Со времен основоположника политэкономии Адама Смита, столь знаменитого, что даже в российском захолустье его читал некий молодой повеса, звавшийся Евгений Онегин, не было в мире экономиста, равного по влиянию Джону Мейнарду Кейнсу. Он перевернул и теорию, и практику, породив четверть века бесспорного господства кейнсианства. Парадокс Кейнса, однако, состоит в том, что мы до сих пор толком не знаем, действительно ли он их перевернул?

 

Не в деньгах счастье

В середине 30-х гг., когда польская экономика все еще не могла выбраться из тисков Великой депрессии, один из членов военного руководства страны пригласил к себе экономиста Михала Калецкого и попросил разъяснить суть теории английского ученого Кейнса, которая была тогда у всех на слуху. «Видите ли, полковник, — сказал Калецкий, — теория слишком сложна, чтобы изложить ее в двух словах, поэтому я лучше расскажу Вам одну историю».

Как-то раз некий житель Нью-Йорка отправился в путешествие на дикий Запад. В первом же городке он зашел в бар и, оглядев окружившие его подозрительные физиономии, понял, что затеял слишком опасное предприятие. Тогда путешественник подошел к хозяину заведения, достал из кармана 500 долларов и попросил сохранить эти сбережения до его возвращения.

Хозяин принял деньги, но не стал держать их в сейфе, а вложил в дело. Сначала он покрасил помещение, а затем сделал пристройку к нему, чтобы расширить свой бизнес. Люди, получившие работу на стройке и в баре, стали на полученную ими зарплату покупать пищу и одежду. В городке появились новые магазины, увеличился приток товаров. Эти изменения в свою очередь потребовали строительства новых помещений, и дома стали вырастать один за другим. Вместе с ними возникли и новые рабочие места. Когда путешественник вернулся с Запада, на месте былой убогой дыры возник процветающий крупный город с широко разветвленным бизнесом.

Изрядно разбогатевший владелец бара с радостью вернул 500 долларов, но каково же было его изумление, когда путешественник взял спичку и поджег полученные банкноты. «Это были фальшивые деньги, — объяснил он, — я специально дал их Вам у всех на виду, дабы бандиты поняли, что меня нет смысла грабить». Тем не менее эти фальшивые деньги полностью изменили жизнь городка.

«Вот Вам суть теории Кейнса, полковник», — завершил свой рассказ Калецкий.

 

«Нас мало избранных, счастливцев праздных…»

Кейнс родился в 1883 г. в Кембридже в профессорской семье, находившейся полностью в русле британской традиции, далекой от любого нонконформизма. «Мы имели честь путешествовать в одном поезде с самой эрцгерцогиней Валерией, дочерью австрийского императора», — писал с восторгом отец восьмилетнему Мейнарду. И действительно, поначалу путь Кейнса был вполне традиционен для представителя английской золотой молодежи: Итон — Кембридж — администрация по делам Индии.

Способности молодого человека впечатляют. «У него один из самых острых и ясных умов среди всех, мне известных. Я полагал, будто знаю, как устроена жизнь, но редко после бесед с ним уходил без ощущения: в моих взглядах что-то не так». Это отзыв далеко не последнего в мировой интеллектуальной иерархии человека — Бертрана Рассела.

В 1908 г. Кейнс возвращается в Кембридж по приглашению своего учителя Альфреда Маршалла, который в тот момент, наверное, мог считаться первым экономистом мира. Впереди — профессура. Все как у Маршалла, как у отца. Налицо типичная для консервативной страны карьера. Подобные этапы большого пути проходили юные англичане и за сто лет до Кейнса. Однако XX век внезапно внес свои коррективы.

Во-первых, именно тогда в Англии правительство впервые начинает активно вторгаться в экономическую жизнь. Социальная реформа Ллойд Джорджа стала шагом к будущему государству всеобщего благоденствия. Мейнард—убежденный фритредер — принадлежал к первому поколению англичан, для которых традиционная либеральная политика с младых ногтей в определенном смысле оказалась поставлена под сомнение. Спустя четверть века после реформы, свидетелем которой он стал, Кейнс дал теоретическое обоснование государственного интервенционизма.

