Валерий Еремеев

Тремориада

ТРЕМОРИАДА

Тремор (лат. tremor – дрожание) – ритмические, колебательные движения конечностей, головы, языка и т.д. при поражении нервной системы; может быть наследственным.(советский энциклопедический словарь) Летят перелётные птицы Ура! Наконец-то весна! Придурок, пить надо меньше – Сентябрь, уж осень пришла.

1. БУДЬ ПРОКЛЯТО ЭТО СОЛНЦЕ! Будь проклято это солнце! Оно меня ослепит, оно изжарит меня живьем. Хотя, скорее, чем это случится, я упаду. Я буду лететь вниз и кричать, пока передо мною мелькают окна, пока серый асфальт, увеличиваясь, не вырастет до размеров вселенной, пока кроме него ничего не останется в этом мире. Черт, даже не знаю, зачем мне понадобилось карабкаться вверх по стене этого дома. Кажется, я лезу уже целую вечность, и целую вечность светит… нет, слепит и жарит это долбаное солнце. Из-за него не видно крыши, перед глазами лишь кусок стены, усеянный мелкими камушками, за которые, срывая ногти, цепляюсь пальцами рук и ног. Такие стены бывают у девятиэтажек, но мне кажется, что я карабкаюсь намного дольше. Посмотреть вниз? Нет! Уж лучше ослепнуть от этих раскалённых добела лучей, лучше вообще больше ничего и никогда не видеть, чем хоть мельком сейчас взглянуть себе под ноги. От холодного пота рубаха липнет к спине… Холодного! Чёрт, да я ведь жарюсь живьём! Во рту пересохло, язык Посвящается моим друзьям. Наждачной бумагой царапает нёбо, губы потрескались и кровоточат. Господи! Вразуми идиота: откуда холодный пот? Разве мясо в духовке покрывается холодным потом? Надо ползти, хоть по чуть-чуть, но вверх. Только не стоять (скорее – не висеть) на месте. Но как страшно оторвать от стены руку или ногу! Я словно прирос к ней и в тоже время чувствую, что в любой миг могу сорваться и полететь вниз, к раскрывающему навстречу мне свои асфальтированные объятия тротуару. С чего это я вообще возомнил себя человеком-пауком? У пауков должны быть лапки, а не ноги; и, коль не имеешь лапок – изволь ходить по земле. По стенам пусть ползают те, у кого лапки. Так, всё, меня определённо нужно спасать. Кому станет лучше, если я разобьюсь? Детишкам, играющим в Чужого против Хищника? А что: взаправдашний труп, да ещё мозги по асфальту. Это как раз то, что нужно, чего так не хватает: никакой бутафории – реальная кровища, можно даже потрогать… можно даже попробовать! Да, детишки только обрадуются моей смерти. Кто ещё? Старушки, сидящие на лавочке у подъезда. Недаром говорят: что стар – что мал. Ну, что им, мало того, что я забрался на эту стену? Они же и так теперь об этом смогут говорить с полгода без умолку! Нет, им нужен непременно труп: чтобы история имела остроту, чтоб у неё была особая изюминка. Ну, что за кровожадный народ? То ли дело – я. Разве я рад буду разбиться, да так, чтоб мозги по асфальту? Нет! Я не такой. Разве ж можно назвать такое хеппи-эндом? Никак нельзя. А ведь я так люблю, когда со мной случаются хеппи-энды… Эх, надо что-то делать. Буду орать. – Пожар! Пожар! – кричу во всё пересохшее горло. – Заткнись, придурок! – рявкнул кто-то слева и повыше. От неожиданности вздрагиваю, мокрые от пота пальцы чуть не срываются с мелких камушков. – Нажрался и орёт. Делать больше нечего? Поворачиваю голову в сторону злобного и до боли знакомого голоса. В двух метрах от меня из открытого окна торчит чья-то голова. Черты лица не разглядеть: проклятое солнце светит так, что ломит глаза. – Я просто хочу привлечь внимание пожарных, – оправдываюсь дрожащим голосом. – Видите ли, у меня тут возникло затруднительное положение… Конфуз, так сказать вышел: полез на крышу, да так и застрял здесь. Не могли бы вы вызвать пожарных, чтобы они сняли меня отсюда? – заискивающе смотрю на голову, и в тоже время щурюсь от солнечных лучей: кто же это такой? – Делать мне больше нечего! – сердито бурчит он. Похоже, ему понравилась эта фраза. И тут мне приходит гениальнейшая, в своей простоте, мысль. – Тогда давайте – я к вам в окно залезу. Это же лучше, чем карабкаться до самой крыши. Голова молчит, а, как известно: молчание – знак согласия. С трудом отрываю левую руку от стены и переношу её в сторону. Затем, затаив дыхание, аккуратно передвигаю левую ногу. Уже не чувствую страха. Страх – это ничто по сравнению с обуревающим меня сейчас ужасом. И, как ни странно, виновата в этом появившаяся надежда. Вот оно, спасение – рукой подать; вот он, чёрный квадрат окна в пылающих лучах солнца. Но ведь до него ещё надо добраться! Спасение так близко, но одно неверное движение и…. Меня затрясло. Руки и ноги сделались ватными. Упершись лбом в остроугольные камушки на стене, я начал глубоко вдыхать и выдыхать горячий воздух. Главное – успокоиться, быть сосредоточенным и спокойным, спокойным и сосредоточенным…Наконец удалось совладать с дрожью, пальцы вновь крепко держатся за стену. Так, хорошо. Потихоньку начинаю двигаться. Хоть очень медленно, но всё-таки приближаюсь к окну. Вдох-выдох – передвигаю руку, ногу. Скоро, ещё чуть-чуть… Наконец, хватаюсь пальцами за раскалённый жестяной карниз. Начинаю подтягиваться и поднимаю лицо вверх. Сквозь щёлочки закрытых век пытаюсь рассмотреть своего спасителя. Никак. Вижу только контуры головы, мне они кажутся опять-таки знакомыми. Открываю глаза шире. – А-а-а! – Их обжигает, я слепну. – Делать мне больше нечего! – истерично взвизгивает мой спаситель. И окно захлопывается перед самым моим носом. – Не-е-ет!! – кричу я, что есть силы. – Нет! Открой! Нет! Нет!! – Чувствую, как из незрячих глаз текут слёзы. – Нет, нет… – уже не ору, а всхлипываю я. Наконец, разжимаю пальцы и поворачиваюсь на бок…НА БОК?! Я же падаю! Рвусь вперёд и ударяюсь лбом о гладкую стену. Пальцы не находят остроугольных камушков. Передо мною – стена, покрытая обоями. Ложусь на спину, в глаза ударяет яркий свет настольной лампы. – Будь проклято это солнце, – произношу я шёпотом. Голова гудит похмельным набатом. Сажусь на кровати. На мне одета “косуха”, ноги накрыты пуховым одеялом. Провожу ладонью по пересохшим губам. Они потрескались, но не кровоточат, как было во сне. Рукой вытираю выступивший на лбу, действительно холодный, пот. Скинув с себя одеяло, потихоньку встаю. Подкатывает тошнота, сдержать её удаётся еле-еле. Как это я завалился спать одетый, даже ботинки не снял? Подхожу к двери, обклеенной старыми, ещё советскими рублями и, толкнув её, прохожу из спальни в зал. – О-о-о! – вырывается из моей груди стон. Кажется, что стонет душа. Возле кресла стоит табуретка, заваленная всяким дерьмом. Тут и миска с застывшим пельменным бульоном, и растерзанный до неузнаваемости труп леща, пустая консервная банка из-под неизвестно чего, грязные вилки и ложки, рюмки, искусанные ломтики чёрного хлеба и чёрт знает, что ещё. Как это всё на ней уместилось? Хотя, уместилось, конечно же, не всё… На полу валяется перевёрнутая пепельница, сделанная в виде человеческого черепа. Окурки и пепел усеивают палас. Кругом валяются пустые бутылки. Возле телевизора лежит механический будильник. Я подымаю его: стекло отлетело, стрелка, отсчитывающая часы, куда-то пропала.- Друзья, мать их… – зло процеживаю сквозь стиснутые зубы, вспоминая, как вчера один из них уронил будильник с телевизора. Ставлю часы на место и обхожу поломанный стул.- А! Сука! – наступив на валявшуюся деревянную ножку и чуть не упав, кричу я. В бешенстве пинаю её, и она, пролетев пару метров, врезается в строй пустых бутылок. Три падают, а одна – пивная – разбивается вдребезги. Необходимо успокоиться. Главное – не сидеть в полной тишине. Иду к магнитофону, в него со вчерашнего дня вставлена кассета. Нажимаю “воспроизвести”, и че-рез мгновение стоваттные динамики взрываются оглуши-тельным рёвом гитар и грохотом ударных. Выкрикивается единственное: “хрен ли!” и… музыка резко обрывается. Комната вновь погружается в тишину, слышны лишь тихие шумы мотающейся, не записанной плёнки. Ошалело смотрю на магнитофон – опять слушали музыку ночью. Ничего не помню… Заранее убавляю громкость и переворачиваю кассету. На этот раз музыка не бьёт по ушам, колонки работают негромко. Подхожу к зеркалу, висящему на стене, – в нём я отражаюсь по пояс. Ну и рожа… Распущенные, длинные волосы перепутаны и висят безжизненным париком, покрасневшие глаза блестят, лицо опухло.- Ты кто? – спрашиваю у отражения. Оно в унисон повторяет мои слова и умолкает вместе со мной. – Я – Иннокентий. Поглядев ещё немного на себя, усмехнувшись, говорю: – Паршиво выглядишь, брат Иннокентий. И иду через коридор в туалет. Кран почему-то ностальгически нависает над тем местом, где год назад была разбита раковина. Скидываю “косуху” на пол и поворачиваю кран в положение “над ванной”. Открываю холодную воду и принимаюсь умываться. Лицо словно азотом обжигает, и это хорошо. Пить! Жадно прильнул губами к крану. Ох, здорово! И… тут же кидаюсь к унитазу. Тошнит… Выворачивает! Я извергаю какую-то дрянь неопределённого цвета. От её вида и вони меня вновь рвёт. Чтоб я ещё пил – да никогда! Умывшись, пошатываясь от накатившей слабости, бреду в комнату. Выключаю магнитофон: захотелось тишины. Вновь подхожу к зеркалу. На этот раз, вроде, выгляжу чуть получше, хотя всё равно хреново. Присматриваюсь внимательнее и… у меня появляется ощущение, будто я смотрю на самого себя. То есть на себя реального, находящегося по ту сторону зеркала, а здесь – лишь моё отражение. От этой мысли голова начинает кружиться. Делаю глубокий вдох… Или это он, там, делает глубокий вдох, а я только повторяю за ним? Мороз по коже, меня начинает трясти. Я резко отворачиваюсь и подхожу к табуретке. В одной из рюмок осталась водка. Дрожащей рукой беру её и выпиваю залпом. Горло обжигает. И что за чушь лезет мне в голову?.. Отражение не может пить настоящую водку! Подымаю с пола довольно-таки приличный окурок, и прикуриваю от зажигалки. – Ты кто? – раздаётся сзади тихий голос. Вмиг ослабевшие пальцы теряют зажигалку, и та падает на грязный палас. – Я – Иннокентий, – продолжает голос. Медленно поворачиваюсь и, как загипнотизированный удавом кролик, на ватных ногах мелкими шажками иду к зеркалу. В нём – я, только что проснувшийся, усмехнувшись, говорю: – Паршиво выглядишь, брат Иннокентий. По идее, сейчас отражение должно повернуться и уйти в ванну, но оно остаётся на месте и внимательно следит за мной. Вот я и у зеркала, но в нём не появляюсь я теперешний, как хотелось бы думать – реальный.- Ты кто? – опять спрашивает отражение. И мы одновременно, вдвоём отвечаем: – Я – Иннокентий. Окурок выпадает из моих губ. Чувствую, как на за-тылке буквально шевелятся волосы. Отпрыгиваю назад, и моя нога попадает на валяющуюся бутылку. Теряю равновесие и, крутнувшись и размахивая руками, падаю лицом на угол табуретки. Хрясть! Вспышка перед глазами. Валюсь на пол, увлекая за собой импровизированный, так сказать, стол. На меня сыплется всё дерьмо, находящееся на нём. Миска бьёт по голове, и волосы намокают от пельменного бульона.- Паршиво выглядишь, брат Иннокентий, – раздаётся насмешливый голос. Приподымаюсь на локтях и вместе с окрасившейся в красное слюной выплёвываю кусок поломанного зуба. Губы мои разбиты, из носа хлещет кровь. Не обращаю внимания на боль, будто она находится в стороне от меня. Поворачиваюсь и, сидя, вытянув вперёд ноги, смотрю в зеркало.- Ты кто? – вновь произносит отражение. Хватаю валяющуюся рядом пепельницу в виде черепа и швыряю в этого, вновь и вновь повторяющегося призрака. Осколки стекла летят на пол и начинают вперемеш-ку, беспорядочно скакать, как блестящие механические игрушки, сделанные безумным мастером. Вон губы, в зеркальном фрагменте произносящие: – Я – Иннокентий. Меж них виден невредимый зуб, который я только что поломал. А в метре от них, в стороне, у двери в коридор подпрыгивает осколок с глазом, рядом – с куском металлической молнии от “косухи». Вскакиваю и пячусь, глядя на ужасающий и в тоже время завораживающий танец стекла.- Паршиво выглядишь, брат Иннокентий! Я упираюсь в подоконник, дальше отходить некуда. Не могу больше выносить это! Передо мной реальность развалилась на куски и обернулась кошмаром. Я начал задыхаться. Воздух! Срываю висящую тюль и распахиваю окно настежь. Холодный ветер врывается в комнату, я вдыхаю его полной грудью и смотрю на бегущие низкие, тёмно-серые тучи. Они сплошь покрывают и без того сумеречное небо. Улица выглядит призрачной, устрашающей. Кровь залила мне подбородок и горло, проникла под рубаху, окрасила грудь. Я чувствую тёплую струйку, бегущую по животу. Тянусь рукой за снегом, лежащем на же-стяном карнизе, чтобы приложить его к разбитому носу. И тут слышу снизу, с улицы, только почему-то совсем рядом, крик: – Пожар! Пожар! Пожар! Склоняюсь над подоконником и заглядываю за карниз. И тут по мне словно прокатывается волна электрического тока, тело моё передёргивает – прямо под окном я вижу себя, вцепившегося пальцами с содранными ногтями в остроугольные камушки на стене дома. – Заткнись, придурок! – рявкнули скачущие по полу осколки зеркала позади меня. – Нажрался и орёт! Делать больше нечего? Чуть отстранившись, я вцепился руками в оконную раму. Перед моими глазами поплыли тёмные круги, на какое-то время я оглох. Ноги начали подкашиваться, стои-ло больших усилий удержаться на них. Немного простояв так, потихоньку начал приходить в себя. Не знаю, терял я сознание или нет, но что-то близкое к этому было. Раздаётся звук прогибающейся жести – это окровавленные пальцы вцепились в карниз. Как на замедленных кадрах начала выплывать голова. Вьющиеся длинные и ставшие почти чёрными от пота волосы резко подчёркивают мертвенную бледность лица. Фантом из сна подымает ранее за-крытые веки, и я вижу черноту выжженных глазниц.- Делать мне больше нечего! – истерично взвизги-вают осколки зеркала за моей спиной. Этот выкрик бьёт меня как электрошоком и я, вдруг вновь обретя способность двигаться, захлопываю окно и судорожно закрываю на шпингалет.

– Нет! Нет! Открой! Нет!! – От воплей фантома задрожали стёкла. А в следующий миг он лишь беззвучно шевелит потрескавшимися губами. Из выжженных глазниц стремительно выбегают две струйки чёрных слёз, и вслед за этим голова исчезает: он падает вниз. Ирреальность событий оглушает, и я стремлюсь лишь к тому, чтоб никому не позволить забраться ко мне в окно. Поэтому закрываю и вторую раму, защёлкивая нижний шпингалет.И тут… слышу, как к звукам прыгающих осколков зеркала добавляется новый, из спальни: это заскрипела кровать. И я знаю, что это значит. Пусть я обезумел, но тут и дураку понятно, что там происходит. Надо бежать отсюда – прочь из этой квартиры. Я кидаюсь к коридору, но осколки зеркала сгруппировались у двери и бешено скачут, подпрыгивая метра на два. При этом они не разбиваются об пол, как должно было бы быть, – да разве ж можно здесь чему-то удивляться! А из спальни уже слышатся шаги. Я кидаюсь к стоящей впритык к стене тумбочке, на которой находится магнитофон и самое главное – отвёртка с длинным стержнем. Хватаю её и поворачиваюсь на сто восемьдесят градусов. Сбоку, по правую руку, неистово пляшут стёкла: их стало явно больше. И плевать, откуда взялись новые, главное факт – их больше. Я смотрю на зал, похо-же, мой дом уже не моя крепость. В конце комнаты, напро-тив меня, окно, за которым злобно завывает ветер, а слева от него – дверь в спальню, уже начинающая медленно от-крываться внутрь. Сжимая отвёртку в руке, жду появления себя, только что проснувшегося. Фантом вышел медленно, потихоньку покачиваясь и болтая безвольными руками. Голова опущена, с длин-ных, мокрых волос капает вода (или пот?). Косуха на нём сухая. Он останавливается напротив окна и, повернув-шись в мою сторону, начинает еле слышно мычать. Это не фантом – это зомби. Это мёртвый Я. Позади меня не-ожиданно щёлкает магнитофон, и комната взрывается, как и в первый раз, ещё до всего этого кошмара, рёвом гитар и оглушительными ударами барабанов. Но на этот раз песня другая:”Я проснулся ночью – Зубы не болят. Так какого чёрта Так они скрипят!!!”От неожиданности даже подпрыгиваю. И в этот мо-мент, перестав раскачиваться из стороны в сторону, зомби резко откидывает голову назад. Мокрые волосы, разбрасывая брызги, веером подлетают вверх и падают ему за спи-ну. Зомби медленно подымает голову и в меня вонзается взгляд выжженных глазниц. Да-да, он вовсе не слепой! Эти две чёрные дыры на белом, слегка отдающим синевой лице, внимательно смотрят на меня. Я буквально физиче-ски чувствую злобный взгляд: от него сжимается горло, он словно схватил меня за глотку, даже не пошевелив рукой. А колонки надрываются пуще прежнего: “А под табуреткою Кочерга лежит!!!”Зомби неожиданно печально улыбнулся и спокойно, грустным голосом спросил: – Почему ты не стал спасать самого себя? Закрыл окно? Сам из-за себя упал. Ты склонен к суициду…Я не понял последнюю фразу: он спрашивает или утверждает? Да как я его вообще слышу? Музыка ревёт до боли в ушах. – Никогда не мог понять ВАС, самоубийц, – про-должает зомби, или даже кто пострашнее. – Вы собирае-тесь умереть, а стоит появиться мне, начинаете дрожать от страха.- Я не собираюсь умирать!! – ору я во всё горло, что есть силы сжимая в руке отвёртку.- Значит, нам придётся помочь тебе – нам! Поворачиваю голову в сторону, где прыгали стёкла, но вместо них, в метре от себя, вижу двойника зомби, только полностью состоящего из осколков разбитого зеркала. Он – как ожившая стеклянная статуя, испещрённая тре-щинами. Даже пряди волос, свисающие с его головы, по-звякивают зеркальными гирляндами. Вижу в его “косухе” и джинсах неровное отражение себя и комнаты.- Значит, дрожать от страха?! – кричу я и, что есть силы, наотмашь бью отвёрткой по лицу зеркального де-мона. Но он оказался не пустотелым, а монолитным. Мне удалось лишь поцарапать ему левую скулу и отколоть кон-чик носа. Несколько гирлянд-волос упали на пол и разби-лись. Осколки тут же начали скакать вокруг его ног. Он зарычал, оскалив острые треугольники крупных зеркальных зубов, и потянул руки к моей шее. Вместо паль-цев у него длинные, стеклянные ножи, которые, скрежеща, быстро сходятся и расходятся, как ножницы. Отпрыгиваю в сторону и бью по ним отвёрткой. “Щёлк!” – и в моей руке остаётся лишь пластмассовая рукоять и сантиметровый, аккуратно срезанный металли-ческий штырёк. Я кидаю то, что осталось от отвёртки, в лицо зеркальной твари. Рукоять, ударившись о стеклян-ный лоб и не причинив никакого вреда, отлетает на пол.”Жинг-жинг-жинг” – работают пальцы-ножницы. Тварь продолжает тянуть ко мне свои руки, но пока оста-ётся стоять на месте. – Ну, так что? Помощь нужна или ты всё-таки сам по-мрёшь? – угрожающе интересуется демон у окна. – С помощью – это уже не самоубийство, а убийство! – не вышло у меня сказать спокойно. Ну, а то, что музыка ревёт – плевать: если я его слышу, значит, и он меня слы-шит. Быть может, он слышит даже мои мысли. – Висельнику помогает виселица, тому, кто травит-ся – яд, а тебе можем помочь мы, если недостаточно соб-ственных ног и высоты твоего этажа, – тоном учителя про-говорил демон. – А с чего ты решил, что я вообще собираюсь покон-чить с собой? – поинтересовался я.

– Как бы тебе попроще сказать… – устало вздохнула тварь в моём обличии. – О! А какое тебе, на хрен, дело? Просто отвечай: ты сам сиганёшь в окно или тебе по-мочь? Нет! Этого не может быть в реальности, меня глючит. Точно, это “белочка”! Вот, сейчас сяду на пол, закрою глаза и буду так сидеть, пока всё это безумие не прекратится.- Вот так всегда! – раздражённо заговорили в унисон моим голосом два глюка-демона и заверещали, сделав ис-пуганные голоса: – Этого не может быть! Но ведь ничего из этого я не сказал вслух! Всё-таки они слышат мои мысли. Хотя… это ведь мои глюки, не чьи-то. – Люди способны верить в абстрактную чушь, напи-санную в газете, но только не своим глазам, – продолжил уже один демон, у окна. – А если с ними что-то происходит, чего они понять не в состоянии, что выходит за привычные рамки, в которые они поместили весь мир, то сразу заяв-ляют: этого не может быть! Хотя не имеют ни малейшего понятия о том, что собой в действительности представляет реальность. Ты, жалкий человечишко, не способен понять реальность, а она такова: хочешь или нет, но ты вылетишь в это окно.Демон, уж не знаю – глюк ли, командно гаркнул сте-клянному, при этом оглушительно хлопнув (и это на фоне вопящей музыки!) в ладоши: – Свет мой, зеркальце – давай! И пальцы-ножницы у того заработали быстрее. Он медленно, угрожающе рыча, двинулся на меня. При этом из уголка, – нет, не рта, а зеркальной пасти, – стекает сте-клянная, алая слюна.”Жинг” – ножницы разрезали мою рубаху, кожу и мясо до кости предплечья.- А-а-а!!! – крик рвёт моё горло. В глазах темнеет, но я всё же вижу довольную улыбку зомби, стоящего у окна. Да, это реальность. И то, что мне предстоит умереть – реаль-ность. А раз так, то лучше выпрыгнуть в окно и прихватить с собою улыбающуюся тварь, чем просто быть изрезанным тут на куски… Он наклонил корпус вперёд и большими скачками ри-нулся к окну. В последние секунды жизнь замедлила для него ход времени (который был неизменен все его двадцать семь лет), как бы желая оттянуть приближающуюся смерть. В его комнате всего пятьсот пятьдесят пять сантиметров в длину, и чем больше их оставалось позади, тем меньше становился отрезок его жизненного пути. Он, как сприн-тер в кошмарном марафоне из фильма ужасов, вышедший на финишную прямую, с заплывшими от синяков глазами, разбухшим, сломанным носом, из которого не переста-вая текла кровь, бежал. Кровь залила нижнюю часть лица, шею, пропитала собой всю рубашку и забрызгала тёмны-ми пятнами потёртые синие джинсы. Левый рукав рубахи ниже торчащего из предплечья осколка зеркала и кисть тоже окрасились кровью. При взмахе руки она срывалась с пальцев, брызгами разлетаясь по квартире.Несмотря на ужасную боль, Иннокентий решил, что всё же, скорее всего, это – СОН. Потому как расстояние до твари сокращалось очень медленно: он бежал, словно по пояс в болоте. Из колонок вместо музыки вырывалось оглушительное мычание заторможенного безумца.Но вот до демона остался один прыжок. Иннокен-тий толкнулся ногами что есть силы, вытянув перед собой руки… И тут время вновь приобрело свой нормальный ход. Вразумительно взревел магнитофон, песня закончилась: “…Мне на всё наплевать!”Он целился демону в грудь, но руки прошли сквозь того, как сквозь дым, и врезались, разбивая, в оконное стекло. Оно со звоном брызнуло на улицу, освобождая Ин-нокентию путь.Он кричал, пока перед ним мелькали окна, пока се-рый асфальт, увеличиваясь, не вырос до размеров вселен-ной, пока… ничего не осталось в мире, кроме него.

2. НЕНУЖНЫЕ ВЕЩИ. “Дз-з-з-инь!” – звякнул дверной звонок.- О-о-о, – застонал, натягивая на голову одеяло, ле-жащий в кровати Па-ма.”Дз-з-з-инь!” – повторился звонок.- О-о-о… – решил не оригинальничать Па-ма.”Дз-з-з-з-з-з-з-инь!!!” – на этот раз звонок был раздра-жительно долог. Продолжительней предыдущего секунды на полторы. А кому это кажется ерундой, то прошу учесть, что Па-ма был с похмелья, причём – не первый день.- О-о-о-о… – Высунул он из-под одеяла скорчившее-ся в кислой гримасе, с отпечатком вчерашнего и позавче-рашнего, изрядно помятое лицо. Гадский звонок Па-ма перестонал где-то на секунду и оттого был весьма доволен собой. В наступившей тишине по его лицу скользнуло даже некое подобие улыбки. Открывшиеся, было, глаза вновь с удовольствием прикрылись тяжёлыми веками.”Дз-з-з-инь…”- А-а-а! – Па-ма подскочил, оказавшись на кровати в сидячем положении. Перепутанные, длинные, прямые чёрные волосы падали за спину и на грудь, достигая жи-вота.- А-а-а, – на этот раз просто выдохнул Па-ма и осмо-трелся по сторонам вытаращенными глазами, будто впер-вые оказался в собственной квартире.”Дз-з-з-инь!” В это мгновение он возненавидел неизвестного ему изобретателя, сотворившего это коварное устройство, предназначение которого, казалось бы, было служить удобством человеку. Но какое же тут удобство? Сплошное разочарование. В этой адской машинке, если переиначить, заключена такая сила, что вечно хочет блага и вечно совер-шает зло.

“Дз-з-з-инь!” – М-м-м! – рассерженный Па-ма издал звук негодова-ния через плотно сжатые губы. Откинув одеяло, он спрыг-нул с кровати и вскочил на ноги. Холодно! Быстро накинул рубаху и натянул спортивные штаны.- Сейчас-сейчас, – цедил он сквозь зубы, пока оде-вался. – Сейчас я выйду, дорогой ты мой утр-р-ренний гость. Молодому человеку, страдающему этим утром с по-хмелья, было двадцать семь лет. Рост он имел средний, при средней же комплекции. Несмотря на рассерженное “м-м-м” и злобное “сейчас-сейчас”, человеком он был спокойным, мирным. Который понапрасну – прошу заметить, не от лени, а сугубо по доброте душевной – и мухи не обидит. – Сейчас я тебе открою! – выкрикнул он в дверь, про-тягивая руку к замку, но ни в голосе, ни в лице желаемого свирепства не было. Наоборот, вместе с прохладой, царив-шей в квартире, на него накатил похмельный хохотунчик. Пред глазами встала совершенно идиотская картина: вот он, косматый и злой как Бармалей, с гневно выпученны-ми глазами распахивает дверь, а у его порога стоят десят-ка полтора пионеров-октябрят. Девочки – в белых бантах, мальчики – в накрахмаленных рубашках. У всех цветы. Глядят преданно да восторженно и дружно говорят вче-рашние слова Иннокентия: – Ты наш герой! Когда Па-ма наконец открыл дверь, он уже хихикал, расплывшись в совершенно идиотской улыбке. Но… вме-сто пионеров-октябрят на пороге оказались две вовсе не юные женщины, лет так под сорок пять, и абсолютно не знакомые. Одна – худая и длинная, одетая во что-то типа “аляски”. Другая – пухленькая и маленькая, этакий розо-вощёкий колобочек в шубке из неведомого зверька. – Здравствуйте, – сказала мягким и каким-то глубо-ким голосом та, что напоминала колобочек, а вторая молча переступила с ноги на ногу.

Улыбка начала потихоньку сползать с лица Па-мы, он внимательней всмотрелся в глаза маленькой. – Есть ли у вас дома ненужные вещи? – продолжила ровным голосом колобок. – Те, от которых толку никако-го? Которые хламом хламятся, о которые в спешке запи-наешься, на которые вечно натыкаешься? Ненужное ба-рахло, большое и маленькое, годами пылящееся, повсюду валяющееся? Голос колобка эхом отдавался в ушах Па-мы. – А пылью дышать вредно, – назидательно продолжа-ла она. И он вдруг так ясно вспомнил, словно наяву увидел, как они, будучи с Иннокентием ещё подростками, забра-лись в подвал и тот, когда Па-ма, по своей неаккуратности, поднял пылищу, зашипел на него: – Вот! Дыши теперь пылью, дыши! Да, мысленно соглашался сейчас Па-ма, даже по-чувствовав во рту неприятный привкус, – дышать пылью вредно…- Вредные вещи, ненужные вещи… – голос незнаком-ки доносился откуда-то с высоты. – А ведь есть и опасные вещи. Вот, смотри: это Стёпка – отрок пятнадцати лет. Слова женщины эхом звучали в голове: – Юный археолог, хоть и рыжий, но “чёрный” копа-тель. Звучит громко, а по существу: ну, балбес балбесом! Тащит в дом всякую гадость: от безобидной вставной не-мецкой челюсти, которая, со временем забытая, начинает пылиться в ящике стола, до вещей откровенно вредных и даже опасных. Мама его… Па-ма увидел крупную женщину с глазами навыкате. – Безусловно, умудрённая жизненным опытом боль-ше своего сына. Но и ей ума хватает лишь на то, чтобы из-бавить своё жилище от опасной вещи. Это, всё же, скорее, даже не ум, а слепой инстинкт. Что будет с этой опасной вещью дальше, потом, её ничуть не волнует. А мы не такие, нас это волнует.

Па-ма увидел, как крупная женщина с глазами навы-кате стоит посреди какой-то комнаты и, вертя головой, как башней танка, громогласно зовёт, должно быть, собаку или кота: – Бонифаций! Бонифаций! Ну, куда же ты забрался?Она выходит в коридор, подходит к двери другой ком-наты и спрашивает, не открывая её: – Стёпка! Бонифаций у тебя? Молчание.- Стёпка, – зовёт она в очередной раз и открывает дверь в комнату сына. Никого. Вокруг царит полумрак. У зашторенного окна на тумбочке лежат две каски: немецкая и русская. На столе – кусок размотанной пулемётной лен-ты, рядом – пара ржавых гильз. Видно, что мать относится к этому достаточно лояльно.- Бонифаций, – на этот раз почему-то шёпотом зовёт она, словно чего-то опасаясь. Женщина медленно подхо-дит к кровати и, опустившись на колени, заглядывает под неё. – Бонифаций… Что-то привлекает её внимание, она засовывает под кровать руки и, нащупав, тащит – судя по скрежету паркета – что-то тяжёлое, наружу. Стоя на коленях, она всматрива-ется в то, что извлекла из-под койки. А это – артиллерий-ский снаряд не первой свежести, да и не второй. Большой и ржавый, на вид очень ветхий. Стукни его чем-нибудь, он и рассыплется.- Безобразие, – тихо проговорила женщина. – Гадость какая-то. Она поднялась на ноги и вышла из комнаты. Спу-стя минуту вернулась с тряпкой в руке. Вновь склонилась над снарядом и аккуратно запеленала его. Затем, взяв неожиданную находку на руки, поднялась и направилась в коридор. Выйдя на лестничную площадку четвёртого этажа, прислушалась. Тишина. Она спустилась пролётом ниже и оказалась у раскрытой зловонной пасти мусоро-провода.

– Гадость какая, – прошептала она опять и выброси-ла запеленатый, как младенец, снаряд. Тот, шумно задевая стенки, полетел вниз, пока не достиг мусорного дна.Крыльцо подъезда девятиэтажного дома. К чуть при-открытой двери подсобного помещения, куда сваливается мусор, осторожно подходит неприглядного вида гражда-нин. Па-ма узнаёт его – это местный абориген по кличке “Партизан Отважный Коля”, потому что, как в песне по-ётся: проходит на радость мимо. А если не мимо, то какая уж тут радость, бич – не журавль, счастья не приносит. Он раскрывает дверь и, оставив её приоткрытой – для подсвет-ки – шмыгает внутрь. Минут через пять высовывает свою бородато-косматую, серолицую голову. Зыркнув по сторо-нам, вновь скрывается за дверью, чтобы через пару секунд выскочить оттуда с известным тяжёлым свёртком….А вот и квартира “Партизана Отважного Коли”. Ко-нечно же, кругом хлам, который пылится, и не только: на кухне он еще и шевелится. То в многочисленных драных пакетах, набитых разнообразнейшим мусором вперемешку с не менее разнообразной тухлятиной, вольготно копошат-ся опарыши. Неизвестно, сколько времени прошло с мо-мента извлечения из помойки снаряда. “Партизан Отваж-ный Коля” сидит на ящике под грязным кухонным окном и глядит на свою ржавую находку, стоящую на конфорке включенной электрической плиты. Иннокентий рассказывал, что в Североморске коре-шок, на плитке патрон строительный нагрев, бабахнул. Но чтоб вот так, снаряд… “Да ты с причудами”, – думает Па-ма. Вдруг вокруг снаряда задрожал воздух, словно нача-лись какие-то испарения.”Пожалуй, он уже готов, – подумал о снаряде Па-ма, пытаясь сглотнуть появившийся в горле комок. – Пора снимать, подгорит”. Эффект дрожания усилился и контуры ненужной вещи, опасной вещи стали становиться всё менее чёткими, пока не исчезли вовсе. На кухне потемнело… Слабым при-зрачным источником света служил лишь уличный фонарь, стоящий во дворе. Вместе со снарядом исчезли шевелящи-еся пакеты и “Партизан Отважный Коля”.Па-ма тряхнул головой и тут же схватился за неё рука-ми, словно спасая ту от рассыпания.- Ой-ёй! – воскликнул как крокодил в мультике, у ко-торого заболели зубки.Он приоткрыл зажмурившиеся от резкой головной боли глаза и так, прищурившись, стал озираться по сторо-нам.- А кухонька-то моя, – пробормотал Па-ма и, окон-чательно придя в себя, вскочил. Но затёкшие ноги подко-сились, и он тут же упал на пол.”Ого! – подумал Па-ма – Сколько ж я их отсиживал?”Поднявшись, хромая, подковылял к раковине и, от-крыв кран, жадно прильнул к холодной струе.- Вот так дела, – пробормотал он, напившись и от-дышавшись. – Я хожу во сне. Па-ма включил свет на кухне, глянул на часы – уже вечер. Потом, озабоченный тем, не открыл ли он во сне входную дверь, отправился в коридор. И ведь оказалось, что открыл. Взволнованный Па-ма случайно взглянул на вешалку – куртки нет. Может она в комнате?.. Но ведь он её вчера вообще не трогал, потому как никуда из квартиры не выходил. Девица ушла, зато пришёл сосед, и они напи-лись. Но всё же Па-ма помнит, как уходил гость, а он, за-крыв за ним дверь, лёг спать. А может, не закрыв?..Па-ма включил свет в комнате и увидел, что вся она перевёрнута вверх дном. Сразу бросалось в глаза отсутствие телевизора, видеомагнитофона и музыкального центра.”Вот так тётеньки! – подумал Па-ма, поняв, что те были вполне реальными. – Избавили от ненужных ве-щей…””Тр-р-ринь” – это телефон в коридоре. Па-ма подо-шёл и снял трубку.

– Говорит, но не показывает Макс, – раздалось в трубке. – А меня тут две тётеньки ограбили, – растерянно проговорил в ответ Па-ма вместо приветствия.3. ПИВО – РЫБА. (…когда солнце было ещё не проклято, и о ненужных вещах никто не думал)В ту субботу я проснулся довольно-таки рано: стрелки будильника показывали 10:45. Найдутся такие, кто, кри-вясь, презрительно фыркнут: тоже мне, 10:45 ему довольно-таки рано. Пусть они хоть до конца дней своих остаются кривыми и фыркают до гробовой доски. Если тебе с утра не надо, проклиная всё на свете, бежать на работу или по какой другой, обычно не менее неприятной нужде срочно идти куда-то, то вставать с постели раньше двенадцати – преступление. Причём – самое абсурдное. Потому что это – преступление перед самим собой. Но в каком преступле-нии не найдётся смягчающих обстоятельств? Вот и у меня одно, но чрезвычайно смягчающее, способное вызвать глубочайшее понимание и даже слёзы искреннего состра-дания у самых суровых судей, нашлось. Вчера была пятни-ца! И, если ты не уроженец знойного Алжира, не жующий поп-корн с кока-колой американец, не мудрый индус, швыряющий в воды Ганга кости с обгоревшими кусками плоти своего бедного родственника, кои не смог поглотить скудный погребальный костёр, не смотришь на восходя-щее солнце через узкую щёлочку глаз, а ты – балалайка-матрёшка-валенки, то тоже способен понять меня. Да, вчера была пятница.Верблюд, этот горбатый корабль пустыни, этот флаг-ман песков, способный без единой капли воды выносить долгие переходы под палящим солнцем, ощути это сверх-животное хоть на одно мгновение ту жажду, которую испы-тывал в то утро я, оно тут же пало бы наземь, чтобы околеть в страшных муках. Пить! Как же мне хотелось пить. В ушах грохотали сотни водопадов, я буквально чувствовал прохладу бурля-щей воды.Пятница – день ИКС, восемнадцать часов – время “Ч”. Время, когда вся страна, как один, встаёт на беспо-щадную борьбу с “зелёным змием”. Кто кого одолеет. И это – после тяжёлой трудовой недели, когда силы на исходе, когда человек вымотан донельзя. Казалось бы, сиди дома, смотри телевизор, кушай булочки с чаем – отдыхай, одним словом. Но нет! Мы не из тех, кто будет отсиживаться по уютным углам, когда в мире ещё столько спиртного. Конечно, и у нас есть такие, типа “моя хата с краю”, счи-тающие, что и без них как-нибудь обойдётся. Что ж, и обой-дётся. Но пусть им будет стыдно смотреть наутро в мои при-пухшие глаза. Ведь я не отсиживался, трясясь за своё здоровье. Я пил за ваше! Я, как истинный патриот, не мог оставаться в стороне. Всё как в песне: судьба народа – моя судьба. Людей под неистовым натиском алкоголя шатало и валило с ног. Ха! Русские не сдаются – это не пустые слова. Многие находили в себе силы, чтоб уже и в лежачем поло-жении прикончить ещё хоть одну рюмку водки или бутыл-ку пива, после попадая в чёрную дыру беспамятства. Но те, кто ещё мог держаться на ногах, те, кто ещё мог поднять стакан, с удвоенной силой продолжали священную борьбу, мстя за павших товарищей. Утром я проснулся хоть и сильно помятым, но с чув-ством выполненного на данном этапе времени долга. “Зе-лёный змий” был побит мною и пленён. Мы выпили прак-тически всё, а, уходя от Иннокентия, в качестве трофея я захватил, пусть и будучи порядком уставшим, бутылку пива. “Балтика” девятка мирно стояла в холодильнике. А что в этом сером мире может быть прекраснее, чем дожидающаяся тебя субботним утром бутылочка прохладного пива. Встав с постели, я побрёл к холодильнику. И, пока ковылял до него, меня терзала ужасная мысль: что, если я ночью пришёл домой и выпил пиво?! Нет! Прочь чёрные думы! Не мог я, вчерашний, посту-пить так подло с собой сегодняшним – разбитым и, несмо-тря на выполненный долг, глубоко несчастным человеком.Я открыл холодильник… О! Какое облегчение! Мир – ты не так ужасен и несправедлив, как кажется порой. Чуть запотевшая от холода, в золотой короне фольги, столь желанная и столь дорогая сердцу моему, стояла она – девятка.Какое-то время я зачарованно смотрел на нее, не ре-шаясь прикоснуться к бутылке, словно это был мираж: протяни руку, и он исчезнет. Но наконец я взял пиво, мои пальцы и ладонь ощутили приятный холод стекла. При-ложив бутылку к разгорячённому лбу, даже удивился: по-чему не слышно шипения остывающей боли. Затем, про-ведя шершавым языком по иссохшемуся нёбу, решительно раздирая золотистую фольгу, откупорил крышку и выпил разом с четверть бутылки. Это были сладостные мгновения, когда всё твоё есте-ство, подобно пивным пузырькам, устремляется со дна чёрной бездны апатии и неясных страхов ввысь – к ярким краскам праздника жизни. Облегчённо выдохнув, поставил драгоценный напи-ток на стол и пошёл одеваться. Времени это много не за-няло – я был стремителен. Вернувшись, проглотил ещё с четверть бутылки. После достал из пачки “LM” предпо-следнюю сигарету и, закурив, почувствовал – нирвана, как истина, где-то рядом. Появилось здоровое желание что-то съесть. Но сначала нужно было прикинуть, чем я распола-гаю, а чем нет. С этим и пошёл умываться. Итак: имеется кофе, сахар отсутствует, есть немного хлеба, который за-сох до такой степени, что им можно прошибить стену. Ещё есть картошка, но готовить её теперь меня не способно заставить ничто. Вернувшись к пиву, я сделал вывод: ходить в гости по утрам – чрезвычайно мудро. Прикончив бутылку до конца, я пошёл на операцию под кодовым названием “А вот и Я!”. Улица встретила меня холодным ветром, который, срывая с высоких сугробов снежную крошку, швырял её мне в лицо. Было больно от хлёстких ледяных пощёчин. Я шёл против ветра (да у нас куда не пойди – всё против него) наклонив голову вниз и периодически прикрывая глаза ру-ками, полностью сосредоточившись на дороге, не обращая ни на кого внимания.Когда я, продрогший до мозга костей, отметил про себя, что цель нелёгкого перехода близка, и остался бук-вально последний рывок, меня неожиданно окликнули.- Макс! Я оглянулся на голос, прорывающийся сквозь шквал ветра. Это оказался Иннокентий. Кстати, почему его все так зовут – никто не знает. Имя его в миру даже приблизи-тельно не было созвучно Иннокентию. Без шапки и шар-фа, одетый в “косуху”, он стоял, не обращая внимания на разбуянившуюся погоду. Его длинные волосы, стянутые на затылке в хвостик, не были заснежены, как шапки у обыч-ных людей. А лицо его озаряла такая счастливая улыбка, что прохожие, увидев её, шарахались в стороны, потуже затягивая капюшоны, пряча шеи в меховые воротники да поправляя тёплые шарфы. А причина радости, которую не могли омрачить ни снег, ни ветер, была у него в руках: два пакета (ручки грозились вот-вот порваться), набитых по большей мере бутылками. Тут лучистая улыбка озарила и моё измученное лицо. Даже не заметил, как очутился возле Иннокентия.- Такие люди, и без охраны! – воскликнул он, пре-красно зная – я терпеть не могу этого выражения.Ну, да ничего, я в долгу не остался, запричитав: – Сколько лет, сколько зим! И, обняв его, как родного брата, принялся хлопать ему по спине ладонями. Но Иннокентий зашипел, что пакеты могут порваться, и я вмиг стал серьёзен. Ну, прям как атомная бомба (или кто скажет, что атомная бомба – это не серьёзно?). Наиосторожнейшим образом я взял один из пакетов и прижал к груди обеими руками, как какое-то священное сокровище своего дикого племени.- Идём к Па-ме, закончим… – Иннокентий вдруг осёкся, зажмурился и, фыркнув, замотал головой, отма-хиваясь от своих слов, как от вредных мух. Затем, быстро сплюнув три раза через левое плечо, поправил себя: – Про-должим начатое вчера.Па-ма… Почему Иннокентия зовут Иннокентием – этого никто не знал, у меня было всё совершенно очевид-но: Макс – от имени Максим, а вот Па-ма – это как теле-передача: нам, знающим его с детства – очевидно, а для человека стороннего звучит невероятно. На самом же деле всё просто. В далёком, безоблачном детстве у нашего дру-га было более земное имя. Настолько земное, что скорее можно сказать – приземлённое… Да что уж там – конечно, приземлённое! И приземлённое до того, что и произнести не решусь. Ну, так вот: какими бы мы тогда важными, детскими делами не занимались – раскатывали зимой до зеркаль-ного блеска часть дороги, идущей под гору во дворе, или же поливали друг друга из брызгалок водой, смешанной со средством для мытья полов летом, наш друг, завидев роди-телей, побросав всё, радостный бежал к ним и кричал, как дурачок, отцу: – Па! Можно я сегодня попозже домой приду?И матери: – Ма! Я пятёрку по пению получил! Так было в детстве, так продолжается до сих пор. Пусть он уже вырос и живёт отдельно, пусть всё выражается те-перь не так бурно и трогательно, но всё же Па-ма остался Па-мой: – Па, гаишники озверели. Ма, бабок подгони до по-лучки.

Вот к этому-то Па-ме и звал меня Иннокентий. Они жили недалеко друг от друга, а магазин, у которого мы встретились, находился как раз посередине между ними. Вот почему у Иннокентия не была заснежена голова: просто-напросто не успела.- Идём, – сказал я и поинтересовался, – потому, что вчера мы, в большом человеческом количестве, сидели у него: – Как разошлись то? – Да так… – Иннокентий пожал на ходу плечами. – Я плохо помню, как ты вчера уходил, и после улучшений в памяти не было. С утра проснулся злой – в квартире, как в свинарнике, всё позагадили и водки не оставили. Всех по-выгонял нахрен… Вчера только вы с Па-мой ушли. Ну, так вот: остался я один и стал прикидывать: куда бы подать-ся – дома-то жуть! Вспомнил, что у Па-мы деньги должны быть, вот и пошёл поддержать друга в тяжёлую минуту по-хмелья. Прихожу к нему около одиннадцати, а у него там девка какая-то: сидят вдвоём, да пивко попивают.- Что за девка-то? – поинтересовался я- Вот, блин! Говорю, пиво попивают, а он – девка, девка, – обозлился Иннокентий. – Понятия не имею, что за девка! По ходу та, что он говорил: педуху закан-чивает. Если это так, то она в школе на следующий год меж восьмиклассниц затеряется. Зато вот про пиво точ-ное понятие имею – “Мельник” был, который “старый”. Но – мало. Выпили его как-то враз. Затосковал я, запе-чалился, а Па-ма, – пусть небо над ним всегда будет чи-стым, мне и говорит: не кручинься мол, есть ещё порох в пороховницах и ягоды на месте. Полез он в карманы свои глубокие… и вот я перед тобой, с разными всякостями в пакетах. Так, ведя непринуждённую беседу, морща лица в жут-кие гримасы под обмораживающими порывами завываю-щего ветра, словно желая напугать своим видом разгуляв-шуюся стихию, мы добрались до нужного нам дома. И он был прекрасен! В нём скрывалась та неуловимая красота северной глубинки, которую никогда не понять человеку, прожившему всю свою жизнь на юге и бывавшему за пре-делами Полярного круга разве что с телепередачей “Вокруг света”. Но от нашего взора эта скромная красота ускольз-нуть не могла. Дом был прекрасен, как прекрасна карлико-вая берёзка в полярную ночь или как ягель, покрывающий ковром неопределённого цвета древнюю тундру. Мы радо-вались, увидев дом, как могут радоваться дети: искренне – всей душой. А он! Из серого кирпича, с обшарпанными сте-нами, гордо стоял, подпирая такой же серый, как и он сам, небосвод всеми своими пятью этажами. Нас дом встретил как старых добрых друзей после долгой разлуки, салютуя хлопками всех подъездных дверей, задуваемых сквозня-ками. Мы заскочили в третью – всё позади: холод, снег в лицо. Впереди: пиво, рыба и сплошное наслаждение.”Дз-з-з-инь!” Ох, до чего же противный звонок у Па-мы. Лучше уж барабанить в дверь, чем слышать этот мерзкий “дз-з-з-инь”, проникающий в мозг и, должно быть, постепенно разрушающий мозжечок. – Ты не знаешь, как у Па-мы обстоят дела с мозжеч-ком? – спросил я Иннокентия.Тот удивлённо посмотрел на меня, затем, покосив-шись на битком набитый пакет, который он прижимал к груди, сказал: – А на что приобретено, по-твоему, всё это? Я только что заложил его в магазине.- Как же он теперь, без мозжечка-то? – Ф-ф, – фыркнул Иннокентий, закатив глаза и про-должая удивляться моей наивности. – А как полгорода во-обще без мозгу живут? – Полгорода… – проговорил я. – Слушай! Теперь, когда будем выкупать мозжечок обратно, главное его ни с чьим другим не перепутать, а то прикинь, достанется от Коли-партизана.- Не-е, не перепутаешь! У Коли там сухарик ржаной.

Дверь нам открывать не спешили. – С тётенькой, что-ли, чудит? – проговорил Инно-кентий. – Ага, показывает, как он пальцами на ногах фиги крутить умеет. Так как руки мои были заняты ценнейшим грузом, я не решился рисковать и звонить, держа его одной рукой. В нетерпении слегка стукнул ногой в дверь и проголосил: – Эй, на барже! – после чего послышались приближа-ющиеся шаги. Наконец, дверь распахнулась, и перед нами возник Па-ма в расстёгнутой рубахе. Он сходу накинулся на Иннокентия: – Тебя только за смертью посылать! Ты чё! На пивза-вод ездил? Или вы вдвоём, наслаждаясь погодой, решили малость погулять? Мы переглянулись. – Погода… – проговорил я.- Мозжечок! – кивнул мне головой Иннокентий. А, зайдя в коридор, мы забушевали.- Прощелыга! Ты хоть в окно сегодня глядел? Там трактора сдувает. Мы собственными глазами видели, как кошка звуковой барьер преодолела. Летит себе по ветру, вдруг – шквал. И только её “мяу” тут, а сама – уже в Кандалакше. А ты здесь окопался, крыса тыловая. Встать! Па-ма, который и не думал садиться, преспокойно за-брал пакет из моих рук и, не обращая на нас никакого вни-мания, потащил его на кухню. – Трепещи, прахоподобный! Щас мы тебе хвост от-рубим! Но наши возгласы тонули в его безразличии. Мы услышали позвякивание бутылок из разгребаемого на кухне па-кета. Тогда, умолкнув и раздевшись, мы направились со второй поклажей за ним. В этот момент раскрылась дверь в комнату и нам навстречу вышла та самая тётенька. Миниатюрная, одетая в чёрную водолазку и джин-сы, плотно обтягивающие то, что им и положено плотно обтягивать. Сама – коротко стриженая блондинка с боль-шими, голубыми, доверчивыми глазами, коими и хлопала неустанно. Обладательницы таких глаз верят в Дедов Мо-розов. И уж совершенно точно – в сказочных принцев и группу “Иванушки”. Переживают за судьбы героев моло-дёжных сериалов, ложатся спать вместе со своей любимой куклой Барби и никогда в жизни, – даже страшно поду-мать, не пробовали курить, не говоря уже об употреблении алкоголя. – Здравствуй… – у меня чуть не вырвалось – “деточ-ка”. Вот так учительница!- Здравствуй! – прохрипела она неожиданно бруталь-ным голосом и улыбнулась.Я даже в сторону отпрянул, до смерти перепугавшись. Ох-х-х, “деточка”, нужно бережней относиться к людям с похмелья! Улыбка её несколько поблекла, став какой-то неуве-ренной.- Я немного простудилась, – оправдываясь, хрипло проговорила она.Поздно. Кукла Барби, сказочный принц и Дед Мороз уже полетели к чёртовой матери, чтобы никогда уже оттуда не вернуться. Я посмотрел на выпирающие из-под наспех оде-той и плохо заправленной водолазки соски, на плотно обтя-гивающие то, что им и положено обтягивать джинсы, и вер-нулся в реальный мир, где существуют пиво, рыба и кореша. Иннокентий уже отнёс свой пакет и успел присосать-ся к только что открытой бутылке.- Поспешим, нельзя терять ни секунды, пиво в опас-ности, – быстро проговорил я и ринулся на кухню. На столе уже было всё необходимое: пару пачек “L&M” и пепельница, два нарезанных, жирных и икристых ерша (когда только успели!), чайные кружки и четыре открытых, но пока ещё полных, за исключением Иннокентьевой, буты-лок “Невского”. Остальные двенадцать нашли своё, весьма временное, пристанище в холодильнике.

Па-ма познакомил нас со своей охрипшей подругой, которая действительно, училась в педухе, а звали её… То ли Лиза, то ли Оля… какая разница, я никогда не запоминаю имён! Вот, если б фамилию, то конечно. Допустим: зна-комьтесь, это моя подруга Цетхен… Ну, да ладно! В общем, буду звать её Лизой. Мы вчетвером уселись за кухонным столом. Ну, что ж, пиво разлито – выпили. Я так – полкружки. Затем принялся за рыбу и все последовали моему примеру. Ели-грызли с ве-личайшим наслаждением, Иннокентий даже, время от вре-мени, в приливе наслаждения, закатывал глаза к потолку и блаженно посапывал. Когда мы выпили по первой бутылке и вытерли руки после жирной рыбы, начался ритуал курения. Лиза в нём всё же участия не приняла. Неужели не курит? Стали болтать о том, о сём, не придерживаясь конкретной темы, как зачастую и бывает. Начали с пареной репы, а закончили, точнее, плавно вышли, к никатинами-дадениндинуклеотидфосфату. Как так? Легко. Заговорили между собой о вчерашнем. Лиза, заскучав, стала рассматривать плиту. Па-ма, заметив это, сказал ей: – Кончай плиту гипнотизировать. А то ещё внушишь ей, что она – холодильник, как потом еду готовить? – А какую еду ты любишь готовить? – поинтересова-лась Лиза.- Ну, обычно репу парю, – сознался Па-ма.- Вот! – воскликнул я. – Всё встало на свои места. А то думаю: откуда в коридоре у него лосиные рога. – Рога? – не поняла Лиза. – Причём тут рога? – Ну, конечно, – решил я объяснить теперь уже оче-видное для меня. – Репа у лося с рогами, в духовку не вле-зала, вот Па-ма их и спилил. Ловкач: и репу запарил и ве-шалку смастерил.- А куда дел тушку? – заинтересовался Иннокентий. – У лосей должны быть приличные тушки. – Конечно, должны быть приличные, – вздохнул Па-ма. – А мне попалась хамская. Я её выгнал.

