Города как люди, одни гибнут, другие поднимаются, растут довольно беспорядочно и непоследовательно, и снова гибнут, когда их жители затевают войны и ведут их с сомнительным успехом.
Обычно это происходит в смутные времена.
В смутные времена лица людей становятся отталкивающими, а их речи напыщенными и высокомерными.
Историки описывают эти времена прозой, поэты — стихами.
Бог созерцает, не вмешивается…
Был второй день недели.
Секретарь мэра рылся в бумагах и делал выписки изысканным слогом.
Выглядел он ужасно, он был рыжий, тощий, бледный, с лицом павиана, с безобразящими его манерами и неестественными позами, какие заставляла принимать его должность.
Уже который год секретарь писал книгу о мэре, выпуская из виду все, что казалось ему неизящным и неинтересным. Кое-какие факты он искажал, чтобы придать изложению занимательность. Он очень вольно обращался с фактами. Общее суждение о степени достоверности фактов в биографии мэра в изложении секретаря было очень неблагоприятно. Критики, высказывающие это мнение, ставили ему в вину произвол и неполноту изложения, говорили, что книга содержит важные и, в общем, достоверные сведения, хотя и соединенные с ошибочными представлениями.
Книга напоминала собрание подготовительных записей. В ней были и ошибки, и нелепости, и лакуны, которые касались отношений мэра с женщинами, а также происхождения мэра и вмешательства судьбы, которая долгое время не играла сколь-нибудь заметной роли в его жизни.
Мэр был человеком низкого роста, ноги у него были короткие и кривые, но шаг он имел твердый. Кроме сочинительства он увлекался актерским делом и философствовал.
— Хорошо снаряжен для смерти тот, кто сходит в гроб, зная истину… — говорил он.
Жил мэр на вилле, окружив себя картинами и статуями. Он привык к роскоши. Страдая от бессонницы, он по ночам уже несколько лет писал роман, главными героем которого был он сам и примадонна, порочная женщина. Мэр был уверен, что знакомство с пороками приносит больше пользы, чем познание добродетелей.
— Неисповедимы пути не только Бога, но и Сатаны… — убеждал он секретаря.
Секретарь не всегда мог понять суть и внутренний смысл многих событий в жизни мэра, а также мотивы его поведения в той или иной ситуации.
Иногда мэр был гением, иногда обычным человеком, бывало и так, что он впадал в безумие, и под предлогом невменяемости не только говорил о том, о чем запрещено было говорить, но и действовал.
Как-то, блуждая по городу, мэр наткнулся у руин женского монастыря на толпу, окружившую оратора. Приняв вид, какой обычно имеют люди, лишившиеся ума, оратор взывал к толпе. Говорил он стихами.
Люди стояли и слушали оратора, некоторые смеялись, думая, что он безумный и говорит под воздействием беса, но были и такие, которые видели в нем самого беса. Бледные, подавленные они стояли, скрестив руки на груди.
Оратор между тем кричал в исступлении:
— Кругом враги, засады… бегите прочь… или вы думаете, что в этих руинах зарыто царство божие?.. вон, вон из города… бегите, несчастные, может быть, еще успеете спастись… город проклят по приговору разгневанного бога…
Люди сходили с ума от страха и бежали, куда глаза глядят.
Мужчины бежали, не оглядываясь.
Женщины оглядывались, и превращались в соляные столпы.
Впереди людей бежали крысы, позади — ползли змеи.
Заразив горожан своим безумием, оратор как будто успокоился, затих, затаился в руинах женского монастыря.
Говорили, что он пишет там хронику города…
Ночью мэр не спал. Он читал роман поэта, пытался понять смысл проклятия.
«Яма раскроет свою пасть и пожрет город…» — прочитал мэр и взглянул на город, над которым висело облако золы и раскаленных углей. Так ему показалось…
Той же ночью мэр продиктовал секретарю распоряжение арестовать поэта и сжечь его роман…
* * *
Огонь лизал страницы книги, исписанные с лицевой и оборотной стороны, и пожирал их, но буквы окрылялись и вились роем. Они оставались буквами среди букв, собирались в слова, фразы. Люди слышали их смутную речь, правда, они не знали, кто с ними говорит и о чем…
Такой сон, приснился секретарю мэру.
Во сне он был изящен и приятен. Молва уверяла, что не одну женщину он оставил в слезах. Источником слухов был он сам.
Жил секретарь один, получая содержание соразмерное его скромным нуждам. Женщин он избегал, но о потомстве иногда позволял себе думать, правда, нерешительно.
В 37 лет он женился на женщине из провинции, однако, испытав неудовольствие от брака, вернул женщину на прежнее место.
Всю жизнь секретарь рылся в бумагах и постепенно превращался из павиана в книжного червя, но однажды все изменилось. Этот нелюдимый любитель уединенного размышления и чтения, собиратель текстов, чудак, книжный червь, моль, оказался среди зрителей на представлении, которое давал артист на вилле примадонны по случаю ее юбилея.
Артист и секретарь подружились. Артист относился к секретарю с нежностью. Секретарь умел слушать, и артист делился с ним своими переживаниями. Он был влюблен в примадонну, но не осмеливался признаться ей в этом.
Когда секретарь был уволен со службы, артист рекомендовал его писателю.
— Опиши мне его… как он выглядит?.. — попросил писатель.
— Никак…
— Что значит никак?..
— Нет… он замечательный человек, но какой-то невыразительный, серый…
Писатель и артист беседовали на террасе, с которой открывался вид на город.
— Должен тебе сказать, что у меня нет ни голоса, ни слуха… и я не знаю нотной грамоты… я не способен ни к пению, ни к сочинительству, но когда я говорю с ним, я не говорю, я пою, импровизирую, сам не замечая этого, как во сне…
— Во сне и я часто говорю на разных языках и пою в хоре или дирижирую, а, пробудившись от сна, изумляюсь и ничего не помню…
— У нас с секретарем доверительные отношения… я говорю ему даже то, что никогда бы не сказал вслух даже самому себе… и мне ничуть не стыдно… иногда это меня озадачивает… я как бы сплю… просыпаясь, я пытаюсь вспомнить, о чем говорил с ним… как-то я попросил его записать нашу беседу, но на бумаге она оказалась совершенно бессодержательной, лишенной всякого смысла… слова не окликали друг друга… между ними не возникал диалог…
Послышался странный подземный гул.
Артист и писатель замерли. В глазах тревога. Они слушали, не зная, чему внимают.
Гул стих.
— Что это было?..
— Странный гул… как будто кто-то рычал глубоко под землей…
— А я слышал напев…
— Ну, не знаю…
— Опять облака нависли… и волны будоражат море… признак бури… как бы она не застигла нас врасплох…
— Ну, вот и дождь… накаркал…
— Небо оплакивает город…
— Ничего не поправишь слезами…
— Но и хуже не будет…
— Из-за проклятия вскоре все мы станем бездомными…
— Говорят, архитектор покончил с собой… правда, тело его не нашли…
— Умер человек, и нет больше ни славы, ни почета от сограждан…
— Такая уж доля у мертвых…
— Хуже доли не найти… прошлой ночью я спал и проснулся, услышав шум за окном… я вышел на террасу, уже залитую водой… поток опрокинул меня навзничь, повалил, поставил на ноги, снова повалил… я не знал, как спастись от этого кошмара… очнулся я на столе… старухи меня оплакивали, две или три… иногда кто-нибудь из них менял мешок со льдом у меня на груди…
— Лучше бы ты продолжил историю твоего знакомства с секретарем мэра…
— Да, так вот, иногда в его присутствии я чувствую вдруг внезапное беспричинное ощущение легкости и прилив сил…
Писатель молча слушал артиста, который как будто беседовал сам с собой, окликая себя вопросами.
