Умер он совсем недавно. Кровь и слюна еще не высохли на губах. Легкий ветерок покачивал тело на конце крепкой пеньковой веревки, привязанной к ветке кряжистого дуба. Голова на сломанной шее противоестественно вывернута. Одежда разорвана, ноги босы — коли был этот человек обут, стало быть, обувку с него сняли убийцы. Заломленные руки, все еще липкие от крови, свидетельствовали, что смерть он встретил не без сопротивления.

Однако путников поразило и заставило остановиться вовсе не то, что некоего человека вздернули на перекрестье дорог. Они уже привыкли к зрелищу ритуальных казней и наказаний с тех пор, как покинули земли Регеда и вошли в королевство Нортумбрию. Англы и саксы, обитающие здесь, видимо, сурово соблюдают свой кодекс о смертной казни, где всякому нарушению их законов соответствовало свое лишение жизни — начиная с различных приемов расчленения плоти до медленного убиения самыми мучительными способами, какие только можно придумать, а наиболее простой и человечной почитают смерть через повешение. Так что зрелище еще одного несчастного, повешенного на дереве, уже не трогало странников. Нечто иное заставило их натянуть поводья своих лошадей и мулов.

Всего их было шестеро — четверо мужчин и две женщины. Все в монашеских рясах из некрашеной шерсти, у мужчин же еще и волосы были выбриты спереди головы, каковая тонзура указывала на то, что они — монахи, приверженцы церкви Колумбы со священного острова Ионы. Они остановились почти одновременно и, сидя в седлах, глядели на висельника — выпученные глаза, почерневший язык, вывалившийся изо рта, очевидно, в последней отчаянной попытке вдохнуть воздух, — его постигла ужасная смерть. Лица всех странников, взиравших на труп, омрачило дурное предчувствие.

И вполне понятно, по какой причине. На голове повешенного тоже была выбрита тонзура Колумбы. Остатки одежды подтверждали, что некогда то было монашеское облачение, хотя ни креста, ни кожаного ремня, ни сумы, кои должен носить peregrinus pro Christo, на нем не имелось.

Человек, ехавший впереди верхом на муле, приблизился, с ужасом вглядываясь в белое лицо.

Следом подъехала и уставилась на труп одна из двух женщин — она сидела на лошади, — значит, не простая монахиня, но высокородная. Страха в ее бледном лице не было, только легкое отвращение и — любопытство. Была она молода, высока, но притом прекрасного сложения — чего не могло скрыть даже унылое одеяние. Непокорные пряди рыжих волос выбивались из-под головного платка. Черты бледного лица были красивы, а глаза — яркие, не то синие, не то зеленые — цвет их менялся в соответствии с ее чувствами.

— Поехали, сестра Фидельма, — пробормотал ее спутник тревожно. — Оное зрелище не для твоих глаз.

Та досадливо скривилась.

— А для чьих глаз оное зрелище, брат Торон? — отозвалась она и, подъехав еще ближе к трупу, заметила: — Брат наш умер совсем недавно. Кто мог совершить столь ужасное злодеяние? Разбойники?

Брат Торон покачал головой.

— Это чуждая нам земля, сестра Фидельма. До сего дня я лишь однажды посещал ее с миссией. Три десятка лет мы несем в этот забытый Богом край слово Христово. А здесь по-прежнему полно язычников, каковые не испытывают почтения к нашему одеянию. Удалимся отсюда, сестра, да побыстрее. Сотворившие сие дело, может статься, где-то здесь, поблизости. До монастыря же, до Стренескалька, надо думать, осталось не так уж много, и хорошо бы нам поспеть туда прежде, чем солнце скроется за теми холмами.

И он едва заметно вздрогнул.

Молодая женщина все еще сердито хмурилась.

— И ты готов отправиться дальше, бросив одного из наших братьев без молитвы и без погребения?

Голос ее звучал резко и гневно.

Брат Торон пожал плечами. Он явно испугался и являл собой зрелище жалкое. Тогда женщина повернулась к другим спутникам.

— Дайте мне нож, — сказала она и пояснила: — Надо перерезать веревку и положить брата нашего на землю. Наш долг — помолиться за упокой его души и похоронить по-христиански.

Остальные растерянно переглянулись.

— А может, брат Торон все-таки прав, — смущенно проговорила вторая женщина — молодая, большетелая, тяжело и неловко сидящая на лошади. — В конце концов, он ведь знает эту страну. Да и я тоже знаю. Или не я прожила здесь пленницей несколько зим, будучи взятой в заложницы из земли Круитне? Лучше бы нам поскорее уйти отсюда и укрыться в Стренескальке. Там мы доложим настоятельнице об этом злодеянии. Она и решит, что следует с этим делать.

Сестра Фидельма поджала губы и раздраженно вздохнула.

— Мы должны удовлетворить хотя бы духовную нужду нашего покойного брата, сестра Гвид, — кротко возразила она. Потом, помолчав, повторила: — У кого-нибудь есть нож?

Один из мужчин нерешительно приблизился к ней и протянул короткий нож.