– Это в такую-то погоду? – удивился Иннокентий.- А чё ему сделается, обезбашенному, – справедливо рассудил Па-ма.Мне показалось, что Лиза уже сожалеет о том, что не-осторожно задала этот вопрос. Она же задала следующий. И девушка поторопилась задать следующий. Безобидный.- Что за “L&M” вы курите? – Да уж понятно, не голландский табак, – сказал я. – Гаражка какая-то…- Это потому, что в гараже выращивают? – опять спросила Лиза- Да, – ответил Иннокентий. – В одном выращивают, в другом забивают. – Причём, в каждую сигарету отвешивают ровно по два процента алкалоида! – Блеснул я познаниями.- Ох, ты, слово-то он какое сложное знает! – сказал Па-ма голосом удивлённого и вдруг возгордившегося за своего туповатого сына отца. А затем мечтательно прого-ворил, словно пробуя слово на вкус: – Ал-ка-а-лоид. – Нравится? – довольно спросил я. – Есть покруче – никотинамидадениндинуклеотидфосфат. – Да-а, ребята, – задумчиво проговорила Лиза хриплым голосом. – А о чём вы разговариваете, когда курнёте? “Курнёте?! – подумал я. – Вот так Барби…. Врет, поди, что простудилась!”- Ха, – усмехнулся Па-ма, пожав плечами. – А всё о том же, ничего не меняется. После молча встал и вышел из кухни. Сигареты мы докурили, и я решил достать из холодильника ещё по бу-тылочке.- Не спеши открывать, – сказал мне Иннокентий, ког-да я поставил их на стол. Я вопросительно приподнял бровь.- Не спеши, – повторил он.И тут на кухню вернулся Па-ма, сияющий, как солныш-ко. Перед собой он держал чрезмерно длинную папиросу. – Па-ма! Ты – мой герой! – радостно воскликнул Иннокентий. А ведь он знал или, по крайней мере, догадывал-ся. Недаром тормознул меня с пивом.- Знаешь, чем старика потешить, – сказал я степенно. – Чего это? – удивлённо спросила Лиза, когда Па-ма оказался возле неё, подойдя к своему месту. “Что за дела, деточка? – думал я – То ты произносишь вслух этот страшный глагол “курнёте”, то спрашиваешь, что это”.- Ты же хотела узнать, о чём мы разговариваем, – при-саживаясь, сказал Па-ма, – время от времени. Затем, взяв со стола зажигалку, он, таинственно улыб-нувшись, предупредил: – Затыкайте уши, взрываю. Лиза забегала глазками по кухне, словно ища место для укрытия. Па-ма чиркнул колёсиком по кремню, высекая искру, от которой должно возгореться пламя. Но пламени не воз-никло. В зажигалке закончился газ.Иннокентий похлопал себя по карману брюк и по-жал плечами, давая понять, что помочь ему нечем. Я встал и пошёл в коридор к своей куртке, но, обшарив карманы, понял, что оставил зажигалку дома. Вернувшись на кухню, я повторил немую жестикуляцию Иннокентия. После чего мы втроём дружно покосились на Лизу и, всё поняв, так же дружно перевели свои взгляды на плиту. Па-ма взял сигаре-ту и включил самую маленькую конфорку, а нам сообщил: – Она шпарит лучше. – Да ладно. И что ты, так и будешь стоять? – обратился я к нему. – Давай пивка попьём, пока раскочегаривается. – Я разве говорил, что моя плита кочегарит? – возму-тился Па-ма. – Она шпарит! – И… – подтолкнул я его к продолжению. – И мы будем, соответственно, ждать, когда она рас-шпарится. – Па-ма положил сигарету с папиросой на со-седнюю, не включенную конфорку. – Наливай!- Видал, что творится? – сказал я вполголоса Иннокентию. – Я свой ни за что не заложу! – Вообще-то, он отвечает за равновесие и координа-цию, – уточнил функцию мозжечка Иннокентий. – Видать, у кого как… – покосился я на севшего за стол Па-му.- Чё вы несёте? – спросил тот и принялся сам откры-вать пиво.- А чё ни попадя, – ответил я.- Да! – кивнул головой Иннокентий. – Как увидим какое-нибудь нипопадя, так хвать его и давай носить. Я взял свою кружку с пивом и глянул на Лизу: похоже, ей несколько не по себе, погоди еще… сейчас плита рас-шпарится! Па-ма отпил с полкружки и с наслаждением выдо-хнул: – А-а-а. И кивнул в сторону плиты: – Это ко мне с утра, часов в девять, дядя Фёдор после вахты зашёл. Дядя Фёдор – это двадцатитрёхлетний сосед Па-мы, а зовут его так потому, что у него есть дома кот – Матро-скин. – Пришёл, значит, разбудил меня, – продолжал Па-ма. – С пакетом чёрным. Вижу – там контуры вроде как трёхлитровой банки обозначаются и ещё позвякивает чего-то. Ну, я возрадовался этому позвякиванию после вчерашнего-то. Гнев на милость сменив, говорю: “Прохо-ди”. Он достал из пакета две бутылки пива, вручил мне, а сам из куртки извлёк свой портсигар, он у него как шка-тулка большой. Ну, да и папиросы в нём не маленькие хра-нятся… А после вахты у него их ещё две штуки осталось. В общем, курнули, пиво выпили, поболтали немного и он домой засобирался. Ну, я ему и говорю, глядя на его портсигар-шкатулку, что лежит на моём столе и так вели-колепно на нём смотрится: – Тебе хорошенько выспаться надо после дежурства, так может, сделаешь мне подгончик? Я-то уже выспался. Он, поняв о чём речь, согласился, но с одним непре-менным условием, что я впридачу возьму у него золотую рыбку. – Надеюсь, ты её уже засолил? – усмехнулся Инно-кентий.- Нет, она, как и была – в трёхлитровой банке, – от-ветил Па-ма.- Он чё, с вахты с рыбкой пришёл? – спросил я. – Да, он ведь моряк, – сказал Па-ма, встав и напра-вившись к плите. – На доке электриком работает. Говорит: утром на поддёв поймал. – А ты куда её дел? – спросила Лиза у Па-мы, кото-рый, чуть размяв кончик сигареты, ткнул его в расшпарен-ную конфорку. – Под кровать, что ли, спрятал? – А куда ж ещё спрячешь в однокомнатной кварти-ре золотую рыбку? – сказал Па-ма и раскурил сигарету. Затем, уже от неё, папиросу. Вернувшись на своё место, он отправил сигарету в пепельницу, а папиросу передал Лизе. Она, потупив глазки, протянула ручонку и… О, женщины, вам имя – вероломство. Такой затяжки я ещё не видывал. Если бы она так воздухом дышала, в квартире давно закончился бы кислород, а окна вовнутрь прогну-лись. Разум отказывался верить в то, что происходило на моих глазах. Уголёк рос, превращаясь в уголь, пожираю-щий потрескивающую папиросу. Я уже начал подумывать о том, что нам ничего не достанется, когда “деточка” то ли, наконец, насытившись, то ли смилостившись, дозво-лила и мне немного поучаствовать в процессе, начатом Па-мой.- Сразу видно – человек некурящий, – сказал, по-ражённый Лизиными возможностями, Иннокентий. А я, вытянув руку через стол, выхватил из хищных пальчиков папироску и что есть силы затянулся сам. Но их у меня ока-залось куда меньше, чем у “деточки”.- Курить надо бросать! – сказал мне Иннокентий, глянув на “L&M”, лежащий на столе, когда я слегка под-кашлянул. В следующий раз мне вернулся лишь жалкий уго-лёк на гильзе, а Иннокентию и вовсе – привкус жжёной бумаги. Но наши покрасневшие глаза уже дарили друг другу улыбки в наполнившейся сладковатым дымом кухне.- И чё? – чему-то радуясь, задал вопрос Иннокентий, слегка раскачиваясь на табуретке взад-вперёд и глядя пря-мо перед собой – в стену.- Чё? – встрепенулся Па-ма.Даже я не понял Иннокентия, поэтому меня вдвойне поразило то, что разъяснения дала Лиза. – Он спрашивает: чё рыбка? – Ах, рыбка… – Па-ма хлопнул себя по ноге. – Золо-тая, в банке, как полагается. – Зови её сюда, познакомимся, – сказал я, перепол-няемый положительными эмоциями.- С рыбкой? – хохотнул Па-ма. – Всех остальных я уже знаю! – обвёл я счастливыми глазами присутствующих.- Действительно! – поддержал меня Иннокентий. – На крайняк, как старуха из сказки, при своём останемся. Зови. – Рыбка-а-а… – простонал Па-ма.- Так сиделку зовут, чтоб “утку” сменила, – сказал Иннокентий.- Сиделка, рыбка, исполни желание, смени утку, ин-дюшку. Сделай уже что-нибудь! – захохотал Па-ма.- То стонет, то хохочет, – озабоченно проговорил Ин-нокентий. – Неси рыбку, будем просить её, чтоб вернула то, что мы заложили.- Чего заложили? – не понял Па-ма.- Ты сейчас не поймёшь, но поверь, о тебе беспоко-юсь! – был ему ответ.- Ну, раз обо мне… – с этими словами Па-ма встал и удалился в комнату.Вскорости вернулся и водрузил в середину стола трёхлитровую банку, наполненную водой. Там действи-тельно была рыбка, только вот новый домик был для нее тесноват. – Чё-то она какая-то вялая, – заметил я.- Говорю же – завялить! – советовал Иннокентий.- А ты уверен, что рыбка золотая? – спросила у Па-мы Лиза.- Предлагаешь её надпилить? – хохотнул он.- Я к тому, что, по-моему, это – бычок, – сказала она.- И что? – невозмутимо согласился Па-ма. – Порода у неё такая. Вон, у Емели вообще – щука была, а чего вы-творяла. Если дядя Фёдор сказал – золотая, значит – золо-тая. Он моряк, он рыбак – ему виднее. – Ну, тогда загадывай желание, – сказала Лиза, сдаваясь.- А мне ничего не надо! – развёл руками Па-ма.- Я, вот, сегодня хочу напиться, – сказал Иннокентий и принялся разливать всем пиво.- Великая новость, – усмехнулся я. – Кто ж не хочет? – А я вот хочу как никогда – в усмерть, – развил мысль Иннокентий.- Тоже мне, редкое событие, – заметил я. – Вот Па-ма нам денежку займёт до получки – и все дела. Па-ма делал вид, что ничего не слышит. Разведя руки чуть в стороны, он держал в одной кружку, в другой – тлею-щую сигарету, и присматривался к рыбке. – А ведь действительно, бычок, – сказал он наконец. – Бычок в трёхлитровой банке – это не эстетично. Вооб-ще, как у бычка, у него три варианта: быть действительно засоленным, второй – быть выкинутым и, наконец, третий – быть докуренным.Па-ма завертел головой: – Его кто-нибудь докуривать будет?- Его, разве что, через кальян… – сказал я.- Кальяна нет! – развёл руками, не выпуская пива и сигареты, Па-ма.- Бычков ещё можно выводить попастись! – нашла вдруг четвёртый вариант Лиза.- Ну, и пускай себе попасётся, в уголке, – сказал Па-ма и, допив пиво, взял банку да поставил под раковину, к пустым бутылкам. Продолжили пить пиво и болтать ни о чём. Я, вспом-нив увиденное по телику, сказал: – А смотрел кто в “криминальных новостях” про до-брую старушку? – А разве такие бывают? – удивился Иннокентий. – Ну-ка, давай-давай, расскажи.- В Мурманске, в одном дворе, поскользнулась баб-ка, – начал пересказывать я увиденное по телевизору. – Шла выносить мусор, в большом таком пакете, а тут – гололёд. Упала, да так неловко, что ногу сломала, встать не может. И представьте: чего только не бывает! Казалось бы, как в сказке – на счастье бабульки, у соседнего подъ-езда “скорая помощь” стоит. Врачи как раз из подъезда выходили, на вызове у кого-то были. Видят – старушка упала; они, естественно, к ней. Суетятся вокруг бабуш-ки: типа, как дела, да где болит? А одному белому брату она, вроде как, и не интересна вовсе. Таращится он на мусор, который та выносила и при падении, рефлекторно размахивая руками, совершенно случайно отшвырнула в сторону. – П-п-пр! – попытался сдержать смех Па-ма. – Реф-флекторно, – выговорил он и заржал по-настоящему. Секунды две Иннокентий смотрел на него серьёзно, после чего тоже захохотал, согнувшись и чуть ли не стук-нувшись лбом об стол. К ним присоединилась Лиза, смех её был неестественно тонок по сравнению с голосом. Ка-жется, именно поэтому меня начало распирать изнутри и я, взорвавшись хохотом, привнёс гармонии в нашу смеш-ливую кампанию. Мой рассказ прервался минут на десять-пятнадцать. Всякий раз, когда кто-нибудь, вроде бы успокоившись, спрашивал меня, типа: – Ну, так что там, в мусоре-то было, который старуш-ка… реф-ф-ф-ле-е-е… И старая картина повторялась. Мои друзья вновь на-чинали смеяться до слёз и я, естественно, вместе с ними. Всё-таки нам удалось кое-как совладать с хохотунчи-ком, и тогда я продолжил: – Короче, увидел один из врачей, что из пакета, ко-торый… упал вместе с бабкой, вперемешку с мусором вы-валилась кость. И, поскольку он оказался врачом ушлым, определил сразу – малая берцовая, человечья. Короче, для начала бабку отвезли в больницу, а в это время менты у неё дома на лоджии нашли расчленённого супруга. Когда спросили старуху: чего это она из божьего одуванчика ду-шегубом сделалась? Та ответила просто: гулял! Кобелина…- Сколько ж им лет было? – спросила Лиза.- Бабке, вроде, семьдесят три, а дед чуть постарше, – ответил я.- Вот так мужчина! – пробормотала Лиза. – Резвый, видать, старичок был. – Чё, старичка захотелось? – усмехнулся Па-ма. – Ну-у… – кокетливо пожала плечами Лиза. – Разве что, шустрого такого.- Шустрого такого тебе по запчастям собирать при-дется, как лего-конструктор, – посмеивался Па-ма. – Слы-шала? Бабка его разобрала. – Да-а, я ж не договорил, – продолжил я. – Значит, хранился он у неё на балконе – благо зима. Человеком ста-рая оказалась предприимчивым, то есть сразу нашла новое применение мужу: котлеты там всякие, жаркое… Не забы-вала и пуделя любимого подкармливать. А соседям говори-ла – к брату в Тамбов супруг уехал… да вы кушайте пирож-ки, кушайте! – Слушай, жуть-то какая! – Иннокентий даже плеча-ми передёрнул. – Да-а-а уж, – согласился я. – Жуть. А вот почему наш-то город никогда по телевизору не показывают?- А зачем тебе это? – спросил Па-ма.- Вот, хочу, и всё! – сказал я, как отрезал.- Для этого покойники нужны, – предположил Ин-нокентий.- Да вон они! – я махнул головой в сторону окна. – По улице запросто ходят. Тот же Коля-партизан отважный, он же зомби натуральный! Мы выпили по второй бутылке и пошли на третий заход. Прикуривали от плитки, потому как идти в магазин за зажи-галкой никто не хотел: вот, если б за пивом… Па-ма сказал, что теперь мы будем скидываться ему за электроэнергию.- Хорошенькое дело! – возмутился я. – Из-за того, что у тебя в зажигалке газ закончился, ты хочешь, чтоб мы ски-дывались. Я лично ниоткуда скидываться не собираюсь! В общем, опять разговоры ни о чём. Долго ли, коротко ли, а пиво выпили всё. Что ж, наша с Иннокентием миссия в этом доме была выполнена и теперь мы, как тактичные люди, должны были оставить Па-му с Лизой, удалившись восвояси. И всё-таки вот так вот просто уйти мы не могли.Я посмотрел на Иннокентия и прочёл в его глазах пол-ное понимание. Он опустил голову и, печально вздохнув, сказал:- Па-ма, к сожалению, нам нужны деньги, будь они неладны. – Ну, не знаю… – Па-ма пытался быть ещё печальней. – Вообще-то, мне самому надо кое-что приобрести… – Ой, нам нужны такие деньги, что просто смех! – за-верил Иннокентий. – Сто, сто пятьдесят…Но Па-ма почему-то не засмеялся, услышав сумму. Нет. Он был наоборот – преисполнен скорби.- Через неделю, – вставил я, почувствовав критиче-ский момент.- Ладно, – выдохнул Па-ма, сдаваясь, и тут же напом-нил, как будто я уже забыл обещание. – Через неделю! – Базара-нет-о-чём-спитч-в-натуре-корешок! – выпалили мы в одно слово страшную клятву Па-ме. Тогда он горестно усмехнулся и пошёл в комнату. Вернулся быстро, как и в прошлый раз. Только, вот, с солнышком его теперь никак нельзя было сравнить, ведь теперь в руках у него были деньги, которые нужно отдавать. Сто рублей переко-чевали в мой карман, после чего я сказал: – Жадина! Мы с Иннокентием поднялись и молча пошли в кори-дор, одеваться. Перед тем, как уйти, мы сказали Лизе: – Пока.А Па-ме вполголоса наказали: – Ты береги её. Хрупкая она. И наконец отправились восвояси.А свояси нас встретили, как этого и следовало ожи-дать, всё тем же холодным ветром да снежной крупой, без-жалостно стегающей по лицу.Перед нами были открыты двери всех магазинов го-рода, торгующих спиртным. Что ж, есть стольник – надо тратить, погода шепчет. 4. ЗВОНОК ДРУГУ В воскресенье я проснулся вечером. И ничего тут странного, потому что лёг, кажется, утром. Вот если б я тем же утром и проснулся, то было бы действительно странно. Стольник, который мы с Иннокентием взяли в субботу у Па-мы, был нашим первым, а значит – не единственным в тот день займом. Да, суббота прошла лихо. Для начала кур-нули, и кто бы что не говорил после, а накрыло всех. Об этом можно судить хотя бы по тому, что прикуривали мы всё время от плиты, и никто из нас четверых не додумал-ся стрельнуть спичек у того же дяди Фёдора, живущего на одной лестничной площадке с Па-мой.Да, Па-ма был прав, сказав Лизе о том, что, когда мы курнём, в наших разговорах ничего не меняется. Неуже-ли мы достигли нирваны? Нет. О какой нирване вообще могла идти речь после пятницы и субботы, с пивом и вод-кой перетёкшей в воскресное утро, которое, иссохнув до трещин на губах, обернулось вечером, жадно требующим, как ненасытный языческий божок, новых жертвоприно-шений. Но стоило ли, ублажая его, гневить то, что уже на-чинало ворочаться где-то там, за тёмным горизонтом. То, изначально существующее вне понятий, рано или поздно, неотвратимое, как рок, сонное и суетливое, разноголосое и многозвучное, дышащее вчерашним застольем и сегод-няшней зубной пастой, являющееся обычно так некстати, неизбежное, зацикленное нечто, имя которому – два сло-ва, где одно дополняет другое, привнося фатальный смысл: утро понедельника.Этим сказано всё.Я щёлкнул ночником у себя над головой. По глазам резанул свет. В иное время его не достаточно, чтобы как следует осветить книжные страницы, а тут… Да-а, к поне-дельнику меняется многое. Например: к разбивающимся о дно кухонной раковины каплям воды, что срываются с кра-на, вдруг какой-то незримый шутник подключает сверх-чувствительный микрофон, а в твою голову устанавливает динамики, подключенные через усилитель. А неизвестно откуда берущаяся и неустанно тявкаю-щая, как заведённая собачонка под окном. А бакланы! Что творит эта сволочь летним, ранним утром понедельника, роясь в мусорных баках! А будильник, не приведи Господи, механический……Похоже, я несколько увлёкся, но клянусь: такие по-недельники способны свести с ума кого угодно. И именно на утро такого я и настраивался.Щурясь от света, я увидел рядом с собой, на табуретке, возле самой кровати стакан воды. Ой, какая умилительная картина. Это, конечно, не бутылка пива, припасённая с пятницы, но всё же… Просто-таки трогательно: пьяный в уматень я, и тут такая забота, пусть не о чужом, но совер-шенно другом – похмельном человеке.- Ай, спасибо тебе, мил человек, за стакан воды перед смертью! – поблагодарил я себя пьяного. А ведь действительно, это же раздвоение личности: если я не помню, как набирал в стакан эту воду, если я во-обще понятия не имею, как она здесь очутилась, и даже больше того: понятия не имею, как здесь, на этой кровати, очутился я сам. Значит, я собой не управлял, где-то отсут-ствовал. Но всё-таки, ведь кто-то руководил этим телом. Ох, как всё сложно!Я взял стакан с табуретки и отпил половину. Не иначе святая – мыслилось мне, когда вода, смочив, словно ожи-вила пересохшие рот и горло. Я поставил стакан обратно и мне вдруг вспомнилась одна жизнеопределяющая фраза, которую мы с Иннокен-тием и Па-мой то ли услыхали по телевизору, то ли кто-то из нас её во хмелю обронил. Истинного её происхождения не помнил никто. Так или иначе, а фраза эта у нас прижилась: “У каждого своя табуретка”. Практически: “Каждому своё”. Это выра-жение неизменно ассоциировалось с импровизированным столиком в квартире Иннокентия, которым большую часть своей незаурядной жизни служила деревянная табуретка. Она у него была предназначена не для подпирания задниц. Нет! Табуретку Иннокентия можно назвать лаконично – хозяюшка. Всегда в центре внимания, кто хоть раз увидел – не забудет. Гостеприимная и хлебосольная, ну, по край-ней мере – чем богаты, тем и рады. А, поскольку богаты мы втроем – в складчину да по отдельности, но всё же вместе, то, когда говорилось “у каждого своя табуретка”, всякий из нас относил на свой счёт Иннокентьину.Но в тот воскресный вечер я впервые посмотрел на стоящую передо мной табуретку, как на свою: не очень лицеприятная, не очень обнадёживающая и даже слегка зловещая картина. На тонких, пусть металлических, но выглядящих всё равно ненадёжными ножках – мертвецки бледный пластик сидения. На нём – наполовину отпитый, гранёный стакан с водой, расположившийся рядом с тика-ющим механическим будильником: такие в старых дурац-ких фильмах служат таймером для бомбы. И вот: тишина в комнате – и только отчаянный вой ветра за окном, да тика-нье часов на холодном пластике. “Так, хорошо, – подумал я. – Нужно, пусть мне и хре-ново, взбодриться хоть чуть-чуть. А, быть может, эта “чуть-чуть” каким-нибудь волшебным образом сейчас дожидает-ся меня в холодильнике? Вчера ведь дожидалась! Тогда-то, конечно, я об этом помнил, теперь – нет, но тем радостней может оказаться сюрприз…”Как спал: в трусах и одном носке, ёжась от холода, я быстренько направился к кухне – уже начинает бодрить. Включил свет, подошёл к холодильнику. “Ху-ху-у!” – вы-дохнул звук заклинания и открыл дверцу. Хрен! Какая гармония: мне хреново, и там – хрен. Да и хрен с ним со всем! Захлопнул дурацкий холодильник и присел на ещё одну свою пропащую табуретку, – возле кухонного стола. На нём, как украшение, в самом центре стояла переполненная пепельница, две пустые рюмки и че-тыре грязные тарелки. – Да-да! – припоминал я. – Накупили какого-то дерь-ма и готовили из него суп. Точно! Иннокентий готовил: из говна – конфетку. Вот обязательно надо было покупать всякое говно, чтобы делать из него конфетку! Так же, на столе, врассыпуху лежали пять сигарет. Я взял одну и прочитал – “CAMEL”.Меня начало поколачивать от холода, поэтому, прику-рив, я пошёл одеваться. “Та-а-ак, курю – значит, настоящее похмелье ещё не наступило”, – определил я. Облачившись в джинсы, шерстяные носки, водолазку и тёплый свитер, я сразу согрелся и вроде даже почувствовал себя несколь-ко получше. Что теперь?.. А ведь завтра на работу… Мыс-ли текли на уровне подсознания, в то время как сознание вышло покурить “CAMEL” и насвистывало незатейливый мотивчик – Фью-тю-тю, тю-фью-фью. Когда сигарета была потушена, борьба между светлы-ми и тёмными силами в моей голове была закончена. Уж не знаю, кто победил, да только я направился к телефону, чтобы позвонить Па-ме.- Говорит, но не показывает Макс, – представился я, когда услышал, что на том конце провода сняли трубку. – А меня тут, две тётеньки ограбили, – сказал Па-ма. – Чудик, какие тётеньки?! – хохотнул я. – Лиза с под-ружками? – Одна такая длинная и худая, другая – маленькая, кругленькая, – пробурчал Па-ма, словно ябеда-ребёнок.- Слушай, ты там с кем? – поинтересовался я и по-смотрел на кухонный стол – вновь захотелось курить. Эх, не внимал я предупреждениям Минздрава: курение вредит вашему здоровью.- Я сон видел, – начал нести Па-ма какую-то околе-сицу, а я (длина телефонного шнура мне позволяла), всё так же держа трубку у уха, пошёл на кухню за сигаретой. Па-ма же продолжал: – Мне приснился партизан отваж-ный Коля – сосед твой снизу, зомби…5. ХЕППИ-ЭНД. …Сейчас я нахожусь в областной больнице. Лежу на скрипучей кровати и изучаю давно изученный мною и теми, другими, что лежали здесь до меня, белый потолок. Жизнь моя уже давно в безопасности. Пройдёт… нет, даже пролетит какое-то время, и меня выпишут. А коли так, значит, я буду здоров. Разве можно выписать нездорово-го человека? Боже упаси! Однозначно здоров, только, вот, теперь будут доставлять кое-какое неудобство уродливо скрюченные, как две высохшие ветки на мёртвом дереве, мизинец и безымянный пальцы на левой руке. А ещё, я тут полегчал. Конечно, в больничке люди особо не жире-ют. Но тут другое. Радикальный метод борьбы с лишним весом – ампутация. Этот способ хорош для тех, кто ел, ест – не может остановиться, и будет есть. И, если вдруг по-надобилось сбросить пару лишних килограммов, то ради Бога: просто отпили. Или же для таких, как я: и так худой, а тут мода, а тебе сбрасывать нечего. Нечего? Дудки! Иди – пили.Я избавился от лишнего мяса и костей, что росли по-чём зря ниже колен обоих ног…И всё-таки, мне их немного не хватает: столько лет мы провели вместе. Мы ходили в детский садик, а потом сидели за одной партой в школе. Что-то теперь с ними ста-ло? Похоронили в братской могиле? Нет. Их кремирова-ли. Вот бы мне вернули их прах… Я бы держал его в своём новом доме (меня заверили, что он у меня уже практиче-ски есть) на самом видном и почётном месте в чёрной, торжественно-траурной урне. А раз в год устраивал бы по-минки: приходили бы родные и близкие, друзья, знавшие усопших. Я ставил бы возле урны гранёный стакан водки и накрывал бы его куском чёрного хлеба, зажигал бы рядом свечу, и мы все вместе возлагали бы к праху цветы. А потом я бы ездил по квартире на инвалидной коля-ске, держа поднос с разновсяческой закуской для собрав-шихся на коленях. Смотрел бы на всех снизу вверх, лави-руя между ними, и старался бы не сбить никого с ног.Вот такая пурга в моей голове. Тупые шуточки в виде идиотского сарказма над самим собой не иначе являются защитной реакцией моего подсознания. Молодец! Какой я умный. Конечно, пережить такое похмелье, да ещё ли-шиться ног. Это, знаете ли – стресс! А пальцы! Ну, ладно хоть на левой руке, а то как здороваться-то с приличными людьми…Когда меня навестил Па-ма и дорассказал мне то, что не успел рассказать тогда, в воскресенье вечером по теле-фону – я был в шоке. Он же действительно говорил про моего соседа, живущего прямо подо мной – партизана от-важного Колю. Я это помню! И я верю, что Па-ме действи-тельно приснился, а скорее – привиделся этот долбаный снаряд на плите. Неужели мой сосед-зомби действительно нашёл его в мусоропроводе? Сука…Я чуть-чуть не успел войти на кухню, поэтому и жив – говорят. Да, курение навредило моему здоровью.Также Па-ма рассказал мне про Иннокентия. До сих пор не могу в это поверить. Знаю и – не верю.С невесёлой усмешкой, как бы не всерьёз Па-ма на-помнил мне про золотую рыбку, да только я видел по его глазам, что его сознание до сих пор не вышло из нокаута. С той самой минуты, когда эта несерьёзная мысль дей-ствительно впервые пришла ему в голову.А ведь и в самом деле – всё сходится в довольно зло-вещую картину: Па-ма приносит и ставит на стол трёх-литровую банку с так называемой золотой рыбкой. Лиза сказала Па-ме, чтоб он загадывал желание. Он же развёл руками, сказав, что ему ничего не надо – вот и выстави-ли у него хату. Всё сходится. Дальше. Иннокентий захотел в усмерть напиться, и вышло – в усмерть. Предполагают, что по “белочке” в окно выскочил… И – да! Точно! Па-ма требовал, чтобы мы скидывались из-за того, что у него в зажигалке газ кончился. Я наотрез отказался, сказав, что скидываться ниоткуда не собираюсь, а вот Иннокентий, кажется, промолчал.Что же касается меня… Я говорил что-то про то, что наш город не показывают по телевизору. Результат – мой дом в программе “Время”. И меня даже хотели снять на камеру (ай да рыбка!), но мне такой славы не надо, спаси-бо врачам – отстояли меня от журналюг, пока я был без сознания: результат черепно-мозговой, знаете ли… Вы-ходит, действительно: желания того вечера выполнены. После такого вывода радует одно: рыбка у Па-мы издохла и была выкинута в форточку.Мы наивно считали, что у нас троих – одна табуретка и, конечно же, были не правы, ведь мудрое изречение гла-сит: у каждого – своя. У меня вот она теперь изменилась: вместо мертвецки бледного пластика – траурная, чёрная кожа. А вместо тонких и ненадёжных на вид металличе-ских ножек – надёжные колёса с ручным приводом.Иннокентию – так тому табуретка вообще больше не нужна. А вот как дела обстоят у Па-мы – точно судить не берусь, мне отсюда не видать. Не вынесли ли ему тётень-ки вместе с барахлом и чердак? Я же говорил уже про его глаза…И вот, что ещё бы мне любопытно было бы знать: как обстоят дела у Лизы? Я спрашивал про неё вскользь у Па-мы, а тот словно и не понял про кого речь. Пожал плеча-ми рассеянно и сказал: – Да кто её знает…Вроде как, в тот памятный вечер она возжелала шу-строго старичка. Если учесть те перегибы и заносы, с ко-торыми исполнились наши желания – пропала девка.

ТРИ ИЗ ТЫСЯЧ

В трубопроводе засуха.

Нет воды,

Грязная сковорода уползла

Из раковины.

Ни ручек, ни ножекНет у неё,

Но всё же ползёт,

Несмотря ни на что.

Изловчился, поймал сковороду

-Узнал в чём секрет:

Новую жизнь миру явил

Мой прокисший обед.

Бегать посуда стала

Из-за лапши

-Шустрые в ней завелись

Опарыши.

I1.Двадцатидевятилетний Сергей Трескачёв проснулся в своей освещённой, как операционная, квартире. Прям спи – не хочу! Повезло с жильём. Солнечная сторона! По-лярным летом, аккурат ночью, яркие лучи бьют в глаза. Тут шторы бетонные нужны. Жизнь – дерьмо, сомневаться не приходилось. Но настроение Сергея испортилось ещё до того как он проснулся. Ему приснился какой-то гадкий сон. О чём, он не помнил. Воспоминания о сне были выжжены осле-пительным солнцем. Суть стёрлась. Какое-то очень ко-роткое время в памяти оставались непонятные тени, но и они быстро растаяли в ярком свете. Тени-то растаяли, а вот раздражение, ими вызванное – нет. И от того, что раздра-жение сделалось необъяснимым, становилось ещё более пакостно. А тут ещё это солнце!Сергею захотелось что-нибудь разбить. Будильник на тумбочке, со словно насмехающимися стрелками, ука-зывающими в какую рань он, идиот, проснулся. Или саму тумбочку – за то, что на ней стоит этот будильник. Или ещё чего-нибудь. Но за всё это что-нибудь, находящееся побли-зости, Сергей когда-то платил деньги. И выходило совсем уж как-то глупо теперь это крушить. Да ещё после идти вновь покупать это что-нибудь. А то ж придут гости и спросят:- А что это у тебя вся мебель переломана?А Сергей им:- Да так, понимаете ли, солнце в окно светило, что я и вспылил.И всё. И без того редкие гости и вовсе престанут к нему заходить. Если Трескачёв такое сотворил с вещами, за которые платил деньги, то что же он может сделать с бес-платными гостями!Поэтому Сергей, стиснув кулаки под одеялом, огра-ничился тем, что выплеснул свои негативные эмоции со-вершенно безвредным, но чрезвычайно злобным рычани-ем. После такого точно не уснёшь! Осознав это, Трескачёв ещё раз прорычал, точнее – взвыл с досады. Откинув одея-ло, он быстро поднялся с постели на ноги. Холодно. Лето, не топят. Топят зимой. Точнее, подтапливают, чтоб жильцы не вымерзли. И за это деньги дерут. Коммунальщики хуже керосину. Сергей знал парня, у которого в ванне бельё за-мёрзло. А другого разводили на бабки за пользование лиф-том. Копейки, но какой цинизм. Жил-то он в пятиэтажке! А с ним самим что за номер коммунальщики устроили не-сколько лет назад… Уехал как-то Сергей в город соседний недалёкий, да и загостился там на пару-тройку дней. Вернувшись, домой не поспешил. Зашёл с начала к другу – поделиться впе-чатлениями, от которых голова буквально раскалывалась. Тогда к другу ещё один тип заглянул. Точнее, он сказал, что заглянул так, раскуриться на пару минут. Но скребущий горло дым изменил ход времени, и пара минут растянулась до позднего вечера. С раскуриванием у Сергея произошёл явный перебор. Друг наматывал на нос длинные волосы и оживлённо обсуждал что-то с тем типом, давясь смехом.

Они перебивали друг друга, отчаянно жестикулируя. Та-рахтели как заведённые: “траля-ля-ля”. У Сергея от этой чехарды возгласов и движений закружилась голова. Он стал бледен, как покойник, – заметили приятели и чуть со смеху не лопнули, а Трескачёву захотелось спрятаться под диваном. Накрыть там поплывшую голову подушкой, по-пробовав спастись от карусели, в которую превратилась прокуренная комната. Не в силах это долее выдерживать Сергей поспешил покинуть квартиру, пока карусель не превратилась в центрифугу. Наспех одевшись и невнятно попрощавшись, выско-чил на лестничную площадку. Спускаясь со второго этажа, он тщательно застёгивал на куртке молнию и три пугови-цы. Мысленно, как опытный штурман, продумывая в это время в деталях, чуть ли не по шагам, весь свой путь до дома. Когда Трескачёв вышел на морозную улицу, расчёты были завершены. И вывод однозначен – где-то на полпути необходима передышка. А не то возможен перегрев и сбой в системе навигации. Будут потом патологоанатомы ковы-ряться в чёрном ящике… Остановка была намечена у давнего знакомого. Ког-да Сергей увидел его светящееся окно на последнем, пя-том этаже, оно показалось ему маяком, сообщающим, что спасительный берег близко. Подъём по лестнице был уто-мительным. Трескачёв шёл, словно против движения эска-латора. И, когда он поднимался на один этаж, у него скла-дывалось впечатление, что там, наверху, вырастал другой. И что он так и не достигнет всё время отдаляющейся вер-шины. Но Сергей добрался. И был просто счастлив видеть дверь, обшитую красным дерматином. Он протянул руку к кнопке звонка и обратил внимание на тёмный глазок. А может, он с улицы окна перепутал? Кто их разберёт, после такого-то вечера…”Дзи-и-инь!” – Трескачёв нажал кнопку.”Ну же, ну…” – прислушивался Сергей и – о, святые угодники и не святые не угодники тоже – о! За дверью послышались шаги, и через секунду глазок загорелся тёплой жёлтой точкой. Они о чём-то поговорили, сидя на кухне. И Трескачёв, то ли от общения с вменяемым человеком, то ли от чая по-чувствовал себя гораздо лучше. Но всё же он догадывался – это обманчивое ощущение. Сергей был словно пловец в неспокойном океане: сейчас он поднялся на гребень вол-ны, а в следующее мгновение его вновь швырнёт вниз. И, стараясь держаться на этом пике как можно дольше, Тре-скачёв, попрощавшись, поспешил домой.Пока Сергей делал передышку, погода несколько ухудшилась – поднялся ветер. Он дребезжал уличными фонарями, к свету которых так привыкает население севера в полярную ночь, когда продолжительность дня равна фотовспышке. Люди перестают обращать на этот свет какое бы то ни было внимание. Фонари, как нечто естественное, природное, само собой разумеющееся без всякого пафоса светят людям, копошащимся внизу, под ними, словно кроты – без дневного света. Трескачёв едва увернулся от летящей ему в лицо скомканной газеты. Та, отчаянно шурша, пролетела мимо (подумать только – здесь даже лист скомканной бумаги в отчаянье… Про-пащий город!).Вот и мусорные баки, похожие на изуродованные тру-пы неких фантомов, выпотрошенных маньяком-ветром, с раскиданными вокруг внутренностями. Убитые контей-неры терзали собаки-падальщики, необязательно бездо-мные, роющиеся тут в любое время суток вместе с такими же, не всегда бездомными, но более запуганными, облез-лыми людьми. Сергей наконец подошёл к дому, где снимал квартиру. Ах, дом, милый дом! Как гласят поговорки, он – крепость; в нём лучше, чем в гостях; и, в конце концов, он был действительно с краю. Дальше – только заснеженные сопки, по которым в то время могли бродить разве что го-лодные зайцы да озябшие росомахи.Сергей открыл скрипучую дверь подъезда, и этот скрип слышался ему триумфальным маршем победителю, вернув-шемуся из тяжёлого и дальнего похода. Только вместо фан-фар были несмазанные петли и ржавая пружина. Но за этой помпезностью последовал предупредительный выстрел за-хлопнувшейся за спиной двери. Тут же подъезд объяла тьма – лампочек не было. Трескачёв почувствовал – ему больше не удержаться на гребне волны, и он, отыскав ногой, где на-чинаются ступеньки, поспешил к своей съёмной квартире, благо, находящейся на первом этаже, на ходу доставая клю-чи. Привычным поворотом открыл замок. Быстрей, быстрей, пока его действительно не швыр-нуло вниз, подмяв под себя невидимой волной. Сергей распахнул дверь и шмыгнул в погружённую во мрак квар-тиру. Он скорее перескочил, чем переступил порог, и……И провалился! Его накрыло ощущение нереально-сти. Сергей ничего не видел, и сама темнота закружилась у него перед глазами. А в нос ударил зловонный тухлый запах. Он оглянулся в сторону лестничной площадки и различил в призрачном свете улицы, проникающем через окно про-лётом выше, контуры ступенек и перила. Трескачёв смотрел на них с неестественно низкой точки, словно темнота вновь сделала его малышом. Сергей снова посмотрел во мрак квартиры, и ему стало по-настоящему страшно. Должно быть, невидимая волна накрыла его так сильно, что он на-чал сходить с ума. Сергей бессознательно попытался попя-титься прочь, но тут же упёрся во что-то задом. И только сейчас понял, что и руки его тоже упираются во что-то! Тре-скачёв провёл ими перед собой и неожиданно определил, что это – доски пола. Он каким-то образом провалился в подвал! Чёрт, неужели в этих пятиэтажках такие неглубокие подвалы?.. Сразу под досками пола! И что это за вонь? Воспалённая фантазия тут же явила скрюченные пальцы зомби, рвущиеся из подвальной могилы к его но-гам. В животе у Трескачёва всё опустилось, а волосы на за-тылке буквально встали дыбом. Он выскочил из провала и истерично хлопнул ладонью по выключателю на стене.

Прихожая наполнилась светом. Пол у самой входной две-ри был разобран.После Сергей узнал, что, пока его несколько дней не было, под коридором прорвало трубу с горячей водой. Да так, что пар в подъезде стоял душной завесой. Коммуналь-щики разыскали хозяйку, сдававшую квартиру Трескачёву, и заменили трубу, тянущуюся от прихожей до туалета, где вокруг уходящих вверх трубопроводов заодно раздолбили бетонный пол – прямо возле унитаза.Увидев оставленное ему безобразие, Сергей, впрочем, облегчённо вздохнул: в туалете зомби не оказалось. Но от-куда так прёт мертвечиной? Не разуваясь, он прошёл на кухню, клацнув по выключателю и тут. Вонь, вроде как, усилилась. Трескачёв открыл холодильник и его чуть не вырвало. Тут же захлопнув дверцу, он выбежал отдышаться на лестничную площадку. Чёрт! Это мясо. Перед отъездом, опасаясь прокутить все деньги, Сергей купил великолепной свинины и говя-дины. Чтоб после гулянки на бульонных кубиках до по-лучки не сидеть. Затарил морозилку и подключил к сети обретший смысл холодильник. После сразу и уехал. В ав-тобусе, правда, кольнула тревога: на кухне две вместе рас-положенные розетки, и из одной иногда вилка выскакива-ет. Но Трескачёв отогнал опасение прочь. Ведь он слышал, как холодильник заработал. Сразу не выскочила, так по-чему выскочит позже? И потом – может, он воткнул вилку в правильную розетку?..Оказалось – в неправильную.Вместо того чтобы упасть на тахту и уставиться в те-лик, отходя от дел грешных, Сергею пришлось сгребать тухлятину в пакет и тащить её на помойку. А затем, про-ветривая квартиру, отмывать холодильник. – Почему я не деньги отмываю? – вздыхал Трескачёв, выжимая тряпку.Управившись с неприятной вознёй, Сергей-таки, по-гасив свет, завалился на тахту перед бубнящим телевизором. И тогда пришли крысы. Из подвала. Через туалет, совмещённый с ванной, крысы пробирались… нет, свободно проходили через дыру в стене вокруг труб. На кухню. А двери в ту кухню не было. Так что проход оказался открыт. С недельку. Потому как коммунальщики не спешили заделывать дыры. Оно ж не горит! Точнее – не парит. Трескачёв был вежлив, потом зол, а, когда рабочие не пришли и в пятницу, и пришлось ждать ещё два выходных дня – взбешён! Ведь как было: начальница шарашкиной конторы, глядя на Трескачёва добрейшими глазами, заве-ряла, что сегодня же, во второй половине дня придут ра-бочие и заделают дыры. Наступает вечер, но кроме соседа, стрелявшего сигаретку, в дверь никто не звонит. А ночью Сергей просыпается от ощущения чужого присутствия. И не сразу различает в темноте притаив-шуюся на стуле у самой постели крысу. Она сгорбилась возле тикающего будильника. Ночной кошмар, когда забываешь о том, что ты взрослый. Когда осознание ма-териального мира ещё вытеснено колдовством сна, где возможно ВСЁ. Древние страхи далёких предков. Костёр угас, и в пещеру прокрался голодный хищник. Выбрался, и наверняка не один, из подземного логова. Через дыру возле унитаза. “Уроды!” – вспомнил о работягах Сергей. И, всё ещё холодеющий от страха, но уже в ярости вы-хватил из-под головы подушку и швырнул её в серогорбо-го пришельца. Мерзко пискнув, крыса успела соскочить на пол. Подушка сшибла будильник, опрокинув заодно и стул. Трескачёв вскочил на ноги, хлопнув по выключателю на стене. Больше этой ночью он не спал.А утром пошёл на работу и весь день зевал так, что один коллега, заглянув ему в рот, позавидовал: – Такой хлеборезкой булку бы нарезать.На следующий день Сергей опять отпросился с рабо-ты. И все повторилось. И добрейшие глаза начальницы, и даже сосед – единственный, позвонивший в дверь. И кры-сы, начинающие шуршать по квартире, чуть наступает ти-шина. Дыру в коридоре Трескачёв просто заложил половыми досками обратно, а вот с пробоиной в туалете ничего по-делать не мог. Плотно заложить её в тесном пространстве меж унитазом и стеной, с учетом уходящих вверх двух труб, неожиданно оказалось задачей невыполнимой. Крысам было достаточно даже малейшей щелочки. Такая же беда вышла и с дырой в стене на кухню. Так что просто изоли-ровать пришельцев в туалете не удалось. Не пришли коммунальщики и в пятницу… Сергею пришлось жить с крысами все выходные. Благо квартира была двухкомнатной, и Трескачёв, вроде как заключив се-паратный мир, закрывался на ночь в маленькой комнатке, оставляя большую территорию во власти агрессора. Засы-пая, он слышал, как крысы бегали у самой двери и даже начинали грызть её. Тогда Сергей напоминал им, что он не какой-то беззащитный хомячок. Он, мать их так, венец природы из семейства людей! И кричал матерно, стуча ку-лаком в стену. Трескачёв толком так не спал. А когда ему всё ж удавалось забыться… Вот он вламывается в коммунальную шарашку с мо-лотком и разносит там всё вдребезги. Конторская шуше-ра, спасаясь, выскакивает в окна. У двери чёрного хода в панике возникает визжащая, давящая друг друга пробка из человеческих тел. – А-А-А-А!!! – яростно кричит Сергей и ударом мо-лотка прошибает дыру в стене. – Ви-и-и-и-и!!! – жалко визжат коммунальщики, без-надёжно трамбуясь в пробке. Трескачёв – практически Терминатор, крушащий поли-цейское управление. Возникшие в руках шестиствольные пу-лемёты изрыгают огонь и разносят в клочья визжащую проб-ку, делая из дверного проёма дыру под габариты грузовика. Сергей убирает пальцы с курков, и в оглушительной тишине звенят о пол последние гильзы. Пороховой дым плывёт над изрешечёнными трупами. На окровавленные тела, кружась, планируют сбитые пулями со столов бумаги. Это оставлен-ные без внимания заявления. Они ложатся на трупы и про-питываются кровью офисного планктона. Один из них ра-нен. Некогда белоснежная рубашка вся в красных пятнах. Он, хрипя, ползёт через труппы к обрушенной стене. – Я вернусь, – с терминаторским акцентом говорит Сергей, и ударом ноги срывает с петель дверь в уцелевший кабинет. Вроде как, он пуст, но Трескачёва не проведёшь. Он нутром чует! Сергей тактично стучит в дверцу шкафа ножом бензопилы, вкрадчиво спрашивая: – Кто-кто в теремочке живёт? Тишина. Тогда Трескачёв заводит пилу, и та с прон-зительным рёвом как по маслу расчленяет дверцы на об-рубки. А когда мотор затихает, Сергей слышит, как стучат со страху зубы у пожелтевшего от опилок, спрятавшегося в шкафу работяги. Трескачёв видит его впервые, но точ-но знает: этот тип не хочет заделывать дыру в его полу. И именно он её проломал. – Приговорен к смерти, – заключает Сергей. – Нет! – взвизгнул работяга. – Да, – Трескачёв стоял на своём. – Нет! – Ах, так ты пререкаться! – Возьми всё, что у меня есть, – пролепетал работяга и достал из-под фуфайки чекушку. – Этого слишком мало, – сказал Сергей, забирая пу-зырёк. – Я ещё сбегаю! – На чём? – усмехнулся Трескачёв и завёл бензопилу. Выйдя на улицу, он пошёл по дорожке, скрипящей снегом. Остановившись у расстрелянной им стены, прику-рил сигарету и кинул обгоревшую спичку на крошево кир-пича. Из пролома, хрипя, выполз раненый планктон.

– Извини, земеля, погорячился, – сказал, присаживаясь на корточки Сергей. И, достав из кармана куртки чекушку, сорвал пробку и протянул её раненому. Тот, сделав пару глотков, крякнул от удовольствия, утёр рот, и сказал: – С кем не бывает. Затем, сев на битый кирпич, попросил сигарету. В понедельник утром Сергей вновь пошёл к комму-нальщикам и закатил скандал. Женщина с добродушным взглядом в очередной раз заговорила о второй половине дня, и Трескачёва буквально бес попутал. Он вышел из шарашкиной конторы на мороз, хлопнув дверью. На све-жем воздухе Сергей начал успокаиваться, а, придя домой, с удивлением и даже волнением обнаружил, что не пом-нит: чего конкретно там орал. Помнил, как смахнул со сто-ла женщины с добродушным взглядом какие-то бумаги, а те, разлетевшись, веером попадали на пол. Помнил лысого мужичонку, которого чуть не сшиб с ног, выйдя из кабине-та. Вроде, Сергей прокричал ему: “Изничтожу!” Или только кажется, что прокричал, а на самом деле сдержался?.. В общем, воспоминания были, как о плохом и плохо запом-нившемся сне. А во второй половине дня раздался звонок. Естествен-но, это был сосед. Облик трагичен, и отказать в сигарете – всё равно, что добить раненного товарища. – Пошёл в жопу, – скорбно вздохнул Сергей. И тут за спиной соседа появились два мужика. Рабо-тяги! Постарше – тот, что в шкафу от бензопилы прятался. А подмастерье – раненый офисный планктон. Трескачёв был рад видеть их живыми и здоровыми. Сосед получил несколько сигарет, а коммунальщики принялись заделы-вать дыры в полу. Почему он их сам не заделал? Ведь можно было найти несколько гвоздей для пола в коридоре и купить цемента, чем терпеть крыс. Может быть… Но в те времена практи-чески везде задерживали зарплату. Занять было не у кого. А у Сергея просто-напросто не было денег… И вообще – ка-кого чёрта!! Если все это коммунальщики должны сделать сами, просто обязаны!2. Сергей надел рубаху и, натягивая спортивные штаны, подумал: “Есть ли у коммунальщиков профессиональный праздник? В такой день и мне не грех выпить”. Трескачёв пошёл на кухню и включил электрический чайник. Хорошо всё ж иметь свой дом. Эту квартиру он снимал, но вот согласился, неделю назад, купить ее у хозяйки за две зарплаты. Городок закрытый, с работой неважно, до Мурманска далековато, вот люди и уезжают. Кто продаёт квартиры, кто муниципалитету сдаёт. Тут появилось достаточно пустующих, законсервированных домов. Так что и цена на квартиры была смехотворна. Сергей, прикурив сигарету, посмотрел в окно с высо-ты своего восьмого этажа на залитую солнцем, но всё ещё спящую улицу. Хотя, какая там спящая! Пусть уже и не ночные часы, а самые ранние, когда праведникам вставать ещё рано, а не праведников, по идее, как раз должно ука-чать от дел грешных, но ведь солнце-лето! И пусть сегодня не выходные. Если сейчас пройтись по улице, она не пока-жется такой уж сонной. Из какого-нибудь раскрытого окна послышится музыка; а из-за дома, где трава, кусты, деревья и камни, донесётся пение нетрезвого хора. И на лавочке, о чём-то споря или наоборот – смеясь в полном согласии, будут сидеть молодые люди с пивными бутылками. Убере-гут от заблуждения о всеобщем празднике матерные крики из-за угла и тип, спасающийся бегством; возможно – от собутыльников. Так что спящей улица только казалась. Вон, вдале-ке штурмом берёт горку, в которую круто пошла дорога, одинокий путник. Хоть и сказано: дорогу осилит идущий, в данном случае это не факт. Да и не совсем он идущий, скорее – мотыляющийся-спотыкающийся. Вот, когда уж полгоры осилено, человек обо что-то запинается: может, о камень, а может, о собственную ногу, и падает на асфальт. Хорошо руки не в карманах были – Сергей видел, как му-жик ими взмахнул, а то ведь так и вдребезги можно расши-биться. Упав, путник затих. Дух переводит иль уснул? В этот момент, как предвестник беды, перед самым окном Сергея пролетел баклан со свисающим из клюва, мотыляющимся в потоках воздуха – почти как только что мужик – коротким шнурком. “Не к добру”, – решил Сергей. Но увидел, как мужик поднялся на четвереньки и, когда Трескачёв уже подумал, что тот таким образом и двинется дальше, путник вернул себя хоть и в безусловно шаткое, но всё ж более достойное, вертикальное положение. Какова цель этого нелёгкого и даже опасного перехода? Завтра путник и сам о ней не вспомнит. Останутся лишь ло-гические догадки: шёл домой; за деньгами; продолжить. Это могут быть три разные цели, а могут оказаться и составляю-щими одной. Пьяный – он как Бог, его пути неисповедимы. Сергей потушил сигарету о дно пепельницы, и в это время щёлкнул кнопкой вскипевший чайник. Трескачёв со-брался в ванну умыться и вдруг, глянув в окно, неожиданно увидел там, на пике горки, осиленной идущим, милицейский “уазик”. Из него выскочил милиционер и произвёл задержа-ние уж готового перевалить на ту сторону горки путника. Через минуту “уазик” увозил так упорно стремивше-гося – домой; за деньгами; продолжить – бога в противо-положную сторону от его неисповедимой цели. Всё ж ба-клан действительно оказался предвестником беды. Сергей вспомнил свисающий из клюва шнурок и вдруг понял, что это был крысиный хвост. “Может, это не ветер его мотылял, а сама крыса была ещё жива? Фу, гадость, какая!” Видел он подобное в Мур-манске, на остановке у “Семёновского”. Собака изрыгнула что-то живое под ноги влюблённой парочке на скамейке. “Вспомнил пол раздолбанный – вот и чудится. Впрочем, что пол, с милицией тоже весёлый случай имелся…” Дело было года за три до провала в подвал. Опять-таки, когда Трескачёв снял квартиру. В тот раз в Мурманске. Ре-шил тогда Сергей отметить это дело с друзьями, коих на-бралось не мало. Не тьма конечно, тьмущая, но дым коро-мыслом; но общение скучкованно по два-три человека; но кто-то перебрался на кухню, и ванна занята. Разошлись утром – часов в девять. С Сергеем осталась лишь знакомая со вчера Света, да на кухне успевший вер-нуться, когда все расходились, друг Рога со своей Полиной. Когда Трескачёв со Светой, покинув комнату, прошли на кухню, магнитофон на холодильнике мотал-озвучивал кассету “Slayer”. Полина в незнакомой Свете почувствова-ла возможную союзницу и затрясла друга за рукав: – Может, есть что повеселее? – Есть, – кивал головой под музыку Рога. – Следую-щая песня. – Ну, Рожки! – не унималась Полина. – Да ты ведьма! – отдёрнул руку Рога. Махнув на него, Полина обратилась к Сергею, косясь на несколько кассет, лежащих на столе: – Есть что-нибудь ещё? – Ещё, Слэера? – удивился Сергей. – Всё мало нам, да мало. Нет, это единственный альбом. Зато свежак, панко-вый. Наслаждайся. Посмотрев кассеты на столе, Света и говорить по поводу смены музыки ничего не стала. Полина ж не уни-малась: – Давайте тогда “Offspring”. – Ой, не о том канючишь, – вздохнул Рога. – Напит-ки закончились. – Что? – удивилась и возмутилась от такого обраще-ния Полина. – Вот именно! Что?! – воскликнул Рога. – Что делать?! Всё выпито. Цивилизация летит в пропасть. Мир катится к чертям. Неужели не осталось ни одной бутылочки?! Неу-жели это конец? Планета, и мы с ней, исчезнем навсегда, провалившись в тар-тарары. Ой, не хочу в тар-тарары! И вам не советую. В тар-тарарах так паршиво, что самый пар-шивый паршивец от паршивчиков паршивым воем воет. Пока Рога показывал, о чём канючить надо, Света по-дошла к магнитофону и выключила его. – Ух, ты… – отвисла челюсть у Рогов. – Давайте лучше совсем без музыки, – сказала Света. – Давай лучше совсем без глупостей, – предложил Рога. – Не безобразничай, включи песенку обратно, – ска-зал Сергей. – Не-е-е-е-т! – закапризничала Света. Тогда Трескачёв встал, его слегка качнуло. – Треска, не надо тут кровавую баню устраивать. Здесь дети, – Рога кивнул на Полину. Сергей подошёл к магнитофону и, нажав кнопку “PLAY”, погрозил пальцем Свете – не шали. Но только он, было, вернулся на место, как музыка вновь умолкла. Света извлекла кассету из магнитофона и, словно бестолковый фантик, зашвырнула её в форточку. Алкоголь не повлиял на её координацию, и “SLAYER” благополучно вылетел на улицу с седьмого этажа. Полина напряжённо посмотрела на Сергея. Тот ска-зал: – А чё не с магнитофоном вместе? Давай вообще всё на хрен повыкидываем. Он влепил девушке щелбан, испытывая сильное жела-ние дать подзатыльник. Света, ойкнув, схватилась ладош-кой за лоб. Сергей же вновь пригрозил пальцем: – Вернусь, коль не перестанешь безобразничать – в угол поставлю. – Пройдя в коридор, добавил: – На весь день. Сергею хотелось проветриться после бурной ночи. Кассета ж, оставалось надеяться, упав в сугроб под окна-ми, цела. – Как жить-то дальше? – спросил Рога, когда Сергей обулся.

– По совести, – ответил Сергей. “Заодно в магазин прогуляться, дабы Мир спасти от тар-тараров”, – подумал он, выходя на лестничную пло-щадку. Расстегнув карман на груди косухи, Трескачёв обна-ружил в нём ворох денег. Усмехнувшись, он проверил вну-тренние карманы – ещё два вороха крупными купюрами. Это были все отпускные, которые он так и не спрятал под ванну. Сергей открыл скрипучую дверь подъезда и зажму-рился от ослепительно яркого апрельского солнца. Щурясь после полумрака подъезда, он направился к краю бетонно-го крыльца, в сторону, куда выходили окна квартиры. При этом глянув на трёх милиционеров в паре метрах от него, каких-то людей в штатском, и милицейскую “буханку” за их спинами. “Что за сборище? – подумал Сергей и заметил благо-получно лежащую у оградки газона, видать, скатившеюся с сугроба невредимую кассету. – Интересно, видели ли мен-ты, как она упала?” – Ты откуда? – вдруг спросил один из милиционеров и шагнул к Сергею. Тут-то Трескачёв и обратил внимание на стоящую перед кассетой легковую машину с разбитым задним сте-клом. Сергей кивнул назад, чистосердечно признаваясь: – Оттуда. – Ты там живёшь? – Нет, – ответил Трескачёв, решив не говорить про съёмную квартиру. – Паспорт есть? – Есть. Посмотрев и не возвращая документ, милиционер спросил: – А здесь чего делаешь? – Гуляю.

– В подъезде? – Замёрз; перекурил; погрелся. “Ой, какая чушь! – мысленно плевался Сергей. – Сей-час скажет, что я подъезд обоссал”. – Да он пьяный, – сказал один из подошедших мили-ционеров. И тут: наручники на запястья, к машине – поднять руки. Обыскали. Залезай! “Это возмутительно! За что ж сразу в кандалы?! – в мыслях воскликнул Сергей. – Я буду жаловаться! Рогам”. В “буханке” сидело ещё три парня его возраста. Их повезли в отделение милиции. Оказалось, что кто-то вы-кинул из окна винную бутылку и разбил ею заднее стекло частной машины милицейского начальника. Пока их везли, Трескачёв прикинул: “Раз уже поехали, значит, менты взяли кого надо, и квартиры обходить не станут. Его хату не спалили, и он идёт, как случайный бухарик. Так что, крутить пацанов бу-дут, а он явно не при делах. Ребятки бутылкометатели вро-де с пятого этажа. Ну, да поделом им”. В ОВД с них сняли отпечатки пальцев и продержали в камере часа четыре. Там Сергей, расположившись на ска-мейке, вздремнул, пользуясь случаем. Из камеры его вывел совсем молодой милиционер, которому явно было омерзительно находиться рядом с та-ким отребьем, как Трескачёв. Он кривил румяное лицо и говорил: “Пшё-о-ол!” В кабинете ж, за столом, милиционер средних лет на-оборот – был бледен, говорил коротко, чётко, ясно. Впро-чем, радости при виде Трескачёва он тоже не испытал. Вопросы звучали, словно нашкодившему обормоту: зачем столько денег с собой? Зачем в подъезд заходил? С кем пил? “Получку получил. На рынок ходил (пять минут пеш-ком от съёмной квартиры), вещи присматривал. С другом выпили по ходу, после разошлись. С подъездом ошибка вышла, адрес приятеля забыл, так и не нашёл. Вышел – там ни с того ни с сего задержали”, – складно отвечал Сергей. – Таких дустов ни с того ни с сего не задерживают! – выплюнул фразу молодой милиционер, перебарывающий омерзение, продолжая находиться рядом с Трескачёвым. “Вот ведь тонкая душевная организация! Не мент, а песня журавлиная. А его хлоп, и с быдлом пьяным в одно помещение”, – “посочувствовал” молодому Сергей. Бледнолицый за столом, отложив ручку, сказал кол-леге: – Толя, можешь идти, я уж сам тут. Молодой хотел что-то сказать, но, перехватив взгляд старшего, молча вышел. – Пересчитайте, – бледнолицый выложил на стол мя-тые деньги Трескачёва. Он пересчитал. Где-то так. Сергей не то, что точно не знал суммы, он даже не помнил, сколько купюрных воро-хов было по карманам. Затем, не читая, Трескачёв расписался в протоколе и спросил: – А квитанция на штраф? – Мы с вас уже удержали. “Да и нормально, – подумал Сергей. – Пусть они в свой карман, зато скромно, да и мне без заморочек. А уж коль и шнурки вернут…” Отдохнувший на скамейке в камере Сергей вышел из ОВД бодрячком. До дома минут пять ходу, и Трескачёв, жмурясь на солнце, не спеша направился к магазину. Там купил бутылку пива для себя и пару литров водочки домой. А то ж скупой бегает дважды. На закуску солёных огурчи-ков – похрумкать, жирной скумбрии, ветчины, хлеба и до-брый кусок мяса на жарёху. Таковы были предпочтения в зарождающемся похмелье. Выйдя из магазина, Сергей от-крыл пиво зажигалкой, по традиции оцарапав указатель-ный палец о пробку и, закурив, пошёл домой. В квартире он застал только Рога. Тот сидел на кухне и брынькал на двух уцелевших струнах гитары, пылившей-ся в съёмной квартире. Безобразным голосом он душевно пел: “Светит месяц, светит ясный…” – Где девки-то? – спросил Сергей Рога, проходя с яствами на кухню. – Я их выгнал. – Тот прекратил пение и отложил гита-ру. – Не, ну, а хрен ли они!? – И в самом деле, – согласился Сергей. Уже после третьей рюмки, рассказав, что с ним прои-зошло, Трескачёв усмехнулся: – Всё ж надо было сказать про квартиру, может, и во-все б не забрали. – Ага! – кивнул Рога. – Тогда вообще могло бы ока-заться, что бутылку в окно кидал именно ты. – Тоже верно. – А что, кассета-то цела? – Это через четыре часа-то? – усмехнулся Сергей. – Со “SLAYER”ом”? Да за такое время бобину с записью твоего голоса утащат. 3. Зайдя в ванную, Трескачёв открыл кран холодной воды. Тот, немного похрипев, благополучно умолк, выда-вив из себя капли три. Сергей проделал то же самое с горя-чей водой. То же самое и она проделала с его ожиданиями, хрипло выдавив три капли. “Замечательно! А зачем ночью вода? Ночью люди до-брые спят или на работе. А недобрые обойдутся”. Сергей вернулся на кухню. Там была полная раковина грязной посуды. “Вот пусть тебя добрые люди моют”, – ухмыльнулся Сергей. Благо, воды был полный чайник. Трескачёв достал из настенного буфета пакетик с двумя печенюшками. Не бо-гато, но лучше, чем с водой из крана. “А ведь сейчас кому-то и спирт разбавить нечем”, – подумал Сергей, с удовольствием наливая себе чай. – Закрыты давно ларьки! – послышался через откры-тую форточку раздражённый девичий клич. “Тоже мне новость, лучше б погоду передавала”, – хмыкнул Сергей, выглядывая в окно. Внизу, недалеко от его подъезда, какая-то девица та-щила за рукав парня. Тот пытался освободиться от цепких рук, но как-то уж больно нерешительно. И что-то при этом негромко говорил. Даже, похоже, мямлил. – Домой пошли, скотина! – скомандовала девица. И без того не бравого вида парень, и вовсе поникнув, поплёлся телком в загон. “Во, оторва! – сплюнул чаинку на подоконник Сер-гей. – Если б не солнце, то она точно разбудила б своим криком. На костёр ведьму!” Трескачёв уселся на табуретку и, откусив печенюшку, подумал о путнике, штурмовавшем горку: “Шел, как умел, никому не мешал, а его под белы ру-ченьки, да айда. Лучше б ведьму упекли. А бедолага тот не шумел, за пределы тротуара не выпадал и не имел ни какой физической возможности причинить кому-либо вред. Аг-нец. А его – в кутузку. Впрочем, может, не так он и прост. Пьяный – он ведь и для себя загадка. Протрезвеет и столь-ко интересного про себя узнаёт…” Около двух лет назад Сергей шёл по улице со знако-мым по работе, и тот вдруг окликнул одну из проходящих мимо подруг. Подойдя, он начал о чём-то разговаривать со своей знакомой. Трескачёв, закурив, отрешённо наблюдал за прохожими, снующими туда-сюда по начавшей зеле-неть, весенней улице. И тут Сергей обратил внимание, что подружка знакомой приятеля, не принимающая участия в болтовне, рассматривает его. “Не, ну, понятно, что всем девицам хочется меня хотя бы рассматривать, – подумал Сергей. – Но вон, другие-то сдерживаются. Делают вид, что ходят тут вроде как слу-чайно, возле меня-то. Типа, у них в этом городишке дела какие-то появились. Наивность такая трогательна. Но вот так, откровенно разглядывать…” Подружка наконец спросила: – Узнаёшь меня? “Ёлки! Это ж соседка моя. Ребёнком я с ней на одной лестничной площадке жил. Только тогда она лет на сорок постарше выглядела. Баба Клава!” – Э-э-эй, ты здесь? – спросила девушка. – Нет.- А это автоответчик? – кивнула она на Сергея. – Нет, – сказал Трескачёв, и усмехнулся. – В смысле, не припоминаю. – Это ещё ладно, а то я уж забеспокоилась. – Вышедшие из-под контроля автоответчики среди нас? Сергей действительно не узнавал её, а она, улыбаясь, продолжала рассматривать его. И было похоже на то, что она его действительно знает. От этого Трескачёв почув-ствовал себя неуютно. Но, слава Богу, знакомый Сергея уже закончил разговор и они, попрощавшись с девушками, разошлись. А недели через три Трескачёв неожиданно вновь уви-делся с незнакомой знакомой. У одного приятеля на празд-нестве по случаю… да просто по случаю. Тут-то она и рассказала Сергею, откуда его знает. Утверждала, что не так давно, поздним вечером, он огра-дил её от нападок какого-то типа – вырубил одним ударом. Трескачёв сказал, что она его с кем-то путает, он ничего та-кого не припомнит. Девушка стояла на своём. Тогда Сергей предположил, что был сильно пьян. “Может, только совсем чуть-чуть”, – утверждала она. “Наверное, организм работал на аварийном аккуму-ляторе, а запись в бортовом журнале вести уже было не-кому”, – решил Сергей и поинтересовался: – И что же, устранил подонка и стал приставать сам? – Нет, посадил на автобус и всё.

