Всю ночь голые ветки стучали, скреблись в постепенно светлеющие стекла.

Иосиф не спал. Он писал и видел перед собой кузину.

Ночь отцветала.

Прикрутив зря горевшую лампу, Иосиф собрал разбросанные по полу смятые, скомканные листки.

Страсть к писательству передал Иосифу дядя, у которого он проводил лето.

В школе Иосиф учился плохо, часто прогуливал уроки. Вместо уроков он рылся в дядиных книгах. По ночам он писал, а утром чуть свет ехал к дяде на дачу.

В поэзии дядя разбирался превосходно и имел пристрастия. Маленького роста, шепелявый, колченогий, в детстве он сломал ногу, которая плохо срослась, вечно окутанный облаками дыма, он полулежал в кресле на боку. Его лицо в профиль напоминало портрет Данте.

— Попусту трудился и правил ты не знаешь… — Поглаживая фарфоровую кошку, дядя рассеянно глянул на Иосифа и уронил очки. Исписанные мелкими, разбегающимися, как муравьи, буквами листки сползли с его колен на пол. — И зачем тебе эта игра, зачем изображать то, что и без того насквозь фальшиво…

Иосиф слушал его, слегка склонив голову к плечу, и улыбался.

— Чему ты улыбаешься?.. — Дядя с неудовольствием посмотрел на него. — Мальчишка, совсем мальчишка… к поэзии надо относиться серьезно, надо подходить к ней изнутри… поэзия — это своего рода сумасшествие… надеюсь, ты не сумасшедший, а?..

Иосиф все еще улыбался. Дядя встал и хромая, закружил по комнате.

— Ты хотя бы помнишь, что написал?..

— Да…

— Тогда читай вслух… поэзии нужно, чтобы ее услышали…

Напрягаясь до изнеможения, то в голос, то шепотом, Иосиф прочитал несколько стихов. Образы врывались в него, как в открытую дверь. Вдруг дверь захлопнулась. Он замолчал.

— Боже, как ты похож на своего отца, просто живой портрет… он тоже сочинял, когда его мучили кошмары… только никому… скажут, что я… я сейчас…

Иосиф подошел к окну. За окном шумел дождь.

Дядя пропадал около четверти часа.

— А вот и я… — Услышал Иосиф голос дяди. Он как будто вынырнул из заводи сумерек. Ошеломленный, нелепо улыбаясь, Иосиф смотрел на дядю. — Ну и погода… — С него лило ручьями. В руке у него был чемодан.

Иосиф закрыл глаза, но, даже закрыв глаза, он видел дядю в какой-то смутной дымке нереальности. Лицо землисто-серое, впалые щеки.

— Где ты был?..

— Тут, неподалеку… — Не раздеваясь, дядя сел на кровать, слегка склонив голову к плечу, вытянул ноги. Иосиф обратил внимание, что на его ботинке развязался шнурок. Его блуждающий взгляд скользнул дальше, в мимолетное, текучее, наткнулся на открытый чемодан. Поблекшие фотографии, письма, треснувшие очки.

— Это вещи твоего отца… вовсе он не умер в ссылке, как я тебе говорил… он покончил с собой… разумеется, тут было все, и усталость от жизни, и немота, он потерял голос… — Иосиф слушал недоверчиво. — Патриотом он не был, но он был порядочным человеком… он сделал это, потому что понимал, какие последствия его арест мог бы иметь для семьи…

— То есть для тебя… — выкрикнул Иосиф. Накинув на плечи плащ, он выбежал на улицу…

Около полуночи Иосиф вернулся, повесил мокрый плащ на спинку стула и ничком упал на кровать.

В комнату вошла тетя. Она не спала, ждала Иосифа. Убавив свет, она села на край кровати.

— Это правда, что мой отец был врагом народа?.. — спросил он.

