О том, что я месяц поучусь в деревне, дедушка договорился как-то быстро и без проблем. Хотя мама говорила, что переводить ребёнка в другую школу – очень сложное дело. Ещё по дороге с автобуса, мы встретили директора, точнее директоршу. Она была в платке и мужских сапогах. Как должны выглядеть директора школ я не знаю, в городе я ни разу не встречалась с ним. Директором пугали хулиганов, но на деле, по-моему, туда никогда никого не отводили. Один раз разъярённая Валентина Ивановна повела куда-то Женьку Мишустина, а когда мы вышли на перемену, он сидел на подоконнике живой, невредимый и даже смеялся.

– Где ты был? – спрашивали его мальчишки.

– У директора морковку ел, – закатывался Женька. Было видно, что он очень доволен собой.

Я не знаю, была ли про история про морковку шуткой, и где на самом деле весь урок пропадал Женька, но директора всегда принято бояться. А эту деревенскую тётю в платке я не боялась, и она мне нравилась. Такая обычная, с ведром. Простая и уютная, как, впрочем, и всё в деревне.

– Ну, приходи, приходи, – дружелюбно сказала она мне, – Портфель-то у тебя есть?

Портфель-ранец со светофором на коричневой, сделанной под крокодила, коже, висел у меня на спине. Я покрутилась, демонстрируя его директорше.

– Какая шуба у тебя красивая, – она оценила не только ранец.

– Это дедушка с бабушкой мне шили, ещё в четыре года, – радостно отозвалась я. Шуба была моей гордостью. Все очень удивлялись, когда узнавали её историю.

– А что? – как взрослая пожимала тогда я плечами, – Всего-то пять лет прошло.

В свои девять лет я выгляжу на все двенадцать. Римка, которая уже в пятом классе, мне по плечо. На физкультуре я стою сразу после Димы-Длинного. Всё это не очень приятно, поэтому я хвастаюсь своей шубой, как доказательством того, что я всё же ещё маленькая. Выросла я как-то незаметно для себя. Просто глянула в зеркало, висящее на стене, и увидела там своё отражение по пояс. А, казалось, только вчера, в нём была видна моя макушка а, если встать на носочки, глаза. Зато сейчас шуба приняла на мне нормальный вид, она уже не волочится по земле, как раньше, а красиво открывает колени. Бабушка не довольна, а мне нравится, когда одежда короткая. В длинном ходят только взрослые тётки. А рукава шубы и вовсе надшили новым мехом. Получились серые манжеты почти от локтей. Но об это я никому не рассказываю.

В общем, знакомство с директором школы было приятным.

– Её ты тоже учил? – спросила я у дедушки, когда мы отошли.

– А как же, – дедушка улыбался.

Это было вчера вечером. А сегодня мне предстоит быть в роли новенькой. Больше всего мне приятна мысль о том, как удивится и обрадуется Маринка. Вчера мы приехали уже по темноте, и подруга вряд ли могла увидеть меня в окно.

Я сижу на стуле, рассматривая коврик с оленем над кроватью. От него веет каким-то спокойствием и уютом. «Это тебе не Мона Лиза», – думаю я. Здесь в деревне вообще всё по-другому. Даже косички бабушка плетёт не больно и не торопясь. К тому же она разрешила мне сидеть во время плетения. Даже заставила сидеть. И стул сама принесла. Мама всегда плетёт мне косу на бегу, больно цепляя волосы.

И позавтракала я сегодня не булкой с чаем, как обычно утром, а, как полагается, толчёнкой с квашеной капустой, солёными помидорами и яичком. Одеваюсь я медленно, ведь никто не подгоняет. Между делом успеваю перегладить всех кошек и нарисовать девочку с санками.

Со двора выходим вдвоём с дедушкой. На улице уже стоит Маринка в коричневой искусственной шубе с капюшоном, и в красном шарфе на пол-лица.

– Здрасте, – скромно здоровается она с дедушкой.

– А я буду у вас учиться, – кричу я восторженно. Я всё утро ждала этого момента.

– Я знаю, мне вчера моя бабушка сказала, – спокойно говорит подруга, шарф мешает Маринке радоваться и разговаривать. К тому же она стесняется дедушку.

