. Во-вторых, неблагоразумные чиновники, готовые сегодня хоть выжигать страну целиком, лишь бы им регулярно платили положенное, окажутся в какой-то мере объектом антикоррупционных дел. Наша власть на удивление терпима к коррупции, но не настолько же, чтобы ради интересов отдельной группы бюрократии подрывать экономическую базу своего собственного существования.

Как ни парадоксально, но политический режим, основанный на коррупции, в перспективе вынужден будет коррупцию притормаживать, сознательно идя на ссору с частью бюрократии. Однако и бюрократия в этой ситуации рассорится с политическим режимом.

С точки зрения чиновника доход, который он получает от бизнеса, — его законная добыча. И поддерживать бюрократия готова только тот режим, который эту добычу для нее сохраняет. Иными словами, чиновник требует от власти минимальной эффективности и не приветствует шаги, которые способствуют хозяйственному развалу системы.

Именно так обстояло дело в брежневском СССР. Многие думают, будто партийные аппаратчики тогда были главными противниками горбачевских новаций, но на самом деле при Брежневе страна управлялась столь плохо, что от перестройки ушлые аппаратчики лишь выиграли. Они смогли не только больше заработать, но и конвертировать свои доходы в бизнес благодаря появившимся при Горбачеве кооперативам и коммерческим банкам.

В обозримой перспективе путинская бюрократия захочет иметь иной режим. Тот, в котором бизнес процветает и, соответственно, дает возможность себя обирать. Эскалация международной напряженности и зарубежные санкции играют на руку лишь малой части силовиков, которая непосредственно от всего этого выигрывает. В то же время сотни тысяч чиновников хотели бы вернуть благословенные нулевые или даже «лихие 90-е», когда им жилось лучше.

Конечно, никакого чиновного бунта у нас не будет, как не будет и предпринимательского майдана. Бюрократия труслива и корыстна: она не станет рисковать сегодняшними (хоть и сокращающимися, но пока реальными) доходами ради сомнительных будущих. Но когда станет происходить смена поколений правителей России, аппарат сделает ставку на сравнительно умеренных преемников. На тех, которые не зарываются в своих геополитических амбициях. На тех, которые готовы играть по цивилизованным правилам и уходить в отставку при поражении на выборах. На тех, которые сами живут и жить дают другим, а не выжигают после себя землю.

Развал «просвещенного вертикализма»

То, что государственные структуры вошли на третьем президентском сроке Путина в острый кризис, связанный с нехваткой коррупционных доходов, видно по целому ряду конфликтов в высших эшелонах власти. Различные кланы схлестываются между собой, и те, кто послабее, вынуждены отступать.

Самый яркий пример — дело Сердюкова. Сейчас уже очевидно, что серьезной борьбой с коррупцией в рамках этого громкого дела никто не занимался. Проштрафившегося министра вообще вывели из-под удара, приняв версию, будто подчиненные вводили его в заблуждение, а основная фигурантка Евгения Васильева лишь сделала вид, будто отсидела положенный ей срок.

Главным здесь было, судя по всему, не посадить виновников, а оттеснить Сердюкова с его «девочками» от огромной военно- промышленной кормушки. И это удалось сделать в полной мере. Минобороны возглавил человек со стороны — Сергей Шойгу. Он привел туда свою команду, и финансовые потоки пошли в ином направлении. Ничего подобного ни при Путине, ни при Медведеве раньше не случалось. Когда нефтяные доходы были высокими, с госслужбы кормились самые разные ставленники системы, и всем денег хватало. Теперь же приходится кормить одни группы за счет отстранения других.

Еще один характерный пример — дело Евтушенкова. Этот олигарх приватизировал хитрым образом компанию «Башнефть» и полагал, видимо, что никто ее у него не отберет. Однако политический вес Евтушенкова, тесно связанного в прошлом с мэром Москвы

Юрием Лужковым, оказался не тот, что ранее. Сильных заступников у него нынче нет в связи с опалой Лужкова. А капиталы сами по себе в системе силового предпринимательства не много значат.

На Евтушенкова жестко наехали и отобрали «Башнефть», продемонстрировав, что прихватизировал он имущество не по чину. Как человек, не имеющий непосредственного «доступа к телу», Евтушенков должен ныне находиться в дальнем эшелоне лиц, отщипывающих кусочки от государственной собственности.

Не столь яркий пример — отставка главы ОАО «РЖД» Владимира Якунина. На первый взгляд кажется, что ничего общего с делами Сердюкова и Евтушенкова здесь нет. Никто не говорил в данном случае о коррупции (хотя масштабы неэффективного хозяйствования на железных дорогах поражают каждого, кто по ним ездит). В один прекрасный день Якунина просто превратили в почетного отставника.

