По Денежному переулку Фома спустился вниз к Болотной набережной, медленно, боком обошел дом с крыльями флигелей, затаился под окнами. На мгновение Лиза проявилась в дрожащем мороке стекол, исчезла, снова выплыла, уже другая. На ней было длинное платье, спадающее складками. Шею обвивал желтый шарф. Болтающие концы шарфа переплелись. Что-то звякнуло, покатилось. Скрипнула, приоткрылась дверь. Лиза вышла на террасу.
Фома окликнул ее.
Лиза с удивлением и беспокойно посмотрела на незнакомца в клетчатом пиджаке.
— Боже мой, вы?.. неужели это вы?..
— Я, вот… — Фома принужденно улыбнулся и протянул ей пионы.
— Какое чудо… — Лиза прижала пионы к щекам, пряча темные с зеленым отливом глаза. Лицо ее горело. Около часа они ходили по улицам. Их неотступно преследовала тень агента…
Небо уже начало выцветать, когда Лиза и Фома вернулись к дому с крыльями флигелей. Лиза поднялись на террасу, и потерялась в цветах. На террасе повсюду были цветы, пурпурные, с черными улыбчивыми глазами. Плющ карабкался и по столбам, и по балкам.
— Мы еще увидимся?.. — спросил Фома, думая о чем-то дозволенном и недозволенном.
— Завтра я не смогу… если только в четверг, на приеме у Графини… а вы милый… — Лиза завила ему кудри наподобие гиацинта и рассмеялась русалочьим смехом. — Ну, я пошла…
Фома проводил ее взглядом, постоял, ожидая, когда вспыхнет свет в ее окне.
Мимо прошел Иосиф. Фома невольно съежился. Лицо Иосифа просто поразило его…
Всю ночь Фома пил разбавленное водой вино и что-то писал…
В окно заглянуло утро, блеклое, обещающее зной и духоту. Фома невольно потянулся и глянул в окно. С криком над террасой пронеслись ласточки, ловя тополиную моль. Он подошел к окну, загляделся, рассеянно отрывая засохшие листья герани, вдруг с криком зевнул.
Девочка, сидевшая на скамейке под окнами, узколицая, с тощими рыжими косичками испуганно вскинулась и дернула за рукав деву неопределенного возраста в темно-коричневом платье с вышивкой.
— Тетя…
— Да…
— Тетя, проснись…
— Ну что еще?.. — Дева подобрала спицы. Она вязала и не заметила, как уснула.
— Так, ничего… — розовые губки девочки сложились в гримасу, а ее меняющиеся, мечтательные глазки перебежали с неба, неподвижно висящего над домами, на сандалии, одетые на босую ногу. Она поцарапала искусанные комарами щиколотки, подтянула сползшие гармошкой чулки.
Дева обняла девочку и вздохнула. Уже год девочка жила с ней. Щурясь и заслоняясь рукой от краснеющего солнца, дева вскользь глянула на незнакомца в клетчатом пиджаке, который вышел из подъезда дома. Лицо бледное, с черными, обвисшими мешками под глазами. Улыбаясь как в ознобе, он говорил что-то невнятное молодой, привлекательной на вид деве в облегающем плаще с прозеленью.
«Боже мой, не может быть… это же Кошмаров…»
Странички из дневника девы.
«Воскресенье»
Весь день стояла ясная погода. К вечеру появились легкие, кучевые облака, пожалуй, и грязноватые. Я, как обычно, сидела на перекрашенной желтого цвета скамейке у клумб. Все мерцало, плыло перед глазами. И вдруг я увидела его. Он медленно подымался по лестнице на террасу. (Далее шли многозначительные многоточия). Нет нужды называть его имя. Забавный тип. Он поцеловал мне руку. У меня даже дыхание перехватило. Наговорил мне комплиментов. Думаю, я их еще заслуживаю. Если только он не завзятый Дон Жуан. Он был так нежен со мной, так благороден, и так неловок. Целуя руку, он наступил мне на ногу, сказал, «спасибо», вместо «извините»… Вот, расплакалась, как дура…
«Суббота»
Прошла всего неделя, а сколько перемен! Столько всего случилось…
Искала в библиотеке какую-нибудь из его книг, не нашла…
«Понедельник»
Я схожу с ума. Он куда-то исчез…
Он постоянно куда-то исчезает…
«Суббота»
Дура я дура…
(Чернила расплылись и слова неразборчивы. Видимо она разрыдалась).
