У афишной тумбы Серафим увидел уже знакомую ему деву. Плечи ее были укрыты пелериной. Сняв берет, она встряхнула мокрые волосы.
— Простите, вы не скажите, который час?.. — спросил Серафим.
— Около девяти… — Едва заметный зевок приоткрыл ее губы. Неожиданное появление Серафима не вызвало у нее ни удивления, ни испуга.
Серафим хотел уйти, но его остановил ее взгляд. Как легкая зыбь на поверхности воды, вспомнились осколки событий той душной и дождливой августовской ночи. Каждый день вписывал туда что-то еще, искажая и исправляя…
Из полутьмы наваждения всплыла комната полная незнакомых людей. Сводчатое окно, трофейное немецкое пианино с бронзовыми подсвечниками, какие-то занавеси, как декорации, во всю стену. Все здесь как-то изменилось за несколько лет, поскучнело, словно Серафим смотрел сквозь пыльные очки. Под вешалкой стояли мокрые выходные туфли, калоши, сломанный зонтик с костяной ручкой. Двигаясь, как во сне, поскальзываясь и куда-то проваливаясь иногда, в какой-то кромешный мрак, он переходил из комнаты в комнату, приостановился у стеклянной двери. Все тревожное и неизведанное сосредоточилось там, в затягивающем омуте стекол. Колеблясь и как бы в замешательстве, он толкнул створчатую дверь. В проеме на мгновение мелькнула фигура Иосифа в плаще и криво надетой шляпе, лицо Доктора от медицины, работающего по вызовам. Он подошел к Ларисе. Вся в черном, робкая, потухшая, неловко улыбаясь, она показала ему письмо, которое Сарра оставила на комоде рядом с заводной балериной. Жалкий и утомительный монолог. Неизвестно, что она от него ожидала. Он не прерывал ее. Ей нужно было выговориться.
— Как, почему, зачем она это сделала?.. она всех ввела в заблуждение этим письмом… и меня она обманула… Боже мой, сколько раз я ей говорила, что эти писания до добра ее не доведут…
— Перестань терзать себя, ты ни в чем не виновата… — Молча и как-то неловко Серафим прижался губами к ее щеке. Ему было жаль Ларису, и он боялся этой жалости и ее близости…
Серафим потер рукой лоб, лицо, оглянулся. Девы рядом с ним уже не было, а вместо нее крутился мопсик в заплатанной жилетке…
«Без сомнения, это была Сарра… и этот шрам на запястье…»
Попытка самоубийства оказалась неудачной. Сарру отвезли в больницу, из которой она в ту же ночь бесследно исчезла. Серафим долго ее разыскивал, но так и не смог найти…
В просвете гранатовых с зеленью веток мелькнула стройная фигурка девочки.
— Уф-ф, прямо вся взмокла… — На ходу Жанна быстрым и незаметным движением поправила сползший гармошкой чулок и опустилась на край скамейки. Волосы ее рассыпались, открыли потное, разрумянившееся личико.
«Опять эта девочка… как будто кто-то специально сводит нас… — Чем дольше Серафим вглядывался в тонкие черты лица Жанны, тем очевиднее волновался. — И ямочка на подбородке, и губы, слегка припухшие, и родинка над верхней губой… неужели я и она… нет, нет, этого не может быть…» — прошептал он вдруг севшим голосом, пораженный внезапной догадкой.
— Вот ты где… — Сдвинув шляпу на глаза, Моисей сел рядом с Жанной.
— И что дальше?.. мы здесь до смерти будем сидеть?.. — спросила его Жанна.
Моисей промолчал, думая о чем-то своем.
Издалека снизу донесся гудок вечернего поезда. Прошумев по Окружному мосту, он вполз в тоннель.
— Ну что ты молчишь?..
— Что ты хочешь от меня услышать?..
Они заспорили то в голос, то шепотом.
— Помогите вы нам… — Из-за спины Моисея Жанна глянула на Серафима.
— Как я понимаю, вам нужна гостиница, но ее давно снесли… — сказал Серафим.
— Что же нам делать?..
— Даже не знаю… впрочем, я знаю одно место… хозяйка мне почти родственница, чудная женщина, сами увидите… и место тихое, уверен, что вам понравится…
На город опускалась ночь, придавая нескончаемому лабиринту петляющих, узких улочек и переулков еще более запутанный вид.