Воцарилось молчание.
— О чем задумался?.. — спросил писатель.
— Ни о чем…
— А я думаю о проклятии…
— Согрешил город… и с людьми такое случается… все человеку судьба посылает и случай…
— Ты все еще живешь один?..
— Предпочитаю театр одного актера… а ты?.. я слышал, Лиза умерла…
— Я думаю уйти из города…
— Я давно уже странствую… помню, даже тонул, правда, море выбросило меня на берег окоченевшего, обессиленного… я лежал на песке возле скалы и зубами лязгал как собака, когда появилась примадонна… рыжие волосы змеями ниспадали ей на плечи и на спину… капли влаги поблескивали на коже как смарагды… даже старик влюбился бы, увидев ее… она не шла, она шествовала и шептала стихи… дар муз был ей знаком… заслоняясь рукой от солнца, которое ослепляло ее, она прошла мимо… ушла и ум мой забрала… очнулся я спустя час или два, а, может быть, вечность в объятиях совсем другой женщины ненасытной в желании… страсть и меня ненадолго ослепила… ночью все это случилось, думал, цикаду поймал за крылышко, а цикада оказалась старой облезлой вороной… да провались все они… сгинуть бы им навсегда…
— Говоришь ты, надо сказать, складно, но непривычно… — сказал писатель.
— Голос мне как будто подсказывает слова, диктует, что нужно сказать… но я вовсе не двуличный хамелеон, каких теперь немало… говорю откровенно, в том числе и о своих сомнениях…
— Кажется, дождь перестал… опять цикады запели… я, пожалуй, пойду, посплю хоть немного… — Писатель провел рукой по лицу. Прошлой ночью ему опять снилась блаженная. Она только губами коснулась, как обожгла, и он проснулся и уже не мог заснуть.
— Что ты вздыхаешь?..
— Так, ничего… вспомнилось… впрочем, все это вздор, пустое… а ты что вздыхаешь?..
— Вспомнил примадонну, от которой я бежал в слезах и с тех пор скитаюсь и постоянно нуждаюсь… я плохо уживаюсь с женщинами… нет, лучше пенье цикад послушать… они так голосисто поют, укрываясь в траве… я не раз был женат… и не раз был обманут… и виной тому мой характер… очередная связь, в которой я полагал обрести радость, едва не довела меня до самоубийства… увы… от любви остались одни лишь слезы… мне кажется, я чувствую некоторую привязанность к несчастьям… несчастья ищут меня повсюду, не дают мне расслабиться… я достаточно несчастен и без женщин, хотя иногда хочется снова испытать этот сладостный обман, волнение, восторг и отчаяние… во мне сохранилось столько нерастраченной любви, нежности…
— Так в чем же дело?.. — спросил философ. Он спал в кресле еврея и проснулся. — Притупилось жало желания?..
— Все мои романы почему-то плохо кончаются… и я приписываю это тому ослеплению, к которому приводит любовь…
— Любовь превращает плач в безумный смех… — сказал философ.
— И все же с любовью мы не расстаемся… — возразил ему писатель.
— От нас ли это зависит?.. — спросил артист.
— Воспоминания о любви дают нам хоть немного радости…
— Ну да… стоит только сделать усилие, на которое я, правда, уже не способен…
— Говорят, чтобы излечиться от любви, нужно все вспомнить и забыть… обычно вспоминается все плохое…
— Но как забыть наслаждение и то нечто трогательное, что мы чувствуем, когда любим?..
— Писатель, что с тобой?.. ты плачешь?..
— Вспомнил жену… жизнь моя полна смятений и волнений… и плачу я непрестанно, когда размышляю о том, что принес жену в жертву… не знаю, ревность или ее родственники были причиной охлаждения, их неблагодарность, неискренность… она там, а я все еще здесь, все еще дышу… я прошу прощения, но не жалейте меня, потому что мои чувства не совсем искренни…
— Ты хочешь сказать, что в тебе говорит писатель… куда ты?.. ушел… как он живет со всем этим?..
— Так и живет, удовлетворяюсь немногим… и не умирает от любви… предпочитает оставаться несчастным… что слышно, что говорят в философских кругах?..
— Все говорят о проклятии и конце света…
— И что говорят?.. — спросил артист.
— Я не знаю, кто проклял город и справедливо или несправедливо он поступил… я могу лишь предполагать…
— Ну да… всем управляет судьба и случай… — артист глянул на город.
Светало.
Город постепенно освобождался от тумана.
На небе всюду пылала заря, распространялась кругом. Она окрасила и волны, взбивающие красную пену у обрывистых скал.
Ночь, родившая толпу видений, ушла…
* * *
Похоронив жену, писатель покинул город, и не без причины.
Это случилось после визита помощника мэра.
Правда, соседи говорили между собой, что он бежал, поддавшись панике.
Привратник имел свое мнение.
— Вовсе нет… писатель не был трусом… когда в городе заговорили о проклятии и даже собаки поджимали хвосты между ног и тряслись от страха, он не испугался и это достоверно… я уважал его и был бы негодяем, если бы думал иначе… он странствует, собирает материал для книги… помню, он говорил, вот, допишу книгу, прославлюсь и отправлюсь в Иерусалим к стене плача, а потом в Афины… он опасался власти… всякая власть опасна, у нее везде руки, ноги, везде глаза, уши, головы, лица… она далеко и близко, как бог… дав законы полезные для себя, власть объявляет их справедливыми для всех…
— А с виду он казался таким безобидным…
— И дописал он свою книгу?..
— Еще не дописал, но уже с тревогой ждал последствий… нужно признать, всего можно было ожидать от властей… все было вероятно и возможно… даже арест и пытки… и удивляться не нужно…
— Так это он проклял город?..
— Этого я не знаю…
— Люди всему готовы верить и ждать чуда…
— Артист с писателем ушел?..
— Наверное…
— Как бы там ни было, все в этой жизни происходит в силу неизбежной связи причин и следствий… — подвел итог дискуссии соседей привратник…
* * *
Писатель и артист странствовали из города в город, хотя это не поощрялось властями.
В небольших городах артист давал представления.
Города такие же живые существа, как и люди, способные молиться, осмысленно покоряться и довольствоваться немногим. И живут они, как и люди отнюдь не слепо, и не по собственной воле покоряются.
Правда, сами по себе города не имеют никакой истории, историю они обретают лишь, наполнившись людьми…
Было около полудня.
Артист погонял осла, который вез реквизит.
Писатель шел за ним и размышлял. Иногда он что-то записывал.
Писатель остановился, невольно вскрикнув.
— Боже мой… это же она… нет, не может быть…
— Что случилось?.. — спросил артист.