— О чем ты говоришь?.. нет, конечно же, нет… — Тетя взяла его за руку. Он потянул ее к себе. Она прилегла рядом с ним, лаская его. Вслушиваясь в ее шелестящий шепот, Иосиф не заметил, как заснул. Во сне он стонал и жаловался…

Прошло несколько лет. Иосиф уже был секретарем Тиррана и постепенно превращался в чиновника. Но иногда на него что-то находило. Он запирался в своей комнате и всю ночь писал. Скомканные, смятые листки скапливались на полу. Потом он исчезал на несколько дней. Он мог очнуться или в тесной комнатке без зеркала и ванны, обклеенной бумажными обоями в постели какой-нибудь шлюхи, или того хуже, в обществе молодых людей с крашеными губами и непристойно подведенными глазами, с общим для всех наркоманов и самоубийц выражением лица.

Как-то Иосиф забрел в театр. Он опоздал к началу спектакля, было темно и в дверях ложи он столкнулся с Лизой.

— Ах, как вы меня напугали… — прошептала она, обмахиваясь веером. Словно большие черные бабочки с фиолетовым отливом вылетали из ее рук. Он узнал ее. Он не мог ее не узнать.

Занавес опустился. Вспыхнул свет. Слегка опьянев от духоты и слепящего света, Иосиф вышел на улицу и пошел за Лизой как будто не своими ногами, точно в бреду…

Ночь он провел у Лизы. Под утро в дверь кто-то поскребся, постучал три раза. Иосиф проснулся, беспокойно глянул на часы. Смутная тревога давящей мучительной неопределенности сжала горло. Он никого не ждал к этому часу.

«Странно… наверное, кто-то ошибся дверью… или почудилось…» — подумал он, нащупывая выключатель. Лампа мигнула и погасла, а стук повторился. Он босиком побежал к двери, вытянулся на цыпочках, осторожно спросил:

— Кто там?.. — Никто не отозвался. Он приоткрыл дверь, выглянул. Никого. Не зная, что и подумать, он закрыл дверь и подошел к окну. Напротив окон, теряясь в крапчатых тенях, вышагивал незнакомец в клетчатом пиджаке…

Край солнца показался над крышами. Иосиф умыл лицо ладонями, обернулся. Лиза сонно потянулась, открывая бедра, излучину, живот. Легкая дрожь пробежала по ее векам.

Он прилег рядом, попытался обнять ее.

— Перестань… — она отодвинулась в угол кровати. — Ради Бога, не будь идиотом… — Она уже не принадлежала ему, он почувствовал это по ее резкому сопротивлению.

— Мне уйти?.. — Голос его задрожал.

— Делай что хочешь, только оставь меня в покое… — выражение скуки появилось на ее лице.

От отчаяния, уже не осознавая, что делает, он набросился на нее.

Она закричала…

Иосиф отступил, наткнулся на дверь. Она была заперта. Через окно он выбрался на террасу и прыгнул вниз, в заросли терновника. Прихрамывая и оглядываясь, он пошел вдоль дома, свернул за угол и наткнулся на незнакомца в клетчатом пиджаке. Иосифа поразило его лицо. Оттолкнув незнакомца, он побежал…

Ночь застала Иосифа на окраине города. Он забрел в заброшенный сад, лег, зарылся в листву и долго лежал в каком-то странном забвении, ловя губами шелковистые, теплые и нежные прикосновения листьев травы, вслушиваясь в ночные звуки, что-то угадывал в них давнее, далекое.

— Я не могу жить без нее… — прошептал он. Он не узнал свой голос и неожиданно для себя расплакался…

Пронзительные крики ворон разбудили Иосифа чуть свет. Он встал, оглядываясь и пытаясь вспомнить, где он.

Зашелестела листва. Почудилось, что кто-то тихо рассмеялся в ветвях. Он боязливо поднял голову. Солнце выглянуло из-за туч. Вспыхнула тонкими блестками роса в паутине. Нерешительно потоптавшись на месте, он пошел к трамвайной остановке.

