Усадьба Харлея Дэвидсона была словно скопирована с рождественской открытки. В обычных условиях она мрачновато смотрелась еще с улицы, но в облачении свежего снега и праздничных украшений, которые еще оставались на месте, строение казалось скорее пряничным замком из волшебной сказки, чем краснокирпичным обиталищем чудовищного мотоциклиста с Саммит-авеню. Даже грозные пики, которые венчали кованую железную изгородь, выглядели игриво под своими белыми шапками снега. Над зевом входа в каретную высилась изящная композиция из мигающих лампочек, и перед высокими деревянными воротами амбара стояли любовно отреставрированные древние сани, словно ожидая упряжку лошадей в богатой сбруе.

Только у Харлея понятие лошадиной силы имело совершенно иное значение, и на самом деле каретная была перестроенным гаражом; любой, кто заглядывал внутрь, убеждался, что тут воплотились фантазии, рождавшиеся в воображении модных дизайнеров. Но все бесценные машины, мотоциклы и большой роскошный автофургон, которым пользовались совладельцы «Манкиренч софтвер» для предотвращения и раскрытия преступлений, сейчас были укутаны одеялами и брезентом в ожидании теплой погоды и сухих дорог. Харлей был буквально помешан на них.

Офис «Манкиренч» на третьем этаже большого дома был залит светом. Владелец поместья, затянутый в черную кожу, стоял у гигантского стола, доедая последние крошки пиццы, доставленной из соседней пиццерии, а Родраннер расхаживал с папкой в руках, громко зачитывая список недоделок. Его неуклюжая фигура ростом шесть футов и семь дюймов сегодня была облачена в велосипедный костюм из белой лайкры, и Харлей подумал, что Родраннер напоминает бумажного журавлика оригами.

– Привести в порядок графику на втором уровне, – произнес Родраннер.

Выскребая капли томатного соуса из своей черной бороды, Харлей рассеянно кивнул ему:

– Как раз над этим я сейчас и работаю.

Родраннер аккуратно поставил отметку в списке и продолжил:

– О'кей. Шрифты не соответствуют…

– Да, да, знаю. И над этим я тоже работаю.

– Увеличить скорость загрузки между третьим и четвертым уровнем.

– Это уж твоя проблема, приятель, – у меня переходы между уровнями срабатывают просто отлично.

Родраннер сердито посмотрел на него:

– Ты еще и не начинал писать программу для своих уровней.

– Знаю, но, когда я их сделаю, они будут безукоризненны. Что еще?

Родраннер продолжал испытывать раздражение, но молча вернулся к своему списку.

Осталось несколько мелких штришков в бета-версии, но Энни и Грейс вроде с ними справятся… ах да. Есть еще одно замечание. Сплошными большими буквами: «ХАРЛЕЙ. ОДЕНЬ ЧЕРТОВУ ЛЕДЯНУЮ ПРИНЦЕССУ».

Харлей уставился на него:

– Кто это написал? Энни?

– Ледяной принцессе нужна одежда, Харлей.

– Она уже одета.

– Она в бикини.

– Вот я и говорю, что она одета. Это программа для взрослых.

– Предполагается, что это обучающая игра для детей. От пяти до десяти. По правописанию. Так что это совершенно неприемлемо.

Харлей развернул свое кресло и уставился в окно.

– Ты только посмотри. Они еще не принимались за уборку. Знаешь, нам ничто не мешает выбраться на воздух, взять пару санок и прокатиться по Саммит-авеню.

– Так ты собираешься заниматься Ледяной принцессой или нет? Потому что если ты не хочешь, то я это сделаю.

– Великолепно. В конечном итоге она будет выглядеть как Лэнс Армстронг.

Щеки Родраннера побагровели, и на мгновение Харлей подумал, что сейчас он запустит своим отточенным карандашом ему в голову.

– Господи, Родраннер, да расслабься ты. О'кей, я одену ее в свитер с высоким воротом, в монашескую рясу – как скажешь.

– И ты не должен насаживать Снежных гномов на сосульки, когда ребенок неправильно пишет слово.

– Да это была шутка. Ты можешь все воспринимать полегче? Помнишь, предполагалось, что игра должна быть забавной. В конце концов, именно ты мне это втолковывал, но ты слишком серьезно все воспринимаешь.

