Эта первая в океане земля обидела нас. Островок был просто скалой без воды и растений. Вскоре мы нашли вторую такую же скалу. Командор присвоил им название Несчастливых островов.

Все-таки они приободрили армаду. Океан, названный нами Тихим за исключительное спокойствие вод, по-видимому, кончался. Но мы рано радовались. Истек январь, пришла середина февраля, а океан не выпускал нас. В эти дни умерли Кока, помилованный Магелланом, и Молино, добровольный палач армады, 13 февраля командор собрал на «Тринидад» тех, кто мог стоять на ногах.

— По моим подсчетам Молукки близки, — объявил Магеллан, — Однако вокруг них владения португальцев. Армада ослаблена и истощена, она не сможет обороняться, если придется дать бой. Нам нужно найти место, где бы экипаж мог отдохнуть, оправиться от голода, отремонтировать корабли. Поэтому я поворачиваю армаду на север. Там должно быть много островов, Еще немного терпения! Мы у входа в Азию!

6 марта по курсу показались острова, заросшие лесом. Моряки обнимали друг друга и восторженно молились. Белые, красные, черные лодки туземцев устремились к армаде. Высокие, голые, в шляпах из пальмовых листьев островитяне бесстрашно влезали на палубу. Поняв, что мы голодны, они протягивали свежую рыбу, кур, сахарный тростник. И тотчас обнаружилось, что эти люди не знают, что такое собственность. Туземцы с готовностью отдавали нам все, на что мы указывали рукой, но и сами брали без спроса что им вздумается. Командор с тревогой следил, как они хватали навигационные приборы, инструменты, одежду.

— Сеньор командор, — пожаловался растерянный Родригес, — туземцы утащили запасной парус и якорь.

— Ну и ну! — недоуменно произнес Магеллан. — Что за племя? Гнать их с палубы и больше на борт не пускать! Берег без разрешения не посещать!

Командор хотел запастись хотя бы водой. Но утром обнаружилось, что ночью островитяне отвязали и увели одну из двух сохранившихся шлюпок «Виктории».

Барбоза рассердился: шлюпками он дорожил. Взяв двадцать матросов, Барбоза высадился на берег искать пропавшее. Матросы начали стрелять из арбалетов. Лук, а тем более арбалет тут были совсем неизвестны: островитяне с изумлением хватались за стрелы, пронзавшие их тела. Преследуя туземцев, отряд дошел до деревни за мысом на берегу моря… В хижинах нашли парус и якорь, среди туземных лодок оказалась и наша шлюпка. Забрав их, подожгли деревню и отступили к армаде, отстреливаясь от смелых островитян, не перестававших бросать копья.

Лодки жителей островов, названных нами Разбойничьими, долго плыли следом за армадой. Мужчины кидали в каравеллы камнями, а женщины — быть может, жены убитых нами — рвали на себе волосы, протягивали руки к кораблям и причитали, словно бы жалуясь нам на нас же самих…

Еще восемь дней продвигалась армада и, наконец, увидела впереди сначала буруны, потом песчаную отмель, а затем тонкие стволы пальм над нею. Большой, полный жизни остров отворился армаде, щебетание птиц долетело оттуда. Сбоку лежал островок поменьше.

Помня о только что полученном уроке, Магеллан из осторожности послал Хуана Серрано осмотреть маленький остров.

Остров был безлюден. Пресные родники били из почвы. Между деревьями порхали птицы. Люди Серрано припали к воде и пили так долго, что мы на борту начали беспокоиться. Но вот они появились из леса, бережно неся шлемы с родниковой водой для товарищей.

Прежде всего мы свезли на берег больных, положили их на мягкую траву, под навес из досок и листьев. Здоровые принялись охотиться за птицами. Командор запретил употреблять неизвестные плоды и ягоды, кроме знакомых ему по прежним путешествиям грибов и мучнистых яблок хлебного дерева.

Вскоре от большого острова в нашу сторону направились туземные лодки.

Командор распорядился, чтобы никто не смел разговаривать с местными жителями, опасаясь подвоха. Но островитяне, темнокожие люди, вели себя робко и приветливо. Магеллан подарил им бубенчики, гребешки, куски ткани, зеркальце, а они поднесли кувшин пальмового вина, кокосовые орехи и бананы. Покачивая головой и прищелкивая языком, осмотрели больных, перекинулись парой слов и быстро наловили для армады свежей рыбы.

