Я была против публикации этой книги. Потому что в тот момент, когда я сдавала ее в типографию, произошел Беслан. И я сказала своему издателю, что любое слово, произнесенное сейчас не об этом кошмаре, будет звучать фальшиво. Потом стало известно, что Анну Политковскую из «Новой газеты», которая везла в Беслан посреднические предложения от Масхадова, дававшие шанс спасти жизнь заложникам, отравили в самолете. А журналиста Андрея Бабицкого, также пытавшегося выступить с миротворческой миссией, устранили, сначала задержав под предлогом обнаружения у него взрывчатки, затем спровоцировав драку, избив, а потом арестовав. Потом у моей подруги Маши Слоним, которая помчалась сдавать кровь для еще живых детей из Беслана, отказались ее принять – «потому что у нее нет московской прописки» (Маша – британская подданная). А потом, проходя мимо Палашевского рынка, я увидела, что всех торговцев увезла милиция. У всех у них были в полном порядке и документы, и регистрация. Но у них оказалось кое-что лишнее – «лицо кавказской национальности». А когда через пару минут мне сказали, что лишь одному продавцу удалось спастись от «зачистки» – потому что он отсиделся в холодильнике, мне уже показалось что я смотрю дурной ремейк фильма про подполье в нацистской Германии. А вскоре и думские стахановцы выступили в духе «Россия – для русских, Москва – для москвичей», пообещав закрыть въезд в Москву для россиян из других регионов, ввести жесткую сегрегацию по прописке и, по сути, отменить в стране право на свободное передвижение. А потом в моем родном городе милиционеры избили героя России Магомеда Толбоева – не по паспорту, а по морде. Может, кто-нибудь мне объяснит, чем вот такое вот государство, которое уже несколько лет подряд проводит геноцид в Чечне, а потом вдруг устами своего президента заявляет, что теракт в Беслане «не имеет ничего общего с событиями в Чечне», отличается от фашистского? В этот момент я почувствовала, что просто обязана опубликовать книжку – потому что на самом деле она именно о том, что сделал очевидным Беслан.

2 февраля 2004 года, в понедельник, в день регистрации Владимира Владимировича Путина кандидатом на выборах президента России на второй срок, я собиралась ехать на день рождения к своей любимой школьной учительнице Фриде Самуиловне. Праздник был назначен на два часа дня. Я заказала такси через службу «333» на 13:30. Ровно в пол-второго раздался звонок, диспетчер сообщила, что машина уже у подъезда. Я, по своей вечной, хронической привычке, как всегда опаздывала: даже к своей любимой учительнице не смогла собраться вовремя. Я попросила девушку-диспетчера, чтобы водитель подождал. Я слегка нервничала, это ведь не просто день рождения, который мы каждый год по-семейному празднуем с Фридой у нее дома, а юбилей – ей 80 лет. И отмечаться он будет в моей школе, порога которой я не переступала с момента ее окончания. И скорее всего, мои старые учителя будут спрашивать меня не про мою жизнь, а про мои «Байки». Довольно странно: выйти из школы маленькой девчонкой, а вернуться туда «скандальным» журналистом. Ну как же я заранее обо всем этом не подумала… Ну почему вчера не сделала себе какую-нибудь красивую прическу, не приготовила себе одежду поприличнее? Ну неужели я не могла хотя бы проснуться пораньше и погладить костюм? – проклинала я себя, впопыхах умываясь и одеваясь. Да еще и опоздаю сейчас… Какой позор… Ну почему так всегда? Каждый раз клянусь себе больше никуда не опаздывать, и каждый раз вспоминаю об этом, когда встреча вот уже 15 минут назад «началась», а я еще только натягиваю штаны… это просто болезнь какая-то… Единственное утешение, что учителям, десять лет меня не видевшим, так, по крайней мере, легче будет меня узнать – они ведь в школе тоже чуть ли не ежедневно писали мне в дневник: «Опоздала». В 13:45 зазвонил домашний телефон. Это была диспетчер такси (я почему-то успела про себя отметить, что голос уже другой, не той женщины, что звонила в первый раз):

– Девушка, водитель уже беспокоится! Вы когда выйдете?

– Сейчас-сейчас! Умоляю, пусть подождет! Сейчас выхожу, через минуту спущусь, – протараторила я в трубку, акробатически прижатую к уху плечом и подбородком, потому что одной рукой судорожно застегивала сапог, а другой варварски пыталась запихнуть в и без того раздутую сумку свою книгу, которую я, разумеется, цинично решила использовать в качестве подарка учительнице как законченная разгильдяйка, не успев вовремя купить настоящий «юбилейный» подарок. Уже выбегая из квартиры, я затормозила перед зеркалом: нет, невозможно ехать с такой копной волос… Фирменный стиль Трегубовой: только что с постели. Я вернулась, подбежала к раковине, намочила руки водой и напоследок попыталась хоть немножко пригладить волосы. И еще на несколько секунд задержалась перед зеркалом. Именно эти секунды спасли мне жизнь. Потому что как раз в этот момент под моей дверью раздался взрыв. Скорее, я даже не услышала взрыв, а увидела его. Потому что мое непричесанное изображение в зеркале вдруг слегка подпрыгнуло вверх, а потом опустилось на место. Квартиру тряхануло, как при землетрясении. В первую минуту я подумала, что это взрыв бытового газа. Когда я была маленькой, то слышала, как из-за утечки газа взорвалось жилое здание в начале улицы Бирюзова на Октябрьском поле, неподалеку от моего родительского дома. А потом мы с Машей Щербаковой бегали смотреть, что от него осталось. Ничего хорошего эта картина не сулила. Больше всего я испугалась за двух моих кошек: если начался пожар, как я их вынесу? Под мышками? Попробовал бы кто-нибудь взять этих зверей под мышки… я с опаской подошла к входной двери и посмотрела в глазок. И ничего не увидела. Коридор был в дыму, а мой дверной глазок оказался весь заплеван какими-то мелкими белесыми ошметками. Мои кошки, в условиях мирной жизни рычащие как два воинственных трехцветных скина, если кто-то чужой подходит к двери, тут притихли, как зайчики, и стояли возле меня с огромными, округлившимися от ужаса глазами. Я почувствовала, что и меня слегка мутит от силы взрывной волны. Только спустя несколько мгновений я осознала, что звук взрыва был оглушительным. Все еще думая, что речь идет об утечке газа, и, соответственно, решив, что нужно как можно скорее эвакуироваться, пока не взорвалось все здание, я приоткрыла входную дверь и попыталась выйти на разведку. Но тут же услышала окрик:

– Назад! Всем назад, бля! Закрыть двери!!!

Я только успела заметить, что и весь коридор снаружи, точно так же как и мой глазок, загажен какой-то мелкой белой говенной крошкой, и воздух весь как в молочном тумане, в котором кружится белая пыль. В коридоре прямо перед моей дверью кто-то пробежал. Разглядеть кто – через глазок было невозможно: только какая-то смутная движущаяся фигура справа от двери. Человек-невидимка закричал (видимо, в рацию, или в телефон):

– Срочно вызывайте опергруппу!

И тут до меня дошло, что речь идет не о газе.

* * *

Первой, кому я позвонила, была моя подруга Маша Слоним.

– Машк, ты будешь смеяться, но у меня под дверью только что что-то ебнуло с дикой силой. Я думала, это газ. Но там кто-то бегает по коридору и кричит, чтобы вызывали опергруппу. Меня не выпускают из квартиры.

– Ну, Ленка, это тебе, похоже, твою посылочку из Америки принесли… – с мрачным юмором процедила Маша. Речь шла о странном звонке мне на мобильный за пять дней до взрыва: позвонил какой-то мужчина, представился «службой доставки аэропорта „Шереметьево“ (о существовании такой службы я ни до, ни после никогда не слышала) и попросил продиктовать ему мой домашний адрес.

– На ваше имя пришла посылка, но тут написан только ваш мобильный телефон, а бирка с адресом оторвалась…

– А от кого посылка? – спросила я, сразу заподозрив что-то неладное.

– От какой-то американской фирмы… Тут название отправителя тоже оборвано.

Я сразу поняла, что это какое-то вранье: просто потому, что любой коммерческой фирме доставки, у которой вот так «случайно» все оборвано, заказчики конкретно «пообрывали» бы все на свете. Кроме того, в любой службе доставки всегда существуют накладные. Я потребовала от собеседника, чтобы он дал мне телефон этой загадочной службы доставки. Он сказал: «Сейчас, сейчас», но на этом телефонный разговор вдруг тоже почему-то оборвался. Свидетельницей этого странного телефонного разговора стала Маша – мы ехали к ней на дачу. У Маши тоже возникло какое-то нехорошее предчувствие:

– Ленка, запиши на всякий случай номер телефона, с которого он звонил. У тебя он определился на мобиле?

Как у двух настоящих маститых журналисток, у нас, конечно же, не оказалось с собой ни записной книжки, ни чистого листочка, и я оторвала маленький клочок бумажки от Машкиного расписания лекций, которые она в тот момент читала для региональных журналистов в школе «Интерньюз» в ДомЖуре. Номер звонившего, который у меня высветился на мобиле, выглядел странно: он начинался на 824… Ни я, ни Маша не знали района Москвы, где телефоны начинались бы с таких цифр. На сотовый телефон он тоже не был похож – ни одна известная нам московская мобильная компания не имеет таких номеров. Прошло часа два. Мы уже сидели у Маши и мирно ужинали. День заканчивался, но никакая «служба доставки» мне так больше и не перезвонила. Мне стало слегка не по себе. Чтобы как-то разрядить обстановку, я пошутила:

– Одно успокаивает, Машка: раз они выведывают у меня мой адрес, значит, в этом городе еще остался хотя бы кто-то, кто хочет сделать мне гадость, но у кого нет моего адреса… Но спустя пять дней оказалось, что, если кому-то очень хочется сделать тебе гадость, твой адрес все равно найдут.

* * *

Забыла рассказать милую деталь: не поверите – в доме, где я, живу, на первом этаже находится отделение милиции. А моя квартира на втором этаже. Поэтому человек, чей призрак я через полминуты после взрыва увидела в глазок бегающим под моей дверью, оказался милиционером. Маша продиктовала мне телефон Московской службы спасения и попросила срочно сообщить им о взрыве. Я так и сделала. А спустя еще несколько минут под моей дверью был уже целый консилиум. Кто-то громко обсуждал силу взрыва и направление взрывной волны:

– Вот видишь, взрывная волна шла вот так…

Как именно она шла (то есть как ее показывал этот человек) для меня оставалось за кадром. Потому что дверной глазок у меня хотя и «рыбий глаз», с круговым обзором, но все равно это ж вам не перископ на подводной лодке. К тому же еще и загаженный крошками от взрыва. Поэтому все происходящее мне приходилось слушать через дверь, как радиоспектакль.

