Граф де Карно и сто высокомерный аристократизм! Граф де Карно и его топкое понимание сюрпризов и неожиданностей! И прежде всего граф де Карно и его связи.

Явившись к нему на рю де Бретань, я в облицованном мрамором вестибюле предъявил дворецкому визитную карточку. Окно стояло раскрытым настежь, пахло свежими цветами, однако их самих видно нигде не было. Роскошные двустворчатые двери в гостиную были закрыты, но вскоре распахнулись, и передо мной предстал Ипполит, один из слуг графа.

— Вы? — невольно воскликнул он, и в голосе его явно слышались и упрек, и крайнее удивление. Ипполит осторожно притворил дверь и оглядел меня с ног до головы. — Я ничего против вас не имею, месье. Но вот только старайтесь не попасться на глаза служанке графини.

— Ага. Понятно. Значит, отныне в этом доме делами заправляет уже не господин граф, а служанка его дочери. Так что, мне, выходит, от ворот поворот?

Я не пытался избавить голос от язвительно-вызывающих интонаций. Ипполит невольно выпрямился, и в его глазах сверкнула ненависть. Он чуть было не уронил пальто, принимая его от меня.

— Смею добавить, — продолжал я, — я что-то не припоминаю, чтобы здешняя прислуга относилась с должным почтением к самой графине.

— Откуда вам это знать?

— Я знаю больше, чем в состоянии уяснить ваш убогий ум. И если вы сию же минуту не препроводите меня к господину графу, не исключено, что я вас просто загипнотизирую. И как следствие, не пройдет и пяти минут, как вы будете со спущенными штанами красоваться на одном из близлежащих рынков да к тому же горланить что-нибудь вроде «Простите меня великодушно! Я пропащий грешник!».

Угроза подействовала. Ипполит побелел, как его накрахмаленный воротничок, но все-таки не снизошел до формально-вежливого «Прошу вас», перед тем как проводить меня в зал для приема. А в качестве наказания заставил меня ждать. Впрочем, к чему я приобретал свою новую трубку? Граф был известным эксцентриком, и если чуточку скопировать эту самую его эксцентричность, разве может это повредить.

И я извлек из кармана сюртука пачку табаку и трубку, кроме них и повое приспособление для поджигания: спички, рекомендованные мне продавцом в Пале-Рояль, последнее изобретение, надежные и удобные для пользования. «Огонь всегда к вашим услугам, безотказное средство». Мне не терпелось испытать их.

Премьера в доме графа де Карно.

Набив трубку, я аккуратно извлек одну спичипку из коробки. После этого достал покрытый воском флакончик с серной кислотой. Осторожно вытащив притертую пробку — я знал, что, если это количество кислоты развести даже в ведре воды, его вполне хватило бы, чтобы превратить в лохмотья весь мой гардероб. Вот таким недостатком обладало изобретение. И все же эти спички были куда надежнее фосфорных. Я своими глазами видел, как прошлым летом в Париже один из почтенных чиновников в Тюильри вдруг завопил не своим голосом — в кармане у него внезапно воспламенились эти самые серно-фосфорные спички. Видимо, летний зной так на них подействовал. Кроме жуткого позора — сами посудите: стаскивать штаны при всем честном народе, — бедолага получил обширные и тяжелые ожоги — фосфор продолжал гореть даже после того, как подбежавший официант вылил два кувшина воды на огонь.

Но теперь я, располагая столь совершенным средством поджигания трубки, мог не волноваться за последствия. Я погрузил кончик спички во флакончик, вынул его и помахал спичкой в воздухе. Сработало! Заклубился едкий, пахнувший тухлыми яйцами дым, и конец спички занялся пламенем.

— Эврика! Да будет свет!

Пару секунд выждав, я поджег табак. Превосходный вкус! Моя первая чужеземная трубка! Я аккуратно собрал и спрятал зажигательные принадлежности в правый карман сюртука, а обгоревшую спичку сунул под стул. Возложив йогу на ногу, я попытался выдыхать колечки дыма, словом, наслаждался возможностью задымить благоухавшую цветами гостиную графа де Карно.

Двери распахнулись. Мимо стоявшего с унылым видом Ипполита пронеслась служанка Элен, подбежав к окну, она демонстративно распахнула его настежь. Сквозь клубы дыма ко мне прошествовал дворецкий и, остановившись, замогильным голосом сообщил следующее:

— Ничего не могу изменить — месье граф желают, чтобы я проводил вас к нему.