– А это и есть серьезно. Для пользы дела, Харлей. Доходы от этой игры должны помочь детям, которые нуждаются в безопасном месте, куда они могут пойти после школы, а ты из личного опыта знаешь, как это важно. Мы все это знаем – вот почему благотворительность для нас на первом месте. Помнишь?

– Поцелуй меня в задницу. Конечно помню. И я чертовски счастлив заниматься и другими безвозмездными проектами. Но таким видом программирования я могу заниматься и во сне. Просто и ясно? Мне скучно.

Родраннер вздохнул, перебрался к своему столу и шлепнулся в кресло.

– Я понимаю, что ты имеешь в виду. Но все согласились, что после проекта «Четыре угла» нам надо несколько месяцев отдохнуть. Плюс в такую погоду нельзя таскать оборудование по дорогам.

– Я знаю, но кое-чем я готов заниматься. Эй, а что ты скажешь, если мы запустим наш вирус и прихлопнем парочку спамеров?

Родраннер неодобрительно посмотрел на него:

– Спам не является незаконным деянием. Если нас засекут, мы можем сесть за решетку.

– А ты знаешь, что я утром нашел в своем почтовом ящике? Вот такой спам: «Маленький Дикки? Ни одной единичной записи не останется!» Вот это уж незаконно!

– Может, кто-то хотел тебе что-то сообщить.

– Это даже ответа не заслуживает. – Он повернулся к своему компьютеру.

– Что ты делаешь? Надеюсь, никаких глупостей?

– Успокойся. Я просто проверяю свою почту.

– На сегодня ты уже кончил работать?

– Сегодня суббота. И может, меня ждет классная подружка.

– Тогда и я пойду домой.

– При такой погоде ты не сможешь добраться на велосипеде.

– Почему бы и нет? Хорошее упражнение. Кроме того, снег перестал идти.

– Он еще и завтра будет идти. Посмотри получше.

Родраннер мрачно уставился на экран компьютера.

– Значит, я возьму такси.

– Не будь идиотом. Я тебя подброшу… только подожди минуту.

Родраннер знал, что «минута» в лексиконе Харлея может означать и час. Он начал просматривать вебсайты с местными новостями, чтобы увидеть сводку погоды. Вместо этого он наткнулся на видеорепортаж и фотографии из парка Теодора Уэрта и конечно же, черт побери, увидел изображения Джино и Магоцци, стоявших на заднем плане одного из снимков.

– Харлей! Нам надо включить телевизор.

Перебравшись через Миссисипи и оказавшись в другом мире, Магоцци повернул в машине без опознавательных знаков на широкую подъездную дорожку, тянувшуюся меж свежих снежных обочин, и остановился. Через ветровое стекло они с Джино смотрели на дом Томми Дитона, одну из кирпичных двухэтажек, выстроенных до войны, которые усеивали окольные улицы Миннеаполиса, особенно около озер. Никто из них не сделал попытки выйти из машины.

– Десять лет назад этот квартал сошел бы за сортир.

– Помню. Интересно, за сколько такие дома идут сейчас?

– Вон тот рядом с озером? Четверть миллиона, как минимум, и все благодаря управлению полиции. Увеличь патрули, убери с улиц мешки с дерьмом, и вскоре по соседству будут селиться копы, и цены на недвижимость взлетят до небес. По-моему, департамент должен получать процент. Не тут ли поблизости магазин того польского мясника?

– Крамарчука? Даже близко нет здесь.

– Крамарчук может быть в тысяче миль, и все равно. Человече, да ты нигде больше в стране не купишь таких сосисок. Как-то я принес домой отсюда их целый пакет, и, как Анджела убедилась, я неделю не ел ничего другого. Как-нибудь мы еще заскочим в эти места.

Магоцци расстегнул ремень безопасности, но не сделал даже попытки выйти из машины.

– Не могу поверить, что мы сидим тут, мерзнем и говорим о каких-то дурацких сосисках.

Джино вздохнул:

– Мы так ведем себя каждый раз, когда являемся с сообщением о смерти. В прошлый раз мы стояли на дорожке минут пять, обсуждая удобрение для газонов.