Но этого человека и нельзя было ни в чем замазать, поскольку его прямой «доступ к телу» не вызывал никаких сомнений. Человек, близкий к Путину, но утративший аппаратное значение, должен был тихо уступить свою сферу влияния другим группам интересов — тем, которые сегодня «на коне». Нанести личный вред своему старому другу президент, конечно, не хотел, однако общая нехватка ресурсов вынудила его пойти на суровое кадровое решение. Ведь поощрить одни кланы можно нынче только за счет других, менее важных и влиятельных.

В общем, Якунин, выйдя из тяжелых катаклизмов, оказался цел, хотя и не совсем уж невредим. Не каждому так везет Как только мы переходим на несколько более низкий уровень государственного управления, где личных друзей Путина уже нет, так сразу выясняется, что на проштрафившегося чиновника можно наехать всерьез. Вплоть до заключения под стражу. В 2015 г. было арестовано сразу два губернатора — Александр Хорошавин (Сахалин) и Вячеслав Еайзер (Коми).

Что сближает регионы, которыми руководили эти люди? Наличие нефти. Наезжают не на любых губернаторов, а именно на тех, которые контролируют большие ресурсы. Если во главе региона окажется вдруг иной начальник, то осваивать эти ресурсы будут, возможно, совсем другие компании. В благоприятное для экономики время губернатор был практически фигурой неприкосновенной, а теперь, когда кланы сражаются между собой за раздел добычи, жертвами оказываются даже люди подобного масштаба.

В дальнейшем, скорее всего, интенсивность межклановых схваток будет только возрастать. Ведь в нашей экономике никаких серьезных улучшений не предвидится. Следовательно, самые разные группы интересов будут пихать друг друга локтями на сужающемся поле. Понятно, что до беспредела Путин эту борьбу довести не даст, чтобы не развалить всю свою столь тщательно выстроенную политическую систему. Пихаться будут «по понятиям», выясняя, кто прав, кто виноват не столько перед законом, сколько перед национальным лидером.

Однако происходящие ныне события всё ярче демонстрируют, что, кроме личной воли этого лидера, никаких сдерживающих механизмов для разборок уже не существует. Иными словами, нет принятых всеми правил игры, институтов развития, которые могли бы вводить схватки за ресурсы в правовое поле. А значит, к тому времени, когда будет происходить смена поколений правителей, то есть когда Путин в силу естественных причин утратит контроль над страной, борьба кланов пойдет с особой интенсивностью. И воспроизвести путинский «просвещенный вер- тикализм» без самого Путина в такой напряженной борьбе будет довольно сложно.

Путин и дети

Лет десять-пятнадцать назад среди молодежи можно было найти немало путинских фанатов. Девушки пленялись еще сравнительно молодым президентом. Юноши рассматривали успешного, энергичного и неплохо образованного лидера в качестве образца для строительства собственной карьеры. Молодежь редко задумывалась о ценностях, которые пришли в Россию вместе с Владимиром Путиным, однако слишком увлекалась очарованием его личности.

Сегодня ситуация изменилась. Повсюду продаются футболки, кепки, кружки и даже бутылки с портретом вождя, но нечасто встретишь человека, который открыто демонстрировал бы с помощью этих атрибутов свою искреннюю увлеченность Путиным. Фанаты перевелись или, во всяком случае, затаились. А в ходе массовых протестов зимы 2011—2012 гг. многие молодые люди даже оказались в оппозиции. Но следует ли из этого, что новое поколение сейчас уже выбирает демократию вместо авторитарного режима?

Ни в коей мере. Есть небольшое число фанатов демократии на одном фланге, так же как сохраняется некоторое число путинских фанатов на другом. В центре же простирается огромное «болото». Причем не в том смысле, что, мол, молодежь глупа, плохо образованна, слабохарактерна, аполитична и недальновидна. Подобные стариковские претензии редко бывают справедливы. Как правило, молодежь находится в собственном мире, где занимается поиском места в жизни, спутника жизни и смысла жизни. Лишь в редкие периоды революций она вдруг ненадолго заражается социальной эйфорией. Нормальный молодой человек вообще о Путине думать не должен. Есть кому возбудить его, кроме президента.

Сегодня у нас в стране нормальная ситуация. То есть не революционная и не возбуждающая. И думы о Путине идут где-то примерно на одиннадцатом месте после дум о карьере, зарплате, сексе, любимой девушке, любимом футбольном клубе, любимой музыке, любимом костюме, маленьких детях, ближайшей сессии и ближайших каникулах.