На лице Ипполита застыло выражение оскорбленной добродетели, но глаза светились злорадной уверенностью, что он еще мне как-нибудь отомстит. Боже, он, наверное, смертельно завидует своему господину и хозяину, наделенному могуществом поступать по своему усмотрению! Интересно, как же граф примет меня? Нетерпение мое росло. С дымящейся трубкой в зубах я степенно поднимался по лестнице.

Указав мне на дверь, Ипполит все с тем же мрачным видом отступил в сторону. Меня встретил знакомый звук столкнувшихся бильярдных шаров. И тут же голос графа восхищенно произнес:

— Parfaitement!

Стало быть, господин граф убивал время за бильярдом. Ну, решил я, в таком случая моя дымящаяся трубка вполне гармонировала с обстановкой. Улыбаясь, я вошел в игорную комнату. Граф, прицеливаясь кием красного дерева, как раз готовился нанести очередной изящный и точнейший удар, но я во все глаза смотрел на изрытый морщинами лик аббата де Вилье. Тот кивнул мне, бровь над слезящимся правым глазом едва заметно дрогнула.

— Аббат — мой пленник, — весело сообщил граф де Карно. — Как и подобает старым приятелям. Вот так-то, Петрус. От души рад вашему приходу.

Положив кий на край стола, он протянул мне руку для приветствия. И тут же завязался диалог о курении трубки, в ход пошли все «за» и «против» этого занятия. Обычный великосветский об: мен мнениями, причем граф поразил меня, по запаху определив, что я курю один из легких сортов виргинского табака. И здесь он не преминул продемонстрировать мне свои обширные познания. Мне благосклонно позволили коптить потолок и стены игорной комнаты вплоть до окончания решающей партии между графом и аббатом. Оба получили возможность вдоволь поиздеваться надо мной, ибо табак в трубке никак не желал догорать.

— Во времена ужасные правления ужасного короля Пруссии жил-был один офицер-гвардеец, который дымил так, что умудрился покрыть копотью даже небеса.

Граф де Карно посмотрел мне прямо в глаза и, натерев мелом кончик кия, продолжал:

— Так вот, однажды вечером измученные облака не выдержали, и на землю пролился отвратительный, мерзостно смердящий дождь, чьи капли были неотличимы от экскрементов. Лужи исторгали зловоние, весь город исторгал зловоние, и тут лопнуло терпение даже у короля. Он распорядился бросить гвардейца в тюрьму, но решил проявить к нему милость, оставив ему табак и трубку. И вот, оказавшись за решеткой, гвардеец продолжал курить, как безумный, и даже привычные ко всему тюремные блохи и вши — и те не выдержали и подохли. Но и гвардеец явно переборщил — в конце концов не выдержали и его внутренности и сгнили. Одним словом, именно этого и следовало ожидать. После того как истек срок его наказания и камеру решили после него проветрить, поднялся ужасающий ветер, и ветром этим гвардейца сдуло с нар. По словам местных жителей, его закрутило вихрем, и он исчез с берлинского небосклона. Сильный восточный ветер донес сто до самой Америки, где и забросил на верхушку векового дерева. И с тех нор историография Пруссии о нем не вспоминала, разве что только в нескольких случаях повышения налога на табак.

— Хорошо-хорошо, учту в качестве предостережения себе, — ответил я, с явным облегчением замечая, что клубы дыма моей трубки разжижаются, а сама она стынет.

Граф снял со стойки третий кий — для меня, а аббат тем временем старательно укладывал на зеленое сукно шары в новый треугольник. Его движения были уверенны и не лишены грации, по ним было видно опытного игрока. «Ничего-ничего, сейчас ты убедишься, каково тебе со мной придется», — наверняка именно такие мысли в тот момент занимали аббата де Вилье. А передо мной встала нелегкая задача не ударить лицом в грязь.

По-видимому, я покраснел как рак, ибо граф участливо осведомился, не двоится ли у меня в глазах, это все, дескать, ваше пристрастие к табаку.

— Нет-нет, — успокоил его я, хотя чувствовал, как предательски дрожит нижняя губа. — Интересно, а можно ли загипнотизировать бильярдные шары?