Мой телефон разрывался. Вернее, не один телефон, а оба: и мобильный, и домашний. Весть о взрыве разнеслась по городу моментально: просто потому, что смертельно перепугавшиеся за меня мои близкие друзья – в основном журналисты. Первой информацию о взрыве вышла в эфир радиостанция «Эхо Москвы». И после этого вся информационная Москва взорвалась. Как потом признавались мне все коллеги, они уже давно, сразу с момента выхода в свет моей книги ждали чего-то подобного и всерьез опасались за мою жизнь. Но я, наивная, все еще продолжала из последних сил надеяться, что все происходящее – это какой-то бред, что сейчас дым рассеется и выяснится, что взорвался какой-нибудь невинный соседский баллон с газом, и умоляла корреспондентов, звонивших мне за комментариями, не торопиться с трактовками:

– Подождите минутку, не комментируйте пока ничего! Не разводите панику, пожалуйста, чтобы потом не выглядеть идиотами! Может, это какое то недоразумение! Я сейчас еще раз попробую выйти в коридор и спросить, что произошло, – кричала я в трубку. Но моя очередная вылазка в коридор закончилась быстро и безрезультатно. Я приоткрыла дверь на узенькую щелку и прямо под ней увидела тихого человека, который сидел на корточках и аккуратно собирал пинцетом с пола мелкие осколки и какой-то светлый порошок и раскладывал все это в крошечные целлофановые пакетики. Я тихо, чтобы не привлекать внимания стоящих рядом милиционеров, спросила его:

– Скажите, что произошло?

Тихий человек поднял на меня глаза и так же тихо ответил:

– Ничего не произошло.

Тут меня все-таки заметили милиционеры и загорланили:

– Девушка, сейчас же закройте дверь!

Я взмолилась:

– Слушайте, ну скажите мне хотя бы, что взорвалось? Поймите, мне звонят журналисты, спрашивают, что мне им говорить?

– Ничего не говорить, – приструнили меня блюстители порядка. – Закройте дверь.

Я успела заметить, что на полу валяется искореженный плафон от лампы, который сорвался с потолка (а потолки у нас в коридоре очень высокие, метров пять, наверное, дом старинный), исходя из чего я поняла, что, раз дошло до потолка, взрыв был действительно неслабый. Но когда я напоследок, выполняя распоряжение милиционеров и закрывая дверь, все-таки высунула голову и взглянула на дверь соседки напротив (примерно в полутора метрах от меня), то обомлела: перекрытие над дверью вышибло начисто, и там зияла огромная дыра. Тут до меня дошло, что моя дверь уцелела просто потому, что у меня дверь железная, а у соседки – деревянная. Я вернулась в квартиру и пересказала ждавшим на трубке корреспондентам «Эха Москвы» все, что увидела. Ужас заключался в том, что «Эхо Москвы», опасаясь, что моей жизни все еще угрожает опасность, оказывается, сразу выводило всю информацию в прямой эфир. То есть для них-то это как раз был не ужас, а наоборот – показатель высокого профессионализма. Но моей маме это чуть не стоило инфаркта. Я не успела набрать мамин телефон раньше, чем она услышала о взрыве по радио. Я не успела сказать ей, родной, что жива и невредима, и успокоить раньше, чем она, схватив валидол, в чем была бросилась из дома в метро (чтобы не стоять в пробке в такси) и поехала ко мне. А в метро ее мобильный не принимал. В общем, нетрудно себе представить и трудно описать, что она пережила за те 25 минут, пока добиралась до меня. Вернее, до моего подъезда. Потому что внутрь ее не пустила милиция. Все входы и выходы были уже перекрыты, никого не впускали и никого не выпускали. Как потом рассказывал мне папа (которому я тоже не успела дозвониться и который в то же самое время, только из другого места, услышав по радио о взрыве, сорвался с работы и ехал в метро ко мне), «когда я подошел к подъезду, твоя мать-героиня уже готовилась брать штурмом подъезд, если бы я ее не остановил и не успокоил, милиционерам, которые ее не пускали, было бы несдобровать…» По папиным рассказам, моя мама (скромный педагог) шла на таран и кричала, что если ее не пропустят к дочери, то «она сейчас всех уволит!»

* * *

Ситуация была бредовая. Больше часа меня держали фактически под домашним арестом. То есть никто, конечно, мою дверь никак снаружи не запирал, но, когда я пыталась выйти, мне орали: «Назад!» и захлопывали дверь. Без всяких объяснений. Как ни странно, через некоторое время мне на мой домашний телефон перезвонили из Московской службы спасения (куда я по совету Машки позвонила сразу после взрыва и попросила прислать помощь) и спросили, нет ли у меня информации, о том, что же все-таки произошло и что явилось причиной взрыва. Из чего я сделала вывод, что их бригаду тоже не сразу подпустили к месту происшествия. Видимо, сначала там работали только оперативники и представители спецслужб. Я уже не успевала отвечать на звонки, и мой перегревшийся телефон, который автоматически включал режим автоответчика, когда линия была занята, через пару минут сообщал, что у меня 35 новых сообщений. Которые я уже не успевала слушать. Потому что по другому телефону надо было клясться десяткам звонивших друзей, что я в безопасности, пытаться успокоить родителей, стоявших уже в ста метрах от меня, но бывших не в состоянии из-за блокпостов добраться до меня, а главное отбиваться от русских и импортных папарацци, которым не терпелось поскорее узнать, не оторвало ли мне случайно голову. Впрочем, один папарацци оказался гораздо смекалистее и удачливее других. Каким-то неведомым мне способом узнав мой домашний телефон, ко мне прорвался корреспондент Владимир Кара-Мурза с телеканала RTVi (который в журналистском просторечии называют не иначе, как «Гусь-хоум-ТВ», потому что это последний телеканал, оставшийся после путинского раскулачивания в собственности у опального медиа-магната Владимира Гусинского) И задушевным голосом попросил выйти к ним через кордон милиции, потому что через час у них выпуск новостей.

– Мы вас не будем мучить, мы просто покажем миру, что вы живы… – трогательно пообещал коллега. До этого телеканал RTVi уже неоднократно давал в эфир интервью со мной по поводу выхода книги – например, когда была угроза, что тираж задержат в типографии, или когда прокремлевские цензоры изъяли из эфира телеканала НТВ репортаж Парфенова о моей книге. Короче, у меня были некоторые причины относиться к RTVi с небеспристрастностью, а вернее с симпатией. Просто потому, что, по сути, это последний неподцензурный русскоязычный телеканал, который, правда, видно на территории России только со специальными декодерами: он вещает в основном только на русскую диаспору в Израиле и США.

– Мы же ваши друзья, Лена! Мы искренне волнуемся за вас! – с подкупающей человечинкой в голосе увещевал меня Володя Кара-Мурза. – Не подведите нас, пожалуйста! Я объяснила ему, так же как и сотням корреспондентов, звонившим до него, что и сама ничего не знаю о взрыве и что меня не выпускают из квартиры.

Но Кара– Мурза не сдавался. Через минуту он перезвонил снова и сообщил:

– Я тут переговорил с постовым милиционером, и он сказал, что вас выпустят на улицу, если вы скажете, что к вам приехали родители.

– Володя, к сожалению, ко мне действительно приехали родители, но они мерзнут на улице, и меня к ним не пускают. Я несколько раз пробовала выйти к ним.

– Ну, попробуйте еще, очень прошу вас! Душещипательности в коктейле Кара-Мурзы было не меньше, чем наглости. И после двадцатой атаки я сломалась.

– Ну, хорошо, Володя, подойдите сейчас к выходу из подъезда, я попробую еще раз прорвать блокаду. Собственно, блокаду прорвала не я. И даже не настырный корреспондент RTVi. А моя кошка. Сейчас все объясню по шагам. Я открываю дверь. Высовываю голову. И – о счастье! – вижу, что перед моей дверью никого нет. Делаю один шаг из двери, смотрю направо (моя дверь находится ровно посередине длинного коридора, который примерно через 15 метров и слева и справа заворачивает за угол) и вижу, как из-за правого угла высовываются люди в милицейской форме, машут на меня руками и кричат: «Сюда нельзя, не выходите, здесь опасно!» Я быстро осматриваюсь кругом, вижу только загаженный коридор с обломками и осколками и не нахожу, что здесь такого могло быть опасного. Но понимаю, что направо ходить нельзя, потому что там меня все равно остановят милиционеры.

Тогда я поворачиваюсь и делаю шаг налево. А там из-за левого угла коридора (за которым есть выход на улицу из второго подъезда, поскольку наш этаж сквозной) высовываются какие-то люди в голубой форме. Тут я догадываюсь, что это, наверное, наконец, подъехала вызванная мной Московская служба спасения. Я им кричу: «Здесь что, правда, опасно? Можно я, к вам подойду?» – но они не успевают ничего ответить. Потому что тут у меня между ног стремглав проскакивает моя старшая кошка Люся и рысью скачет – умная! – нет, не к милиционерам, конечно! – а в противоположную сторону, к Московской службе спасения. И тут уже, моментально забыв про любые мнимые и реальные опасности, я бросаюсь за ней с криком «Люся, Люся! Вернись! Тебя взорвут!» Обычно мои кошки никогда не выходят из квартиры. Но тут Люсю мою, видимо, уже так достали сначала взрывом, а потом изнервировали наглыми криками за дверью да и вообще всем этим возмутительным для кошачьего достоинства принудительным домашним арестом, что она решила устроить акцию протеста. Я догнала ее только в конце коридора у ног какого-то доброго парня в голубой спецовке, который уже наклонился, чтобы ее погладить. Схватив Люсю и прижав ее к груди, я спросила его:

– Вы знаете, что здесь произошло? Что взорвалось? Я здесь живу, а мне милиция вообще ни слова не говорит! И спасатель, которого, видимо, коллеги из милиции тоже слегка достали своей активностью, ответил:

– Взрывное устройство. Самодельная бомба. Была прикреплена к ручке двери. И тут я почувствовала, что теперь никакие силы уже не помешают мне выйти отсюда на улицу. Я набрала с мобильного телефон Кара-Мурзы и пересказала ему все, что только что услышала от спасателя. А то, что сообщил мне корреспондент в ответ, окончательно прояснило, почему милиция так долго держала меня взаперти в моей квартире, не давая выйти к прессе.

– Представляете, Лена, сейчас из вашего подъезда к журналистам вышел какой-то чин из Управления внутренних дел и сделал официальное заявление, что взрыв бомбы у вашей квартиры не имел к журналистке Трегубовой абсолютно никакого отношения и что он заранее исключает любые политические причины взрыва! Как вам это нравится?!

В абсолютном шоке, еще не веря до конца, что весь этот кошмар происходит наяву и со мной, не обращая больше внимания ни на какие окрики милиционеров, которые уже опять направлялись ко мне, я запустила кошку в квартиру, заперла за ней дверь и бросилась по тому спасительному пути, который мне только что указала Люся: ко второму подъезду, спуск к которому, как я надеялась, не оккупирован служителями правопорядка. Беспрепятственно миновав группу спасателей и спустившись на первый этаж, я, однако, обнаружила, что и этот подъезд наглухо заперт и там дежурят три сотрудника милиции. Сначала, для того чтобы вырваться из плена, я попробовала поговорить сними по-человечески:

– Там снаружи мерзнут мои родители.

– Ваши родители – у другого подъезда. Там все стоят.