Нормальная молодежь эгоистична. Она будет встраиваться в тот политический режим, какой существует. А миф об обязательном молодежном нонконформизме — не более чем миф. Никакого поколения дворников и сторожей не может появиться. Дворники и сторожа являются маргинальной частью любого поколения, тогда как основная масса стремится войти в число хозяев жизни или, по крайней мере, стать высокооплачиваемым офисным планктоном.

До сих пор молодежь неплохо устраивалась при Путине, поскольку экономика росла и создавала хорошие рабочие места. Но основной вопрос состоит в том, будет ли и дальше нынешний политический режим устраивать аполитичных юношей и девушек.

Будет ли он их устраивать в тот главный момент, когда произойдет смена поколений правителей и элиты встанут перед проблемой: сохранять старую систему власти или радикально трансформировать ее?

Думается, что удовлетворенность людей, входящих во взрослую жизнь сейчас и в ближайшие десять-пятнадцать лет, будет намного ниже той, которая была у молодежи девяностых и нулевых годов. Сегодня перестает работать большинство старых социальных лифтов, а новых не появляется.

В девяностые годы, когда у нас только еще формировалась рыночная экономика, молодые люди легко занимали хорошие рабочие места, поскольку люди старших поколений не обладали ни знаниями, ни навыками, ни энергией для того, чтобы крутиться в новых условиях. В нулевые годы оказалось, что ключевые места уже заняты людьми среднего возраста (повзрослевшей молодежью девяностых), хорошо адаптировавшимися к рынку. Теперь молодой человек не мог, конечно, как раньше, стать с ходу главой крупного банка. Но экономический рост расширял число ставок среднего уровня, а потому бесконечное число юношей и девушек превратились в неплохо обеспеченный офисный планктон.

Сегодня у нас нет ни резкой смены поколений в экономике, ни быстрого роста ВВП. Причем ни того, ни другого не предвидится и в перспективе. Молодежь будет бороться за любые рабочие места, перебиваясь «объедками с барского стола» своих родителей, стремящихся как можно дольше не выходить на пенсию, поскольку та вновь становится нищенской.

Сейчас уже можно говорить, наверное, о формировании потерянного поколения людей девяностых и нулевых годов рождения, которых в нынешнем политико-экономическом мире совсем не ждут. Многие, понятно, всё равно пробьются, но немалым будет и число тех, которых постигнет жестокое разочарование. Разочарованные совсем не обязательно выйдут на майдан, поскольку без самой крайней нужды проще мирно искать свою скромную нишу в жизни, чем рисковать этой жизнью, противопоставляя себя авторитарному режиму. Но в момент смены поколений правителей, когда элиты будут апеллировать к народу, предлагая разные модели развития, молодежь вряд ли выберет status quo. Она захочет перемен — не демократии ради демократии, а такой социальной системы, при которой развивается страна в целом, а не только малые группы, оседлавшие Кремль.

В этом поиске взгляды молодых людей окажутся, скорее всего, устремлены на Запад. И если политики будущего предоставят народу выбор моделей развития, новые поколения с большой степенью вероятности склонятся к демократии как к оптимальной модели, формирующей общество благосостояния.

Откуда берутся демократы

Когда глядишь на будущее нашей страны через призму современной социальной науки, то начинают просматриваться не столь уж плохие перспективы. Во всяком случае, если следовать подходу, предложенному американцем Рональдом Инглхартом и немцем Кристианом Вельцелем, нынешняя российская молодежь должна рано или поздно проявить склонность к демократии.

Их социологическая концепция выглядит (если слегка упростить) следующим образом. Все наши человеческие ценности можно собрать в две большие группы: ценности выживания и ценности самовыражения. Когда нам трудно живется, когда нам угрожают война и голод или хотя бы товарный дефицит и высокая преступность, мы склонны всеми силами бороться за выживание. Когда же жизнь наша налаживается и мы не сомневаемся в собственной безопасности и в том, что, придя в магазин, всегда сможем приобрести необходимый набор качественных товаров, на первый план выходят совсем иные задачи.

Люди всё чаще хотят заниматься интересной и творческой работой, трудиться не только ради денег, но еще и ради результата: чтобы оставлять после себя след на Земле. Если сказать слегка высокопарно, люди стремятся выражать собственную личность. Конечно, они не становятся строителями коммунизма. Деньги и объемы индивидуального потребления для них по-прежнему важны. Но не менее важно становится то, что не измеришь никаким объемом потребления.

