Стоило девушкам зайти за угол, Ги начал пританцовывать вокруг друга, охая и двигая бедрами.

– Tais-toi, crapaud! – Анри догнал его и больно ударил по руке.

– Pourquoi? – не понял Ги, ударив его в ответ. – Elle est belle, non, la jeune Anglaise? Будет еще одна воздыхательница.

– Ça n’a pas d’importance, idiot. Я просто помог ей, и все.

Анри пошел прочь, пытаясь убедить себя, что это правда. На самом деле он постоянно думал о ней с тех пор, как увидел впервые.

Девушку звали Анной, она была племянницей торговца Джозефа Сэдлера. Все это он узнал после неприятного знакомства с ее кузеном Уильямом всего несколько дней назад. Часть головоломки заняла свое место. Но остались вопросы. Она одевалась как служанка и говорила как леди. В отличие от большинства английских женщин ее сословия, Анна была достаточно вежлива, чтобы поблагодарить его. Он понял, что она пообщалась бы с ним еще, если бы не та девочка. Анна была высокой, почти такого же роста, как он, худой и, на первый взгляд, не такой уж симпатичной из-за веснушек и глаз, которые, казалось, имели неопределенный цвет – зеленый или же синий. На самом деле, в ней не было почти ничего особенного, однако он никак не мог выбросить ее из головы. Она выглядела скромно и сдержанно, несмотря на то что происходила из семьи, в которой все члены были очень амбициозны и заносчивы.

«Он обычный наглый торговец, который быстро выбился в люди, и не более, этот мистер Сэдлер, – однажды заявил месье Лаваль, вернувшись со Спитал-Сквер, куда отвез какие-то шелка. – Просто несколько графов и графинь носят его одежду, вот и все».

Анри так и не узнал, почему месье Лаваль, как правило, очень спокойный и мирный человек, столь резко отозвался об этом купце. Он решил, что Сэдлеру могло не понравиться качество шелка, предложенного им, или, возможно, Лаваль предположил, что Сэдлер покупает материал за границей. Но Анри находился не в том положении, чтобы допрашивать хозяина.

– Pas si vite, Henri. Зачем такая спешка? – крикнул Ги, догоняя юношу. – У нас еще пятнадцать минут.

– Я должен быстрее вернуться, – ответил Анри. – Меня послали, только чтобы отнести люстрин к Шелли. Мне еще следует до заката соткать два фута дамаста.

– Тебе же не нужен дневной свет для сотворения твоих чудес.

Анри покраснел. Тогда ему была так приятна похвала месье Лаваля, что он рассказал о ней другу. Теперь казалось, Ги никогда этого не забудет.

– У материала цвет слишком темный, поэтому при свечах я не увижу упущенные нити, а к утру все должно быть готово. Встретимся завтра?

– À demain. Мы вернемся сюда, чтобы опять увидеть твою новую английскую зазнобу? Или ты будешь искать ту, которая тебе понравилась на прошлой неделе?

– Vas au diable, – весело выругался Анри.

Друзья расстались, и он направился на Принс-Стрит. Анри всегда было приятно ходить по улицам, где жили и работали ткачи, по его улицам, где каждую стену покрывала густая зеленая листва вьющихся растений, в клетках пели птицы и слышался стук ткацких станков, доносившийся с чердаков.

* * *

Анри относился к месье Лавалю как к отцу, хорошо понимая, что обязан этому человеку всем. Он едва помнил своего настоящего родителя. Отец погиб, тщетно пытаясь спасти его сестру, утонувшую в Бискайском заливе во время их бегства из Франции.