На следующий день около нашего островка крутились новые лодки туземцев со свежей пищей и вином. Мы щедро платили им. Силы мореходов восстанавливались с чудодейственной быстротой.

Наконец Магеллан собрал всю армаду — поздоровевших и повеселевших матросов.

— Соратники и друзья! — величественно произнес он. — Вы совершили открытие, которое перевернет мир. С редкостным мужеством и силой духа переносили вы голод, болезни, штормы, смерть товарищей, подавляли страх и отчаяние. Я горд, что возглавляю воинов, превзошедших древних героев. Грек Ясон проплыл всего только от берегов Греции до Кавказа, Одиссей — из Трои в Пелопоннес, и о них пели песни и слагали легенды. Армада преодолела расстояние в тысячи раз большее. Я благодарю всех вас и клянусь, что вы достойны бессмертной славы. Мы в Азии! Молукки близко!

Из рядов выступил Родригес.

— Сеньор капитан-командир, — пробасил он, — матросы думают, что, если бы не вы, нам ни за что не удалось бы найти пролив и переплыть этот океан. Матросы говорят, что вы лучший на свете из всех мореходов и что с вами мы поплывем хоть к черту на рога. Команда благодарит вас, командор, — Родригес низко пригнул свою бычью шею и коснулся пальцами земли.

— Спасибо! — Магеллан склонил голову в ответ. — А теперь слушайте приказ. Армада войдет в глубь этого архипелага и найдет гавань, чтобы стать на ремонт. Запрещаю забирать что-либо у туземцев, а также принимать золото в обмен на наши товары. Пусть островитяне видят, что мы ценим свои товары выше.

— Сеньор капитан-командир, — спросил Родригес. — Ну, доберемся мы до Молукк, набьем трюмы этими проклятыми пряностями, а дальше куда? Неужели обратно к проливу через дьявольский океан?..

В полной тишине Магеллан гордо вскинул голову:

— Нет, матросы, в нашем походе армада будет двигаться только вперед. Она вышла из Испании на запад, она вернется туда с востока. Мы совершим кругосветное плавание, друзья!

Начался триумф Магеллана. Мы шли от острова к острову, и вожди племен и раджи покорялись армаде. Командор, наделенный великой хитростью и умом, вступал с ними в разные отношения. Он просил, требовал, покупал, брал силой, где мог. От имени короля Испании командор вступал во владения островами, их жителей он обращал в христианство, и на самых высоких местах мы ставили кресты. Корабли двигались к острову и городу Себу, наибольшему и наибогатейшему в тех краях, с хорошей гаванью и излишками продовольствия. Небольшие селения, встречавшиеся нам, были бедны, их раджи с трудом отыскивали, чем накормить экипаж.

Суда проплывали мимо зеленых кущ, где скрипучими голосами перекликались попугаи, носились бабочки величиной с ладонь, высовывались между листьев кривляющиеся мордочки обезьян.

Живут здесь на сваях прямо над водой. Сваи поддерживают помост, а на помосте стоят хижины, толкутся люди, домашние животные, играют дети. Под помостом — лодки. На островах знали малайский язык, Энрике беседовал с жителями.

Один местный властитель пригласил меня и Барбозу на обед. Командор разрешил визит. Как и большинство здешних мужчин, властитель был среднего роста, желтокож, татуирован. Он красочно оделся. Его иссиня-черные волосы локонами спадали на плечи. Расшитый золотом шелковый платок обертывал голову, в ушах висели длинные золотые серьги. Грудь была обнажена, а с пояса до колен наброшен хлопчатобумажный покров с шелковыми узорами. Он был надушен росным ладаном. На боку кинжал с золотой рукоятью, ножны из инкрустированного дерева. На каждом зубе властителя виднелись три золотые крапинки.

Посуда, из которой мы ели, тоже оказалась золотой. Принесли блюдо со свининой и кувшин вина. Когда властитель брал чашу, он простирал ко мне другую руку, потом сжимал ее и резко подносил кулак к моему носу. В первый раз я схватился за оружие. Но оказалось, что это был дружеский жест, заменяющий тост. Я тоже стал совать кулак под нос властителю, и хозяин проявил удовлетворение.