“Вот так вот спьяну мир вечером спасёшь, а поутру, как все прочие плебеи, лишённый всякого тщеславия, бу-дешь, как ни в чём не бывало, страдать похмельем”. Сидя на кухне, Сергей вздохнул, думая о путнике, штурмовавшем горку. “Эх, напрасно обездоленные и угнетённые, голодные и несчастные, беззащитные и неутешные ждут благород-ного избавителя. Подрезали орлу крылья, так и не взлетев-шему, да увезли в место безнадёжное, дабы ощипать там безжалостно”. 4. Печенюшки закончились, но чай в кружке ещё оста-вался, и Сергей, достав сигарету, решил допивать его впри-курку. С улицы стали всё чаще и громче доноситься исте-ричные крики бакланов, певших по помойкам заутреню. Трескачёв, сидя на табуретке и держа в одной руке кружку, а в другой – сигарету, смотрел в окно. На горизонте воз-никло несколько облачков, пригнанных откуда-то издале-ка появившимся ветерком. Время от времени он задувал тихонько в форточку, рассеивая серо-голубой сигаретный дымок, расплывающийся над головой Сергея. Тоска. Трескачёв, было, подумал: а не попробовать ли поспать ещё? Но тут же отмахнулся от этой мысли: нет, всё равно ничего не выйдет. Ну почему, если надо вставать рано, то почти всегда просыпаться так тяжело? Сейчас же впереди совершенно свободный день, и именно поэтому теперь не заснуть ни за что. После очередной затяжки Трескачёв поднёс сигарету к пепельнице, но прилично выросший серый столбик оторвал-ся от уголька раньше и упал на узорчатую клеёнку стола. – Блин комом, на хрен! – выругался Сергей, чуть было не сдув в сердцах пепел на пол. Поставив кружку на стол, он облизнул кончик указательного пальца и, приклеив к нему серый столбик, отпра-вил невредимым в пепельницу. За окном вдруг раздался стук по металлическому кар-низу. Сергей обернулся и увидел за стеклом голубя. – Ты с миром, глупая птица? – спросил Сергей и при-близился к окну. Голубь, обеспокоенно скрежеща коготками по жести, перебрался на край карниза, чтоб быть подальше от Тре-скачёва. При этом маленький засранец оставил после себя зеленоватый сгусток. – Ах ты, собака! – воскликнул Сергей. Он стукнул ладонью по стеклу, но птица лишь пере-ступила с одной лапки на другую, косясь на Трескачёва одним глазом. Тогда он ударил напротив того места, где сидела птица, но та только вновь отошла на середину карниза. – А-а-а! – выкрикнул Сергей и ударил по стеклу обеи-ми ладонями.Чуть сильнее, и оно разлетелось бы вдребезги. Но ведь не разлетелось! И голубь опять вернулся на край, уверовав в нерушимость прозрачной преграды, и продолжил гадить на карниз. – Сейчас ты узнаешь, что такое разум, тупая кукушка! – оскалился Сергей, кинувшись к столу. Он бросил сигарету в пепельницу и схватил чайник с кипятком. Затем пододвинул табуретку под форточку и, за-бираясь на неё, прорычал: – Кому варёной голубятины? Встав на подоконник, глядя на птицу сверху, Сергей снова оскалился: – Тебе? Голубь процокал по карнизу поближе к Сергею, оста-вив позади ещё один сгусток. Трескачёв сунул руку с чай-ником в форточку. И голубь, взмахнув крыльями, тут же улетел прочь. – А-а-а! – выкрикнул в бессильной злобе Сергей и стал лить кипяток на карниз. Вода полетела вниз, неожиданно громко в утренней тишине ударяясь о его жестяной карниз и карнизы ниже. Тут-то Трескачёв и увидел со стороны этот триумф разума: какой-то крендель рано утром орёт в форточку и льёт ки-пяток. “Да ведь ты просто псих! – подумал Сергей, слезая с окна, пока его никто не заметил. – И лечиться не буду”. Трескачёв, хмурясь, затушил дымящийся уголёк в пе-пельнице и тут же прикурил новую сигарету. “Дерьмовое утро. Очередное”. 5.С улицы стали доноситься звуки, издаваемые самыми ранними праведниками: нечаянный хлопок подъездной двери; “пик-пик” открываемой иномарки под окном; му-сор, высыпаемый в контейнер ретивым дворником. Пока это – отдельные, чётко отличимые друг от друга звуки, но вскоре к ним начнут прибавляться всё новые и новые. Их будет больше, они станут чаще и превратятся в сплошной утренний гомон часа пик. А сейчас Сергей отчётливо слышал, как внизу, во дворе, зашёлся в надрноватый возраст. Но наткнуться на покойника-то с утра пораньше они не заслужили. Только, понимаешь, позавтракали”. Осеним утром, пораньше обычного, девятилетний Се-рёжа шёл в школу – зарабатывать пятёрки и даром двойки получать. Мертвец лежал на газоне, средь красно-жёлтых опавших листьев. Если б синее одеяло, накрывшее труп, было подлиннее, то наверняка Трескачёв со временем за-был бы об этом покойнике. Но одеяло оказалось коротким, и из-под него торчали крупные босые ступни трупа. Серё-жа отчётливо видел желтоватые неухоженные пятки. От их вида у мальчика по спине пробежал холодок. Он ещё не раз увидит эти ступни. В ночных кошмарах. Точнее, чаще он будет слышать приближающиеся звуки их шагов. Шлёпа-нье по холодному линолеуму. И, даже став взрослым, Сер-гей пусть и очень редко, но всё ж иногда будет просыпаться с отчаянно колотящимся сердцем, прислушиваясь к тиши-не погружённой во мрак комнаты. – Чей мальчик?! – увидев Серёжу, обратился к не-скольким зевакам милиционер, в одиночку пока пребы-вающий на месте происшествия. – Мальчик, нечего тут глазеть, отведите его отсюда! И вообще – расходитесь все! Что здесь, цирк? Серёжа оторвал взгляд от желтоватых пяток мертвеца и пошёл прочь. “Что здесь, цирк?” Немногочисленные зе-ваки остались на месте. 6.”Пулемёт бы… – проползла мысль у Сергея, смотря-щего в окно. Облаков на горизонте заметно поприбави-лось. – Если расстрелять окна в доме напротив, насколько этот бесплатный цирк привлечёт внимание обстрелянных жильцов?..” За неимением пулемёта, Трескачёв отправился в комнату смотреть по телику начинающиеся утренне-будничные передачи. Реклама! Конечно же – по всем ка-налам. Подлая штуковина этот телевизор! Особенно без лентяйки. Подойдёшь, вот, звук настроить, а там непре-менно все вдруг напряжённо замолчат. И музыка затихнет, или едва уловима станет. Актёры за экраном будут терпели-во выжидать, когда у тебя лопнет терпение, и ты вернёшься на удобный диван, чтобы неожиданно громко закричать в твоей квартире средь ночи. Или ж наоборот – прошептать неразборчиво что-то важное, чтоб всё кино насмарку. Под-лая штуковина! Сергей нашёл-таки канал без рекламы и, отойдя к ди-вану, завалился на неприбранную постель. Тип в галстуке сказал с экрана: – Об этом и о многом другом мы расскажем вам после короткой рекламы. Не переключайтесь. – Гад! – воскликнул Сергей, кинув в телевизор поду-шку. Прошлой зимой у Трескачёва случился телевизионно-лентяечный инцидент. К тому времени он уж с полгода жил у симпатичной шатенки Аллы. И было им вместе поначалу просто великолепно. Как говорится, и днём друг к друж-ке стремятся, и ночью под одну шубу ложатся. Но со вре-менем Сергей начал всё чаще обращать внимание на одну особенность Аллы. Она постоянно во всём соглашалась с ним, при этом восхищаясь Трескачёвым, как небожителем, творящим чудеса. Поначалу Сергею это даже нравилось. К примеру, после раската грома, глядя на тучное небо, он сказал: – Быть дождю.И Алла, всплеснув руками, воскликнула: – Ва-а-у! И, когда через пять минут дождь докатился до них, она сказала: – Вот это да! Ты почище гидрометцентра. – Да, я такой, – соглашался Сергей. – Почище. А всё от того, что регулярно моюсь мылом… Нет, это уж будет реклама. Неважно, всё от того, что я просто регулярно мо-юсь. Но время шло, и шутка затягивалась. Причём дей-ствительно – в каждой шутке есть доля шутки. Восторга-ясь Трескачёвым, Алла начала обходиться одним мнением – Сергея. Если бы он сказал ей: “Посмотри, какие сегодня у всех сиреневые лица!”, то она б на полном серьёзе удиви-лась: “Ой, а что это с ними случилось?” Как-то раз Алла смотрела по телевизору одно из бес-конечных ток-шоу, от которого атомные ядра в мозгу Тре-скачёва рисковали начать деление и вступить в цепную реакцию. Спасая регион, Сергей ушёл на кухню. В буфе-те, висящем на стене, он наткнулся на две упаковки спи-чечных коробков (в каждой по десять штук). Зачем Алла держала их в таком количестве дома, где электроплита, да и отопление не печное – неизвестно. Сергей, взяв эти упаковки, уселся за стол. Распечатав одну, достал коробок и высыпал содержимое на скатерть. Затем положил две спички параллельно друг другу. На них ещё две – вышло вроде знака “решётка”. Далее Сергей принялся укладывать такие знаки один на другой. Выше и выше. Причём каждый раз, смещая их чуть в сторону – во-круг оси. Потихоньку начала расти спиралеобразная баш-ня. Трескачёв брал и укладывал спички, зажимая их в длину меж большим и указательным пальцами. Иногда к кончику указательного прилипала сера – тогда, когда уж казалось, что он уложил очередную детальку на хрупкую конструк-цию. Приклеившаяся спичка грозила сдвинуть находящие-ся под нею спички. В таком случае Сергей аккуратно при-жимал её ногтём указательного пальца левой руки, и тогда удавалось оторвать, не вызывая крушения, правый палец. По мере роста башни Трескачёв всё больше опасался, что она упадёт. Тогда он стал брать спички за середину и, затаив дыхание и следя за тем, чтобы нечаянно не задеть грудью стол, продолжил укладывать их одна на другую. Но этот ме-тод тоже оказался не безупречен: спичка на конструкцию как бы ронялась, сотрясая нижние, и сама не всегда ложась как надо. И Трескачёв вернулся к прежнему методу. Сергей встал, когда начал девятый коробок и про-должил строительство уже стоя. Первая упаковка ушла вся – Трескачёв распечатал другую. Когда был уложен один-надцатый коробок, Сергей отошёл, чтобы посмотреть со стороны на спичечную, закрученную спиралью, с корич-невыми полосами из серных головок, башню. Она выросла почти до полуметра. Трескачёв взглянул на творение рук своих и увидел, что оно прекрасно. Тогда он решил это дело перекурить.Сергей аккуратно прикрыл за собой дверь на кухне, чтобы какой-то нелепый сквозняк не порушил его творе-ние. Курили они в коридоре на две квартиры, сделанном в крыле лестничной площадки. Когда Сергей протянул руку к входной двери, Алла, сидящая в комнате в кресле перед телевизором, спросила: “Не пора ли пообедать?” Он отве-тил: “Досматривай, после”. И вышел из квартиры. Трескачёв курил, стряхивая пепел в пепельницу, сде-ланную из пивной банки со срезанным верхом и закручен-ными в стружки-кудряшки краями, думая: удастся ли ему уложить ещё девять коробков? Пожалуй – нет. И Треска-чёву захотелось показать Алле свою башню, пока та не об-рушилась. Этакое детское желание похвастаться. Но, войдя в квартиру, Сергей увидел открытую дверь на кухню, и на столе – ни единой спичечки. Телевизор уже был выключен, и слышалось журчание воды в мойке. Поя-вилась Алла с тряпкой в руке и принялась протирать стол. – А-а… – пройдя на кухню и указывая рукой на чи-стую скатерть, Сергей хотел спросить “зачем?”.Но Алла перебила его, пролепетав:- Я спички на холодильник убрала. Сергей посмотрел на холодильник. Там лежал поднос, на котором была свалена спичечно-коробочная куча. – Что, досмотрела телик? – спросил Трескачёв. – Ага, – беспечно ответила Алла, повернувшись к плите с разогревающимся обедом. – Сейчас готово будет. Всё правильно: не век же стоять башне на столе, ко-торый предназначен для тарелок с разогреваемым сейчас супом. Всё правильно: он сказал – досматривай, после… Она досмотрела, и наступило это “после”. А тут эти спички. Про них ничего сказано не было. Всё правильно: что это, в конце концов, за детский сад? Это такая мелочь… Но эти мелочи – день за днём, день за днём, день за днём… Когда Сергей, возвращаясь с магазина, приносил какую-нибудь буханку хлеба и молоко, он уж начинал опа-саться, что Алла вот-вот назовёт его чемпионом. Потому что глаза её восторженно горели, словно за эти пятнадцать минут он сам умудрился испечь этот хлеб и, отловив средь сугробов корову, надоить с неё пакет молока, да заплатив, аккуратно получить сдачу. Как-то раз он нелепо и неудачно пошутил: суп какой-то сладкий. И Алла, попробовав, запереживала не на шут-ку, что, по-видимому, добавила в него сахар вместо соли. Сергей поспешил успокоить её, сказав, что пошутил. Тогда Алла ещё раз попробовала суп и удивилась: в самом деле – солёный. А однажды он обнаружил, что к его ключам от кварти-ры прицеплен новый брелок. Точно такой же, как и был, в виде якорька. У прежнего кончик одной лапы был отлом-лен, но всё равно – брелок безотказно откупоривал пивные пробки. Алла же купила где-то точно такую же безделушку, поменяв старую, поломанную, на новую, целую. Навер-ное, помня, как Сергей иной раз вздыхал, говоря про свой якорёк: да, были времена, когда он двумя лапами работал. Но вот, надломился от трудов непосильных. Алла, безусловно желая сделать ему приятное, прице-пила новый брелок к его ключам, а старый просто-напросто выкинула. Всё понятно, она хотела как лучше. Да только Сергею тот косолапый якорёк дорог был, подаренный в шестнад-цать лет пьяным в уматень другом. Всё понятно – он не объяснил, что ему дорог именно этот, с отломленной лапой якорёк. Ну, или сделал это не-достаточно внятно. Да и вообще, пустяк это. Но, день за днём, день за днём, день за днём… И вот наступило апрельское воскресенье, оказавшее-ся днём телевизионно-лентяечного инцидента. Трескачёв вместе с Аллой сидели в комнате. Она смотрела что-то по телевизору, он разбирал свой старенький будильник, на-чавший всё чаще и чаще останавливаться. Капризничал, прекращая тикать каждые минут десять, словно ожидая, когда его потрясут, словно по-стариковски желая хоть как-то привлечь к себе внимание. Сергей открутил два крепёжных винтика, снял два при-способления для перевода стрелок и, взявшись за прозрач-ный пластик, закрывающий циферблат, попробовал отде-лить его от корпуса – никак. Покрутил будильник в руке – да нет, вроде, больше ничего не держит. Но вот Сергей заметил паз под циферблатом и, вставив в него отвёртку, попробовал поддеть – опять никак. Он нажал посильнее – и переусерд-ствовал: от прозрачного пластика отлетел кусок с треть ци-ферблата. Тогда Трескачёв в сердцах вскочил и, подойдя к окну, зашвырнул в открытую форточку переставшее тикать тело будильника. Тот полетел с пятого этажа и приземлился в чёрную проталину в конце захламлённого косогора, начи-навшего свой спуск практически под самыми окнами дома. Сергей добавил красок в тот ещё вид из окна. Сев обратно в кресло, он сказал Алле: – Удивляюсь, как будильник протянул так долго. Рань-ше я его регулярно ронял – и ничего, ходил. Наверное, он с тоски зачах: никто не роняет. Если б он мог передать по-следнюю волю, то непременно пожелал бы, чтоб его напо-следок как следует уронили. Что я и сделал. Спи спокойно, дорогой товарищ. Твоё место в строю займут другие. По телевизору началась реклама, и Алла захотела пе-реключить канал. Она взяла пульт, который Сергей принёс с собой, перебираясь к ней жить. У них были одинаковые телевизоры, но у Аллы не было лентяйки.И вот сейчас она захотела переключить канал – и ни-чего не вышло. Попробовала ещё – опять ничего. Тот же канал, с той же рекламой. Алла встала, вновь нажала на кнопку, отвела руку чуть в сторону – безрезультатно. Тогда она подошла к форточке и точно так же, как Сергей будильник, зашвырнула лентяйку на улицу. Тут-то в голове Трескачёва что-то и щёлкнуло. – Её место займут другие, – сказала Алла, улыбаясь. – У меня скоро получка. Сергей тоже улыбнулся, только совсем недобро, – “может, следовало просто заменить батарейку?”, однако Алла этого не заметила. У Трескачёва возникло ощущение дежа-вю. Вот так же, как с добрым утром, несколько лет назад была выкинута его кассета со “SLAYER-ом”. “Да что это у баб, апрельское обострение? Просто необходимо выкинуть что-то, принадлежащее мне, в форточку?” – Я – курить, – сказала Алла, направляясь в коридор. – Идёшь? Сергей, глядя на рекламу зубной пасты, молча пока-чал головой. Дверь открылась и закрылась за Аллой. Трескачёв про-должал сидеть в кресле. “Я выкинул будильник, и она тут же выкинула лен-тяйку. Всё, что ни сделаю – всё правильно, достойно под-ражания”. Сергей встал и, подойдя к окну, глазами поискал на косогоре лентяйку. Нет, не видно. Тогда он полностью сдвинул в сторону тюль, открыл на раме нижний шпин-галет, затем забрался с ногами на подоконник и открыл верхний. Потом рывком с треском распахнул заклеенное с зимы окно. Опустил шпингалет на второй раме и, спрыг-нув на пол, с таким же треском раскрыл и второе окно. В комнату ворвался простуженный ветер, заколыхав тюль и штору. Он дул со стороны сопок, чернеющих недавно поя-вившимися проталинами. А на экране продолжалась реклама. “Ты – лучше…” – напели там. – Да, я такой, – проговорил Сергей, выдернув шнур из сети. Затем, подняв телевизор на руки и отступив с ним несколько шагов для разгона, резко подбежал к окну и что есть силы, двумя руками зашвырнул его как можно дальше. Тот пошёл хорошо; Сергей следил, затаив ды-хание. Сделав оборот в полёте, телевизор врезался в мо-крый снег косогора, под которым, возможно, скрывался камень. Раздался “ба-бах!” лопнувшего кинескопа. А пластиковый корпус на удивление уцелел. Телевизор, ещё пару раз кувыркнувшись, скатился метров на пять, пока не уткнулся в здоровенный камень-валун. И только тут Трескачёв задышал. – Что-то я вспылил, – проговорил Сергей, закрыв окно, и начал собирать манатки. С получки он дал Алле деньги на новый телевизор, и с тех пор они больше не виделись. Трескачёв вдруг осознал, что пялится куда-то сквозь экран, не видя происходящего. Это называется – ушёл в себя. Сергей тряхнул головой. В телевизоре один седой дядька рассказывал другому, что в каждом человеке скры-вается около пяти тысяч разных личностей. “А я слышал только о раздвоении личности, – усмех-нулся Сергей. – Интересно, а что было бы, доминируй во мне какая-нибудь другая личность из этих тысяч?” Закончились утренние передачи, начались сериа-лы. И в это время по карнизу за окном ударили капли дождя. Они барабанили всё сильней и сильней. Сергей зашёл на кухню, закрыл форточку и, сев на табуретку, закурил. “Ой, а у нас тут ливень, – ухмыльнулся Трескачёв, гля-дя в окно на прохожих. – Закопошились, черви дождевые. Накопать вас некому”. Ливень, так неожиданно хлынувший с затмивших всё небо серых туч, так же неожиданно перешёл в уныло мо-росящий дождик, готовый вот так же уныло нудеть ещё с неделю. “Долбанней этого лета может быть только долбан-ная зима…” – Зевнул Сергей и, затушив сигарету, пошёл в комнату. Он выключил телевизор, разделся и лёг в постель, за-бравшись под одеяло с головой. “Дождевые червячки, таракашки, ползучки…” – тихо запели колыбельную в задрёмывающем сознании Сергея неведомые, убаюкивающие голоса. И вскоре он крепко заснул. II Сергея разбудил солнечный свет, зарабатывающий сейчас, летней полярной ночью, выходные на всю зиму вперед. Тонкие шторы были ему фиктивной преградой. Сергей глянул, щуря заспанные глаза, на тикающий бу-дильник. “У-у, рань-то, какая…” – зевнул он и, повернувшись лицом к стене, проворно натянул одеяло на голову. “Спать-спать-спать…” – пропел покровительствен-ный голос в сознании Сергея, где так и осталась не вытес-ненная солнцем сонная дымка. III 1. Сергея разбудили солнечные лучи, прошедшие сквозь тоненькие шторы и, не слепя всей блистательной ярко-стью, коснулись его лица, развеивая закрывающий веки сон. Сергей, щурясь, посмотрел одним глазом на будиль-ник и усмехнулся: “У-у, адская машинка, всё минуты мои считаешь”. Трескачёв лёжа потянулся и звучно зевнул, точнее, с удовольствием выдавил какие-то подвывающие звуки, доставшиеся ему от первобытных предков. Он проснулся в превосходном расположении духа. Оставалось только встать с той ноги. А то ясно солнышко обернётся ярилом, завтрак сгорит и ужина не будет. “Какая ж нога ТА? – гадал Сергей, пальцами правой ноги почёсывая левую пятку. – Или с обеих встать? Не, тоже не годится, полдня всё хорошо, но к вечеру уже ярило клонится к закату, и сначала не будет ужина, а после он и вовсе сгорит. С квартирой. Что ж, тогда встану с правой”. Сергей откинул одеяло и встал с той ноги. Прохладно и бодро. А зимой ещё бодрее. Это заслуга коммунальщи-ков, борющихся с вялостью народной. Не дают, упарив-шись, раскиснуть, но и околеть не позволят. Отапливается квартира, бежит из крана вода. Кто молодцы? Холодно в доме, нет воды – бегаешь по инстанциям, тренируешь тело и волю. Кому спасибо? Да только дождёшься ли? Разве скажет испуганный малыш спасибо стоматологу? А ведь тот благо несёт несмышлёнышу. И Сергей в своё время “спасибо” не сказал. Трескачёв, как и сейчас, жил тогда на очередной съём-ной квартире. Через неделю после случившегося он рас-сказывал приятелю: – Теперь я точно знаю, что такое “приплющило”. Прочувствовал. Измена – это ерунда. Как ужастик дома в кресле смотреть. А вот когда приплющило, то да-а. Это как самому в телик вдруг попасть. На скотобойню, жертвой. – Это коровой стать что ли? – засмеялся приятель. – Тебе смешно! – тоже усмехнулся Сергей. – А я с вами чуть не свихнулся. Курить больше не буду. Вы вдво-ём: ля-ля-ля, ля-ля-ля, ля-ля-ля. Я смысла не мог уловить. Да что там, я и не пытался. Всю волю бросил удерживать остатки рассудка. Комната кружится, вы руками ещё ма-хаете. Ржёте. Да так громко. И деться от вас некуда. И не сказать, чтоб успокоились, замолчали. Это ж провокация. Вы б на меня переключились. А так вы хоть только друг с другом смеётесь, да по плечам хлопаете. Мне б одного та-кого хлопка для инфаркта хватило. Я цеплялся взглядом за какой-нибудь предмет, пытаясь привязать себя к реально-сти. Угол ковра на стене; пепельница на табуретке; теле-визор. Но предметы начинали подрагивать и переставали походить на реальность. Тогда я решился пойти домой.

Дело не простое, а что делать? С вами у меня бы крышняк гарантированно съехал. Далее Сергей рассказал про провал на пороге своей квартиры. Про крыс. И про женщину-коммунальщицу с добрейшими глазами, дважды его обманувшую. – Мало того, что крысы по хате бегают, так и с рабо-ты же отпрашивался ещё! Короче, решил брать ситуацию в свои руки. Благо, нашлась тонкая, но прочная проволока. Способ проверенный: делаешь петлю-удавку, устанавлива-ешь на крысиной тропе и – все дела. Только конец про-волоки нужно, конечно, прикрепить к чему-то. Я к трубе примотал, что из ванной на кухню выходит. Аккурат, где стена пробита. Оттуда они и пробирались. И вот, выклю-чил свет, притаился в комнате. Засада натуральная: не ше-лохнусь – тишина, не курю – я даже с сигаретами завязал, после укурки той… Прям романтика! Но минут через пят-надцать начало мне это надоедать. Думал уже плюнуть, как вдруг слышу – есть! Отчаянное скрежетание, даже писк-нула разок, типа: ой, из меня сейчас шубу делать будут! Я вбегаю на кухню, включаю свет, смотрю: в углу под рако-виной – крыса, за хвост попавшись, рвётся бешено. Тут медлить нельзя, так она себе хвост оторвёт. Но у меня всё схвачено, всё необходимое на полу приготовлено. Кидаю на крысу тряпку, прижимаю аккуратно зверюгу ногой в бо-тинке. Беру одной рукой проволоку, а другой откусываю её пассатижами от трубы. Затем резко отскакиваю, держа в вытянутой руке – подальше от себя – силок с дёргающейся крысой. Самое трудное оказалось её в трёхлитровую банку опустить. Мотается, словно ей зла желают. Блин, пусть и без удобств, но отдельная банка, в конце концов! Засунул. Сверху куском жести размером с тетрадку прикрыл. Даже дырки заранее пробил. Поставил банку под диван и им же крышку прижал, как раз подходило. А зверюга здоровая. В банке ей тесно. Метается, проволока так и осталась на хвосте, по стеклу скрежет и ею, и когтищами… А наутро Сергей пошёл договариваться насчёт восстановления полов. Со зверюгой вместе. Крыса за ночь поу-спокоилась. Правда, несколько заволновалась, когда Тре-скачёв взял банку в руки, придерживая ладонью жестяную крышу. Но, когда банка была упакована в обычный чёрный пакет, сразу же успокоилась, словно попугайчик, чью клет-ку тряпкой накрыли. Сергей одной рукой прижимал банку к груди, а другой, через пакет, придавливал жестянку к гор-ловине. – Холодно, маленькая моя? – проговорил вышедший на морозную улицу Сергей зашебуршившейся крысе. – Потерпи, скоро придём. Когда Трескачёв открывал дверь “шарашкиной кон-торы”, то, освобождая руку, прижал крышку банки под-бородком. Зверюга, почуяв близость глотки врага, с силой ударила Сергея через жестянку. Он аж зубами клацнул. – Ути-пути-тютеньки… – прошептал Трескачёв, едва не описавшись. Сергей представил, что сейчас его кто-то увидел, и чуть не рассмеялся. Крыса у горла, то, что он задумал и, в принципе, уж делает – заводило. И вот так, чуть улыба-ясь, Трескачёв с притихшей крысой прошли по коридору и, миновав несколько дверей, остановились у нужного ка-бинета. Сергей постучал в дверь рукой, держащей банку. Зверю-га, которую сейчас буквально взболтали, на удивление затих-ла, словно прочувствовав ответственность момента. Выждав пару секунд, Трескачёв мизинцем, не выпуская ноши, потя-нул на себя ручку двери, благо, оказавшейся не тугой. – Здравствуйте, – сказал Сергей. – Здра-а-авствуйте… В этом “здра-а-авствуйте” было что-то вроде: тихо-тихо, не подсказывайте мне… Я сейчас сама вспомню… Ну, как же! Вы – тот самый взволнованный молодой человек. Не стоит переживать из-за всяких пустяков. Мелкие про-блемы приходят и уходят регулярно. Такова жизнь…Добродушные глаза начальницы с участием смотрели на Сергея. “Такая ногу тебе откусит и по головке погладит”, – по-думал он и сказал: – Вчера, во второй половине дня, ко мне опять никто не пришёл заделывать дыры в полу. – Ох, знаете… – принялась сокрушаться начальница, рассказывая о проблемных трубопроводах, о том, что на дворе зима и жильцы замерзают, что работников совершен-но не хватает, а те, что есть, просто надрываются на самых проблемных участках. И всё ж, несмотря ни на что, сегодня, во второй половине дня, к Трескачёву непременно придут самые лучшие мастера и заделают эти несчастные дыры. Сергей выслушал заверения и сказал: – Только, вот, смотрите: сегодня у нас уже пятница, впереди – два выходных. Перед тем, как сюда отправить-ся, я дома изловил кое-кого. Специально для вас. Потому как благодаря именно вам у меня их полно. И, если сегодня рабочие опять не смогут ко мне прийти, я займусь отловом этих кое-кого до понедельника. И тогда в следующий раз приду сюда уже с мешком. Договорив, Сергей спокойно перевернул пакет с бан-кой, что всё время держал пред собой и, тряхнув в сторону, убрал крышку, высвобождая крысу на пол. Впрочем, не на стол – как планировал прежде. Упав, зверюга пискнула, тут же шустро развернулась, мгновенно сориентировалась и юркнула под стоящий у стены шкаф. Начальница не завизжала и не запрыгнула на стол. Всё ж не в консерватории работала. Но всё-таки негромко ойкнула, несколько побледнев. Трескачёв же развернулся и вышел из кабинета, на пороге напомнив: – Мешок. Покидая “шарашкину контору”, Сергей едва не стол-кнулся в дверях с лысым мужичонкой, спешившим то ли по делам, то ли согреть озябшую лысину. Пропустив его, Трескачёв вышел на сумрачную улицу. На этот раз рабочие действительно пришли во второй половине дня. И быстро со всем справились; видать и в са-мом деле – мастера. 2. Сергей надел тёплую рубаху, спортивные штаны и по-шёл на кухню. Включил чайник, посмотрел с высоты свое-го восьмого этажа на яркую, но безмятежно спящую улицу. И всё же нет, не совсем спящую – один мятежный дух по ней все же мотался. Сергей увидел, как вдалеке берёт штур-мом горку, в которую шла дорога, какой-то пьяный тип. Просто на кочерге. И мотает его та кочерга неистово. Он по тротуару, как по пластинке ди-джея лавировал. Трескачёв пошёл в ванну, умыться, но из крана вышел только жалобный хрип. – Сушняк, – посочувствовал Сергей, представив тру-бопроводы как глотку мистического организма по имени Дом. Глотку, мучительно страдающую без воды от сухости и ржавчины, перчащей по всем трубам. Он зашёл в комнату и застелил диван, на котором спал, накрыл пледом. “Эх, хорошо б, конечно, иметь свою квартиру, – по-думал Сергей. – Но, как известно, нет ничего более посто-янного, чем временное”. Неделю назад хозяйка предложила купить у неё квар-тиру. И цена пустяковая, и хатка ничего. Можно было б прикупить, да и жить в собственном жилье, пока вариант с Мурманском не найдётся. Но… делать этого он не стал. Так и продолжил просто снимать эту квартиру. Сергей вернулся на кухню. Глянул в окно. Мятежный дух достиг-таки вершины горы. Но там появился милицей-ский “Уазик”, и “духа” уже препровождали к нему. Сергею припомнился случай. Года за три до провала в подвал, Трескачёв, опять же, снял квартиру, но в Мурманске. Упорно не желал жить у ро-дителей. Решил отметить это дело с приятелями, которых набралось немало. Договорились встретиться в центре города, на Пяти Углах, где как раз проходили массовые гуляния по случаю какого-то праздника. К месту встречи Сергей прие-хал с другом раньше договорённого времени. Они купили по пивку и тут же стали частью того шумного и весёлого, что и называется праздником. Когда выпили по бутылочке, друг сказал, доставая две сигареты и протягивая одну Сергею: – Надо б женщин найти на вечер, поприличней. – Где ж таких найдёшь? – удивился Трескачёв. – И потом, обещался прийти Хромой. А когда он пьян, мне за него даже перед тобой стыдно бывает. – Приличных, в смысле – симпотных. – Тогда симпатичных и неприличных, – поддержал Сергей. – Ты их уже видишь? – Вон, хотя бы те, – кивнул друг на двух хохотушек. – Сейчас посмотрим, – сказал Сергей и пошёл знако-миться. – Наконец-то! – воскликнул Трескачёв, подойдя к хо-хотушкам. – Где вы ходите? Пока вас дождёшься, тут уж всё закончится. Ну, а то, что я замёрз, вам, наверное, и не интересно. – Так, вроде, не холодно, – проговорила одна из подруг. – Это вам сейчас не холодно. А попробовали бы вы постоять тут несколько часов, меня высматривая! – А ты тут уже несколько часов нас ждёшь? – Всю жизнь! Только вон, друг иногда подменивает – побриться сходить. – Чего-то прежде мы вас тут не видели, – улыбались хохотушки. – Как! – воскликнул Сергей. – Да в этом городе и гля-деть больше не на что. – Как же! А хлебозавод? – напомнил подошедший друг. – А-а, ну, конечно! – кивнул Сергей. – В жизни бес-конечно долго можно смотреть лишь на две вещи: на хле-бозавод, и на нас. Кстати, хотите посмотреть фотографии хлебозавода? Их у меня дома потрясающая коллекция…Так и оказались хохотушки на праздновании снятия квартиры. Одна из них, Света, осталась у Сергея и после того, как разошлись практически все. Кроме неё остались лишь Рога с Полиной. И вот Света наутро учудила: выки-нула в форточку кассету Сергея. Тогда он ушёл с кухни в комнату, а, вернувшись, показал Свете пудреницу, что взял из её сумочки. Показал – и так же, как она кассету, зашвыр-нул в форточку. – Какой ты мстительный! – прищурилась Света. – Ну, вот, а я-то думал – поскандалим. – Тогда тебе надо было выкинуть сумочку. – Это я мигом. – Не, сюрприз уж не получится. – Тогда не будем скандалить, – сказал Сергей. – Я – в магазин, заодно наши штучки найду. Под окнами сугробы, наверняка всё цело. Со мной прогуляешься? – Ты что-то хочешь мне купить? – спросила Света. – Литруху для малышки, – прижал к себе Сергей Све-ту за талию. – Ты лапуся, – засмеялась она. – Неужели теперь у меня будет своя собственная литруха! – Да-а, Лапу-у-уся, – протянул Рога, сидящий со сво-ей Полиной за кухонным столом. – И будешь вообще зай-чиком, коль заодно сигарет купишь. – Сейчас сам в магазин побежишь, – сказал Сергей. – У меня денег нет, – вздохнул Рога. – Так я дам. – Тогда я со всем рвением. – Да не, сиди, – сказал Сергей и обратился к Свете: – Ты же пойдёшь со мной прогуляться? – Пойду! – кивнула она. Когда Сергей уж открывал входную дверь, Света за-бежала в комнату и взяла свою сумочку. – На пять минут выходим, зачем тебе сумочка? – спросил Трескачёв. – А пока пудреницу ищем, может, и ещё чего найдём.

Мало ли добра под окнами валяется… На выходе из подъезда их остановили милиционеры и попросили документы. – Это зачем? – спросила Света, пребывая навеселе. – Разобраться надо, – сказал милиционер. – По порядку номеров, или на запчасти? – хихикнула Света. – Да они пьяные, – заметил другой милиционер. – Паспорта давайте. Света достала свой из кстати взятой сумочки, Сергей – из куртки. Документы у них забрали и повезли на “бухан-ке” в отделение. С типами, подозреваемыми в метании бу-тылок из окон. Трескачёв со Светой условились говорить, что заходили в подъезд, разыскивая квартиру приятеля. И долго их не держали. С Сергея на месте взяли деньги на штраф, а Свету и вовсе – так отпустили. Она поджидала его на подъезде отделения. По дороге домой они зашли в магазин и купили водки с закуской. Сергей хотел взять коньяк, но Света сказала: “Хорош выламываться уже!” Ну, на том и по-решили. Под окнами ни кассеты, ни пудреницы они не заметили. – А пожрать чего принесли? – воскликнул с кухни Рога, сидящий за столом с Полиной, даже не поинтересо-вавшись, где они пропадали. – Мне без пропитания нель-зя. Я с голоду расстраиваюсь. Хотя бы консервы с толсто-лобиками?..- А как же! – ответил Сергей, снимая ботинки. – Тебе специально их искали столько времени. Всё чин по чину. Толстолобики, лобик к лобику. Такие, чтоб полобастей. Чтоб с ними хоть в лобовую атаку. Сергей обнял за талию Свету: – Душа моя, а бывала ли ты в лобовых атаках? 3. Сергей достал из настенного шкафчика полюбившее-ся ему печенье. Он вообще любил всякие вкусности, и они у него дома не переводились. Из холодильника достал про-битую банку сгущёнки. Налил себе кофейку. Красота! – Закрыты давно ларьки! – донёсся из раскрытой форточки девичий возглас. “Кто бы мог подумать!” – усмехнулся Сергей и глянул в окно. Недалеко от подъезда какая-то девица тянула за рукав вяло сопротивляющегося парня. – Домой пошли, скотина! – властно велела девица, и парень, вовсе перестав сопротивляться, обречённо по-плелся за ней. Сергей, глядя на удаляющуюся парочку, подумал: “Прикольно, если несчастный тип на самом деле эту девицу знать не знает. Может, она как обычно на охоту вы-шла. Отловила себе пьяного чувака посимпатичнее – благо у нас ночами выбор большой, и: “домой пошли, скотина!” Проспится он и не вспомнит ничего, а тут она ему истории сочинять…” У Сергея таких случаев хватает. Вот не помнит с утра ничего, хоть ты тресни. Они шли со знакомым по улице, и тот встретил какую-то девицу. Начал с ней болтать. А та тоже была с подругой, которая сказала Сергею, что они откуда-то знакомы. Тре-скачёв не помнил её. Наверняка спьяну учудил чего-то. И ему совершенно не хотелось знать, что именно. Поэтому он начал нести околесицу: – Конечно, я тебя узнаю! У меня узнаваемость повы-шенная. Просто – гиперузнаваемость. Я всех узнаю, меня все узнают. Сергей повернул лицо, чтоб она его не видела, и скорчил гримасу проходящему мимо мужичку, похожему на колобка. – Идиот, – буркнул мужичок. – Видала! – воскликнул шёпотом Сергей. – Узна-ют! Ещё никто из прохожих ни разу мне не выкрикнул: умный! Спутник Сергея напоследок сказал своей знакомой: – Ну, тогда до вечера. Приду обязательно. – И друга с собой приводи, – сказала так и не вспом-нившаяся Сергею девица. У них по какому-то поводу должна была состояться веселуха. Трескачёв на неё не пошёл. После он ещё встре-чал незнакомую знакомую на улице. Пару раз даже болтали ни о чём. Но о первой их встрече Сергей не узнал по сей день, да и узнавать не хотел. 4. Сергей пил кофе, хрумкая печенюшками и прикла-дываясь к банке сгущёнки. Ему вспомнилось, как раньше любил вот так, сидя в тишине, пить кофе и курить сигарету. Да так явственно, что захотелось вновь подымить. Просто, глядя в окно, растворяться в свободном течении мыслей. Курить он бросил после того памятного провала на пороге своей квартиры. Но до сих пор на него иногда накатыва-ло сильное желание закурить сигарету. Чтоб убить зави-симость надо убить мозг. От этой мысли его неожиданно оторвал стук по металлическому карнизу за окном. Сергей обернулся и увидел голубя. – Какаду! – хохотнул Трескачёв и подкинул в фор-точку печенье. Оно стукнулось о верхнюю часть наружной рамы и отскочило вниз, на улицу, спугнув голубя, тут же улетевшего прочь. “Вот ведь сейчас кому печенюшкой по голове попало б… – подумал Сергей. – Впрочем, это лучше, чем, спуги-вая птицу, стучать по стеклу и разбить его. Да еще так, чтоб вниз всё обрушилось”. С улицы послышался надрывный кашель. “Убей я его сейчас своей печенюшкой, это б называ-лось эвтаназия”, – подумал Сергей и выглянул в окно. Мужика уж не было ни видно, ни слышно. Трескачёв смотрел на улицу с восьмого этажа. В детстве на такой высоте уже голова кружилась. Сам-то он ребёнком жил на втором. Спрыгнуть можно. Было это когда по земле ещё динозавры ходили. То есть чёрт знает когда, и Сергей учился чёрт припомнит в каком классе. Уроки закончились, но впереди маячила эта – тер-петь невозможно – продлёнка. И вместо того, чтоб где-нибудь шухерить, скоро предстояло вернуться в школу. Но немного времени у них ещё было, – у Сергея… впро-чем, нет, у Серого – так его тогда звали на улице – и его друга, с кем спустя годы будут хохотушек на Пяти Углах цеплять. Они гуляли возле дома Серого, и вдруг увидели на крыльце подъезда коробку из-под торта. Друзья перегля-нулись и одновременно кинулись к коробке. К такой бе-ленькой да аккуратной.- О-а-а! – в азарте закричал друг на бегу. – О-а-а! – перекрикивал Серый. Он оказался чуть быстрее. Когда носок ноги уже летел точно в коробку, и невозможно было отвести удар, в голове промелькнула старая, всем известная фишка про кирпич в ничейном мячике. “Ой!” – воскликнуло в мозгу отчаянье, и нога вреза-лась в картонную упаковку. Сердце сжалось… Но боли он не почувствовал. Коробка подлетела, открываясь, и в сто-роны прыснули ошмётки торта. “Очень много крема”, – тупо подумал Серый. – О-э… – издала нечленораздельный звук тётка, стоя-щая здесь же, на подъезде, прежде оживлённо болтающая по телефону-автомату. Она смотрела округлившимися глазами на веером раз-летевшийся по асфальту торт. Друзья, не говоря ни слова, стремглав кинулись мимо ошарашенной тётки в подъезд. И, только когда они уже летели вверх на второй этаж, пере-прыгивая через ступеньки, с улицы раздался пронзитель-ный крик, словно вой запоздалой сирены.

Серому свою дверь открыть, что торт пнуть – миг. Раз – и они уже заскочили в квартиру. А, переведя дух, вдруг поняли, что сами себя загнали в ловушку. Надо было бе-жать куда-нибудь прочь по улице. Теперь же тётка навер-няка устроила засаду в подъезде. А в продлёнку уже было пора идти. Опоздают – всё будет доложено родителям. А у них прогулов немеряно! За что и сослали их на дополни-тельные занятия. Что ж делать? Если из квартиры выйти, то засечёт тётка и вечером предъявит родителям Серого счёт за торт. Если же остаться дома, то предъявлять будеть училка. – Лоджия, – проговорил друг. Они переглянулись и молча пошли на лоджию. – Да, прыгнуть можно, – глянул вниз Серый и посмо-трел на друга. – Давай. – А чё это я? – запротестовал друг. – Торт ты пнул. И лоджия твоя. Ты первым и прыгай. Серый опять посмотрел вниз, на газон, спускающий-ся от тротуара к дому под углом градусов в сорок. – Я… – проговорил он не очень-то уверенно. – Раз плюнуть. А ты что ж – не можешь? – Могу, – усмехнулся друг. – Плюнуть. И раз, и два. А прыгать ты первый должен. Я – после. Серый, перегнувшись через парапет, плюнул вниз. Упавшая слюна лежала, такая близкая, в бетонной канаве для стока воды. А прыгать предстоит на склон – вообще рукой подать. Тем более на землю. – Раз плюнуть, – повторил Серый уж более решитель-но и перелез через парапет. Теперь он держался за него руками за спиной, стоя на крохотном выступе одними пятками. Невдалеке какие-то две девчонки перестали заниматься своими девчачьими делами и с любопытством уставились на Серого. Всё, об-ратной дороги не было. И он, конечно же, прыгнул. А, приземлившись, почувствовал сильнейшую боль в той самой ноге, что летела на коробку и, казалось, обречена была сломаться, врезавшись в спрятанный кир-пич. Но Серый даже не пикнул, помня о наблюдающих девчонках и ещё не прыгнувшем друге. Подняв лицо, он улыбался. – Прыгай, – сказал Серый другу. Тот, заподозрив неладное, молча разглядывал его. – Пры-ы-ыгай! – продолжал выдавливать улыбку Се-рый. – Чё ты оскалился-то? – спросил друг. – Ну, давай же. – А ты отойди, – сказал друг. – А ты рядышком. – А ты пройдись-ка немножко, – предложил друг, даже и не думающий перелазить через парапет лоджии. С лица Серого исчезла улыбка. Он встал на здоровую ногу, а когда попробовал ступить на ту, что болела, то чуть не взвыл. Нога подкосилась, но Серый устоял, скрипнув зубами. Девчонки засмеялись, а друг сказал: – Знаешь, пожалуй, я прыгать не буду. Серому уже было всё безразлично, и он похромал до-мой. У подъезда, конечно тётки уж и след простыл. А раз-летевшиеся ошмётки торта доедали дворовые собаки. Одно хорошо, в продлёнку идти не пришлось. В травмпункте врачи обнаружили у него трещину ступни и наложили лонгет. 6.Сергей пошёл в комнату смотреть утренние телепере-дачи. Он включил телевизор с лентяйки и завалился на диван. Пульт от телика был не родной. Родной он оставил у Аллы. У той оказался такой же телевизор, а лентяйки к нему не было. Они тогда попробовали жить вместе. Алла, конечно, барышня красивая, но причуды у неё – ну его на фиг. Сергей ушёл от неё недели через две, обратно в свою съёмную квартиру.

С экрана утверждали, что в каждом человеке скрыва-ются тысячи личностей. “Что за чепуха”, – подумал Трескачёв и выключил телик. По жестяному карнизу окна забарабанил дождь. Сер-гей вновь разобрал постель, и улегся досыпать. Мысли тё-плой тихой рекой поплыли вдаль, увлекая сознание в мир спокойного сна. СЛАВНЫй Тёмной ночью осенней Припозднилась гражданка, пешком Возвращаясь домой по аллее В пальто с норковым воротником. Торопилась, путь свой срезая Не пошла там, где были огни – В заборе дыру подыскала, Свернув с дороги в кусты. А там, по нужде своей малой, Гоп-стопник по прозвищу Шкерт Стоял, траву поливая, Дымил сигареткою “Кент”. Увидел гражданку в пальтишке – Запрятал хозяйство в штаны И к ней подвалил он неслышно Под покровом ночной темноты. – А ну-ка, снимай-ка пальтишко, И сумочку мне одолжи. Я бедный романтик, не всем же Купаться, как ты, в роскоши. Гражданочка шум вдруг подняла – Во, нервная! Как завизжит… И тут же, кусты подминая, Герой к ней на помощь спешит. Здоровый детина – два метра – Романтику кости ломал, А после с гражданкой под ручку Домой к ней ушкандыбал. А после через неделю, А может быть и полторы Гражданку с пальто повязали В аллее всё той же менты. – Вот и попалась, стервоза! – Ей мент на допросе сказал, А чтоб убедительней было, С размаху по уху как дал! – Пальто ж то украли у тёщи Начальника ГУВД. Получит гражданка по полной, Как в старом НКВД Клялась она и божилась: – На рынке купила пальто! Менту это было до фени, Он дело сдал в суд всё равно. Гражданочка срок щас мотает, Романтик в больничке лежит, Герой лечит триппер, икает – Гражданкою он не забыт. Такая история была, Такие, брателла, дела – Гражданка пальто не отдала И всем жизнь попортила. 1.Я смотрел на то, что раньше было едой человека. Быть может, бифштексом, прежде скакавшим телёнком с задор-но задранным хвостом. После его убили на скотобойне и расчленили. Люди, потрошившие тушу, и представить не могли, что скотина, став дерьмом, обретёт невообразимую известность. Не для них, а для их детей. Говно. А сияет-то как! Не иначе, святой или слесарь с атомной станции обделался на фоне города. Город на заднем плане наверняка Лондон. И не одной буквы по русски. Ещё бы! В СССР не выпускают в тираж изобра-жение говна. У нас его делают. Натуральное. Кроссовки “СКОРОХОД”. Выглядят так, что в далёкой Англии никто, из чисто моральных соображений, не выпустит товара с изображением такой обуви на упаковке. – Зоныч, где пластинку “SEX PISTOLS” надыбал? – спросил я тогда у сокурсника в ПТУ. – На дыболках, – ответил Зоныч, находящийся в кольце обступивших его пацанов. Точнее, пластинку “SEX PISTOLS” в его руках. Сколько ж прошло? Сейчас 2008 год… Мдаа… Девят-надцать лет. Теперь я у половины пацанов, тогда обступив-ших Зоныча, имён не вспомню. – Давайте “SEX PISTOLS” врубим, – без всякой на-дежды предложил я. Молчание. Укоризненно-сожалеющий взгляд давнего друга. – Какой секс, какой пистолс?! – весело возмутилась жена друга. – Танцуют – все. И, выйдя из-за стола, первой пустилась в пляс под попсовое “унц-унц”. К танцующей Лене поспешила Оль-га, утягивающая за собой Длинного. Моего кореша. Длин-ный, он и есть Длинный. Под два метра ростом. Неуклюже топтался меж миниатюрных и – в отличие от него – гармо-нирующих с музыкой девиц. – Я тоже хочу, – закапризничала Катька. – Так иди. Неделю были знакомы, уже убедился – она не из стес-нительных. С Ленкой-Олькой быстро спелась. Так в чём же дело? – Я с тобой хочу, – сказала Катя. – Не, я только под “SEX PISTOLS” танцую. Глядя на выходящую из-за стола Катьку, я подумал: “Лучше быть занудой, чем клоуном. Вон, Длинный – он бы хорошо в каменоломне смотрелся, а не пытающимся тут выплясывать. – Славный, ну не ставить же сейчас “SEX PISTOLS”, – сказал оставшийся со мной за столом Лысый. И усмех-нулся. – Или GOREFEST. Баб обламывать. Он отгрыз кусок вяленной, жирной путассу, вытер руки туалетной бумагой и отпил из кружки пива. Я после-довал его примеру. Конечно, надо находить что-то обоюдное. Вот мы и чередовали “унц-унц” и то, что могли слушать из нашей музыки барышни. Плясуны вернулись за стол. И потекла заунывная – для меня – беседа. Потому как обсуждение неприсут-ствующих знакомых я всегда считал делом не своих пол-номочий. Потому сидел молча. Попивал пиво. Покусывал рыбу. Покуривал сигарету. И компания-то своя, но какая ж то-ска… Вот, помнится, летом 1996 года я с Длинным сидел здесь же, в квартире у Лысого. Тоже пили пиво, но из коло-нок звучала Г.О. – Тоска, – сказал Длинный, ставя опустошённую кружку на стол. И тут же открыл новую бутылку. – А ты гони её прочь, тоску-кручину, – проговорил Лысый. – Сейчас что-нибудь придумаем. – Тебе легко придумывать, – пробурчал Длинный. – У тебя мозг есть. – А у тебя нет? – удивился Лысый. – Хотя б спинного? Костного?.. – Откуда мне знать? Мне знать нечем! – вздохнул Длинный и обратился ко мне: – А у тебя с мозгом как, бра-туха? – Одолжить хочешь? – спросил я. – Я б академику под проценты мозг одолжил. Но ты ж не академик, процентов с тебя никаких. – Ну, раз я тупой, то вам самим придумывать потеху, – усмехнулся Длинный. – А то у меня одна забава: тумаков обоим надаю – всё веселье.

– Давайте на желание спички тянуть, – предложил Лысый. – На какое? – спросил я. – Да пофиг! На любое. На идиотское. – Хочу денег много, – сказал Длинный. – Иди работать, – предложил Лысый. – За еду, – вставил я. – Ну, вот вам и желание! – развёл руками Лысый. – Проигравший идёт на улицу с плакатом на шее: “РАБО-ТАЮ ЗА ЕДУ”. – Точняк! – воскликнул я. – С плакатом в центр за-нятости. Только надо сразу обговорить детали. – Да, – согласился Лысый. – Зайти в “центр”. Прой-тись там. Почитать объявления. Минут через пять выйти и постоять у входа. – Ага, – поддержал я. – Постоять, скажем, с час. – Долго, – сказал Длинный. – Полчаса хватит. – Ты уж тоже, Длинный, догадываешься, кто проигра-ет? – засмеялся Лысый. – С чего бы мне проигрывать?! – обеспокоился Длин-ный. – Это не я сказал, – смеялся Лысый. – Славный, твой друг на меня порчу наводит, – сказал мне Длинный. – Успокой его, не доводи до греха. От этих слов Лысый и вовсе, со смеху согнувшись, стукнулся лбом о стол. – Он и в самом деле не говорил, что ты проиграешь, – заметил я. – И ты туда же! – воскликнул Длинный. – Не, я здесь же. А порчу ты сам на себя навёл. Теперь твоё подсознание будет изо всех сил стремиться проиграть. Тебе теперь лишь кажется, что ты хочешь выиграть. – О! – отмахнулся двумя руками Длинный. – Ты страшный человек. Хорош меня зомбировать. – Пусть у проигравшего будет шляпа для милостыни, – сказал Лысый. – А чё, давайте, – поддержал Длинный. – Может, мне на машину насобираем. – Это уж как постараешься! – опять засмеялся Лы-сый. – Ладно, посмотрим, кто после смеяться будет, – ска-зал Длинный. Мы принялись за плакат. Нашли какую-то картонку и написали: “ГОТОВ РАБОТАТЬ ЗА ЕДУ!” И после ещё при-писали мелко: “овсянку не предлагать”. Шляпы у Лысого, конечно, не было, и под милосты-ню мы нашли коробку из-под обуви. Спички предлагал тянуть я. Потому как оба друга – прощелыги знатные и веры им нет. Но чёрт! И блин! И на-стоящие маты! Когда они вытянули по спичке – в моей руке осталась короткая. – Получил! – обрадовался Длинный. – Ничего-то ты с моим подсознанием не сделал. – Ещё бы, – сказал я. – У тебя его просто нет. Перед нами высилось трёхэтажное здание “Центра за-нятости”. С коробкой подмышкой, с плакатом на шее я, хоть и хмельной, но всё ж неуверенно пошёл к входу. При-ятели последовали за мной на расстоянии. Обширный зал первого этажа. По периметру – сиде-нья для ожидающих. Их набралось предостаточно. Ску-чающие, волнующиеся, утомлённые. Все они вдруг уста-вились на меня. Прежде я испытывал такое же ощущение – что нахожусь не там, где надо – в призывном пункте военкомата. В центре зала я остановился. Длинный еле сдерживал смех. Лысый же был серьёзен. Подошёл к доске объявлений и косился на меня. Все остальные же – тара-щились. Вон и женщина за окошком, выдававшая какие-то бумажки, прервала свою речь, уставившись на меня. То же самое проделала и очередь, стоящая к ней. В тихом зале стало ещё тише. И поэтому очень отчётливо послышались шаги спешащего к выходу Длинного. Видать, силы, помо-гающие ему бороться со смехом, иссякли. Когда дверь за ним хлопнула, все словно проснулись.

Ожили пониженные голоса. Заскрипели откидные стулья. Зашаркали ноги. А женщина за окошком сказала: – В двадцатом кабинете. Я был всеобщим, откровенным центром внимания всего с минуту. После все сделали вид, что я им не инте-ресен. Как было условленно, я подошёл к доске объявлений. Сделал вид, что читаю. После не спеша пошёл к выходу. Выйдя на улицу, сел на бетонные ступеньки близ входа, скрывшись за плакатом “ГОТОВ РАБОТАТЬ ЗА ЕДУ!”. Из-за него торчала только моя, нуждающаяся в пропитании, физиономия. Да руки, достающие из пачки “WINSTON” сигарету.В коробку под плакатом звякнула мелочь. Это вышел из “центра” щедрый господин Лысый. – Дай тебе Бог здоровья, сынок, – поблагодарил я. Грело солнышко, пели птички. При лёгком дунове-нии ветерка, словно что-то нашёптывая, шелестела ли-ства. Мир был прекрасен, а жизнь хороша. Только всё это меня не касалось. Лысый уселся на скамейку неподалёку. К нему подо-шёл Длинный, успевший сходить за пивом. Непременно холодным! Они приподняли бутылки, словно говоря мне: твоё здоровье. И принялись пить. В какие времена приходится жить! Подонки, бухаю-щие средь бела дня на улице, никого не впечатляют. Зато на меня таращались все входящие в “центр” и косились выходящие. Но денег никто не кидал и работы не пред-лагал. Рядом припарковалась новенькая, с виду дорогущая иномарка. Из неё вышла, сделав ключиком “пик-пик”, красивая брюнетка лет тридцати в лёгком платьице. И на-правилась в мою сторону. Я перестал быть центром вни-мания. К примеру, Длинный рисковал лишиться глаз, которые могли вот-вот выскочить из орбит и, пролетев приличное расстояние, шмякнуться на асфальт возле цокающих шпилек. Я щелчком отшвырнул окурок, на удив-ление точно залетевший в урну. Брюнетка глянула на меня и прошла в “центр”. Вышла она минут через пятнадцать, когда я уж поду-мывал заканчивать этот цирк. – Не густо, – сказала она, заглянув в коробку с мело-чью. – На еду не хватит. Но ничего, у меня есть для тебя работёнка. – Только не за овсянку, – предупредил я. – Что ты! Расплачусь исключительно едой. – И какая работёнка? А то я, конечно, мастер, но ра-ботать не умею. – Так что ж ты работу ищешь? – Помилуй, кормилица, так ведь нужда. И потом, я – работник интеллектуальный. Могу тебе баллистическую ракету начертить, или кроссворды разгадать. Какая задача перед нами? – Задача, я так понимаю, утереть твоих приятелей, – усмехнулась брюнетка. – Ого! – удивился я. – А их имён ты не видишь? – Хватит болтать. Ты идёшь? – Конечно! – сказал я и, вставая, наступил на короб-ку с мелочью. – Тфу ты, блин! – И выкинь этот плакат, – тихонько засмеялась брю-нетка. Пока мы шли к машине, я ни разу не взглянул на по-донков с пивом. – Что, в карты проиграл? – спросила брюнетка, вы-руливая со стоянки. – Не, в спички. – Хм, спички… – усмехнулась брюнетка. – Всё равно, проиграл – плати. Спичечный долг – дело чести. – Она вдруг серьёзно посмотрела на меня. – Ты человек чести? – Не, я проходимец известный, – тоже серьёзно от-ветил я. – Втираюсь сначала в доверие. Затем – в машины. А после туда, где и вовсе ничего не вотрёшь.

– А лицо такое благородное. – Это специальное лицо. Наивных барышень обма-нывать. – Забавный, – улыбнулась брюнетка. – Смех и радость мы приносим людям. – Я тоже как-то проиграла желание подругам. – Хорошо, не моим друзьям. – Хо-о-о, знаешь, какие девки бывают коварные?! – А бывают и не коварные? – Так, не поняла. Это и я что ли?! – Да ты самая знатная средь них! Заманила беспри-зорника конфеткой, да глазами добрыми. Она, вдруг закрыв глаза, повернула лицо ко мне. Ма-шина продолжала катить по городской дороге средь других автомобилей. – И какого же цвета эти глаза? – Обалденного, – ответил я, косясь на бампер впере-ди идущей машины. Брюнетка улыбнулась, не открывая глаз, и чуть при-бавила газу: – А какой он, обалденный? – Это когда видишь и думаешь: о, как обалденно. Бампер угрожающе приближался. – И всё же… – настаивала брюнетка. – Серые, – сказал я. Наконец, брюнетка открыла зелёные глаза и, подмиг-нув мне, нажала на тормоз. Машину дёрнуло и меня кину-ло на бардачок. – Пристёгиваться надо, – сказала брюнетка. – Ты на права в Индии сдавала? – А там пристёгиваться не надо? – Там вообще ничего не надо. Особенно верхом на слоне, – сказал я, пристёгиваясь. – Тебя как звать? Меня Слава. – Я – Катя. А как ты обычно знакомишься? – Очень приятно. Обычно я говорю незнакомке: привет, как дела, дай денег в долг. – Мне тоже приятно. И даже денег не попросил. – Пока ты за рулём, я сам тебе что хочешь отдам. – Слава, – проговорила Катя. – Какое славное имя. – Те два олуха, оставшиеся на скамейке, так меня и зовут. – Люди из племени “Олухи”, зовут тебя Славное Имя? – Нет, олухи зовут меня Славный. – Мне нравится, – сказала Катя, следя за дорогой, и попросила прикурить для неё мою сигарету. – Я свои дома забыла. Вечно чего-то забываю… Так где тебя вы-садить? – Там, где мне будут рады. Где накормят, напоят да спать уложат. А утром похмелят, денег дадут и попросят: приходи ещё, – сказал я и прикурил ей сигарету. Она закурила, спросив: – И всё же? – Ты ж меня работать наняла. За еду. Точно, всё забы-ваешь. – А-а. Но ты ж вроде признался, что делать ничего не умеешь.- Зато я – мастер! – Ну, а кран починишь, мастер? – Башенный? В лёгкую! – Нет, – засмеялась Катя. – Кухонный кран. – Те же гайки, только меньше. Да я его с закрытыми глазами! – И такие спецы на улице валяются! – Я ещё не валялся. Спецы после пары пива не валя-ются. Кстати, а что ты забыла в центре занятости? Думала, что это такой “бутик”? – А я безработная. – Неужто трудоустраивалась? – Звучит, как диагноз на латыни. Мне субсидия нуж-на, чтоб за квартиру меньше платить.

Утро следующего дня я встретил в Катиной постели с бокалом вина и сигаретой в зубах. Хозяйка в накинутом халатике, присев у видеомагнитофона, меняла кассету “METALLIKA” на запись фестиваля в Тушино. В полдень Катя ставила клипы, а я, голый, сказал, что гусарам штопоры не нужны. И, приложив к стене книгу, с трёх ударов наполовину выбил из бутылки вина проб-ку. Затем, вырвав её зубами, отпил из горла? под музыку “OFSPRING”. Протянул вино Кате, и та тоже приложи-лась к горлышку. Вечером, когда с экрана солист “H-BLOCKX” пел в мегафон, мы лежали на смятой постели, запятнанной красным, словно кровью, вином. Мои волосы были все в пуху от разорванной подушки. А Катя отшвырнула вто-рую половину халатика к первой, валяющейся на полу. Мы смеялись, как истеричные. А когда через тюль багряное ночное солнце залило комнату, мы лежали, обнявшись, в тишине. Для безработной Катя жила очень неплохо. Да и для работной, впрочем, тоже. По-любому не на пособие. Она всегда была рада моему визиту, но о нём мы обязательно предварительно договаривались. Катя настаивала. Часто она отклоняла наши встречи, умалчивая о причинах. В конце концов, я прямо спросил: в чём дело? – Помнишь, я говорила тогда, в машине, про прои-гранное мной желание? Проигравшая должна была узнать адресок у первого встречного мужика. Проиграла я. Он оказался состоятельным человеком. Всё просто. Он женат, а меня содержит как любовницу. И что же… Я продолжил приходить к ней в качестве любовника чьей-то любовницы. И деньки те были обал-деннейшими. Но всё обалденнейшее быстро заканчивает-ся. Или превращается в будничное. Катя была застрелена на пороге собственной кварти-ры женой состоятельного любовника. Пистолетная пуля вошла в Катин глаз (какого ж цвета эти глаза?.. Обалден-ного). О произошедшем убийстве мне рассказала пожилая соседка. Заставшая меня недели через две после убийства, звонящим в Катину квартиру. Перемкнутая от ревности жена застрелила открывшую ей дверь Катю. Затем, пересту-пив через труп, прошла в квартиру и выпустила четыре пули в мужа, только и успевшего – вскочить с постели голым. От-куда всё это соседка знала – мне не интересно. Важен факт. Катя убита. Подробности, причины, следствие не имеют те-перь значения. Хотя удивительно – мужа не задела ни одна пуля. Шестой выстрел жена произвела себе в голову. И к мо-менту приезда “скорой” все еще оставалась жива. 2. Быть может, стрелявшая себе в голову выжила и всё еще живёт со своим мужем? Сейчас рядом со мной совсем другая Катя. Эта не нажмёт на газ, закрыв глаза. Наоборот, её глаза всегда открыты. Свое завтра она готовит с вечера: ежедневно записывает аккуратным подчерком в блокнот подобие плана будущего дня. Примерно это выглядит так: в 7.00 дзынь-дзынь будильник. Завтрак. Работа. Сказать Петровне, что она дура. С работы в магазин за хлебом (хочу мороженого). Изнасиловать Славного!!!… На нынешнее утро Катя написала: во всём виноват Славный и пиво… Забавная привычка. – А я хочу вместо ванны душевую кабинку, – сказала Ольга. – М-м-м, не знаю, – замялся Длинный. – Я б тоже хотела кабинку, – сказала Катя. – И чем они лучше ванны? – пожал я плечами. Сначала мы выяснили, что женщины предпочитают душ. Затем обсудили плюсы и минусы ламината. А после вос-торгались евро-окнами, наконец установленными у Лысого. И всё это под музыку “унц-унц”. Я – трафарет зануды. На-ложите меня на этот благоустроенный, радужный мир “унц-унц”. Промокните меня серой краской. Я динозавр на Се-верном полюсе, меня никогда не должно было быть здесь! Ерунда какая-то. Это мои друзья. И Катька, едва их знавшая, была как золотая рыбка в воде. А тебе что не так, серое ископаемое? Древний инстинкт позвал в болото? Чмяк, и мой башмак, продавив мох, черпанул болот-ной жижи образца лета 1994 года. – А! Пограничник хренов! – выкрикнул я Лысому. Это была его идея сойти с трассы в сопки. Он заявил, что, как отслуживший на далёкой заставе, знает толк в подножном корме. – Что-то ни одной кормушки под ногами так и не вижу, – возмутился я. – Не неси ерунды, – сказал Лысый. – Два метра отош-ли.- Да в натуре не вижу! А ещё тревожно мне. Свернули в царство карликовых берёзок. Звучит, как быстро прогрес-сирующая болезнь: карликовая берёзка. Пропащие места. – Да тут полно признаков человека! – Лысый пнул пивную баклажку. – Призраков тут полно, – сказал я и сплющил рифлё-ной подошвой банку “PEPSI”. – Мы как сталкеры. И впе-реди – только мхи коварные. – Как-то зловеще, – сказал Лысый. – Вот расска-зать сказку: ступил молодец в лес еловый… И чё? По-думаешь. И совсем другое дело: ступил молодец во мхи пропащие…- Вот именно, ступил молодец. Никогда умом не от-личался. – От кого? – От канарейки своей. – Той канарейкой его Любка-молочница наградила. – На день здоровья, – сказал я, уклоняясь от ветки. – О, здоровье поминается всем селом у молодца! Горь-кую хлебушком закусывают. Первый стакан всегда за упо-кой печени.