– Да, но через тот подъезд вообще никого не впускают и не выпускают!

– Ничем не можем помочь. У другого подъезда стоит начальство. Идите обратно и просите у них разрешения. И тут я поняла, что только несусветная настырность репортера Кара-Мурзы может вызволить меня из плена. Я вновь набрала с мобильного его номер:

– Вы можете прямо сейчас подойти ко второму подъезду? Меня не выпускают. Лицо телевизионного папарацци возникло с другой стороны стекла подъездной двери буквально через секунду. Еще через секунду там же замаячил его оператор с телекамерой. Милиционеры запротестовали:

– Нам не велено журналистов пускать!

И тут я, вконец измученная и издерганная всем происходящим, решилась на профессиональный шантаж:

– То есть вы хотите, чтобы они снимали меня прямо через эту решетку? (У нас в двери подъезда вставлена декоративная решетка. – Е.Т.) Вы хотите, чтобы они дали в эфир, как вы меня не выпускаете из моего собственного дома? Хорошо, – жестко произнесла я и принялась вновь набирать номер Кара-Мурзы. Милиционеры еще раз оценивающе посмотрели на меня, потом на Кара-Мурзу с его камерой, потом на решетку, которая нас с ним разделяла – и, видимо, быстро прикинув в воображении невыгодность появления этого «тюремного» антуража в вечерних теленовостях, с неохотой, но отперли дверь. Я выскочила на улицу, как пробка из бутылки, и, разумеется, тут же неблагодарно попыталась сбежать от Кара-Мурзы к родителям.

– Мамочка, где вы? Я только что вырвалась на улицу. Сейчас я вас найду! Не волнуйтесь… – кричала я маме в мобильный. «Мама! Папа!» – скандировала я уже не в телефон, а в воздух поверх голов, тщетно пытаясь отыскать их в столпотворении и суматохе, царившей перед домом. Но тут вместо мамы на меня, как осы на варенье, слетелись коллеги. Сказать «коллеги» значит ничего не сказать. Целый улей коллег. Несколько сотен «коллег» – знакомых и незнакомых, мировые агентства, фотографы, телеоператоры и радиостанции. Они облепили меня со всех сторон обалдевшую, издерганную, дико волнующуюся за родителей, потому что они-то меня еще живой после взрыва не видели, – и без предупреждения направили мне в морду софиты и включили телекамеры и микрофоны. Первыми моими словами, как мне потом припоминали друзья, были:

– Ой, ребят, здесь что-то очень холодно… Отпустите меня, а? (Я выбежала без пальто, в одном тонком, полупрозрачном свитере, который продувало насквозь.)

А первой моей мыслью под фашистски резкими софитами в удивительном жанровом соответствии с амплуа героини «Баек кремлевского диггера», было: «Какой ужас! Я ведь так и не успела причесаться, когда собиралась к Фриде»…

КРУТОЙ PR

– Елена, кто и с какой целью мог организовать это покушение на вас?

– Елена, только что пришло сообщение, что Путин зарегистрирован кандидатом на президентских выборах. Вы считаете, это покушение на вас связано с выборами?

– Как вы считаете: этот взрыв – месть за вашу критическую книгу о Путине «Байки кремлевского диггера»? Вы подозреваете Кремль в организации покушения?

– Вы останетесь в России после этого покушения?

Как я могла ответить на все эти вопросы, когда в голове вертелось только, что надо поскорее найти и успокоить родителей? Я растерянно призналась пытавшим меня коллегам, что как журналист ошиблась в прогнозах:

– Вы знаете, недавно в нескольких интервью, когда меня спрашивали, не боюсь ли я за свою жизнь после выхода критической книги о Путине, я сказала, что на сто процентов уверена, что до президентских выборов никто меня и пальцем не тронет. И что только после его победы на президентских выборах мне придется всерьез заняться обеспечением собственной безопасности и безопасности моей семьи. К сожалению, я оказалась плохим прогнозистом.

Все остальные вопросы я посоветовала коллегам адресовать не мне, а человеку, который был в день взрыва зарегистрирован кандидатом в президенты. Например, как он относится к тому, что у него под носом, в полутора километрах от Кремля, в самом центре Москвы, на Пушкинской площади, в доме, где находится отделение милиции, кто-то среди бела дня только что спокойненько взорвал бомбу? Мне рассказывали потом, что кадры, отснятые там, у моего подъезда, показывали в тот день все крупнейшие мировые телекомпании. И даже пара российских телеканалов отважились дать в эфир информацию о покушении в новостях, несмотря на существовавший к тому времени уже больше двух месяцев строжайший цензурный запрет из Кремля на упоминание на телевидении моего имени и моей книги. Правда, говорят, что российские телевизионщики предусмотрительно дали в эфир только картинку, без звука. Но и это в их подцензурном положении было, считай, актом гражданского мужества. Друзья потом показывали мне в интернете фотографии, сделанные с телевизионных кадров, отснятых в тот момент: мягко скажем, бывали в жизни дни, когда я выглядела получше… Но в тот день, как нетрудно догадаться, мне было уже не до того, чтобы любоваться, какой телеканал и как поиздевался над моей страшной, бледной, перевернутой физиономией с вытаращенными и округлившимися, как у моих перепуганных кошек, глазами.

Открою большой секрет: на самом деле в тот момент я совсем не была напугана. Скорее, я была крайне изумлена. И испытывала ужас при мысли о том, что делать дальше. С родителями. С жизнью. Со страной. Мне казалось, что все это происходит не со мной. Что так НЕ МОЖЕТ БЫТЬ. Не знаю уж, случайно или нет, но как раз в тот момент, когда я с боями пробилась на улицу и стала отвечать на вопросы журналистов, милиция тут же сняла кордон и всех желающих начали спокойненько пропускать внутрь дома и выпускать наружу. Предательски улизнув и от Кара-Мурзы, и от его коллег, я рванула к первому подъезду и нашла своих несчастных родителей, уже бежавших вверх по лестнице. Мы обнялись и расцеловались. Без слов. И я отвела их в свою квартиру. Меня слегка удивило, что, когда мы подошли, никто из милиционеров, толпившихся на месте взрыва и прежде так отчаянно державших осаду, не выказал ко мне ни малейшего интереса и не захотел взять у меня официальные показания. Я подошла, представилась, назвала свое имя и пересказала коротко, как заказала такси и сказала по телефону диспетчеру, что выхожу, и как после этого раздался взрыв. Меня выслушали, но никто из них не сделал даже ни малейшей пометки в блокноте. После этого двое из них (которые показались мне там главными) как бы невзначай, будто случайно встретив меня где-нибудь на приятной вечеринке у друзей, спросили:

– Говорят, вы книжку какую-то написали? Дадите почитать?

Я зашла в квартиру, вынесла им авторские экземпляры своей книжки и подарила. Воспользовавшись удобным поводом, я попросила:

– Вы не могли бы оставить мне номера ваших телефонов и назвать ваши фамилии? Я все-таки хотела бы быть в курсе расследования.

Один из моих собеседников представился сотрудником московского городского управления внутренних дел, а второй – сотрудником Московского уголовного розыска. Напоследок я, исключительно по собственной инициативе, чуть ли не насильно всучила им номер своего мобильного телефона, дико удивляясь и радуясь, что никто силком не ведет меня составлять нудные протоколы, а наоборот, все как будто нарочно делают вид, что меня не замечают. Единственным человеком среди них, кто в этот момент проявил ко мне неподдельный интерес и даже заявил, что прочел от корки до корки «Байки кремлевского диггера», был – не поверите! – диггер! Но не «кремлевский», а настоящий главный московский диггер – Вадим Михайлов. Первым этого высоченного парня, у которого на каске так и была написано: «ДИГГЕР», заприметил мой папа:

– Алёна, смотри! Твой «тезка»!

– А-а-а! Так это вы та девушка, которая называет себя диггером?!? – возмутился Вадим.

– Мы даже хотели на вас сначала в суд подавать, потому что вы в книжке присвоили себе наше имя! Но потом смотрим, вы вроде совсем о другом написали и это у вас художественный образ…

Оказалось, что главный диггер, сам того не зная, приехал меня спасать. Когда поступил сигнал о взрыве, Московская служба спасения попросила его приехать «на случай, если придется вскрывать взорванную квартиру». Как диггер диггеру, он подарил мне свою уникальную диггерскую визитку собственного изготовления со схемами секретных подземных коммуникаций Кремля и Москвы. И расстались мы уже не соперниками за бренд, а побратимами. Надо же было двум диггерам совершенно случайно сойтись вместе в одной точке при таких обстоятельствах!

* * *

А вот с родителями надо было срочно что-то делать. Их реакция на взрыв была для меня абсолютно неожиданной. Я была готова к тому, что мама будет рыдать. Но вот к тому, что мама будет смеяться, я оказалась абсолютно не готова.

– Витя, тебе чего дать: валидольчику или анапрелинчику? – смеясь неизвестно над чем, предлагала она папе лекарства. Папа, тоже почему-то хохоча, отвечал, что свою дозу «колес» сегодня уже съел. Через несколько минут до меня дошло, что этот нервный, почти истерический смех – от резкого прилива адреналина в кровь: сначала от дикого шока, когда, услышав о взрыве, они какую-то долю секунды думали, что меня уже нет, а потом от счастья, когда узнали, что я жива. Я поняла, что им нужно срочно сменить обстановку, уйти из моего дома, и повела отпаивать их чаем в ресторан «Шафран» – уютное место с ливанской кухней (а если по-честному, то с самой что ни на есть еврейской уличной едой, которую я категорически не ем, приезжая в Тель-Авив и Иерусалим, но которой так приятно потчевать друзей в холодной Москве из-за горячих, а в тот день даже слишком горячих тематических израильских аллюзий) в Спиридоньевском переулке в трех минутах от моего дома. В «Шафране» мне обрадовались как родной: после выхода книги официанты чуть ли не каждый день видели меня там с какой-нибудь очередной съемочной группой, с журналистами, которые брали у меня интервью. Так что «Шафран» уже давно превратился для меня, по сути, в собственный домашний буфет. Обидно было бы лишиться постоянного клиента из-за какого-то дурацкого взрыва. Нас с мамой и папой усадили за самый уютный столик с мягким диваном и подушками в самом дальнем углу. К тому времени как нам принесли хумус, на нервной смех пробило и меня. И я осведомилась у родителей, уже тоже хохоча чуть ли не до слез:

– А что, собственно говоря, вы смеётесь? У вас дочь только что чуть не взорвали, а вы веселитесь…

Наверное, со стороны наша хохочущая неизвестно над чем троица, по-библейски обмакивающая лепешки в хумус, представляла в тот момент довольно страшное зрелище. До сих пор не могу спокойно сидеть за тем столиком в «Шафране». Больше всего я боялась, что у кого-то из родителей не выдержит сердце. Поговорить друг с другом толком мы не успевали: сказать, что мой мобильный звонил «каждую секунду», значило бы приукрасить действительность. На самом деле он звонил по много раз в секунду. Просто, к счастью, технический прогресс еще не достиг таких высот, чтобы я могла принимать все эти звонки одновременно. Собственно, в тот день мне позвонила вся Москва. И еще полмира. Отключить телефон было невозможно, потому что легко себе представить состояние друзей, которые, узнав о взрыве и набрав мой номер, услышали бы, что «абонент безвременно недоступен». Но вскоре раздался звонок от людей, которых моя судьба меньше всего волновала, хотя они вроде бы по должности обязаны были охранять мою безопасность.

