Серафим шел по бульвару, размышляя о происшествии у Горбатого моста. Он узнал утопленника. В памяти всплывали какие-то картины, имена, которые Судья называл еще утром.
«И что его толкнуло?..» — подумал он и вышел из задумчивости, увидев перед собой пропасть. Качнувшись, как маятник, он отошел на несколько шагов от осыпающегося края обрыва…
Небо приобрело какой-то странный, смутно-зеленоватый оттенок. В нем что-то творилось. Прояснилась фигурка Лизы, почти осязаемая, лицо призрачно-бледное и такое близкое. Глаза Серафима наполнились слезами. Он не в силах был справиться с волнением. Опустив голову, он пошел вдоль обрыва, продолжая размышлять о смерти Судьи, забылся, ускорил шаг и едва не наткнулся на странного вида господина в длинном до пят плаще. Он беспокойно, порывисто оглянулся.
«Скиталец?.. Господи, нет, не может быть?..»
Моисей уже исчез в тумане и мороке вечера, в котором зеленовато-бледным призраком вставала луна…
С Моисеем Серафим был знаком по студии. Одно время он пытался стать художником. Вспомнилось, как Моисей читал письма дяди с Этапа.
— Это же целая Одиссея, я обязательно запишу ее… — сквозь невольные слезы Моисей посмотрел на Серафима.
В последнем письме дядя сообщил, что случилась песчаная буря и он выпал из Этапа…
«Несколько дней я блуждал один среди песков. Тут-то Она и явилась мне в первый раз и заговорила со мной. Я рассказал ей, как меня зовут и откуда я. Она отказалась показать мне дорогу, но взялась доставить тебе это письмо. Взяла письмо и исчезла, как будто ангелы подняли ее на небо…»
С Этапа пришло 7 писем, из которых Моисей составил историю странствий дяди и опубликовал ее в газете «Патриот» под вымышленным именем Скиталец. Ночью его уже допрашивали.
Так Моисей повторил путь дяди…
И опять Этап разметала песчаная буря. Обессиленный, Моисей лег ничком в песок и забылся, погружаясь в какое-то темное счастье…
Во сне или наяву он услышал голос, позвавший его по имени, которое он почти забыл. Голос, как у сирены, мелодично звенящий. Он приоткрыл глаза. Перед ним стояла дева. Лицо тонко очерченное, задумчивое, с золотистой кожей, брови чуть изогнуты, глаза темные с фиалковым отливом на дне.
— Ты похож на своего дядю… я его хорошо помню, он и умер на моих руках… постой, куда же ты?.. остановись, посмотри на себя, на кого ты похож… — Дева протянула ему зеркальце. Он посмотрел и не узнал себя, лицо закопченное, как дно сковородки и глаза на дне, точно две царапины. — Да ты и ноги все стер до крови… — Дева склонилась, покрыла раны на его ногах каким-то прахом, и раны затянулись, даже рубцы исчезли. — Ну, что ты стоишь, иди, омой лицо… колодец у тебя за спиной…
Он обернулся и увидел поодаль полузасыпанный песком колодец. Когда-то из него поили овец. Он наскреб желтой грязи со дна колодца, отжал ее, нацедил мутной воды. Дева следила за ним. Оглядываясь на деву, он стянул через голову рубашку. Пахнуло едким запахом. Когда он умылся, она сказала ему куда идти и, бросив в него горсть песка, исчезла…
«Иди, а куда идти?.. на 100 верст вдоль и на 100 верст поперек ни одного жилья…»
Спустя час или два он наткнулся на заброшенную узкоколейку.
«Ну и где же река?..» — Дева сказала ему, что он выйдет к реке и найдет там то, что ему нужно.