Мы отошли уже так, что дороги не было видно, но шли параллельно ей. То – прыгая с кочки на кочку, через мокрый как пропитанная губка мох, то – обходя заросли кустарника, поднявшись на возвышенность. – В какую жопу ты меня затянул? – спросил я. – В редкую. Тут светло и берёзками пахнет. – Может, зубы тебе выбить? К потешным речам – по-тешная дикция. – Да не парься. Я нас сюда затащил, я нас отсюда и вытащу. – Однако уж полдня я сам себя тащу! – серчал я на Лысого. Сошли с трассы, я промочил одну из своих люби-мых ног. А ею ещё топать и топать. И вообще – это Лысый завёл меня туда. Надежда на то, что, вернувшись на дорогу, нам удастся остановить попутку, у меня пропала. Семь часов мы про-топали, и ни одна машина не стопорнулась на наши ожив-лённые, а после всё более вялые голосования. Как нас за-несло туда? Да самым нелепым образом. Поздним вечером мы с Лысым сидели у него дома, попивали пиво. Вдруг – телефонный звонок. – Это ж безумие, меня сейчас тревожить, – сказал Лы-сый телефону, снял трубку и вдруг очень обрадовался. Это оказался – ой-ё! – армейский дружок. Буквально Братуха. Который вскорости будет проклят мной во мхах заполяр-ных. Кстати, жил он в городе Заполярный. Этот “ой-ё” позвал Лысого в гости. Ну, и меня заодно. Сказал, что денег у него полно, и главное тут – чтобы у нас хватило на дорогу туда. А там всё будет. Волшебная фраза. Редкий человек устоит. Потому как редко у кого всё есть. С деньгами у нас был напряг, поэтому, когда пиво за-кончилось, в магазин мы не побежали. На билеты в одну сторону хватило бы. Лысый выделил мне диван, и я зано-чевал у него. Показалось – едва успел закрыть глаза, как друг уж затормошил меня за плечо. – Оставьте меня, я живой, – пробурчал я, натягивая одеялко на голову. – Ту-ту-ру-дуу! – притворился Лысый горнистом. – Чего ты мне: ту? Чего: ру-дуу на ухо спящее? – Просыпайся, ухо спящее, буди остальной организм. Пора собираться. – Вот, ты, блин! Вот, ты, нафиг! Ну, нельзя ж так с бо-жьей тварью обращаться. Вот так вот брать за плечо и тор-мошить, тормошить. Что я, тормашки какие-то? – А как мне Вашу Милость будить прикажете-с? О, тут я, прикрыв глаза на мечтательной физиономии, сказал: – В полдень, под плеск шампанского, наливаемого в бокал грудастой горничной Луизой. – А в шесть утра, под плеск “утки”, меняемой гру-дастой санитаркой бабой Клавой, ты просыпаться не хо-чешь? – Ну, вот, ты, блин. Ну, вот, ты, нафиг, – опять забур-чал я и сел на диване. – Сколько сейчас времени-то? – Полшестого. – Типун тебе на язык! – простонал я и вновь упал на подушку. – Да вставай же! Мы ж собирались к моему корешу. – Мы… Какие вы быстрые. – Кончай придуриваться, вставай. Я пошёл себе чай наливать. – Вот мне нравится это “себе”! А как насчёт того, что мы в ответе за того, кого разбудили? – Оттягивал я момент расставания с удобным диванчиком. Когда я со всклокоченными волосами зашёл на кух-ню, Лысый уж вовсю хлебал чаёк. – Умылся б сходил, – хохотнул он и откусил полпече-нюшки. Я глянул на оставшиеся четыре печеньки и сказал: – Сначала чай. – Думаешь, все хотят тебя объесть? – Нет, только ты.

Через полчаса мы уже отправились на вокзал. В голове шумело лёгкое похмелье. Я вообще сомневался, что хочу куда-то ехать. Но мозг отказывался в этом разбираться, по-зволив телу плыть по течению. Не зная расписания, мы все же поспели вовремя. Кассирша сообщила Лысому, что наш автобус отправля-ется уже через пять минут. Денег оказалось как раз на два билета. – Держись меня, братуха, и сказка станет былью, – сказал Лысый, подтолкнув меня плечом к выходу с авто-вокзала. Как только автобус тронулся, я откинулся на спинку сидения, закрыв глаза. И дорога быстро убаюкала меня. Меня ожидал невиданный друг Ой-ё, и невиданные блага в невиданном городе. Проснулся я с идиотской улыбкой. За плечо меня тор-мошил морпех, метра два ростом, в чёрном берете. “Сколько ж можно меня сегодня тормошить?” – по-думал я. – Документы! – потребовал он. “Ух, долговязый, а не пошёл-ка бы ты долговязить куда подальше”. Я посмотрел на Лысого. Тот тоже спросонья хлопал непонимающими глазами. – Какие ещё документы? – спросил я. – Пропуска, паспорта, – пояснил-поторопил морпех с повязкой “КПП” на руке. – Нет у нас никаких пропусков. Чё за дела?! – возму-тился Лысый. – Пройдите на выход, – велел долговязый и повер-нулся к пассажирам напротив. Те показали на паспортах фото и прописку. Мы поднялись и направились к выходу. – Что это? – спросил я Лысого оказавшись на улице. Обе стороны дороги контролировали морпехи. Вот двига-ющаяся нам на встречу “Жигули-копейка” остановилась.

Водитель предъявил документы и поехал дальше. – КПП, – кивнул Лысый на одноэтажное строение на обочине. – Так это закрытый город?! – Выходит. – Кое-что из жопы. Твой-то Ой-ё о чём думал? – Да хрен знает… Он про КПП никогда не говорил. Из автобуса вышел морпех. Двери закрылись, и наш “Икарус” тронулся к городу, видневшемуся ниже по доро-ге. Без нас.- Так что ж, Заполярный закрытый город? – спросил Лысый морпеха. – Вроде, нет, – пожал плечами долговязый. – А чё тут такое? – развёл я руками. – Нахрен тогда КПП? – спросил Лысый. – Кого ло-вите? – В том числе и таких, как вы. – Казалось, морпех с трудом подавляет зевоту. – Чё он буровит? – толкнул я Лысого в бок. – Хватит базарить, пошли в город. Я пива хочу. – Давайте. Хоть кому-то сегодня по печени дам. – В глазах морпеха появился интерес. – По-моему, сначала лучше зайти на КПП, – предло-жил Лысый. Я ступил на порог КПП решительным, дерзким, на-глым. Долбанные заморочки, а я хочу пива!!! Вышел я из КПП, как обухом ушибленный, недоуме-вающий и растерянный. Долбанные заморочки, а я хочу пива… “Тысячу чертей!” – воскликнул бы сейчас Д”Артаньян. – Ёбтать! – вздохнул Лысый. На КПП дежурный офицер сообщил, что приехали мы не в Заполярный, а в Полярный. Закрытый город. Ко-сяк Лысого. Он брал билеты. Теперь нам предстояло прак-тически без денег преодолеть путь до Мурманска, длиною километров в восемьдесят. Чуть ниже КПП стоял белый столб, с надписью сверху вниз “Полярный”. Этот указатель мы проспали. Тут была развилка дорог, и дорожный знак, аки камень былинный, предупреждал: направо пойдёшь – в Снеж-ногорск попадёшь. Назад пойдёшь – в Полярный попа-дёшь. А прямо пойдёшь – в Мурманске будешь. Значит, нам туда дорога. Мы махали машинам. Они равнодушно проносились мимо. – Это они твою физиономию стороной объезжают, – сказал я Лысому. – Надо было Батона с собой взять, его харю так просто не объедешь, – усмехнулся Лысый. – Да, Батона не объeдешь, и не объеди?шь. Когда он в гости заходит, мой холодильник начинает колбасить. Мимо прогромыхал “ЗИЛ” с надписью на борту “ХЛЕБ”. – Эту машину Батон остановил бы одним взглядом, – сказал я. – Только она в другую сторону. – А Батону пофиг, куда булки едут, – усмехнулся я. – Весело путь начинаем, – сказал Лысый. – Да обхохочешься! Восемьдесят кэмэ сплошной ржачки. – Как думаешь, сколько времени топать, коль никто не подвезёт?.. – Лучше о чём-нибудь хорошем думать. – Например? – О пинке, – сказал я. – О каком пинке? – О хорошем пинке по твоей жопе. – Э-э, ты чё там приотстаёшь! Призадумался о задни-це товарища, опасный дружок? – забеспокоился Лысый. – А ну, давай, держись в поле зрения. – Братуха, значит, в Заполярном? – проговорил я угрожающе. – И именно поэтому ты завёз меня в Поляр-ный? – Не время для мелких обид. Нам бы сплотиться в от-чаянную минуту. – Целуй крест, подлюга! – выкрикнув, кинулся я на Лысого. – Убили! – заорал тот, убегая по шоссе. – Нет ещё! – крикнул, смеясь, я. – Убили! – хохотал Лысый. – Уходит, гад! – Давай представим, что гад убежал, – умаявшись, остановился Лысый, переводя дух. – Нам силы беречь надо. Прошли пару минут молча, восстанавливая дыхание. – Вспомнил, как Чеполучо прокопана наелся, – заго-ворил я. – Тебя тогда только призвали. Не слышал? – Нет. – Кыша, мир праху его, где-то колёс надыбал. Он тог-да ещё не вмазывался. Ну, и предложил нам с Чеполучо по-пробовать. А времена-то тревожные были. Призывные. Вы с Длинным уже где-то маршировали. И мне светило. Поэ-тому хотелось убиться чем-нибудь. Чтоб после, в трезвости долгой, не было мучительно больно. – А Чеполучо-то чё? Ему ж только семнадцать было, – припомнил Лысый. – Да он с четырнадцати к призыву готовился. А в во-семнадцать Чеполучу уж закодировали. Ну, когда его с поч-ками на службу не взяли. – С почками не взяли, – усмехнулся Лысый. – Надо было отрезать, и – в строй. – Не суть, – сказал я и автоматически махнул рукой проносящейся мимо машине. – В общем, Кыша колёс предложил. А чё б и нет? Закинулись. А сам-то Кыша не стал. Поржал после: хана вам ребята. Но затем сказал, ухо-дя: не парьтесь. – Нормально: хана, не парьтесь.

– А мы и не парились. Сидели на лавочке, не торкает нас. Поскучнели. И какая-то тяжесть навалила. Всё как-то медленно стало, лениво. “Сомнительный кайф, – про-стонал Чеполучо, медленно подымаясь на ноги. – Домой пойду… я…” Ушёл. Я ещё посидел немного и тоже двинул к дому. Чувствую – я уже не тот, что прежде, но пока прихода не выкупаю. Ноги еле передвигаются. Мысли – тоже. При-чём не понять – в каком направлении и последовательно-сти. Благо я видел свой дом. Но, даже и глядя на него, бо-ялся заблудиться. Родаки меня не спалили. Придя, буркнул, что устал и иду спать. Зашёл в свою комнату. Закрыл дверь. Вздохнул об-легчённо. И… началась безумная ночь. Это, наверное, как ис-кусственная “белая горячка”. Там же алкоголь, распадаясь, с перепою превращается в какую-то хрень и в мозг бьёт. Я решил в постель лечь. С ремнём на штанах борол-ся вечность. Думал, пуговицы на рубахе вообще никогда не закончатся. А когда открыл шкаф закинуть шмотки, пришлось в сторону отскочить. Ещё б! Оттуда ковровой дорожкой выкатилась, расстилаясь, железная дорога. С протяжным “ту-тууу!” из шкафа запыхтел паровоз. И ум-чался из комнаты сквозь закрытую дверь. Вслед за ним скрутилась и исчезла железная дорога. Я уже не считал, что глюки – нечто увлекательное. Ничего прикольного в том, что паровоз уехал в комнату к родителям, я не видел. Такое палево! Ночью, в моменты, когда я себя помнил, было жут-ко. Пытаясь удержать свой разум при себе, я думал: когда же это закончится? И не удерживал, куда-то проваливался. Вновь выплывал, и тут же шёл ко дну. К моей кровати приходили какие-то люди. Донима-ли вопросами. Просто вынуждали отвечать им. Хотя я по-нимал, что их нет. Старался отвечать кивками головы. Но “приходящих” это не всегда устраивало. И тогда они тре-бовали внятного ответа. Сдаваясь, я натягивал одеяло по глаза и, приглушая этим голос, выкрикивал шёпотом: не знаю! Это был не я! Все врут! Отстаньте! Но они не отставали. Наоборот. Устраивали пере-крёстный допрос. Количество “приходящих” всё время менялось. А иногда они и вовсе исчезали. Но стоило мне расслабиться, как над ухом: “А-ха-ха! Сколько стоит моло-ко?” Кивок головой. “Да ответь! Кончай придуривать-ся. А-то как заору, весь дом на уши поставлю!” – “Ну, не помню!” – шёпотом выкрикнул я глюку. А сам думал, что сейчас зайдёт матушка и увидит свихнувшегося сына. А ещё матушку саму можно принять за глюк. Или за папу. Или она уже здесь. Нет, это старуха, похожая на Бабу-Ягу. “Вставай, буди родителей! Масло к подъезду грузовик при-вёз. Разгружать надо”. Больше ничего не помню. Очнулся, сидя у окна. Сколько просидел – не знаю. Рука, упёршаяся в подоконник, здорово затекла. Наверное, от этого и при-шёл в себя. Начал ею трясти. После в постель лёг и уснул. А, проснувшись, неважно себя чувствовал. Тормозил да опасался, что меня опять накроет. – Ничё себе, – усмехнулся Лысый. – Никогда колёс не глотал. – И не вздумай. – Теперь непременно попробую. А с Чеполучо-то что? – У него матушка то ли религией увлеклась, то ли про оккультизм наслушалась. Короче она решила, что в Чепо-лучо дьявол вселился. Тому ж, как мне, уединиться негде. Ну, он и отчебучивал на глазах у всего семейства. Матушка его в церковь тащить собралась. Беса изгонять. А сеструха, Светка, говорит: какой там дьявол, ваш сын наркоман. И вот мой башмак зачерпнул болотной жижи. Мы уже отшагали около семи часов. Порядком устали. Ноги гудели. Хотелось жрать. Но вряд ли мы прошли полпути до Мурманска. Лысый предложил сойти с дороги. Я согла-сился, надеясь хоть ягод пожевать, да воды найти почище. В который раз проклял Ой-ё. Вздохнул о своей нелёгкой доле. Пожалел промокшую ноженьку: ох, уж ты моя горе-мычная. После упал на колени и напился из лужи. – Надо б как в прошлый раз, ручеёк поискать. Хрен знает, что в этой луже осело, – сказал Лысый. – Ручеёк с таких же луж несёт. Вот отравлюсь, пусть тебя совесть всю жизнь терзает. – Вот ещё. Умер Славный так внезапно, закопали – да и ладно. Морошка оказалась ещё не спелой. Твёрдые красные ягоды. Не было ни черники, ни грибов. – Да, подножный корм, как и Заполярный, где-то в другом месте, – сказал я, пружиня, как на батуте из сухих трав, поверх болота. – Хорошо там, где нас нет. – В списках погибших? – Так ведь нет же, и хорошо. – Какой ты, Лысый, изворотливый. Как ни крути, у тебя всё хорошо. – А почему ситуация должна влиять на наше настрое-ние? Пусть наше настроение влияет на ситуацию. Главное помнить, что мы – друганы-братаны. – Как Чук и Гек, – усмехнулся я. – Да! Мы два крутых самоката! Или же две крутые санки. – Какие, на фиг, санки! Нас летом готовить нельзя! Летом мы ядовитые. – О, я даже язык себе прикусить боюсь – травануться можно. – А я по лету в колодцы не плюю. – Да иди ты! – поразился Лысый. – Знаешь, что, брат, – вздохнул я. – Нет тут поднож-ного корма. Давай обратно на дорогу выбираться. Может, всё ж подкинет нас хоть одна добрая душа. – Давай. Может, и подфартит. Лысый, уж обходя заросли кустарника, пошёл к доро-ге. И я, было, двинул за ним, как вдруг мне на плечо легла чья-то рука. Меня как током тряхануло. Дёрнувшись в сторону, я обернулся. И увидел этакого старичка-боровичка. Низенький, морщинистый, с седой бородкой. Как это он неслышно так оказался тут? Деревьица росли вокруг от-дельными островками. Он что, крался? – Хуууу, – выдохнул я. – Меня ж чуть паралич не раз-бил! Дедуля, что же вы по лесу бродите, людей пугаете? Си-дели б дома на печи. – Извини, внучёк, не хотел, – проскрипел старичок наполовину беззубым ртом. – Уж не дай Бог, если вы захотите… Вы откуда? Ваш посёлок, что ль, рядом? – Ага, Мишуково. – Что, гуляете тут? – спросил у Боровичка вернув-шийся Лысый. – Ага, – улыбнулся старичок. – Мы тоже гуляем, – усмехнулся я. – От Полярного с восьми утра. Нам ещё без денег до Мурманска гулять и гулять. – Ага, – кивнул Боровичок. – До Мурманска гулять да гулять. Вы лучше до Мишуково гуляйте. Мишуково рядом. Как раз за два часа поспеете. – Ого, – удивился Лысый. – Однако вы и походить! А на вид не скажешь. – Ага, – ввернул излюбленную фишку Боровичок. – Только нам до Мурманска топать надо, – сказал я. – Но до Мишуково ближе, – возразил старичок. – По дороге как раз часа два будет. – Мы уж поняли, – раздражённо сказал Лысый. – Только нам в Мурманск. Далось нам ваше Мишуково… – Ага, – улыбнулся старичок. – Мишуково. Он облизнул губу, наморщил лоб, словно мучительно вспоминая что-то, и сказал: – До Мишуково ближе топать. Идите в Мишуково. По… – Дороге часа два будет, – закончил я за старичка. – Ага! – кивнул Боровичок.

– Хууу, – выдохнул Лысый закатывая глаза. – Спасибо папаша, вы нам очень помогли. Пойдём мы от греха по-дальше. – Не за что, внучки, – сказал старичок. – Вы сами-то до дома доберётесь? – спросил я Боро-вичка. – А то, может, с нами? – Ага, дотопаю. Я всегда так гуляю. А со мной вам долго. Идите уже. – Счастливо тогда, – сказал я. – Пока, папаша! – махнул рукой Лысый, и мы пошли к дороге. – Чудной старик, – сказал я, выйдя на трассу. – Поживи и ты лет триста, – усмехнулся Лысый, – да ещё в Мишуково. Тоже чудным станешь. – Ага, лет триста, а какие прогулки! – Чё заагакал? Тебя старик укусил что ли? Если ска-жешь, что до Мишукова топать как раз два часа – я тебе, брат, в грудь осиновый кол вобью. Тогда я, оскалив зубы прохрипел: – Миишукооовааааа. – Вот прям дурачок-идиотом, – хохотнул Лысый. – Ты чего-нибудь знаешь об этом жутком посёлке? – Кое-что знаю, – сказал я, закуривая на ходу. – Был такой очень великий очень путешественник – Мишуков. Я его дневники читал. В них все путешествия очень дотошно описаны. А вот о Мишуково всего два слова: страшно, блин! – А старовер Мишуконтий сказал больше, – засмеял-ся Лысый. – Он… – И всё! – прервал я Лысого, хохоча. – Он просто ска-зал: больше! Только добрался до берега Мишуковского, и как заорёт: больше! – Так была открыта Мишуковская аномалия, – ржал Лысый. – Там всех клинит. – Но у местных иммунитет! – давился я от смеха. – А у пришлых башню рвёт. Чую, посёлок уж близко. – Ага, – ляпнул Лысый фишку старика, и захлебнулся смехом. – Ага! И курить не надо! Я тут же откинул окурок в сторону, и мы и вовсе чуть на асфальт не попадали – со смеху. – Местные пацаны продают минуты пребывания на своей земле, – продолжил Лысый. – Шестьдесят убойных минут по весьма приемлемой цене. – Мишуковские “копы” бьют тревогу. – Но дилер по кличке Тревога не колется. Лысый, хохоча, упал на колени в пыль обочины, а я сел задницей на край асфальта. Мы смеялись, а по дороге проносились редкие машины. Успокоившись – двинулись дальше, и вскорости по-дошли к указателю. – п. Мишуково, – прочитал Лысый. Дорога, пролегавшая средь сопок, теперь вывела нас к Кольскому заливу. Как широченная река, блистая в лу-чах солнца гладью воды, он величественно разлился меж двух крутых берегов, утопающих в зелени. На рейде, поза-ди нас, стояло два судна. А на той стороне, впереди, на-чинался Мурманск, с тянущимися вдоль береговой полосы портами. Вот ведь – рукой подать, но мы прошли лишь полпу-ти. В обход залива топать ещё столько же. – Да, Мишуково… – кивнул я. – Только смеяться рас-хотелось. – Наверное, весёлые минуты на халяву не торкают, – сказал Лысый. Посёлок располагался ниже дороги. Двухэтажка, че-тыре пятиэтажки, с десяток деревянных строений. Да три причала на берегу. – Давай спустимся? – предложил я. – Курева хоть ку-пим. – А коль папирос взять, то и на хлебушек хватит, – прикинул Лысый. – Ой, хлебушек! Хлебушек! – захлопал я в ладоши.

– Не расходуй энергию зря. Первым встретившимся местным жителем оказалась девушка лет двадцати. Она покидала посёлок, подымаясь вверх по дороге, к трассе. И, пока мы сближались, откро-венно рассматривала нас. Когда мы поравнялись, я уж хо-тел сказать ей: вы такая красивая, да яркая, что прям вот – зажмуриться. Не подскажете ли, где тут папиросы поде-шевле продают? Но неожиданно она заговорила первой: – Чего такие серые, мальчишки? – Серым звать только его, – кивнул я на Лысого. – А я – Слава. – Да и маршрут наш не детский, – сказал Лысый. – С восьми утра топаем. Повзрослели, больше в сказки про до-брых водителей не верим. – Разве что, в добрых фей, – сказал я. – Фей, – улыбнулась девушка. – А куда идёте-то? – В Мурманск, – сказал я. – Сейчас у вас курева ку-пим и дальше пойдём. – Денюшков нет, и дальше пешком? – уточнила де-вушка. – Ну, да, – буркнул Лысый. – Что ж, помогу я вам, – хихикнула девушка. – Как добрая фея. – Перенесёшь нас на тот берег? – уточнил я. – Не я, а шарик, – ответила фея. – Дирижабль? – буркнул Лысый. – Шарик – это катер, – сказала девушка. – У нас же денег нет, – напомнил Лысый. – Так катер и называется “шарик”, потому что на шару всех возит, – засмеялась девушка. – Вот, провалиться мне! – удивился я. – И что б тебе пусто было! – обрадовался Лысый. – Что, прям в Мурманск? – И прямо отсюда? – спросил я. – Ага! – кивнула фея.

И мы с Лысым, переглянувшись, рассмеялись. Фея обернулась к заливу и указала рукой: – Вон он, “шарик”. Отошёл от судна на рейде. Сейчас ещё к одному подойдёт, и – сюда. Идите к первому прича-лу. Там отъезжающие, садитесь с ними. – А с вопросами цепляться не станут? – поинтересо-вался я. – Это ж “шарик”! – хихикнула девушка. – На нём все местные гоняют. Вам повезло, что вовремя подошли. Ка-тер в пять вечера последний. – Ай, спасибо, Солнце! – воскликнул Лысый. – Если что-то, где-то, когда-то – я всегда, везде, сколько хочешь! – поклялся я девушке. – Не за что, – улыбнулась фея. – Договорились, если что-то, где-то, а сейчас к причалу спешите, а то уплывёт ваше счастье. – До свидания, – попрощался я. – Пока! – сказал Лысый. – Счастливо, мальчики, – сказала фея и пошла своей дорогой. Стоя на корме катера, который, на мой взгляд, был небольшим судном, мы смотрели на удаляющийся Мишу-ковский берег. – А папаша-то недаром говорил, что за два часа как раз поспеете, – проговорил Лысый. – Вот ведь старый чудик, – усмехнулся я. – А прикинь, мы б не курящие были. И прошли б мимо посёлка. – Не, хлебушка захотелось бы. – Ну, и что. Купили бы хлеба и попёрли дальше пеш-ком. – Да, фея встретилась натуральная, – сказал Лысый. – Это точно. А папаша просто малость не аллё. – Скажем прямо – безумен. Но помог. – Точно! – усмехнулся я. – И настроение поднял. Одно “ага” чего стоит. – Одно “ага” ничего не стоит. Чудовищная инфляция.

Это прежде за одно “ага” старик корову купить мог. Мы несли чепуху и смеялись, а Мурманский берег становился всё ближе и ближе. 3. “И чё я не спросил у феи домашний телефон?” – по-думал я, сидя за столом Лысого рядом с Катей. – Это ещё не отвратительная история, – сказала Оль-га, выслушав Ленку. И, отпив пива, поставила кружку на стол. – Я если про первое свидание с Длинным расскажу – всем подурнеет. Да, нет. Длинный не причём. Он у меня всегда красавчик. Это всё собака. – Брррр! – сморщился Длинный. – Только не про со-баку. – Про собаку, про собаку! – загорелась Лена. – Просим, просим! – поддержал её Лысый. – Да рассказывать особо нечего, – начала Ольга. – Дело уж поздним вечером было. Но лето. Тепло, солныш-ко. Мы на лавочку присели, у Семёновского озера. На-роду на удивление не было. В стороне только два мужика чего-то пили. Ну, значит, погодка волшебная. Птички там всякие. А Длинный – главный соловей. Настроение у меня лучше некуда. И тут к нам подходит “барбос”. Не хуже дру-гих дворняг. Одно ухо висит, другое торчит, морда разбой-ничья. Подошёл, посмотрел хитро, и… блеванул. Я глянул на Длинного, тот был близок к тому, чтоб по-казать всё в красках. – Блеванул отвратной субстанцией, а в ней оказалось нечто шевелящееся… – Ольга скривила лицо. – “Чужой”, наверное, из ужастика. “Барбос” опять на нас хитро так глянул, и вмиг снова эту гадость сожрал. Я сижу в шоке. Длинный топнул ногой. Собака метнулась в сторону и бле-ванула вновь. Тут уж у всех слушающих лица покривели. – Фу! – зажмурился Длинный. – А сверху бакланы кинулись. – Не бакланы, а чайки-поморники, – поправила Ольга. – Да хоть пингвины-пересмешники! – махнул рукой Длинный. – Обрушились целой бандой. “Барбоса” прогна-ли. И сами давай трепать “чужого” в блевотине. – Ой, хватит! – скривилась Ленка. – Срочно весёлую историю, – сказал Лысый. – Вер-ните моей жене цветущее лицо. – Повеселее… – проговорил я, пытаясь что-то при-помнить. Но меня опередила Катя, начав рассказывать байку, которой лет триста. И ничего, все нашли её забав-ной. Меня же одолевала тоска. К четырём утра у нас закончилось пиво. Кто б знал в былые времена, что пиво и деньги могут заканчиваться по отдельности. Лысый предложил всем остаться у них. Зав-тра ж выходной. Длинный с Ольгой согласились. Но мы с Катькой вызвали такси и в полпятого откланялись. Выпал первый снег, и пустынные улицы от этого стали светлее. Мы молча сидели на заднем сидении. Я высматри-вал редких пешеходов, которые походили на мишени в ис-кусственном городе-полигоне. Так же оживлённые группки из двух-трёх человек. Как на пустой остановке: парень с на-битым пакетом в руке, а второй, рьяно жестикулируя, дока-зывал что-то третьему, растирающему себе лицо снегом. Октябрь. Глазу снег ещё в диковинку. Он вызывает чувство близости перемен. Непременно к лучшему, хотя в памяти всплывает: окропим снежок красненьким. – Слава… – нарушила молчание Катя. – Мировому пролетариату, – улыбнулся я. – О, а я уж думала – совсем скис. – Что я, позавчерашний суп? – Нет, ты молодой супчик. Мы вышли из такси у подъезда Кати. Под ногами хру-стел снег, было свежо и тихо. Дышалось так легко! Слов-но лёгкие наполняет чистейший воздух, занесённый сюда вместе со снегом странником ветром из далёких чудесных земель. Где горы устремляют в синь неба свои, вечно по-крытые льдами, пики. У подножья которых разлились от-ражающие облака озёра с чистейшей, как слеза милосер-дия, водой. – Слав… – тронула меня за плечо Катя. – Ау, ты где? Пойдём домой. – Ты иди, хорошо? А я погуляю минут десять, и поды-мусь. Что-то так захотелось просто под небом побродить. – Господи, все мы под небом ходим. Ну, ты и чудик у меня. Ладно, тогда подожду тебя дома. – Десять минут, – напомнил я. Катя, чмокнув меня в щёку, пошла в подъезд, а я по-брел по двору, оставляя следы на первом снегу. На душе было тихо и спокойно, как этим утром на улице. Само со-бой как-то вышлось через арку в соседний двор. – Ха-ха-ха! Придурок! – раздражённо имитировала смех стремительно вышедшая из подъезда дамочка. Я остановился от неожиданности. – Чего так смотришь? – спросила подошедшая дамоч-ка. – Не видел женщину в гневе? – Я как-то в детстве у сестры косметичку импортную стырил. – То-то смотрю, смазливый такой. – Я из соседской собаки индейца делал. А у соседей семья большая. И всего один мужик – отец. Так что я сыз-мальства ещё всяких женщин в гневе повидал. – Всё равно, уж больно хорош брюнет, – ядовито ска-зала дамочка. Из подъезда донеслись торопливые шаги. – Ты со мной, или с этим? – дамочка кивнула на подъ-езд. – Ха-ха-ха, придурком! – Я сам по себе. – Ай! – махнула на меня рукой дамочка и поспешила прочь. Дверь подъезда отворилась, и на улицу выскочил мужчина лет сорока. В тапках, майке и спортивных штанах. “Кто одел бульдозер?” – подумал я, увидев его. – Лариса, ну, подожди же! Ну, нельзя же так! – послед-нее его восклицание походило скорей на вопрос. Если б мужик просто выбежал молча, то я бы уже и да-мочку обогнал. Действительно – огромный как бульдозер. Машина, способная проехать сквозь дом, вырвавшись на улицу, остановилась в опасной близости и… …и тут этот жалкий скулёж. – А ну вернись, кому сказал! – Было сомнительно, что такого командира слушаются хотя бы собственные руки-ноги. Голос мужика нелепо сорвался, казалось – ещё не-много и он заплачет. Дамочка, удаляясь решительной походкой, не обора-чиваясь, выкрикнула: – Раззява! – Вы слышали? – обратился ко мне здоровяк. – Да. – Она права, – вздохнул бульдозер. – Раззява и есть. Вечно со мной одни недоразумения. То на поезд опоздаю из-за того, что троллейбус в пробку попал. То кошелёк по-теряю, пока в магазин иду. Лариса считает, что его у меня просто украли. Что у меня вообще, голову украсть можно. А то, вот это… Здоровяк кивнул затылком на дверь подъезда. – Мы только с гостей приехали. И она разгром мне устроила: зануда ты прескучный, ухожу от тебя… Я спра-шиваю: “Куда?..” Она: “В ночной клуб!..” Я: “Так утро уж…” А она: “Значит, в утренний клуб ухожу…” Конечно, к под-руге своей поехала. По телефону шушукались… – Ну, значит, ещё у неё пошушукается, да вернётся. А вы б домой шли, чай, у нас тут не жаркие страны. – Когда Лариса собралась уходить, я вспылил… – Ка-залось, здоровяк меня не слышит. – Сказал, что она может ехать, куда хочет. Обычно я сдержан, а тут… Впрочем, я по-нимал, что она вызовет такси и прямиком до подруги. Ну, и выкрикнул – катись! Указав на дверь. У которой она и так стояла. “Давай-давай, с глаз моих!” Ларочка была так удивлена, что забыла даже сумочку. Хлопнув дверью, вы-скочила на лестничную площадку. А ведь в сумочке деньги на такси! Схватив её, я ринулся в подъезд. Так же громко, как Лара, дверью хлопнув. Догнал. Вручил сумочку, сказав: “Вы, кажется, что-то забыли”. – “Вот уж спасибо, – сказа-ла Лариса. – Жаль только, что вы так занудны, и такой раз-зява”. – “Раззява?! – воскликнул я. – Из-за того, что сооб-разил про твою сумочку?” – “Нет! – выкрикнула уже снизу Лара. – Потому что наверняка не сообразил про ключи!” Тут я ахнул и к двери рванул. Точно – не открыть! Ну, а дальше вы видели… – Жестоко она с вами, – сказал я. – Позвоните ей по моему телефону. Вернётся. – У неё нет ключа, – горько усмехнулся здоровяк. – Когда мы возвращались домой из гостей, она сунула свой ключ мне, увидев, что на площадке перегорела лампочка. Открыв дверь, я сунул ключ почему-то в свой карман. У меня хорошая память. Ещё б научиться ею вовремя поль-зоваться… – Может, выбить дверь? – предложил я. И, глядя на бульдозер в тапочках, добавил: – Делов-то. – Стальная дверь. Не выбьешь. Надо МЧС вызывать. – Я не знаю их номера, – сказал я, думая, что мужик сам бы мог в МЧС служить. Тараном. – Я знаю, – сказал здоровяк. Он взял мой мобильник и принялся набирать номер. Как ему это удавалось – непонятно. Казалось, его похожий на полено палец нажимал сразу на все кнопки. Он-таки дозвонился. Объяснил, что случилось, и на-звал свой адрес. Затем, поблагодарив меня, поспешил греться в подъезд. А я побрёл дальше. Из внутреннего кармана куртки я достал вечно нахо-дящиеся при мне телефонные наушники. И, подключив их, поставил сборник понравившихся песен. Holy Mouses сменял Э.С.Т., а за Rob Zombie, шла АлисА. Я хотел прогу-ляться самую малость, но, когда глянул на время, было уж почти восемь. Рассвело. Я шёл по центральному проспекту города средь спешащих куда-то в воскресную рань прохо-жих. Катька не позвонила. Уснула. Ну, а мне спать совсем не хотелось. “А не посетить ли стольный град Североморск?” – по-думал вдруг я. Полчаса, и я там. Город закрытый, но у меня был рабочий пропуск. Хотя чисто по работе ездил лишь однажды. Приятелей там у меня хватало. В последний раз, когда я гулял в Североморске с полгода назад, меня сто-порнули менты. Проверили документы. И, увидев Мур-манскую прописку, один другому констатировал: гастарбайтер. Под “Стать севера” в наушниках, через Ж/Д вокзал я вышел на конечную Североморского автобуса. Вот обрадую кого-то, зарулив в девятом часу утра. Осталось только выбрать счастливчика. Выбор пал на Саныча. Старый металлист. Местами чуть проржавел. Немного где-то скрипит, иногда дребезжит, но всё не гнётся и ко-выляет своей кривой дорожкой по жизни. Был он прежде солистом группы. Писал отличные песни и умел играть на гитаре. Жаль, группа развалилась от внутренних меж-доусобиц. Я прикинул: Катька по любому часов до двух проспит, глядишь, обратно приеду, она и не проснётся. А и задержусь, так создал же человек телефон! Маршрутное такси уже поджидало пассажиров. Я уселся у окошка. Музыку сделал потише, может, вздремну в дороге. Когда маршрутка тронулась, все места были заня-ты. Сзади ехали пятеро парней, лет по двадцать. Ржали не умолкая. С закрытыми глазами, сквозь шёпот наушников, мне была слышна их громкая болтовня. – Что означает такая скобка? – спрашивал один из них. – Это улыбка.

– А в другую сторону? – Грустит. – А есть такая, когда сосёт? – Тогда не до скобок, – прыснул один из парней, уха-хатываясь. Мой хмель, пока я гулял, быстро выветривался. Когда эти типки только заходили в маршрутку, то показались мне трезвыми. Пассажиры не обращали на их громкий трёп внимания. Я тоже делал вид, что не обращаю. Но, в конце концов, одна женщина лет тридцати восьми сделала им за-мечание. – Да он же пердит, как жопошник! – воскликнул один из типков, словно обращаясь ко всем пассажирам. Парни загоготали. – Хватит ржать, как лошади! – возмутилась та жен-щина. – Сама кобыла! – захохотали сзади. – Вы не одни тут едете, – сказала женщина. – Отправляйся в стойло, – смеялись парни. Женщина, поняв, что рассчитывать на поддержку не приходится, замолчала. А типки продолжили ржать, меж делом ещё пару раз вспомнив возмутившуюся женщину. На выход она поднялась уже в черте Североморска. На остановке “Хлебозавод”. – О! – воскликнул один из парней. – А мы тоже сей-час выходим, дальше на кобыле поедем. Я поднялся с места и вышел на остановку раньше. До ближайшей улицы – метров четыреста. Тут и в разгар дня не многолюдно. Парни уже шли за женщиной. – Ну, чё, ко-о-обыла-а, – нараспев протянул один из типков. Женщина, не оборачиваясь, прибавила шаг. Я, обо-гнув парней, приблизился к ней, сказав первое, что на ум пришло: – Здравствуй. Домой? С работы? Она резко повернула голову, глянув на меня большими глазами, и признала попутчика. – Да, – кивнула она. – Эй, чего к нашей кобыле пристаёшь?! – последовал сзади возглас. – Терпеть не могу работать. Тунеядничать люблю, – сказал я женщине. – Никак не могу найти такую контору, где бы это моё выдающееся качество оценили по достоин-ству. Вот, чтоб лениться изо всех сил, а чуткое руководство это подмечало. Премию выписывало. Фотокарточку на до-ску почёта – меня спящего – вывешивало. И всем сачкам в пример ставило. – Это что за козлина? – поинтересовался сзади один из типков. – Урод из маршрутки, – ответили ему. – Но пока мои поиски тщетны, – продолжал я нести чепуху женщине, продвигаясь вперёд. – У тебя есть чего на примете? – Ко-о-озлина-а, – нараспев протянул типок, что уж солировал в маршрутке. Похоже, мы от них чуть оторвались. Во всяком случае, они были пусть на не большом, но расстоянии. – Нет, сама о такой работе мечтаю, – ответила жен-щина. – Культивируют труд, чтоб народ вкалывал, – ска-зал я. – Словно у людей богатый выбор. Труд из обезьяны сделал человека. А обезьяну из земноводной твари сделала возможность жить только на земле. И что из этого? И то и другое – жизненная необходимость. Условия игры. Вка-лывать, не значит – хорошо. Значит, деваться некуда. Все ломают голову над смыслом жизни. Да, действительно, в чём суть самообучающегося интеллекта? Тут без поллитры не разобраться. А, может, в самообучении? Как дырокол для прокалывания дыр. Не, у демагогов, конечно, найдётся ещё масса вариантов. Ведь дыроколом очень удобно бить подонков по голове. Поэтому его вполне могли создать и для этой цели. Мудрёная версия, а после остаётся удивляться, что всё гениальное просто. Типки сзади ещё приотстали. Мы шли по снегу, едва припорошившему грязь дороги. – Нет уж, наша задача самообучаться. Набираться знаний в свободное от вынужденной работы время. Само-совершенствоваться. Прочь от людей в каменоломне, как обезьяна вскарабкалась на дерево от земноводных. Австра-лопитек, наверное, тоже считал себя венцом эволюции. Славный хотел взорвать мозг женщине, чтоб той было не до страха. По краям дороги меж двух заборов росли редкие де-ревца. Частично уцелевшие листья потяжелели под шап-ками снега. К полудню он начнёт таять, но сейчас даже не лип к ботинкам. – Мне нравится эта парочка. Козлина и кобыла, – всё ж не унимались сзади. – Если их скрестить, козлиные же-ребята выйдут. Типки заржали. – Вот этим действительно только в каменоломне реа-лизовываться, – негромко сказала женщина. – Недочело-веки. – Как раз-таки слишком человеки! – возразил я. – Буквально на днях хвост отпал, и вот она – следующая сту-пень эволюции. И ступень, по-моему, не очень высокая. Но человечество себе уже во всю оды поёт. С ядерной дубиной на плече, ковыряясь пальцем в носу, выходит в интернет, чтобы глянуть гороскоп на неделю. – Бывают люди многим глупее нас, бывают зануды, – вздохнула женщина. – Всякие бывают. Но терпеть не могу только тупых хамов. Таких, как те, сзади. – Навряд ли найдётся хоть один человек, любящий тупых хамов, – усмехнулся Славный. – Остаётся только удивляться, откуда они берутся? Парни, скорее всего, действительно были трезвы. Ведь до сих пор у меня не было ничего переломано. Я при-кинул: если ещё пару минут продолжится лишь дразнилка, то можно считать – приключение закончилось благопо-лучно. Мы вышли на пустырь, по левую руку проходя авто-сервис. Затем по лестнице поднялись на дорогу. И вот – жилые дома. Типки уже срулили прочь, когда я спросил спутницу, куда ей идти дальше. Её дом оказался вот он, ру-кой подать. Тогда я, избегая долгих расшаркиваний, сказал просто: – Ну, счастливо. Она поблагодарила меня, когда я уже шёл своей до-рогой. 4. Звонок у Саныча никогда не работал. Славный сразу постучал в удачно гармонирующую с лестничной площад-кой пошарканную дверь. Послышались тяжёлые шаги, а затем хриплый голос: – Обзовись?! – Да чтоб мне ни дна, ни покрышки! – сказал в дверь Славный. – Не та-а-ак! – воскликнул в отчаянье Саныч. – Да Славный я. Отворяй калитку. – Мой дом – мои ворота. А калитка, где резной пали-сад. Славный – брат мой лучший. Ты же, плут самозваный, разоблачён, и бежал бы отсюда, пока я на тебя всех собак не спустил. – Это ты имитатор! Нет у Саныча собак, и быть не мо-жет. Он скорее б съел собаку на каком-нибудь деле, чем за-вёл. Саныч заводит только будильник, тёлок и себя после стакана. Так что, не Саныч ты. Расколол я тебя, как блюдце дешёвое. Открывай дверь, и хоть умри как мужчина. – А, может, договоримся? Согласен жить трусом. Не привыкать. Готов клеветать, наушничать и предавать. Могу принять буддизм. – Какой на фиг буддизм?! Открывай уже. – А ты, разве, не злобный Будда? – Нет, Будда добрый! – начал терять терпение Слав-ный. – Тогда ты злобный кто? В отчаянную минуту похме-лья весь мир зол… – Кроме того, кто с пивом пришёл. – Так что ж ты мне ухи топчешь! – воскликнул Саныч и защёлкал замком. Дверь распахнулась, и он выскочил босой, в тельняш-ке, обнимать Славного. – Брат, а я уж и души не чаял, – запричитал Саныч, дыша перегаром. – Хреново? – А как же, утро всё-таки. Саныч отступил к себе за порог и, поклонившись, из-за свисающих чуть не до пола длинных волос проговорил: – Милости прошу, блин. Пока Славный раздевался, Саныч кликнул в комнату: – Душа моя, Олюшка, у нас гости. – Меня вообще-то Светой звать, – отозвался из даль-ней комнаты равнодушный голос. – Как скажешь, Танюша, главное – стол расчисти. Приличный гость в приличном доме. И такой, я извиня-юсь, бардак. Друзья прошли в порядком захламлённый зал. А из маленькой комнаты вышла Света, одетая лишь в большую для неё Саныча рубаху. Она кивнула Славному и начала не-спешно застёгиваться. – Да ладно тебе, все свои, – сказал Саныч, глянув на неё. – Ты б лучше салат спрятала. А то приличный чело-век ещё подумает, что мы так и кушаем: сдобрив помидоры окурками, а огурцы – колбасными шкурками. Саныч уселся на диван напротив журнального сто-лика с остатками скромного застолья. Закинув ногу на ногу, демонстрируя дырку на потёртой коленке трени-ков, сказал: – Зато никогда взяток не брал. Присаживайся, Славный. Душа моя, Света, будь добра принеси бокалы и пару ершей. – Какие ерши? – спросила Света, усаживаясь на та-буретку у столика. – Мы ж вчера мышь поминали, что в твоём холодильнике сдохла. – А ну! – гаркнул Саныч, хлопнув в ладоши. – Я ска-зал: пива и ерша! И живее, словно ты, мать его, мир спаса-ешь. Как хренов Брюс, – прости меня Господи, Уиллис с похмелья. – Псих, – буркнула Света и, собрав со столика в та-релку с мусорным салатом рюмки и зачерствевший хлеб, отправилась на кухню. – Ну, и как твоё ничего? – спросил Саныч Славного. – Твоими молитвами. – Если б всё моими молитвами шло, то уже лет десять была бы ядерная зима. Света вернулась с влажной губкой и протёрла столик. Затем принесла три бокала и, присев на табуретку, целому-дренно натянула рубашку на бёдра. – Ай, умничка! Ай, хозяюшка, – похвалил её Саныч. – Вот, люблю беззаветно! Не, ей-богу – выучусь на скуль-птора и посвящу жизнь увековечиванию твоей красоты в мраморе. – Уж извиняйте, ерша только нет, – сказала Света. Славный встал и сходил за двумя большими баклаж-ками пива, что оставались в коридоре. Вернувшись, разлил по бокалам. – Давно пьёшь-то? – спросил он, когда Саныч потя-нулся за бокалом. – Всю жизнь, – ответил тот. – Выглядишь ничего, только колбасит малость. – Блин, не говори под руку, – буркнул Саныч, бокал в его руке дёрнулся, и он поспешил выпить пиво залпом. Глаза Саныча тут же заслезились. Он блаженно протянул: – О-о-о, холодные пузырьки… Теперь я добреть буду. А Свете то ли пиво не пошло, толь так мгновенно приспичило – она, отпив половину, поставила бокал и удали-лась в туалет. Славный достал сигарету и спросил: – А куда пепел? Салат-то специальный унесли. – Сейчас, – сказал Сергеич и позвал: – Танюша, душа моя, будь любезна, принеси пепельницу! – Я не Танюша, я Оля, – послышался голос из спаль-ни. – Оля? – посмотрел на Славного Саныч. – Тогда тем более. Дверь из спальни открылась, и на пороге возникла вторая девица, в большой для неё Саныча рубашке. Ба-рышни были слишком свежи, и Славный понял, что они тут не из-за бухла. У дикого металлиста девицы искали приключений. – Ты пепельницу вчера в мусорное ведро выкинул, – сказала она, застёгивая пуговицы. – Заявил, что так вы, гу-сары, всегда вытряхиваете. – Мы такие! – кивнул Саныч. – А после, с бодунища, в помойке роемся. Он встал и пошёл на кухню. Вернулся с помытой и протёртой пепельницей. Увидев, что Славный с Олей пьют пиво, вздохнул: – Пока хоть кто-то празднует жизнь, бедолаги, рою-щиеся в помойке, не переведутся. – Саныч уселся на диван и спросил Славного: – Так каким тебя сюда занесло? – Сто пятым? – А-а! – оживился Саныч. – Автобус! Видел по теле-визору. Ездит на колёсиках. Иль ты думал – мы тут со-всем дикие, коль окромя гастронома под окном никуда не ходим? – А у тебя как складывается? – спросил Славный. – Да…собственно… – Саныч развёл руками, обводя взглядом бардак комнаты. – Вот, как-то так. Нигде не ра-ботаю, везде пью. Мало ем и много курю. – Так а на что?

Саныч опять развёл руками: – Вот, как-то так… Наливай. Славный разлил пиво по бокалам и спросил: – Так а чего работу не найдёшь? Уж водилы с полным-то алфавитом в правах всегда нужны. – А вот водителям с полным алфавитом не всегда надо, – заявил Саныч и отпил полбокала. Из туалета вышла Света, прошла на кухню, вернулась с табуреткой и чашкой. Бокалы, видать, закончились. Она присела за столик, и Славный налил ей пива. Только она отпила глоток, как вдруг Саныч, закатив глаза, стал крениться на бок. Нога его с силой дёрнулась, перевернув столик с бокалами. Один выплеснулся на грудь Оле. Славному пиво тоже намочило рукав. Сотрясаясь всем телом, вытянутый судорогами в стальной, дёргающийся рельс, Саныч повалился на пол. Через сжатые зубы, с выступившей розовой пеной, вырывался сдавленный хрип. Света, вскочив на ноги, завизжала. – Заткнись! – рявкнул Славный. – Ложку тащи! А сам, кинувшись к Санычу, перевернул его со спины на бок. Света перестала визжать, но стояла столбом. Славный ощущал неожиданную мощь в трясущемся, словно одержимом, теле. – Ложку сюда!! – потребовал Славный. Её принесла мокрая от пива Оля. Славному-таки уда-лось вставить ложку меж зубов Саныча. Чёрт знает, сколь-ко это продолжалось. Время в подобных ситуациях ощуща-ется как-то иначе. Но, должно быть, всё длилось каких-то пару минут. Саныч, обмякнув, затих без сознания. Его спортивки потемнели в промежности. “Хорошо, колотнуло, пока на диване сидел, – поду-мал Славный. – А то б виском на угол какой, и писем не пишите”. Он поднял столик возле Саныча, поставил свою табу-ретку, уселся и налил себе пива в единственно уцелевший бокал. Оля забрала из рук Светы чашку, с которой та так и стояла. Славный налил и ей. – Надо “скорую”, наверно? – сказала Оля, присажи-ваясь за столик. – А чё уж теперь, жить будет, – ответил Славный. – Он жив? – спросила Света. – Конечно, – ответил Славный. И Света ушла в спальню. – А ты молодец, – сказал Славный Оле. – Умничка, – поправила она. – Да будет так, – проговорил Славный и отпил пива. Саныч издал стон. Шевельнулся. И, приподнявшись на локте, спросил, явно ещё не придя в себя: – А в школу сегодня не пойдём? Он смотрел вокруг, пытаясь вспомнить этот мир, это время. В голове происходила перезагрузка. В подсознании всплыла школа. Пьяный парень старше на два класса. Удар в лицо, и тринадцатилетний Саныч, ударившись затылком о стену, теряет сознание. Вспомнить какое число, день недели – по телепрограмме. Одноклассник, говорящий со смехом: ты так дёргался когда упал и закатил глаза… Саныч уселся на диван. – Чего случилось-то? – спросил он. – Коллапс, – ответил Славный. – Коллапс, это моя жизнь. Я спрашиваю: чего случилось-то? – ощупывая себя, проговорил Саныч. – Эпилепсия, кондрашка, – ответил Славный. – У кого? – удивился Саныч и, похлопав по мокрым треникам спросил: – Я что, пивом облился? И, заглянув Славному в глаза, проговорил удивлённо: – Иди ты… Не помню. Пиво пили… и всё. Надеюсь, дамы и господа простят меня за не комильфо. Понимае-те ли: стресс, многолетняя усталость, долги по кварт-плате… – Видишь, как умереть легко, – сказал Славный. – Сегодня не пью, – вздохнул Саныч. Из спальни вышла одетая Света и, проходя в коридор, сказала: – Я домой. Пока. По-быстрому обувшись и накинув куртку, поспешила выйти, захлопнув дверь. Оля опомнилась: – Я ж вся в пиве! – и пошла в ванную. – Такие дела, брат, – сказал Саныч. – Пойду подгуз-ники менять. Он зашёл в спальню и вышел голым, держа в руке джинсы. – Какая популярная ванна… – Обойдя битые бокалы, Саныч уселся на табуретку. Налил пиво в чашку и напом-нил: – Коллапс – моя жизнь. – А тебе можно? – Сейчас проверим. – И Саныч отпил из чашки. Оля вышла из ванны, подвязав доходящее до коленок банное полотенце подмышками. Теперь отправился мыть-ся Саныч. Оля, откинувшись на спинку дивана, вытянула ножку и провела стопой по бедру Славного. – Только после свадьбы, – сказал Славный, отмечая про себя, насколько он всё-таки трезв. Он налил себе и ёй пива, а через пару минут вышел Саныч. – Славно погуляли – всё переломали, – напел Саныч свою песню, и присел на табуретку. – Наливай. – Смотрю, тебе всё пофигу, – сказал Славный, нали-вая остатки пива. – Живому всё хорошо! – вспомнил Саныч кино “Фор-мула любви”. Пиво допили, и Славный, одевшись, попрощался. Промокший рукав толстовки неприятно лип и холодил руку. Снег, из-за пасмурной погоды, таять ещё не начал. Он надел наушники, тихо включив музыку, и направился к остановке. По сравнению с другими двор Саныча вы-глядел не ахти. Пошарканные “хрущёвки” выстроились в каре, обступив мусорные контейнеры. Одна нежилая пяти-этажка стояла с заколоченными окнами и с заваренными стальными листами дверными проёмами. На земле лежало пару двухметровых железобетонных блоков. “Оля играла в психолога” – прочитал Славный надпись краской, подхо-дя к ним. Из мусорного контейнера, заскулив, выскочил лох-матый пёс и помчался прочь. Славный смотрел ему вслед, когда при очередном шаге нога неловко ступила на лёд и, скользнув, подлетела вверх. Корпус устремился назад. Руки застряли в карманах узких джинсов. Вторая нога не могла удержать веса падающего тела. Пятиэтажка напротив об-рушилась куда-то вниз, а на её месте выросло огромное се-рое небо. Славный упал затылком на торчащую из блока арматурину, пробившую ему череп и глубоко проникшую в мозг. Смерть была мгновенной.

БАСУХА 1.Скорей бы день прошёл Скорей бы ночь пережить И затошнивший рассвет В канализацию смыть Взглянув на утро в окно Задёрнув шторы сказать Очередной день настал Еще один, твою мать!День грядущий ничего хорошего ему не готовил. Ан-дрей пил три дня. Деньги закончились вчера, здоровье – сегодня. Он посмотрел на спящую рядом барышню чуть за тридцать. С его двадцати двух лет она виделась тёткой. И некрасива совсем… Вчера вечером, возвращаясь домой пьяным, Андрей увидел её, сидящей на подоконнике в открытом окне пер-вого этажа. – Собираешься выбросится? – спросил Андрей. – Угу, – улыбнулась она. И даже пьяный Андрей уви-дел, что она изрядно навеселе. – А если просто выйти через дверь и пойти ко мне в гости? У меня замечательно. – Чего у тебя замечательно? – Всё! А если вдруг что и не замечательно, то велико-лепно по-любому. – Во здорово! – хлопнула дамочка в ладоши. – А ка-кой этаж? – Этаж – седьмой. И окна заклеены. – Ну, от тебя прыгать не буду. – А тут от кого? – Муж запер в комнате. Андрей прошёл по газону и, оказавшись у дома, про-тянул руки, сказав: – Прыгай, я тебя ловлю. Дамочка, не раздумывая, прыгнула и повалила Ан-дрея, чувствительно впечатав его в землю своим телом. Он закашлялся, не в силах вздохнуть. Дамочка же, словно за-путавшись в руках-ногах, заёрзала на нём. Светило солнце. Наконец наступила тёплая пора. И прохожих, выбравших-ся прогуляться, было полно. Они косились на валяющуюся парочку. Как ни как – бесплатный цирк. – Задавила принца! – хохотала дамочка. Наконец ей удалось подняться на ноги. Андрей тоже встал, отряхиваясь. Дамочка тут же потянула его прочь. – Пошли, пока мой не очухался. По дороге они заглянули в магазин. Андрей купил на последние деньги литр водки и сигареты. – А вот и моё замечательное жилище, – сказал Ан-дрей, вставляя ключ в замок. – Кто у тебя? – спросила дамочка. Из-за двери слы-шалась тяжёлая музыка. – Сейчас спросим. Меня дома два дня не было. – Клёво. Табачный дым в квартире стоял коромыслом. За письменным столом, вытащенным на середину комнаты, сидел Золотник, знакомый Семён и незнакомый тип лет тридцати. Ещё были две девчушки. Андрей прежде их где-то ви-дел. Может, на улице… Золотник, заметив вернувшегося хозяина, встал, уба-вил звук магнитофона и воскликнул Шариковым: – О, профессор, твою мать! – Признаться, я несколько обескуражен, – проходя в комнату, сказал Андрей. – Здорова, Басуха! – махнул рукой Андрею Семён и кивнул на усатого. – Ко мне брат приехал. Из Оренбурга. – К тебе? – спросил Андрей, обводя взглядом свою прокуренную квартиру. – Да, – кивнул Семён. – А тут нас Золотник вызво-нил. Говорит: сижу один у Басухи, где он – не знаю, квар-тиру не оставить, дверь не захлопывается. Вот мы вчера и подтянулись, чтоб братуха один не скис. – Андрей, можно просто – Басуха, – протянул руку усатому Андрей. Тот тоже как-то представился. Тем временем, Золотник принес с кухни две табуретки для прибывших. – А это… – Андрей кивнул на дамочку. – Марина, – продолжила та. Семён представил девчушек, но имена Басуха тут же забыл. Думая: а есть ли им восемнадцать? Андрей с Мариной присоединились к компании, и гулянка продолжилась. Золотник рассказал, что проснулся за спинкой дивана, вдавленным в стену. – Закатился что ли? – спросил Андрей. – Мал Золотник, да дорог, – ответил тот. Проснувшись после попойки, Басуха, барабанщик и Саша, не обнаружив Золотника, решили, что он свалил домой. Как ещё подумаешь, коль и вещей сотрапезнич-ка не было. Ну, и ушли без задней мысли, втроём. Это уж проснувшись в пустой квартире Золотник, в поиске опо-хмелки, обнаружил свои ботинки в холодильнике. А к вечеру и куртку нашёл. Почему-то замоченную в стиральной машине. – Машка твоя вчера заходила, – сказал Золотник Басу-хе, чтоб не слышала Марина. – Я ещё один был. Попросил её сходить, пивка мне купить. Иль подождать тут, пока я сам сбегаю. Не согласилась. Сказала, что я алкаш, как и ты. – Ой, можно подумать, можно подумать! – отмахнул-ся Андрей. – Давай, наливай. Золотник потянулся за бутылкой, а Андрей щипнул Марину под коленку. – Ой! – пискнула та. – Кто здесь? – придвинулся к ней Басуха. Дальнейший кутёж сохранился в памяти Басухи ка-лейдоскопом обрывков картинок и фраз, беспорядочно перемешанных. Усатый брат раздевается по пояс, демон-стрируя синюю от наколок руку. Семён сознаётся, что он жадный, и его душит жаба купить электрогитару. Марина пытается читать стихи, потому что тут собрались творче-ские люди. Девчушки забираются на стол и начинают тан-цевать стриптиз. Глядя на грудь блондинки, Андрей по-нимает, что ей давно за восемнадцать. И начинает строить витиеватый план насчёт неё и Марины. Стол под стрип-тизёршами разваливается. Откуда-то возникает сердитое лицо Машки, а он раздет по пояс и вокруг кавардак. Сосед грозит ему пальцем, а он в ответ двумя. Золотник показы-вает, как умеет ходить на руках и, падая, переворачивает телевизор. “Ты уважаешь Антонова?” – спрашивает усатый брат. Грудастая блондинка блюёт мимо унитаза… 2.”Ой! – Андрей, придерживая голову руками, встал с постели. Ещё раз глянул на Марину. – А была ль она вчера обута, когда прыгала в окно?” Да ну, он бы обратил внимание на босую. Выходя из комнаты, отметил – побитую да перевёрнутую посуду они всё ж убрали. Обломки стола громоздились в углу. Телик стоял на месте. В коридоре Басуха увидел-таки женские тапочки. Кухонный стол завален грязной, битой посудой. Андрей обнаружил бутылку с остатками водки на самом дне. Вылил все в стопку и залпом выпил, закусив подсох-шей колбасой. Он сел на табуретку, закурил и вспомнил сердитое лицо Маши. “Блин, когда она зашла? Видела, интересно, стриптиз?” Андрей играл в рок-группе на бас-гитаре. Собственно, Басухой его и прозвали за увлечение этим инструментом с седьмого класса. В группе парни подобрались как музыкан-ты толковые. Не то, что иные, так сказать, соратники, кото-рые как ни садитесь, всё в музыканты не годитесь. Группа ж Андрея, проиграв два года, всё набирала обороты, входя в раж. Но чисто человеческие отношения были натянуты. Ба-сухе приходилось периодически заминать склоки да уводить от трений солиста с барабанщиком. Последнего часто под-держивал гитарист Золотник. А уж ритм-гитарист ругался вообще со всеми. В жизни не особо ладили. Но каждый был хорошим музыкантом. Солист писал толковые песни. Ком-позитором, по большей мере, был Басуха. Хотя все привно-сили что-то своё. И споры вокруг музыки-то были на пользу. Но вот когда начинало просачиваться житейское…Поэтому парни предпочитали не собираться все вме-сте вне репетиций и концертов. В этот раз, после выступления в мурманской “Пер-вомайке”, по дороге домой, в Североморск, они допива-ли вторую бутылку на пятерых в салоне микроавтобуса. За рулём ехал Саша. Саша был настолько Сашей, что у него и кликуха была – Саша. То есть Саня, Шура, Алек-сандр – это всё не про него. А, вот, коль в кругу много-численных знакомых упоминался Саша – все понимали, о ком речь. – Алкаши, – завидовал давящий на газ Саша. – Се-годняшним вечером не отделаетесь за извоз. Три дня поить будете, за издевательства. – Три дня, и после этого алкаши – мы! – сказал Золотник, разливая водку в протянутые пластиковые ста-канчики. – Вы уже после восьмого класса алкаши, – ответил Саша. В Североморске солист и ритм-гитарист разошлись по своим делам. А барабанщик, Золотник и Саша пошли к Ба-сухе – злоупотреблять. Спать завалились ночью. А утром, не обнаружив Золотника, пошли на улицу подлечится пив-ком на свежем воздухе. Выпили по бутылке, и барабанщик откланялся – домой, приходить в вид божеский перед рабо-той. Свободные же от работы Саша с Басухой решили, что им вид божеский ни к чему. И, дабы стало на душе легко и светло, купили светлого лёгкого пива. Уселись на лавочку у подъезда. Саша ловко, зажигалкой, проделал с крышками “п-с-с, п-с-с”. И вырвавшиеся пивные газы из горлышек устремились в небо, моментально разогнав тучи над голо-вами сотрапезничков. Солнце улыбнулось ослепительно, посылая к ним самые тёплые майские лучи. В тощих кро-нах деревьев с набухшими почками защебетали птицы, как только сотрапезнички сделали первые глотки. – А ведь солнца не было, пока с нами был барабан-щик, – заметил Саша. – И птицы не решались петь. Чего-то мрачен он был. – У него вообще характер мрачный. Глядя на солнце, он видит не благодать блистательную, а хромосферную вспышку, равную взрыву сотни миллиардов ядерных бомб. Станешь тут мрачным! Вдруг неожиданно сзади кто-то воскликнул: – О, Саша, здорово! А я к тебе иду. Это оказался Перегар, мало знакомый Андрею. Они поздоровались. Саша протянул пришедшему своё пиво, усмехнувшись: – Ты шёл ко мне на лавочку? Живём-то, вроде как, в одном подъезде. – Учуял, где ты, – хохотнул Перегар. – Открывая пиво, следовало помнить о твоей чуйке.