— Это была она…
— Кто она?.. я никого не вижу…
— Катерина… вдруг появилась и исчезла… волнение сушит губы… помню, мне было 13 лет, а ей чуть больше… это был мимолетный миг счастья, который никогда уже не повторится…
— Женщины как плоды… они созревают и исчезают, но не вкус к ним… — сказал артист и сел на камень. — Я тоже не раз был обольщаем призраками… помню, меня преследовала смехом одна из жен… смех она любила… писатель, боже мой, ты плачешь… что значат эти слезы?..
— Я как будто спал и проснулся…
— И какой сон тебя разбудил?..
— Представь себе, это не сон, а явь… — Писатель провел рукой по камню, исчерченному надписями. — Это же я писал… — пробормотал он, озираясь. — Все так знакомо… когда-то я пас здесь коз… как давно это было… я был молод, томим безвестностью, любовью, нежностью, страхом… я готов был умереть от любви и жалкого бессилия… помню, жаловался Катерине, что никто меня не любит и не понимает…
— Ты человек чувствительный и, по всей видимости, нервный, с воображением…
— Слова, слова… слова лишь вводят в заблуждение…
— Как и женщины…
— Как от них спастись?..
— От кого, от слов?..
— Нет, от женщин…
— Надо следовать природе… сопротивляться к чему же?..
— Ты так говоришь, как будто знаешь ту нить, которой связан этот мир и тот?..
— Бог знает…
— А если он не знает?.. и что нам остается?.. старость и грустное предчувствие будущего…
Писатель сочинил несколько сцен этого грустного будущего с гибельными страстями, которые, правда, не получили развития. Ужасы писатель не любил. Да и кто их любит…
Писатель и артист молча сидели на камне, смотрели на прохожих и размышляли.
Обычно прохожие были мрачные, шли молча.
Писатель обратил внимание, что многие из прохожих были почти без одежды.
Как оказалось случившееся недавно оползень и поток грязи, который спустился с гор, не оставил жителям этих мест ничего ни в доме, ни вокруг дома, ни самих домов.
Но иногда встречался веселый народ. Одев личины, они играли на инструментах, пели, плясали и ублажали свою плоть. Женщины у них были красивые и опытные в искусстве соблазнять и очаровывать мужчин нежностью и льстивостью…
Заря погасла.
Все стало неразличимо, текуче.
Ничего не было, кроме тьмы, которая дышала сама собой.
Ночью писателю приснился сон, представляющий собой несколько сцен, в которых действие происходило в руинах женского монастыря, имеющего подземный ход, который связывал его с руинами мужского монастыря. Главные роли в этих сценах играли мертвецы.
— Что тебе снилось?.. ты кричал во сне… — сонно пробормотал артист.
— А тебе что снилось?.. — спросил писатель.
— Мне снилась жена…
— И мне снилась жена…
— Я помню ее… прекрасные были похороны…
— Умирать ей было совсем не страшно… — писатель невольно вздохнул. — Смерть была подарком для нее, впрочем, как и жизнь… правда, иногда ее мучили тошнота и рвота… какой сегодня день?..
— Вчера был понедельник…
— Лиза умерла в понедельник за несколько минут до полуночи…
Утром артист и писатель продолжили свое странствие.
Около полудня другого дня артист дал представление на площади небольшого городка.
Пока артист смешил горожан, писатель блуждал по городу.
Его арестовали за бродяжничество.
Девять месяцев писатель провел в тюрьме.
Он рассказывал обитателям камеры о своих странствиях, выставляя себя Агасфером, вечным жидом.
Где он только не был, был и в пустыне, и однажды испытал там силу наваждения. Ему явилась блаженная, невеста бога. Она стояла и смотрела на него. В ее взгляде были собраны века, готовые стать вечностью. Странный, ни с чем несравнимый трепет охватил его. Он испытал какое-то будоражащее, мутное опьянение и смятение…
После освобождения из тюрьмы писатель решил поселиться на одном из западных островов, их еще называют блуждающими, но случилось несчастье. Паром наткнулся на рифы, перевернулся и затонул.
Случилось это ночью. Писатель спал и очнулся среди утопленников, которые плавали вокруг как дохлая рыба. Мужчины плавали вверх лицом, а женщины — вверх спиной.
Писатель чудом спасся. Всю ночь волны носили, кружили его и оставили на песчаной косе, потерявшего сознание.
Истошные крики чаек привели писателя в чувство.
Он привстал, озираясь. Несколько в стороне лежала женщина, прикрытая водорослями. Около женщины расположились птицы. Все в трауре.
Писатель подполз к женщине и отогнал птиц.
«Надо бы ее похоронить, но сил нет… слезы так едки или это вода?.. и руки у меня в крови и в царапинах… следы ногтей… кто-то напрасно цеплялся за меня… может быть, она?..»
Писатель обложил труп утопленницы камнями и пошел.
День сопровождал его.
Ближе к вечеру писателя нагнал прохожий, претендующий на некоторую образованность.
Они шли и беседовали.
Писатель рассказал прохожему о несчастье с паромом и умолк.
— О чем вы думаете?.. — спросил прохожий.
— О смерти…
— Вы женаты?..
— А вы?..
— У меня период, так называемых, галантных романов, красивых и поверхностных…
— Что вы думаете о смерти?..
— Я думаю, что покинутое нами тело умирает, но нас ждет некое будущее…
— Как все просто… а что вы думаете о боге?..
— Бог творец этого мира… он и есть мир, все это — он… он творит зрелища, страсти, смерть и все прочее…
Ночь прервала беседу писателя с прохожим…
Писатель спал, прижавшись к спине прохожего, и очнулся, услышав шаги. Кто-то приближался. Он привстал. Его блуждающий взгляд наткнулся на человека, похожего на артиста. Об этом свидетельствовали его рост, телосложение, цвет волос, глаз, величина и форма рук, ног, рисунок носа, губ, ушей.
— Кто вы?.. — спросил писатель.
— Не человек, но был им… — сказал артист, опустив голову и изменив голос.
— И что привело вас сюда?..
— Ты…
— Мы уже на ты?..
— Что с тобой случилось?.. куда ты исчез?..
— Никуда я не исчезал… меня арестовали за бродяжничество… а потом… не знаю… не помню… мне кажется, произошло несчастье… по всей видимости, особым образом подготовленное и подстроенное… хотя, может быть, я все это вообразил… у меня склонность любые несчастья объяснять вмешательством извне…
— А вот и Вергилия… — из зарослей мирта выползла собака пегой масти.
— Ты что покрасил пса…
— Нет… Вергилий умер, а это сука…
Писатель представил артисту прохожего, оказавшегося философом.
— Вот вы философ, скажите, почему бог карает не злодеев, а их жертвы?.. — спросил артист.
— Иногда бог использует одних преступников, как палачей, чтобы покарать других преступников, а потом и палачи гибнут злой смертью… — сказал философ, не открывая глаз. Он делал вид, что спит. — Наказание всегда исполняется, но в должное время и должным образом, а не внезапно и немедленно, чтобы преградить дорогу тем, кто пользуется его последствиями… и только тогда это можно назвать законом и справедливостью…
— Наказание никого не исправляет… — пробормотал писатель.