Он привстал на цыпочки. Рельсы упирались в полуразвалившуюся лачугу, готовую утонуть в песке. Вокруг ни человеческого труда, ни человеческой жизни, один песок и небо, такое же, как в первые дни существования мира. Это была реальность, бессильная ему помочь, но она приковывала к себе взгляд…
В лачуге жила соломенная вдова, муж ее пропал без вести. Она встретила Моисея с девочкой на руках. Девочка обмахивалась красным бумажным флажком, как веером. Увидев Моисея, она воскликнула:
— Мама, смотри, наш папа!.. — Флажок выскользнул из ее рук.
— Каким ветром вас сюда занесло?.. — спросила вдова.
— Я отбился от экспедиции… — пробормотал Моисей, путаясь в словах. Губы его вдруг пересохли.
— Так вы археолог, а я думала… впрочем, не важно… заходите в дом…
В доме было темновато и довольно пусто, шаром покати. В углу у стены нары, у окна голый стол. Посреди стола солонка и оплывшая сальная свеча. На нарах ленты, бантики, кукла.
«Странно, все так и описывал дядя в письмах…» — Моисей посмотрел на вдову. Она была немного похожа на деву, которую он видел в песках.
Рано утром вдова остригла Моисею волосы, подправила документы, чтобы его узнавали, как ее мужа, и он ушел искать свой рай…
В тот же год Моисея под чужим именем призвали на военную службу…
Казарма стояла на берегу озера. Она напоминала библейский ковчег: тесная, полная теней, запахов, скрипов, стонов. Ночью он не спал, думал о чем-нибудь. Мысли были расплывчатые. Доносился слабый, едва уловимый аромат ночных фиалок. Звонили цикады, каким-то странным, нездешним звоном. Словно благодать нисходила на него. Он лежал и улыбался тихо и нежно или вставал и, кутаясь в одеяло, бродил по казарме, как лунатик, разговаривая с кем-то. Его обступали видения и тишина. Странно и непонятно, но в этот час даже цикады затихали, как будто задумывались…
Светало. В разрывах морока проглянули дужки кроватей, пятна на стене, трещины, обшарпанные полы, совсем не то, что нужно. Пора было опомниться и заснуть, и он засыпал…
Утром он вставал, как все, и шел, куда шли все, досыпая на ходу…
Прошел месяц, другой. Он выделялся. Он был не такой, как все. Его стали задевать, не пропускали случая. Зачем им это было нужно. Они находили смешное в случайных его оговорках, когда он в забывчивости отдавал нелепые и невозможные команды при строевых тренировках на плацу. Он мог бы заморочить их болтовней, вытянуть из их смеха что-либо другое, мог выдумать сотню всяких способов уклониться, как-нибудь ускользнуть от них и держаться в стороне, но он ничего этого не делал. Он покорно сносил насмешки, может быть, даже нарочно вызывал их сдержанным и неприятным, как бы даже враждебным молчанием, точно он показывал разницу, которая была между ними. Странно устроен человек…
Как-то, услышав странный, с какими-то всхлипами смех за спиной, он невольно обернулся. Незнакомец стоял у ограды, в окружении нескольких солдат. Профиль как у Мефистофеля.
— Тебе что-то не нравится?.. что смотришь?.. — Незнакомец явно играл роль церемониймейстера, но ему не хватало уверенности.
Воцарилось молчание, которым он обманывался и которое измучило его.
— Ну и что тебе не нравится?..
— Оставьте меня в покое… — пробормотал Моисей, как будто не своим голосом. Фраза болезненно задела его. Это была слабость и церемониймейстер смутно почувствовал это.
Тишина взорвалась внезапным хохотом. Скученный строй лиц пришел в движение. Они как бы двигались в танце, вовлекая и его, но он не мог попасть в такт. Лица казались полыми внутри, точно маскарадные маски, какие-то черты изменялись, плавали по отдельности глаза, щеки, подбородки. На мгновение ему стало страшно.
— А он у нас гордый…
— Хочет выслужиться…
— Может быть он баптист?..
— Да он просто трус… — Церемониймейстер осклабился.