Подошел трамвай. Иосиф обратил внимание, что на переднем стекле трамвая приклеен портрет Старика. С трудом протиснувшись в чуть приоткрытые створки двери, он сел у окна.

Трамвай остановился у дома, похожего на тюрьму и окруженного деревьями, на которых, как черные цветы, качались вороны. Иногда они с криком поднимались в воздух. В этом здании размещался архив, где Иосиф надеялся найти разгадку самоубийства отца.

Тупой, назойливый скрип двери. Открылся вход в бесконечные полутемные коридоры и лестницы с этажа на этаж. Несколько ступенек вверх, поворот направо, налево и Иосиф очутился в тесно заставленной стеллажами комнате с узкими окнами, выходящими во двор.

Служащая архива, женщина средних лет в вязанной кофте с протертыми рукавами, нашла нужную ему папку. Некоторое время он рассеянно листал пожелтевшие страницы. В комнате было холодно, сыро и темно.

Часы на Башне пробили полдень. Иосиф провел рукой по стене, ощущая ее бугристость, зябко повел плечами, вскользь глянул в окно, сощурился. У портика входа он увидел Кальмана, который стоял, сложив руки за спиной, точно голубь. Лицо бледное, тонкое, как будто прочерченное ногтем на затянутом инеем стекле, на носу очки с вогнутыми стеклами, как у всех пожилых евреев. Чем-то Кальман напоминал отца, каким он запомнился Иосифу в день ареста. Внезапно побледнев, Иосиф закусил губы, чтобы не застонать от боли в паху, сел, закрыл глаза. Постепенно боль улеглось…

Дверь скрипнула, приоткрылась и захлопнулась. Как будто кто-то вошел или вышел. Иосиф испуганно оглянулся, тревожно и бегло глянул на часы. На миг он пришел в себя, с удивлением увидел, что сидит у окна, отметил, что уже половина пятого и что окно пробито слишком высоко в стене и напоминает тюремное. Стекла окна отсвечивали. Кончиками пальцев он коснулся стекла. Там что-то ткалось, легкое, летучее, как тайнопись…

В комнате почти незаметно потемнело. Опустив голову и настороженно прислушиваясь, Иосиф какое-то время листал досье отца и шел по проселочной дороге. По сторонам стеной стоял лес. Неожиданно лес расступился и на фоне вечернего неба в беспамятной волне облаков увиделся силуэт церкви, дома, деревья, рассыпанные по склонам лощины.

Было ветрено. В просвете между домами висела пасмурно-багровая луна. Лаяли собаки. Хлопали ставни. Иосиф остановился у дома с крыльями флигелей, заглянул в окно. Обрисовался угол камина, пепельница из толстого стекла, рисунок стула. Он пошарил под ковриком, нащупал ключ. В доме пахло запустением. Мельком глянув в мерцающее пятно зеркала, он подошел к столу, зажег лампу и в полном изнеможении опустился на кровать.

Послышались вздохи, покашливание скрип лестницы. Иосиф выглянул в коридор. Люк на чердак был открыт. Настороженно, с опаской он поднялся на несколько ступеней. Ступени были скользкие, лестница раскачивалась.

— Куда это ты собрался?..

— А что?.. — Иосиф несмело улыбнулся, узнав отца. Лунный свет мягко очерчивал линию его силуэта, профиль, как у Данте…

Иосиф спал, зарывшись лицом в бумаги. Он проснулся от шума за окном. Еще полусонный, он глянул в окно, полистал бумаги и в который раз начал читать написанное от руки анонимное заявление, сбивчивое и путанное. Он перевернул страницу. Заявление обрывалось на полуслове.

Отложив досье, Иосиф закурил и подошел к окну. Кальман все еще стоял у входа во флигель, рассеянно поглядывая по сторонам. Иосиф знал его с детства. Они жили в одном доме.