Во-вторых, в начале XX века менялась и моральная атмосфера старой доброй Англии. Кончина королевы Виктории подвела черту под пуританской традицией викторианской эпохи. На сцене появлялись новые типажи. Милые, ироничные, старомодные герои Джона Голсуорси постепенно уступали место нервным, беспокойным и постоянно вертящимся в «Шутовском хороводе» героям молодого Олдоса Хаксли.

Жизнь требовала новых ощущений. Дух эпохи максимально воплотился в фигуре Жана Кокто, но и в Лондоне были герои той же волны. Концентрировались они в блумсберийской группе, получившей название от лондонского района Bloomsbury.

Это было сообщество выпускников Кембриджа — эстетов, гедонистов, пацифистов, гомосексуалистов… Группа насчитывала около 20 человек. Самым известным среди этих мужчин, как ни странно, в итоге оказалась женщина — Вирджиния Вульф, Кембриджа, кстати, не кончавшая.

Кейнс был своим в данном кругу, но душой блумсберийцев стал сын боевого генерала Литтон Стрейчи. «Что бы Вы сделали, — поинтересовался председатель трибунала, рассматривавшего вопрос об уклонении Стрейчи от армии в 1916 г., — если бы увидели, как германский солдат пытается изнасиловать Вашу сестру?». Краткий ответ блестяще увязал два основных увлечения блумсберийцев. «Я постарался бы встать между ними», — сказал генеральский сынок к восторгу публики.

О бисексуальной природе самого Кейнса долгое время не принято было говорить, хотя гомосексуальный этап его жизни составлял около 20 лет, и за это время он имел несколько серьезных романов с мужчинами, не считая целого ряда случайных связей. В его первой биографии, написанной Роем Харродом вскоре после кончины Кейнса, эта сторона жизни вообще оказалась выпущена. Великий человек по моральным нормам 40-х гг. не мог отличаться подобным «пороком». Но для самого Мейнарда гомосексуализм в юности был не пороком, а, напротив, своеобразным знаком избранности и даже этической позицией.

Еще на первом курсе он был принят в число «апостолов». Лучшие умы Кембриджа уединялись в узком кругу для бесед о высоком. Это был даже не элитарный клуб, а скорее семья, мужское братство, очень похожее на то, которое чуть позже определило жизнь юного оксфордского студента — Джона Рональда Толкина.

Женщина в мужском братстве считалась существом ущербным и в физическом, и в интеллектуальном плане.

Любовь юношей должна была сцементировать их духовное родство, хотя реальная жизнь вносила в эту теорию свои коррективы. Кейнс чуть не поссорился на всю жизнь со Стрейчи, когда они оба оказались покорены красотой одного и того же юного «апостола».

Вплоть до 1909 г. Кейнс был практически полностью закрыт для внешней жизни. Философия, эстетика значили для «апостолов» несравненно больше, нежели экономика и госслужба. А протестантская идея морального долга не значила для них ничего.

На континенте в ту пору умы европейцев будоражил дух Ницше. На острове же пересмотр ценностей проходил с британской спецификой. Теоретической основой воззрений «апостолов» и блумсберийцев стал труд кембриджского философа, «апостола» Джорджа Мура «Principia Ethica». Именно этот труд, а не «Principles of Economics» Маршалла и не «Principia Mathematica» Рассела стал главной книгой в жизни Кейнса. В нем говорилось об ограниченности наших знаний и невозможности априори определить, что является долгом. А потому Мур предлагал в каждом конкретном случае непосредственно оценивать этичность того или иного поступка.

Кейнс никогда не отвергал Мура, но, пережив десятилетия хаоса, рожденного кризисом 1914 г., он нашел и обратную сторону того, что моральные принципы в его философии подменялись интуитивным пониманием добра. В «Principia Ethica» игнорировалась хрупкость цивилизации, рожденной узкой элитой общества и поддерживающейся лишь соблюдением твердых норм и договорных отношений.