– Шестой глаз! – кивнул Перегар. – Его слушаешь – умножай на два, – пояснил Саша. Перегар, отпивая пиво, моргнул, соглашаясь. А, вер-нув бутылку, сказал: – Я, на самом деле, вот по какому поводу… – Он достал из кармана смятый клочок бумаги. – Это адресок Одессы. – Иди ты! – вскочил Саша. – Ну, ты как-то говорил – я давеча услышал. – Блин, молодчик! – хлопнул высокого Перегара по плечу низенький Саша. – Тебя расцеловать иль пивка ку-пить? – Не… – побитым ботинком закатал туда-сюда каму-шек по асфальту Перегар. – Я пить бросил. – Целоваться напрашиваешься? – захохотал Саша. – Ты ж только что из моей бутылки пил. – То хватательный рефлекс, – вздохнул Перегар. – Ты протянул, я схватил. Саша опять протянул бутылку. Перегар, вновь схватив её, прильнул губами к горлышку, и в поднятом к небу до-нышке сверкнул солнечный зайчик. – Сгоняем в Мурманск? – предложил Саша Басухе, когда Перегар ушёл. – Надо крысе тумаков надавать и за-брать кое-чего. – Одессе? Что за тип? В чём повинен? – Тип – хордовые. В высшие формы не развился. Помнишь Лёлика? Украл у него кортик и с концами из Североморска укатил. Все думали – к себе в Одессу уехал. А змеёныш, оказалось, в Мурманске осел. Его там видели пару месяцев назад. Вот я и просил – чтоб, коль кто узнает, где отрыть его – сообщили мне. Хочу выслать кортик Лё-лику. – Помню, конечно, Лёлика, – сказал Басуха. – Он, вроде как, с Москвы. Домой уехал. – Да, почти с Москвы – там посёлок рядом, с забав-ным названием “Решоткино”. Уж скоро год как уехал. – Я с ним как-то выпивал. Весёлый парень. Он, после третьей стопки, надел бескозырку и пел анархические пес-ни. Блин, к ногтю Одессу! 3.Они приехали в Мурманск. – Ты совершенно случайно не знаешь, где Молодёж-ный проезд? – спросил Саша, прочитавший на клочке бу-маги адрес. – Молодёжный проезд? Наверное, где-то меж Дет-ским Выездом и Старческим Тупиком. – Где же нам эту дыру искать? – Понятия не имею. – Придётся у прохожих спрашивать, – проговорил Саша. – За один день можем и не встретить прохожего, зна-ющего о том проезде, – усмехнулся Андрей. – И чего делать? – Спрашивать, чего ж ещё! – пожал плечами Басуха и обратился к проходящим мимо двум подружкам: – Добрый день, девчонки! Подскажите, где находится проезд Моло-дёжный? Одна пожала плечиками, а вторая, хитроглазая, сказала: – Подскажу, конечно! Это вам в Росту надо. Знаете, где конечная автобуса “десятка”? – Знаем! – кивнул Саша. – Вот, от конечной немного назад подымитесь. Там и найдёте. Добрались до конечной “десятки” за полчаса. – Чего это? – кивнул на КПП пониже остановки Басуха. – Судоремонтный тридцать пятый завод. – Никогда тут не бывал. А что, поблизости есть и трид-цать четвертый завод? – усмехнулся Андрей. – И меж ними наш проезд… – Про тридцать четвертый завод не знаю. А про Моло-дёжный девки сказали – назад от остановки пройтись. – Пройтись – пройдёмся, но сначала надо пивка выпить. – Угу, – кивнул Саша. Они купили по бутылке в ларьке и стали пить на ходу, вычитывая на домах названия улиц: Лобова, Дежнёва, На-химова, Ушакова, опять Лобова… Давно допили пиво. Всё вокруг излазили. Начали спрашивать у прохожих: где Молодёжный проезд? Те по-жимали плечами. И, когда уж второй человек заявил, что тут точно нет никакого Молодёжного, парни поняли – их обманули. – Матом ругаться хочется! – досадовал Саша. – До чего же лживо девичье племя. – А Молодёжный, скорее всего, в другом конце горо-да. Постой-ка… – И Андрей остановился. – Есть же мага-зин “Молодёжный”! Возможно, так его и назвали оттого, что рядом есть проезд такой? – Вполне! – кивнул Саша. – Поехали, там ближе к центру, оттуда и плясать удобнее. Выше вероятность встре-тить знающего человека. – Только больше – никаких девиц. – Ты – как вытрезвитель женского отделения. Тебе б побольше уже “никаких” девиц, – засмеялся Саша. – Молодец, никогда не унываешь, – похвалил его Ан-дрей. – А ведь и весь день даром пролазить можем. – Исключено, что даром. Мы уже в прекрасной ком-пании. Гуляем, попивая пивко. Погода чудесная. У нас всё хорошо. А, коль ещё справедливость восстановим, так и вовсе всё распрекрасно будет. – Твоя правда. Они стояли перед магазином с неоновой надписью над крышей “Молодёжный”. – Пошли, проверим, как называются проезды за этим магазином, – предложил Басуха. – Пошли, – кивнул Саша, и тут же обратился к двум прохожим незнакомкам. – Здравствуйте. Вы можете нам помочь? Подскажите, пожалуйста, как найти “проезд Молодёжный”? Одна на ходу пожала плечиками, а вторая, хитрогла-зая, сказала: – Подскажу, конечно! Езжайте до “Ледового Озера”. Знаете, где это? – Да, – кивнул Саша. – Вот, как с остановки перейдёте дорогу, так и двигай-те дальше прямо. Пока в сопки не упрётесь. – А уж когда закончатся сопки… – проговорил Басуха. – Нет, – хихикнула хитроглазая. – Молодёжка тянется цепочкой домов вдоль сопок. Вам какой номер дома нужен? – Десятый, – сказал Саша. – Во, тогда точно – старайтесь держаться наиболее прямого пути. Двигайтесь перпендикулярно движению ав-тобуса, и упрётесь прямо в десятый дом. – Спасибо, – сказал Басуха. – Прям всё по полочкам. – Вы нам очень помогли, – поблагодарил Саша. – Как мне вам сообщить, что добрались мы хорошо? Хитроглазая открыла сумочку и, достав ручку, по-быстрому написала номер телефона Саше на ладони. – Это дело надо обмыть, – сказал Басуха, когда под-ружки ушли. – Да, это верно. Только до “Ледового” доедем, – кив-нул Саша. – На этот раз, похоже, не врут. – Чёрт его знает. Может, эта барышня поизысканней врёт. Идите перпендикулярно… – И Андрей добавил голо-сом мужика из мультика: – Уж послала, так послала. – А имя-то не написала, – сказал Саша, глядя на ла-донь с номером. – Позовите дочь, скажу я папе. – А его дочке лет пятьдесят. – Думаешь, левый номер? – Не, написан-то на правой руке. А право – не лево. Пошли пивка трямкнем и тут, а после ещё и на “Ледовом”. Да двинемся перпендикулярно. Коль с “Молодёжкой” не обманула, то и с телефоном верняк.

Они вышли на Ледовом Озере. Перешли дорогу. Ку-пили по пивку. И направились вперёд, согласно указан-ному курсу. Миновали детский садик, двор, спустились по лестнице. Перешли дорогу. Ещё двор. – Ул. Зои Космодемьянской, – прочитал Басуха на углу дома и арки. У подъезда на лавочке сидел изрядно помятый тип. Он держал в руке собственный башмак и изумлённо на него таращился. Но вдруг заметил проходящих мимо парней и спросил: – А-у-м-э? – Как знать, всяко может быть! – ответил Басуха. Тогда тип глупо улыбнулся, как может только в лоскут пьяный, и приветливо помахал башмаком парням, заходя-щим в арку. – Кто-то сдаст, – сказал Саша в арке и поставил пу-стую бутылку на асфальт. – Пиво подошло к концу. – Угу, – кивнул Басуха и поставил свою рядом. – К концу, в смысле – писать хочется. – Так я о том и “угу”. Впереди они увидели, похоже, искомую цепочку девя-тиэтажных домов. – Будем надеяться, это – “Молодёжка”, – сказал Саша. – Во всяком случае, впереди точно десятый дом. Ви-дишь? – Да. Вижу. Десять, а ниже написано “Пин – 308три-ста восемь” Но название улицы… Или же это и есть назва-ние улицы, краской аэрозольной? – хохотнул Саша. По-смотрел на здание детского садика по левую сторону. – Не, и там названия не видать. Сзади послышался звон разбитого стекла. Парни повернули головы, и в тот же миг вдребезги разлетелась и вторая бутылка, оставленная ими в арке. А два пацанён-ка, лет десяти, уже бежали прочь вдоль дома, с рогатками в руках.

– Рогатки… А я думал, современные дети с глоками бе-гают, – сказал Басуха. – Это из-за тебя, Саша, я оставил там бутылку. По твоей вине наши улицы превращаются в свалку. – Во всём виноваты маленькие негодяи. Сегодня они разбили бутылки, завтра разобьют родительские надежды. А затем начнут разбивать прохожим головы. – Ага, бутылками, которыми мы засоряем их двор. – А они засорят улицы мёртвыми прохожими, – ска-зал Саша, доставая сигарету и протягивая пачку Басухе. – Что за гадость ты куришь? – сказал Андрей, угоща-ясь последней сигаретой. Они вышли на дорогу, тянущуюся перед строем до-мов. – Во, “проезд Молодёжный”. Дом десять. Буте любез-ны! – сказал Басуха. – Не обманула твоя хитроглазая. – Я описаюсь сейчас, – напомнил Саша. – Предлагаешь буриться в сопки? – спросил Андрей, глядя меж домов на сопки, поросшие чахлыми деревцами. – Там сыро ещё… и вообще – снега полно. Хотя, да и чёрт с ним. Станем к лесу передом, к избушке задом. – Блин, да там дети играют! – кивнул Андрей на паца-на, со смехом убегающего от друга с брызгалкой. – У Одес-сы в толчок сходим. Они прошли в подъезд. – Вот как можно крысятничать? – спросил Саша. – Воровать у своих? – Ну, ты и спросил! Потому, что есть возможность та-кая. Крыс размножается столько в городе, сколько может прокормиться. У людей всё, как у зверей. Никто не застра-хован, крысы твари такие, могут завестись где угодно… – Басуха остановился на площадке первого этажа. – Какая квартира-то? – Седьмая. – Знали б добрые люди, какой гадине квартиру сдали! – Думаешь, кортик ещё у него? – спросил Саша. – Сейчас узнаем. На крайняк – новый купит.

Они поднялись на второй этаж. Саша нажал на звонок квартиры Љ 7. За дверью послышались шаги, затем щёл-кнул замок. Одесса оказался увальнем. Такому посмотришь в лицо, и почему-то подумаешь, что у него плоскостопие. Одутлова-тая физиономия с телячьими глазами, хлопающими за кру-глыми линзами очков. Левая щека распухла, словно кто-то недавно врезал ему с правой. Одесса был какой-то рыхлый. Рыхлые руки, не прикрытые футболкой. Рыхлое пузико, пусть и прикрытое футболкой. В такое ударь, и рука увязнет. – Ку-ку, – улыбнулся Саша. Одесса кивнул в ответ и попытался захлопнуть дверь. Но Саша подставил ногу, а Басуха толкнул дверь плечом. – Ты что, не рад нам? – спросил Саша, заходя в квар-тиру. Одесса попятился, а приятели закрыли за собой дверь. – Да ты чего-то боишься! – усмехнулся Саша. – Не иначе, косяки за тобой. А ну, давай-давай, облегчи душу. – Ты о чём? – проговорил Одесса. Затем, вроде как, спохватился: – О! Саша! Здравствуй. – Ну, здравствуй, о, Одесса, – вновь усмехнулся Саша и пошёл в туалет, на ходу сказав: – Я воспользуюсь. Тем временем Одесса, глядя на Басуху телячьими гла-зами, сморщил физиономию, приложив ладонь к распух-шей щеке: – Зуб болит. Сильно. Ничего не понимаю. – Где кортик Лёлика? – спросил Басуха. – Учти, по-думаю, что врёшь – сразу в рыло дам. – Кортик я продал. Корешу. Я ведь кортик на время брал. Но Лёлик сам уехал…- Хорош лечить! Где кореш живёт? Кортик ещё у него? – У него, у него! – закивал Одесса. – Только он в отпу-ске ещё… Через неделю приедет. Я заберу кортик обратно. Раз дело такое. Раз надо.

Выйдя из туалета, Саша сказал: – Через восемь дней мы вернёмся. Кортик чтоб был, и литруха водки, хорошей. Басуха тем временем тоже пошёл в туалет. – Справедливо. С понедельника должна быть получ-ка. И кортик выкуплю, и пузырь поставлю. – Ладно, через восемь дней чтоб всё было, – сказал Саша и, смерив Одессу взглядом, проговорил: – Врезать тебе, может?.. – Будет всё, – пробурчал Одесса, приложив пухлень-кую ладонь к распухшей щеке. – Тогда всё так скверно вы-шло. Мне очень деньги нужны были. Уволился, а расчёт-ные не получил. Жить негде. Каждая копейка на счету. Вот я на время и взял кортик. Думал, появятся деньги – обрат-но выкуплю. Но Лёлик уехал… – Ай, не лечи! – отмахнулся и Саша. Из туалета вышел Андрей. – Может, подскажете чего-нибудь от зубной боли? – спросил Одесса. – Пассатижи, – сказал Басуха. – Была у меня в том году пассатиже-зубная тема. – Не, серьёзно – сильно болит, – запричитал Одесса. – Спать не могу. Есть не могу. Плохо соображаю. – Ты, наверное, так и с девками знакомишься, – за-смеялся Саша. – Про кортик-то соображаешь? – спросил Басуха. – Конечно! Тут всё железно, – сказал Одесса. – А с зубами совсем беда. Не знаю, что и делать… – К зубному в таких случаях ходят, – заметил Андрей. – Платный врач теперь отменяется, – сказал Одесса. – А по талончику как сделают, нормально? – Это ты сам узнаешь, – хмыкнул Саша. – А может, вы знаете какие-нибудь обезболивающие? Тут, в квартире, от хозяев какие-то таблетки остались. – Мышьяк, – сказал Саша. – Димедрол поищи, – предложил Андрей.

– Ну, и прощелыга! – усмехнулся Басуха, когда они вышли из подъезда Одессы. – Сколько ж он кортиков по-натырил, чтоб хату снять? – Да чёрт знает, сколько они вообще стоят. – Главное, что кортик, считай, вернули, – сказал Ан-дрей. – И без тумаков обошлось. Плавно так соскочил Одесса. Ты в туалет, затем я, а он быстренько всё признал и давай за зубы плакаться. – Ну, да. Флюс-то реальный. – Вот и давай пивка немедленно купим. – С чем связанно твоё: “вот и давай”? – приподнял бровь Саша. – С Тянь-шаньским подпольем. “Вот и давай” одна из ячеек. Они прошли мимо осколков своих бутылок, а, выйдя из арки, покосились на подъезд, где сидел местный пьяница. Те-перь его не было, на лавочке лежал лишь разбитый башмак. – Дай твоих отвратительных сигарет, – попросил Басуха. – Я ж тебе последнюю отдал. – Блин, точно, – проговорил Андрей. – У тебя закурить найдётся? – обратился Саша к про-хожему парню с сигаретой в зубах. Тот, кивнув, протянул пачку и Саша, зацепив одну, по-благодарил. – Да бери ещё, – сказал парень. Саша взял вторую, передав её Басухе. – О-о-о! Ёж сигареты раздаёт! – Это неожиданно возник приветливый пьяница, обутый в один башмак. – И мне дай. Парень с сигаретами схватился за сердце: – Ты чего подкрадываешься? Иди куда-нибудь от-сюда… – Гад ты всё-таки, Ёж! – оскорбился пьяница. – Я с тобой всегда делюсь. И у меня промокла нога. – Может, потому, что ты обут лишь в дырявый носок и стоишь в луже? – сказал Ёж, протягивая пьянице сигарету. Затем он сунул пачку в карман и пошёл в подъезд.

Саша, прикурив, сунул зажигалку Андрею. Тот дал прикурить пьянице, затем растянул свою сигарету и парни двинули своей дорогой. – Душевное спасибо, – поблагодарил в спину пьяница. – Мир тебе! – ответил, не оборачиваясь, Басуха. Они сели в троллейбус, направляясь на вокзал. 4. – О-хо-хо! – воскликнул Андрей, встретившись ли-цом к лицу, на задней площадке, с давним приятелем. – Хе, Мурманск – так себе деревня. Всюду знакомые лица. – Блин, Басуха, здорово! – обрадовался приятель. – Ты куда? – Домой уже собираюсь. Приятель, глядя на Сашу, протянул ему руку: – Вован. – Саша. Они пожали друг другу руки. – Поехали со мной! – радовался Вован. – На день рождения к барышне. Представляете, у моего кореша есть подруга… – Да ну! – засмеялся Андрей. – У неё день рождения. Десяток баб. И один я. Ну, кроме кореша. Поехали, а? Басуха покосился на Сашу. – Не, – покачал тот головой. – Жаль, конечно, но на работу завтра. – Да чё, поехали, мы ненадолго, – сказал Андрей. – Тебе хорошо, ты в отпуске, – заметил Саша. – Мне хорошо, – кивнул Басуха. – Поехали. Они прошли в просторный зал магазина. В глаза сразу бросился блуждающий меж многочисленных покупателей белый медведь. – Во работёнка у кого-то. Залил шары, натянул мед-вежью шкуру, и… – Басуха зарычал-замычал пьяно. – Э-э-э-р! Кто тебя там разглядит… – Вон… – кивнул Вован на скучающего в стороне му-жичонку с фотоаппаратом. – С медведем фотографируют тех, кто купит пузырь водки. – Ой! – обрадовался Саша. – Мы сейчас на цельный фотоальбом возьмём. И тут, увидав медведя, на весь магазин заканючил мальчишка лет восьми. Он дёргал мамашу за рукав, жа-лостливо вереща: – Мама, купи водки! Мама, ну, пожалуйста, купи водки! Медведь начал то ли выплясывать, заводя мальчонку, то ли его так со смеху заколбасило. Вован с Сашей гоготали безудержно. Басухе ж более-менее удалось сдержать смех. И странное дело, остальные покупатели просто неодобри-тельно косились на маму с ребёнком. Басуха, купивший четыре бутылки, подошёл к фотографу, сказав: – Сделай пацану четыре снимка. Стол был раздвинут и нешуточен. Занимал большую часть зала. С торца, у окна – прям жених и невеста – сиде-ла именинница со своим парнем, другом Вована. А Вован устроился с противоположного торца, что к выходу из зала, с веснушчатой хохотушкой. Басуху разместили на диване, меж Олей блондинкой и брюнеткой Оксаной. Третьей ба-рышней на диване, с краю, возле Вована, была пышноте-лая Галя, чей голос не умолкал вообще. – Ой, какой красивый стол! – восклицала она и гово-рила Вовану: – А каких симпатичных ребят ты привёл! “В ребятах я не числился с десяти лет, сразу после взрыва школьного унитаза!” – в душе улыбнулся Басуха. Напротив него сидел Саша, меж двух блондинок. “С чего это пошло, что все девки блондинками быть захотели? – подумал Басуха, глянув на красивую брюнетку рядом. Впрочем, беленькая, что слева, тоже очень хороша была. – И откуда в городе столько красоток? Сейчас, с на-ступлением тепла, на улицу выйдешь и просто шалеешь, глядя на раздевшихся девиц. Это что, торжество естественного отбора? К нашим дням сохранились гены… Не, Гены не все сохранились”, – вспомнив Геннадия Петровича, уважаемого алкаша с первого этажа, улыбнулся Басуха. – Что тебя развеселило? – спросила блондинка. Оказывается, Басуха повернул голову к Оле, размыш-ляя о красотках. Он открыл рот, не зная, что и ответить. Увидав, как Саша разливает по рюмкам, выдохнул: – А давай-ка мы с тобою водочки на брудершафт? – Ещё даже первого тоста не было, – улыбнулась блондинка. – Такое к середине праздника ожидать можно. – Что ж нам, полвечера ждать заветной минуточки? Так всю жизнь прождать можно чего-то. Давай так, мы сейчас просто поцелуемся, а вот это вот питиё с перепле-тёнными руками отложим на середину застолья. – Какой стремительный! – хихикнула Оля. – Нет, я пока трезвая. Андрей тут же пододвинул ей ещё и свою рюмку: – За именинницу можно и с двух рук. Тут из-за стола встал парень виновницы торжества и затянул столь пафосный тост с грузинским акцентом, что даже Басухе стало за него неловко. Андрей вспомнил вдруг, как в семнадцать лет так же неожиданно попал на девичий день рождения. Друзья пошли в магазин за сигаретами, а он один от-правился в подъезд посидеть в тепле. Поднявшись на второй этаж, устроился на подоконнике, косясь в окно на проду-ваемую улицу. Послышались шаги, на площадку спустилась девица в кофточке и тапочках, ровесница Басухи. Она поко-силась на него, что-то хотела спросить, но, не решившись, прошла мимо и спустилась на первый этаж. Через пару минут девица вновь поднялась и подошла-таки к Андрею, сказав: – У моей подруги день рождения. Знакомые парни не приехали. Ты не мог бы составить нам компанию? А то нам вдвоём грустно. – На дне рождения грустить нельзя! – Басуха соско-чил с подоконника. – Пойдём, поздравим.

Андрей хотел зайти, поздравить, а уж после сказать, что с ним ещё три друга. А то, ведь, одно дело пригласить только его, и совсем другое – ещё трёх друзей. Басуха достал из кармана куртки значок октябрёнка, найденный днём раньше на улице. – Вот, подарок! – протянул он значок имениннице, раздевшись в коридоре квартиры. – Сохрани его. Через лет пятьдесят ему цены не будет. Они прошли на кухню. Девчонки пили спирт. Мама именинницы работала в больнице. Спирт, конечно же, был медицинский. – В этот светлый день… – поднял свою рюмку Андрей. Девчонки, ощущая торжество момента, затаив дыхание, с рюмками спирта до краёв стояли у стола. – Хочется вы-пить. Вчера день не был светлым, но выпить хотелось тоже. Дорогая именинница… – Таня, – отчего-то шёпотом подсказала подруга. – Дорогая Таня, – продолжил Басуха. – Хочется вы-пить… И тут раздался звонок в дверь. Рюмки опустились на столы. Таня пошла открывать. “Ну, вот, пришли те самые, ожидаемые прежде, парни, – подумал Басуха. – Теперь я, со своими друганами, могу оказаться и не очень-то нужным. Намечается инцидент”. Но, когда дверь входная отворилась, Андрей услышал голос одного из своих друзей, ушедших ранее в магазин: – Привет! Басуха… Андрей у вас? Оказалось, Басуха столь торжественно произносил тост: “Хочется выпить”, что друг услышал его из-за закры-той двери, поднявшись на седьмой этаж, как на обычно выбираемый для посиделок в любом подъезде. Они, девицы и его друзья, хорошо тогда гульнули… У приятеля, нашедшего тогда Басуху по голосу, даже что-то закрутилось с именинницей на пару месяцев. “Эх, такой тост обломали тогда, – вздохнул Андрей, слушая сейчас парня-жениха. – Может, то был бы всем то-стам тост…”

Парень-жених закончил-таки тост и все, перечокав-шись, выпили водки, а именинница с Конопушкой отпи-ли вина. Закусив, Саша, собирающийся завтра на работу, решил задать темп вечеринке. Взяв бутылку, вновь ловко разлил по ближайшим рюмкам. Вован последовал его при-меру. Парень-жених символически плеснул имениннице вина и протянул свою рюмку Саше под бутылку водки. На этот раз с тостом из-за стола поднялся Басуха: – Желаю тебе побольше улыбок, идущих от сердца, чтоб чаще и у тебя возникал повод улыбаться, – держа рюм-ку, заговорил он. – Желаю понимания. В огромном мире, где каждый человек обычно занят лишь собой, от этого и сам будучи лишён участия ближнего, так не хватает пони-мания. Желаю людей, верящих в тебя. С ними куда легче идти к цели, нежели одной, вопреки всем и вся. Желаю поменьше болтливых языков за спиной, смакующих твои неудачи. Пытающихся опустить тебя в глазах других до сво-его болотного уровня, откуда сами и квакают. Желаю, чтоб дорогие тебе люди были здоровы и счастливы. И чтобы вы, коль не рядом, так хоть почаще встречались. Желаю, чтоб ты, с утра просыпаясь, улыбалась новому дню, потому как на душе у тебя покой. Сюрпризов тебе, и – исключительно приятных! “И я туда же, ну и загнул! Слава Богу, без грузинской тематики”, – промелькнуло у Басухи в голове. Но девицам, видно, понравилось. – Так выпьем же! – воскликнул парень-жених, закан-чивая тост Андрея опять зачем-то с грузинским акцентом. И все выпили. Рюмка за рюмкой веселье набирало обороты. Басуха подкладывал салатик Оксане да подносил насаженные на вилку корнишоны Оле. Та снимала белыми зубками огур-чики с вилки и с удовольствием хрумкала. Саша подливал водку. Пышнотелая Галина умилялась: как здорово, что все мы здесь сегодня собрались. А парень-жених фонтаниро-вал кавказскими тостами.

– Что у него за чудачество с грузинским акцентом? – спросил шёпотом на ушко у Оли Андрей. – Потому что он и есть грузин, – хихикнула Оля. – Да ну. – Век воли не видать, – поклялась Оля и кивнула на тарелку с корнишонами. Басуха, подцепив очередной огурчик, протянул вилку девушке, сказав: – А по лицу не видно. Рыжий и нос картошкой. – Грузины – они рыжие и есть, – сказала Оля и за-хрумкала огурчиком. Затем добавила: – К тому же, он гру-зин наполовину. Год как оттуда приехал. Жил где-то в го-рах. Мимино, в общем. Задаваемый Сашей темп давал свои результаты. Опья-нели все. Оксана попыталась что-то сказать Андрею, но язык стал заплетаться, и та, досадно махнув головой, встала из-за стола, присоединившись к танцующей Гале, Конопушке и Вовану. Оля, заглушаемая музыкой, гово-рила о том, как тоскливо девушке, которой все пытаются заглянуть под юбку, а не в душу. Сашу утянули танцевать сидящие по бокам барышни. Басуха встретился взглядом с отплясывающей Оксаной, та подмигивала ему обоими гла-зами и манила руками к себе. Но тут же Оля, положив ему ладони на щёки, развернула лицо Андрея к себе. – Понимаешь, – сказала она, – всё это так мелочно, так пусто. Басуха опустил взгляд и обнаружил, что, если Оля ещё разок, как бы случайно, задерёт юбку, то он увидит её тру-сы. Оля отпустила лицо Андрея, положила руку на его ла-донь и продолжила: – Люди не слышат друг друга. Только сами всё гово-рят, говорят… Басуха слушал её сквозь буцканье музыки, пока от спирт-ного и монотонности ситуации не пошла кругом голова. – Мне нужно в клозет, – сказал Андрей, желая в боль-шей мере умыться холодной водой.

Сходил в туалет, затем в ванну, умылся. И действи-тельно – хмель немного отпустил. Он прошёл на кухню и увидел там спрятавшую в ладошки лицо Оксану. Плечи её вздрагивали. Она явно плакала. Её успокаивала блондин-ка, она из “соседок” Саши. – Чего случилось, девчонки? – спросил Басуха. – Из-за тебя плачет, – заявила блондинка. – Что ты, паразит такой, не оказываешь внимание девушке. – Как же, вот всё моё внимание… – Басуха приобнял Оксану. – А-анде-е-ей, – нараспев протянула Оля, проходя-щая на кухню. Басуха свободной рукой взял с кухонного столика на-чатую бутылку водки, видать, принесённую подружками, плеснул в рюмку и опрокинул ту в рот. Проснувшись, Басуха понял, что он – совершенно голый под пледом с совершенно одетой Галей. Увидев её спящее лицо, его глаза захлопнулись сами собой. Похмель-ный мозг переваривал картинку. За окном уж не темнело, и определить время без часов было трудно. Тишина. Ночь, поди. Может, и к утру. Он в маленькой комнате. С Галей. Андрей голым телом чувствовал её одежду. Кофточка, длинная юбка. В принципе, ей не обязательно было раз-деваться. В принципе, не обязательно было раздеваться и ему. В комнате, похоже, они были одни. Хорошо б одежда оказалась где-то тут. С бодуна, да еще и голым рассекать по всей квартире не хотелось. Вот, кабы сначала остогра-миться… Ну, а что делать! – и Басуха решил вставать. Найти одежду, похмелиться, чтоб мысли не разбегались тревож-ными паралитиками. К тому же и Сашу, возможно, пора будить. Если только он вчера не уехал. Андрей совершенно не помнил, как закончился вечер. Он откинул плед. Осторожно перебрался через Галю и увидел на полу возле койки, на которой они спали, дрых-нущего на матрасе под одеялом Вована с Конопушкой.

Свои трусы со штанами Басуха обнаружил на письменном столе, за спящими. Осторожно, чтобы не наступить на Ко-нопушку, Андрей встал и потянулся через парочку к сто-лу. Взял штаны, трусы и, глянув вниз, на спящих, увидел огромный открытый глаз Конопушки. Она смотрела снизу вверх на него и на его болтающиеся прямо над ней при-чиндалы. Басуха приветственно помахал ей трусами и, тут же прикрывшись, отошёл в сторону. Конопушка, открыв и второй глаз, усмехнулась: – Да ладно тебе! Андрей натянул штаны, огляделся ещё раз и увидел под стулом свои носки и футболку. Часы на кухне показывали 5.30. В холодильнике ока-зался целый пузырь водки и полбутылки Мартини. Зашла Конопушка, и они вдвоём – он водку, она мар-тини – выпили за здоровье спящей именинницы. Сашу разбудили в шесть утра. Он заскакал, как ужа-ленный: из-под стола – в ванну; умывшись – на кухню. И, только выпив полрюмки – успокоился. – Я ещё пьян, но уже опаздываю, – проговорил он равнодушно, одеваясь в коридоре. Басуха же пробыл на дне рождения ещё до вечера. 5.Прыгавшая из окна барышня проснулась, умылась, да и ушла домой. На вопрос: “Когда мы встретимся?” Басуха от-ветил: “Да, как-нибудь”. И было от этого тошно. То ли похме-лье, то ль ещё чего. Закрыв за ней дверь, Андрей завалился в постель. Та плавно закружилась, как заезженная пластинка. Потолок поплыл. Бетонная глыба с дурацкой люстрой над человеком в холодном поту. В голову навязчиво полезли вос-поминания. Тогда Андрей решил завязывать с водкой. Басуха действительно бросил пить. Помирился со своей Таней. Та сначала не верила в его трезвую жизнь, но, после месяца уже не могла нарадоваться и даже стала жить у него. Басуха начал меньше времени уделять друзьям, что частенько собирались за бутылкой. После пары-тройки стопок они уходили на непонятную волну, и он их уже не понимал. В конце концов, Андрей встречался уж только с музы-кантами, на репетициях. Таня была довольна. Поначалу. Месяца через три – на-чала понемногу капризничать. То не так, это не эдак. У неё стали проскальзывать фразы, типа: что ты как неживой; да сделай уж что-нибудь. Хочу того, хочу сего. Да стукнул бы уже кулаком по столу… И, в конце концов, брякнула: уж лучше б выпивал по-маленьку с друзьями, а то прям растение комнатное. Басуха совсем не ощущал себя растением. Энергия наоборот – переполняла его. Но друзья отдалились, Таня стервенеет. И вообще… В твёрдом уме и четырёхмесячной трезвой памяти от-правил он Таню в отчий дом. А сам взял литр водки, да и пошел к Саше. – Да, брат, – сказал Саша, закусывая огурчиком. – Вот не выгнал бы её, так она сама б ушла, и с концами. А теперь попустится, да сама мириться придёт. – Видно будет, – сказал Андрей, и поменял тему. – Ну, Одесса-то каков прощелыга! – Да, – кивнул Саша. – Приходите через недельку, говорил. А сам съехал со съёмной хаты, и хренушки его те-перь найдёшь. БОРТОВОй ЖУРНАЛРукопись Федота перепечатал я, Саныч. Никакой от-себятины. Всё сохранено, как было. Что ни день, то всё беда,Куда не сунься – всюду клин;Бесшабашная душа -Горе мыкает одинГорький пьяница.

Что ни утро, то тоска,Что ни вечер – в лоскуты;Под рубахою – душа. Вот и всё, что нажил ты,Горький пьяница.Притворялся другом друг,Прячет милая глаза.Хоть широк знакомых круг,Одинок средь них всегдаГорький пьяница.Эх, его счастье скупоеС расплатой поздно или рано -Новый день встречать в запое,Печаль топя на дне стакана.Горький пьяница!Наливая до краёв,Жил да век свой коротал;Уж не видя береговПотихоньку догоралГорький пьяница… Этой песней Саныча начинаю “Бортовой журнал” за номером – 1. Капитан двухкомнатной баржи, тридцатидвухлетний пьяница, Сергей Федотов (в миру – Федот). Сегодня 6 мая 2006 г. Судовое время 9:21 Я в кают-компании, в компании литра водки. Похме-ляюсь. Стол накрыт и первая стопка выпита. Телик выклю-чен, музыка не играет. Тишина. Пью один. Это за границей питиё в одно лицо – упад-ничество. У нас же, с компанией, упадёшь куда быстрее: между первой и второй; штрафную; лей, чё, краёв не ви-дишь? И вообще, если человеку наедине с собой нечем за-няться – жизнь его бестолкова. Похмеляться в компании можно неделю, пока всё не пропьётся. Говорят еще в таких случаях: похмелка – вторая пьянка. Я категорически против этого. Пить, так пить. Похмеляться, так похмеляться. Вот сейчас именно похмеля-юсь. А пьянствовать начну, когда друганы с работы вернут-ся. Я же с работы в очередной раз уволился. В очередной раз сам. Я хоть и пьянь, но хожу под парусом, а не по тече-нию плыву. Когда начинает штормить – захожу в гавань. Вот и сейчас – пошли напряги на работе, и самому уже невмоготу. Взял да и уволился. Делов-то. Получил рас-чётные после полутора лет работы и душу отвожу. С месяц буду перерабатывать алкоголь в перегар, еженощно впадая в алкогольную кому. А поутру, похмелившись, восставать из пепла Фениксом. Эх, граждане окружающие, не судите строго, ведь и вы не подарки. Я, всё ж, не буяню. А то б с моими-то габаритами пошли клочки по закоулочкам. Это к тому, что вреда от меня никакого. Пью на свои, осмыс-ленно и уверенно. Так что в этом “Бортовом журнале” я – персонаж положительный. Хотя, наверное, не для всех приятный. Ну, да всем же комплиментов да подарков не сделаешь. Кстати, почему это пьяный так неприятен трезвым? Завидно, что ли? Мне-то не понять, я лишён чувства за-висти совершенно. А если увижу пьяного в луже, отмечаю – возможно, симпатичный человек в несимпатичной си-туации. Ему некомфортно, он беспомощен, как дитя. Со-страдание тут уместней пренебрежения, коль вы человек благородный. К тому ж, возможно, в луже лежит такой же благородный человек, как и вы. Но нет, прохожие, с высоты своего роста, строя презрительные гримасы, переступают через лежачего. Жесток наш мир и слабость в нём – порок. Цивилизацию движут личные амбиции, пьянь в луже нам не конкурент. Поэтому именно с пренебрежением ты пере-шагиваешь через него, поправляя серебряную цепь на шее. Но будь уверен – кто-то, глядя, как ты шагаешь по просту-женной улице, опустит ладонь на кожаное кресло новень-кого BMW. А кому-то и вовсе плевать на вашу мышиную возню, он давно перешёл с личностей на электорат. Но и за ним наблюдает “Старая”, поглаживая древко косы.

Суть нашей жизни – бег вперёд с прогрессом на пле-чах по минному полю. Мы – пушечное мясо. Метод проб и ошибок. Смысл твоей жизни, как вклад в общий котёл – испытание генномодифицированных продуктов на че-ловеке. А свой личный смысл жизни выбирай сам. На что ты способен?.. И мне жаль тебя, если твой смысл жиз-ни – валяться в луже, поправлять цепочку, поглаживать кресло, видеть в людях электорат. Миллиарды проживают свою жизнь, так ни черта и не поняв. Посвящают себя на-коплению денег. Карьерному росту. Рвутся к власти. И всё это замечательно как вклад в общий котёл (кстати, вклад пьяницы из лужи ничем не меньше вклада того, кто видит в людях электорат. Коль жив – значит, полезен). А каков смысл лично твой, что заберёшь с собой ты? Представляет ли что-нибудь из себя твоя личность сама по себе, без окру-жающих? Без подчиняемых, поклонников и т.д. Можешь ли ты прожить без общения полчаса? Самодостаточен ли твой внутренний мир на пороге вечности? В человеческом мозгу, каждый нейрон – самодоста-точный эгоист, но работают они как единое целое. То же самое ожидает и человечество. Отбросим бесплодные фан-тазии. Посмотрим на факты. Человеческая личность есть гены и жизненный опыт. То есть человек – это информа-ция. А когда информация наиболее эффективна? Когда она оперативна. Когда она единое целое. Человечество и сейчас существует как единый организм, где каждый влия-ет на каждого, и все вместе тащат вперёд прогресс, кото-рый заменит нам долгую эволюцию. На помойку уязвимое тело! Это слишком прихотливый носитель информации. Совершенный для развития зачатков интеллекта, но не-годный для бесконечности. Разуму – жить вечно. Перете-кать из одной формы в другую. И не тешь себя фантазиями о “Рае небесном”. На том свете продолжишь ходить на завод, крутить гайки. Потому как развитие самообучающегося интеллекта происходит при последовательном развитии. Отправленный Богом в изобилие рая дикарь из пещеры тут же заиграет на арфе, перестанет писать при дамах и сделается вегетарианцем? Иль всё ж сожрёт райскую птицу? Младенцу не изобрести колеса, нужно сперва думать научиться. Иль считаешь – за восемьдесят лет жизни развитие для вечной жизни закон-чено? И можно, переместившись в сказку, деградировать с волшебным пультом от телика на диване? Да мы всё из-за того же труда только обезьянами и не становимся! Прав Иешуа у Булгакова: нет плохих людей. Каждый подонок на свете нужен. Никто не виноват, что у него опре-делённый набор генов, среда формирования, обитания. Если есть яма – дождь наполнит её водой. Мёрзнет дикарь зимою, гадая, за что боги послали на него снег? Объясни ему, что снег не абсолютное зло, когда у него уже половина племени околело. Спой ему, что у природы нет плохой по-годы. Донеси до его первобытного разума формулу воды и скажи, что, будь формула иной, такой, чтоб без снега, то он не жил бы вовсе. Не подгоняй устройство мира под свою мораль, ты многим моложе его. В природе всё разумно, и не стоит отделять от неё человека, пока живёт он в данном ею теле и мыслит данным ею мозгом. Да и потом, мы долго бу-дем оставаться частью космоса. Мы, порождение пепла звёзд. 10:47 Пора принять полстопочки. Насколько хорошо было вчера – настолько же плохо сегодня. 11:00 А что ждёт нас, живущих пока в бренных телах? Даже если у нас есть Создатель, вмешиваться в развитие челове-ка Он не станет. Ведь коль загробная жизнь возможна – это ль не задача для самообучающегося интеллекта?Мы – информация, а что с ней делать? Её надо за-писывать, сохранять на каком-то носителе. Это – заботы потомков. Можно предположить машину времени, и с по-мощью её записать всех, когда либо живших. Иль, может, создать программу, которая повторит всю историю Земли в “компьютерной программе”… Откуда мне знать! Ло-гично только то, что всем жившим надо создать возмож-ность для дальнейшего развития. Люди будут продолжать существование в хранилище памяти. Считая виртуальную жизнь реальной жизнью после смерти. И продлиться это, пока “предки” не поймут что к чему и не смогут выбрать-ся из своего “хранилища” к “потомкам”. В таком случае развитие самообучающегося интеллекта не будет наруше-но. Коль не будет на том свете смерти, значит, возможна огромная власть денег. Коих отсюда не возьмёшь. Так что, отсюда лучше прихватить знаний. Читайте книжки, това-рищи! Начитанный человек не всегда умён, но умный че-ловек – всегда начитан. Есть ли Бог? А захотим ли мы, став всемогущим разу-мом, создавать новое человечество по образу своему и по-добию? Вопрос открыт. Но, коль у нас есть Бог, то произо-шёл он от обезьяны. А сомневающимся могу сказать: чем глупее человек, тем больше вокруг него чудес. 11:16 Ой, пьянка – такой грех, за который расплачиваешься при жизни. Избегу мук адовых, приму на грудь ещё пол-стопки. Эх, хороша, дрянь! Пошла, голубушка, прям в душу. А расплата за грех пьянства самая реальная. Никаких баек про чертей. Реально приходят. Достают на этом свете. А страхи какие с перепою?! Понять ли жестокому миру, как трепещет сердечко алкоголика? Сколько ужаса прохо-дит через него в похмельном бреду! Надо будет намедни в нём разобраться… Бред ведь не чей-то, он продукт моего подсознания. Может, это один из путей познания себя? Вот, ведь, пьяница – он даже вечность измеряет литра-ми. Хотя у всякой водки есть начало и конец. Конец всег-да печальный. Либо бежишь за новой бутылкой, либо за “скорой”. А если никуда не бежишь, то это ж тоже печаль-ный конец! Ну, или ты не пьяница. Но даже соблюдающий культуру пития вряд ли обрадуется, если в его домашнем баре закончится водка. 12:12 Когда благополучные заплывают жиром, их пожирают голодные. Варвары разрушили Рим. Теперь они уничтожат европейскую цивилизацию. А когда мы все перемешаемся и растолстеем, кого нам ненавидеть? 12:25Бессмертно – неживое. Наша эволюция – исчезнове-ние человека. Как исчез Хомо хабилис. Но эволюция про-двигалась вперёд, появился Хомо эректус. Вот я и гадаю: когда стану богом, по образу и подо-бию, куда отправлять своих умерших “умелых” да “прямо-ходящих”, в Ад или в Рай? А куда определить святую инк-визицию?.. Следующий шаг эволюции: “Человек разумный” ста-нет просто “Разумный”. Без “Хомо” и с большой буквы. 13:40 Но не стоит обманываться – Ада не избежать никому. Как надолго заточат в темницу Гитлера люди, сожженные в печах концлагерей? А когда мы станем единым разумом, маньяк окажется частью жертвы. В этом свете особо здраво звучат слова: относись к другим так, как хотел бы, чтоб они относились к тебе. Но не так мы устроены. Когда-нибудь всем нам придётся хлебнуть дерьма, выливаемого сейчас на ближнего. И действительно – всё тайное когда-нибудь станет явным. Наше движение вперёд – соперничество. Один умник сказал мне, что война – тупиковый путь развития челове-чества. А когда я назвал его туповатым, тот чуть в драку не полез. Ну, не смешно ль? Ведь война – это конфликт. А без конфликта невозможно продвигать амбиции каждого че-ловека. Амбиции же двигают прогресс. Так что, конфликт для нас совершенно естественен. Пока. Но я согласен с “умником” – нехорошо убивать друг друга, ай-ай-ай!

Пока мы не одно целое с разными культурами народов и индивидуальностью личности, мы формируем фунда-мент будущего единого разума. Каким он будет – решает-ся сейчас. Хитрость востока, прагматичность запада и т.д. Бурный коктейль, взбалтываемый войнами и бродящий повседневной суетой. Мы – как младенец, формирующий характер самостоятельно. Это делаем все мы вместе и каж-дый в отдельности. Интересно, подавит ли разум эмоции? Или эмоции перейдут на другой уровень? Нам не понять шуток мудре-цов. Они нам кажутся лишёнными чувства юмора. Они – как взрослые, переросшие шутки детишек. 16:00 Вот это я разошёлся. Пора поддать. Все мои рассужде-ния наверняка уже кем-то рассуждались, но в мой “Борто-вой журнал” пока внесены не были. Наливаю. 17:47 С работы вернулись продолжать вчерашнее Василёк и Макс. 17:50Я – Василёк. У нас с Максом был перерыв на работу. Мы вновь на барже у Федота. А Саныч сегодня не с нами, его утащила какая-то хищница. Я – Макс. У нас литра. У Федота – почти литра. А ведь сегодня я чуть не умер на работе. 18:15 (Капитан Федот) Приказ Љ 1. Назначаю Василька вперёдсмотрящим. Он должен смотреть вперёд всех, чтоб водка вовремя наливалась. Приказ Љ 2. Назначаю Макса артельным. Следить за закуской. 18:21 (К. Федот) На борт прибыли Михася, Саша и Крючок. Принесли 0,5 без закуски. Артельный свирепеет.

Я – Михася. О, журнал! Мы умеем писать! Я – Саша. Поздравляю Михасю, научившегося пи-сать, расстегивая ширинку. Я – Крючок, а вы – придурки. 19:02 (Крючок) Ну, ты и понаписал в журнале. 19:02 (Федот) Зануден иль интересен текст – зависит от читающего. 19:09 (Макс)Про Бога могу сказать то, что библейского Создателя почитая, порой забывают своих реальных стареющих соз-дателей. А уж на чужих создателей и вовсе всем чихать. 20:02 (К. Федот) Назначил Михасю и Сашу вперёд-назад ходящими и отправил за водкой. 20:21Вернулись “Ходящие”. Принесли два литра водки, па-кет сока, консерву и гражданку Риту. 20: 04 Я – Рита. Всё клёво. 21:02 А я настаиваю! (Василёк, блин!) 21:48 (Федот) Пришла жена Крючка. Забрала его домой. Пообеща-ла спалить явку жёнам Михаси и Макса. Те сказали: “Дей-ствительно пора отсыпаться, завтра на работу”, и свалили по домам. Жалкие подкаблучники. Вот Василёк – Глыба! Уткнулся носом в стол. Сопит, но не сломлен. Корабль не покинул и флаг не спустил. Теперь Саша назначен вперёдсмотрящим, а Рита – коком. Яичницу на камбузе жарит. У нас ещё литра. 22:20 (Федот)

О, вечное небо! Ты свидетель позора моих седин. Уж третий предатель на моём корабле. Василёк не герой, а пьянь подкаблучная. Его как человека разбудили, налить хотели, а он… Выпил, гад, и давай домой собираться. Саша говорит: “Хорошо, что я всю жизнь в разводе. Уже два года”. Сколько времени? Я Саша. Мелькают лампасы Мелькают в пампасах Кругом Баробосы Кругом контрабасы. 7 мая. 7: 42 (Федот) Да-а… Дела… Такие-то контрабасы. Рита убежала на ра-боту. Саша сказал, что он нынче безработный и достал из кар-мана кучу мятых денег. Тут же ушёл в магазин. У нас осталось четверть бутылки. Гадаю: остограмиться иль пива подождать. 7:53 (Федот) Я гадаю медленнее, чем Саша ходит. Он принёс ба-клажку пива 2,5. И 0,5 водки. Вся надежда на “журнал”, прощай память. 17:34 (Федот) Попили. Поспали. Саша вновь пошёл в магазин за “чем-нибудь”. Я – на камбуз, картошку чистить. Поварихи-то нашей нет. Прогул! 18:40 (Саша) Федот приготовил картошку в мундирах, а грозился пожарить. Теперь же рассуждает о вреде жареной пищи и наливает полезную водку. (Федот) Ночь! Время хрен знает. Даже темно, насколько это может быть белой ночью. Я закурил и спаси меня, Господи. Саша проснулся… и его, Господи, спаси. С бодуна мы все религиозны.

Я проснулся. (Федот) Саша проснулся и тут… Опять пиво, мама-джан. В руинах мои города Саша – спать. Я жарю пельмени. Зашкворчало масло-жир! Курю, как теплоход, а я ж бросил. Семь потов сошло и – ни одного жареного пельменя 8 маяВремя 0:59 Скоро будить Сашу, а за окном “Скорая помощь” и пьяные люди. Время 2:02 А Саша всё спит. На улице пасмурно, на душе ещё хуже. Мы все сдох-нем и вместо мыслей в головах будут черви. “Наше” радио такую пургу сейчас крутит. Я аж заснуть не могу. Наверное, я сволочь: пью пиво один, жру пельмени… А мне бы шашку да коня, да на линию огня! 2:32 Я курю, я смотрю. Значит, ещё существую. 2:57 Жизнь – особенно ночью – дерьмо. 3:29 Ноль эмоций. 3:50 Прочёл вчерашние слова Макса. Согласен. Когда много Богов, это уже – статистика. 4:14 Пью пиво, бывает. Мне 1000 лет, всё уже было. Хоть чего бы нового…4:38 Пора, брат, пора. 4:44 Получились записки придурка. 4:56 Когда я буду Великим – дарую всем свободу. А мелким душою – свободочку. 10:55 (Федот) Пьём пиво. Саша вспоминает, как однажды был трезв. 11:39 (Саша) Сейчас домой пойду. 12:56 (Саша) Вот, сейчас ещё пивка, и всё… 13:21 (Саша) Вот и всё, вставило. Ищем по карте Казахстан в Швеции. Нашли Тироль, а Оренбургом и не пахнет. Федот по азимуту дошёл до Финляндии. На столе раз-ливуха и селёдка. Из Германщины с любовью. Федот уже в Узбекистане. 13:26 Выпили за Каракумы. 13:30 (Федот) Надо быть великим и ужасным. Обломно быть мел-ким ничтожеством. 14:08 (Саша) Мания величия – когда кругом дебилы. 15:42 (Саша) Кушаем колбасу с сухариками. “Извините, гестапо сегодня не работает. Переучёт. Предатели могут обращаться в ближайшее отделение ге-стапо по соседству”

Раз в деревне “Прощелыгино” начался сенокос. 21:23 (Саша бееее) 0:31 (Федот) Чуть не охренел! Ребята, это не шутка. Ну его на фиг! Колбасит. Надо было вчера меньше колбасы кушать. Хо-лодно. 0:39 Жалко первого снега. 0:46 Я уже писал, что всё было. И Саша спал, и пиво так же налито. И сигареты не в кайф были. И инструкция по выживанию(Гражданка) 0:54 Вроде успокаиваюсь. Вроде как-то получше. 0:57 Осторожно, злая собака. Пекинес. А ведь и в пекинесе должно быть что-то от волка. Здравствуй 121-ый день! 9 мая 1:21 2:15 Саша спит, я тоже. Наверное. Вот такой вот День По-беды. А причём тут матрос Железняк? А причём тут Цуси-ма? 2:22 Я курю. В жизни ненавижу две вещи: пустоту и селёд-ку, пусть она даже мойва. 2:32 Мы в ответе за следующие поколения. Пращур в пе-щере отвечает за Хиросиму. 2:55 Темно, холодно, прокурено. Как жить дальше? 3:10 Опа-на! 3:23 Не шутки! Интересно, я дошёл до ручки иль всё ещё впереди? И коль впереди, то где оптимизм? 3:41 Сейчас пожарю мяса. Тигры вискас не едят. 4:30 Мясо шкворчит на сковороде. Приготовлю и разбужу Сашу. Будем праздновать День Победы. 5:05 Красота на сковороде. Эх, красота – она красота, когда её кто-то видит. Если погибнет человечество, Земле больше не быть красивой. А так, даже бензиновые лужи глаз радовать могут. Сашу не разбудить. Тогда и я спать. 7:10 (Саша) Сижу один, пью пиво. 7:40 (Саша) Сходил в магазин, купил пива. Сейчас мы мяско, да под пивко. С праздником! 8:10 (Саша) Не будем ходить в Сенегал за дикарями. Возьмём Колю из мусорного контейнера. О, он вам расскажет по-чём фунт изюму. 9:15 (Саша) Всё, свершилось, иду домой, отходить. 9:27 (Федот) Остался один. Сходить в магазин за водкой, да празд-ник отметить? Иль тоже отходить? Не, “тоже” – словечко, лишённое индивидуальности. Сегодня ещё пью. Перерыв – завтра. 10:01 Если всякий считает себя хорошим, откуда столько сволочи? В туалет превратили подъезд. Ну, хоть бы в мусо-ропровод… Купил праздничную 0,5 водки. И пивка на разогрев, четыре бутылки. 10:08 Политика в рок-музыке – это кастрация. Лидер полу-чается не музыкант, а тот далёкий политик, реализующий свои амбиции. Настоящий рок-музыкант – он как Бог, творец собственных идей. 10:21 (открыл водку) Подумать только, как всё хитро устроено. Ломоносо-вым теперь не нужно идти с обозом до Петербурга. Теперь есть интернет. И прогресс избавляется от лишних умов компьютерными играми. И требует узко-профильных спе-циалистов. Научился крутить высокопрофессионально гайку – и хорош. То, что ты её на болт наворачиваешь, эти знания уж излишни. Если сейчас все разовьют свои спо-собности, мы нарежем куски, которые нам не проглотить. Всем открытиям – своё время. Как паровой котёл, изо-бретённый до нашей эры, остался не у дел благодаря более дешёвой рабской силе. А получи прогресс тот же стреми-тельный скачок раньше? Ядерная бомба в средневековье. И жили б сейчас на Земле лишь тараканы-мутанты. Слиш-ком простой доступ к знаниям отсекается развлечениями. Игры ещё проявят себя покруче героина! Это будет край-ность пользы нынешней. А пока в игре, как и прежде, ре-бёнок готовится к взрослой жизни.10:44 Планета Земля населена заводными роботами. Новень-кие носятся туда-сюда, а иные уж проржавели и скрипят, но всё туда же – орут, как все: делай с нами, делай как мы, де-лай лучше нас! С высоты покажется хаосом, но гигантский муравейник управляется ещё и коллективным разумом. 10:49 (хорошо пошла) Для роботов пьяный в луже – ничтожество, потому как уход от заданной программы приводит к гибели. Пре-зренность – сигнал малой эффективности робота. Глупые же механизмы думают, что они просто культурные, не хо-тят быть презренными. Но это – всего лишь программа. 11:00Выпил за бунт машин. К чёрту свободу выбора от сих, до сих! 11:16А всё ж успеха, какого никакого, я в жизни добился. Я – успешный пьяница. Но есть и ещё к чему стремиться. Стать Великим Пьяницей. Чтоб спустя тысячелетия после слова “Федот” срочно закусывали. 11:23 Хороший ты иль плохой – решать только тебе. Всё остальное лишь чужое мнение. Говорят: я б на твоём ме-сте… Но, будь кто на моём месте, он стал бы мной и по-ступил бы точно так же. То есть – сошёл бы с ума и писал этот журнал. 12:18 Покидаю баржу. На улицу. Воздуха хочу. АРКАШИНА ЗВЕЗДА. Долбаный джин-тоник Дьявольский продукт – От него изжога И болит вот тут… 1.Двадцатишестилетний Аркаша был раззявой знат-ным. Но, несмотря на горести, следовавшие из этого, не унывал. Потому как твёрдо знал – грози ему действительно беда серьёзная, “Счастливая Звезда” отведёт её в сторону. Как отводила прежде от его предков. Звезда эта не то, чтоб сияла над родом Тараськиных, а так, мерцала, дремля. Но в отчаянную минуту всегда просыпалась и спросонья, без особых затей отводила беду. Зачастую внаглую, как шулер, не скрывающий туза в рукаве. Прадед Аркашин, Степан, частенько полагался на старый добрый “авось”. Ох, и аукалась ему такая полити-ка на службе Его Императорского Величества! Но Степан оставался парнем задорным да до песен охочим. И вот как-то, в который раз на работы вне очереди отправленный, отложив топор да перекуривая, запел он частушку матер-ную. Два солдатика бедовых, тоже отложив пилу, слушали его да крутили самокрутки, хохоча. Тут, откуда не возьмись – полковник. И, как ни моргали солдатики, не исчезал. Наоборот, приближался. А Степан, сидящий на брёвныш-ке спиной к нему, задрав голову к небу и прикрыв глаза, всё пел (как оказалось, баритоном): Как у нас да на деревне Девки любят кузнеца…Полковник остановился, слушал не перебивая. А Сте-пан заканчивал одну частушку да другую начинал. Когда, всё ж, взглянул наконец на вытянувшихся по стойке смир-но, побледневших солдатиков, то замолк. За спиной раз-дались аплодисменты. Услыхавший в Степане талант исключительный, пол-ковник не наказал, а забрал того к себе в хор. Неделю спустя полк Степана был подвергнут герман-ской газовой атаке. Мясорубка I Мировой Войны в одно-часье перемолола всю его роту, включая и двух бедовых солдатиков, не умеющих петь. Прадед же Аркашин при полковнике остался жив и, вернувшись домой, вырастил четырёх сыновей. Один из них – Фёдор – дед Аркашин. И на его долю выпала война. И ему посчастливилось выжить. Но ленивую Счастливую Звезду Фёдор поминал за случай, многи-ми годами позже войны случившийся. Тогда ему, как передовому работнику “Лесхоза”, долж-ны были совершенно бесплатно установить на частном дворе сруб бани. Надо было только съездить из посёлка в райцентр, бумаги подписать. – И в общественную баню можно сходить, да не раз-валиться, – сказал Фёдор обрадовавшейся, было, жене. – Ты что ж это, от сруба отказаться хочешь? Ведь да-ром дают! – всплеснула руками бабушка Аркаши. – Тебе двадцать копеек жалко – в общественную баню сходить, как все люди? – Да где ж это все?! Кто с головой да с руками, сами себе бани строят. Хотя б Меркуловы. А ты и сам сделать не можешь, и чтоб за тебя сделали не хочешь! – Мне сруб, Меркулову – кирпичную баню, всё ж замдиректора кирпичного завода. Он-то наверняка за каж-дый кирпичик заплатил. А Мишке, что коров наших пасёт, из чего баньку слепят? – Тебе ж никто, слава Богу, воровать не предлагает! – воскликнула супруга. – И шишка ты не весть какая, чтоб тебе срубом взятку давать. Просто возиться не хочешь. Надо ведь будет ещё фундамент ставить, воду проводить. А это уж за деньги, да и самому поработать придётся. А как же любимый диван без тебя?! – Сбережений ей на фундамент не жалко, а на обще-ственную баню двадцать копеек не сыскать. – Да уж прям, сбережений! И потом, это ж на себя деньги тратить. – А в общественной бане ты на кого тратишь? Бабу Клаву моешь там что ли? – усмехнулся Фёдор. – Во всём-то ты соседям стремишься подражать. Эта баня не хуже того хрусталя. Вот, прям, разбейся, а достань. Каждый нынче барин. Самогон жрут из фужеров хрустальных… В окошко постучали, и жена вышла во двор – гостя встречать. То был Степаныч, товарищ Фёдора по работе. Ему тоже со срубом посчастливилось.

– Вот, – сказала жена, проводив гостя в комнату. – Тебе даже и на автобусе ехать не придётся. Степаныч на машине довезёт. И товарищ тоже принялся уламывать Фёдора, упоми-ная дарёного коня зубы. – Лучше я вздремну, – наконец зевнул Фёдор. – А ты езжай один, Степаныч. – В машине и вздремнёшь, – сказала жена. – Марш на кухню! – указал направление пальцем Та-раськин. – Лоботряс! – не шелохнулась супруга. И пошло-поехало. Степаныч, скоренько попрощав-шись, покинул заскандаливших супругов. А десятью мину-тами позже, по пути в райцентр, у автомобиля Степаныча отказали тормоза. Дорога там сложная. На такой скорости избежать аварии не удалось. Машина превратилась в груду пылающего металлолома. Шансов выжить у Степаныча не было… А Фёдор тем временем, отказавшись от поездки, уго-монил скандалившую супругу верным способом. В резуль-тате которого явился на свет их третий сын – Васька. Отец Аркашин. И его в критическую минуту не оставила Звезда. Как-то поздним летним вечером двадцатилетний Васька шёл по тёмной городской улице. Впереди показался силуэт. “Не нарваться бы”, – подумал он. Под глазом ещё не сошёл синяк, полученный на этой же улице. Тогда легко ещё отделался. Пятеро незнакомцев были в хламину пья-ные. И Васька, получив первый удар, просто убежал. Неясный силуэт вышел под тусклый свет одинокого уличного фонаря. Это оказалась девушка в лёгком платьи-це с непринуждённой походкой. Васька вздохнул облег-чённо и тут же устыдился своей робости. Девушка прошла пятачок света, когда между ними оставалось несколько шагов. И тут из окна первого этажа выскочила тень, вмиг оказавшись на тротуаре. Это был здоровенный, как паровоз, мужик. И казалось его голос – сильный, пронзитель-ный – вырывался из дымящей трубы. – Убью! Васька по инерции сделал ещё шаг и встал, как вко-панный. Ноги сделались слабыми-слабыми, а живот мягким-мягким. Мужик, возникший меж ним и девушкой, замахивался топором. – Ё-о-о… – вырвалось у Васьки. Псих, стоявший к нему спиной, резко обернулся на звук. – Ё-о-о… – выдохнул Васька вновь, и здоровяк с то-пором шагнул к нему. Семён Андреевич был уважаемым человеком. Зани-мал ответственный пост в городской администрации. При этом находил время для общественной деятельности. Вы-ступал на митингах перед субботником. Самолично ходил на дежурства народной дружины, помогая милиции от-лавливать пьяниц да тунеядцев. И кроме всего, Семён Ан-дреевич был отличным семьянином, в связях порочащих не замеченным. Но судьба – злодейка. Налаженная жизнь рухнула в одночасье. От Семёна Андреевича ушла красавица жена. И было б к кому! К грузчику! У него волосы, как у бабы – длинные. А изо рта с железными зубами несёт портвей-ном. Семён Андреевич был просто выбит из привычной действительности. Случился парадокс, и устоявшийся мир вдруг рассыпался. В отчаянной попытке его спасти при-шлось взять отпуск за свой счёт и попробовать разобраться в ситуации. Чем лучше этот никчёмный грузчик, к тридцати го-дам достигший невероятного успеха в транспортировке на собственном горбу мешков с картошкой из машины в хранилище да умеющий бренчать на гитаре, пока собу-тыльники разливают сивуху и нарезают плавленый сырок “Дружба”?..