— В наказании содержится и яд, и противоядие… каждый преступник в страхе и беспокойстве несет свой крест и становится палачом своей жалкой жизни… он живет в постоянном беспокойстве и недоверии к происходящему, оказывается запертым в жизни, как в тюрьме… ему не нужен палач, достаточно его собственной жизни оскверненной и исковерканной каким-нибудь преступлением…
— Вы заблуждаетесь… обычно страдают невинные, а не грешники…
— Некоторым грешникам кажется, что они избежали возмездия, а на самом деле бог лишь отсрочил его… бог ждет не смерти грешников, а покаяния…
— Зачем богу это нужно?.. — спросил писатель.
Послышался странный подземный гул.
Страх нахлынул и схлынул, осталось недоумение.
— Что это было?..
— Не знаю… — Философ привстал, озираясь. — О чем я говорил?..
— Вы не ответили на вопрос…
— На какой вопрос?..
— Есть ли в человеке хоть капля божественного?.. — артист потрепал загривок собаке.
— Бог не возился бы с нами, если бы в нас не было ничего божественного, и мы были бы подобны листьям… у бога для каждого есть дело…
— И все же, за что бог карает невинных?..
— Нет невинных…
— А дети?..
— Дети принимают на себя не только наследство родителей, но и назначенное отцу или матери наказание, как долю наследства…
— Скажи философ, будем ли мы жить лучше?.. — спросил артист. — Впрочем, можете не отвечать… я знаю ответ: лучше мы будем жить только после смерти… — артист изобразил на лице улыбку и встал весь в ознобных мурашках. Ночь была холодная.
Утром одиссея писателя, артиста и философа продолжилась…
Жизнь философа была достаточно разнообразна, не исключала и всесилие случая. В 27 лет он женился на вдове, не знающей, чем себя занять, потом на пианистке, которую сменила женщина неопределенного возраста. Так он жил до сорока лет, не подозревая в личной заинтересованности бога его судьбой. У него была жена, дом. Он был почти счастлив и в один день потерял все. Дом сгорел. Жена исчезла. Сам он чудом спасся. После размолвки, вызванной недоразумением и незнанием истинного положения вещей, он не ночевал дома. Через год философ опять женился, но вынужден был уйти от жены. Если бы он знал, что ребенок, которого раньше срока родила жена, был от него, он не устроил бы этой жуткой сцены ревности. Он подозревал, что отцом ребенка был не он, а брат жены. Мальчик был его копией. Семь лет философ жил бездомным, как бог. Он переплыл море, несколько рек, и даже сидел в яме, как раб, которого можно было убить или продать. Бог наложил на него эти несчастья и унижения. Все эти долгие годы он как бы спал и проснулся стариком. В несчастье люди стареют быстрее. Оглядевшись по сторонам, он понял, что попал в желтый дом. В желтом доме старик стал философом. Он не вовлекался в превратности и метания, он постигал, что такое жизнь. Он не сокрушался, не стенал, он творил мир, состоящий из людей и бога, в котором все рождающееся и растущее было избавлено от смерти.
Семь лет, прошли как семь дней. На восьмой день пришло освобождение…
Философ поселился во флигеле дома на Болотной улице. Его окна выходили на кладбище, по аллеям которого он прогуливался по субботам. В воскресенье его можно было видеть на площади с кумиром. Он проповедовал свое учение, потом сочинил новое, противоположное по смыслу ранее сочиненному. Говорил философ простыми словами, но иногда на него что-то находило, и он вещал как пифия на треножнике.
После очередной проповеди, поняв, что предсказания несчастий никому не нужны, он покинул город…
Около полудня писатель, артист и философ дали представление в рыбачьем поселке.
Сети служили декорациями.
После представления, собака, виляя хвостом, собрала подаяние.
— Однако, нам пора… — артист глянул по сторонам. — Толпу мы собрали твоей историей вечного жида… как бы мне протиснуться… ну и давка… эй, любезный, ты меня раздавишь… даже дрожь пробрала… ну, вот, кажется, пробился…
Артист исчез.
Писатель стоял и озирался, когда с ним заговорил прохожий с иудиной бородкой.
— Он глаз с вас не спускал…
— Кто?..
— Вон тот человек похожий на шпиона, как мне кажется… я заметил за вами слежку, и из любопытства тоже стал следить… мне кажется, что между вами существует некая связь, хотя это может показаться абсурдным… я вас знаю, правда, по слухам… разрешите представиться, в городе я был известным человеком, как и вы… власти ждали от вас пророчеств и предсказаний о судьбе города, но узнав, что вы собираетесь совершить паломничество к стене плача, заволновались и приставили агентов… наверное, попытаются удержать вас от этого намерения… мне кажется, что и старик в очках один из них…
— Ну, не знаю… вряд ли… он философ… впрочем, все может быть… время такое…
— Вы меня не помните?.. мы встречались на приеме у мэра… потом его сменила женщина, хитрая, изворотливая, алчная, любящая роскошь… и нынешний мэр ничуть не лучше, но иногда он обнаруживает хорошие качества, когда хочет быть обходительным, приятным…
— Однако молва увидела в нем сатану, императора конца времен… простите, мне пора… — писатель слегка приподнял шляпу, принужденно улыбнулся и пошел прочь…
Писатель шел и размышлял.
«Мне кажется, я уже где-то видел этого прохожего с иудиной бородкой… может быть, в другой жизни, в которой были живы Вагнер, Маргарита…»
Радость смешанная со слезами сопровождала писателя, пока он шел и не чувствовал утомления и тягости, хотя это была голая пустыня…
В пустыне бог уберег писателя, с ним не случилось несчастья. Утомленный солнцем, он достиг предгорий.
Узкая дорога увела писателя в сумрачное ущелье и оборвалась. Мост оказался разрушенным грязевым потоком. Возвращаться писателю было некуда, и он остался в этом царстве узких проходов и неприступных мест. Днем он пас коз, а ночью дописывал книгу, хотя смысла в этом не было, да и быть не могло.
Повествование напоминало бессвязную речь спящего, который говорил, пока у него оставались силы говорить. В записях встречались повторения, иногда монотонность и неровность стиля. Книга представляла собой совокупность историй людей, из которых каждый был наделен достаточной полнотой существования и описан отдельно. В книге все можно было найти, если не искать того, чего там не было. Писатель рассказывал о многом, и о многом умалчивал, открывая лишь ту часть сведений, которые ничем не угрожали описываемому персонажу. Все остальное, в том числе имена и деликатные подробности содержались в многоточиях…
Несмотря на отсутствие интриги, книга увлекала читателей.
«Главное, чтобы читатель, читая роман, понимал, что происходит… писатель как бог, который производит перемены, но сам не меняется и распоряжается своими тварями так, что ни в одной из них не видна была тайна его промысла…» — размышлял писатель.
Обогнув скалу, писатель наткнулся на прохожего с иудиной бородкой. Он сидел на камне и созерцал окрестности.
— Мне кажется, мы уже встречались… — Писатель сел на камень.
— Судьба нас сводит… все мы пленники судьбы… и не помогает нам ни покорность, ни унижение… мы в потоке событий непредсказуемых и незавершенных… — прохожий умолк, но не надолго. — Однако я продолжу, пока не забыл продолжения… время бежит и все исчезает в прошлом… наша память хранит не факты, а некое воображаемое прошлое… и это факт… — Прохожий встал. — Что-то я еще хотел вам сказать… впрочем, не важно…
Прохожий ушел.
— Вы знаете, кто это был?.. — спросил прохожий в темных очках, который вышел из миртовых зарослей.
