1        Мечты печальные тая,        В крещенский вечер еду я.        Мне что-то страшно. Незнаком        Я с молчаливым ямщиком.        На нем истасканный тулуп        И шапка старая. Как труп,        Он бледен, мрачен — как мертвец…        "Да погоняй же, молодец,        Пошибче! Скоро ли конец?"        — "Близехонько, всего верст пять…"        И замолчал ямщик опять.        2        Всё степь да степь — простор большой.        И я с взволнованной душой        Гляжу тайком на ямщика.        Нигде не видно огонька;        Лишь месяц нам издалека        Попутно светит. Страшно мне        В глухой, безлюдной стороне,        И робко бредит мысль моя:        Не с мертвецом ли еду я?        "Да скоро ли?" — "Проедем мост,        А там, близ станции, погост".        3        Погост… кладбище… Черт возьми!        "Людмилу" я читал с детьми        И хохотал до слез. Теперь        Мне не смешно. Свирепый зверь        Не напугал бы так меня,        Как мой ямщик. Он, наклони        Тоскливо голову, дрожит, —        А тройка медленно бежит…        Через кладбище путь лежит.        4        Вдруг мой ямщик махнул рукой        И "Со святыми упокой"        Запел протяжно…        "Замолчи        И не пугай мня в ночи!"        — "Я не пугаю, я молюсь.        Ты, господин, сиди — не трусь!        Две вёрсты живо промелькнут…"        И мой ямщик, отбросив кнут,        Вдруг на кладбище побежал;        И видел я, как он лежал        Там на могиле, весь в снегу,        Потом вернулся, ни гугу,        На козлы сел, кнутом махнул        И тихо, жалобно вздохнул.        5        "Ямщик!" — "Чего?" — "Скажи, о ком        Молился ты сейчас тайком?"        — "О муже…" — "Как?!" — "А почему ж        Не помолиться, если муж        Здесь погребен? Он в ямщиках        Служил и на моих руках        Скончался. С парою сирот        Осталась я. Решил народ,        Что я бабенка — не урод,        Что у меня сильна рука:        Могу служить за ямщика…        Ну, живы будем — не умрем…        Теперь махнем по всем по трем!"        6        От бабы получив урок        В крещенский зимний вечерок,        Теперь не верю в мертвецов,        Но верю в женщин-молодцов…        Ты, днесь крестившийся, спаси        Страдалиц женщин на Руси!

                        "Беда тому, кто любит гнев,                            Кто род людской влачит на плаху:                         Он не увидит гурий-дев                            И не приблизится к аллаху.                         Беда тому, кто, словно зверь,                            За человеком-братом рыщет:                         Пророк пред ним захлопнет дверь,                            А балагур его освищет…"                         Так пел поэт перед дворцом                            Калеки грозного, Тимура.                         "Хромой", с пылающим лицом.                            Сказал: "Словите балагура!"                         Певца к Тимуру привели.                            "Раскайся в балагурстве глупом,                         Прощения проси-моли,                            Не то, злой раб, ты будешь трупом!"                         "Могу покаяться, но в чем?                            Пророку предан я с любовью.                         Я не был лютым палачом                            И не запятнан братской кровью.                         От сердца песенки пою,                            Влагая в них и смех и душу…"                         "А если голову твою                            Велю срубить, ты струсишь?" — "Струшу,                         Еще б не струсить, хан! И ты                            Вздрогнешь, как человек пропащий,                         Увидя камень, с высоты                            На голову твою летящий.                         Еще б не струсить! Ты и сам                            Струхнешь, заметив льва в пустыне…                         Отдай мой труп голодным псам,                            Да помни то, что пел я ныне!"                         Захохотал хромой Тимур:                            "Возьми мой перстень изумрудный,                         Но только помни, балагур,                            Что я не лев в степи безлюдной.                         Еще прими совет благой:                            Не пой мне песен не по нраву,                         Или тебя с кривой ногой                            Я догоню и дам расправу!"                         От самаркандского дворца                            Певец бежал, главу понуря.                         В душе свободного певца                            Горел огонь, шумела буря:                         Но он преодолел свой гнев                            И, помня ханскую угрозу,                         Стал воспевать… невинных дев                            И обольстительную розу. [17]