Мне следовало бы знать, что это за тип. Решилась написать о нем куда следует, вовсе не из желания досадить ему, а…
(Вся строчка зло, с каким-то даже остервенением зачеркнута).
Я увидела, как он выходил из арки. В его руках качались темные розы. Поправив прическу, я выбежала на лестничную площадку, стою, заранее улыбаюсь, думаю, что розы для меня, представляю, вот сейчас он поцелует меня, вытягиваю губы, а он проходит мимо. Я бегу следом, окликаю его.
«Ах, извините…» — пробормотал он каким-то деревянным голосом, вдруг оживился, рассказал совершенно бессмысленную, несуразную историю, конечно вымышленную, о каком-то своем приятеле и его жене, в которую будто бы безумно влюблен его сын…
Вот и все. Лежу в постели вся в слезах и в отчаянии от своей беспомощности и стыда…
(Далее жалобы на погоду, прачечную).
«Четверг»
В среду мы были в гостях у одного известного художника. Не знаю почему, но я все простила ему и согласилась сопровождать его на этот прием. На мне было роскошное вечернее платье. Оно досталось мне совсем дешево, купила на распродаже в торговых рядах и еще серые туфли на шпильках. Вхожу с опаской, думаю, сейчас увижу «богему». Ничего особенного, люди как люди, только обстановка необычная: кругом картины в ризах, зеркала, пальмы, лаковые дубовые полы. Полы были скользкие и я, помню, все боялась поскользнуться. Он усадил меня в плюшевое кресло и куда-то исчез. Сижу, как дура, не знаю, куда деть руки, и смотрю сквозь веер по сторонам. Тут ко мне подошел, прихрамывая, какой-то странный тип в дорогом костюме и в круглых очках, заговорил о чем-то, говорит, а сам где-то далеко, на меня не смотрит, ласкает рыжую кошку, мол, здесь жизнь безнадежна, а там безжалостна. Я не выдержала, спросила его, где это там? Он помолчал, прищурился, глянул на потолок, ковырнул заросшее рыжим волосом ухо, вдруг раскашлялся и ушел, прихрамывая и подволакивая ногу. Соседка мне сказала, что он уже давно пишет книгу о душевнобольных, поскольку отказано иметь здоровую душу в изображаемой им и не названной стране. Не успела я отвыкнуть от одного странного типа, как ко мне подошел другой, еще более странный тип, но значительно моложе, заговорил, чуть ли шепотом, как будто для себя, мол, жизнь это игра вымыслов и надо просто радоваться жизни. Меня это почему-то смутило и встревожило. Несколько бестолково я спросила его: «А почему у вас такой несчастный вид?..» — Он покраснел и отошел, а мне вдруг стало жалко себя…
Дева вздохнула, ощупью поискала на груди ключик от нижнего ящика комода, куда она прятала дневник, так же были и не отправленные Кошмарову письма, стянутые резинкой.
«Нужно все это сжечь… — Мысленно она оторвала клеенчатую обложку у дневника, полистала рассыпающиеся письма, скомкала и бросила все это в камин. Листки как будто ожили, вспыхнули, почернели. — И что теперь?..» — Она посмотрела на девочку, которая что-то рисовала на асфальте. Почувствовав ее взгляд, девочка подняла голову.
— Ты плачешь?..
— Нет, от чего бы мне плакать, все прекрасно…
— Он тебе сделал что-то неприятное?..
— Кто?..