С помощью разных уловок и ухищрений им удалось сбежать от сквернословящих солдат, которым они, как и прочие семьи протестантов, должны были предоставлять жилье в рамках так называемых драгонад. Власти считали, что подобные меры помогут протестантам перейти в католичество, но это привело лишь к их обнищанию, ведь им пришлось продать станки, освобождая место для солдат, постоянно требовавших, чтобы их бесплатно кормили и поили. За отказ могли избить или убить. Однажды его старшая сестра внезапно исчезла. Ее так никогда и не нашли. Анри слышал, как люди шептались, будто она отказала солдату и поплатилась за это жизнью. В то время он не понимал, что это значит.

«Нас здесь больше ничто не держит, – прошептал отец однажды поздно вечером, когда солдаты уснули. – Нам пора уходить, пока у нас еще осталось несколько ливров».

За три длинных холодных ночи они прошли шестьдесят миль до побережья, отдыхая днем, чтобы их не поймали представители власти. Когда беглецы прибыли в порт, они узнали, что корабль, на который они купили билеты, затонул. Последние сбережения они вынуждены были потратить на подкуп капитана маленького рыбацкого судна, уговорив его взять их на борт, – пятьсот ливров перед посадкой и еще пятьсот по прибытии в Плимут.

Обо всем этом Анри узнал позже от матери. О том ужасном путешествии он помнил лишь один эпизод, когда посреди ночи сердитый капитан с огромными ручищами занес его на борт корабля и спустил в темный трюм, где ужасно воняло гнилой рыбой и солью для копчения. Мать рассказала, как перед отплытием капитан велел им молча стать под главной мачтой, чтобы их не зацепили таможенники, протыкающие пол палубы шпагами в надежде обнаружить незаконных пассажиров.

Иногда во сне Анри преследовали другие воспоминания – шум волн за бортом суденышка, причитания матери и плач сестры. И то, как их бросало из стороны в сторону в темном трюме, пока люк не распахнулся и их не окатило потоком холодной морской воды. В тот момент Анри обычно просыпался в слезах, пытаясь перевести дух, понимая, что это был конец их прежней жизни.

Лишь много лет спустя мать смогла заставить себя рассказать ему, что произошло позже. Они выбрались на палубу через люк, борясь с потоками воды, заливавшими корабль, и поняли, что рыбак и его сын исчезли, вероятно, их смыло набежавшей волной. Они могли уцелеть, лишь привязав себя к мачте и молясь, чтобы суденышко пережило шторм, но прежде чем они успели это сделать, огромный вал обрушился на корабль, смыв двенадцатилетнюю Мари в рокочущую тьму. Отец тут же прыгнул за ней, однако их поглотило море и больше никто никогда их не видел. Последние семейные сбережения сгинули в пучине вместе с ними.

Клотильда уже плохо помнила, как они выжили в тот шторм, но в конце концов судно прибило к побережью, которое, как он знал теперь, находится в графстве Кент. Их спасли охотники за ценностями, прочесывавшие побережье в поисках ценных вещей, выброшенных на берег после шторма. Должно быть, они огорчились, когда поняли, что единственной добычей были женщина и маленький мальчик, полумертвые от усталости. Один из охотников сжалился над ними, взял к себе в дом и помог восстановить силы.

Анри плохо помнил, что происходило в следующие несколько месяцев. Они поселились в заброшенном сарае на окраине городка. Мать, казалось, потеряла всякую надежду, плача дни напролет и не выходя на улицу, пока Анри бродил по окрестностям в поисках еды, одежды и одеял.

Однажды его поймал торговец на рынке, обвинивший Анри в краже, и потащил мальчика за ухо к главе городского совета. Хотя к этому времени Анри уже выучил несколько слов по-английски, их не хватило для объяснения того, что он просто ждал, когда выбросят испорченную еду, и они с матерью умирают от голода, потому что потеряли все в море.

Глава совета, человек с бочкообразным телом, красными глазами, съехавшим набок напудренным париком и окладистой седой бородой, рявкнул:

– Так как тебя зовут, мальчик?

Паренек в ужасе пробормотал:

– Анри.

– Онри? Разве это не французское имя?

Анри кивнул.