– Елена Викторовна, вас беспокоят из Управления внутренних дел, Анатолий Анатольевич. Помните, вы нам оставили свой мобильный у вас перед дверью? Ай-ай-ай, Елена Викторовна… Зачем же вы интервью даете? Вы же нам сказали, что к родителям идете, а сами вышли к телекамерам интервью давать… Нехорошо! У нас тут начальство телевизор посмотрело и недовольно…

– Не поняла: Вы что, хотите с меня взять подписку о неразглашении информации о покушении на меня? – возмутилась я.

– Ну, Елена Викторовна, зачем же вы говорите о покушении? Никто ведь не погиб!

Я расхохоталась:

– А-а, я поняла, чем вы недовольны. Но, простите, если бы покушение удалось, то рассказывать о нем было бы уже некому, вы не находите? Между тем, я и так-то уже говорить почти не могла: язык заплетался от усталости. Я попыталась привести себя в чувство испытанным тинейджерским способом:

– Мне, пожалуйста, еще один большой, самый большой стакан колы-лайт со льдом, и с лимоном. Много льда и лимона, – слабым шепотом просила я официантку. Скоро умерла смертью храбрых и батарейка телефона. И я оказалась уже в буквальном смысле привязанной к своему любимому ресторану – вернее, к стене справа от дивана, на котором я сидела, потому что там нашлась розетка, в которую я и воткнула свою мобилу. Именно оттуда в довольно странной, скривобоченной позе, сидя на краешке дивана и пригнувшись направо (влекомая шнуром от дозарядки), я вынуждена была выйти в прямой эфир «Эха Москвы», радиостанции «Би-би-си» и дать интервью еще нескольким десяткам русских и западных СМИ. Меня уже даже не спрашивали предварительно, согласна ли я отвечать на вопросы а просто звонили на мобильный и говорили:

– Добрый вечер, Елена, вы в эфире!

– Простите, но я уже была час назад у вас, в эфире «Би-би-си»…

– А это была другая программа…

Сил давать интервью больше не было. Я пыталась отшучиваться.

– Елена, вы напуганы взрывом? Ваш издатель десять дней назад заявил в интервью, что вы сели писать новую книгу. Вы не откажетесь от этой идеи после покушения? О чем будет ваша новая книга?

– Ну сами подумайте, о чем девушка может написать книгу после покушения? – стараясь говорить как можно более серьезным тоном, отвечала я очередному пытливому журналисту. – Конечно же, только про любовь. Этот мой шутливый ответ кто-то растиражировал, и в интернете потом появились несколько заметок с «сенсационным» заголовком: «После покушения Трегубова обещает писать книжки только про любовь». Только родители, сидевшие рядом и находившиеся примерно в таком же эмоциональном состоянии, что и я, оценили шутку:

– Да, Алёна, после таких ответов можешь скоро ждать новую «посылку» под дверью. Путин ведь подумает, что это ты про него писать собираешься… И тут меня осенило: ну конечно же! Прав этот звонивший журналист: мой издатель ведь действительно совсем недавно сказал в интервью «Эху Москвы», что Трегубова села писать новую книгу, и на все расспросы «о чем?» отвечал, что пока это тайна. Елки-палки, как же я сразу не поняла. Наверняка какой-нибудь идиот решил: как это так? Она еще и новую книжку нам перед выборами выпустить хочет? В принципе весьма логично: сделать взрывное устройство стоит, наверное, гораздо дешевле, чем потом перед выборами изымать книжку из магазинов. Я набрала номер своего издателя – директора издательства Ad Маrginem Александра Иванова:

– Ну, спасибо тебе, Саша…

Саша не понял и переспросил за что.

– За то, что ты на «Эхе Москвы» объявил, что я новую книжку писать сажусь!

– Не понял, Лен… Это ж давно было, мы уж с тобой с тех пор разговаривали. Тебя что, поклонники, что ли, звонками замучили?

И тут я поняла, что Саша умудрился до шести вечера еще ни разу не включить ни радио, ни телевизор.

– Да нет, Саша, – разочаровала я его,– поклонники меня замучили не звонками, а взрывами

* * *

Если мой издатель стал самым комичным примером человека, который до вечера не слышал новость, о которой к тому времени, казалось, знал уже весь мир, то совсем другой, родной мне человек в тот день, наоборот, крайне изумил меня тем, что к вечеру он все-таки узнал о покушении. Вы не поверите, я имею в виду родного брата. Сейчас объясню, в чем суть прикола. Пока я несколько часов подряд после взрыва с переменным успехом отбивала набеги орды племени папарацци, я была абсолютно спокойна за брата. В смысле, я была уверена, что он не беспокоится за меня. По одной простой причине: пока я ему не позвоню, он ничего не узнает о взрыве. И даже не из-за цензуры на российском телевидении. Даже если б телевизор взорвался информацией о покушении, брат все равно бы этого не узнал: у него нет телевизора. Мой старший, любимый и единственный брат Григорий, является, наверное, единственным и уникальным в мире городским схимником, который абсолютно сознательно, из брезгливости к внешнему миру уничтожил у себя в комнате телевизор как класс. Гриша, который в юности был моряком, потом бизнесменом, потом уехал в монастырь и стал послушником, потом уехал еще дальше и долгое время жил в скиту один-одинешенек в горах Абхазии, а потом все-таки вернулся в мир и сейчас живет у себя в московской квартире почти как в келье, но с любимой девушкой и компьютером, глубоко убежден, что телевидение вредит его внутреннему Покою. Радио в принципе тоже. И как нетрудно догадаться, брат ненавидит журналистов. Ну, за исключением разве что меня. Поэтому я на сто процентов была уверена: весть о том, что у младшей сестры проблемы, никто, кроме самой этой сестры, до него не донесет. Именно поэтому, когда я уже довезла родителей до их дома на такси (которое заказывать по телефону из «Шафрана» я уже не решилась, подумав, что хватит и одного взрыва в день, и просто поймала его на Тверской), я слегка удивилась, когда на моем мобильнике высветился телефон брата. У Гриши срывался голос от волнения:

– Сестра, Ленка, ты жива?!? Что с тобой?!? Брат, казалось, даже услышав мой голос, еще долго до конца не мог в это поверить и все время переспрашивал: «Ты точно в порядке?!?»

А все из– за радио. Правильно брат делал до этого, что не слушал его. Потому что в тот день его хваленый «внутренний покой» был нарушен напрочь. По какому-то роковому стечению обстоятельств ему и его девушке Марине за ужином вдруг почему-то взбрело в голову послушать музыку. Они включили приемник на единственной российской радиостанции, которую иногда слушали (типа потому, что там ничего про политику не было, а наоборот, джаз), радио «On-Line». Лучше бы не включали. Потому что первое, что они услышали на «аполитичном» радио, были слова несчастного кандидата в президенты Ивана Рыбкина:

– Вы представляете, как пострадала, наверное, от взрыва Елена Трегубова!

По рассказу Марины, брат чуть не лишился чувств. И, не слушая больше ничего, в полной уверенности из-за охов впечатлительного Рыбкина, что меня больше нет в живых или что я, как минимум, в больнице, Гришка дрожащими руками еле набрал мой номер. Хоть я и журналистка, но, оказалось, – все-таки родная и любимая. В общем, после звонка брата я поняла, что теперь надо ехать успокаивать еще и его. Тем более что когда он звонил, родители сидели со мной на кухне. А когда я положила трубку, никого рядом уже не было. Я пошла искать их и обнаружила, что папа пластом лежит у себя в комнате на кровати с закрытыми глазами и сосет валидол, а мама без движения лежит в другой комнате на софе и улыбается мне, держась одной рукой за сердце. А рядом с ней на тумбочке несколько тюбиков лекарств от давления. Продержавшись весь день героями, ободряя меня, не переставая шутить, ни пол-словом, ни взглядом не подавая и виду, как им обоим тяжело, теперь, когда они уже добрались до дома и можно было расслабиться, родители вдруг разом почувствовали, как нечеловечески устали. Я поцеловала их и поехала к брату. Гриша, как только я переступила его порог, выразительно запер дверь и строго заявил, что ни за что ни отпустит меня больше домой, на место взрыва:

– Завтра я туда съезжу, заберу твои вещи. Поживешь временно у нас.

– У меня там кошки не кормленные! – взмолилась я.

– А кошек временно отдадим маме, – безапелляционными тоном вынес приговор Гриша. Мой строгий аскет вместе с музой Мариной усадили меня за стол, наварили огромную кастрюлю картошки – и, кажется, ничего вкуснее в своей жизни я не ела. Мы вспомнили нашу предыдущую, праздничную, трапезу на дне рождения брата, за сутки до Нового, четвертого, года, 30 декабря. «Байки кремлевского диггера» уже два месяца были бестселлером во всех крупнейших магазинах Москвы. А мой родной брат их (не поверите) не читал. Принципиально. Он так мне и заявил: «Я лучше не буду читать твою книжку, чтобы не расстраиваться». Потому что его сестра, сами понимаете, не должна тратить свою жизнь на моральных уродов. А чтобы довершить воспитательный эффект, мой рафинированный Гриша тогда, перед Новым годом, спросил:

– Я вот думаю: сколько, интересно, вообще живут такие книги? Год? Полгода?

– Знаешь, честно говоря, меня больше интересует, сколько живут их авторы, – цинично призналась я.

Ну, в общем. Теперь меня накормили медом, «чтоб лучше спалось, и почти насильно уложили в постель, „чтоб не сбежала“, а брат стал тихонько играть мне на флейте вместо колыбельной волшебные медитативные мелодии. Я засыпала, свернувшись калачиком под теплым одеялом, слушая эту нежную музыку, так сильно диссонировавшую со всем, что я пережила, и видела уже сквозь пелену сна, в мягком, рассеянном свете диковинного абажура, который Гриша сделал собственноручно из куска холста и разноцветных лоскутков и колокольчиков, фантастические тени от букетов засушенных полевых цветов, развешанных по стенам, и чувствовала себя как в лесной избушке доброго волшебника, которому все перипетии моей жизни, политика, конфликты с Кремлем представлялись мифом, иллюзией, майей. Мы находились в нескольких километрах от Кремля, но я готова была поклясться, что хозяин этой волшебной, нереальной кельи в центре мегаполиса на сто процентов убежден в нереальности существования и Кремля, и Путина, и вообще всех странных суетных существ из внешнего мира. И лишь одному пришельцу они готовы были предоставить убежище. Так закончился этот ужасный день. Я заснула. Как ни дико это звучит, заснула счастливой. Я была жива. И благодарна Богу за это. И вокруг меня были любящие меня люди. А через два дня у мамы случился гипертонический криз, и две недели не удавалось стабилизировать ее зашкаливавшее давление. Я думаю, теперь вы понимаете, как мне хотелось дать в морду коллегам-журналистам, которые после покушения при встрече не без зависти спрашивали, довольна ли я таким удачным пиаром своей книжки.