 

Война и мир со всеми последствиями

Разрушение системы философских и этических ценностей, на которых стояла викторианская Англия, должно было рано или поздно породить кардинальный пересмотр фундаментальных экономических воззрений. Экономика для Кейнса была одной из сторон этики, а потому в его мире человек никак не мог влачить убогое существование, пусть даже оправдываемое религиозной доктриной. От властей требовалось обеспечение полной занятости, и Кейнс создал теорию, лежащую в основе государственного вмешательства. Но это все было позже…

Начал Кейнс с другого. По окончании университета он мог остаться на научной работе. Госслужба страшила юного мыслителя, но жизнь в «кембриджской глуши» казалась столь же ужасной. «Только сумасшедший может быть экономистом в Кембридже», — писал ему Стрейчи. Он предложил перебираться в Лондон и снять домик на двоих. Это все и решило. Кейнс взялся за управление Индией, на которую ему было тогда глубоко наплевать.

Впрочем, служба на Уайтхолле была «не пыльная»: рабочий день с одиннадцати до пяти, включая часовой ланч, двухмесячный отпуск, банковские каникулы and Derby Day, of course. Тем не менее от всей этой лафы Кейнс сбежал в Кембридж.

Постепенно наука его затянула, и работоспособность глядящего на практический мир свысока «апостола» превзошла все границы. А то, что он одновременно и принадлежал к традиционной британской системе, и находился за ее рамками, породило первый крупный и весьма эксцентричный выход в политику.

Во время мировой войны Кейнс работал в британском казначействе (этот акт исполнения долга, кстати, вызвал резкое отторжение блумсберийцев) и как его представитель участвовал в Версальской мирной конференции. Однако когда только стало ясно, какой груз репараций желают Клемансо, Ллойд Джордж и Вильсон навалить на побежденных, Кейнс хлопнул дверью и разразился своим первым «бестселлером» — книгой «Экономические последствия мира», в которой показал весь масштаб безумия, выраженного в хозяйственном и социальном унижении немцев.

Эта книга, бесспорно, отражала этический выбор представителя нового поколения. Британским джентльменам от политики было недвусмысленно указано на неджентльменский характер расправы с побежденным. Но главным, конечно, было не это. Кейнс чисто экономическими методами обосновал то, что от бремени репараций в конечном счете проиграют сами победители, поскольку деградация центральной Европы приведет к развалу всех мирохозяйственных связей.

Прогноз блестяще подтвердился. И Великая депрессия, и национал-социализм, и Вторая мировая война в значительной степени стали «экономическим последствием мира». Более того, если учесть, что в качестве альтернативного плана решения хозяйственных проблем Европы Кейнс предлагал формирование крупной кредитной программы, основанной на американских деньгах, а также создание торгового союза, охватывающего страны — наследники рухнувших империй (германской, австрийской, турецкой, русской), то значение его труда неизмеримо повышается.

План Маршалла и Общий рынок, преобразившие мир после Второй мировой войны, явно восходят к идеям Кейн-са 1919 г. Даже если бы в 30-х гг. не появилось главного его труда, он уже остался бы в истории. Характерно, что нынешние либералы, не слишком жалующие кейнсианство как научное течение, считают тем не менее Кейнса крупнейшим экономистом и рекомендуют читать именно «Экономические последствия мира». Там, кстати, помимо всего прочего дан прекрасный анализ деструктивного воздействия высокой инфляции, о чем не подозревают некоторые наши доморощенные «кейнсианцы» марксистского происхождения.

Выход книги ознаменовал окончательный переход замкнутого мыслителя из внутреннего мира во внешний. Успех превзошел все ожидания, и с тех пор Кейнс становится нужен всем. В межвоенный период он и советник правительства, и разработчик денежной реформы, и деятель либеральной партии, и финансовый консультант, и журналист, к мнению которого прислушиваются в Сити. Преподавательская нагрузка в Кембридже уменьшается до одной лекции в неделю, зато новые книги выходят одна за другой.

 

Ivanushka International

Следующим после Германии, Австрии и Венгрии объектом покровительства Кейнса стала Россия. На Генуэзской конференции 1922 г. он выступал за предоставление большевикам крупного кредита (идея все та же — наличие сильных торговых партнеров выгодно и Западу), а в 1925 г. лично посетил Россию и написал книгу, содержащую одну из первых попыток объективного анализа ее экономики. Кейнс отверг идеи форсированной индустриализации, придя к выводу о том, что сравнительные преимущества России в международной торговле связаны с сельским хозяйством и легкой промышленностью.