Как в замедленной съемке, Моисей подошел к нему и сжал руками его шею, точно бес в него вселился. Их с трудом растащили. Игра была проиграна. В этой игре он был самым смешным и жалким из всех. Опомнившись, он бежал, забился в лодочный сарай у пристани и час или два сидел там, втянув голову в плечи. Никогда он не был таким несчастным…
Небо постепенно темнело. Плескалась вода, слабо, непостижимо мерцая. Шумели камыши, путанными, неверными, меланхоличными движениями навевая тоску бесчеловечной жизни, какие-то сожаления. Сердце его вдруг замерло. Он весь напрягся. Почудилось, что кто-то подкрадывается со спины. Это был рыжий, приблудный пес. Моисей приласкал его. Слезы выступили на глазах…
Утром он даже с радостью и окончательно решил не возвращаться в казарму. Под лодкой он нашел чью-то одежду, переоделся и пошел к станции. Земля уплывала у него из-под ног. В глазах стоял туман…
В город он приехал вечером другого дня. Шел дождь. Во влажной темноте мигали затонувшие огни. Путаясь в переулках, он около часа искал нужный дом. Дверь ему открыл Марк.
— Я от Серафима… — пробормотал Моисей невнятно. Его слегка покачивало.
— Да, ну и что?.. — Марк сначала не понял, о ком идет речь, и с неудовольствием посмотрел на него.
— Вы артист?.. — В неясное, серое втиснулось безоблачное и юное личико.
— Нет, я учитель, а что?..
— Вы так одеты… — Девочка облетела его взглядом, улыбнулась самым дном глаз.
— Кажется, вы понравились этой легкомысленной особе… проходите, думаю, прежде всего, вам надо выпить и выспаться… — Марк накрыл длинный, выскобленный стол. — Садитесь… — Моисей сел. Лиза забралась на колени к отцу, сидела молча и о чем-то думала…
Бархатистые ярко-красные и пунцовые глубокого тона лепестки, словно одушевленные, разлетались вокруг нее. Внезапно вырвавшись от отца, она перебралась на колени к Моисею. Он обратил внимание, какие у нее тонкие и красиво очерченные руки. Она откинула голову, заглянула ему в лицо, как бы спрашивая: «Я тебе нравлюсь?..» — Держалась она так, словно давно его знала. Марк напомнил ей, что уже поздно и пора спать.
— А вы милый, когда мы с вами еще увидимся?..
Эти довольно редкие встречи с Лизой были спасением от жизни и реальности, в которой он задыхался.
Иногда она прибегала даже среди ночи.
«Как она была мила… слишком мила и глупа… и ревновала меня… — Он улыбнулся своим мыслям. — И за что мне выпало такое счастье?.. — Шевельнулось чувство, подобное раскаянию, что-то стыдное, когда он вспомнил подробности той душной и дождливой августовской ночи. — Она же была совсем девочка… я не должен был заходить так далеко…» — Он не понимал и даже не догадывался, что не он, а она вела эту игру.
Марк познакомил Моисея с Иосифом, который помог ему выправить нужные документы и нашел работу, правда, в другом городе.
Прошел год или два.
Как-то вечером в дверь просунулось лицо соседки, которой он иногда читал некоторые главки из романа. Она жила с дочкой, работала секретаршей в издательстве и почти целиком тратила свое небольшое жалование на нее. Моисей всегда защищал ее, когда о ней судачили. Говорили, что она встречается со многими мужчинами, но о замужестве не думает.
— Тебе принесли какое-то странное письмо… — сказала соседка.
Моисей слегка покраснел. Это было второе письмо от Лизы. В первом письме она писала, что сходит с ума, и с трогательной наивностью просила его приехать, так как она по слабости здоровья (ее мучили приступы астмы) вынуждена сидеть дома и кормить желтых муравьев.