ДОПРОС

На следующее утро после взрыва я проснулась под резкие звуки «Венгерских танцев» Дворжака. Засыпала вроде под слегка другую музыку… Я, со стоном протирая глаза и, к сожалению, моментально восстанавливая в памяти весь кошмар вчерашнего дня, и потянулась к мобильному телефону – это он надрывался все громче и громче бравурной мелодией. Было девять часов утра, а я только в пять заснула. Кому взбрело в голову звонить так рано? Все друзья знают, что я никогда не встаю в это время. Или опять нашелся кто-то, кто все проспал и услышал о взрыве только что? Нет, похоже, вчерашний кошмар будет продолжаться вечно…

– Елена Викторовна? Доброе утро! Не разбудил?

– Конечно, разбудили, – честно призналась я. – Кто это?

– А это Владимир Романов из Московского уголовного розыска. Вы нам вчера свой номер телефона оставили, помните, у своей квартиры?

– Еще как помню. Вчера уже ваш коллега из ГУВД вечером звонил и выражал недовольство, что я сообщила журналистам о покушении.

– Да нет… То есть да… Ну, в общем, тут, понимаете, такая история… Тут из-за всех этих вчерашних репортажей и из-за сегодняшних статей во всех газетах о взрыве наше начальство недовольно… То есть начальство недовольно тем общественным резонансом, который вокруг этого возник. Ну, в общем, из за того, что возникло такое внимание общества к этому инциденту, нам тут велели взять у вас показания… Вы не могли бы к нам заехать?

Я была впечатлена такой искренностью. То есть, если бы «общественного резонанса» из-за покушения не было бы, то никто бы вообще расследовать взрыв не стал?

– Конечно, я могу заехать к вам. Скажите, куда и когда.

– Ой, а вы могли бы прямо сейчас, как можно быстрее? А то начальство нас уже ругает, торопит…

Я наскоро умылась и оделась, недоумевая, почему вдруг у начальства правоохранительных органов спозаранку возникла такая спешка. Ведь вчера все делали вид, что меня не замечают, и даже выступили перед журналистами с заявлениями, что взрыв бомбы под дверью журналистки Трегубовой не политический и вообще не имеет к ней никакого отношения. И тут я вспомнила, что после вчерашнего звонка из милиции с требованием не рассказывать журналистам о покушении, я заявила в интервью одной из российских газет, что «ответ на вопрос о заказчиках покушения стоит искать в том факте, что после покушения милиция отказалась взять у меня официальные показания». Видимо, газета эту фразу опубликовала, и теперь они поняли, что если делу не дать официальный ход – то будет неприлично, наивно подумала я. А через несколько минут мне позвонил представитель всемирной организации «Репортеры без границ»:

– Елена, генеральный секретарь нашей организации Робер Менар только что принял специальное заявление в связи с покушением на вас. Письмо официально направлено генеральному прокурору России с требованием провести законное, добросовестное расследование взрыва.

И тут я поняла, что, пока спала, взрыв в моем подъезде действительно успел взорвать журналистское сообщество во всем мире. Нарушив обещание, данное накануне брату, не выходить без него утром из квартиры, я выскочила из дома и купила в ближайшем киоске несколько свежих российских газет: в КАЖДОЙ из них было сообщение о покушении. И это несмотря на негласную, но тотальную цензуру, введенную Кремлем перед выборами. Стало ясно, что звонивший мне представитель уголовного розыска не лукавил: руководство силовых структур действительно оказалось припертым к стенке резонансом, который вызвал взрыв. И теперь, перед выборами, в Кремле будут вынуждены хотя бы сделать вид, что поручили силовикам искать заказчиков и организаторов покушения. Я выбежала на Кутузовский проспект, поймала такси и, едва сев в машину, принялась рассматривать первую попавшуюся публикацию про взрыв.

– Какой ужас… – не удержавшись, простонала я, увидев на развороте газеты свою вчерашнюю физиономию с вытаращенными глазами. И тут таксист с подозрением посмотрел на меня:

– Девушка! То-то я думаю: где я вас раньше видел? Так я ж вас вчера в теленовостях видел! Вас же взорвали! Так мы туда, что ли, и едем, где взорвали? На Пушкинскую? К вашему дому?

Я рассмеялась:

– На Пушкинскую. Но не домой, а в уголовный розыск. Извините…

Я подумала, что ситуация еще хуже, чем я себе представляла: теперь меня не только узнают на улицах, но еще и знают где я живу.

* * *

Впрочем, адрес МУРа, куда я должна была приехать, прозвучал для таксиста и вовсе как легенда. Признаться, и для меня тоже. Несмотря на то, что за свою журналистскую карьеру я уже успела побывать во всех, даже самых закрытых культовых зданиях власти России, начиная от Кремля и кончая Лубянкой, тем не менее на Петровке, 38 я еще не была никогда. Кто бы знал, что попасть мне туда придется при столь драматических обстоятельствах, и не для того, чтобы взять интервью, а для того, чтобы дать показания. Я остановилась перед внушительного вида военизированной проходной, за которой скрывалась легендарная ставка российских государственных сыщиков. «Легенда легендой, – подумала я, – но лучше все-таки подстраховаться», затормозила перед входом и набрала номер своего друга с диссидентским стажем, главного редактора одной из интернет-газет:

– Слушай, меня тут пригласили в уголовный розыск дать показания. Запиши на всякий случай фамилию и телефон человека, к которому я иду. Кто знает, каких еще провокаций можно ждать после вчерашнего. Сейчас я вхожу внутрь. Сколько может длиться снятие показаний? Часа два? Если через два часа я тебе не перезвоню – ты знаешь, что делать.

И только после этого я перешагнула порог здания, воспетого советскими детективами. Мой вчерашний знакомец, следователь Владимир Романов всем своим видом сразу развеивал любую настороженность. Симпатичный и довольно молодой парень, он почему-то выбежал встречать меня к проходной в летней бейсболке, несмотря на то что на улице было градусов 20 мороза. По дороге в его кабинет он, готовясь к долгому и нудному разговору, вспомнила мамины вечные наставления: «Всегда нужно пописать перед долгой дорогой, чтобы уютно себя чувствовать», и попросила товарища Романова показать, где у них в уголовном розыске дамский туалет. Он смутился, но проводил меня. Туалет у женщин-сыщиков оказался хорошо отремонтированным – как принято говорить среди московских риелторов, «под евроремонт». Это несколько диссонировало со всем остальным зданием: длинные коридоры с обшарпанными стенами, заставленные какой-то рухлядью, производили, мягко скажем, гораздо менее роскошное впечатление, чем, скажем, апартаменты главы ФСБ на Лубянке. «Это у нас ремонт», – как будто извиняясь, сказал Романов и провел меня в свой кабинет – тоже более чем скромную комнату со старой мебелью, которую он делил еще с одним неизвестным мне сотрудником. Везде царил до боли знакомый мне по визитам в другие чиновничьи учреждения запах тлена бумаг, который десятилетиями не выветривался изо всех бывших советских организаций. Следователь сразу усадил меня рядом со своим столом и достал официальный бланк с названием: «Объяснение».

– Елена Викторовна, скажите, перед взрывом вам кто-нибудь угрожал?

– Ну, после того как вышла моя книжка «Байки Кремлевского диггера», министр печати и информации Михаил Лесин передал мне, что этой книгой я «выписала себе „волчий билет“. Но, надеюсь, он имел в виду не то, что меня взорвут. А то, что меня уволят и больше нигде в России на работу не возьмут. Следователь крякнул и ничего в своем листочке не записал.

– Нет, я имел в виду, есть ли у вас основания полагать, что у вас есть враги, недоброжелатели?

– Ну, мне рассказывали, что Путин был в ярости, когда прочитал мою книгу… И еще несколько его приближенных в Кремле… Но я их своими врагами не считаю. Считают ли они себя моими врагами – это уж вы у них спросите.

Следователь опять хмыкнул себе под нос, и его бумажка для записи показаний вновь осталась девственно чистой.

– Нет, я вас спрашиваю о другом: напрямую вам кто-нибудь угрожал? Грозил расправой?

Я рассмеялась:

– Вы что, считаете, что обычно о покушении жертве заранее сообщают через газету?

Разговор не клеился. Следователь для порядка, чтоб хоть что-то записать в свою бумажку, спросил меня когда я родилась. А потом неожиданно, обрадовавшись, вспомнил безобидный вопрос:

– А конфликтов с соседями на бытовой почве у вас не было? Припомните хорошенько!…

Я решила, что пора брать дело заполнения пустот в протоколе в свои руки. Я подробно рассказала, как накануне вызвала такси и сказала по телефону диспетчеру, что выхожу, и как, к счастью, задержалась, и что как раз в этот момент прогремел взрыв.

– Видимо, телефон прослушивали, – поделилась я со следователем подозрением.

– Еще на прошлой неделе был странный звонок… – и рассказала ему, как неизвестные требовали продиктовать мой домашний адрес, уверяя, что привезут мне посылку из Америки. Я порылась в сумочке и – о чудо! – в вечно царящем там бардаке нашла огрызок расписания лекций Маши Слоним в «Интерньюзе», на обратной стороне которого мы с ней, заподозрив неладное, записали определившийся номер звонившего мне лже-курьера почтовой службы. Следователь оживился:

– И вы дали им свой адрес?!?

– Я что, похожа на идиотку? Сильно подозреваю, что и звонившие мне люди тоже прекрасно понимали, что я не идиотка и никакого адреса им не дам. Более того, догадываюсь теперь, что и адрес-то мой у них уже был. Просто они таким способом, понимая, что я сразу почувствую подвох, видимо, пугали меня. Чтобы я знала, что кто-то держит руку на моем пульсе.

Мой собеседник заглянул в клочок бумажки со странным телефонным номером (помните, я рассказывала, как мы с подругой терялись в догадках, откуда поступил звонок, потому что в Москве не существует ни районов, ни сотовых компаний с такими номерами?) и в ту же секунду радостно воскликнул:

– А-а! Ну, конечно! Это ж вам с таксофона звонили! С улицы, из телефонной будки. Судя по телефону, это где-то в районе Красной Пресни… рядом с Белым домом.

Тут наш разговор прервали. Романову кто-то позвонил, и он начал в телефонную трубку пересказывать наш с ним предыдущий разговор:

– Да, только что выпустила книжку про Кремль… Работала в «Коммерсанте»… Уволена после выхода книги…

«Вот, видите, начальство меня про вас спрашивает. – отчитался он мне через минуту, указав взглядом на грязноватый потолок. Тут в кабинет без стука вошел тот самый Анатолий Анатольевич, с которым я познакомилась у двери своей квартиры сразу после взрыва, и который, представившись мне сотрудником московского городского управления внутренних дел, попросил меня подарить ему мою книжку. И который после этого звонил мне вечером и передавал возмущение какого-то неназываемого „начальства“ по поводу того, что я давала интервью. Он бодро подошел к столу Романова; поздоровался со мной и, стоя как бы в непринужденной, неофициальной позе, начал убеждать меня, что даже если бы я вышла из квартиры в ту секунду, когда пообещала водителю, то взрыв бомбы меня бы не убил:

– Ну, ма-а-ксимум, вы потеряли бы зрение и слух!

