Они подошли к тюрьме, стоявшей на Ньюгейт-Стрит, и вскоре стало ясно, что сегодня был необычный день. В церкви звонили в колокола, и многочисленная толпа, еще бо́льшая, чем та, что собиралась во время демонстрации ткачей, блокировала все подходы к тюремным воротам.
Анри казалось, весь Лондон вышел на улицы: мужчины, женщины и дети были одеты в лучшие наряды, словно собрались в храм, а потом на пикник в парк и прогулку на лодке по реке.
– Святой Боже! – воскликнул месье Лаваль. – Сейчас будут казнить осужденных.
На лестнице появился узник, вызвав рев толпы, в котором смешались радость и порицание. Несмотря на кандалы, сковывавшие человека по рукам и ногам, он был одет как денди. Через силу подняв руки, он улыбнулся собравшимся, в этот момент напоминая короля, приветствующего подданных.
Потом под насмешки и свист толпы узника свели вниз и посадили на старую телегу, где его ждал длинный деревянный ящик. Анри с ужасом понял, что это гроб. В нем осужденного должны были похоронить.
Но мужчина не обращал внимания на домовину, он смеялся и шутил с солдатами, старательно уворачиваясь от летевших в него гнилых фруктов и экскрементов. Когда телега двинулась в путь в окружении солдат, вооруженных пистолетами и шпагами, толпа ринулась за ней.
– Как далеко находится виселица? – спросил Анри у седого старика, стоявшего рядом с ним.
– До Тайберна две мили. Однако они будут останавливаться у каждой таверны, поэтому дорога займет не менее трех часов. Ему купят столько пива, что он будет мертвецки пьян, когда окажется на виселице. Ублюдок еще легко отделался.
– Что за преступление он совершил?
– Говорят, убил женщину, хотя он отрицает это. Она была шлюхой, но никто не должен так умирать.
– А почему такому грешнику покупают пиво?
– Они приходят сюда ради зрелища, – ответил старик. – Они хотят увидеть, как он намочит штаны.
– От страха?
– Нет. Когда он немного повисит, станет понятно, что он наконец помер, – буркнул старик.
Анри наблюдал за шумящей толпой, чувствуя, что к горлу подкатывает тошнота. Насколько бы ужасным ни было его преступление, как могут люди так карать себе подобных? А что, если этот человек невиновен? Анри старался не думать о том, что его друг тоже может подвергнуться столь жутким насмешкам и бесславной смерти.
Когда толпа немного поредела, они с месье Лавалем смогли протиснуться к тюремным воротам. Они еще не подошли к лестнице, а юноша уже различил крики узников. Ему казалось, они вот-вот должны войти в ворота ада, только эта преисподняя находилась на земле в двух милях от его дома и всего в нескольких сотнях ярдов от самого красивого здания, что он когда-либо видел. Месье Лаваль сказал ему:
– Это собор Святого Павла. Мы сможем потом там помолиться.
Отдав шесть пенсов за вход, они пошли вслед за толстым краснолицым тюремщиком по коридору к камерам. Вонь и шум были невыносимы. Месье Лаваль протянул Анри платок.
– Зажми нос, парень, – сказал он. – Здесь можно легко подцепить какую-нибудь заразу.
Тюремщик отпер тяжелую металлическую дверь и провел их в камеру. Это было большое каменное помещение. Свет в него проникал через два маленьких зарешеченных окошка высоко под потолком. Поначалу глаз ничего не различал в полумраке, но по мере того как их зрение начало привыкать к плохому освещению, они поняли, что в камере находится несколько десятков человек, прикованных цепями к стенам. Большинство узников были полностью обнажены, тела покрывала лишь их собственная грязь. Все выглядели одинаково отчаявшимися и голодными. Они гремели цепями и просили дать им еды, воды, табака и джина. Пройдя немного вперед, старик и юноша обнаружили Ги, лежавшего на грязном полу.
Анри потряс его за плечо.
