Около восьми вечера Сэмпсон без предупреждения зашел в кабинет Айрис и плюхнул на ее стол термос. Его манера поведения напомнила ей славные дни старого Пака, когда тот после охоты в середине ночи приносил свои трофеи в виде грызунов и клал ей на подушку.

– Надеюсь, там не мышь? – спросила она, тыкая в термос карандашом.

Сэмпсон удивленно посмотрел на нее:

– Ни в коем случае. Это лучшее сырное печенье в городе. От Траппера на 8-м шоссе. Но если вы предпочитаете мышей, я видел парочку в шкафу с досье.

Айрис приходилось весь день держать на лице фальшивую любезную улыбку, так что она слегка удивилась, убедившись, что в первый раз, как утром выползла из постели, она улыбается от всей души.

– Спасибо, лейтенант Сэмпсон.

– Пожалуйста, прошу, шериф.

– И спасибо… за то, что вашими стараниями я сегодня не чувствовала себя идиоткой.

– Вы сегодня отнюдь не были идиоткой. В противном случае я бы дал вам знать. Почему вы еще на месте? Ведь у вас был чертовски длинный день.

– Как раз заканчиваю. Пока мы не поймаем Уэйнбека, я разрешила всем, кто этого хочет, работать сверхурочно. Можно ведь это сделать?

– Черт возьми, шериф Булардо разрешал сверхурочные смены игрокам в покер, так что, думаю, вы имеете полное право. – Он перебрался в глубокое кресло и задрал ноги. Айрис собиралась в ближайшее время сообщить ему, что это дурная привычка, приносил ли он ей сырное печенье или нет.

– Не так давно звонил детектив Магоцци. Он сказал, есть версия, что Курт Уэйнбек может иметь отношение и к снеговикам в Миннеаполисе.

– Скорее всего, это оперативные данные. В противном случае половина миннеаполисской полиции уже топталась бы здесь.

– Им страшно хочется побеседовать с Уэйнбеком, поэтому интересуются, как у нас идут дела.

Сэмпсон прищурился:

– Он в самом деле интересовался?

– Ну, не в прямом смысле. Он просил, если что-то прояснится, тут же позвонить.

Сэмпсон вздохнул и закинул руки за голову.

– На месте Уэйнбека я уже был бы за тысячу миль отсюда. Даже если он не убрался, мы наглухо перекрыли весь округ. Я думаю, что сегодня мы можем спать совершенно спокойно.

– Говорите о себе. А мне десять лет в ночных кошмарах будет являться лицо Стива Дойла.

– Я понимаю вас, – тихо сказал он, переводя взгляд к окну, за которым на озерном льду внизу мерцали огоньки в рыбацких шалашах. – Знаете, когда я только начинал, то думал, что в конечном итоге привыкну и к местам преступлений, и к мертвым телам, и к насилию, потому что все это – часть работы, и если ты не сможешь привыкнуть, то сойдешь с ума.

Вслед за его взглядом Айрис тоже посмотрела в окно и подумала о хорошем человеке, которого она никогда не встречала, по имени Стив Дойл, погибшего здесь на озере Киттеринг в нескольких сотнях ярдов от того места, где она сидела.

– Ну, и вы наконец привыкли?

– Наверно, кое-кто смог привыкнуть. Мне это не суждено. – Сэмпсон отвернулся от окна и посмотрел на кучу бумаг на ее столе. – Донесения с мест?

– Нет. С ними я уже разобралась. Теперь я пытаюсь разобраться в сообщениях, которые пришли к дежурному ночью и сегодня днем… просто убедиться, что мы ничего не упустили.

Сэмпсон слегка вскинул брови и кивнул.

Откровенно говоря, Айрис показалось, что он похвалил ее, как ребенка, который догадался, что нужно перевернуть еще один камень, и она сдержанно улыбнулась ему.

– По правде, я не чувствую, что могу вот так взять и уйти домой, когда убийца на свободе.

– Всегда какой-нибудь убийца будет на свободе.

Это единственное короткое предложение больше, чем что-либо из того, что Айрис сегодня видела или слышала, потрясло ее до глубины души. И тем не менее именно так и должны думать копы – это безнадежно печальная реальность, о которой учительница английского языка никогда не задумывалась, когда каждый вечер опускала голову на подушку.

Сэмпсон с усталым вздохом поднялся с кресла:

– Говорили, что попозже начнется гололедица. Не оставайтесь допоздна.

– Не буду.

Он уже направлялся к дверям, когда Айрис внезапно осознала – ей не хочется, чтобы он уходил. Она хорошо себя чувствовала в его обществе. Хорошо, когда ветер уляжется и рядом весь день человек, который тебя понимает. И, кроме того, ей еще не хотелось возвращаться в свой пустой и темный дом.

– Не хотите ли разделить со мной это сырное печенье? – выпалила она с безнадежным отчаянием ребенка, с которым в школе никто не хочет играть.

– Нет, спасибо. Я его уже пробовал. – Он остановился у дверей, бросил на нее быстрый взгляд и пожал плечами. – Но я не отказался бы от чашки кофе, если его можно сделать.

Может, он что-то увидел в ее взгляде или, может, испытывал к ней сочувствие, но Айрис не особенно задумывалась над причиной, которая заставила его остаться, – сейчас она могла принять и благотворительность.

– Ему всего полчаса. Годится?