Романов тоже встал, как бы подчеркивая, что эта часть беседы не для протокола, и горячо присоединился к уговорам товарища:

– Да! Вы не пугайтесь! Вы только потеряли бы слух и зрение! Да и то, скорее всего, временно! Потому что в большинстве случаев после взрыва такого устройства зрение и слух потом возвращаются… Мы прекрасно знаем этот тип взрывного устройства!

Тут я чуть дар речи не потеряла.

– То есть… Как это… вы «прекрасно знаете»?

– Да! – радостно подтвердил Романов.

– Это светозвуковая граната, которую спецслужбы используют для разгона мирных демонстраций! Если такая граната разорвется рядом с человеком, то он просто на время теряет ориентацию. Это типовое взрывное устройство, изделие МВД, номер… (тут он назвал серийный номер).

Я просто обалдела. Мне вот так запросто рассказывают, что у меня под дверью взорвали «изделие МВД», то есть бомбу, изготовленную милицией. Да еще и которую «обычно» используют спецслужбы… Но на десерт меня еще ожидал самый интересный поворот беседы. Когда гость из МВД ушел и я подписала коротенький протокол (где, разумеется, не было никаких интригующих подробностей про запатентованную МВД потерю зрения и слуха), следователь задушевно, как бы невзначай, по-дружески, спросил:

– А Вы случайно не знакомы с неким Литвиненко?

Фамилию бывшего полковника ФСБ Литвиненко в московской тусовке знают, разумеется, все – кроме, разве что, моего маниакального анаполитичного брата. После прихода к власти Путина этот бывший сотрудник ФСБ сбежал в Великобританию и выступил с сенсационным скандальным заявлением, что российские спецслужбы причастны к организации взрывов жилых домов в Москве в 1999 году, после которых на волне ненависти к чеченцам Путин развязал новую войну, и из непопулярного чиновника был всего за пару месяцев раскручен подцензурными государственными телеканалами как герой и спаситель нации.

– Нет, я с ним лично незнакома, – честно призналась я. – А почему вы меня спрашиваете об этом?. Какое это имеет отношение к теме нашей беседы?

– Ну, как же… Я Вас спрашиваю потому, что в Вашей книге ведь примерно о том же и написано, о чем и Литвиненко все время говорит: о том, что Путин и ФСБ причастны к взрывам жилых домов.

– Ну, это ваша трактовка изложенных мной фактов, – поправила я следователя. – Я такого не писала.

– А-а… Ну, ладно тогда… Я подумал: вдруг вы знакомы… – протянул Романов и начал прощаться. А уже по дороге обратно на проходной он признался мне:

– А я, знаете – специалист по взрывам. Я занимался и расследованием событий на Дубровке… Мне стало как-то слегка не по себе из-за того, что чуть было не попала в страшный ряд нерасследованных взрывов путинской эпохи, которые перечислил следователь уголовного розыска.

* * *

Пока я сидела на допросе, я знала, что мне делать: отвечать на вопросы. А вот когда вышла из МУРа на улицу, что мне делать, я уже не знала. Светило яркое солнце. И это вроде бы поднимало настроение. Но мороз при этом стоял такой, что, казалось, еще секунда, и со звоном упадут на асфальт и уши, и нос. И это усиливало ощущение бездомности. Потому что я поклялась родным, что «одна» домой не пойду.

– Ты что, сумасшедшая! – орал на меня накануне брат. – Эти придурки уже не остановятся! Если они уже знают твой адрес, им не составит труда подкараулить тебя теперь в любой момент! В этот раз не получилось взорвать – завтра получится! Никуда ты не поедешь одна! Поживешь пока у нас, а потом снимешь себе квартиру где-нибудь на окраине!

Логически я понимала, что брат прав. Но в квартире сидели мои напуганные кошки, которые, в отличие от меня, провели ночь после взрыва одни, и их никто не кормил и не утешал. К тому же там компьютер, интернет… И к тому же – ну не трусиха же я, в конце концов! Соблазн был тем более велик, что от МУРа до моего дома – семь минут пешком. А бегом по морозцу – так и вообще…

И тут я решилась на военную хитрость. Добежав, заодно согревшись, до своего дома, я вошла в подъезд, но отправилась не на второй этаж к своей квартире, а на первый – прямиком в отделение милиции. Там сидел какой-то заспанный и перепуганный человек, которого именно в этот момент явно «имело» по телефону начальство.

– Да. Списки жильцов составлены. Сверяем. Проверяем. Начинаем, – отрывисто отчитывался он. Когда я подошла, он чуть со стула не свалился.

– Ой, а я-то вас уже с девяти часов жду! Я вам там в двери и записочку оставил, чтобы вы знали, что я там, у вас был, что я к вам приходил! – с подозрительной любезностью отрапортовал милиционер. Долго гадать о причинах столь нетипичных интонаций поведения не приходилось: просто его сегодня, видимо, разбудили звонком еще раньше, чем меня. И теперь он по приказу начальства активно изображал бурную деятельность. Я кротко попросила:

– Простите, я только что из МУРа. Давала показания по поводу взрыва. Вы не будете так любезны проводить меня в мою квартиру? А то, сами понимаете, неуютно как-то туда одной идти… Ловко ввернутое мной упоминание МУРа произвело на милиционера именно то магическое действие, какого я и ожидала.

– Ну, конечно! О чем речь! Я и сам хотел вам предложить! И вообще – всегда к вашим услугам!

Когда мы подошли к моей двери, я обнаружила вставленный уголком в замочную скважину листочек бумажки. Это действительно была записка от несчастного участкового, который не поленился написать мне точное время своей первой явки к моей двери: 9:15. На всякий случай. Рядышком в дверную щель была аккуратно вставлена еще и его личная визитка. До таких высот сервиса моя родная милиция никогда еще не доходила. Таким образом, благодаря отзывчивому участковому и волки были сыты, и овцы целы. Я попала к себе домой. Но и перед братом, когда через пару часов он проснулся и начал со скандалом трезвонить «ты где?!?», я смогла отчитаться, что вошла в квартиру не одна, а с милицией. Можно считать, даже перевыполнила обещание. Открывая свою дверь, я вспомнила рассказы моих друзей-горнолыжников: если ты попадаешь в расщелину и не можешь выбраться сам, то, после того как приезжают эвакуаторы и вытаскивают тебя оттуда, надо обязательно встать на лыжи и самому спуститься с горы. Потому что если ты не встанешь на лыжи в этот раз – то потом уже не встанешь на лыжи никогда. Таков закон преодоления психологического шока. Также и я в тот момент четко поняла: если я не войду в свою квартиру в этот день, то, значит, не войду в нее больше никогда.

МАЛЕНЬКАЯ ОШИБОЧКА

Так уж, видно, на роду написано у моей подруги Маши Слоним: каждый раз случайно оказываться рядом в критический момент моей истории. Так произошло и в день после взрыва. Когда я вопреки обещанию своим родным и друзьям все-таки вернулась (с помощью вышеописанной военной хитрости, с милиционером) в свою квартиру, Маша, дико волновавшаяся за мою жизнь, тоже, в свою очередь с помощью военной хитрости, пыталась увезти меня к себе в загородный дом. Заехала и предложила просто немножко покататься в ее новеньком красненьком кабриолете «Пежо» с космической отъезжающей крышей (которая по случаю морозов, разумеется, была застегнута на все пуговицы) и по дороге обсудить происшедшее. И, как вы, наверно, уже догадались, едва мы сели в машину, раздался… нет, не взрыв, а очередной телефонный звонок. Но на этот раз (в отличие от предыдущей нашей поездки к Маше) звонил даже не анонимный курьер, желающий принести мне бомбу в посылке из Америки, а мой бывший коллега по газете «Коммерсант» из отдела криминальных расследований.

– Елена, моя фамилия Жеглов, – брутально представился он. – Я хочу предложить вам выгодную сделку.

Признаться, когда я услышала его фамилию, то была готова на любую сделку еще до того, как выслушала ее содержание. Просто из-за очередной топорной стилистической шалости криминального фарса, писавшегося на моих глазах, да еще и с моим участием в главной роли, за один день мне довелось не только впервые в жизни побывать в легендарной цитадели советского уголовного розыска, но еще и познакомиться с двойником харизматического советского сыщика из «Место встречи изменить нельзя».

– Я несколько лет проработал в девятом управлении ФСБ, – сразу объявил мне «живой» Жеглов, журналист газеты «Коммерсант». Суть сделки он изложил мне так: – Вы даете мне информацию о содержании вашей сегодняшней беседы со следователем уголовного розыска, а я вам за это даю информацию, полученную по моим каналам, о том, какое на самом деле взрывное устройство вчера у вас сработало.

Я сразу разочаровала звонившего, сказав, что информационный товар, который он мне предлагает – залежалый: – Следователь уголовного розыска уже сообщил мне тип взрывного устройства. И даже успокоил меня, что я «максимум» потеряла бы зрение и слух, если бы вышла из своей двери вовремя, когда обещала водителю такси.

– Вот в том-то и дело, Елена, что со взрывным устройством маленькая ошибочка вышла, – поправил меня Жеглов. – На самом деле у вас там было заложено самое настоящее самодельное взрывное устройство, мощностью шестьдесят-семьдесят граммов в тротиловом эквиваленте. То есть, чтобы вы могли себе представить, насколько оно мощное, скажу: это мощность нормальной боевой ручной гранаты…

– Не понимаю… То есть… Вы хотите сказать, что, если бы я вышла… – пытаясь отмахнуться от этой информации, как от дурного сна, переспросила я.

– Я хочу сказать, что вам это нетрудно себе представить: если ручная граната НЕ попадает в вас, то с вами все в порядке. Но если она в вас ПОПАДАЕТ, то есть если вы оказываетесь в эпицентре взрыва, то… тогда, в общем… с вами тоже было бы уже «всё в порядке»… Только в другом смысле…

Честно признаться, в эту секунду я почувствовала, что у меня слегка холодеет позвоночник.

– Но следователь мне сказал… Они меня уверяли что я осталась бы жива…

– Минимум, что у вас было бы, если бы очень повезло, – это сильнейшие ожоги и баротравма. Мы с вами сейчас не разговаривали бы. Вы были бы сейчас в реанимации под капельницей. И это в лучшем случае. Ну что, вы согласны на сделку, которую я предлагаю? Вы хотите знать все подробности?

Я на мгновение просто онемела и смогла привести себя в чувство, только внушив себе, что относиться ко всему этому кошмару, который я слышу, должна как журналистка – к ценной информации, а не как жертва несостоявшегося покушения, которая имела все шансы прохлаждаться сейчас уже не в салоне Машиного «Пежо», а в морге.