Вот в деревне всегда так, все всё знают раньше чем надо.

Дедушка идёт впереди по свежевыпавшему снегу, оставляя следы: два больших от сапог и один круглый от железной коричневой палки. На улице ни души. Из-за заборов хат слышны голоса людей и лай собак. Мороз пощипывает щеки, и воздух свежий-свежий.

– А в каком ты классе? В «А», в «Б» или в каком? – уточняю я у подруги, чтобы наверняка учиться с ней вместе.

Маринка смотрит на меня из-за заиндевелого шарфа и, кажется, не понимает вопроса.

– Здесь, внуч, классы без букв. Один первый, один второй, а шестого и вовсе нет, – объясняет дедушка.

– Как это? – смеюсь я, – Так ведь не бывает, чтобы не было целого класса.

– Ну почему же не бывает? Нет в селе детей такого возраста.

– Уже есть, – робко вставляет Маринка, – Игорь. Он в Плоту переехал из Авдеевки, теперь один в классе учится, точнее в коридоре – Маринка хихикает.

– Вот невезуха, – соображаю я, – и списать не у кого, и каждый день к доске выходить приходится.

Дедушка смотрит на меня укоряющее. Я понимаю, что зря сказала про списывание.

– А в третьем классе, сколько человек? – спрашиваю я у Маринки, чтобы отвлечь дедушку.

– У нас класс самый большой, – с гордостью говорит подруга, – одиннадцать человек. Пять мальчиков и шесть девочек.

– Семь девочек, – уточняю я, одновременно демонстрируя дедушке свои математические способности, – Теперь будет семь девочек, а всего двенадцать человек.

Дедушка не оценил моё сложение. Правильно, складывать однозначные цифры в уме умеют даже первоклассники. А я, честно говоря, в математике как-то не очень. Зато я рисую лучше всех, и почерк у меня красивый.

За зелёным забором в окружении голых яблонь расположилась школа. Вернее школы. Здесь их две. «Большая» – для старшеклассников, и «маленькая» – начальная. Маленькая школа – точная копия Большой, такая же деревянная, покрашенная зелёной краской, только ниже и короче. Смотрит двустворчатыми окошками, как дочка своей мамы. Рядом с крыльцом памятник Лёне Джусу. Он жил в нашем селе, недалеко от магазина, бабушка знала Лёню лично. Он погиб на войне, закрыв собой своего командира.

Эта история меня очень трогает, но сейчас я напускаю на себя равнодушие, и захожу в школьный коридор. Маринка косится на меня, пытаясь сдержать улыбку. Она гордится, что учится здесь, и сейчас на правах хозяйки, будет знакомить меня с достопримечательностями и с классом. Она уверена, что мне здесь понравится. Здесь не может не нравится. По правую сторону две двери. Всего три класса. Один проходной. В конце коридора стоит самая настоящая грубка. Крючки для одежды прямо возле кабинетов. Сменная обувь кучкой свалена в углу.

От удивления я открываю рот. Я не верю своим глазам, это не школа – это уютный добрый домик.

– Раздевайся, – командует Маринка, пытаясь стащить с меня шубу. Дедушка скрылся в кабинете, видимо разговаривает с учительницей. Из-за первой двери выглядывают два мальчика. У одного из них большие красные уши, а второй – очень даже красивый: высокий и темноволосый.

– Подожди, – я почему-то начинаю стесняться, – Может, меня ещё не примут.

– Ну как хочешь, – говорит Маринка и пронзительно взвизгивает. Лопоухий мальчик, шкодливо улыбаясь, ткнул ей в спину огромным, видимо учительским, транспортиром.

Маринка кидается на него с кулаками, не прекращая визжать и смеяться.

– Королёва отстань, Батя, помоги, – тоже смеясь, кричит он, защищаясь транспортиром.

Красивый мальчик, по кличке «Батя» подбегает к Маринке, и просто машет руками, видимо не зная, как именно спасать товарища.