И снова его рекомендации оказались не востребованы. Кредиты большевикам не дали из-за их отказа платить по царским долгам, а программа индустриализации, напротив, была взята на вооружение Сталиным. Кейнсу явно не везло в политике, хотя, вернее было бы сказать, что ему и не могло везти, поскольку он предлагал разумное, а не политически возможное. Зато ему везло в любви и деньгах.

Кейнс не смог предоставить России кредиты, зато получил оттуда жену. С 1918 г. развивался его длинный роман с балериной дягилевской труппы Лидией Лопоковой.

Ушли те времена, когда он с волнением бежал на почту и покрывал поцелуями письмо от своего бойфренда. Теперь он кратко и несколько иронично отвечал на страстные послания Лидии, начинавшиеся со слов «Miely, miely Maynarochka», временами тоже переходя на смесь «французского с нижегородским» — «My dearest Leningradievna», но чаще называя любимую коротко и ясно — Pupsik. А подписывался порой своим первым, редко используемым, но зато близким русскому уху Лидии именем Ivanushka.

В 42 года Кейнс наконец обрел собственную семью. К этому времени он не только в статусном, но и в материальном отношении был завидным женихом, поскольку занятия теоретической экономией сочетал с весьма успешной деловой практикой.

Когда-то давно, еще будучи студентом и только начав учиться у Маршалла, Кейнс писал Стрейчи: «Я нашел экономику вполне удовлетворительной. Думаю, что стану в будущем управлять железной дорогой или создам трест. На худой конец, буду облапошивать инвесторов. Это совсем не трудно».

В биографии Харрода последний пассаж был из цитаты выброшен, но на самом деле именно на спекуляциях Кейнс и сделал свое состояние. Это был азартный, но в то же время вдумчивый игрок. В каникулы он мог часами проводить время за игровым столом в Монте-Карло, долгие зимние вечера в Bloomsbury коротать за покером, а уик-энд — за бриджем с леди Асквит, супругой премьера. Но душу свою Кейнс, как настоящий экономист, все же отдавал игре на бирже.

С 1905 г. он неплохо спекулировал, а воспользовавшись послевоенной финансовой нестабильностью, которую столь страстно клеймил в «Экономических последствиях мира», составил себе изрядное состояние (к 1937 г. более полумиллиона фунтов). Теперь Кейнс мог коллекционировать картины, а также не просто содержать одну балерину, но широко спонсировать русский балет.

Его финансовыми дарованиями, сочетающимися с природной добротой, активно пользовались не только балерины, но также друзья и коллеги. Перед войной Кейнс вел денежные дела целого ряда непрактичных блумсберийцев, а в середине 20-х гг. стал казначеем своего родного колледжа в Кембридже.

 

Неважно, какого цвета кошка?

Но все же в историю Кейнс вошел как автор изданной им в 1936 г. книги со скучным названием «Общая теория занятости, процента и денег». По сравнению с насыщенной формулами и графиками «Общей теорией» «Капитал» Маркса читается, как журнал «Мурзилка».

Кейнс, в равной мере покорявший своим стилем газетных читателей, политиков, минфиновцев, блумсберийских интеллектуалов, бойфрендов, балерин и старого профессора Маршалла, на этот раз превзошел самого себя. Он выдал именно тот продукт, которого ждала наука. Изощренная форма экономического анализа не оставляла сомнений в том, что мир получил тот шедевр, которого нетерпеливо ждал с момента наступления Великой депрессии. Если в 1929 г. мир занятости, процента и денег рухнул, то теперь он имел Откровение, показывающее, как жить дальше.

Экономическая мысль прошлого утверждала, что человек в хозяйственной сфере действует исключительно рационально, а потому рынок всегда дает оптимальный результат. Кейнс построил свою модель на более сложных психологических основаниях, отражающих открытия XX века (напомним, что «Общая теория» создавалась в эпоху победного марша фрейдизма).