До 30 лет Кальман был девственником, жил с матерью. Она любила театр, собирала афиши, желтые, сморщенные от клея, они висели на стенах в ее комнате, в коридоре, повсюду. Непонятно, какое удовольствие она находила в этом собирании.

Иосиф прикрыл глаза ладонью…

Простоволосая, в лоснящемся халате она увиделась за соседним столом. Она пила чай, заваренный липовым цветом. Всего лишь реальность, не более. Недоверчиво улыбаясь, Иосиф окликнул ее. Она подняла голову, глянула на дождь за стеклами, встряхнула головой, как будто покрытой осыпью розовых лепестков и вернулась в свою комнату к пасьянсу и кошкам.

В 30 лет Кальман вдруг бросил мать и сошелся с женщиной старше его на 7 лет. Иосиф видел ее мельком. Рыжая, как лиса, лицо резко очерченное, длинноносое, руки в перчатках…

«Как же ее звали?.. Лика?.. Лия?.. — Иосиф зябко поежился. Он все еще стоял у окна. В комнате царила тишина, топкий полумрак. — Уехать бы куда-нибудь, как все упростилось бы, но куда?..» — Мысленно он пересек привокзальную площадь, заглянул в настороженно распахнутую створчатую дверь и вошел в зал ожидания. Сердце билось так сильно, что он невольно прижал руки к груди. Он весь дрожал. В зале было пусто. Ни души. Тускло мерцали шары люстр под покатым потолком. Сквозь решетки на окнах видны были рельсы. Они упирались в тупик. Окошко билетной кассы было задернутой шторкой. Он осторожно поскребся, постучал. Заперто, мертво. Оглядываясь, он вышел на привокзальную площадь. Трамвая на остановке не было. Свернув за угол, он приостановился. Почудилось какое-то движение впереди. Вспыхнули фары. Свет обшарил стены, небо, затянутое тучами, скользнул по аллее, искривляя ее тенями, ослепил и испугал его. Ничего видимого и понятного. Он сощурился, вытер слезы. Смутное волнение вдруг охватило его. Свет как будто что-то скрывал за собой. Неожиданно в нем раскрылось лицо Лизы, как чашечка цветка, в которой таилась улыбка. Он опустил голову и снова заставил себя посмотреть на нее. Лицо обветренное, облупленный носик, тонкие губы, глаза темные с радужным отливом, взгляд, как у ребенка.

— Ну и чего ты ждешь, конца света… пошли…

Лиза привела его в подъезд дома с террасой, затянутой проволочной сеткой. Роясь в сумочке, она медленно поднялась по лестнице на второй этаж, открыла дверь.

— Проходи… — Она потянула его в темноту, в которой реальность была так же призрачна. Дальше, дальше, какие-то вещи, какая-то другая, вымышленная жизнь. Он не выдержал, оглянулся…

— Проходите, проходите… здесь расстрельные дела 37 года… — услышал Иосиф голос служительницы. В комнату один за другим входили практиканты из архивного училища, вытянувшись в процессию и разговаривая, понизив голос.

Иосиф собрал бумаги со стола, путаясь в рукавах плаща, оделся и направился к выходу…

Петляя, улица поднималась по склону Лысой горы. Открылась река, дали. Иосиф зябко повел плечами. В воздухе ощущалась осенняя сырость. Поднявшись на цыпочки, он заглянул в угловое окно дома, заставленное горшками с геранями. Прояснился силуэт в длинной, фланелевой сорочке. Совсем близко он увидел лицо старика. Над верхней губой бурая родинка. Лицо подернулось рябью, мелкими чешуйками и исчезло. Лиза задернула гардины. Она не выносила света и шума…

Помедлив, Иосиф поднялся в комнату с выходом на крышу, которую снял, чтобы поближе узнать отца Лизы. Он хотел понять мотивы, толкнувшие старика написать донос на его отца. В комнате было душно. Иосиф попытался открыть окно. Не справившись с запором, он сел на продавленную кушетку, мысленно перевел стрелки стенных часов, давно сломанных, не зная, что делать дальше, полистал рукопись, вымарал несколько строк и уронил очки, заснул…

Среди ночи он проснулся. В доме царила тишина, как в детстве, когда весь мир казался ему чудом. Он лежал рядом с матерью, обнимая подушку, горячую и точно набитую снами, даже не подозревавшую какими…

Около часа Иосиф торопливо царапал бумагу, как-то нелепо выглядывая из-за лампы и прислушиваясь. Откуда-то из глубин дома доносились странные звуки. Они затихали и снова жутко повторялись.