Трёхдневные размышления над тем, в чём нет логики в затворничестве с коньяком не принесли плодов. Тогда Семён Андреевич вдруг вспомнил о друге детства, которо-го не видел тысячу лет. Тот стал хорошо выпивать, а Семён Андреевич хорошо зарабатывать, и их пути разошлись. Но сейчас он вспомнил о старом приятеле и, купив бутылку водки, пошёл к нему. Приятель был очень рад видеть старого друга. К тому же его так мутило после вчерашнего… Они выпили бутыл-ку, купили ещё. Они вспомнили детство, казавшееся сей-час бесхитростным. Они заговорили о коварстве судьбы, и приятель колотил себя в грудь, жуя как папиросу сигарету “Вега”. Семён Андреевич говорил о неверной жене, и они на пару лили пьяные слёзы. Приятель, в который раз взды-хая, говорил: – Эх, пусто в космосе. Наливай. В какой день они перешли на портвейн – неизвестно. Да только когда Семён Андреевич спрятался под кровать, спасаясь от Злобного Существа, в которое превратился друг детства, по комнате валялось не меньше тридцати од-них только винных бутылок. Существо замычало: “Пусто в космосе” и попыталось достать своими клешнями Семёна Андреевича, собравше-го заросшей щекой подкроватную пыль. – Куда уполз? – Существо еле ворочало языком. – Вылазь. И вдруг схватило Семёна Андреевича за нос, жутко за-смеявшись. Тогда он укусил цепкую клешню и, дёрнувшись, больно ударился обо что-то копчиком. Это что-то оказалось топором. Укушенное существо, мерзко взвизгнув, отпряну-ло от кровати, по-человечески выругавшись матом. Всё встало на свои места. Это вторжение! Теперь в космосе пусто, и твари со всей вселенной устремились к Земле. Они убивают людей, принимая их облик. “Сколько пришельцев на Земле? – Семён Андреевич уж прижимал топор к груди. – Один? Десять? Тысяча? Или уже вся планета принадлежит им?!” Остался только он. Один! Уцелевший Под Кроватью. Теперь понятно, почему от него ушла жена! Всё сходится. Она – пришелец. И ушла не к простому грузчику. А к космическому! Белый и пушистый заяц способен нанести серьёзный урон настигнувшему его хищнику, отбиваясь задними ла-пами. Настигнутый же под кроватью белой горячкой, чи-новник с топором далеко не пушист и такого наворотить может, отбиваясь от пришельцев… – Ты меня укусил! – застонало Существо. – На вкус – дерьмо, – прорычал Семён Андреевич, вылезая из-под кровати. – Э-э-э… – попятилось существо. – Брось топор, пу-сто в космосе. И Семён Андреевич бросил. Крутнувшись в возду-хе, топор обухом врезался в лоб Существа. Оно, раскинув руки-клешни, звездой грохнулось на пол, усеянный пусты-ми бутылками. Одна разбилась вдребезги под упавшим то-пором. Семён Андреевич склонился над поверженным при-шельцем. Задумался. Может, съесть его? Вырезать сердце. Забрать его силу. Способность принимать чужой облик… Но нет. Из раны на лбу Существа сочилась какая-то крас-ная слизь. Так похожая на кровь, но явно ядовитая. Семён Андреевич поднял топор и, подойдя к выклю-чателю, погасил свет в комнате. Затем, скользя ладонью по стене, слепо пошаркал к окну, стараясь не наступить на бутылки. Он больше не жертва! Он – хищник. Уцелевший Под Кроватью начинает партизанскую войну с пришель-цами. Семён Андреевич отдёрнул шторы. В комнату упал призрачный свет звёздного неба. Откуда-то оттуда явилось это ужасное Существо и, убив друга, обрело его облик. Те-перь оно валяется мёртвым. Часть лица белеет в темноте от подбородка до скул, выше, залитое тёмной слизью, слива-ется с мраком комнаты.

“Портвейн, он всех на чистую воду выводит, – поду-мал Уцелевший Под Кроватью. – Как ещё тварь от друга отличишь? Под портвейном все своё истинное нутро по-казывают”. Уцелевший Под Кроватью осторожно открыл окно и, притаившись в темноте квартиры, стал напряжённо всма-триваться с первого этажа в пустынную улицу. Тусклый уличный фонарь чуть в стороне освещал небольшой отре-зок дороги, тянущейся вдоль дома. И никого. Словно вы-мерли все. Впрочем, может, так и есть. “Если Им удалось уничтожить всё человечество, Они перестанут принимать облик людей, – подумал Уцелев-ший. – Незачем станет маскироваться”. Вдруг Уцелевший кожей почувствовал что-то надви-гающееся из тьмы к островку света. Что-то огромное. Раз-мером с грузовик. Точно! Вот показались едва различимые контуры гигантской твари, бесшумно плывущей прямо к засаде. Уцелевший даже на какой-то миг увидел два крас-ных глаза размером с футбольные мячи. Но – секунда, и тварь разом сжалась в невысокую тонкую фигурку. Может, даже ребёнка. Уцелевший сильнее стиснул мокрое от вспотевшей ладони топорище. Что делают, твари! За это он будет ру-бить их в крошево. В свет фонаря вышла девушка. У Уцелевшего отлегло от сердца. Образ шлюхи, шляющейся по ночам, он разру-шит без проблем. То, что казалось девушкой, прошло пя-тачок света и, вновь погружаясь в темноту, приблизилось к засаде. Что ж, коль твари продолжают маскарад, значит, Земля ещё не потеряна! Уцелевший, несмотря на крупные габариты, стремительной кошачьей тенью выскочил в окно и метнулся, замахиваясь топором на пришельца. – Убью! – выкрикнул он – Ё-о-о… – неожиданно послышалось сзади. При-выкший к темноте Уцелевший различил ужас в глазах “девушки”. И смотрела она не на топор, а за его спину.

Издающий звук “Ё-о-о” был многим опаснее топора… Го-споди, неужели! Уцелевший резко обернулся, и вновь по-слышалось: – Ё-о-о… “Да! – восторгся Уцелевший. – Это – Господи! Госпо-ди явился спасать Землю”. Пришелец в женском обличии взвизгнул и кинулся наутёк. А Уцелевший, роняя топор, бухнулся на колени. – Ё-о-о… – повторил Господи. Топор брякнул лезвием об асфальт в сантиметре от Васькиного ботинка и больно ударил обухом по ноге. – Ё-о-о… – вновь застрял в горле мат. Перепуганная девушка убежала, а у Васьки от боли начало проходить оцепенение. Здоровенный псих упал на колени. Васька собрался дать дёру, но сумасшедший обнял его за ноги сильными руками и, прижавшись щекой к ко-леням, горячо зашептал: – Господи – в космосе пусто, повсюду пришельцы, а я – партизан…Васька, разлепляя губы, проговорил: – Знаю. – Счастье-то какое! – псих сильнее стиснул Васькины ноги. – А-а-а… – послышался зловещий стон из окна, от-куда выскочил псих. Затем ударилась бутылка о бутылку. – Твою мать! Комнату озарил свет лампочки. – Это зомби-пришельц! – в ужасе воскликнул псих. И в самом деле, в окне появился живой мертвец. На лбу – страшная рана. Левый глаз запечатан запёкшейся кровью. Зомби приложил ладонь к ране и провёл пятернёй вниз по лицу, размазывая кровь. – Их не убить! – воскликнул псих. – Что делать? – Беги в милицию, – выдохнул Васька. – А если и менты – зомби? – Нет, проверено. Там надёжные люди.

– А ты? – Тут останусь. – Я тебя не брошу! – Обо мне не беспокойся, со мной ничего не может случиться. Беги, времени мало, – чётко распорядился Васька, прежде считавший себя тугодумом.Псих понимающе оскалился. – Тогда я мигом, – сказал он и рванул без оглядки. У окровавленного мужчины в руке появилась бутыл-ка, он, что-то пробурчав, присосался к горлышку. Васька тряхнул головой, окончательно приходя в себя и, перешаг-нув топор, направился к телефону-автомату – звонить в милицию, пока псих никого не убил. 2. Итак, Аркаша был раззявой знатным, над родом кото-рого лениво мерцала Счастливая Звезда, ярко вспыхивая единожды над непутёвой головой очередного Тараськина. Дед рассказал о ней Аркаше ещё в детстве. И тот, маль-чишкой, частенько задрав голову к ночному небу, всма-тривался в звёзды, гадая: какая из них однажды отведёт от него беду. Дед и сам не знал, где находится их покрови-тельница. И говорил: – Быть может, хоть когда-нибудь ты увидишь её. Но, сколь Аркаша ни всматривался, всё не выходи-ло определить Звезду. То казалось, что одна “та самая”, то другая. Время шло, а годы летели. Аркаша всё так же, за-драв голову, всматривался в звёзды и гадал: когда же и на его долю выпадет из окна псих с топором или что-то вроде немецкой газовой атаки? Где тот миг, когда и над его головой вспыхнет Счастливая Звезда? В юности это была ещё ироничная мысль. Но то – пора бесшабашная. И всё же где-то после двадцати трёх лет Аркаша начал относиться к Звезде более серьёзно. Вот уже раз сдавал билеты на поезд. И раз отказался лететь на самолёте. А сколько он пропустил подозрительных автобусов – не сосчитать. У непьющего, прежде всегда ответственного токаря Тараськина начались проблемы на работе. Из-за опозда-ний, переходящих в систему. Поначалу-то ему прощали, учитывая исполнительность и былую пунктуальность. Но всякому терпению бывает предел. Аркаше вновь почувствовались все автобусы подозрительными. Каза-лось, Счастливая Звезда на этот раз действительно пред-упреждает о смертельной опасности. И Тараськин пошёл на судоверфь пешком. А, опоздав на час, отказался подхо-дить к станку. О нём что-то тревожно шептала Звезда. Если б туповатый бригадир хоть на минутку заткнулся, Аркаша непременно разобрал бы смысл шёпота. Но бригадир – ту-поват. Бригадир продолжал нести всякую чушь. – Что ж ты непутёвый-то такой?! – терял терпение ни-зенький бригадир. – Опять опоздал и таращишься теперь на станок, словно это – звездолёт. Говорю же, работа из-за тебя стоит. Гришка-то на выходном! Если б он только перестал дребезжать, Аркаша услы-шал бы, чего именно надо опасаться в работе на станке. Но Звезда шептала из-за тысяч световых лет, а бригадир тара-торил над самым ухом. – Нет, ну, чего ты стоишь?! – горячился бригадир. – Уставился на меня, как баран на новые ворота. Я не ворота. Я, так разэтак, твой начальник! Марш к станку! Бригадир негодовал. Рабочий не пьян, рабочий не бо-лен. Рабочий просто тупит. – Ну, может, скажешь уж хоть чего? – чуть ли не взмо-лился бригадир. Аркаша повёл ухом, пытаясь расслышать Звезду. – А-а-а! – взвизгнул доведённый бригадир. И потряс тонким пальцем перед носом ссутулившегося Аркаши. – Издеваешься! Дурака играешь. Думаешь, и на этот раз с рук сойдёт? Нет! Был Тараськин-передовик, нет Тараськина-передовика! Есть Тараськин-безработный. Всё! Будьте лю-безны. Хищная пасть капитализма перемолола гнилыми зубами некогда передового токаря. Да выплюнула замыз-ганной ветошью. И безликая серая армия безработных по-глотила его. От такого оборота речи из уст бригадира Аркаша даже шёпот слышать перестал. А бригадир, умолкнув наконец, развернулся и пошёл к начальнику цеха, с которым имел давнюю дружбу. Сосуды оказались сообщающимися. Последняя капля на работе переполнила и терпение жены. Под фамилией “Тараськина” Ольга прожила уж четы-ре года. Поначалу она была словно заколдована. Первые полгода вращающийся вокруг неё мир не подчинялся за-конам природы. Ольга ходила, едва касаясь земли, не за-мечая холода зимы. И казался смешным миф о плохом на-строении. Но постепенно наваждение начало развеиваться. Ко-нечно, Аркаша рассказывал ей байку о Счастливой Звезде. Даже скорей – легенду. Она поначалу вызвала интерес. – Выходит, ты как от беды заговорённый, – говорила Ольга, обнимая мужа. – Значит, и со мной ничего не слу-чится, пока мы вместе. Но следует осторожней возвращаться к мысли вновь и вновь. Однажды она может превратиться в навязчивую идею. Постепенно разговоры о Звезде стали наскучивать Ольге. А после и вовсе – раздражать. Со временем Арка-ша всё чаще вздыхал над семейной небылицей. Затем стал чудить. Ольга встречала его в Москве, чтоб продолжить от-пуск вместе, но пассажира Тараськина на борту не оказа-лось. Как выяснилось, он сдал билет в последний момент, потому как понял, что в самолёт садиться опасно. Дальше – пошло-поехало. С ним стало невозможно выходить в город. То ему автобус не понравится: давай пой-дём пешком. То и эта дорога какая-то не хорошая. Давай на другую улицу перейдём. Дошло до того, что как-то раз Оль-га чуть ли не силой пыталась вытолкнуть его из магазина.

Купив продукты, они направились к выходу, но Арка-ша вдруг встал, как вкопанный. Не пойдём, и всё! – Как не пойдём? – удивилась Ольга. – Надо две минуты подождать. – А чего не три дня? – Нет, две минуты. – Да ты что, в самом-то деле?! – фыркнув, Ольга со-бралась к выходу, но муж удержал её за руку. – Две минуты – пустячок! Хочешь, Оля, пирожок? – сказал Аркаша, глядя на отдел, где продавали пирожки. – Совсем ку-ку? – спросила Ольга и потянула упира-ющегося мужа за рукав. – Две минуты – ерунда, хочешь, Оля, газ-вода? – Точно, сбрендил… – всё же улыбнулась жена. – Мы всё-таки забыли кое-что купить, – схитрил Ар-каша. – Я мигом. Он юркнул вглубь магазина и вернулся с пакетиком m&m”s. – Твои любимые, желтые! – Хлопая по-детски наи-вными глазами, Аркаша, как ни в чём не бывало, взял жену под руку и двинулся к выходу. После странность мужа казалась в принципе пустя-ковой, когда Ольга находилась с ним. Но, оставаясь одна, наедине со своими мыслями, начинала тревожиться все-рьёз – а не сходит ли её супруг с ума? Но, стоило Аркаше появиться, как все дурные чувства вновь исчезали. Но странности повторялись, и в последнее время за-метно участились. То он одевался на улицу, подходил к две-ри, замирал в задумчивости и обратно раздевался. То воз-вращался позже с работы оттого, что шёл пешком. А раз добрался до дома уж ночью. И Ольга знала – Аркаша не загулял иль ещё чего. Нет. Он с работы шёл домой. Только через соседнюю галактику, как нашептала ему Звезда. – Что с тобой? – ахнула Ольга, открыв дверь мужу во втором часу ночи. Он был мят и грязен, как победитель в конкурсе среди идиотов по занырам в лужи.

На этот автобус садиться было нельзя. Аркаша знал точно. Насчёт следующего пока ничего не чувствовал. В прошлый раз, возвращаясь с работы, пришлось пропустить четыре автобуса. Аркаша тогда порядком промёрз. Лишь пятый оказался безопасным. В последнее время беда прям кружила над ним и, если б не Звезда, он давно имел бы тем-пературу почвы в Мурмашах. “К чёрту!” – решил Тараськин и, не дожидаясь сле-дующего автобуса, пошёл пешком, срезая через овощную базу свой путь в город из припортовой территории. Это место напоминало ему фрагмент из фильма о гражданской войне. Обшарпанные товарные вагоны, об-лезлые складские помещения, под ногами – жирная гря-зища. Забавно, но овощебаза ассоциировалась у Аркаши с голодом и разрухой. Он свернул от железнодорожных путей по дороге меж складов. И увидел женщину в фуфайке, запирающую дверь на висячий замок. Закинув ключ в карман, она пошла прочь от Аркаши, не особо выбирая дороги в грязи благо-даря своим резиновым сапогам. Вдруг из-за поворота ей навстречу выскочили четыре собаки. Все – чуть ли не по пояс. И завиляли хвостами с таким усердием, что казалось – хвост махает собакой. А когда женщина достала из кар-мана газетный свёрток, псы оказались на грани сердечного коллапса от избытка чувств. Женщина развернула свёрток и кинула каждой собаке по какому-то кусочку. И каждая, клацнув зубами, моментально поймала угощение на лету. Женщина ладошкой потрепала лохматого барбоса по теля-чьей голове. – Всё-всё, – проговорила она и почмякала по грязи дальше. Собаки немного проводили её, а затем, подотстав, развернулись навстречу Аркаше. Хвосты их не виляли. Тараськин, в отличие от женщины в сапогах, тща-тельно выбирал куда ступить. Грязища смачно расплеска-лась по дороге. Аркаше оставалось надеяться, что сейчас по ней не прогромыхает грузовик, обдавая его жижей с ног до головы. Тараськин увидел, что псы, настороженно глядя, дви-нулись в его сторону. Он с детства боялся собак. Его ещё совсем ребёнком хватанула овчарка. Не сильно. Но зача-стую угроза боли страшней самой боли. Аркаша был одет, как чужак. Ни сапог, ни фуфайки со свёртком в кармане. Аккуратно шедший Тараськин и вовсе замедлил шаг. Может, следовало поехать на автобусе, не-жели забираться к собакам, охраняющим чёрт знает какую дыру?.. Аркаша остановился. Собаки двинулись быстрее. Ар-каша попятился и наступил в лужу. Холодная вода замочила обе ноги. Псы были уже совсем рядом. Лохматый, с теля-чьей головой, заворчал. Аркаша развернулся, понимая, что бежать бесполезно. Успел уловить метнувшуюся сзади тень. И уж было рванул, что есть мочи… но нелепо поскользнул-ся, разбрызгивая разъехавшимися ногами ошмётки грязи. Руки пошли в отчаянный мах, и в это мгновение лохматая собака настигла его пальцы. Сердце Аркаши рванулось из груди. Он, зажмурив глаза, полетел на дорогу спиной. При этом отмечая, что собака – чёрт её побери! – всего лишь лизнула его! Тараськин успел прижать подбородок к груди. Поэтому падение с физической точки зрения оказалось благополуч-ным. Затылок от удара он уберёг. Что ж касается эстетики… Ну, со стороны, может, смотрелось и красиво, но ощущение от затекающей за шиворот лужи было отвратительным. А ниже пояса вообще казалось, что он обделался ледяным дерьмом. – Красота, – проговорил Аркаша, и лохматый пёс лизнул его в нос. Только Тараськин выбрался на городские улицы, и тут же возле него возник милицейский УАЗик. – С работы иду, – ответил вопрошающим милиционе-рам Аркаша. – В прачечную? Из замарачечной? – усмехались ми-лиционеры. – Бухой?

– Нет, – ответил Аркаша. – А что весь грязный-то такой? Документы… – Так в лужу упал, – сказал Аркаша, доставая па-спорт. Милиционер открыл документ и буркнул: – Угу, гражданин Тараськин в луже купается – быть дождю… Проедем в отделение. – Это зачем? – спросил Аркаша. – Для выяснения личности, – ответил милиционер, забравший паспорт. А второй спросил у Аркаши: – Наркоман? В отделении Тараськина отвели в кабинет, где велели выложить всё из карманов. И, как только он это сделал, в дверях появился какой-то лейтенант, радостно объявив-ший: – Началось. Аркашу тут же вывели из кабинета и отвели в курилку, сказав: – Жди, кури, только стены не обтирай. А то мыть за собой будешь. Аркаша был некурящим. Да и коль курил бы, все равно всё содержимое карманов осталось в кабинете. В общем, оставалось только не обтирать стены да ждать. А когда ему это надоело, он, пройдя по пустынному коридору, посту-чался в дверь кабинета, из которого его вывели. Дверь ока-залась заперта. Аркаша вернулся в курилку – ждать. Затем вновь прошёлся по коридору. Увидел приоткрытую дверь. Заглянул. Сидящий за столом мужчина в штатском, лишь на секунду оторвав глаза от бумаг, сказал: – Ждите, вас позовут. И Аркаша ждал дальше. Часов в одиннадцать вечера он спустился на первый этаж к дежурному. – Ждите, вас позовут, – сказал и тот. Позвали Аркашу в первом часу ночи. И уж в час, сфо-тографированный, со снятыми отпечатками пальцев, Тараськин был отпущен на все четыре стороны. Начало чего объявил тот лейтенант, Тараськин так и не понял. 3.После увольнения Аркашки терпение Ольги иссякло. – Нам надо пожить отдельно… какое-то время, – сказала она. – Каждый наедине с собою. Всё хорошенько обдумаем. Вместе у нас как-то не выходит. – Вместе хорошо на ассамблее всё обдумывают деле-гаты, – хлопал наивными глазами Аркаша. – У них крес-ла одноместные. А у нас – кровать здоровенная, чего тут обдумывать-то. Аркаша попытался ухватить жену за талию, но та, шлёпнув его по рукам, сказала: – Поэтому-то нам и надо пожить отдельно. Я еду к маме. Собрав вещи, Ольга поцеловала Тараськина в щёку и, пообещав позвонить, ушла. “Да-а, – вздохнул Аркаша. – Похоже, нездоровая ерунда выходит с этой Звездой…” Время уж к ночи шло, а сосед за стеной, Серёга, какого-то чёрта врубил музыку. Он был старше Аркаши на девять лет. Отношения их были добрососедскими. Жил тот тихо-мирно, с женой и трёхлетним сыном. И то, что он в 23:30 давал стране угля, было событием нетипичным. “Донбасс за стеной! Очень кстати…” – подумал Арка-ша, и отправился к соседу. – Я на кочерге, – улыбаясь во все зубы, заявил Серёга, открыв дверь. – Заходи. – А я слышу, уголь раздают, – сказал Аркаша, проходя в квартиру соседа. – Какой уголь? – приподнял бровь Серёга. – А-а, ты о кочерге! Да-да, сейчас и тебе угольку отколупну. – “Джин-тоника” я б сейчас выпил, – сказал Аркаша. – От него в желудке свищ образуется, – хмыкнул Се-рёга. – “Джин-тоник” – пойло для самоутверждающихся школьниц, будущих пациенток гастроэнтеролога.

Серёга, произнося это во хмелю, чуть язык не сломал, и даже головой тряхнул, договорив. – Музыку бы сделал потише, поздно, – сказал Ар-каша. – А сколько времени? – Уже полночь близится. – Бр-р-р, ты как злой сказочник! – опять тряхнул го-ловой Серёга. Они прошли в комнату, где у журнального столика, заставленного закусками, сидел в кресле длинноволосый с проседью тип. – В каком полку изволили служить? – спросил он сквозь гитарный скрежет, протягивая руку Аркаше. – С полком как-то без моего изволения всё вышло, – ответил тот, пожимая протянутую руку. – Это Саныч, – представил сосед гостя. – А это – Ар-каша, из-за стенки. – И как оно, в застенках? – спросил Саныч. – Чай, не сахар? – Соль не кофе? – подхватил Серёга. – В застенках музыка не тихо, – ответил Аркаша. – Баба Вера, наверное, уж ментов вызвала. Динамики хрипели о заржавевших стальных зубах. Серё-га уменьшил звук так, что Аркаша перестал разбирать слова. – Блин! Треска. Была одна песня у волка! – возмутил-ся Саныч, назвав Серёгу Трескачёва “Треской”. – Ты бабы Веры не знаешь, – сказал Сергей. – Зато я знаю бабу Надю, двадцати лет, меня вчера перепила. – Баба Вера скандалы закатывает. – Я тоже, – заворчал Саныч. – Баба Вера – профессионал, – сказал Сергей. – За-катывает всё. В банки, истерики, под асфальт. – Стоп! – поднял ладонь Саныч. – Наливай. – Где жена с сыном? – спросил Аркаша, когда они вы-пили и закусили.

– Жена к сестре в Нежен уехала, – ответил Сергей. – А сын у тёщи. – Тоже в хохляндии? – Сам ты в хохляндии. Сын на соседнем районе, на Варничной. А тут и поводов столько. Кореш давний прие-хал. Да вот – сегодня ещё пятая годовщина свадьбы. Тогда, помнится, суббота была. – А я в вербное воскресенье расписался, – припомнил Аркаша. – Ну, за карлико-берёзовые будни, – сказал Саныч, разливая по рюмкам водку. – Точно, карлико-берёзовые будни, – выпив и, хрум-кая солёным огурчиком, проговорил Аркаша. – Моя тоже уехала. К маме. – Да ладно тебе, замечательный будень! – хлопнул Серёга по плечу сидящего рядом на диване Аркашу. – На работу завтра надо? – Нет, – вздохнул Аркаша. – Видишь, как всё замечательно! – Трескачёв потянул-ся к бутылке. – Грех не напиться. А то от тебя и спиртным-то никогда не пахло. – Напиться надо, – кивнул головой Саныч. – Что ты знаешь о себе и об этом мире, если никогда по-настоящему не нажирался! – Недели две кряду, – усмехнулся Серёга, наполнив рюмки. – Ну, уж хотя бы! – сказал Саныч, и они выпили. – Да и ты, Серёга, тут года четыре живёшь, а датым я тебя только на Новый Год и видел, – сказал Аркаша. – Да, сейчас, это вам не тогда, – проговорил Треска-чёв. – Помнишь, Саныч, времена былые? – Славные времена, нынче таких не бывает, – кивнул тот, цепляя вилкой нарезанную селёдку. – Сколько было выпито… – мечтательно проговорил Серёга. Саныч усмехнулся:

– Директор завода “Кристалл” уж давно должен вы-звать меня к себе на ковровую дорожку, чтоб приколоть к моей печени орден. – Я всё ж никак не припомню, как выглядел Славный, – проговорил Серёга, возвращаясь, видать, к прерванному Аркашей разговору. – Значит, это он был, когда я уехал, а Иннокентий у тебя остался? – Да, они у меня в Североморске ещё дня три гуде-ли. Один с Мурманска, – как всегда настаивающий, что центр вселенной находится в его городе, Саныч сделал нарочито неверное ударение. – Другой с твоего “Проще-лыгино”. – С какого моего? – Ах, извините, вы ж теперь и сами мурманчанин. – Давно это было, – вздохнул Сергей. – Всё как-то пе-ремешалось. Раньше жизнь как у кочевника была, из одной компании в другую и – обратно. Славного вроде помню, а вроде и нет. – Тут помню, там не помню. У всех брожение было. Наливай, – проворчал Саныч. – Прикинь, – сказал Аркаше Серёга, разливая водку. – Осенью от Саныча друг уходил. Во дворе на первом снегу поскользнулся, затылком об арматуру, и – на тот свет. При-чём и не так, чтоб пьяный. – Судьба, – проговорил Аркаша, и подумал: “Ну, и как тут к Звезде не прислушаться. Сколько таких арматур я уже избежал?..” Они выпили. Саныч достал сигарету и сказал, поды-маясь с кресла: – Сколько лет прошло, а всё привыкнуть не могу, что ты курить бросил. И это правильно, сигарета убивает. – Как тогда ещё, от тебя вернувшись, к Иннокентию зарулил, так и бросил, – усмехнулся Серёга. – У него так укурился, что и с табаком завязал. – Помню, – хохотнул Саныч. – Как ты в подвал про-валился, да крыс потом гонял; надеюсь, не воображаемых.

Вижу буквально название рок-фестиваля: “Наркотики против табака”. – Прям как “Хищник против Чужого”, – сказал Ар-каша. – Ну, да. Это предыдущий фестиваль, – кивнул Саныч и вышел с сигаретой на кухню, закрыв за собой дверь. Они пили до утра. Наливали неспешно и, не чокаясь, опрокидывали рюмки. То шумно выдыхали, то крякали с удовольствия, а то и молча хлебушком занюхивали. Заку-сывали и много разговаривали. Хорошо захмелели, да на этой волне и замерли, с гребня не соскальзывая. – А Макс, инвалид, ты о нем чего-нибудь слышал? – спросил Саныч Трескачёва. – Нет, – ответил тот. – Я как в Мурманск перебрался, так и не слышал о нём ничего. Да и друзья мы были такие, привет – пока – наливай. – Макс-то от взрыва пострадал. Дело случайное, – сказал Саныч. – А сколько по синьке да наркоте загну-лось… Жуть! Как на войне. – Война – дело молодых, – сказал Серёга. – А если её для них не придумывают – молодёжь сама находит способ, как убиться, – высказал Саныч. – Ерунда это, – сказал Серёга. – Война для каждого по-коления находится. Просто юность безрассудна, и это стано-вится ясно и самому, когда она проходит. Ну, типа как сумас-шедший никогда не поверит в своё безумие, пока он болен. – Чего-то вы совсем краски сгустили, – проговорил Аркаша. – А алкоголь-то причём? Все пьют и ничего. – Угу, – мотнул распущенной шевелюрой Саныч, при-нимаясь разливать по рюмкам. – И ничего. Выпив и закусив, Сергей сказал: – Меня не оставляет извечный русский вопрос. – Кто виноват? Что делать? – Аркаша говорил, заню-хивая огурчиком. – Меня интересует: на хрена козе баян? – пояснил Сергей.

– Ну, может, это очень музыкальная коза, – сказал Са-ныч. – Ты не о Ленке с музучилища? – Я о Терминаторах, – заявил Сергей. Аркаша, поперхнувшись колбасой, закашлялся, а Са-ныч, устроившись в кресле поудобнее, кивнул. – Очень интересно. Право, я заинтригован. – Нахрена Терминаторы с людьми войну устроили? Чего нам делить? – Терминатор пока только Калифорнию захватил, – сказал Саныч. – Вообще-то, на мой взгляд, борьба видов налицо, – заметил Аркаша. – А из-за чего нам с ними бороться? – удивился Серё-га. – Терминаторы могут улететь жить на Марс. И вообще – заселяться где угодно по всей вселенной, они ж желез-ные! А людям, как родителям своим, обеспечить достой-ную жизнь. На хрена им крохотная Земля, из которой всю нефть выкачали и немцам продали. Терминаторам скоро тут и смазаться нечем будет. – А за это и стали убивать. Всем разумным существам нужен повод и враг, – сказал Аркаша. – После потомки Терминаторов конечно же будут скрипеть: какие же бесчеловечные были первобытные Тер-минаторы, – засмеялся Саныч. – За Терминаторов! – воскликнул тянущийся к бутыл-ке Аркаша. Всё же время и градус взяли своё. Накрыло всех утром. Правда, Саныч выглядел почти молодцом на фоне еле ворочающих языками товарищей. Его не шатало, движения были чёткими, точными. Только вот глаза… Они остекленели. Плавающий взгляд сделался бессмыс-ленным и тяжёлым. Словно Саныч, находясь в глубоком нокауте, пытался продолжать смотреть на мир как ни в чём не бывало. Серёга взял из пачки Саныча, что на столике средь закуски, сигарету. Сказал: “Алилуйя!” и пошёл в другую комнату, звучно открывая дверь лбом. Через минуту раз-дался храп. – Ух, ты, – вроде как удивился Аркаша, сидящий на диване и глядящий в пол. Его пальцы самостоятельно на-щупали на столике пустую рюмку, подняли и опрокинули её в рот. Проглотив воздух, Аркаша зажмурил один глаз и выдохнул, повторяя: – Ух, ты. Саныч поднялся из кресла и прошёл в комнату, куда ушёл Серёга. Тот лежал на кровати, и торчащая изо рта не-прикуренная сигарета трепетала от мощного храпа. Саныч вернулся к столику. Аркаша уже спал, лёжа на диване. – Ух, ты, – теперь сказал Саныч и, налив себе рюмку, выпил. – Домой надо идти, – пробурчал Аркаша и перевер-нулся на другой бок. – Ты прав, дружище, – проговорил Саныч и пошёл одеваться. В автобусе Североморск-Мурманск его убаюкало, и та сила, что управляла телом даже в алкогольном нокауте, уснула. Саныч, проспав свою остановку, был разбужен во-дителем на конечной. И, видать, опасаясь, что вновь уснёт в автобусе, и теперь будет разбужен обратно в Мурманске, решил (то был краткий миг просвета сознания) пойти до дома пешком. И топать бы ему через весь город, да ещё в горку, кабы не милицейский наряд. Медвытрезвитель был недалеко от его дома. И, про-снувшись ночью, Саныч удивился, что он в своей кварти-ре, а не на казённой койке. Очень смутно, но он помнил милицейский “УАЗ-ик” в котором его везли. – Чего только не бывает, – пробормотал о наряде, раз-возящем по домам алкашей, Саныч и, поднявшись в тем-ноте на слабые, онемевшие в ступнях ноги, потащился в туалет. Блевать. Трескачёв зашёл в арку на Пяти Углах, туалет, слава Богу, был открыт. Спустившись по ступенькам в его тусклое нутро, Серёга отметил, что сегодня тут не воняет. Ни дерьмом, ни хлоркой. Озон! Как при грозе в чистом поле. Трескачёв, еле сдерживая мочевой пузырь, шмыгнул в первую же полу-кабинку и принялся расстегивать ширин-ку. Но молнию заело. Он и так, и сяк тянул её – никак! А сзади уж начала создаваться очередь. – Ну, что там, в самом деле?! – возмущался пожилой мужчина. – Бу-бу-бу, – поддержала его очередь. А молния – ну ни как! – Давай уже, в штаны дуй! – выкрикнула какая-то ба-рышня. – Не задерживай. – Бу-бу-бу! – соглашалась очередь. Серёга рывком оторвал голову от подушки и сел на кровати. К губе что-то прилипло. Он взял это что-то – си-гарета. Сунул её за ухо. Надо было срочно бежать в туалет. Смыв воду, Трескачёв, пошатываясь, пошёл в комнату к оставленному застолью. За окном был день. На диване спал сосед. Саныча не было. Серёга заглянул в коридор. Вещи Саныча отсутствовали. Точно, ушёл. Трескачёв убе-дился, что входная дверь захлопнута и, вернувшись к сто-лику, уселся в кресло. – Аркаш, – тихонько позвал Серёга. Гость не реагиро-вал, продолжая сопеть. Голова шумела, плохо соображала. Трескачёв налил себе полную рюмку. Выпил махом. Сморщился. И, просле-зившись, быстренько закусил капусткой с брусникой, что квасила жена. Повеселело. Он поднял с пола пульт и тихонько вклю-чил телевизор. Поклацав по программам, оставил музы-кальный альтернативный канал, где сейчас крутился клип RAMMSTEIN. Музыка воодушевляла. “Вечно марширующие немцы, – подумал Трескачёв и, налив ещё водки, залпом выпил. – А мы вот вам!” Сергей нащупал за ухом сигарету. Достав, покрутил её в пальцах. Пошарил глазами по столу. Зажигалки не было. Он поднялся и пошёл на кухню, шатаясь – водка вновь накатила. Склонившись и раскачиваясь над плитой, захотел прикурить. Жал на кнопку поджига, слышались щелчки, но газ почему-то не воспламенялся. Трескачёв выплюнул на так и не загоревшуюся конфорку сигарету. “Я выплюнул курить, а остальные бросают. Я опять некурящий”, – подумал, усмехнувшись, Сергей и, вконец опьяневший, поковылял к кровати. Аркаша услышал далёкий, из-за многих световых лет, шёпот Звезды. Как его это уж достало. Хотелось кинуть в Звезду тапком. Он так удобно улёгся на диванчик. А она нудит, чтоб он шёл домой. Зачем? Кто его там ждёт? – Домой надо идти, – пробурчал Аркаша, перевернув-шись на другой бок. И тут же по-настоящему провалился в чёрный колодец пьяного сна. Газовая плита у Трескачёва не была снабжена контро-лем за пламенем. И из так и не загоревшейся, не выклю-ченной конфорки продолжал идти газ, распространяясь по всей квартире. Форточки были закрыты. И, когда концен-трация газа перевалила за критическую, Аркаша с Сергеем умерли. Тихо, легко и просто. КРИСТИНА Сам решаю за себя, Ведь глаза мои открыты. Понукать мною нельзя, Покуда сердцем не забыты Вольный ветер, пыль дорог, Впереди – ширь горизонта, Неба высь, да пыль от ног, Позади печаль о чём-то…1.10-го мая 2010 года, сбылась давняя мечта Кристины. Она купила двухкомнатную квартиру в Североморске. Дво-рик, по сравнению с общей картиной аккуратного городка, не ахти. Зато дом – “сталинка”. Квартиры просторные, с вы-соченными потолками. Не то, что в “хрущёвках” поблизости. А ведь именно в соседней “хрущёвке” она и жила до девято-го класса. Тогда родители, потерявшие последнюю возмож-ность переносить друг друга, развелись. Квартиру разменяли на однокомнатную, для отца. Доплату же получила мама и, забрав дочь, уехала жить в Нижний Новгород к своей матери, бабушке Кристины, схоронившей деда два года назад. Так они там и жили, втроём. И Кристина всегда хотела вернуться в Североморск. Причём, на ту же улицу. Вот не понравился ей Нижний, и всё тут! Казалось бы, большой город. В центре России. И зима тут – зима. И лето – лето. Нет, тянуло к сопкам. С макушек которых постоянно спол-зающие тяжёлые тучи утюжат крыши домов и, распарывая о них брюхо, проливаются холодным дождём на горожан. И, несмотря на частую непогоду, всё ж хотелось жить именно там. Там, где грозди ярко-красной рябины под окном. Где по ночному небу извивается лента северного сияния. Где радость от первых лучей солнца после долгой Полярной Зимы. В Нижнем солнце есть всегда. А разве кого-то радует обыденность?..Впрочем, так думала только Кристина. И мать счита-ла, что со временем это пройдёт. Кристина закончила школу. Поступила в Высшую Школу Экономики, – здесь же, в Нижнем Новгороде. И по окончании устроилась в фирму. Стала торговым пред-ставителем. Моталась по магазинам, организациям, пред-лагая товар. Брала заявку и мчалась в офис, где этот товар забивали в накладные. Кристина терпеть не могла эту ра-боту. Но при должном усердии та приносила неплохие деньги. И, не особо ограничивая себя в расходах, за пять лет она накопила шестьсот пятьдесят тысяч рублей, – как раз на двухкомнатную квартиру в Североморске. И ещё сто шестьдесят тысяч осталось на первые необходимости. Мать, узнав, что дочь всё же на полном серьёзе уез-жает, сначала расстроилась. Но после смирилась, успокоилась. А что ещё остаётся матери, когда ребёнок уж вырос и давно сам себе голова. Кристине было двадцать восемь лет. И, коль личная жизнь не сложилась тут, так, может, в Североморске всё пойдёт по-другому. Отец, давно продавший свою однокомнатную кварти-ру и живущий теперь в “трёшке” с новой семьёй, сделал до-чери вызов в закрытый город, когда подходящая квартира появилась в продаже. Кристина прожила месяц у отца, пока дождалась раз-решения администрации города на покупку жилья. Новая семья у отца была ещё та. Вечно тараторящая жена и два её ребёнка. Дочь – двадцатилетняя стерва. И двадцатипятилетний сын, на диване мечтающий о высоко-оплачиваемой работе. Общий язык Кристина нашла толь-ко с младшим сынишкой её отца, братиком, проказником Алёшкой. Жила Кристина в комнате у “стервы”. Названная се-стрица всячески пыталась показать, кто тут хозяйка, а кого здесь лишь благосклонно терпят. К примеру: вернувшись с прогулки, Кристина откры-ла форточку. Конец апреля, солнышко светило в окно, а квартиры отапливались с каким-то остервенением, слов-но кочегары стремились побыстрей израсходовать мазут и остановить уже котлы на лето. После улицы в комнате было жарко. Ну, она и открыла форточку. А тут с кухни за-шла сестрица. – У нас апрель – не май месяц, – съязвила та. – Это у вас, в Нижнем, тепло. А тут даже май – не май месяц. В другой раз Кристина как-то присела за стол со сво-им ноутбуком. Проверить почту. И увидела по дальним краям стола налёт пыли. Взяла тряпку, да и протёрла. Так вернувшаяся с прогулки сестрица устроила скандал по по-воду сдвинутой с места лампы. Были и другие подобные случаи. Но при родителях стерва превращалась в радушную сестрёнку, стремящуюся всем сердцем сблизится с недружелюбной Кристиной.

Единственным симпатягой был разбойник Алёшка. Они частенько игрались. Входящий в раж братишка оста-вил не один синяк на руках Кристины. Наконец, через месяц она приобрела-таки в собствен-ность двухкомнатную квартиру. Всего-то шестьсот пять-десят тысяч рублей! В хорошем состоянии. Свежие обои, линолеум. Только, вот, чугунная ванна вся облезла и по-желтела. Да окна старые. Но то мелочи. У Кристины оставалось сто шестьдесят тысяч, отло-женных на жизнь. Сто на обстановку. А на шестьдесят жить до первой получки на новой работе. Которую собиралась активно подыскивать после штампа в паспорте о Северо-морской прописке. То есть – недельки через полторы. В первый же день она купила в спальню широкий рас-кладной диван, шкаф-купе с зеркальными дверцами. И в зал кожаное офисное кресло на колёсиках. На стол денег уж не хватило. Нужна была ещё и “кухня”, а от ста тысяч осталось – три. К позднему вечеру отец собрал шкаф и диван. По-стельное бельё Кристина привезла ещё с Нижнего, так что ночевать осталась сразу в новой квартире. За окном сто-ял Полярный День, шторы ещё не куплены, но повезло – было пасмурно, и солнце не светило в глаза. Кристина, лёжа на диване, натянула на голову одеяло. “Вот так мечты и сбываются”, – подумала она. Нет, не то, чтоб все пять лет, работая в активных про-дажах, гоняясь за своими процентами, накапливая деньги, она только и мечтала о квартире в Североморске. Вовсе нет. Это был просто вариант. Мечты, вообще, сбываются у тех, кто знает, как к ним идти, и – идёт. И хорошо на этом пути иметь несколько взаимозаменяемых конечных пунктов. Личная жизнь в Нижнем не сложилась. Последние три года она прожила у своего молодого человека и его замечатель-ной мамы. Да и молодой человек был замечательным, пока не выяснилось обратное. Они собирались пожениться, плани-ровали отдельное жильё. Его мама имела кое-какие деньги и, если бы ей добавили, она бы купила и переехала в одноком-натную квартиру, благословив молодых в своей “двушке”. Но замечательные молодые люди, порой, как обо-ротни становятся вдруг натуральными козлами. Некогда замечательный молодой человек выгодно познакомился с питерской мадам, да и улетел к ней. Причём, так спешно, что Кристина узнала об этом, когда тот уже приземлился в Пулково. Конечно, было горько и досадно. Но, в принципе-то, и ладно. Всё, что ни делается – к лучшему. В конце концов, существовал ещё и план “Б”. Значит, решила Кристина, судьба ей – ехать в Североморск. И вот она в городе детства. В собственной квартире. Засыпает на собственном диване. Все документы оформ-лены, чеки приложены и лежат на верхней полке шкафа. Всё, что её окружает – принадлежит ей. Круг замкнулся, она снова дома в Североморске. Можно начинать новую жизнь… И тут, в ночной тишине, ударили барабаны и огрыз-нулись гитары. С первых слов песни Кристина вспомнила группу. “Мастер”. С песней: “Палачи”. Она не была по-клонницей такой музыки. Просто, запомнила с восьмого класса, когда тайком вздыхала по брату своей подруги. Тот был старше на семь лет, уже взрослый. Но вёл себя порой как мальчишка. Бывало, играла эта песня, когда она захо-дила к подруге. Как-то Кристина спросила: – А кто это поёт “Палачи”? – “Мастер”. Только не Палачи, а Палычи, прислушай-ся, – издевался брат. – Обо мне, Сергее Палыче, и о сестру-хе, тоже ж Павловне. Э-э-й, Палычи! – Вот ведь, блин! – проговорила Кристина, высунув-шись из-под одеяла. – Хо-о-о-рошие соседи. Молодая пара, жившая тут прежде, утверждала: здесь замечательные соседи, всё тихо и спокойно. Кристина глянула на потолок. “Соседушка сверху. Для молодёжи слишком старая песня. Может, сейчас там живёт тот самый старший брат Палыч?” От этой мысли Кристина даже злиться перестала. Песня закончилась, и звук убавили. Музыку стало практи-чески не слышно. Но, когда Кристина уже, было, заснула, сверху что-то так бухнуло, словно шкаф уронили. – Ну, соседушка… – проговорила Кристина плотоядно. Было 11 часов. Похоже, наверху спали. Перебудили соседей, и к утру баиньки. Сейчас соседушка должен про-сыпаться. Сон алкоголика, говорят, краток и чуток. Он бу-дет мучиться похмельем. Значит, пора знакомится. С боду-на человек кроток и восприимчив. Услышанное умножит натрое помимо воли. – Ну, соседушка… – обуваясь, проговорила Кристина ласково, но не менее плотоядно, чем ночью. Она прислушалась. За пошарканной дверью соседуш-ки было тихо. Нажала на звонок. С полминуты – ни звука. Кристина хотела уже позвонить ещё раз, но тут в квартире послышались шаги. Щёлкнул замок. “А вдруг это тот самый Палыч?” – пронеслось в голове Кристины. Дверь распахнулась. На пороге был незнакомый, со-вершенно голый тип, сходу пьяно воскликнувший: – Нет у меня ничего! А это, – он схватился за цепь на шее. – Сталь! Драгоценностей не носим, презираем. Ни хрена вы у меня не опишете! Голова соседушки вдруг упала на грудь, и длинные распущенные волосы скрыли лицо, как в фильме ужасов “Звонок”. Он, покачиваясь, держался синей от татуировок рукой за дверной косяк. Кристина поняла: рановато пришла и, развернув-шись, отправилась вниз. Но тут за спиной раздался звук падающего тела. Она обернулась. Голый соседушка лежал на бетонном полу. – Ой, холодно. Ой, больно, – простонал он, сворачи-ваясь калачиком. – Тьфу! – хлопнула себя по бедру Кристина.

Волосатый тип не был здоровяком. Но оказался таким тяжёлым, что миниатюрная Кристина просто вымоталась, пока перетащила его в квартиру. Точней – переволокла, как невнятно бубнящий мешок с картошкой. Оставив его лежать в коридоре квартиры, пропахшей пепельницей и перегаром, она хотела, было, уйти. Но любопытство за-держало её. В конце концов, врага хорошо бы знать по-лучше. Ночью слышались голоса, тут мог оказаться ещё кто-то спящий. Кристина заглянула в комнату. Бардак, и – никого. Прошла на кухню – то же самое. Вернувшись через комнату, подошла к спальне. Толкнула дверь. И там никого. Скомканная простыня на кровати, одеяло на полу и пара валяющихся пустых пивных банок. Кристина взяла одеяло и, вернувшись к телу, накрыла соседушку. Затем вы-шла из квартиры, прикрыв за собой дверь. 2.Саныч проснулся от холода. Вроде, был укрыт одея-лом с головой, но… Лежал-то он на полу. “Ой, – улыбнулся Саныч. – Малыш упал с кроватки”.Он, щурясь, высунул нос из-под одеяла. Улыбка со-шла. Это была прихожая. “Ой, а малыш ходит во сне, – мятая физиономия вновь озарилась идиотской улыбкой. – В туалет бегал мальчик наш. Правильно, хорошие мальчики в кроватки не писают. А на обратном пути уснул”. Саныч вдруг завертел головой. “Ведь на обратном же?..”Он сел, ощупал одеяло и закутался в него поплотней. “Ух, чего ж было-то?” Не у всех русских первый вопрос “кто виноват?” Мно-гие сначала пытаются, сообразить “ух, чего ж было-то?” А потом… уже да – потом – “что делать?” Бухло навряд ли оставалось. Денег не было точно. А похмелиться надо было обязательно. Это сейчас похмельные хихоньки. Минут через пять их сменит депресняк. И станет хреново. Богатые богатеют. Бедные беднеют. А алкаши пьяне-ют и болеют, пьянеют и болеют. Эти слова, замкнувшись в круг, катятся колесом по наклонной. Вспомнив такой свой вывод, Саныч помрачнел. Закутанный в одеяло, он осто-рожно поднялся на ноги. В его голове была воздвигнута не-надёжная хрустальная конструкция, готовая в любой миг обрушиться и разбиться вдребезги. Только плавные движе-ния. Или же звон бьющегося хрусталя пронзит его голову. Саныч прошёл на кухню. На столе грязная посуда. В раковине – тоже. Он открыл створку навесного шкафчика, достать кружку, и увидел там наполовину налитый стакан. Наверняка – водки! Ну, не прикрывают стакан воды гор-бушкой чёрного хлеба. Саныч всё же взял сначала кружку. Налил воды и жад-но выпил. Первые глотки были восхитительны, последние же – отвратительны. Ему почудился привкус старых слиз-ких труб. Саныч сморщился. – Фу-у. Нужно было избавиться от привкуса воды. А то ж и водка не полезет. Открыл холодильник. Растительное мас-ло не пойдёт, от него и без похмелья стошнит. А вот по-ловинка морковки – самое то. К тому же, больше в холо-дильнике ничего не было. Почистив и промыв морковь под струёй воды, отрезал кусочек, закинул в рот. Привкус грязных труб сразу исчез. – Хороша витаминка! Дожевав, отрезал ещё кусочек, – на закуску, и достал из шкафа стакан. Убрав с него горбушку, осторожно поню-хал. В нос ударил запах спирта. Саныча аж передёрнуло. – У-ух, гадость! Решил в стопку не отливать. Руки не то, чтоб ходуном ходили, но и тверды не были. А пролить никак нельзя. Саныч открыл холодную воду. Выдохнул. И сделал пару осторожных глотков из стакана. Затем сразу прильнул губами к крану и с жадностью выпил воды. После закинул морковку в рот и, лишь захрустев, понял – провалилась. Не стошнит. Через пару минут Саныч ещё разок приложился к ста-кану, оставив водки на два пальца. Жизнь налаживалась. На вопрос “что делать?” ответ нашёлся. А, вот, что было вчера?.. Намедни Саныч пьянствовал с Пашей. Прощелыгой сорока четырёх лет. Их с неделю назад обоих уволили за синьку с работы, где Саныч провкалывал полтора месяца разнорабочим. – И пошли бы все они на хер! – восклицал Паша, пропивая Саныча расчётные. Его ж деньги забрала сестра – ведьма, а не баба. Он потрясал пальцем с чёрной окан-товкой на ногте. – Ведь на нас всё держалось! Ну, выпивали мы, да. Но мы ж и работали! А кто теперь за эти копейки горбатиться будет? Паша говорил и говорил. Одно и то же, по кругу. Его пластинка всегда заедала, когда он пьянел. Причём, пока они работали, пластинка была практически та же самая: “Тут на нас всё держится. Одни мы работаем. Кто ещё будет тут вкалывать за копейки?” И переменить тему было невозможно. Вчера к вечеру Пашу опять заклинило. И Саныч еле выпроводил его, сказав, что ложится спать. Деньги закон-чились, а в бутылке оставалось всего на пару стопок. Остав-шись один, Саныч уселся перед телевизором и в течение часа допил водку. Он планировал выспаться. Завтра днём переболеть похмелье. А вечером Саша должен вернуть долг. Саша, он какой-то правильный. И всё у него по жизни складывалось правильно. Любил выпить, но в конкретные запои не уходил. В редкие случаи – дня по три. И, когда Саныч стал всё больше и больше выпадать из жизни на кочерге, Саша начал словно избегать его. Будто боясь заразиться. Нет, он не выказывал и тени неприязни. Живо интересовался: как дела? Приветли-во здоровался при случайной встрече. Внешне всё было по-прежнему. Да только в гости заходить перестал и к себе не звал. А тут, получив расчётные, Саныч с Пашей шли в ма-газин тариться, да повстречали Сашу. Тот как обычно по-интересовался делами. Саныч рассказал вкратце. И что уволили, и про расчётные, и что уже идут отметить это дело. Предложил Саше присоединиться. Но тот отказался, сказав: надо срочно чинить “тачку”. И тут же попросил у Саши денег в долг. Пять тысяч на недельку. А Саныч был не против – целее будут. Он даже подозревал, что правильный Саша и берёт-то у него деньги лишь с целью сохранить их. И это его где-то даже уязвляло. Но предлог был достойный. Выходило, что Саныч делает одолжение. А может, так оно на самом деле и было. И вот с неделю уж прошло. Саныч запутался в числах. Но где-то так. Выспавшись, собирался точно определить по ТВ-программе. И, как похмелье отпустит, идти к Саше. Предстояло затариться едой, кое-какую копейку за квар-тиру заплатить. А то приставы уже приходили, грозили имущество описать. “Надо хоть пару тысяч на это потратить”, – думал Са-ныч, ложась спать. Он вроде даже спал уже, когда позвонили в дверь. Это был Паша. Ведьма-сестра дала ему немного его же, блин, денег. Он принёс 0,5 водки и полторашку пива. Закусь Паша не признавал. Известное ж дело – закуска градус крадёт. Гость протрезвел, пока гулял, и пластинку свою не включал. Когда пиво допили, Паша вспомнил одну старую песню. – Ваши поют, – сказал он. – Металюги. Про палачей. У меня сосед раньше, помнится, как врубит – весь дом на ушах. – Момент! – Саныч сделал солидное лицо и, поднявшись из-за стола-табуретки, отрыл в закромах квар-тиры кассету. У него сохранилась кассетная аппаратура. Раритет. Саныч мотнул кассету. Послушал. Мотнул. И наконец включил, прибавив громкость, песню “Палачи” группы “Мастер”. Эта песня последнее, что удалось вспомнить Санычу. Когда Паша ушёл? Чёрт знает. Когда водку в стакан отлил? Без понятия. Саныч наконец почувствовал себя бодрячком. Вод-ка вернула организм к жизни. Он не чувствовал себя под хмельком. Выпив – почувствовал себя почти здоровым, трезвым человеком. И поспешил бриться-мыться. Но – не моча волос. Они б сохли дольше, чем действует водка. Из ванны вышел на вид бодрячком. Но внутри уже за-ворочалось что-то. И Саныч успокоил это “что-то”, допив водку. Затем отобрал в пепельнице самый смачный хаба-рик. Секунду поколебавшись, всё ж закурил. От курева с бодуна практически всегда становилось паршиво, будто и не похмелялся вовсе. Но не на этот раз. Поплыть голова поплыла, но мутить не стало. Через весь город Саныч дотопал до Сашиного дома. Денег на телефоне не было. Позавчера он спьяну звонил в Москву, Лёлику. И о чём-то говорил, пока не закончились деньги, с приятелем, которого внешне помнил уже смут-но. Теперь пришлось тащиться наобум. Как назло светило солнце. Градус из крови быстро выходил через пот. Он вы-ступил на лбу, спине, подмышками… Да везде! И тут ещё Саши дома не оказалось. Саныч впервые увидел барыш-ню, с которой тот жил уж год. Смешная, курносая девчон-ка пролепетала, что Саша в гараже. Саныч поволокся в гараж, надеясь, что приятель действительно там. Он шёл и ругал себя за то, что не догадался попросить барышню позвонить ненаглядному. Теперь же оставалось только на-деяться. Силы покидали Саныча. Он шёл, стирая ладонью пот со лба, представляя, как купит холодного пива. О, нет! Он спешить не будет. Он найдёт непременно холодное. Запотевшая бутылка. Пробка отлетает. “Т-с-с-с”. Ши-пит пена. Он подносит горлышко к губам и, о небо! Бо-жественный напиток попадает в пересохший рот. Протекая, покалывает глотку и смывает внутри всю похмельную дрянь. Организм тут же расцветает. Словно поникший от засухи цветок вдруг подымается, политый, распуская ле-пестки. Жгучее солнце, перестав палить, осветит мир, на-полненный яркими красками. Запоют птицы, исчезнут злые, недоброжелательные прохожие. Их сменят привет-ливые лица горожан. Саныч шёл не просто за деньгами, он шёл за чудом. И сердце, томясь, трепетало. Если пойдёт что-то не так, он просто умрёт от крушения мечты. Впереди возникла девушка в короткой юбчонке с фи-гурой манекенщицы. Навстречу никто не шёл, так что ни-что не мешало Санычу рассматривать её ноги сзади. Саныч даже поймал себя на том, что немного склонил голову, чтоб понизить угол зрения. В этот самый момент в рот ему за-летела мошка. – Тфу! Тфу! – стал отплёвываться Саныч. Точнее, как бы отплёвываться – слюней-то не было. Рот совершенно пересох. Ощущение мерзкой мошки, буквально – малень-кой мухи во рту было столь гадостным, что Саныч испугался – его стошнит. А мошка пристала к губе, словно на клею. – Тфу! Тфу! – Теперь паразитка приклеилась к языку. – Тфу! Тфу! – Всё же удалось сплюнуть мошку. Он и злился, и стыдился, и где-то даже посмеивался над со-бой. Саша оказался-таки в гараже. Как раз собирался ухо-дить. Они дошли до банкомата и приятель с едва уловимой досадой вернул пять тысяч. “Всё! – подумал Саныч. – Пивка. Затем тарюсь едой. И никакого Паши и тому подобного”. 3.Саныч откинулся на спинку дивана. Перед ним стояла табуретка. На ней – тарелка с порубленной колбасой и 0,5 водки. Тихо работал телевизор. Из открытой форточки до-носилось пение птиц.

“Вот так-то, – думал он. – Главное – правильно по-хмелиться. Буду не спеша цедить водочку. Уже вечер. Пару часиков посижу, и спать. А остатки завтра допью. Вечером. Днём же схожу, тысячи полторы за квартиру и за свет заплачу. И еды кое-какой куплю. Хотя, утром, конечно, надо будет всё ж пару стопок выпить. Плеснуть бензинчика в бак. А то ж заколдыбасит некстати у кассы. Неудобно, приличный человек, за квартиру пришёл пла-тить, а руки трясутся, что и мелочь не взять. Всё, теперь уж точно затрясутся, потому что только и буду думать, как бы не колдыбаснуло! Значит, утром две стопки, и в путь”. Как только план на завтра утвердился в голове, в дверь позвонили. Чертыхнувшись, Саныч поставил стопку в та-релку с колбасой и, подхватив бутылку, понёс это добро на кухню, где спрятал в тумбу стола у мойки. “Достали халявщики! С таким нюхом – на таможне служить, – думал Саныч, идя открывать дверь. – Это ж в момент всё выпьется, и остальные бабки пропьются”. На пороге стоял свойский парень Перегар. Он и пил по жизни за счёт того, что со всеми общий язык находил. Денег-то никогда не имел. – Старина! – обрадовался Перегар. – Ты дома! Сто лет тебя не видел. Саныч покосился на прижимаемый к груди, набитый бутылками и ещё чем-то пакет в руках Перегара. М-да, прямо на его пороге произошло чудо! – Что привело тебя ко мне? – спросил Саныч. – До-бры ль намеренья твои? – Пришёл я с миром, светлый князь. Из странствий долгих, чужедальних. И в знак почтенья моего, прими го-стинцев иноземных. Шельмец подхватывал любую тему, когда пахло вод-кой. Если б наливал китайский агроном, Перегар сказал бы ему: “А вы не находите, что Нун-шу хоть и выделяется своим объёмом, но на самом деле не многим-то и больше сельскохозяйственного справочника Цзя Сыя?”

Перегар отходил от запоев, читая книги, журналы, листая энциклопедию и школьные учебники брата, буду-чи уверен, что работа мысли убережёт от белой горячки. Одному Богу известно, сколько литературы перечитал на отходняках человек с кличкой Перегар. Но факт остаётся фактом – “белочки” у него не случалось. Сегодня действительно произошло невероятное! Пе-регар пришёл со своей выпивкой. Больше того – и с заку-ской. Из большущего пакета кустом торчал ананас. Опре-делённо – чудо. И это – когда ты уж взрослый мужчина! Изрядно помятый бытием. Когда понятие “чудо” засохшей мандариновой корочкой, казалось, навсегда погребено под хламом повседневного барахла, накопившегося за долгие годы столь реальной жизни. – Заходи, – сказал Саныч. Они прошли в комнату, к табуретке. Перегар, поставив пакет на пол, произнёс: – У каждого своя табуретка. – Святая истина! – кивнул Саныч. – А что за гостинцы-то? – Сейчас выясним. Видел бутылку коньяка, точно. И ещё есть какие-то пузыри. – Ты спёр это что ли? – Не, нашёл. На остановке. Подхожу, а там пакет. Ну, думаю, слава Богу, что в добрые руки нашёлся. Взял, и ноги сами к тебе понесли. – Может в бюро находок снести? – предложил Саныч, направляясь на кухню за стаканами. – Мультиков насмотрелся? – гыгыкнул Перегар, вы-кладывая на табуретку содержимое пакета. – Там, конечно, обрадуются. В “бюро” который день шампанское пьют. Без ананасов. – Тогда… – Саныч поставил стопки на табуретку и по-нёс на кухню ананас – резать. – Дать объявление о находке в газету. – Находке? Что ты можешь объявить в этом городе? – О пакете.

– Объявление типа: найден пузырь коньяку (бац! стук донышка бутылки о табуретку). Литруха Абсолюта! – вдруг воскликнул Перегар. – Банка икры чёрной (бац! о табурет-ку). Банка красной (бац!). Огурчики солёные (бац!). Полто-рашка пива! Да на такое объявление весь город слетится. В пакете оказалось ещё пять помятых бананов, палка сервелата, четыре пачки сигарет, пакет фисташек, несколь-ко свежих огурцов-помидоров и батон хлеба. Глядя на такое изобилие, Саныч поскрёб в затылке и, притащив ещё табуретку, поставил её возле первой, ради такого случая удлинив стол. Выпили по стопке водки. Закусили. Через минуту на-лили в те же стопки коньяку. Пригубили. Переглянулись. Пожали плечами и, отставив коньяк, закурили. – А ты, всё ж, считай, украл этот пакет, – сказал Са-ныч. – Не совестно, паразит? Человек, может, на следую-щей остановке выскочил из автобуса, кинулся обратно, но пакета уж нет. – Тот человек в дугу пьян был. Кто ж трезвым такой пакет забудет? – Я как-то рюкзак в магазине оставил. Часа через пол вернулся, продавщицы вручили в сохранности. – А что в рюкзаке-то было? – Да так, мелочь всякая. – Во! – поднял палец Перегар. – Мелочь. А тут – вы-пивка, закуска. – Ты б забыл, будь такое в твоём рюкзаке? – Ну… – пожал Саныч плечами и пустил дымное ко-лечко. – То-то! В хламину был тот тип. И, судя по всяким разностям в пакете, он чьи-то заказы нёс. Может, парень военный? Или же проставляться собирался. Начальству – коньяк. А друганам – водку с бананами и колбасой. Точно! Контрактник. Молодой, сам не знает, чего хочет. Ну, вот ему и наука: думая о друзьях, думай о них на самом деле, а не о том, как бы скорее шары залить. Ты веришь в друзей? Я думаю, друзья бывают в детстве, а после они женятся.