– Это я и месье Лаваль. Мы пришли помочь тебе.
Повернув голову, Ги посмотрел на друга.
– Оставьте меня, – простонал он. – Тут уже ничего не поделаешь.
– Мы принесли еду.
Вид свертка, который месье Лаваль достал из-за пазухи, заставил всех узников податься вперед. Они начали громко кричать и греметь цепями. Ги схватил сверток, разорвал его и начал быстро запихивать хлеб с сыром в рот. Когда он проглотил последний кусок и убедился, что крошек тоже не осталось, то выхватил из руки Анри бутылку с портером, зубами сорвал крышку и выпил содержимое в четыре глотка, тяжело дыша после каждого из них. Ги закончил трапезу, громко рыгнув, чем вызвал одобрительный гул сокамерников.
– Где твоя одежда? – спросил месье Лаваль.
– Если ты не можешь заплатить, когда попадаешь сюда, они забирают твое шмотье в счет оплаты, – ответил Ги, повалившись на пол. – Они стервятники. Коль не в состоянии платить, не получишь ни еды, ни воды, ничего. Но кому какое дело? Я все равно умру, здесь или на виселице.
– Мы принесли деньги, чтобы тебя выпустили под залог. Ты сможешь выйти отсюда завтра.
Ги покачал головой.
– Моя мать уже предлагала деньги. Они не взяли.
– Мы хотя бы попробуем. В чем тебя обвиняют?
– В организации беспорядков, краже, нанесении ущерба собственности, соучастии в убийстве. На меня повесили все грехи, которые только есть на свете.
– Разве среди твоих дружков нет никого, кто мог бы дать показания в твою пользу?
– У нас каждый сам за себя. Да и кому нужен нищий француз?
На лице Ги отразилось такое страдание, что Анри понял: ему никогда не удастся забыть это.
– Спасибо за то, что пришли и принесли еду, друзья, – наконец сказал Ги. – Простите, что наговорил вам ерунды. Я был дураком и, как глупец, заслуживаю смерти. Позаботьтесь ради меня о моей матери.
Сказав это, он опустился на пол и свернулся калачиком, прижавшись лбом к коленям и прикрыв лицо рукой. Месье Лаваль двинулся к двери, но Анри не смог сойти с места.
– Мы вытащим тебя отсюда, я обещаю, – прошептал он.
* * *
Мужчины молча прошли по мрачным коридорам и спросили у ворот, с кем они могут встретиться по поводу залога. Им сказали, что для этого нужно поговорить с судьей, но его сейчас нет. Когда они начали настаивать, отказываясь уйти, пока им не дадут поговорить с кем-нибудь, обоих провели в кабинет, где на столах были навалены кучи бумаг и папок, и велели ждать.
Прошло полчаса, потом еще столько же, но никто не приходил. Наконец из-за двери высунулся клерк с бледным лицом. Явно удивившись, он спросил, что они там делают и кого ждут.
Прошло еще двадцать минут, прежде чем он вернулся с новостями.
– За Ги Леметра залога нет, – сказал он. – Судья его отклонил.
– Но мы ведь можем написать апелляцию? – спросил месье Лаваль.
Мужчина пожал плечами.
– Я тут помочь не в силах, – ответил он. – Это решение суда.
* * *
Когда они вышли из ворот тюрьмы и вдохнули полной грудью чистый воздух, солнечный свет и беззаботные трели птиц в кронах деревьев, казалось, насмехались над ними. Они двинулись в обратный путь по Ньюгейт-Стрит, погруженные в свои мысли. Как и было уговорено ранее, старик и юноша поднялись по величественным ступеням собора, миновали портики и вошли через высокие деревянные двери в огромный зал, погруженный в тишину.
Месье Лаваль двинулся к ближайшей скамье и, встав на колени, склонил голову в молитве. Анри застыл на месте, едва дыша. Он залюбовался красотой внутреннего пространства собора, затейливой резьбой на мраморных стенах и квадратных колоннах, вздымающихся на огромную высоту и подпирающих многочисленные арки, расписанные библейскими сценами в красках всех цветов радуги.