Я пил мало, беседуя с хозяевами и записывая слова, которые они говорили, когда я указывал на ту или иную вещь. Зато Барбоза, проворчав, что наконец-то, мол, удастся выпить вдосталь, приналег на вино, тыча кулак сыну властителя, и к вечеру оба они, охмелев, дремали обнявшись…

Магеллан не упускал случая показать туземцам мощь армады. Подходя к селениям, мы обычно давали залп из бомбард. Командор порой велел какому-нибудь матросу облачиться в панцирь и предлагал туземным воинам сколько угодно пускать в него стрелы, разить копьями и мечами. Воины со страхом говорили, что в такой одежде один человек может справиться с сотней. Командор отвечал, что так оно и есть, и многозначительно добавлял, что на каждом его корабле по двести панцирных солдат.

Город Себу проступил сквозь теплый туман на рассвете. Дворцы из бамбука, с загнутыми краями крыш и разноцветными окнами стояли на сваях и на берегу. Они отражались в воде, мы словно бы видели второй город, перевернутый вниз головой. Армада дала двойной залп и подняла флаги, приветствуя раджу Хумабона, правителя Себу. Он был чарующе красив, этот город, и его гавань, заполненная парусами. Но будь проклят тот день и час, когда мы вошли в нее.

Поначалу раджа встретил нас холодно. Однако арабские купцы спешно объяснили ему, кто такие европейцы, рассказали об участи Малакки и посоветовали не раздражать армаду. Когда же посол командора с переводчиком Энрике посетили дворец властителя Себу и пояснили, что мы не португальцы, взявшие Малакку, а подданные куда более сильного государства — Испании, и что Магеллан ничего не требует от раджи, кроме торговли и помощи в ремонте со щедрой оплатой за нее, — раджа пожелал говорить с командором. Хумабон сообразил, что столь грозного для них всех гостя не худо бы заиметь в союзники, — и объятия Себу раскрылись для нас.

Раджа и его приближенные то приезжали на суда, то звали командора во дворец. Наше вооружение вызвало у них уважение, исполненное страха. По целым дням, бывало, продолжались их беседы. Командор рассказывал об Испании, поведал о нашем великом пути, о том, как мы нашли пролив, пересекли океан и как в скором времени собираемся вернуться домой, обогнув землю. Хумабон восхищался стойкостью экипажа и прозорливостью капитана-командира.

Иногда командор устраивал турниры на берегу, и тысячи жителей Себу сбегались посмотреть их, Раджа проникся таким уважением к командору, почтением и страхом перед могуществом европейцев, что сам пожелал обратиться в христианство и стать подданным короля Испании, соглашаясь платить дань.

Магеллан обнял раджу.

— Властитель Себу! — переводил его речь Энрике. — Ты умный человек и будешь награжден за это. Мы вознесем тебя высоко, раджа, поставим над иными властителями и сообща укрепим и усилим эту страну. Твои враги будут наши враги, наши — твои. Однако подумай хорошенько, Хумабон. Я не выманивал твоего предложения обманом, не вынуждал к нему силой. Помни: раз данное слово нарушено быть не может. Посоветуйся с вельможами, с вассалами, что скажут они. И ответь завтра.

Завтра, 14 апреля 1521 года, на центральной площади Себу состоялись торжества. Сорок мореходов несли королевское знамя. Раджа встал с кресла, крытого красным и фиолетовым бархатом, обнял Магеллана, усадил рядом с собой в такое же кресло. Офицеры сели на взбитые подушки, остальные на циновки.

— Я и мой народ желаем стать христианами и вассалами короля Испании, — заявил раджа.

Он сказал затем, что просит оставить в городе двух священников для наставления народа в новой вере.

— Оставлю, — обещал Магеллан. — Хумабону подарю также полный испанский панцирь. Но и он пусть пошлет с нами двоих детей своих ближайших вассалов, дабы они увидели Европу и обучились языку.

Посреди площади воздвигали высокий крест. Командор кратко повторил основные истины веры и перечислил необходимые обряды. Потом лично повел властителя Себу к крещению. Раджу окрестили доном Карлом в честь императора; его сына-наследника — доном Фернандо — по имени брата императора; командующего армией — тоже доном Фернандо по имени нашего капитана-командира. Более пятисот человек — весь двор Хумабона — получили крещение. Непрерывно гремели пушечные салюты армады; вздрагивая от их грохота, островитяне припадали к кресту.