Например, он предположил, что человек может при определенных условиях хранить деньги «в тумбочке», а не тащить их в банк, хотя там его вознаграждают процентом. Не правда ли, нам эта ситуация знакома даже лучше, чем англичанам 30-х гг.?

Комплекс формально нерациональных (а на самом деле совершенно разумных) действий приводит к тому, что деньги плохо делают свою работу. Спрос на товары оказывается меньше, чем должен был бы быть по классической теории. Предприятия ограничивают выпуск, и возникает безработица.

Иначе говоря, люди оказываются без работы не по объективным причинам, а в силу «искусственно возникшего» ограничения спроса. Возникает вопрос: почему бы тому, кто должен заботиться об интересах всего общества, не попытаться расширить спрос? И вот в модели Кейнса появляется место для государственного регулирования. Правительство встает на место бармена из истории, рассказанной Калецким. Что же касается экономики, то ей ведь все равно, откуда взялись деньги, создавшие спрос. Неважно, какого цвета кошка, лишь бы ловила мышей.

Принятие обществом теоретических изысканий Кейнса точь-в-точь отразило принятие им практических реформ Рузвельта. В 30-х гг. мир ждал чуда от государства, а потому готов был подхватить идеи интервенционизма. А начавшееся в конце десятилетия перевооружение британской армии, создавшее дополнительный спрос на промышленную продукцию, на практике показало, что «Общая теория» работает.

После Второй мировой войны мир стал кейнсианским. И оставался таковым до тех пор, пока ряд чудовищных по размаху гиперинфляции (в основном латиноамериканских), вызванных неумеренной активностью государства по созданию дополнительного спроса, не поставил вопрос об опасности экспериментирования с деньгами.

Не будем рассуждать о том, переворачивался ли в гробу Кейнс в эпоху практического воплощения кейнсианства. Лучше попробуем представить себе, как закончил бы свою историю Калецкий, доведись ему жить в наше время.

Узнав о чудесных свойствах фальшивых денег, владелец бара поставил у себя в кладовке станочек и приступил к столь быстрому наращиванию платежеспособного спроса, что в городке уже не хватало ресурсов для его удовлетворения. Цены начали расти, доходы — обесцениваться. Честные труженики стали бежать из этого места, зато понаехали спекулянты. Наконец, в один прекрасный день изрядно надравшийся посетитель бара заглянул в кладовку и… мигом протрезвел.

Что было дальше, рассказывать не нужно. Россия не столь давно выбралась из подобной истории с синяками и шишками.

 

Последний поклон

Труд Кейнса открыл для науки новый мир. Наше понимание макроэкономических процессов стало принципиально иным. Но парадокс открытия состоит в том, что мы так толком и не знаем, как его использовать. Те, которые утверждали, будто знают, наломали таких дров, что с 80-х гг. научный мир стал гораздо больше ценить достоинства рыночной стихии.

Еще один парадокс Кейнса состоит в том, что в 1942 г. человек, который полностью преодолел британскую консервативную традицию в политике, науке, частной и общественной жизни, получил титул барона Тилтона и стал членом Палаты лордов — реликта, оставшегося от далекого прошлого.

Несмотря на то что он достиг 60 лет и всех лавров, о каких только мог мечтать, лорд Кейнс стал работать еще интенсивнее, регулярно мотаясь через океан, несмотря на подорванное здоровье. В последние годы жизни он преуспел наконец в политике. В 1944 г. в Бреттон-Вудсе (США) была созвана международная конференция, заложившая основы послевоенной валютной системы. Тогда же были созданы МВФ и Всемирный банк.

Подготовили эту модель два человека: Декстер Уайт из Минфина США и Джон Мейнард Кейнс, опять работавший во время войны на британское казначейство. Кейнс жутко страдал от грубости американца, а тот не называл рафинированного англичанина иначе как «Выше королевское высочество». Тем не менее продукт их деятельности определял характер международных экономических связей вплоть до начала 70-х гг. А МВФ и Всемирный банк работают по сей день.

Но Кейнс всего этого уже не застал. Весной 1946 г. сэр Джон ушел в тот мир, где уже никого не волнуют проблемы занятости, процента и денег.