– Говорите. Я, конечно, поделюсь с вами всей информацией о разговоре на Петровке. Подробности, которые я услышала от Жеглова, едва ли могли обрадовать моих близких:

– Итак, как я уже сказал, мощность бомбы составляла шестьдесят-семьдесят граммов по тротиловой шкале. На месте взрыва обнаружены шнур длиной двадцать метров и батарейка, то есть был использован электрический детонатор, и человек, который привел в действие взрывное устройство, видимо, прятался за углом вашего коридора на расстоянии этого двадцатиметрового провода, чтобы взрывом не повредить и себя самого.

Только в эту минуту личность неудавшегося убийцы обрела для меня реальное очертание. И это тоже, признаться, было ощущение не из приятных. Одно дело думать, что, ну, вот росла себе граната где-нибудь на дереве, а потом взяла и взорвалась у меня под дверью. А другое дело – представлять, что живой конкретный человек в тот момент, когда я стою у зеркала и собираюсь выходить, устанавливает «подарочек», разматывает шнур, прячется за углом… А самым неприятным было, наконец-то, осознать, что этот человек (или люди), хотевший меня убить, вот сейчас где-то ходит по городу и, возможно, даже где-то совсем рядом со мной. И наверное, он, точно как в типовых американских фильмах про маньяков, где-нибудь в баре смотрит телевизор и про себя смакует сообщения о покушении: «Вот, это Я сделал, и теперь про то, что я сделал, все говорят».

– Постойте, а как они все-таки узнали, что я именно в этот момент должна была выйти? Прослушивали телефон?

– Ну, с прослушкой сейчас никаких проблем нет. Технические средства сейчас для этого практически неограничены. Принципиального значения это не имеет. А вот информация о взрывном устройстве у меня абсолютно точная, поверьте.

– Простите, – решилась я после паузы задать вертевшийся на языке вопрос, -… но если у вас есть эта информация о типе взрывного устройства из ваших источников в спецслужбах, то почему следователи уголовного розыска убеждали меня сегодня совершенно в ПРОТИВОПОЛОЖНОМ? Откуда они тогда вообще взяли эту версию о «светозвуковой» гранате?

– Все очень просто: они эту информацию вычитали сегодня утром у меня в статье в газете «Коммерсант».

Разумеется, я не поверила.

– Клянусь вам, все так и было! – заверил меня собеседник.

– Они там в уголовном розыске и сами ничего не знали! Они знают только то, что им «сливают»! А вчера после взрыва кто-то распустил слух, что это светозвуковая граната. Каюсь, я тоже сначала стал жертвой этой дезинформации и опубликовал эти непроверенные сведения в статье. А потом, сегодня, я уже все перепроверил. Так что в уголовном розыске вам сегодня просто мозги полоскали. Обещаю: завтра в газете появится опровержение.

Сразу вам скажу: очень скоро мне предоставилась возможность убедиться, что Жеглов сказал правду. Встретившись в следующий раз со следователем уголовного розыска Романовым, я спросила его:

– Зачем же вы меня обманывали про «безобидное» светозвуковое устройство? Мне рассказали, что это была бомба, мощностью эквивалентная ручной гранате.

Я прекрасно понимала, что своим вопросом ставлю следователя в тупик: для него одинаково невозможно сознаться как во вранье, так и в том, что у него не было на тот момент ТОЧНОЙ информации. Но следователь оказался не промах. Он пошел по третьему пути:

– Ну… Елена… понимаете… мы просто хотели вас успокоить…

Но это были еще не все интригующие подробности, раскрытые мне суперосведомленным коллегой Жегловым. По его версии, специальное информационное ведомство президента, занимавшееся пропагандистскими «спецоперациями», только что «слило» на ленту официального новостного агентства дезинформацию, что покушение было совершено якобы на моего соседа. Я опешила:

– Это на какого, интересно, соседа? В эпицентре взрыва были три квартиры: первая – моя, вторая напротив – квартира соседки, пожилой, тишайшей, безобидной дамы с котом-кастратом. А третья – пустая квартира, где уже много лет никто не живет, наискосок от меня. Там к рукоятке двери, как мне сказали следователи, и было прикреплено взрывное устройство, и ровно там, в эпицентре взрыва, я и должна была оказаться, если бы открыла дверь.

– Правильно… Вот против «жильца» нежилой квартиры, согласно версии, опубликованной только что в агентстве, якобы и был направлен взрыв. Якобы там живет какой-то мелкий мошенник Скляр, которому якобы могли отомстить его подельники.

У меня уже не осталось сил ни удивляться, ни расстраиваться. – Что это за бред? Нет там у нас никакого Скляра! Спросите любого из соседей!

– Да не волнуйтесь вы! Все уже понятно с этой дезой… Мы нашли по своим каналам имущественные документы на эту квартиру, из них абсолютно четко следует, что упоминаемый «жилец» Скляр там давно уже «не жилец», он продал квартиру пять лет назад. Более того, эта квартира вообще уже давно официально выведена из жилого фонда и признана непригодной для проживания, там пустующее складское помещение. А самое смешное, что гражданин Скляр, на которого, по версии официального агентства, вчера покушались, как мы выяснили, вообще сидит в тюрьме! Завтра я эту информацию обязательно опубликую в статье.

Я выполнила обещание и в ответ пересказала своему бывшему коллеге то, о чем меня несколько часов назад спрашивали следователи на Петровке. А потом спросила:

– Вот вы, я вижу, действительно опытный сотрудник… бывший, извините. Как опытный специалист, что вы мне, посоветуете: имеет ли мне смысл сейчас срочно переезжать, снимать квартиру в другом районе? Какие вообще меры безопасности вы мне посоветовали бы предпринять?

Жеглов загадочно помолчал, а потом сказал: – Ну, если это действительно не вы с вашим издателем устроили этот взрыв для самопиара…

Тут я уже расхохоталась:

– Слушайте, вы должны выбрать что-то одно: либо мой самопиар, либо месть Скляру. Вы не находите?

– Так вот, если действительно не вы организовали это покушение саму на себя, – спокойно, тоном лектора продолжил Жеглов, – то, на мой взгляд, есть два варианта: либо это Контора, либо это какие-то психически неуравновешенные поклонники Путина, которые решили вам отомстить за книгу о Кремле. Так вот, если это какие-то мелкие отморозки-экстремисты – то сменить квартиру вам обязательно нужно, и чем скорее, тем лучше. Потому что даже если у них есть крыша в спецслужбах, как это чаще всего бывает, то эта крыша – не глобальная, и поэтому информационные и поисковые возможности у них ограниченные. На то, чтобы снова найти вас по базам данных, им понадобится время. А вот в случае, если имеет место первая версия, то… – тут мой осведомленный собеседник опять сделал внушительную паузу.

– Ну, что? Что? Говорите же! Представьте, что к вам обратился бы за советом кто-нибудь из ваших близких! – взмолилась я.

– В случае, если справедлива эта версия, – с расстановкой продолжил он, – то можете никуда уже не переезжать. Бесполезно. Потому что, если это Контора, они вас везде найдут. Если они захотят вас устранить, то они это смогут сделать, даже если вы уедете за границу. И даже если вы будете предпринимать усиленные меры безопасности – если им понадобится, они сделают это. Вспомните ледоруб Троцкого.

Не буду вам ябедничать, как Маша (ставшая невольной свидетельницей этого разговора и прекрасно понявшая по моей реакции, что дело гораздо серьезнее, чем нам хотелось бы думать) пыталась насильно, с боями увезти меня к себе за город и «спрятать».

– Маша, ты наивная! – смеялась я. – Уж твой-то адрес они первым найдут! Пожалей своих семерых собак! Я не хочу, чтобы они остались сиротами.

Не стану вам описывать также и какими двумя идиотками мы, вероятно, выглядели, когда Маша, изображая из себя заправского бравого телохранителя, а в действительности параноидально оглядываясь по сторонам и шарахаясь от любого шороха на лестничной клетке, провожала меня до двери моей квартиры, а потом, стоя снаружи, требовала:

– Немедленно запри дверь изнутри! Пока не услышу, как ты ее заперла, я никуда не уйду!

Пожалуй, я воздержусь и от описания всех прелестей похода с мусорным мешком к мусоропроводу в сопровождении bodyguard'a, которого на следующий день приставил ко мне мой друг. Да что там – мусор… А представьте, каково вместе с охранником (короче, с незнакомым, чужим мужчиной) покупать трусы и колготки… Борис Немцов (лидер только что проигравшей выборы партии «Союз правых сил») на полном серьезе заявил мне:

– Трегубова, сейчас мы организуем параллельное независимое расследование покушения на тебя. Я подключу службы безопасности своих друзей, и они будут искать заказчиков.

Речь шла о мини-ФСБ, которую сейчас имеет при своей банковской структуре каждый уважающий себя олигарх, и которая состоит в основном из бывших сотрудников ФСБ, перешедших на коммерческую основу. Вскоре Немцов перезвонил и расстроенным тоном признался, что три крупные банковские службы безопасности его друзей-банкиров, к которым он обратился за помощью, отказались вести расследование покушения. Этот ответ вполне можно было считать результатом расследования. Когда я напрямую спросила одного из действующих олигархов (в смысле, из тех, кого Путин пока еще не выгнал из России и не раскулачил), есть ли, на его взгляд, шанс, что следствие установит заказчиков покушения, он ответил мне с философской искренностью:

– Ну, конечно, есть шансы: где-нибудь, когда-нибудь, в другой стране и в другой жизни…

Честно говоря, если бы вы меня в тот момент спросили, то я и сама не смогла бы выдвинуть четкую версию. Я не знала, кто хотел меня убить. И хотели ли меня убить, или просто запугать, чтобы я надолго исчезла из информационного пространства и не мешала бы победоносным перевыборам Путина на второй президентский срок. Хотели ли меня заставить прекратить давать интервью на неприятные для Кремля темы и вместо этого заняться поиском новой квартиры и обеспечением собственной безопасности и безопасности своей семьи? Или пытались с помощью психологического давления заставить вообще плюнуть на все и уехать из страны? Могу вам только пересказать разговор с моей близкой подругой Никой Куцыло (той самой героической девушкой, которая в октябре 1993-го провела несколько дней в обстреливаемом Белом доме и потом написала об этом книжку и которая сейчас работает заместителем главного редактора Аналитического еженедельника «Власть»). Ника оказалась единственной из всех моих бывших коллег по «Коммерсанту», кто не побоялся навестить меня в моей квартире через несколько дней после взрыва. Она заверила меня:

– Никто ни на секунду не сомневается, что это ФСБ.

– Но зачем же им было делать это ДО выборов? недоумевала я. – Зачем надо было действовать так явно и так топорно? Я просто не могу в это поверить. Все ведь знают, что я только что опубликовала книжку о Путине.

– Все это интеллигентские глупости, – возразила мне Ника. – У силовиков совершенно другая логика. Чем откровеннее, тем лучше. Взрыв бомбы у твоей двери вполне логично рассматривать как откровенный сигнал всем остальным журналистам: сидите и помалкивайте. А то хуже будет.