Я чувствую, что этот спектакль для меня. Мальчишки хотят привлечь внимание, а Маринка – показать себя знаменитостью маленькой школы. Ещё на каникулах, она рассказывала мне, что все мальчики класса в неё влюблены. Мне непонятна такая фраза. Влюбляются женихи и невесты. А мальчишки вообще презирают девочек. Они даже не общаются с нами. Ну, по крайней мере, у нас в городе. А здесь, и в правду, всё совсем по-другому. Кажется, им всем троих очень нравится бороться на транспортирах. И клички у них здесь странные, и совсем не обидные. Даже наоборот.

«Почему так мало учеников? Где все остальные?» – думаю я, и тут же слышу топот и шум на крыльце. За окном, гудя, разворачивается белый с синими полосами автобус.

– Плотавцев привезли, – объясняет Маринка, отвлекаясь от мальчишек.

Я не знаю кто такие «плотавцы». Но, похоже, это и есть ученики школы. Они влетают в коридор, давясь в дверях, занося с собой холод и ветер, топоча ногами и отряхивая шапки от снега.

Я прижимаюсь к стенке. Мне жарко в шубе, но я не раздеваюсь. В одежде я чувствую себя более защищённой.

Плотавцы, между тем, в три слоя развешивают на крючках свои тёплые вещи. Чьи-то варежки упали на заляпанный подтаявшим снегом пол, по ним топчутся ногами. Уличная обувь разбросана по всему коридору.

– Это новенькая, – улавливаю я сквозь гул разных голосов, – В третий класс пришла.

Возле меня снова возникает Маринка.

– Раздевайся, – тянет она меня за рукав шубы, – Сейчас уже звонок будет.

Рядом с ней стоит худенькая девочка с маленьким глупым личиком, как у куклы.

– Да, меня может ещё не примут, – громко повторяю я для кукольной девочки и для остальных, собравшихся вокруг меня. Надо же мне как-то объяснить им тот факт, что стою здесь в углу одетая.

– Примут, – медленно тянет девочка-кукла, и, не мигая, разглядывает меня.

Я и сама знаю, что примут. Но как-то страшно раздеваться и идти в новый класс. И куда я дену свою шубу – все крючки завешаны так, что их даже не видно.

– Ну, всё внуч, – дедушка выходит из кабинета, надевая рукавицы, – Я пошёл, обратно сама дойдёшь?

– Дойдёт, – обещает Маринка, – Я её доведу.

Чего меня вести – дорогу от школы до дома я помню до каждого деревца. Не такое уж у нас большое село.

Я наконец-то раздеваюсь и захожу в класс.

– А вот и наша новенькая девочка, – улыбается мне красивая молодая учительница. Сразу видно – очень добрая.

Класс здесь просторный, как в городской школе. Парты стоят в три ряда по четыре штуки. Все одиннадцать человек сидят по одному. Вот это да! И одна парта впереди свободна, как раз для меня. Я не очень люблю сидеть впереди, но ничего. Здесь так здорово, что можно потерпеть и первую парту.

– Садись пока здесь, – говорит Антонина Митрофановна, а потом я всех пересажу немного по-другому.

В классе начинается гул.

– Ну, Атытрофанна, – шумят мои новые одноклассники, – Ну, нам так удобно.

– Тихо, тихо, – улыбается учительница, – Всё равно ведь будет по-моему. А если хочешь, – обращается она ко мне, – Садись пока с Мариной.

Конечно, хочу. Какая удивительно добрая здесь учительница. Интересно, откуда она знает, что мы с Маринкой подруги? Хотя, конечно, я забыла, – это же деревня.

Посреди урока у нас физкультминутка:

«Мы писали, мы писали, наши пальчики устали…» В городе мы тоже проводили такую паузу, один раз – первого сентября.