– Как же ты сюда попал?

Он, сообразив, о чем у него спрашивают, попытался подыскать слова, чтобы объяснить, но не смог. Вместо этого сделал попытку жестами изобразить плаванье корабля по волнам. Мужчина ничего не понял, поэтому Анри расплакался от горя и досады.

Затем случилось чудо. В дверь вошла молодая женщина с подносом, на котором, кроме чайника, чашек, блюдец, сахарницы и кувшина с молоком, стояла тарелка с бутербродами и печеньем. Увидев столько еды, Анри тут же успокоился. Он почувствовал, как его рот наполняется слюной, а в желудке урчит от голода. Он еле сдерживался, чтобы не протянуть руки и не схватить бутерброд.

– О! – воскликнула она. – Я не знала, что у тебя гость, отец. Мне принести еще одну тарелку? Он выглядит изголодавшимся.

Они молча посмотрели на мальчика, одетого в лохмотья и стоявшего босиком перед ними. У него были такие тонкие руки, что, казалось, они могут сломаться под собственным весом.

Мужчина хмыкнул.

– Думаю, да, принеси, дорогая. И присоединись к нам. Мне нужно, чтобы ты переводила.

* * *

Анри послушно ждал, пока они устроятся у камина. Он ел все, что ему передавали, выпив при этом целый кувшин молока и одновременно отвечая на вопросы главы совета. Девушка плохо разговаривала по-французски, кое-что из переведенного ею было непонятно, однако мальчик старался рассказать все, что мог. В ходе их разговора он понял: многое из сказанного им теряется при переводе.

Между тем он все-таки смог объяснить собеседникам, что они с матерью гугеноты, сбежавшие от французских властей; его отец ткал шелк в их родном городке, а мать работала в этой же отрасли, на крутильной машине, скручивая тончайшие нити на колесе, чтобы создать пряжу нужного денье. Хотя было видно, как он голоден, им все не верилось, что у мальчика и его матери нет дома и буквально ни гроша за душой, а выживали они лишь благодаря подаяниям и тому, что находили среди отбросов.

– Мы должны что-то сделать для него, папа, – сказала девушка.

– Я считаю, им дорога в работный дом.

– Но ты же слышал: его мать владеет профессией. Она могла бы зарабатывать, если бы нашла работу.

– К сожалению, в здешних местах не занимаются шелком, дорогая.

– В Лондоне занимаются. А что мой дядя? Он же работает с шелком, верно?

– Глупости. Он не захочет принимать у себя никаких бродяг, Луиза. Ладно, парень. Я сниму с тебя обвинения в краже, если ты поступишь так, как я скажу. Приведи сюда мать, и мы отведем вас в работный дом. Там вы хотя бы получите еду и ночлег.

Когда они подошли к двери, девушка шепнула мальчику:

– Не ходите в работный дом, это ужасное место. Тебя разлучат с матерью. Спускайся по ступенькам, а потом подойди к заднему входу. Cinq minutes.

Она встретила его у порога и сунула ему в руки пакет из коричневой бумаги.

– Удачи! – сказала мальчику. – Теперь беги, пока отец не увидел тебя.

По дороге назад он спрятался в небольшой роще и осторожно раскрыл пакет. Внутри был настоящий клад: буханка черствого хлеба, большой кусок сыра и мешочек на шнуровке, в котором Анри обнаружил серебряный шиллинг и клочок бумаги со словами «Мой дядя, Натаниель Броадстоун, ткач шелка, улица Маркс-Лейн, дом 5, Бетнал-Грин [14]Бетнал-Грин – бедный район в лондонском Ист-Энде.
, Лондон. Не упоминайте мое имя».