— Ты знаешь кто…
— Ага, так ты рылась в комоде?.. отвечай, ну, что ты молчишь?.. ну-ка, посмотри на меня…
— А что здесь такого?..
— Иди с глаз моих прочь…
Солнце зашло. Потянуло прохладой. Дева попыталась встать, но не смогла, спина как будто приросла к скамейке…
Лиза медленно вошла в комнату, оглянулась на ржавую статую рыцаря у входа, которая ее пугала в детстве. В комнате царили сумерки, придавая вещам необычный вид. Взгляд Лизы скользнул по напольной вазе с узким горлом, задержался на чучелах каких-то птиц, задумчивых, точно мудрецы, потом тронул немецкое пианино с бронзовыми подсвечниками, аквариум, в котором кверху брюхом плавали две дохлые рыбки, и остановился на камине. Камин пылал, создавая иллюзию заката, а иногда там как будто расцветали гвоздики и хризантемы, желтые, фиалковые, белые, розовые.
Сколько лет Лиза не была здесь. Когда-то все это поражало ее.
Взгляд Лизы переместился на окно и небо, однотонно-серое, мрачное.
«Камин погас… и небо опять заволокло…»
Фома стоял у окна, заставленного поникшими цветами в горшках. Он что-то читал вслух, пришептывая и нервно мял в пальцах лепестки белой герани. На Лизу он не обращал внимания.
«Увы, он все такой же… нисколько не изменился… те же достоинства и те же недостатки…» — Лиза обратила внимание на белизну его рубашки и красную гвоздику в петлице, вспомнила то странное состояние, в котором она пребывала, когда первый раз вошла в эту комнату, смесь восхищения и нежности, какое-то опьянение радостью, как она шла по комнате, едва касаясь пола, она опасалась наследить…
В открытое окно ветер внес аромат цветущей сирени. Лиза кашлянула. От этого запаха у нее обострялась астма. Фома испуганно вздрогнул.
— Ах, я совсем забыл… я сейчас закрою окно…
— Что-то случилось?..
— Понимаешь… тут такое дело… повестка пришла… меня уже допрашивали… следователь, совсем мальчишка, рыжий, прыщавый, за версту видно, что дрянь… сначала он водил меня по коридорам и лестницам с этажа на этаж, потом запер в кабинете… сидит, перебирает бумаги, что-то пишет… и вдруг, не поднимая головы, спрашивает:
— Вы что-нибудь знаете об Избавителе?..
— Нет… — отвечаю я, хотя знаю, что весь город только об этом и говорит… этот мальчишка начинает меня успокаивать, говорит, мол, вы не волнуйтесь, обратимся к реальности, а реальность такова, что нет никакого Избавителя, потому что его никогда не было, но есть некто, для которого Избавитель всего лишь ширма… потом после довольно длинной паузы, как-то странно рассмеялся, говорит:
— Догадываетесь, кто режиссер этого спектакля?.. нет?.. это же племянник вашего дяди…
— Но он давно умер… — воскликнул я и осекся… следователь так недоверчиво посмотрел на меня и зарылся в каких-то бумагах… я молчу… он как будто забыл обо мне, потом закрыл папку с бумагами, говорит:
— На сегодня все, идите и постарайтесь забыть все, что слышали здесь… идите, идите, ну идите же… — Он подтолкнул меня к выходу… я вышел, иду, колени подгибаются, в глазах туман, куда иду, не знаю… пришел в себя я только на улице… вот такая нелепая история… все это как-то не укладывается в моем воображении… что ему было нужно и что мне теперь делать?.. представляешь, во дворе уже все говорят, что я имею какое-то отношение к Избавителю… — Фома налил себе вина, выпил. — Подожди меня, я сейчас…
В каком-то затмении Фома вышел на улицу. У дома Графини он увидел что-то невнятное, темное, медленно бесшумно приближающееся. Свет фар ослепил его. Полуторка остановилась и оттуда, как горох, посыпались солдаты…