Что касается официального следствия, то мне с тех пор так никто ни разу ничего и не говорил о его ходе. Со следователем уголовного розыска Владимиром Романовым, бравшим у меня показания, я с тех пор встретилась всего один раз, да и то по моей инициативе. Потому что, когда я позвонила ему и попросила сообщить, как продвигается расследование, он сделал вид, что основным препятствием для хода следствия является то, что у них нет официальных распечаток от моей мобильной компании номеров входящих звонков на мой телефон за тот день, когда был странный звонок о посылке из Америки. Чтобы не давать лишнего формального повода заматывать дело, я взяла в мобильной компании необходимые распечатки и отправилась в уголовный розыск. Как вы догадываетесь, ничего нового в распечатках не было – только зафиксированный номер анонима, который я и так уже сообщила следователю и который он уже идентифицировал как номер телефонной будки на улице рядом с Краснопресненской. Наша встреча со следователем, когда я передавала ему эти бумаги, произошла через девять дней после взрыва, на улице, возле уже хорошо знакомого мне здания уголовного розыска на Петровке, 38, и продолжалась примерно минуту. Была противная мокрая метель, и рядом меня ждал охранник. Когда следователь (как я уже рассказала чуть выше) признался мне, что врал о «безобидности» взорванной бомбы… ой, простите, не врал, а «успокаивал меня», я упрекнула его:

– Вы бы лучше не «успокаивали» меня, а реально искали, кто это сделал!

На что он не моргнув глазом выпалил:

– А он нам уже известен, кто это сделал!

Уж на что я привыкла за все предыдущие дни ко всем несуразицам вокруг следствия, но такой ход конем опять заставил меня изумиться до крайности:

– Вы знаете?!? Что ж вы молчите?!? Кто?!?

– А мы не можем сказать, – усмехнулся сотрудник уголовного розыска. – В интересах следствия. Как вам нетрудно догадаться, с тех пор от следствия не было ни слуху ни духу.

* * *

А теперь расскажу вам о второй «маленькой ошибочке». То ли следствия, то ли убийцы. Уже на спокойную голову подойдя к своей квартире, я еще раз внимательно осмотрела «место боевых действий». И вдруг – ярко, как вспышка, сверкнула разгадка той нехитрой логической задачки, которую не могло или не захотело разгадать следствие. Дом, в котором я снимаю квартиру, – старинный, дореволюционный, знаменитый Дом Нирнзее, названный так по фамилии архитектора. Это первый в Москве доходный дом, пансион, где в начале прошлого века снимали квартиры обеспеченные холостяки. У здания, увы, не только особая, неповторимая старомосковская харизма, но и кошмарная коридорная система, которую я уже частично описывала вам, когда пыталась объяснить, как я выбралась из дома после взрыва. Длиннющие коридоры и маленькие часто посаженные квартиры – наследие большевистской страсти уплотнять жильцов. Коридор на моем этаже представляет собой русскую букву «П», В середине верхней перекладинки которой, как раз по центру, находится моя квартира. А в середине обеих боковых колонн этой буковки (то есть симметрично, за левым и за правым углами моего коридора) есть выходы на лестницу, откуда можно спуститься и выйти на улицу через первый и второй подъезды. При этом, как вы уже поняли, оба подъезда – смежные, сквозные, сообщающиеся между собой; в любую квартиру с улицы при желании можно попасть как через первый, так и через второй подъезд. Но фокус в том, что так было не всегда. Раньше, в первоначальном, дореволюционном плане дома подъезды разделялись глухой поперечной стеной. И проходила эта стена… Ну? Догадайтесь где? Правильно, прямо рядом с моей квартирой, разделяя коридор на две части. Стена давно не существует (только на полу рельефный след до сих пор остался), а нумерация квартир в подъездах осталась прежней – начинается с разных КОНЦОВ коридора и заканчивается в том месте, где раньше была стена. Короче, слева от меня, на противоположной стороне коридора, расположена квартира номер 208. За ней в нормальной последовательности по той же стороне идет квартира номер 209 (там живет бальзаковская дама с котом-кастратом). А дальше, чуть правее, по той же стороне коридора, вы думаете, какая квартира идет? Ну, подумайте! Логически? 208-я, 209-я… а потом? А вот и неправильно, не 210-я! Дальше ПО той стороне идет квартира номер 219, к ручке которой было привязано взрывное устройство. 3апутались? Подозреваю, что и не вы одни. А 210-я квартира, знаете, у кого? У меня. И находится она вопреки элементарной линейно-алгебраической логике НА ПРОТИВОПОЛОЖНОЙ от 208-й и 209-й квартир. Теперь самое интересное. НИ НА моей двери, ни на двери той квартиры, к которой привязали бомбу, НЕ НАПИСАН НОМЕР. Просто когда я сняла в аренду эту квартиру, на ней не было таблички с номером, и я до сих пор так и поленилась ее сделать. То есть, если кто-то проникает в дом не через правый подъезд, а через левый, поднимается на мой этаж, идет вдоль по нумерации квартир, видит слева 208-ю квартиру, потом 209-ю, и – через два шага смело привязывает взрывное устройство к следующей двери на той же стороне в полной уверенности, что это номер 210. Даром что на ней номера ТОЖЕ НЕТ. То есть если даже некто инструктирующий заказного убийцу дает ему следующее точное описание квартиры: «квартира номер 210, но номер на ней не написан. Дверь железная. Находится точно в центре среднего коридора», то прийти по этой инструкции с равной степенью вероятности можно как в мою квартиру, так и в нежилую квартиру номер 219. А если предположить, что у этого исполнителя покушения были хотя бы жалкие зачатки здравого смысла и школьного знания арифметики, то становится понятно, что у него был стопроцентный шанс ошибиться дверью. Просто потому, что справа от моей квартиры, знаете, какая дверь находится? Ни за что в жизни не угадаете! Готовьтесь. Только не падайте. Номер 234! Видали где-нибудь такое? Ни в каком больном воображении – даже убийце – не может привидеться, что 210-ю квартиру нужно искать после 234-й! (Только не надо приходить проверять и пугать соседей, договорились? С них, бедняг, и так уже хватит.) А нужно ведь еще достать изоленту, быстро прикрепить бомбу, размотать 20 метров провода, спрятаться за угол коридора, получить от кого-то сигнал прослушки телефона, что жертва сейчас выходит… И все это – в дневное время, и нужно успеть, пока не вышел никто из соседей. А внизу, на первом этаже, еще и отделение милиции… В общем, только маньяк-архитектор Нирнзее был бы способен в ситуации такой спешки переубедить убийцу, что лучше ему забыть про логику, перейти на противоположную сторону коридора и срочно перемонтировать бомбу на ручку «двери без номера». Вот так случайно выяснилось, что век назад ветхорежимный старик-архитектор, дав волю буйному воображению, приложил весь талант, чтобы сбить столку подрывников и спасти меня от взрыва. Признаюсь, меня слегка огорчило это открытие. Физически оно ничего не меняло: моя дверь все равно находилась в прямом эпицентре взрыва. И спасла меня все-таки не путаница Нирнзее и не «маленькая ошибочка» убийцы, а моя собственная страсть к опозданиям. Менялась только мифология: до этого досадного открытия мне подсознательно почему-то было приятно думать, что УБИТЬ меня не хотели – только напугать. И что именно поэтому заботливо привязали бомбу не к моей, а к соседней ручке, по диагонали от меня – чтобы хоть немножко уменьшить вероятность летального исхода. Но, оказалось, я слишком романтизировала образ своих анонимных поклонников.

* * *

Через неделю после взрыва я опять получила привет от моих неудачливых подрывников. Это снова был телефонный звонок – только уже не мне, а моей соседке. Охранник провожал меня домой после деловой встречи. Когда мы поднялись на мой этаж и проходили мимо одной из квартир (которая расположена далеко от места взрыва), дверь тихонько открылась и оттуда выглянула перепуганная женщина она явно смотрела в дверной глазок, ожидая моего возвращения.

– Лена, простите, что я к вам обращаюсь… Вы меня не знаете, но вас тут теперь уже все знают… Понимаете, мне вчера позвонил домой какой-то странный мужчина, представился вашим другом из Америки, который делал ваш интернет-сайт, и потребовал, чтобы я ему дала номер вашего домашнего телефона…

Опять «горячий привет из Америки»… Так, для сведения: у меня НЕТ никакого интернет-сайта. И нет друзей в Америке. Но теперь, видимо, есть. И не один. Я четко поняла: кто-то показывает мне, что по прежнему цепко держит руку у меня на пульсе. Меня явно пытались запугать, а моих соседей – заставить нервничать.

– В следующий раз, – посоветовала я сердобольной соседке, – когда вам позвонят сразу давайте им номер телефона нашего отделения милиции. Пусть они там немного поработают моими секретарями… Я не была напугана. Но я прекрасно отдавала себе отчет, что в оставшиеся недели до президентских выборов я превращаюсь в идеальную ходячую мишень. И если кто-то захочет устроить любую провокацию, то он точно знает адрес, куда нести очередную «маленькую тикающую посылочку». И, знаете, гораздо страшнее, чем все взрывы на свете, было через несколько дней после покушения услышать от своей 64-летней мамы, сидящей на сильнейших лекарствах от гипертонии, фразу:

– Лена, если с тобой что-то случится – я этого не переживу. Если они тебя убьют, то мне незачем будет больше жить.

Я обещала ей, что хотя бы на время до президентских выборов уеду из России. В более безопасное место. 12 февраля, ровно через десять дней после взрыва и на следующий день после беседы со следователем, который бодро заявил мне, что «знает, но не скажет» имя заказчика покушения, я взяла билет и улетела из Москвы. Когда я пересекала границу в аэропорту, тучный российский таможенник посмотрел на меня с подозрением:

– Девушка, вы что, недавно через меня уже проходили, что ли? Что-то мне ваше лицо знакомо? А-а-а… Вспомнил… Взорванная… Ну ладно, проходите…

Честно говоря, садясь в самолет, я больше всего боялась одного: что обратно меня в страну после выборов уже не впустят – под любым предлогом, устроив любую провокацию. Примеров вынужденных эмигрантов и «невъездных» после прихода Путина к власти уже было предостаточно. Словом, эмоционально это было для меня генеральной репетицией изгнания из собственной страны. Которого, надеюсь, мне никогда не придется пережить. Ну, а улетела я, мягко говоря, не совсем в спокойное место… Только маме не говорите. А впрочем – теперь она уже все равно прочтет. Я выбрала своим убежищем город, где самый быстрый свежий сок в мире, где самый вкусный бессычужный сыр, где каждый день дают солнце, а каждый вечер оно до неправдоподобности красиво на «бис» исполняет над морем свой старый трюк под аплодисменты публики, специально ждущей на каменном моле. И единственное место во вселенной, где Абрамович имеет шанс встретиться с Шолом-Алейхемом (исключительно в топографическом, разумеется, смысле, – потому что их улицы пересекаются). Короче, город Тель-Авив. Во-первых, я поняла, что страна Израиль, где не переставая что-то взрывают, – это единственное место в мире, где меня, «недовзорванную» в Москве, уж точно не взорвут. Просто потому, что это было бы уже какой-то безвкусной тавтологией судьбы – чего она себе обычно не позволяет. А во-вторых, я почувствовала, что все мои «писательские» злоключения должны закончиться именно в том месте, где и началась абсолютно детективная история с изданием моей книги, которую я вам сейчас расскажу.