Сосредоточившись на начале поединка, я прицелился. Шар пролетел вперед, и мой расчет загнать им в правую лузу другой оказался верным. Точно таким же образом мне удалось расправиться еще с двумя шарами… В лузе! А вот попытка карамболя провалилась с треском.

— Великолепно, Петрус, великолепно. Не стоит отчаиваться.

Аббат де Вилье уступил свое право графу. Тот, подойдя к столу сбоку, прищурился и нанес удар. Вот уж грохнул так грохнул! Оба шара аккуратно улеглись в лузы — левую и правую. А вот второй его удар оказался уже не столь блестящим.

— К дьяволу, Жозеф, мне сдастся, он гипнотизирует не шары, а тебя. Позволю себе спасти положение.

И надо сказать, аббат не подкачал. После того как он загнал в лузы пять шаров кряду, я невольно присоединился к рукоплесканиям графа. Этот субъект в сутане и на самом деле был превосходным бильярдистом. Воистину потрясающе было наблюдать за его игрой. Но, как говорится, за все приходится платить. Напряжение игры дало о себе знать — после последнего удара аббат, побледнев, рухнул в кресло, выпустив из рук кий. Граф де Карно позвонил Ипполиту:

— Принеси портвейн с двумя яичными желтками, щепоткой сахара, соли и перца.

Аббат де Вилье знал, чего хотел. Перец, как он пояснил, повышает кровяное давление, а все остальные компоненты служат для подкрепления его слабевшей на протяжении вот уже нескольких месяцев мускулатуры. Уже во время приветствия мне бросилось в глаза, что в его кивке присутствует благосклонность, теперь же, когда мы с графом сидели напротив него, я даже готов был утверждать, что от аббата исходит некая теплота. Неужели просто актерская игра? Нет, на игру явно не походило. Судя по всему, дни аббата де Вилье были сочтены. Это даже повлияло на решение представителей юстиции, разрешивших ему оставаться под арестом дома, а не гнить в тюрьме.

— Так что, Петрус, никакой я не убийца. Ну, может быть, временами излишняя гордость да запальчивость идут мне во вред. Все дело в шампанском, оно ведь у меня в крови — мои предки всегда тяготели к виноделию, имея обширные виноградники вблизи Труайс. А вот отец мой решил все продать и перебрался в Эльзас, где по настоянию матери занялся возделыванием табака. Прежние дружеские связи с семейством де Карно сохранились, налаживались и новые, например, с Оберкирхами. К сожалению, отец умер во цвете лет. К счастью, мать моя была не лишена деловой хватки. Однако после ее смерти я последовал примеру отца — все обратил в деньги. Владеть чем-либо — это явно не в нашем духе.

— Зато в вашем духе путешествия и благотворительная деятельность. Как явствует из биографии Марии Терезы, над которой вы в 1798 году взяли опеку в статусе так называемого дяди. Это произошло в Нидвальде, в Швейцарии.

— В Нидвальде? — Графа явно позабавило упоминание этого местечка. — Нет-нет, не в Нидвальде. Это было в…

— Ипполит, — невозмутимо обратился аббат де Вилье к дворецкому, как раз собравшемуся предложить подкрепляющее питье в объемистом бокале, — помоги своему эрудированному хозяину. Ты ведь сам родом из Женевы, если не ошибаюсь? С чем у тебя связано такое название, как Нидвальд?

— Швейцарское восстание, бунты, убийства священнослужителей, усыновление. Простите, что вмешиваюсь, если я верно понял месье Кокеро, Мария Тереза дочь Швейцарии? Слава Богу, если так. По крайней мере у меня теперь будут основания гордиться этим, а то приходится испытывать чувство неловкости за таких отщепенцев, как Руссо, например, обесчестивших мою родину.

— Ипполит! — не выдержал я. — Вам-то уж отчего быть таким противником свободы, равенства, естественности и отзывчивости? Отчего вы выступаете за монархический абсолютизм, богобоязненность и неравенство?

— Я должен на это дать ответ? — обратился Ипполит к графу.

— Должен? Отнюдь. Я и не очень рассчитываю, что ты мог бы дать ответ. Или все же вдруг окажется, что у меня на службе мыслитель? Смелее, Ипполит, разумеется, я ничего не буду иметь против, если ты ответишь месье Кокеро. Но разве все так уж необходимо обдумывать? Разве не прелестна жизнь именно своей бездумностью?