Я не перестаю восхищаться своей новой школой. Как хорошо, что мне ещё целый месяц учиться здесь. Украдкой рассматриваю одноклассников – пять мальчиков и все совершенно разные: по росту, по цвету волос, по характеру. Впереди, этот лопоухий, который бил Маринку транспортиром. Он и сейчас весь урок вертится, выхватывая у неё ручки и линейку. Его зовут или Саша Алёшин, или Алёша Сашин. Что-то я не разобралась. Справа от меня Батя – Рустам. Сразу ясно – он отличник. На первой парте худенький мальчик с очень дружелюбным взглядом. Его всё время толкает в спину карандашом кукольная девочка – Лёля. На крайнем ряду высокий Миша, с взрослыми электронными часами на правой руке. Впереди него белобрысый Серёжа, он сидит вполоборота и смотрит по сторонам как-то отрешённо. Кроме моей подруги, в классе ещё две Марины. С полуодинаковыми фамилиями – Муртазаева и Неманихина. Да нет, в общем, ничего одинакового, но обе фамилии такие длинные и необычные. Ещё есть две похожих девочки Аня и Юля. Кто из них кто пока не пойму.

Следующий урок – пение. Мы не идём в музыкальный класс, а вместо учительницы, к нам приходит седой дяденька с гармошкой. Которую он называет баян. Он растягивает этот странный инструмент, прикрыв глаза, а мы поём:

«Запах тополиный и сиреневый, Над Москвою майскою поплыл, Встретились весною дети с Лениным, Ленин с ними долго говорил…»

Мне так нравится звук баяна и мотив этой песни, что я пою громко, старательно покачивая головой.

На переменке мы идём в столовую. К моему удивлению, столовая находится в другом здании, и чтобы дойти туда, мы переобуваемся и надеваем верхнюю одежду.

– Дойдёшь сама? – точно, как дедушка с утра, вдруг спрашивает Маринка и бежит вперёд за ручку с Лёлей.

Я как-то не ожидала такого поворота, хотя я понимаю, зачем подруга так делает – хочет показать мне свою важность и общительность.

Я иду сама. Точнее бегу, потому что бегут все.

– Вы что, с голодного Поволжья? – слышится откуда-то сзади сквозь топот ног.

Кажется, здесь не только наш класс. Две малюсенькие девчонки забегают вперёд и бесцеремонно рассматривают меня. Я понимаю, что это первоклашки.

– А как тебя зовут? – спрашивает одна из них.

Я называю своё имя. И спешу сообщить, что я здесь временно. Не знаю, зачем я всем это рассказываю, но, кажется, это удваивает ко мне интерес.

– А почему? – спрашивает, догоняя меня, мальчик, которого Лёля пихала карандашом, – Меня, кстати, Вова зовут.

– У меня маму в больницу положили, – рассказываю я, – У неё остеохондроз.

Я догадываюсь, что никто из детей не знает, что такое «остеохондроз», но вопросов они не задают. Наверное, я кажусь им очень умной.

Мы входим в столовую – белый кирпичный домик с треугольной крышей. Там темновато и тесно, в довольно холодном воздухе вкусно пахнет какими-то травами. На деревянных столах в алюминиевых мисках налит борщ. А рядом расставлены дымящиеся кружки разных цветов и размеров. Похоже, в них чай из травок, из таких же, какие Нянька собирает летом на лугу и сушит на чердаке.

Повариха – тётя Клава с румяными щеками, не в белом халате, как принято, а в фуфайке и красном платке.

За столы все лезут прямо в одежде. Шапки кладут на колени. Я сажусь рядом с темноволосой Юлей или Аней, которая почему-то заняла для меня место. Наверное, я ей понравилась, а я даже не запомнила её имя. За столом тесно. Все толкаются локтями, со словами «Передай другому». Я сижу с краю – передавать мне некому. Да и что передавать, я плохо понимаю, в городе мы в это не играли. Все притихли и смотрят на меня – ждут. Я протягиваю руку в кроличьей шубе и молча «передаю» Рустаму-Бате, сидящему напротив. Я поняла одну вещь, здесь мальчики не считают позором разговаривать с девочками. И девочки их не бояться. Здесь все дружат. А как иначе, если тут все локтём к локтю пьют чай из липы и вишнёвых веточек. Если вешают одежду на крючки в пять слоёв. Если в самом большом классе двенадцать человек, а вся начальная школа поместилась за двумя дубовыми столами в побеленной изнутри столовой.

Я ехидно смеялась, когда в городе учительница по пению пытались вдолбить нам, что школа – это второй дом. Теперь я вижу, что такое бывает на самом деле.