— Нет… я и вас не знаю…
— Этот человек был осведомителем у мэра… а я был секретарем мэра… писал хронику города… мэр ушел в отставку и я оказался не у дел… надо сказать, что мэр был необычным человеком… он отличался манерами, искусством жить… и вовсе он не был грубым и невежественным, как о нем говорили, напротив, он был образованным человеком, увлекался театром, имел склонность к литературе… как жать…
— Он что, умер?..
— Вокруг его смерти ходили разные темные слухи… когда его отпевали, он вдруг ожил и сел… он не был простерт в гробу по обыкновению тел других умерших и ждущих воскресения в конце времен, он сидел, как живой… тление почти не тронуло его… говорят, бог дал ему пожить после смерти, чтобы он дописал свои мемуары… он жил в центре города, вы должны знать этот дом, рядом с театром, который вечно был затянут лесами… дом как бы погрузился в сон, порождающий кошмары, он напоминал призрачное видение, навевающее чувство страха… говорят, дом был построен по проекту известного в городе архитектора, который покончил с собой, и представлял собой сад, окруженный галереями с арочными проемами в стенах, выходившими на сцену… таким архитектору виделся дом… главной приметой дома был театр… у властей театр вызывал подозрения в неблагонадежности, и на него наложили запрет, правда, со сменой власти запрет отменили, и театр пережил небывалый подъем… главную роль в этом сыграла женщина, занявшая место мэра и ее сын… публике и властям он представлялся наивным и недалеким, еще не вышедшим из возраста невинности… эти разговоры вызывали у него улыбку, немного ироническую… слава театра перешагнула границы города благодаря пьесе, написанной анонимным автором, возможно женщиной… текст пьесы повествовал о сложных отношениях между отцом и дочерью… дочь не признавала его отцом… что спровоцировало судебное разбирательство и приговор, вынесенный незадолго до отставки мэра и его паломничества к стене плача, чтобы исповедаться и покаяться в своих грехах… он много путешествовал, побывал в Израиле, в Сирии, в Египте, но вся его образованность была всего лишь маской, прикрывающей пустоту… молва уверяла, что дочь мэра была причастна к его смерти… умер он при странных обстоятельствах на вилле примадонны… она была его подругой… красивая и приятная была женщина… и голос у нее был как у сирены… я был без ума от нее, и не я один… я считал, что заслуживаю счастья, которое к несчастью выпало мэру, этому неудачнику… обусловлено это было, по-видимому, в большей степени случайностью… я невольно оказался замешан в это темном деле… на меня поступил донос… дело рассматривалось в судебном разбирательстве… свидетелем по делу был некий поэт… несносный, мелочный, хитрый тип… ссору подстроил, нашел предлог и дал показания против меня… — прохожий в темных очках умолк…
Писатель слушал историю мэра в изложении прохожего в темных очках, по всей видимости, вымышленную, и размышлял. Он пытался понять, кто он на самом деле?..
Прохожий умолк и снова продолжил свой рассказ. Он жонглировал словами, не являясь автором произносимых текстов. Он был только исполнителем. Он то представлялся человеком, то падшим ангелом, то впадал в меланхолию, близкую отчаянию.
Это была игра, вызывающая возбуждение зрителей, которые столпились вокруг.
— Она была моей невестой… кто вернет мне ее?.. — вопрошал он. — Сначала я был свидетелем в этом темном деле, а потом стал обвиняемым… я вынужден был бежать… я издали следил за солдатами, уводившими мою невесту и преступницу в одном лице… суд признал ее невменяемой и она очутилась в желтом доме… она не узнала меня, однако меня узнали другие… складывалась весьма неблагоприятная для меня ситуация, но я ускользнул, смешался с толпой…
— Что же случилось дальше?..
— Случилось то, что уже не раз случалось, я испугался за свою жалкую жизнь…
«У всех нас одна судьба, хотя и разная… не все мы избранные и нам ничего другого не остается, как тупо наслаждаться жизнью…» — подумал писатель и глянул по сторонам.
Действие этой сцены происходило среди скал и ущелий, но писателю показалось, что он стоит на террасе, с которой открывался вид на руины женского монастыря. На паперти писатель увидел рыжеволосую женщину в белом одеянии.
— Вы не знаете, кто эта женщина?.. — спросил прохожего.
Порыв ветра разметал волосы женщины, приспустил одеяние с ее плеч, обнажив грудь…
— Нет там никакой женщины…
— Но я вижу ее… и так ясно…
— Это мираж…
— Мираж?.. — Писатель сел в кресло еврея. Его блуждающий взгляд наткнулся на книгу. Он раскрыл книгу, которую листал еврей. Он с опаской заглянул в нее. У него создалось впечатление, что под видом занимательных историй в книге говорится о чем-то другом.
Когда писатель нашел в книге историю дочери мэра, ставшей невестой бога, на его глазах блеснули слезы.
«Кто автор этой странной книги?.. не бог ли?.. если поискать, ни одна причина не окажется без бога…»
— Вы плачете?.. — спросил прохожий в темных очках. Сняв очки, он сочувственно сощурился.
— Нет, я смеюсь…
* * *
Из толпы прохожих, бредущих по дороге, вышел артист и сел на обочине.
Откуда-то появился рыжая собака. Он лизнула щеку артиста.
— А это ты, Вергилия… и где ты пропадала?..
Собака легла у ног артиста.
— Она мой проводник по чертогам преисподней… — артист представил собаку прохожему.
— Я тебя знаю… — заговорил прохожий. — Ты артист… ты жил на вилле судьи… давал представления… мне жена рассказывала о тебе и изумлялась… а молва о тебе и вовсе невероятная…
— Старик, чего ты хочешь?.. — спросил артист, зевая и потягиваясь.
— Ничего…
— Ты, случайно, не бог?.. говорят, бог создал этот мир из ничего…
— Ты сумасшедший?..
— Нет, я не сумасшедший… я артист… а кто ты?.. если ты бог, я жду указаний…
— Смеешься?.. какие еще указания я могу тебе дать?.. кто иной, кроме тебя самого, мешает тебе жить?..
— Так что же мне делать, чтобы исправить мою жизнь, с чего начать?..
— Начинай ненавидеть себя… — сказал писатель. Он появился как будто из воздуха и подошел к артисту. — Ведешь ты себя необдуманно, говоришь путанно и до нелепости несообразно… — Писатель расхаживал и говорил высокомерно и надменно, вводя в заблуждение собравшуюся вокруг толпу софистическими уловками, будто бы что-то доказывающими…
— Говоришь ты не понятно, но красиво… — заговорил артист, прервав монолог писателя. — Скажи, ты веришь в бога?..
— Провокационный вопрос…
— Куда ты смотришь?..
— В яму…
— В какую еще яму?..
— Не лучше ли вам обоим поднять голову и вместе с цикадами воспевать и славословить бога, перечислять его милости… — заговорил старик в очках. — Велик бог, потому что он дал нам жить, того не замечая…
— А чем эта яма, отличается о той ямы, куда смотрит бог?.. — спросил артист, ища взглядом старика в очках, который уже смешался с толпой.
— Ничем… — сказал писатель и тоже исчез…
— Странно… — пробормотал артист, озираясь.
— Кого вы высматриваете?.. — спросил человек неопределенного возраста.
— Своих собеседников… а вы кто?..