* * *

Дорога в столицу заняла четыре дня. Они шли пешком, иногда им удавалось подъехать на телеге какого-нибудь крестьянина, потому что билет на дилижанс стоил дороже шиллинга. Они попали в Бетнал-Грин уже вечером. Целый день шел дождь, и мать с сыном промокли до нитки. Человек, открывший им дверь, с подозрением посмотрел на их оборванную мокрую одежду. Страх сдавил горло Анри.

– Пожалуйста, сэр, мы пришли увидеть мистера Броадстоуна.

– Кто вы такие?

– Анри Вендом, сэр, и моя мать, мадам Клотильда Вендом.

– Итак, мадам, зачем вы привели сына в мой дом?

Она покачала головой.

– Отвечай, женщина.

– Мы не можем сказать, сэр. – Анри не хотел предавать доверие доброй Луизы.

Мужчина покачал головой.

– Если вы не можете сказать, то почему я должен помогать вам? Проваливайте и не появляйтесь здесь больше.

Они провели ужасную ночь возле дверей дома ткача, пытаясь избежать внимания разных подозрительных личностей, бродивших по улицам после наступления темноты. Холодный дождь лил всю ночь, а странные звуки города пугали их. За это время Анри не раз пожалел, что согласился последовать напутствию дочери главы городского совета, подарившей ему надежду начать все сызнова. Теперь надежда умерла на шумных вонючих улицах этого города.

Утреннее солнце высушило их одежду. Они остановились возле рынка, чтобы купить пару горячих пирожков, истратив на них последние несколько пенсов. Анри попытался сформулировать фразу по-английски, и в этот момент торговка улыбнулась ему и ответила на чистом французском. Анри очень удивился. Они впервые услышали родную речь с тех пор, как попали в эту страну.

– C’est gratuit, – сказала она, протягивая ему пирожки. – Оставь пенсы себе. У вас утомленный вид.

Клотильда расплакалась.

– Oh, merci madame, merci mille fois! Dieu vous bénisse.

Всхлипывая, она поведала историю их бегства из Франции. Наконец-то она смогла рассказать кому-то об их бедствиях.

– Ah, les pauvres, – промолвила торговка. – Мужайтесь, мадам. У вас все еще есть ваш милый сын. И вы теперь именно в том месте, где можно начать новую жизнь.

– Mon Dieu!

Они не верили своим ушам. Оказывается, они попали туда, где десятилетиями, пытаясь избежать преследования на родине, оседали тысячи французских и фламандских граждан. Англичане исповедовали ту же религию и, по крайней мере официально, не препятствовали французам селиться на своей земле, хотя местные жители не всегда были им рады.

По словам торговки, в этом месте, как раз за городскими стенами, обитало большинство французов. Там были церкви, благотворительные организации и, что казалось чудом, – буквально сотни ткачей шелка, сновальщиков, крутильщиков, купцов, торговцев.

Женщина развела руки в стороны, показывая масштаб того, что пыталась им описать.

– Тут найдется работа для каждого, – сказала она. – В Лондоне шелк пользуется бешеной популярностью.

Когда Анри с матерью наконец собрались уходить, торговка посоветовала им отправиться к французской церкви на Форньер-Стрит рядом с районом Спиталфилдс. В храме им должны помочь. Последовав ее совету, они направились к самому высокому зданию в окру́ге.

Подойдя ближе, Анри задрал голову, любуясь невероятной башней, построенной уступами, словно свадебный торт. Ее шпиль почти касался облаков. У Анри закружилась голова. Здание напоминало дворец: широкие гранитные ступени вели к двери, построенной для гигантов. С обеих сторон от входа высились массивные столпы, обхватить которые удалось бы лишь нескольким взрослым людям. Все строение было ярко-белого цвета и блестело ярче свежего снега. Оно сверкало, словно маяк среди темных шумных улиц города.

Пока они стояли, с благоговением глядя на храм, Клотильда снова начала плакать.

– Церковь слишком прекрасна, – сказала она. – Как же пара бродяг, подобных нам, может войти туда?

Но Анри потащил ее вверх по ступенькам.