«Я понимаю, тебе далеко ехать, Бог знает куда, на другой конец света… и погода просто ужас, но мне скучно без тебя… не приписывай себе дурные и подлые мысли, несколько дней поживешь у нас, в этом нет ничего неприличного и ты никого не будешь стеснять… не понимаю, почему мы заставляем страдать друг друга… если ты не приедешь, я буду думать, что ты нарочно делаешь мне больно…» — Последнее слово расплылось от слез. Моисей прикрыл лицо рукой и вдруг увидел ее и так ясно. Поцеловав одну за другой ее сопротивляющиеся руки, прядку волос на шее, кончик горящего уха, он опомнился. Взгляд его скользнул по голым стенам, наткнулся на пыльный букет цветов, оставшийся от ее прошлого посещения. Как будто чего-то опасаясь, он надорвал конверт. Сердце захватывало от волнения. Из конверта выпала фотография. На фотографии она была точно такая же, какой он видел ее в своих снах, и платье с небольшим декольте, и изгиб рук, шеи, и очерк лица.
— Ну и что?.. что она пишет?.. — Моисей обернулся и увидел соседку. Она все еще стояла в дверях.
— Все хорошо… — пробормотал Моисей и слабо, чуть заметно улыбнулся.
Прошло еще несколько лет. Как-то перед отъездом в Среднюю Азию Моисей зашел к Марку. Дверь была открыта настежь. Некоторое время он толкался среди гостей, рассматривал картины Марка, странные, как обман зрения. Марк их называл впечатлениями. Утонченные золотистые силуэты деревьев, цветы, хрупкие бабочки и все это среди света и неустойчивых теней, отбрасываемых облаками, из которых время от времени выглядывало бледное с синевой и тонко выписанное лицо Лизы. Пейзажи менялись, как отражения одного и того же отблеска.
— А Марка нет, он теперь редко здесь бывает… пропадает в мастерской… или в театре… — услышал Моисей шепот Лизы и обернулся. В черном платье с разводами, переменчивая и прелестная, она казалась призрачным существом. — Чему вы улыбаетесь?..
— Вспоминаю ту ночь, помнишь, какой ты была тогда… да, время идет… — Он мельком глянул в зеркало. Губы серые, глаза ввалились.
— У вас время идет, а у меня стоит… все дни так похожи… а вы почти не изменились…
К ним подошел Фома. Лиза отвернулась и спросила, не глядя на него:
— Вам что-то нужно?..
— Нет… — Фома принужденно улыбнулся, задетый ее тоном. — Я могу и уйти, но можно было бы попросить об этом и повежливее… Боже мой, кого я вижу?.. позволь мне обнять вас… — Не обращая внимания на замешательство Моисея, Фома обнял и поцеловал его.
— Уйдемте отсюда… — Лиза увлекла Моисея за собой на террасу.
Город тонул в мороси. Тускло поблескивали влажные листья, ловя смутные отражения вечера. В домах уже кое-где уже горели огни.
— Не понимаю, что такое вдруг с ним случилось?.. а вы не ожидали найти меня такой?..
— Да… нет… — пробормотал Моисей, путаясь в словах.
— Мне кажется, вы бы не узнали меня, если бы встретили на улице?..
— Нет, узнал бы…
— Значит, я совсем не изменилась, я все такая же?.. — Она пристально глянула на Моисея. Она ждала, как будто все счастье ее жизни зависело от его ответа.
— Еще лучше…
— А я искала вас, наводила справки везде… то вы путешествовали, то болели…
Наступило мучительное молчание. Надо было что-то говорить, но он не мог найти слов.
— Как она на вас смотрит!..
— Кто?..
— Моя мать… она немного сумасшедшая… замашки у нее, как у королевы… и Марку она изменяет… Боже мой, если бы вы знали, как мне было плохо без вас…
— Моя бедная и несчастная девочка…
— Я на самом деле бедная и несчастная… а вы жестокий…
— Только не надо плакать… — Моисей поцеловал ее.