Ценности выживания часто порождают диктатуры. Люди соглашаются на ограничение своих свобод ради того, чтобы кто- то мог твердой рукой навести порядок. Ценности самовыражения с диктатурой несовместимы, поскольку творческий человек в стремлении выразить свою личность постоянно переходит дозволенные рамки. Он может, конечно, приспособляться к авторитарным режимам, если у него нет иного выхода, но не имеет никаких внутренних стимулов поддерживать такие режимы, если встает вопрос об их замене.

Проще говоря, российский авторитаризм во многом связан с тем, что у нас, как раньше во всех западных странах, житейские трудности настраивали людей на поддержку твердой руки. Советская «экономикадефицита» настраивала по-своему, а «лихие 90-е» с инфляцией, преступностью и утратой привычной работы — по-своему. Но в любом случае люди, прошедшие через суровые катаклизмы прошлых лет, часто склонялись к мысли, что ныне нам грех жаловаться на Путина, поскольку при нем и прилавки в магазинах наполнены, и зарплату выдают регулярно, и цены растут умеренно.

Впрочем, по мере того как материальные трудности жизни уходят в прошлое, у нас должна была, казалось бы, нарастать склонность к демократии. Но этого не происходит, и аналитики, настроенные пессимистически, делают вывод, что русские, мол, на демократию вообще не способны, что души у них рабские и что палку хозяина они уважают больше любых ценностей самовыражения. На это в теории Инглхарта и Вельцеля есть ответ.

Для формирования нашего мировоззрения важно не столько то, как мы сейчас живем, сколько то, в каких условиях выросли. Становление личности и появление духовных запросов приходятся на период юности. Если в юности обстоятельства заставляли нас думать в первую очередь о выживании, то ценности выживания будут доминировать в сознании на протяжении всей нашей жизни. Если же юность сложилась благополучно и молодой человек мог думать о смысле жизни, о том, как выразить себя и посвятить труд любимому делу, то в дальнейшем у него будут доминировать ценности самовыражения.

Если считать, что советская эпоха и «лихие 90-е» по разным причинам были временем, не слишком благоприятным для жизни, то, значит, ценности самовыражения могли нормально формироваться лишь у того поколения россиян, которое входило во взрослую жизнь уже в XXI веке, когда, с одной стороны, установился путинский политический режим, но с другой — рост реальных доходов позволял большей части населения страны уйти от назойливых дум о выживании.

Сегодня представители этого поколения являются школьниками или студентами. Некоторые доучились и стали молодыми специалистами. В целом же по России доминируют люди, ориентированные на выживание. Но лет через 15—20, когда станет происходить смена поколений российских правителей, «новая волна», ориентированная на ценности самовыражения, будет составлять примерно половину населения страны.

Эти люди вряд ли смогут бороться за высшую власть, поскольку для решения такой задачи они еще не достигнут достаточного политического веса. Но от их выбора во многом будет зависеть то, кто эту высшую власть получит. Если в схватке за Кремль элиты станут интересоваться мнением народа, то новое поколение, сформировавшееся в благополучные годы, скорее всего, выскажется за демократию, которая обеспечивает возможность свободного творчества, свободного поиска своего места в жизни.

Правда, это произойдет лишь в том случае, если нарастающие экономические трудности не погрузят Россию в столь длительный и глубокий кризис, при котором придется вновь думать о выживании. Если нас ждет такая катастрофа, то на развалинах одного авторитарного режима может вырасти другой.

Рональд Инглхарт и Кристиан Вельцель - социологи:

«Либеральная демократия вряд ли сможет утвердиться или действовать эффективно,если она существует в рамках культуры с преобладанием ценностей выживания, где свобода человека имеет второстепенное значение по сравнению с соответствием социальным нормам и подчинением государственной власти. В такой ситуации харизматический лидер может без труда нагнетать в обществе ощущение нависшей над страной угрозы, создавать благоприятные условия для давления социальных групп на индивидов и обеспечивать согласие населения с авторитарной по своему характеру властью - вплоть до поддержки людьми отмены их собственных гражданских прав. <...>

Люди, поглощенные заботами о физическом выживании, придают меньшее значение эмансипации личности, а потому с большей готовностью принимают - а порой и требуют - ограничения политических и гражданских свобод, составляющих суть демократии. И, напротив, социально-экономическое развитие ослабляет такого рода ограничения независимости людей, увеличивая объем экономических, когнитивных и социальных ресурсов. Проявлением этого становится "культура самовыражения", в рамках которой демократия воспринимается как форма правления, наиболее подходящая для максимального усиления свободы выбора».