— Далеко еще?.. — спросила Жанна.
— Уже пришли… — Серафим свернул за угол и наткнулся на Астролога.
— Как вы меня напугали… — Астролог прижался к стене. — Я думал, что вы это он… от прудов меня преследовал, ни на шаг, как привязанный… по всем приметам агент… наверное, ходит где-то поблизости… — Опасливо глянув по сторонам, Астролог вдруг закашлялся. Его небритое и побагровевшее от кашля лицо ушло в плечи. — Простыл, весь день на ногах, где я только не был, а вечер решил провести у племянниц… у меня две племянницы, Мелюзина и Нина… они сироты, отец погиб, от него даже могилы не осталось, а мать пережила землетрясение, пожар, крушение поезда и покончила с собой в зале ожидания на какой-то безвестной станции… пока они были маленькими, я с ними возился… они были такие очаровательные, всему легко верили… а теперь они сами по себе… еле вырвался от них, втянули меня в какую-то игру, довольно бессмысленную с невнятными правилами… — Астролог поднял голову, сдвинул шляпу на затылок. — Смотрите-ка, Меркурий меняет обличье, лицедействует, вообще-то он по своей природе двуличный, обманчивый… это такая маленькая звездочка, иногда зеленая, иногда красная, появляется вечером или утром под боком у Солнца… Меркурия часто путают с Сатурном, у которого не самая лучшая репутация, можно сказать, скверная репутация, правда, ни на чем не основанная… он считается обиталищем дьявола и отцом Меркурия… с виду такой невинный, а чего только в себе не скрывает… впрочем, оставим это… ваш покорный слуга… — Астролог чуть приподнял шляпу и двинулся дальше по переулку, вдоль сточной канавы, как-то нелепо взмахивая руками, как будто собираясь взлететь…
— Нам сюда, осторожно, где-то тут ступеньки… — Серафим дернул шнурок звонка.
Дверь заскрипела, приоткрылась. В проеме двери обрисовался силуэт девы неопределенного возраста. Лицо округлое, приятное, на щеке довольно большая родинка.
— Боже мой, Серафим… — воскликнула дева.
— Я… или, вернее, то, что от меня осталось… — Серафим смущенно затоптался на месте.
— Проходи…
— Я не один…
В темноте наталкиваясь друг на друга, гости вошли в перегороженную ширмой комнату с низкими окнами.
— Добро пожаловать, я Ксения…
Ксения подкрутила фитиль лампы.
— Как твои дела?.. — спросил Серафим, щурясь.
— Идут потихоньку… раздевайся, с тебя ручьем течет… — Ксения помогла ему раздеться. — Кто эти люди?.. — спросила она шепотом, пытаясь разглядеть прячущееся в тени лицо Моисея.
Серафим молча развел руками.
— Да ты спятил… ты как будто не знаешь, что творится в городе…
— Знаю, знаю, но они всего на одну ночь…
— Ну, хорошо… — Ксения задернула занавески на окнах и ушла за ширму.
— Кстати, как поживает некто Дуров?..
— Он был у меня несколько дней назад… и не один… хочет ставить комедию… совсем потерял голову… ужинать будешь?..
— Пожалуй, нет… не знаю, как гости…
— Я хочу только спать… — пролепетала Жанна, сонно щурясь.
— Спать, так спать… я им постелю в большой комнате, а ты…
— Я здесь лягу…
— Хорошо, проходите сюда… — Ксения увлекла гостей за ширму.
Вскоре в доме воцарилась тишина…
Некоторое время Серафим лежал, сонно поглядывая на заросшее бегониями окно, потом натянул одеяло на голову.
Он долго не мог заснуть, ворочался, вздыхал…
Серафим знал Дурова еще мрачным и легкоранимым ребенком. Как-то Дуров даже пытался покончить с собой после неудачного объяснения в любви. Ему было всего 9 лет. В 30 лет у него уже был театр и семь детей.