— Я не плачу… мне кажется, она видела, как мы целовались… лучше бы она умерла… я знаю, она не сделала мне ничего плохого, но это невыносимо… она так несправедлива к Марку… она же знает, что делает ему больно…
— Все мы создания реальности, а не мечты…
— В конце концов, она уйдет от него, а я буду для него обузой… все, все, я молчу, но невольно хочется вздохнуть… Бог знает, почему так?.. какое небо близкое и почему так тянет туда?.. когда я смотрю на небо, с меня как будто какая-то тяжесть спадает… кстати, я слышала, что вы обзавелись домом?..
— Да, у меня теперь есть дом… на Чертовом острове…
— И еще говорят, что вы уезжаете?..
— Да, уезжаю…
— И когда вы вернетесь?..
— Думаю через месяц, не знаю точно…
— Опять мне нужно ждать, все время я жду… у меня нет больше сил… мне грустно и все же я так счастлива, ведь я люблю вас…
— Нет, Лиза, тебе не следует меня любить, будь благоразумна…
— Мне совсем не страшно вас любить… все равно я буду принадлежать только вам, чтобы ни случилось, даже когда я умру…
— Не говори так… — Моисей отвел глаза.
— Я знаю, что и вы меня любите… мы могли бы время от времени встречаться на вашем Чертовом острове… поцелуйте меня, она опять смотрит на нас… — Лиза приникла к нему и с преувеличенной покорностью подставила ему свои губы. — Не уезжайте, вдруг, что-нибудь случится, когда вы уедете?..
— Что может случиться?..
— Мало ли что?.. вдруг я умру… возьмите меня с собой… я здесь задыхаюсь, как рыба в аквариуме, в котором забыли сменить воду… и мне страшно…
— О чем это ты говоришь?.. — К ним подошла мать Лизы. Причесана, как монахиня, тонкий нос с небольшой горбинкой, тонкие алые губы. — Отчего это тебе вдруг стало страшно?.. и это говорит наша гордая Лиза… а вы?.. вы Скиталец, Марк рассказывал… я слышала вы уезжаете?..
— Да…
— И куда вы направляетесь?..
— В Среднюю Азию…
— Надолго?..
— Не знаю, возможно, на месяц… — Моисей внимательно посмотрел на нее. Их разделала тень Лизы.
— Я бы тоже уехала куда-нибудь… этот город сводит меня с ума… в нем иногда чувствуешь себя такой одинокой… кстати, я читала ваши последние стихи, они так сильно повлияли на Лизу… вы уже уходите?..
— Да, у меня назначена встреча…
— Я вас провожу… — Взяв его за локоть, они пошли к выходу. — Вы должны оставить ее в покое… — неожиданно сказала она, задыхаясь, словно после долгой ходьбы.
— Я вас не понимаю?.. — Моисей невольно приостановился.
— Не надо пытаться меня понять, но подумайте над тем, что я вам сказала… дайте себе время подумать… — Она улыбнулась. — Кажется, по рассеянности вы взяли чужую шляпу…
— Да?.. — Моисей положил шляпу у зеркала и вышел на лестницу. Минуту или две он ждал Лизу, но она не появилась…
Серафима Моисей нашел на еврейском кладбище в небольшой и унылой часовенке, затянутой лесами. Собравшиеся в мрачном молчании передавали из рук в руки номер вечерней газеты «Патриот» с заголовком: «ГНУСНОЕ ПОКУШЕНИЕ» и портретом недосягаемой для них и неуязвимой жертвы. В известном смысле они представляли собой подобие студенческого братства или клуба самоубийц.