— Не мне судить об этом, граф, — скромно ответствовал его дворецкий. — Одно мне доподлинно известно: свобода и равенство возможны лишь тогда, если будут отменены деньги. Естественность предполагает распутство, а отзывчивость нередко вырождается в тщеславие. А вот богобоязненность, напротив, означает смиренную покорность, подчинение себя реалиям повседневности, монархия объединяет нацию, а неравенство способствует проявлению инициативы каждым в отдельности.

— Слышали, Петрус? — злорадно воскликнул аббат. — Устами Ипполита глаголят чисто швейцарская основательность и приверженность многовековым традициям. Он антиутопист и видит жизнь такой, как она есть. Когда якобинцы в июле 1790 года ополчились против церкви, когда они в мае 1794 года решили вообще упразднить христианство, лишив нас званий, состояния, когда они принялись сбрасывать с церквей колокола — в подобные периоды выживает лишь тот, кто сохраняет именно приверженность традициям. Я, к примеру, отказался от своего имени и с тех пор величаю себя аббат. Именно этот аббат и стал импресарио Марии Терезы. Лучше довольствоваться малым.

Я не стал ему возражать, поскольку никак не желал ссор в чужих стенах, и дал ему спокойно допить свое зелье. В ходе дальнейшей беседы они с графом лишь переглядывались, никак не реагируя на заимствованные мной у Руссо идеи и понятия. Оба страшно напоминали мне двух снедаемых скукой вельмож. Но от меня не укрылось плутовское выражение глаз графа. Он сидел с таким видом, будто бы не принимал всерьез ни Руссо, ни меня, ни аббата, ни своего дворецкого. Я и сам почти не сомневался, что граф был ни за кого. Он был выше всех этих фракций, идеологий, политических лагерей и вообще презирал тех, кто с ослиным упрямством придерживался чьей-либо стороны.

Что именно его так позабавило, об этом мне выпало узнать много позже. Но в ту пору графа уже не было на этом свете, а аббат готовился покинуть его.

Естественно, что одним лишь бильярдом да экзотически приправленным портвейном дело не ограничилось. Граф дал понять, что нас ждет и небольшой ужин.

— После концерта.

Я сразу же почувствовал разливающуюся на сердце теплоту, однако не решился уточнить, что он имел в виду, поскольку страшно боялся разочароваться. Во всяком случае, было видно, что граф де Карно пребывал в прекрасном настроении, и ему даже пришло в голову предложить вниманию аббата поединок на рапирах.

— Хотя Петрус — человек не нашего с вами сословия, дорогой аббат, он, безусловно, человек чести: он влез во все ничуть не меньше нас с вами. И к тому же несравненный мастер по части самообмана, что, безусловно, тоже роднит его с нами.

— Жозеф, ты ведешь себя так, будто согласие у тебя уже в кармане, — рассердился на друга аббат. — И со своими намеками ты уж, пожалуйста, будь поосторожнее.

У меня не было времени вдумываться в загадочные формулировки аббата де Вилье. Спесивые тирады обоих старых приятелей уже давно действовали мне на нервы, меня, человека, отнюдь не лишенного честолюбия, в особенности задевали вечное графское высокомерие, этот дружелюбный цинизм. Но если граф, иронизируя, высмеивал и свое сословие, и себя заодно, тот аббат упрямо старался внушить, что, дескать, мне, и только мне, высочайше предоставлена уникальная возможность окинуть взором умонастроения последних представителей достопочтеннейших фамилий. Я испытывал сильнейшее желание проучить обоих. И по тому, как они на меня смотрели, чувствовал, что они это понимают. Значит, вы, месье граф, желаете дуэли? Извольте!

Так что сцена переместилась на фехтовальную дорожку. Паркет был свеженатерт, зал проветрен, в нем царила прохлада. Зеркальная стена блестела, сверкали во всем великолепии хрустальные люстры, вот только гобелены со сценами рыцарских турниров куда-то исчезли. Вместо них висели портреты, исключительно мужские и представлявшие сплошь длиннолицых и преисполненных величавого достоинства субъектов. Кое у кого даже наличествовала фамильная бородавочка между носом и правым глазом.

— Простите, граф, а где же вы?