(Инглхарт Р., Вельцель К. Модернизация, культурные изменения и демократия.

Последовательность человеческого развития.

М.: Новое издательство, 2011. С. 232, 239)

Ленин родился в 1997 году

Ленин появился на свет в 1870 г. — через 9 лет после завершения многолетней борьбы российской общественности за отмену рабства. Сформировался как личность Владимир Ильич в самом конце 1880-х, когда вопрос о крепостном праве совсем уже отошел в историю, однако консервативный режим Александра III тормозил осуществление дальнейших перемен. Иными словами, будущий вождь не ценил Великие реформы 1860-х, поскольку получил их готовыми, но ощущал на себе гнет царизма, который на фоне буржуазных свобод Запада казался режимом, совершенно не пригодным для нормального существования.

Вместе с Лениным сформировалось целое поколение людей, не ценивших достигнутое их отцами, но стремившихся к дальнейшим преобразованиям. Среди деятелей 1917 г. имелись политики с разными взглядами, и далеко не все они были авантюристами большевистского типа, но сближало их общее неуважение к старому режиму. Аристократия презирала его за распутинщину, интеллигенция — за отсутствие демократии, народ — за нежелание дать фабрики рабочим, а землю — крестьянам. Между собой эти люди почти ни в чем не сходились, кроме одного: все готовы были к крутым переменам. И даже тот, кто потом одумался, бросился бороться с большевиками, лишь когда они уже укрепились во власти.

Большевистский режим, как ни странно, рухнул в конце 1980-х примерно по той же причине. Ушли в мир иной те поколения, для которых борьба с царизмом была делом священным, тогда как политики новой волны достигнутого не ценили. Идеалисты- шестидесятники хотели реформированного социализма, директора заводов — номенклатурной приватизации, молодежь — джинсов и рок-музыки. Все вместе хотели колбасы без очереди и абсолютно не реагировали на слова официальной советской пропаганды о том, что при капитализме, мол, не каждый трудящийся имеет деньги на колбасу.

Наиболее непримиримыми к старой системе были те, кто появился на свет после завершения сталинской индустриализации и формирования системы, которая, как представлялось отцам, должна создать материально-техническую базу коммунизма. Люди поколения Путина—Медведева (1950—1960-х годов рождения) с младых ногтей осознали, что про коммунизм всё врут и нормальную жизнь надо выстраивать иным образом.

Идейная атмосфера путинской эпохи — это культ потребления и, соответственно, денег, предоставляющих возможность употреблять. Окологосударственная олигархия, ворочающая миллиардами, представляет собой символ эпохи. Мало кто в нее может попасть, но многие стремятся достигнуть подобных успехов или хотя бы комфортно обустроить свой маленький уютный мирок, так не похожий на мир, который пытались ранее строить большевики.

Поколение Ленина—Сталина и поколение Путина—Медведева в полной мере смогли реализовать свое видение новых ценностей, в полной мере отряхнуть со своих ног прах старого мира и разрушить кумиров прошлого. В отличие от них, поколения разночинцев-шестидесятников XIX века и идеалистов- шестидесятников XX столетия оказались поколениями промежуточными, то есть не закрепившимися во власти. Во многом это произошло потому, что они ценили определенные достижения прошлого, наблюдали борьбу своих отцов за осуществление преобразований и желали, скорее, продолжать двигаться путем постепенных перемен, чем вставать на путь радикального переустройства.

Мы видим, таким образом, что новые идеи живут своеобразными циклами, длящимися около 50 лет, то есть примерно столько, сколько нужно для смены двух поколений. Поколение Ленина Сталина застало реализованной важнейшую идею своих отцов, наметило новые цели и реализовало их. Также поступило поколение Путина—Медведева. По всей видимости, похожим образом пойдет развитие и дальше. Новое поколение не примет доминирующих ныне ценностей.

Ленин появился на свет через 9 лет после отмены крепостного права. А когда у нас стала уходить «доденежная» жизнь? Примерно с 1988 г.

В общем, новый Ленин появился на свет в 1997 г. — через 9 лет после слома старой жизни. Сегодня он учится на втором курсе престижного университета и не подозревает еще о том, какая миссия ляжет на его плечи. Этот парень вырос в обеспеченной семье и не слишком ценит деньги, которых у него достаточно. Тем более он не беспокоится относительно колбасы и очереди, которую следует отстоять для ее приобретения. Эта дикость исчезла еще до его рождения.