Моисей не узнал Серафима. Он был явно не в себе, вскользь сообщил, что уже несколько месяцев скрывается здесь от агентов. Какой-то странный шум отвлек его. К часовенке, гремя помятыми крыльями, подъехал лимузин и следом за ним крытая тентом полуторка. Увидев, как из полуторки, как горох, посыпались солдаты, окружая часовенку, Серафим увлек Моисея вниз, в пристройку предела, где был потайной ход. Солдаты уже заняли весь нижний этаж. Оглядываясь в поисках другого выхода, Моисей вдруг увидел в густеющих сумерках рядом с узким, подслеповато щурящимся окном, знакомый Мефистофелевский профиль. Вспомнилась казарма, лицо сержанта. Он потянулся к нему руками. Тупой удар в пах остановил его…
Очнулся Моисей в темноте. Он услышал голоса, пошевелился, пытаясь понять, где он. Различались силуэты деревьев, закружились. Проворные руки уже обыскивали его, оторвали от травы, поволокли куда-то. Он ничего не ощущал. В его скрюченных пальцах застрял пучок желтой травы…
Из следственного изолятора Моисей попал в психиатрическую больницу, где в беспамятстве провалялся несколько месяцев. Очнулся он глубокой осенью и затаился, затих…
Моисею было уже 30 лет, когда его выписали из психиатрической больницы. Нужно было снова начинать жить. Он устроился ночным сторожем при театре. Ночью он писал стихи, а днем бродил по городу, кого-то высматривал. Вскоре в городе случилось загадочное самоубийство одного из агентов службы охраны. Были допрошены соседки агента, две одинакового вида девы в черном.
Сдвинув очки на лоб, Следователь некоторое время разглядывал немного смущенных дев. Он и сам был смущен. Где-то он уже видел их, но не мог вспомнить где.
— Мне кажется, мы уже встречались?..
— И не однажды, а дважды…
— Вот как?..
— Вспомнили?.. нет?.. происшествие на кладбище и в Нескучном саду у заброшенного павильона?..
— Ах, да… — Следователь слегка покраснел. — Я, собственно говоря… вы меня извините, это даже не допрос, просто меня интересуют некоторые обстоятельства случившегося… так сказать, детали… в тот вечер у него были гости?..
— Да, были, один худой и бледный… все улыбался… а другой…
— Другой был чуть выше, почти такой же, как и вы, и лысоватый… — сказала дева, похожая на Жанну д'Арк. Она хотела что-то спросить, но удержалась.
— Вы уверены?.. — спросил Следователь.
— Да, я уверена… лысоватый заходил к нему и раньше… время от времени, но не часто, а другого я никогда не видела… помню, как изумился наш сосед, столкнувшись с ним в коридоре…
— Какой еще сосед?.. — Следователь уронил очки.
— У моей подружки был с ним роман… вообще-то она выдумщица, могла все это и вообразить… — Дева, не похожая на Жанну д'Арк, поймав на себе настойчивый взгляд следователя, опустила голову, но, даже не глядя, она видела, что он не сводит с нее глаз.
«Вот уставился… неприятный тип… даже подчерк у него неприятный… и глаза, как у совы, и галстук он, конечно, забыл надеть…»
Следователь о чем-то спросил ее. Она ответила коротко с убийственной вежливостью и отошла к окну. Нечто непонятное высветилось в воздухе между шпилями Башни.
— Смотрите-смотрите, что это там между шпилями?..
— Где?..
— Вон там…
— Кажется, что-то горит…
— Однако вернемся к нашему разговору… — Следователь поискал очки. — Как он выглядел?..
— Кто?..
— Тот, который был чуть выше меня…
— Настоящий джентльмен, одет просто, но со вкусом… — Дева не похожая на Жанну д'Арк поджала губы.