– У меня, – Саныч затушил окурок в пепельнице, – раньше много друзей было. А после деньги закончились. – Зато мы с тобой хорошие приятели! – Перегар под-нял стопку. – И это немало! – Саныч поднял свою, они чокнулись и опрокинули коньяк в глотки. Закусили ананасом. – М-м-м! – разжевав, закатил глаза Перегар. – Как на родине. – Это где это твоя родина? – Африка – родина всего человечества. Оттуда и ис-панец, и якут. – А якуты как-то связанны с “якудзой”? – оживился Саныч. – Ага, Африкой. – Тогда за мать всех… – Не матерись, – перебил Перегар. – За мать всех городов русских Мбабане. – Ого! Где это, в Африке? Звучит, как песня. Туповатая, но блаженная, словно ананас распробовал… – Перегар, заки-нув дольку ананаса в рот, закатил глаза. – М-м-м, Мбабане. – Не знал о таком городе! – поразился Саныч. – Там же асбест разрабатывают! Быть может, именно из этого ас-беста и пошиты твои трусы. – Да ну?! – Гореть мне в Аду! – перекрестился Саныч. – Не ваду, а воду. Твоя визжать, как малодушный ка-микадзе: Гореть! Мне ваду!!! Ваду!!! Сотрапезнички рассмеялись перед табуретками с вы-пивкой и закусками. – Чего светлый князь желает употребить? – спросил Перегар. – На один палец коньяку, на второй – водки. И осталь-ное – пиво. – Хитрый чпок! – прищурился Перегар. – Да, пожалуй. Назовём этот чпок Хитрым. И пусть в британских пабах будут считать, что это такой пират был. – Саныч поднялся с дивана и сходил на кухню за гранёными стаканами. – Да, и какой-нибудь забулдыга писатель напишет ро-ман о флибустьере Хитром Чпоке. – “Флибустьер” звучит слишком благородно для про-ныры Чпока, – сказал Саныч. – То был прожжённый пират. Мерзавец Хитрый Чпок. Он никогда не упускал выгоды. С лёгкостью предавал. Мог запросто убить честного госпо-дина за пару монет. Когда Чпоку исполнилось тринадцать, он отрезал нос хозяину таверны, у которого мыл полы, за то, что тот продолжал называть его как сопляка – Чпоки. Мальчишка выгреб всю наличность старого мошенника. Затем, познакомившись в портовом кабаке с парочкой го-ловорезов, подался матросом на пиратскую шхуну. – Тебе б самому книги писать, – сказал Перегар, сме-шивая в стаканах Хитрый Чпок. – Только не о Чпоке. О пиратах англичанин писать должен. Да и вообще, какие пираты? Я, разве что, о пья-нице с буксира напишу. Согласись, надо быть очень незау-рядным пьяницей с буксира, чтоб твоим именем коктейль назвали. – А чпок-коктейль? – Перегар протянул стакан Санычу. – Не всё, что пенится – шампанское, Хитрый Чпок – это пойло, – гордо произнёс Саныч. Каждый, накрыв ладонью стакан, как следует взбол-тал пойло, трижды стукнул донышко о колено и тут же ма-хом опрокинул бурлящий чпок в глотку.- Э-а-а! – дружно выдохнули сотрапезнички и со сту-ком поставили стопки на табуретки. – Карамба! – воскликнул Саныч. – Пиастры! Пиастры! – подхватил Перегар. – Не попугайничай, – засмеялся Саныч. – О, дьявол! Гром и молния! – Вспомнил пиратскую феню Перегар. – “О, дьявол” – это чпок из коньяка и пива. А “Гром и Молния” – коньяк с водкой. – Щёлкнул пальцами Саныч. – Мы обязаны выпить всё!

– Выходит “Гром и Молния” – коктейль. А чпок – это когда гремучая смесь, замешанная на бурлящем пиве, взрывается в потрохах. – Твоя правда. – Но “Гром и Молния” крепковат для потягушек через соломинку, – сказал Перегар. – Этот коктейль не для слабаков. И потягивается без пошлых соломинок. Наливай. Перегар смешал водку с коньяком в стаканах на чет-верть и протянул один Санычу, сказав: – Ваш “Гром и Молния”, светлый князь. – Премного благодарен, барон. Саныч отпил половину и, зажмурив глаз, выдохнул: – Крепка, холера! – И, подцепив вилкой дольку ана-наса, закинул её в рот. Перегар проделал всё в точности так же, но выдохнув, сказал: – Ядрён напиток. Они закурили. Включили негромко, фоном, музыку. – Барон, – проговорил Саныч. – Да, светлый князь? – Мне давеча в рот муха залетела. К чему бы это? – Навозная? – Чёрт вас побери, барон! Откуда мне знать, – Саныч взял стакан и махом допил остатки. – Я думаю, Князь, это случайность. Муха – тварь без разумения. Ею движет слепой инстинкт. – Перегар выпил свой стакан. – Дело дрянь, коль мухи чисто инстинктивно летят мне в рот. – Думаю, твой рот случайно оказался на её пути. Я спьяну сам, что твоя муха. Лечу домой на автопилоте, бы-вает, да и залечу по пути куда-нибудь. То в неприятность, то на попойку развратную. И никто меня не выплюнет, чтоб летел себе с Богом домой. – Философ ты, Перегар.

– Философия – последнее пристанище пьяницы. – Я б сказал: последнее пристанище пьяницы – бол-товня. А философов много не бывает. Ты же – философ. – А почему не болтун? – Ты сказал “думаю”, и я тебе поверил, – рассмеялся Саныч. – Говоришь, “что твоя муха”. И действительно, что движет безмозглое тело с перепою? Автопилот – не зачатки ли нового инстинкта, который передадим мы потомкам? И будет он вести их по жизни мимо дома, от неприятностей к попойкам развратным. Прикинь будущее человечества: трезвые только роботы, люди же все – в лоскуты. Попере-путались, домой никто попасть не может. Все бухают в го-стях неизвестно у кого. – Во где философ-то, – сказал Перегар. – Не, я болтун. – Но гипотеза про инстинкт автопилота была инте-ресна. – Не… – покачал головой Саныч. – Со временем ал-каши вымрут, как неандертальцы. Кстати, может, неандер-тальцы и были первобытными алкашами? Видел их на кар-тинках? Бичи бичами, с бодунища жесточайшего. – Блин! – потёр ладони Перегар. – Через тысячу лет археологи наткнутся на останки “алкочеловека”, который сменил “человека разумного”. – А венцом эволюции стал пришедший на смену “алкочеловеку” “треморчеловек”. Этот вид вымер с по-хмелья. – Коллега, позвольте не согласиться, – возразил Пе-регар. – К “человеку разумному” “треморчеловек” не име-ет никакого отношения. Потому как “треморчеловек” во-обще оборотень. Да, его жутко колбасило, он был вонюч и небрит, что ваш неандерталец. Может, кому-то это и не нравилось. Может, кто-то, дай волю, заставил бы и пинг-винов клюв зубной щёткой чистить. Но “треморчеловек” был таким, каким его создала природа матушка и алкоголь-ный бизнес. По утрам он был робок и чувствителен к свету.

Дышал зловонно и невнятно мычал. Но, похмелившись, розовел лицом, начинал курить и материться. – А мог “человек разумный” с “тремором” скрещи-ваться? – спросил Саныч. – “Разумный человек” с “тремором”?! – выпучил гла-за Перегар. – Нет, конечно! А вот “треморчеловек” скре-щивался с кем угодно, когда шары заливал. Сотрапезнички вновь смешали Хитрый Чпок. Вновь накрыли стаканы ладонями, взболтав гремучую смесь. И, трижды ударив о колено, отправили чпок в глотки. – Э-а-а! – дружно выдохнули. – Пробирает до кончиков, – сказал Саныч, ставя ста-кан на табуретку и цепляя вилкой порубленный, как кол-баса, банан. – Изысканный напиток. Вроде где-то и прост, как пиво, но манерен, как коньяк, да высокомерен, как “Аб-солют”. – А завтра, с бодунища, будет проклят, как Заполяр-ный. – Почему – как Заполярный? – спросил Перегар. – Не знаю, – пожал плечами Саныч. – Друг мой, Славный, так говорил. Умер он. – Все мы из пепла созданы, им и станем. – Ты как проповедник говоришь. – Из пепла сгоревших звёзд состоит наша планета, и мы сами, – сумничал начитанный Перегар. – Пепел-то – он не живой, тем более – в космосе. – Да, космос бурлит химическими процессами. Мете-ориты содержат компоненты нашего генетического фонда. Один такой врезался в Землю, и все дела. Ты в курсе, что всё живое произошло от одной клетки? – Да ну? – удивился Саныч. – Вот тебе и да ну. Научные факты такого рода вовсе не засекречены. Общедоступны. Да только на хрен никого, кроме учёных, не интересуют. Народ любит телепередачи про инопланетян с трёхметровыми зелёными членами, на которые те ловят звёзд шоу бизнеса. А тебе, Саныч, вот на что компьютер? В игрушки играть? – Ещё чтоб фильмы про зомби смотреть. Но ты прав – про космос как-то забыли. Инопланетные зомби – вот будущее кинематографа. – За это надо водочки! – Перегар потянулся к “Абсо-люту”. Выпили по стопке. Закусили. Саныч сменил музыку. Включил лично подобранный сборник. – Артёмыча помнишь? – спросил Перегар. – Да, конечно. – Сказали – умер. Вроде, передоз. – Я его под конец осени видел, – припомнил Саныч. – Имел вполне цветущий вид. В беретике своём. Ну, ты зна-ешь, он на своей волне. Одевался, как вольный художник. – Ага, художник. Я Артёмыча зимой встретил. Его уж месяца три-четыре, как с работы выгнали. И баба из дому выставила. Он же не местный был. Забичевал. Скорее – за-бомжевал. Борода от глаз. Одет в лохмотья. На хлеб деньги стрелял. Сразу видно – кирдык ему. У нас с ним всегда та-кое, напряжённое приятельствование было. Вроде, и дру-зья общие, и повода для ссор не бывало, но вот недолю-бливали мы друг друга. А тут жаль его стало. Да только что поделаешь, коль он своим корешам не нужен. Не домой же вести: мама, познакомься, этот бомж – мой знакомый наркоман, он будет жить с нами. В общем, разошлись и не виделись больше. А позавчера мне говорят: умер, передоз. У бомжа – и передоз. Во дела-то. – Наверное, что-то намутил, да и сам покончил с этим безобразием, – сказал Саныч. – Всегда опрятен был, а тут – бац! – и бомж. Наверняка и сам не заметил, как такое случилось. Вот и ушёл. – Торчки мрут, только копать успевай. Помнится, в девяностых модно было ширятся. Синька – свинячий кайф. И куда всё высокомерие девается, когда торчки, как листья с мёртвого дерева, осыпаются. Коволь, начинавший с Артёмычем вмазываться, сидит третью ходку, с ВИЧ-инфекцией в крови. Барыжил герычем. Кузнец зимой крякнул. К чёрту. Их братии на кладбище не перечесть. 4.Три часа ночи, а соседушка всё барагозил. Музыка играла вроде совсем не громко, но в ночной тишине замер-шего дома слышалась отчётливо. И болтовня. То умолкает, то вспыхивает на повышенных тонах. А то и хохот идиот-ский раздаётся. Милицию Кристина вызывать не реша-лась. Наряд мог приехать как раз в момент затишья. Впе-чатление такое, что сверху разойдутся да вдруг спохватятся – ночь. Затихают. И музыка действительно едва слышна. Кристина долго ворочалась в постели и, после того, как сверху что-то бухнуло, в сердцах откинула одеяло. – Ну, соседушка, – процедила она сквозь зубы. Встала, надела халат и направилась к двери. Страха перед забулдыгами не было. Была злость. Кристина нажала на звонок соседушки. Послыша-лись шаги. Возня с замком. Наконец дверь распахнулась. На этот раз соседушка был гол лишь по пояс. Но, как и прежде, пьян в дугу. – О, сударыня! – воскликнул он. – Будьте гостьей в моём княжестве. Где ваша лошадь? Я велю привязать её к перилам. – Какая лошадь?! Три часа ночи! – возмутилась Кри-стина. – Помилуйте, сударыня. Лошадь есть лошадь. Ей три хоть ночи, хоть дня, хоть года. Она со временем не столь щепетильна… – На последнем слове язык Саныча заплёл-ся, и он тряхнул головой с досады. – Вы тоже не столь щепетильны со временем. Вам тоже – что три часа дня, что ночи – шумите. Спать людям не даёте. – Эх, сударыня, если б вы только знали! – соседушка глухо ударил себя в голую грудь, брякнув стальной цепью, свисающей с шеи. – Если б только знали…

Он горько усмехнулся и, икнув, уронил голову на грудь. “Ну вот, – подумала Кристина. – Вечером на улице, идя следом за мной, он плевался. Теперь передо мной икает…” – Эй! – Она потормошила соседушку за плечо, видя, что тот отрубается. Он тяжело поднял голову. Взгляд пару секунд блуждал, но всё ж зацепился за Кристину. – Чё? – спросил он. – Что – если б знала? – усмехнулась Кристина. – Если б ты знала? – проговорил соседушка. И вдруг душевно напел. – Э-э, если б ты знала. Если б ты знала! Как тоскуют руки по штурвалу! – Всё. Домой. Спать, – слегка подтолкнула Кристина соседушку с порога в квартиру. 5.Конечно же, Санычу было плохо. Он разлепил воспа-лённые глаза. Разлепил пересохшие губы. Аккуратно, чтоб не тревожить больную голову, сел на постели. Огляделся. Родная спальня. На столе будильник. Десять утра. На полу штаны и носок. Саныч потянул одеяло с ног – второй но-сок был на нём. Прислушался. “Перегар ещё дрыхнет?” Потихоньку, держась на всякий случай за сердце, встал. Натянул штаны. Носок не стал. Наоборот, снял второй. Их пора бы и постирать. Вот сейчас он похмелится, и постира-ет. Пока твой вид достоин – ты человек. Саныч собирался держаться в седле, в какой бы галоп не пустилась его без-умная жизнь. Он не успел затариться продуктами, но уже купил зубную пасту, стиральный порошок, мыло и бритвы. Саныч прошёл в зал. Всё в порядке – бардак. Это с бо-дунища обычное дело – парадокс. Перегара не было. Саныч глянул на кухне, в туалете. Нет. Слился. Саныч зашёл в ванну. Умылся холодной водой. Почи-стил зубы. И тяжело вернулся в комнату. Нужно было сроч-но похмелиться. Но в зале бутылок не было. Ни “Абсолюта”, что, вроде как, должен остаться. Ни пустой коньячной бутылки. Саныч прошёл на кухню. Заглянул под раковину. Нет бутылок, и ведро мусорное пустое. – Блин… – присел на табуретку Саныч. С одной сто-роны они могли и выпить всё. А после он мог сказать ухо-дящему Перегару, чтоб тот выкинул мусор. Но с другой стороны, Саныч был не в том состоянии, чтоб за порядок думать. Скорее всего, старый прощелыга, проснувшись раньше, забрал остатки водки. Да разыграл комедию с мусором. Непоняток напустил. Саныч почесал в затылке: – А может, и в самом деле выпили всё? И тут он вспомнил про заначку под столешницей. С души отлегло. Так не хотелось идти в магазин помятым! Саныч открыл дверцы. Нет! Вчера, он убрал сюда водку, а сейчас её нет! “Это, типа, мы вчера и её с Перегаром выпили? Ну, стащил же, гад! А встреть его, скажет: ты чё, брат, как та-кое подумал? – Саныч уселся на пол. – “А вдруг и вправду – выпили? Ведь не помню ни хрена. К чёрту всех гостей! Один бы посидел уютненько…” Тут в памяти всплыло явление какой-то соседки. Что-то ночью было, связанное с соседкой. Откуда она – неиз-вестно. Но приходила уж точно не за солью. “Хорошо, ментов не вызвала. А один бы сидел, так и спокойно всё было б”. Саныч пошёл в коридор, проверить карманы куртки, – с такими-то приятелями. Деньги были не тронуты. Слава Богу! Он облегчённо вздохнул и начал собираться в магазин. Купил 0,5 водки и бутылку пива. Пиво открыл, вер-нувшись домой. Тут же отпил с четверть, выдохнул: – Всё дело в волшебных пузырьках. Допил пиво, открыл водку. Махнул стопку, закусив подсохшим с вчера ломтиком колбасы. И, перекурив, взял-ся за уборку жилища. Убрал вчерашние объедки, мусор, помыл тарелки – выпил полстопки. Подмёл везде полы – ещё полстопки; под бананчик, потемневший со вчера. Помыл пол на кух-не, опять выпил. По чуть-чуть, неспешно, между делом. Когда он закончил стирку, бутылка была ополовинена. Саныч был румян, как молочный поросёнок. Бодр, весел. Даже что-то насвистывал. Вдруг раздался звонок в дверь. “А пошлю-ка я всех в Заполярный!” – усмехнулся Са-ныч, идя открывать дверь. На пороге стояла брюнетка со стянутыми сзади во-лосами. Саныч сразу подумал, что, возможно, это она за-ходила ночью. Только сейчас на ней не халат (он вдруг отчётливо вспомнил его, в отличие от лица), а джинсы и кофта. – Чем могу быть полезен? – спросил Саныч. – Полезен? – подняла брови незнакомка. – Что вы, никакой пользы от вас не ожидается. Хочу попросить, чтоб вреда больше не было. – Вред есть обратная сторона пользы. Коль от меня одного не ждут, так и другого не дождаться. – Вы уже какую ночь шумите, спать мешаете. Я вчера к вам заходила. Не помните, наверное? – Конечно, помню. У меня память феноменальная, вы в халате были. – Надо же, а мне показалось – вы совсем пьяный были. Да что там, вы же прямо стоя уснули. – Ну и уснул! – кивнул Саныч. – Устал. Столько вчера всего навалилось. Вы проходите в квартиру. Саныч шагнул назад, приглашая незнакомку. – Меня Санычем звать, – представился он. – Кристина, – ответила новая соседка и покачала головой. – Я на минутку заглянула – попросить, чтоб вы больше не шумели ночью. – Как угодно. Шуметь больше не буду. 6.Саныч присел на диван перед протёртой табуреткой, с бутылкой и закуской на ней.

“Соседка эта, Кристина, совсем недавно въехала. Та-кую б заметил. Впрочем, можно долго и не пересекаться. Она, видать, снизу”, – подумал Саныч. Он махом выпил водку и сначала занюхал ломтём кол-басы, затем закусил. Ему уж прилично вставило. И Саныч решил собираться в магазин, пока при памяти. Тариться продуктами. Купил кэгэ риса. Горстка того внушительно развари-валась. А голодному брюху подавай объём. Да и на вкус рис ему, конечно, нравился. Так же купил кило гороху. И три кэгэ макарон. Бутылка растительного масла в рюкзак уже не влезла, и он понёс её в руках, направляясь к выходу из магазина. Но в дверях остановился. Не, так дело не пойдёт. Вновь в магазин идти не хотелось. Остальные покупки – на завтра. Нужна ещё картошка. Укропчик сухой. Консервы. Сейчас же полдела сделано. Он заслужил подарок. Надо баловать себя при возможности, чтобы не превратиться в железобетон. А с оставшейся полбутылкой не забалуешь. Саныч развернулся и подошёл к винно-водочному отделу. Глаза разбегались. Водка, вино, коньяк, пиво. Сей-час он может купить что угодно. Но сильно напиваться не хотелось. И поэтому Саныч был удивлён, услышав свой голос: – Литр водки, вон той, – палец ткнул в сторону пуза-той бутылки. – И два пива. Вышел Саныч из магазина, прижимая к груди бутыл-ки и косясь по сторонам. “Сейчас бы на знакомых не нарваться, они ж бухло за световые года чуют!” И тут же, как из-под земли, возник Андрей Ведерников.Завсклада, теперь уж с бывшей его работы. Ровесник Саныча. Весёлый, открытый человек. Они не были прия-телями. Просто хорошие знакомые. С месяц назад Андрей позвал его к себе домой на обед. – Вон мой дом, рядом! – кивнул Ведерников на пяти-этажку. – Я развёлся только что, у мамки с сеструхой живу.

Знаешь, какие обеды они мне готовят! Говорят: это не фиг-ня, что твоя бывшая кикимора готовила. – Да ну… – замялся Саныч, у которого дома лишь кор-ка чёрствого хлеба оставалась. – Брось! – нетерпеливо махнул рукой Андрей и чуть ли не потащил Саныча за собой. – О, да у нас гости, – улыбнулась мама, когда они зашли в квартиру. – Раздевайтесь, обед готов, вас дожи-дается. Дверь дальней комнаты приоткрылась и оттуда выгля-нула симпатичная девушка. Совсем не похожая на Андрея, но очень напоминавшая мать. – Привет, братуха! – помахала она рукой. – Привет, друг братухи! – Это Саныч, – представил гостя Ведерников. – О, Саныч! – воскликнула мама. – Андрей рассказы-вал про тебя, говорил: замечательный человечище. А меня звать Светлана Сергеевна. – Очень приятно… – смутился Саныч от такого ра-душия. – Да, – кивнула сестра. – Брат говорил о тебе. И у нас даже три альбома есть Твердознаков. Хорошая у вас группа была. Как сейчас у тебя с музыкой? – Сейчас играть никто не хочет, – сказал Саныч. – Иль только вид делает, что хочет. Все и так звёзды… лест-ничной площадки. – Это Ирка, – представил сестру Ведерников. – Млад-шенькая. Красивая, потому и вреднее бабы Яги. Не накор-мив гостя с расспросами лезет. Но Санычу было приятно, что о нём, как о музыкан-те, помнят. Чего говорить, встретили его душевно. Саныч с Андреем уселись за кухонный стол. Сестра нарезала и под-несла хлеба. Мама разлила по тарелкам борщ и, спросив у гостя: “Майонез иль сметана?” положила сметану. У Саны-ча аж голова пошла кругом от исходящего парком из тарел-ки восхитительного запаха. Такого домашнего, уютного.

Ирка и мама ушли из кухни, чтобы не стоять над ду-шой. А Андрей заверил их, что второе он сам наложит и себе и гостю. – Здорово! – обрадовался Ведерников встрече. – Да ты, гляжу, серьёзно затарился. Андрей тоже был заметно навеселе. – Привет! – улыбнулся Саныч. – Запой у меня всегда серьёзен. – У тебя запой? – Ещё бы! – Восхитительно! У меня тоже. Третий день.- Это дело надо отметить, – сказал Саныч. – Три дня! Это ж всего и не упомнить. – Да, особенно за вчера мало что рассказать могу. – Пошли ко мне. – Можно, – проговорил Андрей. – Но я с Митей Пол-сотни. Да вон он! Ведерников кивнул на второй выход из магазина. От-туда шёл тип с пакетом в руке. Саныч видел его прежде. Кажется, с Перегаром. – Это мой одноклассник Митя Полсотни, – предста-вил подошедшего Андрей. – А это – Саныч. – Привет! – кивнул Митя. Руки Саныча были заняты бутылками и он кивнул в ответ, обойдясь без рукопожатий. Сказал: – Вы куда собирались? – Тепло. Думали, на улице устроимся. – Ну, тогда точно – пошли ко мне. – Пошли? – спросил Андрей Митю. – Конечно, – кивнул тот и протянул деньги Ведерни-кову. – Сдача осталась. Андрей забрал деньги, затем бутылки у Саныча из рук и переложил в пакет к Полсотни. Уселись, как водится, за табуретку. Андрей с Митей на диване, Саныч – в кресле напротив.

– Как поживает Золотник? – спросил Митя после второй стопки. – Золотник теперь не пьёт. Закодировался, стал спир-том торговать. Машина у него дорогущая. Говорит: пусть ещё подымают цены на спиртное в магазинах, тогда я себе Канары куплю, – усмехнулся Саныч. – Ночью водку не продают, так к нему очередь выстраивается. – А как сорвётся Золотник, да вновь забухает, так и пропьёт те Канары за пару дней, – хохотнул Митя. – За пару – это если по скромному, – сказал Са-ныч. – А так, за вечер профигачит Канары вместе с жи-телями. Каждую травинку, каждого кузнечика пропьёт. Чёрную дыру на месте Канар оставит. И та засосёт всю вселенную. Золотник – это угроза. Разве устоять все-ленной, когда даже Твердознаки из-за него распались? Он же всё мутил. И басисты новые всё ему плохие… Сам бы играть научился. То запой у него, то бизнес – какая на фиг музыка? – Чего-то ты разошёлся, – заметил Андрей. – Ай, ладно… действительно, не будем о грустном! – кивнул Саныч. – Что было, то прошло. – Какой нынче курс рубля к литру? – спросил Ведер-ников Митю, меняя тему. – Подумываю перевести налич-ные в литры. – Так у нас ещё полно водки, – сказал Саныч. – Я деловой человек, – проговорил Андрей. – Должен быть в курсе курса самой твёрдой валюты на внутреннем рынке России. – Курс скачет… – поскрёб затылок Полсотни. – На рынке полно фальшивок. – Обычно страна, затевающая войну, – сказал Саныч, – наводняет государство будущего противника фальшивы-ми деньгами. Подрывает экономику. Нашу жидкую валюту отдали в частные руки. Это ж саботаж! Подрыв изнутри. – Да, и кроме подрыва экономики наша фальшивая валюта убивает людей. Это ж и стрелять не надо, – сказал Андрей. – Причём, адреса изготовителей указаны на самой валюте. – Уничтожим фальшивку! – Митя принялся разливать по стопкам. – Спасём жизни соотечественников и эконо-мику. – Дагестана, – хмыкнул Саныч. – Водка-то, небось – Владикавказ. – Не, – покачал головой Полсотни. – Московские ду-шегубы. – Нормальная водка, что вы гоните! – понюхал свою стопку Андрей. – Она нормальная вообще сейчас есть? – усмехнул-ся Саныч. Я, на службу уходя, оставил пузырь “Русской”. Зелёная, 0,5 бутылка. С пробкой-козырьком. Все, кто на отвальной был, расписались на этикетке. Дембельнулся, пошёл к Басухе. У него попили, а похмеляться ко мне дви-нули. Той самой “Русской”. Во водка-то была! С бодунища аки водица родниковая пошла. Ни запивать, ни закусывать не хотелось. Потому как с государственного завода была. По ГОСТу делалась. Наверняка и знак качества имела. Не делало государство палёнки для своих защитников. И при-быль имело. Сейчас же любая частная гнида в погоне за прибылью может травить земляков. А уж не земляков, так и вовсе – святое дело. Знай, наливай, пока не вымрут. А народившиеся мутанты туалеты новым хозяевам чистить будут. За чекушку “палёнки”. – Ну, ты, Саныч, и загнул, – проговорил Стёпа. – Сам-то тогда зачем пьёшь? – Потому что я, как и вы, индеец. У нас отняли пре-рию и дали огненную воду, – сказал Саныч и выпил свою стопку. Сидели, курили, пили. Водка убывала – громкость музыки прибавлялась. Около одиннадцати вечера спох-ватились, убавили звук. Но музыка не выключалась до утра.

Бетховен. Глухой гений. Когда уже не оставалось на-дежды на восстановление слуха, он сочинил “Пятую симфо-нию”. Композитор выразил её словами: Борьба с судьбой. Его вывод: сильный человек может справится с роком. С ночным роком Кристина решила справиться днев-ной классикой. В десять утра, когда добропорядочные со-седи были уже на работе, она поставила “Пятую симфо-нию” Бетховена на автореверс, не скупясь на громкость. И уехала в Мурманск к подруге детства. Из-за этого ей и пришлось вернуться домой к шести вечера. Соседи воз-вращаются с работы. А у подруги так было замечательно. Муж – на вахте сутки. И они могли б до утра вспоминать былое и делиться новостями. Попивать сухое вино и бол-тать, болтать… Но музыку надо было выключить. Чёртов соседушка! Стоя перед своей дверью, доставая из сумочки ключи, Кристина слышала – “пятая симфония” только что нача-лась в очередной раз. Пройдя в комнату, она выключила музыку. “Извини, соседушка, что прерываю удовольствие”, – улыбнулась Кристина. После выпитого вина она была не-много навеселе. Кристина приняла ванну. Затем уселась у телевизора с чашкой зелёного чая. На экране мелькали каналы. Она не могла ничего найти под настроение. Новости, сериал, передача, опять новости. И тут сверху вновь раздалась тя-жёлая музыка. Вино, хоть уже и совсем чуть-чуть, но всё ж ещё игра-ло в крови. – Хм, – усмехнулась Кристина. Саныч не помнил, как уснул. Вроде под утро. После он просыпался. И жалобно так, трогательно просил пить, высунув нос из-под одеяла. Это он точно помнил. В спаль-ню зашёл Полсотни с двумя кружками. – Похмельная рулетка, – торопливо сказал Митя, протягивая обе кружки.

– Ой, это как это? – хлопал одним глазом Саныч, не открывая второй, чтоб окончательно не проснуться. – Пей скорей, в одной “чпок”, в другой вода. Саныч схватил кружку наугад и… влил в себя поллитра “чпока”. – Ты убит, – объявил Митя. – Отправляйся к Андрю-хе. Обоим подфартило. Митя исчез, и Саныч провалился в забытьё. – О-о, – простонал Саныч. В окно светило солнце. Значит, настал вечер. В квартире тихо. Видать, гости спали. Иль ушли. Чтоб проверить, Саныч хотел попросить пить, но, вспомнив Митю с кружкой, передумал. Эдак с неделю в кровати пролежать можно, под “чпоком”. Где-то у соседей негромко играла музыка. Классика. – Моё утро этим вечером приветствует музыка, – про-говорил Саныч, вставая с постели. – Слава мне! Он натянул штаны, и тут музыка неожиданно обо-рвалась. – Хм… – наморщил нос Саныч. – Хочу тра-ля-ля! Хочу тра-ля-ля! Так, босой, голый по пояс, с всклокоченными воло-сами, он вышел из спальни в зал. На разложенном диване спал в одежде Андрей, укрывая ноги собственной курткой. Мити не было. Саныч подошёл к табуретке. Посмотрел на пустые бутылки под ней. Ведерников тяжело оторвал голо-ву от подушки и, глядя на Саныча мутно-красными глаза-ми, проговорил: – Блин, подыхаю. Митя не пришёл? – Нет. А куда он ушёл? – За пузырём, – сказал Андрей и, сморщившись, не-верными движениями стал калечно подыматься с дивана. – Сейчас блевану… Ведерников поспешил в туалет, но по пути его скру-тил позыв. Он зажал губы ладонью, пытаясь сдержаться, но рвота брызнула меж пальцев.

“Хорошо, не на палас”, – подумал Саныч. Блевотины было немного. Она попала на паркет у двери в коридор. Отвратительные сгустки были красноватые. “Уж не кровь ли? Иль свеклу точил?..” – подумал Са-ныч, чувствуя, что его самого сейчас стошнит. Из туалета послышались раздирающие звуки. Ведер-ников блевал. Саныч поспешил включить телевизор, раз-бавляя те звуки голосом диктора новостей. Сел в кресло, покосился на пустые бутылки. Во рту было мерзко, но не чистить же зубы рядом с Андреем. Саныч подцепил вилкой дольку селёдки и закинул её в рот. Тошнота тут же прошла. Соль вообще её перебивает. А сам селёдочный вкус пере-бил жесточайший перегар. Наконец Андрей в ванной утих и через минуту вышел. Лучше выглядеть он не стал. Шёл мелкими шажочками, держась за стену. У блевотины остановился, кое-как пере-шагнул, и дальше – шажочками. – Говоришь, три дня пил? – проговорил Саныч. – Мне так после месяца бывает. – Ой, братка, извини, – прерывисто вздыхал Андрей, с величайшей осторожностью присаживаясь на диван. – Не могу убрать. Подыхаю. Он сел, а затем и завалился на диван. И тут в дверь по-звонили. – Это Митя, – сказал Ведерников. – Я кое-как за ним закрыл… Саныч пошёл к двери. Это и в самом деле был Митя, вернувшийся, словно с бабушкиных оладушек. Розовый, улыбающейся, живой. Он обхватывал руками битком на-битый пакет, прижатый к груди. – Ещё похмельную рулетку? – улыбнулся он, проходя в квартиру. – Убийца, – сказал Саныч. – Чего с Андрюхой-то? Ему совсем хреново. – Хреново? – Да. Ходит еле-еле. Тошнит. Вон, гадостью какой-то. Кровь, что ль? Митя передал пакет Санычу. Скинул ботинки. Снял джинсовку и сказал: – Дай тряпку, я уберу. Пивком похмелился, ожил. И вы с Андрюхой пока похмелитесь. А это не кровь. Соус то-матный. Он вчера в пельмени заливал его немеряно. Пока Стёпа вытирал блевотину, Саныч, усевшись в кресло, открыл “полторашку” пива и начал разливать по кружкам. – М-м-м, – промычал, тяжело качая головой, Андрей. – На фиг пиво, братка. Налей водки. Саныч отставил “баклажку”, открыл водку и плеснул полстопки. – Не! – замотал головой Ведерников, так и лежащий на диване. – Полную. – Не стошнит? – Саныч долил. – Нормально. Закушу. Селёдкой. Андрей взял протянутую стопку и махом выпил, тут же закусив. – А-а-а, – издал он тяжело и, поставив пустую стопку на табуретку, уронил голову на подушку. Управившийся с уборкой Митя присел на диван. Ан-дрей откатился к стенке. Саныч, выпив полкружки пива, пошёл в ванну. Ему несколько полегчало, но всё равно чуть не вырвало от пенящейся зубной пасты во рту. Почему-то с бодуна от неё вечно подташнивает… Когда Саныч вернулся к табуретке, Митя уже допил свою кружку и предложил: – Ну, что, по водочке? – Ага, по водочке, – подал голос Андрей из-за Мити-ной спины. – По водке, так по водке! – кивнул Саныч. – А чего ещё у нас есть? – Как Андрюха заказывал, – пожал плечами Полсот-ни. – Пива “полторашку”, литр водки, две бутылки вина креплёного, закусь и сигареты. И деньги, Андрюха, все до копеечки ушли. – Давай уж, наливай, – вымучено улыбнулся Ведер-ников. Митя налил водки в три стопки. Протянул одну Ан-дрею. Тот осторожно приподнялся на локте и замотал го-ловой: – Полную. Что вы всё по половине капаете? Митя, глянув на Саныча, долил только Андрею. – Ну, давайте, – проговорил Ведерников, и сотрапез-нички чокнулись. Закусили кто чем, а Андрей занюхал рукавом. – Ой, парни, – сказал он, отдышавшись. – Я выруба-юсь спать. – Давай иди, ложись на мою койку, – предложил Са-ныч. – Спасибо, братка, – поблагодарил Ведерников. Он встал, и его тут же повело в сторону. Не схвати его Саныч, то и упал бы. – Заносит, – пьяно улыбнулся Андрей. Саныч провёл Ведерникова в спальню, а, вернувшись, сказал Мите: – Наливай. Сам же, присев у гробоподобного телевизора, взяв-шись за переключатель, стал туго щёлкать по каналам. За-тем махнул рукой: – Ни фига нет. Митя, тем временем поднявший с пола газету, уткнул-ся в телепрограмму. – Любовь одна, – прочитал он, хохотнув. – Через двадцать минут. – О! “Любовь одна” – отличный сериал! – воскликнул Саныч. – Таджик-фильм. Следующий сезон называется “Любовь две”. – Пропустить нельзя, – засмеялся Митя, и они выпили за сериал.

Вдруг раздался звонок в дверь. – Кого там ещё принесло? – проворчал, подымаясь Саныч. Это оказалась соседка. Вместо ожидаемого Паши или Перегара. – Сударыня! – воскликнул Саныч. – Ужели вижу сно-ва вас я! Чему обязан праздник сей? – Опять шумели прошлой ночью. – Я принимал лихих гостей. – И что ж теперь, не спать соседям? – Настаивать я не могу. – Да не смешно вот. – Ну, а если я всё-таки, да рассмешу? – Скорей в лесу чего-то сдохнет. – Ну, так в лесу повальный мор -Заяц скушал мухомор,Перед волком отрубился,Волк тем зайцем подавился,Об волкa медведь споткнулся,Пузом на сучок наткнулся,Завалил собой сосну,Придавил сосной лису,Брызнула та потрохами,Покосило птиц зубами, -Понаделала деловСтая дохлых воробьёв -Посекли шрапнелью лес,Падая они с небес.Ветер дует на сосну,Нет зверей теперь в лесу. Саныч был в ударе, пусть и околесица, но слова риф-мовались сами собой. Талант не пропьешь. Сочинитель-ский – в том числе. Кристину он не рассмешил, но та всё ж улыбнулась. – Слу-ушай, – протянула она, переходя на “ты”. – Это ты так с ходу придумал, иль стишок знакомый подвернул-ся?

– Хочешь проверить? – прищурился Саныч. – В другой раз. А сейчас я ещё раз прошу тебя не шу-меть ночью. – Вот, чтоб мне провалиться! – перекрестился Саныч. – Может, зайдёшь? У меня бардак, но есть водка и душа нараспашку. – Не, – усмехнулась Кристина. – Опять же, как-нибудь в другой раз. Саныч закрыл дверь и вернулся к Мите и табуретке. – Кто заходил? – спросил Полсотни. – Соседка. – Хорошая? – Хорошая. Только ругается, что шумлю ночами. – А мы больше не будем, – вздохнул Митя. – Я так и сказал. Прошёл час. Они попивали водку и посматривали те-левизор, обсуждая происходящее. Началось кино “Баязет”. Шла уж неизвестно какая серия. Русские солдаты защища-ли осаждаемую турками крепость. Наших мучила жажда. Трупы отчаянных солдат, допечённых жаждой, с фляжка-ми, во множестве лежали за крепостными воротами на бе-регу реки. Вдруг в спальне послышалось движение. Затем дверь отворилась и через порог в зал на карачках вполз Андрей. – Налейте, – сказал он, пьяно улыбаясь. – Ну, Баязет! – засмеялся Митя. – Блин, от жажды не дадим пропасть! – захохотал и Саныч. Он налил полстопки, и добравшийся на четверень-ках до табуретки Ведерников отчаянно замотал головой. – По-о-олную! – смеялся уже и Андрей. – Понял. – Саныч долил водки до краёв. Ведерников залпом выпил, и Митя тут же сунул ему на вилке дольку селёдки. – Гы-гы-гы, – закусив, гоготал Андрей, сидя на полу. – Водка уже не вставляет, хлороформу бы! Гы-гы-гы! Так я провожу свой досуг. Дайте сигарету. Чего смотрите?

– Кино, – ответил Саныч. – Наши умирают, но не сдаются. Кругом кровь и турки. – У нас с Турцией было десять войн, – блеснул эру-дицией полуживой Андрей. – Во всех вы победили. Не ез-дейте туда отдыхать, турки нас не любят на генетическом уровне. Митя протянул Ведерникову сигарету. Тот взял с табу-ретки зажигалку, прикурил. Но, скурив лишь до половины, затушил окурок в пепельнице. Взгляд его резко помутнел. Он проговорил: – Наливай ещё. – Блин, – сказал Саныч. – Куда ты спешишь? – А чё цедить-то, братка? Наливай, и пойду-ка я спать. Саныч налил стопку. Андрей выпил, закусил и по-полз на четвереньках обратно в спальню, невнятно на-певая: – Где-то на белом свете, там, где всегда мороз… А через час сотрапезнички услышали, как его рвёт. – Блин! – схватился Саныч за голову, представляя свою постель в блевотине. Матрас навсегда впитает дух же-лудочного сока Андрея. Они с Митей зашли в спальню. На кровати сидел Ве-дерников и, скривив лицо, боролся с тошнотой. По его подбородку была размазана красная блевотина. И вся бе-лая постель была перемазана кровью – теперь сомнений в этом не было. – Ё-о! – только и вырвалось у Саныча. Он подскочил к Ведерникову. – Больно? Тот отрицательно покачал головой. – Тошнит? – вновь спросил Саныч. Теперь Андрей кивнул утвердительно. Тогда сотрапез-нички вдвоём потащили Ведерникова под руки в туалет. Тот на ногах не стоял. Но до унитаза дотерпел. Там его вновь вырвало. Желчью с кровью. Между позывами Андрей по-просил оставить его. И сотрапезнички вышли.

Умывшись, Ведерников вышел на своих ногах. Впро-чем, его один чёрт заносило. – Ну, ты действительно Баязет в спальне устроил, – сказал Митя. – Кровищи-то! – Надо “скорую” вызвать, – заключил Саныч. – Не… – замотал головой Андрей, присаживаясь на диван. – Что вы гоните? Всё нормально. Наливай. – Ты совсем не аллё? – спросил Саныч. – Какой тебе наливай? – Да брось ты! – махнул рукой Ведерников. – Говорю ж, всё нормально. Наливай. – Может, у тебя язва открылась? – предположил Митя. – Сами вы язвы! – хохотнул Андрей. – Где там водка? Я ж могу и уйти, да купить. У меня отпуск. Хочу бухать! Саныч пожал плечами и налил полную стопку. Ведерников выпил. После ещё. Затем его утащили в спальню-баязет. Сняв окровавленный пододеяльник и простыню. Около двенадцати ночи в дверь позвонили. – Кого это ещё? – проворчал Саныч. На пороге стояли мама и сестра Андрея. Увидев их тревожные и в тоже время холодные лица, Санычу захоте-лось куда-нибудь провалиться. Он был довольно пьян, но всё ж ему стало так стыдно… Вспомнилась теплота, с ко-торой его встречали, и ощущалось дерьмо, с которым он теперь встречает их. Саныч увидел себя со стороны. Пья-ный. С выхлопом перегара, разящим через световые годы на многие парсеки. По пояс голый, с распущенными воло-сами. Дома жутко прокурено. Бардак ужасный. И Андрей, блюющий кровью. – Здравствуй. Нам Антон сказал, что Андрей у тебя, – проговорила Светлана Сергеевна и поджала губы. – Здравствуйте. Он у меня, – кивнул Саныч, отступая назад и пропуская пришедших. Антон работал с Ведерни-ковым, а в прошлом – и с Санычем. Жил в соседнем доме.

Наверное, он видел Андрея с ним вместе, топающих зата-ренными выпивкой. Они прошли в спальню. На полу валялось ском-канное окровавленное бельё. Светлана Сергеевна поко-силась на Саныча. Тот уставился в пол. Сестра и мама растолкали Андрея. Затем Ирка стала по телефону вы-зывать такси. А Саныч, доведя не стоящего на ногах Ве-дерникова до коридора, принялся его одевать. Андрей тупо улыбался и что-то балакал на пьяном языке. Са-ныч помог Ведерникову выйти на улицу, мама не хотела ждать такси в квартире-баязете. К облегчению Саныча такси через пару минут подъехало, избавив его от мук совести. В эту ночь в квартире Саныча не шумели. Сотрапез-нички перешли на вино. Попивали не спеша, глядя теле-визор. Да негромко разговаривали. Стоило одному, забыв-шись, повысить голос – другой тут же подносил палец к губам: – Т-с-с! Осторожно – злая соседка. – Да, нелегко доброму средь злых ночью… К четырём утра они завалились спать. 7.Саныч поднялся в одиннадцать. Вышел в зал. Митя, сидя на диване, тихонько смотрел телевизор. – А я посудку помыл, – сказал Полсотни, разливая по стопкам водку. – Замечательно, – проговорил Саныч и, выпив, доба-вил: – А сейчас ещё замечательней. Закусив, пошёл умываться. Его вновь чуть не стошни-ло от зубной пасты.Через час у них закончилась водка. Митя разлил остат-ки по стопкам и сказал: – Дай Бог, чтоб не последняя. Сотрапезнички чокнулись и выпили. Полсотни сразу погрустнел – он не знал, что у Саныча есть деньги.

– Ну, что, надо что-то придумывать, – сказал Митя. – Пошли, прогуляемся. Кого-нибудь встретим, у кого-то стрельнём. Саныч хотел избавиться от “хвоста”. Он согласился выйти на улицу, чтоб там и распрощаться с гостем, сказав, что резко поплохело. Затем вернуться домой, естественно – через магазин. Тогда можно потихоньку похмелиться, убраться, замочить заблёванное бельё. А коль хорошо по-хмелиться, то можно даже и постирать. Они вышли на пасмурную улицу. Пасмурно, это хоро-шо. Хуже не придумать, чем с бодунища щурить на солнце пропитую рожу. Сотрапезнички стояли у магазина, где и встретились. – Стасик! Здорово, дружище! – воскликнул Митя, увидев вышедшего из-за угла парня. Саныч его не знал. – Здорово! – Парень протянул руку сначала Полсот-ни, а затем Санычу. – Как жизнь вообще? Давно тебя не видел, – сказал Митя. – Неделю назад встречались, – напомнил Стасик. – Ой, точно! – хлопнул себя по лбу Митя. Он почув-ствовал щедрый кошелёк, и глаза его загорелись. – А вы чё тут стоите, мутите? – спросил Стасик. – Ну… – развёл руки Митя. – Мутим. Есть предложе-ния? А то так хреново, прям вообще… И действительно, голос Полсотни стал хреновым. Прям вообще. – Пошли со мной тогда! – махнул ракой Стасик. Я вчера тоже поддал. Питница была всё ж таки. – Как? – удивился Митя. – Сегодня, значит, уж суб-бота? – Ну, да, – кивнул Стасик. – А тебе-то что, иль на ра-боту устроился? – Не, – улыбнулся Митя. – Нет ничего подходящего. На всех пивных заводах директора уже есть. Стасик купил два литра водки и позвал сотрапезнич-ков в гости.

“Как-то нереально всё складывается в последнее время, – подумал по пути Саныч. – То Андрюха с бабка-ми, теперь этот Стасик. И даже прощелыга Паша разок со своим пришёл. Все наливают, никто ничего не просит. Ой, не к дождю такое. Налетит Земля на небесную ось”. Это в прежние времена все были при мармулетах и водка текла рекой. Нынче-то пообсохла та река. Из болота выцеживать приходится с Пашей, Перегаром, Митей. Ведь и он, Саныч, теперь такой. Частенько бывает: в дверь по-звонили – бутылку, закуску прятать. Они шли вдоль дороги. Саныч глянул на здоровенный плакат, видимый всеми пешеходами и проезжающими. На нём были изображены мужчина и женщина. С едва замет-ными полуулыбками, а-ля этакой, плакатной Моны Лизы. “Впрочем, нет. Мона Лиза и по сей день не понятно, чему улыбается, – подумал Саныч. – С этими же всё ясно. Они очень горды, что на плакат попали. Вот соседи-то ах-нут. И усов не подрисовать, и похабщины не подписать. Ибо высоко. А снизу надпись такая, красивая “СИЛА ЗА-ПОЛЯРЬЯ В ЛЮДЯХ”. Ага, красивая. Но, какая-то непо-нятная. Против кого-то эта сила? И зачем вообще сопки в силах измерять? Красиво звучит, но непонятно. Как карти-на, которую мулатка грудью пишет. Хотя, там красива сама картина написания картины упругой грудью, перемазан-ной в краске. Это же нет, не мулатка рисовала. Здесь, раз прочитав красивую мудрёную надпись, тут же забудешь. Будешь ходить мимо, не обращая внимания. Потому что второй раз читать не торжественно уже, и не красиво. А на-пиши “СИЛА ЗАПОЛЯРЬЯ В ЛЮДЯХ” мулатка упругой грудью? А? Красота осталась бы навсегда. Вот идёшь по завьюженной улице Полярной ночью. По щекам стегает снег. И он такой плотный, что и не видно тебе, кто изобра-жён и что написано на плакате этом. Виден лишь смутный силуэт. Но ты знаешь, что его когда-то расписала своей за-горелой грудью мулатка. И наверняка станет теплее. Хотя бы на душе.

А тут? Ай, что и говорить. Лучше б меня с перепою сфот-кали. Такого, чтоб щетина ржавой проволокой, чтоб в глазах два испуганных дурачка. И написали б: “САНЫЧ, ЗАВЯЗЫ-ВАй!!!”. Это для братвы. А с другой стороны, для правильных. Ну, для таких, кто в остроносых туфлях и в машинах, где клуб-няк из колонок “унц-унц”. Вот для них ту же самую фотку, только с надписью “САНЫЧ СЕГОДНЯ НЕ КОМИЛЬФО”. Потому как – стерегись. Ведь носи ты даже остроносые туф-ли, это не застрахует тебя от стопочки-другой. А там глядишь, и жена из дому выгнала. Уснул в машине своей, в последнем пристанище, с сигаретой. Пожар. Да благо проснулся-таки, выскочить успел. И всё, в машине не слышится больше “унц-унц”. Там теперь ветер подвывает. А на туфле остроносой ка-блук отвалился. Друзьям через неделю не нужен. Попахивать псиной начал. Ну, в общем, не комильфо”. Стасик возвращался из Мурманска. Прошлый вечер закуролесил там. Ночь проспал. Утром малость похмелил-ся и поехал в Североморск. По дороге домой решил в мага-зин зайти. Там сотрапезничков и встретил. Они прошли на кухню. Стасик достал из холодильни-ка бутыль-полторашку. – Квас, – пояснил он. – Сам делал. На запивку самое то. А закуси негусто. Он поставил на стол консерву кильки и принялся её открывать. – Братская могила, – усмехнулся Стасик, глядя на ры-бёшку в томате. Затем поставил на стол тарелку с уже нарезанным хлебом. – Подсох, хоть и в пакете был, – заметил он. – Под братскую могилу самое то, – сказал Саныч. – Не закусь, а поминки. Все трое хохотнули, и Стасик, открыв бутылку, разлил водку по рюмкам. Затем спрятал пузырь в холодильник. – Пусть запотеет, – пояснил он и, подняв рюмку, ска-зал: – Будем. Чокнулись. Выпили. Закусили. Саныч попробовал са-модельный квас, отлитый в кружку. – М-м, замечательно! – закивал он. Ему действитель-но очень понравился этот квас. Совсем не такой, какой был в детстве в деревне у деда. Тот был кислым, мутно-серо-жёлтым. А этот сладкий, и на цвет – как крепкий чай. – А то! – засиял Стасик. – Выпили, теперь и познако-миться можно. Я – Стасик. – А я – Саныч. Они ещё раз пожали руки. – Я – Митя, – хохотнул Полсотни. – Срочно по вто-рой за знакомство. 8.Около одиннадцати вечера Кристина спохватилась, что забыла телефон у Ольги. Ещё одна подруга детства, с которой она поддерживала отношения. А завтра в восемь утра позвонит отец. Договорились съездить в Мурмаши, на могилу дедушки. Без телефона Кристина проспит до обеда. – Чёрт! – проговорила она и включила ноутбук. Ей повезло, скайп Ольги был в сети. Та тут же ответила на звонок. – Нет, ещё не спим, – ответила подруга. – Конечно, можешь вернуться. Но лучше до завтра уже подождать. Поздно. Суббота всё-таки. На улице пьяных полно. Я б мужа попросила тебе телефон принести, да он только что в ванну залез. – Да ладно! – отмахнулась Кристина. – Пятнадцать минут ходу до тебя. Дойду уж и сама. К тому же, глядишь, и красавчик какой пристанет. Без материальных и жилищ-ных проблем. Сильный, но тонко чувствующий. Загорелый брюнет двухметрового роста. С таким… – Иди уже, – прервала Ольга, засмеявшись. Её муж не успел выйти из ванны, как Кристина уже позвонила в дверь. Она забрала телефон и, отказавшись от чая, поспешила домой.

На улице было тепло. Светило солнце. И, несмотря на поздний час, из открытых окон слышались то застольные разговоры, то музыка. Неожиданно перед Кристиной воз-ник пьяный мужик в давно не стираных джинсах. – У, какая! – проговорил он с идиотской улыбкой. Кристина прошла мимо, вроде как не обращая вни-мания. – Ну и что! Зато, может, я тонко чувствую, – послед-нее слово мужик еле выговорил. Кристина едва сдержала смех, и напряжение от хмель-ной улицы поубавилось. Затем ей на встречу прошли два омоновца. Один очень даже ничего. Глядя на их сдержан-ные лица, Кристина представила, как те гаркают дружно: “Зато мы тонко чувствуем!” И вновь едва сдержала смех. Дальше Кристина шла, уже беззаботно улыбаясь. Она открыла дверь своего подъезда и увидела… Валяю-щееся тело. Кристина замерла на пороге. В глаза сразу бро-силась кровь. Довольно много крови, растёкшейся по бе-тонному полу у головы лежащего. Тёртые джинсы, “косуха”, распущенные длинные волосы. Это был соседушка. Одной рукой держа дверь открытой, Кристина шагнула в подъезд и осторожно, носком туфли, толкнула ногу лежащего. Тот простонал что-то вроде “ой, ёбта”. И зашевелился. – Живой? – растерянно спросила Кристина. – Возможно… – Слова Саныча едва можно было по-нять. Он говорил, не шевеля губами. – Я сейчас “Скорую” вызову, – сказала Кристина. Услышав это, Саныч словно получил волшебный укол. Начал тут же подниматься с пола. Вдруг негромко ойкнул, скривил лицо и удивился: – Однако. Но тем не менее – никакой “Скорой”. За-прещаю. – Он по-прежнему говорил, не шевеля губами. Лицо всё в крови. Казалось, в Саныча вселился властный демон, соображающий, как управлять этим избитым, от-казывающим организмом. Он опёрся одной рукой о стену, другой о колено и начал подниматься. Кристина попробовала помочь, взяв его под руку, но Саныч замотал головой. Затем, прямо-таки с величайшей осторожностью, сплюнул тягучую кровавую слюну и самостоятельно выпрямился в полный рост. – Рёбра всё ж поломаны, думаю, – проговорил он. Тогда Кристина опять осторожно взяла его под руку, и на этот раз Саныч позволил себе помочь. 9.Проснулся Саныч с ужасной болью. Всё тело ныло, а в рёбрах и нижней челюсти – кричало. Аккуратно при-коснулся к лицу. Щёки, подбородок – в кровавой корке. Она крошилась под пальцами на губах. Была на шее. У Са-ныча уж случался перелом челюсти. Тогда он всем говорил то, что от него и ожидали – побили. На самом же деле, он спьяну упал на улице с лестницы. На неё натекло с какой-то прорванной трубы, и та обледенела. Поскользнулся, упал – закрытый перелом рта, – как он смеялся. А скажи как есть – никто не поверит. Вот и говорил всем – поби-ли. Малолетки. Не, никому не вмазал, не навалял – они же дети. И в эту версию все охотно верили. Саныч сразу решил, что на этот раз к врачам не пой-дёт. Это аж на месяц проволокой челюсти зашьют. Кушать через трубочку – полбеды. А вот пить с зашитым ртом уже возраст не позволял. Десять лет назад он и не парился, что его может стошнить. Хотя, помнится, тогда всё ж раз дру-ган сидел рядом, с пассатижами. Пока пьяный Саныч спал беспокойно. Тогда не стошнило, а вот сейчас стошнит. И другана нет такого, чтоб с пассатижами. Чтоб рот развязал. Ещё и рёбра пронзала острая боль от всякого движе-ния, от глубокого вздоха. Не дай бог закашлять. Саныч прикинул, сколько он вчера скурил: пачки две, три, четы-ре?.. Как-то раз они с Басухой на двоих блок за ночь скури-ли. А сколько он подобных ночей не запомнил… В последнее время он стал часто кашлять по утрам взахлёб, отхаркивая какую-то гадость. Вот и сейчас в горле ужасно першило. Нет, рот зашивать он не станет. Придётся самому держать месяц зубы сжатыми. Дабы понять, что это лучший вариант, достаточно вспомнить двухметрового бугая в окровавленном белом халате, выпускающего из кабинета страшно кричавшую до этого женщину. Бугай тогда пробасил: следующий. У Са-ныча в животе похолодело, и было от чего. Никакого обе-зболивающего, и похожий на пассатижи Басухи инстру-мент. Врач сжимал его здоровенной ручищей и методично выдёргивал из дёсен проволочку за проволочкой. Те за ме-сяц конкретно вросли в плоть. Сначала верхняя челюсть, затем нижняя. Когда Саныч вышел из кабинета, Басуха, ожидавший его, с иронией похвалил: – Молодец, не кричал. – Так у меня же рот был зашит. Тогда они пошли в блинную. Саныч месяц об этом меч-тал, кушая супчик через трубочку. Но тогда он так и не смог съесть ни одного блина. Челюсти атрофировались, приот-крывались только маленькой щёлочкой, рот не работал. Не, Саныч твёрдо решил к врачам не ходить. Он лежал на своём разложенном диване. Хорошо, что не на кровати в спальне – оттуда дольше добираться до туа-лета. Саныч порадовался своей привычке не налегать в го-стях на закуску. У Стасика позже обнаружилась картошка. Нажарили. Но Санычл практически не ел. И теперь радо-вался, что приспичило ему всего лишь по малому. Он начал долгий подъём с дивана, негромко вскрикивая сквозь зубы от острой боли в рёбрах. Саныч смутно помнил, как вчера, должно быть позд-но, возвращался домой. Ему очень хотелось остаться нако-нец одному. О пути домой он помнил только отчаянно уез-жающий из-под ног асфальт. Судя по стёсанной ладони и ноющей коленке – он падал. А после, у его подъезда, были какие-то люди. Их возраста не вспомнить. Знал только, что целая компания была.

Справившись с туалетом, Саныч принялся отмывать кровавую корку, осторожно склонившись над ванной. И вдруг вспомнил: – Вон, одно быдло пьяное тут ходит… Дыра и есть дыра! Это он услышал за спиной, уж открывая дверь своего подъезда. – Я сумею простить вас, если сейчас же свалите отсю-да, – сказал, оборачиваясь к компании, Саныч. – Хотя, в жопу милосердие, вы назвали мою улицу дырой. Он ничего не помнил о драке, но кто победил – дога-дывался. Жаль, его жизнь не снимают американские кине-матографисты. У них бы хороший парень победил. А ведь он даже и фразу сказал киношную. Небрежно-пафосную, как хороший парень. Саныч усмехнулся своим мыслям и тут же скривился от боли. Он посмотрел на костяшки своих кулаков. Те были целёхоньки и ничуть не болели. “Вот и, слава Богу, – подумал он. – Лишь бы мерзавцы не пострадали”. Он вообще считал, что драться с незнакомцем, у ко-торого вполне может оказаться ВИЧ, гепатит и чёрт знает что ещё – полнейший идиотизм. И объяснил бы ему кто, Христа ради, зачем он вечно поступает не по своему раз-умению? Хуже собаки – всё понимает, но поступить пра-вильно не может. Саныч, склонившись, подставил под тёплую струю щёку и осторожно, пальцами продолжил отмывать въев-шуюся в щетину кровавую корку. Бледно розовая вода за-крутилась водоворотом вокруг стока ванной. И тут Саныч вспомнил свет, ворвавшийся в дверь подъезда. А в нём де-вичья фигура, спрашивающая: “Живой?””Точно, – подумал Саныч. – Это ж соседушка новая помогла добраться мне до квартиры, до диванчика”. И всё же он вчера был здорово пьян, и ничего подроб-нее вспомнить не мог.

Санычу больших усилий стоило снять окровавлен-ную футболку и штаны. На это ушло около получаса. Было очень больно, и к тому ж его начинало мутить. Может, толь-ко с перепою, а может, ещё и сотрясение мозга. Последнее радовало, последнее подтверждало наличие в голове серого вещества. А как ещё проверишь, когда вся жизнь напере-косяк, и поступки указывают на отсутствие ума? Уже будучи голым, Саныч принялся отмывать шею и грудь. На подбородок он махнул рукой. Окончательно смыть кровавую корку не давала щетина, а поломанную челюсть особо-то не потрёшь. Наконец, кое-как отмывшись, он глянул в зеркало на стене. Ну, уж не восставший мертвец, каким он вошёл. Но и не красавчик. На подбородке осталось много крови. Под глазом синяк небольшой, а вот на левом боку, на рёбрах, синяк здоровенный. Точнее сказать, синий весь бок. Слов-но его бульдозер сбил. Он отмыл стальную цепь, снятую с шеи перед умыва-нием. В её звеньях тоже засохла кровь. Затем одел вновь. Та звякнула медальоном с надписью на латыни: “Вся моя надежда на себя самого”. Мучил зверский сушняк, но Саныч лишь прополоскал рот и ограничился маленьким глотком. С воды его непре-менно стошнит. Так и челюсть в унитаз можно выронить. Кроме боли чувствовалась слабость во всём теле. В глазах заплясали светлячки от давления. Оставалось радо-ваться, что посетил ванну, пока были хоть какие-то силы. И тут он подумал: “А вдруг?” Добрёл до кухни. Открыл створку стола. И – о, чудо! Обнаружил чекушку водки! Когда её купили? Кто её купил? Как Митя о ней не узнал? Обо всем этом Саныч понятия не имел. Сам он никогда не покупал чекушек. Но на опохмел старался отложить всег-да. И порой, как сейчас, случались сюрпризы. Теперь ему из дому не выйти, этой чекушкой следовало распорядиться грамотно. Саныч сквозь зубы процедил полстопки и поко-вылял надевать трусы.