Красота этого места заставила Анри заплакать. Он почувствовал легкое головокружение, словно попал в какой-то параллельный мир. И тут юноша услышал собственный голос, который эхом отразился в огромном пустом зале.
– Pour l’amour du ciel, je vous en prie, sauvez mon ami!
Месье Лаваль обнял его за плечи и прошептал:
– Тише, тише, парень, пойдем со мной.
Старик вывел его наружу и посадил на лавку, освещенную ярким солнцем. Сев рядом, месье Лаваль решил подождать, пока Анри успокоится.
* * *
После посещения тюрьмы у Анри осталось затаенное чувство гнева. Он уже давно потерял веру в Бога, но теперь начал молиться каждую ночь. Хотя это были скорее не молитвы, а яростные протесты против несправедливости, царившей в мире, и жестокости наказания, которое постигло невиновного молодого человека. Единственной ошибкой Ги было то, что он пытался сделать мир более справедливым. Возможно, он действовал сгоряча и недостаточно обдумав свои поступки, но его мотивы были чисты. Почему же Господь так ужасно обошелся с ним?
Месье Лаваль пытался убедить Анри, что негласно делается все возможное для освобождения Ги. Французская церковь организовала регулярные передачи еды и воды для Ги. Также в суд начали писать письма, предлагая значительно бо́льшую сумму залога, чем мог дать месье Лаваль.
Анри и месье Лаваль попытались узнать подробности у работников, участвовавших в протестах в ту ночь, но никто не признавался, что видел что-то, когда угрожали жене ткача. Большинство этих людей боялись тоже угодить за решетку, потому и отрицали всякую причастность к данному делу.
В конце концов нашелся один ирландец, утверждавший, что Ги к этой истории не имеет никакого отношения, поскольку он лично видел его в «Дельфине» в то время, когда происходили беспорядки. Ирландец даже согласился дать показания в пользу Ги, но, когда месье Лаваль привел адвоката, чтобы поговорить с ним, он исчез, прихватив с собой жену и детей, и больше его никогда не видели.
Проходили недели, и при каждом посещении Анри тюрьмы друг казался ему все более худым и несчастным. Наконец они узнали, что слушание по его делу назначили на январь.
Им не оставалось ничего другого, как только ждать.
* * *
Ночи стали длиннее, похолодало, и редкие снегопады омрачали небеса. Анри услышал, как повариха и Мариетта обсуждают приготовления к Рождеству, гадая, сколько будет стоить целый гусь. В конце концов они пришли к выводу, что это будет слишком дорого.
– Все равно половину тушки занимает жир, – пробормотала повариха.
Вместо гуся решено было приготовить телятину. Они целое утро просидели на кухне, готовя большой сливовый пирог, щедро сдобренный бренди с таким расчетом, чтобы он не испортился до Крещения.
Анри очень любил пору, когда проводились банкеты, собирались друзья, а дом украшался зелеными ветками и листьями, собранными на полях возле Бетнал-Грин. В это время года юноша обычно чувствовал, что Англия действительно стала для него родиной, страной, где он и его братья-протестанты не должны бояться преследований за собственную веру и где он находится в окружении своей новой семьи.
Но в этом году у Анри не было желания праздновать. Каждый вечер, пытаясь заснуть, он представлял себе несчастного Ги в холодной камере и толпу черни, требующую крови осужденного. Даже в такой, на первый взгляд, мирной стране, как Англия, были силы, которых ему стоило бояться.
У него получалось отогнать горькие мысли только с помощью тяжелого труда. Он много времени уделял своей выпускной композиции. Боясь собственных мыслей, Анри ночами трудился, переводя эскиз Анны на графленую бумагу, а потом разрабатывая сложную расстановку ремешков станка и диапазон цветов для нитей. Композиция была настолько замысловатой, что ему несколько раз пришлось начинать сначала. Наконец он смог приступить к ткачеству с твердой уверенностью, что готовый продукт прекрасно отразит мастерство Анны.