— Мне кажется, он как будто слегка прихрамывал… да, вы знаете, он мне снился прошлой ночью, нет, правда, снился… довольно странный сон, я как будто очнулась, где? сама не знаю где, вижу стул под сучковатой яблоней, на стуле стопка библиотечных книг, забытая матерью, Пруст, Фолкнер, я почувствовала почти осязаемое ее присутствие и вдруг вспомнила, что она уже умерла… я невольно расплакалась и вся в слезах пошла по саду… сад был залит каким-то странным бессолнечным светом… за деревьями мне почудилось движение… мне было и страшно и любопытно посмотреть, что там?.. сделав несколько шагов, я увидела его… он спустился кругами, а может быть и не он, он напомнил мне мальчика, в школе я сидела с ним за одной партой… не помню, что он мне говорил, то отвлекаясь, то вновь увлекаясь, голос такой морочливый… я молча слушала его и дрожала всем телом, как в лихорадке… он внезапно рассмеялся, обнял меня… как будто гнет с меня спал, мне стало так легко и чудно, показалось, что я лечу… так и было… я увидела далеко внизу улицу, освещенную лишь местами, дома, желтеющие деревья, на которые я иногда садилась передохнуть… что-то запуталось в волосах, я отвлеклась и проснулась, лежу, вспоминаю сон, только начало рассветать, луна еще не выцвела… я, как чувствовала, что это случится, у меня чутье на такие вещи… прошу вас, не перебивайте меня, позвольте мне закончить… так вот, я надеялась, что сон вернется, все ждала его и не заметила, как опять задремала, слышу, будто вскрикнул кто-то… тут же и входная дверь хлопнула… я вышла в коридор, дверь в его комнату была открыта, смотрю, он висит в петле… — Дева замолчала, вспоминая какие-то детали. Воцарилась тишина.
«Да, ну и свидетелей мне Бог послал, одна молчит, будто воды в рот набрала, а другая все видела, но как бы сквозь сон… а это что еще за явление…» — Следователь уставился на господина кошмарного вида в клетчатом пиджаке.
— Извините, позвольте пройти… — пробормотал незнакомец, подслеповато жмурясь и прижимаясь к стене.
— Это и есть ваш сосед… — спросил Следователь, обращаясь к девам.
— Да, я сосед, Кошмаров, очень рад… я… собственно говоря… мне нужно идти… — вдруг изменившимся и странно охрипшим голосом пролепетал Фома.
— Одну минуту… — Следователь увлек Фому в его комнату. — Вы, я вижу, огорчены случившимся?..
— О чем вы?.. кто вы, собственно говоря, такой?..
— Я Следователь…
— Что, уже решили начать следствие?..
— Нет, нет, пока нет… и поэтому можете говорить откровенно… этот разговор останется между нами… зря вы молчите… это более чем странная позиция… вас все равно будут допрашивать и придется отвечать… а ваше молчание может быть неправильно понято… может быть закрыть дверь?..
— Да, но что вы хотите от меня услышать?..
— Вы живете один?..
— Моя личная жизнь никого не касается…
— Касается и еще как касается…
— Хорошо, я живу один…
— Что вы знаете по существу дела?..
— Я ничего не знаю, но думаю, что это было элементарное самоубийство…
— Возможно, вполне возможно…
— Он уже несколько раз пытался покончить с собой и как-то даже просил помочь ему…
— Вот как?..
— Что вы на меня так смотрите?..
— Что-то здесь не сходится…
— Вы что, подозреваете меня?..
— Любое убийство предполагает убийцу… один деликатный вопрос… подумайте, прежде чем отвечать… это очень важно…
— У вас шнурок развязался…
— Что?..
— Я говорю, у вас шнурок развязался… — Фома оглянулся на дверь. Дверь приоткрылась.
— Извините, что мы вас беспокоим, но он вернулся…
Следователь выбежал в коридор. В прихожей никого не было.
— Ну и где же он?..
— Только что был здесь… слышу, кто-то копошится под дверью… у нас ключ свободно ходит в скважине… вошел, стоит, как истукан, озирается, говорит, кажется, я ошибся дверью…
— Возможно, что это был вовсе и не он…
— А я тебе говорю, что это был он… — Дева похожая на Жанну д'Арк подошла к окну. — Да вот же он… — вдруг вскрикнула она сдавленным голосом…