– В самом деле?

– Да все, что угодно, только бы не идти. Ты обратил внимание на дорожку? Кто-то отменно постарался очистить ее.

Магоцци кивнул и наконец взялся за ручку двери.

– Может, городская служба. Или, может быть, миссис Дитон. Спросим.

– Ну да, отличный подход. Увы, миссис Дитон, с сожалением сообщаю вам, что ваш муж мертв, и, кстати, кто у вас чистит дорожку? Господи, да это будет просто чудо, если она не вытащит пистолет и не пристрелит нас.

Жене Томми Дитона потребовалось много времени, чтобы подойти к входным дверям, и, едва только увидев ее, Магоцци понял, в чем дело. Она была маленькой и худенькой, с черными синяками под глазами, опухшим лицом и широкой марлевой повязкой на носу. Прежде чем впустить их, она внимательно рассмотрела служебные бляхи; они же старались не смотреть на ее изуродованное лицо. Она была женой копа и понимала, о чем они думают.

– Новый нос, – объяснила она с быстрой смущенной улыбкой. – Подарок от мужа к тридцатилетию.

Мысли Магоцци ушли куда-то в сторону, и он подумал, куда же катится мир, если муж преподносит молодой жене на день рождения пластическую операцию. Как это выглядит, черт возьми? С днем рождения, дорогая, и, ради бога, иди поправь себе физиономию.

Жена Томми Дитона смотрела на него с вежливой растерянностью, скорее всего пытаясь понять, почему они здесь очутились. И когда они сказали ей, она рухнула на коврик в прихожей.

Когда она пришла в себя, Дино и Магоцци помогли ей сделать несколько звонков, а потом еще минут пятнадцать задавали жуткие вопросы, которые были обязаны задать. Мэри Дитон прямо и неподвижно сидела на диване, по лицу ее текли слезы, но она ответила на все вопросы. Она знала порядок.

Обычно грубоватый и вспыльчивый, Джино был с ней нежен и мягок, как всегда, когда ему приходилось выполнять такие обязанности, но в этом доме сердце у него было не на месте.

– То есть у вас не было оснований волноваться, когда прошлым вечером Томми не пришел домой?

– Нет. Как я говорила, он просто с ума сходил по лыжам. Они с Тоби месяцами ждали хорошего снега. Томми сказал, что, наверно, останется на ночь у Тоби. Тот живет куда ближе к парку, а после лыж они любили пропустить по паре пива. Томми ни в коем случае не садится за руль выпившим, так что зимой он часто остается у Тоби.

– Он действительно ответственный парень, – улыбнулся ей Джино.

– Да, он такой и есть.

Она продолжала говорить о нем в настоящем времени, и в таких случаях Магоцци всегда было не по себе, когда ему приходилось беседовать с оставшимися в живых членами семьи. Они не пытались отрицать факт смерти. Порой смерть далеко не сразу дает о себе знать в речи живых.

Джино тихонько хмыкнул.

– Знаете, порой меня всю ночь не бывает дома, и утром жена досконально расспрашивает по сотовому. Где я, чем занимаюсь, когда буду дома… и все такое.

Мэри Дитон взглянула на него так, словно никогда не слышала о таком поведении.

– Правда?

– Ну да.

Она сделала попытку улыбнуться:

– Томми это ни в коем случае не понравилось бы, вздумай я его проверять таким образом. Он до мозга костей самостоятельный, если вы понимаете, что я имею в виду.

– Понимаю.

Появились родители Мэри Дитон и захлопотали вокруг дочери, вызвав новый поток слез и стонов. Мэри вернулась в детство, когда объятия родителей защищали от всех бед мира. Джино и Магоцци тихонько отошли назад, стараясь смотреть куда угодно, но только не на эту обнявшуюся троицу и не слушать горестные стенания, которые могли бы надорвать сердце и более закаленному копу, вздумай он прислушиваться к ним.

Наконец отец взял себя в руки, подошел, представился Биллом Уорнером и обменялся с детективами рукопожатиями. Он был выше Джино, но ниже Магоцци, с коротким седым ежиком и сухим выразительным лицом, с очень знакомыми позами и движениями крепкого тела.