— Полагаете, я по возрасту уже подхожу в эту компанию?

— Смерть иногда настигает нас быстрее движущейся кареты, — невозмутимо ответил я, прилаживая нагрудник.

Граф ничего не сказал и с каменным лицом стал извлекать из укрытого в стене хранилища рапиры с заточенными концами.

— Не возражаете?

— Против чего? Против смерти?

— En garde, Петрус!

Приветствие, исходная позиция — и граф атаковал. Я не успел подзабыть последний из преподанных им уроков, посему следил за дистанцией, предпринимая все, чтобы не подпустить противника слишком близко. Первые минуты с полным основанием можно было считать ничьей. Бились мы отчаянно — заточенные клинки только лязгали, — но, разумеется, избегая опасных для жизни приемов. И наше единоборство действительно было таковым — не самое беззаботное развлечение тех, кто считал себя людьми чести, но проходило оно с умом, с особым, присущим фехтованию блеском и тактом.

Наконец наступил момент, потребовавший предельной сосредоточенности, когда каждый стремится продемонстрировать оппоненту, что нервы у него крепче: Ипполит препроводил в зал Марию Терезу. Она была прекрасна, на ней было бежевое платье, тюлевый шедевр модельера, она благоухала розами и была преисполнена достоинства.

— Нет-нет, прошу вас не отвлекаться! — чуть ли не с порога объявила она. — Я могу разобрать лишь два темных силуэта, однако звон клинков ни с чем другим не спутаю. Ну, кому же из вас мне пожелать победы?

Ни из уст графа, ни из моих ответа не последовало. Он тем временем сумел добиться небольшого преимущества и, сделав удачный выпад, вынудить меня к обороне. И преимущество это, как граф уже очень скоро сообразил, обратилось в недостаток. В конце концов убивать меня он не собирался, посему вынужден был остановиться.

— Дитя мое, они, как тебе следовало бы знать, сражаются боевым оружием, — донесся до меня голос аббата.

— Боже мой! Нет! Скажи им, чтобы немедленно прекратили!

— До первой крови! — невозмутимо парировал аббат. — А приз — ты, ангел мой.

— Вы, мужчины, все просто помешанные!

— Мария Тереза! — воскликнул граф с другого конца дорожки. — Положите конец нашим мукам и назначьте приз.

И граф де Карно набросился на меня так, словно и вправду вознамерился прикончить. Навязанный мне ближний бой я отразил с первой позиции, мгновенно отскочив назад, после чего выпад и… Туше! По нагруднику графа протянулась длиннющая дыра, из которой торчали клочья ваты.

— Мария Тереза! — выкрикнул я с наигранным беспокойством. — Поединок есть поединок. Единоборство двух людей чести необходимо довести до конца. Я не стану осыпать оскорблениями графа, но и он не покусится на мою честь. Кроме того, я, будучи гостем этого дома, подчиняюсь его законам.

Аббат рукоплескал, граф рассмеялся. Хотя мы с графом были настроены на миролюбие, наши скрещенные клинки звенели скорее угрожающе. Марии Терезе оставалось лишь в страхе зажать уши.

— Господа! Мой приз — вальс в шлафроке в полночь, а ты, дядюшка, подыграешь нам на рояле. Победитель тот, кто нанесет следующий удар.

— Великолепно!

Буду краток: лучше, чем в тот день, я никогда не фехтовал. Только мне это ничего не принесло. У меня сложилось впечатление, что граф заранее отрепетировал этот поединок и пригласил меня лишь для того, чтобы свершить символический акт мести за Элен и по наущению аббата унизить меня перед Марией Терезой. Как Жозеф мог фехтовать на самом деле, он доказал уже в следующее мгновение, приперев меня к зеркальной стене зала и затеяв игру со мной, будто кот с мышью. Мне, как мыши, естественно, приходилось уворачиваться от точных и безжалостных туше графа, но ровно настолько, насколько он мне позволял. Я сумел разгадать уловки графа с намеренно не доводимыми до. конца отражениями моих ударов, и однажды мой клинок рассек рукав графа, но это было последним, что мне позволили. Секунду спустя я уже вопил от боли — клинок де Карно царапнул правое предплечье. Продолжая жалкие попытки обороняться, я чуть было не прижался к зеркалу, едва не упав, в то время как острие клинка, пронзив одежду, почти впилось мне в бок.