Сестра Фидельма взяла его, спешилась и подошла к телу, висящему на веревке, привязанной к низкой ветке. Она уже подняла лезвие, чтобы перерезать веревку, как вдруг внезапный крик заставил ее резко обернуться.

Из леса по ту сторону дороги показалось с полдюжины пеших мужчин. Ими предводительствовал всадник — дюжий мужчина с длинными неопрятными волосами, которые выбивались из-под блестящего бронзового шлема, смешиваясь с длинной густой черной бородой. Грудь его покрывал сверкающий панцирь, и в человеке этом чувствовалась властность. Люди, толпившиеся позади него, были вооружены самым разнообразным оружием, в основном дубинками, и луки уже были натянуты — оставалось только спустить стрелу.

Сестра Фидельма не понимала, что кричат эти люди, но, очевидно, они что-то приказывают, и нетрудно предположить, что именно: ей велят отказаться от ее намерения.

Она взглянула на брата Торона, который явно приготовился к худшему.

— Что это за люди?

— Саксы, сестра.

Сестра Фидельма нетерпеливо взмахнула рукой.

— Я и сама вижу, что саксы. Но мое знание саксонского языка несовершенно. Ты должен поговорить с ними и выяснить, кто они такие и что им известно об этом убийстве.

Брат Торон повернул своего мула и, запинаясь, что-то прокричал предводителю.

Дюжий человек в шлеме ухмыльнулся и сплюнул, а потом разразился потоком слов.

— Он говорит, что его зовут Вульфрик из Фрихопа, что он тан Альфрита, короля Дейры, и это его земля. Его замок вон за теми деревьями.

Судя по голосу и торопливости речи, брат Торон совсем перепугался.

— Спроси у него, что это означает, — велела сестра Фидельма холодно и властно, указав на висящее тело.

Воин-сакс подъехал ближе и окинул брата Торона любопытным хмурым взглядом. Близко посаженными глазами и лукавством в них он напомнил Фидельме хитрую лисицу. Когда Торон нерешительно заговорил, всадник кивнул и ответил, снова сплюнув на землю.

— Это означает, что брат был казнен, — перевел Торон.

— Казнен? — Фидельма сдвинула брови. — По какому праву этот человек смеет казнить монаха с Ионы?

— Не с Ионы. Это монах-нортумбриец из монастыря на островах Фарн.

Сестра Фидельма закусила губу.

Она знала, что епископ Нортумбрии Колман был также настоятелем Линдисфарна и что этот монастырь был опорою церкви в этом королевстве.

— Его имя? Как звали этого брата? — осведомилась Фидельма. — И какое преступление он совершил?

Вульфрик красноречиво пожал плечами.

— Его мать, верно, знала его имя, — и его Бог. Я же не знаю.

— По какому закону он был казнен? — не отставала она, стараясь не дать воли своему возмущению.

Воин по имени Вульфрик подъехал совсем близко к молодой монахине. Он навис над ней, склонившись в седле. Она сморщила нос от дурного дыхания из его рта и увидев его гнилые зубы, когда он ухмыльнулся в ответ на ее слова. На него явно произвело впечатление, что женщина, и к тому же столь молодая, не боится ни его самого, ни его спутников. Он положил руки на луку седла и ухмыльнулся, глядя на покачивающееся тело. Глаза у него затуманились.

— По закону, гласящему, что человек, который нанес оскорбление вышестоящим, должен заплатить за это.

— Нанес оскорбление вышестоящим?

Вульфрик кивнул.

— Этот монах, — продолжал переводить Торон, заикаясь от волнения, — приехал в деревню Вульфрика в полдень, надеясь найти отдых и гостеприимство на путях своего странствия. Вульфрик, будучи добрым христианином, — сказал ли сам Вульфрик эти слова или добавил от себя Торон? — предоставил ему отдых и пищу. В пиршественном зале тек мед рекой, когда начался спор.

— Спор?

— Судя по всему, король Вульфрика, Альфрит…

— Альфрит? — прервала его Фидельма. — А я думала, что король Нортумбрии — Освиу?

— Альфрит — сын Освиу и король Дейры, каковая есть южная провинция Нортумбрии и где мы сейчас находимся.

Фидельма жестом велела Торону переводить дальше.

— Этот Альфрит стал приверженцем Рима и изгнал из монастыря Рипон множество монахов за то, что те не следовали учению и церковным уставам Рима. Очевидно, кто-то из людей Вульфрика вовлек этого монаха в беседу о достоинствах церковных служб Колумбы и обрядов Рима. Беседа перешла в спор, спор — в ссору, и монах произнес какие-то несдержанные слова. Эти слова сочли оскорблением.

Сестра Фидельма с сомнением взглянула на тана.

— И за это его и убили? Убили за одни лишь слова?

Вульфрик, который до того бесстрастно оглаживал свою бороду, улыбнулся и опять кивнул, когда Торон задал ему этот вопрос.

— Сей человек оскорбил тана Фрихопа. За что и был казнен. Простолюдин не должен оскорблять человека благородного происхождения. Таков закон. И по оному оскорбитель должен провисеть одну полную луну, начиная с этого дня.