Анри обожал момент, когда челнок делает первый проход по основе и начинают появляться первые несколько дюймов материи с линиями рисунка. Работа шла очень медленно, потому что рисунок требовал частых смен подножек станка и челноков. Его помощник, сонный и медлительный из-за холода, нередко допускал ошибки, дергая не за те ремешки в неправильном порядке.
Анри еще никогда не доводилось прежде работать над таким сложным рисунком. Он быстро утомлялся из-за того, что вынужден был внимательно следить за движениями челноков, стараясь избежать серьезных ошибок. С каждым новым дюймом сотканной ткани работа становилась все сложнее. Чем дальше Анри продвигался, тем выше была цена ошибки, ведь если бы он обнаружил неточность, ему пришлось бы потратить много времени и дорогостоящих шпулек с крашеным и крученым шелком, чтобы исправить ее.
Когда часть работы была сделана и картина на шелке начала приобретать определенные черты, Анри почувствовал рядом с собой присутствие Анны, словно девушка незримо наблюдала за его работой. Иногда он ловил себя на том, что мысленно разговаривает с ней.
«Этот край зеленый, правда? Или сделать немного светлее? Изгиб почти не виден здесь, поэтому я не могу полностью спрятать уступы. Вы меня простите за это?»
На время он отходил от станка поесть, а потом возвращался назад, и его сердце сжималось от восхищения возникающим рисунком, тем, как обретали форму стебли растений, листья и нежные цветы. Когда он доткал до того места, где на эскизе был изображен маленький жучок, на глаза Анри навернулись слезы.
Он много работал каждый день, часто при свечах в самое темное время года, останавливаясь, лишь когда рвалась важная нить, которую нельзя восстановить при плохом освещении, или когда уставший помощник наконец засыпал, повиснув на ремешках станка.
Анри не ответил на письмо Анны, он не знал, что отвечать. Несмотря на то что юноше очень хотелось вновь увидеть ее, жестокие слова матери и события последних недель изменили его отношение. После первого посещения тюрьмы Анри еще дважды носил Ги еду и одежду. Представители французской церкви предложили заплатить за перевод узника в одиночную камеру, но он отказался.
– Как я смогу выдержать собственное молчание, – сказал Ги, – когда меня ждет жизнь, полная страданий? Они преступники, все эти люди, но, несмотря на это, составляют мне компанию.
«Я сам мог бы оказаться на его месте, если бы не послушал совета доброго и щедрого хозяина», – подумал юноша.
Жизни Анри и Ги были очень похожи, оба они столько пережили, столько потеряли, прежде чем благодаря чистой случайности нашли свое призвание в мире шелка. Оба тяжело работали, чтобы выбиться в люди. Как может он отказаться от такой удачной возможности, которую предлагает хозяин?
После того разговора они не поднимали эту тему. Поскольку в декабре заказов обычно бывало немного, месье Лаваль редко появлялся в своем кабинете, проводя бо́льшую часть времени вне дома: он бывал в церкви, где, как обычно, готовились раздавать еду нищим на Рождество, а также в гильдии ткачей, где осуществлялись приготовления к приему новых мастеров в новом году. Мариетта, как всегда, была очень дружелюбна и ненавязчива. По всей видимости, она не знала о вмешательстве отца в ее сердечные дела.
* * *
За две недели до Рождества Анри закончил свою выпускную работу.
– Это триумф, – сказал месье Лаваль, хлопнув его по спине. – Ты оправдал все мои ожидания, парень. Я уверен, что тебя возьмут в гильдию уже в январе. Добро пожаловать, мастер Вендом!
Пока старик с помощью маленькой лупы изучал ткань, внимательно разглядывая цвета и формы, блестящие и мерцающие при свете огня, Анри показалось, что стебли и листья колышутся на ветру. Впервые посмотрев на шелк глазами хозяина, юноша понял: ткань действительно красива, а рисунок выглядит очень реалистично.