– Мы не узнаем это, если не попробуем, мама. Что же еще нам делать?

Когда они приблизились к двери, изнутри вышел высокий монах в черном облачении.

– Я могу вам помочь? – спросил он, глядя на них сверху вниз.

– Мы ищем французскую церковь.

– Тогда вам не сюда, леди. Это церковь Христа, – сообщил монах, показав рукой на храм. – L’Église de l’Hôpital находится вон там.

* * *

«Сложно поверить, что с тех пор прошло десять лет», – подумал Анри, миновав Лэмб-Стрит и Браун-Лейн и повернув на Вуд-Стрит, стараясь держаться подальше от магазинчика, где продавали миндаль в сахаре. Продавщица, одна симпатичная девушка, поначалу сопротивлялась ухаживаниям Анри. Потом, спустя несколько недель, ему удалось сорвать сладкий поцелуй с привкусом миндаля. А совсем недавно она позволила ему, хихикая и повизгивая, потрогать ее грудь. Но, как это часто бывает, стоило достигнуть цели, Анри почувствовал, что начинает терять интерес к этой девушке. Почему так получалось, он не мог понять. Теперь его мысли были заняты совсем другим.

В дальнем конце улицы Вуд-Стрит в лучах солнца, как и в тот памятный день десять лет назад, сияла английская церковь. Проходя мимо Форньер-Стрит, он увидел L’Église de l’Hôpital, красивое здание, построенное на перекрестке с Брик-Лейн. Церковь гордо возвышалась среди рядов домов местных торговцев.

Когда Анри был подмастерьем, ему не разрешали покидать дом во время работы, но теперь он стал наемным работником, поэтому юношу часто отправляли в город с разными поручениями: он носил записки торговцам, забирал и относил шелк-сырец, разные другие материалы, инструменты, необходимые при изготовлении и обработке шелка. Он был очень рад этим новым обязанностям. Месье Лаваль всецело доверял ему. Время от времени Анри помогал обучать молодых подмастерьев основам профессии.

– Bonsoir, Henri, – крикнул ему месье Лаваль из окна.

Была лишь половина пятого, однако Анри решил не спорить.

– Простите за опоздание, сэр, – извинился юноша, входя в дом. – Шелли задержал меня на двадцать минут, но солнце пока не зашло. У меня есть еще три часа, чтобы закончить работу над дамастом. Pas de problème.

Месье Лаваль поднял взгляд от гроссбуха и поверх очков посмотрел на юношу. Как обычно, когда он не принимал клиентов, этот господин был одет в мешковатые штаны и жилет, видавший лучшие времена, кроме того, на нем был его любимый темно-бордовый бархатный берет, скрывавший плешь. Месье Лаваль не отличался красотой, но на его пухлом морщинистом лице, зачастую имевшем нездоровый цвет, читалось, что за долгую жизнь он познал и тяжкий труд, и мирские удовольствия – вкусно ел и пил, любил и был любим.

Он широко улыбнулся своему протеже. Месье Лаваль стал свидетелем того, как изможденный, замученный вшами мальчишка, с которым он познакомился много лет назад, словно гусеница, обретающая новую жизнь в форме бабочки, превратился в умного, бодрого молодого человека, хорошо справляющегося с тяжелой работой. Лаваль видел, что Анри легко освоил профессию и понимал: однажды юноша может стать самостоятельным мастером.

Месье Лаваль был членом гугенотской общины и попечителем французской церкви, за годы сумевшей выработать четкие процедуры оказания помощи сотням обездоленных земляков, ежегодно прибывавших из Франции. Каждой семье выдавалась поношенная одежда и обувь. На несколько недель, пока они не найдут работу и не смогут встать на ноги, их селили в дома прихожан, где о них заботились, обеспечивая пропитанием.