Граф, судя по всему, не собирался упиваться триумфом.

— Может быть, послать за врачом?

— Благодарю, нет необходимости.

Согнувшись в три погибели, я упал на колени. Ужас был куда сильнее боли. А ведь то были и не раны вовсе, а так, пустяковые царапины. Однако рукав мгновенно пропитался кровью. Я чувствовал, как она заструилась по локтю и ниже.

Ни с чем не сравним триумф победителя, и все же мое поражение было для меня куда слаще, невзирая на боль! Мария Тереза, бросившись ко мне, обняла меня, не боясь перепачкать кровью новое чудесное платье.

— Граф, вы мне ответите за это безобразие.

— С превеликим удовольствием, Мария Тереза. Боюсь, насчет безобразия вы правы. Мы слегка подурачились, но, согласитесь, человеку чести не грех иногда и подурачиться. Если бы это зависело от меня, я бы произвел Петруса в рыцари.

Он помог мне подняться и проводил в гостиную. Ипполит принес перевязочный материал, коньяк и раствор камфары. Мария Тереза пожертвовала флакончик успокаивающего. Я был на седьмом небе от счастья и безмерно благодарен графу за навязанный мне поединок на боевых рапирах. И с радостью отдал себя в руки тех, кто оказывал первую помощь. Ипполит умело и сноровисто перевязал меня.

— Как здорово у вас все получается.

— Благодарю вас, месье Кокеро. Знаете, а вы выросли в моих глазах.

— Что вы такое говорите?! — возмутилась Мария Тереза.

Успокоив ее, я наслаждался вниманием к своей особе. Ипполит явно нервничал. Мария Тереза беспрестанно повторяла ему, чтобы он был повнимательнее, хотя понятия не имела, что происходит, поскольку была лишена возможности наблюдать за происходящим. После того как рука была перевязана, я встал и, нимало не смущаясь, спустил брюки. Ипполит будто окаменел. Когда я задрал окровавленную сорочку, обнажив себя почти до лобка, он в панике загородил собой меня от Марии Терезы, после чего попросил женщину покинуть гостиную.

— В этом нет ровным счетом никакой нужды, — заверил его я. Ничего страшного, в конце концов, речь идет о перевязывании ран, при этом, как правило, приходится демонстрировать наготу.

Мой подчеркнуто невинный тон послужил сигналом для Марии Терезы: она принялась многословно уверять всех в моей правоте, упомянув вскользь и о том, что однажды и мне приходилось оказаться в сходной с ее ситуацией.

Ипполит был посрамлен и разгромлен.

* * *

— Вот это и есть то, что называют естественностью, — провозгласил я, когда последний узелок был завязан. — Естественность и душевная теплота, а также свобода и равенство полов.

Ипполит вскоре откланялся.

С четверть часа нам представлялось, что мы действуем в рамках приличий. И пока я, растянувшись, с закрытыми глазами возлежал на кушетке, Мария Тереза одарила меня кратким, мало что означавшим поцелуем и, пообещав мне, как когда-то в Сен-Жермен-де-Пре, обратить мой горький опыт в сладкий, передвинула кресло к дверям и заклинила ручку спинкой.

Я не отваживался ни дышать, ни думать, ни вообще как-либо обнаружить себя физически. Активную роль взяла на себя она.

Я чувствовал ее запах, шелест платья. Мы поцеловались, и вот тут она и одарила меня теплом и сладостью. Я ощутил, что руки мои спускаются все ниже и ниже по ее бедрам…

В некоторых случаях четверть часа может превратиться в вечность.

Остаток дня новостей не принес — во всяком случае, запоминающихся. После примерно получасового сна меня разбудил Ипполит: наступило время домашнего концерта. Дворецкий доставил мне полный гардероб, а на стопке нижнего белья лежал колокольчик.

— Если что понадобится, позвоните, — дружелюбно известил он меня.

Судя по всему, я был не первой жертвой графа. Похоже, Ипполит был в курсе того, как обращаться с теми, кто испытал на себе фехтовальные умения его хозяина. Мне едва хватило сил, чтобы кое-как умыться, а уж одеваться пришлось с помощью дворецкого.