Молодой человек (назовем его Володя) много думает сегодня о самореализации. Возможно, у него есть старший брат, которого мордуют по «болотному делу», и наш Володя понимает, что идти надо другим путем. Не то чтобы он хочет свергнуть режим, но мысль о необходимости правильного устройства жизни всё чаще приходит ему в голову. Поэтому в поисках ответа на роковые вопросы он после окончания бакалавриата отправится поступать в магистратуру западного университета. На Западе Володя станет впитывать новые ценности. Конечно, не всё ему понравится, однако контраст с нарастающей в России убогостью заставит всерьез задуматься о сравнении систем.

Из нынешнего кризиса наша экономика выйдет в стагнацию, поэтому приличной работы на родине Володя не найдет. Придется остаться в аспирантуре за рубежом и интенсивнее адаптироваться к западной жизни. В 2024 г. наш герой получит PhD и узнает, что его 72-летний тезка остался у власти после завершения четвертого президентского срока. Володя решит, что деньги деньгами, карьера карьерой, но есть ведь и иные ценности. Обидно, когда коллеги вчера еще посмеивались над убогостью твоей родины, а сегодня предпочитают про нее вообще не вспоминать, поскольку беднеющая Россия совсем выпала из европейской жизни.

В 2025 г. Володя переберется в Москву с существенной потерей в зарплате. Он многого лишится, но лишь укрепится в желании сделать российскую жизнь похожей на тот мир уютного западного городка, который решился покинуть. Вряд ли Володя осуществит революцию, как Владимир Ильич в 1917 г., но от решения миллионов таких людей, как наш герой, будет во многом зависеть будущее.

Демократия налогоплательщика

Когда говорят о причинах устойчивости путинского политического режима, часто ссылаются на то, что в России по какой- то причине не работает демократия налогоплательщика. И этим мы отличаемся от «сознательного» Запада. Там, мол, каждый налогоплательщик понимает, что государство существует именно на его деньги, а потому сознательно относится к выборам президента и парламентариев, препятствуя формированию авторитарной коррумпированной системы, разбазаривающей ресурсы. У нас же гражданин не понимает, на какие средства существует власть, а потому остается политически пассивным существом.

Дело, однако, вовсе не в том, что мы глупее зарубежных демократов. Дело в том, что у нас сегодня парадоксальным образом не государство существует за счет миллионов граждан, а миллионы граждан существуют за счет патерналистского государства, раздающего народу всяческие блага. Такая парадоксальная ситуация складывается не только в России, но во многих странах, где государственные доходы зависят от нефти и газа.

Как формировалась демократия налогоплательщиков на Западе? Причины ее успеха определялись вовсе не поголовной сознательностью граждан. В любой западной стране большая часть избирателей, конечно, не думает о судьбе своих налогов. То есть о том, жируют ли чиновники на их деньги или эффективно эти средства используют. О таких вещах думает, как правило, сравнительно небольшой процент населения. Либо те, кто занимается бизнесом и платит очень большие налоги. Либо те, кто занимается интеллектуальной работой и потому вообще склонен к отвлеченным размышлениям.

Именно они требуют от государства эффективности. И при необходимости могут вывести на массовые протесты тех, кто обычно не думает о таких вещах, но способен внимать разумным аргументам элиты. При протестных действиях государство может либо прислушаться к демократам-налогоплателыцикам, либо послать их подальше, одновременно оболванивая массы с помощью ТУ.

И вот здесь-то возникает главный элемент, обеспечивающий работу демократии. Оболванить массы можно в любой стране, но, если власть пренебрегает мнением элиты, бизнес стремится выводить капиталы за рубеж, а интеллектуалы организовывают утечку мозгов. В таких условиях через какое-то время экономика начинает разваливаться, и оболванивать широкие массы становится трудно из-за снижающегося уровня жизни. Поэтому разумные политические режимы стараются не допускать такого. Они уважают демократию налогоплательщика. А глупые режимы рушатся из-за неудержимых протестов нищающих обывателей.

У нас в России — иная картина. Основную часть государственного благосостояния обеспечивали в нулевые годы не частный бизнес и не интеллектуалы, а государственные и околого- сударственные нефтегазовые компании. Таким образом, власть оказывалась в зависимости от эффективной работы сравнительно небольшой доли населения — нефтяников и газовиков, строителей трубопроводов и буровых, а также охраны, пресекающей разворовывание ресурсов из трубы. Более того, государство кормило основную часть общества за счет этих ресурсов. Начиная с чиновников, которым позволялось много воровать, и заканчивая учителями, врачами, профессорами, которым выплачивались государственные зарплаты, значительно большие, чем в «лихие 90-е».