Рука затекла и дрожала. Он размял руку и лег, попытался заснуть…

Он то просыпался, то засыпал, кружил впотьмах, натыкаясь на стулья, испуганно пятился, когда шкаф на ножках, вдруг открывал наискось створчатую дверь с зеркалом, или лоснисто-черные ветки царапали жесть подоконника, настороженно заглядывая в узкое, обведенное крепом окно и беспокойно раскачиваясь на фоне сквозистого неба…

Окно постепенно отдалялось, заполняя освободившееся пространство какой-то другой реальностью…

Увиделся зал. Множество людей, лиц, лакеев, горничных, собак. Сводчатые зеркала, окна, двери, задернутые гардинами. Неуклюже натыкаясь на стулья, Иосиф пересек зал, вошел в топкий полумрак спальной комнаты. Послышались шаги, легкий плеск, шелест.

— Ах, это ты… как ты меня напугал… — Лиза прошептала что-то еще, потянулась к нему лицом. Нос с горбинкой, зеленые глаза, рыжие волосы. Он слегка отодвинулся. Она говорила так тихо, что кроме гераней на подоконнике ее никто не слышал. Цветы улыбались и неуверенно, неприметно кивали головой. Можно было подумать, что они ее приближенные. Глянцевые, лощеные венчики, чешуйки лепестков с завитками, лиловые и палевые падали к ее ногам.

— Ну, иди же ко мне… Боже мой, какой ты неловкий… — Лиза улыбнулась своей русалочьей улыбкой…

Легкое, недолгое прикосновение еще робких пальцев и… Иосиф испуганно отдернул руку, наткнувшись на раскаленный абажур настольной лампы. Лампа замигала и погасла.

Рассеянный, обморочный свет сочился из окна, растекался по комнате…

Видения преследовали Иосифа с детства. Утром они исчезали в обоях палевого цвета или затвердевали, становились вполне понятными и опознаваемыми вещами: то складками гардин, то висящим за дверью халатом дяди, иногда еще чем-нибудь…

Судорожно вздохнув, Иосиф чиркнул спичкой, зажег свечу, посмотрел на часы. Они стояли.

«Наверное, уже за полночь…» — Глянув в окно, он лег и закрыл глаза…

Разлился полусвет, удивительный, зеленоватый, в котором что-то творилось. Высветился силуэт дома с крыльями флигелей, обвисшие жерди забора, клумба под окнами, пионы. Они горели огнем. Среди пионов и складок гардин обрисовалась стройная фигурка Лизы. Обернувшись к зеркалу, она припудрила носик, солнечные пятнышки веснушек. Лицо ее странно менялось от освещения. И руки. С бьющимся сердцем он подошел к окну. Так хотелось обнять ее.

Лиза резко обернулась, и он очнулся. Он спал, уткнувшись лицом в бумаги. Растерянно проведя рукой по лбу, он улыбнулся улыбкой младенца или сумасшедшего…

Опять послышались странные звуки. Как будто кто-то поднимался или спускался по лестнице на чердак.

Он задул оплывшую свечу и с головой завернулся в плащ. Там, где он был, была только тьма, жуткая, беспамятная и бессмысленная…

Посреди ночи в доме начался пожар. Загорелась сажа в дымоходе. В спешке покидая мансарду, Иосиф потерял половину рукописи. Внизу уже суетились пожарные.