Я предпочел бы пару часов помечтать в одиночестве, насладиться свалившимся на меня счастьем. Слишком уж драгоценным казалось мне ощущение влюбленности, смягченное успокаивающим, которым меня напоила Мария Тереза. Разве способен ее концерт дать мне то, чем она одарила меня на всю жизнь? Как бы мастерски она ни играла, ее музыка для меня сейчас — заурядный шум. Я даже чуточку робел вновь встретиться с остальными гостями графа. Не заметят ли они мой влюбленный вид? Что произойдет, если я не выдержу и возьму да поглажу ее по щеке? Или потеряю рассудок настолько, что брошусь обнимать и целовать ее?

Придет ли она ко мне после обещанного графу танца? И когда? Часом спустя, украдкой пробравшись?

На концерт пожаловали банкир Буасье и Даниель Ролан. И еще месье Эрар, а также знаменитости из консерватории. Даже Ипполиту разрешили присесть с гостями — и ему, как настоящему гостю, кухонная челядь подавала закуски и шампанское.

Мария Тереза играла недолго, и часа не набралось. Специальной программы не было. Все невольно косились на тех, кто слыл докой по музыкальной части, те удовлетворенно закивали уже при первых тактах. Мадам Буасье, соседствовать с которой я имел честь, безнадежно спутала Георга Фридриха Генделя с Йошем Фререм Хедделем, бетховенские багателли — с балладами Бурхаава. Я едва сдерживался, чтобы не расхохотаться. Герман Бурхаав был в прошлом веке врачом в голландском Гарлеме и прославился тем, что сумел локализовать «конвульсивную эпидемию» в городской больнице прикладыванием к икроножным мышцам больных раскаленного железа, прожигая мясо до костей.

Аплодисменты были бурными и непродолжительными. Марию Терезу, похоже, они не волновали вовсе. Если к началу концерта у нее был цветущий вид, то сейчас она походила на увядший цветок: голова опущена, потухший взор, впалые щеки. Игра опустошила ее, лишила сил, и что меня более всего озадачило: если уж такие минутные пустячки способны были обессилить ее, что же в таком случае будет с ней после серьезных вещей — сонат, вариаций? Да и аббата идея Марии Терезы отправиться весной на гастроли в Варшаву, Краков и Ригу, похоже, не вдохновляла.

— Может, мне еще удастся ее отговорить, — признался он в финале выступления. — Ибо у меня совершенно другие планы. Опекунство, Петрус, если вы понимаете, что я имею в виду.

— Разумеется, понимаю. Вероятно, у вас есть кто-то из агентов на примете, кто исполнял бы ваши обязанности?

Аббате любопытством взглянул на меня, губы его искривились в иронической улыбке. Впрямую он мне не ответил, однако признался, что агентом не станет барон Филипп Оберкирх. Это очевидно, явно поторопился с ответом я. Определенно для него будет сюрпризом, если Мария Тереза объяснит это ему, по сердце ее думает и говорит по-другому.

— Вы, Петрус, уж воздержитесь от всех этих ваших таинственных намеков.

— Ну как же? — вскричал я с деланным возмущением. — Она сегодня вечером обещала танец нашему общему приятелю Жозефу! Жду не дождусь, что же вы преподнесете им в качестве аккомпанемента, аббат.

— И мне не терпится узнать, — вмешался в нашу беседу граф. — Но я убежден, Петрус, если вам удастся самую чуточку загипнотизировать мадемуазель, она не заметит фальши в игре своего дядюшки.

Ужин в полной мере отражал графские привычки. Рядом с нами за столом оказались супруги Буасье и Ролан. Девять перемен несказанно подняли настроение — в полночь, судя по всему, не только Мария Тереза с графом будут танцевать, но и все остальные.

В качестве освежающего преподнесли «сотерн», а к нему в изобилии устриц, кроме того андалузскую спаржу со сливочным маслом. Этим была пробита брешь для начала штурма третьего блюда — восьмифунтового каплуна, фаршированного пьемонтскими трюфелями. В обозе тащился паштет из гусиной! печенки по-эльзасски, сервированный в виде бастиона, бойницами которому служили небольшие порции утиного паштета. Рейнский карп с лиметтами — сладкими лимонами — предварял второе сражение: перепела с мозговыми костями и трюфелями на поджаренных тостах с базиликом. Далее — шпигованная щука в раковом соусе. По абсолютным пиком разнузданного чревоугодия стал — Жанна, вспомнил о тебе! — запеченный в тесте фазан.