Месье Лаваль прекрасно помнил, как познакомился с Анри и его матерью. Их ужасное состояние тронуло его до глубины души. Он с радостью предложил им пожить у себя в доме, особенно после того как узнал, что они родом из того же региона Франции, где жили его предки. Сам он там никогда не бывал, ведь родители месье Лаваля сбежали от преследований католиков еще до рождения сына.

В те времена, прежде чем гугеноты тысячами начали покидать страну, англичане принимали беглецов очень радушно. Но по мере того как количество беженцев росло, на некоторых улицах уже обитало больше французов, чем англичан, и от радушия местных жителей не осталось и следа. Даже когда гильдия сняла ограничения для чужаков и месье Лаваль, подобно многим другим французским мастерам, смог спокойно заниматься своим делом, возмущение англичан росло.

Вечером, когда в тавернах ужинали молодые люди, на улицах Спиталфилдс становилось опасно. Довольно часто Анри оскорбляли, называя его «капустной головой», «лягушатником» или «французским ночным горшком». Буквально на днях он подобрал на улице листовку с заголовком «Проблемы, которые могут возникнуть, если давать иностранцам слишком много вольностей». Он бегло просмотрел ее и с отвращением сжег.

Благодаря посредничеству месье Лаваля, Клотильда очень скоро получила должность шелкокрутильщицы. У нее был опыт работы, и ее навыки пользовались спросом, особенно учитывая тот факт, что она готова была работать много часов подряд и это не влияло на качество ее труда. За несколько недель женщина успела хорошо зарекомендовать себя, что обеспечило ее постоянной работой, поэтому она смогла снять отдельное жилье. Месье Лаваль помог им подыскать небольшую комнату на улице Брик-Лейн.

Впервые за несколько лет Клотильда почувствовала, что у нее есть к чему стремиться, есть настоящая работа, которая поможет отвлечься от тяжелых мыслей, сводивших ее с ума. Постоянный страх, поселившийся в душе Клотильды, постепенно начал отступать. Несколько раз Анри видел на ее лице улыбку.

Его послали учиться в церковно-приходскую школу, где он быстро научился говорить и писать по-английски. Кроме того, паренек проявил недюжинные способности к арифметике, а также интерес к окружающему миру. Несмотря на юный возраст, Анри сумел очаровать всех вокруг. Он понял, что если вести себя хорошо и улыбаться, то можно достичь многого. Когда ему исполнилось двенадцать лет, месье Лаваль предложил мальчику работу за станком.

От рассвета до заката Анри сидел под ним и по команде мастера тянул за нужные ниточки. Это создавало фигурный рисунок на материи. Уже тогда у Анри возникала масса вопросов. Он хотел знать, как рисунок переходит на ткань с оригинала, как работает станок и почему они используют то или другое денье. Именно этот его живой интерес, трудолюбие и серьезность способствовали тому, что месье Лаваль взял Анри к себе в подмастерья в возрасте четырнадцати лет, не требуя за обучение никакой платы.

Его щедрость воздалась ему сторицей. Парень неукоснительно следовал правилам. Он был «скромным, вежливым, чистоплотным и, самое главное, во всем слушал мастера». Через какое-то время месье Лаваль начал доверять ему все более сложную работу, которую Анри выполнял очень качественно.

В семнадцать лет контракт Анри закончился, и юноша с благодарностью принял предложение месье Лаваля пойти к нему наемным работником с полным пансионом. Когда будет готов, Анри предоставит результаты своего труда, чтобы показать, что он уже способен быть принятым в гильдию ткачей шелка в качестве мастера. Тогда парень сможет начать собственное дело, нанять подмастерьев и работников. У много лет назад овдовевшего месье Лаваля не было сыновей. Не так давно ему в голову пришла мысль, что Анри мог бы однажды унаследовать его дело.