Теоретически любой налогоплательщик мог бы в такой системе выступить против власти, сказав, что он ее кормит, а значит, хочет контролировать. На что власть могла возразить, что на самом деле это она его кормит и налоги он платит с тех денег, которые от государства получает. А если ему в такой ситуации желательно свернуть свой бизнес, вывести капиталы и эмигрировать, то скатертью дорожка. Стабильность власти от его налогов не зависит. Если все бандерлоги (как называл протестующих Путин) разбегутся, бюджет сэкономит деньги и отдаст их тем, кто верой и правдой служит начальству.

Благосостояние путинского режима стало разрушаться не из-за бегства налогоплательщиков, а из-за падения цен на нефть. И если природные ресурсы будут длительное время стоить дешево, патерналистское государство рассыплется. Оно не сможет позволить чиновникам столько красть, как раньше, бизнесменам реализовывать проекты за счет госбюджета, а учителям, врачам и профессорам получать зарплаты, обеспечивающие сносный уровень жизни. Такое государство сможет лишь заботиться в полной мере о силовиках, необходимых для подавления возможных выступлений протестующих.

Вот в такой ситуации демократия налогоплательщика заработает. Если простые бизнесмены и интеллектуалы своими деньгами и своими мозгами не обеспечат существования государства, власть вряд ли сможет быть популярна в народе. Поскольку нищая власть, не имеющая возможности раздавать блага и одновременно препятствующая модернизации страны, редко бывает популярна.

Конечно, не вся масса наших правителей, но какая-то их часть поймет, насколько изменилась ситуация, и сделает ставку на демократию налогоплательщика в борьбе с теми правителями, которые действуют по известному принципу «После нас хоть потоп». Соответственно, у общества появится возможность поддержать прагматиков и отобрать власть у тех, кто умеет лишь подавлять.

Егор Гайдар:

«В наиболее развитых государствах Западной Европы укореняется переданный им итальянскими городами-государствами новый принцип: свободный человек не платит налогов, в установлении которых не принимал участия он сам или его представители. <...> В 1477 году, после гибели Карла Смелого Бургундского в битве при Нанси, нидерландские города добились согласия бургундских правителей на предоставление им Великих привилегий - права Генеральным штатам Бургундских Нидерландов собираться по своей инициативе и самостоятельно решать вопросы, связанные с налогообложением. Победа конфедерации городов-государств (со всеми характерными для них институтами) над крупнейшей европейской державой - Испанией - стала свидетельством преимуществ налогообложения, основанных на принципах демократии налогоплательщиков и косвенных налогах перед традиционными способами взимания налогов в аграрных государствах. <...>

После "славной революции" 1688 года развитие Англии находится под очевидным влиянием голландских установлений.

<...> Связь событий 1688-1689 годов - стабилизация политического режима, укоренение демократии налогоплательщиков, упорядочение прав собственности, гарантии прав личности - с экономическим ростом, подъемом финансового и военного могущества Англии была для западноевропейских современников очевидным фактом».

(Гайдар Е. Долгое время. Россия в мире: очерки экономической истории. М.: Дело, 2005. С. 246-250)

От клептократии к демократии

В целом я смотрю в будущее с оптимизмом, но, чтобы оптимизм этот не выглядел розовым, надо принять во внимание

важный момент, из-за которого развитие России даже после смены поколения нынешних правителей может пойти совсем не по демократическому сценарию.

В любой переходный момент своей истории Россия сильно зависела от того, какой образец ей демонстрировал Запад. Практика брать оттуда всё лучшее установилась еще до Петра I, однако конкретный характер заимствований определялся господствовавшими в Европе тенденциями. С Запада мы брали как демократию, так и тиранию: в зависимости от того, что нынче входило в моду.

Петровский деспотизм был лишь «завернут» в национальную оболочку. Основа же оставалась чисто европейской. XVII век создал деспотическое абсолютистское государство во Франции, Испании, Пруссии, Швеции. А наш царь его заимствовал, сочленив с крепостным правом так, как ему представлялось удобным.

Большевики научились марксизму тоже на Западе. Там к концу XIX века активно входили в моду идеи заботы о народе. Ленин со Сталиным взяли за основу идею заботы и провели ее в жизнь так, как сумели. Или, точнее, так, как позволяли отечественные условия.

В отличие от вышеперечисленных деспотов, Александр II проводил идею свободы. В частности, он отменил крепостное право. Удалось это сделать потому, что для Европы середина XIX века была эпохой максимального либерализма, когда абсолютистский деспотизм уже канул в прошлое, а деспотизм националистический и социалистический еще не зародился. В общем, опять всё пришло с Запада.