— Я был привратником на вилле судьи, которого сожрали собаки…
— Что случилось с судьей, я знаю… его сожрали собаки… а что случилось с его женой?.. рассказывайте, не молчите…
— Представьте себе, она вообразила себя птицей, не боящейся высоты, и разбилась, как Симон-маг, что жил в Иудее… помню, ее обмыли, отпели и похоронили, а спустя три дня она появилась со свитой привидений, среди которых была и известная певица… голос у нее был как у сирены… увидев певицу, народ замер, а потом стал аплодировать… процессия остановилась у кладбища… помню, я стоял и смотрел, сердце сжимала тоска… когда-то я был влюблен в певицу и описал ее в своих первых стихах… тогда мне было 13 лет… и я страдал от любви, которая слезы превращает в безумный смех… тогда я еще верил в бога… правда, боялся воды и темноты… ночью шептал молитвы, чтобы спастись…
— Так вы знали примадонну?.. — спросил артист.
— Я же говорю, я был влюблен в нее… она носила платье с длинными рукавами, чтобы не видны были раны на запястьях, вызывающие у меня жалость и слезы… давно это было… она появилась в моей жизни, и исчезала как сон, который нельзя рассказать…
Привратник разрыдался. Рыдая, он что-то бормотал на разных языках.
Удивляясь тому, какое безумие овладело привратником, артист попытался успокоить его, но тот обрушил на него поток брани и упреков, как будто его устами говорил сам бес.
Артист отошел в тень, лег на камень и заснул.
Во сне сцена с привратником получила развитие.
Вокруг собралась толпа прохожих и других убогих с камнями и палками. У некоторых горели руки, и от них шел дым, как бывает при пожаре.
Артист был уверен, что в них вселился злой дух.
— Что вам нужно?.. — пятясь, спросил он.
Незнакомец склонился и зашептал артисту на ухо:
— Они думают, что ты бес… спасайся, покрой голову, чтобы тебя не узнали, и беги в горы, иначе они побьют тебя камнями и палками…
Артист не успел воспользоваться советом незнакомца.
Весь в крови, корчась от боли, артист очнулся в другом сне, действительные цели которого совершенно невозможно было постичь, выразить. Он был деревом. Дерево заполнило выросшими ветками всю комнату в доме на Болотной улице, которые проникли в стены и обвили весь дом. Дерево жило, как хотело. На ветках появились цветы, а потом уродливые плоды. Они издавали жуткую вонь. Жители дома, взяв, что можно было унести, покинули дом. В доме остался лишь старый еврей, живущий с хитростью в уме. Он доводился артисту дальним родственником по матери. Глядя на дерево, еврей подумал, что его обессиленный род благодаря неизвестно откуда появившемуся дереву сможет вновь воспрянуть. С радостным и довольным выражением на лице он стал рвать плоды. Защищаясь, дерево оплело еврея ветками, связало. От боли еврей закричал. Крик был слышен и вблизи, и вдали, однако слов никто не понял. Крик вывел артиста из оцепенения и сон его прервался. От дерева не осталось и следа, лишь несколько засохших миртовых листьев, однако еврей никуда не исчез. В образе прохожего он сидел и смотрел на артиста, который был до смерти напуган сном и сокрушался про себя, мол, вот так начинают произрастать дьявольские плевелы. Он смотрел на прохожего и боялся смотреть, подозревая, что он не тот, за кого себя выдает.
Прохожий был сценаристом. Он писал сценарии для театра, но в результате интриг и зависти вынужден был уйти, после чего случилось божественное возмездие, которое обычно вступается и защищает рабов божьих от зависти и интриг. Театр сгорел дотла. В поджоге обвинили сценариста…
Слушая историю сценариста, артист заснул и оказался в море. Вокруг плескалась вода и небо. Лодка была наполнена до краев водой, однако не тонула. Артист плыл и думал о том береге, от которого отчалил, и что он делал там.
«Вспомню, забыть не смогу…» — подумал артист.
Все мы, слегка стыдясь, способны иногда делать удивительные вещи.
Услышал странный шум, артист испуганно обернулся и увидел огромную волну, занявшую полнеба, которая освободила его от мыслей и жизни…
Кошмары преследовали и писателя. Он очнулся на утесистом острове, всюду омытом водой. Какое-то время он сидел и считал волны, потом стал искать место, чтобы укрыться от непогоды.
Птицы остолбенели, увидев писателя.
До полудня писатель слонялся по острову и очутился в месте, где уже был мальчиком, не зная еще, кто он, избранный или мученик. Глянув по сторонам, он сел на камень. На этом камне он написал свои первые стихи, еще не следуя правилам искусства, однако местами стиль их был вполне приемлемым…
Залаяла собака артиста и писатель очнулся.
Можно лишь догадываться о том, что еще не произошло в этом сне.
Писатель пришел в себя там же, где нашел его полуденный бес. Он сидел на камне, озирался и размышлял. Он не сомневался, что в этих кошмарных снах был какой-то умысел. Бог показывал ему то, что обычно скрыто от человеческих глаз.
«Однако он не сказал, что мне делать со всем этим, кому верить и кого избегать…» — размышлял писатель.
Он поднял голову. Ему показалось, будто он окружен огнем.
Огонь был повсюду.
Солнце, бог нашего неба, закатывалось.
Но жизнь, похожая на кружение колеса, продолжалась.
Жизнь то поднимала вверх то, что было внизу, то низвергала вниз. Лишь немногим она являла скрытые вещи, созданные единой причиной всего. Взор всех прочих, омраченный туманом плотских помыслов видел лишь видимое и временное…
* * *
Артист молча следил за прохожим, который выдавал себя за поэта. В своих стихах он обещал только несчастья.
Поэта окружала толпа. Люди слушали поэта и угадывали, где и когда произойдут несчастья.
Свои пророчества поэт прятал в канцоны.
Увидев, что поэт умолк и отошел в тень, артист подошел к нему, заговорил:
— Говорят, вы написали роман, в котором прокляли город?..
— Чего только люди не говорят… из-за этого романа меня сначала ославили, а потом прославили…
— А я слышал, что город проклял архитектор… — вмешался в разговор прохожий.
— Вы кто?..
— Я странник, повидавший немало…
— И где вы были?..
— Везде… в песках, в горах, одетых лесов… до края света дошел пешком…
— Нашли, что искали?..
— Нет…
— Одно время и я пытался стать странником, но оказался на ноги хилым весьма… — заговорил старик с тростью. — И хромым к тому же… мать меня бросила в море со скалы, но дельфины не дали мне захлебнуться… они доставили посылку смотрителю маяка, как дар… и он принял этот дар… смотритель зажигал свет ночью, а я за ним по лестницам ползал туда и сюда… смотритель называл свет глазами дракона… дракон то поднимал, то опускал веки… а в туманные ночи, когда глаза дракона мгла покрывала, старик включал сирену… до сих пор слышу ее голос… помню, мне было 7 лет, может быть, чуть меньше, я проснулся среди ночи от холода… старик умер… в ту же ночь паром наткнулся на рифы, перевернулся и затонул… утопленники плавали в воде как дохлая рыба, мужчины — вверх лицом, а женщины — вверх спиной… никто не спасся…
* * *
«Время было смутное. Много делалось зла.