Единственная дочь месье Лаваля Мариетта всегда смотрела на Анри как на старшего брата, которого у нее не было. Но в пятнадцать лет ее отношение к юноше немного изменилось. Она начала порой хвалить внешность Анри, приятный цвет его лица, густые черные волосы, отросшие настолько, что парню пришлось собирать их в хвост во время работы, и жгучие карие глаза, которые, казалось, никогда ничего не упускали из виду.

Прежде она всегда огрызалась, стоило Анри подшутить над ней. Теперь же лишь глупо хихикала. Если он хвалил ее, например, за хорошо приготовленный обед, ее щеки тут же заливала краска.

Месье Лаваль видел, какие перемены происходят в дочери; в ее жизни начинается новый период, понял он и в тысячный раз пожалел, что его жена умерла и не может заняться этими вопросами. Через несколько лет Анри и Мариетта могли бы составить чудесную пару. Как только Анри станет мастером, месье Лаваль мог бы начать передавать ему бразды правления, а потом уйти на покой, читать книги и греть ноги у камина. Такое развитие событий было ему по душе.

* * *

Анри поднялся по ступенькам на верхний этаж, а затем по приставной лестнице выбрался на чердак. Он знал каждую трещинку на полу в этой комнате, каждый запах и звук, то, как свет проникал сквозь окна и падал на станки в разное время года, при разной погоде. Одиннадцать лет жизни провел он в этом большом, просторном помещении с его деревянным полом, сложенным из грубо очищенных досок, слуховыми окнами в передней части дома и двумя окошками, оборудованными в крыше. Три крепких деревянных станка, две прялки и рама, на которую вешались навои, занимали почти все пространство чердака, за исключением узких проходов между ними.

Возле стен до самого потолка стояли ящики с катушками, челноками и шпульками, тщательно рассортированные по цвету, форме и размеру. Пустая основа подвешивалась к потолку, а потом посылалась мотальщикам. Эти навои были слишком громоздкими для того, чтобы их можно было спустить по лестнице, потому их протягивали через створное окно и спускали на веревках на землю. Таким же образом они возвращались обратно.

В этот жаркий июльский день окна были открыты нараспашку. Так как чердак находился под крышей, зимой в нем было слишком холодно, а летом слишком жарко. Под станками была навалена солома, на ней спали подмастерья и работники. Когда обучение Анри подходило к концу, ему разрешили спать на выдвижной кровати в маленькой комнатке в подвале рядом с кухней, где никогда не бывало чересчур холодно или тепло. К тому же рядом находился чулан с запасами хлеба и сыра, откуда можно было понемногу тянуть еду, не вызывая подозрений у поварихи.

– Merde, как же тут жарко сегодня, – посетовал Анри, захлопывая за собой люк.

Подмастерье, который обычно помогал ему работать на станке, воспользовался отсутствием Анри и заснул на соломе. Бенджамин, другой подмастерье, отвечающий за обучение первого, сидел возле станка, на котором, как предполагалось, должен был соткать базовый рисунок для мужских жилетов.

– Ну, как дела? – спросил Анри, заглядывая ему через плечо. – Что ты делал все это время? Меня не было целый час, а ты даже дюйма не соткал.

– Нить порвалась, – пробормотал мальчик. – Очень долго искал ее. В этом цвете такую найти невероятно сложно.

Анри присмотрелся к материи.

– После каждого прохода челнока надо крепко потянуть за галево, чтобы натянулся уто́к. Если станешь лениться, ткань выйдет неровно, и на обычном шелке вроде этого все будет очень хорошо видно. Смотри, чтобы месье Лаваль снова не оставил тебя без обеда.

Мальчик отличался невероятной ленью, а за то, что грубил мастеру, его часто оставляли без обеда. Он был избалованным единственным сыном одного английского моряка. Малый хотел бы пойти по стопам отца, но тот решил, что ремесло ткача принесет ему больше прибыли. К тому же эта профессия являлась не столь опасной. Анри сомневался, выдержит ли он все семь лет обучения, но юноше было приятно, ведь месье Лаваль доверил ему обучение мальца, поэтому он решил сделать все возможное, чтобы хорошо его научить.