Михаил Горбачев осуществил перестройку, когда во всем цивилизованном мире поняли, что советский социализм — это ГУЛАГ и дефицит, а вовсе не забота о простом человеке. На Западе к 1980-м гг. стали модны неолиберальные идеи, временно оттеснившие идеи госрегулирования. Горбачев плохо представлял, что хочет построить, и реформировал социализм, заимствуя из Европы те элементы государственного устройства, которые тогда представлялись эффективными.

Всё это важно принимать во внимание, если мы хотим понять, как изменится российское общество, когда уйдет в прошлое путинское поколение правителей и страна в очередной раз будет выбирать путь выхода из системного кризиса.

Конечно, страны Запада были и останутся существенно богаче России. Тем более что те годы, которые нами будет руководить Путин до момента смены поколения правителей, окажутся нелегкими в экономическом смысле. Однако привлекательность западной модели будет зависеть не только от формальных сравнений, осуществляемых по показателю ВВП на душу населения. Важнее субъективные ощущения. Будут ли новые российские лидеры, приходящие на смену путинскому поколению правителей, считать, как Горбачев в свое время, что Запад по-прежнему находится на подъеме, или же они начнут, как Ленин на рубеже XIX XX веков, полагать, будто близится закат Европы, не способной преодолеть свои многочисленные противоречия?

Если западная демократия к этому времени будет сильна и устойчива, то постпутинская Россия сделает новый рывок на Запад, стремясь, наконец, сформировать те «правила игры», благодаря которым цивилизованный мир стал успешным. Если же западная демократия окажется в очередном кризисе, наши новые лидеры могут попытаться взять за образец иную модель.

Признаков кризиса, к сожалению, сегодня просматривается довольно много.

Во-первых, пирамиды государственного долга, возвышающиеся по всему миру, начиная с США. Запад живет не по средствам, потребляя существенно больше, чем производит. Если вдруг пирамида американского долга рухнет именно в тот момент, когда в России произойдет смена поколения правителей, о западном тренде в российской политике можно будет надолго забыть.

Во-вторых, проблемы миграции, с которыми различные государства всеобщего благоденствия не знают, как справиться. Социальные блага привлекают сомнительную публику со всего мира в Европу и США, а толерантность не позволяет принять жесткие меры против притока «халявщиков». Усиливаются конфликты местного населения с мигрантами, и в результате всё более популярными становятся политики, предлагающие курс жесткой руки.

В-третьих, увеличивается опасность терроризма на фоне активной миграции. Сегодня взрывы в крупных городах еще являются чрезвычайным происшествием, но что будет, если через 15—20 лет они станут столь же будничным явлением, как в Ираке или на Северном Кавказе?

В-четвертых, хотя европейская интеграция является важным и прогрессивным делом, интенсивная бюрократизация Евросоюза грозит ввести западный демократический капитализм примерно в такое же состояние стагнации, в каком уже находится наш клептократический капитализм. И если так пойдет дело, путь от клептократии к демократии окажется чрезвычайно тернистым.

Скорее всего, вышеперечисленные проблемы не станут для Запада фатальными. Не раз он уже в своей истории доходил до сложного кризиса, однако преодолевал возникающие проблемы. Тем не менее следует помнить, что на Востоке существуют недемократические, но динамично развивающиеся в экономическом отношении страны (в первую очередь Китай), которые способны стать в перспективе более привлекательным образцом, чем страны Запада. По уровню жизни они еще очень долго не догонят мировых лидеров, но по образу жизни (минимум госрасходов, гос- долга, мигрантов и терактов) могут внезапно оказаться соблазнительны.

Пока что мы еще практически никак не копируем Китай. С Западом ссоримся, но надеемся, что он нас признает рано или поздно за своих. Но что произойдет, если не будет ни надежды такой, ни желания?

Для заметок

Для заметок

Для заметок

Для заметок

Просуществует ли путинская система до 2042 года?

Оригинал-макет подготовлен издательством «Норма» Редактор, корректор: Капитонов Д.М.

Верстка: Малышева И.Ю.

Художник: Куршева Ю.Н.

ISBN 978-5-87857-263-7

Подписано в печать 23.08.2016.

Формат 60x90/16. Бумага офсетная. Печать офсетная. Гарнитура NewtonC. Печ. л. 22. Тираж 2000 экз. Заказ № 4109.

Издательство «Норма», 192102, Санкт-Петербург, ул. Салова, 37. Тел. (812)712-6773

Первая Академическая типография «Наука»

199034, Санкт-Петербург, 9-я линия, д. 12/28.