Теперь на лице молодой монахини ясно выразился гнев. Она мало разбиралась в законах саксов, и, по ее мнению, этот закон был вопиюще несправедлив. Однако ей хватило благоразумия осознать, что здесь и теперь не следует давать волю негодованию. Она отвернулась и легко взлетела в седло, а потом устремила взгляд на воина.

— Знай же, Вульфрик, я направляюсь в Стренескальк, где увижусь с Освиу, королем этой части Нортумбрии. И я не премину сообщить Освиу, как ты поступил с этим слугой господним, пребывавшим под защитой христианского короля этой земли.

Если она надеялась, что ее речи испугают Вульфрика, — то ошиблась.

Он только закинул назад голову и разразился хохотом, когда ему перевели ее слова.

Проницательные глаза сестры Фидельмы наблюдали не только за Вульфриком, но и за его спутниками, которые стояли, не опуская луков, пока шел разговор, то и дело поглядывая на своего предводителя, словно желая предугадать его приказания. И теперь она почувствовала, что пора проявить благоразумие. Она пустила лошадь вперед, следом, облегченно вздохнув, направился брат Торон и остальные. Она нарочно придерживала поводья, чтобы лошадь шла шагом. Спешка выдала бы страх, а страх меньше всего следовало показывать такому задире, каким, очевидно, был Вульфрик.

К ее удивлению, никто не попытался их задержать. Вульфрик со своими людьми просто смотрел им вслед, и кое-кто из них посмеивался. Спустя некоторое время, когда их от шайки Вульфрика, оставшейся на перекрестке, уже отделяло некоторое расстояние, Фидельма обернулась к Торону, тряхнув головой.

— Это воистину дикая языческая страна. Я полагала, что в Нортумбрии под властью Освиу царят мир и согласие?

Фидельме ответила сестра Гвид — она, как и брат Торон, происходила с севера, из страны Круитне, из народа, нередко именуемого пиктами, и была немного знакома с обычаями и языком Нортумбрии, поскольку несколько лет провела пленницей в ее пределах.

— Тебе многое предстоит узнать об этих диких краях, сестра Фидельма, — снисходительно произнесла она.

В ответ Фидельма обратила на нее испепеляющий взгляд.

— Тогда расскажи мне. — Голос Фидельмы был холодным и чистым, как хрустальная вода в быстром горном потоке.

— Хорошо. — Теперь Гвид говорила печально и смиренно. — Когда-то Нортумбрию основали англы. Они ничем не отличаются от саксов на юге страны; то есть язык у них такой же, и они поклонялись тем же нелепым богам, пока наши миссионеры не начали учить их истинному слову Божьему. Два королевства были основаны здесь: Берниция к северу и Дейра к югу. Шестьдесят лет назад оба королевства соединились в одно, и теперь ими правит Освиу. Однако Освиу позволяет своему сыну Альфриту быть королем-данником южной части — Дейры. Разве не так, брат Торон?

Брат Торон уныло кивнул.

— Будь проклят Освиу и его дом, — пробормотал он. — Брат Освиу, Освальд, когда был королем, повел нортумбрийцев, и они вторглись в наши земли — когда я только что родился. Мой отец, верховный тан Гододдина, был убит ими, а моя мать зарезана рядом с ним, когда он лежал и умирал. Я всех их ненавижу!

Фидельма подняла бровь.

— Все же ты брат мой во Христе, исповедующий мир. Ты не должен питать ненависти в сердце своем.

Торон вздохнул.

— Ты права, сестра. Порой наша вера испытывает нас на прочность.

— Как бы то ни было, — продолжала Фидельма, — я полагала, что Освиу получил образование на Ионе и что он поддерживал церковную службу церкви Колума Килле. Почему же тогда его сын стал поборником Рима и врагом нашего дела?

— Эти нортумбрийцы называют блаженного Колума Килле именем Колумба, — уточнила сестра Гвид. — Так им легче произносить.

На вопрос Фидельмы ответил брат Торон:

— Я думаю, что Альфрит находится во вражде со своим отцом, поскольку тот снова женился. Альфрит боится, что отец задумал лишить его наследства в пользу Экфрита, его сына от нынешней жены.

Фидельма глубоко вздохнула.

— Я не могу понять этого закона саксов о наследовании. Мне известно, что наследником они обычно признают перворожденного сына, в то время как мы разрешаем самому достойному из семьи быть избранным путем свободного волеизъявления.

Вдруг сестра Гвид вскрикнула, указав на далекий горизонт:

— Море! Я вижу море! А то черное вдали — это, наверное, монастырь Стренескальк.

Сестра Фидельма придержала лошадь и вгляделась, прищурив глаза.

— Что скажешь, брат Торон? Ты ведь знаешь эту часть страны. Не приближаемся ли мы к концу нашего странствия?

На лице Торона выразилось облегчение.

— Сестра Гвид права. Это цель нашего путешествия — Стренескальк, монастырь благословенной Хильды, родственницы короля Освиу.