– Качество исключительное, Анри, – сказал месье Лаваль. – С технической стороны все сделано безупречно, я такого никогда не видел, даже у старых мастеров, вроде Лемана и прочих. Однако работа имеет очень современный вид. Клянусь, этот шелк станет весьма популярным среди наших модниц. – Он рассмеялся. – Следующие несколько месяцев ты будешь ткать лишь одну композицию. Она тебе сильно надоест, но ты сможешь хорошо заработать.
Анри почувствовал, что краснеет. Его хозяин редко бывал столь щедрым на похвалу. Месье Лаваль положил шелк и достал свою глиняную трубку, набил ее, поджег и сделал глубокий вдох.
– Тебя ждет большое будущее, сынок. Ты не против, что я тебя так назвал?
«Должно быть, он хотел сказать “зять”», – подумал Анри.
В его голове мелькнула мысль о том, что стать преемником старика для него будет большой честью.
– Я очень горд, что вы так относитесь ко мне, – ответил Анри.
– Дочь, иди посмотри, что наш умный мальчик сотворил, – крикнул месье Лаваль. – И принеси новую бутылку портвейна, а к ней три бокала, чтобы мы могли это отпраздновать.
Мариетта поднесла к свету шелк.
– Ох… Божечки, – прошептала она, затаив дыхание. – Ты это соткал?
Не успел Анри опомниться, как девочка крепко обняла его за шею. Он почувствовал тепло ее тела и услышал, как гулко стучит сердце в ее груди. Анри задумался, мог бы он влюбиться в нее.
Наконец отпустив шею Анри, Мариетта снова взяла ткань в руки и принялась внимательно рассматривать композицию. Увидев вытканного маленького жучка, прицепившегося к листику, она рассмеялась. Она обернула материю вокруг талии, словно это была юбка, и покрутилась на месте перед двумя мужчинами, хлопая ресницами и улыбаясь.
– Я хочу такое платье, папа. Чтобы надеть его на первый бал.
– Мы об этом позаботимся, – пробормотал тот в ответ.
– А ты будешь со мной танцевать, Анри.
Она взяла его за руку и, напевая себе под нос какую-то веселую мелодию, начала скакать по комнате, таща юношу за собой. Месье Лаваль наблюдал за ними и одобрительно улыбался, притопывая ногой. Анри чувствовал себя неловко, но радость Мариетты и облегчение оттого, что он наконец-то закончил самое важное задание в своей жизни, помогли ему расслабиться.
В камине весело горел огонь, отблески пламени сверкали на деревянной обшивке стен. Портвейн поднял Анри настроение, но в этот момент он вспомнил о Ги. Отчаянная ситуация друга лишь подчеркнула его собственный успех. Судьба подчас может быть такой капризной, а жизнь настолько хрупкой. Но по крайней мере в тот момент это были его мир, его дом, его люди, и со временем ему следовало жениться на Мариетте. Они любили его, а он любил их. Тут было его место.
Как он мог думать иначе?
У Анри не было выхода, парню нужно признать правду, которая притаилась в его сердце, словно монстр: дружба с Анной не имеет будущего. Он полагал, что если будет игнорировать эту истину, то сможет как-то избежать неминуемого, но теперь понял – ему стоит быстрее решить этот вопрос. Так будет честно, а он должен двигаться дальше, принять будущее, свою судьбу.
Позже вечером он взялся за перо и начал писать письмо Анне.
Дорогая Анна!А
Работа почти завершена, и я пишу, чтобы снова поблагодарить Вас. Ткань выглядит хорошо, и мой хозяин рад. Но по поводу того вопроса, о котором Вы спрашивали, я, к сожалению, не могу Вам помочь. Вы художница с огромным талантом, и я желаю Вам успеха, но понимаю, что нам не стоит больше встречаться.