«У него все родственники были помешаны на театре…дед держал магазин игрушек и показывал театр теней… позволял он себе и другие вольности… бабушка — это почти мифической фигурой… она давно покинула сцену, но иногда все же выступала… говорила, что нет никакой реальности, все только игра… такая миниатюрная, веснущатая… в узком платье… лицо под вуалью… она была похожа на ведьму в обрамлении бородавок, а все еще видела себя молодой… тетя принесла себя в жертву сцене… ни дома, ни мужа, ни детей… оторвалась от действительности и застряла где-то между жизнью и смертью… дядя писал сценарии, такой умный, высокомерный и вечно чуточку пьяный… был влюблен в Сарру…»
На стене в паутине мутно-желтых теней и пятен рисовалось что-то, похожее на рисунок веток, цветов, птиц. Прояснилась фигурка Сарры в кружевной рубашке с разрезом. Она медленно приближалась. Во всех ее движениях виделась какая-то ленивая, обволакивающая красота.
Серафим закрыл глаза, почувствовав щекочущее прикосновение ее рыжих локонов, губ, уступчивых, податливых…
Теплота мягко охватила его, дыхание прервалось, потом стало глубоким и ровным…
Стены исчезли. Его окружала пустота без перспективы, бездонная. Ее нельзя было описать и невозможно вспомнить. В недрах этой пустоты что-то происходило, какое-то действие. Он ждал. Действие разворачивалось в протяженность, в некую историю, в которую он не хотел ввязываться…
Посторонний звук где-то чуть позади слов, оборвал представление…
Серафим проснулся в узкой и длинной как коридор комнате с одним окном, выходившим на пустырь. Он лежал, прислушиваясь к тишине, которая продолжала что-то говорить, что-то смутное, извилистое, что он знал и с чем когда-то жил.
Он привстал. Он все еще был во власти какого-то заблуждения, от которого не мог освободиться. Все вокруг было смутно, сомнительно, тревожно.
Как будто та же комната и другая, освещенная скудным светом. Он медленно и неожиданно осознал, что проснулся. От сна что-то еще осталось, и он записал на листке имена, свои слова, свое поведение и снова пережил то, что ему пришлось пережить вдалеке от себя, в этой пустоте, хотя его уже там не было…
Заскрипела калитка. Хрипло залаяла собака.
Серафим сунул листок в карман.
В комнате царили полумрак и тишина. Одна ставня была закрыта, другая едва заметно покачивалась. За окном все еще шел дождь.
— Кого-то принесло?.. — Из-за ширмы вышла Ксения в ночной рубашке, волосы распущены, прядями они спадали на ее обнаженные плечи.
— Открывай, свои… — прокричал кто-то за дверью.
Ксения выдвинула засов. Боком в полуоткрытую дверь протиснулся незнакомец в синем кителе с золотыми пуговицами.
— Тебе опять заказное письмо пришло, вот я и ухватился за случай зайти…
— А ты теперь почтальоном работаешь?..
— Да нет… — Поискав глазами, куда бы сесть, Инспектор вытащил из кармана платок, утер мокрое лицо, шею, вскользь огляделся. Потертый, тускло мерцающий шкаф, этажерка, швейная машинка, лестница на чердак, часы с гирями, отрывной календарь, в простенке между окнами портрет Пушкина, вышитый нитками мулине, стол, на столе блюдце с недопитым чаем. Взгляд его соскользнул вниз и в сторону и наткнулся на Серафима. Кровь бросилась ему в лицо.
«Это еще кто?..» — Случайности перспективы и освещения мешали ему рассмотреть незнакомца.
— Вы, собственно говоря, кто?..
— А вы?.. — Серафим встал, не чувствуя ног и руки как будто от плеч отваливались. Спал он плохо, всю ночь ворочался, постель казалась жесткой, и одеяло сползало на пол.
— Это наш инспектор… — Ксения вышла из-за спины незнакомца.
— Очень приятно…
— Погода просто на удивление… — Ксения вскинула руки перед зеркалом, собрала волосы в узел.
— Что верно, то верно, как перед потопом… — Инспектор нервно зевнул.
— Да вы присядьте… — Серафим подвинул инспектору стул. Инспектор сел.
— Так, фамилия, адрес, где проживаете, род занятий…
— Инспектор, позвольте мне объяснить…
Обмахиваясь платком, Инспектор слушал Серафима и посматривал на Ксению. Ксения ему нравилась, хотя о ней и рассказывали такие вещи, что голова шла кругом…
После смерти отца Инспектор жил один. В пустоте двух комнат было скучно и тихо и он завел птиц. Птицы немного понимают тоску. Вернувшись с дежурства, он кормил птиц и час или два сидел у окна, вслушиваясь в паровозные гудки и с тоской поглядывая то на грязь под окнами, то на сизый забор, то на редких прохожих, которые за 40 лет не стали ему ближе. Постепенно он обволакивался какой-то равнодушной грезой, воображал что-нибудь и не мог опомниться. В тусклой смутности стекол виделась какая-то отвлеченная, успокоительная жизнь.