Анри начал тормошить спавшего подмастерье.

– Пора работать, дружок.

Мальчик застонал, протер глаза и сел к станку.

* * *

Следующие несколько часов все трое тяжело работали. Каждый сосредоточился на своей задаче. В комнате слышался лишь стук челноков и скрип педалей. Анри жал на них, словно органист, давая короткие команды мальчику, за какие нитки тянуть: cinq, cinq, un, sept, six, dix.

Они понимали, что, когда солнце скроется за домами на другой стороне улицы, в комнате быстро стемнеет и тогда им придется прекратить работу. Изредка, если товар нужно было сдавать на следующее утро, они работали при свечах, но в таких случаях работа шла медленно и страдало качество. Тонкие шелковые нити, видимые лишь благодаря их блеску, при искусственном освещении глаз практически не улавливал. Неоднократно Анри приходилось переделывать кусок материи по причине изъянов, которые он обнаруживал в нем на следующий день при естественном освещении. Месье Лаваль сильно сердился в таких случаях.

Позже вечером, поев на ужин вареных яиц, яблочного пирога и выпив пива, а затем сыграв в нарды с месье Лавалем и Бенджамином, Анри спустился к себе в комнату. Повариха все еще гремела посудой на кухне, раскладывая дрова в очаге и заготавливая овощи на следующий день, однако Анри этот шум ничуть не беспокоил. Он оказывал на юношу успокаивающее воздействие. Анри вспоминал, что в детстве, когда они еще жили во Франции, слушал, как родители разговаривали и шумели на первом этаже, именно под его спальней.

Анри закрыл глаза и задумался, все ли хорошо у его матери. Год назад за ней начал ухаживать один из ее клиентов, ткач из Бетнал-Грин, чья жена умерла, оставив ему пять маленьких детей. Но у него было рябое лицо и скверный характер, поэтому Клотильда относилась к нему с подозрением. Хотя горе все еще сжимало ее сердце в груди, она нашла место в обществе, бесплатно помогая во французской церкви и хорошо зарабатывая благодаря ремеслу крутильщицы. Анри стал жить отдельно, а Клотильда научилась ценить свою независимость, не желая брать ответственность за новую семью. Итак, когда вдовец сделал ей предложение, она отказала.

К сожалению, он воспринял отказ как личное оскорбление и больше ей работы не давал. По всей видимости, он также подговорил друзей, потому что заказы от других постоянных клиентов тоже быстро прекратились. Мать, будучи гордой женщиной, редко жаловалась, но Анри не мог не заметить – она отказалась от второй комнаты, а это означало, что ей приходилось работать, есть и спать в единственной душной комнатушке. У нее в комоде было немного еды, поэтому он время от времени давал ей буханку хлеба или несколько яиц.

Анри рассказал об этом месье Лавалю, который старался при любой возможности снабжать женщину работой. Больше всего юноша хотел стать независимым мастером, чтобы заработать деньги и арендовать дом и станки. Тогда он смог бы окружить мать заботой, которой она заслуживала.

Еще недавно Анри перед сном представлял, как обнимает милую торговку миндалем, но на сей раз, стоило ему уснуть, он увидел англичанку, девушку со смелым взглядом и сине-зелеными глазами, которая разговаривала словно леди, а одевалась будто служанка. Она взяла его за руку и завела в комнату, завешенную шелками невиданной красоты. Замысловатые, изящные растительные мотивы прекрасно сочетались с яркими, насыщенными оттенками материи. Чтобы соткать пару ярдов такой ткани, требовались месяцы, поэтому она была по карману лишь графам, епископам и придворным.

Анри проснулся в темноте и понял, что в этом сне увидел свое будущее – его возьмут в гильдию и он создаст материю, которой позавидуют многие.