Люди рождались, умирали и снова рождались, чтобы повиноваться властям и законам.
Бог не вмешивался, он созерцал…
В год 19… лето было холодное и сырое и больше походило на зиму.
Осенью собаки растерзали судью. Об этом мэру сообщила жена судьи. Она говорила, опустив глаза. Речь ее была робкой и льстивой, но не лишена риторики и поэзии. Не могла она отнестись с презрением к мэру без вреда для себя.
На следующий день началась война с собаками.
Горожане, выжившие в этой войне, с трудом разбрелись кто куда. Изнеможение было столь велико, что они даже не смогли похоронить трупы. Тела людей и собак лежали вперемешку, где кого настигла смерть…»
Подняв голову, писатель прислушался к шуму.
«Опять там кто-то что-то проповедует, насколько возможно людям проповедовать…» — подумал он и склонился над рукописью. Он читал хронику города и делал выписки для своей книги.
Все люди искусства что-то пишут или думают, что пишут. Искусство питается утопиями и создает видимости. Впрочем, видимости создает не только искусство.
Сам жанр хроники предполагал особый подбор и организацию источников информации с поправками на степень их достоверности и тенденциозности.
Иногда автору хроники приходилось применять приемы полицейского расследования, конечно, исключая пытки, и не только из любви к фактам и правдоподобию.
В расследовании автору хроники помогала его жена, пока была жива.
Их отношения при всей своей кажущейся простоте, были глубоки и сложны, в них как бы скрывалась какая-то тайна, требующая разгадки и порождающая всевозможные догадки и толкования.
Так рождалась эта книга, написанная с болезненной тщательностью и мучительным стремлением к недостижимому совершенству.
Книги трудно писать, но еще труднее поставить в них точку, выбраться из этого лабиринта сцеплений, минуя тысячи соблазнов и уловок…
Писатель не заметил, как заснул. Ему снилось, что он сидит в кресле еврея на террасе и правит текст книги.
Книга упала на пол. Писатель вздрогнул и проснулся.
— Надо остановиться… иначе я сойду с ума… — писатель встал.
Он понял, что ведет опасную игру с безумием.
Ночью он попытался сжечь книгу, в которой он описывал не жизнь города, а свою собственную жизнь, вернее жизнь своего отражения в зеркале, которое указывало на него пальцем и хихикало.
Вместе с книгой писатель едва не сжег дом. Ему помешала жена.
От книги остались разрозненные записи, которые он пытался собрать:
«Родился я около полуночи тщедушным и безобразным. Придя в себя и увидев мое лицо, мать оставила меня в миртовых зарослях, посчитав, что моя жизнь не нужна ни мне самому, ни богу. Весь день мать преследовал мой плач. Вечером она вернулась к миртовым зарослям, чтобы узнать, умер я или нет. Увидев собаку и языки пламени, вырывающиеся из ее пасти, дрожащая и устрашенная, она упала на землю как мертвая. Пока она приходила в себя, собака перетащила меня в пещеру к пастуху, который пас коз в горах.
Случилось это около полудня другого дня. Обычно в это время пастух спал и очнулся от моего крика. Он был охвачен удивлением и недоумением. Разные мысли стали распространяться в нем.
«Наверное, его мать умерла от родов… но ребенок, плод стыда и блуда, остался жив и заполз сюда… и с первых дней жизни его уже подстерегают опасности… люди притягивают несчастья… однако, какое у малыша странное лицо… на нем лежит печать трагической обреченности…»»
«Как бы там ни было, в 3 года малыш уже ходил степенно и говорил снисходительно так, что все удивлялись и восхищались. Он не походил на мальчика в нежном возрасте, а казался уже взрослым, исполненным лет.
Пастух сидел на камне, молча смотрел на малыша и воображал его жизнь. Один глаз у пастуха плакал, а другой смеялся.
Выглядел пастух как человек средних лет, угловатый и тощий. История его была вполне обычная. В возрасте 7 лет он уже пас коз. В 27 лет он женился. Его первая жена была ангелом и умерла от преждевременных родов. Вторая его жена была не настолько хороша собой, как первая. Он расстался с ней по взаимному согласию. Третья его жена бежала от него. От четвертой жены он сам бежал и поселился в пещере на Лысой горе. Он пас коз и размышлял. Жил он как бог, и был почти счастлив, правда, иногда его беспокоили видения. Ему являлись жены и искушали его. Иногда их было пять, иногда семь.
Проснувшись, он пытался понять, зачем бог посылает ему эти сны?
Из пещеры был виден город, похожий на некое чешуйчатое чудовище с крыльями, уползающее в море…»
«Горожане рожали детей, жили и радовались, как будто всюду царил мир, спокойствие и не было войн, переселений, не существовало и прочих бед, хотя время было смутное. По дорогам бродили странные люди в одиночку или группами. Они вели себя как одержимые, предсказывали конец света, говорили о том, какое зрелище ждет горожан, когда город проглотит Яма, и сами они будут извиваться в адском пламени как саламандры в танце.
Бог не вмешивался, он созерцал…»
«Пастух сидел на камне и размышлял о женах и собственной бренности: «Во сне все позволено, но не все полезно… — думал он. Его смущали требования плоти. — Желание нравиться — самая сущность плотской похоти… лучше женщин избегать и совсем не знать, чтобы не делать того, чего сам не хочешь, но делаешь, и превращаешься в раба страсти, а не воздержания… впрочем, одного желания недостаточно, нужно еще благоволение судьбы, которое называют счастливым случаем… судьба смеется, наблюдая за нами, зная, в отличие от нас, что это всего лишь игра, будоражащая неясностью, в которой ожидание радости может смениться ужасом, страданием, смертью… смерть и ужас всегда живут в нас, прячутся за улыбкой, под маской, в складках темноты… кажется, нужно проснуться, но, проснувшись, можно очутиться в действительности еще более странной и несуразной, чем самый странный и несуразный сон…»»
«Пастух спал и проснулся. Он лежал и прислушивался к пению цикад.
Стоял месяц май.
Послышались голоса.
Пастух вышел из пещеры и увидел толпу, окружившую оратора.
Ораторы сменяли друг друга.
«Кто они, эти голосистые сирены?.. не они ли орудия обмана и коварства врага, успевшего уже изменить и совратить многих?.. и ведут они себя как лицедеи на сцене в театре, где господствует сатана со своими сообщниками… там его престол…»»
«Зиму пастух провел с малышом в монастыре. Днем они читали книгу без начала и конца, а ночью спали и видели видения.
Истории из книги завораживали малыша и пугали.
Ночью он видел видения. Однажды ему явился бог. Он мог менять свое обличье. За его спиной малыш видел огненные крылья и венок на голове, а вокруг хоры поющих ангелов…»
«Весной пастух покинул монастырь.
Все лето он пас коз и пребывал в состоянии подавленности и раздраженности.
Осенью он исчез.
Одни говорили, что он утонул в Иудином болоте вместе со стадом, другие — что он отправился в паломничество к евреям в Иерусалим. Были и такие, которые уверяли, что его заперли в сумасшедшем доме. Нашлись свидетели, которые видели его на паперти у руин женского монастыря. Он проповедовал безбрачие и порицал тех, кто отдавался плотской страсти. Бог подсказывал ему слова, наиболее уместные и цветистые, вызывающие умиление и восторг у слушателей.