По ночам он долго не мог заснуть, его мучила бессонница. Заунывно поскрипывали, хлопали ставни, гулко лаяли собаки, падали звезды. Засыпал он только под утро, кутаясь в теплую тесноту сна. Во сне он шептал для себя что-нибудь опухшими детскими губами или вдруг просыпался от сонного удушья, цепляясь руками за подушку. За окном летали сухие трупики листьев, сорванные с Иудина дерева, или тополиный пух, как хлопья снега. Иногда листья залетали и в его комнаты. Он сохранял их.
Тянулись осень, зима. Весной он ненадолго оживал от безнадежности, а летом потел и мучился от жары. И снова подступала осень. В такой рассеянной жизни проходила его жизнь, грустно и жалко.
Инспектор невольно вздохнул, нагнулся, поднял с пола сухой, сморщенный лист, погладил его, понюхал, ощущая запах увядшей жизни. Взгляд его затуманился, когда он увидел Ксению. Уже взошло солнце. Вся в солнце и в паутине бабьего лета она стояла перед ним…
Замутилось все, закачалось вверх-вниз, поплыло, лицо Серафима, его воздетые руки.
— Впрочем, это личное, ну, вы понимаете… — Серафим рассмеялся, чтобы разрядить обстановку, вполне безобидно, однако инспектор по-своему истолковал его смех.
«И что она в нем нашла?..» — Ослабив галстук и ворот пропитанной потом рубашки, Инспектор скосил глаза. За ширмой почудилось движение. Он увидел край тахты, смятую простынь…
— О личном поговорим в другом месте… — Инспектор встал. — Я пришел не для того, чтобы посмотреть, как вы разыгрываете комедию… — произнес он сдавленным голосом.
— Вы меня неправильно поняли… — Серафим взглянул на Инспектора. Лицо его подергивала судорога. В углу правого глаза собралась мутная капля воды…
В дежурную комнату вошел офицер, высокий блондин в круглых очках. Не раздеваясь и не глядя на Серафима, он сел, порылся в ящиках стола.
— Погода просто ужас… и когда это кончится…
— По радио только что говорили, что в субботу… — отозвался сержант, белесый, худой, узкоплечий.
— По радио чего только не говорят… так, что тут у нас…
— Это недоразумение… — Бледный, небритый с взъерошенными волосами Серафим перевесился через окно перегородки.
— Секунду… я вам сочувствую, но все по порядку… итак, фамилия, адрес, где проживаете, род занятий… — Офицер поднял голову.
— К сожалению паспорта у меня нет…
— Так, ясно, паспорта у вас нет?..
— Вы допрашиваете меня, как будто я на подозрении…
— Вы на подозрении… и вы об этом знаете…
— Да, но… — Серафим порылся в карманах, нащупал замусоленный листок, порванный на сгибах, машинально развернул его.
«Вот черт…» — В каком-то затмении Серафим смял листок и сел.
Ударили часы. Считая про себя удары, Серафим попытался подавить неприятное ощущение пустоты в паху.
«Ну, составят протокол, обычная мера в таких случаях, надолго это не затянется… лишь бы Ксения как-нибудь выпуталась из этой истории…» — Он закрыл глаза…
Серафиму было 7 или 8 лет. Они с отцом были на охоте и заблудились. Ночь они провели на какой-то безвестной пригородной станции, где и познакомились с Ксенией. Увиделся убогий зал ожидания, сизый султан дыма, проплывающий по ту сторону стекол. Он напоминал какое-то бездушное существо…
Вспыхнул свет.
— Эй, очнись…
Ослепленный, Серафим встал и повлекся за сержантом по узкому петляющему коридору. Его шаги гулко отзывались в ушах. Неожиданно шаги стихли. Послышался шелест платья. Мелькнула женская тень. Серафим попытался обернуться, но сержант подтолкнул его вперед. Дверь камеры, широко зевнув, с грохотом захлопнулась за ним…