День он провёл в кресле перед телевизором. Подыма-ясь переключить канал, когда начиналась совсем уж не-стерпимая галиматья. Типа концертов по выходным. Водки выпил ещё раз, полстопки. А вечером, часов в семь, неожи-данно послышался звук открываемой двери. У Саныча с похмелья ёкнуло сердце. “Даже не проверил, заперта ль дверь”, – спохватил-ся он. Не шевеля корпусом, Саныч повернул голову и увидел на пороге комнаты вчерашнюю соседушку. – Извини, – сказала она. – Я без стука. Вчера дверь осталась открытой. Вот, проверила – до сих пор открыта. А тебе, наверное, сейчас тяжеловато ходить, гостям отворять. Как себя чувствуешь? РОК ЗВЕЗДА НА ПЕНСИИ. Друзья ушли Скорей, чем стали Миром, Которому На всё плевать, Лишь вороньё теперь Галдящей сворой Слетается Сюда клевать. 1.Когда-то было всё очень хорошо. Потому что было. И тем более – когда-то. Пусть ступеньки в магазин игрушек доходили почти до колена, и до ручки на его двери было не дотянуться. Пусть огромный мир с недосягаемыми дверными звонками и кнопками лифта был подогнан под боль-ших людей. Пусть так. Но при всём этом крутился-то этот мир вокруг маленького человечка. Куриные ножки – тогда не было окорочков, были нож-ки – от запеченной в духовке курицы доставались только ему. Вся сгущёнка, так редко появляющаяся в магазинах, была только для него. И, конечно же, все игрушки в доме принадлежали одному ему. Его возили на санках и читали сказки. Его жалели, когда он больно ушибался, заигравшись. И умилялись его смешным – палка-палка-огуречик – рисункам. Но то было когда-то. А теперь… Теперь этот долбаный мир соответствует его тридцатидевятилетним габаритам. И ступеньки в магазин игрушек подогнаны под его ногу. Но их ещё разглядеть надо. Да и игрушки изменились. – Два литра водки с серебром и четыре пачки сигарет, “Арктики” лёгкой, – сказал, покупая себе две новогодние игрушки, Саныч. Он сунул кассирше тысячную купюру. А что это имен-но тысяча рублей, Саныч разглядел дома через увеличи-тельную лупу. Разглядывай он через неё и сдачу – конфуза не избежать. Поэтому он просто сгрёб на ладонь остатки денег и сунул в карман куртки. Благо хоть руки не дрожали – перед походом в магазин он похмелился. Его тогда колотило нешуточно. И он, взяв двумя ру-ками бутылку, стуча горлышком о зубы, сделал два глотка. Водка обожгла горло, а всё нутро в ужасе сжалось. Саныч, мигом опустив пузырь на табуретку, схватил кружку холод-ного чая и загнал им рвотный позыв обратно. С минуту си-дел ни жив, ни мёртв, прислушиваясь к своим ощущениям. И, наконец, резко вскочив, метнулся в туалет, выблевав в унитаз выпитое. “Соседи, наверно, думают, что тут свинью режут”, – подумал Саныч, когда из его носа и рта вытекали тягучие остатки блевотины с соплями да слюной. Он обхватил унитаз, но практически его не видел. Так, расплывчатое пятно. После инсульта Саныч разли-чал лишь очертания предметов. А тут от блёва ещё и глаза слезились. Отсморкавшись, отдышавшись, умывшись ледяной водой, Саныч почувствовал себя лучше и вернулся в комнату. Уже менее трясущейся рукой, полагаясь на интуицию, плеснул с полстопки водки. Когда рука была тверда, он мог вот так, вслепую, разлить до полна по разнокалиберным рюмкам, не пролив ни капли. Талант не пропьёшь. Для верности взяв стопку двумя руками, наклонившись к та-буретке, махом выпил, откидываясь назад. Холодная водка вновь обожгла горло. Саныч, как и прежде, тут же запил чаем, подавляя рвотный позыв. Опять замер, прислуши-ваясь к организму. На этот раз удержать выпитое удалось. Облегчённо вздохнув, Саныч покачал головой. “Ай-яй-яй, ну и дела” Сознание начало проясняться. Конечно, было ещё хреново, но всё же. Минут пять назад он всерьёз опасался “белочки”. Или второго инсульта. Муки похмелья достигли апогея. Он уже дней пять практически не спал. Похмелив-шись, удавалось отключиться максимум минут на тридцать, но он все равно постоянно подрывался от кошмаров. Кроме того, всё время болели ноги. От ступней до колен они ныли, словно отмороженные. И, кроме этих монотонных мук, ноги периодически простреливала острая боль, внезапно устремляющаяся гвоздём в мозг. Врач на приёме заумно го-ворил об этом недуге и, наконец, на предложение “покоро-че”, ответил: “Пить надо меньше, водочка аукается…” Также сна не было из-за бешено скакавшего давления. Голова кружилась, Саныч чувствовал – расслабься он на секунду, и трындец. “Как там у Кинга? Выйду на поляну, где закончится моя тропа”, – усмехнулся. Отдышавшись, он вновь ронял голову на мокрую от пота подушку. А через пару минут, за-бывшись, опять подрывался, часто-часто дыша: – О, чёрт! О, Господи… Блин, сдохну… Саныч пытался достичь восьмичасового перерыва меж-ду стопками. А там, глядишь, и десятичасового, пока окон-чательно не выйдет из запоя. Резко бросать пить нельзя, это каждый алкаш знает. И вот он тянул время. К концу вось-мого часа уже не раз слышал какие-то, помимо бубнящего телевизора, несуществующие звуки. Мерещились какие-то движения. И Саныч, дёргаясь, опять шептал горячо: – О, чёрт! О, Господи! Блин, сдохну… Но вот, наконец, прошло восемь часов, и Саныч по-хмелился. Первая стопка не пошла, зато вторая прижилась. Наконец полегчало. Он посмотрел на экран телевизора. Там два оранжевых пятна, похоже, целовались. Саныч пригляделся: “Ёлки! Кэтрин Зета-Джонс!” – А жизнь-то налаживается! Вижу кой чего, – усмех-нулся Саныч, и уже более твёрдой рукой плеснул в стопку водки. – За самый новогодний фильм – “Зорро”! Когда фильм заканчивался, Саныч налил себе в тре-тий раз, полстопки, опорожнив бутылку, и – выпил. Нор-мально пошла. Он подошёл к большим настенным часам и разглядел, что уже восемь вечера. Через четыре часа наступит новый, 2012 год. Древние индейцы обещали конец света, и Саныч склонен был верить им. Поначалу не хотелось обращать на Новый Год внимания. Просто валяться и дохнуть себе дальше. Но водка зацепила. Депрессняк отступил. Здоро-вье поправилось. Мысли стали вменяемы. После водки по-чувствовал себя в твёрдом уме и трезвой памяти. И Санычу ох как не захотелось обратно в ад похмельный. Он был уве-рен, что все алкаши попадают в рай. Потому что муки за грехи свои принимают сполна при жизни, с бодунища. Но – только не на Новый Год! Одинокий, забытый, жалкий. В горячечных кошмарах, пожирающих его, стоит лишь на минуту забыться в дрёме. “Крюгер – мой Дед Мороз”. И вновь, отрывая жаркую голову от мокрой подушки, часто-часто дыша шептать: – О, чёрт… О, Господи… Блин, сдохну!Нет, только не сейчас, когда весь мир празднует. И Саныч, чувствуя прилив сил, стал собираться в магазин.

Он аккуратно спустился по ступенькам магазина и по-шёл к свету фонарей, растянувшихся вдоль дороги. Движе-ние на ней не было оживлённым, но всё же он опасался угодить под машину, не разглядев фар. И обрадовался, уви-дев фигуру, начавшую переход дороги. Саныч пристроился сзади и в конце чуть не упал, запнувшись о бордюр. “Вот наверняка кто-то увидел, и теперь засплетничает: Саныч-то до двенадцати наотмечался. На ногах не стоял”. Пришёл он домой злым. Включил телевизор. Подо-двинул табуретку, служившую столом. И плюхнулся в крес-ло, похожее на трон. Откупорив бутылку, налил стопку и залпом выпил, даже не запив. Потянул жадно ноздрями воздух и, шумно выдохнув, похлопал себя по колену. Эх, ноги, конечно, всё ныли. Саныч к этому уж привык (ныть они ещё весной начали). Но вот периодические прострелы острой боли вроде прекратились. – Так-то получше будет, – проговорил Саныч и пошёл в ванну – помыть-побрить тело к празднику. С расчёсанными, длинными, мокрыми волосами, благоухая подбритыми щеками и шеей (короткую бородку он оставил), Саныч вышел из ванной голым и направился к шкафу – одеваться во всё свежее. Одежда, провонявшая потом, осталась в тазу под ванной. Он надел лёгкие камуфляжные штаны и достал хра-нившуюся в распечатанной упаковке белую рубаху. Кри-стина – жена – подарила её на прошлый Новый Год. Са-ныч тогда померил рубаху перед зеркалом, и они на пару покивали головами: о, да, замечательно. И благополучно убрали её в шкаф для подходящего случая. Потому как Са-ныч настаивал, чтоб кульминацией праздника был фейер-верк из салатов. Уж раз-то в году можно пошалить. И вот подходящий случай настал. Он налил полстоп-ки, выпил и пошёл в маленькую комнату гладить рубаху, сорвав этикетку. Поглаженная рубаха осталась висеть на спинке стула, а Саныч отправился готовить праздничные блюда. Он прикинул, чем располагает. Гречка – очень полезно. Чёр-ный перец, горошек – очень душисто. Банка консервы “килька в томате” – очень экономно. Луковица репчатая – не гусь, конечно, лапчатый, но сплошь витамин. Масло растительное – живём, братцы! И хлеб чёрный, что всему голова. К тому же был чёрный крупно-листовой чай с аро-матом лимона, вместо которого были лепестки подсолну-ха. Это ему прочитал на упаковке один из редко заходящих знакомых. – Слепого каждый обмануть может, – сказал тогда Са-ныч. – Пахнет лимоном. Кому верить – тебе или нюху? Вообще, у Саныча друзей не осталось. Кто здравство-вал ныне, тем времени на него не хватало за своими житей-скими заботами. Да и интересы их разошлись. Понятия, если угодно. “Друганы” же, в основном новоиспечённые, что в последний год зачастили, имели острый нюх на ха-ляву. Появлялись цыганским табором, когда Саныч полу-чал деньги, и растворялись вместе с последней стопкой так внезапно, что дохнущий с бодунища Саныч, глядя на раз-руху в доме, гадал: а был ли мальчик? Когда гречка сварилась, Саныч насыпал меж газет-ных листов горошинки перца и пустой бутылкой раскатал перец в порошок. Затем ссыпал его в кастрюлю с гречкой, перемешал. Душистый аромат был восхитителен. Это вам не молотый, в упаковке. Тут и запах, и острота. Наложив тарелку простой гречки, пошёл в комнату, где импровизированный стол-табуретка, был уж накрыт. Нарезанный, подсоленный лучок в растительном масле. Открытая банка кильки. Кружка остывающего чая. Наре-занный хлеб. И вот, главное праздничное блюдо – гречка. Саныч надел выглаженную рубаху, налил и выпил стопку водки, закусив лучком. Затем достал из серванта чи-стую стопку и, поставив её на комод, налил до краёв водки, накрыв сверху куском хлеба. Кристина. Она умерла в фев-рале прошлого года. Спустя чуть более месяца, как подари-ла рубаху, что сейчас была на нём.

2.Кристина просто простыла. Поднялась температура. У неё были выходные, и за ненадобностью больничного они не спешили вызывать врача. Редко что ль люди просту-жаются. Тёплое молоко с мёдом, рюмашка водки с перцем на ночь. Но лучше не становилось. Становилось хуже. Тем-пература под сорок, Кристина вся горела. Через два дня, несмотря на протесты, Саныч вызвал врача. После осмотра её увезли в больницу. – Всё будет нормально, – сказал доктор. А на следующее утро, когда Саныч пришёл навестить жену, ему сообщили, что два часа назад она скончалась. Врач говорил тарабарщину о том, что грипп вызван виру-сом высочайшей вирулентности, из-за чего развилась мол-ниеносная смертельная геморрагическая пневмония… Доктор говорил это контуженному горем Санычу, и всё же тот запомнил сложные врачебные термины. Стран-ная штука – человеческий мозг… Они прожили с Кристиной всего восемь месяцев. Во-семь месяцев настоящей жизни из всех его бестолковых са-мостоятельных лет. Эх, если б только он не слушал её, если б только сразу вызвал врачей… Запил Саныч, когда все дела похоронные были завер-шены. Посадил тёщу, совсем не контачившую с бывшим мужем, отцом Кристины, на поезд Мурманск-Москва, и запил, вернувшись в опустевшую квартиру жены (со своей прежней он выписался). Просто снял намордник с демона, сидящего на плече. Отстегнул цепь, на которой собирался продержать его весь остаток жизни. И засинячил, затмив свой былой опыт. С работы его в марте сократили. Надоб-ность держать себя в руках днём отпала. Пособие безра-ботного у него выходило побольше прежней зарплаты. Так что за прошедший год он трезвел крайне редко. Денёк, и вновь пошло-поехало. Разве что, после инсульта не пил аж неделю.

Инсульт разбил его в сентябре. Он беспомощно валял-ся на полу целые сутки. “Друганов” скоро ждать не при-ходилось, деньги только закончились. “Друганы” волшеб-ным образом могли бы появится, займи он у кого-нибудь денег. А так, до выплаты пособия и думать нечего. Наконец, Саныч кое-как дополз до входной двери и ещё через пару часов умудрился открыть замок. Пожилая соседка, открыв дверь, была несколько обескуражена, обнаружив на своём пороге лежащего с ботинком в руке Саныча, коим он сту-чался к ней. Она-то и вызвала ему “скорую”. Через недельку Саныч двигался уже вполне самостоя-тельно. Правда, к вечно ноющим ногам добавились перио-дические прострелы острой боли. А вот со зрением совсем беда. Он практически ослеп. Только уткнувшись носом, мог разобрать, к примеру, название газеты. После инсульта, получив пособие, Саныч послал всех “друганов”, куда давно следовало. И продолжал посылать, пока те наконец не отвадились от визитов. Живя с Кристиной, он выпил всего дважды. На свадь-бе и на Новый Год. Банально, но был дом, куда хотелось возвращаться, где его ждали с работы. На которую он устроился после нелепой смерти Трескачёва. Да, все друзья ушли нелепо. Славный, будучи практически трезвым, так и вовсе попросту поскользнулся. “Эх, Славный. Эх, Кристина. Отметим Новый Долба-ный Год”. Саныч достал из серванта ещё одну стопку и, поста-вив рядом с “Кристининой”, налил до краёв водки, накрыв хлебом. Плеснул полную стопку и себе. “За вас, родные…“3.На Саныче была морская роба с застиранным до блед-ной голубизны гюйсом третьекурсника на плечах. Его порядком мутило. Вчера ему стукнуло восемнадцать. И теперь он шёл по узкому коридору ПТУ в гальюн – то ли покурить, то ли поблевать. На уши давил многоголосый гул. Туда-сюда двигались пацаны в форме. Мимо, посре-ди коридора – светлые гюйсы. То один, то другой здорова-лись, протягивая руку. Саныч буркал в ответ: “Здорово”, и брёл дальше. Тёмно синие же гюйсы больше жались к сте-нам. Топтались стайками у дверей кабинетов. Сегодня они рвались на урок. Вот два “третьяка”, словно акулы скольз-нув вдоль плотного косяка “перваков”, отделили одного лопоухого паренька лет пятнадцати и сунули ему под нос форменную шапку, наполненную лотерейками. “А там все билеты счастливые. Будет петь, плясать, иль лампочку задувать”, – мимоходом отметил Саныч и решил – сначала поблевать, а затем покурить. Раздался звонок на занятия. Не все “перваки” попадут на урок. Но основная масса двинулась в кабинеты. Саныч шёл против течения. В прокуренном гальюне стояли четверо. Два Лысых, так звали Саню и Рому, сокурсников Саныча. И два “пер-вака”. Блондину замазали макушку зелёнкой. Он прижи-мался к стенке, уставившись в пол. Лысые же горячо спо-рили, по очереди тыкая пальцами в грудь брюнета, второго “первака”. – А я настаиваю на зелёнке! – восклицал Рома. – Не могу согласиться. Нужно выстричь крест. – Для наглядности Саня вжикнул ножницами у уха “первака” и кивнул на блондина. – Глянь, что ты уже наделал, изверг. Он увидел вошедшего Саныча и сказал: – Здорова! Видал, измазал “первака”. Налысо-то он теперь добровольно подстрижётся, но на черепе зелёнку придётся наждачкой зачищать. – Всё по-божески. У него осталось право выбора, – сказал Рома. – Коль с этого года при поступлении в хабзу первый курс официально не стригут, то так тому и быть. Дело добровольное. Саныч, как считаешь? – Минуточку, – проговорил Саныч и, подойдя к уни-тазу, блеванул.

– Это всё алкоголь! – погрозил Саня пальцем брюнету. – Пьёшь водку? – строго спросил “первака” Рома. – Иногда, – пролепетал паренёк. – Детский алкоголизм страшен! Малыш, куда ты катишься? – досадовал Рома, затем обратился к Сане: – Братишка, давай по справедливости. Я зелёнкой, а ты крест. – Оставьте его, мы знакомы, – сказал Саныч, идя к умывальнику. – Блин, а чё молчишь то?! – воскликнул Саня. – А сам попробуй говорить, когда блюёшь, – сказал Саныч, умываясь. Оторвавшись от умывальника, он вытер рукавом лицо и, выдохнув, проговорил: – Вроде получше стало. – Саныч глянул на вымазан-ного зелёнкой блондина и усмехнулся. – А вы подонки. – Что есть, то есть, – согласился Рома, улыбаясь дву-мя железными зубами, вставленными вместо выбитых на первом курсе. – Ну, чё, пойдём, – кивнул Саныч брюнету и, двинув-шись на выход, сказал Лысым: – Я домой, бывайте. – Бывай, – дружно сказали Лысые. А брюнет позвал за собой блондина: – Немец. Измазанный зелёнкой “первак” с готовностью ото-рвался от стены, поспешив на выход. – Давай хоть покурим, Лысюша, – предложил Саня Роме. – Давай, Лысюша, – кивнул тот. – Немец, – усмехнулся Саныч, выйдя из гальюна. – А ты кто? – Я – Славный, – ответил брюнет. – Ну, звать меня Слава. – Так вот, Славный, валил бы ты с Гитлером домой. Ви-дишь, опять “день первака”, – сказал Саныч, думая, что хо-рошо – всё-таки не закурил. Вроде действительно легчает. Они вместе подошли к раздевалке. “Перваки” получи-ли свои шинели, а Саныч – куртку. – Пацаны, мармулеты есть? – спросил Саныч, когда они вышли на заснеженную улицу. – Чего? – не понял Славный. – Деньги, – пояснил Саныч. – На пиво. – У меня дома есть, ящика на полтора, – сказал Слав-ный. – Да только очереди такие… И продадут ли? Саныч хмыкнул, глянув на наручные часы: – Через полтора часа пиво привезут на “Гвардак”. Че-рез два – на “Фадеевку”. Кто в очереди стоит, тому не хва-тает. – А у меня хата свободна, – впервые за все время по-дал голос Немец. – Так едем же! – хлопнул обоих “перваков” по плечам Саныч. Славный с Немцем жили на одной улице. Оба перео-делись. И к магазину подъехали перед самым пивным за-возом. Саныч договорился на разгрузку машины. Немец, скрывающий зелёные волосы под задрипанной шапчон-кой, выглядел совсем ребёнком. Поэтому пиво с машины в магазин таскали без него. За что и получили полтора ящика без очереди. И, когда толпа жаждущих мужиков только на-чала давку в открывшихся дверях магазина, Саныч с “пер-ваками” уж отправились к Немцу. – Чё ты паришься из-за зелёнки? – спросил Саныч Немца, когда они допивали по второй бутылке. – Давай виски выбреем, и будет достойный панковский причесо-нище. У самого Саныча виски и макушка были выбриты, оставался лишь достающий до кончика носа чуб, который он откидывал с глаз то в одну, то в другую сторону. Допив третью бутылку, Немец согласился. Но не под бритву. В доме была только массажная расчёска, и Саныч взялся выстригать волосы через столовую вилку. Вышло довольно аккуратно. И ужасно. Что и требовалось. Захмелевший Славный был в восторге, и начал уламывать Са-ныча чтоб тот и его подстриг. И Саныч с вдохновением вы-стриг ему ирокез. Квартира немца была довольно убогой. Продавлен-ный диван, прожжённый сигаретами в двух местах. Допо-топная, пошарпанная мебель. Не было телевизора. Он жил вдвоём с отцом. – Бухает мой папаша по-чёрному, – сказал изрядно захмелевший Немец. – Как только восемнадцать мне стук-нет – подам на размен квартиры. Буду один в однокомнат-ной жить, как человек. А то ж это жопа какая-то, у меня даже штанов нет. И вправду, на Немце были штаны от “парадки”, что в хабзайке выдали. Не приглядываясь можно подумать, что это гражданские шерстяные брюки. – А чай! – усмехнулся Немец. – Какой редкостный чай в этом доме! Он подорвался и, сгоняв на кухню, вернулся с завар-ным чайником. – Вот, гляньте… – Немец открыл крышку. – О таком чуде вы даже не слыхали. В чайнике вместо заварки кисли разбухшие жженые сухари. – Не понимаю, – сказал Немец, – зачем жрать-то так? Папаше всё похрен. Отлежится иль дихлофосом похмелит-ся, с бодунища на меня наорёт, типа воспитывает, и айда дальше синячить. Не, как только стукнет восемнадцать – сразу на размен. Заживу по-человечьи. Худенький Немец едва не плакал пьяными слезами. Лет восемь назад Саныч случайно встретил его. Саныч тогда изрядно повеселился в Мурманске, и перед возвраще-нием в родной Североморск заскочил в магазин за пивком, здоровье поправить. Сразу на крыльце магазина откупорил бутылку и отпил треть. Глаза заслезились, он с облегчени-ем выдохнул и тут увидел пред собой собачьи глаза. Нет, перед ним стоял человек. Весьма помятый, небрежно одетый, с всклокоченными жиденькими волосами. Но взгляд у человека был собачьим. Так смотрит вечно голодный, битый пёс на беляш, который вы едите на привокзальной площади. Человек же смотрел на пиво. Саныч протянул бутылку кивая – бери. Собачьи глаза полыхнули счастливо и, если б у человека был хвост, он сейчас завилял бы им что есть мочи. Дрожащими руками человек осторожно, словно ожидая подвоха, взял бутылку и жадно сунул горлышко в рот. Запрокинув голову, он влил в себя всё пиво, пенящееся в бутылке. После, наконец оторвавшись от горлышка, стал глубоко вдыхать осенний воздух замешанный на выхлоп-ных газах. – Немец? – неуверенно проговорил Саныч. Жалкая улыбка вдруг застыла на лице помятого чело-века. – Да, – осторожно ответил он. За его спиной вдруг просигналила проезжающая машина, и Немец дёрнулся, как от удара током. – Я Саныч, помнишь хабзайку? – обрадовался встре-че Саныч. Немец втянул шею в плечи. Мимика лица его стала меняться с нереальной скоростью. Радость, страх, интерес, отчаянье, тоска. Снова страх, словно он вновь “первак” и сейчас его заставят тянуть лотерейку, а после задувать фары проезжающих машин. – Ну же, вспоминай, – сказал Саныч. – Мы со Слав-ным у тебя дома пиво пили. Я тебя ещё под вилку под-стриг. – А-а! – обрадовано воскликнул Немец. – Конечно, помню! Ирокез. Привет бра…(он осёкся, не решившись сказать – брат). Как ты? – Нормалёк. Сейчас, кстати, со Славным зависали. Тебя вспоминали. А ты и вот он. – Ой, – вообще оживился Немец. – Может, к Слав-ному поедем? Тысячу лет не виделись, хоть и рядом жи-вём.

– Не, Славный уже отходит, ему на работу завтра. – Ой, а я вчера так напился, так напился, – запричи-тал Немец. И было видно, что он не только вчера напился. – Я ж на бирже стою. Меня на курсы водителей направили. А я задвинул. Вот веришь, не пил не пил, а тут задвинул. Что теперь будет? – Не парься, – сказал Саныч. – Сейчас домой пой-дёшь, отлежишься, придумаешь отмазку. – Слушай, а может, ещё пивка? А то так хреново, прям сдыхаю, – занудел Немец. – Не, на пиво денег нет. Только на дорогу домой осталось. Немец тут же поблек, словно ему заявили, что рас-стрел всё же состоится. – Ну, тогда давай, – понуро протянул он руку Санычу. – Давай, – пожал руку Саныч и пошёл на вокзал. Когда пиво было допито, изрядно пьяный “первак” Немец остался дома, а Славный отправился провожать Са-ныча на Североморский автобус. 4. Саныч подошёл к настенным часам. 11:05. Меньше часа до Нового Долбанного Года. “Приглашу всех друзей, и закатим мы праздник на-стоящий”. Он достал ещё стопку, налил до краёв водки и накрыл чёрным хлебом. “Выпьем, Басуха”. И Саныч, налив себе, чокнулся с новой стопкой на комоде. Он пришёл к своему другу, однокласснику Басухе. Саныч только дембельнулся. Созвонились. И вот уж об-нимались на пороге. У Басухи со вчера сидели Золотник и Любочка. Похмелялись. Любочка успела навести красоту и выглядела свежо. Особенно на фоне пацанов. В комнате было сервировано две табуретки. На троих – шикарно. Они ломились от развороченных салатов, и прочих колбасо-разносолов. – Мой дембель отмечаете? – спросил Саныч, ставя литр водки под табуретку. Басуха, разливая из начатой бу-тылки по рюмкам, сказал: – А как же, корешочек. И заодно – пятую зарплату Зо-лотника. Дата громкая, грех не напиться. – Не напиться – всегда грех, – сказал Саныч. – Мы вот так в мичманской…- В контрадмиральской, – перебил его Басуха. – Да-вай так, тебе сейчас десять минут на дембельский альбом, и всё на этом. Брат, пойми, ты нас сейчас только загрузишь. Особенно Любочка будет в восторге от рассказов о матросе “Пупкине”. Всё понимаю, сам полгода назад дембельнул-ся. Мы после как-нибудь душевно вдвоём посидим. А сей-час втягивайся в жизнь гражданскую. Расслабься и балдей, корешочек. Саныч кивнул: – Да оно понятно. Только говорить-то мне пока не о чем. – А ты, братуха, слушай и поддакивай, – засмеялся Басуха и поднял рюмку. – За Грос-Адмирала Саныча! По-велителя морей и портовых шлюх! – Саныч сутенёр? – захихикала Любочка. – Дура! Саныч наше всё, – заявил Золотник, и они чокнулись. Пили, закусывали, и дым стоял коромыслом. – Ну, чё, Саныч, группу сколачивать будем? – спросил Басуха. – Можем сколотить хоть кордебалет, – усмехнулся Саныч. – До службы не успели, – продолжал Басуха. – Зато сейчас как жахнем! Золотник месяц назад гитару купил. У него кореш-барабанщик есть. Вроде толковый. Хоть с при-чудами. Ну, я, естественно – басуха. Всё готово, тебя ждали. Песен на службе написал?

– Есть пару вещей. – Надеюсь, не про товарища старшину? – рассмеялся Басуха. – Не, про стальные зубы и про кочергу, – сказал Са-ныч. – А как группу назовём? – Сейчас и придумаем, – предложил Золотник, укло-няясь от протянутой Любочкой шпротины на вилке. – На-пример: “Брынчащие Расчихвостики”. – “Мудящие параноики”, – сказал Саныч. – “Мутные зануды”, – уже смеялся Басуха. И пошла ржачка: “Пьяные Лошарики”; “Немного ту-поватые”; “Местами поломатые, частично похмелятые”; “В уматы набухатые”. Так они забавлялись с полчаса, хохоча, и перебивая друг друга. Пока Любочка не предложила: – “Твёрдый знак”. Прикиньте, как на концерте многоты-сячная толпа беззвучно скандирует название обожаемой груп-пы. Тысячи безмолвных ртов выдавливают твёрдый знак. – Точно! – кивнул Басуха. – Толпа народа исходит в беззвучном крике. Это просто фильм ужасов. Музыканты забрали их голоса. – Как концерт для толпы зомби, – проговорил Золот-ник. – Любочка, тащи дневник, поставлю тебе пятёрку, – сказал Басуха. – Ведь и написать-то название как легко!И в пепельнице окурком на пепле вывел: “Ъ”. И, велев ничего не трогать, вышел из комнаты. Вернувшись с фото-аппаратом, снял нарисованный “Ъ”. – Для истории, – пояснил Басуха. – И обложки первого альбома. Группа “Ъ” сыгралась быстро. Через три месяца репе-тиций был первый концерт. А через год сами записали маг-нитный альбом. Под одноименным названием группы. С исторической фотографией на обложке: “Ъ”. Группа успешно проиграла семь лет. Выступая на фе-стивалях и давая концерты в городах области. Записали на диски ещё два альбома. Но, в конце концов, развалились после смерти Басухи. Отношения внутри группы всегда были натянутыми. Золотник чудил со своим другом бара-банщиком. Саныч всегда был на своей собственной вол-не. И связывал их вместе лишь Басуха. Умеющий со всеми находить общий язык. При этом оставаясь не “и вашим и нашим”, а находящим компромисс в тёртых моментах и умеющим убедить, где надо. Саныч не мог припомнить в Басухе отрицательных качеств. Даже когда тот стал баловаться “винтом”. А после и героином. Затем Басуха просто, словно “поигрались, и будет”, прекратил торкаться. Частенько они с Санычем уходили в загулы. Пили по нескольку дней, не просыхая. После Басуха морщился, на-певая: мои почки – мои побочки. В конце концов, Басуху это достало, и он закодировался. А через месяц после трёхлетнего перерыва – вновь начел ширяться. Героином. Уж на всю катушку. И через полгода его почки, его побочки отказали. Он умер дома в постели. Мать закрыла ему глаза. Перед этим она зво-нила Санычу и просила, чтоб тот нашёл героин для сына, потому что иначе тот умрёт. Саныч нашёл, принёс. Но Басуха уже не дышал. Мать забрала “чет” и спустила ге-роин в унитаз. 5”Федот, и ты давай, подтягивайся к нам”. Саныч достал из серванта ещё стопку. Для друзей Федот был человеком открытым, словно дверь хлебосольного дома. Его зарезали в тридцать лет. Бы-товуха, по синьке. Одно время у Федота они собирались вшестером. Свой круг. Ну, и девки периодически заглядывали. Молодые, до всего охочие. Телевизор вечно настроен на музыкальный канал Wiva 2. – Новый клип. – OFFSPRING. – Ты не видел? Ага-ага! Висели у Федота всю зиму. Саныч тогда по вахтам работал. И все выходные проводил “в своём круге”. Про-пивали зарплаты по очереди. Деньги не переводились. И здоровье тоже. Отходили на работе, и вновь шли к Федоту, который, уволившись, получил денег, наверное, не один мешок. Но, как то уж к весне, Саныч пропустил пару разгуль-ных недель. Поднадоел уже бесконечный карнавал. Но всё же решил проведать друга. И, когда тот открыл дверь, стало сразу понятно, что дело плохо. По глазам. Они стали пу-стыми и стеклянными, как донышки бутылок. Саныч тут же сбегал за пивом. Лечить кореша. Федот сидел в полумраке за журнальным столиком. Горел лишь ночник над кроватью. И – тишина. – Чего телик не включишь? – спросил Саныч, ставя че-тыре бутылки на столик и присаживаясь в кресло. В малень-кой комнате теснились три кресла. Ну, да тут и не плясали. – Да, блин, – вздохнул Федот. – Такая ерунда вышла. Пришли два маляра. Ремонт-то в зале надо делать (ремонт надо было уж года пол как делать). А у них такая пила была. Как нить красная. Говорят: всё что хочешь, распилит, и следа не останется. Я спрашиваю: это как? Они: да вот так. И давай этой ниткой телик пилить. И мне интересно, я, дурак, им ещё помогал… Ну, и распилили, крест-накрест. Точно, следа не осталось. Только не работает теперь. Саныч пил пиво, слушал и удивлялся: что за нить-пила такая? Поднялся, подошёл к телевизору, потрогал. – Говорю – следов не видно, можешь даже свет вклю-чить, – попивая пиво, сказал Федот. И вдруг в полумраке Саныч увидел неподключенный шнур. Воткнул вилку в розетку, где-то даже опасаясь, что распиленный телик бабахнет. Но тот, конечно же, просто заработал. – Ух, ты! – обрадовался Федот. – Показывает. “Дело точно дрянь”, – подумал Саныч, возвращаясь в кресло. – Ты никого не видишь? – спросил Федот. – В смысле? – В кресле. – Федот кивнул на пустое кресло. – Нет, не вижу. А ты? – Дьявол там, – буднично ответил Федот. – Уже давно его вижу. Ты точно не видишь? – Нет. – У Саныча аж холодок внутри пробежал. Он потихоньку передвинул острую открывашку с середины столика к себе. – А я вижу. – Федот перевёл взгляд с кресла на столик. – И ещё, пробки крутятся… Он, поставив бутылку на столик, взял пивную кры-шечку и начал её гнуть туда-сюда. – Достала она крутиться, – сказал Федот. – И маляры эти на фиг тут не нужны. – Нет там никого. Хочешь, глянем. Они пошли. – Точно никого, – проговорил Федот, глядя на стены с ободранными обоями. – Вот и славно, – вздохнул Саныч, и они вернулись за столик. – Видишь ещё кого-нибудь? – Дьявола. Он что-то записывает. У него есть особый жур-нал. – Федот кинул на пол порванную надвое пивную пробку и уставился на пробку Саныча. – И эта крутится. Видишь? – Нет. – А у меня крутится, – Федот взял в руки и принял-ся гнуть новую крышечку. – И дьявол смотрит. Притаил-ся с ручкой в руке и смотрит. Наши имена написать хочет. Только он одни кликухи знает. “Прям языческое поверье, – подумал Саныч. – Чтоб дьявол не записал в свой журнал пьяницу, у каждого алка-ша должна быть кликуха”. Санычу пора было идти на вахту. Он, попрощавшись с Федотом, порвавшим и вторую крышечку, заскочил в со

седний дом – к Балагуру, общему другу, и рассказал, что случилось. – Одному ему дома оставаться нельзя, – заключил Саныч. Тогда всё обошлось. Федота увезли в больницу. А че-тыре года спустя его каким-то ветром занесло на непонят-ную квартиру, где пьяный хозяин и зарезал Федота кухон-ным ножом. 6.Было уже 11:45. Саныч выключил звук телевизора, чтоб не слышать пожеланий президента. “Иннокентий, Треска, давайте к нам скорей. А то одни на том свете Новый Долбаный Год отмечать будете”. Саныч достал ещё две стопки. Налил и накрыл их хле-бом. Плеснул себе, чокнулся с “новенькими”. – Проводим Старый Долбаный Год! – сказал Саныч и, выпив, подошёл к табуретке, закусил гречкой. Странное дело. Водка его пока совсем не брала. В 95-ом, осенью, к Санычу неожиданно заехали Ин-нокентий с Трескачёвым. Была пятница. И гости были удивлены, пройдя в прихожую и не услышав в квартире ничего, кроме бубнящего телевизора. – А где сабантуй? – спросил Сергей Трескачёв. – Сабантуй? – переспросил Саныч. – Ты о турецком султане? – О балтийском рабочем, – сказал Иннокентий. – Где девичий визг и мужское “Карамба!”? – Сами вы карамбы, – усмехнулся Саныч. – Чё в па-кетах принесли? – Три килограмма водки. Ну, и закусить, – сказал Треска. – А ты думал, мы с чекушкой в другой город по-пёрлись? – Я знал, – потёр ладони Саныч. – Вот сейчас и будет Карамба!

Он взял у гостей пакеты и пошёл в комнату – серви-ровать табуретку. Сидели тихо, душевно. Правда, в наивысшей лириче-ской точке Саныч достал гитару и спел свою песню: Выпьем по кружке портвейна,Сырок со мной преломи;Закурим потом папироскиЗабудем с тобой про часы.За окнами – ночка глухая,По стенке ползёт таракан,Срывается капля из кранаПоследняя в полный стакан.Эх, боль же моя ты кручина!Эх, ночка ж моя ты тоска…Сегодня у нас грустный праздникГрузчика и моряка.Налей же портвейн ещё в кружкиПустую бутылку – под стол.В тарелке скукожен огурчикПупырчатый он разносол.Скрипят, скрипят половицы -Иду за бутылкой другой.В Португалии не известныИнгредиенты такой.За окнами ночка глухая,Вьюга тоске подпевай;Срывается капля из крана -В стакане вода через край.Отложим проблемы на завтра,Забудем, что было вчера -Сегодня у нас грустный праздникГрузчика и моряка. А после сидели тихо, не доставая соседей записями тяжёлой музыки. Вспоминалось всё самое хорошее и ве-сёлое. Улеглись спать под утро. А, проснувшись к вечеру, похмелились парой рюмашечек – остатками с вчера. Да и сидели, отходя потихонечку, уставившись в телевизор, комментируя всё шутками-прибаутками. Позже наделали из иголок, спичек да бумаги дротиков. И метали их в на-рисованную на картоне мишень. Дурачились, смеялись, бегали к мишени и обратно, чтобы вновь метнуть дротик. Друзья остались в Североморске и на эту ночь. Смо-трели старый, чёрно-белый фильм “Муха”. На рекламе Са-ныч, выйдя на кухню, положил в сковородку строительный патрон и, установив её на включённую плиту, вернулся в комнату как ни в чём не бывало. Они продолжали смотреть фильм. Бабахнуло неожиданно даже для Саныча. А Инно-кентий с Треской так и вовсе подпрыгнули на диване. В похмельных шугняках их чуть инфаркт не хватил. Сначала они спорили: сперва расчленить Саныча или поджарить. А после смеялись долго, тыкая друг в друга пальцами: ну и труханул ты… а сам-то себя видел?.. да оба вы… а сам… И за одно передразнивали персонаж фильма “Муха”: “Хэлп ми! Хэлп ми!”Ну, а утром, позавтракав, друзья собрались, было, уез-жать домой, но тут с Мурманска приехал Славный. Треска его видел впервые, ну а с Иннокентием тот уж не раз куро-лесил, познакомившись через Саныча ещё перед службой. – Я остаюсь тут жить! – воскликнул Иннокентий, увидев две литровые бутылки водки в руках Славного. Славный, едва разувшись, прошёл на кухню, поставил водку на стол, снял с плеч рюкзак и достал из него ещё три литровые бутылки “Зверь”. – Карамба, – выговорил Саныч. – Вот это деловой подход, – одобрил Иннокентий. – Уважаю. – А я сваливаю, пока при памяти, – сказал Трескачёв, направляясь в прихожую. – Вы, походу, все отдыхаете, а у меня завтра понедельник.Вспомнив ту добрую встречу, Саныч погрустнел. Глянул на беззвучный телевизор и увидел, что президент за-вершил поздравление. По-быстрому прибавил громкость и уже под бой курантов плеснул себе водки. Он подошёл к строю накрытых хлебом стопок и, чокнувшись с каждой, сказал: – С Новым Годом, дорогие. 7.В новогоднюю ночь Саныч напился до беспамятства. Проснулся к вечеру первого января и продолжил. Он по-прощался с друзьями, выпив их стопки, да закусив чёр-ствым хлебом. С женой прощался после всех. – Думаю, скоро увидимся, Кристина… Саныч сходил в магазин за бутылкой и вновь напился до беспамятства. Естественно, второго числа проснулся с тяжелейшего похмелья. Праздник прошёл. Новый Долба-ный Год наступил. Деньги заканчивались. Похмеляться на них надо было грамотно. Плавно уменьшая дозу алкоголя, растягивая время меж выпивкой. Так, глядишь, и живым остаться можно. “Итак, операция аперитив”. В нём всего двадцать градусов, и Саныч купил три бу-тылки. Выпил две стопки подряд. Убавил звук телевизора. Шло какое-то старое кино о революционных матросах. Погасил свет и улёгся на кровать, не раздеваясь. Закрыл глаза, тут же провалившись в сон. А минут через двадцать в комнату вошёл усатый ма-трос в бескозырке, грудь – в пулемётных лентах. – Окопался, крыса тыловая! – грозно пробасил он, доставая из кобуры “Маузер”. – “Аврора” уж пятый залп дала, а он в подушку зарылся, шкура! Труса празднуешь? Да за такие дела – к стенке, гада! И революционный матрос навёл на Саныча огромный пистолет. – А-а-а! – выкрикнул Саныч и, оторвав голову от по-душки, ошалело заозирался по сторонам, пытаясь в полу-мраке разглядеть матроса. Из телевизора раздался выстрел, и кто-то басом ска-зал: готов хлопчик. Саныч шумно выдохнул, утерев со лба холодный пот. В его сознании словно закручивалась тугая пружина. Вот-вот лопнет иль сорвётся, разжимаясь; ракетой зашвырнёт сознание в соседнюю галактику. В воспа-лённом мозгу задребезжал шёпот, становясь всё громче и отчаянней: “Кто-то где-то точно есть, кто захочет тебя съесть. Кто-то где-то точно есть, кто захочет тебя съесть. Кто-то где-то. Кто-то где-то! Ктотогдетоктотогдето!!!Ктооотааа!!!!!Гдеееееетааааааааа!!!!!!!!!!”Саныч встал, обхватывая голову руками. Пошатываясь, подошёл к комоду, где стоял аперитив, и выпил стопку. “Бред, чистый бред». Он сел на кровать и “лентяйкой” чуть прибавил звук телевизора. На экране оранжевые пятна уж играли на гармошке. Саныч переключил канал. Криминальная хроника. Наркоман зачем-то пытался украсть в магазине собачьи консервы. “Дебил! Ну его на фиг, после таких новостей чёрт знает что приснится…”Саныч опять переключил канал. Судебное разбирательство. “За это надо вмазать”. Он вновь подошёл к комоду, налил стопку и махом выпил. “Сладкая, дрянь”. В голове, вроде, прояснилось. Мысли перестали путаться. На экране два оранжевых пятна визжали женскими голосами, перекрикивая друг друга. А грозное пятно-судья обещал всех оштрафовать. “Лучше б расстрелял”. Саныч опять убавил звук, переключил канал и лёг спать. Часа через пол он очутился в подъезде заброшенной многоэтажки. За ним гнался Мухтар. Жуткая зверюга. Овчарка с мордой бультерьера. “Наверное, я его консервы украл”. Саныч бежал вверх по ступеням на больных ногах, пролёт за пролётом. Чудовище Мухтар, цокая когтями по бетону, настигал его, жутко и часто дыша по-собачьи.

“Не отдам!” И вот Саныч выскочил на крышу. Всё, хана! Бежать больше некуда. Мухтар был уже тут. Оскалив страшные клыки, медленно двигался он на Саныча, злобно при этом рыча. А тот вдруг оказался у самого края крыши. Глянул вниз. Голова закружилась, внутри всё упало. Мухтар, гав-кнув бультерьеровой пастью, прыгнул на Саныча. – А-а-а! – подскочил Саныч на кровати. Ноги прон-зила острая боль, очередным гвоздём забитая в мозг. Тяжело дыша, он вытер ладонью мокрый лоб. Одежда мерзко липла к потному телу и при этом его бил озноб. Он забрался под плед, накрывавший постель. По телевизору, конечно же, шёл сериал про Мухтара. “От этого фильма и на трезвую голову свихнуться можно”. Саныч понял, что так дело не пойдёт. Так он не поспит. А сил совсем нет. Надо просто напиться и вырубиться. Он поднялся и, взяв бутылку, стал теперь уж пить из горла, переключая каналы телевизора. В голове прояснилось. Он даже закурил. Пока такие бодряки, Саныч решил заныр-нуть в ванну, смыть вонючий пот. Умиротворяюще журчала вода. Тело прогревало до ко-стей. Пар замутил зеркало над умывальником. – Зачем вы нас бомбили? – раздался женский голос. Саныч резко открыл глаза. Оказалось, он опять вы-рубился, разомлев в горячей воде. Сразу вспомнилось, как много людей умерло вот так, с бодунища в ванной. Он пе-рекрыл краны и выдернул пробку, спуская воду. “Подыматься из ванной осторожно, чтобы голова не закружилась”. Саныч натянул чистые спортивные штаны и футбол-ку. На кухне взял вторую бутылку. “Напиться и забыться”. На кухонном столике наткнулся на пакетик с сушёны-ми кальмарами. “Идеальная закуска – солёное к сладкому аперитиву”.

Саныч прошёл в комнату и включил свет. “На фиг надо в темноте сидеть!”Выпив полбутылки, он уже с усмешкой думал о недав-них бредовых кошмарах. “Кошмар за собственные деньги. Столько бабок ис-тратил, чтоб перепугать себя до смерти. Ад для идиота”. Саныч засунул в рот ломтик будто резинового кальма-ра, долго жевал его и, запив из бутылки, выдохнул: – Красота. “Хоть бы одна сволочь завтра в гости зашла, а то у меня точно крышняк съедет в четырёх стенах”. Он допил бутылку и выпил из новой с четверть. И всё же оставил на опохмелку. Убавил звук телевизора и, зава-лившись в кровать, теперь уже уснул по-настоящему. Ему снилась всякая галиматья, но на этот раз он не подрывался ошалело. Проспал часов шесть. И, просыпаясь, почувство-вал, что ему, конечно же, хреново. Но на кухне ещё оста-вался аперитив, который предстояло растянуть на сутки. Похмелившись двумя стопками, Саныч даже поза-втракал остатками гречки. К вечеру, когда аперитива осталось на пару стопок, началось продолжение кошмара за свои деньги. Его вновь рубило, глаза закрывались. Саныч держался, что было сил. Ходил кругами по комнате. Стены и потолок давили. Ноги болели, голова кружилась. Шатаясь, он волочился бле-вать в туалет. Его выворачивало уже лишь водой и желчью. Саныч умывался, отсмаркивался, трясясь всем телом. За-глядывал в зеркало, пытаясь рассмотреть свои глаза. Вос-палённые, красные, безумные, испуганные. Но ничего различить не мог. В конце концов, он разом прикончил остатки бутылки. “Всё, финиш. Операция “Аперитив” провалилась”. Полегчало на пару часиков. Затем стало рубить всё сильней. Но пока он бодрствовал, удавалось кое-как кон-тролировать мозг. Отгонять навязчиво крутящуюся по кру-гу ахинею.

“Сколько будет литр пива, литр пива, литр пива? Сколько будет литр водки, литр водки, литр водки? Сколь-ко будет литр пива?.. Тфу ты! Бред! Я нормальный. Вон кровать. Вон телевизор. Я контролирую ситуацию. Надо проблеваться и полегчает”. Но было уже совсем нечем блевать. Тогда Саныч вы-дул из чайника на кухне с литр воды. “Сколько будет литр воды, литр воды…” Словно в голову забрался враг и, пытаясь свести с ума, нашёптывает эту бредятину. “Тьфу ты! Бред! Я нормален. Я силён. Меня хрен с ума сведёшь. Минут через пять можно идти блевать. И тогда станет легче. Надо прочистить желудок. А когда я отойду – пойду на обследование. Не всё потеряно. Зрение восста-новится. Глаза в порядке – врач сказал. Всё дело в мозгу. А мозг развивается до сорока пяти лет. Я смогу. Я преодолею. Я выберусь. Я буду вновь хорошо видеть. Лучше прежнего. Как орёл. Большой орёл. Я буду видеть сусликов с высоты. Они такие мелкие, шустрые. А я их вижу… Тьфу ты! Бред! Надо поблевать”. Саныч проблевался, и ему действительно стало легче. Бороться со сном больше не было сил. И он решился. Тем более что, похоже, действительно полегчало. Оставив теле-визор неразборчиво шептать, забрался под одеяло, не раз-деваясь, и тут же уснул.8.Саныч проснулся, почувствовав, что за ним наблюда-ют. По спине пробежал холодок. Оторвав лицо от подуш-ки, он обернулся. У кровати стояла Кристина, тепло ему улыбаясь. Комната освещалась только экраном телевизо-ра. Мебель виделась лишь призрачными контурами. А вот Кристину Саныч видел чётко и ясно. – Здравствуй, дорогой, – проговорила она. – Здравствуй, ты как здесь? – Саныч сел на кровати. – Замечательный ты нам Новый Год устроил.

– Долбаный, – поправил кто-то из коридора. – Ты не одна? – покосился Саныч на дверной проём комнаты. – Мальчишки тоже все пришли, – сказала Кристина. – Мнутся в прихожей. – Так вы… – Нам всем тебя не хватает, – перебила его жена. – Ты молодец, такой нам праздник устроил. Мальчишки, хватит там торчать, вы ж к другу пришли! И в комнату один за другим прошли: Иннокентий, Басуха, Федот, Славный и Треска. Саныч видел их так же ясно, как Кристину. – Оторвались путём! Ты не меняешься, чувачок, – сказал Басуха. – Я так рад вас видеть… – прижал руку к груди Са-ныч. – Никому, кроме вас, я на хрен не нужен. Чёрт, у меня бардак тут… – Мда-а… – покачала головой Кристина. – Бардачи-ще. Милый, ну нельзя ж так запускать квартиру. Давай мы сейчас всё уберём. – Нет. Вы гости. Я сам. – Милый, с каких это пор я в этом доме – гости? – Ну, с тех… – Саныч замялся. – Тебя так давно не было. Я сам хочу всё сделать. Ты отдыхай с дороги. – Хорошо, убирай всё сам, но хоть помытую посуду протереть позволишь? – Конечно, – улыбнулся Саныч. – А вы, пацаны, пока телик посмотрите, покурите. Я по-быстрому. – Базара нет, – сказал Басуха, плюхаясь в кресло. – Мы хоть вечность ждать можем, не запарившись, – хохотнул Трескачёв, усаживаясь на кровать с остальными друзьями. – Чего смотреть будем? – спросил Славный. – Симпсонов, конечно, – ответил Иннокентий.- Интеллектуальное шоу Щекотки и Царапки! – по-тер ладони Федот.

– Точняк, мультики! – Басуха взял пульт, переключил канал и прибавил громкости. Шоу началось. Кот с мышью принялись друг друга ду-басить, резать, взрывать и расчленять. – Мальчишки и есть мальчишки, – улыбнулась Кри-стина. Саныч взял табуретку и со всем содержимым унёс на кухню. Переполненную пепельницу вытряхнул в мусорное ведро. Вернувшись в комнату, вручил её сидящему с краю на кровати Иннокентию. – Курите, парни. И, подойдя к комоду, собрал стопки. Грязная посуда перекочевала на кухонный стол. Пустые бутылки – под ра-ковину. Протёр комод от красных пятен аперитива и хлеб-ных крошек, которые прежде и не заметил бы. Подмёл в комнате, пацаны поднимали ноги, чтоб не мешать. А сами гоготали, глядя шоу, толкая друг друга в бок и тыкая в экран. Саныч подмёл на кухне и в коридоре. В маленькой комнате не стал. Там порядок, туда он вообще заходил крайне редко. Дело дошло до посуды. Он начал мыть стопки, а Кристина брала их тонкими пальчиками и протирала маленьким по-лотенцем. Протирала и, молча улыбаясь, смотрела на него. Саныч не знал, как начать разговор. Вопросы, вертящиеся на языке, он задать не решался: “Как жизнь? У тебя всё в порядке? Ты останешься?” А Кристина стояла, молча, с едва заметной улыбкой на губах, и вытирала посуду. Когда всё было перемыто, он сказал ей “спасибо”. И принялся раскладывать тарелки по подвесным шкаф-чикам. – Не за что, – сказала Кристина, поцеловав его в щёку. – Колючий какой. – Сейчас побреюсь. – Да уж после. Ты ещё ванну прими, к тебе ж друзья пришли. – А, ну да, да… После!

Они с Кристиной прошли в комнату как раз в тот мо-мент, когда закончился мультфильм. – Ну, вот и всё, Саныч, – сказал Басуха. – Шоу закон-чилось, нам пора уходить. – Как – пора? – удивился Саныч. – А поговорить? – Не, братуха, пора нам, – сказал Иннокентий, поды-маясь с кровати. – Да как же так? – проговорил Саныч. – Не парься, – сказал Федот, тоже вставая. – Сам к нам в другой раз придёшь. Наболтаемся. – Как же я… – замялся Саныч. – Поверь, всё просто! – подмигнул Иннокентий. – Я б не уходил после Шоу, – сказал Треска, – если бы во мне из тысяч личностей в тот день, с Аркашей, другая бы стояла у руля. – Давай, дружище. До встречи! – проговорил Слав-ный. Друзья двинулись в коридор. И Саныч увидел дыру от арматурины в затылке Славного. – Кристина, – позвал Саныч. – До свидания, милый, – ответила она, выходя за пар-нями. Саныч, плюхнувшись задницей на кровать, тупо уста-вился на погасший экран телевизора. “Как же так?” Он вдруг вскочил и ринулся в коридор. Но там уж нико-го не было. Вернувшись в комнату, Саныч уселся в кресло. – Пожар! Пожар! – донёсся с улицы крик. Саныч, вскочив, подбежал к окну, отдёрнул шторы, но ничего не увидел. – Пожар! Пожар! Крик раздавался, похоже, у самого окна. Этаж – восьмой. “Опять бред?” – Пожар! Пожар!

“Нет, не бред, это же голос Иннокентия!” Саныч, быстро справившись с щеколдами, распах-нул оконные рамы. В комнату вместе с ветром ворвался январский мороз. Перегнувшись через подоконник, Са-ныч глянул вниз. Точно! Иннокентий полз по стене, как человек-паук. “Во чудик-то, а через двери нельзя?” – Ты чё орёшь? Давай, лезь уже. Восьмой этаж не шутка, – сказал Саныч, готовый подхватить друга. – Вот, делать-то тебе нечего. Иннокентий наконец ухватился пальцами за жестяной карниз, и Саныч, дотянувшись до плеч куртки-косухи, потянул друга вверх. Поднял его легко, как пушинку. Они оказались лицом к лицу. И чёрт! Это был не Иннокентий. Очень похожая на него тварь. Не Иннокентий! Бледное с синевой лицо. Вместо глаз – чёрные угли. А раздвинувшиеся в ухмылке губы обнажили жёлтые клыки. Саныч с силой оттолкнул от себя тварь. Та судорожным рывком попыталась удержаться, но лишь чиркнула когтями по карнизу и с животным визгом полетела вниз. Саныч, спешно закрыв окна, отбежал вглубь комна-ты, вскочил на кресло, поджал колени к подбородку и об-хватил их руками. Его сильно трясло. Из кухни послышалось позвякивание бутылок. Са-ныча заколотило так, что зубы застучали. А с кухни всё доносилось какое-то шевеление да бутылочное клацанье. И оно становилось многочисленней. Словно кто-то уже ворочал мешок бутылок. Вдруг ворочанье прекратилось и раздался позвякивающий… шаг. Затем другой. Третий. Саныч полуслепыми, огромными от ужаса глазами, уста-вился на дверной проём. И через пару секунд там появил-ся монстр. Саныч видел его так же ясно, как и Кристину только что. Трансформер из бутылок. Ноги и руки были из водочных литрух, толщиной по четыре бутылки. Боч-кообразный торс – из пивных. Голова – из четырёх винных бутылок донышками вверх. И на них лежали две пла-стиковые бутылки, внимательно смотрящие на Саныча глазами-пробками “Джин-тоник”. Трансформер замер в дверном проёме. Только стоял и смотрел, перекрыв выход из квартиры. Вдруг Саныч услышал скрип кровати в маленькой комнате. Затем донеслись шаги. “Это ещё кто?!” Саныч решил прорываться, пока не поздно. Надвига-лось что-то совсем нехорошее. Что-то похуже стеклянного трансформера. Он пружиной выбросился с кресла и что есть силы, с лёту, ударил кулаком в бутылочную рожу. Та разлетелась вдребезги. Глаза “Джин-тоники” полетели в разные сторо-ны. Разбитую, порезанную руку Саныча обожгла боль. Но левая уже наносила удар в предполагаемую печень транс-формера. Несколько пивных бутылок разбилось, но тварь даже не шелохнулась. Вдруг, молниеносным взмахом, трансформер слов-но хлопнул в ладоши над головой Саныча, и на того по-сыпались осколки стекла. Монстр прижал руки-розочки остроугольными огрызками битых бутылок прямо к горлу Саныча. Тот отпрянул назад. Трансформер остался на ме-сте, неподвижен, держа пред собой руки-розочки. Дверь маленькой комнаты, скрипнув, отворилась. Саныч запрыгнул на кровать, капая на смятые простыни кровью из разбитых рук. Кроме того кровь сочилась из по-резов на ухе и щеке, получившихся после битья бутылок над головой. Из маленькой комнаты медленно вышел фантом. Ти-хонько покачиваясь и болтая безвольными руками. Голова опущена. С длинных, мокрых волос капала вода (или пот? косуха-то на нём сухая). Он подошёл к окну и, повернув-шись в сторону Саныча начал мычать. “Зомби, похожий на Иннокентия. Эту тварь я не пу-стил в окно”.

Вдруг на всю громкость включился телевизор, ди-намики взорвались захлёбывающимся лаем. Саныч по-смотрел на экран. Мухтар с мордой бультерьера неистово рвался в квартиру. Прыгал, бился мордой об экран по ту сторону. Он уж расколошматил морду в кровь и только остервенел от этого. – Ааааф! Ррррр! Ааааааф!!! – захлёбывался Мухтар. Кинескоп под таким бешеным напором долго не протянет. Глаза собаки безумны. Зрачки, как у хамелеона – сами по себе вращались в разные стороны. “Любимчик домохозяек – долбаный лунатик”. Фантом, перестав раскачиваться, резко откинул голо-ву назад. Мокрые волосы, разбрызгивая пот веером, подле-тели вверх и упали ему за спину. Фантом медленно поднял голову и в Саныча вонзился взгляд выжженных глазниц. Но тварь явно не слепа. Две чёрные дыры внимательно смотрели на Саныча. А Мухтар продолжал биться в экран. Неожиданно фантом, печально улыбнувшись, сказал: – Одно и тоже. Пустышка борется за свою никчёмную жизнь. Кровища… – Фантом подавил зевок. – Не впечат-ляет. Чего безобразничаешь? Коль самоубийца, так и пры-гай уже в окно. Как дружок твой, Иннокентий. – Я не самоубийца, – сказал Саныч, понимая, что фантом услышит его сквозь безумный лай Мухтара. Фантом рассмеялся: – Не самоубийца… Ты с пятнадцати лет шёл к этому дню. Это твой мудацкий смысл жизни. Медленно, потихо-нечку. Бухал всё, что горит, шипит и пенится. Жра-жрал-жрал. В сопли, в слюни, в уматень. Вот и финиш. Ты жал-кий инвалид без будущего. На хрен никому не нужный. Ты – кусок тухлого мяса, которое всё ещё ползает и воняет. За пособием – за бухлом, за пособием – за бухлом. Человек разумный? Нет, мясо ты тухлое! Всё, цель жизни достиг-нута. Верной дорогой дошёл, товарищ! Всё! Ручка! Всему миру на тебя плевать. И это у вас взаимно. Так чего пы-жишься? Сдохни уже.

У Саныча обмякли руки. Кровь стекала по пальцам, окрашивала бурым простыню. – Да, – кивнул Саныч. – Не ужились мы как-то с белым светом. Да и пошло бы оно всё. Уйди от окна. Я выпрыгну. Фантом кивнул и отошёл к стене. Саныч, вздохнув, сделал шаг вперёд. И в этот миг раздался звонок в дверь. Саныч уже забыл, как он звучит. Замер, опешив. Не пока-залось ли? Нет, ещё звонок. Он глянул на дверной проём, который перекрывал трансформер, и тот тут же, гремя сте-клом, рассыпался. Бутылки раскатились в разные сторо-ны, став просто хламом. Мухтар вдруг заткнулся. Перестал биться в экран и, заскулив, убежал куда-то, поджав хвост. Фантом усмехнулся: – Ага, иди, открой. Это к тебе ад за твои деньги при-шёл. Теперь он с тобой будет вечно. Будешь миллиард лет блевать. – Фантом вдруг согнулся, и его вырвало зелёной слизью. Подняв лицо, он продолжал, отплёвываясь: – Ми-нутку отдышишься, и опять миллиард лет блевать. Фантома опять вырвало. Звонок в дверь повторился, и Саныч, спрыгнув с кровати и переступая бутылки, пошёл в коридор. – Ну да, ты прав, там не ад! – выкрикнул за спиной фантом. – Это – так называемое спасение. Но оно гораз-до страшнее ада. Это – твоё небытие на пороге. А как же смысл жизни?! Выходит, жил впустую. Ты должен прыг-нуть. Иначе выйдет, что и не жил ты прежде вовсе. Всё в мире имеет смысл. И, коль существование твоё было бес-смысленно, ты и вовсе себя сотрёшь. Одумайся, у тебя ещё есть возможность остаться прахом здесь. Откроешь дверь – исчезнешь, как и не было тебя. – А может, Треска прав. Во мне тысячи Санычей. И прежний, осев на дно, уступит место у руля другому, – про-говорил Саныч и открыл входную дверь. На пороге стояла Оля. Та самая, что была при эпилеп-тическом припадке Саныча, случившимся перед нелепой смертью Славного.

– Здравствуй, дорогой! Тысячу лет тебя не видела. С Новым Годом! – сказала она, не разглядев Саныча во мраке коридора с ярко освещённой лестничной пло-щадки. Саныч включил свет. Оля ахнула. – Что с тобой? Кровь… На тебе лица нет. – С монстром дрался. Я уже в окно прыгать собрался. И тут ты. – Какой монстр? – спросила Оля, проходя в коридор и прислушиваясь. – Один из бутылок. Другой – фантом. Или зомби. – Какие зомби… – Оля посмотрела в стеклянные гла-за Саныча. – Успокойся. Теперь всё хорошо. Она, закрыв входную дверь, повела Саныча в ком-нату.- Тут много бутылок от трансформера валялось… – Кивнул Саныч на пол. Оля увидела три разбитые бутылки аперитива. – Блин… – прижала ладошку к губам Оля, пройдя в комнату и увидев простыни в крови. Она усадила Саныча на кровать, убрав с неё на пол пепельницу с окурками и, достав из сумочки мобильник, вызвала “Скорую”. – А там… – Саныч кивнул на окно. – Фантом был. И Мухтар в телевизоре. Оля перемотала изрезанные руки Саныча простынёй. И убедилась, что раны на голове не серьёзные.9Наступил март. У Саныча даже долгая депрессия прошла. Своё сорокалетие он отметил вдвоём с Олей, за чаем с тортом, в который воткнул единственную най-денную большую свечку. Ноги продолжали болеть, да и видеть он лучше не стал. Оля всё настаивала, чтоб он лёг в больницу на обследование. Саныч упирался. Не хотелось вновь врачей даже видеть. Но, в конце концов, сдался.

– Лягу, – сказал он. – Через недельку этим займёмся, хорошо? Надеюсь, ты не сожжёшь квартиру небрежной си-гаретой, пока меня не будет? – Я уж три года не курю. Сам не начни в больнице ды-мить. – Это у них первым делом. Сначала больному суют си-гарету, а затем всё остальное: градусник, укол, утка, – ска-зал Саныч. – Кстати, давай уже испытаем эту клавиатуру для слепых. – Брайлевская, – уточнила Оля. – Давай испытаем. Думаю, у тебя выйдет отличная книга. Оля подключила только что купленную клавиатуру к ноутбуку. Саныч, выискивая на ощупь, и в тоже время ут-кнувшись в кнопки носом, чтобы разглядеть буквы, начал выбивать название будущей книги: ТРЕМОРИАДА. 2012 год, апрель. ЖИВАЯ ЛИТЕРАТУРАНовая независимая премияСуществует с 2010 годаУчредители:издательство “Э.РА”, сайт “Гуманитарный фонд”,литературный клуб “Последняя среда”.