По правде говоря, не нравился мне этот раджа: низенький, толстый, с кривыми зубами, хитрым лицом и узкими глазами, выражения которых было не разобрать. Но я понимал, какую важную бескровную победу одержал Магеллан.

— Я не выжил из ума, Антонио, — говорил вечером Магеллан. — И вполне отдаю себе отчет в происходящем. Хумабон совершил со мной сделку, ожидая от нее выгод, а отнюдь не воспылал любовью к Христу и Магеллану… Что ж, Викорати, пусть так. Мы закрепим и углубим начатое…

— Матросы только и говорят о близких Молукках, — заметил я, — о том, что они будут единственными в мире людьми, совершившими кругосветное плавание.

— Оно уже совершено, Викорати. Неподалеку отсюда остров Высоких Гор… — сказал командор и замолк, Я не смел пытать его.

…Рядом с Себу лежал островок Матан. Там правили два соперничающих вождя: Зулу и Силапулали. Зулу признал власть крестившегося раджи, а Силапулапи отказался, считая раджу изменником. Хумабон, нареченный дон Карл, попросил помощи- Армада подошла к Матану, разбила сторонников Силапулапи, сожгла их селение Булайя и наложила контрибуцию: три козы, три свиньи, по три меры риса и проса.

26 апреля Зулу прислал Магеллану гонца. Он сообщал, что рад бы прислать продовольствие и в большем количестве, чем повелел командор, да не дает непокорный Силапулапи. Магеллан разгневался и объявил, что сам поведет шлюпки. Все, кто слышал его слова, движимые одним порывом, стали уговаривать Магеллана не ездить.

— Пошлите меня, сеньор командор, — горячо говорил Барбоза, переходя, как всегда на людях, на «вы». — Или любого другого. Что, мало у нас офицеров?

— Сеньор капитан-командир, — поддержал его я, — Назначьте меня. К чему рисковать? И стоит ли вообще вмешиваться в мелкие распри туземцев? Раджа прекрасно управится с Силапулапи после нашего отплытия.

Трудно сказать, почему мы все взволновались. Некое тягостное предчувствие, присущее, говорят, иногда человеку, окутало нас. Как о милости, долго, но тщетно просили мы командора или отменить поход на Матан, или позволить кому-то из нас возглавить его вместо Магеллана.

— Да что с вами, друзья мои? — удивился командор. — Или вы боитесь? Вспомните, как было в Булайя: один залп поверх голов обратил строптивцев в бегство. Лишь только Силапулапи услышит аркебузы — а действие их будет такое же, как в Булайя, как и в остальных селениях Азии, — он покорится.

Магеллан задумался ненадолго, в его черных глазах я вдруг уловил искру неуверенности.

— Я не понимаю тебя, Антонио, — обратился он ко мне, — после всего, что мы совершили, поход на Матан кажется мелочным и несерьезным. Но мы в начале испанских путей по Азии. Из опыта португальцев я знаю: начало должно оглушать и подавлять народы. Оглушать страхом и неотвратимостью возмездия. Чтобы ни одна рука не вскинулась, ни один голос не поднялся против испанцев, когда мы или наши последователи вторично придем в архипелаг. У нас здесь нет друзей, у нас только союзники, боящиеся нас, и враги, которых мы заставим себя бояться! Матан? — Магеллан недоуменно склонил голову. — Мне не нужен Матан. Но я дал слово защищать раджу, за что он оказал нам много услуг, и оно нарушено быть не может. Повторяю: первый залп, как всегда, решит дело.

— Если все так просто, — возразил Родригес, — то тем паче вам незачем ехать, сеньор. Поверьте, мы сами управимся.

— Ну, нет! — со смехом ответил командор. — Плох пастух, покидающий свое стадо. Почти два года мы вместе в радости и в горе, и так будет до скончания плавания.

— Тогда возьмите меня с собой, сеньор, — попросил я.

— И меня! — выдвинулся юнга Фернандо.

— А не рано ли тебе? — спросил командор.

— Мы его подучили, сеньор, — прогудел Родригес. — Парень дерется сносно. Между прочим, сеньор, а я что — кривой на правый глаз?

Энрике без слов подошел к Магеллану, обнажив свой малайский крис.

— Меня, конечно, оставят, — грустно вздохнул Барбоза.

— Да, шурин, заменишь меня на кораблях.