– Это будет просто прекрасно. – Сэмпсон добавил для вкуса порошковые сливки и несколько пакетиков сахара и снова занял свое место в кресле. – Так как городской девочке живется на старой ферме?

– Ну, она скрипит, крыша протекает, повсюду гуляют сквозняки, и от агентства по охране окружающей среды я уже получила предупреждение, что к сентябрю должна прочистить свою сточную систему, а это обойдется примерно в пятнадцать тысяч долларов. Но в остальном все просто очаровательно.

– Перед тем как вы ее купили, она пару лет стояла пустой. Если в доме никто не живет, с ним может случиться все, что угодно.

– Я удивилась, что его так долго не могли продать. Дом красивый, да и цена справедливая. Единственное, что нужно, – это проявить к нему немного заботы.

Сэмпсон склонил голову набок:

– О нем ходит много сплетен. Мало кто осмеливался купить дом с привидениями.

Айрис вытаращила глаза.

– Эй, только не смейтесь. Когда мы были детьми, этот дом жутко пугал нас.

Айрис нахмурилась.

– Когда вы были детьми? Но хозяйка дома умерла всего пару лет назад.

– Ваше привидение – это не Эмили, – хмыкнул Сэмпсон. – Это ее муж, Ларс, а он бродит по этому дому уже лет тридцать.

– Как он умер?

Сэмпсон пожал плечами:

– Точно никто не знает. Как говорят старики, он был злым ленивым спившимся сукиным сыном и ходоком.

Айрис напряглась, пытаясь вспомнить, что значит «ходок» – то ли сутенер, то ли клиент проститутки. Кто в этом веке употребляет такие слова?

– Коровы у него голодали, а урожай сгнивал прямо на полях, – продолжал Сэмпсон. – Он продавал землю участок за участком, чтобы платить за свои привычки. Кстати, это была земля Эмили, а не его. А как-то он взял и исчез. Кто-то считал, что ночью он пьяным забрел в лес и по своей глупости там и скончался; другие думали, что Эмили от него нахлебалась по горло, прикончила подонка и закопала его где-то в поле. Вот откуда и пошли рассказы о привидении.

Айрис грустно посмотрела на него:

– Он бросил ее, вот и все. Порой мужчины так поступают. – Она слегка покраснела, потому что это было небольшое местечко в большом округе и, конечно, Сэмпсон знал ее историю.

Он в упор посмотрел на нее:

– Не все мужчины.

– Хмм… Говорите за себя.

Он сдержанно улыбнулся и поднялся уходить.

– Я всегда так и делаю, шериф.

Когда полчаса спустя Айрис Риккер покинула свой кабинет, омерзительное сочетание снега с дождем уже начало глазурью ложиться на дороги, а опасно склонившиеся ветки деревьев были готовы сломаться под дополнительной порцией наледи. Погода ухудшалась так стремительно, что к восходу весь округ Дандас должен был превратиться в одну огромную хоккейную площадку. Сэмпсон не шутил, предупреждая о непогоде.

К тому времени, когда Айрис повернула на извилистую сельскую дорогу, что вела к ее дому, стрелка спидометра почти не шевелилась, а ладони в перчатках стали влажными. Уже минут пятнадцать она не видела фар встречных машин, и полная темнота, характерная для этого чужого мира, где не было даже уличного освещения, поглотила ее. Эти одинокие дорожки всегда были погружены в темноту, и Айрис прикидывала, сможет ли она когда-нибудь привыкнуть к жизни в сельской местности.

Единственная женщина в мире, которую она считала своей подругой, была перепугана ее согласием уехать на Дальний Север, или, как она говорила, «из мирового центра культуры в никуда, где в случае необходимости тебе не смогут оказать помощь. Я бывала в этих местах, и разреши мне сказать тебе: они мрачны, опасны и там никто не живет».

Она улыбалась при этих воспоминаниях, но они были омрачены пониманием, какой она тогда была овечкой, когда последовала за мужем, вскорости изменившим ей. Он лелеял какие-то детские мечты, которые были куда крупнее, чем все его остальные достоинства, включая и мозг. И ее подруга была права почти во всем, особенно в том, что касалось темноты.

В первые недели после ухода мужа она постоянно пугалась ее, особенно когда по вечерам поворачивала на дорожку к дому. Из темноты перед ней неожиданно возникал тот жутковатый старый амбар, а в сумрачной тени бесчисленных деревьев и кустов могла скрываться целая армия взломщиков с их коварными намерениями. И ей потребовалось какое-то время, дабы понять, что тут, как правило, не бывает взломщиков и для одинокой женщины жить в сельской местности куда безопаснее, чем в самом лучшем районе Двойного города с его ослепительным уличным освещением. Но пусть даже логика неустанно убеждала, что все это чистая правда, ей продолжало казаться, что даже самые простые вещи – например, дверь амбара – таят в себе какое-то злобное недоброжелательство.

Айрис наконец вырулила на свою обсаженную деревьями подъездную дорожку, миновала неясные очертания амбара, у которого теперь, слава богу, была закрыта дверь, и подъехала к дому. Она перевела дыхание и собрала вещи, не переставая удивляться, что сегодня мужественно совершила две смертельно опасные поездки, ни разу не свалившись в кювет.

Она уже была на полпути к дому, когда заметила следы. Их уже частично замело свежим снегом, но это, без сомнения, были следы – два набора. Один из них направлялся к дому и поднимался на крыльцо, а другой уходил от дома к дорожке.