Джино бросил на него только один взгляд и сказал:

– Вы служили.

Билл Уорнер грустно улыбнулся:

– Было. Двадцать пять лет в миннесотской полиции. Вышел в отставку два года назад, но рад слышать, что это еще видно. Мэри сказала, что вы очень заботливо отнеслись к ней. Спасибо вам. Вы успели спросить у нее все, что вам было нужно?

– Самое необходимое, – ответил Магоцци. – Позже, возможно, возникнут другие вопросы.

Мистер Уорнер кивнул:

– Как всегда. Все, чем мы можем помочь… Любой из нас. – Он вынул из бумажника визитную карточку и протянул им. – Сегодня мы с Элис возьмем Мэри к себе домой. Тут мой и домашний номер, и мобильный. Есть ли возможность, что вы расскажете мне – что же там на самом деле случилось? Мэри сказала лишь, что Томми погиб, а в новостях одни лишь говорящие головы, которые повторяют старую белиберду. У меня просто уши завяли, хотя я по пути успел послушать лишь пятнадцать минут. Эти проклятые стервятники болтают о перепуганных детях, словно это единственная трагедия… – Он прервался, перевел дыхание, успокоился, и по покрасневшему лицу скользнула тень. – Простите. Я неправильно веду себя. Просто потому, что до звонка Мэри мы и не слышали об убийстве двух полицейских. В новостях говорилось только об этих проклятых разваленных снеговиках. – Он снова чуть не потерял самообладание и снова извинился.

– Не сердитесь. Кстати, информация, что жертвами были копы, еще не просочилась. – Магоцци взял мужчину за руку, что делал очень редко, имея дело с членами семьи погибшего, но тут он нарушил непреложное правило и коротко рассказал о том, что им к данному моменту было известно, потому что Билл Уорнер был одним из них и понимал, что надо помалкивать. Перед глазами стоял образ Тоби Майерсона, от которого мурашки бежали по коже, – парализованного и беспомощного, еще живого и, может быть, понимавшего, что его закатывают в снег; он умирал дюйм за дюймом и, скорее всего, понимал это. Магоцци не стал вдаваться в подробности, предположив, что отец Мэри знал напарника своего зятя, но бывший полицейский все сильнее бледнел. По крайней мере, Дитона постигла быстрая смерть, о чем Магоцци и мог рассказать. Билл Уорнер слушал его не прерывая, как и подобает копу, но в конце рассказа он рухнул на стул и положил голову на руки.

К этому времени дом начал наполняться людьми, и вести какие-то доверительные разговоры стало невозможно. Подъезжали родственники и друзья, в гостиной и прихожей один за другим появлялись синие мундиры, словно полиция смыкала ряды над одним из своих.

Магоцци бросил последний взгляд на Мэри Дитон, и они с Джино направились к дверям. В окружающей толпе она выглядела маленькой и беспомощной, словно контуженый ребенок, окруженный спасительной стеной солдат.

Выбравшись наружу, они постояли у своей машины без опознавательных знаков, вдыхая морозный воздух и дожидаясь отъезда полицейского, который проводил их сюда. Округа напоминала полицейский съезд. Патрульные машины заполняли дорожку к дому, в два ряда стояли на улице. Они несколько успокоились, что вдова Томми Дитона не осталась в полном одиночестве, а с другой стороны – острее осознали случившееся.

– Слава богу, что нам не придется делать это еще раз, – пробурчал Джино. – Макларен звонил в машину. Они с Тинкером сами сделают еще одно оповещение.

– Майерсон был женат?

– Еще хуже. Счастливый холостяк, только что исполнилось двадцать восемь, только что перевез к себе мать, когда она серьезно заболела, и почти все свое свободное время он проводил в заботах о ней. Макларен знал его, Майерсон всегда был занят делом. Проклятье, кто-то убивает копов. Отличных ребят. Причем прямо у нас на глазах, во время праздника, организованного полицейским управлением, ни больше ни меньше. Это настолько личное, что мне всю душу вывернуло. Черт, как холодно. Пока мы были в доме, температура, кажется, упала градусов на двадцать.

Магоцци открыл дверцу и повернулся лицом к восточному ветру. Погода начала портиться, и он чувствовал запах нового снегопада.