Розданные гостям зубочистки великолепно скрасили паузу и оказались как нельзя кстати. Что до вин, могу сказать лишь, что вина подавали бургундские, прекрасного розлива. Последними в шквале атак были мокка, шоколадные конфеты с мороженым и пирожные самых разнообразных видов — мы возблагодарили господа, наградившего нас монахом-бенедиктинцем Периньоном, заведовавшим винными погребами и подарившим миру пенящееся очарование, ныне нареченное шампанским.

За десять минут до полуночи граф обратился к аббату:

— Бальтазар, нам всем скоро потребуются твои музыкальные пальчики.

— К твоим услугам, друг мой. Мария Тереза, вспомни о данном обещании. Ты ведь — приз.

— Да, конечно, я помню. Но танцевать я не расположена. Во всяком случае, сейчас, — со вздохом ответила она.

— Не расположены? — с явным недоумением переспросила мадам Буасье.

— Я устала. С меня хватит кошмаров.

— Это что же, вальс со мной вы называете кошмаром, Мария Тереза? — обратился к ней явно задетый за живое граф.

— Да нет! — вымученно улыбнулась Мария Тереза. — Я сдержу обещание. Но я его дала вам, граф, до того, как выпила вашего восхитительного шампанского. Согласна, это было чересчур легкомысленно с моей стороны.

— Если вы настаиваете, Мария Тереза… Но поверьте мне — я буду вести вас так, что это не станет для вас кошмаром, а после танца вы окунетесь в блаженный покой.

Судя по всему, граф успокоился. А вот у меня разыгралось любопытство, и я попросил Марию Терезу рассказать мне о своих кошмарных видениях.

— Прямо сейчас?

— А почему бы и нет?

— Все дело в шампанском. Ну ладно: я, маленькая девочка, сижу на коленях у женщины, которая расчесывает мне волосы. Внезапно распахивается дверь, и входит мой дядя. Я вижу, что он I рассержен до крайности. Он приближается ко мне, а в этот момент кто-то тащит меня назад. Я кричу, и все вдруг окунается в темноту.

— А что же потом?

— Я просыпаюсь.

Я задумчиво посмотрел на Марию Терезу, но разум мой отказывался работать. Мария Тереза, улыбнувшись чуть смущенно, покачала головой и, непринужденно вздохнув, положила мне голову на грудь. Поскольку у нас «после этого» не было возможности ни минуты побыть наедине, поговорить о самом сокровенном, у меня от счастья солона пошла кругом. Мне ужасно, до истерики захотелось станцевать с ней. Вероятно, виной тому было выпитое за этим грандиозным ужином.

После того как дамы переоделись, мадам Буасье потребовала от меня, чтобы я, «разумеется, в соответствии с нормами приличий», загипнотизировал ее. Она принадлежала к тем полногрудым и милым созданиям, которых опытные конокрады ставят на стреме, так что я устоять не мог и исполнил ее пожелание. Прекрасно сознавая, что поступает так вопреки воле супруга, женщина с готовностью повиновалась моему взору и указаниям. Остальное довершил алкоголь, и четверть часа спустя мадам Буасье уже готова была надеть правую туфельку на левую ножку и наоборот. Кроме того, я внушил ей хлопать в ладоши при каждом повороте, что она, к великому удовольствию присутствующих, и делала.

Аббат де Вилье сыграл два вальса кряду, ужасающе при этом фальшивя. Скоро тонкий музыкальный слух графа не выдержал пыток неблагозвучием, а у дам началось повальное головокружение уже после первых туров. Первой не выдержала мадам Ролан, тщедушная особа, сильно напоминавшая мне огородное пугало, прямо в танце она осоловела, привалившись к груди мужа.

А что же Мария Тереза? Пошатываясь в объятиях графа, она мужественно вынесла два или три круга, однако желудок ее бурно запротестовал, и недавние деликатесы легко угадываемым способом перекочевали в одну из стоявших на полу ваз.

На следующий день всем нам было ужасно не по себе, еще день спустя Мария Тереза снова отправилась к Филиппу, а на третий день, если вести отсчет от знаменательного ужина, в сопровождении аббата выехала давать концерты в Гавре, Амьене и Руане.