Люди слушали его и разрешали свои трудности, касающиеся жизненных обстоятельств…»
Уронив записи, писатель заснул.
Он спал и очнулся у смоквы, у которой отсохли корни и увяли ветви. Рядом с ним лежал старик в очках. Увидев, что писатель очнулся, старик в очках заговорил.
Писатель молча слушал старика. Когда старик умолк, писатель спросил его:
— Извините, в беспамятстве я, наверное, говорил лишнее…
— Вы говорили о своих женах… их у вас было пять или семь… из вашего повествования я понял, что вы тяготеете к описанию невероятного…
— Это точно… я описываю невероятное и с невероятной детализацией… — писатель принужденно улыбнулся, озираясь.
Стоял месяц май.
— Я смотрю, вы покраснели… и я с женщинами обычно объят стыдом и робостью, а не похотью плоти, суть которой смерть… лучше сохранять дар целомудрия…
— Согласен с вами… — вмешался в разговор прохожий.
Прохожий рассказал писателю и старику в очках свою историю.
Прожив половину жизни скитальцем и холостяком, он усыновил мальчика и взял в дом женщину для его воспитания. Женщина была девственницей. Она всего один раз, да и то насильственно, побывала в объятиях мужчины…
Писатель слушал историю прохожего и делал записи.
— Вот и вся моя история… — сказал прохожий.
— Прелюбопытная история… — сказал старик в очках, не открывая глаз. Он делал вид, что спит.
— А вы расскажите мне свою историю?..
— Собственно говоря, рассказывать нечего… я хожу туда-сюда… одни ищут истину, другие — вечную жизнь… а я лишь смотрю и не вмешиваюсь, созерцаю, как бог… — Старик приоткрыл веки и, увидев писателя, невольно привстал. — Где-то я вас уже видел…
— Наверное, во сне… — писатель улыбнулся. — Что вам снилось?..
— Даже не знаю, как мне изобразить все ужасы, которые произошли со мной… я умер и оказался в каком-то странном месте… это был сад, усеянный соблазнами, в глубине которого разыгрывалась мистерия… я приблизился… и стал легкой добычей искусителя… не знаю, сколько лет я провел в геенне… языки пламени облизывали меня, но не жгли… непостижимым образом я освободился от этой пытки и перенесся в мир вечности и бога… я получил окрыленную жизнь и мог слушать ангельские хоры… звук трубы разбудил меня, и я очнулся там же, где и заснул…
Писатель выразил восхищение историей старика в очках, рассказанной в иносказательной форме. А прохожего заинтересовал выведенный в истории персонаж.
— Кто эта женщина?.. она так похож на женщину, которая воспитывала моего приемного сына, что попросту бросается в глаза, но это не она… такой подвиг превышает ее силы…
— Она была невестой бога… увы, я не бог, хотя могу гордиться своим благородным происхождением… кем я только не был, был даже писателем… я писал сценарии для театра… у меня были лошади, собаки, как это принято у благородных людей… и в один день я все потерял… с тех пор я странствую, ищу виновника моих бедствий… вся земля стала для меня пустыней… в песок как вода льются мои слезы и вздохи, и нет мне покоя, лишь смятение, превратности и метания… — Старик в очках умолк. Слезы душили его.
— Вы плачете?..
— Кто может удержаться от слез в одиночестве?.. во мраке и тишине я слышу шепот губ жены… теперь она невеста бога… я обнимаю ее только во сне, просыпаюсь и взывая к богу, но никто не отзывается…
Ночь ушла.
Писатель встал на ноги и, глянув на спящих, пошел вслед за ночью.
Вокруг лежали пески.
Писатель шел и досматривал сон, который производил впечатление какой-то нарочитости и преувеличенности.
«Странный сон… он напомнил мне историю женщины, которая спасла меня от стаи бродячих собак… в этой битве я сам был похож на собаку и вытерпел то, что другие терпят ради тщеславия и себе на погибель… весь в шрамах от когтей и зубов я стал для женщины еще привлекательнее… несколько дней длился наш роман… женщина была похожа то на нимфу в пене простыней, то на змею, укрощенную заклинаниями… но, увы, я с детства боялся воды и змей… однажды я ушел из дома и не вернулся… я удалился от соблазна зрелищ и притворства, и устранил все, что меня к ним привязывало… я с легкостью оставил бы и жизнь, которую успел уже сделать для себя ненужной, хотя был еще молод, а для молодых людей удовольствия плоти являются почти смыслом жизни… я увлекся писательством… днем я пас коз на Лысой горе, а ночью писал, не ведая намерений того невидимого врага, который побуждает людей употреблять этот божий дар совсем не так, как хотел бог…»
Услышав смех за спиной, писатель обернулся и, увидев незнакомца в плаще, невольно сел.
Он сидел и смотрел в лицо незнакомцу, забывая дышать.
Незнакомец производил впечатление.
— Можешь ничего не говорить… я знаю, кто ты и откуда идешь… — сказал незнакомец.
— Я скиталец… иду оттуда, туда… — Писатель говорил так, словно кто-то подсказывал ему слова. Он почти все рассказал незнакомцу о себе, даже то, как попал в тюрьму за бродяжничество, где нашел убежище от соблазнов, искушений и дурных помыслов. Тюрьма была для него местом отдохновения, как пустыня для пустынножителей. В тесной камере он гулял под сенью галерей и портиков, ведущих на небо, где его ждал бог и ангельское обличье.
Умолчал писатель только о Маргарите, жене Вагнера, начальника тюрьмы.
Незнакомец вдруг наполнил свой рот смехом и исчез, не оставив следа.
Писатель понял, что сходит с ума и видит то, что гадательно. Цвет лица у него изменился, сознание помутилось, он упал лицом вниз на песок, на котором тени засохшей смоквы исполняли траурный танец.
Прискорбное и достойное жалости зрелище…
В беспамятстве писатель побывал в преисподней, потом вознесся на небо, где увидел бога лицом к лицу таким, каким он явился евреям после крестной казни.
— Таким же он и придет, чтобы его узнали те, которые его изранили… он не будет другим, хотя и явится по-другому… — пробормотал писатель и очнулся. — Странно… никого… а ведь я видел его… и так ясно… не знаю, чего он ждал от меня?.. платы за то, что я все еще живу, не умер?.. и все еще завишу от желаний плоти…
Писатель еще долго жаловался, говорил с богом, пытался убедить его, что люди не для несчастья рождены и не для унижения.
— Боже, почему ты сотворил людей и забыл о них?.. а если это был не ты, то кто?..
Писатель встал на ноги, огляделся.
«Вот она вся жизнь человека… — размышлял он. — Путь из утробы матери до утробы могилы, в которой надежда станет отчаянием… смерть все лишает смысла… и судей на суде она делает глупцами… она заводит человека в пустоту, в кромешный мрак… и оставляет тень вместо человека… и где человек?.. увидит ли он бога?.. испытает ли он блаженство, лишившись плоти?.. но к чему мои путаные и невнятные размышления?.. размышления преступника… или соучастника в преступном… писатели виновны и в смерти бога, и в изгнании человека из рая…»
Писатель лег ничком на песок, распростершись, потом перевернулся на спину.
«Я есть… и меня как бы нет… странное состояние… что же дальше?..» — думал он. Размышляя, он не заметил, как заснул…